Кадр первый. Луис Бунюэль

Кадр первый. В черно-белой, слегка дрожащей картине чувствуется сдержанная энергетика Луиса Бунюэля. А если не чувствуется - вдохните еще раз.

Фигура девушки полна усталости и тоски. Тонкие и натруженные плечи, белая голова и руки. Руки, полные тяжелых сумок.

Фигура юноши легка. Он бежит. Свободно, легко, земля не держит его. Даже отталкивает. Отталкивает от твердого темно-серого асфальта сверхлегкие кроссовки ярко-бирюзового цвета. И юноша парит над этой свинцовой влажностью с вкраплениями вековой меди кленовых листьев.

Однако, отставим в сторону лирику. Это всего лишь стадион рядом с институтом физической культуры имени Лесгафта. И вот бирюзовые кроссовки покидают стадион. Навстречу белым и усталым рукам.

Он любил бегать в центре. Вопреки всему – унылому серому городу, тяжелым домам, каждый из которых - непременно историческая ценность и культурный памятник. Любил метить своими яркими кроссовками казенный гранит набережных, попадая в ритм с суровой северной рекой, так резко контрастирующей с теми местами, где он вырос. Этот гранит, эта река, этот строгий город признали его. Но он все равно каждый раз метил его, давая понять, кто тут главный.

А для нее это был обычный вечер. Обычное возвращение после рабочего дня. Привычная колея дороги домой. Которая почти у самого порога прекратилась внезапно и обидно.

В наушниках задавал ритм сочный вокал какого-то талантливого уроженца черного континента. Бирюзовые кроссовки четко повторяли этот ритм. Правая-левая, туц-тудуц-туц-туц.

Он врезался в нее. Самым наглым образом врубился на полном ходу. Словно слепой, словно не видел ничего перед собой. Или не слышал. Но все-таки видеть - важнее. А он непостижимо - не увидел. Не заметил.

А вот она увидела. В последний момент перед падением увидела, заметила, даже разглядела немного. Серая толстовка, серые спортивные штаны, яркие бирюзовые кроссовки. А сверху – копна черных кудрей и пара серебристых наушников, приминающих ее. И огромные удивленные темные глаза. А потом она упала. Банально и некрасиво обрушилась на мокрый асфальт.

Сам не понял, как это произошло. Нет, ну, то есть ничего неожиданного не предвещало. Бежал, слушал музыку. Правая-левая, туц-тудуц-туц-туц. И непонятно каким образом вдруг под ногами оказалось тело, о которое он и споткнулся. В общем, зазевался, как ни крути.

*

Выкатившийся из порванного от удара пакета апельсин на тускло-матовой серости асфальта казался оранжевым просто ослепительно. Потом к солнечному пятну под бок подкатилось еще одно, и еще. А потом раздалось последовательно: «Скотина!» и громкий всхлип.

Она сидела в метре от сиротливо сбившихся в кучку на мокрой серости апельсинов, терла колено. Всхлипывала и что-то бормотала себе под нос.

- Девушка… Вам нужна помощь?

Ему доходчиво объяснили все про него самого и предложенные услуги. Но шмыгание носом и потекшая тушь достоверности словам сильно убавили, поэтому рука помощи была протянута. И даже принята. Девушка казалось невесомой – он поднял ее с асфальта без малейшего усилия. Она вообще казалось какой-то ненастоящей – слишком белая, слишком тонкая, слишком светлые волосы. И совсем ненастоящего цвета глаза. По крайней мере, не видел раньше таких – на грани темно-голубого и светло-синего. Ни то, ни другое. Где-то между. А еще, когда поднял за холодную тонкую руку наверх и оказался лицом к лицу – веснушки. Только бледные – как и она вся.

- Смотреть надо, куда прешь! – она старательно выговаривала грубости, словно домашнее задание демонстрировала.

- Извини, - апельсины на ощупь оказались пупырчатыми, зато в ладонь ложились ладно.

- В ж*пу себе засунь извинения, - все так же старательно выдала она.

- Пакет порвался.

- Из-за тебя!

- Верно, - он согласился безропотно. – Ты далеко живешь?

- Вот! – белый палец из обрубка темно-серой митенки практически обличительно ткнул в неприметную облезлую дверь, которую язык не поворачивался назвать «парадной», но каковой она именно и являлась.

- Помочь?

- Зачем же? – предельно допустимой для человеческой речи желчностью. Бледная рука резко очертила окружность, на которой уместились россыпь апельсинов, упаковка с печеньем, пачка гречки, что-то еще непонятной формы в блестяще-шуршащей фольге. И порванный пакет, белым неровным шаром тихо сбегающий вдоль по улице. – Сама прекрасно справлюсь.

Молодой мужчина в сером спортивном костюме вздохнул, поправил на шее серебристые наушники и решительно стянул с себя толстовку, явив сырому питерскому сентябрю серую же футболку на широких плечах. Из толстовки была сооружена импровизированная авоська, в которую и сложили детали нечаянного уличного натюрморта.

Дверь перед случайным носильщиком открыли с крайне недовольным и даже презрительным видом. Парадная внутри оказалась еще более питерской, чем снаружи. Стены и лестница эпохи Достоевского, потолок и того раньше.

Этаж третий, дверь черного дермантина – уже не достоевской, а советской эпохи. Замок лязгнул премерзко, дверь скрипнула в унисон – и все в полном соответствии с окружающей обстановкой.

За дверью было темно, пахло сперто, лекарствами, какой-то едой и, странно, но чем-то, похожим на индийские благовония. Почему-то казалось, что сейчас под ноги бросится большой черный кот, но, когда зажглась тусклая лампа под потолком, стало ясно, что встречать их никто не вышел.

- Туда, - махнула девушка вдоль узкого коридора, сплошь чем-то уставленного и увешанного. Молодой мужчина шагнул вслед за ней, смело отогнав мысли о том, что надо разуться. На старый облезлый пол было страшно ступать чистыми носками.

В направлении «туда» обнаружилась кухня. Стены, крашенные темно-зеленой масляной краской, расписанные цветами и божьими коровками – судя по стилистике, расписаны ребенком лет пяти. На фоне общей темности и обветшалости окна, мебели и раковины яркими белыми пятнами выделялись холодильник, стиральная машина и микроволновка.

- Ставь на стол.

По крайней мере, чистый. Он аккуратно развязал рукава и принялся вынимать продукты.

- Дед, я дома! – раздалось громкое за спиной. – Сейчас будем чай пить.

Он обернулся.

Под бесформенным пальто-бушлатом скрывалась худощавая и угловатая фигура. Спасал ее только рост – и то несущественно. Волосы и в самом деле просто нереально белые, как у куклы. И глаза тоже как у куклы - голубые, круглые и ненастоящие. Больше на лице не было ничего – ни бровей, ни ресниц. Все, что есть, кроме глаз - едва розовеющие губы и покрасневший кончик носа. Остальное – одно бледное нечто. И немного бледных же веснушек

- Чего уставился? – она все так же старательно и все так же неубедительно грубила, ставя на голубой цветок газа чайник. – Надевай свою кофту и уходи. Спасибо… за помощь.

- Да не за что, – он ответил на автомате, а потом в дверях кухни послышались шаркающие шаги.

Кажется, старик держался вертикально только благодаря костюму. Из тяжелой темной ткани пиджак стоял колом и держал находившееся внутри него худое старое тело. Однако, стоял мужчина ровно и без опоры. И глаза из-под густых белых бровей смотрели очень цепко. Венчик седых волос, торчащие уши и слуховой аппарат довершали картину.

- Здравствуйте, - голос его едва ощутимо дрожал, но звучал четко и громко. А потом пожилой мужчина протянул руку. – Профессор Дуров Павел Корнеевич. С кем имею честь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍С ответом пришлось замешкаться, потому что в руках была толстовка, и то ли ее надевать, то ли на рукопожатие отвечать - непонятно. Выбрал второе, перекинув не надетую толстовку через руку.

- Кузьменко Степан… Аркадьевич, - рукопожатие у дряхлого профессора оказалось вполне себе крепким, и Степа вдруг добавил: – Студент. Учусь неподалеку. В Лесгафте (1). Последний курс заочки.

- Ага, ага… - закивал дедок. – Я там кое-кого знавал и… А, впрочем, что же мы на кухне? Прошу с нами чай пить. Турочка, я пошел чашки и ложки доставать.

- Дед, я сама… - слова беловолосой девушки полетели уже вслед. Профессор довольно бодро поковылял с кухни. – Эх… - махнула рукой. - Перебьет опять половину. А ты чего стоишь?! Входная дверь там.

- Меня чай пригласили пить.

Она сначала хотела что-то сказать, даже рот открыла. А потом вздохнула. И произнесла устало:

- Тогда помогай.

- Слушай, - Степа искал в холодильнике затребованные масленку и сыр. – А как он тебя назвал… дурочка? Или мне показалось?

- Сам ты дурочка! – она вернулась с заварочным чайником. – Ту-ро-чка.

- В этом же… кофе варят? – спросил он неуверенно. Масленка нашлась, сыр в упор не видел. – Или турочка в смысле… национальности?

- Тура – в смысле имени! – чайник накрыли тряпичной курицей из лоскутков. – Зовут меня так. Ту-ра.

- Это какое имя? - Степа даже оторвался от своих розысков и оперся на дверцу холодильника, в ответ на что белый монстр не преминул качнуться.

- Аккуратнее! – прикрикнула на него хозяйка квартиры. – Человеческое это имя.

- Не русское какое-то, - от неожиданности он вдруг обнаружил-таки в дверце сыр.

- И что?

- А какое?

- Любопытному… Степе на базаре дали по… попе.

От внезапности пассажа он рассмеялся.

- Не, ну если это секрет…

- Не секрет! – в руки Степану вручили поднос с чайником, маслом и сыром. – Первая дверь напротив. Отнеси, поставь все на стол и возвращайся с подносом. - И, уже в спину: - Отец - норвег.

Норвег… Или правильно – норвежец? Да все равно - тогда понятно, откуда эти волосы белые. Наверное, настоящие такие.

За первой дверью напротив оказалась комната, сплошь заставленная полками с книгами. А еще там были пианино, буфет, огромный круглый стол и громоздкие деревянные стулья. Передвигаться в этой комнате Степа мог только аккуратно и боком. У дальнего края стола профессор Дуров расставлял белые с красным чашки. Никаких осколков, вопреки опасениями Туры – вот же имечко! – не было видно.

- Ставьте сюда, Степан Аркадьевич! – засуетился профессор. Сгрузив поклажу на стол, Степан Аркадьевич снова вернулся на кухню. По имени-отчеству его называли только во время медкомиссии.

На кухне дочь гордых норвегов резала колбасу, и Степа вдруг понял, что голоден. И что колбаса в чаепитии кстати.

- Печенье в вазу пересыпь, - получил он очередную команду. И под шорох пакета задал вдруг неожиданный даже для себя вопрос.

- А вы тут вдвоем живете… с дедом?

- Втроем.

- А кто третий? - Степа покрутил головой в поисках мусорного ведра и, найдя его, точным броском отправил туда скомканный пакет из-под печенья.

- Вы из паспортного стола?

Колбаса на тарелке была разложена по безупречной окружности, и желудок дал понять, что очень даже не прочь.

- Не. Ну если и это секрет…

Она стрельнула в него косым взглядом. Глаза у нее яркие - невероятно. Как будто нарисованные на белом листе. Светлые, но яркие – бывает же такое.

- С нами еще живет Елена Павловна.

- Это дочь Павла Корнеевича? – проявил чудеса сообразительности Степан.

- Угу. И моя… мать.

Паузу и интонацию было невозможно не заметить, но как отреагировать - Степа не знал. Поэтому решил продолжить задавать вопросы на тему, которая ему вдруг стала очень интересна.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Квартира огромная, коммуналка, комнат шесть минимум. Живут втроем. А Степкин родной институт – в соседнем дворе. Экономия времени - колоссальная просто, совсем другой порядок, чем сейчас, когда Степану приходится добираться со съемной квартиры с Парнаса (2). В свое время прижимистый Степа снял квартиру именно там, в новостройке, а потом все не доходили руки заняться поиском другого жилья – хотя экономия вышла боком, это он уже понимал. А тут – само в руки пришло. Идеальный вариант. Институт – рядом. До тренировочной базы - семь остановок на автобусе. Все рядом, все близко.

- Слушай… А вы комнаты не сдаете?

- Нет, - ответ прозвучал резко. – Иди, неси печенье и чайник.

- А почему? - Степа подпер плечом косяк, удерживая поднос одной рукой. – Места у вас тут много, а деньги, по-моему, вам лишними не будут. То есть, - собеседница его ничего не сказала, но Степка сам сообразил, что выразился не самым удачным образом. – Я хотел сказать, что деньги вообще лишними не бывают. А я… ну ты же поняла, что я про себя спрашиваю… я бы у вас комнату снял. Потому что…

- Дед против посторонних людей в квартире. Пошли.

*

- А вы на каком факультете учитесь, Степан Аркадьевич?

- А… кхм… это… - Степа отложил надкушенный бутерброд. После пробежек аппетит всегда зверский. - Здоровья и реабилитологии.

- Вот как? Похвально, - Степке налили еще чаю, расплескав не больше четверти на блюдце. Тура напротив едва слышно вздохнула, но промолчала. – Стало быть, медициной интересуетесь?

- Спасибо, - Степан взял чашку. – Вроде того. На кафедре спортивной медицины как раз.

- Слышал, слышал… А что же, профессор Лягинцев у вас преподает? Помнится, у нас с ним в свое время была знатная полемика… по некоторым вопросам.

Фамилию Степан слышал. Примерно в том контексте, что и про царя Гороха. То есть, этот Лягинцев преподавал в институте очень давно.

- По-моему, уже нет, - осторожно ответил Степа и осторожно же пригубил чай.

- Ну да, - неожиданно грустно согласился Дуров. – Он же старше меня лет на пятнадцать. Умер, наверное. Это я все задерживаюсь. Надоел всем, да все никак не уйду.

Внучка профессора метнула на Степана яростный взгляд. Прожгла просто насквозь. Да что он такого сказал?! Не специально же, и вообще не Степка этот разговор начал. Но неловкость исправить следовало немедленно. И, кстати…

- Павел Корнеевич, а вы, случайно, комнаты студентам не сдаете?

Дочь гордых норвегов застыла с чашкой в руке на грани сильнейшего возмущения и крайнего изумления - видимо, и то, и другое относилось к Степкиной наглости. А вот профессор Дуров, кажется, ничуть не удивился вопросу.

- Вы о себе хлопочете, Степан Аркадьевич?

- Да. Я не местный. Снимаю жилье, но далеко отсюда. Мне было бы очень удобно жить рядом с институтом. Я… - тут Степан вдруг ощутил, что южная горячая кровь таки взыграла, и сейчас его куда-то понесет. Но остановиться уже не мог – заговорил чуть громче и запальчиво. – Я очень необременительный жилец, точно вам говорю! У меня день весь расписан - занятия, тренировки, приходить буду только на ночь практически. Не курю, не пью, веду здоровый образ жизни. По дому, если что-то надо, с удовольствием помогу - у меня руки из нужного места растут. Хлопот, в общем, не доставлю.

Степан перевел дыхание. Так, что бы еще добавить к этой беспардонной рекламе себя любимого? Добавлять оказалось ничего и не нужно.

- Хорошо, - кивнул Павел Корнеевич. – Почему бы, в самом деле, не сдать комнату хорошему человеку, особенно если ему надо? Все детали обсудите с моей внучкой. Турочка, я у себя – поработать надо. Степан Аркадьевич, до встречи.

Неизвестно, кого эти слова старого профессора изумили больше. За столом после ухода Дурова стало на какое-то время тихо. Степа смотрел на Туру. Тура смотрела в чашку. А потом подняла лицо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Ну, хороший человек… Ну ты… - покачала головой. – И откуда взялся только такой шустрый?!

- Слушай… Ну правда, что такого-то? - Степа звякнул чашкой о блюдце. - Я реально буду только спать приходить. Не курю, не бухаю, девок водить не стану. Скорее всего, буду часто отсутствовать – много приходится ездить. Чего не так-то?

- Да все так, - она неожиданно усмехнулась. И лицо сразу преобразилось, став почти симпатичным. – Не поверишь, но я несколько лет деда уламывала сдать комнату. Потому что деньги очень нужны. А он все никак – типа, я работаю, мне чужие мешать будут. Хотя какая там работа – ему уже восемьдесят четыре, там не работа, а так, придумывает себе занятие, но… - пожала плечами. – В общем, я махнула рукой на него. Без его согласия все равно ничего не сделать, потому что квартира принадлежит ему, а он ни в какую. А тут раз – и вдруг все поменялось! Не колдун ли ты часом, Степан Аркадьевич?

- Да не, не колдун, - он тоже ответно улыбнулся. А как все складывается удачно-то, а? - Просто передумал Павел Корнеевич, вот и все. А комнату можно посмотреть? И сколько денег хотите?

- Если наелся – пошли.

Степа не наелся, но надо ковать железо, не отходя от кассы.

*

Комната оказалась небольшой. Но это являлось не самой большой проблемой. Света из грязного окна – с гулькин нос, потому что весь подоконник уставлен огромными, пыльными и уродливыми растениями. Пыльным и выцветшим был и огромный абажур – в лучшие свои годы, наверное, желтый. Кресло в углу завалено каким-то тряпьем и книгами. Книги заполняли и все остальное пространство комнаты, за исключением кровати. Которая была узкой – это полбеды еще, но и короткой - у Степана на это глаз наметан.

- Слушай, как-то тут….

- Я наведу порядок, - торопливо ответила Тура. – Пару дней мне дай – разгребу. Тут не жил никто черт знает сколько лет. Это комната Клары Корнеевны, сестры деда.

- Ага, хорошо. Значит, мне заселяться можно послезавтра.

- Только давай к вечеру, - вздохнула она.

Потом они практически без торга сошлись в цене. Потом Степан на правах почти жильца помог Туре убрать со стола. И попутно еще пару печений умять и чай допить.

- А ты на кого учишься? – она аккуратно складывала посуду в раковину.

- Для галочки я учусь, - отмахнулся Степка. – Чтобы корочки были. На жизнь этим пока не заработаешь. А в перспективе с прицелом на тренерскую работу.

- А чем ты сейчас на жизнь зарабатываешь, хороший человек Степан Кузьменко? По карману ли тебе наша роскошная жилплощадь?

- Я – либеро.

- Подгузниками торгуешь?

Степка поперхнулся печеньем.

- При чем тут подгузники?!

- Ну, - она невозмутимо пожала плечами и принялась намыливать чашки. – Такие подгузники есть. Фирмы «Либеро».

- Либеро (3) – это защитник в волейболе, - отчеканил Степа. – Я – либеро волейбольного клуба «Питер-болл» (4). Между прочим, очень хороший либеро, - добавил почти с обидой. Подгузники, тоже придумала! И это про него, Степана «Коса» Кузьменко, самого перспективного игрока клуба за прошлый год! Его, между прочим, у «Олимпиакоса» со Степкиной практически исторической родины за весьма несмешные деньги перекупили. Но это Степа не сказал вслух. Просто не успел. Потому что к их диалогу присоединилось третье лицо. И оно оказалось не профессором Дуровым.

_______

Лесгафт (здесь) – Национальный государственный университет физической культуры, спорта и здоровья имени П.Ф. Лесгафта

Парнас (здесь) – новый жилой микрорайон в районе станции метро «Парнас», конечной станции Московской-Петроградской линии

Либеро – игровое амплуа в волейболе, специальный игрок в составе команды, выполняющий только защитные функции

«Питер-болл» - вымышленный волейбольный клуб