Творцы прошлого (Книга 1)

Сергей Таранов

Творцы прошлого

Книга I.

ЧАСТЬ I

В самой западной из нескольких десятков областей государства, называвшегося в 1991-2025 годах Российской Федерацией, в самой восточной части этой области был городок под названием Советск. До 1946 года он назывался Тильзитом и входил в состав сначала Ливонского ордена, затем Пруссии, а с 1871 года - Германской Империи. Известен этот городок был тем, что в 1807 году русский царь Александр I подписал в нем мирный договор с императором Франции Наполеоном.

Но к 2004 году, когда началась эта история, от тех времен, когда Советск назывался еще Тильзитом, остался лишь мост Королевы Шарлотты, перекинутый через пограничную с Литвой реку Неман, да считанные единицы домов старой немецкой постройки.

В одном из таких домов и жила обычная российская старушка, муж которой, ныне покойный, был когда-то офицером-фронтовиком и в составе одной из частей войск генерала Черняховского участвовал во взятии этого города, а затем получил квартиру в том самом немецком доме, которая, как говорили, была конфискована у семьи эсэсовского офицера. При этом новым жильцам достались не просто голые стены, а вся мебель, посуда и даже постель немецкой семьи, все представители которой были вывезены энкавэдэшниками в неизвестном направлении.

И вот однажды та самая старушка решила переехать к своему сыну. Сын ее, как и его отец, ранее был офицером, но, дослужив до своих сорока пяти лет, был он уволен в запас в звании подполковника. Теперь же он зарабатывал на жизнь тем, что работал начальником охраны в одной частной фирме в Санкт-Петербурге - городе, где ему и его семье удалось, наконец, осесть на твердую почву после долгих скитаний по разным гарнизонам от Мурманска до Кушки.

Но не бросать же квартиру в старом немецком доме довоенной постройки.

Поэтому решила семья поселить в этой квартире внука этой старушки, которому еще предстояла учеба в выпускном классе, прописать его там, якобы по уходу за старушенцией, а по достижении им совершеннолетия оформить квартиру на него по внутрисемейному обмену.

Конечно же, мать была против того, чтобы отпускать "ребенка" одного в чужой город. Но отец заявил, что он сам с семнадцати лет жил в отрыве от семьи, поступив в военное училище, но раз его сын идти по стопам предков никакого желания не проявляет, то пусть привыкает к самостоятельности таким вот образом.

- Деньги посылать мы ему будем, - заявил отец, - не много, конечно, но пусть приучается экономить и знает, что если все профершпилит за один день, то раньше, чем через месяц новые деньги он не получит.

- Но ты же знаешь, какой у него возраст, - не унималась мать, - паспорт уже есть, а ума еще нет. Он сейчас только и думает, что о девках да о дискотеках. Устроит из квартиры притон. А потом какая-нибудь шалава напишет на него заявление об изнасиловании или, хуже того, на себе женит. Не говоря уже о том, что Калининградская область у нас на первом месте по СПИДу.

- Да не преувеличивай ты! То Калининград, а то Советск. Городок маленький, не портовый. Да и насчет девок. Он по натуре не бабник: больше фантастику читает да за компом сидит. Уж лучше бы на дискотеки ходил, да познакомился с кем-нибудь. А то сидит в своей комнате и читает всякую муть. Я один раз взял почитать, так ни хренюшеньки не понял.

- Ну а деньги-то ему как посылать? Проследит какая-нибудь шпана, где он деньги получает, и будет его там каждый раз караулить.

- Тогда давай сделаем так. Пусть он там бабкину пенсию по доверенности получает. Ему как раз хватит, а мать мы уж здесь как-нибудь прокормим.

Наконец, семья посовещалась, и отец решил, что этим же летом они все поедут в гости к бабульке, после чего старушку возьмут к себе, а сына оставят там, предварительно оформив его в местную школу.

Так шестнадцатилетний пацан по имени Игорь с раскулаченной в годы первой пятилетки фамилией Кулаков стал к началу сентября единственным обитателем трехкомнатной квартиры в доме немецкой постройки.

Когда, наконец, родители уехали, не забыв, к счастью, забрать с собой бабушку, которая за две недели совместной жизни успела Игорю порядком надоесть своими вопросами и советами, Игорь принялся наводить в квартире новый порядок. Прежде всего, он избавил ящики дубового письменного стола от скопления старых газет, среди которого попался даже экземпляр газеты "Сталинский Путь" за 1947 год. На освободившееся место он поместил "сидюки" с записями любимой музыки, а на покрытую зеленым бархатом крышку стола водрузил монитор своего "писюка", подаренного ему отцом по случаю шестнадцатилетия.

"Какое хорошее покрытие, - подумал Игорь, проведя пальцами по старому бархату, - мышку можно катать без всякого коврика".

Затем он расставил по разным углам книжного шкафа свои любимые книги, а на сам шкаф установил пару мощных колонок, чтобы наслаждаться теперь музыкой не через наушники.

После этого он принялся развешивать по стенам плакаты и календари с портретами любимых исполнителей, но скотч, которым он их крепил, не выдерживал веса толстой мелованной бумаги и плохо лепился к стенам, побеленным известкой, которая к тому же пачкала одежду при каждом случайном прикосновении.

Однако Игорь решил не сдаваться. "Если не держит скотч, - подумал он, то надо прибить их простыми гвоздями".

Подставив табуретку, сколоченную когда-то руками покойного деда, он влез на антресоли и, разобрав кучу разного хлама, обнаружил удобный молоток, который, судя по его добротности, тоже, вероятно, достался деду от прежних немецких хозяев. Там же он отыскал и кучу разнокалиберных гвоздей, сложенных в железную банку из-под леденцов, которые были съедены наверное еще при жизни так почитаемого бабулькой товарища Сталина.

Выбрав из всех гвоздей тот, который показался ему наиболее крепким, Игорь принялся вбивать его молотком в кирпичную, как он тогда думал, стену. Гвоздь поначалу шел туго и то и дело норовил загнуться куда-нибудь в сторону. Но вдруг после очередного сильного удара он неожиданно легко провалился в стену по самую шляпку. То же самое произошло и с другим гвоздем. Удивившись, Игорь постучал молотком по самой стене. Характер звука говорил о том, что стена была деревянной. Игорь вышел из комнаты и постучал по этой стене с обратной стороны. Здесь, наоборот, без сомнения, был кирпич.

"Наверное, это замурованный вентиляционный короб", - подумал Игорь и решил проверить свою догадку, выйдя на улицу и посмотрев, не кончается ли этот короб вентиляционной трубой на крыше. Однако вентиляционная труба находилась там, где ей и положено находиться - точно над ванной комнатой. "Значит, в стене что-то есть", - не без основания заключил Игорь. Быть в этой стене, по его мнению, могло все, что угодно. Наиболее вероятным Игорь считал, что там спрятан такой же хлам, подобный тому, которым были забиты все кладовки и антресоли. Могло там оказаться и что-нибудь ценное: например, старинный патефон или швейная машинка "Зингер". Такую вещь можно было бы отвезти в Калининград и сдать в антикварную лавку. "Труп там, конечно же, не поместится, - рассуждал про себя Игорь, - разве что детский. Толщина стены всего сантиметров двадцать - двадцать пять. Правда, если труп положить набок... А что, если этот тайник устроили еще немцы? Спрятали там перед арестом свои денежки. Только бы не рейхсмарки. Для коллекционеров они не представляют большого интереса, а платежной силой уже не обладают. Другое дело - доллары. Их принимают любого года выпуска. Правда, не в России. Да и в Польше вряд ли возьмут. Да и вообще, откуда у немцев доллары? За их хранение в войну у них можно было загреметь в гестапо так же, как и у нас в НКВД".

Несколько последующих дней эти мысли не давали Игорю покоя. Наконец, в субботу, придя из школы, он решил не откладывать более этого дела в долгий ящик и разобрать загадочную внутреннюю перегородку.

Взяв тот же немецкий молоток, он начал исследовать поверхность стены. Оказалось, что деревянной она была лишь на небольшом участке своего четырехметрового протяжения. Во всех остальных местах на удары молотка в комнате отзывался тот же самый кирпич, что и в коридоре. Обратной стороной молотка, выполненной в виде гвоздодера, Игорь стал очищать стену от штукатурки, покрытой многократным наслоением извести. Вскоре он обнаружил те места, где кирпичная кладка сменялась широкой доской, вмурованной в эту стену. После некоторых усилий Игорю удалось поддеть край этой доски гвоздодером и, используя в качестве рычага рукоять молотка, вырвать из стены деревянную вставку. Вырванная доска, поднимая столб пыли, рухнула на пол с таким грохотом, что соседка с нижнего этажа, и без того недовольная тем, что тихую бабушку сменил малолетний любитель тяжелого рока, застучала по трубе батареи центрального отопления.

Перед глазами Игоря предстал тайник, который, судя по его содержимому, был, без сомнения, сделан еще при немцах. Посреди образованной в стене ниши висел черный мундир. Две молниевидные руны "зигель" на правой петлице этого мундира указывали, что его обладатель служил в СС, а четыре белых квадрата, расположенные по углам левой петлицы, свидетельствовали о том, что этот эсэсовец имел чин штурмбанфюрера, что в переводе на общевойсковые звания соответствовало чину майора. На ремне поверх мундира висел кортик с серебряной рукояткой, украшенной дубовыми листьями.

На полу же ниши стоял кожаный чемодан. В чемодане обнаружились всего три вещи. В маленьком футляре лежал перстень в виде черепа, выполненный, как и рукоятка кортика, из серебра. Кроме футляра с перстнем, в этом чемодане находился альбом с семейными фотографиями, на которых в разных ракурсах был изображен тот самый эсэсовский офицер и члены его семьи. Помимо этого обнаружился в этом чемодане предмет, назначение которого Игорю было непонятно. Он представлял собой два обломка наконечника древнего копья, соединенные между собой золотой муфтой и опутанные медными, серебряными и золотыми нитями, между которыми был вплетен длинный железный гвоздь. Последняя находка и стала началом всему тому странному и необычному, что будет описано ниже.

***

В самом начале ХХ столетия жил в Петербурге чиновник Вольдемар Афанасьевич Пчелкин. Имел он чин титулярного советника и служил в одном департаменте. Жил он на казенное жалование, да на скромный доход с имения, дарованного за службу его покойному батюшке еще государем Николаем Павловичем.

Службой своею был он весьма доволен, да и у начальства был на хорошем счету. Ранее служил он в одном полку армейской кавалерии, но пять лет назад, будучи в чине поручика, перешел он с военной службы на статскую, а через три года поднялся с коллежского секретаря до титулярного советника. Еще два года оставалось ему терпеть до производства в коллежские асессоры, что позволило бы ему стать столоначальником. А к выходу в отставку, которую он планировал на свое сорокалетие, надеялся он стать надворным советником, что дало бы ему приличную пенсию и возможность выгодно жениться на благопристойной девице, чтобы жить частной жизнью в своем имении.

Вольдемар был четвертым ребенком в семье действительного статского советника Афанасия Сергеевича Пчелкина и стал единственным из своих троих братьев и двух сестер, кто дожил до совершеннолетия. Матушка его была моложе отца на тридцать один год, и, прожив в браке 11 лет, умерла в тридцатилетнем возрасте. Смерть супруги подкосила здоровье отца, и, четырнадцать лет спустя, он скончался от горя в семидесятипятилетнем возрасте.

Жизнь титулярного советника Пчелкина проходила размеренно, но не скучно.

Как и все его сослуживцы, любил он шастать по кабакам, но знал меру, и от полиции ему неприятностей не выходило. Штосом, однако же, в отличие от большинства однокашников, Пчелкин не увлекался, помня заветы покойного батюшки, коему эта игра в молодости едва не стоила удачной карьеры.

В дамах Вольдемар тоже знал толк и иногда позволял себе потратить изрядную часть жалования на скромный подарок какой-нибудь заезжей актрисе. Но дамами был он любим не только за это. Внешность у Вольдемара, надо сказать, была далеко не отвратная. Фигуру он имел стройную и при росте в два аршина и восемь вершков весил он всего четыре пуда и двадцать пять фунтов. Одет Вольдемар был всегда с иголочки, носил не мещанский котелок, а дорогой цилиндр. Стрижку же и усы, закрученные концами кверху, делал всегда он по самой последней моде.

Но не только дамы и кабаки занимали досуг Вольдемара Пчелкина. Был он, кроме того, страстным книгочеем. По молодости лет зачитывался он приключения Рокамболя, потом стал увлекаться книгами Жюля Верна.

Но однажды попалась ему на глаза книжонка молодого писателя с берегов Туманного Альбиона. Звали этого писателя Герберт Джордж Уэллс. Книжка же его называлась "Машина времени". В ней этот англичанин писал о том, как один инженер изобрел машину, на которой отправился в предалекое будущее.

С тех пор Вольдемаром овладела навязчивая мечта попасть непременно в грядущее, и, посмотрев, как обстоят там дела, вернуться назад. Но не только праздное любопытство влекло Вольдемара в неизведанную даль времен. Хотелось ему попасть лет на двадцать вперед, чтобы потом, прочтя "Биржевые Ведомости", благополучно вернуться обратно в свое настоящее и скупить акции тех компаний, которые ныне дешевы, а по прошествии лет будут в великом фаворе. Еще лучше было бы попасть вперед лет на сто, прийти в тогдашнюю библиотеку и выписать результаты торгов за весь век, чтобы в будущем ни его детей, ни его внуков не одолел финансовый крах даже в том случае, если объявится в мире новый Наполеон или какие-нибудь социалисты взорвут целиком Зимний Дворец, как это уже пытались однажды сделать в восьмидесятом.

И хотя мечта была явно несбыточной, стал титулярный советник Пчелкин просить выдавать ему жалование не бумажными ассигнациями, а золотыми пятерками, червонцами, империалами и полуимпериалами. Кассир в департаменте, конечно же, удивлялся, но был, тем не менее, рад, что этот престранный Пчелкин вместо удобных в хранении ассигнаций берет тяжелые золотые монеты, от которых отказываются даже внетабельные канцеляристы, получающие по тридцать семь рулей двадцать четыре с половиной копейки в месяц.

Пчелкин, однако, хорошо помнил Высочайший указ от 3 января 1897 года, когда бумажные деньги в одночасье подешевели на треть своего прежнего номинала. Батюшка же его, Афанасий Сергеевич, службу свою начинал в министерстве финансов под начальством графа Егора Францевича Канкрина как раз в те годы, когда три с полтиной ассигнациями меняли на один серебряный целковый. Поэтому Вольдемар рассуждал так: кредитные билеты могут с течением времени обесцениться, их могут поменять на деньги нового образца, а золото всегда останется золотом при любом государе и при любом министре финансов.

Однажды Вольдемар в компании своих шапочных приятелей обмывал по обыкновению очередное жалование. Бросая на ходу пятак в услужливую руку пожилого швейцара, он вышел навеселе из дверей ресторана. Когда приглашал он сам, празднование происходило обычно в трактире при гостинице "Лондон", рядом с его домом, но сегодня приглашали приятели, и место выбирали они. Всем был хорош ресторан. Но от дома он был далековато. Обычно в мгновение ока всякого, кто выходил из питейного заведения, окружало полдюжины извозчиков, дежуривших тут же:

"Куды ехать, барин? Вмиг домчим в любой околоток", - кричали они наперебой.

Однако сегодня извозчиков почему-то не было. То ли вышел он слишком поздно, то ли в Мариинском был аншлаг, и вся извозчичья братия направилась к театру развозить по домам выходящую с балета публику.

Так или иначе, пришлось Пчелкину ступать на своих двоих, ускоряя шаг и опасаясь, что он не успеет добраться до Невы к разводу мостов.

Идя быстрым шагом, Вольдемар на ходу сочинял какую-то песню, напевая ее в такт ударов тросточки по камням брусчатки.

На небе наглая Луна кругла как булка.

Гуляет пьяная шпана по переулкам.

Я поздновато нынче вышел из трактира,

И не могу добраться до своей квартиры.

Но все же я как никогда в себе уверен.

В кармане чувствую я тяжесть револьвера.

Что револьвер? Одной лишь тростью я способен

Урок хороший преподать любой особе.

И хоть люблю я город сей, Петра творенье,

Как Пушкин некогда писал в стихотворенье,

Но тот же Пушкин, он, наверно, не захочет

По темным улицам идти холодной ночью.

Но все же я как никогда в себе уверен.

В кармане чувствую я тяжесть револьвера.

Что револьвер? Одной лишь тростью я способен

Урок хороший преподать любой особе.

Но как назло не встречен ни один прохожий.

Лишь ухмыляется Луна бесстыжей рожей.

Шагать пешком мне не хватает больше силы.

Фонарь потух. Знать, не долили керосину.

Но все же я как никогда в себе уверен.

В кармане чувствую я тяжесть револьвера.

Что револьвер? Сегодня ночью я способен

По голове накостылять любой особе.

Вдруг за спиной Вольдемара послышался стук копыт. Пчелкина стремительно догонял долгожданный извозчик. Пролетка этого извозчика казалась новой, и запряжена она была не старою клячей, а гнедым жеребцом, который выглядел так, будто его только что вывели из конногвардейской конюшни.

- Подавай сюда, - окликнул Пчелкин рыжебородого возницу, - давай на Васильевский.

- Слушаюсь, барин. За двугривенный устроит?

- Мазурик ты, а не извозчик. Довольно будет тебе и пятиалтынного.

- Помилосердствуй, барин. Овес нынче дорог.

- Так ты, шельма, хочешь сказать, что ты своего конягу не соломой кормишь? - спросил Вольдемар, удобно устраиваясь на заднем сиденье пролетки.

- А как же, барин? Я кормлю его, чтобы он кормил меня, - ответил извозчик, оглядываясь на Пчелкина с облучка. - Но, Балгимон, пошел, прокричал извозчик и гнедой рысак резво потащил пролетку, гремя по брусчатке свежекованными копытами.

- Как-как ты назвал своего кормильца?

- Ясно как, Балгимоном. Не Вольдемаром же мне его называть. Он ведь всем лошадям баал, то есть господин, - ответил извозчик и вдруг добавил в конце по-латыни: - Sapienti sat.

- Откуда ты слова-то такие знаешь? А-а, ты, наверное, расстрига. Увлекся всякими баалами языческими, вот тебя и запретили в служении.

- Ох, барин, не больно ты, значит, умен, коли очевидного не замечаешь.

- А что я должен заметить-то?

- Ключ.

- Какой ключ? Тот, что у тебя на поясе висит? Ключ как ключ. У меня в кармане такой же. Еще один - у моей горничной Аграфены.

- Вот в том-то и дело, что такой же. Этим ключом можно твой апартамент и запирать и отпирать.

- Так значит прав я, что ты мазурик. Вот почему я тебя раньше среди извозчиков не видывал. Только зачем, если ты ключ у Аграфены стащил, мне же его и показываешь?

- Дурак ты, барин, хоть и титулярный советник. Я тебе твои мечты воплотить предлагаю, а ты меня за мазурика держишь.

- Знал бы ты, о чем я мечтаю...

- Знаю. Вот, когда из ресторации выходил, о чем думал? Все о том же, как в будущее попасть.

Последняя фраза окончательно поразила Вольдемара. О том, о чем он мечтает, не знал никто, кроме него самого.

- Не хочешь ли ты сказать, что ты сам Сатана? - попробовал показать Вольдемар, что он не теряет присутствия духа.

- Нет, не хочу. Да и зачем тебе знать, кто я.

- Но ведь должен же я знать, с кем я заключаю сделку и кому отдаю душу.

- Нужна мне твоя душа? У меня своя есть, неразменная. А ты готов свою тот час же отдать первому встречному. Такая душа мне без надобности, если она тебе самому не дорога.

- Что же тебе от меня нужно?

- Вещица одна.

- Какая такая вещица?

- Вещица эта - старинная. Ее при царе Соломоне сделали. Я за ней с четырнадцатого века охочусь.

- Истлела, небось, вещица твоя. Или сгорела где-нибудь. Войн сколько было с тех пор, да смут разных.

- Да ведь я точно знаю я, где она.

- А что сам не возьмешь?

- В Тильзите она будет в тайнике с 1945 по 2004. Но ровно через сто лет найдет ее один юнец. Только мне с 1918 года до 2025 в России показываться нельзя. Против таких, как я будет работать специальная служба на подобие вашей нынешней "охранки". Сразу арестуют. А тот паренек вскроет этот тайник 18 сентября 2004 года. И звать этого парня будут Игорь Кулаков.

- Надо же, фамилия и имя русские. Тильзит же не в России, а в Германии, хотя и на самой границе.

- Это сейчас он в Германии, а тогда в России будет. О, кажись, подъехали. Вон и окна твои горят. Ладно, объясняю быстро, а то дворник заметит, что ты с извозчиками дела крутишь. Еще, чего доброго, подумает, что ты стал революционером. После того, как Сипягина грохнули, они в оба смотрят. А когда 15 июля Плеве убьют, в Третьем отделении обязательно поднимут все донесения дворников и твоего Пахомыча тоже. В общем, так: покажи твой ключ. Видишь, на нем выбиты "веди" и "покой".

- Конечно, "веди" - это Вольдемар, а "покой" - первая буква в фамилии Пчелкин.

- А на моем что?

- "Рцы".

- А сколько это в цифрах?

- Сто.

- Правильно. Сегодня закроешь дверь этим ключом, а завтра утром им же и откроешь. Окажешься на сто лет вперед - в 2004 году. Только сразу там ничему не удивляйся. Одежду пойди сперва купи. Иначе тебя будут называть словом "псих", а это то же самое, что сумасшедший. Никого ни о чем не спрашивай. Веди себя как тогдашние люди. Иначе попадешь в психбольницу, или, говоря по-нынешнему, в сумасшедший дом. Водку тогдашнюю не пей. С непривычки можешь отравиться. Опять же, попадешь в больницу, а там подумают, что ты алкаш. Алкаш, - пояснил извозчик, - это законченный пьяница. Городовых там называют словом "мент". Слово это обидное. Поэтому к ним так не обращайся. Вообще, опасайся ментов, так как пачпорта у тебя не будет. А если попадешь к ментам без пачпорта, скажут, что ты бомж. Это там так бездомных бродяг называют. А вся полиция там называется милицией.

- Это же что-то наподобие ополчения.

- Какое там ополчение. Служат там, в основном, такие же сволочи, что и сейчас. Приличным людям туда поступать западло.

- Запа что?

- Ну, в смысле, несовместимо с понятием чести.

- Постой, братец. А как же я одежду-то пойду покупать? Что я к портному в теперешнем платье заявлюсь? Вот он-то первым и решит, что я этот пси..., как его, сумасшедший.

- Портных там почти не осталось. Готовую одежду прямо в лавках покупают.

- Так ведь сидеть на фигуре не будет.

- Подберешь по размеру. Не это главное. Первое, что сделаешь, найди там одного парня. Зовут его Сева Владимиров. Ему в 2004 будет всего двадцать лет, но парень он очень толковый. Я имею возможность с ним общаться по Интернету. Это такой телеграф, по которому можно передавать даже картинки. И даже кинематограф. Сегодня у ресторана я тебя тайком сфотографировал. Пришлю ему твою фотографию. Он тебя первое время будет чуть ли не за руку водить, пока не освоишься.

- А как я его найду?

- Он сам зайдет к тебе, как только ты ему позвонишь.

- Это как, он что прибежит на колокольчик, как Аграфена?

- По телефону. У тебя номер какой?

- 14-56. В департаменте. На квартиру не провели. Когда получу коллежского асессора и стану столоначальником, обязательно проведут.

- А у него 329-15-65.

- Ого, сколько цифр!

- А ты как думал? Тогда в Петербурге будет четыре миллиона жителей.

- Это ж, сколько навозу будет от такого количества лошадей!

- Лошадей тоже не будет. Все будут ездить на автомобилях.

- И извозчиков тоже?

- Извозчики на автомобилях будут называться таксистами. Но барином они тебя называть не будут, хотя все они простые мужики. Народ они наглый и непочтительный. Попробуй им денег недодай. Сразу в морду. И еще, если тебя назовут мужиком, не обижайся.

- Я что, буду одет как мужик? Или тогда мужики все поголовно будут носить цилиндры?

- Просто нет там ни чинов, ни званий, ни титулов. У военных только остались, да в той же милиции. А у остальных одно звание - мужик. Ладно, дворник идет. Бери свой ключ.

- Держи, братец, свой двугривенный. Заслужил. Давненько я таких баек не слыхивал. Будь ты грамотным, быть бы тебе писателем, почище всяких там Уэллсов.

- За двугривенный благодарствую, конечно. Дай я тебе телефон-то запишу. Поди, не запомнил?

С этими словами извозчик достал из-за пазухи самопишущее перо и блокнот. Быстрым движение руки он написал в блокноте семь цифр, и, вырвав листок, всучил его вновь удивленному Вольдемару.

Но, едва Вольдемар выскочил из пролетки, мысли его тут же переключились на дворника. Пахомыч, как всегда, был безбожно пьян и, шатаясь из стороны в сторону, медленно ковылял к воротам.

- Ты что, каналья, не признаешь?

- Как же-с, батюшка Вольдемар Афанасьевич, здравия желаю.

Дворник откинул засов и с противным скрипом отворил левую половину ворот.

- Извольте-с, всегда готов услужить.

- Хрен ты у меня сегодня пятак получишь. Ворота бы лучше смазал. Скрипят как Граммофон по весне.

Говоря слово "граммофон", Вольдемар имел в виду отнюдь не то устройство с изогнутой трубой, которое служит для воспроизведения звуковой записи. Граммофоном за скрипучий высокий голос звали кота, который обитал в парадном, и, хотя не имел хозяина, пользовался любовью и щедрыми подачками прислуги всех жителей этого доходного дома на Средним проспекте Васильевского острова, стоящего неподалеку от его пересечения с Восьмой линией, почти что впритык к гостинице "Лондон". Никто не помнил, когда и у кого он впервые появился, и среди глупых девок, состоящих в услужении у своих не намного более умных барынь, ходили легенды о том, что кот этот живет тут чуть ли не со времен до отмены крепостного права. Говорили также, что Граммофон носит в себе неприкаянный дух какого-то помещика, помещенный в кота за то, что жестоко обращался со своими крестьянами. Вот и сейчас Граммофон презрительным взглядом провожал Вольдемара, поднимающегося по устланной красным ковром лестнице на третий этаж в свою двенадцатую квартиру. Горничная Аграфена, открыв Вольдемару дверь, тут же стала умолять его отпустить ее на ночь проведать больную сестру, якобы служащую у какой-то барыни где-то на Лиговской, и Вольдемар тут же дал свое разрешение, взяв с нее обещание вернуться пораньше утром. Он знал, что сестра Аграфены живет в Луге и пребывает в добром здравии. Знал он и то, что Аграфена бегает на ночь к кучеру Алешке, состоящему в услужении у баронессы Розен. Аграфена тоже знала о том, что барин ведает о цели ее ночных отлучек, но оба они, в рамках заведенных в обществе приличий, делали вид, что никто ни о чем не догадывается. Беспокоило Вольдемара лишь то, что, принеся в подоле от Алешки, Аграфена могла бы заявить о том, что ее обесчестил и обрюхатил сам барин. Поэтому, он собирался направить ее родителям письмо, чтобы те поскорее благословили ее брак с Алексеем. Даст Бог, неграмотные родители догадаются попросить почтальона, чтобы тот прочел им депешу. Самого же Алешку он рассчитывал взять себе в кучера, так как сразу после своего назначения столоначальником собирался он приобрести коляску и пару хороших лошадей. А еще мечтал он переехать тогда в красный трехэтажный дом, стоящий неподалеку на Восьмой линии - дом Заблоцкого-Десятовского. Квартиры там были попросторнее, да и соседи поименитее.

Отпустив Аграфену, Вольдемар вынул ключ из брючного кармана и запер за нею входную дверь.

- Ничего себе! - подумал вдруг Вольдемар. - Ключ-то извозчичий. Вот та самая буква "рцы". А подходит идеально. Эти немецкие замки нарочно, видать, делают все на один манер. Вот раздолье-то для татьбы. Положить его надо подальше. Если что - запасной будет. Интересно, кто же это заплатил извозчику, чтобы тот меня так разыграл? Надо вспомнить, не говорил ли я кому в департаменте про свою идею отправиться в будущее.

Раздеваясь ко сну, Вольдемар продолжал размышлять, жертвой чьего розыгрыша он стал. Наконец, путем логических умозаключений он пришел к выводу, что на такое способен лишь один человек - штабс-ротмистр Братцев, бывший когда-то в гимназии его одноклассником и служащий ныне в Конногвардейском полку.

- Наверняка, нарядил кого-то из своих приятелей или нанял актера. И лошадь-то гвардейская. Такую и впрямь овсом кормят. А от соломы и даже, порой, от сена она морду воротит. Да и потом, откуда у извозчика самопишущее перо? И где вы видели грамотного извозчика? Ишь, что выдумали. Всех лошадей на автомобили заменят. Вон, у барона Дельвера автомобиль "Бенц", выписанный из Германии. Грохочет так, что уши лопаются. Уже сейчас, когда в городе 250 автомобилей, доктора говорят о том, что воздух стал хуже, и легочные болезни усилились. А если автомобилей будет столько же, сколько сейчас лошадей, то люди из города разбегутся от такого шума и дыма. Все заводские вернутся в деревню и снова станут хлебопашеством заниматься. Служить в заводах тогда будет некому. Может, еще люди будут летать по воздуху? В декабре газеты писали, будто какие-то братья-американцы сделали летательную машину и даже где-то с минуту на ней пролетали. Брехня, наверное. Американцы это любят, разыгрывать публику. С точки зрения науки летательный аппарат тяжелее воздуха невозможен. Да, если бы и вправду летали, какой от этого аппарата толк? Народ на ярмарках катать? По части бесполезных изобретений американцы тоже мастера. Один такой, Хайрем Максим, кажется, изобрел ни-то картечницу, ни-то ружье автоматическое. Наши его изобретение пулеметом называют и хотят, говорят, на вооружение поставить. В Маньчжурию уже восемь штук таких отправили. В секунду десять пуль выпускает. Это что, значит, первая пуля солдата убивает, а девять следующих попадают в него, пока он падает? А как в атаку с такой винтовкой ходить, если она весит четыре пуда? Это что, один, согнувшись раком, ее на спине держит, а другой стреляет? Да и где найти такого стрелка, который десять раз за секунду успевал бы эту машину перенацеливать? И расход патронов какой. Одна машинка расходует огнеприпасов больше, чем целая рота. Придумал бы этот Максим лучше, как бороться с бомбистами. А то и впрямь, не в июле, так в августе опять министра взорвут. Или как лампу электрическую гасить, не вставая с кровати.

С этими мыслями Вольдемар встал с постели и, подойдя к стене, повернул выключатель против часовой стрелки. Свет в спальне погас, и через несколько минут Вольдемар уснул.

***

Проснулся Вольдемар утром от сухости во рту, ставшей следствием вчерашнего возлияния. Вынув из кармана жилета, висящего на стуле, брегет, он посмотрел время. На часах была половина девятого. Это его не особо расстроило, так как вчера была суббота, а, следовательно, сегодня должно было быть воскресенье. Расстроило его другое. Когда он подергал шнурок колокольчика и услышал доносящееся из кухни эхо его звона, он понял, что Аграфена еще не вернулась. Подумав сперва, что, может быть, она ушла на рынок, Вольдемар в халате прошел на кухню. Самовар был холодным. Открыв самоварный краник, Пчелкин нацедил себе полстакана холодной воды и залпом выпил ее до дна.

- Сегодня же уволю эту чертову дуру, - подумал Вольдемар. - Баронессе тоже напишу, чтобы гнала в три шеи этого мерзавца Алешку. Надо же, воскресный костюм не почищен. Рубашки не поглажены. Сегодня же мне надо непременно нанести визит Его Превосходительству по случаю дня ангела его супруги. Сказаться больным и послать записку? Нет, если я не засвидетельствую лично своего почтения, плакало мое столоначальство. Надо хотя бы в книге расписаться. Прийти в вицмундире? Нет, все будут в воскресных костюмах. Даже Ротов. Этот уж и гвоздику в петлицу воткнет ради такого случая.

Коллежский секретарь Ротов был в департаменте всеобщим посмешищем. Он не участвовал в общих пирушках, не делал визитов дамам, а лишь копил деньги неизвестно на что. Как и Пчелкин, он почему-то предпочитал брать жалование золотом, но Вольдемар полагал, что это лишь слепое подражание. Тем не менее, Ротов не упускал случая полизать зад начальству и посему в карьере своей постоянно наступал Вольдемару на пятки.

Самостоятельно растопив камин, Вольдемар наполнил утюг горячими углями и стал раздувать их, размахивая утюгом из стороны в сторону.

"Наверное, из всего департамента лишь этот жмот Ротов сам гладит себе рубашки. Где это видано, чтобы титулярный советник, без пяти минут коллежский асессор, сам утюг раскочегаривал?" - думал Вольдемар в ту минуту.

Вспоминая о Ротове, Вольдемар Пчелкин не мог знать того, что в тот самый момент, когда он вчера прощался с извозчиком и отчитывал дворника в пятидесяти саженях позади пролетки, из которой вылезал Вольдемар, стояла еще одна точно такая же, но с поднятым верхом. Седоком в этой пролетке был не кто иной, как коллежский секретарь Никодим Фирсович Ротов. Вынув из жилетного кармана золотые часы, Ротов нажатием кнопки отворил крышку. Но не часовой циферблат находился под крышкой часов коллежского секретаря. Там было восемнадцать кнопок, расположенных в три шеренги. На 10 из них были начертаны цифры от 0 до 9, а на двух дополнительных - странные мистические знаки, один из которых "" напоминал крест, начертанный на британском флаге, другой "" представлял собою решетку из двух параллельных и двух перпендикулярных прутьев. Еще одна кнопка имела на себе красную букву "С", которая была то ли русской буквой "слово", то ли латинской "цэ". Кнопка, стоявшая через одну нее, несла на себе буквы "ОК", непонятно что означавшие, а на той кнопке, что между ними, было написано слово "MENU". Вероятно, при помощи этой кнопки Ротов что-нибудь заказывал в ресторане. Самой загадочной была последняя кнопка "". Изображалось на ней кольцо, в середине которого был вертикальный прямоугольник со скругленными углами. Ротов нажал подряд одиннадцать кнопок, первой из которых была восьмерка, а последней - кнопка "ОК". От этого на внутренней стороне крышки брегета высветились горящие цифры. Ротов поднес часы к правому уху и, как будто услышав что-то в часах, ответил в пустоту так, словно разговаривал по телефону:

- Все в порядке, Глеб Иванович, - он приехал домой. Ключ ему передали. И еще бумажку какую-то.

Потом, сделав напряженное выражение лица так, как будто он слушает голос из часов, Ротов ответил:

- Да, Глеб Иванович. Мы будем ждать его там.

***

Закончив с горем пополам разглаживание рубашки, Вольдемар, чертыхаясь, почистил воскресный костюм и, облачившись в свое парадное одеяние, подошел ко входной двери. Часы на стене пробили десять, когда Вольдемар достал ключ из брючного кармана и, убедившись, что его инициалы в виде букв "веди" и "покой" на нем присутствуют, воткнул ключ в замочную скважину. Легко поддавшись давно знакомому ключу, дверь отворилась. Но то, что увидел Вольдемар за дверью, увидеть он никак не ожидал. Прямо перед его носом находилась кладка кирпичной стены.

- Шутки продолжаются, - подумал Вольдемар, - наверняка, компания Мити Братцева напоила дворника до скотского состояния и за ночь выложила стенку перед моей дверью. Вот почему Аграфена не вернулась. Ну, это уж слишком.

С досады Вольдемар ударил тростью по кирпичной кладке. Неожиданно в стене что-то заурчало как двигатель электрического трамвая, который Вольдемару довелось видеть в Москве, где трамваи, в отличие от бестрамвайного пока Петербурга, ходили уже пять лет. Разделившись на две половинки, стена начала расходиться в разные стороны. То, что оказалось за стеной, поразило Вольдемара еще больше, нежели неожиданное появление самой стены.

Вместо устланного ковровой дорожкой пролета мраморной лестницы взору Вольдемара предстал бетонный пол, переходящий в столь же бетонные ступеньки. Лишь железные кольца, торчавшие по обеим краям каждой из ступенек, напоминали о том, что в них были вдеты металлические прутья, удерживавшие на лестнице ковровую дорожку. Внизу, в конце лестничного пролета, виднелось знакомое Вольдемару окно, на котором еще вчера, провожая Пчелкина своим неизменно презрительным взглядом, сидел наглый Граммофон. Но это окно было почему-то зарешечено. Более того, одно из стекол этого окна было измазано той же самой безобразной зеленой краской, какой была почему-то выкрашена не только рама, но и нижняя половина стены в парадном. Другое же стекло вовсе отсутствовало, а на его месте находился прибитый гвоздями фанерный лист. Узорчатые решетки перил были местами погнуты чьей-то варварской рукой. Местами же вместо фрагментов этой решетки были вделаны куски каких-то железных прутьев. И все это было также окрашено в тот же самый отвратительный зеленый цвет.

- Да, - подумал Вольдемар, - придется обращаться к приставу Василеостровской части. За одну ночь так испортить парадное ради озорства. Этот негодяй Братцев, наверняка, привел целую роту. Но кто бы позволил ему так озорничать? На втором этаже у статского советника Белева есть телефон. Услышав такой шум, его дворецкий должен был вызвать полицию. А что они сделали с дверью доктора Парамонова!

Действительно, покрытая хорошим австрийским лаком дверь докторской квартиры была теперь выкрашена грязно-бежевой краской. Вместо латунной таблички с надписью

Докторъ ?.Т.Парамоновъ

Дамскiя бол?зни

были прибиты лишь цифры "1" и "4", также закрашенные краской, как и сама дверь. Более того, вместо бронзовой головы льва, из пасти которой еще накануне торчал шнурок дверного колокольчика, к дверному косяку были прибиты целых шесть кнопок новомодных в Петербурге электрических звонков. Под этими кнопками на деревянных дощечках чернилами были написаны чьи-то неизвестные Пчелкину фамилии и инициалы. Впрочем, одна из фамилий показалось Вольдемару знакомой. Фамилию Сивочалов носил дворник Пахомыч. Но, как бы издеваясь, озорники приписали слева от нее слово профессор. Может, среди дворников этот отставной вице-фейерверкер, ветеран Русско-Турецкой войны, и мог называться профессором, но жить в докторской квартире ни он, ни его дети и внуки никак не могли бы и мечтать. Да и кто даст профессорское звание человеку с такой подлой и, по выражению Чехова, лошадиной фамилией?

Вольдемар оглянулся на свою дверь. Его табличка была целой и на ней, как и вчера, было написано:

Вольдемаръ Афанасiевъ Пчелкинъ

Титулярный сов?тникъ

- Дай Бог, чтобы Феофилакт Тихонович успел починить дверь до понедельника. Придут пациентки, вот сраму-то будет, - подумал Вольдемар. Грамотеи. А "ер" в конце за них Пушкин будет ставить? Не иначе вахмистр Волин из роты Братцева писал. Вон и в слове "Белецкий" вместо десятеричного "i" восьмеричное "и" стоит. Волин этот - такой же негодяй, как и Братцев, только из нижних чинов. За эти шуточки его из семинарии в свое время и выгнали. Вместо сокращения "хер" и "слово", то есть Христос, намалевал "" -"хер", "кси" и "зело", а сверху титло поставил. Славянскими цифрами это читается как шестьсот шестьдесят шесть. Богохульство неслыханное. Ректор в той семинарии уж больно добрый был. В солдаты его отдал. А так загремел бы кандалами по приговору Святейшего Синода до самого Сахалина. Митька Братцев, когда еще был корнетом в армейской кавалерии, заприметил его. Почувствовал родственную душу. И когда в гвардию переходил, его к себе в денщики взял, а потом постепенно и вахмистром сделал.

С этими мыслями, постукивая тросточкой по испорченным перилам, Вольдемар стал спускаться по лестнице. К тому, что двери Белева и купца второй гильдии Вершкова были также испорчены кнопками от звонков и такими же табличками, он отнесся уже более спокойно. Но то, что он увидел на площадке между вторым и третьим этажами, повергло его в гнев и ужас. Прямо посреди стены красками было нарисовано изображение мужского детородного уда, под которым красовалось его нецензурное словесное обозначение.

Увидев это, Вольдемар решил непременно заехать после приема в Василеостровскую часть и присоединить свою жалобу к жалобам соседей, которые уже наверняка туда поступили. Однако, взглянув на брегет, он понял, что времени у него еще предостаточно, и потому решил наведаться на квартиру к домовладелице мадам Уншлихт и выразить свое возмущение нерадивостью дворника, который, как он теперь вспоминал, вчера не закрыл за ним даже ворота.

Эмма Францевна Уншлихт жила в том же парадном на первом этаже принадлежащего ей доходного дома в квартире под нумером десять. Ее дверь была также испорчена, но звонковая кнопка на ней была всего одна. Тем не менее, Вольдемар не решился нажать на такую кнопку, а постучал в дверь рукояткой трости. На стук никто не ответил, и Вольдемар решил, что Эмма Францевна как раз сейчас и находится в полицейской части и разбирается с обстоятельствами порчи дверей окон и стен в парадном, а ее горничная Марта, видать, пошла за мастеровыми, чтобы немедля начать ремонт.

Так Вольдемар добрался до выхода из парадного. Привычным движением он оттолкнул от себя дверь. Однако дверь, открывшись до половины, вдруг захлопнулась снова, громко ударив по косяку. Только тут Вольдемар заметил, что в довершение всех безобразий озорники прикрепили к двери толстую пружину. Толкнув дверь снова и теперь уже придерживая ее рукой, Вольдемар вышел во двор.

К удивлению Вольдемара безобразия на этом не кончились. У противоположной стены дома, где раньше находился мусорный ящик, стояли четыре металлических чана, доверху заполненные какой-то гадостью. Дворницкая будка Пахомыча начисто отсутствовала, а вместо скрипевших еще вчера ворот зияла пустая подворотня.

И тут Вольдемар увидел необъяснимое. Навстречу ему через эту пустую подворотню шла девица в исподнем. Декольтированная ночная рубашка едва доставала до колен ее абсолютно голых ног. Волосы на ее ни чем не покрытой голове были острижены по самые уши, как у каторжанки, а на голом плече висела нищенская сума, сделанная почему-то из добротной кожи. Следом за странной девицей в подворотню въезжало пренепонятное техническое сооружение. Гуттаперчевые колеса, совершенно лишенные спиц, почти бесшумно катились по асфальтовому покрытию, сменившему за ночь булыжную мостовую. Вместо положенных автомобилю ацетиленовых фонарей в передней части полностью закрытого корпуса находились лишь круглые стеклянные оконца, а по ветровому стеклу взад и вперед с противным скрипом елозили две какие-то палки, предназначенные, вероятно, для очистки этого самого стекла. Изнутри странной машины доносилась жуткая какофония звуков, отдаленно напоминающая музыку, как будто кто-то поставил внутри автомобиля фонограф, валик которого крутился в обратную сторону. За лобовым стеклом проглядывались контуры шофера, который сидел почему-то слева. В довершение всего автомобиль издал звук, напоминающий гудок Путиловского завода, от которого стриженая девица отшатнулась, пропуская едущий моторный экипаж. Затем девица посмотрела на Вольдемара и почему-то хихикнула. Смутившись, Вольдемар опустил голову вниз. И тут он увидел лежавшую на земле монетку размером с трехкопеечную. Подняв ее, Вольдемар понял, что это не алтын, а пятак, только какой-то маленький. Но то, что было написано на пятаке, повергло Вольдемара в ужас не меньше, чем вид девицы, идущей по улице в исподнем платье. Прямо на монете был отчеканен год - 1983. С обратной же стороны маленького пятака, вместо положенного там орла, был отчеканен какой-то непонятный герб, в центре которого красовался масонский символ - скрещенные молоток и лопатка каменщика. Под этим гербом начертаны были непонятно что означающие буквы: "СССР".

Только в этот момент Вольдемар сообразил, что вчерашний извозчик его не обманывал.

- Что ж, - подумал Вольдемар, - сам того хотел. Нечего теперь на черта пенять. Нужно искать телефон, чтобы телефонировать этому Севе Владимирову.

С этими мыслями Вольдемар вернулся в парадное и, поднявшись на второй этаж, направился в квартиру, где ранее жил статский советник Белев.

- Кто бы там сейчас ни жил, можно попросить дворецкого или горничную разрешить воспользоваться телефоном, - думал Вольдемар, поднимаясь по лестнице.

Однако, оказавшись перед дверью, он встал перед выбором, на какую из многочисленных кнопок нажимать. Квартира Белева была восьмикомнатной, и теперь восемь кнопок с разными фамилиями на дощечках крепились с обеих сторон косяка. Поэтому Вольдемар опять решил постучать по двери своей тростью. Через полминуты на стук отозвались чьи-то тяжелые шаги. Послышались повороты ключа и в открывшемся дверном проеме появилась заспанная рожа мужика, одетого в рубаху без рукавов с большим вырезом на груди и цветастые хлопчатобумажные штаны, штанины которых были обрезаны едва ли не по самую задницу.

- Ты будешь дворецкий? - осведомился Вольдемар.

- Дворецкий? - задумчиво протянул мужик, - на третьем этаже живут Белецкие, а Дворецкие! Нет, с такой фамилией здесь никогда не жили. Может в соседнем подъезде?

- А барин твой кто?

- Барин? Ты что, мужик, охренел? Иди, проспись.

- Это ты охренел. Какой я тебе мужик?

- А кто ты, транссексуал что ли?

Пчелкин не знал, к какому классу относится чин транссексуала, но на всякий случай произнес:

- Я больше, чем транссексуал. Я - титулярный советник.

- Ну, раз советник, то иди, советуй в другом месте, а мне спать надо. Я после ночной смены, - сказал мужик и закрыл дверь перед носом Вольдемара.

Тут Вольдемар услышал, что на первом этаже хлопнула чья-то дверь, и решил вернуться вниз и вновь постучать в квартиру домовладелицы.

- Наверняка, - думал он, - там проживают наследники Эммы Францевны и уж они-то знают, у кого в доме есть еще телефон.

Но, едва он преодолел один лестничный пролет, как снова остолбенел. Прямо навстречу ему поднимался тот самый кот Граммофон, который был в подъезде еще вчера - в родном 1904 году. Оба соседа - кот и Вольдемар - на мгновение молча уставились друг на друга.

Первым молчание прервал Граммофон:

- Ба, Вольдемар Афанасьевич! - проговорил он, с едва уловимым кошачьим акцентом, - какими судьбами?

Несколько мгновений Вольдемар стоял без движения не в силах вымолвить ни слова. Первой мыслью его было то, что он сошел с ума, а все, что он видит и слышит, это ему лишь кажется. Но, вдруг, неожиданно для самого себя, набравшись храбрости, рявкнул на Граммофона:

- А ты еще чего здесь делаешь, кошачья морда?

- Чего, чего? Живу я здесь, вот чего, - обиделся Граммофон.

- А почему разговариваешь?

- А что, котам уже и поговорить нельзя? Мы с вами нынче не при старом режиме. Теперь у нас социализм.

- Что? Ты хочешь сказать, что эсеры революцию сделали?

- Хуже - большевики.

- Это еще кто такие?

- Вы вообще, сюда из какого года попали-то?

- Из девятьсот четвертого.

- А большевики появились годом раньше - на втором съезде РСДРП. А в семнадцатом они сделали революцию. Эта партия теперь называется КПСС Коммунистическая Партия Советского Союза. Советский Союз - это так теперь наша страна называется.

- РСДРП? Слыхал. Это марксисты, да? Читал я одну брошюрку этого Маркса. И что, общность жен они не ввели?

- Нет пока.

- А мода нынче какая?

- Ну, многие женщины часто в брюках ходят.

- А мужчины, случайно, юбок не носят?

- Пока нет.

- Это хорошо, что юбку носить не надо.

- Почему, осмелюсь спросить?

- Ноги у меня, пардон, волосатые. А с государем-то что стало? перескочил Вольдемар на другую тему.

- Как что? Расстреляли его большевики. В восемнадцатом. Вскоре после той самой революции.

- А наследник? Государыня ведь в девятьсот четвертом со дня на день родить была должна.

- И его тоже. И царицу, и всех дочек.

- Чистые якобинцы. Те тоже своего короля казнили.

- Да что там цари, короли? Меня самого два раза чуть не сожрали. Один раз в восемнадцатом, а другой раз - в сорок втором, во время блокады. Я тогда жить поближе к Смольному перебирался. В Смольном теперь не институт, а горком партии - партии тех самых большевиков. Там люди во все времена сытые и на кошек не бросаются.

- А правит-то кто теперь? Небось, президент, как в Америке?

- Нет, генеральный секретарь ЦК КПСС.

- Да, уж. Язык сломаешь, пока выговоришь. Значит правда, что теперь всех людей любого звания мужиками кличут. Меня тут один мужиком уже успел обозвать и еще каким-то транссексотом или что-то в этом роде.

- Кем-кем? - рассмеялся Граммофон, - Может, транссексуалом?

- А что это такое?

- Ну, как вам сказать? Человек, который хочет себе пол переменить. В Америке таким людям операцию делают.

- А у нас таких от церкви отлучают.

- А что толку? Церковь сейчас от государства отделена. Да и вообще, вы хоть знаете, который нынче год?

- По всей вероятности должен быть 2004.

- А вот и мимо-с. Недолет. Сейчас 1986.

- Врешь, каналья?

- Святой истинный крест! - изрек кот и неуклюже перекрестил себя правой передней лапой.

- Не богохульствуй, нечистый.

- Какой же я нечистый? Я не свинья и не верблюд. А про кошек во Второзаконии ничего не сказано.

- Почему же такая ошибка получилась? Я же в 2004 был должен попасть.

- А, позвольте спросить, вы каким ключом дверь отворяли-с?

- Вот этим, - продемонстрировал Вольдемар.

- А буквы на нем какие, разрешите узнать?

- Ясно какие: "веди" и "покой".

- И что сие означает?

- Вольдемар Пчелкин.

- Какой Вольдемар? Какой Пчелкин? "веди" это два, а "покой" восемьдесят. Значит - 82. Прибавьте восемьдесят два к тысяча девятьсот четвертому году и получится 1986.

В этот момент ударила пушка Петропавловской крепости.

- Странно, - произнес Вольдемар, достав брегет из жилетного кармана. Половина одиннадцатого только.

- А вы по какому времени часы ставили?

- По пулковскому, разумеется. Вчера с Думской башней сверялся.

- А мы живем по декретному. Это еще в тридцатом году перевели на час вперед. Да еще уже пять лет как первого апреля переводим на час вперед на летнее время, а первого октября - обратно на зимнее.

- А полчаса тогда откуда взялись?

- А это еще вскоре после революции приравняли к поясному времени и полчаса назад передвинули. Все меры теперь французские, а время по Гринвичу измеряют. Это еще что. Календарь теперь тоже другой.

- Что же тогда сегодня за число? Третье мессидора?

- Да нет, календарь у нас григорианский, как в Европе. Ленин, вождь большевиков, ввел его в феврале восемнадцатого. Представляешь, засыпали люди 31 января, а проснулись 14 февраля.

- Да. Ничего русского не осталось.

- Почему же ничего? А имена? А фамилии? В вашем девятьсот четвертом кто домом владел?

- Мадам Уншлихт.

- Вот. А на работе у вас как начальника звали?

- А откуда ты знаешь, что у меня по службе начальник был немцем?

- А тут и знать-то ничего не надо. Как Петр I этих немцев завез, так до самой революции они все должности и занимали. Даже династия и та немецкая была.

- Но народ-то был русский. Писал по-русски. Мерил все русскими мерами и жил по русскому времени. А теперь все как в Царстве Польском.

- Царства Польского теперь тоже нет, а есть независимая Польская Народная Республика. И Великое Княжество Финляндское - тоже Ленин финнам отдал.

- Ну и черт с ними, с этими финнами да поляками. Сколько волка ни корми... А в сорок пятом-то году что случилось, что часть Германии нам досталась?

- Как что? Победили мы с вами Германию. Четыре года воевали-с.

- Кто это мы? Вы что, тоже, хотите сказать, воевали всею своею нечистою ратью?

- А как же-с? Мы своему народу завсегда помогаем, хотя народ наш нас и не любит.

- Это что? Черти-патриоты?

- Как вам сказать? Следим мы за тем, чтобы никакой народ не зарывался. А немцы - те зарвались. Посчитали себя не только выше вас, но и выше нас. Вот мы совместно с вами их и наказали-с. А откуда это вы, кстати, про сорок пятый год знаете, ежели лишь с утра, как из девятьсот четвертого?

- Да тот извозчик мне вчера говорил, который меня сюда и отправил.

- А-а! Вот кто вам ключ-то всучил. Рыжий, да?

- Рыжий и бородатый.

- Знавал я его до революции. Его за эту бороду так и зовут Агенобарб - Огнебород по-нашему.

- Что за имя такое ветхоримское?

- Да он и есть древний римлянин. Во втором веке до вашей эры родился, если не врет, конечно.

- А сам-то ты кто будешь? Асмодей что ли, или еще какой черт?

- Куда уж мне до Асмодея? Я - кот-баюн. Не слышали про такого?

- Что-то не припоминаю.

- Ну, как же-с? "У лукоморья дуб зеленый"...

- Я, признаться, думал, что Пушкин все это выдумал.

- Пушкин и вдруг выдумал? Аллегория, конечно, но в основе лежит реальный факт. Думаете, кто ему "Руслана и Людмилу" надиктовал?

- Может, ты еще и "Войну и мир" сочинил?

- Нет, это ныне покойный граф Лев Николаевич сам состряпал. А графиня Софья Андреевна переводила его с французского.

- Не знаю. Я в семье графов Толстых не гостил. Да что мне Толстой? Мне-то самому как теперь быть? Тот человек, которому я должен телефонировать, еще находится в двухлетнем возрасте.

- А куда спешить-то? До 2004 года всего 18 лет.

- Долго-то как.

- А вам сейчас сколько годов?

- Тридцать два. Или, черт его знает, можно сказать и сто четырнадцать.

- Молодой вы еще. Вот поживете с мое - время будет быстрее идти.

- Как же я с твое поживу? Я ж живой человек православного вероисповедания, а ты - нечисть окаянная.

- А зачем вам вероисповедание? Что, в рай попасть надеетесь? Черта лысого вы туда попадете. Как сказано в Четырнадцатой Главе Откровения Иоанна Богослова, после проведения суда над человечеством в живых останутся лишь 144 тысячи праведников. Это из 96 миллиардов людей, живших во все времена на Земле, включая живущих ныне, вероятность попасть в число спасенных составляет пятнадцать десятимиллионных. Иными словами, из десятимиллионной Москвы спасутся лишь 15 человек. Это и понятно - размеры ада больше размеров Эдема в 5184 раза. Сам же рай занимает лишь одну семьдесят вторую часть местности Эдем. Если вы надеетесь попасть в число этих 144 тысяч, то должен вас огорчить: для этого нужно хотя бы для начала стать девственником. Не получится? А жаль, ибо сказано в Откровении: "Это те, которые не осквернили себя с женами".

- Вот придет Христос - видно будет.

- Скажу я вам сейчас, что будут видно, - проговорил Граммофон и начал даже не говорить, а декламировать нечто странное:

Как говорили когда-то пророки,

Сделай прямыми Господни дороги.

Слово Исайи сбывается ныне.

Глас вопиющего снова в пустыне.

Глас из-под толщи болотного ила.

Глас из заросшей травою могилы.

Глас из потухшего жерла вулкана.

Глас из руин позабытого храма.

Что вам несет долгожданный спаситель

Всем вам обещанный царь и учитель,

Тот, для кого вы мостили дорогу

Долгой молитвой библейскому Богу?

Богу, который когда-то в начале

Вверг человека в нужду и печали.

Бог, что от Африки и до Европы

Смыть вас пытался в пучине потопа.

Богу, который капризу в угоду

Перемешал языки и народы.

Право, какого же вы херувима

В храмах его повторяете имя?

- То, что бывают говорящие коты, я еще могу поверить. Вон, Митька Братцев, как напьется, так то с лошадью, то с собакой разговаривает. Утверждает даже, что это пес евойный ему все похабные анекдоты про поручика Кувшинникова и рассказывает, а уж он их потом где надо и где не надо пересказывает. Но чтобы коты стихи сочиняли?

- Это не я сочинил. Это один знакомый кот рассказывал. У того кота, правда, руки человеческого фасона и лапы потолще будут, словно надутые. Так вот, кот этот, приятель мой, в Москве с поэтом одним был знаком в тридцатые годы. Иван Бездомный, может, слышали?

- Где бы я слышал?

- Ах, да! Вы ж это время, к счастью, пропустили. А, кстати, человек вы православного вероисповедания, а имя у вас не больно-то православное, сделал неожиданное замечание Граммофон.

- Крестили, конечно, Владимиром. Вольдемаром меня маменька в детстве называла на иностранный манер. У тебя имя не лучше.

- Граммофоном это меня Пахомыч обозвал, царство ему небесное. Внук-то его профессор теперь.

- Так это он в докторской квартире обитает?

- Он, собственной персоной. Там ему целых две комнаты выделили.

- А что стало с Феофилактом Тихоновичем?

- Да то же, что и с остальными. После революции за ним поначалу всю квартиру оставили. Еще бы. Жены всех работников Смольного у него лечились. Но в тридцать шестом, когда аборты постановлением от 27 июля запретили, стал он, говорят, их подпольно производить. Вот за это его и замели. Не посмотрели, что ему уже под восемьдесят было. А квартиру уплотнили. Там, где смотровая была и кабинет, там теперь профессор Сивочалов обитает. У него даже туалет есть отдельный, ну, в смысле, уборная.

- А что значит уплотнили?

- А это значит, что в каждую комнату по семье вселили, исходя из нормы 20 квадратных аршин на человека. Питерцам еще повезло. В Москве норма 16 аршин была. А если комната большая, то ее надвое стенкой кирпичной перегораживали, или фанерной, иногда. Конечно, начальству всякому больше площади давали. Да, вон, и внуку Пахомыча целых две комнаты оставили, так как профессор.

- Профессор он там или кто, мне-то какая разница? В 2004 мне пятьдесят будет. Вернусь в прошлое, кому я тогда нужен-то буду? Все сослуживцы к пятидесяти годам надворными да коллежскими советниками станут, а я в пятьдесят все еще титулярным буду. Да и на службу могут не принять обратно скажут, в субботу Пчелкин со службы молодой уезжал, а в понедельник старым пришел. Подумают, недуг неизлечимый какой-нибудь.

- И то верно. А зачем вам туда возвращаться? Здесь поживите. Женитесь, обживетесь. Глядишь - понравится.

- Чем же я жить-то буду? На службу здесь меня никто не примет. В полк, может, какой определиться, так ведь в кавалерии теперь, небось, вместо лошадей одни мотоциклы. А шашки, наверняка, теперь механические - головы сами рубят.

Сказав это, Вольдемар живо представил батальную картину, где несметное полчище мото-кавалеристов с шашками наголо несется в атаку по полю битвы на грозно грохочущих драндулетах.

- Как чем жить? - вывел его из размышлений Граммофон. А золотишко-то вам на что? Вы какое жалование получали?

- Шестьдесят три рубля с полтиной, согласно табели.

- Золотом?

- Ну, можно было брать и ассигнациями. Но я всегда золотом брал. Мелочь - только серебром да казначейскими билетами.

- Да за те деньги, что вы за полгода скопили, "Волгу" таперича купить можно.

- А зачем мне она с пристанями, с пароходами?

- Эх, темный вы человек. "Волга" - это машина такая, автомобиль то бишь.

- Паровой или газолиновый?

- Бензиновый. На котором ездят. Это теперь престижно. Подъедешь к какой-нибудь барышне: "Не изволите ли мадемуазель покататься?".

- А она в ответ: "Хам! Грубиян!"

- А вы ей скажите сперва что-нибудь острое, потом - что-нибудь скользкое, потом - что-нибудь неприличное...

- Ага. Шило, мыло, и... Слушай, кот, - спохватился вдруг Вольдемар, тот извозчик рыжебородый про какой-то телеграф говорил, который фильмы азбукой Морзе передает. Может, мне к нему по такому телеграфу депешу послать?

- Это он, видно, компьютер имел в виду. Но нет у нас в стране пока такой техники. В Америке есть, в Японии есть, но не у нас.

- Совсем худо дело мое, - поник Вольдемар.

- Эй, православный! Уныние - смертный грех, - подбодрил его Граммофон.

- Но ежели мне какое-то дело поручено, то я же его справить должен. Сидит, поди, этот рыжий Огнебород, стучит Севе ключом своего бесовского телеграфа, как, мол, там дела продвигаются, а я тут в парадном с тобой лясы точу.

- Ох, до чего вы, люди, сложные существа! Так уж и быть. Помогу я вам. Есть у меня один тайный ход. Я по нему иной раз в прошлое за икрой паюсной бегаю. В нынешнем времени она - дефицит. Идите-ка, сперва, деньги свои заберите, да револьвер не забудьте. Мы через несколько времен пробираться будем. Есть такие времена, где без револьвера не обойтись. Жду вас в подвале.

Через час, переодевшись в повседневный костюм, и собрав кое-какие вещи. Вольдемар спустился в вонючий подвал, где его ждал Граммофон. Опасения Вольдемара на счет того, что в темном подвале черного кота найти ему не удастся, не подтвердились. Кот сидел на трубе горячего водоснабжения и своим противным скрипучим голосом распевал песню:

Не в лесу я живу и не в поле.

Нор не рою в пустынном песке.

Такова уж кошачая доля

Жить в подвале иль на чердаке.

Вот медведь. Он - хозяин берлоги.

Ну а белка - хозяйка в дупле.

Об меня ж вытирают все ноги

Лишь за то, что хочу жить в тепле.

Вы поверьте. Я врать вам не буду.

Был когда-то и я молодой.

Жил в ветвях я зеленого дуба

И ходил по цепи золотой.

Верю я, что настанет то время,

Когда сбросим мы иго людей.

И кошачее гордое племя

Станет родом природы царей.

- Что за песня такая? - спросил Пчелкин.

- Лукомористская, - ответил кот.

- Какая-какая? - переспросил Вольдемар.

- Ну, среди котов черной масти, особенно ученых, есть такие, которые называются лукомористами. Они выступают за то, чтобы всех котов черной масти собрать у Лукоморья - на их исторической родине.

- Это что, кошачьи сионисты что ли?

- Я попрошу такими сравнениями богоизбранных животных не обижать. Мы и без того столько мук претерпели. Особенно от людей. Да и от собак - их ближайших пособников. А черные коты на протяжении последних тысячелетий являются еще и объектом глупых суеверий и предрассудков. Нам даже дорогу спокойно перейти не дают. Плюются и бормочут что-то себе под нос. А уж не относитесь ли вы к числу антифелитов?

- Анти кого?

- Антифелитов.

- Что, от слова "felis"?

- Да, кот по-латыни.

- Да ладно тебе. Я ничего против кошек не имею.

- И против черных?

- А черных я, можно сказать, даже люблю, - слукавил Вольдемар, отметив про себя, что кончики лап и нижняя часть морды у него все-таки белые.

- Ну, тогда следуйте за мной! - скомандовал Граммофон и шмыгнул в какую-то нору. Преодолевая отвращение, Вольдемар последовал за ним. Нора оказалась шире, чем мог предположить Вольдемар. Вопреки его ожиданиям, с потолка не свисала паутина, а стены были чисты, и ничто ничуть не испачкало его костюм. Кот шел быстро, почти бежал, и Пчелкин с трудом мог поспевать за ним. Коридор то сужался, то расширялся. То слева, то справа от него ответвлялись другие коридоры. Некоторые из них путники пропускали, а в некоторые кот резко сворачивал и Вольдемар едва успевал заметить, за каким поворотом скрылся в очередной раз его хвост. Два раза слышал Вольдемар где-то в глубине коридоров чьи-то шаги, и оба раза они пропадали так же внезапно, как появлялись. Наконец, в конце коридора обозначился тупик, заканчивающийся той же норой, в которую только что влезал Вольдемар.

Однако нора была заложена кирпичом.

- Может, ты заклинание какое-нибудь знаешь, чтобы эту дырку открыть, спросил Вольдемар.

- Здесь не заклинание, а расклинание надо. Да и вообще, дырку раскупоривать - плохая идея, - ответил кот, - Там может быть засада.

- Зачем было делать кладку, если собирались устраивать засаду?

- Для порядка. Если в этом времени закладывают все дыры, значит там порядок. А там, где порядок, таким, как мы с вами, места не найдется. Давайте попробуем другой коридор поблизости, предложил Граммофон и помчался в другую сторону.

- А кто может устраивать на нас засады? Не та ли охранка, о которой говорил извозчик?

- Если бы. Та охранка, которую в разные времена называют то НКВД, то КГБ, то ФСБ, не знает, с кем имеет дело. А есть те, которые знают, чаще всего они проникают в ту же самую охранку. Дослуживаются до больших чинов, а потом используют втемную своих подчиненных для борьбы с нами.

- Ты говоришь с нами. Меня ты тоже имеешь в виду?

- А куда вы теперь от нас денетесь?

Слушай, пока мы идем, расскажи хоть что-нибудь о том, что было до 2004. Например, кто были правителями все эти времена.

- Ладно, слушайте, - сказал Граммофон и начал рассказ. Рассказывал он про Ленина и Сталина, Гитлера и другого Рузвельта, неизвестного Вольдемару, бывшего президентом целых двенадцать лет, Черчилля и Хрущева, Брежнева и Никсона, Горбачева и Рейгана. Все, что должно было произойти до 2004 года. Пока он рассказывал, путники двигались по коридорам. Вскоре они вышли к другой такой же норе и выбрались на поверхность.

Ни Граммофон, ни тем более Вольдемар не могли знать, что на самом деле происходило с обратной стороны кирпичной кладки. А происходило там следующее. Почти сутки в подвале пятиэтажного дома по Среднему проспекту Васильевского острова сидели три человека. Первый из них, одетый в поношенный светло-серый костюм, был уже довольно пожилым, но еще недостаточно пузатым человеком, цепкий колючий взгляд которого выдавал в нем опытного оперативника. Второй, несмотря на молодость лет и нахождение в пыльном подвале, был облачен в дорогой черный костюм, пиджак которого был напялен на черную же водолазку. Рожу этот персонаж имел наглую, пузо округлое, а характерная форма стрижки могла говорить о том, что, вероятнее всего, этот молодой человек входит в состав организованного преступного сообщества. Третьим же членом этой кампании был не кто иной, как облаченный в черные джинсы и желтую водолазку коллежский секретарь Никодим Фирсович Ротов, который еще вчера разговаривал при помощи карманных часов с невидимым собеседником. Нынче же цепочка брегета, прицепленная к джинсовой заклепке, тянулась в карман джинсов коллежского секретаря, в котором угадывался силуэт самого брегета.

- Толян, че ты здесь просто так сидишь, за пивом бы, что ли, сбегал, обратился "оперативник" к "бандюгану" и протянул ему вынутую из кармана брюк мятую сотенную купюру.

- Я тебе че, Колян, шестерка что ли? - огрызнулся Толян.

- Сходите, Анатоль, прошу вас, и мне тоже возьмите, - произнес Ротов. При этом он отстранил руку Коляна и дал Толяну свежую пятисотку из своего кармана.

- Слушаюсь, Никодим Фирсович, - проговорил Толян и пулей вылетел из подвала.

- Вот видите, Николай, - продолжил Ротов, - с людьми надо повежливее.

- Да как можно вежливо разговаривать с этим рас..., рас...

- Вы, вероятно, хотели сказать разгильдяем?

- Вот именно, - согласился Колян.

- А знаете, откуда пошло слово "разгильдяй"? Так называли купцов, бывшей третьей гильдии. В 1863 третью гильдию упразднили и те купцы, которые не купили свидетельство второй гильдии стали официально мещанами, а неофициально - разгильдяями.

- Откуда вы, Никодим Фирсович, столько всего знаете? Прямо как будто жили в те времена.

- Нет, я родился позже - в семьдесят четвертом, - ответил Ротов, не уточнив, правда, в каком веке. - Надеюсь, этот ферт догадается подняться на третий этаж, тамошнюю кладку проверить, - перевел Ротов разговор на другую тему.

- Как это вы его назвали?

- Фертом. Это буква "эф" по-старому.

- Тогда уж его лучше было называть другой буквой, которая за "эф" следом стоит.

- "Балтику" будете? - прокричал на весь подвал вернувшийся Толян.

- Не откажусь, - ответил Ротов.

- Надеюсь не б/у, - прокомментировал Колян, принимая из рук Толяна приоткрытую бутылку с синей фольгой у горлышка. - Наверху был?

- Был. Ни хрена. Даже штукатурка целая.

- А, может, он не закрыл, или ключи перепутал? - предположил Колян.

- Тогда наша задача усложняется. Хорошо, если позже, тогда дождемся. А если раньше... В прошлое опять придется отправиться, хотя, говорят, Теория Относительности этого не позволяет, - криво улыбнувшись, подытожил Ротов.

Сказав это, коллежский секретарь вышел из подвала и, вынув брегет, набрал номер:

- Его нет, Глеб Иванович... Везде, где угодно, точнее, всегда, где угодно... Нет, ждать не имеет смысла... Я бы попробовал через подвал, но с этими уродами... Я понимаю, что нельзя рисковать посвященными... Хорошо, но тогда придется вскрывать кладку.

Захлопнув крышку брегета, Ротов вернулся в подвал:

- Достаньте-ка, Анатолий, из машины монтировку. Будете в своем костюмчике кладку вскрывать.

***

- Так, - произнес Вольдемар, обращаясь к Граммофону, - и куда ты меня завел?

- Точно пока не знаю, - ответил кот, - сейчас осмотримся и сообразим.

- Пока что я вижу все тот же подвал.

- Подвал с течением лет мало меняется. До революции здесь, правда, было чисто.

Пригибаясь под ржавыми трубами, Вольдемар, следуя за котом, выбрался из подвала. Двор был также замусорен, как и в восемьдесят шестом, а ворота в подворотне все также отсутствовали. Кот и Вольдемар направились к подворотне и через нее вышли на улицу.

На противоположном здании висел огромный красный плакат, призывающий претворить в жизнь исторические решения Тридцать Четвертого съезда КПСС. Напротив этого плаката на соседнем доме красовался еще один щит. На этом щите был изображен рабочий в каске сталевара, откинувший вверх руку с растопыренными пальцами, как будто он только что этой самой рукой метнул в противника боевую гранату. Надпись в верхней части этого плаката призывала достойно встретить столетнюю годовщину Великой Октябрьской Социалистической революции. Об этой годовщине напоминал и соседствующий с первым плакатом световой короб, на котором сияли цифры 1917-2017. А из висящего на столбе громкоговорителя лилась звонкая песня:

Будет людям счастье

Счастье на века

У Советской власти

Сила велика

Теперь перелет, - произнес Вольдемар, с досадой взглянув на Граммофона. - На тринадцать лет перелет. А ты еще говорил, что большевики только до девяноста первого продержатся.

- Это хуже, чем перелет, - уточнил Граммофон. - Это, кажись, альтернативная реальность.

- Как это понимать?

- Да так, что мы попали не в то ответвление времени. Понимаете, история может идти по разным путям. Допустим, победил бы Гитлер, или Наполеон. Тогда все бы здесь было по-другому. Я вот в оккупированной фашистами России однажды побывал. Жуть. Кругом трехцветные флаги со свастикой. Двуглавый орел держит ту же свастику, увитую венком из дубовых листьев. И крылья у этого орла как-то по-немецки распущены. А на всех домах портреты висят: Адольф Алоизович Гитлер и Андрей Андреевич Власов. Но, правда, порядок, чистота кругом. Однако из-за этого порядка пожрать ничего на помойке не найдешь. Только выкинет кто, сразу мусор увозят. Будку Пахомыча восстановили. Ворота заново повесили. Дом наш внучатой племяннице Эммы Францевны возвратили. Но полицаи уж вредные больно. Начальник ихний меня даже ногой пнул. Откуда, говорит, бродячие животные? Увидит, мол, гауляйтер, что коты по улицам бродят, всех переведет концлагеря охранять. А Петроградскую и Выборгскую стороны, так немцы финнам подарили. Демаркационная линия прямо по Малой Неве прошла.

- Эх, ты, путеводитель! - с укором вымолвил Вольдемар. - А Ивану Сусанину не ты, случайно, помогал?

- Нет. Он сам заблудился.

Вдруг музыка замолчала, и из репродуктора послышалось: "Московское время десять часов. Дорогие товарищи! Передаем обзор центральных газет на сегодня, понедельник, первое августа 2016 года".

- Значит, только на двенадцать, - проговорил Граммофон, - плакаты к юбилею, стало быть, заблаговременно заготовили.

"Сегодня весь советский народ отмечает скорбную дату - тридцатилетнюю годовщину со дня трагической гибели Михаила Сергеевича Горбачева, продолжал репродуктор. - Этой теме посвящена передовая статья центрального органа нашей партии газеты "Правда".

- Как же так?! - недоуменно воскликнул Граммофон, - в два тысячи четвертом Горбачев был еще жив.

"... в этот день тридцать лет назад, - продолжал голос из репродуктора, - копье противника линии партии на борьбу с пьянством и алкоголизмом оборвало жизнь видному деятелю Коммунистической партии и Советского государства".

- Так я и думал. Это, наверняка, то самое копье, за которым тебя извозчик посылал.

- А что это за копье?

- О, это очень длинная история.

Случилось это в те давние годы, когда Римом еще правил Тарквиний Гордый. Царем Персии в то время был Камбис. Решил он преумножить завоевания своего отца Кира и отправился с походом в Египет, оставив на престоле своего брата Бардию. Пока Камбис завоевывал царство за царством, появился в его столице Пасаргадах некий маг по имени Гаумата.

- Знаю я эту историю. Читал ее у Геродота, когда учился в гимназии. Маг выдал себя за Бардию и несколько месяцев правил от его имени, пока не был разоблачен и свергнут Дарием.

- Но ты не знаешь то, каким именно образом удалось Гаумате выдать себя за Бардию. А было это вот как.

Сначала дела Камбиса в Египте шли неплохо. Войско египтян было быстро разбито, а флот сдался без боя. Когда Камбисово войско подошло к столице, Египетский царь Псамметих попал к нему в плен.

Так быстро расправиться с армией египтян Камбис смог еще и потому, что совершил одно из самых позорных злодеяний в истории человечества. Перед началом решающей битвы воины-персы взяли в руки вместо щитов кошек, которые в Египте почитались как неприкосновенные животные. Египтяне не решились вступить в битву, боясь нанести вред кошкам.

Поскольку матерью Камбиса была египетская царевна Нитетис - дочь фараона Априя - египтяне согласились признать его своим царем. Камбис же, со своей стороны, делал все, чтобы египтяне любили его как доброго и справедливого правителя. Он стал почитать египетских богов наравне с богами своей страны, принося им щедрые жертвы, и даже начал носить египетскую одежду.

Но вот собрался Камбис завоевать Эфиопию. Однако едва он вторгся в ее пределы, началось необъяснимое. Войско Камбиса вдруг обезумело. Воины стали воевать между собой, а победители стали съедать побежденных. Пришлось царю срочно вернуться в Египет. И тут безумие напало на самого Камбиса. В Мемфисе он убил священного быка бога Аписа, чем тут же вызвал восстание египтян.

В это-то время и появился в столице Персии Пасаргадах упомянутый мной Гаумата.

Надо сказать, что маги издавна обитали при дворе сперва вавилонских, а потом и персидских царей. В давние времена маги были просто мидийским племенем, все представители которого в той или иной степени владели колдовством. Позднее в число соплеменников они стали принимать знатных или богатых персов, ассирийцев и вавилонян, проникая, таким образом, в окружение царей и сатрапов. Будучи искусными звездочетами, маги довольно точно предсказывали судьбы правителей и давали верные советы в государственных делах, а главное, потом они могли достоверно объяснить, почему предсказанное событие так и не произошло. Платили же магам не только те, кто пользовался их предсказаниями, но и те, кто по тем или иным причинам был заинтересован в том, чтобы маги давали правителям нужные советы. Поэтому влияние магов год от года росло, а их богатства год от года увеличивались. Лишь шаг отделял магов от царской власти.

Однако несмотря на то, что их предсказания почти всегда были ложью, а советы правителям были продиктованы теми, кто больше заплатит - армянские купцы, финикийские судовладельцы или арабские проводники караванов, - маги, тем не менее, обладали такими способностями, что расскажи об этом тогда где-нибудь в Греции, никто в это просто бы не поверил. Они, например, благодаря помощи одним только им ведомых богов или духов, могли находиться в двух местах одновременно, мгновенно перемещаться за тысячи стадий или принимать облик другого человека или даже животного.

Последней способностью и воспользовался Гаумата. Сначала, наслав безумие на Камбиса и его войско, он сообщил об этом Бардии и добился того, что Бардия объявил своего брата низложенным. Но этого Гаумате показалось мало. Вскоре Камбис был убит по пути на родину. Гаумата же был приглашен жить во дворец, где стал для Бардии ближайшим советником. Но некоторое время спустя Гаумата сам превратился в Бардию и, убив своего двойника, стал править от его имени.

Наверное, ты знаешь, что персы не сжигали своих покойников, как это делали римляне, и не закапывали их, как это делали этруски или египтяне. По их вере, завещанной им мудрецом Зороастром, они не смеют осквернять мертвым телом ни землю, ни огонь. Поэтому они кладут своего мертвеца на вершину "башни печали" и ждут, когда грифы склюют его плоть. Затем они помещают кости в сосуд-оссуарий, крышке которого придается форма головы мертвеца, и в этом виде хранят их у себя дома. Так сделал и Гаумата с телом убитого им Бардии. Вылепил он такой оссуарий и сверху накрыл его крышкой в виде своей головы, будто на самом деле умер не Бардия, а сам Гаумата. Сосуд этот Гаумата держал в царском дворце, якобы скорбя по умершему другу и советнику.

Но как известно, тени умерших, не похороненных должным образом, а поруганных по варварским обычаям, не попадают в Элизий и не проваливаются в Тартар. Они обитают поблизости от места нахождения своих останков. И люди, имеющие способности магов, могут увидеть их и даже разговаривать с ними.

Такою способностью в некоторой степени обладал и Дарий - один из приближенных персидских царей и потомок знатного рода, представители которого неоднократно занимали в прошлом персидский престол. Вернувшись из Египта с теми остатками войска Камбиса, которые сохранили еще человеческий облик, он был удивлен тем, как за эти пять лет, прошедших с начала египетского похода, переменился тот Бардия, которого он знал с детства и которому приходился родственником. Все, вроде бы, было в нем, как у Бардии: и гордая царская осанка, и наводящий ужас на слуг горящий взгляд его обсидианово-черных глаз, и покрывающая половину лица короткая курчавая борода, и густые черные брови, соединенные единой дугой над его горбатым носом. Но что-то заставляло Дария думать, что Бардия уже не тот, а какой-то другой.

Однажды, проходя по коридору дворца мимо оссуария, где, судя по клинописной надписи, написанной по-персидски, по-аккадски и по-арамейски, покоились кости неизвестного Дарию Гауматы, Дарий услышал, как кто-то зовет его знакомым ему с детства голосом Бардии. Голос, доносящийся из оссуария, рассказал Дарию о том, как маг Гаумата втерся к нему в доверие, сначала оклеветал и убил его царствующего брата, а потом и его самого похоронил в этом кувшине.

Тут-то Дарий и понял, что именно в Бардии насторожило его. Голос у нынешнего Бардии был в точности тот, который принадлежал одному из убийц Камбиса, схваченному сначала его слугами, но потом бесследно исчезнувшему из запертого помещения. Более того, Дарий вспомнил, что этот же самый голос принадлежал тому египетскому лекарю, который сопровождал войско Камбиса во время похода в Эфиопию.

Но как изобличить мага, превратившегося в царя? Тайно Дарий собрал в своем доме совет из представителей семи знатнейших персидских родов. Большинство из них, зная, на что способны маги, поверили в то, о чем рассказал Дарий. Однако, посовещавшись, они решили, что с таким могущественным магом, как Гаумата, открыто связываться опасно, поэтому предложили Дарию и далее считать Гаумату царем, ничем не показывая то, что им известна эта страшная тайна. Только сатрап Бактрии Дадаршиш, который, едва получив послание от Дария, прибыл специально на это собрание, предложил выход из этого положения.

- Маги могут многое, - начал он свою речь, - но все они такие же люди, состоящие из крови и мяса. Их также можно убивать, но нужно лишь знать несколько правил. Во-первых, тело мага необходимо немедленно сжечь. Во-вторых, копье из его тела нельзя вынимать иначе, как перед самым сожжением. И, главное, копье это должно быть особенное, заговоренное магом не менее могущественным, чем тот, которого следует им убить. При этом если маг принял чей-либо облик, то после смерти выявится его истинное лицо, а, если этого не произойдет, то это значит, что все мы ошиблись и убили законного царя.

- А где взять такое копье? - спросил Дарий.

- Одно такое копье есть в Вавилоне. Его привез туда Навуходоносор в числе трофеев, взятых им шестьдесят четыре года назад в Иерусалимском Храме. Рассказывают, что изготовил это копье финикийский мастер Хирам, который и был главным строителем этого храма. Говорят также, что этим копьем завладели подмастерья, работавшие на этом строительстве: сириец Фанор, финикиец Амру и еврей Мафусаил. Им-то они и убили великого зодчего.

Теперь это копье хранится в храме Мардука. Однако жрецы тебе не отдадут его просто так. Ты должен сказать им тайное слово, которое не знаем ни я, ни ты. Знает его лишь мидийский сатрап Угбару. Сам он тоже был магом, когда служил последнему вавилонскому царю Набониду. Набонид покровительствовал магам, из племени которых происходила его мать Аддагупи, и даже по их наущению перенес свою ставку в Тейму, где был храм бога Сина, которому и поклоняются маги и который им во всех их делах способствует. Но, после того как Угбару перешел на сторону Кира, чем и ускорил падение Вавилона, маги прокляли его, и он, несмотря на свои знания и способности, живет теперь в постоянном страхе, что они до него доберутся. Поэтому он не может не помочь тебе в этом деле.

Получив эти сведения, Дарий сел на самого быстрого из своих скакунов и поскакал в Экбатаны.

На пятый день пути взору Дария предстала величественная столица когда-то независимого Мидийского царства, грозно смотрящаяся на фоне вечернего неба. Город, стоящий на высоком холме, был обнесен семью стенами. При этом одна стена кольцом охватывала другую. Высота же стен была подобрана так, что каждая внутренняя стена была выше предыдущей внешней ровно на высоту зубцов. Такое устройство укреплений позволяло одновременно участвовать в обороне города как воинам, стоящим на внешних стенах, так и тем, кто стоял на внутренних. Первая городская стена была выкрашена в белый цвет. Вторая - в черный. Третья и четвертая были красной и голубой соответственно. Цвет пятой стены был цветом сурика. Что касается пятой и шестой городских стен, то издали Дарий не видел, в какой цвет они были выкрашены. Лишь въехав в городские ворота, Дарий смог разглядеть, что зубцы шестой стены были покрыты серебром, а седьмой - золотом. Последней, седьмой стеной и был окружен царский дворец.

В этом дворце, некогда принадлежавшем царю Астиагу, которого за двадцать восемь лет до этого разгромил и пленил персидский царь Кир, Угбару и встретил Дария. Тогда, сразу после поражения Астиага, Угбару удалось захватить власть, пользуясь поддержкой Набонида. Однако одиннадцать лет спустя Угбару, видя растущее могущество Кира, перешел на его сторону и возглавил поход его войска на Вавилон.

Крепкие стены толщиной в тридцать два фута и высотой в пятьдесят локтей, возведенные в свое время Навуходоносором, окружали столицу вавилонской державы по всему его сорокавосьмимильному периметру. Сто с небольшим лет назад даже менее мощные укрепления позволили Вавилону три года выдерживать ассирийскую осаду. Войско же Кира, набранное из степных кочевников, не знало методов осадной войны, и город, оборону которого возглавил сын Набонида Белшарусур, называемый вами Валтасаром, мог продержаться до тех пор, пока находившийся в Аравии Набонид не соберет новое войско вместо недавно разбитого у Описа.

Предвидя такое развитие событий, Угбару пошел на военную хитрость. Переодев часть своих воинов в вавилонскую одежду, он принял облик Набонида. Подскакав к городским стенам вместе с переодетыми воинами, он потребовал отворить ворота. Воины, узнавшие Набонида, впустили его. Не распознал подвоха даже сам Белшарусур, знавший о том, что его отец должен был со дня на день приехать в город. Когда персы и мидяне утром пошли на приступ, воины Угбару, находившиеся внутри города, перебили охрану городских ворот и, открыв их, впустили атакующих в город.

Сам Набонид прибыл в город два дня спустя и тут же попал в плен к Угбару. Царь же Кир приехал в захваченный город через семнадцать дней после его взятия, и, принеся жертвы в храме Мардука, получил царские регалии из рук вавилонских жрецов.

Ныне постаревший Угбару сидел затворником в стенах своего дворца, опасаясь мести со стороны магов, к числу которых сам он когда-то принадлежал. Поэтому, даже разговаривая с Дарием, он держал руки за спиной, незаметно сжимая кулак таким образом, что большой палец оказывался между средним и указательным. Жест этот по древним поверьям отпугивал демонов и считался сакральным. Тем не менее, Угбару не мог упустить случая нанести магам и, в частности, Гаумате как наиболее сильному из них того или иного ущерба. В то же время, несмотря на вражду с магами, он не мог допустить и того, чтобы тайное слово стало известно Дарию, пусть и обладающему некоторыми магическими способностями, но всё же не посвященному в тайны магических мистерий до конца. Поэтому Угбару принял решение поехать в Вавилон вместе с Дарием и лично попросить для него магическое копье.

Пока они ехали из Экбатан в Вавилон, Угбару рассказывал Дарию историю этого копья. Оказывается, Хираму это копье заказал сам иудейский царь Соломон. Обладание этим копьем сулило ему большое могущество и делало его не только царем над людьми, но и в какой-то мере властителем над стихиями. С другой стороны, царь опасался, что Хирам, изготовив такое копье, станет могущественнее, чем сам Соломон.

- А почему Хирам сам не мог изготовить это копье, до того как ему заказал его Соломон? - прервал его рассказ Дарий.

- Потому, что для этого было необходимо находиться на священной земле, на которой и шло строительство Храма. Храм никогда не строят на случайно выбранном участке земли. Для этого выбирают то место, на которое указывает знамение. Такое знамение явилось еще Моисею - великому еврейскому вождю, который привел свой народ из Египта. Моисей ввел обычай ежегодного чтения законов на этой горе. Но вскоре их страну завоевали филистимляне, и евреи не успели выстроить храм на священной горе. Лишь после того, как Давид отвоевал Иерусалим, его сын Соломон принялся за строительство. Правда, для строительства была избрана совсем другая гора. Хирам, бывший поклонником другого бога, потомком которого сам он себя считал, выбрал то место, под которым жил его бог.

- А что это за бог? - спросил Дарий.

- Разные народы называют богов разными именами, но, даже переменив имя, бог остается тем же самым богом. Как называл своего Богом Хирам, никто теперь по прошествии почти пятисот лет уже и не помнит. Но это тот же самый бог, которого поклонявшийся ему Набонид называл Сином, а вы, персы, называете его Ангро Манью, что другим народам слышится как Ахриман.

Так вот, заказав сперва это копье, Соломон, передумав, решил помешать Хираму в его изготовлении. Он приказал одному из строителей Мафусаилу испортить плавку металла для наконечника этого копья. Однако выяснилось, что это невозможно, так как качество плавки зависит не от состава компонентов, а от той помощи, которую оказывал Хираму его первопредок, находящийся глубоко под землей, как раз под тем местом, где шло строительство. Тогда, как только копье было готово, Мафусаил и его помощники Фанор и Амру убили Хирама при помощи этого копья. Но убийцы знали, что это копье нельзя вынимать из тела, если оно не сожжено до тех пор, пока мясо не станет отделяться от костей. Лишь по прошествии нескольких месяцев они привели Соломона к месту, где спрятали тело Хирама. Посмотрев на то, что от него осталось, Соломон вынул копье из его груди после того, как каждый из убийц проговорил на своем языке: "Махабин" на еврейском, "Махабуон" на финикийском и "Макбенак" на сирийском, что по-персидски означает: "Труп истлел".

Так Угбару сам невольно проговорился, сказав Дарию ту тайную фразу, которую первоначально так не хотел выдавать. Дальнейшее, Вольдемар Афанасьевич, вы знаете сами: маг был убит Дарием, а сам Дарий стал великим царем, достойным того, чтобы его имя неоднократно скрипело на папирусе под пером Геродота. Слушайте, идите-ка газету купите, а то я до прилавка не достаю, - обратился кот к Вольдемару, закончив свой долгий рассказ.

"Своими воспоминаниями о великом отце с корреспондентом "Советской России" делится дочь Михаила Сергеевича", - продолжало говорить радио.

- Слушайте, Вольдемар Афанасьевич, вы бы эту газету купили что ли? А то я до прилавка киоска не дотянусь.

Пошарив по карманам, Вольдемар вынул оттуда золотой червонец с профилем Николая II на аверсе.

- Сдачи с него дадут? - спросил Вольдемар у кота.

- Вы что, это же николаевский червонец. Уберите немедленно, а то посадят. Надо было в 86-м наменять. У зубных врачей. Они тогда золото скупали.

- А деньги здесь какие?

- Наверняка советские.

"Хлеборобы Кубани в тяжелых погодных условиях ведут битву за урожай, переключилось радио на другую тему, - о героическом труде земледельцев сегодня рассказывает "Сельская Жизнь".

- А сколько газеты стоят?

- По разному. Иная - пятак, иная - алтын.

- А тот пятак, что я сегодня в парадном нашел, он подойдет?

- А год на нем какой?

- Восемьдесят третий, тысяча девятьсот восемьдесят третий.

- Тогда, наверное, сгодится.

Сжимая в руке пятак, титулярный советник Пчелкин подошел к газетному киоску. У киоска стояла очередь. Пока старая ларечница медленно отсчитывала сдачу очередному покупателю, двое мужиков, стоящих в очереди, разговаривали между собой:

- И что с этим Горбачевым носятся? Полтора года пробыл, а делов наворотил.

- Да, тогда в 80-х годах все так. Андропов - 15 месяцев. Черненко - 13 месяцев. Горбачев - 18. Первые двое, правда, своей смертью умерли.

- Как лысый, так великий реформатор, - не унимался первый, - а Лигачев после него больше двадцати лет просидел. Вот жизнь спокойная была. Теща моя до сих пор Егору Кузьмичу свечку ставит, хоть тот и атеист.

- И водка не наценялась.

- Не говори. А тот решил вековой уклад России переделать. Того и гляди, дошел бы до того, что и коммунизм бы учредил. Тогда б не то что водку, деньги бы отменили.

- Это точно.

- А нынешний-то опять лысый. Опять ему великие перемены подавай. В Америку ездил, с Боуэном за руку здоровался. Разрядка, говорит. Вот победит Хупер - покажет им разрядку. Этот, вот увидишь, опять как Рейган будет.

- Или как младший Буш. Тот до ядерной войны чуть дело не довел. Помнишь, когда у них в 2001-м самолеты в небоскребы врезались, так он сразу руку Москвы узрел. Даже араба этого поймали, Бен Ладена, и тот признался, что он агент КГБ.

- Во-во. Вчера как раз его в "Международной Панораме" показывали. Пожизненное заключение отбывает, а наши его освободить требуют.

Наконец очередь дошла до Вольдемара.

- "Русское Слово", - обратился он к старушке, сидящей внутри киоска и занятой вязанием спицами.

- Чего-чего? - переспросила старуха.

- Ой, пардон, "Советская Россия".

- Продана, - ответила старушка, не отрываясь от вязания.

- А эта, как ее, "Правда"?

- Нет и не было, - отрезала ларечница.

- А "Известия"?

- Не поступали.

- Ну, хорошо, а что есть?

- Есть "Труд", три копейки.

- Ты бы, матушка, к себе в ларек еще веретено или прялку притащила, посоветовал Вольдемар, забирая газету и двухкопеечную сдачу.

- Да, прялка у меня есть - электрическая. Принесла бы, кабы розетка в киоске была. А так

свет есть, а розетки нет. Даже чайник не поставишь. Я уж и начальнику жаловалась, да он говорит, нечего зря государственное электричество расходовать.

Вернувшись к подворотне, Вольдемар застал Граммофона, о чем-то беседующим с чьей-то домашней кошкой. Увидев приближающегося человека, кошка испуганно побежала в сторону своего парадного.

- Воспитанная, - прокомментировал Граммофон. - С незнакомыми людьми не разговаривает. Видать, хозяйка запретила. Ну что, купил? Дай почитать.

- Тогда пойдем обратно в подвал. А то кот, читающий газету, выглядит, как-то

подозрительно.

Кот нехотя поплелся в подвал. Вольдемар последовал за ним.

- Что пишут? - спросил Вольдемар, когда кот перелистал лапой последнюю страницу.

- Да так. Директор Запорожского автозавода обещает, что к концу восемнадцатой пятилетки каждая советская семья сможет иметь свой личный "Запорожец". Какой-то ученый-экономист доказывает, что советские машины экономичнее европейских, так как работают на более дешевом низкооктановом бензине, а потому, хотя советская машина бензину расходует больше, денег на ее эксплуатацию уходит меньше. А вот еще международные комментарии: "Близятся президентские выборы в США. Кто одержит победу: ставленник финансовых воротил Уолл-Стрита нынешний 45-й президент США демократ Роберт Боуэн или протеже военно-промышленного комплекса губернатор штата Луизиана республиканец Джон Хупер? Таким вопросом задаются сегодня миллионы средних американцев. Лидер коммунистической партии США Дик Сакс уверен: кто бы ни победил на этих выборах, империалистическая сущность американской администрации останется неизменной". Красиво сказано, а, главное, верно, снабдил подзаголовок своим комментарием кот.

- Это даже в девятьсот четвертом было верно. Японцам кто помогал, как не Теодор Рузвельт?

- Так если бы он японцев не поддерживал, он бы на выборах не победил и на очередной срок не переизбрался бы. В первый-то раз он президентом случайно стал. Мак-Кинли убили, вот он Белый дом и занял, - дал Вольдемару кот квалифицированные разъяснения.

- Это я еще застал. Как вчера помню.

- Это для вас и так было вчера, - уточнил Граммофон, продолжая рассматривать газету по второму разу. - А вот и новости культуры: "В Москве открывается выставка скульптур Зураба Церетели. На выставке присутствуют как прижизненные работы автора, так и посмертный автопортрет знаменитого скульптора. Жемчужиной экспозиции станет пятидесятиметровый бюст Ленина, изготовленный к 140-летию вождя в 2010 году - одна из последних работ великого художника. Эта работа занесена в Книгу Рекордов Гиннеса как самый большой в мире бюст. Особой заслугой Церетели является пропаганда в металле образа Великого Ленина. Нет такого города в нашей стране, где бы не возвышался бронзовый Ильич, сделанный руками Зураба Церетели".

Вдруг Граммофон сосредоточился так, как будто увидел мышь, пробегающую вдоль стены подвала.

- О, вот что нам нужно: "В Государственном Историческом музее ко дню тридцатилетия гибели Горбачева открылась выставка предметов, связанных с его жизнью и деятельностью. В числе экспонатов то самое копье, на котором остались следы крови великого сына партии". Значит, нам надо двигаться на вокзал.

- На Николаевский?

- Да, на Московский.

Выйдя на улицу, кот и Вольдемар добрались по 8-й линии до Университетской набережной. Затем они дошли до Дворцового моста.

- Ну что, будем ловить моторного извозчика? - спросил Вольдемар.

- Ага! Сейчас. Я подниму лапу, а вы спросите, довезет ли он нас до Московского вокзала за николаевский пятерик или за полуимпериал Анны Иоанновны.

- Но не идти же пешком по Невскому до самой Лиговской. Тем более, как я знаю, коты от ходьбы быстро устают.

- Вот, что я придумал, - произнес, наконец, Граммофон. - Нам нужно прикинуться сумасшедшими, психами, как здесь говорят.

- Сумасшедших людей я встречал. А о сумасшедших котах ничего не слышал.

- Уж не скажете ли вы, что коты не сходят с ума, потому что им сходить не с чего?

- Почему ты меня все время подозреваешь меня в том, чего я еще не сказал?

- Но вы ведь подумали.

- А о чем я думаю сейчас?

- О том, догадаюсь я или нет, о чем вы думаете.

- Угадал. Но все равно, не верю, что ты мысли читаешь. Ладно, как будем прикидываться?

- Очень просто. Мы сядем на моторного извозчика, ну, в смысле, таксиста, а когда доедем, вы ему дадите столько, сколько дал бы извозчику в своем девятьсот четвертом.

- А если он даст мне в морду?

- Ничего, ваша морда-с заживет, а таксист нас обратно уж точно не повезет.

- Ну, давай попробуем, - согласился Вольдемар и взял кота на руки.

С котом на руках он подошел к желтому автомобилю, стоящему у ростральной колонны. До Никола..., ой до этого, до Московского вокзала.

- Двадцать, - произнес таксист сквозь зубы, не поворачивая головы в сторону седока.

Открыв дверь, Вольдемар сел на заднее сиденье.

- Пошел, - громко произнес он по привычке, по какой он еще вчера погонял извозчиков.

- Чего? - недоуменно произнес таксист.

- Да, это я коту говорю, он мне лапой в карман лезет, - мгновенно сориентировался Вольдемар, увидев, как кот подмигивает ему левым глазом.

- А-а. А я уж думал, ты меня из машины выгоняешь, - сказал водитель, пересекая Дворцовую набережную и въезжая на Невский. - А ты из какого города будешь, - неожиданно спросил он Вольдемара, когда такси миновало стоящее справа здание ЦУМа.

- Из Петербурга.

- Ты что, до революции родился, что ли? Город уже более девяноста лет Ленинградом называется.

- Нет, есть в Америке город Петербург на реке Миссисипи. Я - оттуда, исправил свою ошибку Вольдемар, увидев, как кот подмигивает ему правым.

- Ну, и как там в Америке?

- Да вот, выборы скоро будут.

- И как думаешь, кто победит?

- Наверное, этот, как его, Хупер, - вспомнил Вольдемар только что прочитанную котом газетную заметку.

С интересом Вольдемар рассматривал город. Казанский собор все еще стоял на своем месте. Дома в большинстве своем были все те же. Вскоре миновали и Аничков мост. Наконец, на углу Лиговского показалось здание Московского вокзала.

- Ну, спасибо, братец. Быстро довез, - произнес Вольдемар и сунул шоферу заранее приготовленный двугривенный, - двадцать копеек, как подрядились.

- Ух, ты! Старинные, - неожиданно обрадовался таксист. - Это ж, чистое серебро. Не то, что наши медно-никелевые. Теперь это нумизматическая редкость. Слушай, а у тебя еще есть? Я могу купить. По три рубля за штуку.

- Серебряных больше нет, - ответил Вольдемар. - Могу предложить золотые, - и вынул из кармана тот самый червонец, не обращая внимания на то, что кот ему уже подмигивал попеременно обоими глазами.

- Ух, у меня и денег-то столько не наберется, - с досадой проговорил водитель и начал шарить по карманам.

- Вот, триста рублей, с мелочью. Больше у меня нет.

- Ладно, сойдет. Деньги мне сейчас нужны. Кота лечить надо. Тик у него нервный. Видишь? Глазами все время моргает, - изрек Вольдемар, пряча мятые синие, красные и сиреневые купюры в жилетный карман.

Оба участника сделки остались довольны. Водитель - тем, что задешево приобрел у какого-то странно одетого придурка семь с лишним граммов золота высшей пробы, а Пчелкин тем, что у него были теперь деньги на билет до Москвы.

- С ума что ли рехнулся, ваше благородие? - набросился Граммофон на Вольдемара, едва они вышли из автомобиля, - а если он расскажет кому-нибудь?

- Пока он расскажет, мы уже в Москве будем. А не продал бы я ему червонец, на какие шиши мы бы билет покупали? Поезд, кстати, когда отходит?

- Сразу после полуночи. Утром в Москве будем.

- В какой класс билеты будем брать?

- Да вагоны нынче не по классам. Но есть купейные, а есть плацкартные. Бывают, правда, и общие, но не в поездах "Ленинград - Москва".

- Поезда, стало быть, тоже уплотнили, - заметил Вольдемар, заходя в четырехместное купе после многочасового ожидания на вокзале, - в купе четыре места вместо двух.

Проснулся Вольдемар от того, что в купе поезда заработало радио. Бригадир поезда обращался к пассажирам, информируя их о том, что они подъезжают к Москве. Затем под потолком купе заработал какой-то странный ящик. На его передней стеклянной стенке мелькало движущееся изображение как в кинематографе, но только цветное и сопровождаемое звуком. Ящик показывал каких-то солдат, несущих траурный венок, ступая прусским шагом. Шли эти солдаты мимо стены Кремля, возле которой был за истекшие годы выстроен какой-то вавилонский зиккурат. Но не к этому зиккурату несли венки странные солдаты. Они положили их к ногам скульптурного изображения какого-то лысого человека, на правой половине головы которого умелая рука неизвестного Вольдемару скульптора отлила родимое пятно, подобное тому, которое имелось на бюстах римского полководца Сципиона.

Въезд в город удивил Вольдемара не меньше, чем все события предыдущего дня.

Началось с того, что поезд прошел между ногами какого-то памятника. Памятник этот, сделанный по образцу Колосса Родосского, тоже был лысым. В отличие от того, который стоял на Красной площади, он не имел никакого родимого пятна, но зато обладал усами и клиновидной бородкой, которую носили интеллигенты, главным образом из мещан, в родные для Вольдемара времена.

- Вы что, спите что ли? - обратился к нему Граммофон, которого Вольдемар перед посадкой в поезд упаковал в дорожную сумку.

- Да вроде нет.

- А что разлеглись, как труп мертвого покойника? К Москве подъезжаем. И вообще, я в этой сумке со вчерашнего вечера сижу без еды и пищи.

С Граммофоном, сидящим в дорожной сумке, Вольдемар вышел на перрон Ленинградского вокзала.

- Ну, хорошо, в музей-то мы попадем, но как мы заберем оттуда копье? недоумевал Вольдемар, спускаясь по эскалатору в метро на станции "Комсомольская Площадь" и боязливо держась за едущий вместе с ним поручень.

- А кто сказал, что мы будем его оттуда забирать?

- А ради чего ж тогда мы в Москву-то приехали? На историческую реликвию полюбоваться?

- Полюбоваться вы на нее еще успеете. Просто в Москве человек есть один мастеровой.

- Он что, электромагнит может сделать, которым мы это копье через окно музея достанем?

- Нет, он ключи делает.

- Какие ключи?

- С буквами.

- Тогда понятно, - ответил Вольдемар и стал рассматривать художественное оформление станции метрополитена.

Внимание его здесь привлек бронзовый человек с винтовкой, одетый почему-то в остроконечный шутовской колпак.

- Кто это? - вполголоса спросил Вольдемар сидящего в сумке кота.

- Кто-кто, красноармеец, вот кто - солдат большевистской армии.

- А дурацкий колпак напялил зачем?

- Вы что? Это ж буденовка - зимний суконный шлем красноармейца.

- А-а. Тогда понятно. Раньше были шапки a la Russie, а теперь - a l'imbicile.

Тем временем Колян и Толян, предводительствуемые Ротовым, вышли из подвала старого московского дома, расположенного в Армянском переулке.

- Да, - произнес Колян, пиная валяющуюся на асфальте пачку из-под "Беломора", - советская власть. Приятно вернуться как бы во времена молодости.

- Какой молодости? - удивился Толян, - тебе же наоборот в эти годы за шестьдесят бы перевалило.

- Что ты понимаешь? Для меня советское время было самым счастливым временем. Ты тогда еще с пионерским галстуком ходил, когда я уже был членом партии.

- Членом кого?

- Членом КПСС.

- Это что, ты хочешь сказать, что ты был членом того Славы, про которого почти на каждом доме в те времена что-то написано было?

- Ты че, идиот? Слава КПСС вообще не человек.

- То-то я и думаю, фамилия какая-то странная. Ни одной национальности не подходит.

- Эх ты, двоечником, небось, был, что про партию ничего не слышал?

- Как не слышал? Отец у меня ее начальником был.

- Каким начальником? Секретарем что ли?

- Не-е, секретарем у меня мать была, на машинке печатала. Компьютеров тогда ж еще не было. А отец был геологом - начальником партии.

- Хватит издеваться над Анатолием, - вступил в разговор Ротов, - он ведь не виноват, что юность его пришлась на девяностые годы. Тогда и у тех, кто хоть что-нибудь знал, из головы все повыветривалось. А что говорить о тех, кто не знал, да еще и забыл?

- А почему вы, Никодим Фирсович, думаете, что этот херт, как вы выражаетесь, появится именно здесь?

- Не херт, а ферт. Видели его здесь в этот день в этом году. Он входил в метро и разговаривал с сумкой. Подумали, что у него там был спутниковый телефон, которые в этом отростке времени в СССР запрещены, потому как по ним только с заграницей и можно разговаривать. Бабушка в красном берете - наш информатор. Сообщила куда следует, а там уже передали в наш отдел. Прохожим-то что, видят, что человек идет во фраке и в цилиндре, да еще с сумкой разговаривает. Думают, обыкновенный сумасшедший. Поэтому никуда не сигнализируют. Проследить она за ним, старушка, не смогла - пост не могла бросить - но легко догадаться, что ему понадобился ключ. А раз ему понадобился ключ, значит, он придет к деду. Поэтому нам надо его опередить.

Мастеровым Егор Исаевич был еще до отмены крепостного права. Своим искусством заработал он сто двадцать рублей и смог выкупить себя у нуждавшегося тогда в деньгах барина. С тех пор обращался к нему разный народ со всякими заказами. Фартовый люд заказывал у него отмычки. Шулера первой руки - колоды, крапленые особым образом, да так, что никто другой, кроме самого шулера, не мог этот крап обнаружить. Террористы-народовольцы и, впоследствии, эсеры заказывали у него адские машины для своей злодейской работы. Но был среди клиентов Егора Исаевича один престранный субъект. Банки этот субъект не грабил, в азартные игры не играл, а уж тем более не кидался бомбами в министров и губернаторов. Но среди всех заказчиков считал его Егор Исаевич самым страшным человеком, потому как от этого человека жизнь Егора Исаевича зависела самым непосредственным образом.

В первый раз, отдавая этому клиенту исполненный заказ и поинтересовавшись, чем, мол, будет барин расплачиваться, серебром или золотом, мастеровой вдруг получил неожиданный ответ: "То, чем плачу я тебе, дороже серебра, ассигнаций и даже золота, потому как плачу я самой жизнью".

Ничуть не смутившись, Егор Исаевич подумал, что этот заказчик хочет его напугать и заставить отдать заказ бесплатно. Таких клиентов у Егора Исаевича до этого уже было двое. Оба они лежали к тому моменту в подвале дома Егора Исаевича под керамической плиткой, которой был выложен пол этого подвала. И в этот раз прибег мастер к испытанному средству - револьверу собственной конструкции, сработанному под патрон французского шпилечного револьвера системы Лефоше. Барабан этого револьвера вращался сам по себе, приводимый предварительно заведенной часовой пружиной.

Выхватив этот револьвер из потайного ящика, мастер выпустил в гостя очередью все десять пуль, которые навылет пробили тело заказчика. Однако при этом посетитель не то что остался в живых, но не потерял ни капли своей крови.

Когда не на шутку перепуганный мастер пришел, наконец, в себя, посетитель терпеливо разъяснил Егору Исаевичу, что отнюдь не собирается его убивать, а, наоборот, будет аккуратно расплачиваться с ним за работу дополнительными годами, которые он будет прибавлять мастеру к годам его жизни.

В среднем один ключ стоил три года. Некоторые экземпляры заказчик оценивал в 10 лет, а однажды за ключ, дающий возможность продвинуться на пять столетий, хозяин отвалил четверть века. Так Егор Исаевич дотянул до 2016 года и в описываемое время жил по паспорту недавно умершего 83-летнего праправнука. Поскольку выглядел он стариком, никто особо не интересовался его документами. Конечно, слишком любопытные соседи и участковые уполномоченные, пытались иной раз докопаться до истинных анкетных данных старика-долгожителя на предмет того, не являлся ли тот в Гражданскую белым офицером и не служил ли во вспомогательной полиции на временно оккупированных территориях в Отечественную. Но все они внезапно умирали от несчастных случаев, от отравлений суррогатами алкоголя, либо же просто исчезали под керамической плиткой подвального пола.

В тот день Егор Исаевич проснулся в плохом настроении. Виной тому был странный-престранный сон. Приснился ему собственной августейшей персоной последний российский самодержец. Да мало того, что приснился. Вдобавок ко всему император собственноручно повесил Егору Исаевичу на грудь орден Святого Станислава. А посему нехорошее предчувствие одолевало Егора Исаевича с утра и до того самого момента, пока в дверь его квартиры не раздался наглый нетерпеливый звонок. Тогда это предчувствие сменилось страхом, от которого коленки человека, не боявшегося ничего уже более чем полтора столетия, задрожали мелкой дрожью. Спрятав сзади за пояс брюк старенький парабеллум, старик подошел к двери и осторожно прислушался.

- Открывайте, открывайте, Егор Исаевич, мы знаем, что вы здесь, раздался из-за двери незнакомый голос. И не вздумайте доставать пистолет будет хуже.

Что может быть хуже прихода этих людей, Егор Исаевич не знал, но предпочел не рисковать и дверь отворил. На пороге стояли Ротов и уже знакомый нам, но не знакомый Егору Исаевичу Николай. Толяну, как всегда, выпало стоять на шухере.

- Нехорошо-с, Егор Исаевич, не хорошо-с.

- Что не хорошо-с?

- Да то, что вы сделать собрались.

- А что я сделать-то собрался?

- Ах да, откуда ж вам знать? Вы же у нас только прошлое хорошо помните, а что через час будет, вы ни сном, ни духом не ведаете. А между тем, не позднее, чем через полчаса явится сюда человечек один с котом в котомке. И вы этому человечку сделаете ключ. Только ключ этот должен быть такой, чтобы попал этот человечек не в 2004 год, а в тот год, который мы укажем.

- А если нет?

- А если нет, то умрешь ты не здесь и сейчас, а в сталинском лагере на Колыме, в году эдак пятьдесят втором, предварительно посидев там лет где-то так пятнадцать.

Ни Егор Исаевич, ни Ротов, ни тем более, Толян и Колян не знали, что, пристроившись ухом к потолку подвала в кладовке, где Егор Исаевич хранил свои инструменты и хоронил своих недоброжелателей, Гарммофон, поднятый вверх и удерживаемый руками Вольдемара, слушал то, что говорил Егору Исаевичу коллежский секретарь Ротов.

- Что ж, - подытожил Граммофон, - когда разговор над потолком подвала прекратился, - нас опередили, и путь нам сюда теперь заказан.

- Но каков Ротов, - возмущенно произнес Вольдемар, - кто бы мог вообразить, что он не пешка канцелярская, а карта козырная.

- Не преувеличивайте-с, ваше благородие, - неожиданно перешел Граммофон на какую-то ироническую, если не сказать издевательскую интонацию, - ваш, так сказать, сослуживец вовсе не козырь, а битая шоха-с. Особенно теперь, когда нас с вами упустил. Впрочем, в карты вы не играете-с, откуда вам знать. Хотя, кто знает, может, и доведется нам сыграть в подкидного.

- С чертом играть? Ни за что.

- Я ж не на душу, а на дурака-с.

- Прекрати паясничать, нечистый!

- Ох, Святой Вольдемар нашелся.

- Да уж, не святой, но и не великий грешник.

- А кто тогда, позвольте задать вопрос, обещал жениться благопристойной девице Анне Тимофеевне, дочке управляющего имением статского советника Провалихина, а в итоге даже не обвенчался? Не там ли стоял ваш полк на маневрах?

- Это в девяносто втором?

- Нет-с, в одна тысяча восемьсот девяноста третьем. Что-то у вас, батенька, с памятью туговато.

- Старею, кот, старею. Знаешь сколько мне теперь лет? Почитай, сто сорок пятый годок разменял.

- Да знаем мы ваши годы, - отмахнулся от него Граммофон, шлепнув по воздуху своей лапою.

- Да что ты знаешь? У нас любовь была, и папенька ее нас благословил. Да и сам старый помещик хотел, чтобы непременно в его имении свадьбу сыграли.

- А что же тогда помешало-с?

- Дуэль.

- Интересно-интересно, - заурчал Граммофон, все менее скрывая свой противный кошачий акцент, - и кто же во всем этом виноват, Пушкин-с?

- Вот именно.

И тут Вольдемар стал рассказывать коту эту давнишнюю историю:

"Случилось это тогда, когда страною правил еще благословенный император Александр III, а я еще не перешел с военной службы на статскую. Полк наш во время летних маневров встал на постой в селе Провалихине. Солдат разместили по хатам, а офицеров пригласил в усадьбу старый помещик - отставной статский советник Прокофий Георгиевич Провалихин. Светлыми летними вечерами сидели мы на дощатой веранде и слушали рассказы старого барина о молодых годах его петербургской службы.