Тысячелетний росток

Во всём лесу не было никого хозяйственней Бэллы. Она не только обихаживала окрестности, но в орешник за три версты не ленилась сбегать и на Карачарову гору за желудями. Орехи-то редко когда родятся, а жёлуди каждый год бывают. Говорят, дубы в наши краях сами не растут, а только саженые. Карачарова гора место особое, тысячу лет тому стояла там усадьба, в которой жил Кащей Бессмертный Он и насадил дубовый парк, принеся из дальних мест мешочек желудей. Время никого не щадит, помер и Кащей, а тысячелетние дубы только крепчают и каждый год засыпают землю вкусными желудями.

Туда и бегала Бэлла, заготавливала запас на зиму. За одну ходку можно принести один жёлудь. Работа муторная, но если не лениться, то можно натаскать столько желудей, что не переесть. Одно беда, соседки Соня и Дрёма жёлуди воруют и, чуть зазеваешься, всё слопают. Даже в собственное Бэллино гнездо залезут и запас повытаскают.

Пришлось устраивать ухоронки. Притащив очередной жёлудь, Бэла долго таскалась с ним, словно мультяшная героиня, пока не упрятывала его так, что сама порой не могла отыскать потайное место. Зато потом можно было отправляться за очередным сокровищем. А Соня и Дрёма тем временем безуспешно пытались найти хоть что-то.

— Хорошо тебе, — жаловались они, — ты вот какая упитанная, а мы так исхудали, без слёз глядеть жалко.

— Кто ж вас неволит? Пошли на Карачарову, там отъедитесь.

— Далеко. Ножки стопчем.

— Тогда худейте. Дело тоже полезное.

Время клонилось к осени, на полянах и в ельнике высыпало столько грибов, что страшно подумать. Тут даже Соня с Дрёмой растолстели и оделись в густые шубки. Но подворовывать Бэллины запасы не прекратили. Ворованное всегда вкуснее и питательнее.

К грибам Бэлла относилась с разбором. Сушила боровики и маслята. Подберёзовиками пренебрегала. Сушёный подберёзовик иссыхает до невесомости, грызть там нечего. А подосиновик горчит, что Бэле не нравилось. Казалось бы, собирай грибы сколько влезет, но соседки предпочитали красть чужое. С ними Бэла разобралась решительно. Есть в чаще гриб-горчак. С виду не то белый, не то подберёзовик, но вкус у него такой горький, что беда, тому, кто куснёт. За день не отплюёшься. Сушить грибы Бэллла приспособилась так: на ветку накалывала молоденькие боровички, а последним — горчак. Воришки хватают крайний грибок, а потом мечутся, жалуясь на скверный вкус. Горчак не ядовит, но тем ужасней спрятанная в нём горечь. Бегай, жалуйся, на саму себя.

Утренние заморозки сменились дневными морозцами. Соня и Дрёма натаскали в свои гнёзда сухого мха и старались наружу не вылезать. Бэлла устроила домик в глубоком дупле и тоже натаскала туда мха и прошлогодней шерсти. Но каждое утро она выбиралась на воздух, проверяя окрестности. Пока не выпал глубокий снег, в сосняке изредка попадался польский гриб, который так и дожидался первой метели. На вкус он был кисловат, но в сушке не хуже белого. Будет чем встретить голодную зиму.

А зима и впрямь выдалась суровая. Морозы Бэлле с её густой шубкой были не страшны — хватало бы корма, а запасов у Бэллы наготовлено преизрядно. К тому же и шишки, еловые да сосновые на ветках не переводились. Сосновая шишка — не лучший обед, но пока семена не вылетели — жить можно. А если в гнезде лежит запас желудей, то и вовсе превосходно.

Одно беда — соседки. Утром Белла выскочила на мороз, забралась на старую ель, расшелушила десяток шишек и отправилась домой, предвкушая, как на закуску слопает пару желудей из домашних запасов. Вместо этого оказалось, что всё утепление из дупла повытаскано и разбросано по снегу, от большинства желудей остались одни черупки. Весь зимний запас съесть было невозможно, но ущерб оказался страшным. Дрёма хозяйничала в Бэллином гнезде вовсю. Увидав хозяйку, кинулась было к выходу, но там Бэлла прочно держала оборону. Зацокала на весь лес и вцепилась соседке в ухо. Кровь брызнула так, что не остановишь.

— Пусти! — верещала Дрёма. — Что я тебе сделала?

— Ты мой запас сожрала, а я тебя сожру! Где мои орехи?

— Не было там орехов! Ну, подумаешь, парочку желудей съела… а ты ухо драть…

Орехов и впрямь в этом году было не наготовлено, но желудям и сушёным грибам урон был нанесён изрядный. И главное — дупло. Воровку Бэлла гнала через весь лес, вцепляясь то в уши, то в загривок, пока та не юркнула в своё гайно, кое-как слепленное в сосновой развилке. Потом, делать нечего, Бэлла вернулась поправлять свой дом. А поправлять было что. Клочья линялой волчьей шерсти, что помалу собирались осенью, разнесло ветром по всему лесу, так что не соберёшь, сухой мох смёрзся, и не грел, а холодил тельце. Сушёные грибы, стащенные в дупло, отсырели, желудей осталось совсем немного. Укрывшись хвостом Бэлла кое-как избыла морозную ночь, а утром отправилась искать ухоронки, не слишком плотно засыпанные снегом. Кое-что удалось найти, Часть желудей была разбросана по насту. Ещё бы, Дрёме не приходилось таскать жёлуди по одной штучке с Карачаровой горы. Ей чужих трудов не жалко.

Привела дом в порядок, умудрившись не слишком далеко отбегать от дупла. Ни Сони, ни Дрёмы за весь день не видала и не знала, где и чем развлекались воровки.

А Дрёму она увидела на следующий день утром. Ночь выдалась на редкость холодная, но Бэлла пережила её легко, укутавшись в подсушенный мох и укрывшись сверху хвостом. А Дрёма не смогла спрятаться в разорённом гнезде и замёрзла ночью. Она сидела на ветке возле Бэллиного дупла, шкурка серебрилась инеем, и ничего живого в её позе не оставалось.

Бэлла столкнула бывшую соседку с ветки и побежала искать ухоронки, о которых смутно помнила, что они должны быть где-то поблизости. Было так, прячешь жёлуди или орехи и радуешься, что грабители их не найдут. А приходит пора, и сама не можешь отыскать, куда засунула наготовленный припас. За этим занятием застала Бэллу Соня, притащившая известие о гибели подруги.

— Да уж знаю, — проворчала Бэлла. — Я ей малость шкуру порвала, вот она и застыла на морозе.

— За что же так?

— Не будет без спросу в чужой дом лазать. Все жёлуди пораскидала.

— Так ведь кушать хочется.

— А ты что летом делала? Лапки берегла?.. Вот и терпи теперь. На сосне, вон, шишек полно, их и грызи.

— Не сытные они.

— Я тут не причём.

— Бэллочка, поделись. У тебя вон сколько.

Бэлла как раз раскопала одну из уцелевших ухоронок, где лежал десяток желудей. Один жёлудь Бэлла откатила голодной подруге.

— Вот тебе подарок и не вздумай больше просить. В клочья разорву. Беги в деревню, там в кормушке подсолнечное семя должно быть. Поторопись, пока синицы всё не склевали.

Так и тянулись зимние дни, голодные и холодные. Хотя, если бы не летнее лентяйство, морозные дни можно было бы очень неплохо пережить.

Постепенно солнце поднималось выше, на пригорках появились проталины, морозы спали, но и еды почти не стало. Бэллины запасы иссякли, а чем была жива Соня, не мог бы сказать никто. Бэлла и Соня дружно объедали почки, которые начали набухать на ветках. Черёмуха, ольха, рябина… — это не еда для приличной белки.

Первоцветы — ветреница и прочие травки, — полезли дружно, но были напрочь не съедобны. И вот, наконец, проклюнулся хвощ. Его шишечки объедали все, начиная с полёвок и кончая проснувшимися медведями. Конечно, хвощ это не лещина, белки исхудали, шерсть лезла с них клочьями, а новая, летняя шёрстка была не серая, а рыжеватая, в какой предстояло бегать до самой осени.

Всякую новую травку Бэлла обнюхивала, интересуясь, а не съедобна ли она. Увы, весной трава одним косулям впрок идёт. Разве что заячьей капусткой можно пузико набить, но силы от этого прибавится не особо. Однажды увидела нежные зелёные листочки, с виду один в один похожие на листья дуба. Куснула на пробу, и оказалось, что это и есть дуб, едва проросший. Оказывается, был тут с осени прикопан жёлудь, сама же Белла и прикопала, а потом не смогла найти. Теперь от жёлудя ничего не осталось, а росток… в нём пользы, как во всякой только что проклюнувшейся траве.

Пришло время бежать на Карачарову гору. Старые дубы зацвели.

Дуб зеленеет едва ли не самым первым среди деревьев. Ни берёза, ни осина, ни рябинка ещё не выбросили лист, а дуб играет всеми весенними красками. Среди людей немало дураков, считающих, что дуб весне не доверяет, и выбрасывает лист последним в лесу. Этому учёному болвану зайти бы весной в лес и открыть глаза, может быть, научился чему-то. А жёлтые цветы, осыпающие землю пыльцой, годятся в пищу не хуже созревших желудей. Одно беда, домой сейчас из кормного места ничего не принесешь.

Зато вернулись птицы, и по всему лесу началось строительство гнёзд. Тут уж не зевай, ничего на свете нет вкуснее свежих яичек и молоденьких, только что вылупившихся птенцов.

— Жалко их, конечно, — говорила Бэлла, облизывая усы, — но пока птенцы поршками не стали, это ещё не лесные жители, а еда для таких, как мы.

— Я бы и поршка съела, — возражала Соня.

— Давай, лопай, пока сила берёт. Вырастешь, куницей станешь, а того пуще — выдрой. Будешь взрослых уток жрать.

Знала Бэлла, чем товарку подначить. В густой траве под берегом Соня нашла утиную кладку и только приготовилась пировать, как налетела утка, отлучившаяся куда-то на полминуты, и задала разбойнице таску. На шум прилетел селезень, разыскивавший пропавшую подругу. До утят ему не было никакого дела, при случае он бы и сам перебил яйца, а вот подраться селезень был не прочь. Вдвоём они как следует проредили вылинявшую шубу, и бежала от них Соня, что мочи было в коротких лапках.

— Ничего, — говорила Бэлла. — Завтра сбегаем на Карачарову гору, так у тебя лапки как следует заболят.

— Может, лучше через день?

— Нет уж. С дубов жёлуди сыпаться начали. На них много охотников соберётся, но мы первыми будем.

Так и вышло. Желудей повсюду валялось великое множество. Скорлупки у них были ещё зелёные, но мякоть внутри сладкая, вкусней воробьиных яиц. Добытчицы наелись от пуза. Затем, Бэлла начала выбирать, какой жёлудь тащить домой.

— Смотри, Соня, вот этот жёлудь я себе возьму, а этот ты бери.

— Зачем?

— Домой принесём. Запас на зиму пора собирать. Запасёшь таких побольше, целую зиму горя будешь не знать.

— Я и так не знаю. Давай переночуем здесь, завтра снова наедимся.

— Ночью медведь придёт или барсук. Придут-то они за желудями, но и тебя скушают в охотку, один хвостик останется. Ночью ты от барсука не сбежишь.

— Что же это за проклятье такое! Только разлакомишься, кто-нибудь нападёт!

— Не проклятье, а правда жизни. Где много еды, там много беды.

Взяли по лучшему жёлудю и побежали. Отошли недалеко, Соня остановилась и принялась свой жёлудь грызть.

— Что ж ты делаешь, дурёха?

— А что такого? Мой жёлудь, вот я его и ем.

— А что ты зимой есть будешь?

— Я завтра ещё принесу. И вообще, осенью грибов насушу побольше. Прежде Дрёма мои грибочки подъедала, а теперь всё моим будет.

Назавтра Соня за желудями не пошла. Ножки изболелись. Потом попыталась пристроиться к Бэллиным запасам, но получила такую взбучку, что поняла: разгневанная подруга страшней барсука. Потихоньку и Соня начала притаскивать с Карачаровой горы желудёвый запас.

А вот осень, на которую было столько надежд, выдалась сухой, грибы не родились. Понемножку да полегоньку грибками полакомились, а чтобы впрок сушить, такого не было.

— На Карачарову беги, — поучала Бэлла товарку. — Авось отыщется что-то. Не всё же кабаны повыбрали.

— Ты почему не бежишь?

— У меня желудей натаскано на всю зиму. Мне теперь отдыхать можно.

— А обо мне не подумала…

— У меня одна голова. За двоих думать не умею.

Пришла зима шишкогрызлая, которую Бэлла пережила без потерь, за ней голодная весна.

При Бэллиных запасах и голодная весна была бы сытой, но в самом начале марта в дупле завозились пятеро бельчат, и все силы уходили на этих спиногрызов.

Разбежались они только в августе, а когда исхудавшая Бэлла малость отъелась и сумела оглядеться по сторонам, оказалось, что Соня за этот срок куда-то делась. Попала ли она на обед кунице или ещё какая беда приключилась, неведомо. Главное, что больше соперниц и нахлебниц у хозяйки не было. Жить стало легче, но скучнее.

Хорошо тому, у кого память плохая. Забылась Дрёма, забылась и Соня. Наступало лето и непременные походы на Карачарову гору, а то и в орешник, когда выдавался урожайный год. Бельчата рождались и убегали иной раз очень далеко. Бэлла уже и упомнить не могла, сколько этих бельчат было. О малышах надо заботиться, пока у них глазки не раскрылись, а как подрастут, пусть уж как-нибудь сами обходятся. Другие белки, когда забегали на Бэллин участок, звали её мама Бэлла, а вправду ли она их мама или так к слову пришлось, Бэллу не интересовало. В материнское гнездо не лезут, вот и умницы.

Берёза, в которой зияло главное Бэллино гнездо, покосилась и рухнула. Несколько зим Бэлла спасалась по выстроенным гайнам, потом подобрала дупло в неохватной осине. Так ли, сяк, но в дупле во время вьюги тепло и никакой мороз не пробирает.

Время-время… дубки, проросшие из потерянных Бэллиных ухоронок зеленели и радовали глаз густой листвой. По ним уже можно было не только бегать, но и молодым жёлудем разжиться. Так давнее потерянное добро возвращалось к забывчивой хозяйке.

Дорога на Карачарову гору не забылась, но бегать туда становилось всё труднее, да и не больно нужно. Свои дубки подросли, а лапки с возрастом стали уставать.

Хорошим летним утром Бэлла побежала проверять, как растут дубы, вымахавшие на месте давно забытых ухоронок. И там она встретила людей.

Люди частенько забредали на Бэллин участок, и хозяйка их не боялась, если, конечно, у незваного гостя не было ружья. Но на этот раз пришла пожилая женщина и девочка, какая из материнского гнезда никуда уходить не собирается.

— Мама, смотри, это кто? — вскинулась девчонка, заметив Бэллу.

— Это белка. Она сейчас на дерево залезет.

— Белки рыженькие, а эта вся, как снег.

— Наверное она альбиноска. Бывают такие звери, да и люди тоже, которые все-все белые, и волосы, и кожа. Они называются альбиносами. Даже вороны бывают белыми.

— Да ну, никакая она не альбиноска. Это белка-бабушка, у неё шкурка седая, как у бабушки Тони, что в деревне.

«Вот те на! — подумала Бэлла. — Жила себе, жила, а потом — Раз! — и стала альбиноской бабушкой Тоней. Жаль, что в лесу зеркала нет, поглядеть, вправду ли я побелела».

— Нам в школе говорили, — продолжала тараторить девочка, что в наших краях дубы просто так не растут, а только саженые. А кто эти дубы посадил, не сказали.

— Ты у старух в деревне спроси, так они тебе такого пораскажут… Хоть у той же бабки Тони.

— Ты сама расскажи, ты ведь знаешь!

— Что с тобой делать, слушай. Вон там, неподалёку, пригорок есть, небольшой. Так на нём замок стоял и жил там Кащей Бессмертный. Он и принёс мешок желудей и посадил на этом месте дубовую рощу. Время никого не щадит, помер и Кащей, а дубы остались и с каждым годом всё крепчают.

— Но ведь он бессмертный, как он может умереть?

— Видишь ли, тут такая хитрая штука. Не бывает такого, чтобы Кащей родился бессмертным. Он просто живёт себе как всякий смертный Кащей, но случается так, что он принимается за дело, которое простые люди делать не могут. Вот тогда и говорят, что он не просто человек, а бессмертный. Он ведь не родился таким, потому и умереть не может.

На самом деле время его не щадит, но память о нём остаётся. Плохо, когда память плохая. Но если Кащей умер, а осталась, скажем, дубовая роща, то это настоящее бессмертие.

— А замок?

— Что, замок? Камни. Придёт время, они рассыпятся, следа не найти. А дубы, знай крепчают. Видишь, какие вымахали?

— Тоже мне, знатоки? — зацокала Бэлла. — Эти дубы я посадила! С карачаровой горы по одному жёлудю таскала!

Бэлла замолкла и негромко добавила:

— А может, всё так и есть. И на самом деле я Бэлла Бессмертная. Голова у меня маленькая, память плохонькая, но без меня ни один дуб в лесу расти не будет.