У чёрта на куличках

27 ноября 1988 года, поздний день

Почти весь прошлый день (26 ноября), Серёжа провалялся на печи. Это было так легко и приятно, особенно когда она была растоплена и ничего не оставалось делать, как просто лежать и наслаждаться согревающим тело теплом. Весь прошлый день отец так же работал как проклятый, как и позавчера. Парень даже был рад, что у Григория нашлось увлечение, – хоть и не очень этичное, – но всё же позволяющее меньше видеться отцу и сыну.

Хищно уплетая маринованный картофель, он думал о своём родном кадетском корпусе. Жизнь там казалась настоящей сказкой, а небольшие «выходные» домой были сравнимы лишь с заключением в пыточной. И сейчас он также находился в пыточной, только более устаревшей. Григорий умел общаться с людьми, и то, что ему сейчас помогали, подсказывали, и даже пальцем не тронули за прошедшие полторы недели – было настоящим чудом. На удивление даже Мария и Вера нашли себе привлекательное занятие, и только Серёжа остался не у дел. Да, у него был Борька, который как бродячий пёс приходил и уходил, когда ему того хотелось. Мучимый скукой, молодой кадет даже обошёл единственные заселённые избы, и нигде не приметил то, где мог бы жить юный товарищ.

Одним из необычных построек была изба самого Игоря, того самого, которого умоляла найти Юлия. На удивление изба выглядела самой дрянной и неряшливой – возможно, близость к единственному амбару-свинарнику давала свои плоды. Словно ощетинившийся кот, из избы в разные стороны торчали то засечки, то какие-то доски и палки, то осколки брёвен. С определённой стороны это даже могло напомнить то, словно кто-то пытался заколоть огромного зверя. В ней не было ни печной трубы, ни единого окна. Только голые стены с рубцами на них и дверь. Натуральный бункер.

Серёжа перестал жевать картошку и вернул её в банку с маринадом. Чем больше он думал о Юлии, которая всё крепче и крепче заседала у него в голове, тем сильнее ему хотелось лично встретиться с пресловутым Игорем. Возможно эту пару связывает что-то куда более сильное, чем обычное знакомство, а отстранённость обоих от общества (когда за «общество» можно было принять только Бражника и его компанию из четырёх человек) связывало их в некое тайное братство. Но интересно, кто же ещё мог быть в этом братстве? И где остальные двадцать жителей Неясыти?..

Кошмар, который он увидел ночью, был реален. Это подтвердил Борька. Но после той сцены, ничего ужасного не происходило. Всё просто исчезло. Замерло. Может, дело обстоит не так легко и понятно, как того хочет парень, или и вовсе это что-то было личным, что желательно не показывать городским. Серёжа сразу вспомнил различные бандитские разборки, в которую легко могла вляпаться Юлия. А все дикие образы были лишь наваждением сонного разума.

Где-то у стены напротив послышался скрип половицы. Парень поднялся и взял в руку тапок. Замерев, он высматривал малейшее движение. Когда начала открываться дверь в сени, он чуть ли не кинул свой снаряд прямо в сестру.

– Что ты делаешь? – спросила Вера.

– Я подумал это кошка.

– Нееее… я её тоже давно не видела. Как дверь не открывалась, тогда в последний раз и видела.

– Может сбежала, – облегчённо выдохнул юноша на печке. С того момента, как он видел в окне отца и незнакомку, у него появилось резкое и неописуемое отвращение к местной животинке, на которую раньше он просто не обращал внимания. Григорий в тот вечер был слегка вял и потерян – неудивительно, учитывая его резкое пристрастие к алкоголю и тяжёлому труду.

– Жалко её…

– У тебя же аллергия на них.

– Но всё равно жалко… Вдруг с ней случится что-то плохое.

– Деревенские коты – самые живучие. Ты же знаешь, что у них девять жизней?

– У Барсика не было девяти жизней… – Вера легонько и стыдливо всхлипнула. Она стеснялась плакать даже при брате, который никогда и не думал ругать её. Но при отце подобная слабость была запрещена.

– Ну, брось… Иди сюда.

Девочка подошла к печке и залезла на неё. Помимо тёплого камня она также оказалась и в тёплых братских объятиях. Оказавшись защищённой кем-то более сильным, она могла себе позволить быть слабой. Она позволила себе заплакать.

Барсик – одна из немногих загубленных Григорием жизней. Это было первое животное для Серёжи и Веры, первая их настоящая любовь, – не считая матери, ибо мать – божество, – и так глупо загубленная. Никто тогда и подумать не мог, что у Веры может быть аллергия, но продолжительная жизнь с пушистым «отродьем» открыла все ранее скрытые карты: слабость и злость.

Даже борясь со слезящимися глазами, сыпью и покраснением, девочка тянулась к котёнку. Она боготворила его. Её глаза блестели, когда он урчал и тёрся о её ножки, доверяя ей всего себя. Мария желала сохранить и животное, и здоровье дочери, поэтому часто требовала от Григория лекарств для профилактики, что требовало больших финансовых затрат. Денежный вопрос закончился вместе с тем, как несчастное создание было выброшено в окно с пятого этажа. Григорий тогда сказал, что сорвался и потерял контроль, но его сын верил, что отцу семейства с самого начала хотелось так поступить. Несколько дней оба ребёнка искали несчастного, живого или мёртвого, но так и не нашли.

– Барсик тоже был уличным. Помнишь, в прошлом году мы же видели кота с схожим окрасом? Может это был он, или даже его сынишка.

– Ты правда так думаешь?

– Правда. Ничего с ним не случилось. – Он сомневался в этом, но соврать сестре было лучше, чем высказать все опасения. Он прижал девочку к себе, и надеялся, что она не начнёт спрашивать его о том, почему их отец такой жестокий. Такие вопросы следует задавать кому-угодно, но точно не ему. Он будет готов опрокинуть на бедняжку всю бездну своей ненависти к этому человеку, чем заставит и её ненавидеть Григория, но после такого страдать будут все.

Только Мария умела любить это чудовище.

– А почему ты одна? Ты же с мамой куда-то уходила.

– Мы опять пошли к бабушке Марусе. Посидели немного, нас угостили булочками, а потом мама начала плакать.

Парень лишь промолчал на ответ сестры. Неудивительно, что ей плохо. Когда они вдвоём ломились в дверь, она подозревала то, что Серёжа видел лично. И, похоже, это маленькое недоверие медленно переливалось во что-то более жестокое и неприятное.

– Он считает меня уродиной! – с новым всхлипом повторила Мария. – В нём всегда была какая-то искра по отношению ко мне. Стоило только захотеть, и он легко шёл на уступки, легко менялся и был готов на… подвиги. Но здесь он стал каким-то апатичным. Вялым. Его уже ничего не интересует, не интересую я. Уже пару раз я пыталась ему намекнуть, но ничего из этого не вышло. Он просто отворачивается от меня и засыпает!..

На этот раз Мария пила самогон неразбавленным. Григория она стала видеть в разы реже, и его новое поведение её вовсе не радовало. Когда она пришла к Марусе, то надеялась получить совет или поддержку. Говорить при дочери о своей половой жизни и проблемах с мужем было не шибко приятно, поэтому, когда алкоголь начал действовать на мозг, разгоняя кровь и покрывая трезвый рассудок густой пеленой, она решила действовать. На трезвую голову она ни за что бы не отпустила девочку одну.

Первые слова лились легко, прямо как из водопроводного крана, и с каждым последующим, к ним прибавлялись слёзы.

– Секас не главное, золотце.

– Не главное!.. но… Иначе он не умеет… просто не может показать привязанность, доверие и… любовь.

– Многие люди так себя ведут. Они хотят показать свои чувства, но у них просто не получается это сделать. В итоге они мучают и себя, и других. Я много прожила, и прекрасно понимаю, о чём ты говоришь.

– Ну разве я плоха?! – Мария встала из-за стола и вышла в центр комнаты. Прижав к телу домашнее платье, она обострила очертания фигуры.

Несмотря на возраст и двух детей (а подобные вещи часто меняют женщин, будем честны) она оставалась такой же прекрасной и стройной, какой была семнадцать лет назад. Даже несмотря на пьяную одурь в голове, Мария элегантно повернулась, показывая себя со всех сторон.

– Не дура баба, – оценивающе заметила Маруся. – По тебе сразу это было видно. Но значит, дело в мужичке… Лукавить не буду – дело всегда в них. Я даже жалела, что своему яйца не отрезала, когда вышла за него. Сберегла б…

Они продолжили пить, и очень долго не возвращались к разговору, пока пьяные мысли не открыли новые двери, в куда более тёмные и тайные мысли.

– Уходить вам надо, золотце… Уходить! Не место вам здесь. Только помрёте все. Не думай ни о чём – беги. Даже если твой Гришка будет настаивать остаться, не слушай. Они всё думают, что с первого дня дело сделано, так, как и многие уже прикинули и смирились. – Низенькая и полненькая дама удивительно резко встала, и, взявшись за стакан Марии, бросила его в стену. – Забудь об этой дряни, так лучше будет. Для всех. Никому ничего хорошего она не сделала, только сгубила добрых людей.

Мария с удивлением и лёгким испугом смотрела на старушку, в голову которой уж очень сильно ударило. На пару секунд она представила на её месте Григория, который при знакомом и очень схожем пьяном рвении принимался рвать и метать всё вокруг. Пара слёз на её глазах заставили Марусю остудить пыл.

– Возьми кое-что, кое-что очень важное! – Бабулька резво скрылась у себя в комнате, и через полминуты вышла с медным крестом на цепочке. – Надень. Надень! Даже если не веришь – носи. Хочешь – не хочешь, но он тебе поможет.

Мария приняла крест, и с лёгкой небрежностью надела. В любой другой момент она бы отказала, но прямо здесь и сейчас, ей следовало это сделать. Она чувствовала это.

– Молись, чтобы он всем нам помог.