У глухого озера.

Дмитрий БИЛЕНКИН

У ГЛУХОГО ОЗЕРА

© «Уральский следопыт», 1971.

Ничто, даже погода с утра, не предвещало перемен. Проснувшись, Сергеев откинул полог, и в палатку хлынул зеленый свет, бодрый, как само пробуждение. Там, за чеканной хвоей молодых елей, было солнце, был ветер, было озеро, прекрасный день до заката, до первой звезды в вечернем небе.

И это все принадлежало ему.

— С добрым утром и новой рыбалкой! — приветствовал Сергеева Ичин. Голый по пояс профессор сидел на корточках перед плоским камнем, держа в руке нож, которым нарезал хлеб. Дымок полупотухшего костра окуривал сзади спину профессора, по лицу скользили отраженные озером блики. Сергеев, насвистывая, сбежал к берегу, чтобы умыться.

— Знаете, чего не достает в такое утро? — крикнул он не оборачиваясь.— Полетать перед завтраком. Как птица. Жаль, что это невозможно.

— Невозможного нет,— донесся до него голос профессора.— Полетаем без ничего, без машин то есть, еще как полетаем!

— Силой мысли, что ли? — Сергеев набрал в ладони воду и опустил в них лицо.

— Какая чушь! Иначе, совсем иначе! Хотите, объясню, как?

— Давайте,— согласился Сергеев. Он снова набрал воду и плеснул на уже нагревшиеся плечи.

— Представьте, что у вас за спиной шарик, вроде детского...

— С водородом? Не поднимет,— Сергеев шагнул в глубину, и вода прохладным чулком стянула ногу.

— Классический пример инерции мысли! — услышал он.— Конечно, не поднимет. Но что есть водород? Рой протонов и электронов. Протон — тяжелая частица, так заменим ee! Вы можете вообразить себе газ, построенный из легких частиц? Из одной сверхлегкой, наконец? Не сомневаюсь, такой газ нам со временем дадут химики. Вот тогда полетаем.

Сергеев только улыбнулся. Для спора ему не хватало знаний, да и зачем спорить, когда утро безоблачно, когда в озере гуляет рыба,— ишь, сколько кругов на поверхности! Наука, конечно, все может, и для полета она что-нибудь там создаст, разумеется, а пока поскорей бы закинуть удочку!

Их палатки стояли на берегу укромного озера уже третий день, и третий день они блаженствовали. Ни души вокруг. Поляны, расстилающие спелую чернику; кусты малины, клонящиеся под тяжестью сочных ягод; сосны, купанье и солнце, солнце!

Но прежде всего рыбная ловля.

Сергеев поспешил к камню, служившему столом. Они наскоро поели, а поев, тотчас устремились к лодке, будто их кто- то подгонял.

— А, черт,— беззлобно выругался Сергеев. Сталкивая лодку, он оступился, и нога глубоко ушла в черный ил.

— Почему нам так неприятна эта жижа? — вслух подумал он.— Интересно, у вас и на сей счет есть гипотеза?

— Разумеется! — тотчас откликнулся профессор. Он сидел на корме, обхватив колени, и рассеянно улыбался. Стекла его очков отражали небо.— В нас живет память тех предков, которые триста с лишним миллионов лет назад выбирались из моря на сушу. Они, вероятно, столько раз задыхались на топких берегах, что эти муки запечатлелись в инстинкте потомков...

— Ну, знаете! — Сергеев налег на весла.— Обычное объяснение, по-моему, куда верней. Мы не любим топь, потому что в ней опасность.

— Одно не противоречит другому,— миролюбиво согласился профессор.

— Поражаюсь вашей способности простое превращать в тайну,— пожал плечами Сергеев.— И очевидное объяснение подменять невероятным.

А что мы знаем о простом и невероятном?— Профессору никак не удавалось насадить на крючок верткого червяка, и потому его ответ прозвучал чуточку раздраженно.— Вот, кажется, нацепить его — проще пареной репы... Ан, не идет! А вода под нами — это просто? Вода, которая в корнях деревьев имеет одну структуру, а в листьях совсем другую? Вода, которая в глубинах земли превращается в кислоту? Вода, которая, будучи полностью очищенной от примесей, ведет себя совершенно не так, как эта озерная? А облака над нами? Прочитав несколько брошюрок, вы, очевидно, полагаете, что знаете про облака все. А я, к примеру, понятия не имею, отчего дождевое облако, извергая из себя тонны воды, сплошь и рядом не только не рассеивается, в наоборот, растет и набухает. И никто этого не знает. А!..

Последнее восклицание относилось к банке с червями, выскользнувшей из рук профессора. Банка была стеклянной, и она, естественно, треснула.

— У меня есть тесьма, свяжите,— сдерживая смех, сказал Сергеев.

Вы правы,— добавил он после недолгого молчания.— И самое непонятное, почему мы, приехав сюда отдохнуть от умственной работы, с утра изощряемся в интеллектуальных разговорах вместо того, чтобы просто наслаждаться природой.

— Абсолютно понятно...

— Ш-ш... Приехали.

Нос лодки ткнулся в берег крохотной бухточки — плотный травянистый дерн, покоящийся на воде. На нем, однако, как-то ухитрялся расти куст черной ольхи. Глубина тут была порядочной, А чуть в стороне находился песчаный перекат, где любили гулять окуни. Сергеев заякорил лодку и поспешно размотал удочку. Профессор еще возился с банкой, и первым закачался поплавок Сергеева. Теперь в мире ничего не существовало, кроме этого настороженного поплавка, кроме длинного бамбукового удилища и капроновой лески, ушедшей в ту таинственную глубину, где ходили рыбы.

Поплавок слабо притопило. Сергеев слился с удочкой. «Ну, ну...» — торопил он.

Повело! Поплавок прыгал, то вставая торчком, то окунаясь, и у рыболова действовал только инстинкт, подсказывая, как надо поступить.

Поплавок рвануло в глубину. Сергеев подсек и, ликуя, ощутил сопротивляющуюся тяжесть. Еще мгновение — и над бортом заплясала всего-навсего плотва и не из крупных…

Сергеев торопливо отцепил крючок, кое-как поправил червя (когда клев, каждая секунда — невозвратимая, упущенная) и снова закинул.

— Одна есть! — торжествуя, прошептал он.

— А у меня не клюет, — огорченно признался профессор. Он буквально впился взглядом в поплавок.

Тщетно. Теперь перестало клевать и у Сергеева.

Сонная вода, сонный поплавок, сонный лес по берегам. На поплавок, сложив крылышки, уселась пучеглазая стрекоза. Значит, уж совсем безнадежно.

— Хоть бы вы, наука, — в сердцах сказал Сергеев, — придумали такую приманку, чтобы рыба кидалась на нес, как бешеная.

— Можно, — подумав, ответил профессор, — можно, но не нужно.

— Почему?

— Во что тогда превратится ужение? В добычу. В дело. Где можно — не надо этого. Не всегда верх над природой означает выигрыш

— Темно вы говорите, профессор.

— Куда ясней! Если бы в нашей власти было выловить всю рыбу из озера, сочли бы мы клев удачей? Давало бы ужение азарт, радость, нетерпение? Вот то-то... Неисполнение желаний мы считаем злом. Но каким злом было бы мгновенное, всегдашнее исполнение любых наших желаний! Не задумывались над этим?

— Опасность удовлетворения всех желаний мне как-то ни разу не грозила. И пока этого не произошло, давайте-ка сменим место.

— Не возражаю.

На новом месте, у камышей, их удочки так же сонно поникли над ослепительной водой. Уж чего только не делал Сергеев! И наживку менял, и поплавок шевелил, и забрасывал нарочито с шумом, и сыпал вокруг хлебные крошки,— глубины озера, казалось, вымерли.

Наконец, Сергеев демонстративно повернулся к удочкам спиной и полуулегся на носу лодки.

— Ведь ходит же! — пробурчал он, подставляя солнцу пятки.— Ходит, а не берет. Неужели она так сыта, что уж на свежего вкусного червя ей и глядеть тошно?

— А может, ей интересней сейчас созерцать,— спокойно заметил профессор.

— Как это, созерцать? Кого созерцать — червя?

— Хотя бы червя.

— Да зачем ей созерцать-то?

— А зачем животным спать?

— Как зачем? Ясно: для восстановления чего-то там…— Сергеев неопределенно покрутил пальцами в воздухе.

— А вам не приходило в голову, что сон — очень странное явление природы? Во сне животное практически беззащитно. С точки зрения борьбы за существование все преимущества получают бессонные, так сказать, виды. Почему же эволюция не пошла по этому пути? Ответ один: сон дает какие-то особые преимущества, которые перевешивают его очевидные неудобства. Значит, полное бездействие иногда выгоднее энергичного действия. Так почему бы рыбам время от времени не созерцать добычу вместо того, чтобы хватать ее?

— Уф! — Сергеев помотал головой.— Не могу понять вашей страсти к фантазированию. Иногда мне кажется, что вы просто шутите. Но чаще у меня впечатление, что все эти нелепицы вы говорите всерьез. Обычно в беспочвенном фантазировании упрекают нас, простых смертных. Но вы же ученый!

— Именно поэтому я и отношусь всерьез к фантазированию. Не говорите только об этом моим трезвомыслящим коллегам — съедят.

— Но смысл? Какой в этом смысл?

— Для меня — огромный. Как бы это объяснить... Вы согласны с тем, что в бесконечной природе и число явлений и их разнообразие тоже бесконечны? И что в принципе возможно все, что не противоречит законам природы?

— Что ж, пожалуй...

— Хорошо. Теперь вопрос: как увидеть возможно большее число явлений? Ну, эксперимент — один путь... Пробовать так, пробовать эдак и смотреть, что получается. Есть и другой прием.

— Фантазирование?

— Называйте так. Но смысл здесь иной. Вы, вероятно, не обращали внимания на то, как вы ищете ягоды? А стоит обратить. Прежде всего вы, абсолютно бессознательно, вызываете в памяти образ нужной вам ягоды. Затем стараетесь увидеть образ в натуре. И когда это происходит, с удивлением замечаете, что ягоды словно высыпали из-за укрытий.

— Ничего подобного! Допустим, иду я по дорожке, мимолетный взгляд в сторону — ага! — земляника.

— И тотчас обнаруживаете, что вокруг масса ягод. Но вид земляники вам известен заранее. А кто знает, как выглядит неоткрытое явление природы? Каков его, так сказать, образ? Заметьте, кстати, стоит кому-нибудь одному натолкнуться на новое явление — и сразу выясняется, что его можно наблюдать здесь, там, не в одном — в десятках случаев! Где же были глаза раньше? Они-то были, а вот узнавания не было... Что в таких ситуациях делать? Придумывать явления. Конструировать их облик, призвав на помощь знания, логику, воображение. И чем ближе к действительности окажется придуманный образ, тем легче обнаруживается само явление. Да, но не забывайте: разнообразие природы бесконечно! Собственно, получается так, что любому придуманному явлению, если оно не противоречит законам мироздания, должен найтись аналог в действительности.

— Очередной ваш парадокс,— Сергеев с тоской оглянулся на замершие поплавки.— Если б это было так, оправдывалась бы любая гипотеза.

— Вы правы, но причина здесь другая. Подавляющее большинство природных явлений мы обнаружить не можем, просто потому, что у нас пока нет для этого подходящих глаз, то есть технических средств. И еще потому, что мы в основном ограничены Землей, где не может, естественно, проявиться все разнообразие природы. Но разве из-за этого надо сужать наши мысленные эксперименты? Если б у нас было не четыре, а четыреста удочек, мы бы наловили больше рыбы, это очевидно. Вот и я тоже стараюсь запустить в неведомое как можно больше удочек. Авось, клюнет.

— Но уж больно вы любите парадоксы...

— А неизвестное и должно быть парадоксальным. Иначе какое же оно неизвестное?

— Ладно, тогда я тоже выдам вам парадокс. Хотите?

— Ну, ну?

— Вы шаманите, вызываете явления.

— Как? — Профессор стремительно подскочил, лодка заколыхалась. — Как вы сказали? Шаманю? А вы знаете, это близко к истине! В чем смысл многих табу древности? В убеждении, что слово материализует плоть. Мистика, конечно. Но древние смутно чувствовали в этом какую-то правоту, мы сейчас понимаем, какую. И «шаманим» уже по-научному. Спасибо за парадокс.

— На здоровье...

Сергеев рванулся так, что едва не перевернул лодку. Клевало! Вмиг были забыты глубокомысленные рассуждения, наука, профессор с его парадоксами, — клевало! Энергично, уверенно. Сергеев подсек и, дрожа от восторга, выбросил в лодку крупного окуня.

И тут началось! Брало тотчас, с налету. На любого червя, на огрызок червя, на видимость червя!

Профессору везло не меньше.

Они вернулись, когда голод стал нестерпимым. Все же Сергеев не вытерпел и, спрыгнув на мелководье, кинулся за раками, которые, оставляя за собой след взбаламученного ила, торопились укрыться под корягами. Штук пять удалось поймать. Побросав раков в ведро, он вытащил лодку на берег и стал разжигать костер.

После обеда оба легли в тень. Все было так хорошо, что лучшего и не желалось. Никаких забот. Прокаленные солнцем тела обдувал ветерок. Шумели сосны, важно покачивая кронами. Невесомые, как сны. облачка скользили в ярко-синем небе. Много ли человеку надо?

Сергеев перевернулся на живот, положил голову на руки и лениво пошарил взглядом в траве. Сначала он ничего не разглядел в зеленом кружеве, потам из-под листочка подмигнула иссиня-черная ягода, одна, другая, третья... Кругом была пропасть черники, не надо было даже двигаться, стоило лишь протянуть руку. «А с ягодами профессор был прав», — лениво подумал Сергеев, видя, как они выскакивают из тайных засад, словно притянутые взглядом

Потом купались, снова ловили рыбу и снова удачно. Так прошел этот замечательный день.

Поужинали в сумерках. Закинув руки за голову. Сергеев снова растянулся на траве. Он равнодушно следил за тем, как в темнеющем небе наливаются звезды, как холодно, одиноко горят они среди черных пустынь. Потом с ним произошло то, что бывает со всяким, кто долго всматривается в звездное небо: он почувствовал бесконечность. И тело вдруг сделалось легким, как будто плывущим в даль.

— Странно, — сказал он, с усилием перебарывая это ощущение.— Мой взгляд бродит там,— он показал рукой вверх.— Как я подумаю, что он встречается со взглядами тех разумных, что в это же время смотрят с других планет... Нет, не могу этого выразить. Но в этом есть что-то противоестественное: искать то, что существует, знать, что тебя тоже ищут и никогда не найдут, как и ты никого не найдешь...

— Откуда такой пессимизм? — отозвался Ичин.— Может быть, найдут. Или найдем.

— В этой бесконечности? Нет, очевидно, она непреодолима. Иначе бы те, что ушли в развитии далеко вперед, как-нибудь дали бы о себе знать. Но они не дают. Не могут или не хотят.

— Или просто ждут.

— Ждут? Чего?

— Понимания.

— Очередная парадоксальная гипотеза?

— На этот раз, увы, ничего парадоксального.

— Даже любопытно... Они что, следят за нашими мыслями, ждут, пока мы, так сказать, созреем для контактов?

— Примерно.

Сергеев хмыкнул, сел, театрально возвел руки к небу:

— О вы, жители сверкающего Канопуса, что бриллиантом горит меж ветвей, я, гомо сапиенс Сергеев, созрел для переговоров, откликнитесь!

Вечерняя тишина безмолвствовала.

— Не откликаются, черти,— уже обычным голосом сказал Сергеев и снова лег.— Молчат. Что, опроверг я вашу гипотезу? Кстати, она не нова.

— Опрометчиво судить о гипотезе, не познакомившись с ней.

— Так познакомьте. Время есть, отчего бы на сытый желудок не порассуждать о высоких материях?

Профессор не обиделся. Он сидел у костра, зачарованно глядя на огонь. За мысом, отражаясь в воде, горел другой костер, а подле него темным силуэтом сидел другой профессор. Было два костра, два профессора и два звездных неба, зеркально повторяющих друг друга.

— Заснули?

— А? — очнулся профессор, и его отражение в воде качнулось.— Гипотеза? Их много. Вот самая банальная. Если цивилизация хочет найти во вселенной отклик, она использует все доступные ей виды поиска. Это так же несомненно, как и то, что при розыске нужного вам человека вы используете и телефон, и справочное бюро, и объявления. Отсюда, в частности, следует, что если кто-то посещал Землю миллионы лет назад, он скорей всего оставил нам «письмо до востребования».

Сергеев расхохотался.

— Чему вы смеетесь?

— Да ведь это... на деревню дедушке! И конверт,— где они сыщут вечный конверт? За миллионы лет рассыпаются горы; как сахар в кипятке, растворяются искусственные спутники. Какой сплав устоит против времени, какая точка Земли останется неизменной? Вот я и смеюсь.

— И зря. Материал, для которого миллионы и десятки миллионов лет ничто,— существует.

— Любопытно, любопытно...

— Это живое вещество.

Сергеев привстал. Он смотрел на профессора, на его пылающие отсветом костра очки.

— Вы это... серьезно? — шепотом спросил он.

— Не хотите верить, не надо,— раздраженно бросил профессор.— Неужели вы сами не видите этого!? — ударом палки он выбил из костра сноп искр.— Чем отличается современная латимерия от той, что жила восемьдесят миллионов лет назад? Ничем практически. Вот вам, пожалуйста, живое вещество, чья форма и организация устояла против времени. А скорпион, который отличается от своего предка, жившего триста пятьдесят миллионов лет назад, лишь размерами? Как их можно не замечать? Вот вам «вечные» конверты, надо лишь вложить в них письмо.

— Ничего себе — вложить,— смущенно пробормотал Сергеев.— Некоторые виды животных долговечны, согласен. Но все равно между сегодняшним скорпионом и древним — миллионы трупов, это вам не эстафета...

— Как раз эстафета. Эстафета наследственности, генетическая цепь, протянутая сквозь геологические эпохи. Вот вам для простоты такая чисто техническая задача. Прилетели пришельцы, огляделись — кругом бродят динозавры, разум еще когда-то будет. Предположим, они в силах построить автоматизированный завод, который десятки миллионов лет будет изготовлять и рассылать во все концы планеты роботов, запрограммированных на изучение живой среды и на связь с разумом, когда он возникнет. Такой завод вы можете себе представить?

— Допустим, теоретически...

— Можете или нет?

— Могу.

— Так вот — пришельцам не нужно строить завод. Задача проще и легче: внести в генетические чертежи тех же скорпионов такие коррективы, чтобы эти существа стали живыми роботами. Будьте спокойны, уж если инопланетники смогли преодолеть межзвездные расстояния, то сделать такую операцию для них не слишком затруднительно. Что же получается? Бродят по земле животные, никакие они не пришельцы, только есть у них некие непонятные для ученых органы. Кстати, у скорпионов есть такие таинственные органы, да и не только у скорпионов! Разумеется, мы полагаем, что эти загадочные устройства зачем-то нужны животным, мы даже даем им объяснение. А если не так? А если это анализирующие устройства, встроенные десятки миллионов лет назад чужим разумом для сбора информации о Земле? А вдруг они вот сейчас анализируют нашу речь, наш язык, расшифровывают его и, может быть, даже готовятся нам ответить?

— Увау-у! — воскликнул Сергеев.— От ваших мыслей голова кружится хуже, чем от водки. Какое счастье, что всего этого на самом деле нет!

— Вы уверены?

— Понятное дело! Уверен ли я? Да ведь разум существует тысячелетия, и если ничего такого не произошло, значит...

— И молвил кот человеческим голосом: «Я к вам с приветом от братьев по разуму». А кота — в костер. За связь с дьяволом. Нет, контакт возможен, лишь когда другая сторона доросла до понимания его возможности и необходимости.

Профессор умолк.

Где-то печально крикнула ночная птица. Сергеев вздрогнул. Посвист крыльев пронесся над гладью озера, над дремлющими берегами, и все затихло.

— Пойти спать, что ли...— неуверенно сказал он.

— Пожалуй, — нехотя согласился профессор.

Костер уже не потрескивал, лишь ало светились угли. Прохладный воздух был неподвижен. Над горизонтом спокойно и строго поблескивал Сириус.

— Хорошо... — вздохнул Сергеев. — Спокойной ночи.

И услышал звук. Неразборчивое шипение, как от тупой иглы, скользящей по заезженной пластинке.

Звук треснул, сломался, и вдруг отчетливый голос наполнил ночь.

— Мы ждали долго, наконец вы поняли нас, мы говорим, не пугайтесь, это поиск контакта сквозь время ...

Профессор вскочил. Из-под ноги покатилась пустая манерка.

Голос плыл над лесом и над озером, казалось, им говорила сама природа. И все же он был где-то рядом.

Он выхватил фонарик. Растерянно метнулся луч, ткнулся в ведро, на дне которого копошились пойманные днем раки.

Эго были все те же архаичные существа с бессмысленным взглядом выпученных глаз, с механическими движениями клешней. Но голос, им не принадлежавший, шел оттуда, из-под панциря, и ведро усиливало его, как рупор.

— Наша цивилизация приветствует вас. Однако вас еще очень мало. Всего один человек ... Мы подождем, пока вас, понимающих, станет больше... До встречи...

Ничто не изменилось в природе и изменилось все. Как будто дрогнули звезды. Как будто ветер колыхнул землю, озеро, ночь, и они поплыли неведомо куда. Привычные связи распались, и тщетно Сергеев боролся с охватившим его головокружением. Его, как пловца в водовороте, несло прочь от обжитых берегов. Перед ним открылись желанные дали, но он был слишком потрясен, чтобы радоваться им.

— Вы слышали! — воскликнул Сергеев.

Сергеев нагнулся над ведром. Раки шевелили усами, неуклюже переставляли клешни. Но Голоса больше не было. Лишь шорох панцирей в гулком ведре.

— Но кто поверит нам?!.. Нас примут за сумасшедших! — Глаза Сергеева блестели, руки дрожали.

— Пока, наверное, хорошо и то, — тихо ответил профессор, — что нас, понимающих, уже двое.

* * *

Создано программой AVS Document Converter

www.avs4you.com