Убей-городок-2

Глава пятнадцатая Побег на рывок

Самый лучший понедельник — это когда тебе не навалили свежих материалов. Такое бывает нечасто, но вот сегодня — случилось. Усмотрев в этом знак судьбы, я решил посвятить пару часов наведению порядка в бумагах. Но полностью выполнить задуманное не успел, потому что в стенку грохнули. Это означало, что Джексон вызывает меня на переговоры. Я отстучался в ответ и быстренько убрал свои бумаги в сейф.

Джексон был один. Над столом ярко горела операционная бестеневая лампа. Такое чудо подогнал Евгению кто-то из его многочисленных друзей. Как утверждал сам счастливый приобретатель, был ли в ней какой-то брак или она просто от старости перестала светить, как надо, в общем, её списали и хотели выбросить на свалку. И вот тут-то она и обрела вторую жизнь.

Теперь она значительно расширила свои функции и была не просто светильником. Для малолетних правонарушителей это была «лампа правды», с помощью которой Джексон ловко изобличал их во вранье. Осенённый лучами этого рефлектора, мог и роль внештатного судебного медика сыграть, чтобы освидетельствовать, скажем, ссадину на руке какой-нибудь наивной жертвы и заявить, что ущерба здоровью нет, и вот за это её обидчика из числа неустановленных лиц в тюрьму никто не посадит. Для этих целей у него в шкафу и белый халат висел, добытый, правда уже не от медиков, а из какого-то продовольственного магазина.

А ещё Джексон утверждал, что зимой эта лампа греет лучше батареи. Зачем она была включена в данный момент, когда на улице уж если не жара, то хорошее тепло, оставалось не прояснённым. Хозяин кабинета кивнул головой в сторону тумбочки, где хранился дежурный «чайный сервиз», состоящий из разнокалиберных чашек и кружек и скомандовал:

— Сначала к Нине зайди. У неё ещё, наверно, осталось кипяточку. — Сам он уже сидел с огромной кружкой в руках. — А с меня сушки, почти свежие.

Он потряс газетным пакетиком, и «почти свежие» сушки весело отозвались кастаньетным перестуком.

— Да не тормози. Я тебе хохму расскажу.

Я открыл тумбочку и вытащил первый попавшийся в руку сосуд. Он был коричневый снаружи и когда-то белый внутри, но теперь тоже коричневый. На ободке красовалась канцелярская скрепка. Это Савин пометил таким образом свой бокал, не утруждая себя его мытьём после очередной чайной церемонии. Пришлось поставить на место. Иначе его мыть — не отмыть, сколько времени потеряешь, да и Савин, увидев чистую внутренность своей посуды, мог обидеться на коллег — кто посмел самоуправствовать? Тем более, что Сергей считал, что чашку для питья чая мыть вообще нельзя! Дескать — так напиток теряет свои полезные свойства.

Нина, а точнее — дознаватель Нина Комлева была нашей внештатной мамкой. У неё всегда можно было разжиться рубликом до получки, а то и каким-нибудь пирожком, если не получилось пообедать. К ней шли за советом в безвыходной ситуации, она могла устроить праздник для кого-нибудь из своих «сынков» в своей маленькой однушке на Металлургов, если у того не оказывалось подходящего места для такого мероприятия (всё, кстати, очень прилично, не подумайте). Была она старше некоторых из нас всего лет на пять, но статус «мамки» от этого совсем не страдал. За допущенное разгильдяйство или небрежность в обмундировании, а то и за брак в работе, Нина могла так взыскать со своего «сына», притом публично, что строгий нагоняй от начальства выглядел бы ласковым шлепком.

А ещё мамка виртуозно владела русским языком, особенно в той части, которая в годы победившего социализма считалась вроде как не существующей. Затейливая вязь её речи, перемежавшаяся тем, чего, якобы, не существует, была очень колоритной, но ни капельки не вульгарной. Находились упрямцы, утверждавшие, что и они так могут. Слово в слово повторят то же самое — и уши вянут. Из своей будущей жизни я знал, что Нина так и останется непревзойдённым носителем этого умения до самого конца службы в милиции, но при этом ни одни уши не пострадают от её увлекательных тирад. Даже будущий муж её, профессор и доктор искусствоведения, будет утверждать потом, что первый импульс любви сразил его наповал как раз в тот момент, когда он услышал выступление Нины по какому-то там поводу. Что это было за мероприятие, так, однако, и осталось неизвестным.

Разжившись не только кипяточком, но и душистой заваркой, я вернулся к Джексону. На двери к этому времени уже висела строгая табличка, исполненная от руки самим хозяином кабинета: «Не входить! Идёт операция!». Это Джексон так глумился, а заодно и защищался от посторонних. Просто запирать дверь у нас было не принято. Стоит так поступить — и тебя могут заподозрить в чём угодно: в пьянстве, прелюбодеянии, чтении «Посева» или какой-нибудь самиздатовской литературы, а то и в связи с инопланетянами. А так всё прилично: сыщик медицинского розыска под своей волшебной лампой извлекает мозг из очередного маньяка — всё пристойно.

Когда я зашёл в кабинет, там уже сидел дознаватель Щеглов, привлечённый табличкой на двери, и проводил испытание своих зубов посредством полученной от Джексона сушки. На сухую это получалось плохо: ни зубы, ни сушка сдаваться не торопились. Я устроился рядом с ними и кивнул Митрофанову — готов.

— Так вот, — начал тот и замолчал, прикидывая, видимо, как ловчее построить интригу. — В пятницу это было. Звонит мне опер из СИЗО, Мишка Петров, и по голосу уже слышно, как он рад, что меня на месте застал. Мнётся, мямлит, что-то невнятно толкует почти шёпотом, но по всему видно, что помощи просит. В чём? — спрашиваю. Да у них тут сиделец один немножко сбежал, так поймать бы надо. Они засады уже все расставили, только у его бабы не смогли, сил не хватает. А баба живёт аккурат на моей земле, так что не помогу ли я?

Джексон звучно отхлебнул из чашки, выключил, наконец, свою лампу и продолжил:

— Я спрашиваю, а почему всё втихаря? Ориентировки нет, и сам вот ты чуть не шёпотом разговариваешь? Отвечает, что хотят по-быстрому его поймать, и никуда об этом ЧП не докладывали. А то, мол, сам понимаешь, поотрывают нам и головы, и всё остальное, и форму красивую отнимут. А уж если быстро не получится, так уж тогда семь бед — один ответ. Я у Мишки спрашиваю, так кто он такой, каких будет, насколько опасен? А тот одно: ты выйди, пожалуйста, в адрес поскорей, тебе же до места пять минут, а я быстренько подскочу. Всё расскажу, на все вопросы отвечу. Ты там у подъезда постой только, и делать-то ничего не надо. И приметы беглеца начинает мне рассказывать.

Джексон замолчал, Щеглов отложил в сторону невредимую баранку, вдумчиво потрогал зуб, потом посмотрел на рассказчика:

— Ну?

— Что ну? Поймали мы его. Мишка чуть не зацеловал засранца до смерти от такой радости. Вот в умных книгах, в наставлениях всяких пишут, как меры по поиску и задержанию сбежавших из-под стражи надо организовывать. Ориентировки там, перекрытие путей и адресов, соотношение сил и всё такое. А тут к тебе обратились за помощью, и что делать? Понятно ведь, что всё это авантюра чистейшей воды. Ничего не знаю: ни кто такой, ни зачем сбежал? Может ему свидетеля грохнуть надо, и он ни перед чем не постоит, раз уж на побег решился? Может и меня заодно порешить. И что мне — отказать, потому что всё неправильно? Так ведь одно дело делаем. Завтра мне к нему обратиться придётся. Чайку там нужному человечку сунуть или сигарет. И что он мне на мою просьбу скажет?

Джексон обвёл нас вопрошающим взглядом и сам же ответил:

— Правильно! Пошлёт по соответствующему адресу. И будет прав, кстати. Так вот, вышел я на Коллективную, а там домишки маленькие, сами знаете, в подъезде не спрячешься. Ну, занял позицию на улице, чтобы подъезд виден был, решил Мишку ждать. А вскоре и он появился. И вот какая картина с его слов получилась.

Митрофанов ещё долго рассказывал, похохатывая и приглашая нас в соучастники. Вся эта история в спокойном пересказе выглядела следующим образом.

Несколько дней назад в следственный изолятор поступил арестованный по делу о хулиганстве по третьей части[17] гражданин Баранов. Сутки сидел спокойно, а потом начал проситься на явку с повинной, будто бы есть за ним кража с дачи, и он спать не может, так признаться совесть призывает. Только вот ни садоводства, ни номера дачи не знает, но показать может. Петров с Зареченскими операми связался — парни, глухари по дачам имеются? А ему в ответ — благодетель ты наш, у нас этих глухарей хоть таких, хоть эдаких целый воз. Нам уж все эпизоды в одно дело загонять надоело, да и прокуратура косится: не слишком ли вольно вы разные происшествия объединять повадились? Не есть ли это скрытая манипуляция статистическими данными?

Договорились вывезти Баранова на место, чтобы показал, где кражу совершил. Со следователем быстренько договорились, чтобы согласие дал на такое дело. Другой бы сказал: вот, шиш вам, сначала я своё дело расследую, в суд направлю, а потом возите его куда хотите. А этот согласился, молодой ещё, неопытный. Думал, наверное, чем больше на обвиняемого нагрузить, тем лучше. Инспектор с третьего отделения на дежурке подъехал, да Петров с контролёром, вот и повезли Баранова на «Фанеру»[18], на седьмой причал. Трое их да ещё водитель — куда Баранову деться? Пристёгивать не стали. Ещё постояли, как приехали, покурили все вместе. Баранов неотразимую искренность демонстрирует. Одну дачу показал, потом засомневался, другую — тоже вроде не та. Потом третью — да вот же она! Только мне за калитку зайти надо, вот ещё дальше немного пройти для верности, тут бочечка должна стоять. Точно — стоит бочечка. Баранов на её край — прыг, на забор — скок — и в кусты на соседнем участке.

Чтобы представить, как ловить беглеца, надо знать эти наши дачи. Участки пяти — шести соток, со скромными строениями (ничего капитального возводить нельзя), сараюшками, многочисленными заборами и заборчиками, кустами и деревьями, поленницами, стройматериалами и другим разным хламом. Во времена тотального дефицита всё тащилось «в норку», вдруг пригодится. Вывод: прямых путей в погоне за беглецом не существовало. Наши конвоиры ломанулись следом, да не преуспели. А Баранова за зеленью уже и не видно. Водителю наказали с обратной стороны квартала заехать, а это не меньше километра. Всё впустую.

Кричали: «Баранов, стоять! Стрелять буду!» Потом просто: «Баранов, вернись!» Только что не добавляли, — я всё прощу. Бабушку только на одной из дач напугали. Петров помчался звонить, остальные патрулирование по линиям (это улицы такие) начали осуществлять. Иначе говоря, ходить вдоль дач туда-сюда. Никого не поймали.

Начальство Следственного изолятора решило с докладом наверх не спешить. Сначала попробовать по известным адресам засады организовать. Вот так Петров оказался в паре с Митрофановым на адресе сожительницы беглеца. И только он рассказал Митрофанову эту всю историю, глядь, а к дому Баранов, собственной персоной, приближается. Петров начал тут было за Митрофанова прятаться, чтобы беглец не увидел его раньше времени, только тот и внимания на них не обращает. Идёт себе пьяненький и вполне довольный своей жизнью. А как в подъезд стал заходить, тут они его и сцапали. Баранов вроде как и не удивился даже.

— А, — говорит, — вы уже здесь! Сдаюсь на милость властям. Надеюсь на снисхождение, так как сопротивления не оказывал.

И руки, как в кино, протягивает для наручников. Только наручников-то опять нет. Связали его собственным ремнем, так что у него постоянное занятие возникло — штаны держать.

Я слушал Джексона, благожелательно кивал головой в нужных местах. Но мне эта история не понравилась. Слишком уж фальшиво всё выглядело от начала до конца. Так в жизни не бывает. Зачем бежать из-под ареста под угрозой дополнительной статьи, чтобы через три часа припереться домой, как полному идиоту, прекрасно понимая, что его там наверняка ждут?

— И как он объяснил свой побег? — спросил я у Митрофанова.

— А он — де к тюремным условиям не привык, тоскливо стало, домой захотелось, ванну принять, да водочки выпить. Вот он и придумал про дачу.

Тут взгляд Джексона затуманился.

— Только ванны-то у них в квартире нету, — задумчиво произнёс он. — Я потом к его бабе заходил. Дома то старые, полублагоустроенные. Водопровод есть, а ванны нету. Народ для помывки в баню ходит.

Вот, ещё одна странность.

Щеглов к этому времени нас уже покинул, и мы сидели с Митрофановым вдвоём. Джексон тоже задумался.

— Чудно́ всё это, — изрек-таки Женька. — Дутый пузырь какой-то. Ребята из следственного довольны, что обошлось без большой паники. Баранову, конечно, они козью рожу сделают потихоньку, но никакой побег из-под стражи вменять не будут. Себе дороже. Так что Баранов этот тоже легко отделался, ещё и напиться успел. Сыщики зареченские тоже вроде как сумели соскочить с большого кипиша — огласки-то нету. Тогда вопрос: и зачем всё это затевалось?

У меня были на памяти прецеденты с побегами, правда не из текущего времени, а значительно позднее, когда вместе со страной разваливалась и правоохранительная система. Но опыт, сын, как говорится, ошибок трудных, говорил своё: беспричинно такие события не происходят. Кроется за этим казусом что-то такое, что нам пока не видно.

— Давай помаракуем? — предложил я Джексону.

— Давай, — легко согласился тот и уставился на меня.

— Баранову для чего-то надо было обязательно оказаться на воле. Так?

— Так.

— И весточки на волю для этого было недостаточно. Иначе бы он никуда не побежал. Ведь ясно, что поймают, а потом и влупят дэ пэ за побег. Верно?

Митрофанов согласно кивал.

— Сколько он пробыл без присмотра? — поинтересовался я.

— Три часа. — быстро прикинул Джексон. — А может ему с кем-то встретиться нужно было?

Я чуть было не ляпнул, чтобы тот пересмотрел фильм «Место встречи изменить нельзя», да вовремя спохватился. Не знаю, существовал этот фильм уже или нет ещё? Вроде, попозже появится. Лучше не рисковать. Да и что значит: пересмотрел? Не появились ещё такие возможности. Поэтому я просто спросил:

— А ты думаешь, он знал, когда его повезут и повезут ли вообще?

— Нет, конечно! — честно признался сыщик.

— Значит, встреча отпадает, — хмыкнул я. — Скорей получается, что ему самому надо было что-то сделать. Только зачем он для этого дачи выбрал? Не под рукой ведь. Он, наверное, оттуда до своего дома, ну, там, где его задержали, целый час добирался в нынешних-то условиях.

— Это в каких это нынешних? — сразу поймал меня за язык Джексон.

Да в таких, хотелось сказать мне, при которых автобусное сообщение иначе, чем издевательством над людьми не назвать. Вместо этого я просто сказал:

— Да в сегодняшних.

Сыщик успокоился, а я спросил:

— Слушай, а у него обыск был?

— А на фига? — удивился Митрофанов. — Он же баклан. А в квартире у этой его сожительницы я был, видел их богатства. Хочется заплакать и свою зарплату отдать.

— Ладно! — не унимался я. — А родители, другие родственники? Он где жил до этой сожительницы? Ведь жил же где-то? Кстати, а нет ли у кого из его окружения дачки в том районе?

Джексон устал от нудного разговора. Хотел рассказать хохму, а вместо этого какой-то сопляк с трёхдневным стажем в уголовном розыске дурацкие вопросы ему задаёт.

— Да не знаю я! Я и вообще про этого баклана до прошлой пятницы ничего не знал. Ну не попадался он мне ни на глаз, ни на слух.

Я не отставал:

— А ты всё-таки наведи справочки. А то давай я сам.

— Вот и наводи. — сердито сказал Митрофанов. Всё игривое настроение его куда-то улетучилось. — Ты тут в розыске ещё птенец желторотый пока и не знаешь, что неписанная функция инспектора розыска — это разгребать завалы, а не нагребать на себя. Это только обэхээсники могут себе такое позволить — к себе грести. Наша задача, повторяю — от себя, и как можно дальше. Ничего, послужишь — поймешь.

Расстались мы совсем не по-дружески.