Убить бога

Часть первая

Человек, преследующий скальп лица, который, как бумажку, гоняет ветер, представляет жутковатое зрелище.

На планете Радость Данте это привлекло внимание лишь некоторых прохожих. Причем любопытство скорее было вызвано тем, что этим занимался землянин, который сам по себе был здесь любопытным зрелищем.

Джон Кэрмоди бежал по длинной прямой улице мимо громадных башен, сложенных из гигантских гранитных блоков. Из темноты ниш на него взирали каменные изваяния каких-то монстров, с балконов и галерей его благословляли статуи богов и богинь.

Человек небольшого роста, казавшийся еще ниже на фоне циклопических стен, как безумный преследовал порхающую прозрачную пленку, гонимую сильным ветром. Казалось, она гримасничает, показывая то отверстия для глаз, то отверстия для ушей, то ухмыляющийся рот. На лоб спадала прядь длинных светлых волос.

Джон прибавил скорость: цель была близка. Но упрямая кожа не давалась, очередной порыв ветра подхватил ее и рванул ввысь.

Кэрмоди выругался и прыгнул, его пальцы коснулись кожи. Но она была неуловима. Выскользнув в последний момент, взлетела еще выше и повисла на балконе на высоте 10 футов от земли. Прямо возле ног каменного изваяния бога Иесса.

Тяжело дыша, растирая больной бок, Джон Кэрмоди привалился к основанию ближайшей колонны. Когда-то он был в лучшей форме и даже имел звание чемпиона Федерации по боксу в среднем весе, но с тех пор его аппетит увеличился и, соответственно, выросло брюшко и второй подбородок. Однако это его волновало мало. У него была грива иссиня-черных волос, жестких и прямых, напоминающих перья ворона, торчащих в разные стороны на голове формы редьки. Под куполообразным высоким лбом прятались острые черные глаза, левый был чуть-чуть прищурен, что придавало Джону слегка глуповато-хитроватый вид. Нос был длинным и тонким, узкие губы едва прикрывали редкие, но острые зубы. Он посмотрел наверх и понял, что по стене ему явно не взобраться. Войти в дом тоже не удалось: окна были закрыты железными ставнями, железная дверь оказалась заперта. Над дверной ручкой красовалась табличка с надписью на местном языке: Мы спим.

Кэрмоди пожал плечами и улыбнулся. Его мягкая улыбка разительно контрастировала с тем сумасшествием, что только что владело им при попытке завладеть скальпом. Он повернулся и пошел прочь. Ветер взвыл и с новой силой ударил ему в лицо. Кэрмоди согнулся и поспешил к стоящей на углу телефонной будке. Будка была огромна, как и все на этой планете, и могла вместить человек двадцать. Немного помедлив, Кэрмоди вошел внутрь, подошел к одному из шести аппаратов и взял трубку. Однако не стал садиться на каменную скамью, а, нервно переминаясь с ноги на ногу, сразу начал набирать номер, изредка кося взглядом в сторону входа.

Трубку, как обычно, сняла миссис Кри.

– Здравствуй, прелесть моя, – хрипловатым голосом проговорил Кэрмоди, – я хотел бы поговорить с отцом Скелдером или отцом Раллуксом.

Миссис Кри хихикнула по своему обыкновению и ответила:

– Отец Скелдер как раз здесь. Подожди секунду.

Наступила пауза, и затем отозвался мужской голос:

– Кэрмоди? В чем дело?

– Ничего особенного, – сказал Кэрмоди – я думаю...

Он замолчал, ожидая комментариев, и улыбнулся, подумав, что Скелдер нетерпеливо ожидает продолжения, не в состоянии что-либо сказать в присутствии миссис Кри.

Он представил себе длинную физиономию монаха, изборожденную резкими морщинами, высокие скулы, впалые щеки, огромную лысину, тонкие злые губы, способные сжиматься до состояния узкой щели.

– Слушай, Скелдер, у меня есть кое-что новенькое. Может, это важно, может – нет, но во всяком случае это выглядит весьма странно.

Он замолчал, зная, что монах прямо исходит слюной от нетерпения, борясь между попытками сохранить невозмутимость и желанием рявкнуть на Кэрмоди, чтобы тот выкладывал все и поскорей. Но спорить все же пришлось – слишком велики были ставки.

– Ну так в чем же дело? Ты не можешь говорить по телефону?

– Могу. Но может это тебя не заинтересует. Скажи, пять минут назад с тобой или с окружающими не произошло ничего странного?

Наступила очередная пауза, затем Скелдер сдавленно прошептал:

– Да. Солнце как-то мигнуло и изменило цвет. У меня закружилась голова, появился жар. То же самое случилось с миссис Кри и отцом Раллуксом.

Кэрмоди помолчал, ожидая продолжения:

– И это все? И больше ничего?

– Нет. А в чем, собственно, дело?

Кэрмоди рассказал ему о скальпе лица, внезапно возникшем в воздухе перед ним.

– Ну как? Что ты думаешь по этому поводу?

– Нет. Кроме ухудшения самочувствия ничего не было.

Кэрмоди уловил фальшь в голосе монаха. Ну ладно, потом он выяснит, в чем дело. А пока...

Внезапно Скелдер заговорил вновь, из голоса исчезло напряжение, наверное, миссис Кри покинула комнату.

– Что же ты действительно хотел мне сказать?

– Хотел сравнить наши впечатления, и кроме того, я хотел рассказать тебе, что я видел в замке Бунт.

– Ты долго отсутствовал, – прервал его Скелдер. – Когда ты не пришел к ночи, я решил, что с тобой что-то случилось.

– Ты не звонил в полицию?

– Нет, конечно, нет, – проскрипел монах, – ты думаешь, коль я священник, то непременно и дурак? Потом, не настолько ты важная птица, чтобы беспокоиться о тебе.

Кэрмоди ухмыльнулся:

– Люби ближнего, как брата своего. Ну-ну. Правда, мне тоже не очень часто приходилось заботиться о ком-либо. Я просто опоздал – причем, всего на 24 часа, – пришлось принять участие в большом шествии и торжественной церемонии. – Он рассмеялся. – Это просто наслаждение – местная религия.

Тон Скелдера похолодел.

– Ты принял участие в языческой оргии?

Кэрмоди опять ухмыльнулся:

– Конечно. Совсем как в Риме, но не так сексуально. Много времени занимают довольно скучные ритуалы. Только ближе к ночи жрицы дали сигнал к началу оргии.

– И ты принял участие?

– Разумеется. С самой высшей жрицей. Эти люди не разделяют твоего отношения к сексу, Скелдер. Они не считают его грязным и постыдным грехом. Напротив, он для них – благословение и дар божества. То, что ты считаешь оскорблением и развратом, для них – чистота и благородство. Правда, я думаю, что ошибаетесь и вы и они: секс – это то, что дает тебе преимущество и власть над другим. Все же их отношение к этому вопросу приятней, чем твое.

Скелдер сразу разозлился, его голос напомнил Джону учителя, отчитывающего нерадивого ученика.

– Ты не понимаешь наши догматы. Секс сам по себе не грех и не грязь. Он создан господом для того, чтобы живые существа смогли продолжить свой род. Секс у животных также невинен и безгрешен, как утоление жажды. Мужья и жены с помощью этой данной богом силы могут слиться в одном сладостном и священном объятии, могут достичь божественного откровения, экстаза, какой, вероятно, достигает человек, находясь в...

– О, господи, – взревел Кэрмоди, – не надо, не надо! Интересно, за кого принимают тебя твои прихожане, когда ты влезаешь на кафедру и несешь эту несусветную чушь? Боже, или кто там есть, помоги им!

– Во всяком случае, я согласен с догматами церкви. Мне понятно, что, хотя секс дозволяется в рамках брака, ты и сам считаешь его грехом. Он отвратителен, и чем скорее ты примешь душ после того, как совершишь этот грех, тем лучше.

– Однако в этой религиозно-сексуальной лихорадке аборигены выражают любовь и признательность к создательнице, давшей им радость жизни. Обычно они ведут себя вполне прилично...

– Кэрмоди, я не нуждаюсь в твоих лекциях! Я антрополог и великолепно изучил развратные обычаи этого народа и ...

– Тогда почему же ты не изучаешь их на практике? – спросил Джон, похихикивая. – Это твой долг антрополога. Почему ты посылаешь меня? Ты боишься оскверниться? Или ты боишься, что тебя соблазнят и обратят в их веру?

– Давай оставим этот спор, – переходя на бесстрастный тон, сказал Скелдер. – Я не желаю слушать отвратительные подробности твоего грехопадения. Я только хочу знать, обнаружил ли ты что-либо полезное для нашей миссии?

Кэрмоди нахмурился, услышав слово миссия:

– Конечно, дружище. Жрица утверждает, что богиня является как некая сила в телах поклоняющихся ей людей. Но все, с кем я беседовал, уверяют, что сын богини Иесс существует во плоти. Его многие видели и даже говорили с ним. Он был в городе во время Сна. Говорят, что он пришел сюда потому что он был здесь рожден, вырос, умер и вновь возродился.

– Я это знаю, – с отчаянием произнес монах. – Посмотрим, что скажет этот самозванец, когда предстанет перед нами. Отец Раллукс уже налаживает аппаратуру для записи его еретических измышлений.

– О'кей, – безучастно сказал Кэрмоди. – Я буду дома через полчасика, если по пути, конечно, не попадется смазливая девчонка. Но сейчас это маловероятно. Город как вымер.

Он повесил трубку и усмехнулся, представив гримасу отвращения на лице монаха. Теперь он, вероятно, стоит и, закрыв глаза, беззвучно читает молитву о спасении души Джона Кэрмоди, погрязшего в грехе, имя которому разврат. Затем непременно пойдет поделиться услышанным к отцу Раллуксу. Раллукс, одетый в синюю рясу ордена Святого Джайруса, покуривая трубку и возясь с аппаратурой, спокойно, без комментариев выслушает коллегу и бесстрастно отметит в очередной раз, что, мол, зря связались с этим Кэрмоди. Но, увы, они тут бессильны: ни заменить Кэрмоди на этой планете, ни изменить его характер они не могут. Так что придется работать с тем, кто есть.

Кэрмоди был уверен на сто процентов, что Скелдер не любит своего коллегу почти так же, как и его, Кэрмоди. Раллукс принадлежал к Ордену, весьма подозрительному в глазах святоши и консерватора Скелдера. Более того, Раллукс не скрывал, что он сторонник теории эволюции, которая родилась внутри Церкви. Последователи этой теории боролись за ее приоритет – и это течение было теперь настолько сильным, что уже не было сомнений,что грядет Новая Великая Ересь. Многие полагали, что возможен даже раскол Церкви. Хотя оба монаха старались сохранять ровные нейтральные отношения, но однажды Скелдер сорвался. Это случилось в ходе обсуждения обета безбрачия, даваемого священниками Церкви, хотя этот вопрос носил скорее характер дисциплины, нежели догмата.

Вспомнив красное разъяренное лицо Скелдера и слюни, которые разлетались из его орущего рта, Кэрмоди рассмеялся. Он и сам внес вклад в ярость монаха, раззадоривая его словесными булавками, в тайне удивляясь, как могут люди серьезно спорить о таких пустяках. По мнению Кэрмоди, только круглый идиот не видит, что жизнь отдельного человека – это глупая шутка, и единственный способ не стать самому дураком – это посмеяться вместе с шутником.

Странно, несмотря на то, что все трое ненавидели друг друга, судьба соединила именно их для выполнения одной задачи.

– Преступление порой соединяет самых разных людей, – сказал Кэрмоди однажды Скелдеру, пытаясь притушить ту ненависть, которая постоянно тлела в монахе. Но фраза не возымела своего действия. Скелдер ответствовал ледяным тоном, что церковь работает с тем материалом, что находится под руками. Ну хотя бы с ним, с Кэрмоди. И потом, разве отвратить людей от фальшивой религии – преступление?

– Послушай, Скелдер, – сказал тогда Кэрмоди, – ты и Раллукс посланы антропологической Федерацией и Церковью для изучения так называемой Ночи Света на планете Радость Данте и, если получится, побеседовать с живым богом Иессом, доказать его лживость. Но вы хотите сделать нечто большее: схватить его, сделать ему инъекцию наркотика и заставить публично покаяться, признать, что религия аборигенов – обман. И вы думаете, что здесь нет состава преступления?

На это Скелдер ответил, что готов нести любое наказание, но не упустит возможности уничтожить фальшивую религию. Культ Иесса уже распространяется на другие миры. Он стал пародией на обряды Церкви, кроме того, эти жуткие оргии... Многие планеты уже отказались от Церкви. Пример тому мир звезды Комеони. Сам епископ и его сорокатысячная паства стали ренегатами и...

Вспомнив эту беседу, Кэрмоди рассмеялся опять. Он подумал, что бы сказал Скелдер, если бы знал, что его слова уничтожить религию Кэрмоди понимает в буквальном смысле. У него свои соображения на это счет. Он нащупал в правом кармане тяжелый и прохладный Магнум-мини, пистолет калибра 0.3, способный выпустить сто смертоносных разрывных пчелок без перезарядки. И если Иесс действительно существует, тело его будет напоминать решето, а кровь будет хлестать, как из дырявой бочки.

Кэрмоди очень хотелось увидеть сие зрелище. Если бы он увидел это, он перестал бы верить во что-либо раз и навсегда. Перестал бы? А если придется поверить? Ну и что? Что изменится? Произойдет чудо? А какое это имеет отношение к Джону Кэрмоди? Он существует вне всяческих чудес, и если погибнет, то уж, явно, не воскреснет. А поэтому он всегда старается взять максимум из того, что может предложить эта крохотная Вселенная.

Немного жратвы, немного хорошей выпивки, чтобы быть слегка навеселе и испытывать удовольствие, наблюдая страдания других, их суету, заботы, которых они могли бы легко избегнуть, если бы немного поработали мозгами. Насмехаться над ними – громаднейшее удовольствие, ибо только смехом можно заявить свету, что ты ничего не боишься и ни о чем не сожалеешь. Это была не поза, это – жизненное кредо Джона Кэрмоди, а на остальное – наплевать!

В момент саркастических размышлений Джон услышал, что его кто-то окликнул.

– Привет, Тэнди! – крикнул на местном наречии Кэрмоди. – А я думал, ты отправился спать.

Тэнди предложил ему сигарету, прикурил сам и, выпустив дым из ноздрей, сказал:

– Мне нужно закончить одно очень важное дело. Для этого нужно некоторое время, а затем – спать.

– Странно, – Кэрмоди сморщил лоб, мысленно отметив, что Тэнди явно что-то скрывает. – Я всегда считал, что вы, жители планеты, думаете обычно о высших материях, о природе вселенной, о самоусовершенствовании духа, но никак не об этих грязных деньгах.

Тэнди рассмеялся:

– Мы не отличаемся от других рас. У нас есть свои святые, свои грешники и обыватели. Но, однако, в Галактике о нас думают что угодно. Одни считают нас народом аскетов, святош, другие, напротив, – развратными фанатиками, внушающими отвращение так называемым цивилизованным мирам. О нас рассказывают всякие небылицы, особенно о Ночи Света. Когда мы гостим на других планетах, к нам относятся как к уникумам. А я думаю, что каждая раса уникальна по-своему.

Кэрмоди не стал спрашивать, какое же важное дело помешало Тэнди сразу лечь спать. По местным обычаям это было невежливо. Он посмотрел на него поверх тлеющего кончика сигареты. Тэнди был ростом в шесть футов и довольно красив, на вкус местных красавиц. Как и большинство других разумных существ в Галактике, он был гуманоидом. И только подойдя ближе, можно было увидеть, что это не человек. По его лицу, волосам, напоминающим перья, по голубым ногтям и зубам сразу становилось ясно, что это житель мира Радости Данте, или Кэриен, как называли его аборигены.

Голову Тэнди украшал остроконечный серый колпак, кокетливо сдвинутый на бок. Прическа тоже была необычна: короткая стрижка, только над остроконечными волчьими бровями вились длинные голубые пряди. Его тело охватывал роскошный легкомысленный воротник из белого кружева, зато ярко-фиолетовый смокинг был очень строгого покроя. Широкий бархатный пояс серого цвета ловко стягивал талию. В общем и целом он производил впечатление денди, естественно, в туземном варианте.

Честно говоря, Кэрмоди относился к нему с подозрением: уж больно Тэнди смахивал на полицейского агента. С того самого дня, как Кэрмоди появился в этих местах, Тэнди не оставлял его своим вниманием. Нет, дело, видно, не в этом, – решил Джон, – даже полиция должна спать.

Тэнди улыбнулся, обнажив полный набор ровных голубых зубов:

– Послушай, Джонни, я видел, как ты что-то упорно отлавливал на дороге. Кожу лица, не так ли? И, наверное, человека, а не кэриена? Ведь именно человеческое лицо ты себе представил?

Кэрмоди растерялся, но не подал виду:

– Представил? Что ты этим хочешь сказать?

– Именно представил. Ты же сам видел, как она возникла из ничего перед тобой в воздухе.

– Бред! Этого не может быть!

– И тем не менее это так. Иногда это случается. Хотя обычно представляемое воплощается в том, кто представляет. Но твоя фантазия, вероятно, настолько сильна, что ты оказался способен породить объекты вне себя. И это тебя, видимо, сильно беспокоит.

– У меня нет проблем, которые я бы не мог разрешить сам, – деланно ухмыльнулся Кэрмоди. Сигарета его, как шпага, перекатывалась из одного угла рта в другой.

Тэнди пожал плечами:

– Дело твое, но мой тебе совет: садись-ка на корабль – последний, кстати, стартует часа через четыре – и улетай с этой планеты. Идет время Сна... мало ли что может с тобой случиться.

Кэрмоди чуть не рассмеялся, прикидывая про себя все варианты, и решил, что стоит докопаться до сути, а удрать он успеет.

– Ты хочешь, чтобы я поверил в невозможное? Конечно, на вашей планете происходит много странного, но то, что я видел, это...

– Я знаю вас, землян, – прервал его Тэнди. – Вам все это кажется волшебной сказкой или кошмаром. Нет, мы, кэриены, не знаем, что такое кошмар...

– Ну конечно, – съехидничал Джон, – кошмары у вас строго дозированы, один раз в семь лет, и большинство из вас успешно спасаются, погружаясь в Сон. Мы же, земляне, пялим на них глаза еженощно во сне обычном.

Он поморгал глазами, улыбнулся своей холодной улыбкой и добавил:

– Но я не такой, как все земляне. Я не вижу снов и, естественно, кошмаров.

– Я понимаю, – ответил Тэнди бесстрастно, без всякой злости, – вероятнее всего, ты отличаешься от всех землян полным отсутствием совести. Ведь земляне, если, конечно, у меня точная информация, страдают душевно, если им случается прикончить свою жену.

Кэрмоди поскучнел. Конечно, Тэнди известно, почему ему пришлось бежать на Кэриен. Убийство жены не шутка, а с этой планеты выдачи нет. Но загадкой оставалось, почему Тэнди так спокоен и не старается проявить свое отвращение к убийце.

– Я возвращаюсь к мамаше Кри. Пойдешь со мною, Тэнди? – не желая продолжать скользкий разговор, спросил Джон.

– А почему нет. Сегодня она устраивает Последний Ужин перед погружением в Сон.

Они молча шли по улице, ветер уже стих, небо слегка посветлело. Вокруг возвышались циклопические, богато украшенные резьбой и статуями здания, построенные навечно и способные выдержать любые катаклизмы, огонь, бурю, пока их обитатели спят. Кое-где встречались редкие прохожие, спешившие закончить неотложные дела, прежде чем погрузиться в сон. Толпы, которые еще вчера кишели здесь, исчезли, и с ними исчезли шум, суета, ощущение жизни.

Кэрмоди смотрел на молодую женщину, пересекавшую улицу, и думал, что если ее лицо закрыть чадрой, то ее ни за что не отличишь от земной. Те же длинные стройные ноги, широкие бедра соблазнительной округлости, тонкая талия, высокая грудь...

Внезапно свет мигнул. Он посмотрел на звезду. До этого ослепительно белая, она превратилась в бледнофиолетовый диск с темнокрасной окантовкой.

Джон ощутил головокружение, жар, застучало в висках, в глазах потемнело. Затем, так же быстро, как и пришло, головокружение пропало, слабость исчезла, а звезда опять стала ослепительно белой.

– Что же это? – спросил он хриплым голосом.

Теперь он вспомнил, что подобное явление произошло час назад. Тогда звезда так же изменила цвет. На фиолетовый или голубой? И тогда ему так же стало жарко и шла кругом голова. Но тогда все произошло мгновенно, как вспышка. Воздух в трех футах перед ним вдруг сгустился, стал ярким как зеркало. И в этом зеркале появилось лицо, нет, не лицо, а его кожа, тонкая пленка, которую тотчас подхватил ветер.

Кэрмоди вздрогнул. Снова поднялся ветер, ему стало холодно. И вдруг он вскрикнул: в десяти фунтах, гонимый по улице ветром, катился свернутый клубком кусок кожи. Джон сделал шаг вперед, готовясь броситься за ним. Затем остановился, покачал головой, потер в замешательстве кончик длинного носа и усмехнулся.

– Они не зацепят Джона Кэрмоди, – громко сказал он. – Пусть эта шкура, или что это там такое, катится к тому, кому принадлежит.

Он сунул в зубы сигарету и оглянулся на Тэнди. Тот стоял посреди улицы, склонившись над девушкой. Она лежала на спине. Ноги и руки свело судорогой, остекленевшие глаза были широко раскрыты, изо рта толчками вытекала окрашенная кровью пена.

Кэрмоди подбежал, взглянул и сказал:

– Ага, конвульсии. Все хорошо, теперь надо разжать ей челюсти, чтобы она не откусила себе язык. Тебя учили медицине?

– Нет, – ответил Тэнди, стараясь, чтобы платок, всунутый в рот девушке, не придушил ее. – Но моя профессия требует знания правил оказания первой помощи. Бедняжка, ей нужно было уснуть еще вчера. Но я полагаю, что она не знала, что это так на нее подействует. А может знала и искала шанс излечиться.

– Что ты имеешь в виду?

Тэнди показал на светило:

– Когда оно меняет цвет, в магнитном поле мозга начинается целая буря. И вот тогда проявляется скрытая ранее тенденция к эпилепсии. Так происходит, если не лечь спать. Зачастую люди погибают, но тот, кто не погиб, излечится.

Кэрмоди с недоверием посмотрел на звезду:

– Вспышка на ней, в миллионах миль отсюда, может вызывать такие вещи?

Тэнди пожал плечами и встал. Девушка уже мирно спала.

– А почему нет? Мне говорили, что и на Земле ощущается влияние солнечных бурь. У вас, как и у нас, уже созданы карты климатических, психологических, деловых, политических и прочих циклов, которые определяются изменениями на поверхности Солнца. Их можно предсказать даже на столетие вперед. Чему же удивляться, у нас происходит то же, только с большей силой.

Джон даже растерялся, но затем быстро оправился:

– А как объяснить тогда физические проекции мысли?

– Мне бы хотелось это знать, – ответил Тэнди.

– Наши астрономы изучают это явление уже тысячи лет. И ваши ученые основали базу на одном из астероидов для изучения этого феномена. Но им пришлось ее покинуть в первый же цикл Сна. Это явление не поддается изучению: обычно исследователи во время Сна слишком заняты борьбой со своим физическим состоянием. И им не до изучения чего-либо.

– А приборы? Они ведь не подвержены действию вспышек?

Тэнди обнажил в улыбке голубые зубы:

– Разве? Они регистрируют такие дикие вспышки волн, будто сами страдают эпилепсией. Может быть эти записи и имеют какую-либо ценность, но их значение до сих пор тайна.

Он помолчал, а затем продолжил:

– Хотя есть трое, кто мог бы все разъяснить. Но они не хотят.

Он вытянул руку:

– Вот эти.

Кэрмоди проследил взглядом направление, куда указывала рука Тэнди. В конце улицы находилась группа статуй из светлой бронзы: Богиня Бунт, защищала своего сына Иесса от второго сына, его брата-близнеца бога зла Алгули. Он был выполнен в виде отвратительного дракона.

– Они?...

– Да, они.

Кэрмоди усмехнулся:

– Ну уж не думал, что такой интеллигентный человек, как ты, способен исповедовать такую примитивную философию.

– Интеллигентность не имеет отношения к религии, – отпарировал Тэнди. Он опять склонился над девушкой, поднял ее веко, пощупал пульс. Одной рукой он снял колпак, другой описал круг.

– Она мертва.

Им пришлось задержаться еще на пятнадцать минут. Тэнди позвонил в госпиталь, и вскоре прибыл длинный локомобиль красного цвета. Водитель спрыгнул с высокого сиденья и сказал:

– Вам повезло. Это наш последний вызов. Через час мы ляжем спать.

Спустя три минуты красная машина рванула с места.

Потом, когда они уже шли по улице, Джон спросил:

– А кто выполняет обязанности пожарных, полицейских и врачей во время Сна?

– Нашим зданиям пожары не страшны. А что касается полиции, то во время Сна у нас нет Закона. Во всяком случае, в вашем понимании.

– А как насчет полицейского, который хочет излечиться?

– Я сказал, что закон на это время отменяется.

Вскоре они покинули деловой центр и оказались в жилом квартале. Дома здесь не стояли в ряд, впритык друг к другу, а были отделены один от другого зелеными насаждениями. Простора было больше, но чувство массивности и вечности, застывшее в камне стен, все еще оставалось. Здания были сработаны из огромных гранитных блоков, двери и окна защищались металлическими решетками. Даже собачьи будки были сделаны так, что могли выдержать атомную бомбардировку. Вид будок сразу напомнил Кэрмоди, что животная жизнь тоже застыла. Птицы, которых еще вчера было немало, теперь исчезли. Собаки и кошки, в изобилии прогуливавшиеся по улицам, тоже пропали. Даже цикады замолкли. Все спали.

Они остановились перед домом, принадлежавшим женщине, которую Кэрмоди называл мамаша Кри. Именно здесь правительство Кэриена организовало пансион для инопланетных гостей. Это был четырехэтажный кольцевой дом из мрамора и гранита, окруженный садом.

Длинная извилистая аллея вела к входу. На полпути Тэнди остановился возле одного из деревьев.

– Какое оно странное, – сказал Кэрмоди, – напоминает человека.

Дерево действительно было странным: ствол снизу был раздвоен и срастался на уровне пояса, два толстых сука напоминали руки, расставленные как бы в жесте удивления.

– Если бы я шел здесь ночью, я бы решил, что кто-то вышел прогуляться.

– Ты почти угадал, – отозвался Тэнди. – Пощупай кору. Настоящая, да? Но это только на первый взгляд. А под микроскопом ее клеточная структура выглядит довольно любопытно. В ней переплелись признаки клеточного строения человека и растения. Как ты думаешь, почему?

Он помолчал, загадочно улыбаясь. А затем сам ответил:

– Это муж миссис Кри.

Кэрмоди холодно переспросил:

– Да?

Затем рассмеялся:

– Он что, вел малоподвижный образ жизни и в конце концов одеревенел?

Тэнди поднял брови:

– Точно. В период своей человеческой жизни он предпочитал сидеть, смотреть на птиц, читать философские сочинения... Был молчалив, избегал шумного общества, презирал труд. Миссис Кри зарабатывала на жизнь, сдавая дом. Она сделала жизнь мужа несчастной, непрерывно его тормоша и попрекая бездействием, но так и не смогла сдвинуть его с места. Наконец, желая избавиться от нее, он стал бодрствовать во время Сна. И это произошло. Многие говорят, что ему не повезло. Но я так не думаю. Он получил то, к чему стремился – вечное спокойствие.

Тэнди рассмеялся.

– На планете Радость Данте каждый может получить то, что хочет. Вот почему сюда ограничен въезд гражданам Галактической Федерации. Очень опасно, когда подсознательные желания каждого исполняются полностью и буквально.

Кэрмоди почти ничего не понял, но решил слукавить.

– Ты что, решил меня напугать так, чтобы я улетел или погрузился в Сон? Ничего не получится. Напугать меня трудно.

Внезапно улыбка его погасла. Он застыл, глядя перед собой. Силы оставили его, тело было охвачено жаром. В трех футах перед ним воздух завибрировал, превратился в зеркало, и из него материализовалась кожа лица.

– Мэри!

Он мог бы дотронуться до кожи, лежащей на обочине аллеи, но это уже было выше его сил. И только желание показать бесстрашие заставило его нагнуться и поднять это.

– Настоящая? – спросил Тэнди.

Откуда-то из глубин естества Кэрмоди взял силы, чтобы изобразить смех.

– На ощупь совсем как у нее. Гладкая, почти атлас. У нее была самая совершенная фигура в мире.

Он нахмурился:

– Пока не начался разлад...

Кисть его разжалась, и кожа упала на землю.

– Пустая, совсем как она. Ничего в голове, ни капли мозга.

– Ты очень холоден, – сказал Тэнди, – или туп. Мы еще это выясним.

Он поднял кожу и расправил ее на ветерке.

Кэрмоди увидел, что здесь не только лицо, но и передняя часть шеи и плечей. Длинные светлые волосы струились паутиной по ветру, под черными ресницами уже был виден белок глаз.

– Ты чем-то озабочен? – спросил Тэнди.

– Я? Я тут ни при чем. Я даже не знаю, как это происходит.

Тэнди притронулся к его голове и левой стороне груди:

– Они знают.

Он сложил кожу и спрятал ее в свой мешочек на поясе.

– Пепел к пеплу, – заметил Джон.

– Посмотрим, – ответил Тэнди.

К этому времени на небе появились облака. Одно из них закрыло звезду. Свет, отфильтрованный облаком, делал все серым, призрачным. Внутри дома этот эффект выглядел еще более зловещим. Когда они вошли в столовую, их встретила целая группа привидений. Мамаша Кри, пилот с Веги по имени Аре и два землянина. Все сидели за круглым столом в большой комнате, освещенной лишь семью свечами. Позади хозяйки виднелся каменный алтарь с изваянием богини, держащей на руках близнецов. Иесс спокойно сосал правую грудь, а Алгули впился зубами и когтями в левую. Богиня взирала на них со счастливой материнской улыбкой. В центре стола, возвышаясь над канделябрами, блюдами и кубками, стояли символы богини Бунт: рог изобилия, горящий меч и руль.

Мамаша Кри, низенькая, круглая, с огромным бюстом, заулыбалась им навстречу. Ее голубые зубы в этом полумраке казались черничными.

– Здравствуйте, джентльмены. Вы как раз поспели к последнему Ужину.

– Последний Ужин? – спросил Кэрмоди, направляясь в ванную. – Ха! Я буду играть роль своего тезки доброго старого Джона, апостола Иоанна. А кто у нас Иуда?

Он услышал негодующее фырканье Скелдера и тихий голос Раллукса:

– В каждом из нас сидит маленький Иуда.

Кэрмоди не мог удержаться, чтобы не уточнить:

– Ну тогда все зависит от процентного содержания, – и затем ушел, весело хохоча. Когда он вернулся и сел за стол, то с улыбкой взглянул на вытянутое лицо Скелдера.

– Передай соль, пожалуйста, – попросил он. – Да не рассыпь.

И тут же захохотал, когда Скелдер все же рассыпал ее:

– А вот и Иуда!

Лицо монаха вспыхнуло, и он рявкнул:

– С таким поведением, мистер Кэрмоди, я очень сомневаюсь, что ты переживешь эту Ночь.

– Побеспокойтесь о себе, – ответил Кэрмоди. – А я намереваюсь подыскать себе хорошенькую девочку и полностью сосредоточиться на ней. Я даже не замечу, как пролетят эти семь дней. Советую то же сделать и тебе, приор.

Скелдер поджал и без того узкие губы. Его физиономия была прямо-таки создана, чтобы выражать негодование – многочисленные морщины на лбу и щеках, костлявые челюсти, длинный мясистый нос олицетворяли сейчас грозного судию. На нем как бы отпечатались пальцы Создателя, слепившего это лицо и, не разгладив, бросившего в печь для обжига.

Сейчас оно покраснело, проявляя признаки человеческого естества. Светлые серо-голубые глаза горели огнем из-под золотистых бровей.

И тут заговорил отец Раллукс, и голос его прозвучал, как холодный душ.

– Гнев не относится к числу наших добродетелей.

Страшным человеком был этот священник. Нос-пуговка, широкие пухлые губы, большие уши, рыжая шевелюра – эдакий добродушный ирландец. Однако, из широких плеч вырастала толстая, перевитая мышцами шея, а могучие руки заканчивались сильными цепкими кистями. Из-под длинных женских ресниц честно и открыто на собеседников смотрели большие влажные глаза, но при этом по их спинам бегали мурашки и возникало ощущение опасности.

Кэрмоди всегда удивлялся, как этот монах стал партнером Скелдера. Он не пользовался такой известностью, как последний, но имел известный авторитет среди антропологов. В их предприятии они выполняли разные функции и старшим считался Скелдер. Тощий монах был главой консервативной фракции в Церкви, которая пыталась реформировать мораль во всей Вселенной. Его аскетическая фигура появлялась на всех планетах, где существовала хотя бы одна секта. Громовым голосом он обличал нудизм на пляжах, супружескую неверность, сексуальные извращения и все прочее, что ранее осуждалось Западным Земным Обществом, и к чему теперь Церковь относилась вполне терпимо и даже разрешала, если это не противоречило социальным устоям на данной планете. Скелдер использовал весь авторитет Церкви, чтобы вернуть мир к прежним стандартам, а когда либералы обвиняли его в консерватизме и викторианстве, он с радостью принимал эти обвинения и заявлял, что хотел бы вернуть старые добрые времена. Все это объясняло тот яростный взгляд, который он метнул в сторону Раллукса.

– Господь становился гневен, когда к тому вынуждали обстоятельства. Вспомни менял во Христе и фиговое дерево!

Он вытянул длинный палец в сторону оппонента:

– Заблуждаются те, кто считает его только мягким Иисусом! Достаточно прочесть Евангелие, чтобы убедиться, что он был жесток во многих случаях, что...

– О боже, я голоден, – сказал Кэрмоди.

Он действительно был голоден, будто не ел целую неделю.

– В течение семи следующих дней вы будете есть страшно много. Энергия будет расходоваться быстрей, чем возобновляться, – заметил Тэнди.

Мамаша Кри вышла и вернулась с блюдом кексов.

– Здесь семь штук, джентльмены. Каждый из них олицетворяет одного из семи отцов Иесса. Такие кексы у нас всегда выпекаются к праздникам, а Последний Ужин перед Сном тоже праздник. Я думаю, джентльмены, вы их отведаете. Кусочек кекса и глоток вина символизируют не только то, что вы вкушаете кровь и плоть Иесса, но и то, что вы получаете возможность и способность создать собственного бога, как сделали эти семеро.

– Раллукс и я не можем совершить святотатства, – ответил Скелдер.

Миссис Кри была разочарована, но лицо ее тут же просветлело, когда Аре, Кэрмоди и Тэнди заявили, что они отведают угощения. Кэрмоди при этом решил, что симпатией и поддержкой миссис Кри стоит заручиться на будущее.

– Я думаю, – сказала женщина, – что вы, святые отцы, изменили бы свое мнение, если бы знали историю семерых.

– Я знаю ее, – опять ответил Скелдер. – Прежде чем направиться сюда, я изучал вашу религию. Насколько я помню, дело было так: вначале богиня Бунт путем непорочного зачатия родила сыновей-близнецов. Когда они выросли, один из них, злой, убил другого, разрезал на семь частей и закопал в разных местах, чтобы мать не смогла собрать части и воскресить сына. Злой сын, Алгули, как вы называете его, правил миром, и только материнское вмешательство не позволило ему уничтожить род людской. Но везде было зло. Люди погрязли в грехе. Но были и праведники, которые молили богиню вернуть к жизни Иесса. И открылось им, что если найдется на планете одновременно семь праведников, Иесс воскреснет. Многие ушли на поиски, но целых семь веков их не могли найти, а зла в мире становилось больше и больше.

Но вот однажды собрались вместе семь человек, семь праведных.

Бог зла Алгули, чтобы уничтожить их, погрузил в Сон всех, кроме самых закоренелых грешников. Но семеро успешно преодолели Сон и вошли в духовную и физическую близость с богиней, – лицо Скелдера при этих словах исказила брезгливая гримаса. – Каждый из них стал ее любовником, и все семь частей Иесса соединились, Алгули погиб, а семеро праведников превратились в малых богов и стали консортами Матери-Богини. Иесс вернул мир в лоно добра. С Алгули поступили так же, как до этого он поступил с Иессом: семь кусков его бренной плоти зарыты в разных местах. С тех пор добро парит над злом, но зла осталось еще много, и легенды утверждают, что если одновременно соберутся семь великих грешников, они могут во время Сна вернуть к жизни Алгули.

Скелдер замолчал, саркастически улыбнулся и сказал:

– Конечно, существуют разные версии мифа, но я рассказал самое существенное и общее для всех вариантов. Это обычная история борьбы добра и зла, которая встречается во всех религиях Галактики.

– Может, это и общая тема всех религий, – сказала мамаша Кри, – но остается фактом то, что семеро человек создали бога. Я знаю это, потому что видела его на улицах, касалась его одежды, была свидетелем того, как он творил чудеса, хотя ему и не очень нравится это занятие. И я знаю, что во время Сна грешники не раз пытались вернуть к жизни Алгули. Ибо тогда они будут править миром и все их желания будут исполнены.

– Уважаемая миссис Кри, я не собираюсь ругать твою религию, но откуда тебе известно, что тот, которого ты видела, действительно Иесс? – спросил Скелдер. – И как могут обычные люди сотворить бога из ничего?

– Я знаю, потому что я знаю, – произнесла женщина сакраментальную фразу религиозных фанатиков всех времен и народов.

Она коснулась своей необъятной груди:

– Что-то там говорит мне об этом.

Кэрмоди издевательски рассмеялся:

– Она побила тебя, монах. Твоим же оружием. Разве Церковь не пользуется такими же аргументами в спорах, когда ее загоняют в угол?

– Нет, – холодно ответил Скелдер, – это не так. Нам нет необходимости защищаться. Здание Церкви стоит твердо и на века, несмотря на все наскоки атеистов и удары властей. Церковь несокрушима, как ее учение. Она проповедует истину!

Кэрмоди фыркнул, но все же отказался от дальнейшего спора. Какая разница, что думает Скелдер и иже с ним? Кэрмоди желал действия, ему надоела бесцельная болтовня.

Миссис Кри поднялась из-за стола и отправилась мыть посуду. Джон встал и последовал за ней, высказав желание помочь на кухне. Мамаша Кри встретила эти поползновения благосклонно, правда она понимала, что Кэрмоди делает это не просто так, и все же это льстило ей.

Действительно, Джону необходима была информация и еще раз информация. Уже на кухне он атаковал мамашу Кри вопросами.

– Ну-ка, хозяюшка, расскажи мне правду. Ты действительно видела Иесса? Так же, как видишь меня?

Женщина передала ему тарелку:

– Возьми-ка вытри. Что касается Иесса, то я видела его гораздо чаще, чем тебя. Он даже один раз обедал здесь.

Кэрмоди с трудом проглотил сообщение о столь прозаическом контакте с божеством.

– Неужели? И после этого он ходил в уборную? – спросил он, считая это самым надежным способом отличить божество от простого смертного. – Можно предположить, что бог ест, но испражняется?.. Не очень-то это божественное деяние...

– Конечно, – сказала мамаша Кри. – Ты думаешь, что у бога Иесса кишки и желудок отличаются от твоих?

В это время на кухню вошел Скелдер, как бы для того, чтобы выпить воды, но на самом деле его мучило любопытство.

– Конечно, – сказал монах, – как и у всех людей. Скажи мне, мамаша Кри, давно ли ты видела Иесса?

– Когда я была еще ребенком, лет пятьдесят назад.

– И с тех пор он нисколько не постарел и выглядит таким же молодым? – саркастически ухмыльнулся Скелдер.

– О нет, теперь он старик и может вот-вот умереть.

Земляне удивленно переглянулись.

– Здесь что-то не так, – сказал монах, – по нашим понятиям, бог умереть не может.

Тэнди, который тоже зашел в кухню, услышал последние слова и вмешался:

– А разве ваш Христос не умер на кресте?

Скелдер закусил губу, затем улыбнулся.

– Я прошу простить меня. Должен признаться, что я поддался приступу гнева, и это затуманило мою память. Я забыл о различиях между божественной и человеческой сутями Иисуса. Я рассуждал как язычник, но забыл, что и языческие боги смертны. Может, у вас Иесс тоже имеет и божественную и человеческую природу. Этого я не знаю, до этих тонкостей я еще не добрался. Но я постараюсь понять ваши религиозные верования.

Он замолчал, сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду, и продолжал:

– Но все же я думаю, что между Христом и Иессом есть разница. Христос воскрес и был вознесен на небо, чтобы соединиться со своим Отцом. Более того, его смерть была необходима: он принял на себя грехи человеческие, страдал за них и этим спас людей.

– Если Иесс умрет, то он когда-нибудь возвратится вновь.

– Ты меня не понимаешь. Коренная разница в том, что...

– Значит, ваша религия истинная, а наша – нет?! – смеясь, перебил Тэнди. – Но кто может сказать: где правда, а где ложь? Где факт, где миф? Все, что влечет действие, – факт, но тогда, если миф вызывает действие, то и он – факт. Слова, которые произносятся здесь, умрут, вибрация воздуха, вызываемая ими, угаснет, но кто знает, умрет ли этот эффект, что возбудили они?

Внезапно в комнате потемнело, и каждый инстинктивно схватился за что-нибудь для поддержки: за спинку стула, за край стола... Кэрмоди ощутил волну тепла, прошедшую сквозь него, и увидел, что воздух стал сгущаться,превращаясь в стекловидную массу. И из этой зеркальной стены фонтаном ударила кровь,прямо ему в лицо. Она ослепила его и, наполнив рот солоноватым вкусом,потекла в горло.

Послышался крик, но это кричал не он, а кто-то рядом. Кэрмоди отшатнулся, выхватил из кармана платок, вытер лицо и увидел, что стекловидная туманность исчезла, исчез и фонтан крови. Но стол и участок пола возле него были заляпаны красным.

Тут не меньше десяти кварт, – прикинул он про себя. – Как раз столько должно было бы вылиться из человека, который весит сотню фунтов. Затем он увидел, как на полу у большой плиты борются мамаша Кри и Скелдер. Миссис Кри одолевала монаха, она была тяжелей и, вероятно, сильней его. С невиданной ранее агрессивностью женщина сдавливала горло священника, тот отчаянно защищался.

Кэрмоди захохотал, и звук его смеха разрушил сумасшествие, охватившее миссис Кри. Она замерла, как бы очнувшись, захлопала глазами, опустила руки и промолвила:

– Боже, что же я делаю?

– Ты хочешь лишить меня жизни! – прохрипел Скелдер, – Ты сошла с ума!

– О! – выдохнула она и, не обращаясь ни к кому в отдельности, пробормотала: – Это пришло раньше, чем я ожидала. Пойду-ка я спать. А то мне вдруг показалось, что я ненавижу вас за непочтительное отношение к Иессу. И тогда мне захотелось убивать. Конечно, я была раздражена несколько вашими словами,но не до такой же степени!

– Эге, – заметил Тэнди – да твой гнев, мамаша Кри, не столь безобиден, как ты думаешь. Он сидит в твоем подсознании, и сейчас ты не смогла удержать его.

Внезапно его очередная сентенция была прервана: мамаша Кри увидела, что Кэрмоди и половина кухни залиты кровью, и истерически взвизгнула.

– Закрой рот, – прорычал Джон и шлепнул ее по губам.

Она замолчала и, поморгав глазами, сказала дрожащим голосом:

– Сейчас я уберу все это. Я не хочу после Сна отскребать засохшую кровь. Ты не ранен, случайно?

Он не ответил, вышел из кухни, поднялся по лестнице в свою комнату. Сбросил окровавленную одежду и резко обернулся на скрип двери. На пороге стоял Раллукс.

– Я начинаю бояться, Кэрмоди. Если это будет происходить постоянно, то не уверен, что мы сумеем уцелеть.

– В чем дело? Ты действительно испугался? – спросил Кэрмоди, сдирая липкую майку и отправляясь под душ.

– Да. А ты?

– Я? Испугался? Нет, я никогда и ничего не боялся. Я просто не знаю, что такое чувствовать страх.

– Я сильно подозреваю, что ты не знаешь, что такое чувствовать вообще, – сказал Раллукс. – Я даже сомневаюсь, есть ли у тебя душа. Вернее, она, конечно, есть, но запрятана так глубоко, что никто, даже ты сам,не можешь ее увидеть. Вот это,пожалуй, страшнее всего!

Кэрмоди фыркнул и стал намыливать голову.

– Уважаемый падре, один врач говорил, что я конгениальный психопат, неспособный воспринимать принципы морали. Я рожден без понимания: где – грех, а где – добродетель. Вероятно, это болезнь мозга, у меня явно чего-то не хватает. Наверное, того, что делает человека человеком. Тот эскулап заявлял, что я из тех редких типов, перед которыми наука 2256 года от рождества Христова абсолютно беспомощна. Вот так-то.

Кэрмоди замолчал, вышел из-под душа, вытираясь мохнатым полотенцем. Затем он улыбнулся:

– Ты, конечно, понимаешь, что со всем этим я не мог согласиться. И я удрал от этой клистирной трубки, сбежал с Земли, улетел на край Галактики, самую далекую планету Федерации Спрингбод. Там я пребывал почти год, пока меня не откопал Располд, эта чертова космическая ищейка. Но я ушел от него и очутился здесь, на Радость Данте, планете, где не действуют законы Федерации. Но все же, не торчать же здесь вечность! Правда, здесь не так уж худо: еда, выпивка, женщины. Но я хочу показать Земле, что она всего лишь конюшня для глупых меринов. Я хочу вернуться назад и жить в свое удовольствие,не опасаясь ареста.

– Ты сошел с ума, тебя арестуют сразу же, как ты ступишь на трап корабля!

Кэрмоди рассмеялся:

– Ты так думаешь? А ты знаешь, что Бюро Расследования получает информацию от БУДИМа?

Раллукс кивнул.

– БУДИМ – это всего лишь чудовищная белковая память и, возможно, компьютер. В ячейках своей памяти он хранит информацию о некоем Джоне Кэрмоди. Он приказывает искать меня. Но если придет информация, что я умер? Тогда БУДИМ отменит все приказы и отправит информацию в архив. И тогда колонист с ... ну, скажем, с Чейденвулли, проводящий здесь отпуск, решает лететь на Землю, свою родную планету. Кто будет его беспокоить, даже если он как две капли воды похож на Джона Кэрмоди?

– Но это же абсурд! Во-первых, откуда БУДИМ получит необходимые доказательства твоей смерти? А во-вторых, когда ты приземлишься в земном порту,твои отпечатки пальцев, твой спектр излучения мозга – все будет занесено в картотеку.

Кэрмоди ухмыльнулся:

– Я не хочу тебе говорить, как будет устроено во-первых, а на счет во-вторых... ну и что же? Данные о каком-то колонисте, родившемся черт знает где, заносятся в картотеку первый раз... Кто их будет проверять? Я даже имя могу не менять.

– А если тебя узнают?

– В мире, где живет девять миллиардов людей? С такими шансами я не боюсь рискнуть.

– А если я расскажу о твоем плане властям?

– Разве мертвые говорят?

Раллукс побледнел, но сдержался. Его лицо выражало благочестие, большие сияющие глаза смотрели на Кэрмоди честно и открыто. Он робко произнес:

– Ты хочешь убить меня?

Кэрмоди скорчил гримасу:

– Нет, это не потребуется. Не думаешь же ты, что вы со Скелдером пройдете через Ночь и останетесь живыми и в здравом рассудке? Ты разве не видишь, что происходит только при слабых единичных вспышках? А ведь это только начало! Что же будет, когда начнется Ночь?

– Но что происходит с тобой? – белыми сухими губами спросил испуганный Раллукс.

Кэрмоди пожал плечами, пригладил мокрые волосы.

– Очевидно, мое подсознание проецирует части тела моей Мэри. Можно сказать, реконструирует преступление. Но как можно чисто субъективные представления преобразовать в объективную реальность, я не знаю. Тэнди говорит, что на этот счет существует несколько теорий, которые пытаются объяснить все это с точки зрения науки, без привлечения сверхеъстественных сил, так сказать. Ну да бог с ними. Я не переживал, когда резал тело Мэри на куски, не буду переживать и сейчас, когда эти куски будут возникать передо мной из воздуха. Я проплыву через океаны крови, но своего достигну.

Он помолчал, глядя на Раллукса сузившимися глазами, улыбнулся криво. Затем спросил:

– А что ты видишь во время вспышек?

Раллукс еще больше побледнел, осенил себя крестным знамением.

– Я не знаю, отчего я говорю тебе, но я скажу: я был в Аду.

– В Аду?

– Да, горел в Аду. Вместе с остальными грешниками. С девяносто девятью процентами тех, кто жил, живет или будет жить.

Пот струился по его лицу.

– И это не было иллюзией. Я ощущал боль. Свою и других.

Он замолк, а Кэрмоди, разглядывая его, склонил голову на плечо, подобно любопытной птице.

– Так вот что беспокоит тебя более всего.

– Может быть, может быть, – прошептал монах.

– Но как ты можешь думать об этом? Даже твоя Церковь отрицает адский огонь. Хотя по моему мнению, многих стоило бы хорошо поджарить. Я бы с удовольствием поработал кочегаром в Аду, вытапливая из людей жир эгоизма...

Раллукс с сарказмом спросил:

– Ты так ненавидишь эгоистов?

В ответ Кэрмоди в который раз ухмыльнулся и вышел за дверь.

Миссис Кри уже вымыла все и собиралась спать. Она объявила, что оставила для удобства гостей двери открытыми, и надеется, что когда проснется, то не найдет все грязным. Нужно вытирать ноги перед входом, выбрасывать окурки из пепельниц, мыть за собой посуду... Затем она расцеловала каждого из них и расплакалась, говоря сквозь слезы, что, наверное, видит их всех в последний раз, и просит прощения у мистера Скелдера за свой отвратительный поступок.

Старый монах был растроган и даже благословил ее.

Через пять минут она приняла снотворное и удалилась к себе.

Тэнди тоже стал прощаться:

– Если меня застанет Ночь в пути, до того как я доберусь домой, то мне волей-неволей придется бодрствовать. Так как не будет пути назад. Через семь дней я стану богом, или трупом, или монстром.

– А что вы делаете с монстрами? – спросил Кэрмоди.

– Ничего, если они безвредны, как муж мамаши Кри. В противном случае – уничтожаем.

Затем он пожелал всем удачной Ночи и подал руки по земному обычаю. С Джоном он прощался последним, долго держа его руку в своей и глядя прямо в глаза.

– Это твой последний шанс стать чем-нибудь. Если ночь не разморозит твою душу, если ты останешься айсбергом с ног до головы, каким и был, значит ты создан таким. Если в тебе осталась хоть искра, дай ей разогреться, даже если тебе будет очень больно. Бог Иесс однажды сказал:

Если ты получишь жизнь, однажды ты ее потеряешь.

В этом нет ничего особенного. Боги других рас, пророки всех рангов в разные времена говорили то же. Однако, это правда. Тысячу раз правда.

Когда Тэнди ушел, три землянина поднялись наверх и взяли с полки три шлема. Их венчали небольшие коробочки, из которых торчали довольно длинные антенны. Они одели шлемы и привели их в рабочее состояние.

Скелдер долго рассматривал себя в зеркале.

– Я уверен, что ученые мира Джунд не ошибались в своих расчетах. Они говорят, что этот прибор выполняет роль детектора электромагнитного излучения, он же вырабатывает противофазные волны, которые гасят мощность внешнего магнитного поля. Мы можем пройти через самую сильную магнитную бурю без всяких последствий для себя.

– Надеюсь, что это так, – ответил Раллукс, – и благодарю создателя за этот шлем.

– Я тоже, – отозвался Скелдер. – Но я полагаю, что мы оба можем полностью довериться господу и обнажить головы и души навстречу всем силам зла этой планеты.

Кэрмоди цинично усмехнулся:

– Давай. Тебя никто не удерживает. Ореол мученика только украсит тебя.

– У меня есть приказ, – сухо ответил Скелдер.

Раллукс вскочил и начал расхаживать взад и вперед.

– Я не понимаю, каким способом магнитное излучение этой звезды может возбудить атомную структуру живых существ на планете, столь удаленной от нее. И в то же время зондировать подсознание, познание, подавляя будто железными тисками разум, создавать немыслимые психоматические измерения. Звезда становится фиолетовой, распространяет невидимые лучи, порождает образы чудовищ, живущие в самых глубинах подсознания, или образы золотых богов. Кое-что, правда, я понимаю. Изменение частоты электромагнитного излучения нашего Солнца тоже влияет на Землю, и не только на климат и погоду, но и на поведение землян. Но как может светило воздействовать на плоть и кровь так, что эластичность кожи уменьшается, кости становятся мягкими, изменяют форму таким образом, что уму непостижимо. Ведь в генах этого нет и в помине!...

– Мы еще не настолько знаем, что такое гены, чтобы понять, что в них заложено, а что – нет, – прервал его Кэрмоди. – Когда я был студентом и изучал медицину, я насмотрелся много странного.

И он замолчал, вспоминая прошедшие дни.

Скелдер, прямой и тонкогубый, сел в кресло. Сейчас шлем делал его более похожим на солдата, чем на священника.

– Это не должно длиться долго, – сказал Раллукс, продолжая расхаживать по комнате. – Скоро наступит Ночь. Если Тэнди сказал правду, то в первые двадцать часов все, кроме нас, конечно, кто остался, погрузятся в коматозное состояние. Мы не должны – у нас шлемы, – и пока все спят, мы...

– ...будем делать свою грязную работенку, – закончил Кэрмоди.

Скелдер подскочил в кресле:

– Я протестую! Мы здесь проводим научные исследования и сотрудничаем с тобой только потому, что есть работа, которой мы...

– ...не желаем пачкать свои беленькие ручки, – опять резюмировал Джон.

В этот момент в комнате потемнело, наступил темно-фиолетовый полумрак. Их настигло головокружение, чувства как бы оставили плоть. Все это продолжалось только секунду, но ее, впрочем, хватило на то, чтобы у них подогнулись ноги и все трое разом рухнули на пол.

Кэрмоди с трудом стал на четвереньки. Он покачал головой из стороны в сторону, как бык, которого хватили дубинкой по черепу. Затем он выдохнул:

– О, вот это да! Хорошо, что на моей башке шлем!

Он поднялся на ноги. Все мышцы онемели и буквально разрывались от боли. Комната, казалось, была завешена фиолетовой мглой. Было сумрачно и тихо.

– Раллукс, что с тобой? – раздался удивленный, полный ужаса голос Скелдера.

Бледный, как призрак, с лицом, перекошенным гримасой боли, Раллукс вскрикнул, сорвал с головы шлем, поднялся на ноги и бросился из комнаты. Его шаги прогрохотали по лестнице, и затем хлопнула входная дверь.

Кэрмоди повернулся ко второму монаху:

– Он явно сошел с ума... О, боже, что с тобой?

Разинув рот, Скелдер тупым взглядом уставился на настенные часы. Внезапно он повернулся к Кэрмоди.

– Пошел вон, болван, – прорычал он.

Джон удивленно моргнул, затем спокойно повернулся и бросил через плечо:

– Пожалуйста, я не испытываю особого удовольствия от общения с тобой.

Он с интересом посмотрел на Скелдера, который, странно прихрамывая, направился к двери.

– Отчего ты хромаешь?

Монах промолчал и странно, бочком вышел из комнаты. Вскоре внизу опять хлопнула дверь. Кэрмоди долго стоял в одиночестве, о чем-то размышляя. Затем он взглянул на часы, они показывали время, день, месяц и год. Фиолетовая вспышка началась в 17.25, сейчас было 17.30. Значит, прошло пять минут.

– Пять минут? – изумленно протер глаза Кэрмоди. – Нет, пять минут плюс еще 24 часа!

– Неудивительно, что я так голоден и у меня болит все на свете, – решил Кэрмоди, сбросил шлем на пол и отправился на кухню. Осторожно открыл дверь, опасаясь неожиданностей. Но все обошлось. Постанывая, он достал из холодильника пищу, сделал себе сэндвичи, с удовольствием поел, а затем проверил оружие. Только после этого направился к двери.

Раздался телефонный звонок.

Кэрмоди поколебался, но все же решил ответить.

– Черт бы их всех побрал! – подумал он.

Он поднял трубку:

– Хэлло!

– Джон! – отозвался приятный женский голос.

Кэрмоди отдернул трубку от уха, как будто в ней пряталась кобра.

– Джон! – снова послышался тот же голос, но теперь более далекий и призрачный.

Кэрмоди глубоко вздохнул, расправил плечи и решительно поднес к уху трубку.

– Джон Кэрмоди слушает. С кем я говорю?

В ответ короткие гудки.

Он медленно положил трубку на рычаг.

Когда он вышел из дома, то обнаружил, что на улице стемнело. Лишь фонари, расположенные на расстоянии сотни футов друг от друга, да огромная зловеще-фиолетовая луна, висящая над горизонтом, освещали улицу. Небо было чистым, но звезды казались очень далекими. Их свет едва пробивался сквозь туман до поверхности планеты. Огромные здания казались темно-фиолетовыми айсбергами, плывущими сквозь прозрачный мрак.

Только подойдя ближе, можно было различить их в деталях. Город затих. Ни лая собак, ни пения ночных птиц, ни звука шагов, ни скрипа дверей, ни смеха, ни голосов. Все звуки умерли.

Возле тротуара стоял автомобиль. Кэрмоди немного засомневался, сможет ли он им управлять. Но четыре мили до замка, да еще в этом загадочном фиолетовом тумане, пешком – довольно долгая и неприятная прогулка. Не то, чтобы он боялся, но лишние сложности совершенно ни к чему. С одной стороны на автомобиле легче скрыться от опасности, с другой – он будет заметен за милю.

Наконец, он решил, что первую половину пути он проедет, а затем отправится дальше пешком. Он открыл дверцу и сразу же схватился за пистолет, но быстро опомнился. В автомобиле лицом вниз лежал мертвый человек. Кэрмоди осветил его лицо фонариком, оно представляло сплошную кровавую маску. Очевидно, водитель был из тех, кто ищет свой шанс. Но ему явно не повезло. Вспышка звезды инициировала болезнь наподобие рака, которая мгновенно разъела ему лицо так, что даже уничтожила полноса.

Кэрмоди вытащил труп на тротуар, завел и прогрел двигатель, отжал сцепление и медленно двинулся вперед.

Он ехал, включив фары и прижимаясь к обочине и думая о голосе в телефонной трубке, пытаясь понять, что это могло означать.

– Следует признать, – думал он, – я, силой своего воображения, могу создавать из воздуха материальные объекты, значит, я передатчик энергии.

Он хорошо понимал, что сам он не содержит таких энергетических запасов, которые можно преобразовать в материю. Если бы он попытался сделать это, то сгорел бы до черных головешек. Значит, он не генератор, а передатчик, преобразователь. Звезда энергию излучает, он – преобразует в материальные объекты. Здорово! Значит, он каким-то образом, не понимая как, воссоздает свою умершую жену. Как инженер или скульптор. Единственное, что он мог предположить, что весь процесс регулируется его подсознанием. Каким-то образом его клетки репродуцируются во вновь создаваемом теле Мэри. Может, клетки отражаются в том зеркале, что возникает в сгущающемся воздухе, и таким образом появляется отражение как бы его самого? Все это вполне можно представить, но как быть с чисто женскими органами? Правда, в его памяти еще сохранились сведения о женской анатомии. В свое время, будучи студентом, он часто препарировал трупы в анатомке. Кроме того, он освежил память, когда резал тело Мэри на части. Он делал это вполне научно, по всем правилам прозекторской. Он даже нашел и рассмотрел четырехмесячного эмбриона, главную причину своего гнева и отвращения к жене. Этот маленький уродец превратил самое прекрасное тело в мире в чудовище с раздутым животом, и он наверняка отобрал бы часть любви, которая целиком должна принадлежать ему, Джону Кэрмоди. Он не желал отдавать даже крохи этой любви. И затем, когда он предложил ей избавиться от ребенка, а она отказалась, он настаивал, она сопротивлялась и кричала, что не любит его, что этот ребенок не от него. Тогда он рассердился и впервые в жизни разгневался. Нет, гнев это не то слово. Глаза его застилала красная пелена, все стало вокруг кроваво-алым.

Да, это случилось в первый и последний раз в жизни. И потому он здесь. Черт, но ведь могло быть все иначе? Пожалуй, все-таки нет: он не мог равнодушно смотреть на то, как его женщина превращается в урода. Но хватит думать о том, что было. Каждый реалист должен рассматривать только факты. Клетки Мэри должны быть женскими, но они явно не женские, если являются зеркальным отражением его клеток. А ее мозг? Даже если тело будет женским, так как он более или менее знаком с его строением, мозг новой Мэри не может быть мозгом старой Мэри. У него сложнейшая структура: миллиарды нейтронов, извилин...

Нет, никто не в состоянии воссоздать его! Если у нее есть мозг, а он должен быть, то это мозг Джона Кэрмоди. А если так, то мозг хранит его память, характер, привычки. Это, однако, неожиданно – обнаружить свое я в теле Мэри. Тут неизвестно, как поступить. Но он же Джон Кэрмоди, он выпутается из любой ситуации.

Он рассмеялся при этой мысли. А почему бы не отыскать Мэри? Он будет опять обладать самой прекрасной женщиной, которая имеет его мозг и всегда и во всем согласна с ним.

Он снова рассмеялся. Он был рад, что создание его воображения находится вне его, а не внутри, как это происходит с другими. Может, это потому, что у него замороженная душа? Ну что же, тем лучше. Эта холодность исключает субъективность, выгоняет воображаемое наружу, позволяет с ним бороться, не быть беспомощной жертвой, вроде девушки-эпилептички, или мужа мамаши Кри, или человека с лицом, изъеденным раком.

Думать о той, которая выглядит как Мэри. Если она создание твоего разума, как Афина Паллада – создание Зевса, то в момент ее рождения у нее должен быть разум его, Джона Кэрмоди. Но затем она становится независимым существом, со своими мыслями и поступками.

Итак, Джон Кэрмоди, если ты вдруг обнаружишь, что потерял свое тело и находишься в женском, которое когда-то убил и расчленил, и будешь знать, что в ее теле находишься именно ты, что же ты будешь делать?

– Я, – пробормотал он про себя, – восприму это как очевидность. Определенные для себя рамки, в которых мне предстоит жить. Но что же я буду делать? Чего я хочу? Я хочу улететь с Радости Данте, вернуться на Землю или на любую другую из планет Федерации, где я легко смогу найти богатого мужа. Я ведь буду самой прекрасной женщиной в мире.

Он хмыкнул при мысли об этом. Он представил себя женщиной, думая, как это будет выглядеть в действительности. Прекрасная женщина с его умом может завоевать всю Вселенную, схватить ее за хвост и крепко держать...

Он...

И тут он стиснул руль и резко выпрямился. Новая мысль обожгла его.

– Но отчего я сразу не подумал об этом? – сказал он вслух. – Мой бог, если мы сможем прийти к соглашению – если не сможем, я заставлю ее – черт побери, это же прекрасное алиби! Я никогда не признавался, что убил ее. И они не смогли найти ее трупа. Так что я возвращаюсь с ней на Землю и говорю:

Джентльмены, вот моя жена. Она, как я вам и говорил, просто исчезла. Попала в катастрофу, потеряла память и каким-то образом очутилась на Радости Данте.... Звучит, однако, не очень правдоподобно, но такие вещи происходят довольно часто. ...Вы не верите этому? Возьмите ее опечатки пальцев, сделайте анализ крови...

Но не получится ли в результате экспертизы, что за внешностью Мэри обнаружат его, Джона Кэрмоди? Возможно. Но вполне может быть, что она имеет собственные отпечатки. Он не раз видел их, они вполне могли отпечататься в его сознании и их можно репродуцировать в теле новой Мэри.

Но установка ЭКГ?! Она моментально установит, что импульсы ее мозга не отличаются от мозгового излучения Джона Кэрмоди. Правда, иногда при травмах головы форма импульса изменяется, что, кстати, сможет стать доказательством всей этой истории. А дзета-волны? Они ведь укажут, что субъект – мужчина. Это наверняка заинтересует экспертов, и они займутся данным фактом поподробней. Единственное условие для того, чтобы дзета-волна изменила свой ритм, – это изменение пола субъекта. Исследование покажет, что ее гормоны в основном женские. Или нет? Если ее клетки – зеркальное отражение его клеток, то и гены – тоже. Может быть, и гормоны? А внутренние исследования? Не покажут ли они, что внутренние органы квази-Мэри мужские, а не женские?

Во второй раз Кэрмоди был грубо низвергнут с небес на землю, но его сознание уже уцепилось за другую возможность алиби: во время пребывания на Радость Данте она наверняка попала бы под воздействие фиолетовой вспышки. А это могло привести к странным изменениям в ее организме, тут и форма мозговых волн, и гормоны, и внутренняя перестройка организма.

Разве не так? Все это следствие воздействия электромагнитного излучения звезды. Конечно, все это привлечет самое широкое внимание, и ей придется пройти через тысячи не очень приятных опросов. Но если ее воля будет тверда, а нервы – из стали, то она пройдет через все это и потребует права на восстановление Федерального гражданства. И законники, хоть и неохотно, но признают за ней это право и позволят жить там, где она пожелает. А после этого какую великолепную пару составят они с Джоном Кэрмоди!

Если бы она не стремилась к встрече с ним, зачем бы тогда она являлась к нему, звонила по телефону ... Если ее разум – зеркальная копия его разума, почему бы ей не думать о том же, что и он?

Кэрмоди нахмурился и стал посвистывать. Было еще одно, что он не мог проигнорировать, хотя это было ему не по нраву. Может быть, она вовсе не Джон Кэрмоди в образе женщины? Может она все же Мэри?

Ну это он поймет тотчас, как увидится с ней. В этом случае его планы изменятся не намного, с учетом ситуации. Его пистолет даст ему то уникальное возбуждение и переживание, которое он давно ожидает.

И тут, в пурпурном тумане, он различил мужчину и женщину. Женщина была одета, а мужчина совершенно обнажен. Они обвили друг друга руками, мужчина страстно прижимал женщину к железному телу уличного фонаря.

Она не сопротивлялась этому порыву и даже помогала, подлаживаясь под неуклюжие движения мужчины.

Кэрмоди хрипло рассмеялся.

Услышав смех, резко разорвавший густую тьму туманной ночи, мужчина поднял голову и уставился безумным взглядом на землянина.

Это был Скелдер, но узнать его было трудно. Его длинное лицо, казалось, удлинилось еще больше. Бритый череп был покрыт нежным пушком, который даже во мраке ночи казался золотым. Ноги его совершенно деформировались и являли нечто среднее между ногами человека и быка. Колени прогнулись назад, ступни изогнулись так, что он мог передвигаться только на носочках, как балерина на пуантах. Вместо пальцев ступни украшали желтые роговые наросты – копыта.

– Бычьи ноги! – выкрикнул Джон, не в силах сдержать злорадства.

Скелдер отпустил женщину и повернулся к нему лицом. На нем ясно проступали отвратительные козлиные черты. Старый монах стал гнусным сатиром.

Кэрмоди закинул голову и опять расхохотался, но тут же резко осекся и замолчал, забыв закрыть рот.

Женщиной была Мэри.

Он, как парализованный, смотрел на нее, она же улыбнулась и весело помахала ему рукой. Затем покачала бедрами, точно также, как это делали до нее миллионы других женщин, соблазняя мужчин. При других обстоятельствах это выглядело бы довольно комичным, если бы не одна подробность: фигура у Мэри была точь в точь, как у любой женщины на шестом месяце беременности.

Кэрмоди вдруг ощутил два противоречивых чувства одновременно. Во-первых, дикое животное влечение к Скелдеру, во-вторых, грубую плотскую страсть к Мэри.

Он в ужасе заскрипел зубами. Против этого был только один вид защиты. Джон выскочил из автомобиля, обежал его и бросился за ними с пистолетом в руке. Он стрелял и стрелял в красный туман.

Скелдер как-то странно хрюкнул, упал на землю и покатился, как стопка белья из прачечной, которую гнал ветер отчаяния. Мэри резко обернулась, рот ее был раскрыт в безмолвном крике, руки простерты в мольбе. Она покачнулась и рухнула наземь.

Внезапно Джон споткнулся, ощутив тяжелый удар в грудь, а затем второй, в живот. Он чувствовал, что сердце его разрывается, что он падает, что кровь хлещет из него фонтаном, что он проваливается в бездонный мрак...

– Кто-то выстрелил в меня, – подумал он. У него появилось ощущение конца.

Огромная Вселенная, прощалась с ним, издевательски хохоча в лицо...

Кэрмоди очнулся. Он лежал на спине, и мысли медленно ворочались в его голове. В небе, высоко в небе растопырила багровую ладонь луна. Как будто мифический великан швырнул ввысь перчатку, бросая вызов самому господу.

Ну, Джонни, маленький толстяк, ничтожество, одетое в тонкую кожу, сдавай карты, твой ход.

– Снова игра, – прошептал Кэрмоди и с трудом поднялся на ноги. Руками он ощупал тело, ожидая наткнуться на дыры от пуль. Но все было цело, и следов от крови не было, хотя одежда была влажной. Слава богу, влажной не от крови, от пота.

– Так вот, значит, как умирают, – подумал он. – Это ужасно, потому что чувствуешь себя абсолютно беспомощным, как ребенок. Постепенно к нему вернулась способность размышлять. Очевидно, все эти ощущения, поразившие его, на самом деле испытывали Скелдер и Мэри, когда в них вонзались пули. Они как бы передались ему, и он получил такое шоковое потрясение, что надолго потерял сознание и даже решил, что умер.

– А что, если бы я продолжал так думать? Я действительно бы умер? Так что же это такое, в конце концов?

– Не будь дураком, Джонни, – сказал он себе. – Что бы ты ни делал, не будь дураком. Ты просто испугался... до смерти.

Он подошел к Мэри и перевернул ее тело. Крик из темноты заставил его подпрыгнуть. Он повернулся и, держа пистолет в руке, стал вглядываться во тьму.

– Скелдер! – позвал он.

В ответ раздался вопль, скорее звериный, чем человеческий.

Улица тянулась прямо ярдов на сто, а затем поворачивала. На углу стоял высокий дом, каждый из шести этажей которого нависал над предыдущим. Он был похож на телескоп, воткнутый острым концом в землю. Из-за угла вышел Раллукс, лицо его было искажено гримасой боли. Увидев Кэрмоди, он замедлил шаг.

– Отойди в сторону, Джон! – крикнул монах.

– Ты не должен заходить сюда. Иди прочь! Это мое место. Я хочу быть здесь. Здесь место только для одного, и оно – мое!

– О чем ты говоришь, черт побери? – рассердился Кэрмоди.

Он все время держал священника на мушке оружия. Было неизвестно, к чему может привести этот сумасшедший разговор.

– Ад! Я говорю об Аде! Неужели ты не видишь это пламя, не чувствуешь его? Оно сжигает меня, когда я в нем, и сжигает других, когда меня в нем нет. Отойди в сторону, Джон, позволь мне спасти тебя, освободить от мучений. Я уже научился немного управлять им и могу выйти из него, когда рядом никого нет. Тогда оно начинает искать другую грешную душу. Найдя ее, Пламя Ада накидывается на нее, но когда я снова вхожу в Пламя, оно отпускает ее, перебрасываясь на меня. Я делаю так, невзирая на жуткие муки.

– Ты сошел с ума, – оторопел Кэрмоди. – Ты...

И вдруг он дико вскрикнул, выронил пистолет и стал кататься по земле, хлопая руками по одежде.

Это исчезло так же внезапно, как и возникло. Он сел, дрожа и всхлипывая.

– О боже! Это действительно было Пламя, огонь!

Раллукс шагнул вперед и встал рядом с Кэрмоди, стиснув кулаки и бешено вращая глазами, как бы в поисках пути для бегства из своей невидимой тюрьмы. Но увидев, что Джон потянулся к нему, он остановил свой взгляд и сказал:

– Кэрмоди, никто не заслуживает таких мук, даже самый отъявленный грешник, как ты.

– Это приятно слышать, – ответил Кэрмоди, но голос его уже не был так насмешлив, как обычно. Он испытал на себе те мучения, которые переживал монах. Его очень интересовало, как это получается. Как мог Раллукс проецировать свои галлюцинации на другого человека, чтобы тот почувствовал то же самое? Единственное, что приходило ему в голову в качестве объяснения, было то, что излучение звезды воздействует на мозговое излучение отдельных людей так, что намного увеличивает иллюзии. И это происходит без прямого контакта. Значит, в этом нет никакой тайны. Такая передача энергии давно известна. Радиоволны переносят звук и изображение, при помощи слуха мы можем слышать другого человека, даже не видя его. Но в данный момент эффект был поразительным. Он вспомнил свои ощущения, когда пули, разорвавшие тело Мэри, отзывались в его теле болью, вспомнил ужас смерти, охвативший его существо...

Это было действительно ужасно, независимо от того, его это было ощущение или Мэри. Если в течение семи ночей каждый встречный будет давать ему свои ощущения, а он не сможет сопротивляться им... Нет, он не будет так беспомощен. Он убьет всякого, кто сгенерирует и передает ему свои ощущения.

– Кэрмоди! – крикнул Раллукс, очевидно, стараясь громкостью голоса заглушить непереносимую боль. – Кэрмоди, ты должен понять, что не Пламя преследует меня, а я преследую Пламя, я хочу гореть в Аду! Но не думай, что я отрекся от веры, от своей религии и буду вечно там, где горит адский огонь. Нет, я верую еще тверже, чем раньше! Я не могу не верить! Но... я охотно отдаю себя пламени, так как не верю, что справедливо обрекать на страшные муки девяносто девять процентов богом сотворенных душ . О, если это справедливо, тогда мое место – среди них!

И хотя я верю в каждое слово святого писания, я отказываюсь занять место на небесах среди праведников. Нет, Кэрмоди, я останусь среди проклятых навеки в знак протеста против божьей несправедливости. И если мучиться так, что спасутся от Ада девяносто девять и девять десятых душ и лишь одна попадет в Ад, я шагну в огонь и встану рядом с ней. Я скажу:

Брит, ты не одинок. Я буду с тобой до тех пор, пока господь не сжалится над нами!

– Но ты, Кэрмоди, не услышишь от меня ни проклятий, ни мольбы. Я буду стоять и гореть, пока эта несчастная душа не освободится и не воссоединится с остальными счастливчиками...

– Ты сошел с ума, – пробормотал Джон, хотя он и не был до конца уверен в этом.

Лицо Раллукса все еще было искажено болью, но все же, несмотря на мучения, он понемногу становился самим собой.

Кэрмоди несколько удивился и, пожав плечами, отправился обратно к автомобилю. Раллукс что-то кричал ему вслед, что-то предупреждающее или ободряющее. В следующую секунду Джон ощутил страшное жжение в спине. Ему показалось, что на лопатках вспыхнула одежда.

Он обернулся, выхватил оружие и выстрелил в монаха, хотя не мог различить его сквозь вспышку пламени.

Внезапно ослепительный свет и нестерпимый жар исчезли. Кэрмоди заморгал, стараясь адаптироваться к резкому переходу в полутьму и увидеть тело Раллукса. Он полагал, что галлюцинации исчезли вместе с жизнью того, кто их породил. Но на тротуаре лежал только один труп, труп Мэри.

Вдали на улице мелькнул силуэт и скрылся за углом. До слуха Кэрмоди донесся крик. Священник преследовал свои галлюцинации, по-прежнему сражаясь за высшую справедливость.

– Пусть идет, – сказал Джон. – Пусть, раз уж он таскает с собой свое Пламя.

Теперь Мэри была мертва, и настало время дать себе ответ на некоторые вопросы, которые уже давно мучили его.

Он принес из автомобиля молоток и твердую отвертку. С их помощью он продолбил в черепе трупа отверстие. Отложив инструменты, он взял фонарик и направил луч на пробоину. Он понимал, что не сможет отличить мозг мужчины от мозга женщины, но ему хотелось знать, есть ли там мозг вообще. Может быть там просто клубок нейронов для приема телепатических команд, которые излучает он. Если ее жизнь и поведение как-то зависят от работы его подсознания, то...

Мозга там не было. Было то, что он так и не успел рассмотреть более подробно. Он увидел только свернутые в кольца чашуйчатые щупальца, сверкающие рубиновые глазки, раскрытую пасть, оснащенную белыми клыками. Что-то ударило его из черепа, молниеносно и точно. Перед глазами поплыл багровый туман, и Джон опрокинулся на спину. Он даже не успел удивиться. Фонарик выпал из его руки и покатился по земле, пронзая светом ночь. Джон почувствовал, что лицо его распухает, как мяч, в который накачивали воздух. Огонь опять жег его тело, разливался по жилам, как будто в них вместо крови текло расплавленное серебро.

И от этого пламени нельзя было спастись, как спасся он от огня Раллукса.

Кэрмоди дико взвыл, вскочил на ноги и, наполовину обезумев, стал топтать существо из черепа. Зубами оно вцепилось в его щеку, а хвост еще скрывался в дыре. Эта тварь долго сидела, свернувшись клубком в черепе Мэри, и наконец дождалась своего момента: она выпустила свой яд в того человека, который создал ее.

И только когда чудовище было растоптано безжалостными каблуками Кэрмоди, и он увидел в обломках черепа два блестящих клыка, он остановился. И упал на колени рядом с Мэри. Все тело его, подобно сухому дереву, было охвачено огнем, и ужас того, что сейчас он сгорит, исторг из его груди дикий крик...

В хаосе бешено крутящихся мыслей была одна, которая постепенно затопила все его существо: он убил себя.

...Где-то там, в освещенном луной пурпурном тумане, ударил гонг.

Медленно, нараспев считал рефери: ...пять, шесть, семь...

Кто-то в толпе – Мэри? – кричал:

– Вставай, Джонни, вставай! Ты победишь, Джонни-бой, подымайся, нокаутируй эту скотину! Не дай досчитать до десяти! Джонни!

– Восемь!

Джон Кэрмоди застонал, сел и попытался подняться, но тщетно.

– Девять!

Зазвенел гонг. Зачем же подниматься, если ударил гонг. А, это начало нового раунда.

– Вставай, дерись. Пошли в ад этого громилу, – прошептал он.

Счет девять еще висел в воздухе, точнее в фиолетовом тумане.

– С кем я дерусь? – спросил Кэрмоди и встал.

Ноги его дрожали, глаза чуть приоткрылись. Все тело разламывалось от боли. Левая рука пошла вперед, резкими тычками щупая воздух, подбородок спрятался под левое плечо, правая рука наготове. Она уже однажды выиграла ему звание чемпиона.

Но с кем драться? И рефери пропал. И зрители. Нет кричащей Мэри. Только один он. Но где-то ударил гонг.

– Это телефон, – пробормотал он и осмотрелся.

Звук раздавался из большой гринотной будки невдалеке. Напрягая все силы, преодолевая чудовищную головную боль, он направился к ней. Он поднял трубку.

– Хэлло, – сказал он, удивляясь, зачем это делает, ведь звонят не ему.

– Джон? – отозвался голос Мэри.

Трубка упала, ударилась о стенку, и тут же и она и аппарат разлетелись вдребезги, когда Кэрмоди всадил в них всю обойму из пистолета. Кусочки пластика рассекли кожу лица. Кровь потекла по щекам, по шее и подбородку.

Неуверенно, спотыкаясь и чуть не падая, он побежал прочь, повторяя про себя:

– Идиот! О боже, какой идиот! Надо же потерять так голову!

Внезапно он остановился, сунул оружие в карман, достал платок и отер кровь с лица.

Только теперь он осознал, что означает этот голос.

– О, пресвятая дева Мария! – простонал он.

Даже в таком состоянии он не потерял способность холодно и трезво мыслить. Он думал, что надо взять себя в руки. Нельзя позволить себе испугаться. Он попытался рассмеяться, но с губ слетел только шелест, а в горле что-то заклокотало.

– Но я же убил ее, – прошептал Джон. – Дважды.

Он выпрямился, сунул руку в карман и крепко сжал рукоять оружия.

О'кей. Значит, она может возвращаться к жизни. Значит, и это зависит от него. Он будет убивать ее, а она воскресать снова. И так все семь ночей. В таком случае весь город будет завален ее трупами. И они будут ужасно смердеть.

Он попытался опять улыбнуться.

– Но я не собираюсь их убирать, на это есть мусорщики.

Кэрмоди направился к автомобилю, но по пути решил еще раз взглянуть на тело Мэри.

На асфальте темнела лужа крови, кровавые отпечатки вели в ночь. Но труп исчез.

– Отлично. Почему бы и нет? – прошептал он. – Если воображение способно создать из ничего плоть и кровь, то оно способно и уничтожить все это. Ведь это же принцип Наименьшего Сопротивления, Экономика Природы, Закон Минимальных усилий. Джон, старина, никаких чудес в мире нет! Все происходит вне тебя, Джонни. У тебя внутри все о'кэй, все без изменений.

Он вскочил в автомобиль и поехал. Стало немного светлей, и он прибавил скорость.

Разум его тоже очнулся от потрясений и заработал как обычно: четко, ясно, быстро.

– Господь сказал: Восстаньте из мертвых – и они восстали, – шептали его губы. – Чем я не бог? Если бы я сумел это сделать на другой планете, там я был бы богом. Но здесь я один из многих, скиталец в ночи...

Дорога вытянулась по прямой, как луч лазера. Уже можно было различить замок Бунт в конце улицы. Но пурпурный туман, залитый светом луны, делал его очертания призрачными. Можно было только догадываться, что замок сделан из камня, а не соткан из бесплотных теней.

В небе сияла луна. Золотисто-пурпурная в центре и серебристая по краю. Она была огромна, казалось, что она падает на землю, и это ощущение усиливалось легким смещением оттенков в пурпуре тумана.

Когда Кэрмоди смотрел на нее, луна разбухала, стоило отвести взгляд, она съеживалась.

Он решил ехать и смотреть сквозь ветровое стекло на этот шар. Нельзя было терять времени. Вокруг был туман, полный опасностей. И он чувствовал себя маленькой мышью в окружении огромных пурпурных котов, и ему вовсе не нравились эти ощущения.

Он встряхнулся, освобождаясь от гипнотического действия луны. Нельзя терять бдительности.

Кэрмоди подогнал машину к цоколю статуи в центре улицы. Статуя укроет автомобиль от глаз тех, кто мог стоять перед замком или наблюдать из его окон.

Он выбрался наружу, обошел памятник кругом. Насколько позволял видеть туман, вблизи не было ни души. Кое-где валялись неподвижные тела людей. Еще больше их было на лестнице, ведущей к порталу замка. Но опасности не было. Он осторожно приблизился. Остановился. Глазам открылось жуткое зрелище. Груды искалеченных тел. Вряд ли кто из них притворялся мертвым. Скорее всего, это действительно трупы.

Он прошел мимо и поднялся по лестнице.

Лес темных колонн тянулся ввысь. Их верхушки терялись в клубах тумана. По форме клубы тумана напоминали мужские и женские конечности, руки и ноги.

За ними была тьма. И тишина. Где жрецы и жрицы? Где хор, где чудотворцы, где истерические женщины, залитые кровью и потрясающие ножами, которыми они в священном исступлении наносили себе раны? Раньше... Раньше здесь царили безумие, рев, шум. А теперь был только мрак и поющая тишина. Действительно ли в замке живет Иесс, как утверждал каждый из тех, с кем он говорил? Может, он и сейчас здесь и ждет, когда пройдет Ночь Света? Если верить легендам, то Иесс не может быть уверен в благосклонности матери-богини. Ведь если победит Алгули, смерть настигнет Иесса. И восторжествует зло. И когда кончится Ночь и проснутся Спящие, миром будет править другой бог. Все поклонники Алгули будут праздновать победу вплоть до наступления следующей Ночи, которая может кончиться их поражением.

Сердце Джона бешено забилось. Какой величайший поступок – убить Бога! Только один из миллиарда может похвастаться этим. Убийство бога! Если его, Джона Кэрмоди, репутация была достаточно высока и до этого – его очень хорошо знали в Галактике, – то какова же она будет после такого поступка? Ни одно из прежних его деяний не может сравниться с этим! Ни одно!

Он стиснул ручку пистолета и шаг за шагом медленно двинулся вперед. Там прятался мрак. Изредка он оглядывался и различал в просветах колонн пурпурные лучи. Свет колебался, как занавеска на ветру. Он снова обернулся лицом к тьме.

А может кто-то заставляет его идти в Замок? Проецирует на него свои желания?

Он остановился. Такое положение вещей ему не нравилось.

– Не суетись, Джон, не стоит нервничать, – прошептал Кэрмоди. – Пусть там сам бог, ему не одолеть тебя. Ты просто не можешь себе этого позволить. А впрочем, черт возьми, какая разница? Или ты, или он. Но мне хочется убить его. Показать этим недоноскам, кто я есть.

Он и сам, правда, не знал, что и кому хочет показать. Может, в том, что он желает выделиться из всех, есть что-то плохое? Может быть. Плевать.

Он отбросил сумбурные мысли. Дело, вот о чем надо думать.

И тут, без всякой помощи органов чувств, он ощутил, что вступил на территорию Замка. Хотя он ничего не видел, но отчетливо представил полированные красные плиты пола, простирающиеся на целую милю от входа.

Стены тоже были зеркально гладкими. Они плавно переходили в купол потолка. В отличие от наружных стен, богато украшенных статуями, внутренние были голыми, как полость морской раковины.

Он медленно пошел вперед. Колени его были слегка согнуты. Он готов был прыгнуть назад при малейшем звуке. Тьма по-прежнему сгущалась вокруг. Она как бы вливалась в глаза, уши, ноздри и наполняла его собой.

Свет сзади пропал. Но Кэрмоди был чужд сомнений. Он действовал по своей воле, у него была цель.

Он шел очень медленно. Шаг за шагом преодолел половину пути, часто останавливаясь и прислушиваясь. И наконец, когда он уже решил, что кружит на месте, нога его коснулась чего-то твердого. Он опустился на колено и ощупал преграду рукой. Это была первая ступень. Он прислушался. Все было спокойно. Тогда Джон стал взбираться наверх, пока не добрался до трона Бога.

– Посмотрим, – пробормотал он. – Кресла смотрят в сторону прохода. Значит, если я пойду прямо, то доберусь до маленькой двери в стене. А там...

А там, как говорили ему, находится Арче Убунтэ, Святая Святых. Чтобы попасть туда, надо войти в эту дверь. Туда допускались только посвященные. Высшие жрецы и жрицы, государственные деятели и, конечно, прошедшие Ночь Света.

Это была зала, где свершались главные таинства. Именно здесь, если верить легенде, родились Иесс и Алгули. Здесь являлась иногда сама богиня Бунт. И здесь она становилась супругой Семи праведников или Семи грешников, чтобы вновь родить кого-либо из своих сыновей.

Дверь никогда не запиралась. Ни один абориген, который не ощущал себя достойным, не осмеливался войти туда. Даже избранные при входе подвергались страшной опасности.

– Богиня не очень привередлива в еде и часто голодна, – гуляла по планете пословица. При этом произносивший ее делал жест, спасающий от гнева Бунт.

Сначала Кэрмоди был убежден, что религия этого мира, как и все религии Галактики, основана на обмане и суеверии. Теперь уверенность в этом уступила сомнению. На этой планете происходило слишком много такого, чего не могло произойти нигде.

Его рука коснулась стены. Камень был теплым. Чересчур теплым. Как будто с обратной стороны пылало пламя. Он толкнул, и стена поддалась. Открылась дверь. Там тоже царил мрак.

Он долго стоял, придерживая дверь и не решаясь войти, но не желая и оставаться. Может быть, там западня?

– Черт побери! – прорычал он. – Все или ничего!

Он распахнул дверь и вошел. Тотчас за его спиной мягко, почти беззвучно, сомкнулись створки. Путь назад отрезан.

Сначала он хотел включить фонарик, чтобы видеть опасность и парировать ее первым. Но затем счел это глупым. Не стоит обнаруживать себя. Нужно двигаться в темноте, она его союзник. Он – кот, остальные – мыши.

Кэрмоди медленно двинулся вперед, прислушиваясь через каждые три шага. Но тишина была абсолютной. Он слышал только пульсацию крови в своем теле и биение своего сердца.

– А может это Его сердце?

Звуки были похожи на бой далекого барабана, обтянутого мягкой кожей. И эти звуки приближались к нему.

Он попытался определить источник звука. Может, это фантом? Или какая-то машина, в которой ритмично движется поршень? А может быть, подумал он, это комната просто резонансная камера, где воспринимаются и усиливаются звуки его собственного сердца?

Нет, это абсурд.

Тогда что это?

Движение воздуха охлаждало его потное лицо. В комнате была ровная температура, но дышал он так, будто ему было очень жарко, и в то же время озноб охватывал все его тело. Более того, он ощущал странный запах, он представлял смешение запаха древности, каменных стен и чего-то еще незнакомого и тревожного.

Кэрмоди беззвучно выругался и остановился, стараясь подавить дрожь. Ему это удалось, но теперь сам воздух вокруг него завибрировал. Может, это тот самый эффект, с которым он уже сталкивался? Эффект, когда воздух начинал сгущаться и как будто превращался в зеркало. Неужели Мэри снова возникнет перед ним? В этом мраке?!

Но он тут же усмехнулся.

– Я прикончу ее, – подумал он. – Прикончу. Так, чтобы ей не из чего было воскресать.

Не заботясь более ни о чем, он достал фонарик.

Тонкий луч прорезал темноту и уперся в стену. Он провел лучом по комнате. В круге света оказалась каменная статуя. Огромная обнаженная женщина шестидесяти футов высотой с большим количеством разбухших от молока грудей. Одной рукой она извлекала из своего чрева младенца, другой прижимала к себе второго.

Первый плакал от ужаса. И было чему пугаться: острые клыки мамаши явно нацелились на его шейку. Лицо богини было прекрасным пособием для психиатра, изучающего феномен раздвоения личности. Например, глаза: первый, – взирающий на плачущего ребенка, был страшен, второй, полуприкрытый ресницами, спокойно, с материнской любовью смотрел на второго ребенка. Одна сторона ее лица – воплощение любви, другая – кровожадной свирепости.

– О'кей, – пробормотал Джон Кэрмоди. – Так вот она какая, великая богиня Бунт. Зловонный идол грязных язычников.

Луч фонаря опустился. Каждую из ног обнимали двое детей лет пяти, если судить по их размерам. Иесс и Алгули. Оба смотрели на мать со страхом и надеждой.

Он повел лучом дальше. Луч осветил каменный алтарь, наполовину прикрытый темнокрасной бархатной тканью. В центре алтаря высился громадный золотой канделябр. Его круглое основание было выполнено в виде свернувшейся в кольца змеи. Свечи в канделябре не было.

– Я ем ее, – сказал мужской голос.

Кэрмоди повернулся и чуть не нажал на курок. В круге света оказался человек, сидящий в кресле. Он был огромен, массивен, лицо его было красиво даже по земным понятиям.

Он был очень стар. Его прежде голубые волосы поседели, лицо и шея иссечены морщинами.

Он откусил очередной кусок от наполовину съеденной свечи. Его челюсти энергично двигались, а взгляд устремлен на Джона.

Землянин остановился в нескольких ярдах от старика:

– Полагаю, что ты и есть великий бог Иесс?

– Ну ты и нахал, – ответил человек. – Но я отвечу на твой вопрос. Да, я Иесс, но не надолго.

Кэрмоди решил, что человек не так уж опасен, и снова повел лучом фонарика по залу. В конце него он увидел арку и ступени, ведущие вверх. Там, на высоте сорока футов вдоль стены тянулась галерея, на которой могло бы уместиться с полсотни зевак. В другом конце была такая же лестница и такая же галерея, и все.

– Ты Иесс или обманщик? – опомнился Джон.

– Я действительно Иесс, – старик снова отхватил кусок свечи.

Вздохнув, он продолжал:

– Сон моего народа тревожен. Их мучают кошмары. Чудовища рождаются в глубинах их сознания. В противном случае ты бы сюда не смог добраться. Кто знает, что увидит эта Ночь? Может, торжество брата моего Алгули? Он давно сгорает от нетерпения в долгом изгнании, – он взмахнул рукой, – если, конечно, это будет угодно матери.

– Мое любопытство может мне дорого обойтись, – рассмеялся Кэрмоди, но тут же осекся: смех, отражаясь от стен, вновь возвращался к нему, как будто зал хохотал над ним.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Иесс.

– Ничего особенного, – ответил Кэрмоди.

Он подумал, что должен убить этого человека, или бога, кто его разберет, пока есть такая возможность. Если здесь появятся его приверженцы, за жизнь Кэрмоди и гроша ломаного не дадут. Но с другой стороны: а если это не Иесс, а просто примитивная подставка? Стоит, пожалуй, выждать. Кроме того, кто может похвастать, что говорил с живым богом?

– Что тебе нужно? – спросил Иесс.

– Ты можешь мне дать все? – поинтересовался Кэрмоди. – Но я привык добиваться всего сам. Давать и получать – свойства, чуждые моему характеру.

– Это всего лишь две из огромного числа тех добродетелей, которыми ты не страдаешь, – сказал бог и рассмеялся, – так что тебе нужно?

– Это мне напоминает сказочку о волшебном принце, – заметил Кэрмоди. – Я хочу тебя.

Иесс поднял брови:

– Ты, очевидно, служишь Алгули. Это прет из всех твоих пор, слышится в каждом ударе твоего сердца. Зло в самом твоем дыхании.

Иесс наклонил голову и закрыл глаза.

– Однако, однако в тебе что-то есть.

Он открыл глаза:

– Ты несчастный страдающий маленький дьявол. Ты погиб в тот самый момент, когда похвастался, что живешь так, как не смеет жить никто. То...

– Заткнись! – крикнул Кэрмоди, но тут же взял себя в руки, улыбнулся и сказал:

– А ты шутник, приятель. Но я прошел через многие ужасы этой Ночи, которые многих сделали сумасшедшими.

Он направлял ствол оружия на Иесса.

– Ты от меня не скроешься. Но зато ты можешь поздравить себя с тем, что получишь то, что имеют немногие. Правда, они, бедняги, позабыли похвастаться своими приобретениями, а теперь и вовсе не смогут, их нет в живых.

Он ткнул пистолетом в свечу в руке Иесса:

– Зачем ты это ешь? Церковные крысы жрут свечи от бедности. Неужели ты так же беден?

– Ты мне не поверишь, но тебе вряд ли приходилось есть такие дорогие свечи, – ответил Иесс. – Это самая дорогая свеча в мире. Она сделана из плоти моего предшественника, смешанной с воском божественных пчел. Эти пчелы освящены моей матерью. Их всего двадцать одна. Это самые прекрасные пчелы на планете, а может, и во всей Вселенной. За ними ухаживают жрицы храма на острове Ванбербо. Каждые семь лет накануне Ночи изготавливается свеча из праха Иесса, умершего 763 года назад, с добавками священного воска. Она вставляется в этот канделябр и зажигается. А я сижу и жду, пока миллионы Спящих ворочаются, стонут в наркотическом сне, а рожденные ими кошмары бродят по улицам и убивают. Когда свеча слегка обгорает и оплавливается, я нюхаю дым и затем, в соответствии с древним ритуалом, съедаю ее. Таким образом я вкушаю божественное, соединяюсь с Богом, возрождаю его начала в себе. Когда-нибудь, возможно, этой ночью, я умру. Мою плоть и кости растворят, смешают с воском и сделают свечу. И я сгорю, как жертва моей матери. Дым свечи выйдет из храма и распространится в ночи. Я буду не только сожжен, но и съеден богом, который придет после меня. Но только если это будет Иесс. Алгули не ест Иесса, и наоборот. Зло жаждет зла, а добро – добра.

Кэрмоди усмехнулся:

– Неужели ты веришь во все это?

– Я это знаю.

– Примитивная религия. И ты, цивилизованное существо, вкручиваешь мозги своим поклонникам, тупым, ограниченным идиотам?

– Ты не прав. Если бы я был на Земле, то твои обвинения были бы справедливы. Но ты прошел через Ночь – дурное предзнаменование для меня – и должен знать, что здесь возможно все.

– Я уверен только в одном, что все происходящее здесь можно объяснить физическими законами, пока нам еще не известными. Но это меня уже не касается. Я скажу тебе одно: готовься к смерти...

Иесс улыбнулся.

– Каждого ждет смерть.

– Я имею в виду, что ты умрешь сейчас! – рявкнул Кэрмоди.

– Я живу уже 763 года. Я устал, а уставший бог не нужен людям. Да и Матери не нужен уставший сын. Я умру, умру этой ночью, вне зависимости от того, кто победит – добро или зло. Я готов. Если ты не оружие моей смерти, то будет другое.

Кэрмоди закричал:

– Я ничье оружие! Я делаю то, что хочу, привожу в действие только свои планы! Только свои!

Иесс снова рассмеялся:

– Слышу, слышу. Не так уж ты силен, коли приводишь себя в бешенство, чтобы убить.

В ответ Кэрмоди нажал спусковой крючок. Пули ударили в тело Бога. Кровь брызнула фонтаном, плоть разлетелась во все стороны, голова раскололась на части. Руки взметнулись вверх в последнем бессильном жесте, а затем упали, ноги дергались в конвульсиях... Затем кресло вместе с его владельцем рухнуло на пол.

Кэрмоди стрелял до тех пор, пока обойма не опустела. Он подсветил фонариком и перезарядил оружие.

Сердце его бешено стучало, руки подрагивали.

Это был пик его карьеры, его шедевр. Ему приятно было думать о себе как о художнике, великом художнике преступления. Может быть, величайшем. Теперь уже никто не будет сомневаться в его славе, никто не смеет обойти его. Кому еще так повезет? Убить бога!

Но через мгновение ему стало грустно. Что делать теперь, когда он достиг вершины? Он стал размышлять. В громадной Вселенной явно есть что-либо потрудней, и оно ждет его. Нужно выбраться из этой каши и искать новое дело, более сложное, опасное и... почетное.

До полного успеха пока было далеко, надо было еще выбраться отсюда. Истинный шедевр только тогда шедевр, когда он проработан и завершен до мелочей. Нельзя допускать, чтобы его схватили.

Кэрмоди достал плоский контейнер, вскрыл его и полил тело Иесса бесцветной жидкостью. Отошел подальше и поджег одежду бога. Тело вспыхнуло, дым и запах горелого мяса растекся по залу.

Кэрмоди рассмеялся. Туземцы теперь никогда не смогут сделать свечу из своего божества. Теперь он будет окисляться до тех пор, пока не обратится в пепел, современная химия – вещь надежная.

Но осталась еще полусъеденная свеча, которую Иесс выронил, когда первые пули настигли его.

Джон поднял ее. Сначала у него появилось желание бросить свечу в огонь, но подумав, Кэрмоди ухмыльнулся и откусил кончик. Свеча имела горьковатый привкус, но была вполне съедобной. Он улыбнулся при мысли о том, что съедение этой свечи – тоже уникальное событие. Убийство богов в этих стенах – дело обычное, но вот свечу, кроме сыновей Бунт, еще никто не ел. Божественное, однако, занятие.

Но даже поедая столь необычную пищу, Джон не забывал о поисках выхода. В нише за основанием статуи богини он увидел узкий проход. Если он пролезет в него, то наверняка найти выход из замка у него будет шансов побольше.

Но подойдя к проходу, он понял, что теперь придется платить за невоздержанность в еде. Живот у него явно великоват для такой щелочки. Джон попытался протиснуться боком, но ощутил себя пробкой в узком горлышке бутылки. Он дергался, думая, как же сюда пролезают другие. Затем до него дошло, что и худой здесь может застрять. А значит, это вовсе и не дверь. Зачем же эта щель? Ловушка!

Он с трудом вырвал свое тело из объятий холодного камня и отскочил в сторону. Щель сразу же стала уже. Он не верил своим глазам – она стремительно смыкалась. Значит, точно ловушка. Как же выбраться отсюда?

Где-то позади раздались голоса. Женские и мужские. Он резко обернулся и увидел, что дверь, через которую он вошел, теперь распахнута. Через нее входили люди. Первые из вошедших с ужасом смотрели на охваченное пламенем тело своего бога.

Кэрмоди издал дикий вопль и бросился к двери сквозь дым. Его пытались остановить, но он открыл стрельбу. Кэриены бросились врассыпную. Кэрмоди бежал за ними. Кашель разрывал его грудь, глаза жгло, из них в два ручья текли слезы. Но он бежал, пока наконец не вырвался на улицу; здесь стало легче: легкие очистились от дыма. Только теперь он перешел на обычный шаг. Через четверть мили он остановился. Что-то преграждало ему путь. Это что-то оказалось статуей местного политического лидера Бэна Дрэмона. Чем-то он там прославился, но чем? Кэрмоди точно не помнил. Так вот, его сбросили с пьедестала, но там, где теперь должно было быть пусто, стоял Бэн Дрэмон. Другой.

Джон ухватился за край пьедестала и одним легким движением взобрался на него. И оказался один на один со статуей. Нет, не со статуей. С человеком. Кэриеном. Он стоял в том же положении, что и низвергнутый Бэн Дрэмон. Правая рука поднята в приветствии, в левой – жезл, рот открыт в немом крике.

Кэрмоди коснулся кожи лица, более темной, чем у аборигенов, но светлее, чем бронза статуй.

Она была твердой, гладкой и холодной. Если это и не металл, то нечто весьма похожее. Насколько можно было разглядеть, глаза потеряли свою окраску. Джон нажал на одно из глазных яблок пальцем, но оно уже было твердым, как камень. Однако когда он сунул палец левой руки в открытый рот лжестатуи, то ощутил, что язык еще мягкий.

Поразительно! Как же человек может превратить свою протоплазму с мизерным содержанием меди и других металлов в твердый сплав? Вероятно, это опять воздействие звезды, Кэрмоди сразу же вспомнил мужа миссис Кри.

Да, поистине человек может быть богом. Нет, богом – это слишком громко, титаном. Но титаном, не умеющим распорядиться своей мощью. Ну почему человек может иметь это могущество только Ночью? Ведь его хватило бы, чтобы покорить всю Вселенную! Не было бы ничего невозможного! Человек мог бы передвигаться с планеты на планету, с Авеню замка Бунт на Радости Данте до Бродвея на Манхеттене на планете Земля, отстоящей на 1500000 световых лет. Человек мог стать кем угодно, сделать что угодно, играть звездами в пространстве, как ребенок играет мячом. Время, пространство и материя перестали бы быть стенами, они стали бы дверьми, через которые можно пройти куда угодно. Человек мог стать кем угодно: деревом, как муж мамаши Кри, статуей, причем не прибегая к сложной технологии, не зная химии и биологии.

Во всем этом был один недостаток. После всех этих метаморфоз, человек не мог совершить другого чуда: воскресить себя. Ибо превращаясь – умирал.

Эта статуя должна была умереть, как должен умереть Скелдер, превратившийся в придаток своей прихоти. Он умрет, как умрет Раллукс, горящий в воображаемом пламени иллюзорного ада. Они все умрут, все. А как насчет тебя, Джонни-бой, – подумал он. – Ты хочешь только Мэри? Какой вред от нее? Все остальные обрекают себя на страдания и гибель. Но какие страдания в том, что ты дашь жизнь Мэри? Неужели ты исключение?

– Я, Джон Кэрмоди, – прошептал он. – Я всегда был, есть и буду исключением...

Откуда-то сзади и снизу до него донеслось рычание. Затем крики людей. Снова рычание, чьи-то предсмертные вопли. И опять рев. И затем странный звук, будто лопнул мешок. Кэрмоди почувствовал, что ноги его стали мокрыми до колен. Он посмотрел вокруг и увидел, что луна зашла за горизонт и подымается солнце. Неужели минула ночь, а он так и стоял здесь в пурпурном тумане? Стоял и грезил?

Он моргнул и покачал головой: он опять поддался чужому влиянию. Его опять захватили бронзовые мысли человека-статуи, и для него время потекло столь же медленно и сонно, как для этого бронзового истукана.

Наконец, он пришел в себя. Попытался двинуться, но понял, что прикован к этому монументу. И не только мысленно. Палец, который он сунул в рот статуи, теперь был крепко зажат бронзовыми зубами. Кэрмоди попытался вырвать его, но тщетно. Пальцу совсем не было больно, он онемел, а может, уже стал бронзовым?

Вероятно, человек-статуя еще не полностью перешел в бронзу и, почувствовав палец во рту, он стал закрывать рот автоматически, а может – по злому умыслу. Он закрывал его медленно, всю ночь, а когда взошло солнце, процесс металломорфозы полностью завершился, и рот теперь уже никогда не откроется, так как душа покинула бронзовое тело.

Он быстро осмотрелся. Его тревожило не только то, что он не может освободиться от этой западни, но и то, что сейчас он у всех на виду. И что еще хуже – он выронил пистолет. Оружие лежало у самых его ног, но как он не извивался, он не мог дотянуться до него.

Он выпрямился и посмотрел на улицу. Никого.

Затем взглянул вниз, вспомнив, что ночью ноги его почему-то стали мокрыми. Засохшая кровь струпьями висела у него на ногах.

Думая о фонтане крови на кухне, он пробормотал:

– О нет, только не это! Но после внимательного осмотра понял, что Мэри здесь ни причем. Кровь принадлежала чудовищу, лежавшему у подножия пьедестала. Мертвые глаза смотрели в пурпурное небо. Чудовище было вдвое выше среднего кэриена, а все тело покрыто густой голубоватой шерстью. Ноги его стали огромными, ведь им приходилось выдерживать тяжесть большого тела. Толстый извивающийся хвост был похож на хвост тиранозавра, которого Кэрмоди когда-то видел на иллюстрации. Ногти на рука и ногах превратились в когти, а лицо приобрело звериную форму. Оно заострилось, челюсти потяжелели, острые клыки зловеще поблескивали в пасти. Они намертво зажали руку какого-то несчастного, видимо, павшего во время боя, звуки которого Кэрмоди слышал ночью. На мостовой глянцево блестели черные лужи.

Шесть человек вышли из-за угла и остановились, глядя на Кэрмоди. Они были безоружны, но в выражении их лиц было нечто, что встревожило Джона. Он опять попытался выдернуть палец. И опять ничего не вышло. Он посмотрел в мертвые глаза статуи, увидел угрюмую ухмылку и понял, что уговорить ее явно не удастся. Статуя – не человек. Он стиснул зубы. Если они не помогут мне, – подумал он, – а я не вижу причин, почему они должны помогать, мне придется пожертвовать пальцем. Это единственное, что осталось, если я хочу освободиться. Достаточно только достать нож из кармана...

Один из людей, как будто прочтя мысли Кэрмоди, насмешливо сказал:

– Давай, землянин, отрежь его, если ты, конечно, не боишься изувечить свою драгоценную лапку.

И тут Кэрмоди узнал Тэнди.

Ответить он не мог, так как все шестеро дружно расхохотались над ним, попавшим в столь сложное и щекотливое положение. Они издевались над ним, спрашивали, надолго ли он устроился наверху потешать прохожих. Они прямо-таки катались по земле от хохота, взвизгивая и хлопая себя по ляжкам.

– И этот шут хотел убить бога? – задыхался от смеха Тэнди. – Хотел убить бога, а сам сунул палец в медную кастрюлю и не может вытащить!

Спокойней, Кэрмоди, им не удастся тебя завести.

Однако думать всегда легче, чем исполнить задуманное.

Он устал, очень устал. Вся гордость и самомнение покинули его. Ноги едва держали тело. Казалось, он стоит тут целую вечность. Внезапно паника охватила его. Сколько же времени он торчит тут? Сколько прошло времени с тех пор, как кончилась Ночь?

– Тэнди, – сказал один из людей. – Неужели ты серьезно думаешь, что этот тип так могущественен?

– Вспомни, что он сделал, – ответил Тэнди.

Он обратился к Кэрмоди:

– Ты убил старого Иесса, приятель. Он знал, что так случится и сам предупредил меня об этом, еще до того, как наступила Ночь. И теперь мы ищем Седьмого, чтобы возлюбить Мать-богиню и стать отцами маленького Иесса.

– Значит, ты солгал мне! – заскрипел зубами Кэрмоди. – Ты не пошел спать!

– Ну-ну, парень, если ты вспомнишь, что я сказал, ты поймешь, что я сказал только правду, но довольно уклончиво. Ты же понял мои слова так, как тебе самому хотелось.

– Друзья, – сказал один из спутников Тэнди. – Мы напрасно теряем время и даем нашим противникам преимущество. Этот человек, несмотря на свое явное могущество, обладает грязной душой. Я вообще сомневаюсь, есть ли у него душа. А если и есть, то такая маленькая и ничтожная, такая трусливая, что даже ответственность за грехи не желает взять на себя.

Остальным это показалось невероятно смешным и они весьма издевательски захохотали.

Дрожь охватила все тело Кэрмоди. Презрительные насмешки долбили его как шесть отбойных молотков: один за другим, потом все вместе, затем по очереди. Его, который всегда считал себя выше любой насмешки и презрения. И внезапно он обнаружил, что барьер моральной защиты рухнул, рухнул под градом издевок.

Он опять стал выдергивать палец изо рта в тщетной надежде освободиться. И вдруг увидел еще шестерых людей, шедших по улице по направлению к нему. Они, так же как и первая шестерка, были безоружны, осанисты и горделивы. Они остановились перед Кэрмоди, не обращая внимания на группу Тэнди.

– Это он? – спросил один.

– Вероятно, – ответил другой.

– Его нужно освободить?

– Нет, если он захочет примкнуть к нам, то он освободиться сам.

– Но, если он пожелает примкнуть к ним, то он тоже может освободиться сам.

– Землянин, – сказал третий. – Тебе оказана великая честь. Ты первый из чужаков, кому оказана такая честь.

– Идем, – сказал четвертый, – Идем с нами в Храм, ты познаешь счастье в объятиях богини, ты станешь одним из отцов Алгули, истинного бога этого мира.

Кэрмоди вновь обрел душевное равновесие. Очевидно, он имеет большую ценность не только для этой шестерки, но и для другой. Правда, если первые и пытались его заполучить, то делали это весьма странно. Но еще более странным было то, что ни один человек ни с той, ни с другой стороны не был отмечен какими-либо знаками добра или зла. Все они были красивы, хорошо сложены, уверены в себе. Единственное, что их отличало, это то, что люди, упоминавшие Иесса, были в хорошем настроении, они охотно и весело смеялись. Поклонники Алгули, напротив, были угрюмы и напряжены.

– Я им нужен, всем нужен, – прошептал он и вслух крикнул:

– Что вы мне дадите?

Первые шестеро переглянулись, пожали плечами, а Тэнди сказал:

– Мы не дадим тебе ничего, что ты не можешь дать себе сам.

Высоченный красавец из второй шестерки презрительно усмехнулся и ответил:

– Когда ты придешь с нами в Замок Бунт и ляжешь в постель богини, дабы стать отцом Алгули, ее темного сына, ты познаешь истинное блаженство. И в течение ряда лет, пока бог будет расти и взрослеть, ты будешь одним из его регентов, и тебе будет доступно все в этом мире...

– А кроме того, – перебил сторонника темных сил Тэнди, – ты получишь страх, что тебя в один прекрасный момент прикончат те, кто не пожелает делить с тобой богатства и роскошь. Ни для кого не секрет, что Семь грешных отцов Алгули всегда плетут заговоры друг против друга. Им приходится это делать, так как они не могут доверять друг другу. И каждый раз из семерых выживает один, который и становится первой жертвой Алгули в день его совершеннолетия. Алгули не хочет иметь отца – простого смертного.

– А отчего один из отцов не убьет самого Алгули? – спросил Кэрмоди и краем глаза заметил, как люди из второй шестерки вздрогнули и переглянулись.

– Он действительно маленький ребенок, его нужно кормить, нянчить, менять пеленки, – ответил Тэнди. – Он бог, но вобрал в себя существо тех, кто его создал. А так как большинство людей мечтает о бессмертии, он, их сын, стал бессмертен. Поэтому он жил бы вечно, пока живут на планете люди. Но он бог Зла, он не доверяет своим отцам и убивает их. Но вот парадокс: как только это происходит, он начинает стареть и со временем умирает. Семена зла, заложенные в нем, распускаются цветами недоверия, страха, ненависти.

– Все это понятно, – сказал Кэрмоди, – но отчего бог добра Иесс может стариться и умирать?

Люди Алгули рассмеялись, и один из них крикнул:

– Хорошо сказано, землянин!

Терпеливо, будто непонятливому ребенку, Тэнди опять пустился в объяснения.

– Хотя Иесс и бог, но он воплощен в человеке из плоти и крови. Поэтому он живет как человек и должен умереть как человек. Он так же вобрал в себя сущность своих создателей. Но создали его не мы, Бодрствующие, его создали Спящие. Они грезят во сне и определяют в снах сущность божества. Если в мире много зла, то скорее всего родится Алгули, если же много добра – Иесс. Мы, отцы, не самая главная определяющая сила. В конце концов все определяет воля шести миллиардов спящих жителей планеты.

Тэнди помолчал, бросил взгляд на Кэрмоди, как бы желая вдохнуть в него искренность. А затем продолжил:

– Не буду скрывать. Ты для нас ценен тем, что ты землянин, житель другой планеты. Только недавно мы, кэриены, стали задумываться о религиях других миров, о том, что они означают. Мы стали понимать, что Великая Мать, Бог, Первопричина, Создатель Вселенной – как видишь, их везде всяк зовет по-своему – думает не только о нашей планете, песчинке в море мироздания. Его творения разбросаны везде. Поэтому Спящие, зная, что они не одни во вселенной, что у них есть везде множество братьев, желают быть отцами бога единого для всех живых существ мироздания. Возрожденный Иесс уже не будет прежним. Он будет отличаться от него, как дитя отличается от отца. Он будет иметь в жилах кровь людей с других планет, мы надеемся на это. И мы, вместе с ним, тоже будем лучше. Вот отчего ты нужен нам, Кэрмоди.

Тэнди показал на врагов:

– И эти шестеро тоже хотят тебя, хотят, чтобы ты стал седьмым, но по другой причине. Если ты станешь одним из отцов Алгули, то он, вероятно, распространит свою власть на другие планеты, и отцы его смогут грабить и топтать не только свою, но и другие, чужие планеты.

Кэрмоди ощутил, как в нем вспыхнула алчность и надежда. Откуда-то из глубины измученного тела появились новые силы. Захватить богатейшие миры, нацепить на шнурок и носить на шее, как ожерелье из драгоценных жемчугов! Обладая могуществом регента Алгули, он может творить что угодно! Ничего недозволенного нет! И в этот момент вторая группа решила, что пришло время действовать. На Кэрмоди обрушилась волна их объединенной воли. И он, беззащитный, рухнул под напором этой волны.

Тьма, тьма, тьма...

Тьма...

Он, Джон Кэрмоди, всегда будет таким, каким он хотел быть: сильным, надменным, сметающим на своем пути. Его тело, разум, душа закалятся в черном пламени тьмы, и ничто не будет в состоянии устрашить Джона Кэрмоди. Целые народы будут умирать, звезды остывать и гаснуть, планеты рушиться на свои солнца – и только он, Кэрмоди, будет властелином Вселенной. И всегда он будет одним и тем же, сегодня и завтра, всегда тем же твердым и сверкающим, как черный алмаз, Джоном Кэрмоди.

И тут в бой ринулась первая группа. Но они не обрушились на него объединенной волей, они просто открылись ему, сняли защитные барьеры. В них не было никакой угрозы, и он не чувствовал, что они, подобно слугам Алгули, скрывают черные замыслы. Они раскрылись полностью, до самых глубин своего существа.

Свет, свет, свет...

Свети...

О, это было нечто другое, чем воздействие зла! Он вдруг почувствовал, что его разорвало на сотни тысяч кусков, ощутил, что он летит, стремительно и неудержимо, одновременно во всех направлениях.

Это было непонятно, а потому страшно. Он молча закричал, пытаясь собрать сотни тысяч кусков в одно целое, стать снова Джоном Кэрмоди. Боль была ужасной, экстаз – тоже.

Он понял, что потерпел поражение.

– Ты должен умереть, – сказал Тэнди, – уничтожить старого, прежнего Джона Кэрмоди и сотворить нового, лучшего. Новое божество всегда лучше старого, умершего.

Кэрмоди резко отвернулся и от тех и от других. Он достал из кармана нож, нажал на кнопку, и из рукоятки выскочило серовато-голубое жало.

У него был только один путь освободиться от бронзовых челюстей. И он пошел по этому пути.

Было больно, но не так сильно, как он ожидал. Да и крови было меньше, чем представлялось. Он мысленно перекрыл все сосуды, и они повиновались, они закрылись, как закрываются цветы в ожидании ночи.

Однако эта процедура была очень утомительна. Он дышал так, будто пробежал сотню миль. Ноги подрагивали, лица стоящих внизу расплывались. Он едва мог стоять.

Из группы Алгули вышел человек и протянул руки.

– Прыгай, Кэрмоди, – позвал он, – прыгай, я поддержу тебя.

У меня сильные руки. Мы разгоним этих слабаков, войдем в Замок и...

– Погоди!

Женский голос доносился откуда-то из-за спины. Громкий и повелительный и в тоже время полный музыки.

Все замерли.

Кэрмоди обернулся.

Мэри.

Мэри, живая и невредимая. Как будто он не всаживал в нее целую обойму. Она ничуть не изменилась. Кроме одного. Ее живот был чудовищно огромен. Казалось, она готова родить прямо сейчас.

Предводитель второй шестерки спросил:

– Кто эта земная женщина?

Кэрмоди хотел ответить, но его опередил Тэнди:

– Она была его женой. Он убил ее на Земле и сбежал сюда. И в первую же Ночь Сна он создал ее.

– О-о-о!

Люди в группе поклонников Алгули охнули и отшатнулись.

Кэрмоди удивленно уставился на них. Очевидно, эта информация внесла какие-то осложнения, какие, правда, он пока не мог понять.

– Джон, – сказал Мэри. – Совершенно бессмысленно убивать меня столько раз. Я буду всегда возрождаться. Я уже готова родить дитя, которое ты не хотел. Он появится через час. На рассвете.

Спокойно, но каким-то особым, звенящим голосом, выдающим его внутреннее напряжение, Тэнди спросил:

– Ну, Кэрмоди, кем же он будет?

– Кем? – глупо переспросил Джон.

– Да, – продолжал предводитель поклонников Алгули, снова приблизившись к пьедесталу. – Кем? Иессом или Алгули?

– Так вот оно что! – сказал Кэрмоди. Экономия Природы, Богини, или что там есть еще. Зачем трудиться над созданием ребенка, когда вот он, под рукой.

– Да! – громко сказала Мери. – Джон, ты же не хочешь, чтобы дитя стало таким, как ты? С темной замороженной душой?

– Человек, – сказал Тэнди. – Неужели тебе не ясно, что ты уже сделал выбор? Разве ты не знаешь, о чем думаешь?

Кэрмоди покачнулся и едва не упал в обморок, но не от слабости.

Свет, свет, свет... Огонь, огонь, огонь...

– Дай себе раствориться в нем. И, как феникс, ты возродишься вновь.

– Держи меня, Тэнди, – прошептал Джон.

– Прыгай, – ответил Тэнди, громко рассмеявшись.

Шестерка Иесса ликовала.

Люди Алгули завопили в ужасе и бросились врассыпную.

Туман стал реже, сменил цвет с пурпурного на бледно-фиолетовый. Над горизонтом медленно появился огненный шар, фиолетовый цвет которого быстро сменялся белым, как будто кто-то стянул вуаль с лика планеты.

Те из поклонников Алгули, что не успели скрыться, зашатались и упали наземь. Конвульсии сотрясали их тела, с хрустом ломались кости. Через некоторое время на мостовой лежали неподвижные тела.

– Если бы ты сделал другой выбор, – сказал Тэнди, все еще поддерживая шатавшегося от слабости Кэрмоди, – то тогда бы мы валялись мертвыми в пыли.

Они медленно направились к Замку, кольцом окружив Мэри, которая еле плелась, то и дело сгибаясь при приступах боли. Кэрмоди, шедший за ней, стискивал челюсти и стонал, так как испытывал непонятное и невероятное для мужчины состояние – предродовые схватки. Он был в этом не одинок, остальные так же закусывали губы, прижимая руки к животам.

– Что с ней будет потом?– шепотом спросил Джон у Тэнди.

– Она выполнит свою миссию, когда родится Иесс, – ответил кэриен. – Затем она умрет. Она умрет, когда закончится сон. Сейчас она жива только потому, что мы вливаем в нее часть своей энергии. Нужно торопиться. Скоро все проснутся и не будут знать, кто правит в мире, Иесс или Алгули. Они не будут знать, радоваться им или рыдать. Мы не вольны оставлять их в сомнениях. Мы обязаны идти в Замок. Там, в покоях Святой Великой Матери пройдет обряд святого совокупления. И тогда Мэри разрешится от бремени создания твоей ненависти и любви и умрет. Затем мы должны обмыть ребенка и показать его народу.

Он дружески похлопал Кэрмоди по руке и вдруг сильно сжал ее.

Джон не почувствовал боли от этого пожатия, его разрывала боль другого рода. Она волнами накатывалась на него и отступала, смешиваясь с экстазом от мысли, что он дает жизнь божеству. Радость охватила все его существо. И на фоне этой боли и радости, в нем уверенно зрело решение заплатить за все, что он сделал в своей противоречивой жизни. Нет, это не было желание самонаказания, ненависти к самому себе. Он должен... должен постараться изменить мир, вселенную, которая доселе редко улыбалась разумным существам.

Что надо делать для этого, какие средства выбрать, какую поставить цель – он еще не знал. Это придет позже.

Сейчас он был полностью поглощен последним актом великой драмы Сна и Пробуждения.

Внезапно он увидел лица двух людей, которых уже не чаял увидеть. Раллукса и Скелдера. Те же, но и другие, изменившиеся. Исчезло страдание с лица Раллукса, его сменило спокойствие и умиротворенность. Исчезла жестокость и резкость лица Скелдера. На его губах играла мягкая улыбка.

– Значит, вы удачно прошли через все, – хрипло прошептал Кэрмоди.

– Да, – ответил Скелдер. – Мы оба прошли сквозь огонь. Ты ведь знаешь, что каждый на этой планете получит то, чего по-настоящему хочет.

Белое светило замерло в зените. И тогда тишину разорвал первый детский крик...