Убить наследников

Юрий ЛузановУбить наследников

Между добычею увидел я одну прекрасную Сеннаарскую одежду, и двести сиклей серебра, и слиток золота весом в 50 сиклей; это мне полюбилось, и я взял это; и вот оно спрятано в земле среди шатра моего, и серебро под ним.

Иисус Навин, глава 7

Часть 1. Кто-то среди нас

Кошмарное утро

Он проснулся от странного ощущения. В голове было тягуче и неуютно, как будто накануне пил.

Но он не пил.

Илья тяжело привстал и посмотрел поверх жены. На телескопической тумбе колыхался старый роман Акунина. Взъерошенные сквозняком, шевелились бумажные страницы. Рядом с книгой лежала выпавшая закладка, пластиковый календарик-фонарик 2035 года.

Алина испытывала слабость к бумажным книгам, говорила, что электронные и тем более голографические ее раздражают. Поэтому, несмотря на бешеную дороговизну арбатского бук-рума, она часто туда захаживала за «макулатуркой», как насмешливо называл архаичное чтиво в переплете ее муж.

Алина лежала, отбросив руку, словно на бегу. Илья мягко погладил ее прохладное плечо. Бедная, замерзла. Надо бы прикрыть. Но для этого пришлось бы выдирать из-под жены одеяло, а будить ее не хотелось. Он стал осторожно растирать ее кисть, хрящеватые впадинки, округлую подушку ладони.

Илья задумался об их жизни в общежитии Московского университета гуманитарного развития (МУГР) имени Первых выборов с участием роботов. Уже больше года им с Алиной приходилось мириться с противной неустроенностью.

У МУГР имелось все, кроме семейного общежития. Илья еле выпросил, чтобы их, мужа и жену, оставили в обычной студенческой общаге – съем квартиры они бы не потянули. Пришлось совать взятку сначала начальнику отдела регистрации студентов, потом коменданту по прозвищу Падлыч. И все это ради позорного логова с клопами и тараканьём, с обглоданными обоями и исцарапанной мебелью.

Единственным достоинством общаги был вид из окна – на Чистые пруды. Все остальное удручало.

Положим, клопов и тараканов они с Алиной вывели, шкаф поменяли, обои переклеили. Но куда было деться от прогорклого духа коммунальщины, от битой плитки на лестнице и в душе?

Эту общагу на улице Жуковского должны были снести давным-давно, но передумали. Сочли культурно-исторической ценностью из-за одного исторического деятеля, который здесь обитал сто лет назад.

В первые годы советской власти эту кубическую четырехэтажку строили как коллективистский дом. Предполагалось, что здесь будут жить поборники свободной морали, общие жены и мужья. Именно поэтому во всех комнатах были сделаны двери, ведущие к соседям.

Но это бесшабашное начинание привело к скандалам, стрельбе и вскоре затухло. А здание осталось – длинные коридоры и вереницы комнат с сообщающимися входами. В общагу загнали крикливых и потных студентов машиностроительного техникума.

Гибель советской империи и последовавший упадок отечественного машиностроения, казалось, поставили крест на сооружении. Вот-вот его должны были раздолбать ради офисно-делового центра.

Но за общежитие внезапно вступились защитники исторических зданий. Выяснилось, что на четвертом этаже в угловой комнате обитал сам Платон Збруев, один из первых передовиков страны, именем которого была названа машиностроительная фабрика в Подмосковье. Общество охраны памятников тут же открыло в общаге музей Збруева.

Громоздкий бюст ударника пятилетки торжественно установили на высокой тумбе. Кто-то притащил верстак, который служил «неистовому Платону», как его называли соратники, не только рабочим местом, но и постелью. На этом верстаке были бережно расставлены фотографии, среди которых особенно выделялся снимок на 17-м съезде партии, где на переднем плане широкозубо ярился рукоплещущий Збруев.

Несмотря на интриги девелоперов, прикрыть музей не удалось. Внучатая племянница передовика оказалась дальней родственницей министра правительства. Поэтому строительная мафия, глухо поскрежетав, оставила общагу в покое. К тому времени на ее стене уже красовалась гранитная доска с вихрастым профилем и высеченной надписью: «Здесь с 1923 по 1927 год жил и учился знатный машиностроитель П. И. Збруев».

Какое-то время общежитие пустовало. Но в конце 2020-х в Москве открылся Московский университет гуманитарного развития имени Первых выборов с участием роботов. Здание передали на его баланс. Правда, с условием – ничего не переделывать. Защитники старины продолжали бдеть.

Общага была обречена ветшать и хиреть.

Как студент истфака Илья усматривал в этом занятный символизм: изучать 20-й век и, по сути, в нем же и жить. Элемент полного погружения в предмет. Это немного успокаивало и даже примиряло.

Но как глава семьи, пусть и крохотной, он испытывал стыдливое чувство неполноценности.

«Да что ж такое», – беспокойно подумал Илья, отняв руку от Алининого запястья. Сколько его ни тер, оно оставалось холодным и каким-то неотзывчивым.

Он в тревоге навис над женой, затормошил. Алина со вздохом, как ему показалось, откинулась навзничь. На подушку осыпались завихренные волосы.

– Извини, я…

Он икнул, словно подавившись костью.

Во взгляде Алины не было ничего. По ее щеке ползла муха.

Несколько минут он сидел на кровати. Поверить в это было невозможно и противоестественно. Муха, шевеля крылышками, деловито переползла на подбородок жены. Ее широко раскрытые глаза даже не покосились на насекомое. Она ничего не чувствовала. Определенно ничего.

Илья нащупал на стуле 3D-реферат о немецкой революции. Замахнулся над Алиной. Что я делаю?

Слезы хлынули без спросу, со стиском горла…

Он сидел на полу, заплаканный, по-детски жалкий, ничего не понимающий.

Сколько времени прошло, он не знал. Просто видел, как исправно мигают точки на квазитронных часах. Задумчиво смотрела с репродукции девочка с персиками. Ухмылялась на плакате певица-трансвестит Сержося. За стеной буднично сморкалась соседка-гайморитница. За распахнутым окном урчали машины и стрекотали максидроны. Воскресенье 7 октября 2035 года флегматично позевывало и вяло чесалось.

Ему показалось, что протекли часы. На самом деле он просидел на полу чуть больше семнадцати минут. На часах моргало 10:07.

Илья попытался сосредоточиться. Как это могло произойти? От чего? Они вчера ели омлет. Алине было лень готовить что-то серьезное, она по-быстрому сделала омлет с помидорами.

Отравление?

Но он тоже ел этот чертов омлет. Чтобы не мыть тарелки, они лопали его прямо со сковородки, отковыривая пригорелые куски. Потом пили чай с сушками. ОБА.

На сердце Алина никогда не жаловалась. Да и какое сердце в 22 года? Правда, мерзла. Но это ерунда, вегетососудистая дистония – не смертельно, в наше время с этим можно жить до ста лет.

С трудом сдерживая дрожь, Илья снова нагнулся над Алиной. Вокруг ее лица танцевали уже две мухи. Он снова схватил трехмерный реферат и набросился на мразей. В исступлении заколотил по тумбе, по холодильнику, стенам, шкафу. Отбросил раскуроченный пластик.

«Что с тобой случилось, родная моя?»

Отраженный зеркалом шкафа, на Илью смотрел чужой, непохожий на него человек. Русые волосы бесформенной паклей. Глубокая мука в провалившихся глазах.

В полубезумной тоске ему захотелось прижаться к Алине, обезболить себя ее холодом. Он откатил одеяло.

На ее горле, в ложбинке между ключицами, чернело пятно. Большой синяк размером с большую черешню.

Очевидно, в этом месте чем-то надавили. Со страшным, нечеловеческим усилием.

Шок после прогулки

В оцепенении он ходил вокруг общаги и прудов. С иррациональной надеждой смотрел на небо, на деревья. По листьям буйно, как инфекция, рассеялась желтизна. Болезнь зашла далеко. Некоторые кленовые, осиновые, тополиные желтяки уже отклеивались и отваливались.

Илья тяжелым усилием заставлял себя думать рационально. Как убийца смог попасть в комнату? Дверь была закрыта на два оборота. Никаких следов взлома не было. Двери в соседние комнаты давным-давно были забиты гвоздями еще предшественником Падлыча, лютым поборником морали. Получается, единственный вариант ― окно.

Они с Алиной на ночь его всегда открывали. Без притока свежего воздуха у жены болела голова. Воров они не боялись. Конечно, на третий этаж при желании влезть можно. Но что воровать у пары студентов? Старый стул? Облезлую тумбочку? Холодильник с вмятиной на дверце?

Он подумал о полиции, но тут же отмел эту мысль. Ясно, что его загребут, не разбираясь, потом ничего не докажешь. На хорошего адвоката нужны деньги. А его студенческой стипендии и репетиторских грошей едва хватало на пропитание.

Был бы жив отец…

Отца Илья не знал, он родился через полгода после его смерти. Офицер-подводник Иван Муромцев сгинул в океанских глубинах вместе с несчастной субмариной «Святогор». Засекреченное происшествие, которое долго скрывали даже от родных моряков. Бедная мама.

При мысли о матери сердце сжалось. Надо бы ей позвонить. Но что он ей скажет?

Нет, он должен сделать все, чтобы весь этот ужас как-нибудь прошел мимо нее. Хватит с нее переживаний из-за школьных лоботрясов, путающих падежи и Муму с Каштанкой.

Надо скрыться. Тихо и незаметно, пока еще никто ничего не узнал. Особенно Падлыч, комендант.

С Падлычем отношения у Ильи Муромцева не заладились с первых дней. Не успел он поступить на истфак, как этот плюгавый плешивец заявил, что первокурсники должны убрать мусор за общежитием. Вся общага выбрасывала туда неимоверное количество дряни ― банки, объедки, сломанные суперфоны, нанопластиковую посуду, негодную мебель, стертые чипы-шпаргалки, рваные трусы, куриные кости, осколки стекла, куски пластыря, облезлые диктоушники, дохлых мышей…

Кто-то из первокурсников понуро подчинился и пошел на помойку. Илья отказался. С какой стати? Он приехал сюда учиться. Он студент исторического факультета, а не навозный червяк.

Комендант орал, брызгал слюной, угрожал деканатом.

Конечно, ни в какой деканат он не пожаловался: эксплуатация студентов была делом незаконным. Но стал гадить. К примеру, белье, которое Илье выдавала кастелянша, непременно оказывалось влажным или идиотски укороченным, а то вообще провонявшим черт знает чем.

Однажды ему досталась рваная простыня с медузной бахромой по краям, Илья это заметил не сразу. Пошел менять, кастелянша заявила, что это он погрыз. Попытался спорить, но с натасканным хамством бороться трудно. Пришлось топать в магазин, покупать простынку за свои деньги. С тех пор Илья рассматривал постельное белье с придирчивостью госприемки…

С пустым сердцем он вернулся в общагу. Миновал кабинку с нахохленной старухой-вахтершей по кличке Сова. Медленно поднялся на третий этаж.

Многие уже проснулись, общага оживала и побулькивала. Две знакомые третьекурсницы что-то жарили на кухне, маяча у плиты в голубом и желтом халатах. Желтенькая обернулась, бросила «привет». Он что-то процедил в ответ. Стараясь выглядеть спокойным, зашагал по коридору, нервно заскрежетал замком своей двери.

И почувствовал, что сходит с ума. Алины на кровати не было.

Все-таки не сон

Была только примятая постель и скомканное одеяло.

Ему вдруг страшно захотелось пить. Он плеснул холодной воды из кувшина, залпом выпил. Опустился на стул. Может, ему привиделось, что она мертва?

Он подумал об этом одновременно с радостью и ужасом. Он увидел то, чего не было. Алина на самом деле вышла за хлебом. Ха-ха, скоро придет.

Но в таком случае с его мозгом что-то не так.

Он взглянул на часы. Половина двенадцатого. Он схватил суперфон и набрал ее номер. Знакомая мелодия рингтона, хит звезды бульб-попа Анаконды запульсировал на полке. «Билив ми, плиз, билив ми…» Так банально и пошло, но музыка красивая, не отнять.

Значит, никуда она не ушла.

Чувствуя дурноту, Илья подошел к окну. И в ужасе отшатнулся. Алина лежала за кроватью. Худенькая девушка в завернувшейся ночной рубашке.

Как она, мертвая, могла скатиться с постели?

Он с надеждой припал к жене. Она не дышала. Тело как из холодильника.

Он тяжело опустился на кровать. Принялся крепко обдумывать свое положение. Оно было хреновей не придумаешь. По идее, нужно вызывать скорую. Но вслед за скорой неизбежно приедет полиция. Как ни крути, он единственный подозреваемый.

Скрываться у матери в Воронеже тоже бессмысленно. За ним вышлют оперативный автомобиль, а то и максидрон, он не успеет ее даже обнять.

Пока Илья перебирал в уме варианты, в дверь заскреблись. Послышался ноющий голос третьекурсника Коли, соседа слева:

– Илья, откро-о-й. Погано мне…

Илья открыл.

В свои двадцать лет Коля Сачко был законченным алкоголиком. Его долговязое тело часто валялось то на кухне, то в умывальнике. К этому все настолько привыкли, что воспринимали его как часть интерьера. Коля был незлобив, дружелюбен и по-детски искренен со всеми, включая даже зловредного коменданта и коварную кастеляншу. Не дать Коле на опохмел было все равно, что обидеть ребенка.

Как запойный Коля дополз до 3-го курса университета и до сих пор не вылетел, было непостижимой загадкой. Говорили, что Коля способен каким-то образом обаять самых злобных экзаменаторов.

– Опохмелиться бы, – жалобно проскулил Коля.

Илья с трудом сдержался, чтобы его не выставить. Сейчас ему было не до Коли. Он предложил скинуть деньги через суперфон.

– У меня карта заблокирована, – проныл пьянчуга.

Илья поскреб по карманам, нарыл Коле полторы тысячи.

– Все, что есть.

– На чекушку хватит, – благодарно затряс купюрами сосед. И тут же взъерошил свои волосы. – Что-то, Илюха, я совсем сдал. Мне привиделось, будто с твоей Алиной что-то случилось. Неужто «белочка» начинается?

Илья затащил его в комнату, закрыл дверь.

– У тебя потрясающий дар, Коля. С таким чутьем другому б цены не было.

– Ты о чем?

– Алина мертва. Да, да, ее кто-то задушил. Она вон там, за кроватью. Не перебивай. Мне надо скрыться. Да потом пойдешь за своей чекушкой! Слушай…

Рубленый рассказ Ильи произвел на Колю такое впечатление, что он даже деньги рассыпал.

– Мне нужно исчезнуть, Коля. У тебя есть кто-нибудь, у кого можно спрятаться? Хотя бы на время.

– Надо подумать. Гм. Ну, есть один такой человечек.

Коля поскреб щеку, косясь на Илью.

– Не смотри на меня так. Я не убийца, черт побери, – разозлился тот.

– Да верю. Просто мне чего-то выпить расхотелось.

– Ну и хорошо, ты мне сейчас нужен трезвым. В общем, я сейчас быстро соберу рюкзак, а ты выходи и жди меня у памятника Шухову. Через полчаса встречаемся.

В логове арабиста

Едва переступив порог квартиры, Илья чуть не ткнулся лбом во внезапное препятствие. Вместо коридора почти сразу за входной дверью путь преграждала стена.

– Налево, – сориентировал хозяин. И сам юркнул куда-то вбок.

Из глубин необычной квартиры тянуло неоднозначным душком сандалово-гвоздичных благовоний, с привкусом еще чего-то, мускусно экзотического.

– Где тут у тебя свет, Рич? Все забываю, – завертел головой Коля.

– Справа по ходу, – отозвался обладатель странного имени.

В давние советские времена это помещение было пристроено к первому этажу жилого дома на Алтуфьевском шоссе и числилось нежилым. Здесь, в большой подсобке жилконторы, хранили инвентарь дворники и спорадически выпивали сантехники.

Позже, когда жилконтору открыли в другом месте, здесь собирались подростки-картежники, вольнолюбивая молодежь с гитарами и портвейном. Замок с многострадальной двери сбивался бессчетное число раз. Домуправ сначала истерил. Потом умер. А вслед за ним умер и Советский Союз. Шпана окончательно пошла вразнос. Однажды наркоманы чуть не спалили эту подсобку вместе с домом.

Так продолжалось до тех пор, пока в квартире рядом с пристройкой не скончалась одинокая бабка. Ее жилплощадь стремительно захватил ушлый силовик, после чего урвал и пристройку. Он переделал ее в однокомнатную квартиру, провел воду, свет, газ, интернет, вставил новые окна с автоматической очисткой стекол. Но на серьезный ремонт поскупился. Когда его чуть не посадили, силовик сбежал во Францию и поселился на вилле в Монпелье, а московскую квартиру и эту неформатную однушку стал сдавать по сходной цене…

Коля слегка подтолкнул Илью, и они вошли в тускло освещенную комнату. Запах ароматического зелья усилился. Илья увидел на столе пузатый сосуд, над которым вился дымок.

На диване в позе лотоса сидел хозяин с ноутбуком на коленях. Это был маленький человек в очках, которого Илья принял за подростка. Но когда малыш глянул на него, Илья понял, что ему лет тридцать.

В облике очкарика было что-то индусское. Во-первых, природная смуглость. Во-вторых, у него были жгучие глаза, узкие губы и необычной формы нос с оттопыренными ноздрями.

– Рич, дашь пожрать? – спросил Коля.

Очкарик молча кивнул на холодильник.

Бесцеремонно в нем покопавшись, Коля выудил кастрюлю с макаронами и колбасу.

– А выпить есть?

Рич кивнул за спину. Коля, словно самонаводящаяся боеголовка, прянул в угол. И через секунду победно, как кубком, потряс бутылкой виски.

Налил себе и Илье.

– А Рич? – спросил тот.

– Он не пьет. Ну, будем!

Коля торопливо махнул стопку. Илья рванул за ним. С тех пор как не стало Алины, его преследовало желание поскорее опьянеть. Человек со странным именем Рич нацедил себе холодный зеленый чай.

Выпив еще по одной, Илья спросил, как они познакомились. Коля покатился пьяной улыбкой:

– Не поверишь: на презентации восточного искусства.

– Ты увлекся восточным искусством?

– Да нет, Наташка Белоконь с четвертого курса затащила. Она же у нас большая любительница всяких музеев. Я тогда в завязке был, маялся сильно. Вот Наташка и говорит: давай сходим, отвлечешься. Там мы из-за чего-то поругались, а тут рядом Рич. Я ему давай жаловаться, потом за ним увязался. Он не возражал, представляешь? Слова мне не сказал, хотя я всю дорогу его доставал. Правда, Рич? Помнишь, как ты мне потом читал этого… Али-бабу.

– Абу-аль-Аля, – поправил Рич.

– А откуда такое имя необычное? – спросил Илья.

Рич рассказал, что вырос в семье посла Нидерландов в России. Папа из Роттердама, мама из Багдада. Родители постоянно ссорились. Мирились, только когда забивали косяк. На Рича же забивали регулярно. В тринадцать лет он ушел из дома. Скитался по глухим деревням с подростками-бродягами. Своим смуглым лицом он смахивал на цыгана. Однажды прибился к табору. Его приняли за своего и даже завели разговор на ромском. Он ничего не понимал, но уже через неделю освоил. В таборе научился ездить на лошади и ловить рыбу сетями. Потом сбежал, не в силах терпеть грязь и бесприютность кочевой жизни.

Пока скитался, в его семье разыгралась драма. Отец с матерью были обвинены в шпионаже, и их в двадцать четыре часа выслали из России.

Рич узнал об этом в отделении полиции Пензы, где его сняли с поезда как безбилетника и задержали ввиду отсутствия документов. На вопрос «Кто твои родители?» он ответил: «Сирота». Кто он и откуда, местные органы опеки особо не допытывались. Когда же из Москвы пришел ответ на запрос о родителях, в Пензе только ахнули. Что делать с сыном шпионов? Высылать? Но куда, в Нидерланды или в Ирак? При этом ни один из горе-родителей так и не заявил свои права на сына.

Тем временем подростку стукнуло четырнадцать. Он получил российский паспорт на имя Ричарда Иванова и был отправлен в детдом. Оттуда он вскоре сбежал и снова пристал к цыганам. Но поругался с местным бароном и еле остался жив – увернувшись от брошенного в него ножа, кинулся в реку и вынырнул на противоположном берегу.

С тех пор Рич стал бродягой. Несколько лет он блуждал по деревням, где ему давали приют сердобольные тетки. Когда же выяснилось, что Рич хорошо знает арабский (первые десять лет он прожил у бабушки в Багдаде), ему посоветовали рвануть в Москву.

Знание языка неожиданно пригодилось. После кризиса 2032 года Россию наводнили беженцы из стран Ближнего Востока. На городских рынках развелось немало торговцев в чалмах.

Рич стал крутиться возле торгашей в качестве толмача. Быстро освоил арабские диалекты, а заодно аварский, киргизский и курдский.

Потихоньку он прирос к этой среде и стал в ней незаменим. Потребность в нем возникала постоянно. Случалась ли у торговцев разборка с бандитами, или полиция вдруг наезжала на них, требуя дань, Рич тут же мчался к месту конфликта. Несколько раз его чуть не убили.

Однажды взрыв прогремел ровно на том самом месте, где он только что стоял рядом с торговцами и помогал им писать на лазерных экранах названия товаров по-русски. Отлучился буквально на минутку в туалет, и в этот момент рвануло. Пятерых торговцев разметало в куски вместе с их лазерными экранами.

Отчего-то Рича хранила судьба.

При всей экстремальности работенки он за нее держался. К Ричу относились с уважением и неплохо платили. Он кропотливо копил на свою собственную «однушку». А пока был доволен и этой съемной дырой. Хоромы с евроремонтом ему были ни к чему. К тому же отсюда было рукой подать до рынка.

– Рич у нас арабист, Саади в подлиннике читает, – уважительно заметил Коля.

– Невелико достоинство, – скромно заметил Рич.

– Представляешь, Илюха, он даже комментарии к Корану в какое-то издательство отсылал. Рич крутой.

– Да какой я крутой. Была бы у тебя мама из Ирака…

– Не скажи. Вот у меня мать чувашка, а папа чистокровный белорус. И что толку? Ни чувашского не знаю, ни в белорусском ни бельмеса.

Коля с философской грустью махнул очередную стопку.

– Ты мусульманин? – спросил Илья у Рича.

– Глупо связывать себя условностями, – ответил тот. – Мне просто интересна восточная культура. В детстве бабушка читала мне много арабских сказок. Они меня завораживали, но еще больше мне нравилась внешняя форма языка, все эти извилины, завитушки. Я их любил копировать. Мне они казались чем-то выхваченным из природы – изгибом ветвей, волнами с россыпью брызг…

– Понял, ты поэт, – протянул Илья.

– Не знаю, не пробовал. Зато я с малых лет почувствовал, что жизнь не так проста и прямолинейна, как кажется многим. Понимаешь, в моей семье все было странно. Мама была гораздо старше отца. Любовь между ними быстро прошла, они стали чужими. Терпели друг друга, видимо, исключительно из шпионской конспирации. Как сказал Хайям, «О, жестокое небо, едва распустилась – как уже осыпается роза моя». Было невыносимо оставаться дома. Когда бабушка умерла, я сбежал.

– Рич, расскажи про свой черный пояс по каратэ, – встрял Коля. – По этому, как его, кику… кеку…

– Кекусинкай, – дернул углом рта Рич. – Да ладно, потом.

Коля не отставал: расскажи да покажи. Рич отнекивался, но упертого пьяницу не переспоришь. Пришлось со вздохом подняться с дивана и показать «вертушку Кин Суна», чем-то похожую на балетное фуэте. Коля победно заулюлюкал. Рич еле сдержался, чтобы не выбить у него ногой бутылку.

Илья в ответ хотел рассказать о себе, но Коля его пхнул. И торопливо наплел, что Илья его дальний родственник, который приехал на заработки из Мурома. Мол, дома работы нет, а в столице можно хоть как-то устроиться. Но снимать квартиру ему пока не на что.

– Он поживет у тебя немного, а?

– Окей, – кивнул Рич. – Только лишней кровати нет, придется спать на матрасе.

Так Илья остался у арабиста.

Прошли две недели. Рич утром уходил на работу, вечером возвращался. Допоздна он сидел за комби-ноутом, задумчиво глядя в экран и поглаживая пупырышки клавиш.

Время от времени прибегал Коля, приносил из общаги свежие новости. Заведено уголовное дело по статье «Убийство». Илья объявлен в розыск. Комендант хотел кого-то вселить в опустевшую комнату, но следователь запретил.

Коля рассказал, что коменданта крепко пропесочили в ректорате, когда выяснилось, что в студенческой общаге жили муж с женой, пусть и студенты. «Ты нам молодежную среду разлагаешь!» – гремел на Падлыча проректор по воспитательной работе. И прислал батюшку с кадилом и кропилом, который степенно обработал сначала опечатанную дверь, а потом со строительной люльки – и окно.

– Где похоронили Алину? – тихо спросил Илья.

– Не знаю. Вроде какие-то дальние родственники тело забрали.

– У нее был брат. Сводный брат Дрон.

– Без понятия, Илюха.

Илья шумно выдохнул. Он застал живой маму Алины, худую жилистую женщину, страдавшую неврозами. К нему теща испытывала плохо скрываемую враждебность. Во время знакомства сверлила провокационными вопросами. Узнав, что Илья учится на историка, ехидно заметила, что он занимается «тем, чего нет». К счастью, у него хватило ума не затевать спор.

Илья видел Людмилу Руслановну всего трижды: в тот самый день знакомства, потом на росписи в загсе и, собственно, на ее похоронах (можно ли это считать третьим разом?)

Теща умерла внезапно, как перегоревшая лампочка. Илья сильно подозревал, что сама себе помогла. Но с Алиной он на эту тему не заговаривал, ей и так было тяжко.

Лежа у Рича на матрасе, Илья целыми днями вспоминал свою недолгую жизнь с Алиной. Пытался отвлечься ютуб-каналами и реалити-стримами. Пару раз в криминальной хронике мелькнуло его лицо. Давнишний уродский снимок со студенческого билета, где он, нехарактерно насупленный, был не похож на себя. «Ну и хорошо, что не похож», – злорадно подумал он.

Размышляя о случившемся, Илья все время пытался найти какую-то рациональную взаимосвязь, склеить события. Временами его бил озноб от страшной мысли: а вдруг это я убил?

Тогда он сидел как парализованный. Потом вставал и отчаянно экспериментировал – надавливал себе пальцем на горло и жал, жал сильнее, наконец изо всех сил, пока не начинал задыхаться и кашлять. Подходил к зеркалу и подолгу разглядывал след на горле.

Это могло случиться помимо моей воли, с ужасом думал он. Может быть, моя скрытая агрессивность так вырвалась наружу?

Он не знал куда себя деть. Хотелось выйти на улицу и бежать, нестись до какого-нибудь препятствия. Влипнуть в него и биться всем телом, орать. Если бы в этот момент его схватили и увезли куда-то, это было бы настоящим избавлением…

Но выходить он не мог. Срабатывал тормоз самозащиты. Его искали, и он должен был скрываться. Таковы были правила этой дьявольской игры.

Нападение

Следователь Пантелеев метнул дротик. Тот вильнул вправо и просвистел рядом с ухом следователя Суставина.

– Паша, идиот!

– Не попал же, – проворчал Пантелеев, откидываясь на спинку стула.

– Кто так бросает? Тут плавность нужна.

Выдернув дротик из стены, Суставин отошел от мишени. Прищурясь, качнулся на каблуках и метнул оперенное шило, нежно разжав пальцы. Будто воздушный поцелуй послал. Но рука предательски дрогнула (чертово похмелье!), и дротик полетел в сторону двери. В которую уже входил, маяча бульдожьей мордой, полковник Затворов.

Суставин застыл как соляной столб. Видя, как Затворов выхватывает из кобуры пистолет, он вспомнил о жене, которой так и не позвонил, чтобы объяснить, почему не ночевал дома. Его напарник Пантелеев юркнул под стол.

Забухали выстрелы. Свирепо, пулю за пулей полковник Затворов всаживал в мишень для дартса. Кучно, смачно. Зеленые лохмотья тряслись и болтались в клубах осыпающейся штукатурки.

– Вот как надо, – рявкнул полковник и вышел, бахнув дверью.

Несколько минут оба следователя приходили в себя. Курили, зло доламывали мишень и скармливали ее шипящему утилизатору.

Суставин принюхался.

– Паша, чем воняет?

– Порох, Серега.

– Нет, это что-то другое.

Пантелеев украдкой потеребил штанину, проклиная собачье обоняние напарника. Неимоверно стыдно было признаться, что под столом он мерзко обмочился.

Суставин ввинтил окурок в червячную груду бычков, забивших пепельницу. Его скулы все еще подрагивали.

– Что ты думаешь об этом деле, Паша? – кивнул он на папку.

– А что тут думать? Студент замочил свою подругу.

– Жену, – поправил Суставин.

– Какая разница. Обычная история.

– А зачем он ее с кровати спихнул? Экспертиза показала, что след на теле от падения появился уже после ее смерти.

– Следы заметал, – предположил Пантелеев, умащиваясь на стуле так, чтобы мокрая штанина не липла к мясистой плоти.

– Кто ж так заметает? Представь себя, Паша, на его месте. Как бы ты действовал?

– У меня нет жены. Лучше у себя спроси.

– Хм.

Суставин на удивление легко представил, как избавился бы от трупа своей супруги. В последнее время их отношения стали невыносимыми.

– Наверное, разделал бы тесаком на куски и вынес в сумке на помойку. Или скормил бы бездомным собакам. Вместо этого он просто сбрасывает тело с кровати. И зачем он после десяти утра выходил из общаги, прежде чем в двенадцать свалить окончательно?

– А если убийца не он?

– Маловероятно, но допустим. Тогда главный вопрос: как убийца попал в комнату. Первый вариант – входная дверь, – загнул палец Суставин.

– Отпадает. Следов взлома нет.

– А если убийца использовал отмычку?

– Муромцевы услышали бы и проснулись. Ты видел эти древние замки у них в общаге? Они же лязгают, как комбайн.

– Тогда второй вариант: двери из комнат соседей, – загнул Суставин второй палец.

– Я разговаривал с соседками из 32-й комнаты. Обе говорят, что через их комнату никто к Муромцевым попасть не мог.

– Не врут?

– Уверяют, что даже приближаться к этой межкомнатной двери никто не смеет. Мол, их застращали, что это дверь для общих жен и мужей, огромная историческая ценность и все такое. По документам все эти общесемейные двери вообще забиты намертво, чтоб неповадно было шастать.

– Ты проверял?

– Да, подергал. Похоже на правду.

– А что говорят соседи Муромцевых из 34-й комнаты?

– Их в ночь на 7 октября дома не было.

– Тогда получается, что если убийца – не Муромцев, а кто-то другой, то он мог попасть в комнату только одним способом – через окно, – Суставин скрючил третий палец. – Вопрос: каким образом он это сделал?

– Проще всего было взять напрокат максидрон и подлететь к третьему этажу.

– Нет, Паша. Я запросил записи видеокамер вблизи общаги. В ту ночь никто там на максидроне не пролетал.

– А камеры на самой общаге?

– Их там отродясь не было. Это же историческое здание, забыл? На нем запрещено камеры монтировать.

– Надо бы коменданта потрясти, Серега.

– Без тебя знаю. Как раз завтра снова собираюсь в общагу. Заодно еще раз допрошу соседей убитой. А ты, Паша, дуй с утра в университет, где учился Илья Муромцев. Поговори с его преподавателями. Все-таки он у нас пока главный и единственный подозреваемый.

Близился конец рабочего дня. Суставин попытался затащить Пантелеева в пивную, чтобы там еще раз все обмозговать. Но напарник неожиданно уперся. Мол, куча дел, какие-то отчеты надо доделать. Суставин сильно удивился. Паша Пантелеев никогда не страдал трудоголизмом, к тому же был не дурак выпить.

Выйдя в одиночестве на улицу, Суставин направился в свое излюбленное место, кабачок «На задворках», где его знали и наливали лучшее пиво.

Старательно оттягивая момент возвращения домой к жене и дочке, он в итоге выпил больше нормы. Ушел, пошатываясь.

Решил не вызывать таксидрон, побрел к метро пешком. Погода для второй половины октября была холодноватой. Пока шел, голова слегка прояснилась.

Он позвонил домой и постарался объяснить жене, почему сегодня поздно. «Очередной висяк, Надя, понимаешь…» Жена, не дослушав, отключилась. Суставин сунул суперфон в карман и побрел дальше.

«И все-таки странно, – думал пьяный следователь. – Староста группы говорит, что этот Илья уравновешенный, спокойный парень. Все приятели твердят, что у них была большая любовь. Ну да, иногда ругались. Но чтобы душить свою любимую?»

Суставин пересек маленькую улицу. Мимо сгорбленно проковылял косматый бомж, обдав тухлой вонью.

«Все говорят, что с комендантом Илья не ладил. А тот все равно разрешил им жить в студенческой общаге, – бормотал себе под нос капитан. – Это явное нарушение. Значит, комендант драл с них втридорога. Надо тряхнуть этого пройдоху покрепче, припугнуть статьей…»

– Мужик, закурить будет?

Качнувшись, Суставин уперся взглядом в двух невысоких хмырей в баскетбольных майках. Для промозглой осени те были одеты легкомысленно. Один из них, с рожей понаглее, завертел связкой ключей.

– Ты че, глухой?

«Попал», – подумал Суставин, с трудом включая периферическое зрение.

Улица была пустынна в оба конца. Ни намека на хотя бы отдаленный звук шагов или шум мотора. Бежать было глупо и бессмысленно.

«Черт, пистолет в сейфе оставил», – пожалел следователь.

Надеясь выиграть время, он медленно полез в карман за сигаретами. Достал пачку и раскрыл ее перед носом у хмырей. В тусклом фонарном свете сиротливо блеснула одна-единственная сигарета.

– Чем богаты, – прыснулось из Суставина.

На него напало неожиданное веселье, он подавился хрюкающим хохотком.

Отморозок с ключами вытаращился.

– Издеваешься?

Суставин захохотал еще пуще. И немедленно получил кулаком под ребра. А следом еще пару болезненных ударов. Закашлялся, зато протрезвел.

– Выворачивай карманы, – проблеял второй отморозок.

Из его кулака выщелкнулось лезвие. «Аргумент», – согласился капитан, пружинисто отскакивая. Уперся каблуками в асфальт. Ноги полусогнуты, костяшки пальцев зудливо покалывает.

Нож, которым в него ткнули, он легко выбил – тот со звоном отлетел в темноту, а парень взвыл, схватившись за кисть. Суставин размашисто добавил ему ногой, отправляя в пике.

Но тут кровь резко прихлынула Суставину в голову.