Убийство в библиотеке

Телефонный звонок разбудил следователя Ячменева ровно в полночь. Если бы телефонный звонок не разбудил следователя, то разговор бы не состоялся и было бы очень трудно начать это печальное повествование.

— Ячменев, это ты?

— Кто говорит?

— Это говорит убийца! — спокойно сообщил незнакомый голос.

— Неостроумно! — обозлился Ячменев, положил трубку на рычаг и перевернулся на другой бок. Телефон стоял у него на столике возле постели, чтобы следователя была удобно будить.

Однако нахал не поленился позвонить второй раз.

— Ты чего трубку швыряешь? — строго спросил он.

— Кто это? — тупо повторил Ячменев.

— Вообще-то я привидение, но ты же марксист и в это не поверишь!

— Кого же ты убило, привидение? — спросонья спросил Георгий Борисович Ячменев.

— Кого надо! Труп рядом валяется. И звоню я тебе из библиотеки, из Академии школьных наук, где я все это и совершил!

— Кто же этот несчастный? — окончательно проснулся следователь. Неизвестный охотно ответил:

— Академик Зубарев!

— Сергей Иванович? — переспросил Ячменев. — Тот самый?

— Тот самый!

— Почему же ты убил гордость нашей науки? — Ячменев пытался определить по голосу, кто из приятелей безобразничает.

Ответ был неожиданным:

— За беспринципность! Чтоб другим неповадно было!

Следователь засмеялся.

— Не вижу в этом ничего смешного! — рассердился таинственный собеседник. — И звоню я тебе, чтоб ты не совал свой любопытный нос в это кровавое дело! Иначе и тебе не поздоровится!

— Высказался? — Ячменев по-прежнему был убежден, что его разыгрывают. — Может быть, ты для порядка на зовешь, наконец, и свою фамилию?

В ответ раздался жуткий смех.

— Надоел ты мне! — Ячменев не испугался и хотел было положить трубку, но в этот момент услышал игривый женский голос:

— Георгий, распорядись, чтобы убрали покойника! Он нам опротивел!

— Дайте поспать! — взмолился Георгий Борисович. — Мне ведь с утра на работу! Будьте людьми!

— Мы не можем стать людьми, мы привидения!

Тут Ячменев не выдержал, разъединил телефон и накрыл голову подушкой. Но уснуть ему не удалось, Не потому, что его растревожил нелепый ночной разговор. О нем он больше не вспоминал. У Ячменева была единственная дочь в возрасте 19 лет. Этой причины вполне хватало, чтобы страдать хронической бессонницей. Как многие сверстницы, дочь Ячменева вздумала выйти замуж, и это не радовало отца. Мысль о том, что какой-то чужой человек станет для дочери важнее родителей, поселится в доме и станет бриться его, Ячменева, электрической бритвой, потом забывая, конечно, выдувать из нее остатки своих волос, приводила Ячменева в бешенство.

— Но почему он будет бриться твоей бритвой? — мысленно слышал он возражающий голос жены, которая на самом деле мирно спала на соседней кровати. — У него есть своя бритва!

— Дело не в бритве, а в принципе! — спорил Ячменев. — Я вообще не хочу, чтобы дочь выходила замуж! Пусть сначала кончит институт!

— Но они любят друг друга…

— А если они завтра перестанут любить друг друга?…

Мысленный диалог с женой прервал очередной телефонный звонок. Следователь взглянул на часы. Было четыре часа утра.

— Георгий Борисович! — услышал он взволнованный голос своего помощника Зиновия Фомина. — Произошло очередное преступление!

— Убийство! — поморщился Ячменев.

— В библиотеке обнаружен труп мужчины! — докладывал Фомин.

— Академика Зубарева, — продолжал следователь, думая о том, что современные браки, к сожалению, легко рушатся.

— Откуда вы все знаете? — Фомин никогда не уста вал поражаться гениальности начальника, то есть был гениальным подчиненным. — Я дежурю по городу, и мне только что позвонила комендантша академии.

— А мне звонили убийцы еще четыре часа назад! — Ячменев спустил ноги с кровати и на ощупь нашел шлепанцы. — Сейчас я приеду! — пообещал он, ухитряясь надеть рубаху, не выпуская из рук телефонной трубки.

— Они, конечно, не назвались? — огорченно спросил Фомин.

— Отчего же, — с усмешкой возразил следователь. — Они назвались привидениями.

— Понятно! — смышленный помощник с ходу попытался выдвинуть первую версию: — Наверно, убивали, завернувшись в белые простыни. Надеялись, что суеверные люди примут их за призраков!

— Зиновий, не надо, — попросил Ячменев. — Пожалуйста, пришлите за мной машину!

— Нету машины! — огорченно сообщил Фомин. — Она в Болшево ушла. Там ларек ограбили!

— Можно ли сравнить грабеж с убийством? — уже влезал в брюки.

— К сожалению, ограбили раньше, чем убили! — Зиновию было жаль начальника, но он ничем не мог ему помочь.

— Вызовите но талону такси!

— Конец месяца. Талоны кончились! — отнял последнюю надежду Фомин. — Придется вам самому ловить машину!

— Бухгалтерия расход не примет! — вздохнул Ячменев. — Ладно, сейчас я приеду!

Он направился на кухню и сварил кофе. Кофе — национальный напиток следователей, он придает им бодрость и настраивает их на детективный лад. Георгий Борисович Ячменев был достойным коллегой таких сыщиков, как Шерлок Холмс, если вы читали Конан-Дойля, как Мегре, если вы читали Сименона, и Пуаро, если вы читали Агату Кристи. Ячменев производил впечатление медлительного и даже ленивого человека. У него были огромные руки рабочего, начинающие седеть и редеть волосы ученого и доверчивые глаза колхозника. Уже девятнадцать лет Георгий Борисович успешно очищал ряды общества от нежелательных элементов, но работы все еще хватало.

Ячменев пил кофе и думал при этом, кому же понадобилось убивать замечательного ученого Сергея Ивановича Зубарева. Буквально несколько дней назад Ячменов видел Зубарева по телевидению, где академик, совсем еще ни старый, председательствовал в жюри клуба веселых и находчивых. Когда следователь в минувшее воскресенье делал на рынке покупки, ему завернули телятину в страницу из «Огонька» с фотографией Зубарева. На фотографии академик в черном костюме и белой рубахе с галстуком, мило улыбаясь, жал руку голому аборигену с одного из архипелагов Тихого океана. Позавчера в «последних известиях» передали, что академик Зубарев открыл международную выставку детского рисунка. А во вчерашней «Вечерней Москве», Ячменев читал ее перед сном, в интервью с Зубаревым сообщалось про его новую монографию об Иване Грозном.

— Если бы этот ученый, — рассуждал Ячменев, — был специалистом в области техники, его убийство можно было бы поставить в связь с действиями иностранных шпионов. Но академик Зубарев был авторитетом в области гуманитарных паук, а это ни для кого интереса не представляет.

— Кого убили? — спросила Ячменева жена, которая в ночной рубашке вошла на кухню и, увидев, что муж льет кофе, все поняла.

— Большую шишку! — раздраженно ответил Ячменев. — Не жди меня к обеду! Меня теперь затаскают по начальству!

— Как это ты не придешь к обеду! — вспыхнула жена. — В три часа мы едем во Дворец бракосочетания, а по том возвращаемся к нам обедать вместе с его родителями!

— Но я же не виноват, что убили именно сегодня!

— Других следователей нет, что ли? Ты один на всю Москву?

Ячменев шагнул к выходу:

— Я постараюсь приехать. Но если буду опаздывать — начинайте без меня!

— Попробуй только опоздать, — закричала жена вдогонку…

Все началось, как в добропорядочном уголовном романе.

Ячменев вышел на темную улицу, где, разумеется, лил проливной дождь. Не было видно ни зги, ни такси.

Но Ячменеву повезло. Он быстро поймал машину и через тридцать минут, расплатившись собственными деньгами, которые ему никто не вернет, стоял в Кривобедренном переулке и смотрел на двухэтажный особняк, который местами еще сохранял на фасаде следы былого ампира. Две церквушки, одноэтажные домики, булыжная мостовая придавали милое очарование старинному уголку Москвы. Только девятиэтажный дом-башня напоминал Ячменеву, что действие происходит отнюдь не в 1913 году, от которого так любит вести летосчисление наша статистика.

В переулке было пустынно. Лишь в будке телефона-автомата, которая торчала напротив особняка, прятался маленький толстенький человек. Он выкатился наружу и солнечно улыбнулся следователю:

— Разрешите доложить, Георгий Борисович! Я тайно веду наблюдение за этим загадочным переулком. Но ничего подозрительного не обнаружил! Все попрятались по домам или просто спят.

Это был Иван Шалыто, второй незаменимый помощник Ячменева.

Ячменев любил своих молодых ассистентов. Быть может, они и не могли похвастать глубиной ума, меткой наблюдательностью и мгновенной сообразительностью, но зато с лихвой покрывали эти недостатки служебным рвением и преданностью делу. За неимением других, более умных кадров, Ячменев изо всех сил растил из Ивана и Зиновия достойную смену.

— А где Фомин?

— Сторожит покойника! Там же вся компания — эксперт, фотограф и доктор.

Ячменев поежился от холода и грустно усмехнулся:

— Если бы я был заграничный следователь — я зашел бы в бистро напротив и согрелся рюмкой перно. Но, во-первых, Ваня, я не заграничный следователь, а во-вторых, ближайшая забегаловка находится отсюда за три кило метра и там не торгуют водкой до десяти утра. Значит, у меня нет иного выхода, как войти в дом и начать расследование!

С этими словами Ячменев шагнул к парадной двери, рядом с которой висела застекленная табличка: «Академия школьных наук. Сектор истории культуры», а Иван Шалыто вернулся в телефонную будку.

В вестибюле Ячменев огляделся, Вокруг не было ничего примечательного. Вход украшали колонны, оштукатуренные под мрамор. Широкая лестница, выложенная красной ковровой дорожкой, вела на второй этаж. На стенах висели репродукции с картин, которые воскрешали славные страницы истории: «Последний день Помпеи», «Утро стрелецкой казни» и «Княжна Тараканова».

Слева, на вешалке, Георгий Борисович увидел две милицейские шинели и пальто доктора. Следователь разделся, повесил свой ратин рядом с докторским габардином и с наслаждением закурил. Когда следователи курят, кажется, что они думают. Может быть, так оно и есть.

В вестибюле было тепло, Ячменева разморило, и он заснул. Он спал и курил. Он курил и спал.

По лестнице сбежал Зиновий Фомин, длинный а тощий.

— Разрешите вас разбудить, Георгий Борисович! — почтительно обратился он к начальнику.

— Я не сплю! — сказал Ячменев, не открывая глаз.

— Разрешите доложить, вы спите стоя, как боевая лошадь!

От этого комплимента Ячменев пробудился и перешел к делу:

— Ну, что там происходит?

— Разве вы не подниметесь познакомиться с трупом? — удивился Фомин.

— Потом, потом… — отмахнулся Ячменев.

Дело в том, что Георгий Борисович ничего на свете не боялся, кроме темноты, крови и покойников. Но это была его единственные слабости.

— Доктор говорит, — продолжал рассказывать Фомин, — что смерть наступила в одиннадцать часов вечера…

— Ближе к двенадцати… — машинально поправил его Ячменев.

— Перелом свода черепа. Зубарева ударили по голове тупым предметом, — Фомин увлеченно вводил Ячменева в курс событий.

— Предмет, конечно, не обнаружен?

— Как вы догадались?

— Если бы орудие убийства нашли, вы бы, Зиновий, сказали, чем именно убили! Продолжайте!

— Когда я научусь соображать, как вы! — восхитился Фомин.

— У вас, Зиновий, все впереди! — утешил ого Ячменев. — В ваши годы я тоже ничего не соображал!

— Часы и деньги целы. Ограбление исключается. Мотивы преступления неясны.

— Преступник пытался меня уверить, — перебил Ячменев, — что Зубарева убили за беспринципность. Но если бы в наше время за это убивали, началась бы такая резня…

— В библиотеке бандиты оставили массу вещественных доказательств, по которым их можно будет легко найти, — Фомин начал перечислять: — очки в золотой оправе, дамская брошка типа камеи, мужской носовой платок, испачканный в женской губной помаде, билет на сегодняшний скорый поезд Москва-Куйбышев, вагон номер шесть, место тринадцатое, нижнее, и авоська с продуктами. В ней бутылка кефира и триста девяносто граммов ветчиинорубленой колбасы. Очевидно, покупали четыреста, но десять граммов недовесили.

— Что-то, Зиновий, слишком много сувениров, — покрутил головой следователь, — мне это не нравится. И по года на улице скверная. Боюсь, мы здесь долго провозимся.

— И еще одна деталь, я чуть не забыл, — спохватился Фомин, — рукопись, разорванная в клочья!

— Склейте ее! — распорядился Ячменев. — Ну, а как там в библиотеке, ничего не разбито, не сломано?

— Кроме головы академика, не разбито ничего! — заявил Фомин.

— Поднимитесь наверх, — сказал Ячменев, — и попросите эксперта снять отпечатки пальцев с телефонной трубки. Убийца уверял меня, что звонит прямо из библиотеки! И кроме того, пусть эксперт оставит мне все эти вещественные доказательства!

— Слушаюсь! — и Фомин рванулся выполнять приказание.

Метод Ячменева, из-за которого он долгие годы не мог сделать карьеры, заключался в том, что Ячменев, как это ни выглядело парадоксально, не искал виновных. Он всегда старался увериться в невиновности лиц, подозреваемых в преступлении. Когда он находил всех невиновных, виновные обнаруживались сами собой.

И сегодня Георгий Борисович не отступил от своих принципов и пошел искать невиновных. Он начал с комендантши, которая обнаружила труп.

Комендантша пила чай в маленькой каморке под лестницей и читала исторический роман, как будто бы ничего не случилось.

— Можно? — спросил следователь, приоткрывая дверь.

— Зачем спрашиваете, — нелюбезно ответила старуха, — когда вы все равно войдете!

— Это верно, — добродушно согласился Ячменев, вошел и, поняв, что приглашения сесть не дождется, опустился на плюшевый пуф.

Ячменев отметил про себя, что старуха была крепкого телосложения и отлично могла нанести сокрушительный удар. Второе, что засек следователь, был выдвинутый вперед подбородок, говоривший о решительней характере. Особенно не понравились Ячменеву старухины усы.

Но следователь был верен своим принципам и подавил антипатию к зловещей хозяйке.

— Книжку отложите, пожалуйста! Как вас зовут?

— Насколько я помню, — съязвила старуха, — мужчина должен представиться первым!

— Извините! Меня зовут Георгием Борисовичем. Я следователь!

— А я вот детективные романы никогда дочитать но могу, второй сорт, знаете ли! Зовут меня Надеждой Дмитриевной.

— Что вы сейчас читаете, Надежда Дмитриевна? — Ячменев попытался втереться в доверие.

— «Узница Шато-Гайяра»! Это из серии «Проклятые короли» Мориса Дрюона. Вы читали?

— Не успел! — сокрушенно повинился Георгий Борисович.

— Неинтеллигентная сейчас эпоха, — констатировала комендантша и свысока посоветовала: — Вы все-таки почитайте, автор материал знает хорошо, хотя пишет суховато…

— Обязательно прочту! — пообещал Ячменев и с облегчением подумал, что голос старухи не похож па игривое женское контральто, которое он слышал по телефону. — Скажите, Надежда Дмитриевна, у вас в академии любили Зубарева?

— Человек он был не хуже других, но хам! Правда, теперь все хамы!

— Разве уж все? — слабо возразил Ячменев.

— Все, все… — сказала старуха.

— А труп вы обнаружили в четыре часа?

— Я не смотрела на часы.

— А работаете вы здесь давно?

— С семнадцатого года, когда ваша власть пришла… У вас все, товарищ следователь?

— Пока все… — Ячменев поднялся.

— Ну и слава богу! — и Надежда Дмитриевна снова уткнулась в роман.

— Извините, Надежда Дмитриевна, — еще раз оторвал ее от чтения Георгий Борисович, — у меня к вам один интимный вопрос. С этим домом… до семнадцатого года… но связана легенда с призраками, с привидениями, которые бродят по ночам?

Впервые Надежда Дмитриевна поглядела на следователя с интересом.

— Я вас серьезно спрашиваю! — настаивал Георгин Борисович.

— До катастрофы… — мягко сказала Надежда Дмитриевна, — этот особняк принадлежал моему отцу. И смею вас заверить, у нас не водилось никаких фамильных привидений. Вот у наших приятелей, у князей Велосельских-Белозеровых жило привидение, но такое милое, добродушное… Оно развлекалось тем, что регулярно солило компот…

Ячменев понял, что получил но заслугам. Он любил людей с чувством юмора. Он усмехнулся, поблагодарил Надежду Дмитриевну и покинул каморку.

Часы в вестибюле показывали 8 часов 17 минут. С вешалки исчезли обе милицейские шинели и габардиновое пальто доктора. Очевидно, их владельцы закончили осмотр места преступления и укатили вместе с трупом.

Ячменев выглянул в переулок и сразу увидел, что на телефонной будке красуется неожиданное объявление «Закрыто на учет».

— Ваня! — позвал помощника Георгий Борисович. Шалыто выскочил из будки, сиял объявление и поспешил на зов.

— Зачем вы повесили этот дурацкий плакат? — строго спросил Ячменев.

— Потому что все время приходят звонить! — стал оправдываться помощник. — Я вынужден освобождать помещение и мокнуть под дождем…

Мимо детективов спешили в академию осиротевшие специалисты по истории культуры. По их лицам Ячменев не мог разобрать — знают они о своем сиротстве или еще нет.

Георгий Борисович вздохнул:

— Эксперт мне ничего не передавал?

— Он сказал, что на телефонной трубке нет никаких отпечатков пальцев. И убийца либо звонил вам из другого телефона, либо, когда звонил, надел перчатки. Либо, извините, Георгий Борисович, но эксперт просил передать, что вам все это приснилось!

— Поезжайте в лабораторию, Ваня, и скажите, что мне срочно нужна разорванная рукопись в склеенном виде.

Услав помощника, Ячменев зашел в телефонную будку и позвонил домой.

— Это я… — сказал он жене. — Аня встала?… Слушай, может, ты с ней поговорить, по-матерински? Пусть они отложат… Ну, хотя бы на месяц… Мало ли что произойдет за этот месяц… Ах, он уже здесь. Что это он притащился в такую рань?… У меня ничего… Ну, я же сказал, что постараюсь прийти…

Ячменев вернулся в особняк.

В вестибюле, разбившись на кучки, шушукались сотрудники. Их явно взбудоражила сенсационная новость. На вешалке висели мокрые плащи. По ним, как слезы, скатывались крупные капли. Казалось, плаща оплакивали покойника. Кроме плащей, никто не плакал. Ячменев неторопливо поднялся на второй этаж и наконец-то вошел в библиотеку.

Сейчас здесь не было ни души. Ячменев осмотрелся. Казалось, трудно найти более идеальное место для совершения преступления. Настольные лампы создавали располагающий к убийству полумрак. Из лабиринта, который образовывали книжные стеллажи, хищник мог подкрасться к намеченной жертве. Толстый мягкий ковер заглушал стук падающего тела.

Портрет Екатерины Второй работы неизвестного мастера XVIII столетия, старинные гравюры с видами Санкт-Петербурга, акварель Кузьмина из иллюстраций к «Евгению Онегину» и копия с картины Репина «Иван Грозный и сын его Иван», развешанные но степам библиотеки, увы, не могли поведать подробностей кровавой ночи, хотя они-то все отлично видели. Ячменев сразу заметил, что картина про Ивана Грозного, одетая в тяжелую бронзовую раму, висела криво.

На столе следователя ждали вещественные доказательства, подобранные возле мертвеца. Ячменев уселся на стул и приступил к исследованию. Начал он с камеи.

— Подделка, — сразу установил Георгий Борисович, — вырезана не из раковины, а на пластмассе. Работа грубая. Красная цена рублей шесть, ну семь. Принадлежит современной привлекательной женщине, у которой, как это часто бывает, нет денег на настоящие драгоценности.

С другой стороны, — усмехнулся Георгии Борисович, — хозяйка этой камеи может быть женщиной некрасивой и носит украшения для того, чтобы улучшить свою внешность. Однако камея могла принадлежать также и мужчине, который намеревался подарить эту безделушку женщине.

Ячменев отложил камею и стал изучать очки. Он их примерил.

— Приблизительно плюс три, — определил следователь, — возрастная дальнозоркость.

Он снял очки и внимательно разглядел оправу:

— Мужская… Однако теперь женщины с удовольствием носят мужские вещи — часы, брюки, свитеры. С тем же успехом они могут носить и мужские очка.

Следующим на очереди был крупный носовой платок в зеленую клетку со следами губной помады.

Принадлежит современному мужчине, — думал Ячменев, — скорее всего женатому. Прежде чем целоваться, он аккуратно стер помаду с женских губ. С другой стороны этот платок мог быть и женской собственностью…

И наконец, билет на скорый поезд Москва-Куйбышев. Билет равно мог принадлежать, мужчине и женщине, молодому человеку и пожилому, убийце и невиновному. Железнодорожный билет недвусмысленно рассказал Ячменеву, что кто-то собирался сегодня уехать в Куйбышев и неизвестно зачем.

Последнее вещественное доказательство — авоська с кефиром и ветчиннорубленой колбасой… исчезла!

— Эти предметы, — посмеивался Ячменев, — могли быть здесь забыты до убийства, во время убийства и после убийства. Их могли здесь оставить как убийцы, так я убитый, а также посторонние лица. Да, не быть мне великим следователем, который уже бы давно обо всем догадался!

Зазвонил телефон. Узнав голос начальника, Ячменев подумал — начинается!

Начальник напомнил Ячменеву, кого убили, какая ответственность легла на ячменевские плечи и что будет с Ячменевым и с ним, с начальником, если Ячменев быстро не разберется в этом деле.

Георгий Борисович испытывал раздражение и против начальника, и против убийц, и почему-то против убитого тоже.

— Я ценю ваше доверие, — сказал в трубку Ячменев, разыгрывая из себя дурака, — я счастлив, что именно мне поручили вести это сложное дело.

Он едва успел закончить разговор, как дверь приотворилась и в библиотеку заглянул молодой человек с внешностью киногероя из новомодного интеллектуального фильма. Некрасивый, но обаятельный, большегубый, по тонконогий, сутулый, но спортивный, положительный, но отрицательный. У него было маленькое умное лицо породистой обезьяны.

— Входите, входите! — пригласил Ячменев юношу. — Вы здесь что-нибудь потеряли?

— Вы, очевидно, следователь?

Ячменев кивнул:

— Меня зовут Георгием Борисовичем.

— А я Антон Варламов, младший научный сотрудник. Мне нужно взять кое-какие материалы для некролога.

Ячменев скользнул по Антону ленивым взглядом, взял носовой платок в зеленую клеточку и, затаив дыхание, протянул ему:

— Возьмите. Это ваш…

Антон усмехнулся, коротко поблагодарил и сунул платок в карман.

Ячменев облегченно вздохнул: «Как это я угадал, что платок принадлежит ему. Все-таки я не полный болван…»

— Платок надо выстирать! — посоветовал следователь. — На нем губная помада!

— Вы очень наблюдательны! — оценил Антон, роясь в письменном столе. — Я непременно воспользуюсь вашим советом.

Отыскав нужные бумаги, младший научный сотрудник направился к выходу.

— Извините меня, пожалуйста, — задержал юношу Ячменев, — мне хотелось бы знать, каким образом ваш носовой платок оказался возле убитого Зубарева?

Антон не выразил ни удивления, ни испуга.

— С удовольствием вам объясню, — дружелюбно на чал он, — когда я вошел в библиотеку, была половина первого ночи, и я никак не рассчитывал встретить здесь Зубарева, тем более мертвого. От неожиданности я выронил носовой платок, который держал в руках…

— Звучит весьма убедительно, — насмешливо сказал Ячменев, — мне остается узнать, что вам понадобилось в научной библиотеке в первом часу ночи?

— Я человек холостой! — весело объяснил младший научный сотрудник.

«А я молодец! — подумал Ячменев. — Решил, что владелец платка — женатый».

— Вы хотите сказать, что были здесь с женщиной? — заметил Ячменев, вспоминая при этом, что ему звонили как раз двое — мужчина и женщина.

В библиотеке появилась старуха комендант.

— Антон! — бесцеремонно прервала она допрос — Вносите десять рублей!

— На что? — удивился Антон.

— На венок!

— Почему так много? Обычно собирают по два рубля.

— Это смотря кто умирает, — философски сказала бывшая дворянка. — Каждому своя цена!

Возразить было нечего, и Антон нехотя отдал десятку.

— Распишитесь! — Надежда Дмитриевна протянула ему ведомость.

— Когда и получаю деньги, я допускаю, что должен расписаться, — Антон покорно поставил подпись, — но почему я должен расписываться, когда отдаю деньги?

— А вдруг я их украду? — и старуха ушла.

— Вернемся к нашему разговору! — предложил Георгий Борисович.

— С кем я здесь был — это мое дело! — заговорил Антон. — Но я облегчу вашу задачу. У меня с Зубаревым сложились отвратительные отношения. Наш шеф придерживался в науке противоположных со мною взглядов. Вернее, он их не имел. Он был беспринципен!

Антон повторил тезис убийцы. Интонация тоже совпадала. Ячменев внутренне насторожился.

— Кроме того, — продолжал Антон, — Зубарев забраковал мою книгу и собирался выжить меня из академии! Когда вы, товарищ следователь, пожелаете меня арестовать — я к вашим услугам! Я работаю в кабинете номер семь!

— А зачем вы на себя наговариваете? — спросил Ячменев, которому понравился подозрительный молодой человек.

— Лучше это сделать самому, чем ждать, пока это сделают твои друзья! — сказал Антон. — Извините, мне не когда, я должен писать некролог об этом карьеристе!

— О мертвых дурно не говорят!

— О ком же тогда говорить дурно? — улыбнулся Антон. — О живых опасно, о мертвых неприлично…

После ухода Антона Ячменев некоторое время посидел в задумчивости, а потом, хотя он находился в библиотеке как будто один, спросил:

— Что вы на это скажете, Фомин?

— Этот тип его и убил! — донесся приглушенный голос Зиновия.

— Вы в каком шкафу? — спросил следователь, пытаясь по направлению голоса сориентироваться.

— Я в четырнадцатом, там, где Тургенев и турецкая литература!

— Зачем вы туда залезли? — устало спросил Ячменев.

— У нас свой метод, Георгий Борисович, а у меня свой! Этот Антон приходил сюда, — помощник продолжал разговаривать из своего тайника, — потому что злодея всегда влечет на место преступления! Выпустите меня отсюда, Георгий Борисович! Пожалуйста! — добавил он жалобно.

— А почему вы не можете сами вылезти?

— Кто-то меня запер!

— Кто? — поразился Георгий Борисович.

— Кроме вас и Антона, здесь никого не было! — с упреком сказал Фомин.

Ячменев поднялся, отыскал четырнадцатый шкаф и подергал дверцу. Она не поддавалась, а в замочной скважине не было ключа.

— Скажите, Зиновий, — спросил Георгий Борисович, — а вы не заперлись изнутри, ну, для полной конспирации?

— Я знаю, что вы считаете меня дураком! — грустно отозвался помощник.

— Вы преувеличиваете, — любезно сказал Ячменев, вглядываясь в мутное стекло, за которым проглядывали тома Тургенева, а за ними в темноте слабо светились глаза, замурованного сыщика. — Я вас вроде бы не запирал. Антон к шкафу не подходил… И авоська с продуктами пропала…

— Она не пропала, — утешил его Фомин. — Я ее за окно выставил, чтобы колбаса не испортилась.

Ячменев отошел от шкафа, достал из-за окна кефир и почти четыреста граммов ветчиннорубленой колбасы.

— Зиновий, вы не хотите поесть? — спросил заботливый начальник. — Эта колбаса пахнет так соблазнительно…

— Я никогда не ем на работе! — гордо ответил Фомин.

— А я, кажется, съем это вещественное доказательство! — признался следователь, который при виде еды ощутил мучительный приступ голода, — все равно колбаса не додержится до суда!

— Приятного аппетита! — в голосе Зиновия прозвучало неодобрение служебному проступку начальника.

«Эта авоська принадлежит женщине, муж которой бывает за границей, — подумал Ячменев, принимаясь за бесплатный завтрак. — Авоська иностранного происхождения… С другой стороны, мужчины у нас тоже ходят с авоськами…» Дверь приоткрылась, и в библиотеку скорбно вползла поблекшая женщина, одетая во все зарубежное. Она уставилась на Ячменева кроткими коричневыми глазами.

— Почему вы пьете мой кефир и едите колбасу, которую я купила для собаки?

Застигнутый на месте преступления, Ячменев покраснел, а в книжном шкафу Фомин подавил в себе мстительный смех.

— Извините, — пробормотал следователь, давясь колбасой, — мне очень хотелось есть. Я вам верну… сего дня же…

Женщина робко присела на краешек стула возле двери и пригорюнилась:

— Беда никогда не приходит одна… Мало того, что убили мужа, мой Атос остался без колбасы…

— Значит, вы жена Зубарева?

— Вдова! — уточнила посетительница.

— Сочувствую вашему горю!

— Да, большое горе… — не стала спорить вдова. — Я рассказала Атосу, он так плакал… Сверху приходили соседи, спрашивали, что случилось с собакой.

— Собаки часто переживают глубже, чем люди! — заметил Ячменев, внимательно изучая вдову. — Скажите, пожалуйста, как ваша сумка с едой оказалась здесь, в библиотеке?

— Очень просто, — с грустью объяснила вдова, — я приходила сюда за Сергеем Ивановичем где-то в начале первого ночи…

У. Ячменева перехватило дыхание, а в духоте книжного шкафа Фомин и без того едва дышал.

Снова помешала допросу Надежда Дмитриевна.

— Мария Никитична! — обратилась она к вдове. — Вносите десять рублей!

— На что?

— На венок! — бесстрастно сообщила комендантша, словно не зная, с кем разговаривает.

— Почему там много? — возмутилась вдова. — Всегда собирают по два рубля! И потом, — спохватилась оно, — я ведь пострадавшая! Все-таки мой муж умер, а не чей-нибудь!

— Это верно! — Надежда Дмитриевна не стала оспаривать факты. — Но вы же здесь работаете. Я думаю, будет справедливо, — пришла она к неожиданному выводу, — сделать вам скидку пятьдесят процентов!

Ячменев только развел руками.

Мария Никитична безропотно внесла пятерку и расписалась в ведомости.

Когда за комендантшей закрылась дверь, Георгий Борисович вернулся к допросу.

— Я подозревала, — начала рассказывать хозяйка Атоса, — что Сергей Иванович находился здесь не один…

— Вы его ревновали? — стараясь быть деликатным, спросил Георгий Борисович.

— Всю жизнь, — призналась вдова. — Но я ни разу не имела доказательств его измены. Когда я вчера сюда зашла, и вон в том кресле увидела Сергея Ивановича погибшим, я так огорчилась, что позабыла сумку и вся в слезах побежала к Атосу делиться несчастьем…

— Вы кем работаете?

— Я средний научный сотрудник. Мой профиль — Гоголь, Щедрин и другие. Одним словом, сатира, но ни в коем случае не позже девятнадцатого века.

— Понятно! — сказал Ячменев.

— Можно, я возьму свою авоську? — спросила женщина, убитая горем. — Сергей Иванович привез ее из Новой Зеландии…

— Конечно, — спохватился следователь и с торжеством подумал: «Опять я не промахнулся».

Вдова поднялась, чтобы уйти, но Георгий Борисович задержал ее:

— Какие отношения были у Сергея Ивановича с Антоном Варламовым?

— Он любил его, как младшего брата. Он всех любил. У него было щедрое сердце.

Когда вдова ушла, Фомин сказал из шкафа:

— Она убивала вместе с Антоном! Наверно, у них роман!

— Что вы! — воскликнул Ячменев, теперь уже без помех, доедая собачью колбасу. — Вдова старше Антона лет на двадцать.

— Вы отстали от жизни, Георгий Борисович! — поделился знаниями Зиновий. — Это теперь очень модно, когда кто-то из двоих, женщина или мужчина, старше на двадцать или на тридцать лет. Кстати, вы заметили, что эта особа не переживает смерть мужа, а говорит исключительно о собаке!

Теперь уже Ячменев поделился с помощником тонким пониманием человеческой психологии:

— Люди в трауре часто ведут себя не по правилам. Вы, Зиновий, забываете, что такое подтекст. У этой несчастной женщины текст — это собака, а подтекст — потеря мужа. На подобном приеме строится вся современная литература. Люди думают одно, говорят совершенно другое, а читатель должен догадываться.

— Я тут сейчас листаю Тургенева, — сказал Фомин, — так у него говорят то, что думают. Выпустите меня отсюда, Георгий Борисович, я задыхаюсь от недостатка кислорода.

Ячменев вынул ключ из первого попавшегося шкафа и вставил в замочную скважину дверки, за которой томился Фомин. Через мгновение пленник вылез на волю.

Первыми словами свободного гражданина были:

— Разрешите выйти в туалет?

В тот момент, когда Фомин закрыл за собой дверь, фарфоровая ваза сорвалась со шкафа номер шесть, пролетела в трех миллиметрах от головы следователя, ударилась об пол и перестала существовать как произведение искусства первой половины девятнадцатого столетия.

Ячменев не отскочил, не побледнел, не покрылся испариной. Он спокойно взглянул наверх, потом перевел глаза вниз на осколки цветного фарфора и задумался.

Когда вернулся повеселевший Фомин, Ячменев укоризненно сказал:

— Зачем же так хлопать дверью? Видите, от сотрясения упала ваза. Чуть в меня не угодила!

Фомин мгновенно оценил обстановку:

— Я никогда не хлопаю дверьми. Это невоспитанно. Я их закрываю аккуратно. По-моему, на вас, Георгий Борисович, было совершено покушение!

— Но в библиотеке никого не было, — возразил Ячменев.

— Откуда вы это знаете? — высказал предположение Фомин. — Может быть, здесь имеется потайной ход? Убийца проник через него, свалил на вас фарфоровую вазу и удрал.

— Может быть, вы и правы… — вдруг согласился Ячменев. — Они ведь меня предупреждали, чтобы я не совался в это дело!

— Между прочим, — Фомин наклонился к самому уху следователя, — в туалете прячется странный субъект. Он весь дрожит, хотя там очень тепло.

— Не уходите отсюда! — распорядился следователь. — Я скоро вернусь. Но будьте осторожны…

Фомин прислонился спиной к двери и достал огнестрельное оружие.

А Георгий Борисович по дороге в туалет встретил комендантшу, которая все еще бродила с ведомостью.

— Извините, что я вас отрываю от общественной работы, но у меня к вам опять интимный вопрос. В библиотеку никогда не существовало потайного хода?

Надежда Дмитриевна отодвинулась от следователя на то максимальное расстояние, которое допускала ширина коридора. Прежде тем ответить, Надежда Дмитриевна выдержала паузу, а затем заговорила со всей серьезностью:

— К сожалению, в наш особняк потайного хода не было. А вот у наших друзей, у графов Беловежских-Пущиных был секретный коридор, который из-под земли вел прямиком в спальню графини. Дело в том, что графиня находилась в связи со своим кузеном. Когда граф уезжал в присутствие, кузен, охваченный страстью, по подземному ходу мчался к графине. Между прочим, тоннель Беловежеких-Пущиных был использован при строительство горьковского радиуса метрополитена от станции «Белорусская» до станции «Динамо».

— Премного благодарен! — весело сказал Георгий Борисович, который понимал, что второй раз получил по заслугам.

— Пожалуйста! — любезно ответила Надежда Дмитриевна. — Когда у вас возникнут трудные вопросы, вы обращайтесь ко мне запросто, без стеснений.

И они разошлись, испытывая взаимную симпатию. Войдя в туалет, следователь увидел у окна высокого седого человека, одетого в безупречный темный костюм, в белую рубашку и при галстуке бантиком. Элегантность одежды контрастировала с небритым лицом.

— Здравствуйте! — сказал Ячменев, направляясь в кабину.

Небритый франт пробормотал в ответ что-то невнятное. В дверь постучали.

— Войдите! — разрешил Ячменев.

На пороге туалета возник сияющий Шалыто.

— Георгий Борисович! — начал он докладывать, глядя в спину начальству. — Разрешите вам передать…

— Ну, я вас слушаю! — сказал Ячменев, поворачиваясь к помощнику лицом.

— В лаборатории склеили рукопись! Вот она…

Человек у окна, поняв, что перед ним работники уголовного розыска, рухнул на колени:

— Я не убивал!

Его поведение привело сыщиков в замешательство.

— Встаньте! — попросил Ячменев. — Здесь холодный пол. Вы схватите ревматизм!

— Лучше ревматизм, чем тюрьма! — упирался незнакомец, не поднимаясь с каменных плит. — Товарищ следователь, я не убивал! — повторил он жалобно, и при этом лицо его стало того же фаянсового цвета, что и предметы вокруг.

— Кто вы такой? — спросил Георгий Борисович. В его обширной практике случалось всякое, но еще никто не стоял перед ним на коленях в туалете.

— Ростовский Кирилл Петрович. Я главный хранитель библиотеки, где произошло убийство.

— Встаньте, пожалуйста! — Ячменев испытывал чувство неловкости при виде человека старше себя годами, стоящего в такой ненормальной позе.

— Ни за что! — проявил твердость характера главный хранитель.

— Может быть, ему так нравится? — заступился за Ростовского сердобольный Шалыто. — Может, у него коленки мягкие…

В мужской туалет, нисколько не смущаясь, заглянула Надежда Дмитриевна и, оценив обстановку, сказала:

— Вот времена настали! В уборных людей допрашивают! А я вас везде ищу, Кирилл Петрович, вносите десять рублей!

— На что?

— На венок! — сказал следователь.

— У меня сейчас нет! — заволновался Ростовский. — Внесите за меня, Надежда Дмитриевна, я вам верну!

— Ладно! — смилостивилась старуха, — Распишитесь!

Не поднимаясь с пола, Ростовский расписался в ведомости.

Когда мужчины остались одни, Шалыто передал рукопись следователю:

— Это про Ивана Грозного. Про то, что он очень плохой. А мы в школе проходили, что он хороший!

— Bаш недостаток, Ваня, — пожурил Ячменев, — что вы еще не забыли то, чему вас учили в школе!

Но Шалыто не понял намека следователя:

— Одним словом, не рукопись, а научная мура!

При этих словах Ростовский неожиданно вскочил на ноги:

— Почему же мура? Я все превосходно обосновал!

— Разве это писали вы, а не Зубарев? — удивился Ячменев.

— Сразу видно, что вы человек, далекий от науки! — с укором сказал Ростовский, — Сергей Иванович был слишком занят, чтобы писать научные труды. Но он, как никто, чувствовал веяния времени и всегда поворачивал науку, куда требовалось.

— И он много раз ее поворачивал? — спросил Ячменев.

— Приходилось, — уклончиво ответил Ростовский. — Вы думаете, легко управлять историей культуры?

— А разве можно управлять историей? — удивился простак Ваня.

— Не только можно, но и нужно. Так считал Сергей Иванович.

— Пройдемте в библиотеку, — предложил следователь, — поговорим. Здесь неподходящее место.

— Я боюсь мертвецов! — поежился Ростовский.

— Его увезли! — успокоил библиотекаря Шалыто, и все трое направились в бельэтаж.

— Какие у вас были отношения с убитым? — расспрашивал по дороге Георгий Борисович.

— Хозяина и раба! — с достоинством раба отвечал Кирилл Петрович. — Я писал за него все, даже докторскую диссертацию.

— Не может быть! — вырвалось у Ячменева.

— Может… — грустно, но убедительно ответил Кирилл Петрович.

— Где вы были вчера вечером, ну, часов в одиннадцать или в двенадцать? — вздохнул следователь.

— Дома! — без запинки отвечал допрашиваемый. — Я рано лег спать.

Ячменев всегда чувствовал, когда люди врут и с неприязнью взглянул на Ростовского:

— Еще один вопрос. Скажите, пожалуйста, у покойного здесь, в академии, была, ну, как это лучше выразиться… пассия, что ли?

Ростовский оживился и сразу приобрел элегантность. Это было неприятно Ячменеву, на котором любой костюм висел мешком.

— Видите ли, дорогой мой, Сергей Иванович был, как мы говорим, большой ходок…

Ячменев поморщился. Он не терпел пошлости.

— Не так давно у нас появилось прелестное создание, — с видимой охотой распространялся главный хранитель, — некто Алла Григорьевна. Учительница литературы. Готовит у нас диссертацию. Это называется связь науки с производством. Сергей Иванович, как вы понимаете, с удовольствием согласился быть ее научным руководителем. Весьма любопытна тема диссертации: «Свободное время школьника и борьба с ним». Идея заключается в том, чтобы уберечь ребенка от тлетворного влияния улицы и родителей.

Ячменев внутренне содрогнулся, и они вошли в библиотеку, где Фомин все еще стоял на страже.

— В библиотеке ничего существенного не произошло! — с сожалением доложил Зиновий.

Ростовский нервно озирался по сторонам, ему явно было не по себе.

— Возьмите, пожалуйста, ваш билет в город Куйбышев, — равнодушным голосом предложил Ячменев.

Ростовский уставился на следователя, пытаясь что-нибудь прочесть в его непроницаемых глазах.

— Это не мой билет! — пролепетал, наконец, Кирилл Петрович.

— Тогда извините! — просто сказал Ячменев. — Вы мо жете идти.

И опять подумал про себя: «Я снова угадал. Это его билет. Что это со мной сегодня?» Ростовский выкатился прочь.

— Этот Ростовский, — веско заговорил Георгий Борисович, — не ночевал дома! Во-первых, он небрит, а такие бреются каждое утро! Во-вторых, билет в Куйбышев может принадлежать только ему, я это чувствую! А в-третьих, он ночевал на Казанском вокзале!

— Как вы это узнали? — хором вскричали помощники.

— От Ростовского пахнет Казанским вокзалом! — сказал следователь. Эту сногсшибательную деталь он сообщил без всякой рисовки. — Каждый вокзал пахнет по-своему. Я посвятил этому массу времени. Это мой конек. Казанский пахнет чарджуйской дыней, самаркандскими персиками, алма-атинскими яблоками и мешками. Курский вокзал тоже пахнет фруктами. Но следует различать аромат сред неазиатских и кавказских фруктов. На Курском пахнет виноградом «Изабелла», мандаринами, мимозой и курскими соловьями. Киевский вокзал заставляет вспомнить о вишне, о нежинских малосольных огурчиках, о деревенском сале и болгарских помидорах. Тогда как Рижский вокзал напоен ароматом копченой салаки и латвийской селедки!

— Ну, а Павелецкий? — робко спросил Шалыто, перед которым открылся доселе неведомый мир.

— Здесь астраханские арбузы и подмосковные грибы. Ведь самые грибные места по Павелецкой дороге. Но легче всего определить запах Ярославского вокзала. Он насквозь пропитан молоком. Белорусский же вокзал пахнет сложно: морожеными датскими курами, люстрами из ГДР и польскими яйцами. Ленинградский вокзал — вокзал интеллигентный. Он тонко, едва уловимо пахнет искусством и истерией.

— Ну, а Савеловский? — спросил Фомин, который знал, что в Москве девять вокзалов.

— С Савеловским плохо! — сокрушенно признал Ячменев. — Он не имеет специфического запаха. Именно поэтому возник проект о сносе Савеловского вокзала как бесполезного!

Ревностные помощники молчали, потрясенные замечательным носом своего наставника.

— Если от этого человека, — пришел в себя Фомин, имея в виду Ростовского, — несет Казанским вокзалом, значит, он тоже замешан в убийстве!

— Не торопитесь с выводами! — одернул прыткого Фомина Георгий Борисович. Он на секунду задумался, затем пошел к выходу и поманил помощников за собой. В коридоре он шепотом отдал Ивану важное приказание:

— Возьмите рукопись, положите в библиотеке на стол, выйдите, заприте дверь на ключ, а ключ спрячьте в карман. Пока меня не будет, пожалуйста, дежурьте в коридоре и никуда не отлучайтесь!

— А что делать мне? — ревниво спросил Фомин.

— Что вам делать, Зиновий? — растерялся Ячменев. — Я не знаю. Может быть, вы сами найдете себе занятие? У вас ведь есть уже собственный метод.

— Значит, вы даете мне полную свободу? — обрадовался Фомин.

— Полная свобода никогда не приводит к добру! — ухмыльнулся следователь. — Я вижу, вы хотите следить за Ростовским. Пожалуйста, тратьте время зря!

Фомин исчез, а Георгий Борисович направился в кабинет Зубарева.

В кабинете все говорило о незаурядной личности покойного. На шкафу стоял небольшой бюст Зубарева работы известного скульптора. На одной из стен рядом с изображением выдающихся педагогов висел портрет Зубарева работы известного живописца. А на письменном столе, под стеклом, лежал дружеский шарж на Зубарева работы известного карикатуриста. Книжный шкаф был уставлен сочинениями С. И. Зубарева, изданными на разных языках.

На старинной тумбочке возле письменного стола Ячменеву бросился в глаза альбом в сафьяновом переплете. Георгий Борисович взял альбом в руки и перелистал. На вклеенных фотографиях был запечатлен академик Зубарев в торжественные минуты: академик Зубарев и Чарльз Спенсер Чаплин, академик Зубарев и наследная принцесса Голландии, академик Зубарев и Пабло Пикассо, академик Зубарев и лауреат Нобелевской премии физик Нильс Бор, академик Зубарев и Майя Плисецкая, академик Зубарев и Софи Лорен, академик Зубарев и бык-рекордсмен Кузька.

От фотографий внимание Ячменева отвлекли голоса, которые раздались за стеной.

— Давайте поглядим некролог, Антон Сергеевич! — сказал бархатный баритон.

В детективных романах следователи часто и, разумеется, совершенно случайно подслушивают чужие разговоры. Это просто какой-то рок! На самом деле они не хотят подслушивать, это им глубоко противно. Но у них нет иного выхода.

— «Злодейское убийство вырвало из наших рядов…» — читал Антон.

— Минуточку… — перебил бархатный баритон. — Какое убийство? В наши дни академиков не убивают. Они умирают естественной смертью.

Ячменев уловил в интонации баритона легкую иронию.

— Давайте напишем, — предложил голос, по которому Ячменев узнал Ростовского, — трагически погиб на научном посту…

Баритон опять не согласился.

— Не надо будоражить общественное мнение. Пишите, Кирилл Петрович: наша наука понесла невозвратимую утрату. Скоропостижно скончался… нет-нет… есть лучше… Смерть безжалостно вырвала… из наших рядов… выдающегося ученого, академика Зубарева Сергея Ивановича…

— «Он родился, — снова читал Антон, — в 1911 году, в семье лесничего».

Хотя Ячменев не видел лица обладателя баритона, он через стенку почувствовал, что тот покривился:

— Какой еще лесничий? Где вообще находится лес?

— Как где? — не понял Антон. Но Ростовский был подогадливее.

— В деревне!

— Правильно, Кирилл Петрович, — насмешливо продолжал баритон. — Пишите… Родился в таком-то году в бедной крестьянской семье…

— Откуда вы знаете, что в бедной, Юрий Константинович? — возмутился Антон, который был слишком прямолинеен для такого тонкого дела.

Как видно, хозяин баритона Юрий Константинович обладал педагогическим тактом:

— Будет более типично — человек из бедной крестьянской семьи вырос до академика. И надо написать, что в детстве он батрачил… что там еще… пас скот…

— Возил навоз! — вставил Антон.

— Как вам не стыдно, Антон Сергеевич, в такие минуты думать о навозе! — издевательски сказал баритон.

— Я не желаю участвовать в составлении этой липы! — и Ячменев услышал, как хлопнула дверь.

— Не утруждайте себя, Юрий Константинович, я все напишу, как надо! — сказал Ростовский.

Теперь некролог был в надежных руках.

Вспомнив, что давно не звонил домой, Ячменев набрал номер.

Опять подошла жена.

— Ну, что там у вас происходит?… Как, одевается?… Сколько нужно времени, чтобы одеться?… А где мой зять?… Как, у нее? Они, между прочим, еще не расписаны! И я не допущу!.. Я не говорю никаких глупостей!

Ячменев покинул кабинет в расстроенных чувствах.

Вскоре он ехал в троллейбусе и злился на весь мир:

— Почему преступники совершают свои злодеяния по ночам? Наверно, они делают это нам назло, чтобы мы не высыпались. Трудно им, что ли, убивать днем, когда солнышко светит, когда настроение хорошее, когда у меня законный рабочий день.

Затем Ячменев стал думать о вещах, которые не имеют касательства к делу. Так поступают все детективы в современных криминальных романах. В разгар следствия их мысли заняты черт знает чем. Ячменев не составлял исключения. Он думал о будущем человечества:

— Скоро начнут строить подводные города, потому что земли не хватает. В Японии, говорят, уже приступили к разработке проектов. В этих городах появятся свои преступники. Искать их будет трудно. Кругом вода, следов не видно. Бедные Шалыто и Фомин, придется их заменить на двух одаренных дельфинов. А как же я сам? И меня заменят на дельфина!.. Интересно, что чувствует дельфин, когда его дочь выходит замуж?…

Троллейбус остановился около школы № 1214. Георгий Борисович вынырнул из подводных мыслей.

Спустя несколько минут директор, перепуганный приходом следователя, уже вводил его в 8-й класс «Б», где под видом урока литературы истязали поэта.

Ученики недружно встали.

— Алла Григорьевна, вы позволите, товарищ Ячменев побудет у вас на уроке! — сказал директор и исчез.

Ячменев нашел свободное место в последнем ряду и с усилием впихнул грузное тело за парту.

Возле доски разворачивалась серьезная схватка учительницы с учеником. На его лице застыло скучающее и презрительное выражение.

— Я не согласен… — тянул ученик.

— С чем ты не согласен, Борознин? — переспросила учительница. Она была так хороша, что Ячменев понял убитого Зубарева.

— Я со всем не согласен…

— Как тебя понять?

— Извините, но вы все равно не поймете…

— Борознин, садись! — сказала Алла, желая прекратить конфликт при постороннем.

— Просто вы меня при комиссии боитесь спрашивать! — лениво отбрехивался Борознин.

— Ну, говори! — разрешила учительница тоном, не предвещавшим ничего доброго.

— Татьяна вышла замуж за старика Гремина, — забубнил Борознин. — Но продолжала любить Онегина. Разве это красиво — любить одного, а выходить за другого?

— Продолжай, продолжай! — Алла покосилась на Ячменева, который слушал с нескрываемым интересом.

— Когда Евгений наконец-то ее полюбил, — тянул Борознин, — Татьяна по глупости осталась со стариком. А вот любая девчонка из нашего класса в такой ситуации сбежала бы к Онегину, и правильно!

В классе раздался неуместный смех. Это не сдержался Георгий Борисович. Все поглядели на него, он застеснялся и буркнул:

— Простите…

— Вот видишь, — с укором сказала учительница Борознину, — над тобой смеются. Садись!

— А что вы мне поставите?

— Тройку!

Ячменев понял, что Алла не хочет ставить при нем плохую отметку.

— Это меня устраивает! — Борознин аппетитно зевнул и поплелся на место. Он плюхнулся на скамейку рядом со следователем и сказал запросто:

— Обрыдло все!

Педагог постаралась загладить инцидент и вызвала первого ученика. Им оказалась здоровая румяная девушка с внешностью физкультурницы. Статуи таких физкультурниц с веслом украшают наши парки и стадионы.

Она резво затараторила, и сосед Ячменева прокомментировал:

— По учебнику шпарит… Слово в слово…

Первая ученица рапортовала так быстро, что Ячменев, не успевая улавливать смысла, задремал. Изредка до его сознания доносились отдельные фразы:

— Онегин был оторван от национальной и народной почвы. Растлевающее влияние света еще более удаляло Онегина от народа…

— Онегин вел типичную для золотой молодежи того времени жизнь, — балы, рестораны, прогулки по Невскому, посещение театров. На это ушло у него восемь лет…

— Онегин опять не понял глубины запросов Татьяны…

Девица перестала передиктовывать учебник, и Ячменев проснулся. Он испуганно огляделся по сторонам: не заметил ли кто-нибудь, что он спал?

— Запишите темы домашних сочинений. Первая. Почему Онегин недостоин Татьяны? Вторая. Что было бы с романом «Евгений Онегин», если бы в нем не было образа Татьяны?

Народ безмолвствовал. Всем было, как говорится, до лампочки.

Прозвенел звонок. Класс мгновенно опустел.

Ячменев остался наедине с учительницей. Он понял, что на уроке не обнаружил ничего преступного, кроме качества преподавания. Он выдернул себя из парты:

— Мне нужно с вами поговорить!

Учительница расценила его слова по-своему и начала оправдываться.

— Вы, пожалуйста, не обращайте внимания на Борознина, Анатолий трудный мальчик. Он неисправим. У него но каждому поводу есть собственное мнение.

Ячменев молча предъявил служебное удостоверение. Алла расхохоталась:

— А я-то Сурдинкину вызывала, думала — вы из Школоно!

— Благородная у вас профессия, — приступил издалека Ячменев, — воспитываете новое поколение…

Но Аллу нельзя было взять голыми руками.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего страшного! — Ячмеиев поглядел на Аллу рентгеновским взглядом, то есть просматривая ее насквозь.

Алла усмехнулась:

— Я догадываюсь, что под этим взглядом теряли само обладание многие преступники, но на меня ваш взгляд не действует. Мужчины смотрят на меня и похлеще!

— Я их понимаю! — любезно сказал Ячменев, который разбирался в женской красоте.

— Все-таки признавайтесь, товарищ следователь, зачем вы пришли?

— Скажите, Алла Григорьевна, — спросил Ячменев, — что было бы с романом «Евгений Онегин», если бы в нем не было Татьяны?

— Не задавайте дурацких вопросов! — нервно вскрикнула Алла.

— Если бы не было образа Татьяны, получился бы, наверно, другой роман… — медленно рассуждал Ячменев, становясь похожим на плохого ученика Анатолия Борознина.

— Не я же придумываю глупые темы для сочинений, — стала оправдываться Алла. — Мне их присылают из Школоно, а им их присылают из академии. Эту тему, кстати, придумал сам академик Зубарев.

Любой следователь подверг бы Аллу допросу с пристрастием, пытаясь выяснить, не влюблен ли Антон Варламов в Аллу, которая столь непозволительно хороша, и не убил ли Антон Зубарева просто из ревности?

Но вместо всего этого Ячменев достал из кармана камею и протянул учительнице.

— Где вы ее нашли? — изумилась Алла.

Ячменев мысленно поздравил себя с очередной победой.

— Возле убитого Сергея Ивановича Зубарева. Зачем же вы спрашивали меня, что случилось, когда вы все отлично знали?…

— Антон его не убивал! — воскликнула Алла. — Они поссорились раньше. Еще вечером. А когда мы с Антоном зашли в библиотеку в полночь, Антон вдруг заметил мертвого Зубарева. Мы закричали и убежали.

Ячменев не прислушивался к тому, что говорит Алла. Он слушал, как она говорит. Ее голос по тембру напоминал тот женский голос, который ночью просил убрать труп.

Но Ячменев не дал воли подозрениям. Он никогда не спешил. Он выдумал пословицу: «Семь раз проверь, один раз арестуй!»

Ячменев поднял на Аллу глаза, увидел, что она, разволновавшись, стала еще прекрасней, и понял, что ему нужно немедленно исчезать. Иначе он влюбится при исполнении служебных обязанностей, а это категорически запрещено уставом.

Если Фомин никогда не ел на работе, Ячменев на работе никогда не влюблялся.

В отличие от Ячменева, Фомин подозревал всех. Он знал пословицу, выдуманную следователем, и перефразировал ее на свой лад:

«Лучше семерых арестуй, чем одного упусти!»

Предоставленный сам себе, Фомин проявлял самостоятельность и неусыпно следил за Ростовским. В интуиции Фомин не уступал Ячменеву. Когда Ростовский, закончив некролог, побежал вниз по лестнице, Зиновий сразу догадался, что тот будет звонить жене из телефона-автомата, чтобы избежать ненужных свидетелей. Фомин опередил Ростовского и взобрался на крышу телефонной будки. Он правильно рассчитал, что в состоянии крайнего возбуждения Ростовский не обратит внимания на такую мелочь, как сыщик на крыше. Правда, Фомин не расслышал ни одного слова из того, что говорил Ростовский, но это еще более укрепило подозрения Зиновия.

Когда Кирилл Петрович вышел на улицу и зашагал прочь от академии, Фомин спрыгнул с крыши и пристроился ему в хвост. Фомин следовал за библиотекарем шаг в шаг, дышал ему в затылок и мечтал. Он мечтал о том, чтобы именно Ростовский оказался убийцей Зубарева. Тогда бы лавры раскрытия преступления достались ему — Фомину, а не Георгию Борисовичу, который и так уже весь был в лаврах.

Вскоре Зиновий сообразил, что Ростовский спешит домой. Зиновий заранее запасся адресом хранителя библиотеки. Он обогнал его, поднялся на четвертый этаж и позвонил к нему в квартиру.

Дверь отворила жена Ростовского. Разглядывать ее внешность Зиновию было некогда. Где-то на лестнице уже приближалось сопение Кирилла Петровича.

— Мосгаз! — сказал Фомин, и его впустили на кухню.

— Хорошо, что у вас четырехконфорочная плита! — обрадовался Зиновий.

— Почему? — не поняла жена Ростовского.

— В двухконфорочную я бы не влез! — объяснил Фомин и нырнул в духовку. Целиком он, правда, в ней не поместился, но головы его видно не было.

Жена Ростовского с изумлением посмотрела на то, что торчало из духовки, и сказала восторженно:

— Никогда еще не видела такого добросовестного мастера!

— В нашей конторе иначе нельзя! — донесся из духовки голос Фомина.

Послышался звук открываемого замка, и Ростовский вошел в квартиру…

В это же самое время Ячменев, возвращаясь в академию, обратил внимание на то, что неподалеку расположился магазин «Спортивные товары». Ячменев подумал, что нехорошо прийти во Дворец бракосочетания и не сделать подарок зятю.

Покупая теннисную ракетку, Ячменев, как бы невзначай, спросил у продавщицы, не приобретал ли кто-нибудь вчера железные предметы вроде ядра, молота, диска или гантелей? Продавщица вспомнила, что действительно вчера перед самым закрытием взволнованный молодой человек купил гантели и произнес при этом загадочную фразу:

— Если такой штукой дать по голове — головы не будет!

По описанию внешности покупателя Георгий Борисович распознал Антона.

Следователь взял ракетку и направился к выходу. А может быть, эта ракетка была только предлогом для захода в магазин. Ведь следователи никого не посвящают в свои планы, порою даже самих себя.

За время отсутствия Ячменева вестибюль академии преобразился. Теперь в центре его висел огромный портрет в траурной рамке, а под ним высилась гора цветов. Георгий Борисович поднялся на второй этаж, взял у Шалыто ключ, отпер дверь и вошел в библиотеку.

РУКОПИСЬ СНОВА БЫЛА РАЗОРВАНА!

Теперь паркет был усыпан не только осколками фарфора, но и обрывками бумаги.

— Сюда никто не заходил! — стал оправдываться Шалыто. Он был ошеломлен случившимся. — Я никуда не отлучался из коридора. Я только сбегал вниз и купил в буфете булочку с кремом. Я отсутствовал ровно две с половиной минуты. Но ключ был у меня с собой.

— Надо узнать, — посоветовал Георгий Борисович, — не подходят ли к библиотечной двери другие ключи?

Детективы отправились на поиск и вскоре выяснили, что годится только один ключ — от чердака.

— Давайте проведем следственный эксперимент! — предложил Ваня — Я возьму ключ от чердака, промчусь к библиотеке, отопру дверь, порву какую-нибудь бумагу и снова запру дверь. Проверим, можно ли уложиться в две с половиной минуты?

— Незачем бежать от чердака. Можно спрятаться где-то неподалеку и ждать, пока вы пойдете за булочкой с кремом. Булочка-то хоть была свежей?

— Булочка была вкусная… — ответил Шалыто, сдерживая слезы.

— Значит, им нужно уничтожить рукопись про Ивана Грозного! — вслух размышлял Ячменев. — Они делают это второй раз… Почему они ее рвут, а не уносят с собой?

— Убийцы хотят отвлечь наше внимание и повести по ложному пути, — сказал Ваня. — Чтобы мы думали, будто все дело в рукописи.

Следователь достал из кармана пятнадцать копеек и отослал Шалыто, чтоб он не мешал ему своими рассуждениями.

— Будьте добры, сходите в буфет и принесите мне то же булочку с кремом!

Пока помощник выполнял задание, Ячменев думал. С ним это случилось. Он не решался войти в библиотеку. Ему не нравилось, когда рядом с головой подают вазы. О чем думал следователь — секрет. А выдавать секреты некрасиво.

Когда Шалыто вернулся с булочкой, Ячменев недовольно пробурчал:

— Теперь придется искать проклятые гантели, которые Антону вздумалось купить именно вчера.

— Вы думаете, что Антон убил Зубарева гантелями? — ахнул Иван.

— В этом я не уверен. Но найти их надо! Как вы будете вести поиск?

— Скоро будет обеденный перерыв, и Антон уйдет в буфет. Это, конечно, не очень порядочно, но я пороюсь в его рабочем кабинете. Если там гантелей не окажется, обшарю помойку. Если там их тоже нету, надо будет вызвать водолазов и прочесать дно Москвы-реки. Преступники обожают выбрасывать в реку то, чем они убивают.

— У вас большое будущее! — с сарказмом сказал следователь. — Одолжите мне, пожалуйста, ваш пистолет!

Дело в том, что Ячменев обычно не носил при себе оружие.

Положив пистолет в задний карман брюк, Георгий Борисович приоткрыл дверь и нерешительно протиснулся в библиотеку.

Там все оставалось по-прежнему. Ячменев осторожно присел на корточки и, посматривая по сторонам, начал собирать обрывки рукописи.

И в это время в библиотеке, где вроде бы, кроме Ячменева, никого не было, раздалось внятное, негромкое, но зловещее:

— Хи-хи-хи!

Ужас мгновенно поднял следователя на ноги. Размахивая пистолетом, он стал описывать вдоль стен эксцентрические круги, надеясь убить пересмешника.

— Выходи! Стрелять буду! — кричал Ячменев. Однако никто не появился. Наверное, не хотел, чтобы в него стреляли.

С неожиданной для его грузкою тела скоростью, Ячменев метнулся к двери и рванул ее на себя.

За дверью стоял представительный мужчина выше среднего роста и выше средней упитанности. У него был огромный лоб, потому что волосы отступили назад на заранее приготовленные позиции. Мужчина близоруко щурился, по, разглядев следователя, который вращал смертоносным оружием, совершил естественную попытку пуститься наутек, Ячменев успел схватить его за руку и втащил в библиотеку.

— Ваша фамилия?

— Спрячьте оружие, здесь не полигон! — возмутился неизвестный. — Выпустите мою руку! Как вы себя ведете? Кто вы такой?

— Я следователь! — по бархатному баритону Ячменев узнал Юрия Константиновича.

— Предъявите документы! — потребовал человек, которому следователь угрожал оружием.

Ячменев не уважал тех, кто доверяет документам. Он предпочитал доверять людям. В своих кругах он слыл крупным физиономистом и знатоком души. Коллеги Ячменева знали, что он не просит преступников предъявлять характеристики с места работы. Ячменев любил повторять, что исправные документы и безупречные анкетные данные не являются гарантией порядочности.

Георгий Борисович достал из внутреннего кармана служебное удостоверение и показал мужчине, которого подозревал в хихиканье.

Юрий Константинович брезгливо взял удостоверение и попытался прочесть, что в нем написано. Но видно было, что он не привык читать без очков.

— Я вам помогу! — вкрадчиво сказал Георгий Борисович. — Вот ваши очки, которые вы забыли возле трупа… Если не ошибаюсь, вы Юрий Константинович Кузнецов, доктор школьных наук и первый заместитель Зубарева?

— Да, — ответил Кузнецов, — я — большой ученый. Ячменев насмешливо поклонился:

— А я великий следователь — Георгий Борисович Ячменев.

Это подействовало. Кузнецов посмотрел на него, как на равного:

— Видите ли, Георгий Борисович, мыслителям свойственно быть рассеянным. Этот литературный штамп прочно перекочевал в жизнь. Не будешь рассеянным, не будут держать за ученого, — улыбнулся он. — Вот я и теряю очки в неподходящих местах.

— Извините, пожалуйста, — продолжал ехидничать Ячменев, — что вы делали в библиотеке прошедшей ночью, перед тем как потерять очки?

Кузнецов вальяжно расселся в кресле, в котором накануне закончил жизненный путь академик:

— Вчера мне пришла в голову талантливая концепция. Со мной это бывает. Я поделился идеей с друзьями, которые специально приходят ко мне домой слушать мои сочинения. Поверьте, они были потрясены. Они плакали. Я понял, что потомки не простят мне, если я не запишу эту гениальную гипотезу. Это, конечно, шутка, — обаятельно разъяснил Кузнецов. — Но в каждой шутке есть доля истины. Итак, мне понадобились кое-какие материалы, которые хранятся в нашей библиотеке. Почитатели моего дарования проводили меня до дверей академии. Я распрощался с ними, поднялся по лестнице, вошел в библиотеку и увидел убитого Сергея Ивановича!

— Что это была за концепция? — Возможно, Ячменеву хотелось приобщиться к научному творчеству.

— Смерть Сергея Ивановича, — стал сокрушаться Кузнецов, — настолько все во мне перевернула, что я начисто забыл свою уникальную концепцию. Этого я никогда убийце не прощу!

— Но вы можете узнать ее содержание у ваших почитателей! — подсказал Ячменев.

Кузнецов просиял:

— Это грандиозно! Мне бы подобный примитивный ход ни за что не пришел на ум. Меня всегда посещает что-то экстраординарное! Спасибо вам за услугу, Георгий Борисович!

— Услуга за услугу, Юрий Константинович. Похихикайте, пожалуйста!

— Что?

— Ну, сделайте так — хи-хи…

— Пожалуйста! — Юрий Константинович пожал плечами. — Хи-хи…

Его хихиканье явно расстроило Ячменева:

— Вы, Юрий Константинович, сделали это совсем не так, как мне бы хотелось!

— Что вы, собственно говоря, имеете в виду? — озадаченно спросил ученый.

— Мне надо переступить грань реального, — туманно заговорил Ячменев. Когда следователи говорят туманно, они подразумевают самое главное. — Надо поверить в то, во что да один человек не поверит!

— Вы, наверно, устали! Хотите, я покажу вас приятелю, он хороший невропатолог.

— Я вас попрошу, покажите! — согласился Георгий Борисович, чувствуя, что зайти к невропатологу уже пора.

— Разрешите? — в дверь просунулась энергичная голова Фомина.

— Одну минуту, я занят!

— Но я нашел убийцу! — воскликнул Зиновий в полной уверенности, что следователь прижмет его к груди и расцелует. Но шеф оказался не на высоте.

— Прекрасно! — сказал Ячменев. — Тогда тем более обождите!

Фомин присел возле двери с видом собаки, которую незаслуженно обидел хозяин. На Зиновия нельзя было глядеть без боли в сердце.

— Может быть, вы его выслушаете? — вмешался Кузнецов. — Все-таки он говорит, что нашел убийцу!

— Мало ли кто что говорит! — Ячменев был безжалостен.

Но продолжить разговор с Кузнецовым Георгию Борисовичу все равно не удалось. В библиотеку влетел Антон в растрепанных чувствах:

— Юрий Константинович, я хочу вам сказать, что протестую решительным образом! И не только я!

— Что случилось, Антон Сергеевич? — Кузнецов не любил шума. — Вы успокойтесь, сядьте!

— Ну, некролог ладно… Хотя и это было уже слишком. Но вы же на этом не остановились! Вы заказали передачу по телевидению, связались с кинохроникой, вы создаете комиссию по творческому наследию этого…

— Антон Сергеевич, нехорошо! — остановил его Кузнецов.

— Вы ходатайствуете о присвоении школе № 1214 имени Зубарева и даже наш милый переулок хотите назвать Зубаревским!

— Извините, — вмешался Ячменев. — Антон Сергеевич, где гантели, которые вы вчера купили?

— Я их вчера же забыл в метро! — отмахнулся Антон и снова перешел в атаку. — Да, кандидатская диссертация была у Зубарева талантливая, я ее читал. Он мог, без сомнения, вырасти в крупного ученого, но предпочел стать конъюнктурщиком, пускать пыль в глаза, начал везде представительствовать…

— В ваших рассуждениях, Антон Сергеевич, — мягко прервал Кузнецов, — есть некоторая доля истины. Конечно, Сергей Иванович не совсем соответствовал той высоте, на которую его вознесла волна. Но для будущего нашей академии важно поднять значение Зубарева.

— Для будущего нашей академии самое важное правда! И так думает большинство сотрудников! — пылко произнес Антон и, махнув рукой, вышел из библиотеки.

— Простите, пожалуйста, Георгий Борисович! — повинился Кузнецов. — Антон человек молодой, горячий, необузданный, но в нем много хорошего. Лично мне глубоко симпатична его принципиальность! Ее нам зачастую не хватает…

Когда большой ученый степенно удалился, Ячменев сказал Фомину с некоторой досадой:

— Ваша энергия, Зиновий, меня доконает!

— Вот вы относитесь ко мне иронически, — приступил к докладу Фомин, расценивая поведение следователя как зависть, — а мой Ростовский был в библиотеке прошлой ночью! Я сам слышал, как он говорил об этом жене.

— Ну и что? — спросил Ячменев.

— Значит, он убил!

— Это он тоже говорил жене?

— Нет, этого он, к сожалению, не говорил. Он сказал, что зашел в библиотеку, увидел покойного, испугался и убежал действительно на Казанский вокзал.

— А вы выяснили, почему он не ночевал дома?

— Его жена выгнала! — сообщил дотошный Фомин. — За то, что он проиграл зарплату на бегах. Раз он на бегах играет, он человек азартный и убить другого ему пара пустяков!

— Я склоняюсь перед вашей железной логикой!

— Значит, я могу просить у прокурора постановление на арест Ростовского? — обрадовался Зиновий.

— Нет! — охладил его ныл Георгий Борисович. — Потому что вы находитесь сейчас в состоянии азарта, а как вы сами недавно заметили — это очень опасно!

В библиотеку, потупив глаза, вошел Шалыто:

— Не сердитесь на меня, Георгий Борисович, но этих гантелей нигде нет — ни в кабинете, ни на помойке! Можно, я схожу в баню, а то я весь испачкался?

— Чистоплотность в нашей работе — это самое главное! — назидательно сказал следователь, и помощник ушел мыться.

В дни розыска у Ячменева особенно остро были развиты чувства. В эти дни его внимание привлекало все, что привлекает внимание, и даже то, что внимания не привлекает. Георгий Борисович заметил, что копия с картины Репина «Иван Грозный и сын его Иван» до сих пор висит криво.

— Давайте поправим картину, Зиновий! — попросил Ячменев. — Самое главное в нашей работе — это порядок!

— Но какое значение для следствия имеет то, что картина висит криво? — воспротивился Фомин.

— Самое главное в нашей работе, — веселился следователь, продолжая сыпать афоризмами, — не проходить мимо того, что не имеет никакого отношения к следствию!

Фомин послушался, и вдвоем они водворили картину на место.

— Что мне теперь прикажете делать? — спросил Фомин вызывающе. Ему не терпелось арестовать Ростовского.

Но следователь попытался направить энергию подчиненного в другое русло:

— Соберите обрывки рукописи и слетайте к эксперту, чтобы их опять склеили!

Уходя, разочарованный Зиновий демонстративно хлопнул дверью, чего он в обычном состоянии не делал.

Тотчас за спиной следователя раздался легкий сухой треск. Ячменев порывисто обернулся и увидал, что портрет Екатерины Второй висит на стене вниз головой и покачивается.

Любой детектив на месте Ячменева, конечно, решил бы, что портрет сорвался с гвоздя, так как Фомин сильно хлопнул дверью. Но у Георгия Борисовича имелись теперь на этот счет кое-какие сомнения. Пока он держал их при себе. Ячменев приблизился к портрету и вернул его в исходное положение. На потемневшем холсте была изображена русская императрица в расцвете царственной красоты. Ее немигающие глаза, написанные виртуозной кистью неизвестного мастера, с вожделением смотрели на Ячменева. Ему стало неловко, он застеснялся и поспешно ретировался из библиотеки, не забыв запереть ее на ключ.

Георгий Борисович спустился по лестнице в вестибюль и вошел в каморку комендантши с виноватым видом:

— Извините, Надежда Дмитриевна, у меня к вам опять деликатный вопрос!

— Я готова ко всему! — бодро ответила старуха.

— Скажите, пожалуйста, с этим домом не связана какая-нибудь старинная легенда?

— Связана! — не моргнув глазом, сказала дворянка. — Мой пра-пра-прадед был любовником Екатерины Второй!

Надежда Дмитриевна не заметила, что следователь несколько изменился в лице.

— Предание гласит, — увлеченно продолжала хулиганствующая старуха, — что Екатерина подарила этот дом моему пра-пра-прадеду за то, что он был хорош в любви. Может быть, вы и не знаете, но императрица жила в Петербурге. Когда она бывала в Москве, то тайно, чтобы не узнали остальные фавориты, она прибывала на свидание в этот особняк. Утром пра-пра-прадед подсаживал ее в карету. Екатерина возвращалась во дворец вершить государственные дела. Кстати, ее портрет, который висит в библиотеке, писал крепостной художник моего предка…

— Достаточно! Спасибо! — остановил Ячменев и, подхватив озорную интонацию, улыбнулся: — Теперь мне остается вызвать на допрос Екатерину и проверить, правда ли то, что вы рассказываете?

— Не забудьте передать ее величеству, — попросила Надежда Дмитриевна, — мой верноподданый привет!

— Разумеется, не забуду! — пообещал Ячменев. Они расстались почти друзьями.

Ячменев взглянул на часы и с ужасом обнаружил, что уже четверть четвертого. Он выбежал в переулок и замахал руками, надеясь остановить машину. Такси, конечно, не было. Наконец какой-то водитель подбросил Георгия Борисовича ко Дворцу бракосочетания на казенной машине. Это обошлось блюстителю закона в один рубль.

Ячменев, как и предполагал, приехал последним. Но ему повезло — все еще толпились в фойе. Он увидел дочь в белом венчальном платье и пошел к ней навстречу. У Ячменева защемило сердце, а на глазах навернулись слезы. Он подумал о том, что ни к чему было заниматься сегодня расследованием, что теннисную ракетку он позабыл в библиотеке, что он не успел заехать домой переодеться и не купил цветов, и что парадный костюм и цветы — все это чепуха, главное, что Аня счастлива. Он подошел к ней и расцеловал, и расцеловал жениха тоже, и поверил, что жених — прекрасный парень, и полюбил его, как сына. Тут заиграла торжественная музыка. Все, как дети, разбились на пары. Ячменев медленно шел под руку с женой, впереди их выступали молодые, и в Ячменеве тоже пела музыка, и он поцеловал жену, и пробормотал ей что-то о том, как хорошо…

А когда приятная немолодая женщина стала поздравлять новобрачных, Ячменев, не сказав никому ни слова, повернулся и молча зашагал к выходу.

Дело в том, что именно в этот неподходящий момент он понял, кто совершил убийство!

Это неувядающая традиция! Следователи прозревают именно тогда, когда это грозит им разрушением личного счастья, служебными неприятностями или чем-нибудь в том же роде. В нормальное время озарение их не посещает.

В академии следователя дожидался Фомин, который вручил ему вторично реставрированную рукопись.

— Теперь, Зиновий, — сказал Ячменев, — я даю вам особое поручение, которое потребует от вас полного напряжения сил. Пойдите в исторический архив, перелистайте его и проверьте, нет ли там дарственной императрицы Екатерины Второй на особняк, в котором мы с вами находимся…

Больше Зиновий Фомин на страницах повести не появится! Поиск исторического документа окажется настолько сложным, что Фомин безвылазно просидит в архиве два года. За этот короткий для истории отрезок времени Зиновий Петрович станет крупнейшим специалистом по екатерининской эпохе, бросит уголовный розыск, защитит кандидатскую диссертацию и поступит на службу в Академию школьных наук. Он разыщет дарственную Екатерины на особняк и напишет правдивую повесть об истории дома № 18 по Зубаревскому переулку. В этой повести он вспомнит грехи молодости и подробно опишет, как Ячменев не смог разыскать убийц Сергея Ивановича Зубарева.

Избавившись от Фомина, Ячменев решил, наконец, прочесть пресловутую рукопись. Он не нашел ничего лучшего, как уединиться для этого в библиотеке. Легкомыслие ему дорого обошлось. Он бесследно исчез. Его как ветром сдуло, как языком слизало, он как в воду канул, как сквозь землю провалился…

…Затем прошло двадцать страниц. Этих страниц в повести нет. Они вычеркнуты рукой редактора. Редактор веско разъяснил авторам, что эти двадцать страниц тормозят действие и никому, кроме самих авторов, неинтересны!

На этих двадцати страницах вкратце происходило вот что.

Первое: Ячменев так и не нашелся. Правда, его никто и не искал, — Фомин был в архиве, а Шалыто — в бане.

Второе: Антон и Алла встретились в библиотеке. Несмотря на угрозу, которая нависла над их свободой, они целовались.

Третье: о Ячменеве не было ни слуху ни духу.

Четвертое: вдова Зубарева сдавала в ремонт импортный электрический утюг.

Через двадцать вычеркнутых страниц в библиотеку вернулся из бани розовый Шалыто. В руке он держал утюг, от которого недавно избавилась вдова.

В библиотеке никого не было.

Шалыто встревожился и начал искать следователя. Иван искал долго: залез на крышу и спустился в подвал, заглядывал в кабинеты, всех расспрашивал, но никто не видел Ячменева. Затем помощник вернулся в библиотеку и безутешно заплакал, прислонявшись плечом к картине «Иван Грозный и сын его Иван». Шалыто хотел было позвонить в угрозыск и попросить поискать гражданина Ячменева Георгия Борисовича, но вовремя вспомнил, что он сам там служит.

Вдруг за картиной, в узком и пыльном пространстве между стеной и обратной стороной холста, Иван обнаружит начальника: Ячменев лежал, связанный по рукам и ногам, а изо рта шефа торчал кляп!

Горе надломило преданного помощника. Он знал, что Ячменев не такой человек, чтобы сдаться в плен живым. Совершенно ясно, что Георгия Борисовича сначала убили, а потом уже связали. Иван хотел произнести надгробную речь, но не было слушателей.

От обморока его спасла наблюдательность, которой он заслуженно славился. Он заметил, что покойник слегка шевелит левой ногой.

— Ура! — заорал Ваня, отбросил утюг в сторону и стал вынимать Георгия Борисовича из-за картины. Ячменев оказался тяжел. Шалыто, чуть не уронив его на пол, с трудом дотащил следователя до кресла, усадил и снял путы. Кляп изо рта вынул сам следователь, когда у него освободились руки.

— Что случилось? — спросил Шалыто с любопытством и сочувствием.

— Никогда не спите на работе! — скорбно сказал Ячменев, едва ворочая языком. — Вот я вздремнул над рукописью, а они подкрались ко мне и, прежде чем я от крыл глаза, связали мне руки и ноги, заткнули рот этой самой рукописью и засунули меня за картину. Разглядеть их я не сумел. Вечер. А они потушили свет.

— Но вы знаете, кто они? — затаил дыхание Иван.

— Знаю, — ответил Ячменев. Его взгляд остановился на акварели Кузьмина к роману Пушкина «Евгений Онегин». На этой акварели прежде был изображен Онегин на берегу Невы. Пейзаж остался, Онегин исчез!

Ячменев перевел затравленный взгляд на старинную гравюру Санкт-Петербурга. Там на фоне Михайловского дворца… появился Онегин, которого раньше на гравюре но было вовсе.

— Ваня! — заговорил следователь, приходя с себя. — Я даю вам сейчас важное поручение. Оно потребует от вас мобилизации всех сил. Пойдите в литературный архив, перелистайте его и установите, любил ли Онегин гулять у Михайловского дворца…

Когда Шалыто уже собрался уходить, следователь задержал его:

— Что это за утюг?

Помощник обрадовался, что следователь обратил внимание на добытую им улику:

— По дороге в баню я увидел, что вдова Зубарева сдает в ремонт электрический утюг. Обратите внимание, она делает это в день смерти мужа. Я конфисковал утюг и отнес эксперту. Пока я мылся, эксперт обнаружил на нем следы крови убитого. Вдова, наверно, из ревности, ударила мужа утюгом и убила сто.

— Идите в архив! — послал его следователь. И Шалыто ушел…

Так же, как и Фомин, он не появится больше на страницах повести. Два года проведет Иван Ефремович в стенах архива, установит, что Евгений любил гулять у Михайловского дворца, станет крупнейшим специалистом по Онегину, защитит диссертацию и поступит на работу в Академию школьных наук.

Дело об убийстве в библиотеке обойдется Ячменеву потерей двух помощников. Ячменева утешит лишь мысль о том, что эти светлые умы, работая рука об руку, двигают, вперед школьную науку.

После безвозвратного ухода Шалыто следователь в последний раз проверил логические выводы. Со стороны может показаться, что в действиях Георгия Борисовича отсутствовала какая бы то ни было логика, но это лишь на поверхностный взгляд. На самой деле им руководили безошибочное чутье, знание человеческой психологии, умение поставить себя на место как жертвы, так и убийцы. И вообще умение поставить себя на место.

Любой следователь раньше всего обратил бы внимание на то, что несколько сотрудников академии побывали в библиотеке страшной ночью. Но Ячменева это не смутило. Опыт убеждал его, что на месте преступления всегда оказываются застигнутыми врасплох невиновные, а преступники на место преступления не заходят. Им там делать нечего.

Любой следователь мог бы сделать умозаключение, что убили Зубарева дружным коллективом. Но Ячменев знал, что коллектив никогда не убивает физически.

Отказавшись от версии коллективного убийства, любой следователь мог бы заподозрить каждого сотрудника академии в отдельности.

Например, Антон. Он просто просится за решетку. Ведь у него были все основания уничтожить Зубарева. Они ненавидели друг друга. Антон был новатор, Зубарев — консерватор. Как и положено, они любили одну и ту же женщину. В день убийства Антон купил гантели, а потом, но его словам, потерял их в метро. Но Ячменев понимал, что Антон купил гантели, чтоб развивать мускулатуру, что улики против Антона чересчур очевидны и именно поэтому не годятся.

Любой следователь мог бы привлечь Аллу, поскольку неизвестно, при каких обстоятельствах Алла забыла возле трупа брошку. Может, она убила Зубарева в порядке самообороны? Но Ячменев испытывал к Алле, если не влечение, то во всяком случае симпатию, а к преступникам он никогда симпатии не испытывал.

Любой следователь мог бы обвинить в убийстве Юрия Константиновича Кузнецова. К этому были все основания. Он был заместителем Зубарева и метил на его место. Но Ячменев знал, что в наши дни заместители не проламывают головы своим начальникам, а действуют иными, более тонкими методами.

После истории с утюгом свобода вдовы повисла бы да волоске, но только при другом следователе. Ячменев легко догадался, что Зубарев брился безопасной бритвой, порезался, капли крови попали на рубашку, ее плохо выстирали, и, когда рубашку гладили, кровь перешла на утюг, где ее обнаружил эксперт.

Любой следователь мог потребовать изоляции от общества Ростовского. Во-первых, он главный хранитель библиотеки и отвечает за то, что в ней происходит. Во-вторых, Ростовский, в отличие от сослуживцев, все время врал и не мог толком объяснить, зачем приходил в библиотеку в ночь убийства. Но Ячменев знал, что у. Ростовского в 49-м томе Большой советской энциклопедии лежит заначка. Так называются деньги, которые мужья утаивают от бдительных жен. Кроме того, Ростовский не должен отвечать за то, что происходит во вверенной ему библиотеке. Если все руководители станут отвечать за то, что делается в их учреждениях, это добром не кончится.

Оставалась старуха комендантша со своим сомнительным происхождением и сомнительными шутками. Одного этого было достаточно, чтобы возбудить против нее дело. Кроме того, Зубарев был убит между одиннадцатью и двенадцатью ночи, а старуха позвонила в милицию только в четыре часа утра. Правда, остальные сотрудники академии вообще но звонили в милицию, но они ведь не были комендантами!

Любому следователю показалось бы смехотворным заявление Надежды Дмитриевны о том, что она не позвонила сразу, потому что не могла оторваться от интересной книги. Но Ячменев старуху понимал. На ее месте он тоже бы но смог бросить книгу, тем более что человека все равно убили, а негодяи все равно убежали.

Но самое главное — у Ячменева было развито чутье на все наше, хорошее. Георгий Борисович сердцем чувствовал, что никто из сотрудников академии, несмотря на отдельные личные недостатки, не был способен на уголовное преступление.

Теперь Ячменев думал о Зубареве, и его раздирали противоречия. Сердцем Георгий Борисович чувствовал правоту Антона. Но примириться с мыслью, что Зубарев — элементарный карьерист, Ячменев не мог. Этому противостояло все, что он слышал о Зубареве прежде: его звания, должности, его популярность и даже приятная внешность.

Ох, как трудно свергать кумира в сердце своем!

Тем не менее Зубарев был мертв! С этим фактом нельзя было не считаться! Кто-то ведь его убил. Кто-то звонил Ячменеву домой и рассказал про убийство, назвавшись привидением. Кто-то мог безобразничать в библиотеке — запирать Фомина в книжном шкафу, швырять вазой, дважды рвать рукопись, хихикать, и наконец, позволить себе неслыханную дерзость: скрутить самого следователя и, как хлам, засунуть за раму. А Онегин, который скачет из одной картины в другую? А портрет Екатерины, который вдруг повисает вниз головой?

Ячменев понимал, что в этом деле нельзя руководствоваться привычными методами реализма. Придется разочек, в порядке исключения, вступить на порочный идеалистический путь. Нелегко ему было сейчас, воспитанному на лучших образцах. Моральный кодекс Ячменева восставал против тою, что собирался совершить его хозяин. Но Ячменев приказал своему кодексу помолчать.

— Другого выхода нет! — объяснил Георгий Борисович кодексу. — Надо переступить грань!

И Ячменев переступил!

Он поднялся с кресла, тяжелой поступью приблизился к двери и запер ее. Затем он подошел к выключателю и, собрав волю в кулак, погасил свет.

Старинная хрустальная люстра померкла. Слабый качающийся отсвет уличного фонаря создавал страшное настроение. Под полом скреблись мыши. За окном гудел зловещий ветер, и в доме напротив жалобно скрипели ставни. Где-то гулко пробили часы… Одним словом, все было, как положено!

Переступая грань, Ячменев не представлял себе, как обратиться к тем, кого хотел вызвать из потустороннего мира. Он не знал ни магических слов, ни каббалистических знаков. Он даже фокусов не умел показывать. Он сказал просто, как дети при игре в прятки:

— Выходите, я вас нашел!

И дальше все стало происходить так, как будто в этом не было ничего особенного.

Бронзовая рама картины Репина накренилась, и от холста отделился облезлый старик в домашнем одеянии. Шаркая туфлями, старикан поплелся к креслу, вытирая о полу халата кровавую левую руку. Он расселся поудобнее, потянулся, хрустнул пальцами и сказал, зевая:

— Охо-хо!.. Кости ломит! Должно быть, к дождю…

И Ячменев опознал голос, который он слышал по телефону в ночь убийства.

Портрет Екатерины Второй сорвался с гвоздя и закачался. Из портрета выпорхнула пышная дама бальзаковского возраста, зябко повела напудренными плечами и сказала грустно:

— Припоминаю, служил у меня в лейб-гвардии полку отчаянный поручик Ячменев. Я ему за верную службу деревеньку отписала в Пензенской губернии. Не из тех ли ты Ячменевых, голубчик?

Со старинной гравюры Санкт-Петербурга спрыгнул молодой человек, одетый, как лондонский денди, и обаятельно улыбнулся.

Все, чему учили Ячменева, полетело к чертовой матери! Он не ущипнул себя ни за какое место, не стал тереть глаза, не предпринял попытки сбежать, не покрылся холодным потом. Вместо всего этого он сказал тихо, но внятно:

— Караул!

— Ничего, обвыкнешь! — дружелюбно утешил Иван Грозный.

— Отпустите меня домой! — неожиданно попросил Ячменев. — У меня сегодня дочь замуж выходит!

Екатерина привычным жестом сняла с пальца перстень и протянула Ячменеву.

— Передай ей наш свадебный подарок!

Перстень сверкал в темноте. Он был усыпан драгоценными камнями. Очевидно, это был очень дорогой перстень. Если бы Ячменев отнес его в скупку, он смог бы на полученные деньги купить дочери кооперативную квартиру.

— Я не могу принять… — засмущался Георгий Борисович. — Понимаете, брать с подследственных не полагается. Это будет выглядеть как взятка!

— В первый раз вижу такого дурака! — добродушно воскликнула Екатерина и вновь надела драгоценность.

— Пожалуйста, сделайте… ну такое, чтобы я во все это поверил! — взмолился Ячменев.

Грозный наклонился к Екатерине и что-то шепнул на ухо. Императрица подошла к телефону, сняла трубку и набрала номер.

— Алло, — сказала она, — позовите следователя Ячменева… Когда вернется, передайте, что звонила Екатерина Великая!

— Все равно, этого не может быть, — упирался Ячменев.

— Давай перейдем к делу! — распорядился Грозный. — Ты что же, хочешь обвинить нас в убийстве презренного холуя Сережки Зубарева?

Напоминание о Зубареве вернуло Ячменева к реальной действительности.

— Да! — сказал он нетвердо. — Я должен заполнить протокол.

— Валяй! — разрешил Грозный. — Любят у вас бумаги. Грамотные все стали, умники, интеллигенты, критики. Гибнете в бумагах, лес переводите!

Сесть в царском обществе Ячменев не рискнул и приспособился писать стоя.

— Только все это зряшное дело… — отечески усмехнулся Иван Васильевич, — кто тебе поверит, что ты с нами разговаривал, это в ваш-то век науки и техники…

— Поверят! — сказал Ячменев. — Вы подпишете протокол, и экспертиза установит подлинность подписей. Извините, ваша фамилия? — он обратился сначала к даме.

— Романова Екатерина Алексеевна, Вторая, Великая! — отрекомендовалась царица. — В девичестве София-Августа-Фредерика Ангальт-Цербстская!

— Год рождения? — бестактно спросил следователь и тут же поправился: — Простите! Я хотел сказать, год смерти…

Екатерина вздохнула:

— 1796… Господи, сколько времени прошло… — и посчитала в уме довольно быстро, — сто семьдесят три года…

— Ваша профессия?

— Русская императрица! — удивилась вопросу Екатерина.

Ячменев постепенно смелел.

— Спасибо, ваше величество! — и обернулся к Грозному: — Можно вас побеспокоить?

— Пиши, пиши! — изрек царь-батюшка. — Иван Четвертый, по прозванию Грозный, профессия — великий государь.

Онегин заговорил не без иронии в голосе:

— Со мной посложнее, сударь. Я, в некотором роде, плод фантазии поэта… И профессия у меня… — он задумался и процитировал: — «Дожив без цели, без трудов до двадцати шести годов»… По-сегодняшнему, должно быть, тунеядец…

Екатерина захихикала, и Ячменев узнал смех, который испугал его в библиотеке.

— Теперь прошу рассказать мне: как и за что убили вы Сергея Ивановича Зубарева, академика, доктора школьных наук?

— Школьных наук! — Грозный презрительно фыркнул. — Мы, к примеру, в школах не учились, но прекрасно руководили!

— Зубарева мы судили! — спокойно разъяснил Онегин.

— Как — судили? — не понял Георгий Борисович.

— Успокойтесь, судили по вашим правилам! — продолжал Евгений. — Я был судьей, а монархи — народными заседателями!

— Что же вы инкриминировали Зубареву?

— Мы судили его, — сообщил Онегин, — за приспособленчество, беспринципность, карьеризм, за надругательство над литературой.

— И историей! — добавил Грозный.

— Откуда вы знаете эти современные слова? — Ячменев поразился, эрудиции призраков. Онегин пожал плечами.

— В библиотеке живем. Читаем газеты, журналы. Следим за текущими событиями.

— Иногда прогуливаемся по Москве-матушке, — вставил Грозный. — На цивилизацию вашу поглядываем. Шум! Бензин!

— И невоспитанность, — добавила Екатерина.

— Минуточку! — следователь подпрыгнул на месте. — Значит, здесь есть потайной ход?

— Ну, конечно… — Екатерина оживилась, подогретая приятными воспоминаниями… — Этот особнячок я потому подарила своему фавориту, что сюда вел потайной ход, — она понизила голос, — по этому ходу… было очень удобно… ты понимаешь, Ячменев?

Ячменев кивнул, что понимает, и императрица продолжала:

— Между прочим, часть потайного хода была использована при строительстве вашего метро… Иногда мы всем обществом спускаемся смотреть на проходящие поезда…

— Боже мой! Ну, а привидение, которое солит компот, тоже есть, да? — спросил вконец обессиленный следователь, одинаково близкий к тому, чтобы заплакать или бессмысленно запеть.

— Это моя фрейлина Белосельская-Белозерова! — опять развеселилась императрица. — У нее был скандальный роман с этим же фаворитом. Пришлось его заточить в Шлиссельбургскую крепость, а ее высечь и отправить в имение. Теперь на месте этого имения построили кооперативный дом близ метро «Аэропорт». Она там и сейчас живет, в призраках…

— Чуть не забыл, ваше величество, пра-пра-правнучка вашего фаворита Надежда Дмитриевна просила передать вам поклон.

Екатерина милостиво кивнула:

— Шлем ей наше царское расположение.

— А теперь вернемся к главной теме. Вот вы говорили — карьеризм… Приспособленчество… Все это общие слова… Где конкретные доказательства?

Первым вспылил Онегин.

— Вы читали когда-нибудь, господин Ячменев, учебник литературы для восьмого класса, тот, где меня проходят? — и принялся запальчиво шпарить наизусть: — Я был оторван от национальной и народной почвы… Я вел типичную для золотой молодежи жизнь — балы, рестораны, прогулки по Невскому, посещение театров… Посещение театров — это, оказывается, порок! — В голосе Онегина зазвучали те специфические ноты, с какими в XIX веке вызывали па дуэль. — А темы домашних сочинений. «Почему Онегин недостоин Татьяны?» Это почему же, спрашивается, милостивый государь, я недостоин?

— Вы вполне достойны! — поспешно согласился Ячменев.

— А меня вообще забыли! — вмешалась Екатерина. — Из учебников, можно сказать, повыкидывали! А я, между прочим, завоевала для вас всесоюзную здравницу Крым.

Ячменев молчал. Ему нечего было возразить. С кресла величественно поднялся Иван Грозный, направился к книжному шкафу и достал из него книгу:

— Послушай, Ячменев, что Зубарев писал про меня всего двадцать лет назад.

Он отыскал нужное место и начал читать с выражением:

— «Иван Грозный был талантливый и умный человек. Он был хорошо образован, любил и умел писать, обладал тонким и острым умом».

Царь перелистал несколько страниц:

— «Опричнина представляла собой крупный политический сдвиг, учреждение прогрессивное, хотя и в сопровождении известных крайностей». Ну, без крайностей в нашей профессии не бывает! — добавил Грозный с ласковой улыбкой, которая четыреста лет назад заставляла всех трепетать. — А что недавно насочинял про меня этот мерзавец? Ты читал рукопись?

Ячменев кивнул.

— И тиран я, и маньяк, и убийца! — царь был явно обижен. — И хунвейбины мои, то есть опричники, отрицательное явление…

Ячменев посмотрел Грозному в лицо и несгибаемо заявил:

— Так ведь это правда!

Екатерина оценила мужество Ячменева:

— Жорж, ты мне нравишься. Никогда не думала, что мне может понравиться простой советский человек!

Грозный вздохнул и снисходительно растолковал:

— Сразу чувствуется, что ты не руководил государством! Разве народу нужно говорить правду? Народ может ее неверно понять!

— У вас вредная точка зрения! — бросился в схватку Ячменев. — Чисто царская!

— Ты должен понять государя, Ячменев! — поддержала коллегу Екатерина. — Твой Зубарев писал то одно, то прямо противоположное. Где его принципиальность историка?

— В этом я не могу с вами не согласиться, ваше величество! — вздохнул Ячменев. — Но нельзя же за это убивать!

— Надо! — кротко возразил Иван Четвертый. — Поверь моему богатому опыту. Ничто так не сплачивает вокруг тебя, как убийства! Уцелевшие очень тебя любят!

Ячменев захлебнулся от ярости:

— Вы… Вы… Вы бандит, ваше царское величество!

Екатерина и Онегин обмерли. Они знали, что Грозный не прощал оскорблений.

Но царь тепло улыбнулся смельчаку и сказал сочувственно:

— Испортили тебя, Ячменев. Посмел бы ты так разговаривать со мной раньше. Пораспускались вы… Авторитетов не признаете… Мнения собственные заимели…

— Положим, Зубарев собственных мнений не имел! — Ячменев не заметил, что говорит словами Антона.

— Имел! — хитро прищурился самодержец. — В глубине души он меня любил. Ему нравились мои методы. Он был сторонником крепкой руки. Он был искренен, когда меня восхвалял. А сейчас он меня предал… А предателей я не терплю! Как я вчера вспомнил про все это — горько мне стало. И я погорячился. — Он взглянул на Ячменева, как на обреченного, — и сейчас я тоже погорячусь!

Самодержец неторопливо шагнул к картине и вынул из нее посох, которым он 388 лет назад убил сына Ивана, а вчера прикончил академика.

— Государь, не надо кровопролития! — вскричал Онегин. Накануне он тоже был против убийства, но не сумел обуздать гнев властителя.

— Молись, Ячменев! — приказала Екатерина, в которой взыграло классовое императорское чувство.

Но в Ячменеве тоже взыграло классовое чувство.

— Георгий Борисович, спасайтесь! — закричал Онегин. Царь уже надвигался на Ячменева с посохом наперевес. Стрелять в призрак было безнадежным занятием.

— Я буду не первой жертвой царизма! — гордо произнес Ячменев.

— Ну, если тебе от этого легче, — Грозный замахнулся и ударил следователя посохом по голове…

Ячменев очнулся на полу. На лбу надулась шишка. Он потрогал ее рукой.

По законам жанра в библиотеке не должно было никого быть, и Ячменеву следовало решить, что ему все это померещилось.

Но вопреки правилам, над ним склонился призрак и заботливо поливал ему голову водой из графина.

— Значит, это правда! — прошептал Ячменев.

— Я так рад, что вы живы! — Онегин помог ему встать. — Как вы себя чувствуете?

— Где цари? — спросил следователь.

— Они сделали свое дело и ушли!

Георгий Борисович бросил взгляд на картины и увидел, что цари как ни в чем не бывало вернулись в произведения искусства.

— Они же не подписали протокол, — расстроился Ячменев. — Теперь мне никто не поверит. Может быть, вы подпишете?

— Для вас с удовольствием! — Онегин взял у Георгия Борисовича шариковую ручку и вывел на протоколе затейливый росчерк. — Но, боюсь, мол подпись вам не поможет. Она ведь никому не ведома.

— Пожалуй, это так… — грустно улыбнулся Ячменев. — Но я сохраню ее для себя как уникальный автограф. Возможно, это банальность, но из всех поэтов я больше всех люблю Пушкина.

— Я тоже, — сказал Евгений.

Ячменев проводил Онегина до акварели, и они сердечно распрощались.

Георгий Борисович почувствовал себя одиноко, как на вокзальной платформе после ухода поезда с близким человеком. Следователь зажег свет и печально огляделся.

Мирно висели на стенах прижизненный портрет Екатерины, гравюры Санкт-Петербурга, акварель Кузьмина из иллюстраций к «Евгению Онегину» и копия с картины Репина «Иван Грозный и сын его Иван».

Где-то гулко пробили часы.

Ячменев взял со стола протокол с бесценным автографом и бережно спрятал в карман. Затем он достал ключ, отпер им дверь, вышел в коридор и спустился по лестнице в вестибюль.

В вестибюле висело зеркало. Ячменев поглядел в него и увидел, что стал совершенно седым и лысым…

Через полчаса Георгий Борисович собрал сотрудников академии в библиотеке. Пришли Кузнецов, Ростовский, Алла, Антон, вдова, комендант Надежда Дмитриевна и множество других штатных единиц.

Когда улегся шум, вызванный переменой во внешности следователя, Ячменев поглядел на живопись, украшающую стены библиотеки, и бесстрастно сказал:

— Сергея Ивановича Зубарева убил Иван Грозный! Он действовал в заговоре с Екатериной Второй. Онегин был против убийства, но не смог ему помешать!

Сотрудники молчали. Они не понимали — шутит следователь или сошел с ума.

— Советую вам, — строго продолжал Ячменев, — в своей научной деятельности будьте аккуратны с историей и литературой! Иначе вас может постигнуть участь Зубарева! Пожалуйста, помните, — ваша академия отвечает за культурное воспитание детей.

— Георгий Борисович, — сочувственно сказал Антон, — за это отвечает не только академия, но и Министерство школьной промышленности, и бесчисленные Школоно, и «Школьная газета», и сами школы. Когда отвечают все, не отвечает никто!

Ячменев вздохнул и повернулся к вдове:

— Возьмите ваш утюг. А кефир и колбасу я вам верну завтра.

Затем Георгий Борисович обратился к Ростовскому:

— Кирилл Петрович, вот ваш билет в город Куйбышев. Вы еще успеете на поезд. А вам, Надежда Дмитриевна, — теперь Ячменев смотрел на комендантшу, — Екатерина Вторая просила передать царское расположение…

— Большое спасибо, что вы обо мне не забыли, — поклонилась Надежда Дмитриевна.

— Наш коллектив искренне вам признателен! — осторожно сказал следователю Юрий Константинович. — Вы проделали замечательную работу. То, что мы услышали, превзошло все наши ожидания!

— Вы так ничего и не поняли… Я еще раз вам повторяю: когда историческим или литературным героям становится невмоготу, они выходят за рамки и… — тут Ячменев махнул рукой и покинул библиотеку.

Он ушел, не понятый людьми, которым не было дано переступить грань. Вскоре он уже брел по темному переулку, удаляясь все дальше и дальше от дома № 18, о котором он не забудет до конца своих дней. Про то, что случилось с ним в этом доме, он не станет рассказывать, потому что никто ему не поверит.

Ячменев возвращался в знакомый и добрый мир. Он думал о том, что жена и дочь, конечно, на него обиделись. О том, что у него в семье станет теперь жить чужой человек…

Закрапал холодный, тоскливый дождь.

— Не зря у Ивана Грозного ломило кости, — вспомнил Ячменев, поднимая воротник пальто, — эти старики здорово умеют предсказывать погоду…

P. S. Спустя полтора месяца телефонный звонок разбудил следователя Ячменева в четыре часа ночи.

— Это говорит привидение! — сказал незнакомый мужской голос. — Я только что убил кинорежиссера, который ставил картину на историческую тему.