Учителя

Дети. Кругом эти невозможные надоедливые шумные капризные дети.

Конечно, раз командировка и служебная надобность можно было поехать и поездом. Но пришлось бы ждать, потом ехать неторопливо. А тут — скоростной мягкий туристический автобус. По новым законам на свободные места обязаны подсаживать попутных пассажиров. Потому что экономия времени и места. И по деньгам сразу вышло дешевле — это уже экономия компании. То есть, получается, практически всем хорошо. Кроме него.

Виктор не любил детей. Особенно чужих. Своих-то у него пока просто не было. На все слова — пора, мол, брат, пора — он отвечал обычно, что время еще есть, да и вообще по всему миру теперь детей заводят только когда перебесятся, нагуляются и обеспечат себя финансово. Вот он пока себя не обеспечил. И не нагулялся.

Водитель автобуса пытался посадить Виктора на самое заднее сиденье. В угол, в темноту и духоту. Одно, мол, свободное. И все.

— Я буду на вас жаловаться, — строго сказал Виктор.

Водитель немного побледнел и сразу сдался, освободив одно из передних мест перед большим панорамным стеклом.

Они теперь все бледнеют, когда говоришь о жалобе. Потому что время такое — деловой капитализм, как было объявлено по всем каналам. Тот, что раньше, был вовсе не деловым, а настоящим диким. Теперь такого нет. Теперь все по правилам. Все — для дела. И если жалуется гражданин, жалобу обязательно рассмотрят. И накажут того, кто виноват. Того, из-за кого жалоба.

Пристроившиеся рядом два молодых педагога, сопровождающие детей, умно разговаривали о текущей политике, изредка бросая осторожные взгляды на Виктора. Совсем еще молодые. Только-только из института, похоже. Наконец, один не выдержал:

— Так вы из самого центра к нам приезжали, да?

Виктор сурово кивнул. Разговаривать ему совсем не хотелось. С другой стороны, что еще делать целых десять часов, если дорога ровная — вот еще плюс к новой организации труда — а вокруг смотреть почти и не на что. Леса, да поля. Поля, да леса. И еще хмурое небо в панораме окна.

— Может, — вмешался осторожно второй, излишне брюнетистый, как на вкус и опыт Виктора. — Может, вы и Учителей там у себя видели?

Учителей Виктор видел.

Только тогда их еще не называли Учителями.

…

Была черная ночь. На двух машинах они пытались выбраться из города. Из совершенно пустого и от того страшного города — так тогда казалось. Хотя, ночью все города кажутся пустыми, этот казался пустым как-то особенно.

Не светилось ни одно окно. Ни один фонарь не освещал дорогу. И они крались на двух машинах, не включая фары. С Виктором посадили какую-то родственную бабку — вот и стариков он не любил, кстати. И законы новые о старости, надо отметить, очень и очень поддерживал. Но тогда еще никаких таких законов не было, а была обязанность перед всякой родней. Поэтому в его машине все заднее сиденье было завалено всяким хламом, а впереди, справа от Виктора, сидела и непрерывно что-то говорила жалким дрожащим голосом малознакомая родственная бабка.

Остановились на центральной площади, чтобы решить, какой дорогой уходить. Не на самой площади остановились, понятное дело. С краю. В черноте и тени. Прямо под зданием горисполкома.

Вышли перекурить. Кстати, теперь Виктор не курит. И вовсе не потому, что запрещено, а потому что здоровью вред от курения есть, а пользы — никакой. А любой вред здоровью работоспособного человека теперь… Ну, понятно, да?

В тишине громко и отчетливо перекликались телефонные сигналы во всех административных окнах. Кто-то упорно раз за разом перезванивал по всем номерам, то ли пытаясь доложить что-то важное и срочное, то ли помощи прося, то ли еще что. Темно было и внизу, в остекленном холле, где обычно всегда горел свет и сидел милиционер в парадной форме.

— Что же это, что же это? — непрерывно повторяла дрожащими губами нелепая родственная бабка, выглядывая из полуоткрытой двери машины.

На нее шикнули, и она забилась внутрь, плотно закрыв дверь.

— Ну, куда теперь дальше?

Крутили карту, подсвечивая фонариками. Разбирали мелкий шрифт. Решали, что по главным магистралям вряд ли удастся. Там сейчас войска, там заслоны. Да и эвакуация, если ее действительно успели провести, тоже шла именно по главным магистралям. Значит, идти надо какой-то узкой дорожкой. Как-нибудь сбоку, осторожно и чтобы не видно… Вот так, предположим, вел пальцем Виктор.

А потом поднял голову и понял, что ехать уже надо. Ехать надо очень быстро. Вот туда. Туда, без всякой карты.

Над домами, на светлом от лучей прожекторов небе шевелились… Щупальца? Хоботы? Псевдоподии какие-то? Вот так, в общем, показал Виктор, медленно и страшно шевеля пальцами перед глазами.

…

— У-у-у, — закричал слева какой-то пацан и зашевелил своими пальцами прямо перед носом Виктора.

Играет он, зараза. Пугает, паскудник.

Виктор схватил его за эти тонкие пальчики, сжал с хрустом, потом стал выворачивать, медленно и аккуратно, чтобы не нанести настоящей травмы.

— А-а-а! — теперь уже мальчишка не пугал, а испугался сам. — Больно!

— Что вы делаете? Это же ребенок! — вмешался тот из педагогов, что был посветлее на масть.

— А вот я на вас сейчас жалобу напишу, что за детьми своими не смотрите. И дети над Учителями смеются. Это как тогда? — сквозь зубы зло спросил Виктор.

И сразу стало очень тихо.

После паузы он продолжил рассказ.

…

От тех щупалец, которые шевелились выше домов, они рванули черной дорогой в противоположную сторону. И уже на выезде из города наткнулись…

— Учителя?

— Ну, наверное, они. Темно же было совсем. Но фигуры такие стояли плотные и высокие — метров десять в вышину, не меньше. И широкие такие, что двое на дороге просто не помещались. Стояли они друг за другом. Такой колонной, что ли. Или шеренгой. Кто знает, где у них лица?

Вторая машина, которая шла тогда как раз первой, резко свернула налево, пытаясь уйти проселком. На быстрое движение эти страшные огромные фигуры среагировали, двинулись с дороги в том же направлении. А Виктора как заморозило. И он на той же малой скорости, как на цыпочках, просто ехал прямо и прямо по освободившейся дороге. То ли не заметили его, то ли просто повезло…

Тех, из второй машины, он больше в жизни не встречал.

Вот так он увидел их вблизи. Этих, Учителей, ага.

И больше — ни разу. Хоть и в столице живет.

…

— А бабушка? — спросил светловолосый.

И осекся сразу, натолкнувшись на укоризненный взгляд Виктора. Действительно, какие могут быть бабушки? По новым законам — никаких.

— Ничего, — вдруг выдохнул брюнет. — Это все ничего. Все еще изменится. Говорят, они хладнокровные. Вот наступит зима… У нас тут зима — ого-го! Речки насквозь промерзают! И все тогда. И будет, как раньше. Никакого тебе делового, так его, капитализма.

— Хлопчик, — душевно так ответил Виктор. — Это ведь все и было как раз зимой. В самый-самый, чтоб ты знал, мороз. И не вчера, а уже ровно пять лет назад.

И дальше ехали они молча.

А дети больше не мешали.