Удобный случай

Билл Пронзини Удобный случай

Нас с Коретти отправили проверить информацию.

Комиссару позвонил стукач в 20.35. Нам приказали выехать на место. Вечер был спокойный, как всегда в начале зимы. На верхних этажах слышался стук дождевых капель по окнам и свист ветра, и нам вовсе не хотелось покидать теплый кабинет. Мы бросили монетку, разыграв с двумя другими патрулями, кому ехать. Мы с Коретти проиграли.

Похоже, речь шла о пустяках, но никогда ничего не знаешь точно. Сборщик денег букмекерских контор в Южной Калифорнии Фельдштейн исчез, унеся с собой выручку за воскресные дни. Стукач Скалли не знал сколько, но в субботу ставки были особенно высоки в Калиенте, и полагал, что сумма была шестизначной. Слова Скалли никем не подтверждались, но до нас дополз слух, что беглец добрался до Сан-Франциско и спрятался в вонючем отеле на берегу моря. Комиссар решил, что надо проверить информацию.

Мы с Коретти сели в лифт и спустились в гараж Дворца Правосудия, где нам подписали пропуск на обычную машину. Вскоре мы выехали в ледяную ночь Сан-Франциско. Указанный отель находился недалеко от Третьей улицы в промышленном районе.

Мы молча миновали первые кварталы. Печка машины легонько урчала, гоня на ноги поток холодного воздуха. Я закурил, когда мы переезжали через мост, разглядывая огромное датское судно, стоявшее у причала. Выпустил дым через ноздри, и меня внезапно скрутила боль в животе. Я схватился за брюхо и держал руку на нем, пока боль не утихла.

Коретти притормозил и поглядел на меня.

— Все в порядке, Арни?

— Да. Теперь получше.

— Опять язва?

Я кивнул, достал пластмассовый пузырек, извлек маленькую белую таблетку и сунул под язык.

— Жрешь их, как конфеты, — сказал Коретти. — Похоже, они не действуют.

— Нет. Врач говорит, нужна операция. Боится прободения.

— И когда на операцию?

— Никогда.

Он глянул на меня.

— Почему? С этим не шутят.

— Я пока не могу себе позволить такую роскошь. В долгах, как в шелках. У тебя есть семья, Коретти. Сам знаешь, что это такое.

— Знаю.

— Может, летом. К тому времени рассчитаюсь с банком.

— Шеф в курсе?

— Нет. Он ничего не знает. И прошу тебя не распространяться. Я даже жене еще ничего не сказал.

— Долго это в тайне не сохранить, Арни. Кое-кто уже замечает твои приступы. И комиссар обратит внимание. Будет лучше, если сам скажешь.

— Знаешь, что будет — комиссар сочтет меня непригодным к работе. А я и так едва свожу концы с концами с нынешним заработком. На что буду жить, если меня объявят инвалидом?

— Все равно, дальше так нельзя. У тебя конченый вид. Если не можешь оперироваться, посиди на бюллетене.

— Может, ты прав, Боб. Недельку бы отдохнуть. А операция подождет до лета.

Коретти кивнул.

— Ладно. Твое здоровье — твоя забота.

Мы проехали мимо полицейского участка Потреро. Дождь превратился в ливень. Коретти включил дворники. Ледяной ветер бросал на лобовое стекло потоки воды.

Я вытянул ноги, чтобы облегчить боль в желудке. Очень хотелось очутиться дома в теплой постели рядом с горячим телом крошки Джерри.

Коретти свернул направо, миновал две улицы и снова повернул. Отель стоял в центре квартала между стоянкой грузовиков и чугунолитейным заводиком. Трехэтажное деревянное здание, которому было более века, — разваливающееся воспоминание о другой эпохе. От заводика здание отделял узкий переулок.

Мы выбрались из почти теплой машины и быстро побежали к входу.

Внутри пахло затхлостью, запахом смерти, сохраненным нафталином. У дальней стены вестибюля стояли кожаный диван, три стула и искусственная пальма желтого цвета, а за ними начиналась лестница. У правой стены притулился стол и находилась дверь без надписи. За столом никого не было.

— Милое местечко, — прокомментировал Коретти, оглядываясь.

Из-за двери доносился звук телевизора, включенного на полную громкость. Я махнул Коретти, и мы направились туда. Я с силой постучал, и с притолоки посыпалась густая пыль. Коретти улыбнулся.

Через несколько секунд дверь распахнулась, и в проеме показался старик в маечке и мятых брюках, держащихся на подтяжках. Он посмотрел на нас через очки, сидевшие на кончике носа.

— Что угодно? — спросил он.

— Вы администратор?

— Ага. Администратор. Управляющий. Мастер на все руки. Как пожелаете, — внимательно оглядел нас. — Нужен номер?

Я достал бумажник и показал значок.

— Полиция, — объявил я. — Инспектора Кельстром и Коретти. Хотим задать вам несколько вопросов.

— Полиция?

— Она самая. Можно войти, мистер…

— Гиббонс, — сказал он. — Чарли Гиббонс. Конечно, входите.

Он посторонился. Мы вошли. Телевизор в углу орал про мыло. Похоже, он относился к самым первым экспериментальным моделям.

— Смотрел бокс, — объяснил Гиббонс, выключая телевизор. — Сегодня матч тяжеловесов, но неинтересно. Сейчас дерутся не так, как раньше.

— Полагаю, да, — кивнул я.

Он уставился на меня.

— Фанат бокса?

— Нет, — ответил я. Мне хотелось кофе и к черту советы врача. У Гиббонса было слишком холодно.

— Что вы там говорили про вопросы?

— По поводу одного из клиентов.

— Которого?

— Зовут Фельдштейн, но сомневаюсь, что он сообщил свое имя.

— Фельдштейн? — Гиббонс отрицательно покачал головой. — Нет, клиента под таким именем нет. Сейчас у меня всего несколько постояльцев. Дела идут плохо. Времена не те.

Я считал, что дело не во временах.

— У вас недавно появлялись клиенты? Скажем, за последние два — три дня?

Гиббонс подумал и кивнул.

— Некто Коллинз снял номер три дня назад. Эдакий скромник. Почти все время сидит в номере. Выходит лишь, чтобы поесть.

— Этот Коллинз что-нибудь вам говорил?

— Нет. Ни слова, кроме того, что хочет номер. Но заплатил за два месяца вперед.

Мы переглянулись с Коретти.

— Как он выглядит?

— Невысокий и тощий. На левой щеке что-то вроде родинки.

Описание соответствовало Фельдштейну.

— Коллинз сейчас у себя, мистер Гиббонс? — спросил Коретти.

— Не знаю. Я смотрел матч.

— Где он.

— В 306. На третьем этаже.

— Спасибо, мистер Гиббонс, — сказал я. — Спасибо за помощь.

Он кивнул, и очки едва не соскочили с его носа. Мы направились к двери.

— Послушайте, — спросил Гиббонс. — Шума не будет?

— Надеюсь, нет, мистер Гиббонс, — уверил я его. Мы вышли, и я прикрыл дверь. Мы постояли, потом я повернулся к Коретти: — Что думаешь, Боб?

— Похоже, действительно Фельдштейн. Быть может, придется с ним помучиться.

Я кивнул.

— Будем осторожны.

Мы поднялись на третий этаж. В коридоре горела всего одна лампочка. Мы отыскали номер 306, и я с силой постучал в дверь.

Полная тишина, потом послышался скрип пружин. Из-за двери раздался робкий голосок:

— Кто там?

По телу пробежала судорога. Я извлек револьвер из кобуры, снял с предохранителя, следя за Коретти, который делал то же самое.

— Полиция, — громко сказал я. — Откройте, Коллинз. Мы хотим…

Три поспешно выпущенные пули пробили деревянную створку и вонзились в штукатурку противоположной стены. Грохот долго гулял меж тонких перегородок, потом затих. И вновь воцарилась тишина.

Мы с Коретти прижимались к стене. Потом из комнаты донеслось какое-то царапанье.

— Вперед! — шепнул я Коретти. — Он пытается уйти через окно!

Я отступил для разбега и нанес удар ногой по двери рядом с замком. Замок вырвало из стойки, и дверь распахнулась. Человек стоял на окне, опустив одну ногу на улицу. В левой руке он держал коричневый картонный чемоданчик, а правой сжимал короткоствольный револьвер 38 калибра. Он на мгновение застыл, когда открылась дверь, потом вскинул руку, выстрелив в нашу сторону.

Я первым ворвался в комнату и тут же рухнул на пол. Приземлился на правое плечо и промазал. Коретти уже почти вошел в комнату и был хорошей мишенью, но тип выпустил пулю наугад. Она с глухим шумом ударила в стену над открытой дверью. Коретти тут же отпрыгнул назад.

Я перекатился через спину, встал на колено, поднял револьвер и прицелился в окно. Но человека там уже не было, только виднелась неясная тень на пожарной лестнице. Я выстрелил, стекло разлетелось в мелкие брызги, а пуля исчезла в ночи. Потом я услышал, как тип поспешно спускается по лестнице.

Коретти ворвался в комнату, когда я с трудом вставал на ноги.

— Вниз! — крикнул я. — Перекрой ему путь в переулок!

Подбежал к окну и высунул голову наружу, пытаясь разглядеть беглеца. Моя попытка едва не закончилась роковым исходом. Первая пуля пробила оконную раму в нескольких сантиметрах от моей головы, а вторая срикошетила, ударившись о лестницу, металлическая стружка засыпала мне лицо.

Я перебрался через окно. В желудке словно стоял раскаленный утюг, и я проклинал себя за глупость. Приземлился на руки, ободрав лицо об острое железо.

Беглец спустился почти на второй этаж и был ко мне спиной. Он пытался спуститься по скользким ступенькам. Я поднял револьвер, ухватил левой рукой правую и выстрелил, целясь в ноги. Первая пуля пролетела мимо, но я выстрелил во второй раз и ранил его в правое бедро. Он присел и выронил чемодан. Забил руками в воздухе, пытаясь сохранить равновесие.

Я видел, что ему это не удастся.

Пуля отбросила его в сторону, и он ударился об ограждение. Железный поручень отбросил его в другую сторону. Он завопил и исчез.

Я медленно поднялся, вытирая пот с лица, и стал спускаться. Коретти бежал по переулку. Я поглядел, не бежит ли кто-то вслед за ним, но никого не было. Лестница была старой и упиралась в асфальт. Я спустился до первого этажа. Коретти стоял над типом. Я медленно подошел к ним, и вдруг мне показалось, что у меня остановилось дыхание. Огненная игла пронзила меня от груди до почек, и я упал на колено, опустив голову и едва дыша.

Коретти подбежал ко мне.

— Арни? Ты ранен?

— Нет, — ответил я, стискивая зубы. — Язва. Пилюли в кармане.

Он достал пузырек, сунул мне пилюлю под язык. Боль с каждым разом становилась все острее. Наконец, я смог нормально дышать. Коретти помог мне встать.

— Лучше?

— Лучше. Дай мне минуту отдыха.

— Вызову врача.

— Нет, мне уже лучше, — я глянул на тело, вытянувшееся справа от лестницы. — А он?

— Мертв. Сломал шею.

— Лучше вызвать бригаду.

— Сначала я помогу тебе. Ты плохо выглядишь, Арни.

Я кивнул, и он помог мне подняться по пожарной лестнице. Чемодан, который выронил тип, застрял между прутьев ограждения. Коретти поднял его. На третьем мы пролезли в окно. Я был покрыт ледяным потом.

Коретти положил чемодан на кровать.

— Надо заглянуть внутрь, — сообщил он.

Он щелкнул замком, откинул крышку, и мы заглянули внутрь.

Деньги. Чемодан был набит купюрами по двадцать и пятьдесят долларов в толстых пачках, перехваченных бумажной лентой. На каждой пачке карандашом была нацарапана сумма.

Мы застыли, не сводя глаз с чемодана. В воздухе пахло порохом.

Тишина сгущалась. Я слышал стук дождевых капель по металлической лестнице. И ощущал ледяное дыхание ветра, врывавшегося через разбитое окно.

— Как думаешь, Арни, сколько здесь?

— Представления не имею, — ответил я, облизнув губы.

Коретти стал доставать пачки из чемодана. Укладывал их на кровать, где они образовали огромный зеленый веер. Когда он повернулся ко мне, чемодан был пуст.

— Если цифры на лентах верны, здесь около четырехсот тысяч. Арни, четыреста тысяч!

Голос его звучал странно.

У меня пересохло в глотке. До сих пор я даже не задумывался об этих деньгах. Они были какими-то невесомыми, нереальными. Обычное задание, украденные деньги, скрывшийся вор — такое случается ежедневно. Это — моя работа, это часть моей работы. И все.

Но когда я смотрел на зеленые пачки на кровати, деньги набирали вес, обретали плотность и реально занимали мои мысли. Я не отрывал от них взгляда, меня приковало к месту. Денег больше, чем я увижу за всю жизнь, и я думал, что могли значить для меня эти деньги, даже половина их — расплата с долгами, за машину, за дом, гонорар врачу, оплата образования для сына, многие вещи, без которых нам приходилось обходиться. Они могли стать нашими, легкая добыча, и никто никогда ничего не узнает, ведь можно сказать, что мы не нашли денег, и это может принадлежать нам, целых четыреста тысяч долларов…

Я сглотнул слюну, пытаясь смочить горло. Повернул голову и встретился взглядом с Коретти и прочел в его глазах те же мысли, что крутились в моей голове. С моего лба стекали крупные капли пота, а тишина в комнате стояла оглушительная.

— Арни? — прошептал Коретти.

— Ты думаешь о том же? — продолжил он.

— Ага, — ответил я. — О том же.

Коретти втянул в себя воздух.

— Может получиться, Арни.

— Не знаю. Действительно не знаю, Боб.

— Может получиться, — повторил Коретти.

Я вытер лицо.

— Я в жизни не украл ни цента, — сообщил я. — Боб, я за пятнадцать лет даже от контрабандистов не взял ни гроша.

— Как и я, — кивнул Коретти, — но речь не идет о чаевых в полсотни долларов. Речь идет о четырехстах тысячах. Такой случай подворачивается всего раз в жизни. Всего раз, Арни.

— Знаю, Боже! Один раз!

Дождь усилился, а ветер заносил ледяные капли через окно. Я ощущал на разгоряченном лице холодную воду.

— Слишком большой риск, — сказал я. — Ужасный риск.

— Да, риск, — подтвердил Коретти. — Но четыреста тысяч? За такие деньги можно рискнуть. Дело может выгореть, Арни.

— Будет расследование.

— Что они могут доказать?

— Гиббонс наверняка видел чемодан, когда Фельдштейн заявился в отель. У них возникнут подозрения.

— Но что они могут доказать, Арни?

— Нельзя же вечно прятать эти деньги. Они все поймут, как только мы станем их тратить.

— Если понемножку, — сказал Коретти. — Буквально по капле. Деньги пришли от букмекеров, и они, прежде всего, грязные. Никаких возможностей отследить их.

— И все же можно попасться, — настаивал я. — Ты давно работаешь легавым, как и я, Боб. Губят мелкие вещи, неожиданности. Сам знаешь. (Коретти облизнулся.) Нас отправят в тюрьму. А что будет с семьями?

— Я как раз думаю о семье, — возразил Коретти. — Думаю о всем том, что они могли бы иметь, а я не могу дать. Я об этом всегда думаю, Арни.

Пятнадцать лет, подумал я. Пятнадцать лет, а я даже не прикарманил штраф. Мои глаза не отрывались от денег. Я смотрел на деньги и, как Коретти, думал о счетах, о телефонных звонках и посланиях кредиторов, о готовой одежде, о тщательно планируемом недельном бюджете, о поганой боли, терзавшей брюхо.

Я думал обо всем этом и о пятнадцати годах безупречной службы честного полицейского. Об убеждениях человека, об образе жизни, который он себе выбирает, о том, что происходит, когда надо всем этим пожертвовать, об удачном выпадении костей, и понял, что человек, который переступает через себя, идет к собственной гибели. Я закрыл глаза и увидел улыбающееся лицо Джерри и лицо сына. Открыл глаза, глубоко вздохнул и сказал Коретти:

— Нет, черт подери, не могу. Не пойду на это.

— Арни…

— Нет, Боб. Нет.

Я подошел к кровати и уставился на деньги. Потом поспешно, почти в ярости, запихнул все в чемодан и резким движением захлопнул крышку. Выпрямился и поглядел на Коретти.

— Пойду вызову бригаду, — сказал я. — Вызову бригаду и скажу об этих деньгах. Назову всю сумму до последнего доллара. Вот, как все будет, Боб. Иначе быть не может.

Наши глаза встретились. Мы долго глядели друг на друга, потом я отвернулся, вышел в коридор, спустился вниз, ощущая чемодан у бедра. Я ни разу не обернулся. Чарли Гиббонс был в вестибюле, глядя на меня широко открытыми глазами. Он начал задавать вопросы, но я бесцеремонно прошел мимо, залез в машину и бросил чемодан на заднее сиденье. Потом вызвал Дворец Правосудия и сообщил о случившемся.

Я сидел в машине и ждал бригаду. Я просидел в машине пять минут, прежде чем появился Коретти. Он подошел к машине, сель за руль, потом после долгого молчания спросил.

— Позвонил?

— Да.

Новое молчание. Потом Коретти сказал:

— Боже, я едва тебя не убил, когда ты взял чемодан и вышел в коридор. Едва не выстрелил тебе в спину.

Я зажмурился.

— Ты не понимаешь? — продолжил Коретти. — Я едва тебя не убил. Мы дружим уже десять лет, а я тебя чуть не убил!

Я втянул воздух, потом медленно выпустил его из себя.

— Такие деньги странно действуют на людей.

— Наверное, ты прав. Не знаю. Быть может, все получилось бы. Никогда не знаешь. И, быть может, это лучшее решение. Я так перепугался из-за того, что произошло наверху. Я думал, что знаю себя, Арни, но теперь сомневаюсь. Я уже ни в чем не уверен.

— Мне тоже было нелегко, Боб.

— Знаю, — кивнул Коретти. — Думаешь, я не знаю?

— Самое лучшее для обоих, забыть о случившемся.

— Не знаю, смогу ли.

Моя рука затряслась. Я сунул ее в карман рубашки, чтобы достать сигарету. Пачка была смята из-за падения на лестнице. Коретти, не сказав ни слова, протянул мне свою пачку, и я взял сигарету. Наши глаза вновь встретились, но мы почти тут же отвернулись друг от друга.

Я закурил и глубоко затянулся. Выждал. Никакой боли. Я глядел на дождь, потом еще раз затянулся — в желудке вспыхнула жгучая боль. Я вскрикнул и стал валиться набок. Коретти протянул ко мне руку, и больше я ничего не видел. Только на границе сознания остался визг тормозов, затихавший в беспросветной ночи.

В глаза ударил яркий, ослепительный свет, и я отвернулся, пытаясь уйти от него. Услышал голос: «Заканчивается действие анестезии».

Я повернул голову, открыл глаза. Вначале ничего. Свет надо мной был таким ярким, словно я глядел на солнце, но солнце вскоре погасло, и через некоторое время я начал видеть.

Я сразу увидел Джерри. Она сидела на белом металлическом стуле рядом с постелью. Заметив, что я открыл глаза, она заплакала, и ее слезы обожгли мне щеку.

— Арни, — выдохнула она. — Арни.

Ее лицо спряталось на моей шее.

В носу стоял отвратительный запах антисептика. Потом я увидел врача. Он стоял у постели рядом с круглолицей медсестрой с коровьими глазами. Этот врач лечил мою язву.

Я уставился на него.

— Что случилось? — спросил я.

— Именно то, против чего я вас предостерегал, — холодно ответил врач. — Прободение язвы. Вам сильно повезло, мистер Кельстром.

Я ощупал рукой живот. Сплошные бинты. По шее текли горячие слезы Джерри. Я погладил ее по волосам.

— С язвой не шутят, мистер Кельстром, — продолжил врач. — Если бы сразу послушались меня, когда я сказал, что надо оперироваться, ничего бы не произошло.

Я передернул плечами.

— Сколько времени мне еще здесь валяться?

— Оправляться после прободения язвы придется долго. От полугода до года в зависимости от…

— От полугода до года! Я не могу так долго лежать здесь! У меня семья. Как мне прокормить семью, если я буду валяться на больничной койке?

— Мне жаль, мистер Кельстром, но у вас нет выбора.

Джерри подняла голову и сквозь слезы глянула на меня.

— Арни, ты должен делать то, что тебе велят. Надо, Арни. Прошу тебя, Прошу тебя.

Я коснулся ее щеки. Еще ни разу в жизни я не чувствовал себя таким растерянным.

— Мне жаль, мистер Кельстром, — повторил врач, смягчившись. — Я понимаю. Поверьте, это так. Но в вашем случае, иного выхода нет.

Я уткнулся лицом в подушку. И услышал слова врача.

— Мисс, дайте мистеру Кельстрому легкое обезболивающее. Ему надо отдохнуть, но комиссар Мид и инспектор Коретти могут сейчас побеседовать с ним.

Врач и медсестра удалились, и почти тут же вошли Коретти и комиссар. Они неловко стояли на пороге и мяли в руках фуражки.

Комиссар откашлялся.

— Как себя чувствуете, Арни?

— Хорошо, — ответил я. — Очень хорошо.

Он не знал, что сказать и топтался на месте с фуражкой в огромных лапах. Коретти смотрел в какую-то точку в изножье кровати.

— Вы взяли деньги? — спросил я.

— Деньги? Ах, да. Мы взяли деньги. И опознали типа. Это действительно был Фельдштейн.

— И что будете делать?

— С деньгами?

— Да, с деньгами. Что будете с ними делать?

— Они отойдут государству, — промычал Коретти, впервые открыв рот.

— Да, — подхватил комиссар. — Сомневаюсь, что букмекеры заявят на них свои права.

Государству, подумал я. Все отходит к государству. Я бросил взгляд на Коретти, но он избегал моего взгляда. Дверь вновь открылась, пропустив медсестру с подносом.

— Увы, вам пора уходить. Если хотите, можете вернуться завтра.

— Да, — повиновался комиссар. — Да, конечно. Лечитесь, Арни. Вы — хороший полицейский. Я хочу, чтобы вы вернулись к нам, когда выздоровеете.

Они направились к двери.

— Договорились, — сказал я.

Коретти бросил на меня короткий взгляд и сказал: «Удачи, Арни», и я спросил себя, вернется ли он. Что-то подсказывало, что нет. Дверь закрылась за ними.

Медсестра дала мне капсулы и стакан с водой. Когда я проглотил лекарство, она унесла поднос, оставив нас наедине с Джерри.

Джерри обняла меня и взяла за руку.

— Почему ты не сказал мне об этой операции, Арни? Почему не сказал, что язва так опасна?

— Не хотел тебя волновать.

— Арни, я твоя жена, — по ее щекам вновь покатились слезы. — Дорогой, я едва не потеряла тебя. Почему не пошел на операцию, как советовал врач?

— У нас с тобой нет средств, — ответил я. — Джерри, мы погрязли в долгах.

— Выкрутились бы, дорогой. Нашли бы средство. Я не хочу, чтобы ты думал о деньгах, мое сокровище. Все устроится. Увидишь. Все устроится.

Я отвернулся и уставился на заднюю стену. Я думал об этих четырехстах тысячах в картонном чемоданчике. Вспомнил о пятнадцати годах службы в полиции, о взятках, больших и маленьких, о легких деньгах, которые могли бы облегчить нашу жизнь и от которых я отказывался все эти пятнадцать лет. Я упустил все возможности. А сегодня вечером упустил самый удачный случай в жизни. Свою плату за пятнадцать лет честной жизни я получил — прободение язвы, которая приковала меня к больничной койке. Мне оставалось только смотреть, как моя семья тонет в бесконечном потоке неоплаченных счетов. И понял, что в момент выбора между собой, своими убеждениями и семьей, выбора практически нет.

Лежа на больничной койке, ощущая острую боль в животе и руку Джерри в моей руке, я понял, что стану делать, когда вернусь на службу. Я понял с внезапной проницательностью, что я буду делать.

Я повернулся к Джерри.

— Да, — сказал я. — Все хорошо.

Но, произнося эти слова, знал, что лгу.