Уходят не простившись (Русский десант на Майорку - 2)

ЭЛЛА НИКОЛЬСКАЯ

Русский десант на Майорку

криминальная мелодрама в трех повестях

Повесть вторая.

УХОДЯТ, НЕ ПРОСТИВШИСЬ

Редко кому удается проститься перед уходом. Я имею в виду последний уход, окончательный. Даже если возле постели уходящего толпятся его близкие, то они, да и сам он вместе с ними все надеются, никак не хотят согласиться с неизбежным и признаться, что пора уже... И упускают шанс.

А если уж настигнет человека внезапная смерть, то покинутые им на этом берегу долго ещё вглядываются в оставленную ушедшим пустоту, мучительно припоминая, чего не успели сказать и сделать. Как много всегда недосказанного между тем, кто ушел, и тем, кто остался...

Женщину зарезали средь бела дня в лифте на шестом этаже. Полоснули лезвием по беззащитному горлу, и она сползла на грязный пол, выставив колени и уронив на них голову. Копна крашеных волос свесилась, закрыла лицо, обнажились темные корни.

Убийца же преспокойно, никого не встретив, cпустился по лестнице и вышел в просторный, залитый солнцем проходной двор, а оттуда на улицу. Было около полудня, работающий люд давно разошелся по конторам, домохозяйки - по магазинам, дети - по школам. Стоял месяц май, самое начало.

Однако незамеченным убийца не ушел. Вездесущая и всезнающая баба Таня - старшая по подъезду, тому самому - как раз болтала со своей товаркой, старшей по соседнему подъезду (что это за звание такое - "старший по подъезду"? То ли с незапамятных времен сохранилось, то ли бабки-активистки попросту самозванки) - так вот, стояли две старухи, обе с пустыми мусорными ведрами: в старом доме, где приключилось злодеяние, мусоропровода нет. И баба Таня приметила, что в подведомственный ей подъезд вошел незнакомый мужчина, а через некоторое время вышел. Позже она описала его как плюгавенького такого, неприметного". "Среднего роста, среднего телосложения" - вздохнув, записал следователь, но этот перевод неточен, как видите. Недостаточно выразителен... "Рубашка в клетку некрупную, синяя с черным вроде, брюки сероватые как бы, а в руках пакет пластиковый с женщиной. Ну, баба голая...". Следователь и это старательно переложил на протокольный язык, но, к сожалению, эти вполне достоверные данные не помогли милиции разыскать преступника. Кого это нынче удивит? Нераскрытыми остаются и куда более громкие убийства. А тут самый заурядный случай: жертва немолода, некрасива, незнаменита и даже небогата - сплошное отрицание. Никому не интересна, словом...

Минут через пять после того, как незнакомец покинул двор, баба Таня закончила беседу с приятельницей и направилась домой. Лифт оказался наверху - постучав кулаком по решетке, покричала, задрав голову, понапрасну и чертыхаясь, медленно полезла на свой пятый этаж, громко понося тех, кто забывает, не думая о других, захлопнуть за собой дверь. Но поднявшись вскарабкалась ещё на этаж - звание обязывает, - чтобы закрыть-таки лифт, пусть жильцы не мучаются, многие же с тяжелыми сумками возвращаются. И тут-то обнаружила сидящую на грязном полу открытого лифта соседку. И лужа крови под ней! О Господи, спаси и помилуй...

Железная старуха не стала тратить времени на панику и суету: тут же спустилась к себе и позвонила в милицию. Оттуда примчались мгновенно, благо отделение в соседнем, а можно сказать, и в том же самом дворе: заборы-то ещё при Хрущеве ликвидировали, создали единое дворовое пространство. На какую хочешь улицу выходи: на 2-ю Брестскую, на Большую Грузинскую, а можно и на Грузинский вал, прямо к Белорусскому вокзалу, к метро, к ближним и дальним поездам.

Своевременно появился и дежурный следователь из прокуратуры. Розыскники привели собаку, доставили пешком на шестой этаж. Грузная овчарка, оседая на задние лапы, всем своим видом изобразила, сколь отвратительно то, что ей довелось увидеть в лифте, и тут же со всех ног кинулась вниз, волоча своего проводника по ступенькам, потопталась у подъезда и потащила его, натягивая поводок, на 2-ю Брестскую, где, естественно, след оборвался: тротуар затоптан спешащими на вокзал и с вокзала людьми.

Остальные участники о. м. п. - осмотра места происшествия занялись каждый своим делом, им не привыкать. Судмедэксперт констатировал смерть и предположил время - не более получаса назад. Один сотрудник в штатском даже в шахту лифта спускался. Двое молодых людей осторожно осмотрели убитую, сфотографировали со вспышкой несколько раз. Прошлись по подъезду, звоня во все двери подряд. На звонки большей частью никто не отвечал, а если и отвечал - старики через цепочку или малые дети, которым строго-настрого запрещено открывать чужим - то никто из них следствию помочь не сумел. Приступили с вопросами к старшей по подъезду - единственному пока свидетелю. Впрочем, и ещё какие-то граждане набежали, но в свидетели никто не годился: а что они могли видеть?

Баба же Таня и жертву опознала: жилицу с шестого этажа, и время назвала точное. И сама же бестрепетной рукой - а чего трепетать, когда так долго живешь на свете? - нажала кнопку звонка квартиры, в которой проживала убитая. Один из милиционеров дышал ей в затылок, но ничего не произошло. За дверьми, правда, почудилось какое-то движение, но на звонок никто не отозвался.

- Может, собака? - выдохнул милиционер.

- Залаяла бы, - резонно возразила баба Таня, - Кошка это. А муж ейный на той неделе уехал с чемоданом, машина за ним приходила казенная, бензином чадила на весь двор. Может, и вернулся уже - врать не стану, не видала. Открыть бы надо - а вдруг он там. Тоже...

Лукавила старая - сосед был в отъезде, ей ли не знать. Бдительная - не хуже пограничника Карацупы, героя её девичьих снов. Но кошку-то жалко - кто её, бедную, покормит? Пока ещё этот командировочный заявится...

Ключи нашлись в кармашке рюкзака - женщина явно собиралась за город, упаковала кое-что съестное на день-два. С помощью найденных ключей старшая по подъезду, двое понятых по её указу и милиционер проникли в квартиру, убедились, что трупов больше нет, зато имеются две вполне живые кошки, и с разрешения властей баба Таня сбегала к себе за сумкой на молнии и забрала их, горько плачущих, приютила сирот.

И хорошо сделала: хозяин вернулся нескоро, через неделю. В научно-исследовательском институте, где он работал, ужаснулись, услышав о происшествии, но разыскать его не сумели. Пребывал он в дальней загранице, на экзотических островах, поездка преследовала рекламные цели во имя развития индустрии туризма. Такие командировки достаются только начальникам, он таковым и являлся. А именно - директором НИИ.

Молодого следователя Пальникова - того, что опрашивал бабу Таню отрядили в институт на разведку, он же и сообщил заместителю директора печальную новость. Тот ахнул:

- Тамару? Убили? - и схватился за телефон. А куда звонить то?

- Жене. Можно?

Следователь милостиво позволил и, притворяясь, будто не слушает, на самом деле ни слова не пропустил из последовавшего телефонного разговора:

- Зоенька, ты как? Ксюшку проводила? Да не обращай ты внимания, все они такие сейчас, юные хамы. Зой, у меня плохая новость. Ужасная. С Тамарой несчастье... Нет, ты даже и не представляешь. Убили вчера вечером, у меня тут милиция сидит.

Во время наступившей паузы - Зоя на том конце держала долгую и весьма эмоциональную речь, которую муж пытался перебить успокаивающими междометиями типа "ну ладно, будет", "успокойся, зайка" и "уж лучше бы я и не говорил" - Паша разглядывал заместителя директора.

Лет сорока, а почти лыс, зато интеллигентен, одет хорошо: пиджак серый, дорогой, галстук яркий, но в меру... Кстати, действительно лучше бы жене не звонил, раз она там в истерике. Пришел бы домой да и сказал. Куда спешить-то с эдакой новостью?

Поразмыслив об этом с минуту, Паша пришел к выводу, что его собеседник счастлив в браке и между ним и его супругой существует некая невидимая связь, побуждающя делиться мыслями и чувствами, своего рода потребность души. Вот и сейчас, в шоке бессознательно схватился за телефон. Кроме того - Паша, несмотря на молодость, это уже давно понял - людям доставляет безотчетное удовольствие распространять дурные новости.

- Извините, Павел Всело... Вседо... - хозяин кабинета положил трубку и скосил глаза на лежавшую перед ним на столе визитную карточку гостя. Паше, как всегда в таких случаях, захотелось извиниться за свое неудобопроизносимое отчество.

- Все-во-ло-до-вич, - выговорил, наконец, заместитель директора по слогам, но твердо, - Извините, жена совсем расстроилась, они приятельницы с Тамарой Геннадьевной.

Он поднялся:

- Мне, простите, пора - через полчаса у министра должен быть, - И направился к двери. Следователь поспешил за ним, зачастил на ходу:

- Раз вы близко так знакомы, Петр Сергеевич, то скажите, были у Станишевской враги? Кому она помешать могла?

- Тамара? Да никому, какие там враги? Интеллигентная женщина, переводчица с английского, последнее время на пенсии, но по договорам ещё работала.

- Может, бизнес какой-нибудь у неё был? Иногда, сами знаете, это опасно.

Заместитель директора даже остановился. Они уже миновали приемную, перед ними был длинный коридор, и в конце этого коридора какой-то человек махал рукой, восклицая:

- Опаздываем, опаздываем ...

Замдиректора кивнул тому, а к гостю обратил извиняющийся взгляд: сами, мол, видите! И исчез. Гость же задержал шаг, постоял с полминуты и вернулся в приемную, где ещё по пути к цели приметил кое-что интересное, а именно красивую секретаршу.

Теперь ему предстояло убедиться, не ошибся ли он в спешке, а кроме того с секретаршами потолковать всегда полезно, народ, как правило, осведомленный.

Девица, только что чинно игравшая на клавишах компьютера, стоило начальству удалиться, вышла из-за стола и теперь заправляла кофеварку. Взгляд желтовато-карих, широко расставленных глаз - в нем явственно читалось приглашение - побудил Пашу сказать дерзко:

- На мою долю кофейку не найдется?

Ответом послужила ослепительная улыбка - вот это так зубы, один к одному - и дружелюбный кивок. Черные блестящие локоны дрогнули и снова красиво расположились по плечам. Красотка, да ещё любезная - чему обязан? Скорее всего визитной карточке, которую он и ей успел вручить ещё перед визитом к директору. А на карточке обозначена Пашина должность: оперуполномоченный Управления московского уголовного розыска. В собственную неотразимость Павел Всеволодович Пальников не слишком верил, но давно и не комплексовал по поводу своей внешности. Был он высок и очень даже недурен: светловолос, светлоглаз, но несколько смахивал на младенца. Никакой твердости в лице, пухлые губы складываются по-детски добродушно, да ещё и цвет лица бело-розовый, нежный как у школьницы с рекламы молочного шоколада. И все это - обман, своего рода камуфляж, хотя и невольный, потому что ни добродушием, ни стыдливостью Паша Пальников отнюдь не страдал, с виду только добряк и даже простофиля.

Кофе располагает к дружеской беседе не хуже, чем сигарета. Павел, кстати, и закурил бы охотно, но во время заметил на стене табличку: "Don' t even think about smoking here". Его английского хватило, чтобы сунуть обратно в карман пачку "Лаки страйк".

После первой же чашки молодые люди перешли на "ты".

- Я Лиза, а тебя как называть прикажешь: Павлик, Пава?

- В институте звали Пол, на работе Паша.

- А дома?

- Представь себе, Паульхен. Только не спрашивай, почему, долго объяснять.

- Cильно спешишь?

- Еще бы! Я к вам в институт не просто же так, а по делу.

- Проворовался кто? - в золотистых глазах безудержное любопытство, Скажи, кто, а?

Павел выдержал многозначительную паузу, предвкушая реакцию любознательной собеседницы:

- Казнокрадство - это не по моей части. Убийство. Жену директора вашего зарезали вчера.

Такой реакции, однако, он не предвидел. Новая его знакомая наклонилась, аккуратно поставила на низкий столик недопитую чашку и закрыла лицо руками. А когда отняла руки и подняла голову, это была совсем другая девушка. Где кокетливо-простодушный взгляд, ясная улыбка? Сузились глаза, заострились высокие скулы, щеки, чуть впалые, стали как серый мрамор, по которому мазнули розовым. Ишь как побледнела под своей косметикой. В чем дело, красавица? Спросить бы... Вместо этого гость произнес нараспев:

- У-ужас, правда? Прямо средь бела дня людей резать стали, - это он изобразил обывательское мнение, но Лиза отозвалась всерьез:

- Ужас, да ещё какой, - голос её сел почти до шепота, - Ты ещё и сам не знаешь, какой это ужас.

- Ты что имеешь ввиду?

Но у неё только губы задергались беззвучно, она уставилась в какую-то точку на поверхности стола, сосредоточилась, погрузилась в раздумье, видимо, располагая в уме полученную информацию, подыскивая ей подходящее место среди других фактов и событий. Павел ждал, не мешал. Наконец, Лиза обрела голос:

- Свалится же такое на человека! Сегодня у нас что, пятница? А в воскресенье любовница его утонула. Представляешь, вот только что была - и нету. Одни пузыри по воде пляшут...

- Какие ещё пузыри? - опешил редко теряющийся Павел.

- Не обращай внимания, это я так.

- Нет уж, ты объясни лучше. Что за любовница? А сам-то Станишевский где находился в прошлое воскресенье?

- Да там же, где и сейчас - на Сейшельских, что ли, островах. Она с ним просилась, а он не смог... Представляешь, приедет, а тут такое. Ни тебе жены, ни любимой женщины. Сбрендит, ей Богу!

Не сбрендит, авось. И не такое случается, уж он, Паша, повидал. Но и в самом деле странно: обе в одну неделю. Вот если бы наоборот - сначала жену убили, а после любовница концы отдала, то любовницу подозревать можно было бы... Хотя там мужик вроде бы действовал, старуха из подъезда его засекла... А Лиза-то эта не больно сочувствует, хотя и расстроилась всерьез. Разобраться бы - да времени нет.

- Лизок, - Павел заговорил нежно и успокаивающе, - Не бери в голову, бывают и похлеще совпадения. Мне сейчас пора, но мы ещё поговорим, ладно? Завтра сможем увидеться? После работы?

Привычные, до оскомины, должно быть, надоевшие слова привели красавицу в чувство. В глазах её Павел прочел: "и ты туда же..."

- Ладно, - равнодушно согласилась она, - Позвони сюда в первой половине дня, договоримся. Только не надолго, у меня экзамены.

- А домой можно позвонить?

- У меня домашнего нет, я за городом живу, - она уже сидела за столом, раскладывала какие-то бумаги, готовилась печатать.

- Слушай-ка, - вспомнил вдруг Павел, - Я когда сюда шел, портрет внизу видел, в траурной рамке. Внимания не обратил.

- Теперь обрати. Между прочим, напарница моя, в этой комнате сидела.

Из приемной, где происходил разговор, одна дверь вела в коридор, а ещё две двери - одна против другой - в кабинеты директора и его зама. Павел прищурился, прочитал фамилию на табличке: так и есть. Стало быть, второй рабочий столик, точно такой, как у Лизы, только с зачехленным компьютером, принадлежал покойнице, а ещё один, посредине, с тремя телефонами - общее владение. Павел взглядом осведомился об этом у Лизы и получил утвердительный ответ - тоже взглядом.

На выходе возле вахтерской будки Павел минут пять изучал женское лицо в черной рамке - молодое, нагловато-победительное, что-то собачье в оскале, глаза-буравчики... Но, в общем, недурна, такие нравятся. На любителя. Бойкая, видать, была. И умелая кое в чем... Снимок не с документа увеличен, не из отдела кадров взят, а с любительской фотографии. Нашлась у кого-то у той же Лизы, скорее всего. А то и в директорском столе - хотя вряд ли там искали. Разве что - ну да, Лиза, она может...

Возвращаясь домой, Павел привычно глянул на окна четвертого этажа. Светятся - отец дома. После смерти мамы вовсе выходить перестал, надо им заняться, уныние до добра не доводит. Паша и сам с утратой никак не смирится, полгода прошло, а болит, болит душа и пусто в ней. На работе ещё ничего, а к дому подойдешь - и все сначала. Каково же отцу - он-то уже не работает, на пенсии...

На кухне хозяйничал дядя Митя - школьный отцов приятель, незаменимый в доме человек. Котлеты жарит - вот это дело. И картошки начистил полную кастрюлю. Ужин будет. Мама избаловала своих мужчин - не знают, с какой стороны к плите подойти. Маются, осиротев, на сухомятке. Зато дядя Митя, хоть и утомительный человек, но на все руки:

- Пока картофель варится, я сельдь почищу.

Уважительно так: сельдь, картофель... А вот людей уважать старый сыщик не привык, насмешничает все. Но дай ему Бог здоровья - с отцом они ладят. Мама его любила тоже...

После ужина приятели усядутся за шахматы, ему, Павлу, посуду мыть. Плохо, плохо без мамы. Не из-за посуды, конечно. Одиноко всем троим, даже и Конькову, прибился он как-то к их дому, особенно последние несколько лет. Сам-то уж давно как бы осиротел - дочь единственная за границей, внуки-близнецы вроде и по-русски не говорят, забыли. Теща - Конькова жена туда-сюда ездит, а он большей частью один в пустой квартире. Павел часто примечал, что к матери его - Гизеле - привязался старый сыщик сверх всякой меры, и на похоронах убивался не меньше, чем сам он, Павел, и его отец. Ничего такого подозрительного - родители были образцовой парой. Просто люди разные - отец сдерживаться привык, приятель же его человек простой, все на виду. Хотя, впрочем, и Коньков ох как не прост...

Из кухни поглядывал Павел на стариков через распахнутую дверь. Отец, как всегда, помалкивает, противник его бормочет, приговаривает:

- Я сюда, а ты сюда. А мы тебя отсюда, мы тебя не пожалеем, ладью твою под прицел, коня твоего с поля вон, пешечка наша лапочка вперед устремляется...

Cтранно - Коньков и зубы подрастерял, и волосы, лицо морщинами изрыто, а смотрится моложе, чем отец с его густой снежно-белой сединой, гладким только под глазами мешки - лицом, да и мешков этих особенно за очками не видно. Профессорская внешность, почтенная. Мама всего на пять лет была моложе, а выглядела его дочкой. Тоненькая в свои шестьдесят, и частые мелкие морщинки как-то её не старили, взгляд синих глаз до самого конца оставался детски робким, застенчивым... Эх, упустили мы её, кто сейчас умирает от воспаления легких?

Ночью, засыпая уже, Павел перебирал в памяти женские лица - смуглое, с безупречным овалом, с тонкими чертами, улыбка - про такие говорят "Голивуд"". И та, с траурной фотографии - с неприятным собачьим оскалом, но веселая, задорная, не помышляющая о скорой смерти. И другая, что окончила свой земной путь вчера в лифте, в двух шагах от собственной квартиры, лицо белое, бескровное, квадратное обвисло безвольно, рот полуоткрыт вяло, волосы неряшливо свесились на лоб - а все равно видно, что при жизни было значительным. Львица - такие женщины Павлу никогда не нравились. И уже сквозь сон просияло ему взглядом и тихой улыбкой самое дорогое на свете лицо. Доброй тебе ночи, Паульхен, спи, мой мальчик.

...Красивая Лиза отвела ему следующий вечер. К тому, что встреча эта не совсем свидание, а по делу, отнеслась спокойно, с пониманием и даже как бы с одобрением, на вопросы отвечала охотно, обстоятельно, хотя что именно старший следователь Пальников пытался прояснить, он и сам не совсем понимал.

Тамару Геннадьевну Станишевскую Лиза встречала всего пару раз - на вечерах в институте, приуроченных к каким-то юбилеям. Как бы по протоколу мужчины с супругами, женщины - кому как удобнее. Эдакая кавалерственная дама, начальственная супруга - блондинка крашеная, высокая, в дорогой косметике и элегантных туалетах, призванных скрыть изрядный лишний вес... На работу к мужу не заходила никогда, звонила редко - хотя, может, по прямому и звонила...

- Как думаешь - знала она про любовницу?

- И думать не надо - знала точно. От Мирки от самой.

- Не понял. - Умеет эта Лиза удивить старшего следователя.

- Мира - девушка себе на уме. Сначала ему портретик свой преподнесла в надежде, что жена пороется в карманах мужниных, да и найдет. Специально снимочек подобрала - в нижнем белье, ножки врозь. Рекламка такая - законная супруга сразу поймет, что ничего тут платонического быть не может. Потом помаду свою французскую не пожалела - дома у него забыла как бы невзначай. Даже волосы однажды на расческе специально оставила...

- Понимаю, на скандал нарывалась. А скандал-то ей зачем? Выходит, она и дома у Станишевских бывала?

- Бывала, как видишь. И квартира ей очень нравилась. А жена на даче, в Москву редко наведывалась...

- Так она за Станишевского замуж норовила? Это всерьез у них было?

- Вот именно. И спешила очень, считала, что скандал в благородном семействе ей только на руку.

Павел задумался. Не очень-то он разбирался в женских хитростях. А Лиза вон уже поглядывает насмешливо.

- Не напрягайся, все равно не поймешь. И не надо тебе вникать, к делу не относится.

Вот тут она абсолютно права. Паше Пальникову поручено в числе множества других дел расследовать и убийство Станишевской, он изучает ближайшее окружение потерпевшей, однако любовница её мужа, тем более покойная, в это окружение не входит, она ни при чем. Незачем время терять на пустые расспросы. Сам муж другое дело, и его сотрудница - как, кстати, пишется твоя фамилия, Лизок, Маренко или Моренко? - готова о нем рассказать. Хотя у неё лично директор научно-исследовательского института Юрий Анатольевич Станишевский, которого она знает почти три года, подозрений не вызывает. У какого начальника их нет - секретарш этих, референтов, выполняющих, помимо служебных, и некоторые другие обязанности? Любому шефу она самый близкий человек. Крутится весь день перед ним, чай-кофе подает, бутербродики на его вкус - сама и в магазин сбегает, из дому кой-чего притаранит. В курсе всех его дел, от назойливых звонков отмажет, от вышестоящего начальства прикроет, и если водятся за шефом грешки вроде чрезмерной склонности к алкоголю, на неё можно положиться: не выдаст.

C женой-то шеф по утрам в кухне полчаса да вечером за телевизором, жена обижается, что он радостями-горестями не делится, устал, мол, и надоело - а просто он радости-горести уже близкому человеку излил, помощнице своей незаменимой, референту. И если только этот референт допустит или даже сам пожелает перевести эти добрые отношения в ещё более добрые - куда ему деваться, начальнику?

Следователь Пальников не переставал втайне удивляться, слушая раздраженную тираду собеседницы. Что-то очень личное в ней звучало. Может, защищается секретарша от несправедливости, от людской молвы?

- Ты чего сегодня такая сердитая? - примирительно сказал он, - Тебе, конечно, видней, секреты профессии кому и знать, как не тебе... Ну а сама-то ты?

- Я - нет! - Ложечка резко стукнула о дно опустевшей металлической вазочки из-под мороженого: они сидели за столиком Макдональда напротив телеграфа. - Посмотри-ка на меня. Повнимательней.

Павел и так глаз оторвать не мог и боковым зрением отмечал, что за соседними столиками мужчины волнуются, а протискивающиеся мимо оглядываются, рискуя уронить с подноса свой законный гамбургер или стаканчик с апельсиновым соком.

- В общем, давай лучше мною не заниматься, - подытожила Лиза свою речь. - Ты меня пригласил, чтобы получить информацию, - вот и задавай вопросы по существу. А то я как-то не очень понимаю, чем именно ты интересуешься. Убили-то не напарницу мою, а жену Станишевского...

- Хочешь сказать, что красивым девушкам ловчить не приходится? Не уверен, - Павел никак не мог отстать от задевшей его неизвестно почему темы. - Впрочем, ладно, ты права, я и сам не понимаю, какая тут связь одна утонула, другую через несколько дней прямо в лифте режут. Но что-то есть, я чувствую. А ты?

- Бывают совпадения, - неуверенно произнесла Лиза, - Хотя считается, что ничего случайного не происходит. В то воскресенье все как-то совпало, все не к добру. Мирка злилась, что директор один на острова укатил, её с собой не взял. Сначала все на мази было, его с женой пригласили на конференцию по развитию экзотического туризма, как раз по нашей тематике. В международных паспортах штамп о браке не ставят, так что Юрочка наш расхрабрился, принялся любовницу в качестве супруги оформлять, но что-то заело в последний момент. Мира дома осталась... А то бы...

Лиза примолкла, задумалась, отвернулась, предоставив Паше любоваться её точеным профилем.

- Ну а дальше? Злая она была после его отъезда, говоришь? И что-то совпало в тот выходной - что именно?

- Да, а тут как раз муж её начал возникать.

- Бывший муж?

- Бывший в Израиле давным-давно. А Борис - ныне действующий. Да не таращи ты глаза - они между собой договорились. Мирка его достала: Борька второй год безработный, у него специальность - сдохнешь! - патентовед. А во всем мире патентная система другая, не советская. И он пообещал Мирке не мешать, раз уж ей с директором засветило. Мира с Борей - сладкая парочка, она б его не забыла. Юрий-свет Анатольич встрял между ними, как - ну не знаю, как кто. Встрял, одним словом...

- Допустим, - в голосе следователя проступило недоверие, и Лиза насторожилась. - А в чем совпадение-то?

- А в том, что как раз я со своим расплевалась, собрала вещички - и к маме в Удельную. Пришла на работу в разобранном виде, расстроенная, все Мирке рассказала. А она - давай, я вас помирю, мы с Борисом приедем, Григория с собой прихватим. Пикничок устроим на озере - жара, помнишь, стояла несусветная. Уговорила. В непринужденной, дескать, обстановке все покажется в другом свете... Словом, была идея нас с Гришей мирить. А что вышло? Ужас...

- А надо было мирить? - осторожно спросил Павел, - Я, между прочим, и не догадывался, что ты замужем. Кольцо не носишь...

- А Гриша мне и не муж вовсе - бой-френд, чтобы приличнее прозвучало. Мы вместе почти год прожили, квартиру снимали на Тверской. Вернее, он снимал, - Лиза старалась быть предельно честной, и Паша это оценил, хотя слушать такие подробности было ему неприятно, - И учебу мою оплачивал. Сам курсы подобрал - недалеко от дома, английский и испанский. Хотел, чтобы я в его бизнес вошла, он аргентинским мясом торгует. И нечего ухмыляться бизнес как бизнес. С одной стороны милиция ваша жмет, с другой рэкетиры...

- Лизок, - хмуро попросил Пальников, - Не растекайся мыслью - при чем тут милиция и рэкетиры? Что произошло в воскресенье на озере?

- Сразу скажу, чего не произошло: не помирились мы с Гришей. Не договорились ни о чем. Он к жене вернулся - и все дела. А пикник получился нормальный. Прикатили они на гришкином "мерседесе", понавезли пива, закусок. Помидоры и огурцы на станции купили. Бутылка "абсолюта" была - вот её бы не надо. Борька напился, да и Мирка хороша была...

- Какого цвета "мерседес"? - скорее по привычке спросил Паша и услышав, что черный, задал следующий вопрос: - Как все же утонула Мира Дорфман, кто где в это время находился?

Озеро это между Малаховкой и Удельной Паша Пальников знал отлично, бывал там не раз. Длинное, узкое, расстояние между берегами невелико, дно чистое, песчаное, насчет глубины точно он не знал. Может, где посередине и глубоко, но в жаркий день на обоих берегах народу, что мух на липучке, и лодки снуют во всех направлениях. Это уметь надо утонуть в таком месте. Тонут, однако, довольно часто - пьяные, как правило.

- Она что, плавать не умела или поддала крепко? И почему не вытащили? Людное такое место...

Он представил себе: черный "мерседес" метрах в ста от берега, под деревьями, ближе там не подъедешь, берег изрыт мелкими овражками. Небольшая, но теплая компания - таких немало, конечно, было в тот жаркий день у воды. Бутылка "абсолюта" на четверых - нет, на троих, тот, что за рулем вряд ли пил. Разве что пиво - но если закуска хорошая, это нормально, не страшно... Выпили, закусили, поговорили...

- Нет, она плавала неплохо. И выпила не особенно. Это все Борька. Начал её попрекать любовником: что, мол, за чужой славой гоняешься да за чужими деньгами, возомнила о себе, размечталась, а на себя-то глянь... В этом роде, пообиднее старался задеть.

- Они же договорились!

- Трезвые договорились, а тут Борис вдруг разошелся. Они вдвоем водку прикончили, я только пиво, Гриша вовсе не пил. Борька вообще-то неплохой парень и Мирку любит. Потом знаешь как бился, плакал, казнился, что виноват. Врачи со скорой ему укол сделали - мы его успокоить не могли с Гришей. Мы и сами-то...

Картина, нарисованная воображением старшего следователя, приобретала все более четкие контуры. Одна супружеская пара повздорила. Вторая - Лиза с Григорием - забралась в машину ("Чего нам их слушать, пусть сами разбираются"), там удобнее обсудить собственные проблемы, а, может, решили помириться самым старым и самым верным способом. Хотя люди кругом, вряд ли, - подумал Паша, иcпытывая отчетливо неприятное чувство, - Ревную, что ли? Да не так уж она мне и нравится, эта Лиза, больно самоуверенна...

- Окна в машине открыли, чтобы ветерок, - как бы отвечая на невысказанные его сомнения, сказала Лиза. "Ну с открытыми-то окнами не пообнимаешься" - успокоился Павел.

Итак, они сидели в машине с открытыми окнами и разговаривали... Вторая пара продолжала шумно выяснять отношения. Поэтому Лиза не удивилась, увидев, что Мира бежит стремглав к берегу, а Борис за ней, с криком: "Миранда, не дури, вернись сейчас же, я кому говорю!"

- Так она топиться, может, побежала?

- Да ты что, такие ссоры каждый день у них... Она его не послушалась, добежала до пологого места, где песок - и в воду! А Борис за ней в воду не полез, к нам пришел в машину, злой такой, жаловался, что жизни не стало никакой, пусть уж к любовнику уходит или остается, одно из двух, а ему надоело.

Тут как раз дождь начался, понял Павел из дальнейшего рассказа. Вроде и туч не было. а загрохотало с ясного неба, ливануло сильно - народ из воды на берег побежал, никому ни до кого, каждый сам за себя, спасайся, кто может. Те, что в машине сидели, спохватились: да где же она, купальщица наша сумасшедшая? Сначала Борис к берегу кинулся, потом и Лиза с бой-френдом. Никого на воде, ни одной головы - только пузыри пляшут... Вот они, пузыри, о которых вчера она вспомнила. Всплыли.

Была ещё надежда, что Мира впопыхах не на тот берег вылезла - объехали на машине все озеро дважды, потом уж к спасателям. Вытащили утопленницу часа через три - это ещё быстро нашли. К тому времени пляжи опустели, дождь всех разогнал. Машины расползлись, как жуки, пробираясь к шоссе, один только черный "мерседес" сиротливо прикорнул под деревьями.

Павел представил себе отчетливо двоих мужчин и женщину, ожидающих в машине, - или под дождем стояли, не замечая его, в страхе и тревоге, все уже поняв? Представил нетрезвых, матерящихся, деньги вымогающих спасателей: "А чего мы, каторжные, что ли? Рабочий день кончился." Заплатил, конечно, "бой-френд".

Чтобы отвлечься от этого несимпатичного персонажа драмы, Павел спросил:

- Борис точно за ней в воду не входил? Сразу к вам пришел?

- Не сразу. Покричал ещё с берега: Мирка, вылезай!

- Стало быть, он её утопить не мог, хотя мотив у него был определенно. Версию о самоубийстве ты тоже отметаешь. По всему видно - несчастный случай.

- Конечно, - подтвердила Лиза, - По-другому никто и не думает.

- Не скажи, - задумчиво протянул Павел. - Тут в связи с убийством этим я решил посмотреть материалы вскрытия Дорфман. Я тебе уже вчера сказал как-то они могут быть связаны, эти две смерти. Да тем более в первом деле насчет Станишевской - и ухватиться не за что.

- Ну и что в материалах вскрытия? - Лизины глаза расширились от изумления, - Что там, чего я не знаю? Я ж там была...

- Да все, как ты рассказываешь. Покойница перед тем как утонуть, ела и пила, причем изрядно. Высокий процент алкоголя в крови - пьяные, как ты знаешь, на воде всегда группа риска. Но вот на обеих лодыжках патологоанатом отметил гематомы - синяки, стало быть. Будто кто-то её крепко за ноги ухватил...

- А-а! - воскликнула Лиза, - Вспомнила! Это Борис. Они возились так, шутя, он норовил с неё цепочку снять.

- Цепочку?

- Ну да, золотую цепочку, Юрочка-страдатель из прошлой загранпоездки ей привез, специально на ногу, видел такие? Мирка в первый раз её нацепила, Борьке не понравилось... С этого они скандалить и начали, а так все шло нормально...

- Так снял он цепочку? В описи её нет.

- Патологоанатом украл... Извини, пошутила. У Бориса я её не видела. Господи, неужели её из-за цепочки паршивой утопили? Польстился кто-то... У нас там на озере всегда шпаны полно. Паш, пошли отсюда, проводишь меня до вокзала. Я поздно не возвращаюсь, боюсь вечерних электричек...

Домой Павел вернулся засветло. Предложил было Лизе проводить её до Удельной, но та ответила неожиданно грубо:

- Этого ещё не хватало!

Весь Пашин энтузиазм разом пропал. Ну её к черту! Вы не моего круга, мадемуазель. Деловая знакомая, и никак не более. А все ж обидно.

До поздней ночи проговорили с отцом и дядей Митей - тот все чаще задерживался у них по вечерам, иной раз и ночевать оставался. Отец, впрочем, скоро отключился - сказал, что на него профессиональные их беседы тоску наводят. Сел перед телевизором. Посмеивался раньше над мамой, над её пристрастием к "Санта Барбаре", а теперь сам смотрит.

Зато дядя Митя, отставной сыщик, услышав Пашин рассказ, так и завелся;

- А ну давай, давай! На озере, говоришь, средь бела дня... И ту тоже средь бела дня. Нет, просто так не бывает, чтобы и жену, и подругу на одной неделе Бог прибрал, что-то тут есть, Павел Севыч. Эк не повезло мужику, правда? А может, наоборот, и повезло: его счастье, что алиби у него железное, стальное прямо. Сейшельские острова - это хоть в нашем полушарии, или в южном? Ты все ж проверь, какие отношения у него были с той и с другой. И мотивы прощупай. Имущественные, к примеру, - наследство, может, какое? Сейчас это в моду вошло - за квартиру убивать, за дачу, за машину, всякое такое. За что хошь на тот свет отправят.

- Дядя Митя, да ведь сам говоришь - у него алиби.

- А про заказные убийства слыхал?

- Ну, то совсем другое. Люди другие - криминального пошиба, сам знаешь. А это, можно сказать, мирные обыватели.

- Не скажи, Павлуша, не скажи...

Старый сыщик бормотал ещё что-то, нес, по обыкновению, околесицу, но голубенькие выцветшие глазки смотрели - и не видели ничего вокруг, взгляд внутрь обращен. Он всегда так: мыслит вслух, прикидывает, крутит-вертит в голове факты, выстраивает цепочки. И часто получается у него нечто стройное, логичное, неопровержимое. От Бога сыщик, если может быть от Бога такая профессия - людей ловить.

Павел давно изучил эту его манеру. Ему вообще всегда, с самого детства нравился вздорный, с виду простоватый, но очень даже себе на уме дядя Митя, Коньков-Дойл, так отец его когда-то прозвал. И родители недаром любили и привечали не шибко деликатного, подчас надоедливого и утомительного знакомца: ценили его искреннюю к ним привязанность, всегдашнюю готовность помочь. А мама жалела его - раз человек так к чужой семье прибился, значит, в своей нелады. Словоохотливый Коньков, впрочем, никогда на эту тему не распространялся. Известно было - жена, дочь, у дочки муж - шведский коммерсант и двое мальчишек-близнецов. Какую роль в этом семействе исполнял сам Коньков, судить было трудно...

Когда Паша закончил школу с серебряной медалью, маленький семейный совет, с участием того же Конькова, постановил: штурмовать отличнику юридический, поскольку ни к отцовским инженерным занятиям, ни к чему другому тот склонности не обнаружил. Отец, разумеется имел ввиду адвокатуру - занятие почтенное и высокооплачиваемое. Паша же, переглянувшись с Коньковым, вытащил тихонько из кармана и показал ему пеструю обложку очередного романа о Перри Мейсоне, он вечно таскал в карманах затрепанные разномастные покет-буки, заверяя родителей, будто подобное чтение - лучший способ выучить английский.

Да и какой, скажите, мальчишка устоял бы перед сыщицкими историями, которыми с младых пашиных лет щедро угощал его друг дома? Коньков тогда ещё работал в УГРО и был поистине неиссякаем. Если не с ним самим, то с его друзьями-коллегами каждый день происходило нечто увлекательное, что там Перри Мейсон и Ниро Вульф. А были ещё коллеги-недруги, злокозненные и коварные, благодаря именно этим качествам выбившиеся в начальники, в работе Коньков их всегда посрамлял, в интригах же они брали свое, мстилид, почему и остался он вечным старлеем, так и на пенсию вышел... Ну, разумеется, и преступники фигурировали в его рассказах: убийцы, грабители, воры, но в смысле пакостности и вреда, наносимого обществу, им до коньковских начальников было ой как далеко.

Вот так и попал юный Паша, Паульхен по-домашнему, в сыщики...

- Цепочка, значит? Золотая? - продолжал между тем Коньков несвязное свое бормотание, - Интер-ресно дела поворачиваются. Сама же она свалиться не могла, застежка там какая-нибудь, замочек, ты у Монолизы этой разузнай. А почему она, кстати, в милиции про цепочку ничего не сказала? Все трое умолчали, может, это и сговор...

- Да забыли просто, дядя Митя. Представляешь, какое потрясение, только что была живая девушка, любила, скандалила, планы строила далекоидущие, и вдруг нет её, одни пузыри на воде...

- Какие ещё пузыри, что ты мне про пузыри? Ах да, дождь же был...

В тот самый вечер, когда состоялся этот многозначительный разговор между двумя сыщиками - старым и молодым, случилось ещё одно событие, имевшее косвенное, правда, отношение к расследованию убийства гражданки Станишевской: в гости к бабе Тане, дежурной по подъезду, приехала из Малоярославца любимая племянница. Тетку навестить, а заодно купить кой-чего мужу, себе и детям. В Москве лучше как-то покупается, чем в Малоярославце, интереснее. Удивилась, увидев двух кошек: это ещё откуда? Выслушала ужасную историю, как соседку, бывшую их хозяйку, прямо в лифте зарезали. Испугалась до смерти:

- Ой, а я в нем ехала!

- Все ездим. Что ж теперь, пешком подыматься? - успокоила её рассудительная тетка.

Ночью белая с черным кошка изловила мышонка - откуда бы ему взяться на пятом-то этаже? Отродясь тут мыши не водились, видать, судьба.

Обнаружив поутру на коврике возле своей кровати дохлую мышь и гордую охотницу, ожидающую похвалы, баба Таня сделала все, что следует; покойницу завернула в бумагу и отнесла в помойное ведро, кошку почесала за ухом, приговаривая:

- Вот и умница, сразу видать - работящая кошка.

Племянница, проснувшись и узнав о происшествии, сказала грозно:

- Та-ак! А наш Васята только спать и жрать горазд, мыши прямо по нем скачут. Теть Тань, заберу я эту кошечку, все равно ведь сирота.

- У неё хозяин есть, - засомневалась было старуха, но прикинула в уме: когда ещё появится тот хозяин, да что с ним ещё будет когда узнает о смерти супруги своей, да и вообще как такому мужчине вальяжному, большому начальнику за двумя кошками ходить? Еще и спасибо скажет...

Вот так и получилось, что кошка Мариетта (имени её баба Таня не знала) отбыла вскоре в Малоярославец, где ей предстояло называться Муркой, ловить мышей и быть верной супругой ленивому красавцу Васяте.

Это маленькое событие повлекло за собой, как ни странно, довольно серьезные последствия...

Заместитель директора института не только сам отправился в аэропорт, но и жену свою прихватил. Не так-то просто человека, только что прилетевшего с неведомых, но, конечно, волшебных островов, ошарашить сообщением о постигшем его несчастье. Пусть уж и Зоя будет рядом, женщине вообще легче найти нужные слова, к тому же они с бедной Тамарой не то, чтобы приятельствовали, но друг другу симпатизировали. По этой, кстати, причине Петр Сергеевич, не имевший от жены собственных секретов, утаил от неё занимавший весь коллектив роман Юрия с рыжей секретаршей Мирой. Хотя язык иной раз так и чесался - Петр Сергеевич шефа не одобрял. Но узнала бы Тамара - что тут хорошего? И так натерпелась, бедная, - Юра по бабам неутомимый ходок, при его приближении все как одна институтские дамы прихорашиваются и встряхиваются, как птички. Он и цветочки ко дню рождения не забудет, и подарочек из-за границы каждой, и не то, чтобы всем одинаковые, а как бы индивидуально, с учетом склонностей, пристрастий, возраста и даже цвета волос... Тамара, пока с ним ездила, сама же эти подарки и покупала:

- Дешевле получается, - призналась она как-то Зое, - Я хоть выбрать могу, а он втихаря да в спешке напокупает всякой дряни втридорога.

Был в ней цинизм какой-то, в этой Тамаре, странные у них с Юрием были отношения. Дамы восхищались вкусом и галантностью очаровательного Юрия Анатольевича, не подозревая, что угодила им его супруга. А его, заместителя, как мужчину в грош не ставили. Кличку приспособили: "Зойкин муж". Петр Сергеевич старался не обижаться и постановил для себя, что с такой репутацией руководить коллективом легче, никто не посмеет сказать: а ты-то!

Заметив эту пару в толпе встречающих, Юрий Анатольевич Станишевский сразу понял: что-то произошло. Институт закрыли, бомбу взорвали... Обнявшись дружески с пухленькой Зоей и обменявшись рукопожатием с дорогим другом Петей, он заметил, как тот сделал шаг назад, выдвинув на передний план Зою, заметил её странно кривящееся от желания заплакать лицо, и похолодел:

- Кто? Кто умер? Не томи, говори сразу.

Вестница беды заплакала все же, взяла его руку, сжала:

- Юра, дорогой, у тебя дома несчастье. Ужасное. С Тамарой.

- Жива?

Зоя скорбно покачала головой и снова обняла, пригнула к себе его голову, теплой ладонью погладила по седому затылку. А вокруг, в обычной суете смеялись, громко разговаривали, приветствовали друг друга прибывшие и встречающие, и никто не обращал внимания на маленькую горестную группу...

Подробности Юрию Анатольевичу рассказали уже в машине.

- Поедем к нам? - предложила Зоя, когда стояли в пробке на мосту у Белорусского вокзала, - Как ты сейчас один будешь?

- А кошки? ужаснулся дотоле тяжело молчавший, ни единого вопроса не задавший вдовец, - Про них-то все забыли. Нет-нет, домой, только домой.

Петр Сергеевич совсем уж занервничал. Ему предстояло преподнести Юрию ещё одно печальное известие: о безвременной, непредвиденной и ужасной кончине Миры Матвеевны Дорфман, его личного референта. Сделать это надо было поделикатнее и самому, тут как раз Зоя могла напороть: одно дело просто референт и совсем другое - референт любимый. Петр Сергеевич покосился на две плотно набитые дорожные сумки директора, которые тот с усилием вытаскивал из багажника. Уезжал он с одной, - вспомнилось Петру Сергеевичу, - Не дождалась рыжая обновок. Раньше бы непременно из аэропорта на службу заскочил, поклажу бы оставил... После каждой его заграничной командировки Мира Матвеевна щеголяла в новых туалетах, и недешевых, и никак нельзя сказать, что женскую часть коллектива это сильно радовало. Будь у иных дам возможность, утонуть бы рыжей не в чистой озерной водице, а в мутных волнах зависти и неприязни, к тому же намного раньше, чем это с ней произошло на самом деле... Она ещё и подразнить любила менее удачливых своих соперниц, из которых многие были её предшественницами. Язык распускала, хвасталась. Допрыгалась. Теперь опасаться некого. Нет Тамары, но и рыжей порадоваться не пришлось... И как теперь Юрию сказать?

- Знаешь, Юра, это ещё не все наши несчастья, - отважился он, наконец, когда оба стояли, дожидаясь лифта, - Мира Дорфман погибла. Утонула на следующий день, как ты отбыл. Купаться отправилась в воскресенье - и вот, у всех, можно сказать, на глазах. Представляешь? Лиза Маренко с ней была, видела.

- Представляю, - безжизненным, упавшим почти до шепота голосом отозвался директор, закинул в разъехавшиеся двери прибывшего, наконец, лифта обе сумки, вошел, оттерев плечом сунувшегося было за ним заместителя и взмыл вверх... Нехорошо как-то получилось, даже и не попрощались, у Петра Сергеевича возникло такое ощущение, будто бедолага и не расслышал сказанного - он же и без того в шоке. Эх, надо бы с ним хоть до квартиры... Петр Сергеевич потоптался ещё на лестничной клетке, дожидаясь неизвестно чего, и поспешил к сидевшей в машине Зое.

В доме - тлен и запустение, и никто не выбегает навстречу, не трется об ноги, урча, как крохотный трактор.

- Топси, - окликнул он безнадежно, - Мариетта! - Все равно, что Тамару звать. Нет её здесь, и нигде нет. Но, говорят, кошки живучи. Целую неделю одни в запертой квартире? Невозможно... Да, и что-то ещё такое о Мире ему сказали - нет, вот этого уж точно быть не могло. Как это - лишиться сразу всех, кто тебе дорог? Разве я - самый большой грешник на свете? Здесь где-то кошки, дома - забились под диван, лежат обессиленные, но живые, живые... Иначе ему самому завыть остается, лечь на пол и сдохнуть.

Записка под зеркалом в передней, по счастью, во время попалась ему на глаза. Корявые буквы возвестили, что за кошками надлежит спуститься в нижнюю квартиру, где проживает старшая по подъезду - и замысловатая закорючка вместо подписи. Юрий Анатольевич тут же вспомнил вздорную крикливую особу, возомнившую себя начальством и по любому поводу делавшую жильцам замечания. Однажды наорала на них с Тамарой, когда они вылезали из такси. "Ишь баре, - заверещала на весь двор. - С улицы зайти не могут, дыши теперь ихним бензином!" Ах дай ей Бог здоровья, усатой кликуше, выразительнице классовой ненависти - спасла его кошек. И как только она проникла в запертую квартиру? Впрочем, это неважно... На общем фоне...

Не сняв плаща, он упал тут же в передней в глубокое, истерзанное кошками кресло. Тамару кто-то убил. Девочка его любимая - он так и называл её "мой ребенок" - утонула... Где, как? Может, в смертную минуту на помощь его звала? Он один виноват: мог взять малышку с собой... Не взял, скандала испугался, Тамара пригрозила скандалом. Вот, вот кто виноват, из-за неё все, из-за Тамары, старой этой злобной грымзы умерла его девочка, его куколка рыженькая... Не узнай Тамара, что муж оформил поездку на двоих Мира специально и паспорт заграничный выхлопотала, и визы уже готовы были, - и не узнай об этом жена, все бы по-другому... Поехали бы вдвоем, полетели, как на крыльях. "Боинг-707", бизнес-класс, ну где она это видела? А потом купались бы в прозрачных, нестерпимо синих волнах, шлепали босыми веселыми ногами по мелкой воде, ужи в ресторане, подолгу колдуя над меню, в котором сплошь экзотика. А потом - необозримо широкая - два метра на два кровать в номере люкс пятизвездного отеля... Так все и происходило в его воображении, повсюду девочка его сопровождала, ни на минуту не оставляла одного - на местных шоколадных красоток и взглянуть не позволяла... Милая, как же ты ушла, не простившись? Покинула меня, а я и не почувствовал ничего...

Будь проклята Тамара, законная опостылевшая супруга! Как же она в тот вечер взбесилась, он и не видел её прежде такой. Будто в первый раз проведала о супружеской измене. Бывало же и раньше - и ничего. Подуется, помолчит - и дальше поехали... А тут заорала, завизжала, как торговка, слоном в него запустила фарфоровым - чей-то давнишний подарок под руку попал, стоял себе на шкафу... Юрий Анатольевич невольно глянул на шкаф в прихожей, на котором некогда красовался слон, потом на пол, на то место, куда он грохнулся, просвистев мимо его головы. Ничего не осталось - ни слона, ни груды белых обломков, только вмятина на косяке...

Он тогда выскочил из дому, дрожа от ненависти, остался бы - убил. Слушать такое про себя, про Миру - и от кого! От святоши этой...

Даже сейчас, вспомнив, он весь затрясся. Как посмела, гадина, такие слова! Про его позднюю, последнюю, истинную любовь...

Опомнился: Боже мой, не о том он думает. Улеглись, свернулись комочком на дно души, только что сотрясавшие её страсть и ненависть, накатила другая беда: беспросветная печаль. Навалилась на сердце, и тут ещё смутная тень замаячила на грани сознания, наваждение: было, не было? Приснился ему тот мужичонка или в самом деле познакомились они в ночной закусочной?

...Хлопнув дверью, швырнув напоследок связку ключей в ненавистное, искаженное лицо, оказался он тогда на улице один, ночью. Намерение было твердое: никогда, ни за что, ни за какие коврижки в дом, к этой женщине не возвращаться. Звон ключей - похоронный звон по их совместной жизни.

Чуть остыв, похлопал себя по карманам. Бумажник, слава Богу, при нем, закусочная на углу открыта всю ночь... Единственный в тот час посетитель сам подсел:

- Разрешите, господин? Не побеспокою?

Ускользнул было из памяти учтивый незнакомец, а тут - на тебе! отчетливо всплыло перед глазами бледное, помятое лицо. Одет чисто, а то бы в закусочную не пустили - бомжи за порогом остаются. Ворот клетчатой рубахи распахнут, цепочка не с крестом - с ладанкой какой-то, беседовали - а о чем? Кажется, не надолго отключился, а разлепил глаза - мутный свет в окне, утро. Напротив за столиком никого, бумажник пуст, а накануне изрядно денег было. Привычный ко всему малый за стойкой все претензии отвел сходу:

- Мы не при чем, вы там вдвоем сидели, мирно беседовали, приятель ваш под утро домой пошел, просил за вами присмотреть.

Этот ли малый бумажник опустошил, тот ли вчерашний знакомец - какая разница? Из того утра память сохранила только скрип и стон лифта, когда поднимался Юрий Анатольевич к себе домой, и сострадание в опухших глазах жены, открывшей на его звонок так скоро, будто стояла под дверью... Может, всю ночь провела в том самом кресле в прихожей, где сидит сейчас он сам и стонет от рвущих душу и сердце воспоминаний.

Убегая от тоски, поднялся Юрий Анатольевич, так и не зайдя в комнаты, перешагнул через брошенные на пол сумки и отправился к соседке. Не совсем ещё он осиротел, есть живые существа, которых он любит и которые любят его...

Однако тут подстерегал его ещё один удар - будто мало ему досталось.

- А беленькая-то сбежала! - сообщила старуха из нижней квартиры (баба Таня за лучшее сочла соврать насчет исчезновения Мариетты. Подумаешь, кошка - невелик грех). - Как я к себе их несла, она из корзинки скок да на чердак. А вам вот тут повестка из милиции к следователю. Лично велел передать.

Юрий Анатольевич машинально взял протянутую бумагу.

- Ой, горе-то какое! - опомнившись (совсем приличия забыла, старая!), запричитала было баба Таня, но жилец слушать не стал, стиснул зубы так, что желваки на щеках выступили, забрал оставшуюся кошку и, не поблагодарив, ушел. Закрыв за ним дверь, старуха перекрестилась.

А неблагодарный жилец, вернувшись к себе, повалился на диван, завыл, зарыдал - доконала его последняя соломинка, пропажа Майки - Мариетты, выросшей на его глазах из жалкого помоечного заморыша в опрятную, складную, хоть и не из самых красивых киску: белую с черным хвостом, и на голове между ушами черное пятно, будто бант... И плача, все пытался взять на руки, прижать к себе Топси, но сиамская красавица, соскучившись по дому, побежала осматривать свои законные владения, рассчитывая отыскать пропавших невесть куда хозяйку и подружку Мариетту, потому что где ж им ещё быть, как не здесь?

После двух-трех бесед с дядей Митей молодой, не слишком ещё искушенный в профессии следователь Пальников утвердился в мысли, что муж погибшей гражданки Станишевской Т. Г. может иметь к её смерти непосредственное отношение, несмотря на неопровержимое алиби. Уж больно выгодна ему - и только ему - эта смерть. Принесла желанную свободу и некоторые даже материальные блага: на имя жены записана приобретенная четыре года назад за бесценок выморочная развалюшка в Малаховке, превращенная стараниями Тамары Геннадьевны в уютную, со всеми удобствами дачку. И сад красивый, и место престижное, и, главное, цены на недвижимость за последнее время взмыли вверх. Муж - единственный, по справедливости, наследник. Так что мотивы просматриваются, и заказное убийство, о котором твердит дядя Митя, вполне возможно.

Однако в ту самую минуту, как отворилась дверь следовательского кабинета (одного на троих, но двое "сокамерников", как они себя называли, по счастью отсутствовали) - в ту самую минуту, как приглашенный повесткой Станишевский Ю. А. неуверенно ступил на порог, держа в руке эту самую повестку, все логические построения, подсказанные Паше отставным суперсыщиком, разом рухнули. Такой человек на убийство просто не способен. Ни на заказное, ни на какое другое. Интеллигент чеховского толка - так определил его Паша. Высокий, сутуловатый, седой. Глаза за толстыми стеклами очков грустные - похож на большую, добрую собаку, на сенбернара, что ли... Немедленно вспомнив, что у сенбернара только что убили жену - ну, изменял он ей, однако все же двадцать с лишним лет прожили вместе и смерть эта не может не быть для него утратой, - следователь поднялся навстречу посетителю, пододвинул стул, и голос его, когда он заговорил, звучал участливо:

- Припомните, Юрий Анатольевич, были у вашей супруги недоброжелатели? Враги, может быть? Угрожал ей кто-нибудь?

- Недоброжелатели пожалуй, - у кого их нет? А врагов настоящих, опасных... Помилуйте, откуда им взяться? И не угрожал никто и никогда, Тамара бы мне сказала, я уверен.

- Может быть, отомстить кто-то хотел?

- За что? - вдовец только плечами пожал, посмотрел беспомощно: Боюсь, никакого проку от меня. Бывает же, что просто так подойдут и убьют...

- Бывает, Юрий Анатольевич. Не слишком часто, но бывает. Но похоже, жену вашу выслеживали. Подозреваемого ещё раньше во дворе замечали. Старухи, что на лавочках сидят, - они приметливые, чужих сразу определяют... Он появился за несколько дней до... - Паша деликатно замолчал, не решаясь произнести страшное слово "убийство", заменил его нейтральным "до происшествия". - Околачивался во дворе, бабки говорят, и дворничиха его гоняла даже...

- Почему?

- Да тут вокзал, сами знаете. Подозрительного люду хватает. Стянет чего-нибудь, ещё как-нибудь напакостит - и на электричку. Ищи ветра в поле...

"Как с маленьким разговариваю, - поймал сам себя Павел, - Как будто уж если интеллигентный человек, так обязательно несколько не от мира сего, все равно что ребенок. А на самом-то деле он, может, лучше тебя все понимает. Особенно если причина есть что-то скрыть".

- Простите, а как выглядел этот... вор?

- Среднего роста, среднего телосложения, - прочитал следователь из протокола, им же самим составленного, - Возраст предположительно около сорока, одет в клетчатую рубашку-ковбойку, черные брюки... А почему вы решили, что он вор?

- Да вы же сказали!

- Я только к примеру. Внешность такая вам знакома?

Тот смотрел растерянно, будто не понимая, Паше пришлось повторить вопрос.

- Ах нет, нет, - испуганно отмахнулся рукой Юрий Анатольевич, - Может, и встречал, описание у вас, простите, не очень выразительное... Но в чем я сомневаться никак не могу - среди моих знакомых такого нет.

- Еще бы, и быть не может, - мысленно согласился следователь Пальников, - вы-то хорошо воспитаны, элегантны. Пиджак вот твидовый, рубашка с маленькими пуговичками, пристегивающими уголки воротника, Паша только недавно узнал, что такой фасон называется "баттн-даун", галстук расписной, но неярких тонов... Паша бы и сам от такого прикида не отказался, однако для этого в Лондон, скорее всего, пришлось бы сгонять. Хотя, говорят, и здесь все есть, были бы деньги. И время по магазинам побегать. Ни того, ни другого у молодого следователя не было, и обходился он джинсами, свитерами и куртками...

Отбросив суетные мысли, он сказал:

- Давайте я вам пропуск подпишу.

Когда за посетителем закрылась дверь, Паша рассеяно полистал протокол. В самом деле, какая связь между рубашкой "баттн-даун" и серо-синей ковбойкой? Да никакой связи - разве что точечный контакт, случайно встретились и тут же разошлись, на улице кто угодно с кем угодно может столкнуться. Или в метро, или в подземном переходе, или даже в магазине, или даже за стойкой - в закусочные по вечерам заглядывает разный люд, может, и такой вот лощеный господин выпить рюмку водки и тут же уйти, перемолвясь парой слов с соседом в ковбойке. А следствием точечного контакта может явиться ещё один контакт, совсем уж краткий - взмах ножа, акт бессмысленный, необъяснимый, если не предшествовала ему какая-то встреча, какой-то разговор...

"Совсем уж я стал подозрительный, как дядя Митя, - прервал сам себя Паша, - Впрочем, пошли мне Бог его удачливость - распутывал старик самые безнадежные дела. Но в данном случае, пожалуй, зацепки нет. Вот если бы доказать, что встречался Станишевский с бродяжкой, замеченным дворовыми сплетницами, события обрели бы смысл, а так все домыслы... Надо к старшей по подъезду заглянуть, может, попался ей где-нибудь снова на глаза мужик в ковбойке. Хотя и против него доказательств нету...".

Слава Богу, следователь не заметил, как пол пошатнулся под стулом недавнего его гостя. Юрий Анатольевич, выйдя из обшарпанного здания, в котором помещался районный отдел милиции, вздохнул глубоко, прогоняя подкатившую тошноту, а заодно и страшное видение, посетившее его в следовательском кабинете: некто с помятым бледным лицом, в распахнутой на груди ковбойке шепчет вкрадчиво: "Сколько заплатите, господин, если я вас освобожу? Я возьмусь, если за хорошие денежки, и не узнает никто..."

Это уже под утро было в привокзальной закусочной, в двух шагах от дома. Недалеко он тогда ушел, швырнув связку ключей, их звон он вдруг отчетливо услышал. И тот разговор вспомнил, что начисто выпал из памяти. Следователь своими расспросами прервал спасительное забытье, и Юрий Анатольевич, стоя на пороге отделения милиции, припомнил и чудовищные слова ночного знакомца, и собственный пьяный жест: как распахнул свой бумажник. Все бери, во - рубли, баксы, забирай. И короткие, с обломанными желтыми ногтями пальцы, нырнувшие в отделение, где деньги.

- Провожу-ка я вас до дому, господин...

- Не хочу домой, - капризный свой ответ будто услышал Юрий Анатольевич, и вот тут-то отключился. Неужто перед тем назвал-таки свой адрес? Быть не может. Да и тому зачем? Деньги он забрал, выполнить же обещанное странному этому вору ни к чему. Что сделала ему незнакомая женщина? А убийство - дело рискованное, за него ответ придется держать хорошо если только перед Богом, а если и перед людьми?.. Нет, это простое совпадение, мало ли клетчатых рубашек на свете...

...Тамара рассказала наутро, что кошки разом побежали к входной двери, шорох послышался, неуверенный звонок - на её испуганное "кто, кто там?" не ответили, снова только шорох. А кошки от двери не отходят, нервничают. Она решилась все же, приоткрыла дверь, не снимая цепочки. Беглый муж сидел на черном резиновом коврике - пьяный, невменяемый. Ей немало усилий стоило затащить его в дом. Он тогда этому рассказу не поверил, как, впрочем, давно уже не верил ей ни в чем. Ему-то помнилось, что он позвонил - ему тут же и открыли. И бумажник не мог валяться на коврике, он же ещё в закусочной сунул его в карман, убедившись, что деньги исчезли.

Какое это теперь имеет значение?

Юрий Анатольевич постоял возле милиции и повернул было обратно: рассказать следователю все, что вспомнил. Но тут же одумался: как истолкует самоуверенный юнец рассказ о человеке из закусочной? Получится, будто я сам заказал, заплатил, распорядился жизнью жены... На самом деле все не так, был только пьяный, забытый впоследствии напрочь разговор, не я первый, не я последний, кого обокрали подобным образом. Разумеется, этому типу только деньги были нужны, вот и воспользовался откровениями случайного собутыльника. Не он же, в самом деле, зарезал Тамару... Он и адреса нашего не знал.

- А кто же тогда убил? - спросил тихонько, едва слышно чей-то голос, будто прошептал. Юрий Анатольевич вздрогнул, оглянулся и, шагнув с тротуара, махнул рукой проходящему такси. Домой, домой, да поскорее. Обдумать, припомнить все хорошенько, не в панике, а спокойно, решение какое-то принять...

На следующее утро Юрий Анатольевич явился на службу. Бессонница продиктовала единственно возможный вариант дальнейшей жизни: будь, что будет, и чему быть, того не миновать. Другими словами, предпринимать ничего не следует. Вчерашний разговор в уголовном розыске - это реальность, все же остальное - бред, дьявольское наваждение. Никак он не повинен в смерти жены, произошел несчастный случай - следом за ней в лифт вошел маньяк... Такое случается, про такое в газетах пишут...

Бреясь утром в ванной, приглядываясь к осунувшемуся лицу, отраженному зеленоватым, забрызганным зеркалом, он подумал про себя теми же словами, что и Паша Пальников накануне: такие не убивают, нет...

От Лизы Маренко - секретарши своего заместителя - потребовал отчет, что и как произошло с Мирой. Неделю назад всего - подумать только, неделю назад, пока сам он любовался розово-золотыми восходами и багрово-оранжевыми закатами на острове - как бишь его? Испарилось название, прошлое растаяло, растворилось, осталось жуткое настоящее. Нарочно он пошел на эту пытку пригласил Лизу в кабинет, усадил в кресло для посетителей, попросил рассказать, что же случилось в воскресенье на подмосковном озере, как Мира там оказалась - не такие уж они закадычные подруги, Мира с Лизой, друг друга скорее недолюбливают...

Лиза заранее подготовила щадящий вариант - с пропусками и умолчаниями. Но присутствия Бориса в компании утаить никак бы не удалось, пришлось его упомянуть. О ссоре супругов Дорфман, конечно, ни слова. В милицейском протоколе не сказано, что они проясняли отношения и разгоряченная жена после небольшой, как бы шутливой, потасовки побежала по берегу, спасаясь от разгневанного мужа, и прыгнула в воду, а тот, покричав ей вслед, чтобы возвращалась немедленно, повернулся, раздосадованный, спиной к озеру и отправился к машине, на которой прибыла вся компания. В протоколе об этом сказано скупо, в трех строках, однако Борис упомянут...

- Как это он там с вами оказался? - хмуро спросил директор, явно подозревая Лизу в пособничестве Борису, - Они же разошлись с Мирой, даже и не встречались.

- Ну прям, разошлись-разбежались, - возразила базарным тоном оскорбленная Лиза, и тут же пожалела. Сказанное следовало смягчить, и немедленно.

- Бориса мой приятель пригласил, Гриша, - соврала она, - Они же знакомы, вы помните? Гриша Бориса к себе на работу устроил, когда затеял этот свой бизнес с аргентинцами...

Лизин знакомый и вправду организовал совместное предприятие с неким аргентинцем, а проще говоря - с одним своим родственником, уехавшем лет двадцать назад на историческую родину, то бишь в Израиль. Уехал - как умер, сгинул, ни единой весточки. И вдруг вынырнул из небытия, в Аргентине объявился, здоров и благополучен, готов торговать в России мясом и разными там консервами и колбасами. Бестолковый, не любящий работать Борис Дорфман деловым людям пришелся не ко двору, бизнес остался сугубо семейным. Мира тогда расстроилась всерьез, обиделась - но не сдалась: принялась за своего шефа как следует, не шутя.

Ничего этого Юрий Анатольевич не знал, ему и знать не подобало. Однако слово - не воробей, и некстати вырвавшиеся Лизины слова не остались незамеченными.

- Мне известно, что вы недолюбливали Миру, - брюзгливо произнес директор, не поднимая глаз на собеседницу, - Она сама мне не раз говорила. Нет, не жаловалась - просто говорила. Ответьте, пожалуйста, на один вопрос. Прошу только - честно ответьте. Теперь это уж и не имеет значения, но мне необходимо знать...

Лиза насторожилась: странный заход.

- О чем вы, Юрий Анатольевич?

- Это вы сообщили моей жене, что я собираюсь поехать на Сейшельские острова вместе с Мирой? У меня было такое намерение, и Мира, в простоте душевной, могла вам об этом сказать. Ведь она, несмотря ни на что, считала вас своей подругой...

- Я? Да мне-то зачем? - ахнула Лиза, - Ну сами посудите, с какой стати я бы стала вас выдавать?

- А кому "зачем" кроме вас? - мягко так, но убежденно возразил директор, - Немножко навредить, счеты с Мирой свести. Ведь вы в обиде на неё были, правда? И не предполагали, какие могут быть последствия...

Ну, такое стерпеть Лиза при всем желании не могла. На что намекает старый козел, бабник чертов? Она, Лиза, обиделась, что рыжая поганка отбила у неё вот этого... Да нужен ты мне!

Юрий Анатольевич по-прежнему, склонив низко голову, смотрел в стол и на свою удачу не мог наблюдать бурю негодования, вызванную его вопросом.

- "Последствия" - это что: смерть Миры? Или в вашем семействе раздрай? - голос Лизы аж заскрипел от полноты чувств, - Мне почем знать, кто вашей супруге позвонил, но скорее всего сама Мира и позвонила, она на такие штуки большая мастерица была. Вот она-то последствия просчитывала. Фотографию помните или совсем уж все позабыли?

- Откуда вы... - начал было директор и смутился. Понятно, откуда Лиза знает про ту злосчастную фотографию, это уж точно Мира рассказала. Подарила глупенькая ему свою фотографию, немножко слишком откровенную, он носил её в записной книжке - кто ж знал, что она выскользнет и Тамара обнаружит её на полу? Бедная девочка за голову схватилась, когда услышала эту историю теперь жди скандала! Но посчастливилось тамарины подозрения вмиг тогда рассеять. Тут же в передней лежал научный журнал, накануне принесенный из институтской библиотеки. Юрию Анатольевичу удался небрежный тон:

- Из журнала выпала. Студент какой-нибудь любовался вместо того, чтобы лекцию слушать.

- Чем тут любоваться? - брезгливо сказала Тамара, выбрасывая снимок вместе с мусором в ведро. Не узнала, слава Богу, мужнину секретаршу, а может, сочла за лучшее не узнать. Хитрила, прикидывалась, это за ней водилось последнее время, не верил он ей... Но тогда обошлось.

- Она же всю дорогу норовила вас с женой поссорить, - продолжала между тем неугомонная Лиза, - А вы и не знали, да?

- Поссорить? - машинально повторил директор, - Вот что, Лиза, забудьте наш разговор. Сожалею, что начал его. Все это действительно не имеет значения.

Лиза вылетела, хлопнув напоследок дверью, оставив директора в неподдельной печали. Зачем все это? Ничего теперь не изменишь. Но как могла его девочка оказаться в подобной компании? Завистница эта сварливая, бывший муж. Еще и любовник завистницы - дюжий малый, с виду туповатый, типичный мясник, хотя вроде и с высшим инженерным образованием. Заезжал как-то за Лизой на "мерседесе" и попался Юрию Анатольевичу на глаза... Мясом из Аргентины торгует... Эт-ти люди и девочка его наивная, хотела как лучше, скучала, наверно, одна в воскресенье, вот и согласилась на дурацкий пикник. Лиза, конечно, и уговорила, такая уговорит...

Юрий Анатольевич отогнал некстати явившееся воспоминание: он сам и Лиза вдвоем вот в этом самом кабинете. Какой-то вечер был в институте, музыка, вино... Это случилось всего однажды и, кажется, они не понравились друг другу, что-то такое сказала она тогда обидное: солдатский, мол, секс, наспех...

А вышли из кабинета - тут как раз Мирочка. Заскочила взять из своего стола какую-нибудь пудру-помаду.. Глаза удивленные, круглые:

- Ой, извините, я не знала... Чудный вечер, правда?

И умчалась. Лиза прищурилась ей вслед:

- Как же, не знала. Специально следила, проныра...

Нет, не доставили они тогда друг другу радости, а вот Мирины распахнутые, искренние светло-карие глаза затронули что-то в душе. Никакая она не проныра, Лиза просто зло на ней сорвала...

И скоро, очень скоро... Через неделю, наверно, никак не больше.

...Приехав в институт раньше обычного, Юрий Анатольевич застал в своем кабинете Миру. Стоя на стуле, она вся тянулась вверх и никак, ну никак не доставала до висевшего под самым потолком кашпо, из которого исходили бесконечные зеленые плети, вились прихотливо по стенам, вдоль оконной рамы. Юрий Анатольевич никак не мог запомнить название этого растения, однако оно ему нравилось, потому что придавало казенному помещению уют и даже интим, сообщало некую чувственность.

Итак, он увидел поднявшуюся на цыпочки миниатюрную свою секретаршу, её сброшенные на пол туфли, напрягшиеся икры и даже крепкую маленькую попку, обтянутую белыми трусиками - короткая юбка от неимоверного усилия дотянуться до цветочного горшка задралась высоко вверх, - и поднятую, голую до плеча руку с пластмассовой красной лейкой. Мира, заметив вошедшего директора, испуганно ахнула, переступила ногами, попав одной ступней на край стула, стул под ней покачнулся - и Юрий Анатольевич подхватил её, уже падающую. Цепкие руки обхватили его шею, вода из лейки хлынула за шиворот но не охладила, вовсе нет: ах как неосторожно, как неосторожно! Дверь не то что не заперта была - даже не прикрыта, когда директор поспешно усаживал свою сотрудницу на высокий подоконник, стягивал белые трусики, расстегивал молнию на брюках. Но бог любви Амур милостив оказался к ним, успели. Все успели до появления коллег - и отдышаться, и в порядок себя привести.

Вот как оно случилось и повторялось много-много раз в другое время суток, в других местах и обстоятельствах...

Юрий Анатольевич отправился к своему заместителю, невыносимо было проходить мимо опустевшего стола в приемной... Договорились об отпуске директор побудет на даче, давно собирался сесть за свою книгу, все сроки вышли... Петр Сергеевич передал постоянно действующее приглашение от жены: в любую минуту, как грустно станет, когда захочешь просто так, всегда рады. Смотрел сочувственно:

- Зоя о тебе беспокоится, ты знаешь, как она к Тамаре...

- Спасибо ей. И тебе. Вы - друзья...

...Юрий Анатольевич не раз уже опросил дворовых старух, облазил окрестные чердаки и подвалы, надеясь отыскать Мариетту. На его "кис-кис" то и дело выглядывала из какого-нибудь лаза встревоженная кошачья морда, но все не та. Зашел однажды в диспетчерскую, расположенную в соседнем доме, а там на полу блюдечко с чем-то засохшим, селедочная голова на обрывке газеты. Оказалось, здесь кот живет - уличный, просто приблудился.

- Хотите - возьмите, - предложила пожилая тетка-диспетчерша, - В семье, известно, и коту лучше.

Юрий Анатольевич только рукой махнул: какая у него теперь семья! Тетка напомнила: рядом с диспетчерской есть подвал, там раньше столярная мастерская располагалась, а теперь вроде он необитаемый. Загляните на всякий случай.

...Вниз уходила длинная, теряющаяся во тьме лестница, попасть на неё мешала основательная металлическая решетка. Замка, впрочем, не было, в петли продета толстая проволока и замотана. Юрий Анатольевич без особого труда проволоку размотал, отворил решетку и начал осторожно спускаться по выщербленным ступенькам - всего на пять или шесть спустился, когда сверху кто-то произнес нараспев:

- Здра-авствуйте, господин! А я-то вас жду, а я-то вас ищу, да никак все не достану. Важная вы птица, господин, - все на машине с водилой. И не подойдешь...

Испуганно обернувшись, увидел Юрий Анатольевич в дверном проеме силуэт: мужчина небольшого роста, лицо против света неразличимо.

- А зачем ко мне подходить? Вы кто? - спросил он, хотя и сам догадался: подсказало ухнувшее вниз сердце.

- А никто в пальто, - натужно весело отозвался незнакомец, - Вы ж меня помните прекрасно, чего спрашивать?

- Ну и чего вам от меня надо?

- Денег, уважаемый, денег. Продешевил я малость. Работа чисто сделана, сами знаете... Супруга ваша без пересадки на тот свет попала, ей там лучше, небось, чем здесь. И вам хорошо... Одному мне не везет.

Глумится, подонок. И я у него в руках - мелькнуло в смятенных мыслях неловко, вполоборота стоявшего на ступеньках Юрия Анатольевича. Никто не поверит, что это просто был пьяный разговор со случайным собеседником, в грязной вокзальной закусочной. Заказное убийство припишут - и ничего не докажешь...

Но и эти безумные, обрывочные мысли отлетели, когда заметил он в руке незнакомца нож - а может, и показалось, будто лезвие блеснуло, поручится он бы не мог. Но дай он себе секунду на размышление - по-другому бы все вышло, и, может быть, он, а не подонок этот скатился бы по ступенькам в темную пропасть, и решетка бы лязгнула не под его рукой, а тот бы её закрыл... Секунды этой, слава Богу, не нашлось, не стал он дожидаться удара, бросился на противника первым, из самой невыгодной позиции - снизу. В два невероятных прыжка одолел разделявшее их пространство, вскрикнул дико, как кричат каратисты перед схваткой, - откуда что взялось, он и в юные-то годы никогда не дрался, не то чтобы восточными единоборствами заниматься. А тут, очутившись перед стоявшим наверху, продолжая движение, навалился всем своим весом, сшиб с ног, толкнул одной вытянутой вперед ладонью в грудь, а второй попал в невидимое лицо. Тот то ли растерялся, то ли в прямом смысле руки оказались коротки - но рухнул навзничь, стукнувшись затылком о бетонный пол - звук был такой, будто арбуз раскололся. Подстегнутый этим страшным звуком, Юрий Анатольевич рванулся вверх, перескочил через упавшего споткнулся об него, но удержался на ногах, и очутился на лестничной клетке возле распахнутой решетки.

То, что он сделал потом, сам себе объяснить бы не смог, как, впрочем, и этот свой внезапно вырвавшийся из глотки вопль, и гигантский прыжок вверх по лестнице. Будто кто-то другой совершал за него эти не свойственные ему действия. Но и дальше тоже... Нагнувшись, Юрий Анатольевич без особого, как ему показалось, труда приподнял упавшего и резким движением сбросил вниз в подвал. Постоял, не разгибаясь, прислушиваясь, как медленно, но непрерывно пересчитывает ступени падающее тело - звук потерялся где-то в глубине, должно быть, у самого подножья лестницы. Наконец, выпрямился, подобрал с полу брошенную раньше проволоку, водрузил на место решетку и, стараясь не заглядывать в клубившуюся за ней тьму, аккуратно продел концы проволоки в петли отсутствующего замка и тщательно закрутил, замотал, привел все в прежний вид. А вслед за тем вышел в пустынный двор, пересек его и через несколько минут был уже дома...

- Ну, как там безутешный вдовец? - осведомился следователь Пальников у красивой секретарши Лизы. Как-то так получилось, что они продолжали встречаться, то ли по ходу следствия, то ли просто так, по взаимной склонности, хотя, случалось, сильно друг друга рздражали. Лизина прямолинейность была из ряда вон, и Паша нередко задавал себе вопрос, смог бы он влюбиться в женщину, которая вечно норовит всю правду выложить. О тебе. О себе. О каждом.

Всякий раз, выслушав беспощадно правдивую фразу вроде того, что, вот, мол, какая она, Лиза, дура, упустила Гришку, сидела бы сейчас в Аргентине, в Рио-де-Жанейро (в Буэнос-Айресе, мысленно поправил Паша), а не в этой пыльной и грязной дыре - российской столице, Павел говорил себе: конечно, дура, ещё и хамка, беспросветно темная, к тому же. Сейчас допьем кофе, мороженое доедим (другого угощения Лиза не признавала) - и по домам, и довольно с него. Но стоило дуре и хамке через пару дней позвонить - и он летел на рандеву, будто бабочка в огонь, и вопрос о том, может или не может он влюбиться в столь чуждое ему существо, снова повисал в воздухе. Да, красота - это страшная сила, как говаривала великая Фаина Раневская в старом-престаром фильме "Весна"... А Лиза в самом деле хороша была несказанно, напоминая всем обликом - те же безупречные черты и линии, нежные, будто восковые краски - юных японок, украшающих собою настенные календари. Только те кокетливы, манящи и загадочны, российская же их подружка этих достоинств начисто лишена. Взгляд ясных, великолепно от природы оттушеванных глаз не затуманится, не позовет безмолвно "иди ко мне", а ведь это умеют девушки куда менее красивые. И в улыбке никакой тайны - холодна и часто насмешлива, а уж откроет красавица рот, если, не дай Бог, разгневать, - святых выноси...

Недаром же у Павла соперников нет - если не считать тех, что на его спутницу на улице оборачиваются. Но и его - единственного на данный момент вздыхателя (ему, впрочем, все ещё приходилось считать их отношения чисто деловыми) не слишком ценит эта Лиза, которой Бог будто в насмешку подарил внешность кинозвезды, а ум и характер малообразованной, не слишком интеллигентной подмосковной девчонки.

Были и ещё несообразности, занимавшие Павла. Вот, к примеру, как это у простенькой курносой медсестры из местной больницы и угодившего в эту больницу с травмой строителя-лимитчика, сбежавшего в ридны Карпаты при известии, что ему предстоит стать отцом, уродилась эдакая красавица? Западенцы, впрочем, красивый народ...

Одним словом, мысли молодого следователя безостановочно толклись на этом пятачке, чего бы, безусловно, не происходило, будь Лиза обычной, даже просто хорошенькой секретаршей. Но обычными, вполне даже вульгарными были только её манеры. Это Павел видел отчетливо, но устоять не сумел, хотя и сам себе не признался пока, что влюблен по уши.

...Сейчас они сидели на берегу озера - того самого, между прочим, в котором несколько недель назад утонула молодая женщина, едва не разбившая семью Станишевских. Странная это история, и Павел несказанно удивился, когда после очередной размолвки, вызванной неуместной Лизиной прямолинейностью, услышал в телефонной трубке знакомый голос, звучавший как обычно, лениво и небрежно:

- Чего в Москве-то маяться в такую жару? Приезжай давай, я тебя на станции встречу, только не перепутай электричку, а то укатишь в Гжель.

По правде сказать, Павел согласился бы и в том случае, если бы над Москвой разразилась снежная буря. А тут и впрямь Москва стала местом, неудобным для жизни: субботним вечером объявили завтрашние тридцать два тридцать четыре без осадков, и он поспешил с утра пораньше за город, на электричку ровно в семь тридцать с Казанского вокзала. Черт возьми, не каждого молодого человека встречает на подмосковной станции такая красотка!

- Так это здесь произошло? - спросил Павел, не получив ответа на вопрос о безутешном вдовце. Лиза как раз, завернувшись в махровую простыню, стягивала с себя мокрый купальник, и эта процедура отвлекла обоих от предмета разговора. Но когда, наконец, махровая простыня упала на траву и обнаружилось, что Лиза не только мокрый купальник сняла, но и в сухой успела облачиться, слегка разочарованный молодой человек задал новый вопрос, так или иначе развивая тему:

- Машина ваша где стояла? Покажи.

- На том берегу, как раз напротив, - безучастно ответила Лиза, грызя травинку, - Туда подъезжать удобнее. А вдовец наш ничего, оклемался, вышел всего на один день и в отпуск отбыл, в Малаховку укатил, сказал - книгу напишет за лето.

- Куда-а? Почему в Малаховку?

- Там дача у него. Между прочим, эту дачу я ему сосватала.

- Тоже мне - сватья... Откуда взялась дача?

- А что такого? Матери моей подруга умерла, а сын её давно уже в Прибалтике живет, женился там. Так что дом пустой стоял - вернее, полдома, а на другой половине родственники какие-то.

- Рассказывай, рассказывай, - подбодрил Паша, слыша по голосу, как угасает интерес рассказчицы к предмету разговора, - Как ты их познакомила?

Померещилось что-то ему. Малаховка и Удельная рядом, две соседние станции, озеро одним концом в Малаховку упирается, а другим - в Удельную. Может, это и есть связующее звено между двумя смертями. Или даже между двумя убийствами. Твердит же старик Коньков, что непременно существует такое звено, только поискать... И потому следователь с любопытством стал слушать дальше, и на подробностях начал настаивать. Выходило так. Однажды Юрий Анатольевич Станишевский, директор, в присутствии своего заместителя и секретаря-референта этого заместителя, а именно Лизы высказался в пользу приобретения дачи поближе к Москве. Сослался на желание супруги. Всегда, мол, дачу снимали, а теперь ей загорелось свою завести. Якобы воля жены для него - директора - закон, любит этот дамский угодник пыль в глаза пустить... И как раз наследники мамашиной покойной подруги объявились сколько лет о них ни слуху, ни духу, а тут в. Прибалтике заварушка, русских без работы оставили, вот они и вспомнили про выморочное именьице, продать решили, чтобы перекантоваться в ожидании лучших времен.

Лиза, услышав новость от матери, пересказала её директору, тот супруге, и она, Лиза, с их разрешения передала приезжим наследникам, опять же через мамашу, домашний телефон Станишевских. Вот и вся её роль, а то "сватья, сватья"..."

Кстати, ей даже неизвестно, за сколько купили-продали. Но наверняка недорого. Мать говорила - родственники, занимавшие вторую половину дома, начали возникать, согласия на продажу не давали, дошло дело до суда, но занималась всем этим мадам...

- Лизок, - задал Паша вроде бы не относящийся к пространному повествованию вопрос, - А все же как вы тогда на берегу располагались? Кто возле вас сидел, не припомнишь?

- Припомню, чего ж? - согласилась Лиза, - Хотя народу много было, кто где... Пацанва сидела кучей, человек десять, ребята и девчонки. Матерились жутко, аж в воздухе висело, Борис к ним ещё подходил урезонивать. Дальше семейство с детишками - эти вообще слиняли, пересели на другую сторону, но неподалеку. Потом тетка с ребенком, дальше ещё две тетки, ещё компания, вроде нас, двое-надвое, машина у них красный жигуль, раньше нас приехали раньше и уехали, ещё до дождя.

- До дождя - скатертью дорога. А эти две тетки - как они выглядели?

- Старые, толстые. Да я их знаю - одна продавщица из овощного, другая - кассирша на станции. Чего ещё желаете узнать, господин следователь?

- А та, с ребенком? Старая, молодая?

- Эту я не разглядела, она спиной сидела, но и с тылу видно, что коровища.

- А ребенок - мальчик, девочка? Возраст какой примерно?

- Лет десяти мальчишка, чернявенький, глазастый. Все зыркал на нашу машину, как будто "мерседеса" не видал. - Лиза задумалась, припоминая, и добавила: - Лицо кавказской национальности. Или цыганенок. А тетка, между прочим, белесая. И не мать ему, это точно. Старовата. Чую, чую, где собака зарыта: киднэппинг, похищение ребенка. Глубоко роете, господин следователь!

- Да ладно тебе, - вяло отбился раздосадованный Паша. В самом деле, человеку со стороны его вопросы кажутся дурацкими, чтобы большего не сказать. - Жарко стало, пошли ещё искупаемся?

- А не страшно? У нас тут тонут, бывает...

Лизин неуместный юмор определенно начал ему надоедать. Паша поднялся с особым шиком, не коснувшись руками травы, и направился к воде один, не оглядываясь: мол, хочешь - иди со мной, а не хочешь - как хочешь. Лиза предпочла остаться и он отправился в воду один, переплыл размашистыми саженками озеро и вылез на другой берег, более крутой - пришлось карабкаться вверх по осыпающемуся под ногами песку.

Так вот где все это случилось. "Мерседес" стоял вероятно под теми деревьями. А где находились все эти люди? Подростки, напугавшие родителей с малыми детишками? Эти вполне могли охотиться за цепочкой. Боролись за побрякушку, невзначай утопили её нетрезвую хозяйку - долго ли? И сбежали, испугавшись содеянного. Стоит проверить. Далее - продавщица с железнодорожной кассиршей - пожалуй, отпадают. Белобрысая толстуха с чернявым, нездешнего вида мальчуганом - ну, вряд ли. Еще одна компания на машине - эти уехали ещё до того, как произошло несчастье... Невелик выбор, но ведь были и ещё какие-то люди, которых Лиза забыла или попросту не видала...

Между тем, Лиза на той стороне тоже пошла купаться. Павел помахал ей призывно: плыви, мол, сюда. Но она то ли не заметила, то ли обиделась, а может, просто остерегалась заплывать далеко в этом несчастливом месте поплескалась возле самого берега и вернулась к оставленным вещам.

Даже отсюда, издалека видно было, какая она вся ладная: тоненькая, длинноногая, держится прямо-прямо, как танцовщица. Сутуловатый, не больно складный Павел - правда, теннис и плавание помогли ему довести себя до приемлемых кондиций, - с первого взгляда оценил эту её стать: гордую посадку головы, легкую походку. Будто не грешную землю, а облака попирают небольшие, с высоким сводом ступни, и ноготки на пальцах такие круглые, умильные, чистые, ни один не искривлен, не изуродован. Положительно все в ней прекрасно - от выгнутых ресниц до этих самых ноготков, но характер! Господи, сущая мегера и язык как помело. Не злая, впрочем, - злых Павел не переносил... Чего он, собственно, хочет - розу без шипов? ... Ах, да черт с ними, с покойницами этими, пусть старик Станишевский сам разбирается. День нерабочий, и такая девушка пригласила, а он, как последний идиот, терзает её неуместным своим любопытством. И как ещё она его терпит, Пашку-дурачка? На другой берег зачем-то рванул, оставил её одну - вот перехватит её какой-нибудь резвый прохожий. Накликал, гляди-ка: один уже рядом с ней торчит, хвост распустил как павлин...

Обратно Павел доплыл вдвое быстрее, не ленивыми саженками, а спорым, экономичным кролем, словно в бассейне, и, выбираясь на берег, успел услышать, как Лиза произносит отчетливо, адресуясь к плечистому блондину в роскошных белых шортах и нестерпимо яркой гавайской рубахе:

- Отвали, кому говорят! Я на пляже не знакомлюсь, понял? Если не понял, объясняю подробно: пошел на...

Вовсе уж непотребные слова, слетевшие с нежных уст, Павла не удивили. Крепко отбрила павлина. Моментально отчалил, услышав эту музыку сфер. Впрочем, может, ему просто не нравится, когда девушки матерятся...

- Он что, приставал? Больно уж ты его сурово...

- Пошли обедать, - не отвечая на вопрос, все ещё сварливым голосом сказала Лиза, с силой встряхивая полотенце, песок и сосновые иголки угодили Павлу прямо в физиономию, - Мать с утра борща наварила, а я голодная как пес.

Возвращаясь в Москву в битком набитой электричке - воскресный вечер, ничего не поделаешь, - Павел курил в тамбуре и страдал от обжигающих воспоминаний о том, как целовался и даже обнимался с Лизой, лежа на клетчатом байковом одеяле в душном, насквозь прокаленном солнцем саду, где, кажется, и трава, и цветы и даже деревья устали и поникли от жары. Черт, разбитная вроде девочка, и замуж сходила, как прояснилось, дважды, а ведет себя будто девственница. Мадемуазель "все можно, а это нельзя". Много чего позволяет - но чуть он осмелеет, его шкодливые пальцы тут же перехватит её рука, и взгляд, слегка поплывший, становится ясным и трезвым. Добро бы ещё вела с ним любовную игру, манила и отталкивала - по опыту знал Павел этот старый, как мир, прием, к которому прибегают женщины, чтобы привязать мужика покрепче. Но тут все проще - не хочу и не желаю...

- Лизок, а зачем это все? - сказал он, наконец, взяв себя в руки и поднимаясь с проклятого одеяла. - Интервал выдерживаешь? Мы же взрослые, умные, нам детсадик этот ни к чему...

Лиза легко поднялась вслед за ним, отклонив предложенную помощь, и как-то ловко обойдя его, направилась к веранде. В наступающих сумерках видно было, как там, за освещенными стеклами Лизина мать накрывает на стол. Расставляет чашки, чайник принесла из кухни. Как ни в чем не бывало, пили чай с пирогами. По дороге на станцию - Лиза пошла проводить его до ближайшего перекрестка - Павел неожиданно для самого себя попросил у неё прощения. В самом деле - его любезно пригласили в гости: на борщ, на чаек, в дачную прохладу из душной Москвы, а он вообразил, будто заодно и в койку... Ему стало стыдно, он так и признался.

- Ну и правильно, - засмеялась Лиза, - Правильно, что стыдно, - Она по-кошачьи потерлась щекой о его руку, легшую на её плечо, и эта мимолетная ласка взволновала его больше, чем все остальное, - Еще приедешь?

- Если пригласишь...

Вот об этом и вспоминал Павел, стоя, стиснутый со всех сторон в тамбуре. Теснота думать не мешала. Мысли его перекинулись на берег озера туда, где всего три недели назад расположилась среди других разомлевших от жары людей небольшая компания... Он нарисовал в своем воображении как бы выхваченную из неразличимой толпы группу. Вот эта блондинка с мальчиком. Как раз мальчик смазывает всю картину: откуда бы ему взяться? Может, у покойной Тамары Станишевской племянник какой-нибудь гостил? Надо бы спросить у её мужа. Впрочем, мало ли мальчишек на свете? Оставим его в уме, пойдем дальше...

То, что Лиза её не узнала, это нормально. Одно дело - кавалерственная дама на людях: на юбилейном вечере, на приеме каком-нибудь или на презентации. К такому событию она готовится загодя, ей выглядеть необходимо. Тем более, рядом с импозантным, женолюбивым супругом. Парикмахерская, массаж, макияж, туалет заморский - и не из дешевого магазина, а хорошей фирмы. Косметика тоже дорогая, и парфюм. Дама живала за границей, обучилась и никакой подделки и самодеятельности в отношении своего вида не допустит.

А на дачу, как известно, свозят старую мебель, черно-белые телевизоры, некомплектные сервизы - и сами хозяева позволяют себе расслабиться. Для дачи подойдет ситцевый сарафан, старая кофта, удобные разношенные туфли. Собираясь на озеро в жаркий день, кто ж станет заботиться о прическе, тем более о макияже? Стало быть, если Тамара Геннадьевна в тот день тоже была на озере - от её малаховской дачи минут двадцать ходу, столько же, сколько от лизиного дома в Удельной, - то вид у неё был самый натуральный, непритязательный: "вот мельница, она уж развалилась." Немудрено, что Лиза её не узнала. Ее и прочим взорам всегда предлагался экспортный вариант: высокие каблуки, подтянутый живот, стан закован в броню: грация или как там это...

Павел же своими глазами видел: отросшие, с темными корнями волосы давно пора подсветлить, линялые джинсы, старая куртка с карманами на молнии - удобно рассовывать ключи, деньги, там же и пенсионное удостоверение нашлось. Кроссовки старые, рюкзачок - типично дачный вид, Лиза могла бы её и в электричке не узнать.

А Тамара Геннадьевна Лизу, конечно, узнала - иначе и быть не могло, потому что молодая женщина в компании молодых людей не напялит на себя разное старье и не забудет навести красоту. Впрочем, Лизу вообще невозможно судить по общим меркам, её никогда ни с кем не спутаешь.

Стало быть, Станишевская - если допустить, что это была она, непременно должна была узнать, и не только Лизу, но и её рыжую спутницу, тоже в своем роде заметную, несмотря на малый рост, особу.

Потому супруга директора и села на траву, повернувшись спиной к честной компании: не хотела обращать на себя внимания, а послушать, между тем, не мешало, о чем судачат знакомые молодые бабенки, подчиненные мужа, одна из которых, как ей было, возможно, известно, возымела на него виды.

Не исключено, правда, что она пока не в курсе. Пучок рыжих волос на расческе, забытая кем-то губная помада - никакое не доказательство, что именно Мира Дорфман побывала тайком в её доме. Может, мадам за двадцать с лишним лет совместного существования попривыкла к увлечениям муженька - он, кстати, моложе её лет на десять, - и согласилась смотреть сквозь пальцы, как он гарцует напоследок в свои "за пятьдесят". Кто их там разберет, эти пожилые супружеские пары, у них проблем не меньше, чем у молодых, только проблемы эти - другие... Взять хоть отца - после смерти жены одиночество до конца и его дней, справедливо ли это?

Тут электричка подоспела к Казанскому вокзалу, вкатилась под грязные своды. Вагон опустел, Павел зазевался и вышел одним из последних. Метро не привлекало - толпа сошедших с поезда устремилась под землю, а ему вдруг захотелось дойти до своих Чистых прудов пешком, благо путь недалек, да и жара, наконец, спала, а главное - на ходу думается лучше.

...Итак, четверо участников пикника бросили якорь на общем пляже, метрах в пятидесяти от берега, и некая особа с мальчиком - назовем её условно гражданкой Икс - расположилась на травке неподалеку. Случаен ли такой расклад? Скорее всего, совершенно случаен. Скорее всего даже, гражданка Икс и её малолетний спутник уже были здесь, когда подкатил "мерседес". И обеих его пассажирок сразу же опознала, а они её - нет. Во-первых, и не смотрели в её сторону, кому она интересна? Тетка как тетка. Во-вторых, и посмотрели бы - не узнали, поскольку практически она неузнаваема.

Гражданка Икс могла бы отойти, пересесть подальше от машины. Бензин, сами понимаете, громкая музыка, шумная нетрезвая компания: они ещё дома у Лизы поддали. Однако она остается: о передвижениях других Лиза ему доложила, про эту же ничего не сказала. Значит, она осталась на прежнем месте, только села на всякий случай к подъехавшим спиной. Замыслила ли она что-нибудь именно в тот момент? Вряд ли - скорее хотела подслушать разговоры, а ещё - рассмотреть соперницу. Может, сердце саднило, и понимала она, что лучше бы зажмуриться, отвернуться, уйти подальше - а сил не хватило. И без того разлучница все время на уме - а тут на тебе, собственной персоной, рыжая, наглая...

Гражданка Икс могла даже усмотреть в этой нечаянной встрече перст судьбы.

Компания, как известно, разделилась. Лиза с Гришей забрались в машину, вторая пара осталась на берегу отношения прояснять. Разговаривали, конечно, громко: а кого стесняться? И непременно упоминали, притом в непочтительном тоне дорогое для гражданки Икс имя. Как мог именовать любовника жены разгоряченный Борис? Да уж конечно не по имени-отчеству с добавлением ученого звания. Что-нибудь вроде старого козла, мышиного жеребчика, а то и просто - "твой мудак". Мира же вряд ли стала бы тратить энергию на защиту отсутствовавшего возлюбленного, тем более, что сама зла была на него по случаю его отъезда в экзотическую страну без нее. Она, должно быть, - не в первый, естественно, раз - излагала и отстаивала свое жизненное кредо. Ты, дескать, такой-то и такой-то, не можешь женщину обеспечить, я и работать должна, и тебя, бездельника, кормить и ублажать, а самой надеть нечего, и все знакомые по заграницам, а я в Малаховку на чужой машине. А с директором у меня будет то-то и то-то, он обещал...

Павел дал волю фантазии, а заодно представил, каково было выслушивать все это гражданке Икс.

Ну а потом, как известно, начавшийся дождь разогнал сидевшую на пляже публику, купальщики поспешили вон из воды, а разгоряченная спором Мира, наоборот, прыгнула с невысокого обрыва в воду. Лиза утверждает, будто Борис пошел было за ней, крича, чтобы воротилась немедленно, но она не послушалась, и он побежал к ним, спасаясь от хлынувшего уже по-настоящему ливня. А гражданка Икс впала в состояние аффекта - взбесишься тут, услышав эдакий кощунственный спор, эдакое поношение - и устремилась к озеру, где и утопила ненавистную рыжую...

Изложив мысленно вчерне эту версию, следователь Пальников поспешил заполнить пустоты и привести в порядок всякие несоответствия. Утопить молодую, сильную женщину, да ещё в людном месте, да ещё так, чтобы никто не заметил, - возможно ли?

Допустим, паника, вызванная внезапным ливнем, помогла убийце. Возможно даже, она сумела трезво оценить обстановку - все бегут, спасайся кто может, каждый за себя, никому ни до кого дела нет. В таком случае выходит, что никакого состояния аффекта и не было, умышленное убийство, исполненное с точным расчетом. Но доказать это невозможно, да и неважно это. Важнее другое - чтобы утопить плывущего человека, надо поднырнуть под него, ухватить за лодыжки, резко дернуть. Мира пьяна, к тому же у Станишевской большое преимущество в весе и объеме, это сказалось бы непременно. Закон Архимеда - "Тело, погруженное в жидкость..." и так далее. Но умела ли гражданка Икс плавать, а, главное - умела ли она нырять? Это следует прояснить.

Теперь о мальчике, которого мы до поры до времени держали в уме. Так и напрашивается: да был ли мальчик-то? Лиза определенно утверждает, что был. В материалах дознания ни его, ни женщины, похожей по описанию на гражданку Икс, нет. Она, естественно, поспешила скрыться с места происшествия или, допустим, с места преступления, а ребенка, возможно, отослала домой раньше: беги, мол, а то промокнешь весь. Свидетель ей ни к чему - если только она способна была в тот момент размышлять.

Но потом-то не могла же она, как ни в чем не бывало, отправиться домой. Было или не было состояние аффекта, но убила же она. И неминуемо должна была последовать реакция. Мальчик непременно что-то заметил бы на обратном пути. Не маленький уже - лет десяти, так определила Лиза... В этом возрасте дети наблюдательны: как бы этого возможного свидетеля отыскать?

Эх, Паша, куда тебя несет? - вернулся на землю сыщик, - Все ведь сплошь фантазии, утонула подвыпившая бабенка, и не было на берегу в тот миг никакой разгневанной соперницы. А если и была - ты ведь её совсем не знал, эту образцовую дачницу, директорскую жену. Может, она и не способна на такое черное дело: ну хоть в силу отсутствия темперамента, возраста, а может, просто и не знала об отношениях своего мужа с рыжей этой, взбалмошной секретаршей. Ты уж, Паша, готов обвинить в хладнокровном злодеянии приличную даму, ни в чем предосудительном ранее не замеченную, на том только основании, что муж её хаживал по бабам. И потому что теоретически она могла оказаться в тот день на берегу озера.

И ещё один немаловажный вопрос, который следует обязательно обсудить с Коньковым: не привлечь ли к расследованию Лизу? Не так, как сейчас, - в качестве источника разных полезных сведений о действующих лицах драмы, благо она близко знала двоих из них и к тому же была непосредственно на месте происшествия в тот самый день и час. Но, может, следует попросить её о более существенной помощи - она согласится, если рассказать ей начистоту о своих подозрениях. Хотя может и подальше послать, если его, Павла, доводы покажутся ей недостаточно убедительными. По правде говоря, он и сам-то ни в чем не уверен... А ей осточертели эти трупы и его постоянные, как бы невзначай, возвращения к ним. Живая, теплая, милая девушка - и все же, хоть и не безоговорочно, нравится ему, и сама к нему расположена, - а тут он сам все испортит, если опять начнет все сначала с этими своими логическими построениями вокруг мертвых тел.

Наконец, вопрос четвертый и последний: зачем тебе-то это нужно? Ну вылезешь из кожи вон и докажешь в конце концов, что покойная Тамара Геннадьевна Станишевская незадолго до собственной насильственной смерти прикончила любовницу своего мужа, исхитрившись при этом выдать убийство за обыкновенный несчастный случай. Поможет ли это следствию установить, кто убил самое Тамару Геннадиевну? Могло бы помочь, если бы возникли хоть малейшие подозрения, появились хоть какие-то мотивы у кого-нибудь!

Логично было, конечно, заподозрить самоубийство - вот бы и стало все на свои места. Покончила с Дорфман и не вынесла вины. Тут бы и дело закрыто, и он, Павел, на коне. Но зарезаться в лифте, спрятав после этого нож, она определенно не могла, - ну ни в какие ворота эта версия не проходит, так что уймись, Паша, поутихни насчет гражданки Икс и не распаляйся. Займись-ка личной жизнью - вчера отец как бы в шутку сказал, помогая собирать с полу осколки очередной тарелки:

- Когда всю посуду доколотишь, женись. К свадьбе сотрудники обязательно сервиз подарят, традиция такая.

Подходя к дому, Павел подумал: хорошо бы старика Конькова у нас застать. Задам все эти вопросы ему, пусть голову поломает.

- Когда я стану старой-престарой и мудрой-премудрой, то и тогда не пойму, на кой хрен тебе понадобилось ворошить это дело. Ну утонула Мира сама утонула, без посторонней помощи. Да хоть бы и по-другому - её не вернешь. Мне её жалко, честное слово, даже не хватает её. Девка она так себе была, врать не стану, мы и собачились иногда, зато посмеяться любила, поболтать. Теперь посадили на её место мымру очкастую, та только об одном: дочка у неё умница, дочка у неё красавица. Достала меня с этой дочкой.

- Большая дочка?

- Тебе-то что? Лет пять. Я её заочно возненавидела.

- Лизок, можешь отнестись серьезно к тому, что я сейчас скажу? Ну постарайся, пожалуйста. У меня есть предположения, что Миру Дорфман убили утопили нарочно, и это убийство связано как-то с убийством Станишевской.

- Говорю тебе - никто её не утопил, я ж там была... - начала было Лиза обычным своим базарным тоном, но тут же осеклась, замерла с открытым ртом, в глазах зажглось безудержное любопытство:

- Есть такой вариант? Иди ты!

Вот на это Павел (вместе с Коньковым) и рассчитывал. Заинтриговать, привлечь на свою сторону, предложить принять непосредственное участие в расследовании.

- Без нее, без Лизы этой подлизы ничего у тебя не получится, - сказал накануне Коньков. Паша застал-таки его за шахматами у себя дома. С трудом дождался окончания партии - знал по опыту, что во время игры партнеров лучше не трогать. Изложил свои соображения, стараясь говорить внятно и руками не размахивать. Иронический взгляд отца помогал сохранять равновесие, держаться земли, не уноситься в мир фантазий, большей частью беспочвенных.

Кстати, что не часто случалось, даже отец заинтересовался странной этой ситуацией в стиле Агаты Кристи. Интеллигентная, респектабельная, во всех отношениях приятная дама, переводчица с английского, топит в озере случайно оказавшуюся рядом любовницу своего мужа - делает это практически у всех на глазах, однако начавшийся будто по заказу ливень отвлекает внимание присутствующих и это позволяет преступнице выйти сухой из воды...

- Какое там сухой! - воскликнул в этом месте Коньков, в увлечении не заметив даже нечаянного каламбура, - Если ныряешь, волосы намокнут обязательно. Когда найдешь мальчишку, не забудь спросить, вытирала она волосы полотенцем или нет.

- Да был ли мальчик-то? - не удержался Паша, повторил-таки дежурную остроту. Но Коньков уже поверил в идею, завелся, понесся дальше вскачь, не разбирая дороги, по оврагам и буеракам.

- А умела она нырять-то? Это ведь пацаны больше, девчонки редко. У старых знакомых её надо бы поспрошать, муж может и не знать. Или не скажет.

- Ну, допустим, умела, - вмешался дотоле молчавший Всеволод Павлович, - Это установить не так уж трудно, хотя... Не знаю... Только куда Павел с этим пойдет?

- Не сыпь мне соль на рану, папа, - засмеялся Павел, - Меня уже Лиза мордой об стол по тому же поводу.

- Вот, кстати, и Лиза-подлиза твоя, - вскинулся Коньков, - Ты её раскачай получше, пусть все выложит начистоту, она много знает. Без неё ты и насчет секретарши директорской не узнал бы. С неё все началось, сплетницы - народ самый полезный.

- Раскачай... Ну и выражения у тебя, дядя Митя, - обидевшись за Лизу, возразил Павел, - И никакая она не сплетница - какая бы женщина не её месте промолчала, когда я в институт явился с эдакой новостью? Слышала бы она нас! Она вообще, боюсь, скоро меня подальше пошлет с моими расспросами.

- И права будет, - снова вмешался Всеволод Павлович, - Ну какой девушке понравится, что её используют в качестве источника информации. Ты бы, между прочим, привел её к нам, познакомил бы.

- А "использовать девушку" говорить можно? - позлорадствовал Коньков, - Веди её сюда, Паша, веди, - папаше твоему пельмени готовые надоели, женить тебя хочет.

Всеволод Павлович слегка передернулся, но смолчал. В конце концов триумвират - нечто вроде семейного совета получилось - постановил: Павел все расскажет Лизе, все как есть объяснит. Откуда пошли его подозрения и куда могут привести, пусть даже даст ей понять, что без её помощи и участия следствие зайдет в безнадежный тупик. Заодно пригласит, познакомит с домашними: дядя Митя, считай, тоже домашний. Подобные визиты, как ничто другое, располагают к доверию и взаимопониманию.

- В интересах дела и вообще, - туманно выразился отставной суперсыщик. Павел понял, что ему, может, даже больше, чем отцу, не терпится взглянуть на его подружку. Почуял, что ли, что роман посерьезнее прежних.

С утра в воскресенье Павел отправился знакомой дорогой в Малаховку, но по пути к Лизе следовало и ещё кое-куда заглянуть.

В местном отделении милиции дежурный узнал Павла, козырнул шутливо:

- Сыщикам из МУРа наш привет! Кто ещё утоп?

Славный у него юмор, у этого лопоухого.

- Можете мне ещё раз протокол дать? По той утопленнице?

- А чего ж? Мигом!

Убедившись на всякий случай, что в протоколе ничего не сказано о сидевшей по соседству с известной компанией группе подростков, Паша, немного играя в заезжего крупного специалиста, спросил:

- На озере дежурил кто-нибудь в то воскресенье?

- А как же! Я по одному берегу шастал, а Петька Самсонов по другому. В штатском. Купались. Век бы так дежурить.

- Пьяных много было?

- Как всегда - через одного. Но так, чтобы лыка не вязал, - мало. Не успели ещё - дождь пошел. По домам допивать побежали... И как эта баба утонуть умудрилась - ума не приложу. Такая, значит, её судьба. Мы за ихней компанией не приглядывали - спокойные вроде все, на иномарке.

- А малолетки там по соседству устроились - не обратил внимания?

- А чего малолетки? У них свой кайф - пиво, да и то немного, за пиво тоже платить надо... А что, думаешь, травка?

- Ничего я не думаю. Просто есть мнение, будто женщину эту утопили. В протоколе насчет синяков на лодыжках записано.

- А, ну да! Патолог наш сказал, что они ещё при жизни могли появиться. Думаешь, её за ноги на дно потянули? А кто? Это ж пловец должен быть, подводник...

- Так ты никого из этих ребятишек не знаешь? Вдруг из них кто-то. Баловались - и на тебе. А потом со страху разбежались.

Лопоухий смотрел недоверчиво:

- Не, не похоже. Бывает, конечно, шпана, только эти - школьники. Там как раз Петьки Самсонова племянник был. Ну пошумели, поматерились - это святое. Девчонки с ними сидели...

- У пострадавшей на ноге цепочка золотая была. А вытащили её уже без цепочки. Может девчонке какой-нибудь цепочка эта глянулась, а парнишка добывать пошел?

Лопоухий покрутил головой:

- Не тот случай, начальник. Не те ребята, ещё раз говорю. Спросить спрошу, конечно. У того же Самсонова Кольки.

- Так он и сказал! - удивился московский гость, - Он что, дурачок? Тут с подходом надо.

- Мне скажет, - заверил дежурный, - Подход найдем, не первый год замужем. - И заржал, обрадовался собственной шутке.

В дверь заглянула молодая цыганка и тут же скрылась. Дежурный нахмурился, заторопился:

- Сделаем. Еще что?

Павел при виде цыганки вспомнил, что Лиза упоминала ещё чернявого мальчишку. Спросил и о нем.

- Ну помню, помню - совсем маленький пацан, лет десять. Не из цыган из беженцев. Пришел с дачницей, её я не знаю.

Наблюдательный, даром что лопоухий. А вот цыганка не к добру. Цыганки в округе наркотиками торгуют, самой дрянью, дешевкой. Гашиш, анаша домодельная. Притоны невооруженным глазом видны: подъезжают подряд "жигули" да "москвичи" к какому-нибудь забору, выходят низкорослые парни в косухах, неухоженные, прыщавые, и подруги такие же. По пять-шесть человек из каждой тачки. У калитки их гарды встречают, обыскивают, не стесняясь. Тут же и торг идет. Колются прямо тут же, терпения нет отъехать. На соседних дачах паника: то и дело стучатся, а то и через забор перемахивают неприглядные молодые люди:

- Мамаш, водички бы!

И подносят - не в кружках, не в ковшиках, а в специально заготовленных пластмассовых стаканчиках, потом принимают их брезгливо обратно для следующих. Наркота! Да здесь любая бабка знает, за каким забором ею торгуют. А милиция рейды устраивает, рассчитанные на высокое начальство. Ищут, чего не теряли, ловят мальков, а цыгане трехэтажные коттеджи возводят в бывшем городском парке. И здешние жители знают: на милицию рассчитывать нельзя, вся куплена. Вон сколько уже домов сгорело - кому ещё охота правдолюбцем прослыть?

А дежурный все больше волнуется, за дверью цыганка томится, шуршит цветными грязными юбками, где-то неподалеку маются, скрипят зубами пацаны в косухах, но не ропщут: знают, что не начнется торговля, хоть зелье уже завезено. Вот вернется Манька-цыганочка, сообщит, что оброк уплачен. Только тогда - раньше ни на минуту - начнется торг, и кончится лом, и соседи в стаканчиках из-под йогурта воду понесут... Против своей воли, а что поделаешь? Заступиться некому.

Но не его, не Павла это дело. Если лопоухому дань принесли, то начальству его тоже это известно. Делится, живет...

- Я пошел, - Павел поднялся, не заметил протянутой дежурным руки, Зайду через неделю. А если раньше чего узнаешь, позвони.

Нацарапал номер телефона на календаре настольном и ушел.

Возле Лизиной калитки торчал какой-то мужик с собакой, разговаривал с невидимой с того места, где остановился Павел, Лизой: их разделяло сильно наклонившееся дерево, грозившее повалить ветхий забор.

- Ну ради Христа, - канючил мужик, - Он сторож боевой, охранять тебя будет. И не объест - супчику нальешь, чего на столе останется...

Рыжий беспородный пес смотрел на хозяина тревожно, прислушивался к его голосу, навострив уши, - силился понять, о чем речь.

- Сказала - не возьму, - отвечал знакомый голос с самой железной из всех его железных интонаций, - Ни к чему мне твоя собака, а мать вообще собак не терпит. Ступай к соседям.

- Был уже, у них ризен свой. Не берет никто! - мужчина вдруг схватился за голову, - Я его ещё на той неделе сюда привез, всех в округе обошел, никто не взял, так на станции оставил. Бросил. Поверишь - с тех пор не ел, не спал, сегодня утром не выдержал, приехал - а он меня на платформе дожидается, отощал... Куда нам с ним теперь? Жена гонит...

- Сам бы её выгнал, раз такая злыдня.

- Сын у нас болеет, она сама не своя стала...

Заскрипел ржавый засов - это Лиза открывала калитку. Возьмет или не возьмет дворнягу? Почему-то Павлу в тот момент показалось это чрезвычайно важным, важнее того, ради чего он явился незваным гостем. Жалко стало хозяина пса: загнала жизнь человека в угол.

- Как его зовут? - все так же неприветливо спросила Лиза, по-прежнему не замечая гостя, - Ишь какой рыжий. А он не кусается?

- Что вы! - засуетился хозяин, - Он добрый такой. Джек, заходи. Все понимает...

- А говоришь - сторож. Что за сторож, если не кусается? Все вы врать горазды.

Мужчина уже доставал из хозяйственной сумки пакеты с геркулесом, миску какую-то, потянул поводок: все джеково приданое. Пес занервничал, заскулил.

- Отваливай поскорее, - потребовала Лиза, - Я калитку прикрою, а то за тобой убежит.

Павел поспешил выйти из-за дерева, хозяин Джека тоже заторопился, шагнул на улицу, Павел наоборот - с улицы и Лиза тут же накинула засов. Пес бросился на калитку, Лиза прикрикнула;

- Куда? Джек, на место!

Пес зарычал, обернулся, вздыбил шерсть на загривке, сейчас кинется! Но передумал, сел, привалившись спиной к забору.

- За грубой внешностью скрывается доброе сердце, - произнес Павел вместо приветствия, - С прибавлением семейства!

- Долго под дверью торчал? - осведомилась Лиза, - Не нужна мне собака, а деваться некуда. Не устояла девушка, слаба на это дело. Пойду за костями на кухню, а ты устанавливай дипломатические отношения, раз уж приехал.

Павел подошел к собаке, удивился, заметив, как дрожит рыжая спина, опасливо потрепал рыжее ухо - карий глаз выразительно покосился на его руку, и Павел поспешил её отдернуть.

- Ладно, Джек, перекантуемся, ты только сам дров не наломай, не обижай хозяйку.

- Еще мамаша к вечеру с дежурства придет и даст нам бой.

Лиза подошла, положила перед собачьим носом большую, явно из супа кость. Пес горестно отвернулся.

- Мамашу не бойся, в такую жару воюют только исламские фундаменталисты. Но если до крайности дойдет, есть вариант, - предложил Павел, - Поженимся, а его усыновим.

Лиза засмеялась немудрящей шутке - редко Павлу удавалось её рассмешить, он и сам обрадовался, залюбовался ею. Хорошее начало для серьезного разговора.

Прав, конечно, оказался старик Коньков, великий знаток человеческих слабостей. Если свидетелю доверяешь, то и он тебя не подведет, поможет. А если юлить - уйдет в глухую оборону. Люди, как правило, чувствуют, когда их обманывают...

Свидетель - в данном случае Лиза - выслушал следователя внимательно и не перебивая против обыкновения.

- Вот и давно бы так, - сказала она, когда Павел договорил, - Теперь все более или менее понятно. Может, ты и прав: как-то все сходится...

И о нынешнем визите Павел не умолчал, украсив свой рассказ любимой цитатой: "Все говорят, нет правды на земле, но правды нет и выше". Как бы в извинение того, что не пресек получения взятки сельским коллегой.