Умница, Гермиона

Тело Грюма тучное, тяжёлое. В месте, где обрубок ноги соединяется с протезом, всегда противно ноет. Иметь «всевидящий» глаз очень удобно, но только не в физическом плане: он давит и щекочет. Барти ненавидит огромную тушу Грюма, его уродливое лицо, странные привычки и идиотскую манеру выражаться. В каком-то плане Барти его абсолютная противоположность, разве что в последнее время он стал чаще оборачиваться на малейшие шорохи, а ещё он спит с палочкой в руке. Но Грюм нужен ему — так успокаивает себя Барти, пытаясь не проклясть нерадивых студентов.

— Почему непростительные заклинания так называются?

Девчонка, подружка Поттера, косится по сторонам, вопросительно вскидывает бровь, недоверчиво хмыкает, не веря, что ответ настолько очевиден, и выдаёт свою гениальную реплику:

— Потому что они непростительны.

Она смотрит на него испуганно, потому что слышала все те жуткие истории о свихнувшемся авроре, и с вызовом, потому что не до конца в них верит.

Грейнджер единственная, кто кричит «Прекратите!», когда подопытное насекомое жалобно дёргается от Круциатуса. Уголки её губ подрагивают, брови сведены на переносице, тяжёлый взгляд мечется между Барти и бледным Лонгботтомом и очень ясно даёт понять, что она думает о своём новом профессоре. Барти интересно, как много в ней гриффиндорской отваги, и он улыбается — коварно, немного безумно (в своей излюбленной манере) и как можно более незаметно.

— Авада Кедавра!

Миг, и зелёная вспышка освещает её лицо. Гермиона закрывает глаза, хмурится ещё сильнее. Её губы дрожат, и Барти кажется, что она всхлипывает. Но когда она открывает глаза, Барти с лёгкостью читает в её взгляде разочарование и жалость — никакого страха.

Барти удивляется, как сильно Гермиона похожа на него. Он замечает это, неотрывно глядя на её тонкие пальцы, перелистывающие страницы книги, прикасающиеся к пожелтевшей бумаге нежно, почти любовно. Пергамент тихо шуршит в её руках, словно урчащий кот рядом с заботливой хозяйкой. Барти смотрит на Гермиону из-за стеллажа в библиотеке, а Гермиона, кажется, не видит ничего, разве что время от времени нервно покусывает губу и нетерпеливо ёрзает, будто радуется какой-то находке. Только вот поделиться ею не с кем — библиотека почти пуста, да и когда это в последний раз кому-то было интересно узнать, что именно Гермиона прочитала в очередной книжке?

Барти отлично знает это чувство.

Барти на самом деле отлично знает, каково это, и очень хочет ей помочь: он бросает мимолётный взгляд на название книжки — что-то о защитных заклинаниях, — и буквально через пару мгновений замечает Крама, твёрдым шагом приближающегося к Гермионе.

— Сегодня говорим о защитных заклинаниях. Кто знает какие-нибудь защитные заклинания помимо Протего?

Грейнджер тянет вверх тоненькую руку, дёргая головой, отбрасывая волосы назад, белая рубашка натягивается — и теперь глаз Грюма косит на твёрдые соски, проступающие через плотную ткань — зима, как-никак.

Барти видит, как Гермиона кусает губы в нетерпении, и решает её подразнить. Он вызывает Поттера, который упоминает заклинание Патронуса; Лонгботтом называет Петрификус Тоталус и при этом нервно поглядывает на покрасневшую Гермиону; Уизли косится на стол, на котором стояла банка с пауками, и вспоминает Арания экзэми. Даже Парвати Патил находит что сказать и подробно рассказывает о заклинании Ридикулус.

Гермиона всё ещё тянет руку вверх, сверля взглядом лоб Грюма, и Барти решает сжалиться над ней.

Она чётко и громко проговаривает свой длинный ответ, и Барти даже не думает вслушиваться, потому что ни секунды не сомневается в её знаниях. Вместо этого он поглядывает на её маленькие сиськи, потом переходит к худым плечам, тонкой шее. У Грейнджер очень приятное лицо: слегка округлое ввиду её возраста, немного загорелое и с редкими веснушками — у Барти тоже есть веснушки, — но больше всего ему нравятся глаза, большие и тёмные, и взгляд у неё немного надменный, высокомерный, словно говорящий: «Нет такого вопроса, на который я не знаю ответ». Барти кажется, она идеальна, даром что грязнокровка.

Барти подходит к ней, демонстрирует какое-то заклинание, и она в точности его повторяет, схватывая на лету. Он позволяет себе дотронуться до её плеча и будто случайно наклоняется ближе — неуклюжий старый инвалид! — вдыхая её запах. Запах книг, чернил и едва заметный запах терпких духов.

Грейнджер скромно шагает рядом с Крамом, не обращая внимания на удивлённые и завистливые взгляды других девушек. Она чудо как хороша в своём голубом платье и с затейливо уложенными волосами. Крам ведёт её гордо, уверенно, и Барти чувствует лёгкий укол ревности. Он зло поджимает губы и резко вытягивает бутыль с оборотным зельем, но так и не доносит её до рта, когда Крам в танце поднимает Гермиону, легко-легко, слова она не тяжелее чернильницы.

Барти наблюдает за ними весь вечер, и с каждой улыбкой Гермионы, подаренной Краму, с каждым её легким прикосновением к его локтю он мрачнеет и только сильнее поджимает губы. Крам не может выговорить её имя, и Барти нервно ухмыляется, когда Грейнджер ещё раз по слогам повторяет: «Гер-ми-она». Барти тихо шепчет себе под нос её имя, один раз, второй, стараясь не думать о том, как абсурдно это выглядит. Ему кажется, он начинает ненавидеть Гермиону за то, что так легко привязался к ней, за его позорную и унылую слабость.

Крам отходит за напитками, и Гермиона счастливо кружится вокруг своей оси и ярко улыбается. Барти дёргает головой и выходит на свежий воздух, прогоняет какую-то парочку, которая прячется за кустами, и сам же заходит туда, чувствуя неприятную дрожь во всём теле, как это бывает, когда заканчивается действие оборотного зелья. Это глупо, опасно, но Барти отчаянно нуждается в этом — просто побыть, наконец, самим собой. Он трансфигурирует старую одежду в что-то более лёгкое и подходящее ему по размеру, потому что лишняя тяжесть ощущается как неподъемный груз, и только тогда снова ощущает себя Барти Краучем, верным и преданным последователем Лорда Волдеморта, одним из лучших и талантливейших волшебников… глупцом, зациклившимся на самой неподходящей ведьме.

Он вдыхает ночной воздух, откидывает прядь волос с лица и медленно выдыхает через рот, приводя в порядок свои мысли. Барти думает о том, что Гермионе только четырнадцать, что она грязнокровка, выскочка и всезнайка, а он — чистокровный Пожиратель Смерти, преступник, но не чувствует ни отвращения, ни раскаяния, ничего, кроме ревности и злости.

— Ведьма, — раздражённо выдыхает он и нервно проводит рукой по волосам.

До него доносится тихий всхлип и дрожащий вздох, и он уже почти готов выпустить Аваду в несчастного студента, как замечает голубое платье и худые дрожащие плечи.

Это Гермиона.

И она плачет.

Куст предательски хрустит под его рукой, и Гермиона испуганно оборачивается.

— Кто вы?

Барти выходит из-за куста, внимательно рассматривая Гермиону, стараясь запомнить этот момент как можно лучше и подробнее, потому что он едва ли сможет встретиться с ней ещё раз.

Не как Грюм и Грейнджер.

Не как профессор и студентка.

Как Барти и Гермиона.

Барти шумно вдыхает, но чувствует только морозный зимний воздух, который неприятно щиплет в носу. Он пытается придумать, что можно ей сказать, но всё что Барти сейчас может — бесстыдно пялиться на неё, особенно долго задерживаясь взглядом на вырезе платья. Гермиона ёжится, нервно ему улыбается и поглядывает сначала на замок, потом — по сторонам.

Она ищет пути отступления, потому что боится его: боится его такого, какой он есть. Помешанного, молчаливого, угрюмого и немного безумного.

— Всего лишь гость. В зале слишком жарко, как мне кажется.

Гермиона вздрагивает и недоверчиво косится на него.

— Я вас не видела.

— Зато я видел вас.

Гермиона поджимает губы, ещё раз смотрит в сторону замка, нервно заламывает руки, но не уходит: это ведь так трусливо и невежливо, так не по-гриффиндорски. Барти откидывает прядь волос со лба и отступает назад, подмечая, как расслабляются плечи Гермионы.

— Мистер Крауч предоставил мне уникальную возможность представлять его на балу, — терпеливо поясняет Барти, и, кажется, даже почти не морщится, произнося фамилию отца.

Гермиона упрямо складывает руки на груди, и Барти отмечает, что носки её туфель, застенчиво выглядывающие из-под платья, теперь смотрят в его сторону.

— Я думала, мистера Крауча представляет Перси Уизли, — с вызовом бросает она, но тут же подбирается и добавляет: — Сэр.

— Мистер Крауч был весьма великодушен, предоставляя мне и мистеру Уизли великолепную возможность поближе познакомиться с представителями Шармбатона и Дурмстранга. Ведь наша цель — международное сотрудничество волшебников. Вам ли не знать, мисс Грейнджер?

Барти едва сдерживается от ухмылки, видя, как краснеет Гермиона.

— Вы правы, сэр.

— Вы чем-то расстроены.

— Что? Нет, вам показалось.

Гермиона опускает голову и обнимает себя за плечи. Барти смотрит на её худые руки, покрывшиеся гусиной кожей, и думает, что ему, конечно, надо предложить ей пиджак, но единственное, что он может ей сейчас предложить, — свои колени.

До Барти доносится чей-то смех, и он понимает, что пора уходить. Он делает два шага к Гермионе и наклоняется к ней, полностью захватывая её внимание.

— Ты необычная ведьма. Гермиона… — Барти наклоняется ещё ближе и вдыхает сильнее, чувствует её запах и слышит тихий стук зубов. — Бессмысленно злиться на то, что не можешь изменить.

Барти ждёт, когда она спросит, что же означают его слова, пусть у него совсем нет желания объяснять ей, почему ни дракклов Уизли, ни проклятый Крам не стоят ни минуты её времени, но Гермиона поджимает губы и вскидывает голову, задевая его лицо прядью волос.

— Я понимаю.

Гермиона улыбается ему — почти незаметно, всего краешком губ, и Барти абсолютно уверен, что понятия не имеет, о чём она думает. Действительно ли она понимает его или же просто хочет избавиться от навязчивого собеседника? Он не знает, почему она наклоняет голову к плечу и немного морщится, пристальнее вглядываясь в его лицо. Не знает, почему она больше не дрожит и почему не отходит назад.

Барти отшатывается, понимая, что вот-вот потеряет контроль, незаметно дотрагивается до лёгкой ткани платья и её руки, снова оглядывает её худенькую фигуру и кивает.

— Умница, Гермиона.

Едва за Барти закрывается дверь комнаты, он срывает с себя глаз Грюма, крутит головой, разминая шею, и дёргается в попытках сбросить с себя тяжёлую одежду. Барти безумно хохочет, вспоминая изучающий взгляд Гермионы, и отчаянно хватается за волосы, всё ещё ощущая её запах на своей коже. В какой-то момент Барти кажется, что Гермионой пропахло всё вокруг, и он отпихивает от себя одежду, сбрасывает книги со стола, затем — сам стол, валится на пол и крутится из стороны в сторону, сплёвывает, снова крутится и, кажется, выдирает клок волос.

— Грязнокровка!

Она всего лишь грязнокровка.

Сундук с Грюмом дёргается, и Барти пихает его ногой, снова заваливаясь на спину. Его рука сама тянется к члену.

Барти взрывается новым приступом смеха. Подумать только, один из самых преданных пожирателей зациклился на мелкой грязнокровке. Можно только пытаться представить лицо Лорда, когда он узнает об этом — а он обязательно узнает. А ещё лучше увидеть лицо Гермионы. «Ты знаешь, Грейнджер, иногда я сам не понимаю, чего хочу больше: убить тебя или трахнуть. А можно и то, и другое. В любой последовательности». Вот смеху-то будет.

А Гермиона глянет на него исподлобья, подожмёт губы на манер МакГонагалл и скажет: «Ну ты и дурак, Крауч. Укрась мир своим отсутствием».

Барти всё ещё смеётся, когда его трясущаяся рука сначала поглаживает штаны, затем сжимает — крепко и почти болезненно.

Ему должно быть стыдно — перед собой или Лордом, или хотя бы перед ней — но быстрые беспорядочные движения рукой приносят только чувство облегчения.

Нет, она бы так не ответила, конечно. И он бы так не сказал.

«Ты всё-таки леди, Грейнджер, поэтому я не могу объяснить тебе напрямую, так что будь любезна, присмотрись внимательнее к выступающим частям моего тела и сделай вид, что сама до этого додумалась».

А Гермиона вздрогнет, кинет быстрый взгляд на его штаны, покраснеет и кивнёт.

Рука Барти липкая, и вокруг всё тоже липкое, и запах Гермионы исчез. Здесь только Барти, сундук с Грюмом и полный беспорядок из его вещей.

Странно, но от этого становится легче.

Барти умер для волшебного мира, зато маггловский Лондон принял его со свойственным ему равнодушием.

Барти видит Гермиону. Часто.

Он сам ходит за ней, наблюдает издалека и трепетно радуется каждому её движению.

Тёмный Лорд мёртв, но у Барти есть другой объект поклонения.

Грейнджер везде: в голубых платьях, вьющихся волосах, рыжих котах. Её запах снова постоянный спутник Барти, но теперь его это мало удивляет. Гермиона всегда оставляет корочки от пицц и не ест шоколадное мороженое — и Барти сам почему-то брезгливо отбрасывает остатки пиццы пепперони и отказывается от десерта. Барти знает все детали жизни Гермионы, и это добивает его окончательно.

Она любит ездить в метро. Просто так катается, когда вагон уже почти пуст, и Барти наблюдает, как она откидывает голову на стекло и закрывает глаза, думая о своём. Гермиона не любит суету и шум, Гермионе не нравится зелёный цвет, Гермиона равнодушна к фэнтэзийным романам — Барти выучил это не хуже, чем учебник по Трансфигурации, но именно эти знания волнуют его больше, чем даже самые сложные заклинания.

Он планирует остаться тайным наблюдателем до конца своей жизни: ходить за нею по пятам, часами смотреть в окно её спальни, перенимать все её привычки и перед сном предаваться грязным фантазиям, запустив руку в штаны. Не худший расклад, особенно если ты якобы мёртвый Пожиратель и один из злейших врагов своей пассии.

Барти размышляет об этом, когда снова едет с ней в метро поздно ночью.

— Зачем ты следишь за мной? — вдруг спрашивает она, не открывая глаз, и Барти нервно дёргается.

Нет смысла отмалчиваться. Она не блефует — Барти в этом уверен.

— Как ты узнала?

— Невежливо отвечать вопросом на вопрос.

Барти нехотя сбрасывает с себя Дезилюминационное и смотрит в сторону Гермионы.

— Вряд ли маньяка заботят вопросы вежливости.

— Ты не маньяк.

Барти не считает нужным спросить, почему она так в этом уверена: нет сомнений, она снова выдаст длинный верный ответ, как на уроке ЗОТИ.

— Мне следует сдать тебя аврорам. Я знаю, кто ты. Я знаю всё.

Барти ухмыляется и наклоняет голову к плечу.

— Тогда чего же ты медлишь?

Гермиона вдруг открывает глаза и смотрит на него: долго, внимательно. Не разглядывает, а смотрит, словно пытается что-то сказать и не может. Её брови странно дёргаются, губы поджимаются. Она копирует его движение и тоже наклоняет голову к плечу, подается немного вперёд и смотрит. Не высокомерно, не вызывающе.

И до него, наконец, доходит.

Я знаю всё.

— Когда ты поняла?

Барти не уверен, что хочет знать ответ на свой вопрос, но ему нужно услышать её голос.

Гермиона дёргает плечами.

— Сразу после Турнира. Сопоставила рассказы Гарри и нашу встречу на балу, остальное додумать оказалось несложно. Потом ты бродил возле моего дома, но я знала, что ты не причинишь вреда, вот и молчала.

— Почему сейчас рассказываешь?

Барти знает, что не стоит спрашивать, знает, что ответ ему не понравится, но всё равно нетерпеливо постукивает носком ботинка по полу и сжимает ногу рукой, заранее заменяя душевную боль физической.

— Я выхожу за Рона.

— Нет.

Вот так просто. «Нет» — как будто она тут же кивнёт головой и пожмёт плечами: ну и пусть, мол, будет по-твоему. А Гермиона по-прежнему смотрит на него, и Барти, наконец, понимает, что означает её взгляд: она жалеет его.

Барти вскакивает и ходит по вагону туда-сюда, а Гермиона сидит в той же позе и, кажется, даже не дышит. Барти хочет схватить её за плечи, встряхнуть, крикнуть: «Ну же, милая, хотя бы инсценируй раздумья!» — но он только ходит и думает.

— Гермиона… — начинает он и замолкает, а Гермиона сидит всё в той же позе, будто она и не живая вовсе, а только манекен. — Пожалуйста.

«Пожалуйста, не уходи туда, куда я не могу за тобой последовать», — имеет в виду Барти, но Гермиона, конечно, и так всё понимает.

Она молчит, и её молчание красноречивее любых слов.

Барти не сдерживается: подскакивает на месте, рывком поднимает Гермиону за плечи и целует её яростно, несдержанно и болезненно, сжимает сначала её грудь, потом — задницу, тянет руку от живота вниз и снова сжимает.

Гермиона тихо выдыхает и хватается за его плечи, но её губы по-прежнему не двигаются, грудь — не вздрагивает, и даже руки не дрожат.

Барти отталкивает её.

Она никогда его не любила и не полюбит. Она даже не ненавидит его. Самое сильное чувство, которое Барти способен вызвать в ней — жалость.

Барти хватается за волосы, опускается на колени и стонет: долго, протяжно. Гермиона кладёт руку ему на плечо, и Барти тут же дёргается, не в силах вынести её жалость.

Барти слышит тихий вздох, а затем она снова кладёт на него свою руку, и всё, что Барти может, — прислониться к ней щекой, вдохнуть её запах, почувствовать нежность её кожи и хотя бы попытаться представить, что в одном из миров они могли быть счастливы.

Но сейчас у него только один мир: шаткий, безумный, побитый жизнью, осквернённый, пустой и безобразный.

Гермиона наклоняется, целует его в щёку — чуть дольше, чем вежливый поцелуй — и выходит в раскрытые двери вагона.

Барти пытается вспомнить, когда это началось.

Гермиона словно подлетает в руках Виктора Крама, счастливая и беззаботная, улыбается, глядя на своего партнёра, и танцует легко, изящно, будто создана именно для этого.

Или раньше?

Когда Малфой в образе хорька снова и снова ударяется об пол, Гермиона неодобрительно качает головой, часто дышит, и её грудь приподнимается быстро-быстро, и — Барти готов поклясться! — только полнейший идиот не заметит, как очаровательна Грейнджер в гневе.

Пожалуй, ещё раньше.

Гермиона щурится от солнца, поправляет волосы, легко улыбается, подставляя лицо лучам, но тут же вздрагивает и с раздражением глядит на Крама и шумную стайку девиц, которая следует за ним по пятам и хихикает так громко, что замолкают даже птицы.

Нет, раньше, гораздо раньше.

Дамблдор стоит рядом с Кубком Огня, ловит бумажку, произносит «Гарри Поттер»… и Гермиона единственная, кто в этот момент смотрит на Поттера, единственная, кто сразу понимает.

Потому что Гермиона — умница.

Барти подставляет палочку к виску.

Всё правильно. Так и должно произойти. Барти готов поклясться, Гермиона знала это во время их последней встречи.

Барти заходится смехом последний раз.

Конечно, она всё знала.

Умница, Гермиона.