Умные девочки

Спеша на работу, каждый день вижу на стене соседнего дома огромный рекламный баннер. Гламурно отфотошопленная девушка в минимально нижнем белье рекламирует то ли смартфон, то ли еще какую-то крайнюю необходимость. Мне девушку жалко, и не только потому, что на улице мороз, а она такая беззащитно голая. Пробегающие стайки мальчишек пялятся на нее и весело гогочут, но ничуть не удивляются — в нашей реальности это в порядке вещей. Не то чтоб я ностальгировала по ушедшей советской эстетике, но на плакатах той поры обычно присутствовали двое — юноша и девушка. Они могли убирать урожай, крепить оборонную мощь, строить в тайге города или прижимать к груди учебники, но это и не важно — важно то, что вместе. Не буду утверждать, что красная косынка или строительная каска на девушке выглядят прекраснее нижнего белья (в конце концов, это дело вкуса), но впечатление гендерного перекоса меня не отпускает. Голых юношей, вывешенных на мороз, я что-то не встречала.

Как ни старайся, живая жизнь всегда потихоньку корректирует наши стройные планы и замыслы — занимаясь чем-то привычным и ежедневным, вдруг обнаруживаешь, что занимаешься уже совсем другим.

Так и моя школьная литстудия. Школа вообще явление текучее: дети взрослеют, приходят, уходят, хотят то пятого, то десятого. В нашей в студии первое время мальчики преобладали (впрочем, не столько по численности, сколько по авторитету) и тон разговоров тоже определяли. То мы обэриутов изучали, то в моде были дуэли на карандашах — бесконечное взаимное пародирование, то личные отношения выяснялись посредством лирики. Нормальная литературная учеба. Всем нравилось.

Постепенно новизна исчезла, литературные дискуссии приелись, мальчики насладились узкоцеховой славой и отправились осваивать новые области. Возникшая в школе секция исторического фехтования оказалась более конкурентоспособной — там ценился не столько интеллект, сколько хорошая физическая форма, что в этом возрасте совершенно естественно. Студия наша несколько поредела и по составу стала напоминать известный Смольный институт. Тогда и начались процессы, для меня несколько неожиданные. От литературы мы постепенно начали дрейфовать в сторону социальных дискуссий и пылких психологических споров.

Случилось так, что в это же время я ввязалась во вполне профессиональную газетно-журнальную дискуссию относительно женской поэзии. Поначалу у меня было больше эмоций, чем теоретических соображений, но я решила выправить перекос и засела в библиотеке Московского гендерного центра, дабы погрузиться в труды специалистов. И в силу известной женской особенности поверять все абстрактные теоретические построения собственным опытом нет-нет и вспоминала там о своих студийцах (студийках!). И даже поняла, чего мне не хватает не только в феминизме с постфеминизмом, но и в гендерном подходе к социуму.

Я говорю о сложностях гендерной идентификации. Как известно, наше патриархатное (не путать с патриархальным!) общество довольно рано навязывает своим малолетним членам определенные полоролевые стереотипы. О мальчиках сейчас не говорю, пусть с ними разбирается наш исторический фехтовальщик. Я — о девочках.

Во все времена девочке предписывалось быть доброй, скромной, мягкой… — думаю, список можно не продолжать. А уж насчет ума — известное дело, «волос долог, а ум короток». По этому поводу можно и Аристотеля процитировать, и Канта с Гегелем, да еще и Фрейда добавить — ну, плохо у женщин с умом, что ж поделаешь!

Однако коня на скаку и горящую избу — это можем. Советское прошлое нам таких возможностей сколько угодно давало, да мы и сами их искали. Меня вот в геологию понесло, а моя подруга перед институтом год отработала на стройке каменщиком.

Текущая же действительность сделала полоролевой стереотип гораздо более жестким. Дети смотрят телевизор, в частности рекламу, создающую образ глянцевой инфантильной дуры. «Я этого достойна!» — воркует красотка, пожелав очередную новую помаду. Вездесущая мода тоже пестует этот образ дурехи, все более раскрепощенной, подчеркивающей к месту и не к месту свою сексуальность, рекламирующей свой товар. Словом, кукла Барби.

Студийки же мои четко осознают себя Другими. И не вписываются в то, что им предлагают. У меня даже термин возник — «умные девочки».

Как-то на занятии я предложила им перейти от поэзии к журналистике и предложить темы, которые их действительно волнуют. Первая из прозвучавших — «Где брать умных мальчиков?», вторая — «Почему мне нравятся девочки?». Да, они позиционируют себя где-то посередине — не мальчики, не девочки. Вроде как третий пол. Я не могла сначала сформулировать их отличие от тех и других, так они мне сами подсказали ключевое слово — «рефлексия». Видовыми признаками обычных девочек они считают не только пристрастие к гламурным ценностям и главную жизненную цель — выйти замуж за красивого и богатого, но и слоган «живи без проблем». Надо сказать, что за это они ярко выраженных девочек вовсе не осуждают (даже снисходительно любят), разумно полагая, что каждому свое. Есть, по их мнению, еще одна категория — «неопределившихся девочек». (Вообще, довольно забавно наблюдать, как девятиклассница, год назад приносившая в студию пафосные тексты о Добре и Зле, вдруг резко меняет ориентацию и, дико выкрасив волосы, гуляет по школе с пирсингом в пупке, а на перемене в школьном туалете высыпает в вырез декольте горсть призывно мерцающих «блесток для тела»… ничего, ничего… молчание.) Возможно, это тоже необходимый этап становления лич ности, и, пройдя через него, барышни и сами проникнутся таким отвращением к выставленной на продажу женственности, что не вернутся к этому никогда.

Умные же девочки подобных излишеств в одежде себе обычно не позволяют и больше ценят стильную функциональность, к тому же жалуются, что оценивающие (вот он, рынок!) взгляды наших школьных «мачо», так радующие девочек обычных, этих унижают и травмируют. А раз уж появилось в этом тексте слово «травма», попробую экстраполировать процесс гендерной идентификации умных девочек в будущее время и выйти за рамки подросткового возраста.

С этой проблемой я обошла многих своих знакомых («умных женщин», которые когда-то, естественно, были «умными девочками»). Для большинства из них расспросы на эту тему оказались крайне болезненными — им легче было говорить о семейных неурядицах, неверных возлюбленных и отбившихся от рук детях, нежели о трудностях гендерной идентификации. Некоторые даже признались, что принадлежность к «третьему полу» — главная травма юности, так или иначе определившая их дальнейшую жизнь. Тут начался просто настоящий «Театр. doc»! Выплеснувшихся на меня эмоций хватило бы не на одну пьесу. Интересно, что почти все опрошенные никогда не пытались осмыслить то, что с ними происходит, как явление социальное, объясняя все лишь своей личной «ненормальностью». Я еще раз убедилась, что ощущать себя лицом «третьего пола», не принятого двумя другими, — это особое дискомфортное состояние. Замечу при этом, что формально все они были членами каких-либо компаний, и внешне их статус выглядел достаточно благополучно. Однако внутреннее отчуждение от сверстников было настолько травмирующим, что у некоторых возникало чувство вины, с годами так и не прошедшее. (Один неглупый студент на мой вопрос, как он относится к умным девочкам, вообще страшно изумился: а зачем нам такие нужны?) Впрочем, все однозначно дали ответ на вопрос: как им приходилось с этим жить, как это удавалось преодолеть? Вариантов не было — притворяться глупой (в один голос!). Везде — дома, на работе, в компании. И еще советовали: не трогай эту тему — заплюют!

Не здесь ли причина того, что умные девочки, не понимающие пока, что с ними собственно, происходит, нередко находятся в состоянии фрустрации и зачастую слывут «трудными подростками», гораздо более трудными, чем обычные девочки и мальчики. Эпатажное поведение, уходы из дома, конфликт со всем светом, переход в экстернат, депрессии — вот классический набор. Но когда школьные психологи разбираются с проблемой девиантного поведения той или иной «маленькой разбойницы», они почему-то никогда не рассматривают в качестве причины подросткового стресса именно трудности с гендерной идентификацией. Имея какое-никакое психологическое образование и роясь в такого рода литературе, я никогда не встречала даже признаков подобного подхода.

Известный факт — если в языке нет какого-то понятия, оно не осознается. Пиво «Клинское» и прокладки с крылышками стали элементами описания этого мира, а проблемы умных девочек не стали. Гендерология пытается сформировать свой понятийный аппарат, но ему еще далеко до того, чтобы им можно было оперировать.

Видимо, поэтому любая апелляция к гендерному дискурсу воспринимается в нашем обществе как неловкость говорящего (вроде пролитого на скатерть супа) и вызывает ироническую усмешку. Ну не принято об этом! Секс с экрана — принято, «Тату» — принято, а это — ни-ни! Еще и феминисткой обзовут.

Возможно, поэтому наш литературный клуб временами превращается в своего рода тренинг самоидентификации, поиск будущего рисунка жизни. А литература тут почти ни при чем.