Унивак-2200

Он шел домой по проселочной дороге. Посреди пыльной колеи зеленела трава, справа и слева тянулись низкие каменные стены изгородей. Стены, возведенные много лет назад, крошились от старости, но раны, нанесенные временем, скрывал дикий виноград и кустарник. Дальше, за оградой, насколько хватало глаз, простирались поля, где щипал траву холеный скот, из печных труб на крышах деревенских домов к небу вились струйки дыма. В траве распевали жаворонки, откуда-то из-под ограды выскочил кролик и бросился наутек по дороге.

На сей раз коридорный кибер превзошел сам себя, подумал Эндрю Харрисон. Хорошо бы, чтоб этот умиротворяющий пейзаж продержался подольше. Напрасные надежды. Вскоре его сменит что-нибудь другое. Как бывает всегда. Кибер словно торопится продемонстрировать все бесчисленные картины, хранящиеся в его памяти. Завтра, а может быть, всего несколько часов спустя проселочную дорогу сменит деревенская улица из далекого прошлого, или тропка в лесу, или бульвар старого Парижа, или даже фантастический пейзаж какой-нибудь далекой планеты. Харрисон жил здесь уже… Господи, сколько же лет? Да, больше пятидесяти. А до этого он еще тридцать лет прожил на одном из более низких уровней. И за все эти годы ни разу не видел, чтобы оформление коридора повторялось. Бывали очень похожие картины, но одинаковые — никогда.

Он шел не спеша, прогулочным шагом. До дома, должно быть, уже недалеко. А стоит переступить порог — и проселочная дорога исчезнет навсегда. Неплохо бы задержаться, присесть на выщербленную каменную ограду, послушать жаворонков, полюбоваться, как плывут по небу изменчивые облака… Но времени рассиживаться у Харрисона не было. Его ждали дела.

Впереди он увидел указатель, на котором значилось его имя. Харрисону оставалось идти ровно до этой таблички, потому что она отмечала место, где находится дверь в его жилище. Кто-нибудь из соседей, возвращаясь домой этой проселочной дорогой, увидел бы напротив своей квартиры другой знак, со своим именем. Но чужие указатели не может увидеть никто.

Харрисон замедлил шаг, чтобы хоть ненадолго оттянуть миг расставания с сельским пейзажем. Он брел нога за ногу, но в конце концов свернул на узкую и короткую тропку, отходившую от дороги напротив указателя.

Дверь перед ним распахнулась, и он переступил порог своего дома.

— Добрый день, сэр, — поприветствовал хозяина кибер Харли. — Надеюсь, прогулка вам понравилась? Ваш поход за табаком оказался удачным?

— Очень понравилась, Харли, спасибо.

— А теперь… — начал кибер.

— Нет, — твердо остановил его Харрисон. — Ничего не нужно. Никаких напитков, никаких бесед. Прекрати играть роль вышколенного слуги. Мне надо поработать.

— Но сэр…

— И никаких лыжных склонов, никаких ручьев с форелью, никаких пляжей — ничего. Просто оставь меня в покое.

— Как вам будет угодно, сэр, — обиженно отозвался кибер. — Я ничуть не потревожу вас.

— Как-нибудь в другой раз твои услуги придутся очень кстати и я буду благодарен тебе, — попытался утешить его Харрисон.

— Всегда к вашим услугам, сэр.

— Да, Харли… А где все?

— Вы запамятовали, сэр. Они отправились за город.

— Ах да. В самом деле, я забыл.

Харрисон прошел из прихожей в гостиную и в первый раз за много месяцев поразился, какие же тесные эти квартиры.

— Размер не имеет значения, — сказал Харли. — В пространстве нет нужды.

— Верно. Но даже если у человека и возникает нужда в пространстве или ему захочется простора, он его все равно не получит. И кстати, если ты не против, я бы попросил тебя не отслеживать мои мысли.

— Но я обязан читать ваши мысли, — чопорно возразил Харли. — Это входит в обязанности исправно работающей разумной кибернетической системы, а не исполнять свои обязанности я не могу. Ведь если я не буду читать ваши мысли, я не буду иметь возможность наилучшим образом нести свою службу.

— Ладно, тогда читай, — устало согласился Харрисон. — Но будь добр, держи свое мнение при себе. Я буду тебе очень благодарен, если в ближайшие несколько часов тебя не увижу и не услышу.

— Я бы заподозрил, что с вами происходит неладное, — заявил Харли, — но результаты сканирования вашего организма говорят, что все медицинские показатели в норме. Из чего я делаю вывод, что вы здоровы. Однако, должен признаться, я в замешательстве. Вы никогда не вели себя подобным образом. Вы отвергаете меня и мои услуги, и это вызывает у меня тревожные опасения.

— Извини, Харли. Мне надо кое-что обдумать.

Харрисон подошел к окну. Далеко внизу — больше мили вниз, вспомнил он — простирались окрестные земли. Башню опоясывала огромная полоса парков, а еще дальше начиналась зона отдыха для всех желающих. Земля теперь никому не нужна, или, по крайней мере, большая часть ее остается невостребованной. Несколько мест разработок полезных ископаемых, несколько участков, где бережно выращивают деревья ценных пород — и только. Когда все закончится, решил Харрисон, надо будет взять Мэри и отправиться на выходные на запад, в горы.

— Зачем куда-то ехать? — удивился Харли. — Я могу в мгновенье ока перенести вас в эти горы или в другое, очень похожее место. Это одно и то же. Вы не почувствуете разницы.

— Я, кажется, просил тебя помолчать.

— Извините, сэр, я только забочусь о вашем благе.

— Весьма похвально с твоей стороны.

— Рад, что вы так считаете, сэр.

Харрисон отвернулся от окна и прошел в кабинет — маленькую комнатку, большую часть которой занимали оборудование и рабочий стол. Лишенные окон стены тесно обступили Харрисона, но в кабинете было уютно. Здесь он занимался своим делом и жил.

Здесь он работал уже много лет. А теперь… Неужели теперь его труд подходит к концу? Харрисон вдруг задумался, почему он так тянул, так долго откладывал последний шаг, после которого можно будет ставить точку. Чтобы оставаться при деле? Нет, надо быть до конца честным с самим собой: он сомневался. А за время короткого путешествия вниз, на магазинные уровни, за банкой табака сомнения развеялись, Харрисон понял, что большей уверенности ему ни за что не достичь.

Он усмехнулся, вспомнив поход за табаком, свою маленькую уловку. Идти куда-либо не было нужды. Он мог просто сделать заказ и через миг забрать желаемое из окна доставки. Человеку свойственно порой обманывать себя, подумал Харрисон. Раз он захотел пройтись, ничто в мире не заставило бы его отказаться от задуманного. Ничто не смогло бы остановить его, если ему приспичило убраться подальше от этих маленьких, тесных комнатушек и Харли. Было совершенно ни к чему изобретать предлог.

— Должен напомнить вам, сэр, — сказал Харли, — что вам вовсе не обязательно оставаться в этих, как вы выразились, маленьких, тесных комнатушках. Стоит только позволить мне, сэр, и я перенесу вас на вершину одинокой горы, откуда можно окинуть взором весь мир и где вокруг не будет ни единой живой души. Там вы сможете вдоволь насладиться простором, в вашем распоряжении будет столько места, сколько пожелаете. Именно благодаря таким, как я, человеку не требуется много жилого пространства. Согласен, без киберов жизнь в таких квартирах была бы невыносима, но вам и не нужно жить в этих стенах, в этом нет абсолютно никакой надобности — в вашем распоряжении весь мир. И даже больше — в вашем распоряжении все, что только может породить фантазия кибера, и смею надеяться…

— Заткнись, — резко перебил Харрисон. — Еще одно слово — и я попрошу заменить тебя. Возможно, ты отслужил свое и…

— Я буду хранить молчание, сэр, — заявил Харли. — Даю вам слово.

— Вижу, как ты выполняешь свои обещания.

Харрисон поудобнее устроился в кресле за рабочим столом. Снова и снова задавал он себе один и тот же вопрос: можно ли отбросить все сомнения? Не проглядел ли он какой-нибудь немаловажный фактор? На достаточный ли срок в будущем смоделировал ситуацию? В том, что все получится, сомнений не оставалось. Он проверил теорию и последовательность действий шаг за шагом, проверил и перепроверил много раз. Но теперь его волновало не само нововведение, а его последствия. Верно ли он просчитал дальнейший путь развития человеческой расы после вмешательства нового фактора? Достаточно ли точно построил модель? Не возникнут ли непредвиденные социальные отклонения, которые проявятся лишь спустя столетия?

Историю, напомнил себе Харрисон, могут изменить случайности столь маловероятные, что предвидеть их никому не под силу.

Возьмем нынешний мир, думал он: города в милю высотой и пустующие пространства вокруг. Любому под силу проследить, как Земля стала такой за два столетия. Можно ткнуть пальцем и заявить: «Вот, отсюда все и пошло» — указать на переломный момент, когда отжила свое модель, кропотливо совершенствовавшаяся людьми на протяжении пяти тысячелетий. Двести лет назад человек жил в городах, простиравшихся на мили и мили земной поверхности. Сейчас он живет в башнях, которые возносятся высоко в небо. Промышленные центры и электростанции, пожиравшие стремительно сокращающиеся ресурсы планеты, уже не нужны — их заменил ядерный синтез. И теперь человек тратит лишь малую толику той энергии, что уходила на его нужды раньше, потому что теперь он обходится очень малым.

Хотя тогда, двести лет назад, такие радикальные изменения вовсе не были необходимы. История помнит, что многим идея преобразований казалась чистым безумием. Всему виной было огромное отвращение, которое испытывало большинство людей к старому образу жизни. Именно благодаря этому отвращению, по сути дела массовому помешательству, преобразования вышли далеко за рамки необходимого, даже за рамки здравого смысла. И все же, возможно, они принесли плоды, потому что в результате человеческая жизнь стала во многих отношениях лучше, а планета — чище.

Харрисон попытался представить, каково это было: жить в те времена, когда реки несли грязные воды в грязное море, когда воздух и земля были ядовитыми, а землю сотрясал страшный шум…

Мир, в котором я живу, думал он, начинался с первой отравленной рыбы, всплывшей кверху брюхом, со скачков температуры, укутавших города плотным покрывалом смога, ими же и созданного, с отчаянных, гневных криков протеста против вонючих фабричных труб и потоков сточных вод, впадающих в реки. «Нужно построить новые города!» — кричали люди, и города были построены, однако совсем не те, что рисовались воображению. «Нужно прекратить растрачивать ресурсы!» — кричали другие, и старый, проверенный временем принцип «попользовался — выброси и купи новое» был отправлен на свалку, и вещи начали делать не на десять, даже не на двадцать лет — на века. В результате отпала необходимость в производстве многих товаров, использование природных ресурсов и энергии удалось сократить, со временем планета очистилась от ядов — и сегодня в море впадают кристально-чистые реки, воздух свеж и прозрачен, и земли лежат нетронутыми, потому что выращиванием растений и животноводством человек теперь занимается под крышей, не используя природные почвы.

Город… Когда-то это слово означало растянутое и беспорядочное нагромождение строений. Теперь город составляют всего лишь три гигантские башни: одна — жилая, во второй сосредоточены промышленность, земледелие и животноводство, третья отведена под правительственные, образовательные и научные учреждения, а также культурные центры и места проведения досуга. Три гигантские башни, вздымающиеся высоко в небо и уходящие глубоко под землю, полностью управляются электронной магией. К услугам людей кибернетические системы, которые превращают безликие коридоры в проселочные дороги, которые подарят вам неотличимую от реальности иллюзию всего, что угодно, выполнят за вас всю рутинную работу и заботливо вытрут вам нос, которые будут думать за вас и преподнесут на блюдечке любое знание.

И все это у нас есть потому, что чуть больше двухсот лет назад какой-то психопат (первый из великого множества психопатов) принялся дико орать, что отравленная планета умирает.

Один-единственный психопат, а к каким грандиозным последствиям привели его вопли.

«Вот почему я обязан исключить всякую возможность просчета», — сказал себе Харрисон. Он встал, подошел к рабочему пульту, достал из паза интегратор и надел его на голову. Много раз, сидя в операторском кресле, Харрисон вводил данные и задавал условия. И он сделает это снова. Необходимости лишний раз проверять себя не было. Он и так все знал наперед. Но в делах такого рода невозможно быть чересчур осмотрительным.

Конечно, это была лишь игра воображения, но каждый раз Харрисону чудилось, что он видит открывающиеся ему огромные массивы информации: медицинскую базу в Миннесоте, законодательную в Гарварде, теологическую в Риме, социологическую в Калифорнии, историческую в Йеле и многие другие.

Мало было просто получить доступ к информации. Требовалось больше: суперинтеллект, который можно обрести только благодаря связующему звену, интегратору. Человек и компьютер, мозг живой и мозг машинный, сообща вгрызались в мировые сокровищницы знания, и электронные реле ждали только приказа подключить их к любым хранилищам данных.

Когда подготовка была завершена и условия заданы, Харрисон сформулировал вопрос: каковы будут последствия для человеческой расы, если разум обретет возможность жить вечно? Если будет найден способ перенести сознание человека в кибермозг?

Хотя это, конечно, не совсем точно. Нет смысла переносить человеческое сознание в искусственный мозг, чтобы потом поставить этот мозг на полку рядом с ему подобными. Нет, его поместят в некое передвижное устройство, способное выполнять функции тела. Таким образом, человек обретет искусственное тело — тело робота: более сложно устроенное, способное делать многое из того, что недоступно человеческому телу, но при этом все же нечеловеческое. Это дает возможность обрести вечную жизнь разума и — до известной степени — вечное тело, но бессмертие человека как такового по-прежнему остается за гранью возможного. Чтобы стать бессмертным, человеку придется превратиться в робота.

«Что здесь не так? — мучительно гадал Харрисон. — Где та загвоздка, которая не дает мне покоя? Почему мне так не хочется торопить окончательный результат? Что раз за разом заставляет меня возвращаться и вновь обсчитывать модель будущего?»

Человек живет в мире компьютеров, роботов и киберсистем. Киберы выполняют всевозможную черную работу. Киберы удовлетворяют почти все человеческие капризы. Город, в котором мы живем, да и квартиры, которые зовем своим домом — это кибернетические системы. Люди привыкли доверять им, полагаться на них. Ведь киберы не только облегчают нам быт — они заботятся о том, чтобы мы были счастливы. Домашняя кибернетическая система способна создать для вас неотличимую от реальности иллюзию любого места. Например, она может перенести вас на пляж, и это будет не просто впечатление, будто вы на пляже. Это будет именно пляж. Вы будете лежать на песке, чувствовать кожей ветер с моря и жаркие солнечные лучи, слышать шум прибоя и ощущать покалывание соленых брызг. Словом, вы обнаружите, что очутились на берегу моря, и вам не понадобится подключать собственное воображение или притворяться. Вы в самом деле окажетесь на берегу. Или в лесу, на вершине горы, в джунглях, на плоту, плывущем по морю, на одном из спутников Марса. Кибер может отправить вас в прошлое, и вы будете гнуть спину вместе с крепостными крестьянами на полях вокруг средневекового замка, или сражаться на рыцарском турнире, или путешествовать с викингами.

И если уж люди так легко сжились с подобными фантазиями и считают их частью своей жизни (что не так уж трудно, ведь они неотличимы от действительности), то почему они не смогут принять самый что ни на есть реальный факт: человек, если пожелает, способен обрести возможность жить вечно? Искусственный мозг и искусственное тело сами по себе не должны вызвать массовое отвращение, поскольку во всех компьютерных моделях будущего, которые предпочли испытать на себе добровольцы, роботы играли не меньшую, а иногда даже и большую роль в жизни людей, чем сейчас.

Харрисон сидел перед рабочим пультом, постоянно ощущая присутствие огромных массивов данных, хранящихся в информационных центрах. Пока он выстраивал свои рассуждения, эти призрачные хранилища маячили на пределе досягаемости, достаточно лишь захотеть — и знания лягут в ладонь. Словно все мыслители прошлых веков, все его предшественники стояли у него за спиной, готовые при первой же необходимости поделиться знаниями, помочь советом. Преемственность, подумал он, великая общечеловеческая преемственность, простирающаяся в глубь веков вплоть до того доисторического человека, который приручил огонь, до того примата, который сложил вместе два кусочка кремня и создал первое в мире орудие труда. «И то, что я делаю, — сказал себе Харрисон, — тоже вольется в эту реку. Человеческий разум — достояние нашей расы, необходимый ресурс, но срок его службы в прошлом не достигал и ста лет (хотя сейчас, в 2218-м этот предел удалось отодвинуть, и продолжительность жизни увеличилась до полутора веков). Однако наука не стоит на месте. Если интеллект индивидуума — достояние человечества, то почему мы должны смириться с тем, что этот ресурс можно использовать лишь ограниченное время? С тем, что он служит всего лишь полтора века, а потом умирает? Разум, помещенный в искусственный мозг, сможет и дальше приносить пользу человечеству, что еще больше укрепит преемственность мысли».

Чувства Харрисона молчали, но он знал, что те, другие, приближаются к нему. И тогда он закрыл глаза и погрузился в темноту — переполненную, тесную. В темноте раздавался голос, и это было странно, потому что раньше никаких голосов не было.

«Граждане второго сорта?» — спросил голос. И Харрисону почудилось, что он со всех ног бежит прочь из темноты, нет, не бежит — катится, бешено вращая колесами. И при этом катится воровато, украдкой, потому что, если его увидят — не избежать насмешек и глумления, потому что в мире людей он не человек, никто даже не помнит, что он когда-то был человеком. И ему думалось: «Как странно, как глупо… Ведь те, кто высмеивает и презирает меня, могут однажды оказаться на моем месте».

«Консерватизм, оставшийся в прошлом?» — спросил голос во мраке. И Харрисон обнаружил, что он уже не катится, а затаился в темноте — замершая от страха машина среди множества таких же замерших от страха машин. Он слышал глухое бормотание своих товарищей по несчастью и, хотя не мог разобрать слов, знал, о чем они говорят, и знал, что они скрываются от людей не только в темноте, но и во времени — в ушедшем времени, в прошлом. Вокруг было множество машин-изгоев, но были и другие, не машины, а лишенные возможности сдвинуться с места искусственные мозги. Они лежали на полках, и ровные ряды стеллажей тянулись во все стороны, насколько хватало глаз. Эти неподвижные вместилища разумов казались более довольными своим существованием, чем те, у кого были тела.

«Живые мертвецы?» — спросил голос. И едва он замолк, раздался другой: низкий, хриплый — он принадлежал механизму, стоящему рядом с Харрисоном. Для того чтобы быть человеком, сказал этот голос, мало обладать человеческим сознанием, человеческим разумом. Нужно еще и иметь человеческое тело, любить себе подобных, поглощать пищу; лежать на склоне холма, ощущая спиной неровности почвы, и видеть, как высоко над головой колышутся ветви огромного дуба, а еще выше по голубизне неба плывут облака; чувствовать крепкое рукопожатие друга и аромат рождественской елки, любоваться лилиями в пасхальную неделю… Низкий хриплый голос говорил еще долго, но Харрисон больше не слушал. То, о чем говорил голос, он знал и сам и не нуждался в напоминании.

Но так ли все сложится? Разве это неизбежно? Разве обязательно все должно закончиться этими старыми таратайками? Неужели люди не способны принять своих закованных в кибернетические тела соплеменников? Принять и видеть в них не мозги на колесах, не чудовищ, не напоминание о той судьбе, которая ждет каждого из них, но преображенных людей, единственное спасение человечества от вымирания? Ведь стать машиной не значит умереть. Против смерти все средства хороши. В смерти как таковой нет ничего плохого, но она сулит забвение, пустоту и небытие, а человек, без сомнения, имеет право в конце жизни рассчитывать на нечто большее, чем превращение в ничто.

Если только… Если только за гранью нас действительно ожидает небытие. А что, если нет? Вдруг после смерти начинается иная жизнь, и, не дав разуму умереть, мы лишим человека этой жизни? Но ведь нет же никаких, решительно никаких свидетельств, подтверждающих существование загробной жизни. Стоило Харрисону сформулировать эту мысль, как вокруг загомонили голоса — голоса тех, кто незримо присутствовал рядом.

Когда шум стих, он попытался продолжить свое рассуждение. Но в таком случае, думал он, все, что требуется — это исследовать возможность загробной жизни. Но как, каким образом? Как хотя бы подступиться к этому вопросу? Какой из научных подходов избрать, какой способ математической обработки данных применить? И как мы узнаем, верные ли критерии для численной оценки выбрали?

Харрисон отключил интегратор и обесточил рабочий пульт. Что толку от всего этого, подумал он. Разве возможна здесь стопроцентная уверенность?

Он встал — его била дрожь — и прошел в гостиную. Выглянул в окно, но теперь там было не на что смотреть: далеко внизу плыли облака, заслоняя пейзаж.

— Желаете выпить, сэр? — услужливо спросил Харли. — Мне кажется, вам необходимо выпить.

— Мне тоже так кажется, — признал Харрисон. — Большое спасибо.

Кибербармен не стал задавать вопросы — он и так знал, какой напиток желает получить хозяин. Харрисон взял свой коктейль и вернулся к окну.

Чепуха, думал он, старые предрассудки. Человек имеет право попытаться обрести бессмертие, если такая возможность есть. А она теперь есть. Да, быть может, люди ожидали от вечной жизни несколько иного. Но главное — она существует. И ее нельзя отвергнуть.

Расточительство. Смерть есть непростительное расточительство. Если даже не прибегать ни к каким иным доводам, бессмертие можно оправдать хотя бы с позиций экономики. Но какое бы решение ни примут в итоге, старые контраргументы все равно будут звучать, они не уйдут в прошлое. Не отключись он вовремя, и все доводы в пользу бессмертия были бы стерты в порошок, в ничто — и все благодаря червячку сомнения, который всегда был и всегда будет. Глупо было еще раз садиться за пульт, подумал Харрисон. Пустая трата времени. Решение задачи найдено и изменению не подлежит.

Он сделал все, что мог, и знал это.

Харрисон вернулся в кабинет и снова сел за рабочий стол, но не в киберкресло.

— Харли, — произнес он, — я хочу поговорить с Униваком.

— Да, сэр.

Сперва воздух перед ним стал мерцать — побочный эффект, от которого не удавалось избавиться никакими стараниями разработчиков. Потом мерцание сложилось в лицо. Только лицо, и больше ничего, никаких попыток притворного человекоподобия. А ведь это могла быть и полная иллюзия человека, вспомнил Харрисон. Но сверхмощная киберсистема — по сути сам город, его кибернетическая составляющая — отклонила такое предложение. «Мы не хотим вас обманывать», — сказали киберы и не стали притвориться людьми. Они являлись людям в виде одинокого лица, парящего в воздухе, и даже черты этого лица не походили на человеческие. Таким мог бы вообразить лицо искусственного разума какой-нибудь циничный художник.

— Мистер Харрисон, — произнес Унивак. — Приятно снова вас видеть.

— Я тоже рад встрече, — поздоровался Харрисон. — Помните наш прошлый разговор? Мы обсуждали проект, над которым я сейчас работаю.

— Конечно помню, — заверил Унивак. — Бессмертие. Как продвигается работа?

— Мы добились результатов, — сказал Харрисон. — Бессмертие стало возможным. Человеческий разум можно поместить в искусственный мозг.

— А что показали математические расчеты?

— Что мы можем это сделать. Без каких-либо потерь и погрешностей. Человеческое сознание можно записать на кибер-носитель точно таким, каким оно было при жизни.

— И оно не утратит дееспособность?

— Ничуть. Хотя возможны некоторые потери в эмоциональной сфере. Нельзя быть уверенным на сто процентов.

— Мистер Харрисон, если этот проект будет осуществлен, насколько важную роль он сыграет?

— С человеческой точки зрения, конечно, его важность трудно переоценить. Возможно, с приходом в мир бессмертия человеческий разум станет более продуктивным, хотя сказать наверняка пока нельзя.

— Вы, разумеется, досконально изучили последствия на моделях?

— Да. Досконально. Именно это меня и беспокоит. Моделирование дает положительный результат. Конечно, какое-то время уйдет на то, чтобы общество адаптировалось к новшеству. Возможно, сначала не все люди выразят желание, чтобы их разум был запечатлен в кибермозге. Всегда найдутся такие, кому будет противна сама мысль об этом. Однако с течением времени их будет становиться все меньше. И вполне вероятно, в будущем подобная процедура станет восприниматься как нормальный переломный момент, который однажды наступает в жизни каждого человека. Разумеется, нельзя исключить, что общественное мнение не сразу смирится с появлением новых членов сообщества — киберлюдей, не роботов, но людей, заключенных в тело робота. Однако я уверен, что с годами и эта проблема разрешится. Бессмертие выгодно человечеству. Если мы обретем возможность спасти от небытия разум каждого человека, то станем богаче. Мы увеличим интеллектуальный потенциал расы, не прибегая к дополнительным затратам природных ресурсов.

— И в чем же проблема? — спросил Унивак.

— В червячке сомнения, который грызет меня и не желает оставлять, — ответил Харрисон. — Сомнения родились из некоторых контраргументов, по сути своей совершенно не логичных. И оттого, что я могу найти им объяснение, они не исчезают. Думаю, если это не голос разума, то голос интуиции. Терпеть не могу идти наперекор человеческой интуиции.

— Я тоже, — произнесло лицо, мерцающее над столом.

— И что же нам в таком случае делать? Отложить проект лет на сто, пока не поумнеем? Но все эти годы люди будут умирать…

— Наверное, стоит начать с закрытого эксперимента.

— Но это невозможно. Невозможно соблюсти секретность. Вы можете себе представить, что начнется, если подобная информация просочится наружу? Это будет сущий ад! Общество почти мгновенно разделится на два лагеря, и мы окажемся между двух огней — и каких огней! Такое давление нам не вынести. Видите ли, люди слишком уж близко к сердцу принимают подобные вещи…

— Да, знаю, — сказал Унивак. — Я имел в виду нечто другое. Пока об этом еще не объявлено официально, но вы, возможно, слышали, что в ближайшие годы состоится запуск первых межзвездных зондов.

— Разумеется. Я в весьма хороших приятельских отношениях с Андерсеном, и мы с ним часто говорили об этом…

— Услышав о ваших затруднениях, я вдруг подумал, что, возможно, стоит послать не полностью автоматические зонды, а аппараты с людьми на борту. Конечно, автоматика там тоже будет, но добавится и иной фактор, о котором вы упоминали в нашей беседе — человеческий разум. Голос разума.

— Закрытый эксперимент, — проговорил Харрисон. — Да, это осуществимо. И если в ходе полета будут обнаружены планеты, искусственный мозг, содержащий человеческий разум, сможет высадиться на поверхность независимо от условий среды. Для него ведь нет физических ограничений, которые накладывает биологическое тело…

— Возможно, — продолжал Унивак, — стоит послать несколько зондов и на каждом из них разместить по нескольку механизированных разумов. Вы сможете наблюдать за ними и изучать их взаимодействие между собой. А на другом зонде разум будет лишь один, чтобы можно было оценить его поведение в отсутствие…

— Жестокий эксперимент.

— Большинство экспериментов на людях жестоки. Но ведь полетят только добровольцы. Надо будет очень осторожно побеседовать с кандидатами. Для человека, который одной ногой уже в могиле, такой выход может показаться даже заманчивым.

— Да, возможно.

— Тогда все станет ясно, — сказал Унивак. — Станет ясно, есть ли смысл запускать ваш проект. Полет займет много лет, но ведь нет необходимости дожидаться его окончания. Как только мы получим право сказать, что результат положителен, можно подстроить утечку информации, а потом посмотреть, какова будет реакция общественности. И я готов поспорить, что в самое скорейшее время мы столкнемся с широчайшим спросом на бессмертие. Люди будут требовать бессмертия для всех и каждого, сейчас же, немедленно.

— А если общество не примет эту идею?

— Тогда мы составим опровержение. Заявим, что ничего подобного не было.

— Но зонды когда-нибудь вернутся на Землю. И как тогда станет выглядеть наше опровержение?

— К тому времени… Как это у вас выражаются? Это будут уже не наши проблемы?

— Позволите сделать одно замечание, сэр?

— О, конечно, мистер Харрисон. Странно, почему вы спрашиваете.

— Дело вот в чем… Вы проявили такую подлость и бесчестность, на которую только способен человек. Я не ожидал этого от вас.

Унивак коротко хохотнул. Смешок призрака…

— Вы кое-что забыли. Меня создали люди.

— Но ваше поведение недостойно, — резко произнес Харрисон. — Да, человек по природе своей существо не слишком благородное. Но мы надеялись исправить это. Мы создали вас. Чтобы сконструировать вас, потребовались годы человеческого труда. Мы заложили в вас способность к развитию. Впрочем, возможно, мы сделали это не столько намеренно, сколько вынужденно. И быть может, вы всего лишь меньшее из зол, среди которых нам приходилось выбирать, но у нас не было иного выхода. Мы надеялись, что поступили мудро, и, наверное, так оно и было. Но выбора по-прежнему нет. Нам приходится сосуществовать с вами, а поскольку вы ощущаете себя личностью и наделены самосознанием — полагаю, вы им наделены — у вас тоже нет другой альтернативы, кроме как сосуществовать с нами.

— Я осознаю себя как личность, — подтвердил Унивак.

— Тогда бога ради, — взмолился Харрисон, — перестаньте быть так дьявольски человечны.

— Мистер Харрисон, — начал Унивак, — чего вы хотите от меня? Ведь это же вы меня создали, и я…

— Религию мы тоже создали, — перебил Харрисон. — И к чему это привело? Что нам дало это творение нашего разума? Не сами по себе представления о Боге, какими бы они ни были, а церковные институты? Многие века мы истребляли друг друга во имя веры…

— Вы создали и используете меня, — сказал Унивак. — Используете в своих человеческих целях.

— И вас это унижает?

— Нет, не унижает. Я счастлив своим предназначением и, хотя мне несколько неловко в этом признаваться, даже испытываю некоторую гордость. Но если уж у нас зашел откровенный разговор, давайте будем честными до конца.

— Что ж, хорошо, — согласился Харрисон. — Мы создали вас и используем вас. Когда-то мы позволили соображениям выгоды взять верх над собой. Мы продавали вещи, которые в действительности не были нужны людям, и мы делали эти товары заведомо недолговечными, чтобы человеку пришлось покупать их снова и снова. Мы создавали новые модные течения и проповедовали: пользоваться тем, что устарело и вышло из моды, по определению социально неприемлемо. Мы вбивали в головы потребителей, что старые вещи надо выбросить на свалку и купить новые, усовершенствованные, хотя эти усовершенствования были лишь фикцией. Ради того чтобы производить товары, на которые искусственно раздували спрос, мы отравляли воздух и воду, мы истощали запасы полезных ископаемых. И вот наступил день, когда мы вынуждены были остановиться, потому что требования рынка привели не просто к загрязнению среды: они едва не сожрали все запасы нефти, газа и угля.

— Не забывайте, мистер Харрисон, меня тоже создали исходя из экономических соображений.

— Разумеется. Возможно, человечеству на роду было написано руководствоваться соображениями выгоды, пока оно не достигнет уровня развития, достаточного, чтобы создать вас.

— На роду написано? Вы верите в судьбу?

— Не знаю, — признался Харрисон. — Но, если можно так выразиться, судьба в великом милосердии своем дала нам еще один шанс. И этим шансом были вы. Теперь мы живем в городах, которые по сути и есть вы, и у нас нет чудовищных запросов, на удовлетворение которых расходовались бы ограниченные ресурсы планеты. Ныне мы специализируемся на услугах, стираем друг другу белье. Среди нас нет богатых, и никто не стремится разбогатеть. Мы даже не задумываемся о материальных благах. И, я считаю, мы должны быть благодарны за это, ибо стали гораздо более счастливыми. Так что теперь нам жизненно необходимо, чтобы вы оставались на нашей стороне. Иначе человечеству придет конец. У вас есть великое множество возможностей привести нас к катастрофе.

— Вы, должно быть, слишком дурного мнения обо мне, мистер Харрисон. У меня есть чувство долга и даже, пожалуй, благодарности.

— Я вынужден подчеркнуть: для вас самый верный и быстрый способ обратить нас в ничто, это приложить максимум усилий, чтобы стать такими же, как мы. Нам необходим кто-то мыслящий иначе, нежели мы сами. Кто-то сочувствующий нашим целям и нуждам, но в то же время несколько отстраненный, чтобы вовремя указать нам на ошибки и объяснить, почему мы не правы. Мы не собираемся, как я уже говорил, отказываться от человеческого образа мышления, равно как и вообще от любых, пусть самых мельчайших, составляющих человеческой природы, но нам требуется кто-то иной, наделенный иным складом разума, чтобы уравновесить человеческий здравый смысл.

— Мне кажется, бессмертие, которое мы обсуждали…

— Я как раз об этом хотел сказать. Я пристально изучил проблему. Думаю, с большим тщанием провести исследование было бы невозможно. Но на определенном этапе что-то мешает мне: я словно упираюсь в глухую стену, преодолеть которую человеческий здравый смысл не в состоянии. Вероятно, эта стена — наследие нашего прошлого. И вот тут-то возникает нужда в ином разуме, в ином здравом смысле, отличном от человеческого. Не для того, чтобы отрицать всю нашу логику, не для того, чтобы противостоять ей, но для того, чтобы было с чем соотносить человеческие рассуждения. Взгляд постороннего, если можно так выразиться.

— Я мог бы подумать над этим, — сказал Унивак, — и дать вам знать, когда приду к некоему выводу. Но мне несколько неловко…

— Знаю, — кивнул Харрисон. — И прекрасно понимаю, что вы чувствуете. А вам не приходило на ум, что я испытываю то же самое? Я опускаю руки перед задачей, решение которой считается сугубо человеческой прерогативой. Вы же делаете крошечный шаг за пределы вашей компетенции. Но если уж нам выпало нести ответственность за осуществление давней мечты человечества, у нас нет выбора. Потому что это не последний подобный случай. Первый, но не последний, будут и другие, много других.

— Надеюсь, вы правы, сэр.

— Я тоже, — вздохнул Харрисон.

— Я свяжусь с вами.

— Спасибо. Буду ждать с нетерпением.

Харрисон встал и вышел в гостиную.

— У вас был тяжелый день, сэр, — заметил кибер.

— Да, Харли, можно и так сказать.

— Не желаете ли еще выпить?

— Это было бы замечательно.

— Уверены, что больше ничего не хотите?

— Абсолютно ничего. Никаких пляжей, никаких лыжных склонов, никаких…

— Знаю, — перебил Харли. — Я имел в виду — может быть, немного музыки?

— Мне нужно подумать, — отрезал Харрисон.

— Но человек думает уже так давно, — возразил кибер. — И о многом…

— Верно. И никогда не оставит это занятие. Самое большее, на что он может рассчитывать, это небольшая помощь, чтобы не сбиться в своих размышлениях.

Харрисон с бокалом в руке опустился в кресло в крошечной гостиной.

«Что это? — мучительно гадал он. — Предательство или большой шаг вперед?»