Уолдя

Владимир Шуля-Табиб

УОЛДЯ

Когда Бог хочет наказать человека, он исполняет его желания.

Арабская пословица

Скотч обволок мягкой ароматной пеленой, ненавязчиво потянул в никуда.

Где-то внизу остался мир: пестрое "было", серое "есть" и какая-то пустота вместо

"будет".

И они снова пьют вдвоем: он и тот, который в зеркале. За семь лет в Нью Йорке они

успели привыкнуть друг к другу, даже к тому, что их в разное время дня и зовут по-разному: утром на работе Уолтер, а вечером, дома, Володя. И смотрит из зеркала некий Уолдя, ни на

одного из них не похожий. Володя, скажем, никогда не пил в одиночку, а Уолдя чаще всего

именно в одиночку и пьет.

Жил когда-то в незапамятные времена и за тридевять земель отсюда поэт-романтик

Володя, Вовка, учился в математическом 10-а, и было у него много умнющих и славных

друзей. Теперь в Нью Йорке живет жизнерадостный веселый толстяк Уолтер - таким его

знают на работе. И только иногда, в часы одинокой пьянки, из зеркала хмуро глядит

отставной майор воздушно-десантных войск Владимир - жесткий, временами и жестокий, хамоватый тип, в Афгане и Чернобыле растерявший юношеские иллюзии. Недоверчиво, недобро гляядит на мир отставной майор.

Но это иногда. А вообще-то все трое: Володя, Уолтер и Владимир - мирно уживались

в Уолде и редко конфликтовали меж собой. У каждого были свои заботы, свои часы для

раздумий, и только пили они всегда вместе. Случалось, и грызлись при этом.

Человек из зеркала, хотя и умный, каким ему положено быть, друзей однако заменить

не мог. А они все остались там. Многие, правда, еще дальше, чем там, уже нигде. Ну, приятели, конечно, есть и здесь - "гайс, баддис", то есть они ничего толком не знают о тебе, ты столько же о них. Здесь не принято распахивать душу на ширину кухни и пускать туда

кого ни попадя. Хау ар ю? Гуд, хаваем помаленьку. И все о"кей, и боже тебя упаси с кем-то

делиться своими проблемами или лезть в чужие. У каждого есть свой чирей на заднице, но

снимать штаны и демонстрировать его всем необязательно.

Целыми днями, в любую погоду-непогоду, хмурый майор и веселый толстяк-шофер

колесили по всем проспектам и закоулкам Нью Йорка, к вечеру приползали домой, чтобы

неспешно выпить стакан скотча и забуриться спать. А утром снова туда, на улицы, где

машин больше, чем людей.

И вдруг однажды, два года назад, солнце взошло на западе - приехала Она, его первая, еще школьная любовь, его Люська. Впервые это солнце вспыхнуло 35 лет назад - и все

вокруг заиграло , засветилось, А потом.... потом он уехал в Питер, солнце зашло за тучку, затерялось в питерских туманах. Но, оказывается, не погасло, только понял он это через

многие-многие годы.

Все было в эти годы: Военно-медицинская академия, Ленинград с театрами, музеями, барами, а потом офицерская гарнизонная жизнь на краю света, война в Афгане, Чернобыль, другие женщины - одни на годы, другие на неделю-две. Друзей с годами становилось все

меньше, как в песне Галича, они уходили " одни в никуда, другие в князья". В никуда -

больше. И родные уже все в США, и у самого билет в кармане туда же. В родном городе еще

осталось двое школьных друзей, заехал проститься с ними. Сидели, грустно пили водку, и

вдруг - звонок.

Она! Через четверть века - она, Рыжик, Люська, единственная его девочка. И какое

это имело значение, что ей за сорок, что многовато у девочки морщинок - он их не видел, она

была все той же, что в палатке над тихой лесной речкой двадцать пять лет назад. Она тогда

спала, а он смотрел на ее лицо с золотистым пушком на щеках и не мог решиться ее

поцеловать, робел. А она только притворялась спящей и злилась на его недогадливость и

робость.

Спит она и сейчас, рядом, тихонько посапывает. Уже давно спит. Целыми неделяи -

снотворные и морфий спасают от диких болей. У нее рак, свирепая меланома, шесть

опухолей в голове. Она знает об этом, но еще надеется, верит в Бога, в своего ангела-

хранителя. И еще верит в него, своего Вовку, в его врачебное могущество.

Но он, повидавший смерть во всех обличьях, он-то точно знает, что надеяться уже не

на что. Знает, но не хочет поверить, что Господь, в которого верит она, столь жесток и

коварен: через многие годы помог им встретиться, помог получить американскую визу, когда многим отказывали, а ей даже без обычных проволочек дали. - словом, помог Господь

вернуть любовь, но всего на два года! Причем второй - уже с тяжкими муками, госпиталями, отчаянием, надеждами на чудо.

И вот уже не осталось ничего, кроме мучительного ожидания конца. Держаться

самому и поддерживать в ней надежду, а когда она уснет, глотнуть скотча и постараться

уснуть . Хотя бы часика на три-четыре, иначе не продержаться. Завтра - 14 часов крутить

баранку по Нью Йорку, продираться в уличных потоках, как на байларке по порожистой

реке. И не уснуть за рулем...Хотя бы часика три, каких-нибудь 200 минут. Потому что

больше нельзя: надо Люсю покормить, переодеть, перестелить ей постель, довести до

туалета, пока еще она, слава Богу, сама, вцепившись в тебя, может переставлять ноги. И

пока она свято верит, что слабость только от лечения, от проклятой химии.

Господи, не дай сойти с ума! Какой болван придумал, что ад - это раскаленные

сковородки, смола, пламя? Чушь собачья! Ад - это когда твоя любимая медленно умирает, а

ты бессилен и еще должен шутить, улыбаться, не давать ей

уйти в депрессию, а потом

спешить на работу и там тоже шутить, тоже улыбаться - в Америке не принято плакать на

работе. Они, американцы, нормальные люди и все понимают, и сочувствуют, и готовы

помочь. И,конечно же, помогут. Когда придет пора хоронить. Скинутся, кто сколько может, и помогут. Так уже не раз было. Но сейчас никто тебе помочь не может, поэтому шути.

Улыбайся изо всех сил. Улыбайся, черт тебя задери, ты ведь уже американец!

Человек в зеркале оскалился и поднял стакан скотча.

- Водку ты уже разлюбил - стареешь, приятель. Хотя в молодости выпил не меньше

цистерны.

- Водка бьет по голове, - возразил он человеку в зеркале, - вытаскиввает наружу

агрессию, подозрительность, ревность. А утром болит голова.

- Согласен, - кивнул человек в зеркале и назидательно поднял палец: -Пей скотч, только не бери дешевку!

- А я что пью? - обиделся Уолдя. - Еще скажи, что надо пить маленькими глоточками, только со льдом и неразбавленный . Болтун ты, братец!

Человек в зеркале кивнул и отвернулся.

Уолдя допил стакан и, даже не успев поставить его, провалился в сон.

Когда он открыл глаза, то долго не мог сообразить, где он: пески, барханы до самого

горизонта, южная ночь - черная, густая, с яркими звездами - картина, знакомая и по Афгану, и по Средней Азии. А он хорошо помнил, что засыпал в Нью Йорке!

И лежит он на большом плоском камне, еще не успеввшем остыть от дневного солнца.

Где-то сзади журчит ручей, и это странно: барханы - и ручей, а кругом ни травинки, кроме

сухой верблюжьей колючки.

- Здравствуй, Владимир! - прошелестело слева : откуда-то из ничего возник

невысокий лысоватый человек весь в сером: недорогой, но аккуратный костюм, такой же

неброский галстук, голубоватая сорочка - явно клерк из какого-то офиса, нигде от этой

чиновничьей братии не скроешься, и в пустыне достали.

- Здравствуйте, - неприветливо ответил Уолдя, - только я что-то не припомню, чтоб

мы были знакомы! Вы насчет страховки или...

- Или, - улыбнулся незнакомец и ткнул пальцем в небо. - Я оттуда, из Бюро жалоб и

молений четвертого подотдела сектора Информации.

- Вот даже как! - округлил глаза Уолдя, но почему-то не удивился, хотя никогда

прежде не задумывался о том, что там, на Небесах, что-то или кто-то есть, тем более

чиновничий офис со всякими бюро, отделами, секторами, подотделами.

- Именно так, - подтвердил незнакомец. - В ведении нашего Бюро было

зарегистрировано несколько твоих обращений к Богу. Кстати, весьма невнятных. К тому же

ты у нас на учете как бывший коммунист и, значит, официальный безбожник. Чего же ты

хотел от Бога:?

- А вы, стало быть, и есть Бог? - насмешливо прищурился Уолдя.

- Многого хочешь! - усмехнулся незнакомец. - Бог занимается проблемами

глобальными: судьбами цивилизаций, континентов, целых планет наконец. Всеми прочими

делами занимаемся мы, Небесная Канцелярия.

- И у вас бюрократия, - вздохнул Уолдя.

- А как же! - учительским тоном сказал незнакомец. - Есть только два способа

управления человечеством: военно-полицейский и мирно-бюрократический. Других, увы, Бог придумать не смог.

- Ну вот, - разочарованно протянул Уолдя. - А пели: каждый человек вселенная, каждый уникален, неповторим! Для бюрократа же все мы всего лишь некие условные

единицы!

- Вы себе льстите: в массе все вы очень даже повторимы! Ибо люди не изменяются, какими были во времена египетских фараонов, такими и остались. Отдельные гении не в

счет, речь ведь о массах! Итак, чем же ты недоволен?

- А с кем я говорю? Вы забыли представиться.

- Я младший эксперт отдела сбора информации по личным вопросам, ангел

восьмого класса.

- Восьмого класса? - переспросил Уолдя, покопался в памяти, прикинул и пожал

плечами. - Если не ошибаюсь, по старой табели о рангах это чин, равный майору. И я майор.

Ну и чего ты от меня хочешь?

- Я? Это ведь ты жаловался Богу, мне поручено разобраться. Слушаю тебя

внимательно, чем же ты конкретно недоволен?

- Да всем! Что я такого Богу сделал, что он мне всю жизнь поломал?

- Ты что-то путаешь, человече: Бог, наоборот, исполнял твои желания, причем точь-в-

точь как ты просил.

- Ну, ты! - вскочил Владимир. - Мне плевать, какого ты там класса ангел или черт, но

у меня умирает жена, самый мой любимый человек, всѐ, что у меня есть, а ты хочешь

сказать, что это я просил Бога убить ее? Причем убить медленно и мучительно! Ты хоть

соображаешь, что несешь, пидор небесный?!

- Лаешься, как прапорщик, а еще майор! - поморщился незнакомец. - Даже стойку

боевую принял, вояка - я ведь дух бестелесный, забыл? Садись и вспоминай, напряги свои

извилины и вспоминай! Ну? Юность, юность припомни, как с другом своим читали Ремарка.

Вспомнил? Как мечтали о девушке, похожей на Патрицию Хольман? Ну, а разве твоя Люся

была не такой? Отвечай: не такой?

- Лучше! - почти крикнул Уолдя. Немного остыв, добавил: - Ты понимаешь... Она

не такая, как все бабы. Они все, сколько я их знаю, норовят как-то сломать тебя, перекроить

на свой лад, слепить что-то подходящее под их идеал или, вернее, под их представление об

идеале. А она - нет! Нет таких во всем белом свете. Понимаешь, нету!

- Знаю. Она любила тебя таким, каков ты есть со всей твоей гусарской придурью, любила с юности и всю жизнь, только ты оценил это... через тридцать лет! Так причем здесь

Бог?

- Оно так, - вынужден был признать Уолдя. - Но ведь понял же! И чудом вытащил ее

сюда, в Америку, через все бюрократические рогатки! И мы были счастливы! А твой Бог...

Уолдя отвернулся, чтоб незнакомец не увидел его слез.

- Вот-вот! Чудом он ее, видите ли, вытащил! Ты просил, Бог услышал твою мольбу -

вот и все чудо. И чем же ты недоволен? Ты хотел Патрицию - ты получил ее. Только почему-

то забыл, что Патриция Хольман умерла от туберкулеза ровно через два года, на самом пике

их любви. И когда ты просил о Патриции Хольман, этого, именно этого ты не учел? Роберт

Локамп, который тебе тоже очень нравился, через два года похоронил свою любимую - будь

готов и ты к тому же! Таковы правила игры.

- Правила игры? - снова взорвался Уолдя. - Для вас это игра? Все наши радости и

горести - всего лишь игра?

- Игра, - подтвердил незнакомец. - Сценарий сочиняете вы сами, мы скрупулезно

исполняем ваши просьбы, ну а то, что спектакль редко получается таким, как был

задуман, это уж не наша вина.

- Ладно, я понял: два года были предопределены. Но разве мы не могли эти два года

прожить чуть-чуть иначе, чем вы дали нам? То, что я, врач - и неплохой, между прочим, врач - здесь работаю шофером - это тоже я выпросил? Это тоже исполнение моих желаний?

- А как же, мой френд? - незнакомец явно издевался. - Твой любимый Роберт Локамп

не только любил свою Патрицию. Пил с друзьями по кабакам и играл проституткам на

пианино - кстати, и у тебя это неплохо получалось, - но и работал таксистом, и

автомехаником, и тоже порой сидел без гроша в кармане. Все это ты также получил, не так

ли? К тому же в детстве ты мечтал стать шофером ? Осуществляются мечты!

Уолдя кивнул. Что есть, то есть, но не об этом же речь, не это главное, чего он

увиливает от главного.

- Ну, а то, что в Америке ты не стал врачом... Один еврей пожаловался Богу, что вот-

де он соблюдает все заветы и предписания, а награды никакой, ну хоть бы дал один разочек

выиграть в лотерею, что ли. На что Бог ответил: "Да ты хотя бы раз купил билет!" Так и ты: ты хоть раз пытался сдать экзамен?

- Я знаю мужиков, которые всѐ сдали, а резидентуру годами получить не могут! И

они помоложе меня. Чего ж зря силы тратить?

- Ну, а вдруг? Это ведь их судьба, а у тебя разве не могло быть иначе? Или ты ожидал, что сенаторы специально ради тебя изменят закон? И предъявляешь претензии Богу, а не

самому себе!

Уолдя не ответил. Вытряхнул из пачки сигарету, чиркнул зажигалкой, глубоко

затянулся. Струйка дыма потянулась в сторону незнакомца, прошла сквозь него и растаяла.

Уолдя потряс головой - видение не исчезло.

- Положим, до сих пор ты был прав, - наконец выговорил он. - Правда, как-то

крохоборно, не по-людски.

- Так я же и не человек! Вот ты все еще недоволен. Твой ангел-хранитель дал мне

официальную справку о том, что он для тебя сделал. Вот она, смотри!

В руках ангела 8 класса появился листок с большой, тиснутой золотом гербовой

печатью.

- Ты, помнится, мечтал о подвигах, о славе? В Афган, правда, не напрашивался, но

если бы тебя не пустили, оскорбился бы, не так ли? И твоему ангелу-хранителю пришлось-

таки потрудиться! Ты ведь гусар, как и все десантники, лез, куда надо и куда не надо, а

отделался легким ранением и заработал две медали - а сколько твоих друзей полегло там или

осталось калеками? Так что не ропщи. Ну, а что вместе с наградами довелось наглотаться

всякой грязи и мерзости, так ведь это непременное приложение к любой войне. Впрочем.о

войне ты тоже мечтал в детстве, просто в то время подходящей войны не было . Послали при

первой возможности. А сколько раз твой ангел-хранитель спасал тебя здесь, в Нью Йорке? И

когда ты от усталости засыпал за рулем, и когда пьяный ехал с какого-то юбилея - это ведь

он и никто иной не дал тебе разбиться! Ну?

- Сдаюсь, - поднял руки Уолдя. - Похоже, я дурак, каких поискать. Есть же у

американцев пословица: "Не езди быстрее, чем твой ангел-хранитель летает!"

А я ездил...

- Наконец-то.

- Слушай, а могу я в последний попросить Бога? В последний раз, а там уж что будет, то будет - а?

- Попробуй, - усмехнулся незнакомец. - Бог редко кому отказывает!

- Боже милостивый! - поднял очи горе Уолдя и молитвенно сложил ладони. -

Пожалуйста, дай ей пожить еще немного, хоть чуть-чуть! Ну, пожалуйста, что тебе стоит!

Она такая добрая, хорошая, я люблю ее, господи!

Уолдя впервые в жизни вот так напрямую обращался к Богу, сбивался от волнения, боялся упустить что-то главное. Но твердо знал: о ней, только о ней и ни о чем другом.

- Я передам твою мольбу. Не сомневаюсь, что и это твое желание Господь исполнит! -

кивнул незнакомец и грустно усмехнулся: - Хотя, боюсь, человече, ты опять ничего не

понял!

Уолдя растерянно хотел переспросить, но видение исчезло, он оставался один в

бескрайней пустыне, и только барханы, барханы до самого горизонта и огромная, какая-то

наглая луна над ними.

Он проснулся от прикосновения. Люська сидела рядом, гладила его по руке. Бледная, химия и гормоны сделали ее лицо круглым, она облысела - и все равно самая чудесная, самая- самая.

- Проснулся, солнце-майор ты мой? А я вот сижу, думаю, как хорошо, что ты у меня

есть!

- Как себя чувствуешь, рыженькая?

- А знаешь, лучше, много лучше! - Она вдруг нахмурилась. - Пока не забыла, пообещай, что если я умру, ты дочку мою Светку не оставишь. Поклянись!

- Ну что ты, Люсь, о чем ты? Не умирай раньше смерти, тебе ведь уже лучше, все

будет хорошо!

- Ну, а если... Если все же?

- Если - не бойся! Я ж ее люблю, как родную.

- Ну и хорошо, милый, спасибо! Что-то я немного устала. Давай чуток поспим.

Они еще немного пошептались и уснули.

Она умерла во сне...

... Ранним утром выходного дня, когда город еще спал, Уолдя поехал на кладбище.

Машин на хайвэе было немного, и до кладбища он доехал всего за двадцать пять минут, хотя

оно было и неблизко, миль около двадцати.

Ближе, когда хоронили Люсю, никак не нашлось: ближние кладбища оказались узко

специализированными по конфессиям, и только это - общехристианским. Здесь справедливо

считали, что Иисус один на всех, так что рядом с могилой католика Жана Леона была

могила православного Стеценко или какого-нибудь немца -лютеранина.

Проходя по аллее, Уолдя невольно вглядывался в даты на памятниках. 73 - куда ни

шло, а вон там аж 85. К Люсе Господь был куда менее милостив - всего 52 ей отпустил.

Люсин памятник еще не готов, пока из дерна торчит временная табличка..

Уолдя поправил табличку, положил рядом цветы, присел на сложенные неподалеку

доски, закурил.

Подумал: видимо не дошла до Бога моя последняя молитва, не успела.

- Прости, Рыжик, что нечасто бываю: то эта работа сумасшедшая, то по докторам

мотаюсь, скоро хирургам придется надо мной потрудиться. А со Светкой твоей все в

порядке: замуж вышла за хорошего парня, и свекровь в ней души не чает. Я ей звоню

каждую среду, помогаю, чем могу. Вот так и живем...

Набежавшие слезы заволокли все туманом, он не вытирал их, тупо повторяя "так и

живем... так и живем... так и живем..."

Скорбная статуэтка на недалекой могиле вдруг приблизилась и, казалось, увеличилась в размерах, уже можно было различить строгий, направленный куда-то в

пространство взгляд.

- Это ты, Господи? - тихо спросил Уолдя. - Что ж ты моей последней просьбы не

выполнил? Не так уж много я просил, верно?

- Ты опять неправ, - откуда-то из пространства зазвучал негромкий, но властный

голос. - Ты просил дать ей пожить еще чуть-чуть. Я дал. Восемь часов, но семь из них ты

проспал.

- Разве я восемь часов имел в виду? Ты же всезнающ, ты не мог не понимать, что я

просил! Почему ты оказался таким крохобором, почему уцепился за нечаянное слово "чуть-

чуть"? Ты же не компьютер, ты же понимаешь, что такое любовь1

- Опять ты несешь вздор, человек! Я живу в вечности, и понятие чуть-чуть для меня

не существует. Восемь часов или восемь веков или вся твоя жизнь - все это "чуть-чуть" в

сравнении с вечностью. Я всего лишь в который раз исполнил твою просьбу. Могу и

сейчас помочь, если нужно. Помочь?

- О нет, с меня хватит! Спасибо тебе, Господи, ты поистине щедр! Но мне от тебя

больше ничего не надо! Ни-че-го!