Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени

Глава 1. Нагорный. Опоссумы и бизоны.

Я двигался через площадь Ленина.

На территории огромной страны, занимавшей две пятых территории крупнейшего континента, и, как говорят в учебниках, одну шестую часть всей обитаемой суши, которая по своим размерам за всю известную историю уступала лишь Британской короне и Империи Чингис-Хана, в каждом мало-мальски значимом городе была площадь Ленина. Или по крайней мере, улица Ленина.

Город, в котором я жил, не был исключением. Скорее наоборот. В нем была и площадь Ленина, и улица Ленина.

Город, в котором я жил, был провинциальным.

Обычно провинциальные города называют городом Н. Такова традиция. Но я не сторонник традиций. Наш город можно было бы назвать городом Б. Потому что город этот назывался Безымянск.

Итак, я двигался через площадь Ленина города Безымянска. На площади стоял памятник всегда живому и вечно молодому вождю мирового пролетариата, потрепанный перестроечными сдвигами и слегка загаженный голубями, но все еще не потерявший своей актуальности. Его рука, как и прежде, указывала куда-то вдаль.

На постаменте была видна тусклая надпись

В.И. ЛЕНИН

Я обогнул памятник и пошел дальше, чуть левее того направления, куда указывала рука Ильича. Был я обыкновенным советским гражданином, не имел на себе никаких надписей, а также не имел при себе ни партбилета, ни других прочих, так называемых «корочек», красного или иного цвета, с гербами на обложках или без оных.

Имел я при себе только паспорт гражданина СССР, но это практически ничего не значило.

Двигался я на работу. Я, как и всякий обыкновенный, то бишь стандартный, гражданин СССР, каждый будний день (а иногда и в субботу) должен был ходить на работу. Правда, не с восьми ноль-ноль до пятнадцати минут шестого, как другие советские граждане, а по-разному. По-разному, так как мое рабочее время зависело от расписания, а зависело оно от расписания, так как я работал учителем.

Работал я учителем русского языка и литературы в одной из школ города Безымянска.

В одной из самых трудных и неблагополучных школ…

Да, кстати, я так и не представился.

Зовут меня Александр. Александр Сергеевич… Александр Сергеевич Нагорный.

Получилось так, что я оказался учителем в этой школе.

Однажды, достаточно давно, я выучился на педагога, и так случилось, что когда-то я получил несколько черных пятен на своей биографии, посему работа даже в такой сложной школе, как эта, была для меня несказанной удачей. Текучка кадров и жесткий педагогический кризис были мне на руку. Ну а школа, со своей стороны, получила достаточно нестандартного (уж простите за нескромность) сотрудника в моем лице, что, конечно, пошло бы всем на пользу, ну, или, возможно, уже пошло…

Была ли эта школа всегда сложной, или стала такой в силу каких-то неясных обстоятельств, я не знаю. По крайней мере, осознание этого факта для меня лично пришло постепенно. В конце концов, можно было поверить в чудо, когда директор школы, не спрашивая о том, почему в моей трудовой книжке имеются пробелы по нескольку лет, сразу же вписал меня в приказ, или хотя бы, посчитать его старым маразматиком, но достаточно богатый жизненный мой опыт всегда говорил мне, что чудес в жизни не бывает, и я все более отчетливо чувствовал подвох.

Осознание пришло постепенно… Табачный дым коромыслом в туалетах, странные сборища в школьном дворе, драки на переменах и после уроков… А вот этот милый малыш что-то там сказал такое нецензурное, или мне, черт подери, послышалось?!

Постепенно я понял, что все мы в одной лодке, которую трясет и болтает самым безжалостным образом, и которая вот-вот пойдет ко дну, но пока не тонет… Хотя нет… Все мы в заднице, в одной большой, просто огромной заднице…

Каждый день можно было радоваться тому, что день прошел нормально, никто не убит и не ранен, а если даже и ранен, то не тяжело… Классические педагогические приемы не работали, и для многих учеников цель закончить школу вообще ушла из базовой системы ценностей, как таковая. Она оказалась где-то на задворках подсознания, как некая данность, с которой приходится мириться, пока она не сильно мешает. Поэтому и надо было выдумывать свои приемы, далеко не классические, чем я, собственно, последние несколько лет и занимался.

Некоторые учителя пытались бороться со злом силовыми методами, далеко не всегда представляя истинное соотношение сил. Например, Петр Иванович имел в своем кабинете спрятанный за доской длинный резиновый шланг. Когда терпение его иссякало, и он был возмущен безобразным поведением учеников, он хватал этот шланг, и, весь красный, размахивал им перед чьим-нибудь носом.

– Я вам покажу сейчас!! Смотрите, что у меня есть! А!!? Видали? – орал он обычно в таких случаях.

Иной раз даже по парте стучал. Вот так вот…

Была еще Анна Никаноровна. Она легко обходилась без шлангов и прочих подручных средств. Она, довольно крупная женщина, причем, крупная женщина со сложным характером, могла запросто схватить отдельно взятого хулигана за уши, поднять его на полметра над землей и хорошенько потрясти.

А вот у меня почти всегда с собой в кармане был небольшой сапожный молоток. Это очень хорошее подручное средство. С ним я всегда чувствовал себя увереннее.

Когда приходится конфликтовать с пьяными, сильными, крупными, неадекватными, вооруженными людьми, которых к тому же больше, чем один, инструмент этот воистину незаменим. Он позволяет легко справиться с конфликтом без совершенного владения техниками кунг-фу и нейролингвистического программирования. Надо лишь несильно ударить им по пальцам или любой другой находящейся на расстоянии вытянутой руки части тела, которая не является жизненно важной, и конфликт решается относительно легко.

Да и в милиции потом проще объяснятся. Гораздо проще, чем, например, в том случае, когда у тебя в кармане нож или кастет.

– Да, я сапожник.

– Сапожник?!

– Сапожник-сапожник…

– Постойте, но вы же пять минут назад говорили, что вы учитель!

– Это я по профессии учитель, а в душе я – сапожник.

Да я и вообще, не терплю хаоса и беспорядка, знаете ли… В широком смысле этих слов…

Но, бить детей молотком по пальцам – этого, конечно, я никогда делать не буду. Но, что бы вы мне ни говорили, несравненно легче сеять все разумное, доброе и вечное, если тебя считают злым, опасным человеком. Совершенно нет никакой нужды подставлять левую щеку, когда тебя ударяют по правой. Ах, система Макаренко, вы говорите? Да, между прочим, у Макаренко в ящике стола лежал наган. А вот у меня – молоток…

Хотя, на самом деле, добрый я человек… Очень добрый… Но злить меня не стоит… На всякий случай… Все-таки есть, есть у меня скелетики в шкафу. Не спорю. Но об этом позже.

Тем временем, большая часть педагогов нашей школы была уверена в силе своих педагогических методов и продолжала настойчиво их внедрять и применять, несмотря на разбитые окна, испорченную одежду и гвозди в заднице. Суть этих методов обычно сводилась к высокопарным речам с высоко поднятым вверх указательным пальцем и невозмутимой миной строителя коммунизма. С точки зрения школьных хулиганов, это было прикольно. Еще прикольнее было довести учителя до истерики.

К высшей педагогической мудрости относилось полное игнорирование хулиганских выходок. Ведь жертва, которая перестала сопротивляться, уже не интересна, это факт. Не так уж и сложно выдержать насмешки, дикий смех, летящие со всех сторон огрызки, и даже прицельный выстрел из рогатки в упор. Да, кстати, почему бы сразу не притвориться мертвым? Вот, например, опоссум… В случае опасности это животное притворяется мертвым настолько натурально, что даже воняет соответственно. Вы его можете швырять куда хотите, пинать ногами, топтать – ноль реакции. Вот как-то так – схватился за сердце, упал, все, – отстаньте, у меня сердечный приступ, я умер… Опасность прошла – встал, отряхнулся, пошел дальше.

Но мне опоссумы, честно говоря, совершенно не симпатичны. Меня больше впечатляют такие животные, как, скажем, бизон. Он не хищник, но и жертвой никогда не был, по крайней мере, до тех пор, пока не пришли люди и не начали за ним охотиться. Я почти такой же, как бизон… Простой, медлительный, рогатый, жвачный, парнокопытный. Но попробуйте меня разозлить… Честное слово вам говорю, не стоит.

По-моему, некоторые вещи игнорировать нельзя. Проигнорировали раз, проигнорировали другой – думаете, успокоилось дитя? А вот и хрен вам, товарищи педагоги! Дитя ищет новых развлечений, все более дерзких и опасных, и вместе с этим, все больше и больше растет чувство безнаказанности. И вот, обалдев от очередной, неизмеримо наглой выходки, вы встаете с указками наперевес и говорите, что на сей раз ваше терпение, наконец, лопнуло, но уже поздно. Поздно, дорогие мои… Все… Вы одни в чистом поле, без армии и оружия, а кругом на сотни верст одни только враги. И сейчас вас начнут побивать камнями…

Хотя и детей-то понять можно. Мы настолько переусердствовали с промыванием мозгов, что они и так уже все поняли. Без нас.

И первая заповедь, которую они усвоили – это заповедь: «Не верь!». Не верь никому, особенно если он говорит что-то разумное, понятное и логичное. Ведь, если кто-то говорит что-то разумное, понятное и логичное, то даже дураку понятно, что врет. Потому что никакая реальная вещь в жизни не бывает разумной, понятной и логичной.

А вот, кстати, я и пришел. Это наша школа. Стандартная такая школа, трехэтажная, из какого-то непонятного серого кирпича, на стене которой уже самым настоящим, красным, керамическим кирпичом была выложена надпись

СЛАВА КПСС!

Я вошел внутрь, поднялся по лестнице на второй этаж, зашел в учительскую, снял с себя плащ, и повесил его в шкаф на вешалку. До начала занятий оставалось еще минут пятнадцать, и я решил, что следует немного взбодриться и сделать себе кофе. Работа моя требовала быстроты реакции и способности импровизировать, если я, конечно, не хотел уйти домой с порванными штанами.

В учительской сидели две юных дамы, так называемые молодые специалисты. Из тех, что обычно полны энтузиазма и надежд, но напрочь выпадают из реальности. Словно светские дамы девятнадцатого века, они вполне могли упасть в обморок, услышав от кого-нибудь слово «задница».

Я их поприветствовал, достаточно сердечно и искренне, но они косо глянули на меня и начали собираться. Нет, что вы, сидите, сидите… Как вас там? Не помню… Ах, ну да ладно, идите с Богом…

Я высыпал в кружку кофе, залил кипяток, и ароматный запах разлился по помещению. Затем я подождал несколько минут, пока напиток настоится, взял в руки кружку и, сделав хороший глоток, подошел к окну.

Я поставил кружку на стол, открыл тяжелую оконную раму, и свежесть весеннего утра проникла внутрь.

Почему-то я не ощущал этой свежести, когда шел по улице. Только тогда, когда я оказался здесь, среди унылых стен, я неожиданно понял, насколько это ценно для меня – ее почувствовать. С улицы тянуло цветущим жасмином. Я снова отхлебнул из кружки и высунулся по пояс в окно. Внизу однородной массой шли дети. Почему же они такие унылые? Это же дети, они должны прыгать, бегать, радоваться жизни.

Мне вдруг захотелось с этим что-то сделать, и я, помахав им рукой, крикнул:

– Эге-гей! Земля на горизонте!

Некоторые из них подняли головы, посмотрели на меня и, втянув шеи, словно от холода, пошли дальше. Один рыжий мальчишка посмотрел на меня и, крикнув: «Ну и дурак!», побежал за угол.

За спиной у меня появилась Елена Петровна, заместитель директора по учебной работе, и озабочено спросила:

– Что там у вас такое, Нагорный?

– Все нормально. Просто хорошее утро.

Она посмотрела в окно через мое плечо и, пренебрежительно хмыкнув, удалилась с прижатыми к груди журналом и указкой.

Допив кофе, я пошел на урок.

Когда я вошел в класс, по рядам пронесся шорох, и все вскочили по стойке «смирно». Ничего подозрительного, но, тем не менее, бдительности терять не стоит.

Здравствуйте, здравствуйте. Садитесь, садитесь.

Тема нашего урока – Пушкин. Снова Пушкин? Ай да Пушкин!

Что вы, кстати, думаете о Пушкине? Вот уж, действительно, сукин сын…

Хотя ладно, к черту Пушкина. Жил он в прошлом веке, а мы с вами живем в нынешнем. Давайте лучше поговорим о весне. Что вы, кстати, думаете о весне?

Но почему же вы молчите? Вам нечего сказать о весне?

Ладно, тогда будь по-вашему, давайте говорить о Пушкине.

Потом я зарядил тираду минут на пятнадцать о гении Пушкина, о том, как тяжело быть гением в своем отечестве, о том, как он перестал равняться на Шекспира, и как он семь лет писал «Евгения Онегина».

Неожиданно с задней парты раздался какой-то вскрик. Краем глаза я заметил резкое движение и, как бы невзначай, прохаживаясь по классу со сложенными за спиной руками, повернул в ту сторону.

Ну конечно же, это Симакин. А кто же еще?

– Симакин, вы почему не любите Пушкина?

– Я это…

– Вы случайно не расист?

– Я? Нет… Я его это… Обожаю.

– В каком смысле, Симакин?

– Ну это… Творчество там, стихи.

– Ну раз так, Симакин, так уж и быть, пойду вам на встречу. Дам возможность пострадать за Пушкина. Поставлю два.

– За что, Александр Сергеич?!

– Я ж сказал, за Пушкина. Гордитесь.

Слева кто-то хохотнул. Затем справа. И вот уже со всех сторон понеслись смешки, сдавленные и не очень, которые потом слились в один дружный приступ хохота.

Симакин, весь пунцово-красный, сидел и, криво улыбаясь, озирался по сторонам.

Я вернулся на место и продолжил свою прерванную речь. Дойдя до неоспоримой лепты, которую внес мой тезка в формирование литературного русского языка, я предложил классу оценить это мнение на собственном опыте и прочитать очередную главу из «Евгения Онегина».

Ученики стали открывать книги, зашуршали перелистываемые страницы, а потом воцарилась тишина.

Вот за такие моменты я и люблю свою работу. Моменты, когда можно отстраниться и понаблюдать.

Читали, правда, не все, но мне было уже все равно. Я, конечно, могу их отругать, поставить два, выгнать из класса, выставить посмешищем, как того же Симакина. Но заставить полюбить Пушкина, я, увы, не могу. Как и Булгакова, Набокова, Достоевского.

Зачем тринадцати-четырнадцати-пятнадцатилетним Булгаков, Набоков и Достоевский? По крайней мере, чтобы знать, что они были. Чтобы потом, в тридцать, тридцать пять, сорок, когда уже жизнь побьет, вспомнить. Вспомнить и понять. Понять, что это сильно. И Булгаков –сильно, и Набоков, и Достоевский…

А ведь есть еще Приставкин, Рыбаков, Замятин…

Я посмотрел в окно, на этот школьный двор со спортивной площадкой… Дальше идут мастерские, а за ними какие-то гаражи, забор. На заборе надписи, разные: матерные и не очень, короткие и длинные, со смыслом и без него, с восклицательными знаками и совсем без знаков препинания, о любви, о футболе, о людях.

Они все время появляются, но никогда не исчезают. Никому нет дела до этого забора, его никогда не красили, и вряд ли покрасят ближайшие лет двадцать.

Сколько я тут работаю, я их вижу. Они, как годовые кольца.

Тут я заметил, что за гаражами была какая-то возня… Похоже, что трое били одного. Точнее один – высокий дылда, схватил парнишку за воротник и бил ботинками по ногам, а двое других просто стояли рядом и смотрели.

Да, есть хищники, есть жертвы – с этим ничего не поделать, закон природы… Хищники обычно сбиваются в стаи, и кто-то из них даже считается санитаром леса.

К гаражам, прихрамывая, двигался учитель труда. В правой руке он сжимал длинную металлическую линейку.

Вдруг за моей спиной со скрипом отворилась дверь. Я повернулся и увидел в проеме синюшно-красное лицо с характерным профилем. Не то загар, не то вечное похмелье, не то перманентный предынфаркт… Это наш многоуважаемый директор. Очень громким шепотом, так, что Симакин аж вздрогнул, он произнес:

– Александр Сергеевич, зайдите ко мне после урока.

Я на цыпочках подбежал к нему и тихо спросил:

– Что-то случилось?

Несмотря на то, что я стоял совсем близко, он ответил так же громко, со зловещим присвистом:

– Пока нет. Но вы все-таки зайдите.

Глава 2. Лютый. Решительность и напор

Ночные улицы всегда таят в себе опасность. Тишина их обманчива. Бывает, идешь себе в ночной тиши, словно плывешь, дышишь воздухом, ни о чем не беспокоишься, думаешь о том, о сем, но вот поворачиваешь за угол и все… Приключений искать уже не надо, они тебя сами нашли.

– Здарова, чертила!

– Закурить дай.

– Из какого района?

– Кого знаешь?

– Сам-то кто по жизни?

Вариантов завязки – великое множество. Вопрос развития фабулы сводится обычно к тому, получит ли кто-нибудь по соплям или дело обойдется, как это в те времена говорили, «чисто базаром».

Исход событий определялся многими факторами. И самый важный из них – реакция того, кто оказался в эпицентре событий.

Самое простое, что можно было сделать – это с выражением лица, отдаленно напоминавшим кирпич керамический обыкновенный или, в крайнем случае, полуторный, сказать, что-нибудь в меру дерзкое, например:

– Фублянах…

Или:

– Здоровей видали!

Или:

– Да вы охренеете!

При этом важно было произносить эти слова на ходу, как бы мимоходом, проходя бодрым спортивным шагом, не вынимая рук из карманов, желательно запустив феерический касательный двухметровый плевок куда-нибудь в кусты сбоку.

– Чё?! ЭЭЭ!! А ну иди сюда! Ай ну да ладно… Не тот…

Те, кто был в теме, могли усилить градус дерзости:

– Фильтруй базар, папаша!

Или:

– Сам ты чертила! А я пацан правильный.

Однако, не стоило перегибать палку, оскорбляя личное достоинство вопрошающих, ставя под сомнение их морально-этические качества и сексуальную ориентацию. В этом случае инцидент мог перерасти в затяжной конфликт с драками, погонями и поножовщиной, и эти самые события могли привести куда угодно, в том числе в милицию, в больницу и, даже, в морг.

Ни в коем случае не следовало использовать такие устаревшие словесные выражения, как:

– Добрый вечер!

Или:

– Не курю, и вам не советую…

Или:

– Вы почему так поздно гуляете без родителей?

Или:

– Что, простите?

Это сразу выдавало человека нерешительного, так называемого «лоха», и тогда мог начаться такой процесс, как этого самого лоха так называемый «гон». Лоха в этом случае гнали, то есть сопровождали через весь район, подгоняя пинками, подзатыльниками, плевками, обидными словами, тем самым провоцируя на драку. Если драка случалась, она, как правило, была скоротечной, после нее компания получала свой адреналин, а лох, если у него хватало ума не геройствовать, получал нетяжкие телесные повреждения и отправлялся восвояси. Если же драки добиться так и не удавалось, лоха провожали прямо до самого дома, где и грабили в подъезде под дверями собственной квартиры.

Правда, бывали случаи, когда, после фразы: «Что, простите?», человек лез в карман, и давал прикурить особо изголодавшимся прямо из «Люгера».

Можно было, конечно, сделать что-нибудь неожиданное, начисто порвав, таким образом, шаблон у нападавших и поломав все правила игры.

Например, с криком «Атас, менты!» ринутся в ближайшие кусты.

Или ринутся в кусты, предварительно испугав противников криком: «Ваши документы, быстро!», или «Стой! Ни с места! Стрелять буду!». Правда, так поступать следовало, если не планируешь появляться в этом районе, по крайней мере, ближайших лет пять.

И вот, как-то раз, один юноша оказался ночью на улице в чужом районе. Юноша этот был рослый и плечистый, и почти все, кто его знал, знали его по кличке «Лютый». Настроение у Лютого нынче было паршивое, он долго бродил по городу, уже стемнело, и он забрел достаточно далеко. Район был для него незнакомый, но Лютый был таким человеком, который никого и ничего в жизни не боялся. То есть, почти никого…

Папа Лютого был единственным человеком, которого Лютый страшился по-настоящему. Он работал в очень серьезной организации и был человеком весьма своеобразным и решительным. Кроме того, он в одиночку воспитал и вырастил сына. Мать свою Лютый не помнил и ничего о ней знал. Папа почти никогда не говорил о ней, а когда все же заходила речь, он слегка приобнимал Лютого за плечи и говорил:

– Когда вырастешь, ты все поймешь, сын…

Сына своего он так и называл: «Сын».

При разговоре с другими Лютый называл своего папу: «Папа». Никаких там «предков», «отцов», «стариков», «батянь» и тому подобного, Только «Папа». При чем с явным пиететом, что в письменной речи может быть передано, как Папа с большой буквы.

Когда Папа смотрел в упор своими бесцветными, ничего не выражающими глазами, Лютый чувствовал, как у него по спине ползут мурашки.

Папа вполне мог, как с точки зрения своих возможностей, так и с морально-психологической точки зрения, отправить сына служить куда-нибудь на Землю Франца-Иосифа, на самую северную в мире пограничную заставу «Нагурское».

Служба в армии не входила у Лютого в планы на ближайшее будущее, и когда начались призывы, он искренне пытался откосить. Были снимки стопы в двух проекциях, во время которых Лютый держал в руках по двухпудовой гире. Была кардиограмма после двух чашек крепкого кофе, выкуренной половины пачки сигарет и физической нагрузки в виде бега по лестнице на пятый этаж и обратно.

Все было плохо. Плохо в том смысле, что очень хорошо. С таким здоровьем хоть в космонавты. Еле оклемавшись от экспериментов над собственным телом, Лютый пошел в военкомат, и уже там, в туалете, выкурив очередную сигарету, и бросив в урну окурок, он вдруг неожиданно поднял крышку унитаза и, присев рядом, ухватился пальцами за ободок, расположив руку поперек чаши, и решительно сказал стоявшему рядом долговязому парню:

– Прыгай!

– Чего?!

– Прыгай, говорю, ломай руку.

Парень пожал плечами, подтянулся повыше на стенках кабинки, и… Лютый закусил воротник, чтобы не заорать. Но он не заорал, так как заорал долговязый. Тот промахнулся, и нога его оказалась глубоко в сливе унитаза.

А потом как-то сам собой появился военный билет с ничего не говорящим номером статьи закона с пунктами и подпунктами, и состоялся серьезный разговор с Папой. О жизни и о планах на будущее.

– Папа, я что, теперь псих? – недоуменно тогда спрашивал Лютый.

– Ну почему сразу псих? – отвечал Папа – Просто человек с некоторыми особенностями, которому, образно говоря, нежелательно контактировать с оружием, и другими вещами подобными…

А потом оказалось, что его планы на будущее, что спорт, что техника – это все несерьезно, а серьезно – это новая специальность «Экономика народного хозяйства в условиях рынка», и надо ехать поступать в другой город. Это большой, крупный город, можно сказать мегаполис, не то, что наш Безымянск. Наш Безымянск, это, если честно никакой не Безымянск, а самый настоящий Мухосранск. А там – престижно, круто, за этим будущее, и надо успеть влезть в этот первый и последний поезд, поезд в новую жизнь, Сын.

И, как-то между прочим, поставив перед фактом, он укатил на ночь глядя в очередную свою командировку. Не то на какой-то сверхсекретный объект за Уралом, не то в дружественную страну в Центральной Африке.

И как-то грустно стало Лютому после всего этого, и пошел он бродить по городу, пытаясь понять повороты своей судьбы и смысл существования. Закадычный его друг, именно тот, который ему сейчас больше всего был нужен, Бротхер (или просто Бро, как его часто называли) в настоящее время отсутствовал по всем известным адресам и телефонам. Мутил, наверное, с какой-нибудь околосистемной телкой, или сидел в ночную смену на какой-нибудь из своих странных мест работы. Поэтому Лютый бесцельно шатался уже несколько часов подряд, то ли в поисках внезапного озарения, то ли в поисках приключений на свою задницу.

Уже было за полночь, а Лютый все вышагивал по малознакомым улочкам. Ночь была тихая и теплая, и идти домой в пустую квартиру совершенно не хотелось.

Так бы он и бродил дальше, но тут его окликнули.

– Слышь друг, угости сигаретой…

Где-то сбоку появилась тень какого-то шкета.

Лютый посмотрел на тень, и ответил:

– Отвечаю, последнюю скурил, – ответил грамотно, причем, совершенно искренне.

– А если поискать? – настаивала тень. И тут Лютый заметил, что из-за кустов появились еще двое: худой, длинный, как шпала, и коренастый здоровяк.

«Не люблю драться!» подумал Лютый. Драться он действительно не любил – в том смысле, который подразумевал обмен тумаками, а потом долгое сопение вобнимку на земле с порванным штанами, выбитыми зубами и рассеченными бровями. Своих обидчиков он бил, быстро, жестко и эффективно.

Бил так, как его этому учила жизнь, а также Папина методичка, которую он иногда читал. Методичка была достаточно старой, предназначенной, наверное, еще для сотрудников СМЕРШа, и рекомендовала вместо сопливой возни оглушать противника ладонями по ушам, выкручивать локтевые суставы и бить в переносицу рукояткой револьвера. Револьвера у Лютого не было, но с другими опциями Лютый справлялся вполне успешно: бил в кадыки, выбивал колени и до зловещего хруста выкручивал пальцы.

– Поищи, если здоровья много… – ответил Лютый, оценив ситуацию.

– Чё, борзый?! – резко ответил ему коренастый и попер на Лютого, как танк. Вместо того, чтобы с ним вязаться – такого все равно хрен свалишь – Лютый ушел в сторону, совершенно неожиданно повернулся к долговязому и напал на него, налетел с градом ударов, оттолкнул и вновь нагнал, пробив в конце концов в солнечное сплетение, отчего долговязый согнулся пополам, а затем присел, и оказавшись в таком невыгодном положении, получил коленом в нос и укатился в кусты.

Лютый развернулся. В нескольких шагах находился коренастый. Тот кинулся к Лютому, выставив вперед руки. Но Лютый стал его окучивать ногами по бедрам, коленям, лодыжкам. Коренастый сопел, матюгался, даже пытался отряхиваться, но настырно лез вперед, и, когда он остановился, опустив руки, чтобы поправить съехавшие вниз штаны, Лютый, улучив момент, выпрямился как пружина и длинным апперкотом заставил его отлететь, сверкнув начищенными ботинками где-то на высоте полутора метров, на ближайшую лавочку.

Откуда ни возьмись появившийся шкет повис у Лютого на плечах, но тот не растерялся, и схватив шкета за ноги, подсадил его к себе повыше на спину и прямо так, как и стоял, завалился спиной на асфальт, подставляя шкета под удар.

Шкет, оказавшийся словно между молотом и наковальней, разжал руки, и, саданувшись затылком, потерял сознание.

Лютый мигом вскочил на ноги и осмотрелся. Шкет неподвижно лежал на асфальте, запрокинув голову. Где-то в кустах стонал долговязый.

– Ух ты сука, бля… Рукаааа! – орал коренастый, выползая из-под обломков лавочки.

Лютый, не мешкая, пошел дальше своей дорогой. Пройдя метров десять, он обернулся, и глядя в темноту, сказал:

– Ну вы это, извините, если чё.

Глава 3. Нагорный. Куда ты прешься, господи!?

Когда закончился последний урок, я вышел из класса и пошел в учительскую со смутным чувством – что-то среднее между чувством выполненного долга и чувством каторжника, выполнявшего тяжелую бесполезную работу, которому наконец-то сказали: «Хватит!».

Я уже собирался завершить все дела, и предвкушал грядущие выходные, но тут, проходя мимо директорского кабинета, вспомнил. Вспомнил о том, что я должен туда зайти. Я минуту постоял, глядя на обитую зеленым дерматином дверь, раздумывая стоит ли стучать. Потом я махнул рукой и вошел без стука.

Там в кабинете за массивным столом, уткнувшись в бумаги, и сидел он. Назовем его… Ну, собственно говоря, мы его так и назовем – Директор.

Репутация у Директора была так себе. Как, впрочем, и у меня.

Увидев меня, Директор отложил бумаги в сторону, снял очки и повернулся полубоком, глядя на меня, словно попугай, левым глазом.

Коллектив школы единодушно считал его хапугой и растратчиком, которого лишь по большому недоразумению еще не посадили. К тому же был он то ли евреем, то ли полуевреем, поэтому каждый год возрождались слухи, что обчистит он в ближайшее время школу до ниточки и уедет в этот… Ну, сами знаете, куда!

Дети же были уверены, что из его кабинета есть выход в тайную комнату, где он регулярно лупит по голым попам двоечников и двоечниц розгами, плетками и палками. Двоечники и двоечницы, правда, эту легенду никогда не подтверждали.

– О! Александр Сергеевич! Хорошо, что вы ко мне зашли. – потирая руки, произнес Директор.

– Да-да. Учитель русской литературы Нагорный по вашему приказанию прибыл! – отшутился я.

– Да бросьте вы, бросьте. Что это у вас за военные шуточки. Присядьте.

Я присел. Директор стал прохаживаться по кабинету. Кабинет его был небольшой, и он ловко лавировал по нему между предметами мебели.

– Знаете, Александр Сергеевич, я понимаю, что у вас значительная педагогическая нагрузка. Поэтому я… Я… – он остановился, полез в карман, достал оттуда белоснежный платок и тщательно вытер им губы.

– Я почти никогда не нагружал вас общественной работой – продолжал он – но сегодня… Сегодня – особый случай.

– И что у нас сегодня? – без особого энтузиазма спросил я.

– Сегодня у нас в школе дискотека. Вот, есть распоряжение отдела образования – и он протянул мне листок бумаги с гербовой печатью.

Ну, дискотека, так дискотека. Это все-таки не собрание комсомольского актива, пережить можно.

– Дети, соответственно, будут отдыхать. А педагоги, соответственно, будут работать. Работать, значит, следить за порядком и прочее. Так что прошу – и он протянул мне еще один листок с отпечатанным текстом – вот приказ. Распишитесь, что ознакомлены.

Затем он мне протянул еще листок со столбиком фамилий. Напротив, некоторых из них стояли подписи.

– Вот еще, пожалуйста – сказал он.

– А это еще что? – спросил я.

– А вот здесь распишитесь в том, что я вас проинструктировал.

– Проинструктировали? О чем?

– Об этом вам расскажет Елена Петровна. – он посмотрел на часы – В восемнадцать тридцать.

– А вы?

– А я, к сожалению, буду на другом мероприятии.

Я молча расписался.

– Все, спасибо за понимание – Директор забрал у меня листочки, – Прошу не опаздывать. Начало дискотеки в девятнадцать. Сбор в вестибюле на первом этаже в восемнадцать тридцать.

Я встал. Мы с директором обменялись сдержанными рукопожатиями, и я вышел.

Спорить я не видел смысла. Да, и спорить было, собственно говоря, не о чем.

Дискотека – значит дискотека. С одной стороны, я терял несколько часов времени. С другой стороны, приобретал бесценный опыт, который вряд ли забудется.

Я посмотрел на часы. До сбора в вестибюле первого этажа у меня был час времени с небольшим. Идти домой не было смысла, как, впрочем, и торчать здесь, в школе. Я решил прогуляться по окрестностям – стоило немного подразмяться. Ведь дежурство на дискотеке – дело нешуточное. Если эти детки разгуляются, тогда да, жди неприятностей…

Как там в детских частушках поется?

Маленький мальчик нашел пистолет – больше в деревне милиции нет.

Или:

Маленький мальчик нашел пулемет – больше в деревне никто не живет.

Да, веселые частушки. С черным юморком…

Я вышел из школы и пошел куда глаза глядят. В лицо мне дул свежий ветер. Навстречу шли люди, они были мрачные и серые. Все о чем-то думали. Никто не улыбался. Никто не радовался жизни.

Интересно, а я такой же мрачный и серый? Угрюмый? Или нет? Я попытался посмотреть на себя со стороны. Идет такой весь серьезный, учитель Нагорный. Александр Сергеевич Нагорный – недавно вышел из уборной! В сером плаще, в штанах а-ля «Сталин в Кунцево», руки в брюки, морда канделябром. Хорошо еще, что без шляпы. Ничего, кстати, что я без шляпы?!

Нет, это все никуда не годится… Абсолютно неприемлемая ситуация… Срочно нужно исправлять.

Для начала надо попробовать улыбнуться. Вот так. Вот хоть чуть-чуть.

Или хотя бы сделать морду попроще.

Порадоваться жизни.

Я вдохнул полной грудью весенний воздух. Потом была весьма слабая попытка улыбнуться, но даже она внесла немало смуты в ряды шедших мне навстречу граждан. Женщина в двумя пакетами в руках глянула на меня искоса, слегка покраснела и опустила глаза. Шедший за ней молодой человек стал отряхивать себе рукава, и в конце концов, проверил, застегнута ли у него ширинка.

Следом шел пролетарий, который при виде меня надвинул кепку на глаза и процедил сквозь зубы:

– Лыбишься чего?! – и сплюнув под ноги, пошел дальше. Руки в брюки, морда канделябром.

Вдруг рядом взвизгнули тормоза. Я оглянулся и увидел, что недалеко от меня притормозил автомобиль. Я присмотрелся. За рулем сидел какой-то мордоворот, а рядом с ним был светловолосый человек среднего телосложения, который высунулся в открытое окно и махал мне рукой. Я остановился в недоумении и, на всякий случай, обернулся проверить, не стоит ли кто за мной.

За мной никого не было, и, когда я повернулся назад, то увидел, что этот человек уже вышел из машины и шагает мне навстречу.

– Привет, Сашка!! – воскликнул он.

Интересно, кто же это.

– Привет. – сдержанно ответил я.

Ах да, это же Штык.

– Рад тебя видеть, Сашок!

Штык, – это кличка такая. Погоняло.

– И я тебя. Как дела?

Просто Штык. Коротко и ясно.

– Да, все путем. Ты-то как, Санька?

Как там говорится? Пуля дура, а штык…

– Да ничего.

А Штык? Штык – молодец.

– Чем живешь?

Да, молодец.

– Да вот, в школе, детей учу.

А имя-то у него какое? Дай Бог памяти…

– Да ты заходи ко мне, я по вечерам в «Росинке»… Поговорим.

Как же его зовут?! Кажется, Сергей…

Серега Штык.

Пока я стоял так в недоумении, перебирая имена, он уже похлопал меня по спине, как там говорится у них, «дал краба», и, сел обратно в автомобиль, который сразу же тронулся и исчез в редком потоке проезжавших по бульвару машин.

Я пошел дальше, все больше удивляясь. Этого человека я встретил когда-то очень давно, за несколько тысяч километров отсюда, совершенно случайно, по абсолютно не относящемуся к моей нынешней жизни поводу.

Когда-то, когда я отслужил в армии… То есть меня оттуда откомиссовали по болезни…

Впрочем, давайте обо всем по порядку.

Вернулся я в школу как раз вовремя. Елена Петровна начинала инструктаж.

Она говорила достаточно долго, но вся ее речь сводилась к тому, что надо быть бдительными, надо не допускать и пресекать, посторонних в школе быть не должно, и, конечно же, никаких там драк и поножовщины.

– А оружие дадут? – поинтересовался учитель труда.

– Какое оружие, Михальский?! Оружие нам не положено!

– Ну, Петровна, хотя бы для устрашения.

– Для устрашения мы будем тебя, Михальский, и использовать, в небритом виде. А вот еще и Нагорного. Он и без оружия страшный.

Михальский почесал затылок и тайком погладил лежавший в кармане напильник.

– Никакого рукоприкладства! – продолжала Елена Петровна – Если вы видите внештатную ситуацию, четко, авторитетно убеждайте нарушителей, что, если они не прекратят свои противоправные действия, то будут подвергнуты наказанию. Если не получается, свистите в свистки, которые я вам сейчас раздам. Обо всем произошедшем сообщайте в штаб. Штаб на втором этаже в учительской, если кто не знает.

Потом последовали более конкретные инструкции.

– Запускаем только по билетам! Повторяю, чужих на мероприятии быть не должно. Курение, распитие алкоголя и драки запрещены! После мероприятия на территории школы никого оставаться не должно.

Потом всех пригласили в штаб. Штаб представлял собой отдельный стол в учительской с телефоном, ручкой и пухлой тетрадью.

Там же всем раздали свистки и красные повязки. Следующие пятнадцать минут все занимались тем, что надевали друг другу на рукава повязки, смотрелись в большое, висевшее на двери зеркало и друг друга оценивали.

Вдруг я услышал какой-то жуткий невообразимый звук непонятного происхождения, будто бы я оказался в самом тоннеле метро у проносящегося на полной скорости поезда. Звук продолжался секунд пять, а потом прекратился. В наступившей тишине казалось, что я оглох.

Посреди учительской стоял учитель физкультуры со свистком в губах. Все ошарашенно смотрели на него в звенящей тишине.

То, что последовало далее, позволило мне убедиться в том, что слух у меня все же сохранился.

– ПЕТРОВ!!! – орала Елена Петровна, ненамного тише злополучного свистка – ТЫ МЕНЯ ЧУТЬ ДО ИНФАРКТА НЕ ДОВЕЛ! ЭТО Ж ПОЖАРНЫЙ СВИСТОК! ИДИ ДАВАЙ СВИСТИ В СВОЙ!

Петров насупился, что-то там бормоча о пробном запуске.

Потом все разошлись дежурить.

Сперва я стоял на входе с каким-то тщедушным десятиклассником, который проверял билеты. Парень, очевидно, неловко чувствовал себя в этой роли. Я стоял рядом и смотрел то на поток школьников, то на парня, который все время делал какие-то лишние движения.

Да, что ж ты дергаешься то так…

Потом на горизонте появился известный в школе хулиган, тот еще отморозок. Школу он уже закончил, а может быть его просто оттуда выгнали, и он доучивался в другой, но билета у него явно не было. На дискотеку попасть, он скорее всего, хотел. Он подошел ко входу. Стоявший рядом со мной десятиклассник тихо произнес:

– Ваш билет?

– Чего? – хулиган картинно приложил ладонь к уху

– Нужен билет.

Хулиган подошел вплотную к парню, толкнул его животом, а затем повернулся и побрел восвояси. Через метров пять он обернулся и тихо произнес:

– Потом поговорим…

Парень побледнел и замер. Я решил его как-то подбодрить и сказал:

– А знаешь, ты вполне мог бы его скрутить и сдать в милицию.

– А!? Ага…

– Ведь ты дежурный.

– Угу…

– У тебя есть красная повязка. Обязательно надо было показать ему красную повязку.

Парень явно не захотел приободрятся и молча стоял с понурым видом.

Затем поток людей иссяк и стало слышно, как внутри включили музыку.

Через некоторое время меня сменил учитель географии.

Освободившись от своего поста, я пошел по коридорам, смотря по сторонам. Кругом было много школьников. По-моему, многие из них уже покурили, и даже выпили.

Затем я поднялся на третий этаж. Там гремела музыка. С минуту я посмотрел на происходящее, а потом пошел обратно.

Когда я спускался по боковой лестнице, на площадке между вторым и третьим этажом я увидел Михальского, который держал на вытянутых руках за грудки какого-то кудрявого подростка. Подросток отчаянно вырывался и махал ногами, пытаясь ударить Михальского в пах. Но руки у учителя труда были длинные и сильные, поэтому попытки такого рода были безуспешными.

– Помощь нужна? – коротко спросил я.

– Ничего, справимся. – ответил Михальский, весь красный не то от злости, не то от натуги – Сейчас эта тварь устанет, и я выкину его на улицу к чертям собачьим!

Спустившись на первый этаж, я подошел к туалету и заметил там какую-то нездоровую активность. Я приоткрыл дверь, пытаясь понять, что там происходит. Оттуда доносился смех вперемежку с руганью. За дверями было темно. Я пощелкал выключателем, но света в туалете не было. Было слышно, как по кафелю катится пустая бутылка. Потом смех утих и стали слышны голоса:

– У меня только одна маленькая проблемка. Я не вижу, куда ссать!

– Спокойно, Вася! Ссы наощупь, ты пьян.

Мне часто кажется, что все мы чего-то не понимаем. Садимся не на тот поезд, сходим не на той станции. Живем не своей жизнью. Воспитываем чужих детей. Делаем чужие дела. Учим тому, чего сами не умеем. Что-то кому-то пытаемся доказать.

Черное считаем белым, врагов считаем друзьями, скучную унылую жизнь считаем счастливой.

Что-то путаем.

Я часто вспоминаю историю про человека, который вдруг стал считать себя похожим на Бога. Когда его спросили, почему, он сказал:

– А мне вчерась старушка на рынке сказала.

– Да, и что она сказала?

– Да, так и сказала: Куда ж ты прешься, Господи!

Я пытался рассмотреть, что происходит в туалете и в конце концов постучал по дверям и громко сказал:

– Эй, что здесь происходит?

– Да пошел ты! – скрипучим кривляющимся голосом ответил кто-то.

Раздался взрыв хохота. Стало обидно…

Я тихонько зашел внутрь, плотно закрыв за собой дверь, и что есть силы дунул в свисток…

Глава 4. Лютый. Дело благородное.

Утром Лютого разбудил телефон. Подойдя на непослушных ногах к тумбочке, на которой стоял аппарат, он снял трубку.

– АЛЕ! – недовольно и резко ответил он.

– Здарова, придурок! – послышалось в ответ.

Вообще, на свете было не так уж и много людей, которые вот просто так, безнаказанно, могли назвать Лютого придурком. Номером первым из них, конечно же, был Папа.

Ну а вторым…

Вторым был Бротхер… Он же Бро. Как уже было сказано, – закадычный друг, с которым были пройдены огонь, вода и медные трубы, съеден не один пуд соли, и выпита не одна цистерна пива и более крепких напитков.

Бро был непризнанным гением и интеллектуалом. Знал он очень много, но вещи которые он знал, как правило, были не очень полезными в жизни. Например, названия практически всех видимых невооруженным глазом в Северном полушарии звезд. Или имена и даты правления римских императоров.

Был он весьма начитан, и, если бы не лень и тяга к спиртному, возможно, нашел бы себя в какой-нибудь из наук. Был он, как уже говорилось, гением непризнанным и в своей трудовой деятельности все время циркулировал между профессиями санитара морга, помощника гримера в театре и сторожа в музее.

Был он любителем загадок, тайн и различных конспирологических теорий, сочетал в себе довольно противоречивые качества, будучи одновременно мизантропом и оптимистом, и втайне мечтал стать членом какой-нибудь тайной ложи или, на худой конец, настоящим системным, «тру» хиппи.

– Сам ты придурок! – огрызнулся Лютый – Чего звонишь с самого утра?

– Как чего? Ты что, разве не слышишь этот вечный зов? – зловеще протянул в трубку Бротхер.

Обычно, когда речь шла про вечный зов – это означало, что Бротхер просто хочет в ближайшее время потрепаться за выпивкой.

– А бабло? У меня – голяк.

– Бабло будет. Мне премию дали.

– Серьезно? – спросил Лютый.

– Да. У нас есть шанс уничтожить двух врагов сразу… – ответил Бротхер.

– Каких таких врагов?

– Бабло и бухло…

– Все бухло не выпьешь – заметил Лютый.

– Но мы будем стараться. – подытожил Бротхер и положил трубку.

Как правило, вечный зов подразумевал треп с выпивкой в компании из трех человек.

Третьим в этой компании, а также номером третьим в списке VIP-персон для Лютого был Чувачок… Был он педагогическим мусором, за всю жизнь не прочитавшим ни одной книги. Любил он риск и карточные игры, а в многочисленных передрягах, в которые попадала их небольшая компания, особую ценность представляло его умение, несмотря на свою невзрачную внешность, совершать отчаянные нестандартные поступки, например, бегать за кем-нибудь из врагов со спущенными штанами, пытаясь попасть в него струей мочи.

Неформальным лидером в их компании, естественно, был сам Лютый. Он всегда был один за всех, не дурак был начистить кому-нибудь рыло почти всегда, и, напомним, не боялся никого, кроме Папы. Своего, конечно же, не Римского.

Из драк он практически всегда выходил победителем, по крайне мере, серьезно бит за всю свою жизнь он был всего два раза.

Первый раз – по малолетству, испугавшись сильного, старшего его на нескольких лет мальчика, который водился со взрослой шпаной, и которого боялась почти вся школа. Потом, правда, Лютый подрос, возмужал, осмелел и метелил за милую душу даже и не таких. Сталкиваясь с многократно превосходящими силами, он не чурался использовать то, что сам называл «стратегическим отступлением», а другие – «делать ноги».

Собственно говоря, из-за плохо спланированного стратегического отступления он и отгреб во второй раз: решив покуражиться, обматерил стоявшую недалеко подвыпившую компанию и впрыгнул в отходящий автобус, позабыв, что автобус, выезжая с конечной делает приличный крюк вокруг квартала. Компания же об этом помнила и не посчитала зазорным совершить легкую пробежку через дворы, чтобы ворваться в автобус на следующей остановке, распугав немногочисленных вечерних пассажиров, и покарать наглеца. Лютый не остался в долгу и, прежде, чем отправиться зализывать раны, отправил нескольких человек в глубокий нокаут.

Положив трубку, Лютый, зевая, пошел умываться. После вчерашней ночной прогулки не хотелось ничего делать, но, если он собирался найти Чувачка к тому времени, когда Бро заканчивал работу, следовало поторопиться. В городе было немало мест, где его можно было найти, и сегодня он мог оказаться в любом из них.

Умывшись, Лютый заглянул в холодильник, достал оттуда палку колбасы, откусил от нее хороший кусок, и, жуя на ходу, пошел одеваться.

Одевшись, он остановился у дверей и немного подумал. В это не очень раннее время Чувачок мог спать дома, играть в секу или буру, опохмелятся со случайными собутыльниками во дворе у магазина, стоять на пятачке у рынка, пытаясь сбыть какой-нибудь честно украденный в чьем-нибудь подвале ржавый утюг, или шататься по парку, лапая за упругие сочные ягодицы проходящих мимо девок и задирая гуляющих с ними кавалеров.

Лютый так и решил начать обход всех этих мест по порядку – с дома.

Было еще значительно раньше полудня, и Чувачок мог отсыпаться после попойки. Жил он неподалеку, практически в соседнем доме, куда и направился Лютый, выйдя на улицу.

Когда Лютый дошел до нужной квартиры и нажал кнопку дверного звонка, он услышал, что за дверью подозрительно тихо. Он позвонил еще раз, потом постучал в дверь – сперва костяшками пальцев, потом кулаком. В конце концов, за дверью послышалось какое-то движение, и испуганный женский голос спросил:

– Кто там?

– Здравствуйте… – ответил Лютый.

– Здравствуйте – послышалось из-за двери. Затем послышался звук надеваемой дверной цепочки, вставляемого ключа и двух поворотов замка, дверь слегка приоткрылась и оттуда выглянул красноватый заспанный глаз.

– Что надо?! – нервно спросил глаз.

– Ммм… А Валера дома? – спросил Лютый после небольшой паузы. Он уже начал забывать, что Чувачок – это Валера.

– Нету его. Тебе лучше знать, где твой дружок ходит!

После этой гневной тирады дверь с шумом захлопнулась – настолько, насколько это возможно было сделать с накинутой двадцатисантиметровой цепочкой.

Следующим местом, куда планировал пойти Лютый, был двор дома возле школы. Там каждый вечер собиралась шпана, они пили портвейн или плодово-ягодную бормотуху и играли в карты. Чувачок иногда там бывал, пил и играл вместе со всеми. Дворик этот был весьма колоритный… За последний год там зарезали двоих или троих, но Чувачка это не сильно волновало…

Двор этот среди местных назывался «Баден-Баден».

До этого места было минут двадцать ходьбы, и когда Лютый, наконец, вынырнул из-за угла и оказался на месте назначения, он увидел, что в Баден-Бадене шли нешуточные разборки. Там опять кого-то били. Били в детской песочнице. Кто-то кому-то надавал оплеух, и получивший по заслугам сидел на песке и вытирал рукавом сопли.

Избиение сопровождалось достаточно убедительной гневной тирадой: про фуфло, про понятия и про карточный долг.

В гневе была брошена на ветер колода карт, по всему двору посыпались короли, дамы и шестерки различных мастей.

Лютый заметил Чувачка на лавочке чуть поодаль. Тот сидел и равнодушно смотрел на происходящее, запивая батон молоком из стеклянной бутылки.

Лютый подошел к нему и сел рядом:

– Привет! Пируешь? – как бы невзначай произнес он.

– Ага, – ответил Чувачок и сделав глоток молока, продолжил – Нашлись добрые люди…

– И что тут у вас за шухер? – спросил Лютый.

– Да мудаки собрались… Никакой игры нормальной. Фуфель за фуфелем. Так что, шухер за дело.

– Неплохо чуваку досталось – констатировал Лютый, кивая на сидевшего в песочнице.

– Нормально досталось – ответил Чувачок – пусть еще спасибо скажет, что не так, как с Толяном.

– А что с Толяном? – спросил Лютый.

Чувачок отправил в рот последний кусок батона и освободившейся рукой показал оттопыренным большим пальцем характерный жест, проведя им поперек горла. Жест назывался «секир-башка».

– Серьезно? – спросил Лютый.

– Секир-башка – подтвердил Чувачок.

Толяна зарезали здесь пару недель тому назад. Может быть играл он не совсем честно, а может, отказался отдавать выигрыш. Конфликт тогда разгорелся серьезный, игроки похватались за ножи, и трагический финал был предрешен.

– Охренеть! А я и не знал – удивился Лютый

Чувачок равнодушно допивал молоко:

– Да, чувак, здесь так бывает. Это тебе Баден-Баден.

Наверное, он также равнодушно сидел на этой скамейке и тогда, когда резали Толяна. В разборках он обычно не участвовал, при этом играл исключительно честно. Впрочем, Чувачок такой и есть – что с него взять…

– Сам-то как?

– Живой. А ты?

Чувачок неопределенно взмахнул рукой:

– Приперся-то чего?

– Тебя ищу. Бро звонил.

– И чего хочет?

– Бухнуть хочет.

– Бухнуть – дело благородное.

Глава 5. Нагорный. Мгновенное озверение.

Утро было прекрасным, и я вышел побродить по окрестностям безо всякой цели.

Первым делом я решил пойти в городской парк – это было отличное место для прогулок, правда, лишь в те несколько утренних часов, когда там еще нет толп бездельничающих школьников, праздношатающихся парочек и отдыхающих обывателей, к которым к вечеру присоединяются всякое хулиганье и пьяные идиоты.

Погода была замечательной, да и настроение было неплохое. Все чуждое, неприятное и отрицательное, что накопилось во мне за последнюю неделю – эти все внутренние конфликты, диссонансы, недопонимание и недовольство по отношению к другим – это, конечно, во вторую очередь, а в первую очередь, естественно, по отношению к самому себе, – все это потихоньку отпускало, растворялось и исчезало.

Людей было мало: под навесом за столиками сидело несколько пенсионеров, играющих в шашки, да еще несколько человек вдалеке занимались утренними пробежками.

Не торопясь, я миновал игроков в шашки, прошел мимо скучающей мороженщицы, обошел абсолютно пустую эстраду, и пошел дальше по дорожке, мимо не работающих еще аттракционов, озерца с парой беспечно плавающих лебедей и спортивной площадки с мерно покачивающейся от тихого ветра волейбольной сеткой.

Потом я зашел еще дальше, аллеи стали темнее, а кроны гуще. Это была дикая часть парка, где не было почти никаких следов жизнедеятельности человека, кроме нескольких, расходящихся в разные стороны дорожек, покрытых неровными треснувшими бетонными плитами, сквозь которые пробивалась молодая зеленая травка, да полудюжины скамеек, окрашенных в зеленый цвет. Вокруг никого не было, только где-то вдалеке с метлой и граблями возился дворник.

Сверху послышалась какая-то возня, я поднял голову, и увидел, что прямо надо мной, в кронах деревьях сидит огромное количество ворон. Целая огромная стая, которая минуту назад сидела совершенно тихо, вдруг пришла в волнение, птицы стали перелетать с ветки на ветку, то тут, то там стало раздаваться редкое карканье. Мне даже показалось, что они там, наверху, меня обсуждают. Стало жутковато.

Вороны – вообще-то умные птицы, при чем определенно злопамятные.

Вот если я, например, их сейчас сильно напугаю, эти твари меня запомнят. Нападать, правда, они на меня не станут – на тех, кто сильнее, они не нападают. Но, сделать гадость при случае – вполне могут. Например, кинут на меня сверху небольшой камень или нагадят на голову.

Одна из ворон спикировала с ветвей и приземлилась на дорожку прямо передо мной, посмотрела на меня, и стала каркать.

– Привет – сказал я вороне.

Я всем говорю: «Привет». Воронам, кошкам, бродячим собакам. Бывает, даже предметам мебели. Когда налетишь с размаху мизинцем на тумбочку, сразу и говоришь:

– П-п-привет! Какая ч-ч-ч-чертовски пр-р-р-иятная встреча…

С собаками это работает. Пока что-то говоришь, животное оценивает, а пока оценивает – не нападает. А говорить-то и не важно, что. Хоть тезисы первого съезда РСДРП пересказывай.

Вот дед мой так однажды два часа раненому медведю зубы заговаривал. Пошел на охоту, медведя ранил, а потом у него заклинило стволы. Косолапый в ярости, кинуться хочет, а дед ему свою биографию рассказывает, когда родился, когда женился, а сам пятится, отступает к деревне – ружье двумя руками ухватил, выставил вперед, как жердь, чтобы в пасть медведю сунуть, если тот все же кинется. Так они с медведем до первых дворов и добрели, где дед и добил его найденной у чьих-то ворот оглоблей.

Я прошел мимо вороны, и уже практически вышел из парка, когда я увидел их.

Две молодые девушки – словно феи – шли мне навстречу, блондинка и брюнетка. Одеты они были в легкие блузки – одна в желтую, другая в розовую, и короткие светлые шортики. Рядом семенила на поводке крохотная собачонка.

– Привет – по привычке сказал я собачке. Собачка глянула на меня своими умными глазками. Казалось, она чуть было мне не ответила, но решила все-таки промолчать.

– Мужчина, мы вас не знаем – с достоинством ответила брюнетка.

А девушки и вправду были необычными для наших широт – чистые, ухоженные, культурные, появившиеся здесь, казалось бы, по какому-то недоразумению.

– О да, извините, это я вашей собачке. – ответил я – Она у вас очень милая!

– Это чихуахуа – ответила брюнетка.

– Чихуа… что? – переспроси я.

– Чихуахуа! Вы что, чихуахуа не знаете? – вмешалась блондинка и засмеялась.

– Нет, не знаю – с наигранной трагичностью ответил я, и, присев, попытался приманить собачку.

Я щелкал пальцами, говорил «кис-кис», цокал языком, демонстративно принюхивался к содержимому своих карманов – все было тщетно. Собачка меня принципиально игнорировала, а потом с важным видом справила нужду у ближайшего дерева.

– Дай я тебя обниму! – крикнул я и с распростертыми руками кинулся за собачкой.

Собачка уже почуяла навязчивый интерес с моей стороны и стала убегать. Хорошо, что поводок был длинный. Она время от времени оборачивалась, рыча на меня и скаля свои маленькие зубки.

Девушки смотрели на нас с собачкой и смеялись, прикрыв рты, я дурачился, собачка была близка к нервному истощению, все были счастливы. Вдруг над самым моим ухом прохрипел резкий голос:

– Это что еще за клоун!

Я обернулся. Возле меня стоял седовласый мужчина средних лет с прической коротким ежиком, в дорогом костюме с отливом. А рядом с ним стоял еще один – черноволосый, примерно моих лет, гладко выбритый, с солнцезащитными очками на лице, в джинсах и полосатой рубашке. Ну очень суровый тип.

– Ты что здесь забыл? – спросил суровый с хрипотцой.

– Я, это… Вот с собачкой играл – ответил я с виноватым видом.

Девушки прыснули от смеха.

– Вот и пиздуй отсюда – коротко ответил седовласый, не дрогнув ни единым мускулом на лице.

Ну что ж, так бы сразу и сказали. Дочери они или любовницы, мне-то какое дело. Настроение было слишком хорошее, и я пропустил явную грубость мимо ушей.

– Да ради Бога! – великодушно произнес я, разводя руками.

И уже собирался пойти дальше, но тут жизнь решила мне преподнести еще один урок.

– И засунь своего бога куда-нибудь подальше… – сказал седовласый.

А потом еще и добавил вслед какую-то мерзость, циничную, непристойную и богохульственную, мерзость, которую мне и по сей день не хочется ни повторять, ни вспоминать.

Я озверел.

Я почувствовал себя, словно меня при полном параде, в смокинге и бабочке, окатили ведром помоев…

Словно идя на свидание, поскользнулся, и гладко выбритым лицом угодил прямо в кучу дерьма…

Мое хорошее настроение лопнуло в один миг, как воздушный шарик, который прижгли окурком, как мыльный пузырь, налетевший на ржавый гвоздь.

Я озверел мгновенно. Не говоря ни слова, я сделал длинный подскок, вынося ногу на боковой удар, чтобы отправить этого недоумка прямо в кусты. Но суровый, похоже, этого ожидал и среагировал так быстро, что я не успел даже ничего подумать – он подскочил вперед, оказавшись между мной и седовласым, принял на себя часть моего удара, ничуть не поддавшись назад, так, что моя нога заныла, словно попала в бетонную стену. Я потерял равновесие, меня развернуло спиной, а потом последовал удар костяшками кулака наотмашь прямо в мою переносицу. Я не успел ничего сделать, только втянул слегка голову, удар пришелся в бровь, а я отлетел, упал на спину и проехался по асфальту еще несколько метров. Правый глаз мой заливало кровью, локти были разодраны, брюки порваны, а колено еле сгибалось. Я кое-как поднялся, припадая на правую ногу. Голова гудела, как колокол, меня трясло, хотелось лечь куда-нибудь под забор и не шевелиться, но я все-таки выпрямился и посмотрел на сурового.

– Мало тебе что ли? – тихо произнес он и медленно пошел в мою сторону.

Ох, прости меня, Господи… Прости за все, что сейчас будет…

Суровый подошел ко мне, сжав кулаки, и остановился, видно примеряясь, как бы ему половчее меня добить.

Сейчас, сейчас… Я достал из кармана пиджака молоток и почувствовал кураж. Резкое движение – и я легонько стукнул его молотком по костяшке сжатого кулака. Суровый зашипел. И опять – по костяшке второго кулака. Суровый зашипел еще больше. Руки его опустились, и он получил в нос моей свободной рукой. Поднял руки – и получил по рукам молотком. Ойкнул, опустил руки и снова свободной, но теперь уже в ухо. По рукам – по шее, по рукам – в челюсть.

Потом я резко опустился на одно колено и впечатал молоток в носок его начищенного до блеска полуботинка, прямо в район мизинца.

Раздался дикий крик, переходящий в визг. Суровый наконец-то перестал быть суровым и стал самым, что ни на есть, обыкновенным. Он согнулся в три погибели, упал на землю, и начал кататься, обхватив двумя руками стопу.

Седовласый стоял неподвижно, бледный как скатерть. Я подошел к нему и без всяких финтов, просто, наотмашь, по рабоче-крестьянскому дал ему по морде, а он так же просто, как кегля, все-таки улетел в кусты.

Девушки сначала стояли и визжали, а потом схватили на руки своего песика и побежали вдаль по дорожке.

А я не стал испытывать судьбу и побежал в другую сторону.

Глава 6. Лютый. Банан в ухе.

Лютый, Бро и Чувачок встретились в «Радуге». Бро заказал на всех по пятьдесят грамм водки и по бокалу пива, взял одну большую порцию шашлыка, а также много разной мелкой закуски.

«Радуга» была тошниловкой средней руки. Друзей вполне устраивала ее территориальная близость, более-менее нормальное пиво и достаточно предсказуемый контингент посетителей. Как и в любом заведении без претензий, этот контингент был, хоть и достаточно разношерстный, но все же спокойный, не проблемный: работяги, рыбаки, местные бичуги, иногда какие-то челноки, снимавшие квартиры неподалеку.

В шесть часов вечера «Радуга» только начинала наполнятся посетителями. Друзья сидели за столиком недалеко от выхода. Они сперва выпили по пятьдесят водки, не чокаясь и не закусывая, за успех любого безнадежного дела, а потом, под полуостывший шашлык, стали шлифовать пивом.

Лютый одним глотком выпил треть от бокала, шумно поставил его на стол, откинулся назад и, прикрыв глаза, негромко протянул:

– Вот же бля.

Бро посмотрел на него исподлобья, разрывая зубами сушеного леща, и нараспев произнес:

– Что ж ты молодец не весел, что ж ты голову повесил?

Лютый открыл глаза, посмотрел на Бро, поморщился и нехотя сказал:

– Папа. Беспредельничает. Жить заставляет…

– Имеет право – заключил Бро и, отправив в рот кусок рыбы, добавил – ну так ты и живи, кто ж тебе мешает?

– Не особо-то и прет меня так жить… – вздохнул Лютый – Надо ехать поступать, так что долго не увидимся.

– Ну и круто – ответил Бро – перемены в жизни всегда будут, и с этим ничего не поделаешь.

Он даже не спросил подробностей: куда и когда. Его такие мелочи, как правило, не интересовали.

– А я вот тоже – продолжал он – найду людей достойных, и в путь! Буду колесить по необъятным просторам нашей Родины.

– И что ж ты там делать-то будешь? На просторах? – безразлично спросил Лютый

– Искать. Творить. Познавать. – спокойно ответил Бро.

– Иска-а-а-ть! Познава-а-а-ть! – обиженно передразнил Чувачок и сплюнул под стол – Ну и иди ты в жопу! Людей достойных он ищет. А мы что тебе – недостойные?

– Да не кипешуй, чувак – Лютый подтолкнул Чувачка локтем в бок – Он хипарей ищет. Ты ж не хипарь?

– Никогда не был и быть не собираюсь. – Чувачок допил бокал пива и продолжал – И никуда не поеду. В армию пойду.

Лютый посмотрел на него с удивлением.

– Во внутренние войска – злорадно добавил Чувачок и посмотрел на Бро – Буду твоих хипарей дубиналом кормить.

Чувачок в армии вообще, а во внутренних войсках, в особенности – это было что-то из разряда фантастики.

– Если не посадят, конечно – добавил Чувачок, остервенело догрызая кусок шашлыка.

Потом возникла неприятная пауза. Лютый смотрел в окно. В голове у него было пусто, а на душе стало паршивенько. Налетела какая непонятная тоска.

Вот так разлетятся они кто куда, и встретятся потом, может быть, лет через двадцать, постаревшими, разными, не имеющими ничего общего людьми, если конечно встретятся вообще.

– А хотите анекдот? – прервал неловкое молчание Бро.

– Валяй – подумав немного, ответил Лютый.

И Бро начал…

Когда Бро начинал рассказывать анекдоты, остановить его было трудно. В ход шло все: новые, старые и совсем бородатые; про чукчу, Штирлица и Василия Ивановича; интеллектуальные и совсем тупые; разной степени пошлости; с матами и без матов.

Ему даже прощали то, что один и тот же анекдот он мог рассказывать при каждой встрече месяцами напролет. Он умел рассказывать анекдоты…

Умел – и рассказывал их каждый раз, словно впервые. И друзья хохотали уже не с самого анекдота, который уже знали наизусть, а с того, как Бро его рассказывает, каждый раз с какими-то новыми словечками, интонацией, жестами. Иногда даже незаметное движение бровей придавало какой-то новый смысл.

Слушал анекдоты, если кто рассказывал, он тоже с интересом. Некоторые даже записывал в книжечку, которую всегда носил с собой.

Была определенная категория анекдотов, которую он очень ценил и считал, что такие жемчужины ни в коем случае не должны со временем кануть в лету.

Перечитав все самиздатовские книжки по дзэн-буддизму, и цитируя к месту и не к месту все эти истории о том, как патриархи лупят палками своих учеников, задающих дурацкие вопросы, он все же считал, что те перлы, которые он собрал в своей книжечке, ничем не хуже этих древних историй, и имеют достаточно глубокие корни, которые он и пытался откопать.

Один из таких анекдотов был про мужчину, который пришел в парикмахерскую. Он сел в кресло, и парикмахер начал его стричь. В определенный момент времени парикмахер заметил, что у мужчины из уха торчит банан.

Пребывая в шоке от увиденного, парикмахер растерянно произносит:

– Э-э-э, уважаемый, извините, но у вас банан в ухе…

На что получает довольно резкий и очень громкий ответ:

– АА!? ГОВОРИТЕ ГРОМЧЕ!! У МЕНЯ БАНАН В УХЕ!!!

Это был один из любимых анекдотов Бро, и фраза «банан в ухе», в некотором смысле, была кодовой.

Тем временем, народу в «Радуге» прибавилось. Стоял равномерный гвалт из нескольких десятков голосов.

– И тут эта сука мне и говорит…

– А я чего, как дал ему в рожу…

– Бля буду, я не ожидал…

– А чего тут думать, бабосы давай, я все решу…

– Ну и хер с ним…

Туда и сюда шныряли подвыпившие люди с бокалами, рюмками и закусками. Накурено было так, что дым висел коромыслом.

Пиво уж было выпито, Бро принес еще по бокалу, а затем отлучился справить нужду.

– Эй, Бро, чего ты там так долго делал?! Дрочил, что ли?! – такие шутки в этой компании были в порядке вещей.

– Только такие придурки, как вы, дрочат! Интеллигентные люди, вообще-то, мастурбируют… – для Бро лучшей защитой, конечно, было нападение.

Потом пошли разговоры о жизни.

Лютый вкратце, без прикрас, описал ночные свои похождения.

– А ну-ка кулаки к осмотру! – скомандовал Бро и сразу же увидел перед своим носом огромный, как поллитровая кружка, кулак без каких-либо ссадин.

– Я бью аккуратно, но сильно – авторитетно заявил Лютый

А вот у Чувачка костяшки были разбиты. Рассказывать подробности он отказался, лишь безразлично махнул рукой.

– А хотите еще анекдот? – воскликнул Бро.

Но ответить ему никто не успел, так как в этот самый момент один не в меру пьяный мужчина, одетый в матерчатую куртку с кожаными вставками, прошел мимо столика, за которым сидели друзья, и, небрежно похлопав Лютого по плечу, смахнул его бокал с остатками пива. Пиво разлилось по столу и стало течь на пол, попадая сидевшим на штаны.

– Эй ты, дятел! Ты что творишь?! – взорвался Лютый.

– Да пошел ты! – отмахнулся мужчина и двинулся к барной стойке

– Ты мне сейчас штаны стирать будешь, урод! – кинул Лютый и, встав из-за стола, двинулся за хамом.

Он настиг обидчика и, положив ему руку на плечо, стал что-то убедительно доказывать. Мужчина явно был не в себе, он дергался, толкался. В итоге, Лютый взял его под руку и повел к выходу.

В конце концов, они скрылись за дверями, на ходу обмениваясь любезностями.

Минуты через три Лютый вернулся и присел за столик.

– Ты чего такой бледный? Он тебе что, по яйцам дал? – спросил Бро

– Ну-ка, дай мне бокал… – попросил Лютый, взял бокал у Бро и жадно отпил из него несколько глотков.

Когда Лютый поставил бокал на место, он переглянулся с друзьями, и придвинувшись поближе, тихо сказал:

– Кажется, козел этот, того… Не дышит.

Глава 7. Нагорный. Полнейший амбец.

Выйдя с территории парка, я перешел на неторопливый прогулочный шаг. Болела бровь, нога отказывалась нормально ходить, и приходилось хромать, да и весь я был какой-то потертый, подертый, как будто только что вылез из подворотни, поспав предварительно пару часов под забором.

Хотелось куда-нибудь спрятаться, и, хоть настроение было и не совсем плохое – ведь я чувствовал, что поступил правильно, реализовав таким образом некую объективную справедливость, – все же было у меня сейчас опасение, что меня начнет искать милиция или какие-нибудь неприятные типы с кастетами.

С утра я ничего не ел и был сильно голоден. Вспомнив, что дома у меня, скорее всего, съестного ничего нет, и мне придется еще идти в магазин, где придется отстоять немалую очередь, я расстроился окончательно. Можно было, конечно, пойти на рынок, и, облагодетельствовав обитавших там старушек на определенную сумму, устроить себе царский (не побоюсь этого слова) завтрак, переходящий в обед, из жареной картошки со шкварками, свежей зеленью и парочкой соленых огурцов. Но… Но рынок был достаточно далеко, ныло колено и никаких активных действий совершать не хотелось.

Я твердо решил поесть в какой-нибудь пельменной или чебуречной, не важно, в первом же заведении, что попадется на пути. И, по каким-то непонятным мне причинам, первым открытым заведением, которое попалось мне на пути, была «Росинка» – кафе не очень страшной, но и не очень дорогой наценочной категории, в котором любой пролетарий мог вполне прилично отметить получение квартальной премии. Там можно было, если повезет, поесть неплохой борщ или вполне съедобный плов.

Войдя туда, я заказал себе и того, и другого, сел за столик в углу и стал ждать, когда принесут мой заказ. Это был самый мой любимый столик, главным образом, потому, что с этого места я мог без труда наблюдать, что происходит во всех уголках этого заведения.

Сегодня там было вполне тихо. Недалеко сидели какие-то работяги, лихо соображая на троих бутылку недорогого пойла. А чуть поодаль расположилась компашка не то таджиков, не то узбеков.

Я обратил внимание, что вход в банкетный зал был занавешен шторкой, будто там происходила какая-то гулянка. Как будто бы и ничего странного, если бы не раннее время да выходящие оттуда, то и дело, совершенно трезвые молодые люди спортивного телосложения и странные хмыри в вязаных свитерах на голое тело. Меня это несколько позабавило, и я стал незаметно за этим наблюдать.

Через некоторое время из–за шторки вышел лысый плечистый мордоворот, стал рядом и начал рассматривать присутствующих. Я уже съел первое, расправился со вторым и пил полуостывший чай. Не прошло и нескольких минут, как лысый двинулся в мою сторону.

Он сел рядом со мной, достал пачку сигарет, протянул мне:

– Угощайся… – сказал он.

– Спасибо, не курю – ответил я.

Лысый достал толстый бумажник, и положил передо мной на стол несколько купюр:

– Может договоримся как-нибудь? – спросил он.

Меня это поворот несколько озадачил.

– Я не понимаю, о чем… – начал было я.

– А, ну тогда прошу простить великодушно… – он меня оборвал на полуслове, забрал деньги и пошел обратно.

Пройдя пару шагов, он громко щелкнул пальцами, и тут же откуда ни возьмись появились двое в кожаных куртках, они взяли меня под руки с двух сторон, вытащили из-за стола и потащили за лысым. Я не успел ни встать, ни дернуться, только громыхнулся на пол стакан с остатками чая, да несколько человек скользнули взглядом в мою сторону, сочтя за лучшее не придавать этому инциденту большого внимания.

Эти двое затащили меня за шторку. Лысый, шедший впереди, повернулся ко мне, и погрозил пальцем:

– Много будешь знать – плохо кончишь – произнес он, мило улыбнувшись.

Окружающая обстановка не радовала. Похоже я попал на криминальную сходку.

– А вот теперь мы узнаем, что ты за дятел такой – лысый указал пальцем на столик у стены, и эти двое потащили меня туда.

Судя по тому, как он быстро обнаружил то, что я за ними тихонько наблюдаю, это был профессионал своего дела. Такому палец в рот не клади… Такие, как он, за десять секунд вычисляют переодетого сотрудника милиции всего лишь по тому факту, что его левый локоть оттопыривается в сторону чуть-чуть больше, чем правый.

Меня усадили за стол, я поднял глаза и увидел, что напротив меня сидит Серега Штык.

Да-да, тот самый, которого я встретил буквально вчера.

– Кого мы видим! – Серега встал со стула, раскрывая объятия.

После ритуала приветствия с хватанием меня за шею, и припаданием макушкой к моей небритой щеке, Серега повернулся к лысому.

– И кого ты нам, Лысый, привел?! – спросил он.

Лысый потупился.

– Ты же говорил, там мент не ниже майора! – продолжал Штык.

– Виноват… Мне показалось, в натуре, мент – начал оправдываться Лысый.

– Ты случайно не мент, Санек? Лысый, знаешь ли, редко ошибается, – теперь Серега обратился ко мне.

– Ну какой из меня мент… Ты, кстати, сам меня звал – вспомнил я.

– А, это да… Звал, это точно… Ну что ж, давай тогда за встречу – и он разлил по рюмкам из бутылки с красивой иностранной этикеткой что-то, напоминающее коньяк.

Я понюхал содержимое рюмки и залпом опрокинул его внутрь себя, Серега протянул мне тарелку с бутербродами:

– Да ты закусывай… Не стесняйся.

– Рассказывай, как живешь – продолжил он после непродолжительной паузы, когда я прожевал бутерброд – Хотя можешь не рассказывать. Я и так все вижу. Хреново ты живешь. Шатаешься неизвестно где, одет непонятно как, и жрешь всякую гадость.

Он брезгливо посмотрел на мою разбитую бровь и налил еще по одной. Осушив до дна свою рюмку, он продолжил:

– Скажу тебе по секрету: дальше будет хуже. Не будет так, как раньше. И долго еще не будет. А может, вообще, никогда… Это я от серьезных людей слышал. От тех, которые знают… А я… – он повернулся и стал рыться в кармане висящей на спинке его стула куртки.

– Я хочу тебе предложить вариант получше. То, чего ты достоин. Я тебя знаю, знаю, кто ты есть, и знаю, что ты человек, который мне нужен. – он наконец достал из кармана куртки пачку сигарет, закурил и продолжил – В-общем, слушай…

И я начал слушать. О том, что времена меняются. О том, что везде бардак. Бардак в том числе и в милиции, и она со своими обязанностями не справляется. О том, что ходят они в штопаных штанах с оружием, из которого застрелиться – и то с первого раза не получится. О том, что все разворовали. О том, что каждый выживает, как может, и если этого пока не видно, то это только вопрос времени. И наконец, о том, что скоро начнется полнейший амбец.

Так и сказал:

– Полнейший амбец…

Потом он налил еще по одной, и мы снова выпили.

– Но, сейчас, опять же, все меняется. Есть серьезные люди. И они работают. Хорошо работают. Но… Но! – повторил он, подняв вверх указательный палец – Им нужны серьезные гарантии. Того, что их никто не кокнет, не грохнет и не поимеет. Вот это я им и предлагаю…

– То есть, ты хочешь позвать меня в свою банду? – я уже понял, к чему он клонит, и решил называть вещи своими именами.

– Банду?! Ну почему же сразу – банду? – слегка оскорбился он – У нас, между прочем, не банда, у нас частное охранное агентство… Кооператив… Неофициальный… Пока…

– Вот все вы говорите: банду, банду… – продолжал он. – А ты знаешь, чего мне все это стоило! Да меня в этом году три раза чуть не завалили. Если б не Лысый… – он налил себе рюмку и залпом ее опрокинул.

Дальше Серегу уже понесло, и я достаточно долго слушал о том, как он ко всему этому шел. Как тщательно подбирал людей: спортсменов – боксеров, футболистов, штангистов, оставшихся без призовых и пайка, воинов-интернационалистов, оставшихся один на один со своими контузиями и «афганским» синдромом, разных уголовников, известных ему по старым связям. С каждым он лично беседовал, каждого лично проверял в деле… Он, как муравей, таскал отовсюду оружие и прочий необходимый реквизит, давая взятки за списанные, отстрелянные, вещдоковские пистолеты, автоматы, покупал на черном рынке ножи, дубинки, кастеты, газовые баллончики. Все это стоило ему больших затрат сил и времени.

– Так что, если желаешь, добро пожаловать в наш небольшой, можно сказать, семейный бизнес… Такой вот кооператив…

– Знаешь, Серега, – перебил я его – я не знаю. Не знаю пока вообще, как дальше жить буду. Еще не решил. Может просто возьму, да уеду…

– Хорошо, Санька, ты, главное не торопись, подумай. Вот тебе телефон, – он вырвал из лежащего на столе блокнота листок и написал на нем телефон, – если что, позвонишь. Скажешь – насчет финской сантехники. Вот тогда и поговорим. Но, ты это… Про нас пока никому. Все-таки, конспирация. Мы, знаешь, кооператив неофициальный… Пока…

И он протянул мне листок.

Глава 8. Лютый. Самый дерьмовый косяк в жизни.

Когда Лютый, Бро и Чувачок выбежали на улицу, было уже темно.

Бро озабоченно посмотрел по сторонам и спросил Лютого с нервным надрывом:

– Ну где этот твой жмур, где?!

Лютый указал в сторону арки. Там, недалеко от стенки, на земле лежал человек. Действительно, никаких признаков жизни он не подавал.

– Что ты, придурок, с ним сделал? – полушепотом спросил Бро.

– Да, ничего особенного. Врезал, как следует, и все. – ответил Лютый.

– Видишь, он головой об асфальт ударился. Все, кранты… – констатировал Бро.

– Может живой еще? – с надеждой в голосе спросил Лютый, и посмотрел на Бро – надо пульс ему пощупать или что?

– Да жмур как жмур, и так все понятно – недружелюбно ответил Бро – нечего там щупать!

– И что делать?

– Прятать, мой друг… – Бро говорил совершенно без эмоций, – Прятать.

– Прятать? Куда?! – прошипел Лютый. В отличие от Бро, он был далеко не спокоен.

– Лучше всего кинуть в реку… – продолжал Бро – Или снегом засыпать.

– Где ты тут, бля, снег увидел! – Лютый подошел к нему вплотную и уже готов был схватить Бро за грудки.

Тут к ним подошел Чувачок, который до этого спокойно опорожнял мочевой пузырь здесь же в арке, метрах в трех в стороне.

– Я знаю, что делать – произнес он, на ходу застегивая ширинку – его надо подбросить на рельсы.

Лютый и Бро переглянулись и вдвоем посмотрели на Чувачка.

– Уснул пьяный на рельсах, несчастный случай – никто тебя искать не будет – махнул он рукой на Лютого.

Бро почесал затылок, а потом коротко произнес:

– Гениально. Вперед! – и пошел в сторону железнодорожного переезда

Лютый удивленно на него посмотрел. Бро кинул через плечо:

– Несите за мной. Я в авангарде,

И процесс пошел. Бро шел вперед метров пятьдесят, осматривал ситуацию, заглядывал за углы, за повороты, прочесывал боковые аллеи. Если все было спокойно, раздавался короткий свист, и тогда друзья протаскивали тело: Лютый, ухватившись за ноги, а Чувачок – за куртку. Они приподнимали его слегка над землей, проносили шагов двадцать-тридцать, а потом оттаскивали в сторону от дороги, чтобы передохнуть.

Мужик был крупный, нести его было не удобно.

Если ситуация была сомнительной, и следовало подождать, Бро начинал покашливать. Тогда приходилось отходить в сторону, вместе с телом прятаться в придорожных кустах и пережидать, пока вновь не раздастся свист. Это значит – можно выходить из укрытия и вновь продвигаться вперед на двадцать-тридцать шагов.

По пути иногда встречались загулявшие допоздна парочки и подвыпившие граждане.

Подвыпившим гражданам Бро доверительно сообщал, что, там, сзади, откуда он шел, что-то случилась и милиции там тьма-тьмущая. Граждане почему-то ему верили и охотно сворачивали с маршрута.

Что касается парочек, то Бро представал перед ними во всей своей красе, с натуральным перегаром, покорнейше умоляя его простить и вешаясь им на плечи.

Парочки также исчезали с дороги, опасаясь навязчивых сопливых братских лобызаний.

Расчет у Бро был верный. Удивительно, что он так ни разу и не получил по шее.

Один раз он завернул за угол и начал кашлять сильнее обычного.

Лютый с Чувачком, не мешкая, оттащили тело в кусты, а сами затаились и прижались к свежей траве.

За углом послышались какие-то голоса, и буквально через минуту из-за угла вынырнул наряд милиции. Люди в форме прошли в двух шагах от кустов, где спрятались друзья, еле переводя дыхание и замерев от ужаса.

Милиционеры достаточно торопливо прошли мимо.

Через пару минут появился и сам Бро. Он коротко свистнул.

Чувачок ответил из кустов хриплым от волнения голосом:

– Мы тута…

– Ну что, обделались?! Давайте быстрее!

Лютый встал, отряхиваясь.

– Я им сказал, что в «Радуге» драка, они сейчас увидят, что драки нет и назад пойдут.

– Бро, ты идиот!

– Спокойно, чел! Работает специалист, так что ходу, ходу!

И он снова скрылся за углом. Чувачок и Лютый снова взяли мужика в четыре руки и в согнутом положении мелко потрусили до угла. Оставалась финишная прямая – надо было перейти через поле наискосок, дойти до переезда, а потом уже вдоль железки – все заборы, и людей там в это время практически не бывает.

Друзья прошли этот участок и остановились уже за переездом. А там было видно, как уходили вдаль нитки рельсов, освещаемые редкими фонарями.

Бро осмотрелся и произнес:

– Все, прибыли. Давай, кидай его на рельсы, и уходим.

Лютый и Чувачок опустили тело. Разогнувшись, Чувачок посмотрел вниз:

– А он точно жмур?

– Жмур… К гадалкам не ходи – авторитетно заявил Бро, раскуривая сигарету.

– Ну что ж, тогда расход – произнес Чувачок и направился в обратную сторону.

Бро и Лютый пошли за ним.

Пошли назад молча, вдоль путей, чтобы видеть пойдет поезд или нет.

Потом, когда дошли до станции, поднялись на пешеходный мост и уже с другой стороны, сделав хороший крюк, вышли к району. Они остановились на перекрестке, где каждый должен был идти в свою сторону.

Бро серьезно посмотрел на всех и сказал:

– Ну как бы это… Кого заметут, пусть сам и выкручивается. – и он протянул правую руку ладонью вверх.

– Согласен – сказал Лютый и положил свою руку на руку Бро.

– Заметано – добавил Чувачок и накрыл руки Лютого и Бро своей ладонью.

– Надо опять набухаться. Сегодня все коту под хвост – вздохнул Бро

– Папа в командировке, можем завтра у меня – предложил Лютый

Стали прощаться. Лютый пошел направо, Чувачок прямо, а Бро налево.

Пройдя пару шагов, Лютый вдруг остановился, и, обернувшись сказал, как бы ни к кому конкретно не обращаясь:

–А если он не жмур?

Чувачок услышал этот вопрос, остановился, и ответил, не оборачиваясь:

– Тогда это будет самый дерьмовый косяк в твоей жизни, чувак…

В пять часов утра машинист грузового товарного поезда из сорока груженых цементом вагонов не заметил лежащее на рельсах тело и поэтому не применил экстренное торможение. А не заметил тело он исключительно потому, что к тому времени никакого тела на путях уже не было.

Тридцатью минутами ранее, в четыре тридцать, на пост дежурного по железнодорожному переезду постучался человек, был он испуган, кричал, что его хотели убить. Одет этот человек был в матерчатую куртку с кожаными вставками.

Глава 9. Нагорный. ОБЭХАЭС.

История эта произошла со мной в самый разгар эпохи застоя. После того, как я месяц провалялся в лазарете с какой-то непонятной тропической лихорадкой, авторитетная медицинская комиссия, которая меня осматривала, заключила, что служить в армии мне дальше совершенно нельзя. А так как военная часть в песках Средней Азии, где я готовился исполнять интернациональный долг, оказалась совершенно секретной, домой я ехать пока не мог, потому что мои документы почему-то находились в каком-то Урюпинске, в стройбате, где я числился по «легенде».

Тогда мне и пришлось торчать несколько месяцев в одном хорошо известном среднеазиатском городе недалеко от места моей службы. Документы двигались в мою сторону крайне медленно, и хоть я и надеялся на то, что они когда-нибудь до меня дойдут, ни о каком ускорении их передвижения не могло быть и речи. Причем весь этот процесс осложнялся псевдо-сверхсекретной конспирацией и бюрократической тягомотиной. У меня был небольшой запас подъемных денег, а документов – можно считать, что и вовсе не было. В местном военкомате не нашли ничего более оригинального, чем выдать мне справку об освобождении из местной колонии строгого режима.

Надо было как-то существовать, и я терся на местном рынке, пытаясь заработать пару рублей, выполняя работу грузчика или носильщика. Работать официально мне было нельзя, и заработки мои были очень скромными. Жил я в каком-то бараке из шпал, и вскоре стал весьма страшен: грязный и заросший до неузнаваемости, в каких-то обносках, которые скоро уже впору будет называть «лохмотьями». Терпение мое кончалось, и я уже всерьез подумывал о том, а не вынести ли мне кассу из какой-нибудь чайханы.

Однажды на рынке ко мне подошел средних лет мужчина с аккуратной загорелой плешью.

– Смотрю, ты тут прописался… Вижу, не из местных. Кто таков?!– спросил он.

Я молча протянул ему справку.

– Каражал? – удивленно спросил он, подняв левую бровь.

В общем, через минуту он меня расколол, так как про Каражал я совсем ничего не знал. Разве что, только название.

– Из партизан, что ли? – усмехнувшись, спросил он

Как оказалось, он уже знал и про сверхсекретную часть, и про эти странные справки.

– Все должно быть секретно, я понимаю… – в итоге заключил он – Только ты эту бумажку оставь для мусоров, а еще лучше спрячь, и никому больше не показывай.

Потом он предложил мне подзаработать.

Работа оказалась непыльная, но очень ответственная. Незнакомец дал мне ключ. Каждое утро этим ключом я должен был открывать абонентский ящик на почте и брать оттуда записку. В записке был указан номер ячейки камеры хранения на местном вокзале и код от нее. Мне следовало вскрыть данную ячейку, где меня должен был ожидать массивный черный баул с товаром.

С этим баулом надо было ехать на электричке до другого не менее известного среднеазиатского города, чтобы оставить его уже там, опять же в ячейке камеры хранения на вокзале, а затем на почте бросить записку в другой абонентский ящик со строго определенным номером.

Следующей электричкой я должен был возвратиться назад, а вернувшись, можно было позволить себе заниматься любыми личными вопросами вплоть до следующего утра, когда я должен был снова достать из первого ящика очередную записку вместе с причитающимся мне вознаграждением в советских денежных знаках.

– Если возникают проблемы, пиши записки. Оставишь в ящике, я быстро все узнаю и тогда тебя найду. Если захочешь уехать, утром записку не бери, заберешь деньги, закроешь ящик и кинешь в прорезь ключ. Тогда ты свободен, езжай куда хочешь, но в этом городе я тебя больше видеть не должен.

– Да и еще. – продолжал человек с загорелой плешью – Первое. В баул не лезь. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Чтобы ни происходило. Второе. Предупреждаю сразу. Исчезать с товаром не советую. Найду, хоть на Северном полюсе. И последнее. Если заметут мусора, лепи горбатого, все, что только придумаешь. Кроме правды. Никто не должен знать ни про меня, ни про эти ящики.

Все это, конечно, мне сильно не понравилось, но выхода у меня другого не было. Финансовое состояние мое было настолько плачевным, что впору было просить милостыню.

Вот так я и стал день за днем ездить туда и обратно электричками. Поначалу я сильно напрягался, боялся, что баул украдут, я проеду нужную станцию или милиция что-то заподозрит, но потом свыкся и понял, что в данном случае лучше всего – это вообще ни о чем не думать, относясь к баулу, как, скажем, к сумке с грязным бельем, с легким пренебрежением. Так что через неделю я уже умудрялся даже подремать между станциями. Заглядывать в баулы я и не думал. Честно говоря, я и сейчас понятия не имею, что там было. А на следующий день в ящике меня ждала трешка или пятерка, а иногда даже и червонец с запиской: «Сегодня отдыхай».

Заработки эти были не ахти какие – сильно не разгуляешься, но, по крайней мере, я уже мог позволить себе нормально питаться, одеваться, и не ночевать в бараке.

И, вот, однажды, когда я зашел с вокзала в военкомат, как я это по своему обыкновению делал раз в два-три дня, мне, наконец, сообщили, что документы прибыли, остались лишь небольшие формальности, и через два-три дня я уже смогу уехать.

На следующий день я с утра, как обычно, взял очередной багаж, сел в электричку и по привычке немного задремал. Когда я вскочил, то понял, что случилось страшное. Баул пропал… Что называется, мне на погибель…

В панике, уже готовый рвать на себе волосы, я растерянно смотрел по сторонам, и тут заметил, что мой баул вовсе не пропал, просто он уплывает вдоль по проходу в руках незнакомого худощавого блондина. Тут же я подбежал к нему и схватил его за руку.

– Слышишь, парень, положь на место! Сам же не знаешь, куда лезешь!

– Ааа, что?! Сам ты парень! Лох вокзальный. Люди, помогите, грабят! – вдруг закричал он.

В общем, был он не промах. Тут же поднялся шум. На станции нас уже поджидала милиция, и я совершенно не знал, что мне делать. Товар мог пропасть в любую минуту. И главный кошмар всего этого – то, что и я, и блондин, и этот злополучный баул – все мы, в конце концов, оказались прямо в линейном отделении милиции. Если сумку там вскроют, пиши пропало… Домой я тогда в ближайшие годы точно не попаду.

В отделении было шумно. В коридоре сидело много местного народу, туда и сюда сновали курящие на ходу офицеры, кто-то скандалил за стеной, так громко, что было слышно на весь коридор.

Наряд препроводил нас в один из просторных кабинетов с зарешеченными окнами. Пришел капитан с двумя сержантами. Капитан нас выслушал, потребовал предъявить документы. Я показал справку.

– Эх, товарищ, товарищ. Вот только освободились, и уже опять за старое.

– Да я не…

– А вот мы сейчас и разберемся, кто здесь ху… – сказал капитан, но запнулся, не успев развернуть мысль, так как дверь кабинета резко отворилась и вошел майор.

Он посмотрел на нас, потом на сумку, потом снова на нас и спросил строго:

– Что в сумке?!

Воришка сразу же ответил:

– Ну что там в сумке может быть-то? Вещи личные, одежда, то да се…

Майор с недоверием посмотрел на него и открыл на бауле молнию.

– А вот мы сейчас и посмотрим…

Майор заглянул внутрь, пытаясь это сделать так, чтобы не показывать содержимое сумки окружающим.

– У-тю-тю!! – воскликнул майор.

В кабинете нависла зловещая тишина.

– У-тю-тю!! – еще раз воскликнул майор – Вот так-так! Так… Чья это сумка, говорите?

Я уже понял, что по результатам осмотра ничего хорошего не светит, и, молча пожал плечами.

Майор недоуменно посмотрел на воришку:

– Значит ваша?

Воришка уже сообразил, что влез, куда не следует, и закричал:

– Э! Э! Вы меня тут в свои дела не путайте! Я вор! Только вор – и точка! Признаюсь! Отдаю себя в руки правосудия. – и он протянул майору обе руки, как бы для того, чтобы на него надели наручники.

– Отставить балаган! Петренко! Этих двоих на двое суток, будем разбираться, что за гуси. А ты, Филимонов – и он обратился к капитану – найди понятых, будем сумку описывать. И позвони в Обэхаэс, пусть своего пришлют. Тут, похоже, сумочка лет на пятнадцать тянет…

– Обэхаэс… – простонал воришка, и опустил голову.

А потом произошло чудо… Формально ведь я был еще военнослужащий, и по закону меня следовало в течении четырех часов доставить в военную комендатуру, что в последствии и произошло. Как об этом стало известно в милиции, для меня до сих пор загадка.

Мне иногда кажется, что тогда в мою жизнь кто-то вмешался: может быть, высшие силы, может, тот самый плешивый незнакомец, а может и товарищи чекисты, которые курировали нашу часть.

В военной комендатуре мне отдали мои документы и по брони посадили на поезд, прямо в том виде, в котором я был, в спортивном костюме и шлепанцах, с полутора рублями и билетом на электричку в кармане, с ключом от этого почтового ящика, который я первым делом, как только поезд отъехал от города, бросил в дырку унитаза, и они, коротко звякнув, исчезли из моей жизни навсегда.

И собственно говоря, на этом мое участие в данной истории закончилось.

К чему я это все сейчас вспомнил?

Ах да… Этот самый воришка, худощавый блондин – и был Серега Штык, в то время начинающий вокзальный вор – майданщик. Правда, те несколько часов, что я провел вместе с ним в изоляторе, я надолго запомнил. И для меня он в этом смысле, почти как родной. Но сейчас не об этом…

Все-таки, жизнь – очень интересная штука…

Глава 10. Лютый. Очередная попытка.

Лютый полулежал на диване и безразлично смотрел в потолок. Рядом в кресле сидел Бро. Он пришел примерно полчаса назад, за это время уже успел полазить по книжным полкам и уже держал на коленях с дюжину различных книг.

– Ты все это что ли читаешь? Или твой батя? –спросил Бро

– Да никто не читает. Папе некогда, а мне лень… – ответил Лютый.

Бро отложил очередную книгу. Теперь у него в руках был том журнала «Новый мир»

Он его быстро листал и вдруг остановился, с интересом разглядывая написанное.

– Хм… Интересно – произнес он – Как я раньше до этого не додумался… Можно я у тебя его почитать возьму?

– Валяй – лениво ответил Лютый.

Бро положил журнал в сторону и теперь листал «Антологию зарубежного детектива».

– Слушай, Бро, ты вот умный человек, книжки читаешь – сменил тему Лютый после некоторой паузы – Скажи мне простую вещь.

– Валяй – в тон Лютому ответил Бро.

– Это когда-нибудь пройдет?

Бро посмотрел искоса на Лютого, отложил книгу и, потянувшись, деловито произнес:

– Я тебе другую простую вещь скажу. Знаешь, что в твоей жизни зависит лично от тебя? – Бро дружелюбно повернул к нему голову

– Ну, и что?! – Лютый немного привстал.

– Ничего!

– Что?!

– Ничего!!

– Да ну!

– Абсолютно ничего!

– Да врешь ты все… – Лютый снова прилег на диван, теряя интерес к разговору.

– Тебе этот мужик просто попался – как бы сам с собой разговаривая, Бро продолжал тему – Подвернулся под руку… Не было б тебя, ему бы кто-нибудь другой вдарил. Или он бы сам убился.

– Ну все равно – удивленно произнес Лютый – вот я хочу сжать кулак. И я его сжимаю. Могу сжимать, могу не сжимать…

– Ну и что? – парировал Бро – Никакого смысла твой кулак сейчас не имеет. Вот ты лучше попробуй Папу убеди, что ехать поступать никуда не надо!

– Да, с этим посложнее будет – смиренно констатировал Лютый и продолжил смотреть в потолок

Раздался звонок в дверь.

Лютый нехотя встал с дивана и пошел открывать.

На пороге стоял Чувачок. Этот человек всегда был на позитиве. В руках он держал какой-то сверток, в котором, как выяснилось, находились три бутылки портвейна.

Лютый подхватил сверток, поставил бутылки на журнальный столик, и пошел на кухню за стаканами.

Когда он вернулся, Чувачок и Бро о чем-то лениво спорили.

– Хорошая штука – вздыхал Бро, листая книгу – Редкий самиздат. И сколько хочешь?

– Пятнадцать – сказал Чувачок коротко.

– Э! На своих наживаешься! Давай хотя бы десять.

Чувачок молча покачал головой, а потом добавил:

– Я пока ее выиграл, двадцатку просадил. Так что пятнадцать, не меньше.

На лице Бро изобразилась гримаса неподдельного страдания.

– Ммм… Давай я ее возьму, пиплу покажу, может кто дороже купит.

– Залог оставляй – невозмутимо ответил Чувачок.

Пока Лютый ходил туда-сюда, разливал портвейн по стаканам, раскладывал скромную закуску, какая была в холодильнике, Бро незаметно сунул Чувачку взятый ранее у Лютого журнал и тихо пробормотал:

– Вот бери пока, завтра разберемся.

Наконец все уселись, и, молча, не чокаясь выпили.

– Напиток богов – произнес Бро, закусывая ломтиком сыра – Душа прямо-так и разворачивается.

– И не говори… – подтвердил Чувачок.

– Хозяин – вкрадчиво прошептал Бро, обращаясь к Лютому, который явно был в подавленном состоянии, и прихлебывал портвейн из стакана, не закусывая.

– А?!

– А ты нам включи эту волшебную коробочку – Бро указал полупустым стаканом на телевизор – Она у тебя работает?