Усадьба леди Анны

Глава 13

От прислуги и фрейлин ее отсекли почти сразу. Молчаливая сестра Аресина, массивная, обрюзглая и, вот диво-то — в круглых очках[10] на картофелеобразном носу, обладала крайне неприятным характером. Казалось, ей доставляло удовольствие отвечать непонятно и кратко, так, чтобы возникали новые вопросы и потом, надменно задрав брови над нелепой железной оправой, укоризненно качать головой, как бы поражаясь скудоумию Анны. Сестра освещала себе путь кривоватой свечкой так, чтобы идущая за ней маркиза не видела вообще ничего, кроме огненного пятна над массивным плечом монашки. Все остальное тонуло в глубоком мраке.

— Распорядок у нас строгий. Подъем в четыре после полуночи, на умывание время не тратим — сперва утренняя молитва. Потом завтрак, потом старшая назначает работу на день. До полудня придет отец Амбросио и проведет службу. Потом снова работа, потом вечерняя молитва, затем доделываем все, что не успели за день, ночная молитва или бдение ночное, это уж как скажут, потом и спать можно.

— А обед и ужин?

— Обедов здесь не бывает — с удовольствием ответила сестра, даже приостановившись, чтобы посмотреть в лицо Анне. — А ужин — только если заработала за день! Это уж мать настоятельница решать будет.

Анна только вздохнула, продолжая шагать по не слишком ровным каменным плитам коридора за своей проводницей. Потом вспомнила о довольно важных вещах:

— А где туалет?

— Там — небрежный взмах в сторону широкого коридора, от которого идет несколько ответвлений. Куда идти — вообще не понятно.

— Сестра Аресина, сегодня был жаркий день, очень пить хочется.

— Здесь нет прислуги, маркиза дель Боргетто — насмешливо буркнула сестра. — Это вас в монастыре святой Этерии набаловали, а у нас тут все строже. Пришли. Это — ваша келья. — Она ткнула рукой в массивную низкую дверь, одну из десятков в этом узком коридоре и скомандовала: — Переодевайтесь, я жду!

Днем, из разговора с донной Мариэттой, Анна уже выяснила, что монастырь, куда они сейчас едут, вовсе не та обитель сестер-кармелиток, где любила бывать прежняя маркиза. Так что, раз уж сестра Аресина знала, где раньше часто бывала маркиза, значит, она знала об Анне и многое другое. В частности, что здесь, в обители святой Бенедектины, маркиза не представляет, где найти кухню и туалет. Анна вдохнула-выдохнула, чтобы не сорваться на мерзкую тетку и спокойно заявила:

— Я не смогу раздеться без горничной. А это платье стоит дороже, чем ограда вашего монастыря. Как и парик, и украшения на мне. Прикажете ножом разрезать одежду? У вас есть нож?

Толстенные каменные стены, старая растрескавшаяся побелка, узкий деревянный топчан и, под самым потолком — крошечное окошко. Так увидела свою келью, где ей предстояло жить до свадьбы, маркиза Анна дель Боргетто. Она, в своем платье с обручами, прошла в помещение с трудом. Для сестры здесь уже просто не было места — широкие юбки, шуршащие шелком и парчовой отделкой, заняли все пустое пространство.

У изголовья кровати стоял грубый деревянный столик с каплями воска на шершавой столешнице, под столом — колченогая табуретка. На плоской подушке лежала небрежно свернутая холстинковая хламида, сверху — длинный кусок веревки и белый плат.

Немного подумав, Анна уселась на жесткий тюфяк, прикрытый тонким грубым одеялом, из которого местами повылезла шерсть, обнажая густое переплетение толстых ниток основы, еще раз тихо и демонстративно-покорно вздохнула, и приготовилась ждать.

Сестра Аресина молча стояла в дверях, наливаясь дурной кровью:

— Я не буду стоять здесь до утра, маркиза! Поторопитесь!

— Маркиза дель Боргетто — с ласковой улыбкой поправила ее Анна. — Ко мне следует обращаться именно так. Я не монахиня вашего монастыря, сестра Аресина… — и вновь замолчала.

Сестра постояла еще минуту, как бы ожидая возмущения, ругани или просьб, потом резко развернулась, хлопнула дверью, снаружи брякнула щеколда. Ощущение Анны сложно было передать.

Это и тоска от бессмысленного противостояния, и раздражение от чужой и нелепой озлобленности, и страх замкнутого пространства, который раньше никогда не проявлялся. Ждать пришлось долго, но всему бывает конец и маркиза уловила торопливые шаги нескольких человек.

Дверь распахнулась и на клочок свободного пола шагнула аббатиса. За ее плечом высилась сопровождающая, высоко держа трехрогий подсвечник. Анна прищурилась — после кромешной тьмы глаза заслезились от ярких огоньков:

— Не плачь, дитя моё! Я понимаю, что наш монастырский устав может показаться тебе излишне строгим, но ведь ты даже не послушница. — Мать Аннабель была серьезна и почти ласкова. — Я думаю, некоторые послабления для нашей гостьи вполне допустимы…

Анна, страшась промокнуть глаза, чувствовала, как по меловой маске сбегают слезы. Слушала внимательно и покорно, стараясь не смотреть на огонь свечи. Аббатиса сочла это добрым знаком:

— Сейчас приведут твою горничную, нет греха в том, чтобы первое время она помогала тебе. И завтра можешь не вставать на утреннюю молитву — отдохни с дороги, дитя. А днем я приглашу тебя к себе и мы спокойно поговорим.

Аббатиса со свитой ушла, дверь больше не запирали, и через некоторое время в клетушку с трудом протиснулась Бертина с толстой свечой в руках. Пристроив глиняный стаканчик на стол, принялась помогать и болтать. Настроение у служанки было гораздо радужнее, чем у госпожи:

-.. кашу на ужин дали. Не очень вкусную, но досыта, так что жить тута можно. Спросили, кто шить умеет — я отозвалась, направили в мастерскую. Сказали, завтра с утра и приступлю — простыни подрубать и белье разное чинить. Ну, зато не на огороде пластаться! — Бертина, уже переодетая в серую хламиду, ловко раздевала маркизу и торопливо рассказывала все, что успела узнать: — Еще, сказывают, скотный двор тут у них знатный, а в воскресный день — торги во дворе производят. Сюда крестьяне как на ярмарку съезжаются. Ежли договориться с сестрами — разрешат за денежку и своим добром поторговать…

Она ненадолго удалилась, унося одежду, вернулась с коробкой, куда бережно упаковала парик и снова убежала. Анна вздохнула с облегчением — пусть хламида из полотна и была грубовата, зато без корсета и многослойных юбок она чувствовала себя заново рожденной. Смущал только странный кусок редкой и очень жесткой ткани, оставшийся на подушке.

Бертина принесла большой кувшин теплой воды и мастерски помогла смыть макияж. Стало совсем легко. Да и уединение кельи вовсе не казалось Анне наказанием. Напротив, это было то, чего ей сильно не хватало во дворце дяди.

— Бертина, а вот это — что такое? — Анна указала на грубую странную ткань.

Служанка покрутила ее в руках и со вздохом ответила:

— Ой-ой… Это, госпожа, вуаль из конского волоса. Лицо прикрывать. От такой, сказывают, болячки на коже бывают — больно она грубая, кожу натирает. Это ее днем под плат нужно пристроить и так ходить. Ну, вместо краски, чтобы никто лицо обнаженным неувидел. Я этакую и видела только два раза в жизни, еще когда с мужем жила. Район то не из богатых у нас был — пояснила служанка. — Высокородные-то не часто там появлялись. Приезжая какая-то дама в нашем храме молилась вот в этакой вот штуке. Три дня, сказывают, появлялась. Я на второй и третий день бегала посмотреть, а потом она больше не приходила. Тетки наши долго шушукались и обсуждали — видать, нагрешила сильно, что ей такая ептимья вышла. Раз запретил ей священник ейный лицо красить — значится, сильно нагрешила. — уверенно закончила горничная.

Воды ей Бертина раздобыла и даже принесла кусок мягкого серого хлеба, довольно пояснив:

— У сестры в трапезной выпросила. Вы кушайте, кушайте, госпожа. Силы-то понадобятся обязательно. Странно только, что и не покормили вас. Фрейлинам-то вон даже мясо сделали на ужин.

— Откуда ты знаешь?

— Так я Талине помогала одежду убирать. И вашу туда снесла, припрятала. Комната ихняя очень большая, светлая. Там в половине — ваши вещи сложены и ихнее добро всякое, и сундуки с приданым. Там и стол для еды стоит. На кухне сказывали, что им велено как матери аббатисе готовить. С её стола и будут кормить.

Укладываясь на жесткий тюфяк Анна думала о том, как же ей повезло с Бертиной.