Жизнь постепенно входила в колею. Раз в неделю, обычно в воскресенье, герцогиня со свитой посещала храм. Иногда не сразу возвращалась домой, а некоторое время проводила на небольшом местном рыночке, покупая безделушки и зимние фрукты. Её фрейлина, достойная мадам Берк, сперва удивлялась причудам патронессы, но быстро привыкла и сама научилась находить в этих прогулках приятное.
Как правило, в этот же день к обеду приезжал кюре Доменик. Это событие всегда радовало обитателей дома. Анне был приятен умный и тонкий собеседник. Все же общения здесь было маловато, да и хозяйственные проблемы не захватывали ее полностью. А кюре рассказывал интересные вещи об истории Франкии, мог ввернуть удачный анекдот о местной знати, любил стихи и изредка декламировал что-нибудь лирическое:
Осенний лес, как оторопь души —
Безмолвен и недвижно-безучастен,
Он словно ливней струнами пришит
К накинутому савану ненастья,
О сне берёз и наготе осин,
Не так давно богато золочёных,
За облаками журавлиный клин,
Вдаль уходя, стенает обречённо.
И как хоругви северным богам,
Струятся ленты пепельного фетра
Туманов, предвещающих снега
И заунывность песнопений ветра.
До принятия сана он служил в армии и принимал участие в боях. Вот как раз об этом он рассказывать не стремился, ловко переводя разговор на более приятные темы. Анна, иногда даже подумывала, не показать ли ему собственные вирши, но пока так и не рискнула.
Его, как ни странно, очень заинтересовала швейная мастерская. Всего два месяца назад он отправил в усадьбу пожилую вдовую швею Магду с дочерью-подростком. И теперь с любопытством наблюдал, с какой скоростью растет это странное предприятие.
Под швейный цех Анна отвела старый флигель, узкий и длинный. Особого ремонта там не понадобилось: залатали крышу и, замазав трещины в стенах, освежили побелку. Сперва, кроме двух длинных широких столов для раскроя ткани, там стояли и три необычных предмета — манекены.
Самый первый изготавливался точно по размерам герцогини и при ее непосредственном участии.
Анна почти голышом стояла на низенькой подставке, в самой старой своей сорочке из тех, что выбрала Бертина. Пол вокруг щедро засыпан соломой, чтобы не запачкать. Волосы герцогини полностью собраны на макушке, она еще и платок сверху повязала.
За занавешенными окнами смеркалось, и никто толком не понимал, что именно сейчас придется делать. Благо, что горящий камин давал достаточно и света, и тепла. Сама камеристка топталась поближе к огню и грела воду: госпожа потребовала.
— Потом мне нужно будет протереть тело, Бертин.
На столе, засыпанном соломой, располагались несколько довольно странных вещей: большая глиняная миска с горкой похожего на муку вещества, кувшин с водой, деревянная лопаточка с длинной ручкой и несколько свернутых в трубочку широких полосок старой льняной ткани. Анна сама выбрала пару ветхих простыней и распустила их на бинты.
— Это гипс, Магда. Сейчас ты нальешь в него воду, размешаешь и, намочив там бинты, начнешь плотно бинтовать мое тело. Да, прямо поверх сорочки…
— Я поняла, ваша светлость. Только давайте сперва просто так, без гипса, попробуем? Мало ли, вдруг не получится с первого раза?
— Хорошо, попробуем.
Впрочем, оказалось, что ничего сложного делать не придется. Единственное, что было неудобно: бегать вокруг герцогини. Тогда попробовали другой вариант. За спиной ее светлости встала дочка Магды, Жюли. Она принимала от матери бинт справа и передавала его левой рукой. Минут через двадцать, после нескольких тренировочных попыток, Магда убедилась, что справится, и в гипс, наконец-то, добавили воду…
Помогая герцогине одеться, Бертина косилась на застывший на столе белый каркас, разрезанный посередине. Анне он чем-то напоминал знаменитую Венеру Милосскую: руки были только по локоть. С ним еще возилась Магда, аккуратно сращивая центральный разрез, через который и вынимали ее светлость из жесткого футляра.
— Теперь понимаешь, Магда, почему требовалось бинтовать максимально туго? Сейчас для укрепления еще слой бинта нарастишь и будет точно мой размер.
— Это, ваша светлость, что же такое будет? — полюбопытствовала горничная.
— Это, Бертина, манекен. Ты же видишь, что почти все мои туалеты нужно перешить. Здесь, во Франкии, одежда отличается. Теперь мне не придется часами стоять на примерках. Эту штуку, — герцогиня неэлегантно потыкала пальцем в гипсовый женский торс, — просто нужно плотно набить опилками и поставить на ножку. Ну, чтобы и длину могли отмерять без моего участия.
— Надо же! Это чего только люди не выдумают! — похоже, камеристка была в восторге. — Это что же, и с меня такую штуку можно сделать?
— Можно, Бертин. Вторую с тебя и сделаем.
Второй манекен действительно сделали копией камеристки, а образцом для третьего послужили солидные формы мадам Берк. Уговаривать ее пришлось долго, мадам побаивалась, что в этом может быть что-то неприличное. Она вообще к новинкам относилась настороженно.
Пришлось пообещать фрейлине, что все манекены будут спрятаны от глаз случайных посетителей за ширмой. Ну и, разумеется, желание герцогини подарить фрейлине новое платье тоже было принято во внимание. Никакой возраст не мешал мадам любить наряды.
В целом леди Франсуаза Берк была весьма разумная дама и с патронессой поладила неплохо. Уважала ее за набожность, за достаточно скромный образ жизни и была благодарна за удобное место. Гостей в усадьбе Арль почти не бывало, исключая местного кюре. Так что работа фрейлиной у герцогини была почти синекурой.
Конечно, иностранка-герцогиня многое делала совершенно непривычным для мадам Берк способом. Иногда Франсуазе даже приходилось немного указывать её светлости, как лучше поступить в том или ином случае. Но герцогиня советам часто следовала и всегда благодарила мадам за помощь. Так что между дамами, не взирая на разницу в возрасте, царили весьма добрые отношения.
Первый месяц, когда мадам Берк только поступила на службу, перешивали гардероб герцогини. После этого мадам даже стала считать, что её светлости самое место при дворе короля: туалеты, перешитые с большим вкусом, отличались какой-то удивительной воздушностью и элегантностью. Даже удивительно было, откуда герцогиня знает столько о швейных хитростях.
После герцогини два новых повседневных платья получила фрейлина. И тут ее восхищение талантами хозяйки достигло апогея:
— О, ваша светлость! О…!
Мадам крутилась у зеркала, не находя слов. Платье, сшитое без единой примерки, сидело просто потрясающе! А эти странные коричневые вставки по бокам делали ее стройнее чуть не вдвое. Даже кружева на вырезе были не белоснежные, как принято, а чуть желтоватые, цвета топленого молока.
Франсуаза смотрела в зеркало, и на глаза невольно набегали слезы восторга — она давно не видела себя такой… Такой молодой и красивой!
— Но все же, ваша светлость, вы выбрали для меня очень необычный цвет. Однако… Я кажусь в нем такой белокожей!
— Но согласитесь, мадам Берк, что этот оливковый делает вашу кожу светлее и свежее, — герцогиня улыбнулась простодушному удивлению фрейлины. Разве можно при таком цветотипе выбирать яркие ткани? Конечно, сочные цвета в моде, но женщина-лето, тем более, натуральное лето, всегда будет лучше смотреться в приглушенных оттенках.
«Конечно, даже среди одного времени года существуют варианты, но именно Франсуаза просто классический случай натурального лета. В ней нет ни одной яркой или броской черты. Простое лицо с серо-голубыми глазами, средне-русые волосы, чуть сероватая кожа… Как же приятно снова окунуться во все это!» — Анна улыбалась и испытывала почти детскую радость от удовольствия мадам. Давно уже не слышала она слов восхищения своими работами, очень давно…
Сейчас у нее есть деньги и есть возможность заняться тем, к чему лежит душа. Так почему бы и не позволить себе такое хобби? Дорого? Ну и что? В этом мире для нее, по сути, и нет других «приличных» занятий.
Вечерами герцогиня частенько засиживалась за рисунками и чертежами выкроек. Требовалось не только представить себе модель. Обязательным было привести ее в соответствие с местной модой. По возможности удалить все неудобные детали. Эти противоречивые требования заставляли Анну прорабатывать каждую деталь.
Первое, что герцогиня себе позволила, отказалась от корсета хотя бы для обслуги. Привычные всем корсеты заменили широкие корсажи, гораздо более мягкие и удобные в носке.
Под них достаточно нашить симпатичных одинаковых блузок, и вот уже от горничных не будет пахнуть так, как будто они год не мылись.
Хотя с мытьем здесь и было непросто, но раз в неделю вода грелась для всех. Дров, которые высылала ей мадам Трюффе, не хватало, но Анна только пожала плечами и велела докупить в городе:
— Я не буду жить в грязи, мадам Берк.
Не все слуги согласны были терпеть такое самодурство хозяйки, но тут герцогиня поступила с удивившим Бертин хладнокровием: она просто дала расчет двум женщинам и одному лакею.
Бертин вообще казалось, что хозяйка повзрослела как-то одним мигом. Только-только была растерянная, больная девочка с проблемами памяти. И вот уже: уверенная в себе женщина ведет хозяйство так, как будто делала это всю жизнь.
Впрочем, камеристку это только радовало. Пожалуй, ей во Франкии даже нравилось. Исчез давящий ужас перед инквизицией, гораздо меньше бессмысленно утомлявших прислугу ритуалов, да и хозяйка, дай ей Господь здоровья, щедра и добра.
Возмущение среди слуг утихло: платила герцогиня хорошо и исправно. В отличие от принятых везде трех месяцев, в ее доме получали зарплату каждые тридцать дней. Это было необычно, но прислугу радовало. Так что на места уволенных тут же нашлись желающие.
Следующий туалет был сшит для личной камеристки герцогини. Скромно, пристойно. Никаких шелков, добротная шерстяная ткань и строгий покрой. Несколько сменных воротников с элегантной отделкой и никаких больше фартуков из холстины.
Дальше ее светлость вошла во вкус и униформу получили повара, горничные и лакеи. Рос в мастерской лес манекенов, на каждом из которых было написано: «Вернер, лакей» или «Нелли, горничная». К концу зимы даже пришлось открыть один из сараев на окраине сада и вынести туда большую часть.
Письмо, привезенное ближе к концу зимы местным торговцем и переданное её светлости герцогине Ангуленской лично в руки, порадовало изобилием светских новостей:
«…так что новомодный сальм на балу герцог Ангуленский танцевал с маркизой де Беноржи. Говорят, что они прекрасно смотрелись рядом.
Также по Парижелю ходят разговоры, что на днях герцог отправится в военный поход. Возможно, ваша светлость, вы не слышали, но на границе с Карнгом была большая вооруженная стычка. Я молюсь, чтобы бедная наша Франкия не ввязалась вновь в войну.
Еще одна из новостей гласит, что в конце лета его высочество Луи-Филлип де Бурбэнт предпримет вояж к южным провинциям королевства. Затрудняюсь сказать, правда ли это.
Печальная новость о вашей свекрови очень расстроила меня. Мадам графиня вынуждена была продать Астус. Поговаривают, что из-за долгов, но я не верю в это.
Герцогиня Монгенфор родила сына. Совершенно очаровательный младенец, как мне рассказывали. Поговаривают, что его хотят обручить с дочерью канцлера Вангера…»
Подпись гласила: «… преданная вам Фиреза, баронесса де Мёрль. P. S. Надеюсь на скорую встречу с вами, ваша светлость, и посылаю вам с оказией зимних груш из Нордверга, коими не имела счастья угостить вас ранее.»
Анна отложила письмо, даже не особо огорчившись. У мужа своя жизнь, у нее — своя. Какая разница, с кем он там спит? Но вот интересно, если его убьют на войне…
Нет, она, безусловно, не желает ему зла. Но что будет тогда с ней самой? Она останется вдовой во Франкии? Или ее снова спихнут здесь замуж? Или, не дай Бог, — Анна привычно перекрестилась, — отправят в Эспанию?