Усадьба леди Анны

Глава 27

В судьбе юной Мишель Демар не было ничего необычного, кроме одной маленькой детали: у нее не нашлось родственников или знакомых, готовых взять девушку под опеку после смерти родителей. А от предложения патера Доменика жить в монастыре она сама решительно отказалась.

— К такому, ваша светлость, я расположения не чувствую. Это ведь нужно всей душой принять, а я не смогу… — девушка стеснялась своей нищеты и убогости жилища, явно опасалась самой герцогини и ее грозной фрейлины, даже в глаза побаивалась смотреть. Но были в ней некоторая наивность, чистота и сила духа, а так же тихое и крепкое упрямство, дающее силы биться с жизнью в одиночку. История семьи Демар была банальна до зубовного скрежета. Договорной брак, объединивший две бедных дворянских семьи, может, и продержался бы чуть дольше, но мадам Демар родила подряд трех мертвых сыновей. Родители с обеих сторон к тому времени умерли от болезней и возлияний, и господин Демар, решив себя утешить, медленно и незаметно стал спиваться, потихоньку распродавая и без того небогатый земельный надел небольшими кусочками.

На рождение единственной дочери особого внимания он не обратил, вяло махнув рукой и заявив:

— Может, и ее Господь приберет со временем.

— Все в воле Божьей, — покорно ответила жена, не имея после родов сил на скандал. Однако слова мужа её задели значительно сильнее, чем она показала. Эти злые и равнодушные слова заставили ее немного задуматься о судьбе дочери. Сама она полюбила слабую крошку сразу, как только акушерка протянула ей тихий сверток со словами:

— У вас красивая дочь, мадам.

Господь, однако, прибирать Мишель все не торопился, склоняясь, очевидно, к неустанным молитвам госпожи Демар, хотя девочка росла худенькая и какая-то полупрозрачная от недостатка солнца. Но даже в детстве отличалась некоторым упорством, много времени проводила с матерью, усердно учила буквы и цифры, осваивала швейное мастерство на штопке чулок и камзолов отца, даже выращивала крошечную грядочку пряных трав, работая на маленьком огороде вместе с матерью.

Госпожа Дельмар, видя, в каком ужасающем состоянии находятся дела семьи, сделала единственное, что могла — написала завещание на старый городской домишко, принадлежавший ей лично. Дом этот не являлся ее приданым и был получен по завещанию от очень дальней родственницы. Тогда, помнится, выпивший господин Демар особо не стал вникать в хитросплетения завещания, а просто подписал бумагу, позволяющую жене иметь собственность. Мадам была беременна третий раз и он не хотел ее огорчать отказом.

Наследных земель к тому времени почти не осталось, но леди удавалось сдавать в аренду три верхних комнаты. Жильцы, конечно, были из простых: бездетная семейная пара, прачка и плотник; помощница хозяйки в мелочной лавочке, самая аккуратная плательщица, и несколько беспечный и изредка выпивающий вдовый шорник. Впрочем, выпив, он не буянил, а тихо ложился спать. А проспавшись с удвоенной силой брался за работу.

Доход был крошечный, но и из этих денег господин Демар ухитрялся иногда отобрать половину. Как и у многих алкоголиков, аппетит у него был плохой, зато на вино нужны были наличные. Жену он частенько поколачивал за споры, напоминая каждый раз, что она не родила ему наследника. Дочерью же, кажется, и вовсе не интересовался, равнодушно проходя мимо. Точно так же проходил он и мимо жильцов, делая вид, что знать не знает об их существовании: дворянину зазорно было здороваться с этим, как он говорил, «отребьем».

Умерла старшая леди Дельмар той же зимой, в начале которой потратила деньги на завещание, заверенное патером Домеником. Умерла от плохого питания и застарелой простуды. Единственной наследницей дома осталась семнадцатилетняя Мишель.

Господин Демар принялся обильно заливать горе, часто скандаля и напоминая всем вокруг, что он — единственный хозяин здесь. У жильцов возник слушок, что над домом нависло проклятие, которое коснется каждого, живущего здесь. Кроме того, крыша начала протекать, а ремонтировать ее никто не торопился. В течение лета все они перебирались из нищающего дома на соседние улицы, к более спокойным и тихим арендодателям. Может, они и не выиграли на цене аренды, зато им и не приходилось слушать по ночам пьяные концерты.

Возможно, вдовец и смог бы принудить дочь к продаже дома, но очень вовремя упившись в городском трактире молодого вина, замерз той же осенью, при первых заморозках, прямо на дороге.

Мишель пришлось продать часть мебели, чтобы прилично похоронить отца. Остатки мебели и большая часть его одежды ушли на погашение кучи долговых расписок из трактиров и пивнушек. Слава Богу, что крупных сумм давно уже никто старому пьянчуге в долг не давал. Одежду матери она берегла: ее можно подогнать и носить самой. Она даже сумела, крестясь от страха, лично слазить на крышу и заменить три треснувшие черепицы. Течь прекратилась, но на восстановление мебели денег так и не нашлось. Мишель закрыла большую часть дома и перебралась жить в кухню, ради экономии топлива и света. Сейчас девушке исполнилось девятнадцать лет. Кроме разваливающегося дома, другого имущества она не имела. Попытки сдать его в аренду без мебели не увенчались успехом.

Вот уже полтора года она выживает здесь совершенно самостоятельно. Даже научилась сажать овощи на крошечном клочке земли. Жаль, что палисадник слишком мал и урожая не хватает даже до середины холодов.

— Летом, конечно, легче приходится, ваша светлость. А сейчас, весной, еще и заморозки бывают, — девушка как бы извинялась за погоду.

— Я понимаю, что тебе нелегко приходится.

— Если бы, ваша светлость, у меня достаточно было средств закупить материал хороший, я бы, может, помощницу наняла…

— Скажи, Мишель, кто научил тебя так кроить? Почему ты располагаешь ткань по косой? Ведь материала уходит больше.

— А так он, ваша светлость, лучше в готовом изделии носится. И руку лучше облегает, и… Никто не учил, сама я заметила. Прислуги в доме последние лет десять не водилось, мама сама хозяйство вела и меня учила. Ну и шить тоже учила. Я еще малышкой нашла на чердаке руку деревянную, со съемными пальцами. Мама и объяснила, что это — болванка для перчаток. Конечно, неудобно, что только на правую руку есть. Их вообще-то две должно быть. Но я приспособилась одну перчатку надевать на лицевую, а другую — на изнанку. Поэтому они у меня одинаковые и получаются.

В общем-то, раздумывать особо было не о чем. Девушка — дворянка, грамотна: покойная мать научила ее и письму, и счету. Так что по желанию герцогини принять Мишель Демар на службу было вполне возможно. Оставалось спросить ее саму.

К удивлению мадам Берк девушка колебалась. Франсуаза искренне не понимала: о чем тут еще размышлять можно?! Жить в приличном доме и служить самой герцогине, получая и отличный стол, и одежду, и даже денежное вознаграждение или нищенствовать в этом ужасном пустом доме? Негодница неблагодарная! Мадам грозно засопела, и герцогиня, заметив её негодование, подняла руку, запрещая высказаться.

— Мишель, я не хочу заставлять тебя. Но вряд ли ты сможешь протянуть здесь всю жизнь. Зато если ты пойдешь ко мне на службу, я обещаю выкупить твой дом в пользу герцогства.

— Выкупить? — девушка растерялась.

— Да. Мы обратимся к кюре и составим официальный документ. И я немедленно вручу тебе всю сумму за дом. Став моей фрейлиной, ты сможешь ежемесячно пополнять ее. Но даже это не заставило Мишель согласится немедленно. Тогда Анна с улыбкой привела еще один довод:

— Кроме того, в моем поместье есть швейная мастерская. Если ты захочешь, я научу тебя кроить ткани и…

— Я согласна, ваша светлость! — торопливо ответила Мишель.

Анна удовлетворенно кивнула головой собственным мыслям: «Значит, я не ошиблась! Девочка действительно редкая пташка из тех, кто желает надеяться только на себя. Скорее всего, насмотревшись на родителей, она и замуж торопиться не станет. Пожалуй, если она будет честна, то можно считать, что нам повезло обеим».

Суетливые сборы девушки были очень недолги: единственное приличное платье было на ней, зимняя накидка была столь стара, что Анна просто велела ее бросить. Два небольших узла с личными вещами солдаты просто закинули в задний ящик кареты.

— Не могу я это бросить, ваша светлость! Там ножницы хорошие и иглы дорогие, и крючки, чтобы пальцы на перчатках выворачивать и еще разное…

— Франсуаза, принеси, пожалуйста, для леди Мишель плед из кареты. Все же сейчас еще слишком прохладно.

На обратном пути снова ночевали в доме мадам Леруан. На вежливые вопросы о здоровье мужа хозяйка, все так же похожая на серую мышку, только вздохнула и, приложив к совершенно сухим глазам кружевной платочек, кротко ответила:

— К сожалению, без изменений. Ах, как же я нуждаюсь в помощи драгоценного Анатоля! — Бог не оставит вас, дорогая мадам Леруан, — вежливо ответила герцогиня. — А это — моя новая фрейлина, леди Мишель Демар.

Девушка робко поклонилась, придавленная размерами дома и роскошью обстановки. Её покойная мать, стесняясь своего положения, не ходила в гости и к себе людей не приглашала. Нельзя сказать, что Мишель была совсем уж дикарка, но многие вещи она видела впервые в жизни.

Госпожа Леруан покивала новой фрейлине, с некоторым удивлением оглядывая ее более чем скромную одежду: «Странно… Герцогиня могла бы принять на службу более… более солидных и обеспеченных дам. Чем ее заинтересовала эта девица? Демары… Демары… — мысленно перебирая все, что знала о местных рода́х, мадам вспомнила: — Ах, ну да… Род старинный, но разорившийся окончательно. Последний Демар умер, кажется, года два назад? Значит, девица — дочь. Странно… Может быть, стоит сейчас?… Нет, сперва нужно дождаться исполнения Божьей воли. Кто знает, сколько Анатоль еще протянет. А уж там, ссылаясь на сиротство, можно будет и попробовать…» Впрочем, эти практичные мысли вовсе не мешали мадам отдавать распоряжения по хозяйству.

Вечер, как и предыдущие, прошел в интересной и теплой беседе. Утром госпожа герцогиня даже выразила желание навестить больного. То, что она увидела: отечный изжелта-белый полутруп, сипящий тихим голосом невнятный бред, утвердило ее в мысли, что муж госпожи Леруан не жилец. Прочитав у постели не приходящего в себя хозяина дома молитву о здравии, герцогиня отправилась домой, выразив надежду на его скорейшее выздоровление:

— Кто знает, мадам Леруан, кто знает… Господь в своей милости иногда творит чудеса.

В усадьбе герцогиню ожидало письмо от баронессы де Мёрль и куча хлопот в связи с новой фрейлиной.

— Магда, сними мерки с юной леди. Её туалетами мы займемся завтра же. А пока, Бертин, найди для девушки платье. Думаю, мой голубой туалет вполне подойдет ей. Мадам Берк, отправьте, пожалуйста, посыльного к патеру Доменику и попросите его навестить меня в свободное время…

Мишель, попавшая в круговорот незнакомых людей и суеты, окончательно растерялась. Все в этом доме, даже горничные, были одеты лучше, чем она. Камеристка госпожи носила прекрасное шерстяное платье с кружевным белым воротником!

Краснея до слез, чувствуя себя жалкой нищенкой, девушка ожидала насмешек и пренебрежения, но, к ее удивлению, слуги были почтительны, никаких ухмылок вслед. Более того, полноватая женщина, которую герцогиня назвала Магдой, вежливо кланяясь, увела ее из дома в стоящий неподалеку флигель.

Там при ярком дневном свете, Мишель с восторгом и удивлением рассматривала огромную швейную мастерскую. Здесь была масса странных и непривычных вещей. Здесь стояли настоящие манекены! Мишель знала, что штука эта дорогая, даже дороже той деревянной руки-болванки, что хранилась в ее вещах.

Только вот изготовлены эти белые фигуры не из дерева, а из чего-то непонятного. Впрочем, ее недоумение быстро развеяла Магда:

— Вот сюда, леди, на скамеечку эту становитесь. Сейчас и для вас такой изготовим, а завтра и шить туалет уже начнем. Жюли, готовь раствор, видишь, леди устала с дороги. Побыстрее, детка…

Рядом с Магдой у стола хлопотала совсем молоденькая девушка лет пятнадцати. И совершенно неожиданно леди Мишель, глядя на уверенные движения Жюли, почувствовала, как медленно отпускает ее страх неизвестности.

А герцогиня, приняв ванну, сидела в удобном покойном кресле и, пока Бертин монотонно водила гребнем по просыхающим волосам, размышляла: «Главное — это люди вокруг. Не те, кого заставили служить, типа мадам Трюффе или Фанни, а те, кому со мной по пути. Очень уж хочется просто жить, а не отслеживать каждое собственное слово, боясь осуждения и непонимания. А девочка мне все же нравится… Надеюсь, она приживется».

Письмо баронессы Мёрль содержало различные сообщения. Что его королевское величество, слава Всевышнему, выздоровел и даже присутствовал на балу; что поездка по южным провинциям его высочества, наследного принца, утверждена и начнется в конце лета.

Кроме того, изрядное место занимали обычные придворные сплетни: кто на ком женился, кто родился в титулованных семьях, кто завел новую любовницу. О муже герцогини кратко сообщалось, что он отбыл к месту службы.