Уступить место

…Сэр Фредерик выбил ногой дверь и ввалился в полутемную келью. Увидев прямо перед собой какую-то неясную тень, он, не раздумывая, рубанул наискось мечом и отпрыгнул в сторону, одновременно падая и закрывая голову руками. Келья озарилась чудовищной вспышкой. В том месте, где только что находился Фредерик, в полу зияла огромная дыра. Рыцарь облегченно вздохнул. И в тот же миг откуда-то сверху раздался зловещий голос…

— Расселся тут! Стыда у него нет! Голос был до омерзения противный, словно кто-то водил ржавой железкой по стеклу. Он захлопнул книгу и растерянно поднял взгляд.

— Тебе, тебе говорю! Чего вылупился? — продолжал тот же голос. Посмотрел направо — так и есть! Таким голосом могла обладать только она: центнер живого веса, упакованный в пальто буро-малинового цвета, на голове зеленый берет из крепдешина фасона "Подарок Микояна", а рядом — традиционная тележка на колесиках, прозванная в народе "метрополитеновской тачанкой". Сначала пионерский рефлекс чуть было не заставил его вскочить. Примерно так, как вскакивает новичок в бане, неосмотрительно севший на раскаленный полок, но потом на смену неконтролируемому высокоморальному позыву пришло почти столь же неконтролируемое раздражение. Он упрямо сдвинул брови и решил, во что бы то ни стало оставаться на месте. Хамству — бой, подумал читатель, и приготовился к длительной и изнуряющей осаде. Сэр Фредерик благодаря изменившимся обстоятельствам был вынужден оставаться все в той же позе: лежа на холодном полу негостеприимной кельи. О том, чтобы открыть книгу и позволить рыцарю продолжить его славный подвиг, не могло быть и речи. "Ничего, подождет до эскалатора, ему не привыкать", — подумал пассажир, и стал демонстративно разглядывать рекламные объявления.

— Нет, ну вы только посмотрите на этого нахала! Пенсионеры стоят, а ему хоть бы хны! Осада продолжалась. Согласно хроникам предыдущих боев, через некоторое время враг начнет набирать ополчение из числа сочувствующих. Нужно было срочно что-то предпринимать. Уж если и придется оставить плацдарм, то пусть он достанется более достойному. Он поднял взгляд и невольно улыбнулся. Вы когда-нибудь видели ангела? Да? А в метро? Интересно, сколько ей? Двадцать? Какие огромные глаза! Таких глаз не бывает! Бледное лицо… Ей плохо? "Уступите мне, пожалуйста, место" — прочитал он по ее губам и сам не понял, когда успел вскочить и сделать рукой приглашающий жест. Она благодарно улыбнулась и села. Ее голубой плащ тотчас изменил форму, подстраиваясь под новую позу: одна глубокая складка пролегла под грудью, а две других четкими дугами явили всем окружающим причину ее недомогания. В вагоне раздался шумный выдох. Склочница в зеленом берете фыркнула и отвернулась — с таким аргументом спорить за место было бесполезно. Он густо покраснел. Как этого можно было не заметить? Ему захотелось объяснить, что во всем виноват ее свободный плащ, что он не умеет определять беременных женщин только по выражению лица, но вместо этого еще больше покраснел и развернулся, стараясь боком протиснуться к выходу. Взрыв раздался в тот момент, когда он сделал первый шаг. Он даже не понял, что произошло — мелькнула ослепительная вспышка, затем звук тяжелым прессом вдавил в мозг барабанные перепонки и лишь потом на него обрушилась тьма. Сознание вернулось, когда крепкие руки вытаскивали его из-под чьих-то тел. В свете переносок мелькали быстрые тени. Пахло гарью и еще чем-то противно-приторным. Он ничего не слышал, ничего не понимал, а только глупо улыбался. Его положили на носилки и стали осторожно, передавая с рук на руки, перемещать носилки туда — в конец бывшего вагона, где раньше находилась кабина машиниста. Справа мелькнуло что-то голубое, и он слегка повернул голову. Ее огромные глаза были широко открыты. В них не было испуга, удивления, боли. Они были мертвы.

— Нет, Гоша, здесь мы машину не поймаем! А я говорю, не поймаем! Здесь же одностороннее движение! Нам туда — через парк. Нам нужно на пала… Нет, на парла… На параллельную улицу. "У меня что, заплетается язык? Не может быть! Мы же по чуть-чуть, да еще под такую закуску!".

— Гоша, стоять! Я подхватил его под руку, не давая телу осесть на тротуар.

— Я в норме, — убеждая самого себя, промычал друг и тут же расплылся в идиотской улыбке. — Вовчик, как я тебя люблю! Ты даже не представляешь!

— Ну, почему, очень даже представляю!

— Не-е-т, — он помахал перед моим носом пальцем. — Не представляешь! Ты единственный! Только ты можешь меня спасти… — он пьяно всхлипнул. — Понимаешь, я же тогда не ей, а ему место уступил. Понимаешь? Или он мне? А…, неважно! Главное, что он не захотел… Не захотел! Он вокруг посмотрел и не смог! Не смог он!! Слышишь, не смог! А я значит, могу? Я тоже не могу! Устал я, Вовчик! Спаси меня, а? — Гошка уткнулся мне в плечо и зарыдал. Я похлопал его по спине. "Ну, сколько можно? Два часа одно и то же! Я понимаю шок и все такое, но ведь целых пять лет прошло! Выжил, и хорошо! Нужно жить дальше!" — Пойдем, Гоша, поздно уже! — Я схватил его покрепче и поволок в сторону парка. Мы не виделись целых десять лет, а сегодня случайно встретились. "Как ты? А ты?" Слово за слово, потом, разумеется, в кабак. Ну, выпили, конечно. Гошка все о том взрыве в метро долдонил. Я, честно говоря, даже притомился его слушать. Хотя, чисто по человечески, все понятно: не дай Бог, кому пережить такое. Он, наверное, поэтому и заделался потом спасателем. Слышали бы вы, как он это произнес: "Спасатель". Даже в интонации чувствуется, что это слово с большой буквы. А вообще, он и в самом деле сильно сдал: вон, голова совсем седая. А ведь он младше меня… Стоп!! Мы увидели друг друга одновременно. До них было метров двадцать пять-тридцать. Прямая как взлетная полоса пустая аллея парка, плотные кусты по бокам и единственный фонарь посередине, который скорее мерцал, чем освещал что-либо. Они не торопились. Лениво слезли со скамейки, так же лениво отбросили бычки и стали, словно нехотя, расходиться полукругом шакальей стаей. Почему-то я сразу понял, что нас не будут грабить. Нас будут просто убивать. Топтать, рвать, резать. И не со злости, не за что-то конкретное, а просто так. Просто так, от нечего делать.

— Гоша, — почти трезвым голосом просипел я, — ты драться умеешь?

— Умею, — пьяно кивнул друг. — А что? Он поднял голову и посмотрел вперед.

— А… эти! Ик… Не беспокойся, фсе в порядке! Я же этот, как его? Спавс… спасв… Ик! "Интересно, у них что, в МЧС рукопашку преподают? — мелькнула надежда. — Впрочем, какой рукопашный бой? Он же через губу переплюнуть сейчас не может. Да и не помогут здесь навыки спарринг-боя! Здесь другой расклад, другой бой. Здесь убивать нужно. Не убьешь ты — убьют тебя. Как же, черт возьми, хочется жить…" Мне показалось, что я всхлипнул. Гошка отодвинул меня в сторону и сделал шаг вперед.

— Раз, два, шесть, девять…, - начал он тыкать пальцем в приближающие фигуры. — Девять! — удовлетворенно кивнул. — Счас, Вовчик, подожди немного. Он широко расставил ноги и вскинул обе руки вверх. Его губы зашевелились, словно проговаривая последнюю молитву. Впереди заржали. Я нащупал в кармане ригельный ключ и перехватил его, зажав между указательным и средним пальцами. Не Бог весть, какое оружие, но если удачно попасть… Нас уже окружили. Я развернулся — теперь мы с Гошкой стояли спина к спине. "Сколько он сможет продержаться?" Напротив меня четверо и еще один сбоку. Сейчас бросятся. Вот прямо сейчас. Они втянули головы в плечи почти синхронно. Наглые, смеющиеся глаза потухли одновременно. Мне даже показалось, что кто-то из них испуганно заскулил. Я обернулся. Из кустов на аллею выходили затянутые в кожу квадратные фигуры. Одна, две, три, четыре, пять. Двое громил держали в руках бейсбольные биты, другие характерным движением правой руки что-то нащупывали под куртками в районе подмышек. Самый здоровый сделал несколько шагов вперед, потом остановился и начал по-борцовски делать круговые движения плечами, разминая тугие мышцы. Раздался короткий свист, и сразу вслед за ним дробный топот убегающих ног. Квадратные качнулись вперед.

— Догнать, шеф? — спросил борец. Гошка отмахнулся:

— Свободны! Браток кивнул своим бойцам, и пятерка мгновенно растворилась в темноте. Я обессилено опустился на скамейку. Гошка как ни в чем не бывало плюхнулся рядом.

— Что это было? — прохрипел я.

— А! Забудь! — он стал шарить по карманам. — Ментов рядом не оказалось, а тут бадаевские на стрелку ехали, вот я их и призвал. Дай закурить.

— Призвал? — я непонимающе посмотрел на него.

— Сигарету дай! — совершенно трезвым голосом повторил Гошка, внимательно посмотрев мне в глаза. — Блин! Даже напиться толком некогда, веришь? Как я устал, ты не представляешь! Хотел на утро этот разговор отложить, да видно не судьба, — он зло сплюнул в сторону и снова повернулся ко мне. — Сиди смирно, сейчас тебя трезвить буду. Он положил мне руку на лоб и прикрыл глаза.

— Вот и все, — сказал он через некоторое время. — Считай, что за коньяк зря платил. Я прислушался к своим ощущениям: голова была абсолютно трезвой.

— Как ты это сделал? Ты что экстрасенс? Гошка вздохнул:

— Два часа ему втолковывал, а все без толку! Спаситель я! Неужели ты еще не понял?

— В смысле спасатель?

— Да нет — Спаситель, — горько усмехнулся он. — Хотя занимаюсь все больше примитивным спасательством как сейчас, например.

— Ничего не понимаю! — разозлился я.

— А хочешь? Хочешь понять? — Он схватил меня за плечи и по щенячьи заглянул мне в лицо. — Хочешь понять, что это такое — знать про чужую боль, о смерти все знать, о страданиях? Чувствовать это всем своим "я", и спасать, спасать, спасать! Потому что иначе не можешь, потому что сам умираешь с каждой новой жертвой, потому что сам корчишься от боли, когда кто-то страдает! Вот и мчишься сломя голову…, - он махнул рукой. — Видел бы ты меня в Найроби за два часа до землетрясения. Бегал как дурак по домам и силой вытаскивал аборигенов на улицу. Шум, крик, языка не знаю, два раза по морде получил… А потом… Потом тряхнуло. Эти домишки как картонные — сложились на раз-два. Двадцать тысяч погибших. Это уже после я понял, что мне достаточно было призвать местного президента, чтобы тот объявил эвакуацию. — Он вздохнул. — Я тогда от боли чуть было сам себе сердце не вырвал. Больно было. Очень больно. — Гошка закрыл лицо руками. Его плечи затряслись. — Я ведь даже покончить с собой не могу. Несколько раз пробовал — не могу. И жить так больше не могу и умереть не могу. Спаси меня! Умоляю, спаси! Я испугался. Поймите, я всегда боялся психов. Не знаю, откуда это во мне, но лишь увидев человека с неадекватной реакцией, я всегда испытывал какой-то панический ужас, даже если этот человек не был агрессивным. Почувствовав, что я слегка отодвинулся в сторону, Гошка схватил меня за рукав.

— Не веришь? Боишься да? Я тебе докажу! Ты сам попробуешь, может, тогда поймешь. Смотри! Гошка протянул руку к моей голове. Я попытался отклониться, перехватить его руку, но он опередил и коснулся моего лица. Крик! Он полоснул даже не по ушам — по самим нервам. Я вскочил. Этот голос я бы узнал из тысячи. Куда? Куда бежать? Снова душераздирающий крик! Туда! Я бросился сквозь кусты. Я успею! Обязательно успею! Я даже не подозревал, что умею так быстро бегать. Я почти успел. Я видел, как она отбивалась от них, как пыталась вырвать обратно свою сумку, видел, как один ее ударил кулаком в лицо, как второй тоже взмахнул рукой, как в этой руке блеснуло хищное лезвие. "Ка-а-т-я!!!" Я не знал, что умею так кричать… Снег перед глазами. Я лежу на снегу. Он тает. Слезы не переставая, текут по щекам. За что? Почему это не сон?

— Это сон, почти сон, — раздался над головой знакомый голос. — Этого не было… Пока не было… Это произойдет через два месяца. А может и не произойдет, я не знаю. Он сидел на скамейке, опустив плечи. Я тяжело встал. Зачерпнул пригоршню снега и растер лицо.

— Кто ты? — чужим голосом спросил я.

— Уже не знаю, — тихо ответил Гошка. — Если ты согласишься, может и докопаешься до истины.

— Согласишься на что?

— А ты еще не понял? — грустно усмехнулся он. — Это нельзя подарить или передать. Это можно только уступить, да и то не каждому. Тебе можно, я знаю, я это чувствую. Попроси, а? Я не могу больше. Он тогда, наверное, решил, что я — сэр Фредерик, что я могу и должен спасать мир. А я просто читал книгу. Понимаешь? Я просто читал эту гребанную книгу! Если бы не она, он бы родился, и он бы, а не я, был Спасителем. Почему он так поступил? Почему поменялся со мной местами? Чего испугался? Как нам теперь с этим жить? Гошка встал и пошел прочь. Я смотрел ему вслед. Он шел медленно, бессильно опустив плечи, словно ожидая от меня каких-то слов на прощание. Я молчал. Я знал, какие слова он ждет от меня, и поэтому молчал, стиснув зубы. Ведь это так просто попросить: "Уступи мне место"…