Утерянные победы Красной Армии

22 июня 1941 года в 0 часов 30 минут Генеральный штаб Красной Армии направил в войска западных приграничных округов последнюю директиву мирного времени.

Маршал Г. К. Жуков отмечал в своих мемуарах по поводу этой директивы: «Испытывая чувство какой-то странной, сложной раздвоенности, возвращались мы с С.К. Тимошенко от И.В. Сталина.

С одной стороны, как будто делалось все зависящее от нас, чтобы встретить максимально подготовленными надвигающуюся военную угрозу: проведен ряд крупных организационных мероприятий мобилизационно-оператив-ного порядка; по мере возможности укреплены западные военные округа, которым в первую очередь придется вступить в схватку с врагом; наконец, сегодня получено разрешение дать директиву о приведении войск приграничных военных округов в боевую готовность.

Но, с другой стороны, немецкие войска завтра утром могут перейти в наступление, а у нас ряд важнейших мероприятий еще не завершен. И это может серьезно осложнить борьбу с опытным и сильным врагом. Директива, которую в тот момент передавал Генеральный штаб в округа, могла запоздать»[1].

Директива действительно запоздала. Немецкие войска начали выдвижение на исходные позиции у границы еще с восьми часов вечера 21 июня. В полосе Прибалтийского особого военного округа сосредотачивалась группа армий «Север» под командованием генерал-фельдмаршала Вильгельма фон Лееба, в составе которой находились 16-я и 18-я армии и 4-я танковая группа. Всего войска северной немецкой группировки насчитывали 29 дивизий, имевших на вооружении 680 танков, 850 боевых самолетов, около 8,5 тысяч орудий и минометов.

Войска ПрибОВО состояли из 8-й, 11-й, 27-й армий и 5-го воздушно-десантного корпуса— всего 25 дивизий, 1500 танков, 1814 боевых самолетов, около 7,5 тысячи орудий и минометов.

Поскольку главные силы округа были придвинуты к границе, немецкое командование разработало оптимальный план боевых действий. В соответствии с этим планом предусматривалось посредством глубоких, стремительных прорывов подвижных танково-механизированных группировок предотвратить возможность отхода приграничных русских армий на рубежи, пригодные для организации прочной, долговременной обороны. Во исполнение поставленной задачи фельдмаршал Лееб выдвинул в первый эшелон лучшие части прорыва — 41-й и 56-й моторизованные корпуса, которыми командовали генералы Рейнгардт и Манштейн. Оба еще молодыми офицерами прошли школу крупнейшего специалиста по маневренной танковой войне Гейнца Гудериана и с полным правом считались лучшими в деле организации глубоких наступательных операций. Их соседом справа был еще один воспитанник «танкового Гейнца» — командир 3-й танковой группы генерал Гот. Совместно с 9-й армией группы «Центр» ему предстояло вбить танковый клин в стык советских Северо-Западного и Западного фронтов, чтобы на второй день наступления овладеть Вильнюсом.

Что же касается советских планов ведения боевых действий, то маршал A.M. Василевский в своих воспоминаниях приводил следующие соображения: «План предусматривал, что военные действия начнутся с отражения Ударов нападающего врага; что удары эти сразу же разыграются в виде крупных воздушных сражений, с попыток противника обезвредить наши аэродромы, ослабить войсковые, и особенно танковые, группировки, подорвать тыловые войсковые объекты, нанести ущерб железнодорожным станциям и прифронтовым крупным городам. С нашей стороны предусматривалась необходимость силами всей авиации сорвать попытки врага завоевать господство в воздухе и в свою очередь нанести по нему решительные удары с воздуха. Одновременно ожидалось нападение на наши границы наземных войск с крупными танковыми группировками, во время которого наши стрелковые войска и укрепленные районы приграничных военных округов совместно с пограничными войсками обязаны будут сдержать первый натиск, а механизированные корпуса, опирающиеся на противотанковые рубежи, своими контрударами вместе со стрелковыми войсками должны будут ликвидировать вклинившиеся в нашу оборону группировки и создать благоприятные условия для перехода советских войск в решительное наступление. К началу вражеского наступления предусматривался выход на территорию приграничных округов войск, подаваемых из глубины СССР. Предполагалось также, что наши войска вступят в войну во всех случаях полностью изготовившимися и в составе предусмотренных планом группировок, что отмобилизирование и сосредоточение войск будет произведено заблаговременно»[2]. Тем не менее последующий ход боев в приграничной полосе показал, что ни один командующий фронтом, армией, корпусом оказался не готов действовать в соответствии с этим тщательно выверенным планом.

Прежде всего несколько слов об авиации. Аэродромы в западных округах, как известно, строились в непосредственной близости от границы. Это 20, 30, а иногда и 10–15 километров. Не совсем понятно, каким образом при такой дислокации командование рассчитывало нанести по противнику решительные удары с воздуха «в свою очередь». Удар воздушного противника в подобной ситуации был первым и последним. Так оно и произошло: большая часть советской авиации на приграничных аэродромах оказалась уничтоженной на земле, не успев подняться в воздух.

Еще одним серьезным уязвимым местом изложенного выше плана была связь. Предусматривался подрыв противником наших тыловых войсковых объектов и прежде всего — узлов и средств связи. Г.К. Жуков констатировал: «Чуть позднее нам стало известно, что перед рассветом 22 июня во всех западных приграничных округах была нарушена проводная связь с войсками и штабы округов и армий не имели возможности быстро передавать свои распоряжения. Заброшенная немцами на нашу территорию агентура и диверсионные группы разрушали проволочную связь, убивали делегатов связи. Радиосредствами, как я уже говорил, значительная часть войск приграничных округов не была обеспечена»[3]. Почему не была обеспечена, хотя планом все это предусматривалось, сказать очень трудно.

Кроме того, предусматривалось еще, что наши войска вступят в войну во всех случаях полностью изготовившимися, что их отмобилизование и сосредоточение будет произведено заблаговременно. И все же, по свидетельству Г.К. Жукова: «Поднятые по боевой тревоге стрелковые части, входящие в первый эшелон прикрытия, вступали в бой с ходу, не успев занять подготовленных позиций»[4]. Это только некоторые, взятые «навскидку» несоответствия запланированного с действительным.

Таким образом, утром 22 июня войска Прибалтийского округа вступили в войну в заведомо невыгодных условиях. В первые же часы была нарушена связь штабов всех Уровней с воинскими частями. Соответственно, оказалось потеряно управление войсками. На приграничных аэродромах была уничтожена или повреждена большая часть наличной авиации. Поэтому весь первый день войны немецкие самолеты непрерывно ходили по головам наших наземных войск, бомбя и штурмуя занимаемые ими позиции.

Ударные силы немцев перешли в наступление на шауляйском, каунасском и вильнюсском направлениях. 41-й и 56-й мотокорпуса ударили в стык между 125-й и 90-й советскими стрелковыми дивизиями в районе Тауроге-Рай — сейняй.

Но, несмотря на отмеченное Г.К. Жуковым явное запоздание директивы о приведении войск в боевую готовность, командир 125-й стрелковой дивизии генерал-майор П.П. Богабрун успел развернуть свою часть в соответствии с планом прикрытия госграницы. Его солдаты оказали немцам ожесточенное сопротивление. Рейнгардт оставил пехоту штурмовать русские позиции, введя танки в пробитую в стыке брешь. Успешно развивали прорыв и танки Манштейна.

На вильнюсском направлении успели развернуться только несколько батальонов 5-й, 33-й и 188-й стрелковых дивизий 11-й армии генерал-лейтенанта В.И. Морозова. Танки Гота быстро смяли их, стремясь к исходу дня овладеть ключевым пунктом Алитус, где находились стратегические мосты через Неман.

В своих воспоминаниях генерал Гот писал, что в целом войска противника оказались застигнутыми врасплох: «Наш прорыв удался благодаря тому, что пограничные позиции противника либо оборонялись очень слабо, либо совсем не были прикрыты. Многочисленные полевые укрепления были недостаточно обеспечены гарнизонами или же не имели их вовсе»[5]. Таким образом, к концу дня 22 июня обстановка была следующей: 41-й мотокорпус, сломив сопротивление 125-й стрелковой дивизии и разгромив вступившую с ним в бой с ходу 48-ю стрелковую дивизию генерал-майора П.В. Богданова, переправился у населенного пункта Арёгала через реку Дубисса, где ему достался ценный трофей — два неповрежденных моста. Даже Рейнгардт развивал наступление на Шауляй. Справа так же быстро продвигался корпус Манштейна. Танки Гота благополучно достигли Алитуса. Здесь им пришлось принять встречный бой с советской 5-й танковой дивизией. В ее составе помимо Т-26 и БТ-7 находились новейшие Т-34, но их превосходство не удалось в полной мере использовать ввиду отсутствия поддержки с воздуха. Решающее влияние на исход этого боя оказала немецкая авиация. Ведя непрерывное преследование отступающего противника, танки Гота с ходу захватили мосты и форсировали Неман.

Тем временем командующий Северо-Западным фронтом генерал-полковник Ф.И. Кузнецов и Военный Совет фронта занимались изучением обстановки. Так как наиболее угрожающее положение создалось на шауляйском направлении, где корпус Рейнгардта прорвался дальше всех прочих немецких частей, командующий решил фланговыми ударами 3-го и 12-го механизированных корпусов «срезать» танковый клин врага. Кроме того, он отдал приказ развернуть на подступах к Шауляю 9-ю подвижную артиллерийско-противотанковую бригаду полковника Н.И. Полянского. В ее составе находились 250 орудий калибром 76 и 85 миллиметров. В качестве поддержки бригаде была придана 202-я мехдивизия полковника В.К. Горбачева. На остальных направлениях предполагалось сдерживать противника силами стрелковых частей.

Советские механизированные корпуса представляли собой грозную силу. Всего в составе 3-го мехкорпуса генерал-майора A.B. Куркина и 12-го, которым командовал генерал-майор Н.М. Шестопалов, насчитывалось более 1400 танков, в том числе KB и Т-34. Против 400 у Рейнгардта. Но их превосходство могло сказаться в случае хорошо подготовленного концентрического удара. А такового как раз не получилось.

Прежде всего, генерал Кузнецов не имел точных сведений о противнике и, назначая наступление на утро 23 июня, сознательно пренебрег организацией надлежащей разведки. От командиров всех стрелковых дивизий поступали доклады об атаках значительного числа немецких танков. Вместо проведения фактической их проверки, командующий фронтом распорядился часть танков передать для поддержки пехотных частей. Кроме того, поспешное массовое выдвижение такого количества механизированных войск в исходные районы привело к давке на дорогах и отставанию тылов. Атак как 12-й мехкорпус находился в 100 километрах севернее 3-го, то и само по себе выдвижение и, естественно, сосредоточение танковых дивизий не могло быть одновременным. Впрочем, будет справедливым отметить, что командующего толкали в спину московские директивы, требовавшие наступать как можно скорее.

В итоге все упомянутые выше причины привели к тому, что между наступающими мехкорпусами не было налажено надлежащей связи и взаимодействия. Дивизии вводились в сражение вразнобой, без поддержки друг друга. Более того, пока 23-я танковая дивизия 12-го мехкорпуса под командованием полковника Т.С. Орленко вела бой, 28-я танковая дивизия того же корпуса вынуждена была стоять на месте в ожидании отставших заправщиков. Аналогичная история произошла в 3-м мехкорпусе. Поэтому действовали они по одной похожей схеме: дивизия вводилась в бой, имела некоторый первоначальный успех, затем немцы, маневрируя своими скромными силами и четко взаимодействуя с авиацией, поодиночке громили дивизии мехкорпусов, которые сражались в полном взаимном отрыве. Их атаки совершенно не помешали Манштейну 24 июня взять Каунас и продвинуться на 50 километров, достигнув Укмерге. В тот же день танки Гота вошли в Вильнюс.

Вводимые в бой «в порядке живой очереди», отрезанные от тылов и не имея прикрытия с воздуха, танковые дивизии 3-го и 12-го мехкорпусов были полностью разгромлены к исходу 26 июня. При этом часть подвижных сил Рейнгардта яростно штурмовала ближние подступы к Шауляю. Но артиллеристы полковника Полянского и дивизия Горбачева, заняв жесткую оборону, успешно сдерживали их натиск. Разгром мехкорпусов позволил Рейнгардту высвободить свои основные силы и осуществить обходной маневр. Поэтому 202-я мехдивизия и 9-я арт-бригада, оказавшись под угрозой окружения, оставили Шауляй.

Только потеряв почти все танки, генерал Кузнецов отдал войскам приказ отходить за Двину и там, за сильным естественным рубежом, организовать крепкую оборону. Одновременно из глубины выдвигалась 27-я армия генерал-майора Н.Э. Берзарина. Решение это было правильным, но принято оказалось поздновато. Противник не собирался отдавать инициативу. Первыми к Двине успели подойти немцы: 26 июня передовые части Манштейна ворвались в Даугавпилс и вновь захватили драгоценные мосты. В результате фронт оказался рассеченным надвое, 27-я армия опоздала с выдвижением, а Манштейн уже захватил плацдармы на восточном берегу Двины, нацелившись на Псков и Ленинград.

Г.К. Жуков так описывал этот драматический момент: «На Северо-Западном фронте обстановка стала резко ухудшаться. Избежавшие окружения 8-я и 11-я армии из-за недостаточной организованности командования фронтом отступали в расходящихся направлениях, неся большие потери. Чтобы прикрыть псковско-ленинградское направление, Ставка Главного Командования приказала командиру 21-го мехкорпуса генералу Д.Д. Лелюшенко выдвинуться из района Опочка-Идрица в район Даугавпилса и не допустить форсирования противником Западной Двины. Однако эта задача была совершенно невыполнима, и противник уже 26 июня крупными силами форсировал реку и захватил Даугавпилс».

В тот же день командующий 4-й танковой группой генерал Гёпнер отдал Манштейну приказ остановиться. 56-й мотокорпус вырвался на 130 километров вперед, оставив далеко позади прочие войска группы армий «Север». Поэтому командующий опасался, что корпус может попасть в «мешок». Эрих фон Манштейн писал по этому поводу в мемуарах: «Цель — Ленинград — отодвигалась от нас в далекое будущее, а мой корпус должен был выжидать у Двинска»[6].

Русское командование, как и предвидел Манштейн, поспешило воспользоваться возникшей оперативной паузой. На немецкие плацдармы были брошены 5-й воздушно-десантный корпус полковника И.С. Безуглова и 21-й мехкорпус генерал-майора Д.Д. Лелюшенко. Но, по сложившейся практике, взаимодействие, связь, управление войсками как следует не организовывались. В итоге трехдневных ожесточенных боев наши войска понесли тяжелые потери, а плацдармы остались в руках Манштейна.

Тем временем корпус Рейнгардта форсировал Двину, части немецкой 18-й армии вошли в Ригу. С 29 июня по 1 июля германское командование вновь взяло оперативную паузу. Но Манштейн беспокоился напрасно. Вместо подготовки к обороне генерал Кузнецов по требованию Ставки ВГК готовился к новому наступлению на вражеские плацдармы.

Рано утром 2 июля 41-й мотокорпус нанес мощный удар в стык ослабленных 8-й и 27-й наших армий. Фронт был сразу прорван. Немцы развивали наступление на Остров и разрезали надвое 8-ю армию. Обе русские армии вновь отходили по расходящимся направлениям. Штаб фронта попал в окружение.

4 июля Ставка Главного Командования назначила новым командующим фронтом генерал-майора П.П. Собенникова, ранее командовавшего 8-й армией. В этот день 1-я танковая дивизия немцев ворвалась в Остров. В виде трофея ей достались целые и невредимые мосты через реку Великая. Выдвигавшиеся из резерва Ставки 1-й механизированный, 22-й и 41-й стрелковые корпуса вынуждены были вступать в бой с ходу и потому опрокидывались противником. Только на правом фланге 21-му мехкорпусу Лелюшенко удалось закрепиться в Себежском УРе и отбить атаки Манштейна на рубеже Себеж — Опочка. Как отмечал в воспоминаниях Г.К. Жуков: «Из-за опоздания выхода наших резервов на реку Великая противник с ходу захватил город Псков. 8-я армия Северо-Западного фронта, потеряв связь с другими войсками, отходила на север»[7].

9 июля корпус Рейнгардта начал наступление на Лугу. Манштейн, убедившись в прочности находящихся перед ним русских позиций, повернул на север и ввел танки в пробитую ранее брешь в районе Острова. 56-й мотокорпус обошел Себежский УР, развивая наступление на Порхов, Шимск и Новгород. Порхов был взят на следующий день. В районе Сольцы 22-й стрелковый корпус, сформированный в основном из эстонцев, перешел к немцам.

Ставка ВГК хорошо осознавала нависшую над Ленинградом опасность. Быстрыми темпами шло сооружение Лужского рубежа обороны. В предельно сжатые строки был создан укрепрайон, состоявший из двух полос протяженностью около 175 километров и глубиной 12 км. 12 июля 41-й мотокорпус завязал бои в предполье Лужского УРа.

Столкнувшись с хорошо организованной, глубоко эшелонированной обороной, немцы сразу увязли в ожесточенных позиционных боях. Командовавший войсками укрепрайона генерал П.М. Пядышев, ведя упорную и активную оборону, к исходу третьих суток боев окончательно остановил противника.

В еще более сложном положении оказался Манштейн. По обыкновению, он вырвался далеко вперед и попал под фланговый удар пополненной частями ленинградского гарнизона 11-й армии. В результате 56-й мотокорпус попал в окружение. Манштейн вспоминал: «Нельзя сказать, чтобы положение корпуса в этот момент было весьма завидным… Последующие несколько дней были критическими, и противник всеми силами старался сохранить кольцо окружения»[8].

К 19 июля немцы оказались отброшенными на 40 км, стабилизировав фронт на рубеже Порхов — Дно — Старая Русса. Потери 4-й танковой группы в людях и материальной части достигли 50 процентов. Немецкое наступление было временно остановлено.

Анализ утерянных возможностей

Согласно классическому правилу военной науки для проведения успешной наступательной операции необходимо создать тройное превосходство в живой силе и технике наступающей стороны над обороняющейся. Группа армий «Север» таким превосходством не обладала. Напротив, войска Прибалтийского особого военного округа вдвое превосходили противника по числу танков и боевых самолетов и имели паритет в артиллерийских стволах и минометах. Только в живой силе у немцев было преимущество в соотношении 1,8:1. Тоже, как видим, далеко не подавляющее.

В официальной советской истории весьма популярной является версия о том, что в Красной Армии большинство танков и самолетов были «устаревшими», значительно уступавшими по своим тактико-техническим характеристикам немецким образцам. Эту версию неизменно предлагают вниманию читателя все советские генералы и маршалы в своих мемуарах. Например, следующим образом писал об этом генерал армии С.М. Штеменко: «К началу войны мы еще значительно уступали противнику в численности современных танков, не успели закончить перевооружение войск на новую технику, насытить мощными KB и Т-34 уже сформированные и еще формируемые механизированные корпуса даже в наиболее ответственных приграничных округах — Прибалтийском, Западном и Киевском Особом, Одесском. Эти округа, принявшие на себя главный удар фашистской Германии, располагали весьма небольшим количеством современных танков. Старые же машины не могли оказать решающего влияния на ход предстоящих операций, да и их не хватало здесь до штата наполовину. В том, что войска имели мало KB и Т-34, заключалась наша беда»[9].

Чтобы выяснить этот вопрос до конца, необходимо сравнить тактико-технические характеристики основного среднего и легкого танков, которые с обеих сторон вступили в бой 22 июня 1941 года.

Конечно, на вооружении Красной Армии находилось много действительно устаревших танков Т-26, но все же они были вооружены 45-миллиметровыми орудиями. Г.К. Жуков писал: «45-миллиметровая пушка образца 1937 года могла пробивать броню машин всех типов, стоявших в то время на вооружении капиталистических государств»[10]. А если вспомнить, что часть немецких танковых дивизий была укомплектована танками T-III и чешскими 38t, имевшими 30-миллиметровую броню и 20мм и 37мм орудия, то наши Т-26 могли им противостоять в бою. Поэтому главная причина поражений в приграничных сражениях заключалась не столько в технической отсталости Красной Армии, сколько в принимавшихся командованием ошибочных решениях.

Прежде всего следует сказать, что даже если бы все советские танковые дивизии были бы вооружены исключительно KB и Т-34, то все равно их боевое применение происходило в тех же заведомо невыгодных условиях. Во-первых, с самого первого дня войны в воздухе господствовала авиация противника. Да, ни один немецкий танк не мог противостоять KB и «тридцатьчетверке». Да, снаряды основных немецких 37-миллиметровых противотанковых пушек не пробивали их броню. Поэтому при массированных атаках этих новейших танков немецкое командование обычно вызывало авиацию. Во-вторых, в первые дни войны было нарушено снабжение советских войск, в том числе танковых. Склады горюче-смазочных материалов и боеприпасов вместе с армиями первого эшелона были придвинуты вплотную к границе. Таким образом, они стали для противника очень ценным трофеем. Многие наши военачальники отмечали в своих мемуарах случаи того, как танкистам самим приходилось взрывать свои танки, оставшиеся без горючего и боеприпасов. Особенно, если танковая дивизия попадала в окружение.

В войну Красная Армия вступила в исключительно неблагоприятной обстановке. Это известно. Обстоятельств, из которых складывалась такая обстановка, было немало. На взгляд A.M. Василевского: «В результате несвоевременного приведения в боевую готовность Вооруженные Силы СССР вступили в схватку с агрессором в значительно менее выгодных условиях и были вынуждены с боями отходить в глубь страны. Не будет ошибочным сказать, что если бы к огромным усилиям, направленным на всемерное укрепление военного потенциала страны, добавить своевременное отмобилизование и развертывание Вооруженных Сил, перевод их полностью в боевое положение в приграничных округах, военные действия развернулись бы во многом по-другому.

Иными словами, если бы наши войсковые части и соединения были своевременно отмобилизованы, выведены на предназначенные для них планом боевые рубежи, развернулись на них, организовали четкое взаимодействие с артиллерией, с танковыми войсками и авиацией, то можно предположить, что уже в первые дни войны были бы нанесены противнику такие потери, которые не позволили бы ему столь далеко продвинуться по нашей стране, как это имело место. Но отступить нам пришлось бы, так как немецко-фашистские войска все же имели ряд серьезных преимуществ, в том числе такие, как милитаризация экономики и всей жизни Германии, превосходство по ряду показателей в вооружении и численности войск и опыту ведения войны»[11].

Сценарий, скажем прямо, довольно спорный. Дело в том, что предназначенные для войск боевые рубежи к началу войны не были подготовлены надлежащим образом. Вот что писал об этом Г.К. Жуков: «Относительно новых укрепленных районов наркомом обороны и Генштабом неоднократно давались указания округам об ускорении строительства. На укреплении новых границ ежедневно работало почти 140 тысяч человек. Я позволю себе привести одну из директив Генерального штаба по этому вопросу от 14 апреля 1941 года:

Но даже если бы сооружение УРов было бы закончено вовремя, немцы все равно не стали бы их штурмовать. Согласно основному принципу стратегии — принципу концентрации— свои главные силы они сосредотачивали в точках стыков между укрепленными районами и 22 июня ударили туда.

Что касается своевременной организации четкого взаимодействия с артиллерией, танками и авиацией, то в сложившихся условиях дислокации войск его быть не могло. Авиация почти полностью погибла в первые часы войны, мехкорпуса и артиллерийско-противотанковые бригады в ПрибОВО располагались в нескольких десятках километров позади стрелковых частей прикрытия. В бой они вступили уже после разгрома стрелковых дивизий у границы.

Однако реальная возможность одержать победу в приграничных сражениях у войск Северо-Западного фронта все же была. Несмотря на несвоевременную боеготовность. Несмотря на господство немецкой авиации в воздухе. Невзирая на драконовские приказы главкома Северо-Западного направления маршала К.Е. Ворошилова любой ценой наступать.

Как известно, критическое положение войск фронта сложилось 26 июня, в результате прорыва Манштейна на Даугавпилс. Никто не спорит с тем, что генерал-полковнику Ф.И. Кузнецову приходилось выполнять требования Ставки Главного Командования, изложенные в Директивах № 2 и № 3. Но сделать это можно было иначе.

Понятно, что мехкорпуса в любом случае должны были атаковать. Они могли быть брошены против одного только Рейнгардта или 3-й мехкорпус мог ударить во фланг Манштейну из района Райсейняй — не имело значения. Но вне зависимости от исхода этой наступательной операции Кузнецову следовало отдать приказ командующему 27-й армией Н.Э. Берзарину немедленно выдвинуться к восточному берегу Западной Двины, развернуться и в темпе подготовить хорошо укрепленную линию обороны. Подобные приказы должны были получить командующие 8-й и 11-й армиями: выделить часть сит для организации мощного рубежа по линии Двины. Мосты через реку подготовить к взрыву. На возможных путях прорыва подвижных группировок противника, которых было только три — Даугавпилс, Екабпилс, Рига, выставить заслоны. Вильнюс, Шауляй и Каунас, как прифронтовые города, подготовить к эвакуации.

В сложившейся обстановке никто не мог бы поставить в упрек Кузнецову такие распоряжения. Командующий фронтом в силу своих служебных обязанностей должен предвидеть любые варианты дальнейшего развития ситуации. Ведь поставил он в заслон на подступах к Шауляю 9-ю артбригаду и 202-ю мехдивизию? Что помешало сделать то же самое на двух остальных угрожающих направлениях?

Теперь посмотрим, что могло бы произойти дальше. Как известно, передовые части корпуса Рейнгардта, наткнувшись на выставленный Кузнецовым у Шауляя заслон, вынуждены были двое суток вести позиционные бои. И уже потом предприняли обходной маневр. В распоряжении командующего фронтом имелись другие артиллерийско-противотанковые бригады. Вместе с одним-двумя полками, например, 84-й мехдивизии одну из таких бригад следовало развернуть на подступах к Даугавпилсу. Наступавшие по каунасскому шоссе танки Манштейна неизбежно упирались бы в нашу противотанковую оборону. Никакого стремительного прорыва, рассекшего Северо-Западный фронт надвое, у 56-го немецкого мотокорпуса не получилось бы. Один или два дня Манштейн должен был потратить на прорыв обороны противника либо обход узла его сопротивления. Таким образом, выигрывалось бы время для организованного, а не хаотического отхода главных сил фронта за Двину. Где, напомним, уже был подготовленный сильный в естественном отношении оборонительный рубеж.

Так как с ходу перепрыгнуть через реку немцы не смогли бы, им пришлось бы вновь тратить время на выявление уязвимых мест в нашей обороне, подготовку к форсированию, сосредоточение войск в исходных пунктах и т. п. Северо-Западный фронт использовал бы это время для дальнейшего укрепления обороны.

Допустим, немцам удалось найти какую-то брешь. По всему фронту они начинают отвлекающие боевые действия, нацеливаясь на ахиллесову пяту в нашей обороне своими главными силами. Но генерал-полковник Ф.И. Кузнецов нимало не беспокоится по этому поводу. Почему? Да потому что всего в 50–60 километрах спину ему прикрывают мощные Псковский, Островский и Себежский укрепленные районы. Туда по приказу Ставки Главного Командования уже выдвинулись 5-й воздушно-десантный корпус полковника И.С. Безуглова, 21-й механизированый генерал-майора Д.Д. Лелюшенко, а также 22-й, 41-й стрелковые и 1-й механизировный корпус из резерва ВГК. На таком узком отрезке немецким танкам негде разогнаться и оперативного простора их действиям нет. С севера пояс укрепрайонов надежно прикрывают Чудское и Псковское озера, поэтому обойти их нельзя. УРы строились еще до войны, они хорошо оборудованы в инженерном отношении и применены к местности. Их конфигурация рассчитывалась таким образом, что наступающему противнику никуда не деться от лобового штурма. Это русская линия Маннергейма.

Вот и получилось бы, что солдатам Безуглова и Лелюшенко не пришлось захлебываться кровью в самоубийственных атаках на плацдармы Манштейна. Наоборот — они сидели бы в прочной обороне, а 56-й мотокорпус вынужден был бы лбом таранить наши укрепрайоны. Не произошло бы никакого опоздания выхода резервных частей на реку Великую и захвата немцами Пскова с ходу. Не получилось бы стремительного прорыва на Лугу.

Снова допустим, что немцы смогли проломить оборону на линии Псков — Остров — Себеж. Они рвутся к Ленинграду. Но к тому времени уже подготовлен мощный, глубоко эшелонированный Лужский укрепленный район. Немцы вновь вынуждены вести затяжные бои, продвигаясь всего по несколько сот метров в сутки. Всего через четыре-пять дней они выдыхаются. Им проходится остановить наступление. Их потрепанные предыдущими штурмами войска растянуты на многокилометровой линии русской обороны. И вот в этот момент войска Северо-Западного фронта все силы вкладывают в мощный удар.

Вспомним цифры немецких потерь. Одна только танковая группа Гёпнера к 19 июля 1941 года недосчитывалась 50 процентов своих танков. Это в условиях, когда первое по-настоящему организованное сопротивление было оказано немцам на Лужском рубеже. А если бы им пришлось прорывать еще рубеж на Двине и умываться кровью при штурмах укрепрайонов на старой границе? Сколько бы процентов матчасти осталось бы у Гёпнера в этом случае? А сколько напрасно загубленных в наспех организованных контрударах танков и бойцов в обратном случае сохранилось бы у нас? Ведь это азы военного искусства: измотать противника, обескровить его войска и затем нанести по нему сокрушительный удар. Была ли у Северо-Западного фронта такая возможность? Да, была.

Как известно, немцы ввязались в Восточную кампанию без надлежащей подготовки. Все помнят из истории, как немецкие солдаты замерзали под Москвой, потому что их командование даже не позаботилось о зимней одежде. Столь же плачевное положение было и с резервами. Гудериан писал в своих воспоминаниях, что за весь 1941 год не получил из резерва ни одного танка.

Группа армий «Север» тоже не имела ни одного танка в резерве. Все ее резервы ограничивались пятью пехотными дивизиями. Войска Северо-Западного фронта, напротив, постоянно получали танковые подкрепления с Кировского завода. Причем не какие-нибудь, a KB и Т-34. Кроме того, из состава ленинградского гарнизона в усиление фронта были выделены 4 стрелковых дивизии, 3 дивизии народного ополчения, стрелковая бригада и Ленинградское пехотное училище. Поэтому удар по измотанным и обескровленным немецким войскам мог получиться очень сильный. И бежали бы немцы от Ленинграда не 40 километров, а десять раз по сорок.

Сначала генерал-полковник Кузнецов непростительно запоздал с отводом войск за Двину. Затем еще раз промедлил, упустив возможность закрепиться в укрепленных районах по линии старой границы. Пришедший ему на смену генерал-майор Собенников тоже не успел организовать своевременную оборону в УРах. Сил и средств для того, чтобы остановить противника, было достаточно. Следовало только не разбрасываться ими в бессмысленных контрударах. Словом, возможности разгромить немцев на Северо-Западном направлении действительно существовали. Но они все до одной были упущены.

В сентябре 1939 года был создан белостокский выступ, подобно наконечнику гигантского копья врезавшийся в территорию противника. Особенности его географического положения делали весьма проблематичной организацию обороны. Конечно, на новой границе в Западной Белоруссии еще до войны развернулись работы по сооружению пояса укреплений. Но само по себе их сооружение отнюдь не гарантировало надежной защиты от неприятностей со стороны вероятного противника. Об этом еще в январе 1941 года докладывал Сталину Г.К. Жуков: «…Затем я коснулся строительства укрепленных районов в Белоруссии.

— По-моему, в Белоруссии укрепленные рубежи УРы строятся слишком близко к границе и они имеют крайне невыгодную оперативную конфигурацию, особенно в районе белостокского выступа. Это позволяет противнику ударить из района Бреста и Сувалки в тыл всей нашей белостокской группировки. Кроме того, из-за небольшой глубины УРы не могут долго продержаться, так как они насквозь простреливаются артиллерийскими огнем. Считаю, что нужно было бы строить УРы где-то глубже.

— А на Украине УРы строятся правильно? — спросил Д.Г. Павлов, видимо, недовольный тем, что я критикую его округ.

— Я не выбирал рубежей для строительства УРов на Украине, однако полагаю, что там тоже надо было бы строить их дальше от границы.

— Укрепленные районы строятся по утвержденным планам Главного военного совета, — резко возразил К.Е. Ворошилов.

Поскольку началась полемика, я прекратил выступление и сел на место»[13].

Вот так где-то в полемике утонул важнейший стратегический вопрос. В белостокский выступ продолжали потом идти войска, там строились аэродромы, сооружались склады. Почему — дает ответ в своих воспоминаниях A.M. Василевский: «Нецелесообразно было в непосредственной близости от новой границы строить в 1940–1941 годах аэродромы и размещать военные склады. Генеральный штаб и лица, непосредственно руководившие в Наркомате обороны снабжением и обеспечением жизни и боевой деятельности войск, считали наиболее целесообразным иметь к началу войны основные запасы подальше от государственной границы, примерно на линии реки Волги. Некоторые же лица из руководства наркомата [особенно Г.И. Кулик, Л.3. Мехлис и Е.А. Щаденко] категорически возражали против этого. Они считали, что агрессия будет быстро отражена и война во всех случаях будет перенесена на территорию противника. Видимо, они находились в плену неправильного представления о ходе предполагавшейся войны. Такая иллюзия, к сожалению, имела место. Из этого тезиса кое-кто сделал неверный вывод, что действия советских войск обязательно будут носить с самого начала только наступательный и притом непременно успешный характер, а раз так, то и склады должны быть уже в мирное время придвинуты поближе к войскам. Следовательно, и размещать их следует, готовясь к войне, на территории новых приграничных районов»[14].

Конечно, таким людям, как Мехлис и Кулик, ничего нельзя было доказать. Поэтому с ними предпочитали не связываться. Только годы спустя после войны Г.К. Жуков смог посетовать: «Накануне войны 10-я армия и ряд других частей Западного округа были расположены в белостокском выступе, выгнутом в сторону противника. 10-я армия занимала самое невыгодное расположение. Такая оперативная конфигурация войск создавала угрозу глубокого охвата и окружения их со стороны Гродно и Бреста путем удара по флангам. Между тем дислокация войск фронта на этих направлениях была недостаточно глубокой и мощной, чтобы не допустить здесь прорыва и охвата белостокской группировки. Это ошибочное расположение войск, допущенное в 1940 году, не было устранено вплоть до самой войны»[15].

Непосредственно в выступе дислоцировалась 10-я армия под командованием генерал-майора К.Д. Голубева. В ее состав входили 1-й и 5-й стрелковые, 6-й кавалерийский, 6-й и 13-й механизированные корпуса, 155-я отдельная стрелковая дивизия, 7-я подвижная артиллерийско-противотанковая бригада.

На правом фланге находилась 3-я армия, которой командовал генерал-лейтенант В.И. Кузнецов. Она была развернута в районе Гродно — Августов — Граево. В состав армии входили 4-й и 21-й стрелковые и 11-й механизированный корпуса.

Левый фланг в районе Бреста обеспечивала 4-я армия генерал-майора A.A. Коробкова. В ее составе находились 28-й стрелковый и 14-й механизированный корпуса. Всего же в Западном военном округе насчитывалось более 3000 танков, 2200 боевых самолетов и 15 000 артиллерийских орудий и минометов.

Войскам ЗапОВО противостояла группа армий «Центр».

Она состояла из 2-й и 3-й танковых групп, которыми командовали соответственно генералы Гудериан и Гот, а также из 4-й армии генерал-фельдмаршала фон Клюге и 9-й армии генерал-полковника Штрауса. Всего немцы имели около 2200 танков, 1700 боевых самолетов, более 15 000 орудий и минометов. Только в живой силе они превосходили противника в соотношении 2,2:1.

Схема действий германской армии была подсказана дислокацией частей противника. Войска Павлова имели большее количество танков, но почти все они находились в выступе. Поэтому свои мощные ударные группировки немцы сосредоточили на флангах. Главные удары наносились в обход самых сильных частей русских, и на их направлениях немецким войскам удалось создать трех-четырехкратный перевес.

22 июня в 3 часа 15 минут сосредоточенный артиллерийский огонь обрушился на Брест. Дислоцированная в Южном городке [в 2 километрах от границы] 22-я танковая дивизия генерал-майора В.П. Пуганова, не успев сделать ни одного выстрела, понесла большие потери. В районе Бреста находилось шесть мостов через Буг и ни один из них не удалось взорвать. Причем отнюдь не по причине внезапного, вероломного нападения немецко-фашистских захватчиков. В своих воспоминаниях бывший начальник штаба 4-й армии Л.M. Сандалов исчерпывающе разъяснил этот вопрос: «Взрывать мосты на границе с государством, подписавшим с нами договор о ненападении, было как-то противоестественно. Не желая проявить бестактность по отношению к немцам, мы не решались даже минировать переправы»[16]. Генерал Гудериан, несомненно, был очень благодарен русским за их тактичность, когда 22 июня с комфортом переправил свою танковую группу через реку.

В результате войска, назначенные в прикрытие брестского УР, оказались в считаные два-три часа разгромленными и не успели даже выдвинуться на укрепления. Только в Брестской крепости сумели закрепиться отдельные стрелковые части. Гейнц Гудериан вспоминал: «На всем протяжении фронта танковой группы мы застали противника врасплох. Южнее Бреста 27-й моторизованный корпус захватил невредимыми мосты через Буг. Северо-западнее крепости мы строили, в соответствии с планом, собственные мосты. Противник вскоре оправился от неожиданности и приступил к ожесточенной обороне. Брестская крепость оборонялась с удивительным упорством в течение нескольких дней»[17]. Но оборона Брестской крепости не могла задержать обходившие ее с севера и с юга подвижные немецкие части. «К вечеру, — писал далее Гудериан, — танковая группа сражалась в окрестностях Малориты, Кобрина и Пружан. Последнее упомянутое место стало ареной первого за кампанию танкового сражения»[18].

Тем временем в Кремле шли долгие, мучительные размышления. В 4 часа 30 минут члены Политбюро, нарком обороны и начальник Генштаба собрались в кабинете Сталина. Прошло еще какое-то время между разговором Молотова с германским послом и его появлением в сталинском кабинете с известием об объявлении войны. Далее слово Г.К. Жукову: «И.В. Сталин опустился на стул и глубоко задумался. Наступила длительная, тягостная пауза. Я рискнул нарушить затянувшееся молчание и предложил немедленно обрушиться всеми имеющимися в приграничных округах силами на прорвавшиеся части противника и задержать их дальнейшее продвижение.

— Не задержать, а уничтожить, — уточнил С.К. Тимошенко.

— Давайте директиву, — сказал И.В. Сталин»[19].

Текст директивы гласил:

Правда, в войсках не знали, что директива явно нереальная. Что касается ее проведения в жизнь, то присматривать за этим Сталин направил представителей Ставки Главного Командования. Около 13 часов 22 июня на Западный фронт в качестве таковых вылетели маршалы Г. И. Кулик и Б.М. Шапошников. Несколько часов назад командующий генерал армии Д.Г. Павлов уже успел отдать своим войскам приказ: «Действовать по-боевому».

Пока Красная Армия готовилась обрушиться на вражеские силы и уничтожить вражескую авиацию на аэродромах, немцы продолжали вклиниваться в глубь территории Белоруссии. Самая неблагоприятная обстановка складывалась на правом фланге Западного фронта. 3-я танковая группа нанесла удар в пустующий стык между войсками Павлова и Кузнецова. В приграничной полосе несколько успевших занять огневые позиции стрелковых батальонов были сразу же сметены немецкой танковой лавиной. Отразив неорганизованную контратаку на западном берегу Немана, танки Гота перемахнули через захваченные с ходу мосты и далее продвигались 100 километров без помех. Уже к вечеру 22 июня 3-я армия осталась у них далеко в тылу. А в районах Августова и Белостока немецкая пехота предпринимала отвлекающие атаки, имевшие целью сковать главные силы противника.

О том, что в первой день боевых действий творилось в войсках, докладывал Г.К. Жукову первый заместитель начальника Генштаба генерал-лейтенант Н.Ф. Ватутин: «К исходу 22 июня, несмотря на предпринятые энергичные меры, Генштаб так и не смог получить от штабов фронтов, армий и ВВС точных данных о наших войсках и о противнике. Сведения о глубине проникновения противника на нашу территорию довольно противоречивые. Отсутствуют точные данные о потерях в авиаций и наземных войсках. Генштаб и нарком не могут связаться с командующими фронтами генерал-полковником Ф.И. Кузнецовым и генералом армии Д.Г. Павловым, которые, не доложив наркому, уехали куда-то в войска. Штабы этих фронтов не знают, где в данный момент находятся их командующие. Попытка штабов фронтов связаться непосредственно с войсками успеха не имела, так как с большинством армий и отдельных корпусов не было ни проводной, ни радиосвязи»[22].

В такой обстановке Западный фронт приступил к выполнению задач, поставленных директивами № 2 и № 3. Маршал Кулик вместе с заместителем командующего фронтом генерал-лейтенантом И.В. Болдиным вылетел в белостокский выступ для скорейшей организации наступления. Получил приказ выбить немцев из Бреста и генерал Коробков. Привести в порядок свои войска он смог только к утру 23 июня. В 6 часов 30-я танковая дивизия полковника С.И. Богданова, остатки 22-й танковой и 28-й стрелковый корпус генерал-майора B.C. Попова начали наступление. Встречный бой приняла 18-я танковая дивизия немцев, в то время как их 17-я танковая обошла противника с севера и нанесла удар в тыл. Советские войска смешались и стали беспорядочно отступать к Кобрину, обнажая фланг и тыл 10-й армии. Гудериан немедленно бросил свои танки в образовавшуюся брешь, на Слоним и Барановичи. Танки Гота в это время уже приближались к Молодечно.

Во исполнение директив Ставки генерал Болдин сформировал из частей 3-й и 10-й армий конно-механизиро-ванную группу в составе 6-го мехкорпуса генерал-майора М.Г. Хацкилевича, 6-го кавалерийского корпуса генерал-майора И.С. Никитина и 11-го мехкорпуса 3-й армии. Фланговым ударом на Белосток он рассчитывал разгромить 20-й армейский корпус немцев. Но с 3-й армией связи не было, а предназначенные для наступления части 10 — й оказались разбросанными на значительном удалении друг от друга. Поэтому войска вводились в бой поодиночке, без организации разведки, связи и взаимодействия. Г.К. Жуков так описывал это сражение: «23 июня был нанесен контрудар во фланг прорвавшейся группировке противника из сувалковского выступа. Успех не был достигнут. И.В. Болдину не удалось сосредоточить все соединения для контрудара. Причиной была разбросанность, противник сковал инициативу наших войск.

23 июня здесь фактически активно действовал 11-й механизированный корпус под командованием генерал-майора Д.К. Мостовенко. 6-й механизированный корпус, обороняясь в составе 10-й армии на реке Нарев, не мог своевременно сосредоточиться для контрудара. Пока его выводили из боя и собирали, время было потеряно. Части 6-го кавалерийского корпуса, находившиеся под непрерывными ударами авиации противника, неся большие потери, задержались на марше.

В течение 24 июня в районе Гродно развернулось ожесточенное сражение. Командование группы армий «Центр» было вынуждено бросить сюда еще два армейских корпуса и повернуть некоторые части 2-й танковой группы.

Кровопролитные бои продолжались и 25-го, но из-за отсутствия должного материально-технического снабжения войска контрударной группировки не смогли эффективно вести наступательное сражение. В ходе боев они понесли значительные потери и начали отход. Танкистам не удалось полностью вывести из боя материальную часть: в тот момент не хватило нужного количества горючего. Из этого сражения не вернулся комкор М.Г. Хацкилевич… Не вышел из боя и генерал И.С. Никитин, который заслуженно имел репутацию умного, волевого и храброго командира кавалерийского корпуса»[23].

Что до поворота частей 2-й танковой группы на Гродно, то Гейнц Гудериан вносит ясность в этот вопрос: «Прибыла на арену военных действий 29-я мотопехотная дивизия, перед которой встала задача остановить наступление русских на Слоним. Таким образом основные силы 17-й и 18-й бронетанковых дивизий освободились и могли продолжать наступление на Минск. Рано утром 26 июня я побывал на фронте в районе 47-го мотокорпуса, поскольку хотел лично наблюдать за прогрессом нашего наступления на Барановичи и Столбцы… В 12.30 из 24-го мотокорпуса пришло донесение о взятии Слуцка. Эта операция стала примером замечательной работы как командиров, так и рядовых. Я послал командиру корпуса поздравительную радиограмму… После обеда пришло донесение о том, что Гот в 30 километрах к северу от Минска»[24].

26 июня танки Гота вошли в Молодечно, а 17-я танковая дивизия из группы Гудериана ворвалась в Столбцы. Немцы вплотную подошли к Минску и Слуцкому укрепрайону. Навстречу им Ставка Главного Командования выдвинула 13-ю армию. Наконец, в Москве сообразили отдать командующему фронтом приказ на отход 3-й и 10-й армий. Но время было упущено. 2-я и 3-я танковые группы уже создали внешнее кольцо. 27 июня части 9-й германской армии генерал-полковника Штрауса соединились севернее Слонима с 4-й армией фельдмаршала фон Клюге. В окружении оказались 11 русских дивизий.

О том, на каком уровне находилось управление войсками, можно судить по фрагменту телефонного разговора начальника Генштаба с начальником штаба Западного фронта от 28 июня:

Жуков.Доложите, что известно о 3-й, 10-й и 4-й армиях, в чьих руках Минск, где противник?

Климовских.Минск по-прежнему наш… С 3-й армией по радио связь установить не удалось. Противник, по последним донесениям, был перед У Ром.

Жуков.Где Кулик, Болдин, Коробков?

Климовских.От Кулика и Болдина сообщений нет.

Жуков. Где тяжелая артиллерия?

Климовских.Не имеем данных по 375-му ran и 120-му ran.

Жуков.Где конница, 13,14-й и 17-й мехкорпуса?

Климовских.13-й мехкорпус в Столбцах. В 14-м мехкорпусе осталось несколько танков, присоединились к 17-му. Данных о местонахождении конницы нет.

Жуков.Где сейчас противник?

Климовских.Противник от Слуцка продвигался на Бобруйск, но к вечеру Бобруйск занят еще не был.

Жуков.Как понимать «занят еще не был»?

Климовских.Мы полагали, что противник попытается на наших плечах ворваться в Бобруйск. Этого не произошло»[25].

Несколькими часами позже в тот день произошло гораздо худшее. 20-я танковая дивизия немцев, прорвав позиции растянутой на 50-километровом фронте 64-й стрелковой дивизии западнее Минска и отразив контратаку 100-й и 161-й дивизий 2-го стрелкового корпуса, ворвалась в столицу Белоруссии. Развивая дальнейшее наступление, танкисты Гота к исходу 28 июня соединились с частями 47-го мотокорпуса танковой группы Гудериана. Большая часть войск 13-й армии попала в «мешок». Таким образом, число окруженных советских дивизий достигло 26.

А начальник Генштаба продолжил прилагать титанические усилия к выяснению обстановки: «В 6 часов 45 минут 30 июня у меня состоялся разговор по «Бодо» с командующим фронтом генералом армии Д.Г. Павловым.

Жуков.Мы не можем принять никакого решения по Западному фронту, не зная, что происходит в районах Минска, Бобруйска, Слуцка…

Павлов. В районе Минска 44-й стрелковый корпус отходит южнее Могилевского шоссе… В районе Слуцка весь вчерашний день 210-я мотострелковая дивизия вела бой… В районе Бобруйска противник сегодня в 4 часа навел мост.

Жуков. Немцы передают по радио, что ими восточнее Белостока окружены две армии. Видимо, какая-то доля правды в этом есть… Где Кулик, Болдин, Кузнецов? Где кавкорпус?

Павлов. Да, большая доля правды. Нам известно, что 25 и 26 июня части были на реке Щаре… 21-й стрелковый корпус — в районе Лиды, с этим корпусом имели связь по радио, но со вчерашнего дня связи нет, корпус пробивается из окружения… Авиация не может отыскать конницу и мехчасти… Послана группа с радиостанцией с задачей разыскать, где Кулик и где находятся наши части. От этой группы ответа пока нет.

Жуков. Нельзя ни в коем случае допустить прорыв частей противника в районе Бобруйска и в районе Борисова. Вы должны во что бы то ни стало не допустить срыва окончания сосредоточения наших армий в районе Орша — Могилев — Жлобин — Рогачев.

Павлов. Для удержания Бобруйска и Борисова бросим все части, даже школу»[26].

В тот же день 3-я танковая дивизия генерал-майора Моделя форсировала Березину севернее Бобруйска. Избегая окружения, генерал Коробков отвел оборонявшие город остатки 4-й армии, и на следующий день туда вошли немцы. Того же 30 июня 18-я танковая дивизия генерал-майора Неринга взяла западную часть Борисова и захватила плацдарм в Новом городе, на восточном берегу Березины.

1 июля товарищ Сталин потерял терпение. Постановлением Государственного Комитета Обороны командующий Западным фронтом Д.Г. Павлов, начальник штаба В.Е. Климовских и другие генералы фронтового управления пошли под трибунал. Командование фронтом принял нарком С.К. Тимошенко, начальником штаба был назначен Н.Ф. Ватутин. На линии Витебск — Рогачев из 19-й, 20-й, 21-й и 22-й армий Резервного фронта реорганизовали новый Западный. Кроме того, в тылу, на рубеже Селижарово — Смоленск — Рославль — Гомель планировалось Развернуть 24-ю и 28-ю армии резерва Ставки вкупе с переформированной 13-й и прибывшей с Юго-Западного направления 16-й армией.

В приводимый Жуковым мрачный перечень разбитых армий, корпусов, дивизий не попала одна-единственная воинская часть. 2 июля в зияющую брешь под Борисовом была брошена 1-я Московская мотострелковая дивизия под командованием генерал-майора Я.Г. Крейзера. Ее танковый батальон имел на вооружении «тридцатьчетверки». Пустив вперед свои мощные танки, москвичи дружным контрударом отбросили немцев к плацдарму. Но Неринг напрасно думал, что этот новый русский генерал положит всю свою дивизию в героических атаках на хорошо организованную немецкую оборону. Крейзер поступил иначе. Он предоставил эту честь противнику.

Пока 18-я танковая прорывала или обходила с флангов подготовленный Крейзером рубеж, в тылу его саперный батальон готовил новую линию обороны. Затем танки и мотопехота быстро отходили, опережая противника и заставляя его вновь ввязываться в затяжной бой против хорошо укрепленных русских позиций. Таким образом, стремительного броска на Оршу у Неринга не получилось.

«На реке Березине наши войска особенно упорно дрались в районе города Борисова, — отмечал Жуков, — к этому времени туда подошла 1-я Московская мотострелковая дивизия генерал-майора Я.Г. Крейзера. Московская дивизия была хорошо подготовлена и имела на вооружении танки Т-34. Генералу Я.Г. Крейзеру удалось задержать усиленную 18-ю танковую дивизию противника более чем на двое суток. Это тогда имело важное значение. В этих сражениях генерал Я.Г. Крейзер блестяще показал себя»[27].

Зато маршал Тимошенко действовал так, как очень хотелось бы противнику. Когда 7 июля на новой линии фронта начались бои, он бросил в контрнаступление 5-й и 7-й мехкорпуса, в составе которых находилось 1800 танков. По сложившейся практике, танковые дивизии этих корпусов вводились в сражение вразнобой, без налаженной связи и взаимодействия друг с другом. И без надлежащей организации разведки. Соответственно, немцы, маневрируя своими скромными силами, четко взаимодействуя с авиацией и артиллерией, успешно справились с задачей отражения контрудара Тимошенко. Им понадобилось два дня, чтобы полностью разгромить оба мехкорпуса в треугольнике Лепель — Сено — Витебск. По воспоминаниям А.И. Еременко: «Вначале их действия развивались успешно… Противник выдвинул сюда 17-ю и 18-ю танковые дивизии. В течение двух дней наши корпуса отражали атаки этих соединений, чем задержали продвижение всей 3-й танковой группы противника к Днепру»[28]. Во время этого сражения попал в плен командир батареи 14-го гаубичного артполка 14-й танковой дивизии 7-го мехкорпуса старший лейтенант Яков Джугашвили.

9 июля танки Гота взяли Витебск. 24-й мотокорпус Гудериана 10 июля форсировал Днепр севернее Быхова. 11 июля 47-й мотокорпус переправился через Днепр в районе Копыси. Германской армии открылась прямая дорога на Смоленск.

Утерянные возможности

Основу советской военной доктрины составляла разработанная заместителем начальника штаба РККА В.К. Триандафилловым теория глубокой наступательной операции. В мемуарах всех маршалов Советского Союза этой теории уделяется самое пристальное внимание. До войны все командиры Красной Армии воспитывались на идеях стремительного наступления, которые выражались известным четверостишием:

Г.К. Жуков вспоминал: «Военная стратегия строилась главным образом на правильном утверждении, что только наступательными действиями можно разгромить агрессора. В то же время другие варианты борьбы — встречные сражения, вынужденные отступательные действия, бои в условиях окружения — рассматривались недостаточно основательно»[29]. Именно поэтому в первые дни войны никто, начиная от начальника Генштаба и заканчивая командирами на местах, оказались не в состоянии отказаться от того, что внушалось им два десятка лет подряд на курсах усовершенствования командного состава, с кафедр военных академий и Академии Генерального штаба, со страниц книг ведущих военных теоретиков, в передовицах «Красной звезды» и журнала «Большевик», в фильмах вроде «Если завтра война», на партийных конференциях и всеармейских совещаниях. Даже Сталин совершенно сжился с идеей о том, что в будущей войне Красная Армия не станет топтаться на месте, а сразу пойдет вперед. Именно этим объясняются директивы № 2 и № 3.

Вот таким образом белостокский выступ стал могилой для 3-й и 10-й армий, которые, увы, без всякой пользы сгинули в окружении. В подобной обстановке исключительно остро встает вопрос о командовании. Грамотный, хладнокровный, решительный командир в условиях окружения — это спасение десятков тысяч солдатских жизней и ценной боевой техники. Но совсем худо, если зажатая со всех сторон противником воинская часть не имеет централизованного управления и раздирается изнутри хаосом в командовании. Если на голову командиру садится сначала представитель штаба фронта, затем представитель главнокомандования. И каждый со своими инструкциями. Тогда — пиши пропало!

Весьма убедительно высказывал свое мнение по этому поводу Адмирал флота Советского Союза Николай Герасимович Кузнецов: «Почему же все-таки столь трудно складывалось управление боевыми действиями на фронтах в начале войны?

Мне думается, потому, что не было четкой регламентации прав и обязанностей среди высоких начальников и высших должностных лиц страны. А между тем именно они должны были знать свое место и границы ответственности за судьбу государства. Ведь в ту пору мы были уже уверены, что в предстоящей войне боевые операции начнутся с первых же ее часов и даже минут.

Мне думается, неправильной была просуществовавшая всю войну система выездов на фронты представителей и уполномоченных Ставки. Обычно их посылали на тот или иной фронт перед крупными операциями, и там они нередко подменяли собой командующих. Тем самым словно бы подчеркивалось недоверие к организации дела на фронтах»[30]. Подкрепляет свое утверждение Н.Г. Кузнецов конкретным примером — страшным разгромом советских войск на Керченском полуострове в апреле 1942 года, который привел к огромным и совершенно неоправданным жертвам. Эта трагедия произошла потому, что представитель Ставки Л.3. Мехлис подменил собой командующего Крымским фронтом Д.Г. Козлова. А ведь помимо Мехлиса Ставка направила туда еще и маршала С.М. Буденного, что порядка явно не прибавило.

Но годом раньше такой трагический случай имел место на Западном фронте. 22 июня Сталин направил туда двух своих представителей. «Рулить» войсками в белостокском выступе взялся маршал Г.И. Кулик, известный своим твердолобым исполнением сталинских инструкций от буквы до буквы. Приказ Сталина гласил — наступать! И хотя вроде бы всем было очевидно, что в силу крайне невыгодной оперативной конфигурации в сложившейся обстановке выступ являлся ловушкой, войска все равно бросались в бессмысленные контрнаступления. Что совершенно не мешало танкистам Гота и Гудериана сжимать смертельные клещи у них за спиной. Что, в свою очередь, привело к срыву развертывания армий второго эшелона и позволило немцам с ходу ворваться в Смоленск. Как отмечал в воспоминаниях генерал Гот: «От одной заботы, которая волновала нас перед войной, немецкое командование было избавлено: противник и не помышлял об отходе в бескрайние русские просторы»[31].

Интересно проследить дальнейшую карьеру маршала Г.И. Кулика: «В начале войны он оказался в окружении, кое-как выбрался из него. Потом его послали представителем Ставки на юг. За то, что он подписал какие-то необдуманные приказы, его судили и снизили в звании. Но, насколько я знаю, и это мало образумило его»[32]. Впрочем, Кулика с лихвой заменяли другие представители Ставки ВГК до самого конца войны.

27 июня в 10 часов 05 минут начальник Генштаба Г.К. Жуков передал по «Бодо» приказ Ставки Главного Командования начальнику штаба Западного фронта В.Е. Климовских вывести войска из белостокского выступа. К тому времени 3-я и 10-я армии были обескровлены, потеряли большую часть техники, а немцы создали вокруг них два кольца — внутреннее в районе Слонима и внешнее в районе Молодечно — Столбцы. От указанных Ставкой пунктов вывода за Полоцким и Минским УРами окруженные войска отделяло более 300 километров, в то время как ни о каком снабжении горючим, боеприпасами, продовольствием, медикаментами для совершения такого прорыва не могло быть и речи. Немцы же продолжали энергично нажимать на восток. Вот и получилось то, о чем писал A.M. Василевский: «В конце июня Главное Командование попыталось использовать выдвигаемые из глубины страны стратегические резервы для развертывания их на рубежах рек Западная Двина и Днепр. Однако подвижные крупные группировки врага опередили нас»[33].

А теперь попробуем проанализировать ситуацию, которая сложилась бы на Западном фронте в случае своевременного принятия всех необходимых мер.

В воспоминаниях Гудериана есть один очень интересный эпизод: «Мы не знали о том, что Гитлер в тот день[34]поддался страху, что русские войска вырвутся их окружения, и хотел остановить продвижение танковых частей и направить их в район Белостока. К счастью, в этом случае военному командованию удалось настоять на своем праве придерживаться изначального плана и завершить окружение противника броском в направлении Минска»[35]. К ведь в тот день ни о каком прорыве из окружения в советских штабах еще никто не думал. Но Гитлер в панике. Понятно, почему — как-никак в выступе было две с половиной тысячи русских танков. Не дай бог, если вся эта силища попрет на восток! Одними пехотными дивизиями фон Клюге ее не остановишь.

Очень боялся мощи 3-й и 10-й армий и фельдмаршал фон Клюге, в подчинении которого находилась 2-я танковая группа. Гейнц Гудериан вспоминал: «По границам белостокского котла шли ожесточенные бои. За период с 26 по 30 июня только 71-й полк 29-й мотопехотной дивизии взял 36 000 пленных, что позволяло судить о том, какими силами располагали русские. На командование 4-й армии этот факт произвел сильное впечатление и вызвал пожелания, чтобы окружение котла осуществлялось по возможности большим числом войск. В связи с этим фельдмаршал фон Клюге отменил мой приказ об отправлении 17-й танковой на Борисов, несмотря на то, что 18-я танковая уже достигла этого города и установила на Березине предмостные укрепления, а также на то, что от соединения двух дивизий в районе этих укреплений в большой степени зависело дальнейшее продвижение 47-го мотокорпуса к Днепру»[36]. Лихой танкист все же нашел лазейку для того, чтобы не выполнять этот глупый приказ. За что фельдмаршал фон Клюге чуть было не отдал его под суд. Но свою правоту Гудериан подтвердил новыми блестящими победами.

Могли бы аналогичным образом поступить генералы Голубев и Кузнецов? Да, могли. 22 июня у Ставки связи с 3-й и 10-й армиями не было. Кулик и Болдин добрались до выступа только утром 23-го. Никто не мог помешать командирам бросить свои войска даже не в прорыв, а, скорее, в рейд по вражеским тылам. Противник ничего не сумел бы с этим поделать. «10-я армия, не испытывая сильного давления противника, все еще дралась, опираясь на Осовецкий укрепленный район», — констатирует Г.К. Жуков[37]. Генерал Голубев мог просто оставить в УРе одну, максимум две стрелковые дивизии и всей мощью своих механизированных и кавалерийских корпусов обрушиться на фланги или тылы Гудериана. В этом случае тот был бы просто вынужден разворачивать свои танки и никакого стремительного броска на Минск не произошло бы. Возможно, 10-я армия все равно бы погибла. Но в данной обстановке она своей гибелью на несколько дней задержала бы главные силы противника, позволила бы Главному Командованию выиграть время для развертывания 13-й армии в Минском и Слуцком УРах и для развертывания армий второго эшелона на линии рек Западная Двина и Днепр. При таком развитии событий немцы в принципе не смогли бы захватить Смоленск с ходу.

Примерно так же мог действовать и командующий 3-й армией. Да, на него с фронта жали пехотные дивизии немецкой 9-й армии. Но это было тоже не смертельно. Генерал Кузнецов мог поставить в оборону две-три стрелковые дивизии, а силами своего мехкорпуса нанести удар по танковой группировке Гота. Конечно, 11-й мехкорпус по мощи уступал мехкорпусам армии Голубева. Но за час-два Гот в любом случае не сумел бы его разгромить. Бои продолжались бы сутки, двое, может быть трое. Вот и подошли бы танки Гота к Молодечно тогда, когда на их пути была бы организована прочная оборона.

Рассмотрим иной вариант. И 23 июня, и 24-го 3-я и 10-я армии во исполнение приказов Ставки и ее представителя гоняли бы свои мехкорпуса за немецкой пехотой. Но в критической обстановке случается, что принцип целесообразности берет верх над принципом субординации. В условиях, когда на горле затягивается наброшенная врагом петля, становится не до поклонения гению товарища Сталина. Могли бы находившиеся в выступе десять генералов договориться о совместных действиях в обход одного маршала Кулика? Могли бы. Когда смерть в глазах, еще и не такое можно сделать. А сделать надо было всего три вещи. Во-первых, прекратить дальнейшее нанесение бессмысленных контрударов по пехоте противника. Во-вторых, собрать оставшиеся войска в один кулак. В-третьих, ударить этим кулаком по немецкому кольцу.

Даже если бы от всех войск осталась только половина, даже если бы на их сбор ушли сутки, то все равно прорыв мог бы получиться. В ночь с 25-го на 26-е июня это еще было возможно. Потому что внутреннее кольцо в районе Слонима 4-я и 9-я немецкие армии замкнули только 27 июня. А в Минск танки Гота ворвались 28-го. Но в случае реальной угрозы русского прорыва всполошившийся Гитлер настоял бы на своем приказе остановить танки и повернуть их в сторону Белостока. Так что, даже если бы при таком обороте дела Гот вошел бы в Минск, то оставить там он смог бы только часть сил и у советского командования тем самым появлялась удобная возможность выбить его из города.

Обратимся снова к воспоминаниям Гудериана: «Следующую фазу операции я представлял себе так: для уничтожения русских войск в белостокском котле надо выделить лишь минимально необходимые силы моей танковой группы, возложив основную тяжесть задачи на следовавшие за нами пехотные армии, чтобы высвободить наши быстро перемещающиеся моторизованные части для броска вперед и захвата первой оперативной цели за всю кампанию — области Смоленск — Ельня — Рославль. Все мои действия последующих нескольких дней определялись данными представлениями, которые вполне соответствовали изначально отданным приказам. Я считал принципиально важным для успешного исхода кампании в целом придерживаться изначального плана, несмотря ни на какие непредвиденные обстоятельства и обороты дела. Я хорошо понимал, что это в какой-то степени рискованный план»[38]. О том же говорил своему подчиненному фельдмаршал фон Клюге: «Ваши операции всегда висят на волоске».

Весьма интересен в этом смысле следующий отрывок из упоминавшегося выше телеграфного разговора Жукова и Климовских 27 июня: «…Иметь в виду, что первый механизированный эшелон противника очень далеко оторвался от своей пехоты, в этом сейчас слабость противника, как оторвавшегося от эшелона, так и самой пехоты, двигающейся без танков. Если только подчиненные вам командиры смогут взять в руки части, особенно танковые, можно нанести уничтожающий удар и для разгрома первого эшелона, и для разгрома пехоты, двигающейся без танков. Если удастся, организуйте сначала мощный удар по тылу первого мехэшелона противника, двигающегося на Минск и на Бобруйск, после чего можно с успехом повернуться против пехоты.

Такое смелое действие принесло бы славу войскам Западного фронта. Особенно большой успех получится, если сумеете организовать ночное нападение на мехчасти»[39].

Вот если бы такой приказ был бы отдан тремя-четырьмя днями раньше, то цены бы ему не было. А Гудериану пришлось бы волей-неволей отложить свой бросок к первой оперативной цели до лучших времен.

Каким образом развивались бы дальнейшие боевые действия на Западном фронте? Конечно, 3-я и 10-я армии не уцелели бы даже в случае своевременного принятия решения об их прорыве из выступа. Но они сделали бы главное: заставили бы противника отвлечь значительные силы на борьбу с ними, что означало серьезное ослабление его ударов на главном стратегическом направлении. Частям выдвигавшейся в Минский и Слуцкий УРы 13-й армии в этом случае противостояли бы более скромные силы немцев. Таким образом, появлялась возможность либо сдержать их на подступах к Минску, либо контрударом той же 1-й Московской мотострелковой дивизии выбить их города. Как бы там ни было, но на какое-то время немцы неизбежно завязли бы в районе Минска, что позволило бы осуществить самое важное мероприятие: произвести развертывание армий второго эшелона на сильном в естественном отношении рубеже и организовать там прочную оборону.

Допустим, что, управившись с белостокским котлом, немцы подтянули бы свои главные силы и смогли прорвать оборону по линии Западной Двины и Днепра. Следует помнить, что по природным условиям — масса болот, лесов, ограниченное количество дорог — белорусский театр военных действий весьма схож с финским. Опыт финской войны Красной Армией был изучен досконально. Следовало на немногочисленных дорогах выставить заслоны и действовать по схеме сдерживания противника, которую успешно применил командир 1-й Московской мотострелковой дивизии Я.Г. Крейзер. В лесах можно было оставить специальные диверсионные отряды с задачей наносить удары по вражеским коммуникациям, будоражить тылы противника. Генерал Блюментрит свидетельствовал: «Наши моторизованные войска вели бои вдоль дорог или вблизи их, а там, где дорог не было, русские в большинстве случаев оставались недосягаемы»[40]. А пока немцы прорывали бы оборону на Днепре и преодолевали заслоны, был уже подготовлен новый рубеж на линии Селижарово — Смоленск — Рославль. Дальше оставалось бы только ждать, пока противник выдохнется.

Такие планы действительно рассматривались. Г.К. Жуков писал: «В своих предположениях мы исходили из главной задачи — создать на путях к Москве глубоко эшелонированную оборону, измотать противника и, остановив его на одном из оборонительных рубежей, организовать контрнаступление, собрав для этого необходимые силы… Где будет остановлен противник, что взять за выгодный исходный рубеж для контрнаступления, какие будут собраны для этого силы, мы тогда еще не знали»[41].

Добавим, что если бы вместо нанесения бессмысленных в сложившейся обстановке контрударов принимались бы отвечавшие действительному положению дел решения о своевременной организации обороны, то немецкое наступление на Москву могло бы провалиться гораздо раньше, чем это произошло на самом деле.

Согласно плану «Гроза» юго-западное стратегическое направление определялось как главное, поэтому на территории Киевского Особого военного округа было сосредоточено больше войск, чем в ЗапОВО и ПрибОВО вместе взятых. А.М. Василевский вспоминал: «Говоря о предполагаемом направлении главного удара противника, Б.М. Шапошников считал, что самым выгодным для Германии, а следовательно, и наиболее вероятным является развертывание основных сил немецкой армии к северу от устья реки Сан. Соответственно, в плане предполагалось развернуть и наши главные силы на участках Северо-Западного и Западного фронтов… Однако при его рассмотрении И.В. Сталин, касаясь наиболее вероятного направления главного удара потенциального противника, высказал свою точку зрения. По его мнению, Германия постарается направить в случае войны основные усилия не в центре, а на юго-западе, с тем чтобы прежде всего захватить у нас наиболее богатые промышленные, сырьевые и сельскохозяйственные районы. В соответствии с этим Генштабу было поручено переработать план, предусмотрев сосредоточение главной группировки наших войск на Юго-Западном направлении»[42].

Причем накануне войны группировка советских войск на юго-западном направлении постоянно усиливалась.

Маршал И.Х. Баграмян, в то время начальник оперативного отдела штаба Киевского Особого военного округа, вспоминал: «Во второй половине мая мы получили директиву Генерального штаба, в которой командованию округа предписывалось принять из Северо-Кавказского военного округа и разместить в лагерях управление 34-го стрелкового корпуса с корпусными частями, четыре 12-тысячные стрелковые и одну горнострелковую дивизии…

В конце мая в округ стали прибывать эшелоны за эшелонами. Оперативный отдел превратился в подобие диспетчерского пункта, куда стекалась вся информация о движении и состоянии поступивших войск из СевероКавказского военного округа…

Не успели пять дивизий из Северо-Кавказского военного округа закончить сосредоточение на территории нашего округа, как в первых числах июня Генеральный штаб сообщил, что директивой народного комиссара обороны сформировано управление 19-й армии, которое к 10 июня прибудет в Черкассы. В состав армии войдут все пять дивизий 34-го стрелкового корпуса и три дивизии 25-го стрелкового корпуса Северо-Кавказского военного округа. Во главе ее поставлен командующий войсками Северо-Кавказского военного округа генерал-лейтенант И.С. Конев.

Днем позднее Генеральный штаб предупредил командование округа, чтобы оно подготовилось принять и разместить еще одну — 16-ю армию генерал-лейтенанта М.Ф. Лукина, перебрасываемую из Забайкалья. Планом предусматривалось сосредоточить войска генерала Лукина на территории Киевского Особого военного округа в период с 15 июня по 10 июля.

Итак, уже вторую армию мы должны были в кратчайший срок принять и разместить на территории округа. Это радовало. Опасение, что в случае войны у нас не окажется в глубине войск, отпадало само собой. Теперь стало вполне ясно, что нарком и Генеральный штаб позаботились об этом, отдавая приказ о подготовке выдвижения всех сил округа непосредственно к границе»[43].

Забегая вперед, следует отметить, что радовался начальник оперативного штаба КОВО преждевременно. После 22 июня все эти войска из округа забрали. «В первые же дни войны, — писал Г.К. Жуков, — 19-ю армию, ряд частей и соединений 16-й армии, ранее сосредоточенных на Украине и подтянутых туда в последнее время, пришлось перебрасывать на западное направление и включать с ходу в сражения в составе Западного фронта»[44].

Тем не менее войск на Юго-Западном фронте оставалось по-прежнему больше, чем на других фронтах. Неудивительно, что 22 июня немцы не смогли совершить на этом направлении глубокого прорыва. А 9-я и 18-я армии Южного фронта, против которых в основном действовали значительно менее боеспособные румынские войска, держались в Бессарабии целых три недели.

В состав войск группы армий «Юг», которым предстояло непосредственно действовать на юго-западном направлении, входила 1-я танковая группа генерал-фельдмаршала фон Клейста, 6-я и 17-я армии под командованием соответственно генерал-фельдмаршала фон Райхенау и генерал-полковника фон Штюльпнагеля. Всего на вооружении они имели около 1200 танков, 1200 боевых самолетов, 16 000 орудий и минометов. При этом находившиеся в подчинении командующего группой «Юг» генерал-фельдмаршала Герда фон Рунштедта 11-я немецкая [7 пехотных дивизий]., 3-я и 4-я румынские армии и венгерский экспедиционный корпус должны были только сдерживать советские войска на южном направлении, так как по поводу своих союзников Гитлер и его генералы никаких иллюзий не строили.

Противостоявшие силам вторжения войска КОВО в первом эшелоне имели 5-ю, 6-ю, 12-ю и 26-ю армии. Вместе с 9-й и 18-й армиями они могли выставить на поле боя 8000 танков, 4500 боевых самолетов, 26,5 тысячи орудий и минометов. В живой силе соотношение с противником было практически равным.

Схема действий группы армий «Юг» в общем соответствовала замыслу плана «Барбаросса». Свои ударные силы немцы сосредоточили на узких участках и главные удары наносили в уязвимые места обороны противника. В стыке между Владимир-Волынским и Струмиловским укрепрайонами должна была совершить прорыв 1-я танковая группа. Подвижным танково-моторизованным частям 17-й армии предстояло прорваться в стыке между Рава-Русским и Перемышльским УРами. При этом часть немецких пехотных дивизий выделялись для проведения фронтальных атак с целью сковывания обороняющихся частей Красной Армии.

Утром 22 июня танки фон Клейста благополучно прорвались в стыке 57-й и 124-й стрелковых дивизий, которые, как это имело место практически повсюду, не успели вовремя выдвинуться на приграничные укрепления. Таким образом, между 5-й и 6-й советскими армиями образовалась брешь, куда немецкое командование стало быстро вводить моторизованные войска. К исходу дня немцы взяли Сокаль. При этом командующий 5-й армией генерал-майор М.И. Потапов не имел возможности сосредоточить свой 22-й мехкорпус для локализации немецкого прорыва в течение всего дня, так как его части находились на значительном удалении друг от друга. Что касается фронтальных атак немецкой пехоты на УРы, то повсюду они были отбиты бойцами 15-го стрелкового корпуса генерал-майора И.И. Федюнинского.

На левом фланге Юго-Западного фронта боевые действия развивались несколько иначе. На участке Рава-Русского укрепрайона успели занять огневые позиции пограничный отряд майора Я.Д. Малого, 35-й и 140-й отдельные пулеметные батальоны и 41-я стрелковая дивизия генерал-майора Г.Н. Микушева. Поэтому штурмовавшие УР пять немецких пехотных дивизий сразу столкнулись с ожесточенным сопротивлением. Стрелковые части поддерживались двумя артиллерийскими полками 41-й дивизии. Затем около 14 часов 22 июня организованную здесь оборону усилили подошедшие батареи 209-го корпусного артполка, имевшего на вооружении 152-миллиметровые орудия. Выполнить боевую задачу дня — взять Раву-Русскую — противнику не удалось.

В полосе Перемышльского УРа оборонялись 92-й пограничный отряд, 52-й и 150-й отдельные пулеметные батальоны. Первоначально немцы имели на этом участке некоторый успех и во второй половине дня взяли Перемышль. Но к городу была подтянута 99-я стрелковая дивизия полковника Н.И. Дементьева. Совместным контрударом стрелков и пограничников удалось выбить немцев из Перемышля и отбросить их на исходные позиции.

Тем не менее в стыке Рава-Русского и Перемышльского укрепрайонов советская оборона была прорвана. 14-й немецкий мотокорпус сбил с занимаемых позиций 97-ю и 159-ю стрелковые дивизии русских. 159-я дивизия начала поспешный отход, обнажая фланг 6-й армии. К концу дня 22 июня здесь обозначился разрыв между 6-й и 26-й армиями шириной около 15 километров.

Командующий 6-й армией генерал-лейтенант И.Н. Музыченко решил силами 4-го мехкорпуса нанести контрудар по прорвавшемуся противнику. Но главная проблема заключалась в том, что 22 июня мехкорпус оказался растянут по всему фронту армии и на его сбор требовалось не менее суток. Так как в штаб командующего поступали Доклады от находившихся под сильным эмоциональным воздействием первых боев командиров стрелковых дивизий о превосходящих силах противника, Музыченко разбросал свои танки по всем угрожающим направлениям. Соответственно, организация контрудара проводилась в пожарном порядке. Точных данных о противнике не имелось, проводить тщательную разведку было некогда, прикрытие с воздуха отсутствовало, связь постоянно нарушалась. Поэтому те танки, которые удалось собрать, бросались в бой без взаимодействия и без поддержки пехоты. «Предпринятые командующим 6-й армией генералом И.Н. Музыченко контрмеры положение не выправили. И к исходу 24 июня разрыв обороны достиг здесь 40 километров», — констатировал Г.К. Жуков[45]. Тем не менее 41-я и 99-я стрелковые дивизии еще пять дней продолжали успешно обороняться в укрепленных районах.

Однако в целом обстановка на фронте все более ухудшалась. Г.К. Жуков вспоминал: «В 17 часов 24 июня у меня состоялся разговор по «Бодо» с командующим 5-й армией генералом М.И. Потаповым.

Жуков. Доложите обстановку.

Потапов. На фронте Владова-Устилуг действует до пяти пехотных дивизий и до двух тысяч танков [всего у Клейста их было 700. — Авт.]. В стыке между 5-й и 6-й армиями мехчасти неустановленной силы. Главный удар противник наносит в направлении Владимир-Волынский — Луцк… Докладываю положение частей нашей армии на 14.20 24.6.41. 87-я стрелковая дивизия двумя полками занимает УРы в районе Устилуга и ведет бой в окружении. О 124-й дивизии сведений со вчерашнего вечера не имею. 41-я танковая дивизия после боя приводит в порядок материальную часть… Главное, чего я опасаюсь, это удара танковых частей противника с юга в направлении Луцка. Парировать ударом в южном направлении у меня нет абсолютно никаких сил… Прошу усилить помощь действиями бомбардировочной авиации, штурмовой и истребительной авиации в уничтожении владимир-волынской группировки противника… У меня нет никаких резервов. 9-й мехкорпус имеет до двухсот старых танков. Телефонная связь повсеместно разрушена… Прошу указаний о дальнейших действиях.

Жуков…Музыченко ведет успешные бои севернее Каменки-Струмиловской, Равы-Русской и далее по госгранице. Противник, введя мощную группу танков, разорвал стык между 5-й и 6-й армиями и стремится захватить Броды… В отношении авиации меры будут приняты. По радио от вас ничего не получено и не расшифровано… Прочно закройте с севера подходы на Ковель, не бросайтесь со стрелковыми дивизиями в контратаки без танков. Ибо это ничего не даст… Сколько примерно танков потерял противник на вашем фронте?

Потапов. Мне подчинена 14-я авиадивизия, которая к утру сегодняшнего дня имела 41 самолет. В приказе фронта указано, что нас прикрывают 62-я и 18-я бомбардировочные дивизии. Где они — мне неизвестно, связи с ними у меня нет. Танков KB больших имеется 30 штук. Все они без снарядов к 152-миллиметровым орудиям… Танков противника уничтожено примерно до сотни.

Жуков. 152-миллиметровые орудия KB стреляют снарядами 1909–30 гг., поэтому прикажите выдать немедля бетонобойные снаряды 1909–30 гг., и пустить их в ход. Будете лупить танки противника вовсю… В остальном помощь организуем. До свидания».[46].

В этот день командование Юго-Западным фронтом и представитель Ставки Главного Командования Г.К. Жуков спланировали во исполнение директивы № 3 контрнаступление с целью разгрома группировки противника в районе Луцк — Дубно — Броды. Сам Жуков так оценивал этот документ: «Генерал Н.Ф. Ватутин сказал, что И.В. Сталин одобрил проект директивы № 3.

— Что это за директива? — спросил я.

— Директива предусматривает переход наших войск к контрнаступательным действиям с задачей разгрома противника на главнейших направлениях, притом с выходом на территорию противника.

— Но мы еще точно не знаем, где и какими силами противник наносит свои удары, — возразил я, — не лучше ли до утра разобраться в том, что происходит на фронтах. И уж тогда принять нужное решение»[47]. Тем не менее никто ни в чем не стал разбираться, 22 июня директива № 3 была передана в войска, а Г.К. Жуков направлен контролировать ее выполнение в качестве представителя Ставки на Юго-Западный фронт.

С советской стороны в сражение были брошены мощные силы. Против танковой группы Клейста действовали 4-й, 8-й, 9-й, 15-й, 19-й и 22-й механизированные корпуса. При этом части 15-го мехкорпуса уже втянулись в бои, в то время как все остальные только сосредотачивались или только выдвигались в районы сосредоточения. В период с 24 июня по 2 июля включительно в треугольнике Луцк — Дубно — Броды разгорелись ожесточенные танковые бои. К исходу 29 июня советскому командованию стало очевидно, что контрнаступление провалилось. Мехкорпуса потеряли по 75–80 процентов материальной части, и потому было принято решение по мере возможности выводить их из боя. 30 июня немцы захватили Ковель, Луцк и Ровно. Их войска не были ослаблены настолько, чтобы прекратить дальнейшее наступление. Хотя немецкое продвижение на этом участке фронта замедлилось. Прежде чем двинуться вперед, Клейст должен был провести перегруппировку.

Столь же неблагоприятно складывалась обстановка на левом фланге. 27 июня стрелковые части 6-й и 26-й армий, оказавшись под угрозой окружения, оставили укрепленные районы. В стыке между двумя этими армиями свободно оперировали крупные подвижные части противника. 29 июня Красная Армия оставила Львов.

Не видя реальной возможности создать прочную оборону в приграничной полосе, командующий Юго-Западным фронтом М.П. Кирпонос отдал распоряжение приступить к подготовке оборонительного рубежа по линии старой границы. Но 2 июля 14-й немецкий мотокорпус совершил стремительный прорыв и ворвался в Тернополь. Тем самым немцы нарушили управление войсками 6-й армии, вышли в тыл 26-й и 12-й армиям. Разрыв линии фронта в этом районе достиг почти 60 километров.

Учитывая печальный опыт аналогичных случаев на Северо-Западном и Западном фронтах, Ставка направила Кирпоносу приказ произвести отрыв от противника и закрепиться в Новоград-Волынском, Коростеньском, Староконстантиновском и Проскуровском У Pax с тем, чтобы сдержать немцев на старой границе. П.А. Ротмистров вспоминал: «Войскам фронта предстояло в течение семи дней отступить на 120–200 км. Отступление планировалось по рубежам с темпом 25–35 км в сутки. Общее отступление войск фронта происходило в условиях недостатка боеприпасов и горюче-смазочных материалов [склады боеприпасов и ГСМ находились у границы и были захвачены немцами. — Авт.], под непрерывным воздействием авиации противника. Это приводило к тому, что наши части вынуждены были зачастую сжигать или взрывать драгоценную боевую технику»[48].

Немецкое командование не могло не заметить общего отхода русских войск. Рунштедт приказал Клейсту опередить противника с тем, чтобы не позволить ему закрепиться на выгодных для долговременной обороны рубежах. Сбивая отдельные заслоны русских, немецкая 11-я танковая дивизия 4 июля ворвалась в Шепетовку. При этом выдвигавшиеся в Шепетовский УР части 7-го стрелкового корпуса были вынуждены вступать в бой с ходу и потому попали под разгром. Развивая дальнейшее наступление, 11-я танковая форсировала реки Случь и Тетерев и 8 июля захватила Бердичев. На севере 13-я танковая дивизия немцев, обойдя Новоград-Волынский УР, вошла в Житомир. Немецкие танки оседлали шоссе на Киев и готовились к прямому броску. До столицы Украины им оставался всего 131 километр.

Командование Юго-Западного фронта хорошо осознавало нависшую над Киевом угрозу. Устремившиеся в прорыв танки Клейста успели пройти по Житомирскому шоссе более 100 километров. Но уперлись в первую линию Киевского укрепрайона, куда были заблаговременно выдвинуты наши войска, и далее продвинуться не смогли. 5-я армия нанесла 9 июля сильный фланговый удар по растянувшимся частям противника. С.М. Штеменко отмечал: «5-я армия, возглавляемая генерал-майором М.И. Потаповым, прочно удерживала Полесье и район, к нему прилегающий. Она оказала врагу сильнейшее сопротивление и нанесла ему значительный урон. Немецко-фашистским войскам здесь не удалось быстро прорвать фронт. Дивизии Потапова сбили их с дороги Луцк — Ровно — Житомир и вынудили отказаться от немедленного удара на Киев»[49].

С юга по прорвавшимся немецким войскам нанесла контрудар армия Музыченко, усиленная подошедшим из резерва 16-м мехкорпусом. Немцы также бросали на ближние подступы к Киеву наличные резервы. В итоге на линии Коростень — Ирпень — Сквира развернулись затяжные бои с переменным успехом, продолжавшиеся почти две недели.

К исходу 19 июля войска группы армий «Юг» были вынуждены перейти к обороне. Им требовалось некоторое время для перегруппировки и восполнения значительных потерь. Командование Юго-Западного фронта смогло выиграть время для дальнейшего укрепления обороны Киева.

Утерянные возможности

Обстановка первого дня войны на Юго-Западном фронте значительно отличалась от той, которая складывалась на Северо-Западном и Западном фронтах. Противнику не удалось «срезать» львовский выступ так, как он это сделал с выступом белостокским. Войскам М.П. Кирпоноса не пришлось совершать того губительного хаотического отступления, которое в полной мере испытали на себе армии Ф.И. Кузнецова. В первый день войны на юго-западном направлении немцы смогли вбить свои танковые клинья на глубину всего лишь 15–20 километров. Поэтому у советских войск и командования было время на то, чтобы оправиться от шока, связанного с оперативной внезапностью немецкого нападения, прийти в себя, хладнокровно оценить обстановку и принять взвешенные решения.

Можно ли согласиться с утверждениями наших военачальников о неизбежности катастрофических поражений в приграничных сражениях? В своих мемуарах они называют целый ряд факторов, совокупное действие которых создавало роковую неизбежность всего произошедшего в июне — июле 1941 года. По их мнению, максимум возможностей подчиненных им войск при гипотетически более благоприятных условиях вступления в войну — это нанесение противнику потерь больших, чем он понес их в Действительности. Наглядный пример такой точки зрения можно найти в воспоминаниях Г.К. Жукова: «История действительно отвела нам слишком небольшой отрезок мирного времени для того, чтобы можно было все поставить на свое место. Многое мы начали правильно и многое не успели завершить. Сказался просчет в оценке возможного времени нападения фашистской Германии. С этим были связаны упущения в подготовке к отражению первых ударов.

Положительные факторы действовали постоянно, разворачиваясь все шире и мощнее, в течение всей войны, с первого до последнего дня, — и обусловили победу. Фактор отрицательный — просчет во времени — действовал, постепенно затухая, но крайне остро усугубил объективные преимущества врага, добавил к ним преимущества временные — и обусловил тем самым наше тяжелое положение в начале войны.

В период назревания опасной военной обстановки мы, военные, вероятно, не сделали всего, чтобы убедить И.В. Сталина в неизбежности войны с Германией в самое ближайшее время и доказать необходимость проведения в жизнь срочных мероприятий, предусмотренных оперативно-мобилизационным планом.

Конечно, эти мероприятия не гарантировали бы полного успеха в отражении вражеского натиска, так как силы сторон были далеко не равными. Но наши войска могли бы вступить в бой более организованно и, следовательно, нанести противнику значительно большие потери. Это подтверждают успешные оборонительные действия частей и соединений в районах Владимира-Волынского, Равы-Русской, Перемышля и на участках Южного фронта»[50].

Все это понятно. Но 22 июня в полосе Юго-Западного фронта не произошла ничего катастрофического. Сколько времени требуется частям действующей армии для того, чтобы вступить в бой более организованно? Сутки? Двое? Неделя? Ведь на обоих южных фронтах создалась уникальная ситуация. Здесь были сосредоточены главные наши силы, а главные силы противника оказались на другом направлении. Здесь положение немецких войск являлось самым непрочным. Немцам пришлось почти 400 километров фронта отдать своим румынским и венгерским горе-союзникам. Отчего же при таком соотношении сил Красной Армии не был гарантирован успех в отражении вражеского натиска?

Корни катастрофы на Юго-Западном фронте следует искать прежде всего в тех роковых решениях, которые вырабатывались советским командованием. Да, штаб Кирпоноса не мог пропустить мимо ушей спускавшиеся сверху инструкции. Да, контроль за надлежащим исполнением директив № 2 и № 3 прислан был осуществлять представитель Ставки Г.К. Жуков: «Приблизительно в 13 часов 22 июня мне позвонил И.В. Сталин и сказал:

— Наши командующие фронтами не имеют достаточного опыта в руководстве боевыми действиями войск и, видимо, несколько растерялись. Политбюро решило послать вас на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного Командования. На Западный фронт пошлем маршала Шапошникова и маршала Кулика. Вам надо вылететь немедленно в Киев и оттуда вместе с Хрущевым выехать в штаб фронта в Тернополь.

К исходу дня я был в Киеве в ЦК КПб. У, где меня ждал Н.С. Хрущев. Он сказал, чтр дальше лететь опасно. Немецкие летчики гоняются за транспортными самолетами. Надо ехать на машинах»[51].

Но пока Жуков и Хрущев добрались из Киева в Тернополь по прифронтовым забитым дорогам, М.П. Кирпонос и его опытнейший начальник штаба генерал-лейтенант М.А. Пуркаев могли бы вполне самостоятельно заняться организацией надлежащего отпора агрессору. При этом не требовалось каких-то импровизированных решений, к которым армия и командование были бы не готовы. Приказы в таких случаях отдаются стандартные. Так как противнику удалось вывести из строя связь, ее следовало восстановить. A.M. Василевский сетовал в своих воспоминаниях: «С самого начала войны Генеральный штаб испытывал затруднения из-за постоянной потери каналов связи с фронтами и армиями. Трудно было и войскам без связи со Ставкой, Генштабом»[52]. Впрочем, судя по мемуарам Г.К. Жукова, связь с командующими армиями у штаба Юго-Западного фронта была и действовала без помех.

Наладив связь, следовало организовать взаимодействие войск фронта. Получить данные о противнике. Выяснить положение собственных сил. 22-го и даже 23-го июня это положение особых опасений не вызывало. В распоряжении М.П. Кирпоноса имелось десять подвижных артиллерийско-противотанковых бригад. Немецкие танково-механизированные части только начинали просачиваться в бреши, пробитые в стыках между укрепрайонами. Их ширина не превышала 15–20 километров. Оставалось только развернуть и поставить оборону на путях вероятного продвижения немецких танков, хотя бы по две противотанковые артбригады с приданными им одной-двумя стрелковыми дивизиями. Кроме того, было бы целесообразно выставить на таких угрожающих направлениях танковые засады, состоявшие из мощных KB и Т-34. Ведь в дальнейшем наши танкисты много раз успешно использовали тактику танковых засад. И даже если бы на проведение в жизнь всех этих мероприятий ушли целые сутки, все равно их результативность себя оправдала бы.

Понятно, что представитель Ставки Г.К. Жуков прибыл из Москвы с приказом о проведении контрнаступления. Но приказ штаба фронта перекрыть пробитые немцами бреши был в сложившейся обстановке совершенно естественным и едва ли мог вызвать возражения. Потому и не пришлось бы в такой спешке сосредотачивать для удара мехкорпуса. На какое-то время, пусть на день или два, немцы уперлись бы в нашу противотанковую оборону. А ведь главный девиз лета 1941 года был — выиграть время! Для немцев же не существовало других путей. Выбор у них был невелик: бить в стыки либо проводить фронтальные штурмы укрепрайонов. Примеры 99-й и 41-й стрелковых дивизий ясно показали, что выбор в пользу второго вариант стал бы самоубийственным.

В воспоминаниях Г.К. Жуков подчеркивает, что идея контрнаступления «вызвала резкие возражения начштаба фронта М.А. Пуркаева». Поэтому далеко не все военачальники оказались в плену шапкозакидательских настроений. Но директива № 3 содержала исчерпывающий приказ: вперед и только вперед! Тем не менее очень трудно понять, зачем понадобилось бросать в это наступление все шесть мехкорпусов. Почему не два, не три, не четыре, а все сразу? Во-первых, согласно азбуке военного дела, нельзя бросать на противника сразу все, что имеешь. Часть своих сил надо придержать на случай неизбежных на войне непредвиденных обстоятельств. В конце концов, именно для этого существует такое понятие, как «резерв». Во-вторых, никакой тактической, оперативной или стратегической необходимости бросать на танковую группу Клейста такую силищу, как шесть мехкорпусов, просто не было. Вспомним приводимый Г.К. Жуковым в мемуарах телеграфный разговор с командующим 5-й армией М.И. Потаповым. Потапов докладывает, что в полосе его армии действует около двух тысяч танков противника. Жуков в примечании дает уточнение: «Сведения о танках оказались сильно преувеличенными»[53]. Правильно. Хотя точных сведений о количестве танков в танковой группе Клейста советское командование могло и не иметь, но приблизительно точные были. Их не больше тысячи. Следовательно, трех мехкорпусов для наступления хватило бы с головой. А другие тРи надо было оставить в резерве. Решение бросить в бой против Клейста все наличные танковые силы стало непростительной ошибкой советского командования.

Однако гибель шести мехкорпусов все же не означала окончательного разгрома войск Юго-Западного фронта. Конечно, их положение значительно ухудшалось. Но не настолько, чтобы позволить противнику совершить прорывы на Житомир и Шепетовку. Танковые бои в районе Луцк — Дубно — Броды продолжались целую неделю. А семь дней в условиях маневренной войны — срок немалый. Тем более что и на левом фланге фронта немцы все еще не смогли взять запланированный темп. На седьмой день военных действий они только подходили ко Львову, шаг за шагом преодолевая упорное сопротивление войск 6-й армии. Учитывая жуткий разгром, учиненный немцами на фронтах Павлова и Кузнецова, обстановка на Юго-Западном фронте выглядела вполне сносно.

Сложное положение группы армий «Юг» отмечали немецкие генералы. Курт Типпельскирх писал: «17-я армия уже после первоначальных успехов у границы западнее рубежа Львов — Рава-Русская встретила сильного противника, оборонявшегося на хорошо укрепленных позициях. 6-я армия продвинулась через реку Стырь. Но там она, как и 1-я танковая группа, подверглась сначала на юге, а затем и на севере интенсивным контратакам русских, в которых приняли участие подтянутые свежие танковые силы. До 3 июля на всем фронте продолжались упорные бои. Русские отходили на восток очень медленно и часто только после ожесточенных контратак против вырвавшихся вперед немецких танковых частей»[54].

Схожую оценку давал начальник германского Генерального штаба Франц Гальдер: «Группа армий «Юг» медленно продвигается вперед, к сожалению, неся значительные потери. На стороне противника, действующего против группы армий «Юг», отмечается твердое и энергичное руководство. Противник все время подтягивает из глубины новые свежие силы против нашего танкового клина. Резервы подтягиваются как перед центральным участком фронта, так и против южного фланга группы армий»[55].

Таким образом, советское командование имело достаточно времени не только для выравнивания линии фронта, чего не могли себе позволить на Северо-Западном и Западном фронтах их командующие, но и для заблаговременной организации прочной обороны в поясе укрепленных районов по линии старой границы. Эти УРы отнюдь не находились в безнадежном для обороны состоянии, как часто пытаются представить ряд историков. Генеральный штаб Красной Армии 8 апреля 1941 года направил командующим Западным и Киевским особыми военными округами директивы следующего содержания:

Вообще, русский солдат издавна славился своим умением сначала быстро возвести оборонительный рубеж, а затем стойко в нем держаться. Так было в Севастополе во время Крымской войны или в Порт-Артуре. То же самое мог бы сделать командующий Юго-Западным фронтом. В этом случае на пути немецких танков была бы создана мощная оборона. Конфигурацию УРов на старой границе рассчитывали таким образом, что обойти их было нельзя. Немцам пришлось бы штурмовать наши укрепленные рубежи. Сил на их удержание имелось достаточно. Если бы еще и не все мехкорпуса растратили в контрударах, то ситуация для немцев становилась бы совсем плохой. Потому что поставленный в оборону, врытый в землю танк представляет собой настоящий подвижный дот, который в случае необходимости не надо взрывать при отходе, а просто передвинуть на новый рубеж. А пока противник занимался бы невыгодными для него лобовыми штурмами, в ближнем тылу наши саперы и мобилизованное население создавали бы еще одну линию обороны. И еще одну, и еще, и так до самого Киевского УРа. Интересно, надолго ли у немцев хватило бы пороху пробивать лбами глубоко эшелонированную русскую оборону?

Нельзя сказать, что М.П. Кирпонос или генералы в Ставке были настолько недогадливыми, что не могли вынести подобный замысел. Но уже в который раз соответствующий приказ оказался отдан с опозданием. А промедление на войне, как нигде в какой-либо другой сфере человеческой деятельности, смерти подобно. Несвоевременное отдание приказа о приведении УРов на старой границе в боевое состояние и о закреплении в них основных сил фронта привело к стремительному прорыву немецких танков на Киев. Но при ином развитии ситуации этого прорыва вообще могло не быть. Немцы вынуждены были бы топтаться перед нашими оборонительными рубежами, терять людей и технику, не имея возможности восполнять свои потери ввиду крайней ограниченности резервов. Даже если бы они и дошли до Киевского УРа, то к тому моменту истекли бы кровью и Красной Армии осталось бы только нанести уничтожающий удар по своему ослабленному, измотанному противнику.

В качестве общего вывода к сказанному о приграничных сражениях на всех фронтах хотелось бы отметить следующее. Все оправдательные ссылки на внезапное, вероломное нападение фашистской Германии, мягко говоря, несостоятельны. Н.Г. Кузнецов их категорически опровергает: «Так повелось, что, говоря о начальном периоде войны, обычно подчеркивают внезапность нападения на нас гитлеровской Германии и те преимущества, которые враг получил благодаря этому. Но объяснять наши неудачи только этой причиной нам, военным людям, не к лицу.

Мы не имеем права быть застигнутыми врасплох. Еще на школьной скамье нам внушали, что войны теперь начинаются без предупреждения «Иду на вы». Любая агрессия готовится тайно, и об этом забывать нельзя.

Внезапность принято делить на стратегическую, оперативную и тактическую. О стратегической внезапности нападения 22 июня 1941 года не может быть и речи. Ибо повадки немецкого командования нам были хорошо известны. Немецкие генералы издавна считали непременным условием успеха не только внезапность нападения, Но и силу первых ударов. Они издавна делали ставку на блицкриг… Перед нашими глазами в предвоенные годы прошла серия таких операций. Более того, немцы открыто сосредотачивали свои дивизии на наших границах. Значит, тучи сгущались над нами давно, и молния готова была ударить в любую минуту»[57].

Еще более резкую оценку тем историкам, которые оперируют оправдательным понятием «начальный период войны» в качестве объяснения всем катастрофам 1941–1942 гг., дает в своих мемуарах С.М. Штеменко: «Утверждение столь же смелое, сколь и невежественное. Ведь понятие «начальный период войны» — категория оперативно-стратегическая, никогда не оказывавшая сколько-нибудь существенного влияния на обучение солдата, роты, полка, даже дивизии. И солдат, и рота, и полк, и дивизия действуют в общем-то одинаково в любом периоде войны. Они должны решительно наступать, упорно обороняться и умело маневрировать во всех случаях, независимо от того, когда ведется бой: в начале войны или в конце ее. В уставах на сей счет никогда не было никаких разграничений. Нет их и сейчас»[58].

Воистину, золотые слова! А суть их проста: «Дорогие товарищи, хватит выдумывать оправдания. Лучше честно признать свои ошибки». Вот это точка зрения настоящего солдата.

Каждый советский человек еще со школьной скамьи наизусть выучивал дату 12 июля 1943 года. В этот день, как утверждала официальная советская историография, в районе Прохоровки состоялось величайшее танковое сражение Второй мировой войны. С обеих сторон в нем приняли участие около полутора тысяч танков. Хребет фашистским танковым войскам был переломан. Окончательное крушение потерпел распускавшийся гитлеровской пропагандой миф о том, что «лето — пора побед германской армии».

Однако при прочтении мемуаров Г.К. Жукова в отношении событий под Прохоровкой возникают некоторые неясности. Описывая боевые действия на Юго-Западном фронте в июне 1941 года, маршал Жуков делает советским историкам серьезное замечание: «Наша историческая литература как-то мимоходом касается этого величайшего приграничного сражения начального периода войны с фашистской Германией. Следовало бы детально разобрать оперативную целесообразность применения здесь контрудара механизированных корпусов по прорвавшейся главной группировке врага и организацию самого контрудара. Ведь в результате именно этих действий наших войск на Украине был сорван в самом начале вражеский план стремительного прорыва к Киеву. Противник понес тяжелые потери и убедился в стойкости советских воинов, готовых драться до последней капли крови»[59]. К слову, сам Г.К. Жуков в своих достаточно объемных мемуарах, насчитывающих 730 страниц, посвящает этому величайшему приграничному сражению только три страницы. Почему же он, дабы подать пример нерадивым историкам, не разобрал детально такой масштабный вопрос?

Проблема в том, что руководящая и направляющая линия в истории войны определена четко: величайшее сражение состоялось под Прохоровкой. Поэтому никакого детального разбора того величайшего сражения, которое упомянул Г.К. Жуков, не последовало. И так все ясно. Только по прошествии пятидесяти лет была дана подлинная оценка событиям, имевшим место в июне 1941 года в районе Дубно. Вдруг выяснилось, что именно там, а не под Прохоровкой, произошло действительно величайшее танковое сражение. Правда, итог его для советской стороны был весьма сомнителен.

В предыдущей главе кратко упоминался контрудар шести механизированных корпусов Юго-Западного фронта. Краткость эта была продиктована именно теми соображениями, которые изложил Г.К. Жуков: величайшее сражение достойно отдельного и более подробного описания. Но для начала обратимся к предшествовавшим ему обстоятельствам.

Итак, 23 июня 1941 года, в результате вклинивания 1-й танковой группы Клейста в стык между Владимир-Волынским и Струмиловским укрепрайонами в советской линии фронта была пробита большая брешь. Разрыв в полосе 5-й и 6-й армий не только мог быть использован противником для выхода им в тыл. Его главная опасность заключалась в том, что он мог стать удобным трамплином для стремительного немецкого броска на Киев.

Командование Юго-Западного фронта, хорошо осознавая нависшую угрозу, предпринимало соответствующие неотложные меры. Меры эти были четко сформулированы в директиве № 3: войскам всеми силами перейти в контрнаступление и перенести боевые действия на территорию противника. Тем более что соотношение сил сулило быстрый и решительный успех. Поэтому ни представитель Ставки Главного Командования, ни командующий фронтом не сомневались в том, что одержат над зарвавшимся агрессором грандиозную победу.

«Создавшееся положение, — вспоминал Г.К. Жуков, — было детально обсуждено на Военном совете фронта. Я предложил М.П. Кирпоносу немедленно дать предварительный приказ о сосредоточении механизированных корпусов для нанесения контрудара по главной группировке группы армий «Юг», прорвавшейся в районе Сокаля. К контрудару привлечь всю авиацию фронта и часть дальней бомбардировочной авиации Главного Командования. Командование и штаб фронта, быстро заготовив предварительные боевые распоряжения, передали их армиям и корпусам»[60]. Только начальник штаба фронта генерал-лейтенант М.А. Пуркаев, как тогда говорили, «поддался паникерским настроениям», предлагая вместо наступления поставить главные силы фронта в оборону. Но большинство на Военном совете отклонило его предложение.

В самом деле, какие у Пуркаева имелись основания для паники? 1-я танковая группа Клейста всего имела 700 боевых машин. А в распоряжении командования Юго-Западного фронта находилось шесть механизированных корпусов, в составе которых насчитывалось около 4000 танков. Правда, при таком подавляющем превосходстве, представлявшем собой огромный плюс, был и минус — разбросанность частей и подразделений мехкорпусов на весьма значительном удалении друг от друга. Поэтому прежде чем бросать в бой, их следовало собрать в ударные группировки.

Общая дислокация назначенных к наступлению войск Юго-Западного фронта выглядела следующим образом. 4-й мехкорпус, которым командовал генерал-майор A.A. Власов, находился на левом фланге фронта, в районе Львова, действуя в полосе 6-й армии. Из его состава командование предполагало выделить ядро — 8-ю танковую дивизию. Остальным частям корпуса предстояло продолжать бои на ранее занимаемых участках.

15-й мехкорпус генерал-майора И.И. Карпезо располагался в районе Броды и частью своих сил уже втянулся в бои. 22-й механизированный корпус под командованием генерал-майора С.М. Кондрусева был сосредоточен в районе Луцка. А вот остальным трем предстояло совершить марши по 200–300 километров до линии фронта, чтобы иметь возможность принять участие в предстоящем сражений. 8-й мехкорпус генерал-лейтенанта Д.И. Рябышева начал выдвижение из Дрогобыча, что в 300 километрах от назначенного пункта сосредоточения. Порядка 150 километров предстояло пройти 9-му мехкорпусу под командованием генерал-майора К.К. Рокоссовского. Но хуже всех пришлось 19-му мехкорпусу, которым командовал генерал-майор Н.В. Фекленко. Его корпус находился в 400 километрах от линии фронта, в Винницкой области. Кроме того, в наступлении должны были участвовать 27-й, 31-й и 36-й стрелковые корпуса. Им также требовалось время для выхода в исходные районы.

Первоначальный замысел наступательной операции исходил из в общем-то правильного решения собрать все силы в кулак. По разработанному командованием Юго-Западного фронта плану, 4-й, 8-й и 15-й мехкорпуса с приданными стрелковыми частями должны были нанести удар в правый фланг немецкой танково-механизирован-ной группировки из района Броды на Радехов и Сокаль, а также оказать помощь окруженной 124-й стрелковой дивизии. 9-й, 19-й и 22-й мехкорпуса, 36-й и 27-й стрелковые корпуса и 1-я противотанковая бригада атаковали левый немецкий фланг из района Луцк — Ровно на Владимир-Волынский, среди прочего имея задачу вызволить из окружения 87-ю стрелковую дивизию. Но суровая действительность заставила в буквальном смысле на ходу корректировать казавшийся тщательно выверенным план.

Вот как Г.К. Жуков описывал ситуацию, сложившуюся в корпусе Рябышева: «В 9 часов утра 23 июня мы прибыли на командный пункт командира 8-го механизированного корпуса генерал-лейтенанта Д.И. Рябышева. По внешнему виду комкора и командиров штаба нетрудно было догадаться, что они совершили нелегкий путь. Они очень быстро прошли из района Дрогобыча в район Броды… Д.И. Рябышев показал на карте, где и как располагается корпус. Он коротко доложил, в каком состоянии его части.

— Корпусу требуются сутки для полного сосредоточения, приведения в порядок материальной части и пополнения запасов, — сказал он, — за эти же сутки будет произведена боевая разведка и организовано управление корпусом. Следовательно, корпус может вступить в бой всеми силами утром 24 июня.

— Хорошо, — ответил я. — Конечно, лучше было бы нанести контрудар совместно с 9-м, 19-м и 22-м механизированными корпусами, но они, к сожалению, выходят в исходные районы с опозданием. Ждать полного сосредоточения корпусов нам не позволит обстановка. Контрудару 8-го механизированного корпуса противник может противопоставить сильный танковый и противотанковый артиллерийский заслон. Учитывая это обстоятельство, нужно тщательно разведать местность и противника»[61].

Несколько иначе оценивал обстановку в своем корпусе сам Д.И. Рябышев: «Оставшаяся материальная часть после таких скоростных маршей оказалась для боя не подготовленной в техническом отношении. Отсутствие службы регулирования со стороны фронта и армии на важнейших оперативных магистралях приводило к беспорядочному передвижению войск, созданию «пробок», огромному количеству аварий и несчастных случаев, а также к бесполезной трате времени на передвижение войск, что вело в результате к несвоевременному выполнению приказов»[62]. Так что у Г.К. Жукова, как говорится, «ошибочка вышла». В 9 часов утра июня он никак не мог прибыть на командный пункт комкора Рябышева, так как в это время 8-й мехкорпус находился на марше где-то южнее Львова. Соответственно, ни о каком вступлении в бой 24 июня не могло быть и речи.

Примерно то же творилось в прочих выдвигавшихся к линии фронта корпусах. Форсированные марши, не предусмотренные никакими уставными нормами, приводили к излишне высоким внебоевым потерям матчасти от поломок и аварий, растягиванию и отставанию подразделений, а значит — к изначальной потере полноценного управления мехкорпусами их командирами. Не говоря уже о вышестоящих штабах. Поэтому атакующие войска не удалось собрать в единую, мощную группировку.

В сложившейся обстановке командование Юго-Западного фронта приняло иное решение. Слово Г.К. Жукову: «Начальник штаба фронта генерал-лейтенант М.А. Пуркаев и командующий фронтом генерал-полковник М.П. Кирпонос доложили:

— На всех участках фронта идут бои. Главное предельно ожесточенное сражение разыгрывается в районе Броды — Дубно — Владимир-Волынский. 9-й и 19-й механизированные корпуса 25 июня выходят в леса в районе Ровно. Мы решили, — сказал командующий фронтом, — 24 июня, не ожидая полного сосредоточения корпусов, начать контрудар на Клевань и Дубно. Командующий 5-й армией, кроме 22-го мехкорпуса, должен объединить действия 9-го и 19-го механизированных корпусов и оказать им необходимую помощь.

Решение было разумным, и я согласился с командованием фронта, предложив проверить обеспечение взаимодействия между корпусами и авиацией фронта[63]. Странную, однако, позицию занимал представитель Ставки Главного Командования на Юго-Западном фронте. Сначала Рябышев, затем Кирпонос и Пуркаев предлагали ему заведомо неверные решения, он же со всем соглашался, правда, после высказывания мотивированных замечаний. Которые, кстати, не претворялись в жизнь.

Утром 24 июня перешел в наступление 15-й механизированный корпус генерала И.И. Карпезо. Поскольку вовремя сосредоточить все подчиненные ему части не получилось, Карпезо выполнял поставленную корпусу задачу по овладению Радеховым силами 10-й танковой дивизии генерал-майора С.Я. Огурцова. Остальные только подтягивались к району боя. К тому же дивизия Огурцова действовала не в полном составе. Ее батальон тяжелых танков, имевший на вооружении KB, безнадежно отстал не марше. Ситуация усугублялась отсутствием точных данных о противнике. Бывший комбат З.С. Слюсаренко писал в воспоминаниях, как его батальон вместо Радехова направили в Броды: «Нам предстояло пройти около 60 километров. Средняя скорость KB 20–25 километров в час. Дорога песчаная, день жаркий… В таких условиях не реже чем через час работы двигателя необходимо промывать масляные фильтры… Приказ, разумеется, мы выполнили, но какой ценой! Более половины машин застряли в пути из-за технических неисправностей. Высланная же мною вперед разведка вернулась с сообщением, что противника в Бродах и его окрестностях не обнаружено. Не успели мы, как говорится, дух перевести, получили новый приказ — немедленно вернуться обратно, в прежний район обороны, идти форсированным маршем. На подготовку отводилось три часа»[64]. Таким образом, командование действовавшего в этом районе 48-го немецкого мотокорпуса имело возможность оказать хорошо организованное сопротивление вводимым в бой поодиночке частям корпуса Карпезо.

В течение дня 24 июня части 10-й советской танковой дивизии вели в районе Радехова встречный бой с 16-й танковой дивизией противника. Танкисты Огурцова сражались самоотверженно, но понесли невосполнимые потери и вынуждены были выйти из боя. Остальные части корпуса вступали в сражение по мере своего прибытия на исходные позиции 25, 26 и 27 июня. Затем к ним на помощь из района Львова подошла 8-я танковая дивизия 4-го мехкорпуса. Немецкое командование, заметив выдвижение к своему правому флангу крупных сил противника, отказалось от тактики встречных боев и занялось организацией прочной противотанковой обороны. Поэтому атакующим советским танковым частям удалось вклиниться в оборонительные порядки немцев лишь на несколько километров. Дальнейшее продвижение парировалось ожесточенным сопротивлением сосредоточенных на оборонительном рубеже немецких войск.

Главная беда заключалась в том, что для немцев советское наступление не стало неожиданностью. Они предвидели подобное развитие событий и готовились к ним. Генерал Гальдер оставил на этот счет запись в своем дневнике: «Противник все время подтягивает из глубины новые свежие силы против нашего танкового клина… Противник, как и ожидалось, значительными силами танков перешел в наступление на южный фланг 1-й танковой группы. На отдельных участках отмечено продвижение»[65]. Так что все атаки частей 4-го и 15-го мехкорпусов привели только к огромным потерям в живой силе и технике. Итог их действиям кратко подвел Г.К. Жуков: «15-й механизированный корпус генерала И. И. Карпезо выполнил свою задачу, к сожалению, не в полную меру своих значительных по тому времени возможностей»[66].

Схожим образом проходили боевые действия 22-го мехкорпуса на левом фланге танкового клина противника северо-западнее Луцка. К началу атаки генералу Кондрусеву не удалось собрать все свои войска. 41-я танковая дивизия корпуса находилась в отрыве от основных сил в районе Мацеюв — ст. Кошары и вообще не приняла участия в наступлении. Как уже отмечалось выше, немцы просчитали намерения советского командования и подготовили на пути атакующих частей корпуса Кондрусева надлежащую противотанковую оборону. Как только все наличные силы 22-го мехкорпуса втянулись в затяжной бой, 14-я немецкая танковая дивизия предприняла обходной маневр и обрушила левый фланг противника. Советские войска, понеся значительные потери, отошли за реку Стырь. Г.К. Жуков выразил свою оценку действиям этих частей всего несколькими словами: «В сражениях показали себя с самой лучшей стороны 22-й механизированный корпус под командованием генерал-майора С.М. Кондрусева и 27-й стрелковый корпус 5-й армии»[67]. Добавим, что из всех частей 27-го корпуса поддержку танкам оказала только 135-я стрелковая дивизия. 1-я противотанковая артбригада в наступлении на Владимир-Волынском направлении не участвовала и после очень пригодилась для организации обороны.

Пока по флангам 1-й танковой группы шли ожесточенные бои, Клейст продолжал в центре развивать прорыв в оперативную глубину. 25 июня немецкие танки ворвались в Дубно, пройдя за три дня около 150 километров. Развитие немецкого наступления заставило генерал-полковника М.П. Кирпоноса пороть горячку и бросать на фланги противника все вновь прибывшие в район боев свежие силы.

Утром 26 июня 9-й мехкорпус из района Клевань-Олыка нанес контрудар в направлении Дубно. Ему противостояли те же 13-я и 14-я немецкие танковые дивизии, накануне отразившие наступление 22-го мехкорпуса. Образ их действий не изменился. Встав в жесткую оборону, немцы смогли сдержать атаки 9-го мехкорпуса. Его командир К. К. Рокоссовский отметил в воспоминаниях: «У меня создалось впечатление, что командующий фронтом и его штаб в данном случае просто повторили директиву Генштаба, который конкретной обстановки мог и не знать. Мне думается, что в этом случае правильнее было бы взять на себя ответственность и поставить войскам задачу, исходя из положения, сложившегося к моменту получения директивы Генерального штаба»[68]. Проще говоря, мнение Рокоссовского совпало с мнением Пуркаева: не на немецкую оборону надо было лезть, а самим становиться в оборону.

Все последующие дни в полосе 9-го мехкорпуса шли затяжные, позиционные бои. Продвижение вперед было незначительным. Только 20-й танковой дивизии полковника М.Е. Катукова выпал заметный успех. В своих мемуарах он записал: «Первая победа под Клеванью обошлась нам дорого… В этом неравном бою мы потеряли все наши «бэтушки»[69]. Сражавшаяся против танкистов Катукова 13-я танковая дивизия противника также понесла большие потери. Но этот отдельный успех не мог изменить обстановку в целом.

Соседом Рокоссовского слева стал 19-й механизированный корпус генерал-майора Н.В. Фекленко. Его наступление должен был поддерживать 36-й стрелковый корпус генерал-майора П.В. Сысоева. Поскольку до прибытия на фронт корпусу Фекленко пришлось совершить марш протяженностью почти 400 километров, с его сосредоточением повторилась все та же история. Утром 26 июня на исходные позиции в районе Ровно удалось выйти только 43-й танковой дивизии полковника И.Г. Цибина. Подхода прочих частей можно было ожидать не ранее, чем через сутки, а то и двое. Но времени, конечно, не было.

Тем не менее танкистам 19-го мехкорпуса пришлось потратить несколько часов на приведение в порядок мат-части и на отдых после тяжелого марша. Во второй половине дня подошла часть 40-й танковой дивизии полковника М.В. Широбокова. Наступление началось около 18.00 и имело первоначальный успех. Советские танки подошли почти к окраинам Дубно, тесня 11-го танковую дивизию противника.

Однако немцы вовремя разрушили переправы через реку Иква. Поэтому стремительный прорыв на плечах отступающего противника сорвался. Поскольку ни 9-й, ни 22-й мехкорпуса добиться успеха не смогли, советское командование опасалось обнажения правого фланга выскочившего далеко вперед корпуса Фекленко и отдало приказ отойти на исходные позиции.

26 июня новый удар обрушился и на правый немецкий фланг, где ранее уже потерпели поражение 4-й и 15-й мехкорпуса. Из района Броды перешел в наступление 8-й механизированный корпус. Задача генералу Д.И. Рябышеву была поставлена более разумно. Так как в центре обозначился глубокий немецкий прорыв, корпус Рябышева нацеливался не на Радехов и Сокаль, где немцы были готовы с удовольствием встретить его удар, а на Берестечко, с выходом в тыл прорвавшимся на Дубно подвижным частям противника.

Но, как и корпус Фекленко, 8-й мехкорпус должен был вступать в бой с ходу, после изнурительного 300-километрового марша. Генералу Рябышеву не дали времени ни на сбор всех своих сил, ни на организацию надлежащей разведки. Корпус еще до вступления в бой понес непредвиденно высокие внебоевые потери от поломок и аварий.

В отличие от своих незадачливых предшественников из 4-го и 15-го мехкорпусов корпус Рябышева имел несомненный первоначальный успех. В первые часы сражения удерживавшая на этом участке правый фланг 48-го мотокорпуса 57-я немецкая пехотная дивизия была разбита. Преодолевая яростное сопротивление противника, танки Рябышева к исходу дня продвинулись вперед на 20 километров. Фактически поставленная перед 8-м мехкорпусом боевая задача была выполнена.

Прекрасно осознавая опасность, немецкое командование предпринимало поспешные меры для локализации русского прорыва. Прежде всего Клейст прибег к испытанному методу нанесения непрерывных и массированных авиационных ударов по танкам противника. В пожарном порядке в район Берестечко перебрасывались 44-й армейский корпус, 16-я моторизованная дивизия, противотанковые артиллерийские дивизионы и батареи 88-миллиметровых зенитных орудий. Кроме того, Клейст сознательно пошел на риск, приказав выделить для борьбы с корпусом Рябышева часть сил из-под Радехова, где в тот день продолжались атаки 4-го и 15-го мехкорпусов.

Г.К. Жуков особо отмечал отличные боевые действия этого соединения: «26 июня в наступление перешел 8-й механизированный корпус Д.И. Рябышева в направлении на Берестечко. Мы возлагали большие надежды на этот корпус. Он был лучше других укомплектован новейшей танковой техникой и совсем неплохо обучен. Удачные действия 8-го механизированного корпуса очень скоро почувствовали немецкие войска. Особенно это сказалось после разгрома 57-й пехотной дивизии, которая прикрывала правый фланг 48-го мотокорпуса группы Клейста.

Для 48-го мотокорпуса немцев в этот день создалась довольно тяжелая обстановка, и гитлеровцы были вынуждены бросить против нашего контрудара всю свою авиацию, что только и спасло их от разгрома [интересно, где в это время была наша авиация?]. Противнику пришлось подтягивать против советских частей дополнительно 44-й армейский корпус и другие войска»[70].

Таким образом, к исходу 26 июня немцам удалось остановить дальнейшее продвижение корпуса Рябышева. Повсеместно неудачные атаки мехкорпусов заставили Военный совет фронта наконец прислушаться к доводам М.А. Пуркаева. Командование Юго-Западного фронта склонялось к решению прекратить бесполезные контрудары, силами 27-го, 31-го и 36-го стрелковых корпусов создать прочную оборону, а мехкорпуса отвести в тыл и готовить к последующему контрнаступлению. Но так как никаких указаний из Москвы об отмене директивы № 3 не поступало, находившийся в штабе фронта представитель Ставки продолжал требовать ее выполнения.

Сам Г.К. Жуков так мотивировал свои требования: «В связи с выходом передовых частей противника в район Дубно генерал Д. И. Рябышев получил приказ повернуть туда свой 8-й корпус. 15-й механизированный корпус нацеливал основные силы в общем направлении на Берестечко и далее тоже на Дубно. В район Дубно направлялись и подходившие 36-й стрелковый и 19-й механизированный корпуса. Ожесточенное сражение в районе Дубно началось 27 июня»[71].

Итак, разбросанному на широком фронте под Берестечко корпусу Рябышева предстояло в считаные часы без отдыха и сна выйти из боя, собраться и выдвинуться на 50 километров севернее к новым исходным позициям. На его место должен был стать корпус Карпезо, изрядно потрепанный в предыдущих боях у Радехова. Причем наступать ему предстояло на хорошо организованную оборону противника. Хотя это вовсе не означало, что 8-й мехкорпус ожидало более легкое дело. Немецкое командование не сомневалось в том, что атаки русских на Дубно будут продолжаться, и позаботилось об организации соответствующей встречи. Кроме того, по новой повторить все свои контрудары предстояло правофланговым корпусам Кондрусева, Рокоссовского и Фекленко.

Очевидно, что к назначенным штабом фронта 9 часам утра 27 июня 8-й мехкорпус прибыть в назначенный район не мог. Но поскольку приказ надо было выполнять, пришлось на основе имевшихся под рукой частей — 34-й танковой дивизии полковника И.В. Васильева, одного танкового и одного мотоциклетного полка сформировать подвижную группу под командованием бригадного комиссара Н.К. Попеля и бросить ее в наступление. Любопытно, как оценил это решение Г.К. Жуков: «Притом действия 8-го механизированного корпуса могли дать больший эффект, если бы комкор не разделил корпус на две группы и вдобавок не поручил командование одной из групп генералу Н.К. Попелю, не имевшему достаточной оперативно-тактической подготовки для руководства большим сражением»[72]. Вот так! Причем сам Попель в своих воспоминаниях говорит о том, что был против «самоубийственного» решения вводить мехкорпус в бой по частям, а командовать подвижной группой его назначил член Военного совета фронта корпусной комиссар H.H. Вашугин.

Так или иначе, но ранее расхлебанная под Дубно каша заваривалась вновь. Начавшись 27 июня, ожесточенные бои продолжались и 28-го, и 29-го и 30-го. Немцам пришлось дополнительно перебросить в район сражения 55-й армейский корпус. Усилившееся давление на фланги вынудило их остановить свой танковый клин, острие которого достигло Острога, что в 60 километрах восточнее Дубно. Немцев спасло только полное отсутствие взаимодействия между атакующими советскими частями. Поэтому, сдерживая один из мехкорпусов позиционными боями, они бросали свои подвижные части на другой. Это отмечал и Г.К. Жуков: «Если бы в войсках Юго-Западного фронта были лучше организованы сухопутная и воздушная разведки, более отработано взаимодействие и управление войсками, результат контрудара был бы еще значительнее»[73]. Ну а пока что все это было лучше организовано и отработано у немцев.

В итоге 29 июня часть 8-го мехкорпуса, находившаяся под командованием Рябышева, оказалась в окружении. 30 июня немцы сомкнули кольцо вокруг подвижной группы Попеля. Поскольку тремя днями раньше представитель Ставки отбыл в Москву, командование Юго-Западного фронта приняло решение как можно скорее выводить оставшиеся мехкорпуса из боя. Так 1 июля завершилось это величайшее танковое сражение Второй мировой войны. Каковы же были его результаты?

Слово Г.К. Жукову: «Нашим войскам не удалось полностью разгромить противника и приостановить его наступление, но главное было сделано: вражеская ударная группировка, рвавшаяся к столице Украины, была задержана в районе Броды — Дубно и обессилена»[74]. Правда, на странице 274 Георгий Константинович, описывая общую обстановку на фронтах на 2 июля, в частности отмечал: «Положение Юго-Западного фронта в значительной степени ухудшилось, так как в это же время немецкие войска после нескольких попыток сломили все же оборону в районе Ровно — Дубно — Кременец и устремились в образовавшийся прорыв». Далее речь идет о том, как немецкие танки за два дня прошли 100 километров до Новоград-Волынского У Ра, как взяли Бердичев и Житомир, в результате чего создалась угроза окружения 12-й, 26-й и 6-й армий Юго-Западного фронта.

Но в мемуарах Г.К. Жукова не упоминается одно очень важное событие. На следующий день после завершения сражения под Дубно застрелился член Военного совета комиссар H.H. Вашугин. Зачем он это сделал, если рвавшаяся к столице Украины вражеская ударная группировка была задержана и обессилена?

Шансы на победу

Вспомним еще раз соотношение сил противоборствующих сторон. Оно было в пользу советских войск примерно 5:1. Чтобы как-то сгладить этот разрыв, в мемуарах наших генералов и маршалов неизменно приводилась версия, создававшая обратное впечатление. Например, И.Х. Баграмян писал: «К сожалению, 600–700 современным танкам четырех танковых дивизий генерала Клейста мы могли противопоставить лишь 133 танка Т-34 и КВ. Весь остальной парк 22-го и 15-го мехкорпусов состоял, как я уже говорил, из старых, изношенных, легких учебно-боевых машин типа Т-26 и БТ»[75].

Вместе с тем никуда было не уйти от масштабов события. Официальная советская история гласила: «В итоге грандиозного танкового сражения, происходившего в районах Луцк, Ровно, Дубно, Броды в период с 25 июня по 2 июля, 1-я танковая группа и 6-я армия, наступавшие на главном направлении группы армий «Юг», понесли значительные потери и их наступление было остановлено на восемь дней. Несмотря на то что советским подвижным соединениям не удалось полностью разгромить ударную группировку врага, их контрудар имел большое значение. Вражеские войска не только понесли большие потери, но и не смогли, как планировалось, окружить советские войска в львовском выступе. Этот контрудар оказал решающее влияние на последующие бои, развернувшиеся на житомирско-киевском направлении»[76].

Солидарное мнение высказал Г.К. Жуков: «Так войсками Юго-Западного фронта успешно был нанесен один из первых контрударов по противнику. Его сила могла быть еще большей, если бы в руках командования фронта была более мощная авиация для взаимодействия с механизированными корпусами и хотя бы еще 1–2 стрелковых корпуса»[77].

Но все благоприятное впечатление портит маршал П.А. Ротмистров: «Механизированные корпуса Юго-Западного фронта вступили в это сражение после 200–400 километровых маршей в условиях господства в воздухе авиации противника. Ввод в сражение этих корпусов осуществлялся без должной организации наступления, без разведки противника и местности. Отсутствовала авиационная и должная артиллерийская поддержка. Поэтому противник имел возможность отражать атаки наших войск поочередно, маневрируя частью своих сил, и одновременно продолжать наступление на неприкрытых направлениях»[78]. В общем-то, при такой постановке дела ни более мощная авиация, ни хотя бы еще два стрелковых корпуса, ни три, ни пять существенно изменить ход сражения не помогли бы.

Немцы действительно не смогли окружить советские войска в львовском выступе. Но они и не могли их окружить, поскольку там находились наши главные силы. Более того, некому было обеспечить глубокий охват флангов войск Юго-Западного фронта. Его стыки с Западным и Южным фронтами не сокрушались подвижными группировками противника. Направление главных ударов группы армий «Юг» неминуемо вело к лобовому столкновению с армиями Потапова, Музыченко и Костенко. Так оно и было в действительности. Поэтому события в районе Дубно имели весьма отдаленное отношение к немецким планам окружения советских войск. А что касается остановки вражеского наступления на восемь дней, то генерал Гот заметил по этому поводу: «Тяжелее всех пришлось группе «Юг». Войска противника, оборонявшиеся перед соединениями северного крыла, были отброшены от границы, но они быстро оправились от неожиданного удара и контратаками своих резервов и располагающихся в глубине танковых частей остановили продвижение немецких войск. Оперативный прорыв 1-й танковой группы, приданной 6-й армии, до 28 июня достигнут не был»[79]. Этот прорыв был достигнут после 28 июня. Всего 72 часа спустя немцы взломали Юго-Западный фронт на всем протяжении.

Подлинная задача дубненского сражения заключалась в разгроме немецких ударных группировок. Она далеко выходила за рамки обычных контрударов. Четыре тысячи танков для контрудара многовато. Зато в самый раз при стремлении перехватить инициативу у противника и переломить ход боевых действий в свою пользу.

Бесспорно, что шансы на победу были абсолютно реальными. Даже без более мощной авиации. Без дополнительных стрелковых корпусов. Наличных сил было более чем достаточно. Требовалось только не распоряжаться ими в пожарной спешке. Благо, ничего особенно угрожающего на Юго-Западном фронте в первые два дня войны не произошло. Стало быть, какое-то время в запасе имелось.

Прежде всего один принципиальный момент. Ведь с самого начала и командованию фронта, и представителям Ставки было ясно, что единовременное сосредоточение мехкорпусов невозможно. Да, обстановка не позволяла ждать. Ждать — значило развязывать руки противнику. Но из этого не следовало, что надо было спешно бросать в бой то, что у нас самих имелось на данный момент под рукой. Можно было принять иное решение.

Г.К. Жуков упоминал в мемуарах о том, что начальник штаба фронта М.А. Пуркаев резко возражал против спущенных из Москвы директив. А ведь он не мог не знать, что Жуков не из тех людей, кому можно резко возражать. Мотивы Пуркаева понятны: будучи опытным и грамотным генштабистом, он, должно быть, локти себе кусал от досады на то, что у него отнимают возможность одержать верную победу. Смысл его предложений был достаточно прост. Пока мехкорпуса будут подтягиваться к исходным позициям, задержать движение немецкого танкового клина путем организации сильной противотанковой обороны. Ведь именно в этих целях еще до войны создавались подвижные артиллерийские бригады. Развернуть их на направлениях движения танков противника можно было в течение нескольких часов. И в то время как немцы занимались бы прорывом нашей обороны, собрать все мехкорпуса в один кулак.

Идеальным сценарием являлась подготовка нескольких оборонительных противотанковых рубежей. А мехкорпуса следовало придержать. Пусть немцы окажутся в ситуации, когда им необходимо раз за разом проламывать подготовленную на их пути оборону. Естественной преградой для противника являются пять больших рек — Турья, Стоход, Стырь, Горынь, Случь, не говоря уже о множестве мелких. Местность в основном проблемная в смысле танкопроходимости. Сама по себе она является препятствием, помимо наших замечательных 76 и 45-миллиметровых противотанковых орудий. Остается только подождать остановки противника на одном из рубежей, неважно на каком — втором, третьем или пятом. Главное — заставить его попусту тратить силы в позиционных боях, выдохнуться, исчерпать резервы, которых не густо. И вот когда станет ясно, что немцы выложились полностью, обрушиться на них соединенной мощью шести мехкорпусов. И гнать, гнать, гнать! Висеть у них за плечами. Не давать им перевести дух, где-то зацепиться, привести в порядок потрепанные войска и организовать оборону.

Последствия такого развития событий могли стать просто катастрофическими. Ведь с самых первых дней войска группы армий «Центр» ушли далеко вперед, перегнав войска Рунштедта на несколько сот километров. Гудериан был уже за Днепром, когда Клейст только взял Ровно. А если бы не взял? Если бы, в соответствии с планом Пуркаева, застрял бы возле Ровно или возле Дубно? Да еще если бы по нему, растерявшему при прорывах нашей обороны, как минимум, 50 процентов своих танков, вдруг ударила бы целая бронированная армада из шести советских мехкорпусов? Где бы в этом случае могли оказаться танкисты Клейста и пехотинцы Райхенау в первых числах июля? И не надо называть Максима Алексеевича Пуркаева фантазером. Достаточно вспомнить, что на каждого немецкого солдата Юго-Западный фронт мог выставить в поле двух своих, а на каждый артиллерийский и минометный ствол противника приходилось по два наших.

Дальше началось бы самое интересное. Поскольку войска Юго-Западного фронта при таком образе действий имели возможность в отличие от противника сохранить свои основные силы, перед ними открывались весьма заманчивые перспективы. На севере находились открытые для удара тыловые коммуникации группы армий «Центр». На юге — открытый фланг немецкой 17-й армии. Сил было достаточно для нанесения как основного, так и вспомогательного ударов. Понятно, что главный удар следовало нанести в тыл армиям фон Бока. К тому времени ударные группировки группы армий «Центр» находились так далеко, что парировать удар трех-четырех советских мехкорпусов немцам было просто нечем. В каком чрезвычайно скверном положении могли оказаться немецкие войска на главном стратегическом направлении! Одним махом обрубались все линии снабжения, перерезались тыловые коммуникации. Воюющие под Смоленском солдаты Гудериана и фон Клюге оставались бы без снарядов и патронов, без сосисок и шнапса, без горючего, без запасов медикаментов, без эвакуации раненых. Более того, группа армий «Центр» превращалась в зажатый тисками орех, который с одной стороны сдавливали рейдовавшие по тылам мехкорпуса советского Юго-Западного фронта, а с другой войска Западного и Резервного фронтов. Очень интересно представить себе, каким образом пришлось бы немцам выкарабкиваться из такого положения.

Вспомним, как советским танкистам приходилось взрывать оставшиеся без горючего боевые машины. Заметим, что запас хода основных немецких танков T-III и T-IV не Превышал 120 километров. В любом случае первостепенной задачей для немцев становилось наведение порядка в своем тылу, восстановление линий снабжения. Наступать дальше они уже не могли. Но вот вопрос: получилось бы у танковых групп Гота и Гудериана пройти от Смоленска более 300 километров для зачистки своих тылов? Ведь просто по роду своих действий они не могли таскать с собой значительные запасы топлива. Возможно, немцам пришлось бы взорвать часть танков еще до встречи с противником. Так или иначе, но все это означало полный провал Восточного похода еще летом 1941 года! И не пришлось бы нам, захлебываясь кровью, в течение трех долгих лет выгонять немцев со своей земли.

Столь же неприятным сюрпризом для правого фланга группы армий «Юг» мог стать удар механизированных и стрелковых частей правофланговых советских армий. Конечно, бои могли принять затяжной характер. Но немецкой 17-й армии пришлось бы надолго задержаться в районе Львова. Тем более что обострение обстановки на главном стратегическом направлении заставило бы немецкое командование спешно снимать войска с других направлений, как это было сделано в преддверии операции «Тайфун». Соответственно, давление на Юго-Западный фронт Уменьшилось бы, что создавало условия для стабилизации линии фронта. Поэтому очень жаль, что к словам Пуркаева Военный совет прислушался только тогда, когда было уже слишком поздно.

Существовал и другой сценарий. Его исходное условие аналогичное — неодновременный выход мехкорпусов в районы сосредоточения. 8-й, 19-й и части 4-го мехкорпуса смогут подтянуться к линии фронта не ранее 26 июня. Под рукой есть только разбросанные 9-й, 15-й и 22-й. Поэтому дату наступления следовало перенести с 24 на 25 июня. Дать имеющимся в наличии трем мехкорпусам время собраться, надлежащим образом уплотнить боевые порядки. Даже в трех этих мехкопусах танков в два раза больше, чем у Клейста. Пусть только они сконцентрируются и организуют взаимодействие между собой. В этом случае у немцев уже не будет свободы маневра. Скоординированных действий Кондрусева, Рокоссовского и Карпезо хватит для того, чтобы полностью сковать противника. Да еще следовало направить комкорам специальное указание: маневрируйте! Если увидите перед собой хорошо организованную немецкую оборону, не проламывайте ее лбами, а ищите уязвимые места и по ним бейте. Ваш одновременный натиск по всем направлениям сам по себе для противника очень опасен. Вытяните его на себя, заставьте бросить в бой все наличные резервы. Пару дней поизматывайте, а там подойдут еще три наших корпуса и мы своим превосходством задавим немца.

Сходные приказы должны были поступить в штабы Рябышева, Власова и Фекленко. Штаб фронта дает вам сутки на сосредоточение и подготовку! Организуйте разведку и взаимодействие. Подтяните все свои отставшие на марше полки и батальоны. Наладьте эвакуацию и ремонт вышедших из строя в результате поломок боевых машин. Установите связь друг с другом.

Представим, что мехкорпуса бросаются в бой не поодиночке и отдельным своими частями, а всей развернутой мощью. Положение Клейста в этом случае сразу становится критическим. Он должен одновременно держать и фланги, и фронт. У него уже нет возможности две танковые дивизии поставить в оборону на флангах, одну использовать в качестве «дежурной», гоняя с одного фланга на другой по мере появления угрозы со стороны противника и силами последней продолжать продвижение вперед. Сколь ни удивительно, но провести фронтальную атаку на продвигавшуюся в острие танкового клина 11-ю танковую дивизию немцев в штабе Юго-Западного фронта отчего-то не догадались. Потому и возникла парадоксальная ситуация, когда Клейст мог и отбивать атаки справа и слева, и почти без помех двигаться вперед в центре.

Конечно, в условиях господства немецкой авиации в воздухе даже при образцовой организации наступления три мехкорпуса, вступившие в бой первыми, едва ли могли добиться полного разгрома 1-й танковой группы. Но понесенные ею потери оказались бы несоизмеримо большими. А через два-три дня на Клейста накатилась бы новая советская бронированная лавина. Да только маневрировать бы ему было уже фактически нечем. Чтобы не лишиться всех своих танков, Клейсту пришлось бы отступить, найти какой-нибудь пригодный для обороны рубеж. Пусть 8-й и 19-й мехкорпуса день, два, три, пять дней атаковали бы немецкие позиции. Пусть развернулись бы ожесточенные бои, в результате которых Рябышев и Фекленко потеряли бы большую часть своих боевых машин. При таком развитии обстановки их гибель имела бы реальный смысл. На линии старой границы в прекрасно оборудованных в инженерном отношении укрепрайонах успели бы развернуться войска второго эшелона. Именно это тогда было самое главное. Именно это сорвало бы стремительный прорыв немцев к Киеву. Никогда они не смогли бы проскочить пояс укрепрайонов с ходу.

27 июня командование Юго-Западного фронта действительно обдумывало похожее решение. Остатки мехкорпусов планировалось вывести из боя, силами наличных трех стрелковых корпусов создать линию обороны и выиграть время для развертывания резервов вдоль старой границы. Увы, обдумывать не значит решить. Поэтому 2 июля немцы, якобы ослабленные контрударами мехкорпусов, с такой легкостью прорвали линию фронта и смогли продвинуться вперед на 100 километров.

Вспомним утверждение советского историка о том, что ударная немецкая группировка в результате дубненского сражения была остановлена на восемь дней. Это целый вагон времени. И временем этим можно было распорядиться с толком. Ладно, мехкорпуса попали под разгром из-за глупого приказа. Их положение было безвыходным. Но ведь они все равно выигрывали время. Пока мехкорпуса погибали, требовалось срочно проводить в жизнь известные меры по предотвращению дальнейшего немецкого прорыва. Совершенно непонятно, почему ничего сделано не было

.

Советский Т-26, брошенный экипажем. Лето 1941 г.

Незаменимый воздушный труженик самолет По-2. Весна 1942 г.

21 августа 1941 года в штаб командующего группой армий «Центр» генерал-фельдмаршала фон Бока поступила директива Ставки Гитлера. Ее содержание было следующим:

Гейнц Гудериан в своих воспоминаниях подробно писал о предпринятой дерзкой попытке переубедить Гитлера. Он по собственной инициативе вылетел в Ставку фюрера в Восточной Пруссии и был принят для доклада: «Гитлер согласился выслушать меня, и я подробно перечислил все пункты, говорящие в пользу наступления на Москву и против наступления на Киев. Я подчеркнул, что, с военной точки зрения, предстояло лишь добить противника, изрядно потрепанного в последних сражениях. Я описал, сколь значима Москва в отличие, скажем, от Парижа… Я не забыл про настроения солдат — они ожидали только наступления на Москву, и ничего другого, и с огромным энтузиазмом готовились к этому наступлению. Я попытался объяснить, что победа на этом решающем направлении, наряду с последующим разгромом основных сил противника, облегчит захват промышленных районов Украины; потеряв Москву как узел сообщений, русские столкнутся с огромными трудностями при переброске войск с севера на юг»[80]. В ответ Гитлер заявил, что «мои генералы ничего не понимают в экономической стороне войны». Тем самым он совершил роковую ошибку, потеряв последний из оставшихся шансов добиться если не победы, то крупнейшего стратегического успеха в 1941 году.

На Юго-Западном фронте в этот период обстановка складывалась таким образом. 5-я армия генерала М.И. Потапова продолжала удерживать Коростеньский УР и район южнее Полесья. В Киевском укрепрайоне стойко оборонялась 37-я армия под командованием A.A. Власова. Южнее КиУР вела бои 26-я армия генерала Ф.Я. Костенко. 6-я и 12-я армии на уманском направлении пока сдерживали натиск войск генерал-полковника Штюльпнагеля.

Но это шаткое равновесие просуществовало недолго. Так как левый фланг советских войск не имел опоры на мощные укрепрайоны, немецкое командование именно здесь нащупало слабое место в обороне противника и нанесло мощный удар в стык между 26-й и 6-й армиями. О дальнейших событиях очень коротко упомянул в своей книге A.M. Василевский: «2 августа главным силам первой танковой группы фашистов совместно с войсками 17-й армии удалось перехватить наши коммуникации, а затем в районе Умани окружить 6-ю и 12-ю армии»[81]. Предпринятый по требованию главкома Юго-Западного направления маршала С.М. Буденного контрудар силами 26-й армии с целью деблокирования окруженных в уманском котле результата не дал. 12 августа Клейст завершил ликвидацию советских войск в кольце. Немцы взяли 103 тыс. пленных, захватили 300 танков, 850 орудий. В плен попали генералы Музыченко, Понеделин.

Кроме того, в начале августа немцам удалось добиться еще одного тактического успеха, что дополнительно осложнило положение Юго-Западного фронта.

8 августа 2-я немецкая армия и 2-я танковая группа перешли в наступление в направлении Могилев — Гомель и Рославль — Стародуб против войск Центрального фронта, прикрывавших брянское, гомельское, черниговское направления. 19 августа немцы взяли Гомель. Танки Гудериана совершили глубокий прорыв от Рославля, достигнув линии Стародуб — Унеча и перерезав железную дорогу Гомель — Брянск.

Таким образом, немецкий танковый клин выдвинулся далеко вперед, создав благоприятные предпосылки для выхода во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта.

С целью предотвращения угрозы войскам Центрального и Юго-Западного фронтов Ставка Верховного Главнокомандования 14 августа приняла решение о создании Брянского фронта. Его командующим был назначен генерал-лейтенант А.И. Еременко. В состав войск нового фронта вошли 13-я армия генерала К.Д. Голубева и 50-я армия генерала М.П. Петрова. Всего они имели 19 стрелковых, 4 кавалерийских и одну танковую дивизии.

A.M. Василевский подробно рассказывал о том, как принимали нового командующего в Кремле: «Верховный Главнокомандующий весьма тепло и радушно встретил Андрея Ивановича. А.И. Еременко держался с большим достоинством, очень находчиво отвечал на все вопросы. «Да, — сказал он, — враг силен, но бить его, конечно, можно, а порой и не так-то уж сложно. Надо лишь уметь это делать».

И.В. Сталин кратко, но четко обрисовал в целом сложившуюся на советско-германском фронте обстановку, особенно внимательно остановившись при этом на Западном и Юго-Западном направлениях… Выслушав Сталина, вновь назначенный командующий Брянским фронтом очень уверенно заявил, что «в ближайшие же дни, безусловно» разгромит Гудериана. Эта твердость импонировала Верховному.

— Вот тот человек, который нам нужен в этих сложных условиях, — бросил он вслед выходившему из его кабинета Еременко[82].

24 августа Ставка посчитала целесообразным расформировать Центральный фронт и объединить его под командованием Еременко. В состав войск Брянского фронта дополнительно вливались 3-я, 21-я армии и подвижная группа генерала Ермакова — 108-я танковая и 4-я кавалерийская дивизии. В ходе состоявшегося по этому поводу телеграфного разговора между Ставкой и штабом фронта Сталин пообещал еще более значительные подкрепления: «Мы можем послать вам на днях, завтра, в крайнем случае послезавтра, 2 танковые бригады с некоторым количеством KB в них и 2–3 танковых батальона… Если вы обещаете разбить подлеца Гудериана, то мы можем послать еще несколько полков авиации и несколько батарей PC. Ваш ответ?

— …Мое мнение о расформировании Центрального фронта таково: в связи с тем, что я хочу разбить Гудериана и безусловно разобью, то направление с юга нужно крепко обеспечивать… Поэтому прошу 21-ю армию, соединенную с 3-й, подчинить мне… А насчет этого подлеца Гудериана, безусловно, постараемся разбить»[83].

А тем временем рано утром 25 августа «подлец Гудериан» преподнес своему противнику новый неприятный сюрприз. Его 17-я танковая дивизия лихо форсировала реку Судость, сбив с позиций 269-ю и 289-ю стрелковые дивизии. Здесь надо уточнить, что их оборона состояла из печально известных «индивидуальных стрелковых ячеек», поэтому немцы опрокинули их с такой легкостью. В тот же день 3-я танковая дивизия генерал-майора Моделя сумела невредимым захватить 700-метровый мост через Десну восточнее Новгорода-Северского. По нему немецкие танки лавиной пошли гулять по тылам Юго-Западного фронта.

Еременко предпринимал спешные меры с целью разгрома прорвавшегося противника. 29 августа 13-я армия и подвижная группа генерала Ермакова нанесли контрудары на рославльском и новозыбковском направлениях во фланг 2-й танковой группы. Гудериан вспоминал: «29 августа крупные соединения противника, при поддержке авиации, напали на 24-й мотокорпус с юга и запада. Корпус был вынужден прекратить собственные атаки силами 3-й танковой и 10-й мотопехотной дивизий… 10-я мотопехотная форсировала Десну севернее Коропа, но контратаки русских в сочетании с постоянными атаками крупных сил противника на правом фланге вынудили ее отойти обратно. Поражения удалось избежать, лишь бросив в бой всех до одного солдат дивизии, включая хлебопеков. Русские напали и на 47-й мотокорпус, перебросив для этого 108-ю и 110-ю танковые бригады из Трубчевска. Доблестной 17-й танковой дивизии пришлось нелегко»[84].

Кроме того, по решению Ставки ВГК 29 августа началось проведение воздушной операции против 2-й танковой группы. К операции привлекались ВВС Брянского и Резервного фронтов, авиация Резерва Главного командования. Всего в ней принимали участие более 450 боевых самолетов. Впервые с 22 июня советские войска действовали в условиях полного господства в воздухе. В директиве Ставки ВГК от 29 августа перед Еременко ставилась задача уничтожить танковую группу Гудериана и развивать дальнейшее наступление на Кричев, Пропойск с тем, чтобы к 15 сентября выйти на линию Петровичи — Климовичи — Новозыбков. Это означало бы разгром правого фланга группы армий «Центр».

Гудериан оказался в сложном положении. Он потребовал от командования усилить свои войска 46-м мотокорпусом, который без дела стоял под Смоленском. Однако ему прислали только гренадерский полк «Великая Германия». Против одной лишь 10-й мотопехотной дивизии были брошены 10-я танковая бригада, 24-я, 42-я, 143-я и 293-я стрелковые дивизии. Тем не менее солдаты Гудериана зубами вгрызлись в левый берег Десны, и выбить их оттуда советским войскам не удалось. А пока 17-я и 18-я танковые и 10-я мотопехотная держали фланги, 3-я и 4-я танковые дивизии продолжали продвигаться на Конотоп.

Всего четыре дня понадобилось Сталину, чтобы убедиться в том, что Еременко «не тот человек», который нужен в этих сложных условиях. 2 сентября Верховный Главнокомандующий направил командующему Брянским фронтом телефонограмму весьма нелестного содержания:

Тем временем обострилось положение и на левом фланге Юго-Западного фронта. Пришла в движение 1-я танковая группа Клейста. В районе Кременчуга немцы форсировали Днепр и захватили небольшой плацдарм на левом берегу. Их намерения были очевидны: пробиваться навстречу танкам Гудериана и зажать советские войска в клещи. Ничего хорошего не сулила обстановка на правом фланге. Она продолжала устойчиво ухудшаться. Гудериану дополнительно перебросили 1-ю кавалерийскую дивизию и мотопехотную дивизию СС «Рейх», за счет которых он мог усилить свои фланги. Несмотря на непрерывные атаки противника, 3-я и 4-я танковые дивизии продолжали идти вперед.

4 сентября немцам удалось нащупать слабые места в советской обороне. Командир 4-й танковой генерал-майор фон Гейр доложил Гудериану, что имеет смысл прекратить наступление в районе Коропа, где немцы столкнулись с ожесточенным сопротивлением, и нанести удар в направлении Сосницы, в стык между 13-й и 21-й советскими армиями. Еще больше порадовал своего командующего командир 3-й танковой генерал-майор Модель, доложив, что перед ним в районе деревень Спасское и Мутино войск противника практически нет. Гудериан тут же приказал ему форсировать реку Сейм и перерезать железную дорогу Конотоп — Белополье.

7 сентября танкисты Моделя взяли Конотоп. Атаки йа немецкий плацдарм южнее Кременчуга не принесли успеха. В тот день командование фронта доложило Буденному и начальнику Генштаба Шапошникову о том, что ясно обозначилась угроза окружения 5-й и 37-й армий. Начальник штаба фронта генерал-майор В.И. Тупиков предлагал отвести обе армии на рубеж реки Десны. Но, как отмечал А.М. Василевский: «При одном упоминании о жестокой необходимости оставить Киев Сталин выходил из себя» и на мгновение терял самообладание. Нам же, видимо, не хватало необходимой твердости, чтобы выдержать эти вспышки неудержимого гнева, и должного понимания всей степени нашей ответственности за неминуемую катастрофу на Юго-Западном направлении»[86]. Тут, как говорится, добавить нечего.

9 сентября 3-я танковая дивизия Моделя совершила новый прорыв между Батурином и Конотопом и устремилась к Ромнам. Атаки 38-й армии генерала Д.И. Рябышева на кременчугский плацдарм были отбиты, 1-я танковая группа в свою очередь нанесла удар и продвигалась в направлении на Лубны. Все предпринятые Брянским фронтом контрудары провалились. Не оказало влияния на темпы продвижения 2-й танковой группы и взятие Ельни войсками Резервного фронта. Поэтому 11 сентября генерал-полковник М.П. Кирпонос решил напрямую обратиться к Сталину с просьбой разрешить отвод армий Юго-Западного фронта на рубеж реки Псел.

Однако телефонный разговор со Сталиным мало обнадежил Кирпоноса. Более того, окончательно убедил в том, что Верховный Главнокомандующий совершенно не понимает обстановки. Свой отказ санкционировать отвод войск из Киевского укрепрайона он мотивировал тем, что это как раз и приведет Юго-Западный фронт к катастрофе: «Ваше предложение об отводе войск на рубеж известной вам реки мне кажется опасным…

В данной обстановке на восточном берегу Днепра предлагаемый вами отвод войск будет означать окружение наших войск, так как противник будет наступать на вас не только со стороны Конотопа, то есть с севера, но и со стороны юга, то есть Кременчуга, а также с запада, так как при отводе наших войск с Днепра противник моментально займет восточный берег Днепра и начнет атаки. Если конотопская группа противника соединится с кременчугской группой, вы будете окружены.

Как видите, ваши предложения о немедленном отводе войск без того, что вы заранее подготовите рубеж на реке Псел… могут привести к катастрофе. Какой же выход? Выход может быть следующий:

Первое. Немедленно перегруппировать силы хотя бы за счет КиУРа и провести отчаянные атаки на конотопскую группу противника во взаимодействии с Еременко…

Второе. Немедленно организовать оборонительный рубеж на реке Псел или где-либо по этой линии, выставив большую артиллерийскую группу фронтом на север и на запад и отведя 5–6 дивизий за этот рубеж… Перестать наконец заниматься исканием рубежей для отступления, а искать пути сопротивления и только сопротивления»[87]. Все эти инструкции содержали в себе столько сюрреализма, что командующий фронтом решился напомнить о директиве от 19 августа, которая разрешала отвод 5-й армии за Днепр. Но товарища Сталина на мякине не проведешь:

Упорное намерение Сталина продолжать оборону Киева даже ценой гибели пяти армий, как обычно, диктовалось политическими причинами. 12 июля 1941 года в Москве было подписано соглашение между правительствами СССР и Великобритании о совместных действиях в войне против Германии. Президент США Рузвельт в августе 1941 года направил Сталину послание с предложением распространить ленд-лиз на Советский Союз. А что же Красная Армия может продемонстрировать союзникам? Поражения одно другого тяжелее? Нет! Киев надо держать любой ценой. Буденный явно не оправдал возлагавшихся на него надежд, поддался панике. Значит, чтобы стабилизировать ситуацию на юго-западном направлении, туда нужно направить другого, более решительного и твердого главкома.

A.M. Василевский пометил эту характерную особенность сталинского руководящего стиля: «Сталин исходил из того, что, если боевые действия развиваются не так, как нужно, значит, необходимо срочно произвести замену руководителя. Перемещения касались всего аппарата Наркомата обороны, Генерального штаба и руководства войсками. Однако такое отношение к кадрам далеко не всегда давало положительные результаты»[89]. Тем более что сталинские кадры представляли собой один универсальный тип. Это обстоятельство четко дало себя знать при смене командования на юго-западном направлении.

13 сентября маршал С.М. Буденный передал дела прибывшему из Москвы маршалу С.К. Тимошенко. Последний уже успел продемонстрировать свои полководческие способности на Западном фронте. Впрочем, применять их было поздно. Доставшаяся Тимошенко в наследство от предшественника обстановка являлась, по существу, безнадежной. Разрыв между 13-й и 21-й армиями в районе Новгород-Северского достиг 75 километров. В эти «ворота» хлынули немецкие войска, которым нечего было противопоставить. В день назначения Тимошенко начальник штаба Юго-Западного фронта направил в Ставку доклад о том, что положение осложняется нарастающими темпами: прорвавшемуся на Ромны, Лохвицу и на Веселый Подол, Хорол противнику могут противодействовать только разрозненные части местных гарнизонов и истребительных отрядов, и продвижение его идет без сопротивления. Обескровленная атаками на плацдармы 38-я армия пятится на восток, в результате чего на левом фланге появился новый разрыв в линии фронта и туда полным ходом устремились танки Клейста. Еще одна брешь пробита в стыке между 5-й и 37-й армиями в районе Кобыжчи.

Паникеру ответил лично Верховный Главнокомандующий: «Генерал-майор Тупиков номером 15 614 представил в Генштаб паническое донесение. Обстановка, наоборот, требует сохранения исключительного хладнокровия и выдержки командиров всех степеней. Необходимо, не поддаваясь панике, принять все меры к тому, чтобы удержать занимаемое положение и особенно прочно удерживать фланги. Надо заставить Кузнецова и Потапова прекратить отход. Надо внушить всему составу фронта необходимость упорно драться, не оглядываясь назад. Необходимо неуклонно выполнять указания т. Сталина, данные вам 11.IX.»[90]. Василевский заметил: «После этого руководству Юго-Западного фронта оставалось лишь исполнить свой долг до конца».

Ни 13, ни 14, ни 15 сентября Тимошенко не отдал приказа об отводе войск из киевской ловушки. Сложившаяся ситуация один к одному напоминала трагедию 3-й и 10-й армий в белостокском выступе. Новый главком не мог этого не понимать. Но, как точно подметил адмирал Н.Г. Кузнецов: «Эти люди не умели самостоятельно действовать, а умели лишь выполнять волю Сталина, стоявшего над ними»[91]. Поэтому 15 сентября передовые части танковых групп Гудериана и Клейста соединились в районе Лохвицы. В окружение попали 5-я, 26-я, 37-я армии, часть сил 21-й и 38-й армий.

Только в ночь с 17 на 18 сентября Ставка ВГК направила в штаб Юго-Западного фронта приказ оставить Киев. Понятно, что в условиях котла командование быстро потеряло связь с нижестоящими штабами и управление войсками. В считаные часы окруженные армии перестали существовать как организованные воинские соединения, раздробившись на массу отрядов и групп, которые действовали в отрыве друг от друга. Ситуация усугублялась тем, что прийти на помощь окруженцам не могли ни войска Брянского, ни Южного фронтов. А.И. Еременко был ранен и эвакуирован в Москву, его части обескровлены. Поэтому Тимошенко стал бросать на противника любые отдельные дивизии, полки и бригады, оказавшиеся под рукой.

17 сентября остатки 13-й армии нанесли контрудар в район Конотопа, где оборонялась 10-я немецкая мотопехотная дивизия и гренадерский полк «Великая Германия». Удар был отбит.

18 сентября 129-я танковая бригада, 9-я кавалерийская и 100-я стрелковая дивизии под общим руководством генерал-майора А.П. Белова пошли в атаку на Ромны. Гудериан отмечал в воспоминаниях' «18 сентября обстановка в Ромнах стала критической. С утра с левого фланга доносились звуки сражения, становившегося все ожесточеннее. На Ромны тремя колоннами двигались свежие силы противника. Они уже на полмили углубились в город. В нашем распоряжении были два батальона 10-й мотопехотной дивизии и несколько зенитных батарей. Наша воздушная разведка очень страдала от превосходства противника в воздухе… Однако в итоге нам удалось отстоять и город, и наш полевой штаб»[92].

21 сентября Тимошенко нанес новый контрудар в районе Глухова. Прибывшие из Харькова подкрепления завязали ожесточенные бои с оборонявшейся здесь 17-й танковой дивизией генерал-майора Арнима. Трое суток шла кровопролитная борьба, но немцы удержали город.

25 сентября Тимошенко возобновил атаки на Глухов, а также попытался взять штурмом Белополье и Ямполь. Солдаты Гудериана отразили все атаки советских войск.

На следующий день немцы завершили ликвидацию киевского котла. Они захватили 665 тысяч пленных, 3700 орудий, 850 танков. В плен попал командующий 5-й армией генерал М.И. Потапов. Командование фронта погибло в полном составе: командующий М.П. Кирпонос, член Военного совета М.А. Бурмистренко, начальник штаба В.И. Тупиков. С уничтожением пяти советских армий на юго-западном направлении образовалась брешь шириной почти 200 километров. Немцам открылась дорога на Крым, Харьков и Ростов.

Советские военачальники по-разному оценивали итоги битвы за Киев. Например, С.М. Штеменко писал: «На подготовленном киевлянами оборонительном рубеже по реке Ирпень советские войска вместе с народным ополчением стояли насмерть 70 дней. Враг вынужден был избегать фронтальных ударов, искать разрывы в расположении наших войск. Только 15 сентября танки Гудериана и Клейста, обходившие Киев с севера и с юга, соединились наконец в районе Лохвицы… Киевское сражение затормозило темп продвижения лавины вражеских войск на Юго-Западном направлении и позволило нам выиграть время для подготовки обороны на новых рубежах»[93]. Мысль правильная: оставили бы вовремя Киев, вот и не вынудили бы тем самым немцев окружать нас.

Более взвешенную оценку дал А.М. Василевский: «Серьезная неудача, постигшая нас на этом участке боевых действий, резко ухудшила обстановку на южном крыле советско-германского фронта. Создалась реальная угроза Харьковскому промышленному району и Донбассу. Немецко-фашистское командование получило возможность вновь усилить группу армий «Центр» и возобновить наступление на Москву»[94].

Интересно, была ли возможность избежать катастрофы под Киевом?

Серьезная неудача, которой могло не быть

Г.К. Жуков, А.М. Василевский, И.Х. Баграмян в воспоминаниях единодушно говорят о неизбежности оставления нашими войсками Киева. А также о том, что единственным выходом из создавшейся на Юго-Западном фронте обстановки был скорейший отвод армий Потапова и Кузнецова за Днепр с целью выравнивания линии фронта по какому-нибудь сильному в естественном отношении рубежу. Сталин же придерживался иного мнения. A.M. Василевский объяснял это тем, что «Сталин, к сожалению, всерьез воспринял настойчивые заверения командующего Брянским фронтом А.И. Еременко в безусловной победе над группировкой Гудериана». В то время как»… и Б.М. Шапошников, и я с самого начала считали, что Брянский фронт не располагает для этого достаточными силами». «Но, — добавляет Василевский, — тоже поддались уверениям его командующего»[95].

Г.К. Жуков приводит фрагмент своего телефонного разговора с начальником Генерального штаба, в котором речь шла о потенциальных возможностях Брянского фронта: «…Лично я, — продолжал Б.М. Шапошников, — считаю, что формируемый Брянский фронт не сможет пресечь возможный удар центральной группировки противника. Правда, — добавил он, — генерал-лейтенант Еременко в разговоре со Сталиным обещал разгромить группировку противника, действующего против Центрального фронта, и не допустить его выхода во фланг и тыл Юго-Западного фронта.

Я знал, что собой представляют в боевом отношении войска создаваемого в спешке Брянского фронта, и поэтому счел крайне необходимым еще раз настоятельно доложить по ВЧ Верховному Главнокомандующему о необходимости быстрейшего отвода всех войск правого крыла Юго-Западного фронта за реку Днепр. Из моей рекомендации ничего не получилось»[96]. Вот так! Остается только удивляться сталинской твердолобости.

Но есть один сомнительный момент. За день или два до телефонного разговора с Шапошниковым [его дату Г.К. Жуков точно не помнит], командующий Резервным фронтом направил Сталину телеграмму, в которой предупреждал о возможности катастрофы под Киевом. Возможный замысел противника, указывал Г.К. Жуков, разгромить Центральный фронт и, выйдя в район Чернигов — Конотоп — Прилуки, ударом с тыла разгромить армии Юго-Западного фронта. Во избежание этой опасности он рекомендовал Сталину как можно быстрее создать крупную группировку наших войск в районе Глухов — Чернигов — Конотоп и силами ее нанести удар во фланг наступающему противнику. В состав ударной группировки необходимо включить 10 стрелковых дивизий, 3–4 кавалерийские дивизии, не менее тысячи танков и 400–500 самолетов[97].

Таких сил, по мнению Г.К. Жукова, было бы достаточно для разгрома «подлеца Гудериана». С этим его мнением согласен и А.М. Василевский, уделяющий в мемуарах весьма пристальное внимание пророческой телеграмме Жукова в адрес Верховного Главнокомандующего от 19 августа 1941 года[98].

Если вспомнить состав армий Брянского фронта, то количество находившихся под командованием генерала Еременко войск даже превышало рекомендованный Г.К. Жуковым перечень сил и средств ударной группировки. Только 13-я и 50-я армии имели 19 стрелковых, 4 кавалерийские дивизии, приданные Ставкой 450 боевых самолетов. Это без учета переданных Еременко 24 августа 3-й и 21-й армий расформированного Центрального фронта. Правда, количество танков до тысячи не дотягивало. Но у Гудериана не было и пятисот танков. Непонятно, по какой причине наши маршалы считали, что у Брянского фронта «недостаточно» сил?

На самом деле сил хватало. Причем хватало не только для выполнения задачи по уничтожению танковой группы Гудериана, но и для того, чтобы попытаться разгромить весь правый фланг группы армий «Центр». Именно такую задачу и поставил Сталин перед Брянским фронтом. Да и отмеченную A.M. Василевским «самоуверенность» командующего фронтом понять легко: обладая господством в воздухе в районе проведения наступательной операции, значительным превосходством над противником и в живой силе, и в технике, он имел все основания не сомневаться в победе.

А вот у Гудериана положение было прямо противоположное. Причем во время доклада Гитлеру 23 августа, потерпев фиаско в попытке убедить его продолжать наступление на Москву, Гудериан прямо попросил своего Верховного Главнокомандующего не распылять силы 2-й танковой группы перед броском на юго-запад. Гитлер обещал. И вот 24 августа, в канун наступления, Гудериан получил приказ командования группы армий «Центр» вывести 46-й мотокорпус в резерв. В своих воспоминаниях он отметил, что этот приказ стал для него «величайшим разочарованием». И без того небольшие силы урезались на треть перед сложнейшей операцией против очень сильного противника! Поэтому с самого начала положение 2-й танковой группы было крайне неблагоприятным. Сам Гудериан довольно скептически оценивал свои шансы: «29-я мотопехотная дивизия уже прикрывала район протяженностью в 75 километров вдоль Десны и верховьев Судости. Даже после того как 29-ю мотопехотную сменили пехотные части, протяженность нашего левого фланга… составила около 170 километров, а ведь основные операции, а стало быть, и основные опасности только начинались!

Разведданные о численности противника на нашем левом фланге были чрезвычайно неполными. В любом случае следовало понимать, что задача по охране этого фланга потребует задействования всего 47-го мотокорпуса целиком. Боевую мощь нашей атаки еще более ослаблял тот факт, что 24-й мотокорпус должен был приступить к выполнению задачи без единого дня на отдых и ремонт техники — и это после череды длительных непрерывных сражений и маршей!»[99].

Таким образом, командующий Брянским фронтом имел на руках две заведомо выигрышные комбинации. Его четырем армиям противостояли два немецких корпуса. Солдаты противника измотаны. Материальная часть не приводилась в порядок и не пополнялась с 22 июня, поэтому нехватка составляет минимум 25 процентов. Резервов у Гудериана нет. Бить своим бронированным кулаком в полную мощь он не может. По мере продвижения на юго-запад его фланг будет все более растягиваться. Исходя из этого, возможны два варианта действий.

Нанести главный удар во фланг, а вспомогательный по атакующим частям противника с целью их сковывания. Пробив оборону на фланге, выйти в тыл войскам, следующим на острие танкового клина, и разгромить их. Затем ударить по обороняющимся на фланге частям противника, которые в этом случае оказываются рассеченными надвое. Уничтожать их поодиночке.

Главный удар нанести по флангам танкового клина, вспомогательный — по обороняющимся войскам противника. Не дать ему возможности сманеврировать, перебросить какую-то часть сил на помощь атакующей группировке. Четко взаимодействуя с авиацией, разгромить наступающие войска противника. Далее всей мощью обрушиться на второй немецкий мотокорпус. Активно использовать при его разгроме такое преимущество, как господство в воздухе.

Самое главное, что проведение в жизнь любого из этих двух решений не требовало сдачи немцам Киева. Зачем его отдавать врагу, зачем отводить 5-ю и 37-ю армии за Днепр, если разгром 2-й танковой группы ставил крест на планах немецкого командования окружить Юго-Западный фронт? Так что требование Сталина продолжать оборону Киева было вполне правомочным.

Более целесообразной являлась организация флангового удара. Три дивизии 47-го мотокорпуса были растянуты на фронте протяженностью 170 километров. Поэтому плотность их обороны оставляла желать лучшего. Более того, она имела тенденцию к дальнейшему распылению. Стык между 2-й танковой группой и пехотными дивизиями 2-й армии прикрыт не был. Наоборот, Гудериан в воспоминаниях писал, что пехота двигалась под прямым углом к линии наступления его танковой группы, а командование 2-й армии за все время сражения не соизволило направить в поддержку танкистам ни одного солдата. Поэтому наиболее выгодным решением для командующего Брянским фронтом был прорыв немецкой обороны.

Без сомнения, в боевых порядках 47-го мотокорпуса имелись уязвимые места. Их следовало выявить путем тщательной разведки противника. С целью введения немцев в заблуждение на прочих участках было целесообразно создать «шум», провести отвлекающие атаки. А всей мощью ударить в наиболее оптимальное в тактическом отношении слабое место в обороне противника. Ввести в прорыв подвижные танково-кавалерийские части, а по флангам обеспечить надежную оборону силами стрелковых и противотанковых частей. Таким образом, войска Брянского фронта перехватывали коммуникации противника, создавали угрозу танковому клину. Само по себе появление в тылу русских танков заставило бы Гудериана остановить 24-й мотокорпус. Вспомогательный удар по фронту немецких передовых частей создавал бы положение, при котором 24-й мотокорпус либо должен был поворачивать назад, на соединение с основными силами, либо занять круговую оборону. Но в любом случае его дальнейшее продвижение на юг, к Конотопу, Ромнам и Лохвице было бы невозможно. В конечном счете, именно это и требовалось от Еременко.

Однако командующий Брянским фронтом выбрал иное решение. Главный удар он обрушил на фланги 24-го мотокорпуса. В принципе, имелась вполне реальная возможность его разгрома. Но только при надлежащей организации взаимодействия. Между тем Еременко повторил стандартную ошибку лета 1941 года: советские войска атаковали противника без связи друг с другом, в разное время и потому оставили Гудериану свободу маневра. Он не преминул этим воспользоваться: «29 августа крупные соединения противника, при поддержке авиации, напали на 24-й мотокорпус с юга и запада. Корпус был вынужден прекратить собственные атаки силами 3-й танковой и 10-й мотопехотной дивизий. Он выполнил свою задачу по очистке западного берега Судости от войск противника, а 4-я танковая двинулась через Новгород-Северский на помощь 3-й танковой»[100]. На следующий день Гудериан передвинул 4-ю танковую на другой фланг. Оказав 10-й мотопехотной дивизии помощь в отражении атак советских войск, она двинулась далее на юг.

Надо сказать, что в Ставке не одобряли принятого Еременко решения. В упоминавшейся выше телефонограмме Сталин указал командующему Брянским фронтом на совершенную ошибку: «…Несмотря на работу авиации и наземных частей, Почеп и Стародуб остаются в руках противника… Ставка требует, чтобы войска… вышибли противника из района Стародуб, Почеп и разгромили его по-настоящему». Все правильно: разгром фланга немедленно ставил бы Гудериана в критическое положение. Но так как 47-й мотокорпус атаковали лишь 108-я и 110-я советские танковые бригады, причем последняя появилась в районе боев только 1 сентября, немцы смогли выдержать натиск противника.

Однако возможности противодействия 2-й танковой группе Гудериана отнюдь не исчерпывались силами одного Брянского фронта. Если в Ставке ВГК и Генеральном штабе полагали, что его сил недостаточно, то следовало провести более крупномасштабную операцию. 14 июля 1941 года был сформирован Резервный фронт. В его состав вошли 24-я, 28-я, 29-я, 30-я, 31-я и 32-я армии. Конечно, ко времени описываемых событий на Юго-Западном фронте часть этих войск сгинула в Смоленском сражении. Тем не менее на 25 августа 1941 года Резервный фронт располагал четырьмя армиями.

В полосе фронта установилось затишье. Немцы перешли к обороне. Поэтому была реальная возможность решать, куда направить войска. А решение напрашивалось само собой: по соседству Брянский фронт, у которого недостаточно сил. Немцы собираются проводить крупные наступательные операции на юго-западном направлении, и их намерения советскому командованию известны. Мало того, что Гитлер совершил непростительную ошибку, в критический для Красной Армии момент отдав своим войскам «стоп-приказ» на главном стратегическом направлении. Вот мнение А.М. Василевского: «Задержка наступления врага на главном — московском направлении — явилась для нас крупным стратегическим успехом. Советское командование получило дополнительное время как для создания новых мощных резервов, так и для укрепления Москвы»[101]. А пока в Ставке Гитлера шли «серьезные дискуссии о необходимости изменения всего замысла компании», советская Ставка успела сформировать и выставить на московском направлении еще две армии — 33-ю и 34-ю. Гитлер же совершил еще и вторую ошибку: подставил Красной Армии фланг своей атакующей Юго-Западный фронт группировки. И ничем не обеспечил его.

Дискуссии в Ставке фюрера были далеки от завершения, когда начальник Генерального штаба Красной Армии Г.К. Жуков уже предугадал планы фашистских захватчиков. 29 июля, в последний день своего пребывания на этом высоком посту, он сделал доклад Верховному Главнокомандующему:

— На московском стратегическом направлении немцы в ближайшие дни не смогут вести наступательную операцию… У них здесь нет крупных стратегических резервов для обеспечения правого и левого крыла группы армий «Центр»…

— Что вы предлагаете? — спросил И.В. Сталин.

— Прежде всего укрепить Центральный фронт, передав ему не менее трех армий, усиленных артиллерией…

— Вы что же, — спросил И.В. Сталин, — считаете возможным ослабить направление на Москву?

— Нет, не считаю. Через 12–15 дней мы можем перебросить с Дальнего Востока не менее восьми вполне боеспособных дивизий, в том числе одну танковую. Такая группа войск не ослабит, а усилит московское направление… Юго-Западный фронт необходимо целиком отвести за Днепр.

— А как же Киев? — спросил И.В. Сталин.

— Киев придется оставить, — ответил я, — на западном направлении нужно немедля организовать контрудар с целью ликвидации ельнинского выступа. Этот плацдарм противник может использовать для удара на Москву.

— Какие там еще контрудары, что за чепуха? — вспылил И. В. Сталин…[102].

Чепуха не чепуха, но вопросы к этому докладу действительно есть. Прежде всего, если немцы на московском направлении не могут предпринимать наступательных действий, то какой смысл организовывать контрудар с целью ликвидации ельнинского выступа? Г.К. Жуков в своей знаменитой телефонограмме на имя Сталина сообщал: «Возможный замысел противника: разгромить Центральный фронт… ударом с тыла разгромить Юго-Западный фронт. После чего — главный удар на Москву в обход Брянских лесов»[103]. Схожего мнения придерживались и в Генштабе: «В первой половине августа Верховное Главнокомандование и Генеральный штаб полагали, что и в дальнейшем усилия врага преимущественно будут направлены на захват Москвы. При этом считалось наиболее вероятным, что противник на сей раз нанесет фланговые удары мощными танковыми группировками в обход главных сил Западного фронта и самой Москвы, с севера — через Калинин, с Юга — из района Брянска, через Орел и Тулу»[104].

Заметим, что ельнинский выступ, как плацдарм для удара на Москву, нигде не упоминается. В то же время главная угроза нависает над Юго-Западным фронтом, а парирующий немецкое наступление на юг Брянский фронт, по общему мнению советских военачальников, слишком слаб для выполнения поставленных перед ним задач. Какой же вывод? А вывод был сделан следующий: предоставить Юго-Западный и Брянский фронты ожидающей их судьбе и атаковать ельнинский выступ, который немцам для наступления на Москву не нужен. Вот такое складывается впечатление.

На самом деле цель наступательной операции Резервного фронта была иная. Речь отнюдь не шла о какой-то «ликвидации плацдарма для броска на Москву». 25 августа в Ставке было принято новое, совершенно правильное решение нанести удар по перешедшим к обороне войскам группы армий «Центр» и при его успехе обрушиться на тылы 2-й танковой группы. Обратимся к мемуарам A.M. Василевского: «Он [Сталин], преуменьшал угрозу окружения основных сил фронта, переоценивал возможность фронта ликвидировать угрозу собственными силами и еще больше переоценивал предпринятое Западным, Резервным и Брянским фронтами наступление во фланг и тыл мощной группировке врага, наносившей удар по северному крылу Юго-Западного фронта»[105]. Другое дело, что такое наступление в районе ельнинского выступа было ошибкой. А все рассуждения о «плацдарме для броска на Москву» были придуманы задним числом.

Мотивы решения ясны. Так как свои будущие удары на Москву немцы планируют наносить мощными танковыми группировками, естественное желание советского командования — лишить врага такой возможности путем уничтожения 2-й танковой группы Гудериана. Если ее нет — нет и удара на Москву. Потеря 2-й танковой группы и, что вполне реально, 2-й армии означает переход инициативы к советским войскам. Жуков докладывал Сталину, что резервов у группы армий «Центр» нет. Их действительно не было. С потерей 2-й танковой группы и 2-й армии на правом фланге группы армий «Центр» появится брешь, которую закрыть нечем. Вот по этой бреши и надо будет всей мощью ударить.

Имелись ли какие-то основания считать такой план нереальным и невыполнимым? Нет. И фланг, и тыл Гудериана были открыты для удара. Это факт. Войска Брянского, Резервного и Западного фронтов без помех могли высвободить силы для нанесения такого удара. Сил трех фронтов для ликвидации одной, причем наступавшей не в полном составе танковой группы хватало с головой. Поэтому A.M. Василевский напрасно обвинял Сталина в «преуменьшении» и «переоценке». Возможности открывались просто блестящие. И Киев оставлять не надо.

Вот Брянский фронт нанес удар в голову 2-й танковой группы и нажал на ее фланг. Какова реакция Гудериана? «С учетом атак на оба фланга и усиленного давления русских на фронт, особенно на участке 10-й мотопехотной дивизии, у меня возникало все больше сомнений в том, что имеющихся сил достаточно для продолжения наступления. И я запросил командование группы армий вернуть мне 46-й мотокорпус. Однако 30 августа мне прислали только пехотный полк «Великая Германия»[106]. И в дальнейшем подкрепления к Гудериану поступали, как он сам выразился, «в час по чайной ложке». Видимо, в штабе группы армий «Центр» кое-кто крепко недолюбливал прославленного танкового генерала и делал все для того, чтобы в той операции он свернул себе шею.

6 сентября Гудериан обратился к самому командующему фельдмаршалу фон Боку с просьбой подкрепить танковую группу 46-м мотокорпусом. Он отмечает ограниченную боевую мощь всех своих подразделений, крайнюю необходимость в отдыхе и восстановлении после двух с половиной месяцев изматывающих боев и тяжелых потерь. Вместо танков ему присылают 1-ю кавалерийскую дивизию. А фланг все растягивается. Тыл оборонять вообще нечем, так как еще 31 августа был исчерпан последний резерв — хлебопеки.

Нет никаких сомнений в том, что в случае удара двух-трех армий Резервного фронта в тыл 2-й танковой группы от нее осталось бы только воспоминание. В составе этого фронта находилось не менее пятисот танков, которым Гудериану просто нечего было противопоставить. Вот что он писал о плачевном состоянии своих войск: «Затем я побывал в нескольких подразделениях 3-й танковой дивизии и пообщался с подполковником Мюнцелем, командиром 6-го танкового полка. В тот день [15 сентября], в распоряжении Мюнцеля был только один танк T-IV, три танка T-III и шесть танков T-II, то есть от целого полка осталось только десять танков»[107]. Даже соединение с Клейстом в Лохвице оказывалось бесполезным, так как появление в тылу 2-й танковой группы крупных сил русских неизбежно срывало весь замысел операции по окружению войск Юго-Западного фронта. Таким образом, вместо грандиозной победы немцы потерпели бы грандиозное поражение. Вместо продолжения наступательных операций они вынуждены были бы перейти к обороне, а значит — потерять инициативу. А операция «Тайфун» так и осталась бы на бумаге.

Однако советское командование по какой-то причине избрало самый пагубный путь. Местом прорыва немецкой обороны стал хорошо укрепленный ельнинский выступ. Об условиях наступления 24-й армии на Ельню писал Г.К. Жуков: «Противник противопоставил наступающим дивизиям плотный артиллерийский и минометный огневой щит». И дальше: «Танки и авиацию в последнее время противник применял отдельными группами и только для отражения наших атак на важнейших участках. Видимо, эти средства он перебросил на другие направления»[108]. На какие другие? Под Киев, где, пока Резервный фронт штурмовал Ельню, немцы завершали уничтожение пяти советских армий. Кстати, сам Г.К. Жуков по этому поводу отметил: «Несмотря на всю остроту боевых событий и успех этой операции, из памяти не выходил разговор в Ставке 29 июля. Правильный ли стратегический прогноз мы сделали в Генштабе?»[109]. Золотые слова!

Однако неудачные контрудары Брянского и Резервного фронтов все же не создавали окончательной ситуации катастрофы Юго-Западного фронта. Существовала очевидная возможность ее избежать. Раз уж с разгромом «подлеца Гудериана» ничего не вышло, следовало своевременно отвести войска на линию реки Псел, как и предлагал М.П. Кирпонос. В этом случае жирный кусок со свистом пролетал мимо широко разинутой фашистской пасти. Ее бронированные челюсти щелкнули бы вхолостую. Вся задуманная в Ставке Гитлера наступательная операция, все понесенные танкистами Гудериана и Клейста потери оказались бы выброшенными на ветер. Более того, обстановка для немцев значительно ухудшалась.

Что означало сохранение миллионной группировки советских войск на Юго-Западном направлении? Прежде всего стабилизацию фронта. В ходе наступления немцы понесли большие потери и проламывать новый оборонительный рубеж на реке Псел им было просто нечем. Бои здесь либо приняли бы позиционный характер, либо, что более вероятно, прекратились бы. Немцам была необходима оперативная пауза для пополнения войск, перегруппировки, разработки новых планов.

Вспомним директиву Гитлера от 21 августа 1941 года. Какое огромное значение придавал он захвату Донецкого бассейна, Крыма, Ростова, Харькова. А самое главное: «Только плотная блокада Ленинграда… и уничтожение 5-й русской армии высвободят силы, необходимые для… наступления против группы войск Тимошенко». Но при своевременном выводе армий Юго-Западного фронта из киевской ловушки и создании нового рубежа не видать бы Гитлеру ни Донбасса, ни Крыма, ни Харькова, ни Ростова. Появление 200-километровой бреши исключалось, поэтому вместо прорыва на оперативный простор немцам пришлось бы заниматься штурмами позиций, которые удерживала миллионная русская армия. Тут им было бы уже не до наступления на Москву. А если бы они такое наступление предприняли, то открывалась прекрасная возможность нанести им мощный удар во фланг. Или перебросить на московское направление дополнительные силы и не дать врагу подойти так близко к столице.

При правильной организации наступательных операций Брянского, Западного и Резервного фронтов существовала реальная возможность удержать Киев. Да и силами одного только Брянского фронта все же можно было выполнить задачу по разгрому 2-й танковой группы. Но раз пришло время оставить Киев, значит, его следовало оставить. Потому что, перефразируя известный афоризм фельдмаршала М.И. Кутузова: «С потерей Киева не потеряна Россия».

С самых первых дней войны, когда западное стратегическое направление обозначилось в качестве главного, Ставка ВГК стремилась надежно перекрыть немцам путь на Москву. Но немецкое наступление накатывалось на столицу в опережающем темпе. 10 июля 1941 года передовые части 47-го мотокорпуса 2-й танковой группы форсировали Днепр в районе Быхова. 11 июля 24-й мотокорпус провел успешное форсирование севернее Копыси. Собственно, эти события и стали началом Смоленского сражения.

Несмотря на масштабы, советская история, маршалы и генералы в своих мемуарах уделяют Смоленскому сражению не особенно пристальное внимание. Например, A.M. Василевский посвящает ему всего два абзаца: «Из оборонительных сражений советских войск, проведенных летом и осенью 1941 года, особое место занимает Смоленское сражение. Наряду с упорным сопротивлением, оказанным врагу в районе Луги, и героической борьбой советских войск на Юго-Западном направлении оно положило начало срыву «молниеносной войны» против Советского Союза, заставило врага вносить коррективы в пресловутый план «Барбаросса».

Смоленское сражение продолжалось два месяца и включало в себя целую серию ожесточенных операций, проходивших с переменным успехом для обеих сторон и явившихся отличнейшей, правда, крайне дорогой школой отработки военного мастерства для советского бойца и командира, ценной школой для советского командования, до Верховного Главнокомандования включительно, в организации современного боя со столь упорным, сильным и опытным врагом, в управлении войсками в ходе ожесточенной, часто менявшей свои формы борьбы»[110]. Вот, практически, и все. Никаких подробностей о проводившихся операциях, перечне привлекаемых сил и средств, потерях. Только из воспоминаний Г.К. Жукова можно получить общее, но все же неполное представление о ходе Смоленского сражения. А ведь оно могло стать судьбоносным поворотом в войне.

Немецкое командование ясно видело возможность стремительного выхода подвижных частей группы армий «Центр» на ближние подступы к Смоленску и открывавшиеся в связи с этим перспективы. Генерал Гальдер отмечал в своем дневнике: «…Противник уже не в состоянии создать сплошной фронт, даже на наиболее важных направлениях. В настоящее время командование Красной Армии, по-видимому, ставит перед собой задачу: с помощью ввода в бой всех имеющихся у него резервов как можно больше измотать контратаками немецкие войска и задержать их наступление, возможно, западнее…

В 12.30 доклад у фюрера [в его ставке]… В заключение состоялось обсуждение затронутых вопросов. Итоги: фюрер считает наиболее желательным «идеальным решением» следующее:

Группа армий «Центр» должна двусторонним охватом окружить и ликвидировать действующую перед ее фронтом группировку противника и, сломив таким образом последнее организованное сопротивление противника на его растянутом фронте, открыть себе путь на Москву. По мере того как обе танковые группы достигнут районов, указанных в директивах по стратегическому развертыванию, можно будет временно задержать танковую группу Гота [с целью ее использования для оказания поддержки группе армий «Север» или для дальнейшего наступления на восток]. Танковую группу Гудериана после достижения ею указанного ей района следует направить в южном или юго-восточном направлении восточнее Днепра для поддержки наступления группы армий «Юг»…»[111].

Таким образом, основную тяжесть борьбы в предстоявшем сражении за Смоленск должны были нести две немецкие танковые группы, по-прежнему находившиеся в отрыве от основных сил. 4-я и 9-я армии в это время только выдвигались в район боевых действий после ликвидации минского котла. Гейнц Гудериан писал в воспоминаниях, что прекрасно осознавал всю степень риска. 9 июля у него состоялся довольно напряженный разговор с фельдмаршалом фон Клюге, который был настроен против форсирования Днепра без поддержки пехоты. Тем не менее Гудериан упорно отстаивал свою точку зрения. При этом его танкисты ни дня не отдыхали с 22 июня, а пополнений в материальной части в ближайшем будущем не ожидалось.

После форсирования Днепра перед подразделениями 2-й танковой группы были поставлены следующие задачи:

24-му мотокорпусу двигаться по шоссе Пропойск [Славгород]. — Рославль. Быть готовым к возможным контратакам противника по флангам: справа из района Жлобин — Рогачев и слева из Могилева;

46-му мотокорпусу следовало наступать через Горки и Починок на Ельню, при этом остерегаясь угрозы противника справа, из района Могилева.

Самая сложная задача ставилась перед 47-м мотокорпусом, которому предстояло захватить Смоленск.

В обход Смоленска с севера должна была продвигаться 3-я танковая группа. Пунктом соединения частей Гота и Гудериана назначалось Ярцево. При этом в окружении оказывались три советские армии, оборонявшие район Смоленска.

Нелестную оценку, данную генералом Гальдером состоянию нашей обороны, в целом разделял Г.К. Жуков: «Несмотря на ввод в сражения большого количества соединений, прибывших из внутренних округов, нам не удалось создать устойчивый фронт стратегической обороны… Прибывающие войска зачастую вводились в дело без полного сосредоточения, что отрицательно сказывалось на политико-моральном состоянии частей и их боевой устойчивости.

Слабость нашей оперативно-тактической обороны состояла главным образом в том, что из-за отсутствия сил и средств нельзя было создать ее глубокое эшелонирование. Оборона частей и соединений, по существу, носила линейный характер. Во фронтах и армиях осталось очень мало танковых подразделений. В таких условиях развернулось ожесточенное сражение за Смоленск[112]. Но, с одной стороны, говоря об отсутствии сил и средств, Жуков в то же время упоминает об организации 14 июля нового фронта резервных армий в составе 29-й, 30-й, 24-й, 28-й, 31-й и 32-й армий под командованием генерал-лейтенанта А.И. Богданова, из которого большинство войск было передано в состав Западного фронта. Кроме того, с целью прикрытия Москвы на дальних подступах к ней 18 июля было принято решение создать новый фронт можайской линии обороны, где сосредотачивались вновь сформированные 33-я и 34-я армии. Надо полагать, в Ставке считали, что таким мощным силам нечего делать в обороне. Ибо лучшая оборона — это нападение.

К началу немецкого наступления непосредственно на смоленском направлении находились шесть советских армий. 22-я армия под командованием генерал-лейтенанта Ф.А. Ершакова прикрывала Смоленск с северо-запада. Ее соседом слева была 19-я армия генерал-лейтенанта И.С. Конева. На участке от Витебска до Орши занимала оборону 20-я армия под командованием генерал-лейтенанта П.А. Курочкина. Южнее, по левому берегу Днепра до Рогачева, действовала 13-я армия, которой командовал генерал-лейтенант Ф.Н. Ремезов. В районе Смоленска занимала позиции 16-я армия генерал-лейтенанта М.Ф. Лукина. На южном крыле Западного фронта находилась 21-я армия, командование которой было поручено бывшему командующему Северо-Западным фронтом генерал-полковнику Ф.И. Кузнецову. Но в силу перечисленных выше причин прочного фронта они не создавали, поэтому в первый день наступления немцам повсюду удалось совершить прорывы.

13 июля в полосе 22-й армии танки Гота взломали оборону севернее Полоцка и стремительно продвинулись к Невелю, имея цель выйти в тыл советским войскам. Во избежание угрозы окружения, генерал Ершаков начал отход из Полоцкого укрепрайона. Развивая наступление, немецкие танки 16 июля овладели Невелем, а 20 июля вошли в Великие Луки.

С целью ликвидации немецкого прорыва Ставка ВГК выдвинула в этот район 29-ю армию из резерва. Совместным контрударом частей 22-й и 29-й армий противника удалось выбить из Великих Лук. Действовавшие здесь 19-я танковая и 14-я моторизованная дивизии группы Гота предприняли обходной маневр в южном направлении. Но их наступление вновь было остановлено. Поскольку решающего значения этот район не имел, немцы прекратили наступательные действия и перешли к обороне.

Главные события развивались под Витебском и южнее Могилева. Ударом в стык между 22-й и 20-й армиями основные силы танковой группы Гота осуществили прорыв севернее Витебска и устремились на Рудню. Отразив наспех организованную контратаку частей 19-й армии, танки Гота к исходу 13 июля ворвались в Велиж, Демидов и Рудню. Таким образом, ясно обозначилась угроза охвата противником правого фланга смоленской группировки советских войск.

Столь же угрожающая обстановка складывалась на левом фланге. Мотокорпуса Гудериана прорвались севернее и южнее Могилева. При этом наступавший на Смоленск 47-й мотокорпус стал первой немецкой воинской частью, испытавшей на себе удар советских реактивных минометов — «катюш». Но на темп продвижения танков Гудериана в тот момент «катюши» влияния не оказали. Немцы обошли место их расположения в районе Орши, где помимо батареи PC капитана И.А. Флерова находились 1-я Московская мотострелковая и 73-я стрелковая дивизии. Все эти части попали в мешок и в дальнейшем прорывались на восток самостоятельно, не имея никакой связи со штабом фронта.

В Могилеве, который обошли 24-й и 46-й мотокорпуса, в окружение попал 61-й стрелковый корпус 13-й армии генерала Ф.А. Бакунина. Так как приказа на отход не было, корпус занял круговую оборону и в течение двенадцати дней удерживал город. Но Гудериан, предвидевший подобное развитие событий, продолжал главными силами движение на Смоленск, Рославль и Ельню.

Под Красным 47-й мотокорпус сошелся в ожесточенном бою с частями 16-й советской армии. К тому времени командующий фронтом переподчинил большую часть войск Лукина другим армиям. Мотокорпусу генерала Лемельзена здесь противостояли только 152-я стрелковая дивизия, батальон танков БТ-7 и части смоленского гарнизона в составе батальона милиции и трех батальонов народного ополчения под командованием полковника П.Ф. Малышева. Тем не менее немцам было оказано упорное сопротивление. Не желая ввязываться в затяжные бои, они вновь предприняли обходной маневр. 16 июля 29-я мотопехотная дивизия генерал-майора Болтенштерна вошла в Смоленск. При этом некоторым частям 16-й армии все же удалось закрепиться в северных кварталах города, находившихся по другую сторону Днепра. Борьба за Смоленск продолжалась.

Советское командование пыталось перехватить инициативу. 13 июля, одновременно с мотокорпусами Гудериана, через Днепр в районе Рогачев — Жлобин переправился 63-й стрелковый корпус 21-й армии под командованием генерала Л.Г. Петровского. Корпус имел задачу выйти в глубокий тыл противника и овладеть Бобруйском. 13-я армия силами 28-го стрелкового и 25-го механизированного корпусов нанесла удар в направлении на Горки, где наметил разместить свой полевой штаб командующий 2-й танковой группой.

Особенно успешно действовал корпус Петровского. Поскольку немцы совершенно не ожидали атаки, то оказались застигнутыми врасплох. Части 63-го корпуса с ходу отбили у них Жлобин и Рогачев. К исходу дня советским войскам удалось продвинуться вперед почти на 40 километров. Немецкое командование, серьезно обеспокоенное возможностью глубокого прорыва русских, решило перебросить на этот участок значительные силы из резерва группы армий.

Что касается наступления войск 13-й армии, то его попытка привела к прямо противоположным результатам. На рассвете 14 июля 4-я танковая дивизия немцев форсировала реку Проня и захватила Пропойск. 15 июля немецкие танки были уже в Черикове, а 17-го достигли Кричева. Так как к тому моменту 10-я танковая дивизия 46-го мотокорпуса взяла Починок, ударная группировка 13-й армии оказалась в клещах. Гудериан вспоминал: «С 13 июля русские стали предпринимать активные контратаки. На правый фланг моей танковой группы двинулось около десяти пехотных дивизий противника со стороны Гомеля; одновременно с этим русские, окруженные под Могилевым и Оршей, пошли на прорыв. Всеми этими операциями командовал маршал Тимошенко, запоздало стремясь лишить нас тех преимуществ, которые мы получили в ходе успешного форсирования Днепра… Крупные соединения противника сдерживались в районе вокруг Могилева и восточнее него, восточнее Орши, севернее и южнее Смоленска»[113].

Однако самая трагическая судьба ожидала корпус Петровского. Командование Западного фронта ничем не поддержало его успех. Тем временем немцы перебросили на бобруйское направление восемь пехотных дивизий и закрыли брешь в своей обороне. 63-й корпус не смог продвинуться дальше. Тимошенко приказал закрепиться на линии Жлобин — Рогачев и удерживать занятую территорию. Немцы не преминули этим воспользоваться. Когда командующий 21-й армией ясно увидел, что корпус Петровского может быть отрезан противником, то обратился в Ставку с просьбой отвести его за Днепр. Но разрешения отступать там никому не давали. Поэтому немцы без помех сомкнули кольцо вокруг 63-го корпуса и приступили к его планомерному уничтожению. Командир корпуса пал на поле боя. Г.К. Жуков подчеркнул, что «он погиб смертью героя. Л.Г. Петровского я хорошо знал, как одного из талантливейших и образованных военачальников, и если бы не преждевременная гибель, думаю, что он стал бы командиром крупного масштаба».

Пока маршал Тимошенко наносил контрудары, танки Гота и Гудериана продвигались все дальше в тыл его смоленской группировке. «Все это было тяжело воспринято Государственным Комитетом Обороны, — вспоминал Г.К. Жуков, — и особенно И.В. Сталиным. Он был вне себя. Мы, руководящие военные работники, испытали всю тяжесть сталинского гнева»[114]. Но надо признать, что для гнева у Сталина были все основания. Двенадцать армий Западного и Резервного фронтов, в составе которых имелось 66 дивизий, не могли остановить две немецкие танковые группы, насчитывавшие только 20 дивизий. Этот новый жестокий провал под Смоленском окончательно привел Сталина к мнению о необходимости сменить начальника Генштаба. Благо, сам Г.К. Жуков в день своего назначения на эту должность сказал прямо: «Начальником Генерального штаба быть не могу».

16 июля 7-я танковая дивизия из группы Гота захватила Ярцево и перерезала стратегическое шоссе Минск — Москва. 17-я танковая дивизия из группы Гудериана заняла позиции южнее Смоленска, перекрывая дорогу на Рославль. В боях на подступах к Смоленску был смертельно ранен ее командир генерал Вебер. Гудериан, обладавший несомненным талантом подбирать людей, назначил новым командиром одного из лучших своих офицеров — генерала Эриха фон Тома. Наконец, 19 июля 10-я танковая дивизия 46-го мотокорпуса взяла Ельню. Таким образом, немецкие танковые клещи плотно зажали 19-ю, 16-ю и 20-ю армии Западного фронта. Связь с ними можно было поддерживать только через узкий коридор в районе Соловьево. Как водится, приказа на отход эти три армии не получили.

Немецкое командование стремилось выжать максимум из достигнутого оперативно-тактического успеха. Командующий 46-м мотокорпусом генерал Фитингоф по собственной инициативе решил продолжить наступление из района Ельни, чтобы захватить Дорогобуж и тем самым полностью отрезать три советские армии от основных сил. Гудериан одобрил его решение.

Однако на этот раз немцев удалось опередить. Для ликвидации создавшегося крайне опасного положения Ставка решила передать командующему Западным фронтом 20 дивизий из состава армий Резервного фронта. На их основе были сформированы пять усиленных армейских групп, которыми командовали генерал-майор К. К. Рокоссовский, генерал-майор В.А. Хоменко, генерал-лейтенант С.А. Калинин, генерал-лейтенант В.Я. Качалов и генерал-лейтенант И.И. Масленников.

Маршал Тимошенко по указанию Ставки поставил армейским группам задачу — нанести контрудары из района Белый — Ярцево — Рославль в общем направлении на Смоленск, уничтожить прорвавшиеся войска противника и соединиться с 19-й, 20-й и 16-й армиями, продолжавшими сражаться в окружении в районе Смоленска. Кроме того, части сил 24-й армии под командованием генерал-майора К.И. Ракутина ставилась задача не допустить прорыва танков Гудериана на Дорогобуж.

23 июля армейская группа генерала Качалова нанесла удар из района Рославля с целью овладеть населенным пунктом Починок и выйти в тыл сосредоточенному в ельнинском выступе 24-му немецкому мотокорпусу. Хорошо осознавая опасность, немцы оказывали частям 28-й армии яростное сопротивление. Дополнительной головной болью для Гудериана стали очередные разногласия с фельдмаршалом фон Клюге. Тот считал, что главная угроза от русских исходит в районе севернее Смоленска. Гудериан же полагал, что наибольшей опасности следует ожидать с рославльского и ельнинского направлений. Как это неоднократно случалось в прошлом, ему пришлось вылететь в штаб фельдмаршала и там вести с ним многочасовой спор. Тогда Гудериан решил пустить в ход свой военный опыт. При столкновении со слишком упорным противником он обычно совершал обходной маневр. В данном случае таким маневром стало обращение к фельдмаршалу фон Боку в обход фельдмаршала фон Клюге. Выслушав Гудериана, командующий группой армий «Центр» согласился с его оценкой обстановки и направил в штаб 4-й армии приказ передать 2-й танковой группе все требуемые резервы. Более того, к крайнему раздражению старого фельдмаршала, фон Бок распорядился вывести танковую группу Гудериана из подчинения 4-й армии. Последствия этих решений очень скоро ощутили на себе советские войска.

В тот же день части армии Ракутина начали наступление на ельнинский выступ. Сдавленный с двух сторон 24-й мотокорпус сразу оказался в критическом положении. Бросок на Дорогобуж пришлось отложить до лучших времен. Под Ельней начались ожесточенные бои, потребовавшие напряжения всех наличных сил генерала Фитингофа.

24 июля удар в направлении Ярцева нанесла армейская группа Рокоссовского. Находившаяся здесь 7-я немецкая танковая дивизия была отброшена на 20 километров. Но выполнить поставленную задачу — овладеть Духовщиной и развить дальнейшее наступление на Смоленск — Рокоссовскому не удалось.

25 июля из района города Белый в наступление против танковой группы Гота перешла 30-я армия генерала Хоменко и группа войск 24-й армии генерала Ракутина. Как и в случае с Рокоссовским, на первоначальном этапе их продвижение осуществлялось успешно. Они прошли 50 километров до реки Вопь, где были остановлены немецкой 18-й мотодивизией. Продвинуться дальше советские войска не смогли. А на следующий день танковые дивизии Гота завершили полное окружение 16-й и 20-й армий северо-восточнее Смоленска. В котел угодили десять советских дивизий. Тогда же, 26 июля, немцы завершили ликвидацию окруженных в Могилеве войск 61-го стрелкового корпуса.

По еще более худшему сценарию развивались события на рославльском направлении. 28-я армия продвинулась далеко вперед, на 80 километров. При этом ее левый фланг ничем не обеспечивался. Чем и воспользовался Гудериан. Получив из резерва 7-й и 9-й армейские корпуса, он теперь мог себе позволить маневрирование. 10-я танковая, 263-я и 268-я пехотные дивизии, дивизия СС «Рейх» и гренадерский полк «Великая Германия» оставались в ельнинском выступе. 3-я и 4-я танковые дивизии были оттуда выведены и включены в состав ударной группы, сосредотачиваемой западнее Рославля. 137-я и 292-я пехотные дивизии получили приказ развернуться фронтом на запад в междуречье Остера и Десны.

1 августа ударные части 24-го мотокорпуса форсировали реку Остер. Гудериан вспоминал: «Генерал Модель сообщил мне, что он занял мосты через эту реку нетронутыми… 23-я пехотная дивизия продвигалась, не встречая серьезного сопротивления противника. Главная цель нашего наступления — Рославль — была достигнута»[115]. Так без особых помех армейская группа Качалова была полностью окружена. В ловушку Гудериана попали пять советских дивизий. Немцы захватили 38 000 пленных, 100 танков, 250 орудий. Генерал В.Я. Качалов погиб в бою. Но так как подтвердить его гибель было некому, в Москве посчитали, что он сдался в плен. По войскам Западного фронта объявили приказ, в котором Качалов назывался «предателем и дезертиром». Правдивая картина событий прояснилась только после войны. Тридцать лет спустя Г.К. Жуков написал: «В этих сражениях пал смертью героя командующий группой генерал В.Я. Качалов»[116].

Наступление советских войск приостановилось везде, кроме Ельни. Здесь назначенный командующим Резервным фронтом генерал армии Г.К. Жуков решил добиться успеха любой ценой. Поставленной цели он достигал с присущей ему силой воли и настойчивостью. Только 30 июля немцы отбили тринадцать атак. Но интенсивность боев на ельнинском выступе не снижалась. Со всех направлений сюда перебрасывались дополнительные войска.

Тем временем Гудериан горячо убеждал прибывшего в его штаб адъютанта Гитлера полковника Шмундта повлиять на мнение Верховного Главнокомандующего. Необходимо, доказывал он, продолжать наступление на Москву и отказаться от проведения каких-либо операций на других направлениях, которые не имеют решающего значения. Но вечером 30 июля офицер связи ОКХ майор фон Бредов привез Гудериану приказ о переходе группы армий «Центр» к обороне. В Ставке фюрера, сообщил он, окончательного решения о ходе дальнейших операций пока не принято.

В августе на Западном фронте установилось относительное затишье. Бои продолжались только в районе Ельни. Пока войска Жукова штурмовали позиции ельнинской группировки противника, Гудериан решил срезать Кричевский выступ, угрожавший его левому флангу. 8 августа 24-й мотокорпус перешел в наступление. 13 августа сражение завершилось разгромом трех советских дивизий 13-й армии. Немцы взяли 16 000 пленных. На отвоеванных позициях 2-я танковая группа оставалась в ожидании дальнейших распоряжений до конца августа.

25 августа, в день начала немецкого наступления на юго-западном направлении, Сталин потребовал нанести новый удар в район Смоленска. При этом войскам Резервного фронта повторно ставилась задача овладеть Ельней и далее наступать на Починок — Рославль. Начавшееся 30 августа наступление Западного фронта быстро захлебнулось. Войска Конева и Рокоссовского оказались втянуты в затяжные позиционные бои.

Несколько лучше пошли дела в районе Ельни. Г.К. Жуков писал: «Пользуясь наступившей темнотой и еще не закрытой горловиной, остатки противника отошли от ельнинского выступа. 6 сентября в Ельню вошли наши войска. Опасный плацдарм был ликвидирован… Завершить окружение противника и взять в плен ельнинскую группировку нам не удалось, так как для этого не было сил и в первую очередь танков»[117]. В общем-то, ничего другого и нельзя было ожидать после продолжавшихся более месяца штурмов хорошо укрепленных немецких позиций.

Полное истощение сил Западного и Резервного фронтов заставило Ставку отказаться от дальнейших наступательных действий. 10 сентября войскам был отдан приказ перейти к обороне. Эта дата считается днем завершения Смоленского сражения.

Оборонительное или наступательное?

В советской истории Смоленское сражение определяется как «оборонительное». Подводя его итоги, Г.К. Жуков отмечал: «Смоленское сражение сыграло важную роль в начальном периоде Великой Отечественной войны. Хотя разгромить противника, как это планировала Ставка, не удалось, но его ударные группировки были сильно измотаны… Советские войска закрепились на рубеже Великие Луки — Ярцево — Кричев — Жлобин. Задержка вражеского наступления на главном направлении явилась крупным стратегическим успехом. В результате мы выиграли время для подготовки стратегических резервов и проведения оборонительных мероприятий на московском направлении»[118].

Возникает вопрос: если сражение было оборонительным, то почему Ставка планировала разгром противника? Разгромить в оборонительном сражении нельзя. Разгром противника может быть достигнут только наступательными действиями. О каком оборонительном сражении может идти речь, если никакой серьезной подготовки к обороне не проводилось? Достаточно вспомнить приведенное выше свидетельство Г.К. Жукова о состоянии нашей обороны. Можно дополнительно обратиться к воспоминаниям А.И. Еременко, тогда — заместителя командующего Западным фронтом: «Захват южной части Смоленска был связан с тем, что мы в то время не научились еще организовывать оборону в крупных населенных пунктах малыми силами… При минимальной подготовке города могли быть превращены в прочные опорные пункты, которые нелегко было бы преодолеть даже с помощью авиации, артиллерии и танков»[119]. Но для кадрового военного организовать оборону в городе — дело нехитрое. Тем более, в таком городе, как Смоленск, представляющем собой естественную крепость. Раз этого сделано не было, значит, командование полагало, что такой необходимости нет.

Как отмечалось выше, противник опережал советские войска в темпе. Немцы вошли в Смоленск, когда еще не было закончено развертывание армий Резервного фронта. Поэтому советское наступление началось в несколько иных условиях, чем это предполагалось в Ставке. Само по себе оно стало еще одним опровержением тезиса об оборонительном характере Смоленского сражения. Иначе зачем армиям Резервного фронта вместо организации прочной обороны на линии Осташков — Брянск идти в наступление в весьма проблематичных условиях? Г.К. Жуков ясно дает понять: не оборона планировалась, а разгром противника. Но так как разгромить его не удалось, после сражение из разряда наступательных перевели в оборонительное.

Шансы нанести сокрушительное поражение группе армий «Центр» на дальних подступах к Москве имелись вполне реальные. Немцы шли на очередную авантюру. Их силы были разделены на две части. Меньшая — танковые группы Гудериана и Гота — уже вступили в сражение, а основные силы — 2-я, 4-я и 9-я армии только начинали выдвижение в район боев. Советскому командованию представилась отличная возможность разгромить противника по частям. Невзирая на опоздание с развертыванием армий Резервного фронта. Потому что армии фон Клюге и Штрауса опаздывали еще больше: к Днепру они подошли только 26 июля.

Однако сама организация нашего наступления выглядела несколько странно. Как известно, основной принцип стратегии — это концентрация. Смысл его в том, что врага надо бить крепко сжатым кулаком, обрушиваться на него полной мощью. Между тем командование Западного фронта действовало прямо противоположным образом. Оно распылило свои силы, сформировав пять примерно равных по составу армейских групп. Причем эти группы тоже не были цельными. Например, в группу Рокоссовского входили отдельные части 16-й и 20-й армий, в то время как их основные силы находились в смоленском котле. Или 24-я армия: часть ее сил вошла в группу Калинина, а остальные должны были штурмовать Ельню. Кроме того, каждая из этих армейских групп имела свою наступательную задачу. Таким образом, вместо удара кулаком получался удар растопыренными пальцами, да еще в разных направлениях. Подобная схема действий сводила на нет наше численное преимущество и обесценивала, без преувеличения, выдающиеся достижения Ставки в деле формирования стратегических резервов.

Итак, Ершаков наступал на Великие Луки, Хоменко — на Духовщину, Рокоссовский — на Ярцево, Качалов — на Починок, Ракутин — на Ельню. А еще на Бобруйск наступал Петровский, на Горки — Ремезов… Множество мелких по масштабам контрударов. Да еще в разное время. Да без взаимодействия и взаимосвязи друг с другом. Поэтому У немцев оставалась свобода маневра и возможность громить наши наступающие войска поодиночке. Так и случилось. Готу и Гудериану для этого даже не потребовалась поддержка основных сил группы армий «Центр». Они справились самостоятельно.

Однако существовали иные возможности. Советскому командованию было понятно намерение немцев взять в клещи Смоленск. Равно, как и их привычка бить в стыки. Стало быть, удара главных немецких сил следовало ожидать на центральном участке фронта. Но даже если бы такое развитие событий в штабе Тимошенко не предусматривали, то направления ударов противника 13 июля говорили сами за себя. При этом танковые клинья по центру проникали в глубину, а на флангах 2-й и 3-й танковых групп появлялись опасные выступы. Контрудары армии Ершакова и корпуса Петровского четко показали, что по флангам у немцев ни значительных сил, ни прочной обороны нет. Поэтому вместо нескольких слабых ударов навстречу главным силам Гота и Гудериана было бы целесообразно рассмотреть два варианта решений:

Нанести фланговый удар основными силами в поддержку корпуса Петровского, вспомогательный — в полосе армии Ершакова. 63-й стрелковый корпус нашел весьма уязвимое место в обороне противника, поэтому его наступление следует поддержать по максимуму. Задачей фланговых ударов могло быть как отсечение войск Гота и Гудериана от главных сил и их окружение, так и просто перехват тыловых коммуникаций противника, срыв снабжения его передовых частей, воюющих далеко впереди, в районе Смоленска.

Главный фланговый удар нанести на участке 22-й армии, вспомогательный — в поддержку 63-го корпуса. Этот вариант был предпочтительнее с той точки зрения, что танковая группа Гота опережала группу Гудериана при выполнении задачи по охвату Смоленска. Значит, прежде всего, надо бить в тыл Готу.

Так или иначе, но успех фланговых ударов был бы налицо. За Днепром у немцев не имелось ни одного танка. А их пехота — весьма заманчивая цель. Вот и намотали бы ее на гусеницы наших КВ. Прочную оборону в своем тылу немцы не создавали. Один только корпус Петровского смог пройти больше ста километров. А если бы не один стрелковый корпус, а две-три армии с сотнями танков? Да, немцы прорвались к Смоленску. Но вот когда Качалов прорвался на Починок, следовало ли из этого, что Гудериан побежал из ельнинского выступа и бросил все силы во встречный бой с 28-й армией? Нет, не следовало. Гудериан точно определил слабое место своего противника, ударил ему в тыл и полностью разгромил. Сходным образом мог поступить и маршал Тимошенко.

Вспомним, какой переполох в штабе группы армий «Центр» подняло одно только появление корпуса Петровского под Бобруйском. Несмотря на переброшенные туда восемь дивизий, немцы все равно не сдержали всех его сил. Гудериан отметил в воспоминаниях, что кавалерийская группа русских совершила рейд к западу от Бобруйска. Ею командовал генерал И.О. Городовиков. Сдерживание натиска двух-трех армий с массой танков немцам было бы просто не по силам. Поэтому Готу и Гудериану пришлось бы остановить свои танки, подумать не о наступлении на Москву, а о том, чтобы сохранить технику и людей в создавшейся критической обстановке. В любом случае они были бы вынуждены направить для борьбы с танками противника в своем тылу какую-то часть сил. Что само по себе означало переход к обороне. А если бы Гот и Гудериан успели создать вокруг Смоленска кольцо, то прочность его была бы куда меньше и из окружения вышло бы, соответственно, гораздо больше наших войск. Главное, что инициатива переходила бы в руки советского командования.

Фланговые удары если и не завершились бы полным разгромом группы армий «Центр», то привели бы к действительно серьезным потерям. До приведения в порядок своих потрепанных войск немцам пришлось бы надолго отложить планы наступления на юго-западном направлении. Советские войска получали драгоценное время для создания прочного фронта. Потому дальнейшие действия немцы предпринимали бы в более неблагоприятных условиях, чем это произошло в действительности.

Рассмотрим другую ситуацию. Тимошенко растратил резервы в неудачных контрударах. Немцы благополучно завершили ликвидацию смоленского котла и перешли к обороне. Танковая группа Гота перебрасывается в поддержку группы армий «Север», танки Гудериана и 2-я армия выдвигаются на юго-западное направление. В группе армий «Центр» остаются только войска фон Клюге и Штрауса, растянутые на 400-километровом фронте. Создать глубоко эшелонированную оборону они не в состоянии. Резервов у них нет. Танков тоже нет. Авиации — кот наплакал. Очевидно, что создается весьма благоприятная обстановка для возможности проведения наступательной операции. Причем целей ее может быть несколько: а}, разгромить группу армий «Центр»; б}, выбить войска фон Бока с занимаемых позиций, создав тем самым угрозу флангам, а в лучшем случае — тылам групп армий «Север» и «Юг»; в}, заставить немцев либо остановить наступательные операции на северо-западном и юго-западном направлениях, либо вынудить их перебросить в поддержку группы армий «Центр» значительные силы, что облегчит положение под Ленинградом и Киевом.

Отдавая приказ о наступлении Западного и Резервного фронтов, Сталин поставил перед ними задачу разгрома войск фон Бока. Но опять-таки непонятно, зачем Ставка в качестве направлений для ударов определила Демидов и Ельню. Именно в этих пунктах была организована прочная немецкая оборона. Месяцем раньше здесь уже провалились наступательные операции советских войск. Войска истекли кровью, но не продвинулись ни на шаг. Если, скажем, под Ельней армия Ракутина с 23 июля предпринимала непрерывные атаки, то противник, соответственно, хорошо подготовлен к их продолжению. Именно поэтому взятие Ельни оказалось пределом возможностей Резервного фронта. Наступать дальше уже не оставалось сил.

Наступление 30 августа увенчалось бы успехом, если бы удары наносились не там, где немцы их ждали, а по уязвимым местам немецкой обороны. Таковые, безусловно, имелись. Следовало их определить и туда бить. В районе Ельни и Демидова вполне можно было ограничиться отвлекающими атаками. Таким образом, оказывалась крайне необходимая помощь погибающим армиям Юго-Западного фронта. Спасти их — тогда это было главное. Более того, успех советского наступления приводил к срыву операции «Тайфун». Простой отход группы армий «Центр» хотя бы на 100 километров создавал слишком угрожающую ситуацию для ее соседей. Прежде чем вынашивать планы наступления на Москву, немцам пришлось бы проводить отдельную наступательную операцию для восстановления утраченных позиций и выравнивания линии фронта. Без повторного занятия Смоленска бросок на Москву был невозможен. А ведь время работало против немцев. Каждый лишний день промедления с началом генерального наступления на Москву все глубже затягивал германскую армию в петлю зимней кампании и затяжной войны, к которой рейх был совершенно не готов.

Наконец, у советского командования имелась возможность провести действительно оборонительное сражение. Это был самый простой и дешевый в смысле предполагаемых потерь вариант. Следовало отдать приказ о своевременном отходе войск 19-й, 16-й и 20-й армий из района Смоленска. Пусть они вместе с шестью армиями Резервного фронта удерживают противника на рубеже Осташков — Брянск. В таком случае наступательная операция Гота и Гудериана теряла смысл, потому что главной ее задачей было не вытеснение, а окружение и уничтожение смоленской группировки советских войск. Вот и остались бы оба великих танкиста в дураках. Первый раз в своей блестящей карьере.

При проведении оборонительного сражения противники менялись местами. Теперь уже не русские, а немецкие солдаты истекали бы кровью при атаках на организованную, плотную оборону. Двенадцати армий было вполне достаточно для того, чтобы сдержать наступающего противника. Характер Гудериана в советских штабах к тому времени уже хорошо знали: при столкновении с мощной обороной он сразу останавливался и искал обходные пути. А пока Гудериан находился бы в поиске, советские войска получали дополнительное время для подготовки новых рубежей. На одном из них немцы были бы окончательно остановлены. Таким образом, выход немецких ударных группировок на ближние подступы к Москве был бы неосуществим в принципе. Следовательно, в ходе нашего контрнаступления их удалось отбросить бы намного дальше, чем это имело место в декабре 1941 года.

При всех недостатках в организации и проведении Смоленского сражения существовало одно несомненное достоинство. Результаты его для немецкой стороны оказались скромнее, чем предполагалось. Главный просчет германского командования заключался в определении численности резервов противника. И кто знает, как сложилась бы судьба войны, если бы маршал Тимошенко сумел правильно распорядиться своими силами.

Поражение германской армии в битве за Москву стало причиной появления в Ставке Верховного Главнокомандования опасной эйфории. Как говорил в таких случаях сам Сталин — «головокружение от успехов». Причем, судя по воспоминаниям Г.К. Жукова, каждый из членов Ставки предавался этому головокружению по-своему. Усиливая тем самым сталинское головокружение.

«В отношении наших планов на весну и начало лета 1942 года, — писал Г.К. Жуков, — И.В. Сталин полагал, что мы пока еще не имеем достаточно сил и средств, чтобы развернуть крупные наступательные операции. На ближайшее время он считал нужным ограничиться активной стратегической обороной…» И тут же все вышесказанное перечеркивается полностью: «…но наряду с ней провести ряд частных наступательных операций в Крыму, в районе Харькова, на льговско-курском и смоленском направлениях, а также в районах Ленинграда и Демянска»[120]. Частная наступательная операция — это определенно ранее неизвестный военной науке термин. Кроме того, возникает вопрос: где именно планировалась активная стратегическая оборона, если на всех направлениях и фронтах предполагалось проведение частных наступательных операций?

Конечно, другие члены Ставки понимали ошибочность таких планов Сталина. Позиция Г.К. Жукова была следующей: «Мне было известно, что Б.М. Шапошников в принципе придерживался того же мнения, что и И.В. Сталин, но относительно плана действий наших войск стоял на том, чтобы ограничиться активной стратегической обороной, измотать и обескровить врага в начале лета, а затем, накопив резервы, перейти к широким контрнаступательным действиям. Поддерживая в этом Б.М. Шапошникова, я, однако, считал, что на западном направлении нам нужно обязательно в начале лета разгромить ржевско-вяземскую группировку, где немецкие войска удерживали обширный плацдарм и имели крупные силы»[121]. Далее Г.К. Жуков отмечал, что его идею наступления на западном направлении поддержал маршал Тимошенко и в свою очередь предложил провести наступательные операции силами Юго-Западного и Южного фронтов. А мнение маршала Тимошенко поддержал маршал Ворошилов. Кроме того, по воспоминаниям A.M. Василевского: «Учитывая исключительно тяжелое положение, в котором находились войска и население Ленинграда, Верховное Главнокомандование принимало все меры к тому, чтобы как можно быстрее снять блокаду с осажденного города. Несмотря на то что Ставка остро нуждалась в резервах для задуманного контрнаступления на главном Западном направлении, она тем не менее направила под Ленинград две армии и… приказала войскам Волховского и Ленинградского фронтов нанести поражение вражеской группировке, вышедшей к Ладожскому озеру в районе Мги, и снять блокаду с Ленинграда»[122]. В итоге, чтобы никого не обидеть, было принято решение наступать везде.

Благоприятная обстановка сложилась и на северо-западном направлении. Еще в сентябре 1941 года группа армий «Север» окончательно перешла к позиционной обороне. Для обеспечения операции «Тайфун» из ее состава были выведены значительные силы. У фельдмаршала Лееба на довольно широком участке фронта от Ленинграда до Великих Лук остались только пехотные дивизии 16-й и 18-й армий. И ни одного танка. Поэтому, планируя снятие блокады Ленинграда, Ставка одновременно вынашивала более амбициозные планы.

Во второй половине декабря 1941 года Генеральный штаб разработал план Демянской наступательной операции. Ее выполнение поручалось Северо-Западному фронту, которым командовал генерал-лейтенант П.А. Курочкин. Целью операции, во-первых, являлся выход во фланг и тыл группы армий «Север» силами войск правого крыла фронта. Во-вторых, Северо-Западный фронт своим левым крылом должен был произвести охват с севера группы армий «Центр», взаимодействуя при этом с войсками Калининского фронта. Для выполнения первой задачи предназначалась 11-я армия в составе пяти стрелковых дивизий, десяти лыжных и трех танковых батальонов. Армии предстояло нанести удар на Старую Руссу, Сольцы, Дно и совместно с левофланговыми войсками Волховского фронта разгромить новгородскую группировку противника, то есть 16-ю немецкую армию.

Вторая задача была поставлена перед 3-й и 4-й ударными армиями. Они наносили удар из района Осташкова и осуществляли глубокий прорыв в стыке групп армий «Центр» и «Север», чтобы овладеть Торопцом и Рудней.

34-й армии Северо-Западного фронта, имевшей в составе пять стрелковых дивизий, ставилась задача сковать силы противника в центре, в Демянском выступе и одновременно фланговыми ударами: справа — на Беглово, Свинорой, слева — на Ватолино, замкнуть кольцо окружения вокруг демянской группировки немцев.

Наступление началось 7 января 1942 года на широком участке между озерами Ильмень и Селигер. В полосе 11-й армии оно в первый же день захлебнулось. 18-я немецкая мотодивизия, усиленная разведывательным батальоном дивизии СС «Мертвая голова», смогла отбить атаки советских войск и прочно удержать позиции под Старой Руссой. Таким образом, попытка выйти в тыл группы армий «Север» была парализована сразу, что впоследствии стало одной из главных причин печально известной трагедии 2-й ударной армии Волховского фронта.

Гораздо успешнее действовали левофланговые армии. 3-я и 4-я ударные благополучно прорвали немецкую оборону и развивали наступление в долине реки Ловать. Тем не менее немецкие войска оказывали им ожесточенное сопротивление. Поэтому движение вперед шло очень медленно, за каждый шаг приходилось платить кровью.

К исходу третьей недели тяжелых боев в Ставке поняли, что первоначальные планы глубоких прорывов нуждаются в корректировке. Войскам генерала Курочкина изменили задачу. Теперь Ставка требовала окружить и уничтожить только демянскую группировку противника. Благо, с обеих флангов удалось довольно серьезно вклиниться в Демянский выступ. Чтобы как можно быстрее сломить сопротивление немцев, Ставка перебрасывала на помощь Курочкину значительные силы: 1-ю ударную армию, 1-й и 2-й гвардейские стрелковые корпуса. Всего — 15 свежих, полностью укомплектованных дивизий, в числе которых было несколько сибирских.

Измененный замысел операции выглядел следующим образом. 11-я армия должна была продолжать бои за Старую Руссу. На ее левом фланге вновь прибывшие 1-я ударная армия и два стрелковых корпуса наносили удар из района Парфино на юг вдоль берегов рек Ловать и Редья, рассекая фронт противника и отделяя его старорусскую группировку от демянской. Навстречу им предстояло наступать 34-й армии. К тому времени эта армия смогла продвинуться только на 40 километров. Таким образом, войска 11-й армии и часть войск резерва Ставки создавали внешнее кольцо от Старой Руссы до Холма, а другая их часть совместно с 34-й армией замыкала внутреннее кольцо. Так как масштаб задач фронта сужался, его 3-я и 4-я ударные армии передавались соседнему Калининскому фронту.

3 февраля 1942 года советское наступление возобновилось на всем протяжении Демянского выступа. Ввод в бой дополнительных сил сразу дал себя знать. Первой с частями 34-й армии в районе деревни Залучье соединилась 7-я гвардейская дивизия 1-го стрелкового корпуса. К исходу 8 февраля выступ был полностью окружен. В кольце оказались 2-й и 10-й немецкие армейские корпуса, в состав которых входили 12-я, 30-я, 32-я, 123-я и 290-я пехотные дивизии. Вместе с ними в ловушку угодила элитная дивизия СС «Мертвая голова». Кроме того, десятью днями ранее успеха добилась соседняя 3-я ударная армия, заблокировав в городе Холм 281-ю немецкую охранную дивизию. Итого, в результате первой советской операции по окружению противника удалось создать котел для 7 немецких дивизий численностью около 100 000 человек. Причем 95 тыс. находились в демянском котле, а 5 тыс. были заперты в Холме.

К сожалению, окружение войск противника еще не означает их уничтожение. В этом на практике пришлось убедиться советскому командованию. Невзирая даже на то, что частям 34-й армии удалось рассечь котел на две изолированные группировки, немцы продолжали сражаться. Ядром их сопротивления стала дивизия СС, на которую командовавший окруженцами генерал граф Брокдорф-Алефельдт возложил основную тяжесть борьбы. Гренадеры СС бросались на самые угрожающие участки и стойко защищали отведенные им позиции. Позднее Гитлер очень высоко оценил усилия эсэсовских командиров Теодора Айке и Макса Симона, вручив им дубовые листья к Рыцарским крестам.

Несмотря на сокращение наполовину нормы продовольствия, изматывающие бои, страшные морозы, доходившие в иной день до 50 градусов ниже нуля, немецкие войска выдерживали натиск противника. К началу марта советское командование усилило нажим и котел распался уже на несколько частей. Но выполнить задачу по его ликвидации не удавалось.

Тем временем Ставка фюрера предпринимала спешные меры для спасения окруженных войск. Поскольку прорывать кольцо пока было нечем, выход нашли в организации «воздушного моста». По расчетам штаба Командования транспортной авиации люфтваффе для решения такого рода задачи требовалось не менее пятисот самолетов типа Ю-52. Имевшихся в распоряжении назначенного вместо фельдмаршала Лееба нового командующего генерал-полковника Георга фон Юохлера двух транспортных групп было совершенно недостаточно. Поэтому дополнительные силы транспортной авиации перебрасывались отовсюду: из состава группы армий «Центр», из Германии, со Средиземноморского ТВ Д. Гитлер даже выделил для этой цели свой персональный «Кондор» и личного пилота X. Бауэра.

Главная проблема заключалась в том, что окруженным войскам требовалось минимум 300 тонн грузов в сутки. Между тем две пригодные для посадки внутри котла полосы в Демянске и Песках могли одновременно принять не более 40 самолетов. Гораздо хуже обстояло дело в Холме. Территория котла здесь была настолько узкой, что ни о какой посадке не могло быть и речи. Грузы для 281-й дивизии приходилось сбрасывать на парашютах. Ситуация усугублялась тем, что у немецкого командования не нашлось возможности обеспечить транспортные самолеты сопровождением истребительной авиации. А у русских в районе Демянского выступа была сосредоточена 6-я воздушная армия генерала Д.Ф. Кондратюка, в состав которой входили шесть истребительных полков.

Однако круг проблем не ограничивался только доставкой грузов. Окруженным войскам требовались подкрепления в живой силе. Кроме того, из котла было необходимо эвакуировать раненых и больных. Особенную тяжесть эта задача приобретала в условиях холмского гарнизона.

20 февраля специально сформированная авиатранспортная группа под командованием полковника Фридриха Морзика приступила к выполнению операции по снабжению демянского котла. Всего по «воздушному мосту» в период полной блокады было переброшено более 15 тыс. тонн грузов и порядка 22 тыс. солдат и офицеров. Подкрепления в Холм из состава 218-й и 329-й пехотных дивизий доставлялись на десантных планерах. Их посадка осуществлялась прямо на улицах города, зачастую под огнем советских войск.

Несмотря на очевидно ключевое значение «воздушного моста» для окруженной немецкой группировки, советское командование не предпринимало надлежащих усилий с целью его уничтожения. За три месяца функционирования в условиях полного окружения котла специальная авиатранспортная группа потеряла только 112 машин. Фактически снабжение войск в Демянске и Холме осуществлялось бесперебойно. В этом заключается основная причина того, что не только Демянская группировка не была уничтожена, но и вся 3-я ударная армия в течение трех с половиной месяцев не смогла сломить сопротивление одной немецкой дивизии.

19 марта по приказу генерал-полковника Кюхлера в районе Старой Руссы была сформирована ударная группа, которой предстояло прорвать кольцо окружения и восстановить в полном объеме сообщение с Демянским выступом. В его состав вошли 122-я, 127-я, 329-я пехотные и 5-я и 8-я легкие дивизии. Командовать операцией по деблокированию должен был генерал граф Зейдлиц-Курцбах. По имени командующего деблокирующие войска получили наименование «корпусная группа «Зейдлиц»». Изнутри котла навстречу корпусной группе должна была нанести удар дивизия СС «Мертвая голова».

Операция по деблокированию началась 21 марта. Командование Северо-Западного фронта с целью удержания ситуации выдвинуло в этот район элитные войска — 7-ю, 8-ю гвардейские и 384-ю сибирскую стрелковые дивизии. Они оказали наступающему противнику ожесточенное сопротивление. Поэтому стремительного прорыва кольца, на который рассчитывали в штабе фон Юохлера, не случилось. Вдоль дороги Старая Русса — Демянск, где наступали немецкие войска, развернулись тяжелые, кровопролитные бои. Обе стороны несли значительные потери.

Наиболее острый и жестокий характер приняло противоборство двух элитных дивизий — 7-й гвардейской и эсэсовской «Мертвая голова». Здесь дело не единожды доходило до рукопашной схватки. Несмотря на яростное противодействие своего противника, гренадеры СС продолжали медленно продвигаться вперед. В целом среднесуточный темп продвижения немецких войск составлял не более километра.

Перелом в ходе сражения наступил 20 апреля. В этот день эсэсовцы прорвались на западный берег реки Ловать, преодолев все пять рубежей советской обороны. 23 апреля передовые части группы «Зейдлиц» достигли Рамушево и соединились с дивизией «Мертвая голова». Так им удалось создать так называемый рамушевский коридор. Советское кольцо было прорвано. В этих боях сильнее всех пострадала 7-я гвардейская дивизия, в которой в строю осталось чуть более 300 человек.

Советское командование готовило новую наступательную операцию с целью ликвидации «рамушевского коридора». Его ширина составляла всего 6–8 километров. Из резерва Ставки Северо-Западный фронт получил 5 стрелковых дивизий, 8 стрелковых и 2 танковые бригады. За это время немцы смогли только пополнить обескровленные дивизии в выступе, но не имели в резерве ни одного солдата. Таким образом, у генерала Курочкина сил и средств для ликвидации «рамушевского коридора» имелось достаточно.

Наступление началось 3 мая. Советские войска сразу ощутили, что немцы с 23 апреля времени не теряли и успели создать по обеим сторонам коридора сильную оборону. Наступающие дивизии оказывались под сосредоточенным огнем противника и несли кошмарные потери. Вновь сказывались «организационные» недостатки образца лета 1941 года, состоявшие в отсутствии надлежащих разведданных, надлежащего взаимодействия и управления войсками в реальных боевых условиях.

Классическим примером неудачных действий войск в рамушевской наступательной операции является штурм деревни Кулотино частями 235-й стрелковой дивизии.

235-я дивизия принадлежала к числу знаменитых сибирских дивизий. Она была кадровой, имела хорошую боевую подготовку. Даже противник отмечал, что ее солдаты и офицеры доблестно вели себя в бою. Да и поставленная задача — силами целой дивизии взять маленькую деревеньку — не являлась особенно сложной. Но только при умелой организации боя.

20 мая командир дивизии бросил на штурм 806-й стрелковый полк. Причем полк наступал без артиллерийской подготовки и разведки обороны противника. Немцы же переоборудовали дома на окраине в дзоты. Наступающие сибиряки попали под кинжальный пулеметный огонь. Этот огонь был настолько плотен, что стрелковые цепи залегли, не пройдя и половины пути до передовой немецкой траншеи.

Комдив приказал атаку повторить. Потом еще раз. И еще. Бой шел с семи часов утра до сумерек. Никаких результатов, кроме немыслимых потерь, достигнуто не было.

На следующий день в атаку пошел следующий полк — 801-й стрелковый. Как и накануне, немцы открыли губительный огонь. Цепи вновь залегли. Принимались меры, чтобы поднять бойцов в атаку. И они поднимались и шли. Их косил немецкий огонь. На второй день штурма достигнуть немецкой передовой траншеи тоже не удалось. Обескровленный полк пришлось вывести из боя.

22 мая пришел черед 732-го стрелкового полка. На этот раз командир дивизии вызвал для поддержки танки и провел артиллерийскую подготовку. Тем не менее подавить все огневые точки противника артиллерия не смогла. По наступающим сибирякам был открыт сильный огонь. Роковую роль сыграло пренебрежение разведкой: советские танки напоролись на подготовленное немцами минное поле и не поддержали атаку пехоты. Хотя одна из рот ворвалась в немецкую траншею, немцы отсекли основные силы сосредоточенным огнем и затем провели контратаку. Траншея была отбита. При повторной атаке удалось не только вновь захватить траншею, но и взять два дзота. Но, как и в прошлый раз, этот успех не был поддержан.

Бои в «рамушевском коридоре» продолжались более месяца. Немецкие войска удержали и горловину, и выступ. Более того, под шумок 122-й немецкой пехотной дивизии удалось деблокировать Холм. Армии Северо-Западного фронта понесли большие потери. Крепко досталось и противнику: одна только дивизия «Мертвая голова» потеряла убитыми 7000 человек. Однако Демянский выступ оставался у советского командования бельмом на глазу еще более полугода.

Ошибки, которых можно было избежать

Ставка ВГК обладала достаточной информацией о стратегических намерениях противника. Г.К. Жуков в воспоминаниях, относящихся к событиям начала 1942 года, показывал четкое видение Верховным Главнокомандованием дальнейшего развития обстановки. «В общих чертах политическая и военная стратегия Гитлера на ближайший период 1942 года сводилась к тому, чтобы разгромить наши войска на юге, овладеть районом Кавказа, выйти к Волге, захватить Сталинград, Астрахань и тем самым создать условия для уничтожения СССР как государства.

Планируя наступательные действия на лето 1942 года, немецкое командование хотя и имело численное превосходство в людях над советскими Вооруженными Силами, но уже не располагало возможностями для одновременного наступления на всех стратегических направлениях, как это было в 1941 году по плану «Барбаросса».

К весне 1942 года немецкие войска растянулись от Баренцева до Черного моря. Вследствие этого их оперативная плотность резко снизилась…

Верховный предполагал, что немцы летом 1942 года будут в состоянии вести крупные наступательные операции одновременно на двух стратегических направлениях, вероятнее всего — на московском и на юге страны. Что касается севера и северо-запада, говорил И.В. Сталин, то там следует ожидать от немцев незначительной активности»[123].

Какие же решения были приняты, исходя из столь точной оценки предстоящих событий? Нанести противнику упреждающий удар, пока он еще не пришел в себя после разгрома под Тихвином, Ростовом и Москвой. Вроде бы логично.

Однако суть проблемы заключалась в том, что и Красная Армия в ходе кампании 1941 года понесла потери. Причем несоизмеримо большие, нежели потери противника. Поэтому ресурс стратегических резервов Ставки был ограничен. Не только у немцев, как точно определяли наши военачальники, но и у русских не хватало сил для одновременного наступления на всех направлениях. Следовало не предаваться головокружению от успехов, а выбрать из всех направлений наиболее оптимальное. И на нем, в соответствии с принципом концентрации, сосредоточить максимум сил и средств. Далее обрушиться на врага всей нашей мощью, гнать его из пределов нашей священной земли, не давать ему покоя ни днем, ни ночью. Весь вопрос был в том, какое направление в условиях на конец 1941 года — начало 1942 года могло считаться оптимальным.

Г.К. Жуков вспоминал, что маршал Тимошенко счел таковым юго-западное направление. Свое решение он мотивировал тем, что после провала всех попыток овладеть Ростовом и нашего успешного контрнаступления группа армий «Юг» серьезно ослаблена. Кроме того, проведение наступательной операции на юго-западном направлении тем более важно, что немцы именно там готовят летнее наступление. «Войска этого направления, — уверенно докладывал Тимошенко Сталину, — сейчас в состоянии и безусловно должны нанести немцам упреждающий удар с тем, чтобы расстроить их наступательные планы против Южного и Юго-Западного фронтов. В противном случае повторится то, что было в начале войны». Сталин такое наступление разрешил. Хотя на этом направлении группировка немецких войск оставалась достаточно сильной: 1-я танковая армия Клейста, 6-я, 11-я и 17-я армии.

Сам Жуков как командующий Западным фронтом наиболее оптимальным считал свое направление. Здесь находилась самая крупная немецкая группировка, насчитывающая в составе 70 дивизий. Вот по ней и надо бить. Сталин был согласен и с Жуковым.

Наконец, северо-западное направление. Здесь у немцев на 400-километровом фронте находилось только 20 пехотных дивизий. Поэтому было решено наступать и здесь.

Ситуация напоминала Смоленское сражение. То же распыление сил, такое же множество наносимых ударов с целью победить везде и сразу. Но так не бывает. Потому и результаты всех этих частных наступательных операций привели к новой катастрофе, вполне соизмеримой с летом 1941 года.

Вспомним первоначальную задачу Демянской наступательной операции. Первое: разгром группы армий «Север». Второе: глубокий охват левого фланга группы армий «Центр». Конечно, пяти стрелковых дивизий и двух танковых батальонов 11-й армии генерал-лейтенанта В.И. Морозова для разгрома войск фон Кюхлера было маловато. А если бы Ставка приняла иное решение?

Северо-Западному фронту для проведения Демянской операции выделялось несоизмеримо меньшее количество войск, чем, например, Брянскому, но не для наступления, а для нанесения мощного контрудара на случай наступления противника. Именно «на случай», подчеркивает Г.К. Жуков. То есть такое наступление считалось возможным, но не обязательным. Тем не менее перечень привлеченных в состав Брянского фронта войск выглядит впечатляюще: 4 танковых корпуса, 7 стрелковых дивизий, 11 отдельных стрелковых бригад, 4 отдельные танковые бригады и «большое количество артиллерии». Кроме того, за Брянским фронтом закреплялась 5-я танковая армия резерва Ставки ВГК. А на решение задачи по разгрому группы армий «Север» выделяются два танковых батальона.

Между тем до начала немецкого наступления еще очень далеко. Немецкие войска понесли огромные потери в ходе кампании прошлого года. Им необходимо никак не меньше трех-четырех месяцев на отдых, пополнение, восстановление. Причем Сталин и все члены Ставки знают, что группа армий «Север» наиболее ослаблена. Ни на какие активные действия она даже потенциально не способна. Вот и получается, что северо-западное направление является оптимальным. Здесь успех может быть достигнут быстро и довольно дешево. Но главные силы Красной Армии почему-то перебрасываются туда, где расположены самые мощные группировки противника. Потому в то время, когда 11-я армия штурмовала Старую Руссу, а 3-я и 4-я ударные продвигались на Холм и Торопец, в вяземском котле погибали 33-я армия, 1-й гвардейский кавалерийский и 4-й воздушно-десантный корпуса Западного фронта.

А если бы войскам генерал-лейтенанта П.А. Курочкина придать четыре танковых корпуса? Если бы наши главные силы бросить против жиденьких силенок группы армии «Север»? В этом случае прорыв под Старой Руссой и выход в глубокие тылы 16-й и 18-й немецких армий был бы обеспечен. Там ведь оборону держала одна-единственная 18-я мотодивизия. Никаких дополнительных сил, кроме эсэсовского разведбатальона, для этой дивизии у фон Кюхлера не нашлось. Русская танковая лавина их просто смела бы. Ведь тогда был январь. До весенней распутицы вагон времени. Поэтому действиям крупных танковых соединений ничто не мешало. А отражать их массированный удар немцам было нечем. Пока они наскребли бы какие-нибудь резервы да отправили их на север, армии Буша и Линдемана оказались бы полностью разгромленными.

Разгром группы армий «Север» открывал для советского командования широчайшие стратегические перспективы. Прежде всего, осталась бы в целости и сохранности 2-я ударная армия. Сто пятьдесят тысяч ее бойцов вместо того, чтобы поедать трупы друг друга в котле, могли бы принести реальную пользу Родине. Ведь сами по себе удачные действия Северо-Западного фронта создавали перспективу для успеха Ленинградского и Волховского фронтов. Ленинград был бы освобожден от железного кольца блокады. Далее самым естественным решением было бы нанесение удара во фланг и тыл группы армий «Центр».

В подобной обстановке германскому командованию неизбежно приходилось отказываться от своих глобальных наступательных планов. Оказалась бы группа армий «Север» в кольце или успела из него выскользнуть — это имело второстепенное значение. В любом случае Красная Армия пробивала в немецкой обороне огромную брешь, которую требовалось закрыть. Возникала необходимость выравнивания линии фронта. Так как Гитлер категорически запрещал отступать, его генералы вынуждены были бы планировать наступательную операцию не на юге, а с целью «срезания» крупного выступа на севере. Пока они проводили бы требуемую подготовку, снимали с других направлений войска, советское командование получало время на создание в выступе прочной обороны. Соответственно, наступление войск Юго-Западного и Западного фронтов весной 1942 года осуществлялось бы в гораздо более благоприятных условиях.

Однако из песни слов не выкинешь. Сталин со своими маршалами допустили непоправимую ошибку. Стратегические резервы Ставки, которым могло бы быть найдено весьма эффективное применение, совершенно напрасно сгинули в огромных котлах, от Мясного Бора до Керчи.

Интересно рассмотреть утерянные возможности второго этапа Демянской наступательной операции. Как уже было сказано выше, окруженные в Демянском выступе и Холме 7 немецких дивизий могли выживать исключительно за счет «воздушного моста». Каждому знатоку истории хорошо известно, что творилось в сталинградском котле. Немецкие солдаты буквально умирали от истощения. У фельдмаршала Паулюса еще оставались танки и самоходные орудия, но для них не было горючего. Именно энергичная борьба советского командования с «воздушным мостом» люфтваффе, создавшая ситуацию, когда солдатам 6-й армии было нечего есть, нечем стрелять, нечем лечить раны и согреваться, привела к сильнейшему слому морально-психологического состояния как самого командующего, так и его подчиненных. Имеются свидетельства немногих уцелевших ветеранов 6-й армии о том, как раненые и обмороженные сотнями умирали из-за отсутствия надлежащей медицинской помощи, как прямо на улицах падали и гибли от истощения солдаты. Даже начальник Генерального шта\а Цейтлер вынужден был написать в мемуарах, что сталинградский котел разваливался сам пасебе.

Однако окруженные под Демянском немецкие дивизии могли оказаться в еще более худшем положении. Если сталинградский мороз, достигавший 30 градусов, косил солдат Паулюса сильнее пуль, то в демянском котле температура падала до отметки 50 градусов ниже нуля. А зимней формой одежды были обеспечены только эсэсовцы. В подобной ситуации полное прекращение всех видов снабжения означало неминуемую смерть. При этом советским войскам оставалось только ждать, когда немцы либо вымрут, либо сдадутся.

Бывший командующий специальной авиатранспортной группой Ф. Морзик в своих воспоминаниях отмечал факт крайне слабого воздействия советской авиации на «воздушный мост». Сходного мнения придерживаются отечественные историки. По их оценкам, немецкие пилоты совершили около 2000 самолето-вылетов, в то время как авиация Северо-Западного фронта не более 700. Хотя признают, что немецкая авиация оказывала существенную помощь своим наземным войскам.

При суточной потребности в 300 тонн «воздушный мост» обеспечивал демянской группировке в среднем 273 тонны грузов ежедневно. По «воздушному мосту» на подкрепление войск в котле было переброшено 22 тысячи солдат и офицеров. Прикинем: 8 февраля кольцо сомкнулось, а «рамушевский коридор» удалось пробить только 23 апреля. Если бы не «воздушный мост», то войскам Зейдлиц-Курц-баха было бы уже некого спасать.

Сил для борьбы с немецкой транспортной авиацией имелось достаточно. Помимо 6-й воздушной армии для обеспечения Демянской операции привлекалась 2-я ударная авиагруппа резерва Ставки. Например, ВВС 3-й и 4-й ударных армий дополнительно получили шесть истребительных, пять бомбардировочных и один штурмовой авиаполки. А вот немцы осуществляли прикрытие «воздушного моста» от случая к случаю. Фактически, неуклюжие, тихоходные, слабо вооруженные и потому представляющие легкую добычу для истребителей противника Ю-52 были предоставлены сами себе.

Немецкая транспортная авиация могла быть парализована не только ударами советских истребителей. За линией фронта авиатранспортная группа базировалась на пяти аэродромах: Псков-Южный, Псков-Западный, Коровье село, Остров и Тулебля. Ее командующий подчеркивал полное отсутствие воздействия авиации противника на аэродромы погрузки. В случае их выведения из строя русской бомбардировочной авиацией снабжение демянского котла было бы сорвано. Конечно, Псков или Остров находились довольно далеко от линии фронта. Но специально для таких случаев в советских ВВС создавалась дальне-бомбардировочная авиация. Тем более что в начале 1942 года авиационный потенциал стремительно наращивался. Г К. Жуков приводит конкретные цифры и факты: «Наши военно-воздушные силы получили возможность приступить к формированию воздушных армий. В июне мы уже имели 8 воздушных армий. В значительной степени начали пополняться соединения авиации дальнего действия»[124]. Следовательно, возможности привлечь силы ДВА для обработки немецких аэродромов были. Ну а фронтовая бомбардировочная и штурмовая авиация могла бы сровнять с землей две немецкие посадочные площадки в Демянске и Песках. Если бы Ю-52 неоткуда стало бы взлетать и негде садиться, то в течение четырех-пяти недель все окруженные войска оказались бы в безнадежном положении.

На худой конец, существовала возможность разрушить немецкие аэродромы внутри котла силами наземных войск. Поскольку сплошной линии фронта не было, в немецкой обороне имелось достаточное количество разрывов. В эти разрывы могли быть направлены, скажем, специально предназначенные для действий в тылу противника воздушно-десантные части с заданием вывести из строя посадочные полосы в Демянске и Песках. Долго ли немцы продержались бы без снабжения?

Но если советское командование не придавало значения «воздушному мосту», то можно было просто уничтожить котел силой. Ведь превосходство советских войск было подавляющим: против 7 немецких действовали 35 дивизий советских 1-й, 3-й, 4-й ударных, 11-й и 34-й армий, 1-го и 2-го гвардейских стрелковых корпусов.

Ответ на вопрос «Почему?» можно получить при взгляде на карту действий войск в Демянской наступательной операции. Их действительно было много, но они были разбросаны по всем направлениям сразу. Вот, например, 11-я армия. Часть ее сил штурмуют Старую Руссу, часть продвигаются на Холм, часть — обеспечивают котел с севера. 34-я армия частью действует по фронту и еще двумя частями по флангам. 3-я ударная частично блокирует Холм, частично штурмует Великие Луки. 4-я ударная растекается по трем направлениям сразу: на Велиж, на Демидов, на Белый. Будь у немцев здесь побольше войск, то они могли бы устроить Красной Армии несколько маленьких котлов. Только подавляющее превосходство над противником позволяло советским командирам действовать столь беспечно и не быть за это наказанными.

В общем, Демянская наступательная операция — это урок на тему о том, как опасно пренебрегать принципом концентрации.

Расчеты Ставки Верховного Главнокомандования вырвать стратегическую инициативу из рук противника путем проведения зимой и весной 1942 года целого ряда частных наступательных операций не оправдались. Вместо новых побед последовала серия провалов, существенно ухудшивших обстановку на советско-германском фронте. Особенно крупный ущерб причинил разгром войск Юго-Западного фронта в результате проведения Харьковско-Барвенковской наступательной операции. С уничтожением пяти советских армий в линии фронта образовался разрыв шириной почти 300 километров. После харьковской катастрофы Сталин на пушечный выстрел не подпускал маршала Тимошенко к разработке планов военных операций.

Г.К. Жуков указывал на еще одно существенное последствие: «В основном я был согласен с оперативно-стратегическими прогнозами Верховного, но не мог согласиться с ним в количестве намечаемых фронтовых наступательных операций, считая, что они поглотят наши резервы и этим осложнится подготовка к последующему генеральному наступлению советских войск»[125]. Резервов действительно не осталось, и фронт держать было нечем. В образовавшуюся на Юго-Западном направлении брешь хлынули немецкие войска, вырываясь на оперативный простор.

Во исполнение директивы Ставки фюрера № 41 от 5 апреля 1942 года группа армий «Юг» была разделена надвое. Группе армий «А» в составе 1-й танковой, 11-й и 17-й армий предстояло наступать на Кавказ с целью захвата стратегических нефтеносных районов Советского Союза. Группа армий «Б», в которую входили 4-я танковая, 2-я и 6-я немецкие и 2-я венгерская армии, должна была овладеть Сталинградом, перехватив тем самым крупнейший коммуникационный узел Восточного фронта.

17 июля 1942 года на дальних подступах к Сталинграду завязались первые бои. С целью закрытия бреши Ставка выдвинула из своего резерва три свежие, вновь сформированные армии. Наряду с единственной уцелевшей после Харьковско-Барвенковской операции 21-й армией они создали на пути врага новый фронт — Сталинградский. Здесь не обошлось без просчета немецкого командования во времени, так как резервные армии не только успели прибыть к месту сосредоточения, но и имели возможность полностью развернуться. Кроме того, A.M. Василевский отмечал в воспоминаниях еще одну характерную ошибку германских стратегов — неточность оценки потенциальных резервов противника. Разгромив почти миллионную группировку Тимошенко, они считали, что русским прикрывать направление на Сталинград уже нечем. Но в короткий срок Ставка сформировала новые резервы и бросила их в бой.

Сталинградский фронт был создан вместо разгромленного Юго-Западного буквально на ровном месте, что, безусловно, стало для немцев неприятным сюрпризом. На 500-километровой полосе от Павловска до Верхне-Кур-моярской занимали оборону четыре армии. 63-я армия генерал-лейтенанта В.И. Кузнецова развернулась по левому берегу Дона от Павловска до Серафимовича, 21-я армия генерал-майора А.И. Данилова — от Серафимовича до Клетской, 64-я армия генерал-майора В.Я. Колпакчи — в излучине Дона от Клетской до Суровикино. Рубеж от Суровикино до Верхне-Курмоярской удерживала 62-я армия генерал-лейтенанта В.И. Чуйкова. Далее по Дону занимала позиции 51-я армия Южного фронта. Действия войск на Сталинградском направлении поддерживала 8-я воздушная армия генерал-майора Т.Т. Хрюкина.

Немцы проводили свои операции по хорошо зарекомендовавшей себя в России схеме «быстрота — маневр — натиск». Столкнувшись с упорным сопротивлением 62-й армии на реке Чир, войска 6-й немецкой армии немедленно сманеврировали, охватив левый фланг Чуйкова. Развивая успех, немцы окружили в районе Майоровского три советские стрелковые дивизии и танковую бригаду. В линии фронта появилась брешь, которая могла быть использована для выхода в тылы 62-й и 64-й армий.

23 июля Ставка приняла решение нанести контрудар по прорвавшимся войскам противника. Проконтролировать выполнение этой задачи на Сталинградский фронт прибыл представитель Ставки генерал А.М. Василевский. Главная беда была в том, что немцы слишком быстро разбивали новосформированные резервные армии и Ставка просто не успевала формировать следующие. Перед A.M. Василевским сразу встал вопрос: чем атаковать? В Сталинграде на базе бывших 28-й и 38-й армий Юго-Западного фронта предполагалось создать две танковые армии. Но к тому моменту 1-ю танковую армию генерал-майора С.К. Москаленко успели укомплектовать только управлением двух танковых корпусов, 160 танками и одной стрелковой дивизией. Еще хуже дела обстояли в будущей 4-й танковой армии генерал-майора В.Д. Крюченкина: 80 танков и одна стрелковая дивизия. Здесь же, во фронтовом резерве находилась еще 57-я армия генерал-майора Ф.И. Толбухина, но и она только начала получать пополнения после страшного разгрома под Харьковом и в боевом отношении мало что собой представляла. Поэтому Василевский вынужден был переадресовать возникший при изучении обстановки на месте вопрос в Ставку. Там, недолго думая, передали недоформированные танковые армии фронту с приказом бросить их в бой для закрытия бреши. Одновременно Сталин отдал распоряжение перебросить в Сталинград из стратегического резерва еще шесть новых стрелковых дивизий.

A.M. Василевский вспоминал: «Изучение сложившейся на фронте обстановки показало, что единственная возможность ликвидировать угрозу окружения 62-й армии и захвата противником переправ через Дон в районе Калача и к северу от него заключалась в безотлагательном нанесении по врагу контрударов наличными силами 1-й и 4-й танковых армий. 4-я танковая армия могла сделать это только через двое суток, но ждать ее не было возможности. Поэтому пришлось пойти на немедленный удар 1-й танковой армии, а затем уж и 4-й»[126].

Понятно, что немцы не преминули воспользоваться возможностью громить атакующие советские войска поодиночке. Василевский кратко сообщил: «Контрудар не привел к разгрому группировки врага, прорвавшейся к Дону». Поэтому 62-я армия продолжала откатываться на восток. В довершение всех бед обострилась обстановка на правом фланге 64-й армии: немцы взяли Нижне-Чирскую, тем самым разорвав линию фронта и создав еще одну брешь для броска на Сталинград.

Верховный Главнокомандующий, без конца получая неутешительные сводки с фронтов, потерял терпение. 28 июля был подписан знаменитый приказ № 227. Среди прочего в нем говорилось: «Наши фабрики и заводы в тылу работают теперь прекрасно, и наш фронт получает все больше самолетов, танков, артиллерии, минометов.

Чего же у нас не хватает?

Не хватает порядка и дисциплины в ротах, в батальонах, в полках, в дивизиях, в танковых частях, авиаэскадрильях. Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять нашу Родину».

Вот так. Сам Верховный Главнокомандующий этим приказом опровергал все появившиеся после войны выдумки о «подавляющем превосходстве фашистских полчищ» над Красной Армией во время Сталинградской битвы. A.M. Василевский подробно описывал, какой мощный поток подкреплений был направлен Ставкой: «Начиная с первой половины июля Верховное Главнокомандование систематически усиливало войска Сталинградского направления за счет стратегических резервов. В августе приток войск сюда из глубины страны еще более возрос. Так, с 1 по 20 августа сюда было направлено 15 стрелковых дивизий и 3 танковых корпуса»[127]. И еще 1-я гвардейская армия, 57-я армия, 16-я воздушная армия, 2-й, 23-й, 28-й танковые корпуса и так далее. А у немцев — все те же 4-я танковая и 6-я армии. Состав их войск с 17 июля 1942 года в сторону увеличения не изменился. Правда, в середине сентября немцы все же получили подкрепления — 3-ю, 4-ю румынские и 8-ю итальянскую армии. Но лучше бы эти «подкрепления» на фронте вообще не появлялись. Толку от них было, как от козла молока. В боях за Сталинград они не участвовали. А при первом же ударе советских войск побежали, как стадо баранов.

К крайнему удивлению Сталина, такие простые, доходчивые и, казалось бы, надежные меры, как заградотряды, штрафные батальоны и расстрелы ничуть не изменили положения на фронте. Войска продолжали отступать, несмотря на применение в полном объеме арсенала драконовских мер. Единственным утешением служило то, что немцы подошли к первому оборонительному поясу возле Сталинграда и темп их продвижения стал заметно медленнее. Тем не менее 19 августа подвижная группировка противника прорвала советскую оборону севернее Калача и 23 августа достигла берега Волги северо-восточнее Сталинграда.

В ночь с 23 на 24 августа Верховный Главнокомандующий устроил своим представителям Г.М. Маленкову, A.M. Василевскому и командующему Сталинградским фронтом В.Н. Гордову настоящий разнос. «У вас имеется достаточно сил, выговаривал им Сталин, — чтобы уничтожить прорвавшегося противника. Соберите авиацию обеих фронтов и навалитесь на прорвавшегося противника. Мобилизуйте бронепоезда и пустите их по круговой железной дороге Сталинграда. Деритесь с противником не только днем, но и ночью… Самое главное — не поддаваться панике, не бояться нахального врага и сохранить уверенность в нашем успехе»[128].

Но ни перебрасываемые под Сталинград все новые и новые войска, ни штрафбаты и военно-полевые суды, ни нагоняи самого Сталина — ничего не помогало. А.М. Василевский с горечью констатировал: «Несмотря на все мероприятия, проведенные нами 23 и 24 августа, ликвидировать подошедшего непосредственно к окраинам города врага, закрыть коридор и восстановить положение в те дни не удалось». Почему? А.М. Василевский дает честный ответ: «Наспех создаваемые ударные группировки состояли, как правило, из ослабленных в боях стрелковых соединений. Войска же, направляемые Ставкой по железной дороге, поступали медленно и, не закончив сосредоточения, сразу же вводились в бой… Времени для подготовки контрударов, для отработки взаимодействия и организации управления войсками не хватало»[129]. При таком образе действий любое численное превосходство над врагом сводится к нулю. Можно было направить в Сталинград 20, 30, 40 армий, но если они бросались в бой по полкам или дивизиям, то просто перемалывались противником. Точно так же советское командование вело боевые действия в приграничных сражениях 1941 года, в сражении под Дубно, Смоленском сражении. С теми же результатами.

2 сентября немецкие войска достигли окраин Сталинграда. С целью предотвращения их дальнейшего вклинивания в оборонительные порядки 62-й и 64-й армий Сталин поручил Г.К. Жукову, находившемуся на Сталинградском фронте с 26 августа в качестве представителя Ставки, организовать контрудар во фланг прорвавшейся группировки противника. Для выполнения этой задачи привлекались 1-я гвардейская армия генерала К.С. Москаленко, 24-я армия генерала Д.Т. Козлова и 66-я армия генерала Р.Я. Малиновского.

Армиям требовалось не менее двух суток для сосредоточения и подготовки. Но, как всегда, времени не было. 3 сентября Сталин направил Жукову телеграмму следующего содержания: «Положение со Сталинградом ухудшилось… Сталинград могут взять сегодня или завтра, если северная группа войск не окажет немедленную помощь. Потребуйте от командующих войсками, стоящих к северу и северо-западу от Сталинграда, немедленно ударить по противнику и прийти на помощь к сталинградцам. Недопустимо никакое промедление. Промедление теперь равносильно преступлению»[130]. И хотя не меньшим преступлением было бросать неподготовленные войска в самоубийственные атаки, приказ есть приказ. В тот же день в наступление пошла 1-я гвардейская армия. Она смогла продвинуться всего лишь на несколько километров, нанеся противнику незначительные потери. Немцы быстро остановили ее продвижение.

Советское командование взяло паузу на сутки. Затем 5 сентября по всему фронту наступление возобновилось.

В атаку шли все три армии. Наблюдая ее с командного пункта 1-й гвардейской, Г.К. Жуков отмечал: «По мощности огня, которым встретил противник наши атакующие войска, было видно, что артиллерийская подготовка не дала нужных результатов и что глубокого продвижения наших наступающих частей ожидать не следует. Примерно через полтора-два часа из докладов командующих войсками стало известно, что на ряде участков противник своим огнем остановил наше продвижение и контратакует пехотой и танками»[131].

Итог боевого дня выглядел весьма скромно. За 14 часов непрерывного сражения продвинуться удалось местами на 2–4 километра. 24-я армия вообще не продвинулась вперед ни на шаг.

Зная настойчивость советского командования в достижении поставленных целей, немцы хорошо подготовились к следующему дню. Из района Сталинграда прибыли подкрепления. На ряде господствующих высот немцы зарыли в землю танки и штурмовые орудия, организовали основательные опорные пункты, которые можно было разбить только мощным огнем артиллерии. «Но ее у нас тогда было очень мало», — сетовал Г.К. Жуков. Поэтому штурмовать господствующие высоты со всеми установленными там танками, орудиями, пулеметами предстояло, как говаривал Лев Толстой, «на уру».

6, 7, 8, 9 и 10 сентября советские войска штурмовали в лоб хорошо укрепленные позиции противника. Пока наконец генералы Гордов, Москаленко, Малиновский и Козлов не обратились к представителю Ставки с требованием прекратить это безумие. Жуков доложил Сталину. Верховный разрешил остановить атаки. Тем более что пока 1-я гвардейская, 24-я и 66-я армии истекали кровью в бесцельных штурмах, немцы не теряли времени даром. Ударные группировки из состава 4-й танковой армии Гота значительно расширили брешь между Сталинградским и Юго-Восточным фронтами и продолжали теснить 62-ю и 64-ю армии в самом городе.

13 сентября немецкие войска приступили к общему штурму Сталинграда. Город обороняли все те же солдаты Чуйкова и Шумилова, в отношении которых принимались ранее самые жесткие меры согласно требованиям приказа № 227. Но продвижение немцев осуществлялось черепашьими темпами. В чем дело? Причина была проста: немцы лишились свободы маневра, им приходилось штурмовать каждый дом и за каждый шаг вперед платить кровью, кровью и кровью.

Со второй половины сентября битва за Сталинград вступила для немцев в крайне невыгодную фазу борьбы на истощение. Теперь исход борьбы решало количество резервов. Скажем, во время сентябрьского штурма немецкие войска были в полукилометре от Волги. Но их отбросил назад контрудар 13-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майора А.И. Родимцева. В результате этого контрудара родимцевская дивизия быстро истощила силы и атакой противника была сбита с занимаемых позиций. Тут же с правого берега Волги прибывала новая дивизия — 95-я стрелковая и контратаковала немцев, вновь отбрасывая их на 2–3 километра. За ней то же повторяла 37-я гвардейская, 112-я стрелковая, 138-я стрелковая и так далее. В таких условиях немецкому командованию приходилось стягивать дополнительные силы в город, ослабляя фланги. Уже в октябре на обоих флангах немецких войск не осталось совсем, их заменили 8-я итальянская, 3-я и 4-я румынские армии.

В советском Генштабе внимательно отслеживали эти перемещения. Полным ходом шла разработка операции «Уран», целью которой являлось окружение всей группировки немецких войск в районе Сталинграда. Замысел операции состоял в том, чтобы нанесением мощных ударов по флангам разгромить слабые румынские и итальянские войска и замкнуть кольцо вокруг армии Паулюса. Для выполнения этой задачи привлекались вновь создаваемый Юго-Западный фронт [командующий Н.Ф. Ватутин], Донской фронт [командующий К.К. Рокоссовский] и Сталинградский фронт [командующий А.И. Еременко]. Пока немцы гробили свои войска в лобовых штурмах города, Ставка накапливала и сосредотачивала на исходных позициях новые резервные армии.

11 ноября 6-я армия начала третий по счету общий штурм Сталинграда. Как и прежде, немцам удалось несколько потеснить части Чуйкова, занять южную часть завода «Баррикады» и просочиться к Волге. Но достигнуть большего они не смогли.

19 ноября началась Сталинградская наступательная операция. Советскими войсками была достигнута полная внезапность. Румынские части, не оказывая серьезного сопротивления, обратились в беспорядочное бегство. В результате искусно выполненных ударов по сходящимся направлениям войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов, при активном содействии правого крыла Донского фронта, 23 ноября соединились в районе Калача. В кольце оказались 22 немецкие дивизии. Это было первое крупное окружение войск противника с начала войны.

«Большой Сатурн» и «малый Сатурн»

Помимо операции «Уран» советский Генеральный штаб разработал другую, более крупную по масштабам и задачам наступательную операцию. Называлась она «Сатурн». С.М. Штеменко писал: «Согласно замыслу новому фронту [Юго-Западному], предстояло наступать с плацдарма на правом берегу Дона в районе Серафимовича и вырваться к Тацинской, что позволило бы перехватить железнодорожные и другие пути противника из-под Сталинграда на запад. Затем фронт должен был наступать через Каменск в район Ростова, где и пересекались бы пути отхода немецко-фашистских войск не только из-под Сталинграда, но и с Кавказа… При окончательной доводке общего плана контрнаступления наших войск идея удара на Ростов через Каменск нашла выражение в плане Ставки, известном под кодовым названием «Сатурн». Ударные группировки войск, окружающих противника, были усилены танковыми и механизированными корпусами»[132].

Обстановка для проведения операции «Сатурн» складывалась весьма благоприятная. Концентрация главных сил группы армий «Б» под Сталинградом привела к тому, что немцы лишились возможности создать сплошную линию обороны против советских войск. Более того, советскому командованию стало известно, что в результате успешного проведения Сталинградской наступательной операции на участке Лихая — Ростов образовалась огромная брешь, не заполненная какими-либо немецкими частями. Отсутствие у противника в непосредственном оперативном тылу резервов создавало дополнительные преимущества для советских войск.

23 ноября Верховный Главнокомандующий отдал представителю Ставки на Юго-Западном фронте A.M. Василевскому распоряжение приступить к подготовке операции «Сатурн». Ее предстояло провести войскам левого крыла Воронежского и Юго-Западного фронтов путем нанесения удара в направлении Миллерово — Ростов. Предполагалось, что успех этой операции может создать условия для полного разгрома всей южной группировки противника на советско-германском фронте. При этом в котле оказывалась не только армия Паулюса, но и 1-я и 4-я танковые, 11-я немецкая армии, 3-я и 4-я румынские, 2-я венгерская и 8-я итальянская армии. Фактически речь шла о достижении решительной победы над вооруженными силами Германии и коренного перелома в ходе Второй мировой войны. Нанести Гитлеру катастрофическое поражение предполагалось уже в течение зимней кампании 1942–1943 гг.

Для выполнения этой важнейшей задачи Ставка сосредотачивала на Воронежском и Юго-Западном фронтах значительные силы. Помимо уже имевшихся там 1-й гвардейской, 5-й танковой, 6-й и 21-й армий, 4-го и 26-го танковых корпусов Юго-Западный фронт дополнительно получал из резерва Ставки 5 стрелковых дивизий, 18-й, 24-й и 25-й танковые и 1-й гвардейский механизированный корпуса, 6 отдельных танковых и 16 артиллерийских и минометных полков. Воронежскому фронту придавались 3 стрелковые дивизии, одна стрелковая бригада, 17-й танковый корпус, 7 артиллерийских и минометных полков. Но и это было еще не все. По решению Ставки 26 ноября для Юго-Западного фронта создавалась 3-я гвардейская армия под командованием генерал-лейтенанта Д.Д. Лелюшенко. К 9 декабря планировалось сформировать и развернуть между 5-й танковой армией и 51-й армией Сталинградского фронта еще одну, 5-ю ударную армию в составе 5 стрелковых дивизий, 7-го танкового и 4-го механизированного корпусов. Командовать новой армией был назначен генерал-лейтенант М.М. Попов. Кроме того, в район боев из резерва Ставки выдвигалась 2-я гвардейская армия. Правда, из-за последней возник спор между командующими фронтами. Эту армию желали заполучить и командующий Сталинградским фронтом А.И. Еременко, и командующий Донским фронтом К.К. Рокоссовский.

Впрочем, наличных сил было более чем достаточно. Войскам Юго-Западного и Воронежского фронтов противостояла только немецкая оперативная группа «Голлидт», броневая мощь которой исчерпывалась 7-й и 11-й танковыми дивизиями, а также 8-я итальянская армия. Как боеспособное соединение, ее вообще можно было не принимать в расчет. Далее до самого Миллерова войска противника отсутствовали. Да и находившаяся в Миллерове оперативная группа «Фреттер-Пико» располагала более чем скромными силами — 30-м армейским корпусом, 3-й горнострелковой и 304-й пехотной дивизиями. Серьезного препятствия для советской танковой лавины она собой не представляла. На защиту Ростова немцы не могли выставить ничего, кроме разрозненных частей гарнизона. Таким образом, как точно подметил Манштейн в своих воспоминаниях, немецкое Главное командование делало все, чтобы план русских по устранению самой крупной ударной силы германской армии удался.

Однако в этот ответственный момент советское командование стало делать одну ошибку за другой. Прежде всего, по признанию A.M. Василевского, Генштаб серьезно просчитался в оценке численности окруженных в Сталинграде немецких войск. До проведения наступательной операции считалось, что в окружении окажутся 85–90 тыс. солдат и офицеров противника. Но вдруг выяснилось, что истинная цифра составляет чуть ли не 350 тыс. человек. В Ставке немедленно появился «призрак Демянска», тяжело давивший на сознание и Верховного Главнокомандующего, и его маршалов. Это давление усиливалось наличием на незначительном удалении от котла немецких армейских групп «Дон» и «Голлидт». Причем последняя находилась от окруженной группировки всего в 40 километрах.

26 ноября в разговоре с А.М. Василевским по прямому проводу Сталин заявил, что «в данное время самой важной и основной задачей является быстрейшая ликвидация окруженной группировки немцев». Это, мол, освободит занятые в ней наши войска для выполнения других заданий по окончательному разгрому врага на южном крыле советско-германского фронта. То есть в тот день впервые на столь высоком уровне было высказано мнение о необходимости отложить проведение операции «Сатурн» на неопределенное время.

29 ноября представитель Ставки на Сталинградском фронте Г.К. Жуков направил Сталину телеграмму. В ней содержались предложения о ходе дальнейших боевых операций: «Немецкое командование, видимо, будет стараться… в кратчайший срок собрать в районе Нижне-Чирская — Котельниково ударную группу для прорыва фронта наших войск в общем направлении на Карповку… Чтобы не допустить соединения нижне-чирской и котельниковской группировок противника со Сталинградской и образования коридора, необходимо:

— как можно быстрее отбросить нижне-чирскую и котельниковскую группировки и создать плотный боевой порядок на линии Обливская — Тормосин — Котельниково. В районе Нижне-Чирская — Котельниково держать две группы танков в качестве резерва;

— окруженную группу противника под Сталинградом разорвать на две части. Для чего… нанести рассекающий удар в направлении Бол. Россошка. Навстречу ему нанести удар в направлении Дубининский, высота 135. На всех остальных участках перейти к обороне… После раскола окруженной группы противника на две части нужно… в первую очередь уничтожить более слабую группу, а затем всеми силами ударить по группе в районе Сталинграда.

№ 02. 29.11.42 г. Жуков».

[133].

Далее Г.К. Жуков пишет, что с его соображениями согласился A.M. Василевский и потому решил «временно отказаться» от операции «Сатурн». Вместо удара на Ростов Юго-Западный фронт перенацеливался на удар во фланг тормосинской группировки противника. С этого дня прежний план операции разделялся надвое: операция «Большой Сатурн», предусматривавшая окружение всего южного крыла немецких войск, откладывалась, на смену ей вводилась в действие операция «Малый Сатурн», которая поворачивала главные силы Юго-Западного фронта на юг, в направлении Морозовска. Сталин, следуя своему излюбленному принципу «не предаваться головокружению от успехов», утвердил предложения товарищей Жукова и Василевского.

Интересно, что при этом в Ставке отчего-то сохранялась уверенность в угрозе со стороны нижне-чирской группировки противника. Между тем генерал Голлидт только при полном затмении разума мог решиться пойти в наступление со своими хилыми силами и подставиться тем самым под сокрушающий удар многократно превосходящих войск Юго-Западного фронта. Ничего подобного он не делал. Наоборот, во исполнение предложений Г.К. Жукова на Нижне-Чирскую пошла в наступление 5-я танковая армия. Поскольку здесь была хорошо подготовленная немецкая оборона, то, как отмечал A.M. Василевский: «На левом фланге Юго-Западного фронта 5-й танковой армии, несмотря на все усилия, никак не удавалось выбить врага с плацдарма на левом берегу Дона, у Нижне-Чирской, а также ликвидировать его плацдарм на восточном берегу Чира. Нас продолжало это беспокоить»[134]. И беспокойство это было не напрасным, так как атаки советских войск не мешали генералу Голлидту готовить к переброске на помощь Манштейну свои 7-ю и 11-ю танковые дивизии.

Сам Манштейн считал затею с деблокированием 6-й армии полной безнадегой. Ведь согласно указаниям Гитлера смысл этой операции заключался в удержании Сталинграда. Манштейн же предлагал иной план: «Оставив занятую в ходе летней кампании территорию [которую все равно нельзя было удержать]., можно было бы тяжелый кризис использовать для победы! Для этого следовало организованно отвести войска групп армий «А» и «Дон» из выступающей далеко на восток дуги фронта за нижний Днепр.

Одновременно надо было бы сосредоточить в районе Харькова все имеющиеся в распоряжении командования силы, высвобождаемые в результате сокращения линии фронта. Эта группировка получила бы задачу ударить во фланг силам противника, стремящимся к переправам через Днепр. Таким образом, был бы совершен переход от отступательной к обходной операции, в которой немецкие войска преследовали бы цель прижать противника к морю и там его уничтожить»[135]. «Но, — добавлял Манштейн, — не в характере Гитлера было соглашаться с решением, которое требовало отказа от достижений летней кампании».

Что касается идеи о рассечении группировки Паулюса, то она имела один существенный изъян. Как известно, вокруг Сталинграда и в самом городе летом 1942 года были созданы мощные оборонительные пояса. Немцы обломали себе все зубы, прорывая их в течение четырех месяцев. Теперь Паулюс использовал эти укрепления для организации прочной обороны внутри кольца. А советские войска их атаковали. Что из этого получалось, можно узнать в воспоминаниях A.M. Василевского: «Встречая упорное сопротивление окруженного противника, советские войска вынуждены были приостановить продвижение… Выполняя указания Ставки, мы в первых числах декабря снова попытались расчленить и уничтожить окруженную группировку. Однако и на этот раз сколько-нибудь значительных результатов не достигли. Противник, опираясь на сеть хорошо подготовленных инженерных оборонительных сооружений, яростно сопротивлялся, отвечая ожесточенными контратаками на каждую нашу попытку продвижения»[136].

Кроме того, в лучших традициях демянского котла, советское командование не мешало немцам наладить «воздушный мост». А.М. Василевский вспоминал, что «мы недооценивали серьезность этой задачи, и ее выполнение носило случайный, разрозненный характер»[137].

Дебаты по поводу операции «Сатурн» продолжались еще две недели. К тому времени войска Сталинградского и Донского фронтов окончательно увязли в боях с группировкой Паулюса. 12 декабря Манштейн начал наступление из района Котельниково, вызвав в Ставке прилив мрачных настроений. Поэтому 14 декабря было принято окончательное решение: изменить направление главного удара Юго-Западного и левого крыла Воронежского фронтов. Вместо Ростова, в тыл всей группировке противника на южном крыле советско-германского фронта, теперь ставилась задача разгрома только 8-й итальянской армии и выхода в тыл войскам Манштейна. Это и был «Малый Сатурн».

Однако задачу, поставленную перед советскими войсками по плану операции «Малый Сатурн», выполнить не удалось. Потерпев поражение при попытке деблокировать 6-ю армию, Манштейн заметил угрозу со стороны войск Юго-Западного фронта и вывел свою группировку из-под флангового удара. Интересно, что A.M. Василевский посчитал это нашей крупной победой: «В результате наступления Сталинградского фронта с 24 по 31 декабря была окончательно разгромлена 4-я румынская армия, а 57-й танковый корпус противника с большими потерями отброшен на 150 километров»[138]. Что касается удара Юго-Западного фронта, то его войска застряли на линии Тацинская — Морозовск и до Манштейна не дотянулись. Через два с половиной месяца 57-й танковый корпус наряду с прочими частями Манштейна принял активное участие в разгромной для Красной Армии битве за Харьков. Это все были плоды «Малого Сатурна».

Почему же советское командование отказалось от проведения операции «Сатурн» и отложило в долгий ящик окончательный разгром фашистской Германии? A.M. Василевский отвечает на этот вопрос так: «Задержка с ликвидацией войск Паулюса и явилась основной причиной, изменившей оперативную обстановку на Сталинградском и среднедонском направлениях и повлиявшей на дальнейшее развитие операции «Сатурн»[139]. Но такая задержка была неизбежна. Кроме того, Паулюс никуда не собирался уходить. И советское командование об этом знало. Вот, например, Г.К. Жуков в упоминавшейся выше телеграмме Сталину сообщал: «Окруженные немецкие войска сейчас, при создавшейся обстановке, без вспомогательного удара из района Нижне-Чирская — Котельниково на прорыв и выход из окружения не рискнут»[140]. Голлидт никакого вспомогательного удара не планировал. А в отношении Манштейна имелся надежный противовес — операция «Сатурн». Вот мнение A.M. Василевского: «Начнись операция 10 декабря, то вполне возможно предположить, что тот успех, которого добились войска Юго-Западного и левого крыла Воронежского фронтов 16 декабря, исключил бы переход в наступление войск Манштейна 12 декабря на котельниковском направлении»[141].

Надо сказать, операция «Сатурн» была настолько хороша, что могла начинаться и до 10 декабря, и после 16 декабря. Манштейн на этот счет высказывается абсолютно четко: основная опасность заключалась не в потере 6-й армии, а в том, что группа армий «А» не могла быстро уйти с Кавказа. На Закавказском фронте шла позиционная война. Это значит, что немцам нельзя было обойтись без стационарной установки вооружения, что им приходилось накапливать боеприпасы и продовольствие, создавать различные удобства для войск, тем более необходимые при отсутствии резервов и возможности сменять войска на позициях. Все вышеперечисленное приводило к потере подвижности и маневренности, к значительным затратам времени на подготовку отхода на новые позиции. Манштейн вспоминал свой разговор с начальником штаба группы армий «А», в котором тот называл датой начала возможного отступления 2 января и завершение его только через 25 дней. Кроме того, Гитлер упрямо отклонял все предложения со словом «отступление», играя тем самым на руку своему противнику.

Отказ от операции «Сатурн» был крупнейшей за всю войну ошибкой советского командования. Скажем больше: ошибкой непростительной. Каким же образом эту операцию можно было провести?

Идеальный вариант заключался в синхронном проведении операций «Уран» и «Сатурн». При этом главным было то, что достигалась абсолютная внезапность. Сил имелось достаточно. Удар Сталинградского и Донского фронтов носил функции вспомогательного, а Воронежского и Юго-Западного — главного. Собственно, так и предполагали в Ставке и Генштабе до того, как узнали реальную численность группировки Паулюса.

Главный удар приходился по 8-й итальянской армии, которая, как известно, сразу побежала. Далее оставалось только развивать прорыв специально созданными для этой цели подвижными танково-механизированными и кавалерийскими группировками. Обезопасить фланг от возможного контрудара со стороны группы «Голлидт» можно было путем стремительного выхода ей во фланг и даже тыл через позиции итальянских войск. Кстати, так оно и было 16 декабря. Манштейн вспоминал: «Вследствие развала итальянской армии и бегства почти всех румынских войск на левом фланге группы Голлидта, противник мог продвигаться в направлении переправ через Донец у Белой Калитвы, Каменска и Ворошиловграда, не встречая почти никакого сопротивления. Только в районе Миллерово, как одинокий остров в красном прибое, оказывала сопротивление вновь созданная на правом фланге группы армий «Б» группа Фреттер-Пико. Но все же противник имел возможность по своему усмотрению повернуть на восток для удара в тыл группе Голлидта или группе Мита или же продолжать продвижение на юг, по направлению к Ростову»[142].

Итак, все опасения, изложенные Г.К. Жуковым в телеграмме от 29 ноября, операция «Сатурн» снимала. Прорыв был бы столь стремительным, что Голлидт и Манштейн не успевали даже подумать о концентрации своих сил, так как в тылах у них уже находились бы советские войска. Добавим, что в ноябре никакой группы «Фреттер-Пико» не существовало и путь на Ростов оставался свободен. Немцы, как говорится, и ахнуть бы не успели, как танки Лелюшенко уже были бы в Ростове и захлопнули невиданный в военной истории капкан.

Конечно, противник предпринял бы попытку вырваться из кольца. Но каковы были его возможности в этом плане? Прежде всего, все опасения советского командования в отношении армии Паулюса являлись беспочвенными. Генерал Паулюс, во-первых, не имел соответствующего приказа Гитлера. А во-вторых, прекращение подвоза топлива превратило технику 6-й армии в груду мертвого металла. Паулюс докладывал в Ставку фюрера, что для его танков, из которых еще около 100 были готовы к бою, горючего имелось не более чем на 30 километров хода. В целях обеспечения прорыва требовалось перебросить по «воздушному мосту» 4000 тонн бензина. Конечно, это было невозможно. Именно такой аргумент неизменно использовал Гитлер в спорах с Манштейном, настаивавшим на немедленном отходе 6-й армии из Сталинграда: «Чего же вы, собственно, хотите, ведь у Паулюса горючего хватит только на 20 или в лучшем случае 30 километров; он ведь сам докладывает, что в настоящее время вовсе не может осуществить прорыв». Таким образом, мнению командования группы армий «Б», с одной стороны, противостояло мнение Главного командования, которое в качестве обязательного условия прорыва выдвигало удержание 6-й армией остальных участков фронта под Сталинградом, и, с другой стороны, мнение командования армии, которое считало прорыв невозможным ввиду недостатка топлива.

Через Ростов проходили коммуникации не только 6-й армии, но и 4-й румынской и 4-й танковой армий, всей группы армий «А». Соответственно, без горючего оставался не только Паулюс. Между тем расстояние от позиций группы армий «А» на Кавказе до Ростова составляло не менее 600 километров. 4-ю танковую армию, стоявшую южнее Сталинграда, от Ростова отделяло 400 километров. Запас хода основного немецкого танка T-IV не превышал 110 километров. Так что даже без учета противодействия советских войск все эти немецкие армии все равно не дошли бы до Ростова. У них просто не было достаточных для успешного прорыва запасов горючего. И никакой «воздушный мост» не мог спасти такую массу войск.

Но если существовал риск, что немцы все-таки каким-то образом дойдут до Ростова, то его можно было предотвратить. Поскольку на таком удалении от главного театра военных действий немецких войск почти не имелось, Красная Армия могла выдвинуться вперед и захватить переправы через Днепр, обеспечивавшие снабжение южного крыла вермахта. В этом случае дистанция прорыва для 4-й танковой армии значительно удлинялась и достигала 700 километров, а для группы армий «А» — почти 900 километров. Очевидно, что немецкие войска оказывались в безнадежном положении.

A.M. Василевский утверждает, что Юго-Западный и Воронежский фронты в ноябре 1942 года не были готовы к проведению операции «Сатурн». Тогда ее следовало начинать, как он сам предполагал, 10 декабря. Или 16 декабря, когда она действительно началась в виде «Малого Сатурна». При таком образе действий Красной Армии войска Голлидта и Манштейна не успевали бы выскользнуть из ловушки. Дело в том, что расстояние от позиций 8-й итальянской армии до Ростова составляло только 300 километров. Поэтому советские войска продвигались бы с опережением в 100 километров. Таким образом, достигалось не только взятие Ростова. В марте 1943 года немцам было бы уже фактически нечем проводить наступательную операцию в районе Харькова. Никогда в истории нашей армии не появилось бы позорное пятно еще одного харьковского разгрома.

Наконец, интересно рассмотреть потенциальные возможности крушения всего южного крыла немецкого Восточного фронта. Прежде всего, потеря такой массы войск не могла быть ничем восполнена. Не было у немцев таких резервов. В линии фронта появлялся разрыв шириной чуть ли не в 400 километров. Опять же, закрывать его было нечем. Красная Армия, не в пример вермахту обладавшая значительными резервами, могла решать две задачи: разгром группы армий «Центр» путем удара во фланг и тыл и развитие глубокого прорыва на Украине, освобождение без особых потерь Киева, Донбасса, Крыма, выход к государственной границе. Фактически речь шла о полном разгроме фашистской Германии еще в 1943 году А штурм Берлина состоялся бы весной сорок четвертого.

Советская история определяет Сталинградскую битву как коренной перелом в ходе войны. В действительности следует признать, что до коренного перелома оставалось еще более полугода. Потеря войск сталинградской группировки, конечно, была катастрофой, но не настолько тяжелой, чтобы реально переломить ход боевых действий в пользу Красной Армии и окончательно сломить вермахт и в психологическом, и в военном отношении. Ведь чуть больше месяца прошло с момента капитуляции Паулюса, когда советские войска потерпели тяжелейшее поражение в битве за Харьков и отступили под натиском противника на 150–200 километров к востоку. Все это, увы, не говорит в пользу утверждения о коренном переломе.

Действительный коренной перелом наступил после Курской битвы. Тогда германская армия в самом деле потерпела окончательное поражение и полностью утратила инициативу. Но произойти это могло гораздо раньше. Подтверждением тому могут послужить слова Манштейна: «Как бы ни велик был выигрыш советских войск, все же им не удалось достичь решающей победы — уничтожения всего южного фланга, что мы ничем не могли бы компенсировать».

Советское командование полагало, что разгром немецко-фашистских войск в районе Сталинграда, Дона и на Кавказе создал благоприятные условия для развертывания наступления всех фронтов на юго-западном направлении. Более того, Ставка поставила перед Красной Армией задачу перехватить стратегическую инициативу, окончательно сломить противника. При этом в советских штабах царила уверенность, что после поражения под Сталинградом сила сопротивления германской армии пойдет на убыль и врага можно будет без остановки гнать на запад. На первых порах казалось, что так оно и есть.

2 февраля 1943 года, вдень капитуляции армии Паулюса, войска Воронежского фронта под командованием генерал-полковника Ф.И. Голикова приступили к проведению Харьковской наступательной операции. Ее целью являлось завершение разгрома главных сил группы армий «Б» на харьковском направлении.

В первый же день наступления был достигнут успех. Прорвав оборону противника на реке Оскол, советское командование ввело в брешь, пробитую на рубеже Старый Оскол — Новый Оскол — Валуйки, основную ударную группировку фронта в составе 40-й армии генерала К.С. Москаленко, 69-й армии генерала М.И. Казакова и 3-й танковой армии генерала П.С. Рыбалко. К исходу 9 февраля советские войска вошли в пределы Харьковской области. 69-я армия овладела районным центром Волчанск.

Столь же успешно развивалось наступление войск правого крыла Юго-Западного фронта, которое началось неделей раньше. 30 января в стыке 1-й гвардейской и 6-й армий была введена в бой подвижная группа генерала М.М. Попова в составе 4-го гвардейского, 3-го, 10-го и 18-го танковых корпусов. Войска 6-й армии освободили Купянск, Лозовую, Изюм, Балаклею и ряд других населенных пунктов Харьковской области. Нащупав слабину в обороне противника, командование Юго-Западного фронта решило развить наступление в глубину и с этой целью предприняло обходной маневр южнее Харькова силами 6-го гвардейского кавалерийского корпуса генерала С.В. Соколова. Более того, с освобождением частями 1-й гвардейской армии Павлограда в немецком фронте образовался разрыв. Советским войскам открывалась дорога на Днепропетровск и Запорожье.

Обстановка на фронте группы армий «Юг» настолько обострилась, что 6 февраля в Запорожье прилетел Гитлер. Командующий группой армий генерал-фельдмаршал Манштейн с каменным лицом выслушал поток упреков фюрера. Когда Гитлер наконец замолчал, Манштейн в присущей ему хладнокровной манере заявил, что чем дальше русские продвинутся на запад и юго-запад, тем лучше. Пользуясь тем, что Верховный Главнокомандующий онемел от столь дерзкого заявления, фельдмаршал стал излагать свой план действий. Его доводы убедили Гитлера. Он одобрил внесенные командующим группой армий предложения, которые получили наименование «оперативный план Манштейна».

Тем временем войска Воронежского фронта стремительно приближались к Харькову. В ночь на 14 февраля части 183-й и 340-й стрелковых дивизий прорвались в северо-западный пригород Алексеевка. Несколькими часами позже 25-я гвардейская стрелковая дивизия перерезала шоссе Харьков — Полтава в районе Люботина. Вечером 14 февраля к Харькову прорвались войска 69-й армии. 3-я танковая армия охватила город с востока и юго-востока. К утру 15 февраля части 40-й армии во взаимодействии с 5-м гвардейским танковым корпусом овладели пригородом Залютино, выбили немцев из поселков Красный Октябрь и Пятихатки. Командующий дравшимся за Харьков 1-м танковым корпусом СС оберстгруппенфюрер Пауль Гауссер ясно видел угрозу окружения своих войск и в ночь на 16 февраля принял решение оставить город. Его приказ полностью расходился с категорическими требованиями Гитлера удерживать Харьков любой ценой.

Продолжалось наступление и в полосе Юго-Западного фронта. Поскольку наибольший успех наметился на участке 6-й армии, Ставка ввела в действие операцию «Скачок». Целью ее являлся разгром немецкой группировки в Донбассе. Сталин поставил командующему фронтом генерал-лейтенанту Н.Ф. Ватутину задачу частями 6-й армии занять Днепропетровск, Запорожье и Синельниково, чтобы не допустить отхода противника за Днепр. При этом Верховный особо подчеркнул: «Других задач, вроде выдвижения на Кременчуг, пока не давать шестой армии» СЦАМО, ф. 132-A, on.2642, д.34, л.37–38}. Поэтому 17 февраля Ватутин бросил на Днепропетровск 1-й гвардейский танковый корпус и 25-й танковый корпус на Запорожье. По плану операции «Скачок», подвижная группа Попова должна была наступать на Мариуполь, зажимая немецкие войска в клещи с востока.

Советское командование не сомневалось в достижении решительного успеха. Г.К. Жуков писал: «К середине марта 1943 года на всех фронтах обстановка изменилась в пользу Советского Союза. После разгрома немецких, румынских, итальянских и венгерских войск в районе Волги, Дона, Северного Кавказа противник, неся колоссальные потери, к середине марта отошел на линию Сумы — Ахтырка — Красноград — Славянск — Таганрог.

С момента перехода в контрнаступление под Сталинградом [ноябрь 1942 года], до марта 1943 года советские войска в общей сложности разгромили более 100 вражеских дивизий»[143]. 100 дивизий — впечатляющая цифра. Это никак не меньше 30 процентов вооруженных сил Германии. Но впечатление портят последующие строки: «…на участках Воронежского, Юго-Западного, Южного фронтов и на Кубани все еще продолжались ожесточенные сражения. Чтобы не допустить дальнейшего ухудшения обстановки на южном крыле фронта своих войск, немецкое главное командование организовало контрнаступление…»[144]. Стало быть, потеря более 100 дивизий не только не помешала немцам ожесточенно сражаться на почти 700-километровом фронте от кубанских степей до Сум, но они еще и могли позволить себе роскошь организовывать контрнаступление.

Пребывая в самой настоящей эйфории, советское командование совершенно сбрасывало со счетов наличие довольно крупных сил противника на своих флангах. Это были те самые, якобы разгромленные на Дону й Северном Кавказе группы Голлидта и Фреттер-Пико, 1-я и 4-я танковые армии. Ни Ставка, ни ее представители, ни командующие фронтами отчего-то не принимали во внимание, что немецкие войска прочно удерживают оборону в районе Краснограда и на линии Краматорск-Красноармейск. 19 февраля Ватутин с триумфом доложил в Ставку о взятии Синельникова. А тем временем немецкие войска уже закончили сосредоточение в соответствии с «оперативным планом Манштейна»: 1-й танковый корпус СС из района Краснограда нацелился на правый фланг 6-й армии, 48-й танковый корпус навис над ее левым флангом в районе Гуляйполя, 57-й танковый корпус изготовился к Удару по 1-й гвардейской армии, 1-я танковоя армия — по группе Попова. Положение существенно отягощалось тем обстоятельством, что в ходе наступательных боев советские войска понесли значительные потери и армии, корпуса, дивизии имели в лучшем случае половину от штатного состава. Кроме того, значительная растянутость линии фронта создавала серьезные проблемы со снабжением. О том, в каком тяжелом положении оказались советские войска в результате проведения плохо продуманных наступательных операций, рассказывал A.M. Василевский: «И Ставка, и Генеральный штаб допускали ту же ошибку, что и командующие Юго-Западным и Воронежским фронтами: не ожидали наступательных действий врага, считая его здесь разбитым. Ставка не только согласилась с предложениями командующих по развитию дальнейшего наступления, но в своих директивах даже расширила планы фронтов. В результате Юго-Западный фронт продолжал с боями продвигаться в западном и юго-западном направлениях, с каждым днем увеличивая ширину фронта наступления, к началу контрнаступления врага достигшую уже более 400 километров. К тому же войска наши в результате непрерывных боев несли большие потери в живой силе и технике и из-за чрезмерной удаленности от баз снабжения испытывали острый недостаток в боеприпасах»[145]. Добавим, что на самом деле части 3-й танковой, 69-й, 6-й армий и группы Попова шли не в наступление, а в немецкие клещи.

На рассвете 20 февраля 1-й танковый корпус СС и 40-й танковый корпус 1-й танковой армии перешли в наступление против войск Юго-Западного фронта. При этом генерал Ватутин посчитал, что целью удара эсэсовского корпуса является прикрытие отступления за Днепр главных сил группы армий «Юг». Поэтому приказал продолжать наступление на Запорожье и отклонил просьбу генерала Попова отвести войска группы из-под удара противника, указав паникеру, что «это противоречит возложенной на группу задаче».

22 февраля встречный удар из района Гуляйполя на Павлоград нанес 48-й танковый корпус. 6-я армия, сжатая с двух сторон, начала беспорядочное отступление. А.М. Василевский описывал его последствия: «Вражеский контрудар и быстрый отход войск правого крыла Юго-Западного фронта создали серьезную угрозу левому крылу Воронежского фронта, войска которого тоже были крайне ослаблены в наступательных боях, но все еще продолжали продвигаться в западном направлении»[146]. Что как раз совпадало с самыми заветными желаниями врага.

23 февраля 1-й танковый корпус СС соединился в Павлограде с передовыми частями 48-го танкового корпуса. Немецкий бронированный капкан захлопнулся за спиной двух советских танковых корпусов, наступавших на Днепропетровск и Запорожье. Досталось и подвижной группе Попова: войска генерала Голлидта окружили в районе Дебальцево 7-й гвардейский кавалерийский корпус. Спасти эти части не было никакой возможности. В тот день для генерала Ватутина наступил момент истины. Он понял замысел Манштейна: выждать, пока все советские войска втянутся в бой, останутся без резервов, и тогда нанести удар. Поэтому командующий Юго-Западным фронтом обратился в Ставку с предложением немедленно отвести свои части за реку Северский Донец, чтобы организовать прочную оборону. Но Сталин не хотел отказываться от перспективы овладения Запорожьем и Днепропетровском. Только 25 февраля Ставка приняла половинчатое решение: отвести за реку только правое крыло фронта.

Немцы с готовностью приняли услугу товарища Сталина. Пока он вынашивал свое решение, 40-й немецкий танковый корпус разгромил 18-й танковый корпус из группы Попова. Без санкции Ставки командир группы принял решение вывести войска из-под удара, приказав оставить Красноармейск и Краматорск. Под натиском противника отход получился несколько беспорядочным, в результате чего особенно сильно пострадал 4-й гвардейский танковый корпус. Тем не менее войска Попова сумели избежать окружения. Им удалось отступить за Северский Донец, где и было 27 февраля получено соответствующее разрешение Ставки. На следующий день 17-я танковая дивизия немцев попытались с ходу форсировать реку в районе Балаклеи, но ее отбросили на исходные позиции. К 3 марта войска Ватутина завершили отход. По реке Северский Донец образовался прочный фронт на рубеже Балаклея — Красный Лиман. Наступательные действия противника на этом участке закончились.

Упомянутая выше брешь в районе Краснограда создала для немцев удобную возможность флангового удара по 3-й танковой армии. 28 февраля три дивизии 1-го танкового корпуса СС были перенацелены на действия против войск Рыбалко. Ударами по сходящимся направлениям танкисты СС взяли в клещи советскую группировку в треугольнике Кегичевка — Красноград — река Берестовая. В окружении оказались 6-й гвардейский кавалерийский, 12-й и 15-й танковые корпуса, 111-я, 184-я, 219-я стрелковые дивизии. Уже после замыкания кольца ими был получен приказ на отход. Тем не менее советские войска совершили прорыв в направлении Тарановки и вышли из окружения. Но понесенные при прорыве потери исключали дальнейшее боевое использование этих частей, и они были отведены в тыл. С разгромом 3-й танковой армии немцам открывался путь на Харьков.

4 марта 1-я и 2-я танковые дивизии СС атаковали в районе Тарановки, стремясь выйти к Харькову с юго-востока. Но занимавшие здесь оборону бойцы 25-й гвардейской стрелковой дивизии стояли насмерть и не пропустили противника. Тогда Манштейн решил прибегнуть к испытанному средству — маневру По его приказу танковые дивизии «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер» и «Мертвая голова» нанесли удар в стык между 3-й танковой и 69-й армиями. Здесь немцев ожидал быстрый успех. Лейбштандарт захватил Валки, «Мертвая голова» — Олыианы. В течение суток дивизии СС расширили разрыв в советской обороне до 60 километров.

10 марта в Харьков ворвались танково-разведыватель-ный батальон, 1-й и 2-й мотопехотные полки лейбштандарта. Дивизия СС «Рейх» с тяжелыми боями продвигалась к железнодорожному вокзалу. Танки «Мертвой головы» обогнули Харьков с севера и взяли Чугуев. В окружении оказались советские войска, составлявшие харьковский гарнизон: 62-я гвардейская, 19-я и 303-я стрелковые дивизии, 17-я стрелковая бригада НКВД, 86-я и 179-я отдельные танковые бригады. Кроме того, в районе Богодухова угодили в котел приданные 69-*й армии из состава 40-й три стрелковые дивизии — 107-я, 183-я и 340-я. 40-я армия, в которой оставались только потрепанные в предыдущих боях 5-й гвардейский танковый корпус, 100-я и 309-я стрелковые дивизии, отступала в направлении Белгорода под натиском гренадерской мотодивизии «Великая Германия».

На улицах Харькова развернулись ожесточенные бои. Командовавший окруженцами генерал-майор Е.Е. Белов принимал все меры к удержанию города. Кровопролитная борьба продолжалась четверо суток. Утром 15 марта генерал Рыбалко передал Белову приказ выходить из окружения. К тому времени войска харьковского гарнизона были рассечены противником на две изолированные части. Поэтому генерал Белов приказал командовавшему второй группой полковнику Ф.Н. Рудкину прорываться самостоятельно. В качестве прикрытия уходящих войск была оставлена 62-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора Г.М. Зайцева.

Вечером 15 марта части Белова и Рудкина пошли на прорыв. Неся большие потери, они с боями прошли 30 километров, форсировали Северский Донец и соединились с войсками Юго-Западного фронта.

Так как повсюду Красная Армия успела отойти за реку, продолжение немецкого наступления было возможно только на Белгород. Прибывший на Воронежский фронт представитель Ставки Г.К. Жуков так оценивал складывавшуюся обстановку: «После захвата Харькова части противника без особого сопротивления продвигались на белгородском направлении и заняли Казачью Лопань»[147]. Белгород они взяли 18 марта. Но дальше продвинуться не смогли. Манштейн в своих воспоминаниях объяснил это наступлением распутицы, Жуков — подходом резервов Ставки.

Сталинградская эйфория дорого обошлась советскому командованию. В Ставке полагали, что все зубы у немцев выбиты, и нежданно-негаданно угодили в широко разинутую пасть врага с сохранившими прежнюю остроту бронированными клыками. В результате инициатива была утрачена на неопределенное время. Создалась ситуация чрезвычайно опасного равновесия сил. Красной Армии пришлось вместо наступления взяться за лопаты и создавать глубоко эшелонированную оборону на Курской дуге.

Взгляд без розовых очков

Снова повторим исключительно важную мысль A.M. Василевского: и Ставка, и Генеральный штаб, и командующие Воронежским и Юго-Западным фронтами допускали общую ошибку, не ожидая наступательных операций врага и считая его разбитым. На этот счет в русском языке есть хорошее выражение: «Смотреть сквозь розовые очки». А ведь сколько раз за прошедшие два года войны немцы проделывали то, что предлагал Манштейн в своем оперативном плане — ударом под фланги поймать советские войска в мешок! Достаточно вспомнить, например, трагедию 2-й ударной армии Волховского фронта. И много еще можно найти таких примеров.

Генералы Ватутин и Голиков пришли на должности командующих фронтами из Генерального штаба. Работая там в 1941–1942 гг., они изучали печальный опыт целого ряда наступательных операций, которые заканчивались жестокими провалами. В большинстве случаев противник действовал по той же схеме, что и в марте 1943 года под Харьковом. Очень трудно объяснить, почему командующие, имевшие за плечами солидный стаж генштабистов, не обратили внимания на висевшие над флангами их фронтов немецкие группировки. Причем состояли эти группировки в основном из танковых и мотопехотных частей, специально предназначенных для ударных функций. Можно только предположить, что оба командующих слишком увлеклись преследованием отступающего противника, вошли в опасный азарт. Но почему тогда о возможной фланговой угрозе их не предупредил Генеральный штаб? Ведь в Оперативном управлении на учете находилась каждая немецкая дивизия, и там-то точно знали, что 40-й, 48-й и 57-й немецкие танковые корпуса не разбиты. Что в район Харькова прибыл свежий танковый корпус СС. Что 1-я танковая армия немцев хотя и понесла потери, но еще остается вполне боеспособной. Но Генштаб поступал прямо противоположным образом, то есть подыгрывал шапкозакидательским настроениям во фронтовых и армейских штабах.

Между тем непредвзятая оценка обстановки, взгляд на карту боевых действий без розовых очков мог подсказать другие, более выгодные с оперативной точки зрения решения. Офицеры Генштаба, разрабатывавшие планы для Ставки, имели возможность задать, к примеру, такой вопрос: «А зачем нам наступать на том направлении, где сосредоточены главные силы противника?» Да, Сталинград стал большой нашей победой, но немец пока еще силен. Он упорно цепляется за каждый клочок земли. Выбивать его оттуда ой как тяжко. В группе армий «Юг», в районах Харькова и Донбасса, имеется без малого 5 танковых корпусов, в том числе один полнокровный эсэсовский. Наступать на них — значит ставить свои войска в условия неизбежных высоких потерь и истощения резервов. Далеко ли они смогут продвинуться при таких потерях — это большой вопрос.

А вот на левом фланге у противника расклад сил совсем другой. Здесь немецких танков нет. Оборону держит довольно слабая 2-я армия с остатками итальянских войск, цену которым мы уже знаем. Кроме того, есть два обстоятельства, весьма благоприятных для нас и проблематичных для противника. Во-первых, 2-я армия находится на стыке с фронтом группы армий «Центр». Следовательно, здесь уязвимое место в обороне противника. Во-вторых, фронт 2-й армии растянут на линии Севск — Рыльск — Сумы — Ахтырка. А в его оперативном тылу никаких резервов нет. Удар всей массы наших войск неминуемо приведет к глубокому прорыву.

Каковы цели такой наступательной операции? Прежде всего Киев. Столица Украины. Матерь городов русских. Его освобождение вызовет огромный резонанс как в нашей стране, так и в мире. А от Сум до Киева рукой подать. Всего 350 километров. Скорость Т-34/85 на шоссе — 50 километров в час. С учетом слабости потенциально возможного сопротивления противника, наши «тридцатьчетверки» долетят до Киева за 4–5 дней. И никто им не сможет помешать!

Следует особо подчеркнуть, что и в Ставке фюрера, и в штабе группы армий «Юг» весьма опасались возможности советского удара на Киев. Вот что писал по этому поводу Манштейн: «Если бы противник дерзнул пойти на Киев, о чем свидетельствовали некоторые признаки [и чего Гитлер боялся больше всего]., то мы могли бы только пожелать ему счастливого пути»[148]. Проще говоря, никакими силами немцы не смогли бы парировать удар в направлении Киева.

Конечно, для наступающих на Киев советских войск существовала угроза флангового удара со стороны главных сил группы армий «Юг». Но насколько быстро немцы могли бы принять нужное решение? А сколько времени потребовалось бы на переброску и концентрацию войск? Для удержания Киева Гитлер должен был либо совсем оставить Донбасс, либо серьезно ослабить находящуюся там группировку. Но ни с Донбассом, ни с Харьковом он расставаться не хотел. А обстановка требовала чем-нибудь пожертвовать. Практика показывает, что такого рода решения давались Гитлеру очень тяжело. Пока он находился бы в мучительных раздумьях, советские танки уже были бы в Киеве. Но даже если бы фюрер быстро принял решение, немцы не успели бы вовремя сосредоточить свои танковые корпуса для проведения такой операции. Вспомним, что сосредоточение в непосредственной близости от театра военных действий заняло у них четверо суток. В случае угрозы Киеву единственное, что они могли реально сделать — бросать свои корпуса в бой по частям, по мере их прибытия. Следовательно, концентрический удар советским войскам не грозил.

Однако была возможность вообще исключить такой удар. При броске на Киев наши войска могли угрожать не только флангу, но и тылу сосредоточенных в Харькове и Донбассе основных сил группы армий «Юг». А превосходство в живой силе и технике у нас над немцами было минимум тройное [Манштейн утверждает, что войска Воронежского, Юго-Западного и Южного фронтов превосходили группу армий «Юг» в соотношении 7:1]. Стало быть, ничто не мешало Красной Армии нанести противнику мощный упреждающий удар, вроде того, что предусматривала операция «Скачок». С тем отличием, что в данном случае наши войска не понесли бы таких значительных потерь, как это было при лобовых штурмах немецких укреплений под Харьковом, Красноградом, Красноармейском, Краматорском, Дебальцевом. А разработка «оперативного плана Манштейна» была бы в принципе невозможна. При таком развитии событий лучшим решением для немцев являлся скорейший отход за Днепр.

Однако операция «Скачок» была такой, какой она была. Пусть так. Но если целью этой операции являлся зажим основных сил группы армий «Юг» в клещи, то исполнение ее должно было подразумевать концентрацию соответствующих наших сил. Между тем такая важнейшая задача, как отсечение всей массы немецких войск от переправ через Днепр, перехват их коммуникаций, не могла быть решена двумя ослабленными в предыдущих боях танковыми корпусами, к тому же наступавшими по расходящимся направлениям, без связи и взаимодействия друг с другом. Насколько серьезно отнеслись немцы к этой угрозе, можно судить по свидетельству Манштейна: «4-я танковая армия должна была быстро разгромить противника в бреши между 1-й танковой армией и группой Кемпфа и воспрепятствовать тем самым отсечению группы армий от переправ через Днепр. В противном случае вследствие недостатка горючего основная масса сил должна была скоро стать неспособной к движению»[149].

В самом деле, план операции «Скачок» был очень неплох, но для его успешного осуществления следовало выделить достаточное количество войск. Например, подвижной группе Попова, на которую возлагалась задача овладеть Мариуполем, то есть пройти через немецкие оборонительные порядки почти 300 километров, противостояли два немецких танковых корпуса. В итоге войска Попова застряли уже на линии Красноармейск— Краматорск и близко не подошли к выполнению своей боевой задачи. А истекли кровью в позиционных боях против хорошо организованной обороны противника и затем были разгромлены при его контрнаступлении.

Безусловно, задача по окружению основных сил группы армий «Юг» являлась главной, но при этом Ставка требовала еще и взятия Харькова, и развития наступления на Полтаву. Таким образом, советское командование в сотый раз становилось на порочный путь распыления своих сил, что сводило на нет численное преимущество над противником, позволяло ему маневрировать, концентрировать ударные группировки то на одном, то на другом участке фронта и громить наши наступающие войска поодиночке.

Избежать разгрома в операции «Скачок» можно было, отказавшись от проведения параллельных наступательных операций. Это первое условие. И второе — обеспечить фланги. Причем при расчете сил следовало исходить из того, что главная опасность угрожает отнюдь не ударной группировке, которая будет наступать на Днепропетровск и, Запорожье. В подобной обстановке наиболее оптимальное решение для противника — закрыть брешь, через которую наступают советские войска. Значит, там и надо ждать удара.

Лучший вариант действий мог подсказать опыт оборонительных боев под Котельниковом. Или горький опыт 2-й ударной. На угрожающих направлениях следовало подготовить прочную оборону. Был ведь хороший пример оборонительных действий — защита Тарановки частями 25-й гвардейской стрелковой дивизии. А ведь временный отказ от штурма Харькова и прочих операций такого рода высвобождал силы, достаточные для ликвидации угрозы прорыва противника к Павлограду. Пусть немцы ломают себе лоб, пытаясь прошибить нашу оборону. Пусть выбрасывают на ветер свои силы, которых у них и без того не густо.

Манштейн, как и Гудериан, не любил затяжных позиционных боев. Он неизменно пытался уйти от такого рода действий, не суливших ничего, кроме напрасных потерь. Убедившись в прочности обороны противника, Манштейн наверняка приказал бы прекратить атаки и стал бы искать новое, более оптимальное решение. Но особого выбора в этом случае у него не было. Только закрытие бреши между группой Кемпфа и 1-й танковой армией позволяло решить задачу нейтрализации русского прорыва к Днепру. Если же взятие Павлограда не состоялось, то надо было либо разворачивать танки для удара по наступающей русской группировке, что само по себе являлось весьма проблематичным, либо как можно скорее отводить все свои войска за Днепр. С висящими на плечах русскими кавалерийскими и танковыми корпусами такой отвод тоже не мог быть особенно приятным делом. В общем, немецкий командующий оказывался перед необходимостью принятия двух равных по тяжести решений. Излишне говорить о том, что в такой обстановке ни о каком наступлении и взятии Белгорода думать не приходилось. А это позволяло Красной Армии без особых проблем освободить Донбасс, Харьков, Днепропетровск, Запорожье, Полтаву.

Однако провал операции «Скачок» еще не означал такого крупномасштабного разгрома, которому в действительности подверглись советские войска. В котле тогда оказались только два танковых корпуса. А всего в войсках Воронежского и Юго-Западного фронтов их насчитывалось около двадцати. Цель предпринятой немцами наступательной операции была более значительной. Манштейн писал: «Наша цель была не овладение Харьковом, а разгром и по возможности уничтожение расположенных там частей противника. Ближайшей целью, следовательно, был разгром южного фланга противника, расположенного на Берестовой юго-западнее Харькова, на котором действовала 3-я советская танковая армия»[150]. Могло ли советское командование разгадать замысел противника и принять какие-то меры?

Наступление немцев застало врасплох только Юго-Западный фронт. Но полностью разгромить его Манштейну не удалось. Хотя и с запозданием, командующий фронтом все же принял решение вывести свои войска из-под удара. Но на его соседа, генерал-полковника Ф.И. Голикова, немецкий удар обрушился только спустя восемь дней. Поэтому ни о какой внезапности не может быть и речи. Но даже если командующий Воронежским фронтом думал, что немцы не воспользуются очень удобной для удара брешью на его левом фланге, то все равно у него было время для выхода из-под удара. Намерения немцев стали очевидны после попытки танкового корпуса СС взять штурмом Тарановку. Героическими действиями 25-й гвардейской прорыв был предотвращен. Далее Голикову оставалось только доложить в Ставку: «Товарищ Сталин, противник намеревается окружить мои войска в районе Харькова. Во избежание тяжелых последствий прошу разрешения на отход за реку Северский Донец. Сохранив свои войска, я буду иметь возможность через месяц-полтора снова взять Харьков».

Как известно, Ставка еще 27 февраля санкционировала отступление за Северский Донец войск Юго-Западного фронта. Устроенный немцами погром уже подействовал отрезвляюще и на Сталина, и на всех членов Ставки. В Москве очень не хотели повторения того же сценария еще и на Воронежском фронте. Но Голиков сначала недопустимо промедлил с приказом на отход частей 3-й танковой армии с Берестовой, а затем аналогичным образом подставил под разгром свои войска в Богодухове и Харькове.

Своевременное отступление Воронежского и Юго-Западного фронтов за Северский Донец означало провал «оперативного плана Манштейна». От намерения штурмовать советские позиции за рекой он отказался. Сохранение основных сил фронтов позволило бы остановить немецкое наступление на Белгород сильным контрударом во фланг или переброской туда достаточного количества войск для организации прочной обороны. И Ставке не пришлось бы задействовать стратегические резервы.

Впрочем, нет худа без добра. После поражения под Харьковом оценка обстановки советским командованием вновь стала реальной. Именно это позволило на самом высоком профессиональном уровне подготовить Курскую битву, нанести германской армии окончательное поражение и навсегда переломить ход Великой Отечественной войны.

В октябре 1943 года вся Левобережная Украина была очищена от немецко-фашистских войск. По решению Ставки с 20 октября 1943 года Воронежский фронт был переименован в 1-й Украинский фронт, Степной фронт — во 2-й Украинский. При преследовании стремительно отступающего противника советским войскам удалось захватить целый ряд плацдармов на правом берегу Днепра. Тем самым были созданы благоприятные условия для развития дальнейшего наступления.

Ставка считала первоочередной задачей освобождение Киева. В Генеральном штабе был разработан план наступательной операции с целью разгрома киевской группировки противника и последующего прорыва в оперативную глубину на Коростень — Житомир — Фастов. Согласно замыслу советского командования главный удар должен был наноситься севернее Киева, с лютежского плацдарма. Первоначально его планировалось нанести с букринского плацдарма, но так как немцы именно отсюда ожидали начала нашего наступления и стянули в район Великого Букрина свои основные силы, центр тяжести был перенесен на Лютеж. Для концентрации достаточного количества войск на лютежском плацдарме пришлось пойти на беспрецедентную меру. Сосредоточенные на букринском плацдарме 3-я гвардейская танковая армия и 7-й артиллерийский корпус прорыва прямо под носом противника совершили скрытый двухсоткилометровый марш вдоль берега Днепра и передислоцировались в район Лютежа. Столь масштабную переброску войск удалось сохранить в тайне от немецкого командования. К 1 ноября на лютежском плацдарме были сконцентрированы 38-я армия, 3-я гвардейская танковая армия, 5-й гвардейский танковый корпус, 7-й артиллерийский корпус прорыва и другие подразделения. Кроме того, отвлекающие действия на букринском плацдарме с целью сковывания противника должны были предпринять 27-я и 40-я армии 1-го Украинского фронта.

1 ноября советские войска перешли в наступление в районе Великого Букрина. Немецкое командование было введено в заблуждение относительно истинных намерений командующего фронтом Н.Ф. Ватутина. Поэтому нанесенный 3 ноября удар с лютежского плацдарма застал противника врасплох. Сосредоточенные здесь 13-й и 49-й немецкие армейские корпуса были сбиты с занимаемых позиций и стали беспорядочно отступать. Но все же ход наступательной операции складывался не так удачно, как хотелось бы генералу армии Ватутину. На ближних подступах к Киеву 7-й армейский корпус противника оказал ожесточенное сопротивление войскам 38-й армии. Поэтому ее наступление заметно замедлилось. Чтобы решительно повлиять на ход операции, командующий фронтом бросил в прорыв 3-ю гвардейскую танковую армию генерала П.С. Рыбалко. Танкистам была поставлена задача рассечь немецкий фронт в Днепровской дуге и проникнуть далеко в оперативный тыл группы армий «Юг».

Как только советские танки перерезали шоссе Киев — Житомир, 7-й армейский корпус немцев под угрозой окружения немедленно оставил город. К исходу 5 ноября 38-я армия и 5-й гвардейский танковый корпус полностью овладели Киевом. Всеобщее ликование усиливалось тем обстоятельством, что столица Украины была освобождена в канун «красной даты» 7 ноября.

В результате наступления с лютежского плацдарма советские войска разорвали фронт противника на три части: 49-й армейский корпус отступал в направлении Коростеня, 13-й — в направлении Житомира, 7-й — на запад от Фастова. Только перебросив на этот участок 10-ю мотодивизию из состава 8-й армии, немцам удалось временно стабилизировать фронт на южном направлении.

Советское наступление представляло огромную опасность для всей немецкой группировки, находившейся в Днепровской дуге. Коростень, Житомир и Фастов, как крупные железнодорожные узлы, обеспечивали систему коммуникаций не только группы армий «Юг», но и группы армий «Центр». И вот в усугубление сложившейся критической обстановки командующий немецкими войсками на Украине генерал-фельдмаршал Манштейн вдруг отдал приказ оставить Черняхов и Житомир без боя. 12 ноября оба этих населенных пункта были заняты советскими войсками.

На первый взгляд, Манштейн действовал абсолютно нелогично, позволяя противнику продвинуться дальше на запад и тем самым открывая для — удара тылы 8-й и 6-й армий. Но в действительности это был маневр, являвшийся частью еще одного оперативного плана. С обычным хладнокровием оценивая обстановку, Манштейн заметил, что советские генералы вновь вошли в азарт погони и их наступающие войска утратили компактность. Тем самым они невольно загоняли себя в ловушку.

Манштейн вспоминал: «Оба корпуса, стоявших на Днепре севернее Киева, были отброшены далеко на восток, до Житомира и Коростеня. Оба этих важных железнодорожных узла, через которые осуществлялась связь с группой армий «Центр», а также снабжение танковой армии, были заняты противником.

4-я танковая армия, таким образом, была расчленена на три далеко отстоявшие друг от друга группы.

Единственным просветом в этой критической обстановке было то, что противник теперь также раздробил свои силы, действуя на двух направлениях — южном и западном. При этом силы противника, продвигавшиеся на запад, до тех пор не могли добиться решающего успеха, пока им не удалось бы повернуть на юг для глубокого охвата группы армий»[151]. Чтобы такого поворота не случилось, Манштейн подсунул наступавшим на западном направлении 3-й гвардейской танковой и 60-й армиям крупную наживку в виде Житомира.

Здесь необходимо отметить, что на третьем году войны немецкие военачальники хорошо знали ахиллесову пяту своего противника. Между советскими командирами существовало соперничество за захват крупных городов. Освобожденные населенные пункты с начала войны были лейтмотивом работы Совинформбюро и соответствующим же образом формировались оценочные показатели боевых действий фронтов, армий, корпусов, дивизий. Поэтому советские командующие такое большое внимание уделяли овладению территорией и населенными пунктами. Причем нередко в ущерб делу. Скажем, одной из основных причин гибели той же 2-й ударной или 33-й армии Западного фронта было нежелание командования отказываться от завоеванной территорий. Да и поражение под Харьковом в марте 1943 года представляло собой классический случай: в угоду овладению территорией советское командование распылило свои силы по целому ряду направлений, и в результате наши войска оказались под ударом.

Схожая ситуация складывалась в районе Житомира. По состоянию на 12 ноября 1943 года войска 1-го Украинского фронта имели следующую оперативную конфигурацию: Чернобыль — Малин — Житомир — Фастов. Таким образом, линия фронта представляла собой дугу, сильно вытянутую в западном направлении. Но в отличие от Курской дуги, дуга Житомирская прочной обороны не имела. На флангах — в районах Коростеня и Фастова — немцы сдерживали советские войска, не мешая их продвижению в центре.

В период с 3 по 13 ноября немцы быстро проводили скрытую перегруппировку. К тому времени было совершенно понятно, что решающие события происходят на житомирском направлении. Поэтому Манштейн без колебаний пошел на риск, выведя из состава 8-й армии все танковые и часть пехотных дивизий. В штабе 48-го танкового корпуса был разработан план контрнаступления. Задачу разгрома житомирской группировки советских войск брали на себя два опытных танковых командира — генералы Балк и Меллентин. Манштейн выделил им все наличные танковые силы: 1-ю, 3-ю, 10-ю, 25-ю танковые дивизии и лейбштандарт. В качестве поддержки к операции привлекались 20-я мотопехотная дивизия и дивизия СС «Рейх», а также 8-я и 10-я пехотные дивизии.

Как только сопротивление немецких войск в районе западнее Житомира резко усилилось, командующий 60-й армией генерал И.Д. Черняховский приказал приостановить дальнейшее наступление. Бывший командир 3-й гвардейской легкоартиллерийской бригады В.М. Жагала вспоминал: «К 12 ноября, разбивая наступление вширь и вглубь, наши соединения глубоко вклинились в расположение вражеских войск. Города Житомир, Черняхов гитлеровцы оставили почти без сопротивления. Они как бы затягивали нас в огромный мешок. Между тем, по данным нашей разведки, южнее и юго-западнее Житомира, Фастова и Белой Церкви сосредотачивались крупные силы пехоты и танков противника. Возросла активность и его авиации»[152]. Бывший комбриг писал, что «коварные замыслы врага были своевременно разгаданы нашим командованием». Но судя по тому, как развивались дальнейшие события, реакция на них советского командования оказалась все же запоздалой.

Утром 15 ноября немецкая танковая лавина при поддержке авиации перешла в наступление. Немцы стремились овладеть городом Коростышев в 26 километрах к востоку от Житомира, чтобы перехватить стратегическое шоссе и тем самым отрезать советским войскам главный путь отхода. Наступление противника явно застало 60-ю армию врасплох, так как к вечеру 16 ноября Коростышев был захвачен. В житомирском котле оказались 1-й кавалерийский, 15-й, 23-й, 30-й стрелковые корпуса и 3-я гвардейская артбригада.

Однако генерал Черняховский не растерялся. Предвидя обязательный поворот на запад немецкой ударной группировки с целью захвата Житомира, он приказал своим гвардейским артиллерийским полкам развернуться примерно в 5 километрах западнее Коростышева, в районе Газинка — Кмитов — Кошарище и перекрыть шоссе по обе стороны. Таким образом, немцы были вынуждены прорываться сквозь мощную противотанковую оборону русских, что временно отводило угрозу полного разгрома 60-й армии.

Как и предвидел командарм, утром 18 ноября немецкие танково-механизированные части наткнулись на оборону 3-й гвардейской артбригады и втянулись в ее штурм. Бой продолжался в течение всего дня. Немцы понесли значительные потери, но не продвинулись ни на шаг. В ночь на 19 ноября бригада получила приказ сняться с занимаемых позиций и прикрыть выход из окружения 1-го кавалерийского корпуса юго-восточнее Житомира.

Однако главные события происходили к западу от города, в полосе 3-й гвардейской танковой армии. В день начала немецкого наступления генерал Рыбалко решил нанести по противнику контрудар. Командующий 48-м танковым корпусом генерал Балк сразу понял, какую серьезную ошибку совершил русский командарм. Он вызвал командира лейбштандарта и приказал ему умереть, но сдержать натиск противника.

Командир танковой дивизии СС оберфюрер Вильгельм Монке был из тех офицеров, чьей смелостью восхищался даже Гитлер. Балк не сомневался в том, что он выполнит приказ. Четверо суток лейбштандарт отбивал атаки советских танков. Тем временем 48-й танковый корпус обошел армию Рыбалко вдоль шоссе Житомир — Киев и ударил ей в тыл. Манштейн коротко отметил в воспоминаниях: «15 ноября 48-й танковый корпус начал наносить намеченный удар, который привел к тому, что продвигавшиеся от Киева на юго-запад танковые корпуса противника — ближайшая цель удара — были разбиты»[153].

В результате разгрома 3-й гвардейской танковой армии немцы высвободили силы для овладения Житомиром. Город вновь оказался в их руках. Но теперь немецкое командование ставило перед собой более масштабные задачи. Манштейн посчитал, что обстановка позволяет очистить от советских войск весь правый берег Днепра и вновь захватить Киев. Немцы решили продолжать наступление.

Расчеты Манштейна во многом оправдались. Но не настолько, чтобы можно было говорить о достижении полной победы. Во второй половине ноября Красная Армия действительно утратила инициативу и перешла к обороне. Немецкий командующий просчитался только в оценке боеспособности 60-й армии. Войска Черняховского хотя и понесли при выходе из окружения значительные потери, но сохранили способность к сопротивлению. Поэтому немцы продвинулись на 35–40 километров и завязли в советской обороне на рубеже Малин — Радомышль — Фастов. В.М. Жагала вспоминал: «До 25 декабря 1943 года бригаду непрерывно бросали с одного участка фронта на другой, туда, где нужно было отразить ожесточенные атаки вражеских танковых частей и подразделений. Совершая молниеносные марши, легкоартиллерийская бригада неожиданно появлялась перед противником то под Коростышевом, то на подступах к Радомышлю, Малину…»[154]. Манштейн сманеврировал и, прорвав фронт в районе Коростеня, вновь овладел Киевом. Но окончательно ликвидировать житомирский выступ ему не удалось. Войска 60-й, 27-й и 40-й армий удержались в дуге южнее Киева и севернее Канева.

К исходу 25 декабря немецкое командование решило прекратить атаки. Манштейн понимал, что у противника достаточно резервов и существует значительная опасность контрнаступления с его стороны. Предчувствие его не обмануло. Пока войска группы армий «Юг» рвались к Киеву, Ставка перебрасывала на 1-й Украинский фронт значительные резервные силы. Для проведения Житомирско-Бердичевской наступательной операции были сосредоточены 1-я и 3-я гвардейские танковые, 1-я гвардейская, 13, 18, 27, 38, 40, 60-я армии. Начавшееся 29 декабря советское наступление отбросило войска Манштейна на 200–250 километров к западу.

НЕОПРАВДАННЫЙ РИСК

При разработке плана разгрома 3-й гвардейской танковой армии под Житомиром Манштейн не придумал ничего нового. Русские не обеспечили фланги своей ударной группировки, и этого оказалось достаточно. Тем не менее командующий группой армий «Юг» прекрасно отдавал себе отчет, на какой риск он шел. Немецкие войска не имели никаких резервов. Контрнаступление пришлось организовывать по принципу, который русские выражают поговоркой «тришкин кафтан». Ведь протяженность фронта группы армий «Юг» по правому берегу Днепра составляла 750 километров. А удерживали его только 32 немецкие дивизии.

Советские войска не имели проблем с резервами. Достаточно вспомнить, что всего месяц спустя после тяжелейших потерь в житомирском котле 3-я гвардейская танковая армия была фактически воссоздана заново. Ничего подобного немцы не могли себе позволить. Таким образом, решение Манштейна стянуть в район Житомира все наличные ударные силы при сколько-нибудь неблагоприятном ходе операции могло привести к крушению всего немецкого фронта на Днепре. Поэтому доля риска в его оперативном плане была непропорционально высока. Но, как сам Манштейн отмечал в воспоминаниях, выбора у него не было.

Советское командование находилось в гораздо более выгодном положении. Прежде всего, в плане прочности владения инициативой. Немцы имели возможность действовать, скажем так, только «вторым номером». О том, чтобы как-то перехватить инициативу, им нечего было и думать. Советские войска захватили несколько плацдармов, любой из которых мог стать исходной позицией для нанесения мощного удара. А немцы должны были стоять и ждать, когда такой удар последует.

Успешно проведенные мероприятия по введению противника в заблуждение открывали перед советским командованием дополнительные оперативные перспективы. При проведении наступательной операции с лютежского плацдарма была достигнута полная внезапность. А вот дальше все пошло наперекосяк: войска 1-го Украинского фронта растеклись по разным, не связанным друг с другом направлениям, распылили силы и тем самым свели на нет свое преимущество над врагом в живой силе и технике. В результате у немцев появилась возможность сманеврировать своими небольшими силами. Более того, они перехватили инициативу и в середине декабря отбили у русских Киев. Причем советское командование вполне могло избежать подобного развития ситуации, не выпустить инициативу из рук и путем правильного использования открывшихся перспектив разгромить главные силы группы армий «Юг».

Итак, в начале ноября 1943 года советская ударная группировка совершила глубокий прорыв с лютежского плацдарма. При этом основные силы противника находились на другом направлении. Они были придвинуты к букринскому плацдарму и втянулись в бои с 27-й и 40-й армиями. А тем временем 3-я гвардейская танковая и 60-я армии уже продвинулись на 60–70 километров к западу. Тем самым они создавали угрозу выхода во фланг и тыл главной группировке Манштейна. Кстати, немецкий командующий ясно видел эту угрозу: «Силы противника, продвигавшиеся на запад, до тех пор не могли добиться решающего успеха, пока им не удалось бы повернуть на юг для глубокого охвата группы армий. Задача двух отброшенных на запад корпусов состояла в том, чтобы не дать им возможности совершить этот маневр, пока группа армий не подтянет подкрепления»[155].

Здесь уместно задать вопрос: каким образом два изрядно потрепанных армейских корпуса немцев, причем отступавших по расходящимся направлениям, могли не дать возможности двум советским армиям, одна из которых танковая, совершить глубокий охват группы армий «Юг»? Это могло произойти только в одном случае — если советское командование не преследовало такой цели. Вместо решительного разгрома войск противника в советских штабах нацелились на овладение Житомиром, а кроме него — Коростенем, Фастовым и другими крупными населенными пунктами.

Между тем принятие решения повернуть всю ударную группировку на юг вместо дальнейшего продвижения в сторону Житомира коренным образом меняло бы обстановку. Вытеснение на запад 7-го, 13-го и 49-го немецких армейских корпусов решающего значения не имело. Рыбалко и Черняховский могли выделить для их преследования по одному из своих корпусов и далее всеми силами обрушиться на тылы основной немецкой группировки. Создать для Манштейна роскошный котел. Зажать в кольце до пятнадцати немецких дивизий, в основном танковых и моторизованных. Их разгром означал бы конец группы армий «Юг». В немецком фронте появилась бы огромная брешь, которую нечем было закрывать. При этом создавались условия для еще большего проникновения в глубину обороны противника, для выхода во фланг группы армий «Центр». Но даже если какой-то части войск Манштейна и удалось бы вырваться из кольца, то создать новый фронт они смогли бы никак не меньше, чем в 300–400 километрах к западу. Что опять-таки создавало опасность флангового удара для немецких войск в Белоруссии.

Однако советское командование предпочло иной путь. Пока им наносились удары в разных направлениях, немцы стягивали силы в район Житомира. А ведь удар 3-й гвардейской танковой армии на юг вообще мог бы исключить такую возможность. Манштейн писал, что ему суждено было пережить много тревожных дней, пока к середине ноября не удалось перебросить танковые дивизии под Житомир. Стало быть, Рыбалко и Черняховский имели достаточно времени для того, чтобы упредить противника и сорвать намечаемое им контрнаступление.

Выбор не ограничивался только ударом на юг. Судя по воспоминаниям В.М. Жагала, советская разведка заблаговременно вскрыла осуществлявшуюся противником перегруппировку. И осуществлялась она за счет ослабления других направлений. Следовательно, открывалась возможность устроить немцам ловушк^у путем повторения фокуса с лютежским плацдармом.

Манштейн вспоминал: «Для дальнейшего усиления 4-й танковой армии группа армий передала ей из состава 8-й армии еще 2 танковые [3 и 10]. и 2 мотодивизии[156]., а также 10-ю и 8-ю пехотные дивизии. Было ясно, что тем самым мы выше всякой меры ослабляем 8-ю армию, но группа армий была в тот момент вынуждена значительно ослабить менее важные участки фронта и передать их силы на решающий участок»[157]. Но это было ясно не только Манштейну. Разведка 1-го Украинского фронта засекла перемещения войск противника, и их картина стала ясна для советского командования. Удачный опыт скрытной переброски целых танковых армий на значительные расстояния имелся. Оставалось только им воспользоваться.

Манштейн считал решающим направлением житомирское. Его следовало всеми имеющимися возможностями укреплять в этом мнении. Можно было применить метод создания ложной активности войск или создавать видимость наличия крупных танковых, кавалерийских, пехотных соединений. А на самом деле главные силы из житомирского выступа отводить и концентрировать их на участке крайне ослабленной 8-й немецкой армии. Так как в выступе находился 7-й артиллерийский корпус прорыва, его следовало развернуть на двух-трех подготовленных оборонительных рубежах. Эти рубежи должны были быть специально приспособлены для борьбы с танками и учитывать возможность организации на них круговой обороны. Как это в действительности имело место во время Житомирского оборонительного сражения. Далее оставалось только ждать начала немецкого наступления.

При переходе в наступление ударная группировка противника неминуемо упиралась в советскую противотанковую оборону и оказывалась перед необходимостью ее прорыва. Конечно, через некоторое время немцы сообразили бы, что наносят удар в пустоту. А тем временем лавина советских танков уже смела бы 8-ю армию и ринулась бы в глубокий прорыв. При этом открывалась возможность как удара в тыл 6-й немецкой армии, так и перехвата тыловых коммуникаций всей группы армий «Юг».

Ударная группировка Манштейна в подобной обстановке оказывалась бы меж двух огней. С одной стороны, советский прорыв на участке 8-й армии требовалось немедленно закрыть. С другой стороны, житомирский выступ представлял собой очень удобный трамплин для мощного броска в глубь немецкой обороны. Штурмовать его — себе дороже, слишком мощные противотанковые рубежи создал здесь противник. Значит, часть сил было необходимо оставить у выступа, что ослабляло удар на юг, по прорвавшейся советской танковой армии. Наиболее оптимальным являлось решение отвести войска подальше на запад, выровнять линию фронта и попытаться создать прочную оборону. При этом никакого, даже временного перехода инициативы к немцам в принципе быть не могло.

Но если все эти планы были слишком мудреными и рискованными, то существовал более простой путь. Как только стало понятно, что немцы готовятся к контрнаступлению, следовало своевременно отвести войска из выступа и на период атакующих ударов противника перейти к обороне. Соотношение сил было таково, что немцы довольно скоро завязли бы в позиционных боях и поспешили бы отказаться от своих далеко идущих намерений. Как только они выдохлись бы, наступал момент для перехода от оборонительных действий к наступательным. Такой сценарий успешно применялся Красной Армией в битвах под Москвой и Сталинградом, а также на Курской дуге.

В январе 1944 года шаткое равновесие на правом берегу Днепра было нарушено. Житомирско-Бердичевская наступательная операция войск 1-го Украинского фронта вынудила немецкое командование повторно оставить Киев и принять энергичные меры к предотвращению дальнейшего прорыва 1-й гвардейской танковой армии на запад. Манштейн решил нанести контрудары из района Винницы и Умани. В течение 10–14 января 1944 года 1-я гвардейская танковая, 38-я и 40-я армии 1-го Украинского фронта вели тяжелое встречное сражение с ударной группировкой противника. Им пришлось совершить отход на 30 километров к востоку и перейти к обороне. Советское наступление продолжалось только из житомирского выступа. В итоге реализовать замысел наступательной операции — разгромить противника в районе Брусилова и выйти на рубеж Любар — Винница — Липовая — не удалось.

К середине января 1-й Украинский фронт закрепился на линии Сарны — Славута — Казатин — Ильинцы. Как и в ноябре 1943 года, войска Ватутина вновь образовали дугу, сильно выдвинутую к западу. При этом ее левый уступ пролегал через Ржищев и Канев до берегов Днепра. Далее на юг — от Канева до Никополя проходила полоса обороны противника, где были сосредоточены части 1-й танковой, 8-й и 6-й немецких армий. Одного взгляда на карту оказывалось достаточно для того, чтобы увидеть возможность выхода в тыл и окружения всей черкасской группировки войск Манштейна. Так в Генеральном штабе появилась идея проведения Корсунь-Шевченковской наступательной операции.

С целью глубокого охвата правого фланга черкасской группировки противника войска 2-го Украинского фронта под командованием маршала И.С. Конева 5 января начали штурм Кировограда. К утру 8 января город был освобожден. Но наступление 4-й ударной и 53-й армий севернее Кировограда было остановлено противником. Фронт стабилизировался на линии Смела — Каниж. Конев принял решение перейти к обороне.

Дальнейшие действия советских войск планировались следующим образом. Ударная группировка войск 1-го Украинского фронта в составе 6-й танковой армии генерала А.Г. Кравченко, 27-й армии генерала С.Г. Трофименко и 40-й армии генерала Ф.Ф. Жмаченко должна была наступать на юго-восток из района Жашкова.

2-й Украинский фронт наносил удар из района Вербовки и Красносилка силами 5-й гвардейской танковой армии, 53-й и 4-й гвардейской армий. Войскам Ватутина и Конева предстояло наступать по сходящимся направлениям с целью окружения группировки противника. Соединиться они должны были в Звенигородке. Задачу поддержки ударных группировок фронтов с воздуха выполняли 2-я и 5-я воздушные армии. Всего к участию в Корсунь-Шевченковской операции привлекалось 27 дивизий, 4 танковых и 1 механизированный корпуса. Как отмечал Г.К. Жуков: «Сил, безусловно, хватало для окружения и разгрома врага»[158].

Корсунь-Шевченковская операция началась 24 января ударом 2-го Украинского фронта в общем направлении на Звенигородку. На следующий день перешел в наступление 1-й Украинский фронт. В течение трех первых суток операция развивалась по плану.

27 января немецкое командование предприняло контрудар против войск 2-го Украинского фронта с целью закрыть образовавшуюся в результате их прорыва брешь в своей обороне. Так как наступающие советские части значительно растянулись, немцам удалось добиться тактического успеха. Передовые 20-й и 29-й танковые корпуса 5-й гвардейской танковой армии оказались отрезанными от основных сил. Тем не менее командир 20-го танкового корпуса генерал-лейтенант И.Г. Лазарев принял решение продолжать наступление, невзирая на угрозу окружения. К исходу дня его танкисты выбили немцев из населенного пункта Шпола, что в 35 километрах от Звенигородки.

Хорошо понимая крайнюю опасность сложившейся обстановки для двух корпусов танковой армии Ротмистрова, командующий 1-м Украинским фронтом решил оказать немедленную помощь соседям. Навстречу танкистам Лазарева он направил ударную подвижную группу под командованием генерал-майора М.И. Савельева в составе 233-й танковой бригады, 1228-го самоходно-артиллерий-ского полка, мотострелкового батальона и батареи истребительно-противотанковой артиллерии. Группа Савельева благополучно прорвалась через немецкие оборонительные порядки в районе Лисянки и стала стремительно продвигаться в тыл противника.

28 января танкисты Лазарева и Савельева соединились в Звенигородке, завершив окружение черкасской группировки немцев. Но войскам 2-го Украинского фронта потребовалось еще двое суток для того, чтобы пробить новую брешь в немецкой обороне и восстановить сообщение с передовыми корпусами 5-й гвардейской танковой армии. Маршалу Коневу пришлось с этой целью ввести в сражение дополнительные силы: второй эшелон армии Ротмистрова, 18-й танковый корпус и кавалерийский корпус генерала А. Г. Селиванова. Одновременно войска обоих фронтов создали внешнее кольцо окружения с тем, чтобы помешать немцам провести операцию по деблокированию своих окруженных частей.

Согласно официальной советской истории, в черкасском котле находилось 11 немецких дивизий. А.М. Василевский подробно описывал состав окруженных войск: «По полученным нами данным, эта группировка состояла из девяти пехотных, одной танковой и одной моторизованной дивизий»[159]. Ее общая численность оценивалась в 75–80 тыс. солдат и офицеров. Таким образом, перед вермахтом замаячил призрак нового Сталинграда.

Сходные цифры приводил и Г.К. Жуков: «По данным немецкой трофейной карты за 24 января 1944 года, в районе корсунь-шевченковского выступа, который доходил своей вершиной до самого Днепра, находилось девять пехотных, одна танковая и одна моторизованная дивизии, входившие в состав 1-й танковой армии немецких войск»[160]. Предполагая наличие в котле столь мощной группировки, советское командование запросило из резерва Ставки значительные подкрепления. 1-й Украинский фронт дополнительно получил 2-ю танковую армию генерала С.И. Богданова и 47-й стрелковый корпус в усиление 6-й танковой армии. 2-му Украинскому фронту были приданы 49-й стрелковый корпус и 5-я инженерная бригада.

Надо сказать, что угроза окружения черкасской группировки являлась очевидной и для немецкого командования. Исходя из этого, командир 42-го армейского корпуса генерал Либ еще в декабре 1943 года приказал подготовить в своем тылу два оборонительных рубежа и отодвинуть подальше от линии фронта запасы продовольствия, переданные войскам бывшей немецкой оккупационной администрацией. Когда кольцо действительно сомкнулось, предусмотрительность Либа позволила окруженцам избежать того губительного голода, который в полной мере испытали на себе солдаты 6-й армии под Сталинградом. Кроме того, Манштейн сумел быстро наладить снабжение котла по «воздушному мосту». Командование в котле принял на себя командир 11-го армейского корпуса генерал Штеммерманн.

В штабе группы армий «Юг» принимали спешные меры для деблокирования окруженных войск. С этой целью сосредотачивались две ударные группировки: 48-й танковый корпус генерала Ворманна в районе Умани и 3-й танковый корпус под командованием генерала Брейта в районе Лисянки. Всего в операции по деблокированию предполагалось участие шести танковых дивизий. Но, как сетовал в воспоминаниях Манштейн, сосредоточение деблокирующих войск осуществлялось очень медленно из-за наступившей распутицы, которая превратила в грязевую кашу все дороги.

Между тем советское командование стремилось с максимальной выгодой для себя использовать предоставленное противником время. Местность, по которой проходил внутренний фронт кольца, была в основном гладкой, как стол, с немногими чертами рельефа, пригодными для организации прочной обороны. Поэтому с 28 января советские войска методично сжимали территорию котла и стремились рассечь группировку противника на изолированные друг от друга части. Первая часть замысла удавалась вполне. Манштейн вспоминал: «В результате атак противника со всех сторон оба корпуса скучились на небольшом пространстве, простиравшемся в направлении с севера на юг на 45 километров, а с запада на восток всего лишь на 15–20 километров»[161]. То же отмечал генерал Либ в своем дневнике: «Наш котел теперь столь мал, что я могу видеть практически всю линию фронта со своего командного пункта, когда не идет снег»[162]. Но рассечения окруженной группировки не произошло. Благодаря бесперебойному снабжению боеприпасами по «воздушному мосту» немцы сдерживали натиск советских войск.

3 февраля 48-й танковый корпус генерала Ворманна сделал первую попытку прорваться через внешний фронт окружения на участке 53-й армии 2-го Украинского фронта в районе Ново-Миргорода. Атаки немецких танков были отбиты. Тогда Ворманн произвел перегруппировку и нанес удар по 40-й армии 1-го Украинского фронта. Чтобы сдержать натиск противника, которому удалось вклиниться в оборонительные порядки советских войск, координировавший действия обоих фронтов маршал Г.К. Жуков ввел в сражение 2-ю танковую армию. Что касается немецкого 3-го танкового корпуса, то он еще не завершил сосредоточение.

9 февраля советское командование направило генералу Штеммерманну ультиматум. Командир 42-го армейского корпуса записал в дневнике: «Генералы Жуков, Конев и Ватутин прислали эмиссара, русского подполковника, который приехал с водителем, переводчиком и горнистом к позициям оперативной группы Б, чтобы передать мне и Штеммерманну условия сдачи в плен. Его угостили шампанским и сигаретами, но ответа не дали». В тот же день была получена радиограмма из штаба Манштейна, в которой давалось указание прорываться из окружения самостоятельно, ввиду затянувшейся перегруппировки деблокирующих войск. Датой начала прорыва определялось 12 февраля. Но генерал Либ считал установленную дату нереальной: «Штаб армии настаивает на том, чтобы мы начинали прорыв 12 февраля. Как бы нам этого ни хотелось, мы не сможем уложиться в такой срок. В этой грязи пехота не способна проходить больше тысячи ярдов в час»[163].

На подготовку к прорыву потребовалось шесть суток. В ночь с 16 на 17 февраля окруженные немецкие войска нанесли удар в юго-западном секторе котла, в общем направлении на Лисянку. В советской обороне была пробита брешь. Дальнейшие события отечественные и немецкие источники описывают по-разному. Согласно мемуарам Г.К. Жукова: «Все утро 17 февраля шло ожесточенное сражение по уничтожению прорывавшихся колонн немецких войск, которые в основном были уничтожены и пленены. Их попытка прорыва была отбита 27-й армией С.Г. Трофименко и 4-й гвардейской армией 2-го Украинского фронта. Лишь части танков и бронетранспортеров с генералами, офицерами и эсэсовцами удалось вырваться из окружения»[164]. А вот что писал Манштейн: «В ночь с 16 на 17 февраля в 1 ч. 25 мин. пришло радостное известие о том, что первая связь между выходящими из окружения корпусами и передовыми частями 3-го танкового корпуса установлена.

Противник, находившийся между ними, был буквально смят»[165]. Так что же в действительности произошло в черкасском котле?

Утерянный второй Сталинград

Прежде всего советское командование допустило ту же ошибку, которая имела место под Сталинградом. Но в обратном смысле. Если численность окруженных войск Паулюса оценивали в 7–8 дивизий, а их оказалось 22, то группировку Штеммерманна определяли в 11 дивизий, тогда как на самом деле их было в два раза меньше. Точный перечень окруженных немецких частей выглядел следующим образом: 11-й армейский корпус в составе 57-й, 72-й, 389-й пехотных дивизий, 42-й армейский корпус в составе 88-й и 112-й пехотных дивизий, плюс приданные 11-му корпусу 5-я танковая дивизия СС «Викинг» и бельгийская добровольческая бригада СС «Валлония» двухтысячного состава. Таким образом, всего в черкасском котле находились пять пехотных, одна танковая дивизии и отдельная пехотная бригада СС, в рядах которых насчитывалось около 40 тыс. солдат и офицеров. Поэтому вызывают сомнение приводимые A.M. Василевским цифры: «Ожесточенные бои по ликвидации корсунь-шевченковской группировки продолжались до 18 февраля. В ходе этих боев 55 тыс. вражеских солдат и офицеров было убито и ранено, более 18 тыс. взято в плен»[166]. Все это тем более сомнительно, что пехотные дивизии обоих немецких корпусов были измотаны предшествующими боями и не имели штатного состава.

Вероятно, советское командование оказалось введено в заблуждение упомянутой Г.К. Жуковым трофейной картой за 24 января 1944 года. На ней была обозначена так называемая оперативная группа Б, которую в советских штабах приняли за корпус. В действительности таким образом именовалась 112-я пехотная дивизия из корпуса Либа. Его командир с удовлетворением отмечал в дневнике: «Неплохо: они думают, что мы сильнее, чем мы есть»[167]. Однако это обстоятельство играло скорее положительную роль, нежели отрицательную. Принимая дивизию за корпус, советское командование стянуло к котлу многочисленные подкрепления. Что только усугубляло и без того тяжелое положение окруженных. Оставалось только уничтожить противника мощным прессингом многократно превосходящих сил.

Руководивший операцией по ликвидации черкасской группировки маршал Жуков докладывал в Ставку о том, что противник фактически сломлен. В телеграмме от 9 февраля было сказано: «По показанию пленных, за период боев в окружении войска противника понесли большие потери. В настоящее время среди солдат и офицеров чувствуется растерянность, доходящая в некоторых случаях до паники»[168]. Обстановку на 14 февраля он оценивал так: «Солдатам, офицерам и генералам немецких войск стало ясно, что обещанная им помощь не придет. По рассказам пленных, войска охватило полное отчаяние, особенно когда им стало известно о бегстве на самолетах некоторых генералов»[169]. Генерал Либ несколько иначе видел состояние боеготовности своих подчиненных: «Осмотрел 110-й гренадерский полк и оперативную группу Б. Моральное состояние войск хорошее. Рацион достаточный. Сахара, колбас, сигарет и хлеба хватит, чтобы продержаться еще десять дней»[170]. Фактическим подтверждением его мнения служили контрудары, нанесенные корпусом в направлении Богуслава, южнее Стеблева и на Шендеровку. Впечатление советского командования от этих действий 42-го немецкого корпуса было таково, что Г.К. Жуков в упомянутой выше телеграмме Сталину от 9 февраля докладывал: «По данным разведки, окруженный противник сосредоточил главные силы в районе Стеблев — Корсунь-Шевченковский». А истинные намерения немцев прояснились тремя днями позже, когда главный удар они нанесли в противоположном направлении, сбили с позиций части 27-й армии, захватили Шендеровку, Хилки и Новую Буду. Овладение этими населенными пунктами имело крайне важное значение в связи с предстоявшим прорывом на юго-запад, в сторону Лисянки.

12 февраля в разговоре с Г.К. Жуковым по прямому проводу Сталин сказал:

— Пусть Ватутин лично займется операцией 13-й и 60-й армий в районе Ровно — Луцк — Дубно, а вы возьмите на себя ответственность не допустить прорыва ударной группы противника на внешнем фронте района Лисянки. Все.

Через пару часов была получена директива следующего содержания:

В тот же день командующий 2-м Украинским фронтом получил приказ нанести силами 4-й гвардейской и 53-й армий удар с востока на Стеблев, в тыл группировке врага, готовящейся для выхода навстречу наступающей танковой группе Брейта. Интересно, что генерал Либ отметил в дневнике: «Сокращаю восточный участок фронта, включая эвакуацию Корсуни в ночь с 13 на 14 февраля. Высвобожденные таким путем войска будут способны участвовать в прорыве к 15 февраля»[172].

Вечером 15 февраля командир 42-го корпуса отдал войскам боевой приказ. Среди прочего там было сказано, что генерал Штеммерманн берет на себя командование арьергардом в составе 57-й и 88-й пехотных дивизий, которые будут защищать тыл и фланги сил прорыва. После 23.00 16 февраля они отступят на заранее подготовленный рубеж. Затем на следующий и так далее. То есть наиболее подготовленными немцы были именно к удару советских войск со стороны Стеблева.

А вот направление на Лисянку оказалось неприкрытым. Как отмечал в дневнике генерал Либ: «Враг был застигнут врасплох. Взяты пленные. Только на следующий день стало ясно, что под прикрытием сильного снегопада русские отвели большую часть своих сил с южного фронта кольца окружения, чтобы использовать их 17 февраля для наступления к западу от Стеблева»[173]. Поэтому ни о каком уничтожении окруженной группировки не могло быть и речи. Манштейн вспоминал: «28 февраля мы узнали, что из котла вышло 30–32 тысячи человек. Поскольку в нем находилось шесть дивизий и одна бригада, при учете низкой численности войск это составляло большую часть активных штыков»[174]. Так что не совсем ясно, в честь какого триумфа 18 февраля Москва салютовала маршалу Коневу. Ведь через несколько месяцев вырвавшиеся из черкасского котла немецкие дивизии приняли участие в дальнейших боях на Украине.

Между тем советское командование обладало абсолютно реальной возможностью устроить немцам второй Сталинград. Благо, имелся опыт первого. Прежде всего, требовалось полностью изолировать окруженные немецкие войска. Важное значение в поддержании их боеспособности имел «воздушный мост». Обратимся вновь к дневнику генерала Либа: «29 января. Началось снабжение по воздуху».

«31 января. Недостаточная поддержка истребителями с воздуха. Боезапас и горючее на исходе».

«2 февраля. Снабжение по воздуху улучшается».

«3 февраля. Снабжение по воздуху продолжает улучшаться».

«16 февраля. Достаточное количество боеприпасов было сброшено в авиационных контейнерах прошлой ночью. С этим у нас все в порядке…»

Надо было сделать так, чтобы у них с этим стало бы не все в порядке. Во 2-й и 5-й воздушных армиях имелось достаточное количество истребительной авиации, которая вполне могла выполнить задачу по срыву снабжения котла извне. Само по себе это еще более ослабило бы и без того небольшие силы противника. Да и бомбардировочная авиация могла быть привлечена для ударов по аэродромам, где концентрировались транспортные самолеты немцев.

Далее, после штурма Шендеровки намерения немецкого командования стали, по существу, очевидны. Поданным фронтовой разведки, главные силы немцев были сосредоточены в Стеблеве и Корсуни. Кроме того, советские войска непрерывно атаковали Стеблев с 28 января. Следовательно, именно здесь противник создавал прочную оборону. В теории идея удара в тыл идущим на прорыв немцам выглядела правильно. Но в практическом плане имела крупный недостаток по причине наличия на этом участке эшелонированных оборонительных рубежей. Так что атаковать со стороны Стеблева было никак нельзя. И уж тем более не следовало ослаблять внутренний фронт кольца в районе Лисянки, куда немцы наносили главный удар.

Очевидное в складывавшейся обстановке решение укрепить и любой ценой удержать направление на Лисянку в итоге привело бы к разгрому группировки Штеммерманна. Сохранилось описание генерала Либа о том, в каком состоянии немецкие войска подходили к Лисянке. Управление нарушилось и к утру 17 февраля было потеряно. Различные дивизии и полки перемешались, превратившись в «большие дезорганизованные массы войск». Они представляли собой весьма заманчивую цель. Но ударить по ним было некому.

Деблокирующие войска выглядели не лучше. Из всего 3-го танкового корпуса до Лисянки добрались только три роты танков и рота мотопехоты 1-й танковой дивизии.

Подумать только, какой погром мог устроить хотя бы один наш танковый корпус, появись он в районе Лисянки! А ведь в этой операции были задействованы целых три советские танковые армии, четыре отдельных танковых корпуса и один мехкорпус. Но, как водится, все они оказались разбросаны по всему периметру котла в виде отдельных частей и бригад. Поэтому на пути прорывавшихся немецких войск оказались только 20 советских танков. Главные силы тем временем штурмовали немецкую оборону в районе Стеблева.

Советское командование обладало всей полнотой информации о положении войск противника. Было известно, что танки Брейта не смогут дойти до котла. Не вызывало сомнений, что окруженным дивизиям придется прорываться самим, в направлении Лисянки. Оставалось только перебросить на это направление пару танковых корпусов и размазать немцев гусеницами по снегу. При этом сил хватило бы для того, чтобы сдерживать корпус Ворманна южнее Звенигородки. Все шесть немецких дивизий были бы уничтожены. И никогда Манштейн не написал бы в воспоминаниях: «Нам удалось избавить эти два корпуса от той судьбы, которая постигла 6-ю армию под Сталинградом».

Каменец-Подольский котел

После завершения Корсунь-Шевченковской наступательной операции советское командование взяло оперативную паузу. Но передышка, в которой столь нуждались измотанные тяжелыми боями немецкие войска, не обещала быть долгой. Уже 20 февраля 1944 года маршал Г.К. Жуков доложил в Ставке свои соображения по поводу дальнейших наступательных действий 1-го и 2-го Украинских фронтов. Главный упор делался на то, чтобы не дать противнику времени на подготовку к новым боям, на приведение в порядок своих потрепанных войск и выдвижение из глубины дополнительных резервов.

Прежде всего, конфигурация линии фронта складывалась крайне невыгодно для немцев. 13-я и 60-я армии 1-го Украинского фронта к концу февраля продвинулись далеко на запад, достигнув Луцка, Ровно и Дубно. Войска 2-го Украинского фронта глубоко вклинились в оборонительные порядки 8-й немецкой армии. Таким образом, на карте театра военных действий появилась дуга, в которой находилась злополучная 1-я танковая армия немцев, якобы разгромленная в ходе Корсунь-Шевченковской операции. Причем особое внимание обращала на себя ее растянутость на огромной дистанции от города Броды через Шепетовку и Винницу до Умани. Само по себе это говорило о крайне слабой оперативной плотности, изобиловавшей уязвимыми местами. Начиная от едва прикрытых стыков со 2-й и 8-й армиями и заканчивая рядом кое-как залатанных брешей по фронту. У советского командования вновь появился шанс свести наконец все счеты с генерал-полковником Хубе и в целом разгромить группу армий Манштейна.

В соответствии с планами Ставки 1-й Украинский фронт готовил главный удар из района Дубно — Шепетовка — Любар в общем направлении на Черновцы, с тем чтобы разгромить каменец-подольскую группировку противника. С выходом в предгорья Карпат предполагалось рассечь немецкий фронт и отрезать войскам Манштейна кратчайшие пути стратегического отхода на территорию Румынии и Венгрии. Задачей 2-го Украинского фронта являлось наступление через Умань на Могилев-Подольский и Хотин, охват каменец-подольской группировки с юга. Своим левым крылом фронт маршала И.С. Конева должен был выйти на линию Бельцы — Яссы. В связи с тем что 28 февраля 1944 года генерал Н.Ф. Ватутин был смертельно ранен, Ставка назначила командующим 1-м Украинским фронтом маршала Г.К. Жукова.

4 марта 1944 года Красная Армия перешла в наступление. Войска 1-го Украинского фронта успешно взломали оборону противника на участке Шумское — Любар. Командование немедленно ввело в образовавшуюся брешь ударные подвижные группировки — 3-ю гвардейскую и 4-ю танковые армии. К исходу 7 марта обе эти армии продвинулись в глубину обороны противника более чем на 100 километров.

Столь же успешно действовали войска 2-го Украинского фронта. Они нанесли сильный удар в стык между 1-й танковой и 8-й немецкими армиями. В результате была пробита обширная брешь на участке от Умани до Винницы. Командующий фронтом бросил в глубокий прорыв 5-ю гвардейскую танковую армию.

Манштейн вспоминал, что немецкий фронт в те дни просто рассыпался под действием русских танковых клиньев. Помимо прорыва в полосе 8-й армии советские танки сокрушили правый фланг 1-й танковой армии южнее Винницы и вышли к Бугу. При этом Гитлер объявил Винницу «крепостью», что обрекало ее гарнизон на неминуемую гибель. 3-я гвардейская танковая армия охватила левый фланг войск Хубе западнее Проскурова. 13-й немецкий артиллерийский корпус оказался под угрозой окружения в районе Броды. Только на тернопольском направлении немцам временно удалось удержать фронт, введя в сражение все наличные резервы.

19 марта Манштейн обратился к Гитлеру с предложением отвести группу армий «А» и 8-ю армию за Днестр, группу армий «Юг» поставить в прочную оборону севернее Карпат. Но Гитлер запретил отступать и приказал оставить группу армий «А» на Буге. Видя неминуемое приближение катастрофы, Манштейн 22 марта направил свои предложения начальнику Генерального штаба Цейтцлеру в надежде, что тот сможет повлиять на мнение фюрера. Гитлер продолжал упрямо стоять на своем. Тем самым он оказал неоценимую услугу советскому командованию. 25 марта передовые части 8-го гвардейского танкового корпуса вышли на ближние подступы к Черновцам. 1-я танковая армия оказалась в оперативном окружении.

Поскольку 40-я армия 2-го Украинского фронта значительно отстала по темпам продвижения от соседей, мост через Днестр в Хотине стал коридором, связывавшим окруженные немецкие войска с «большой землей». Этот коридор был перерезан только 1 апреля. В ходе проведенной генералом Хубе проверки выяснилось, что запасов продовольствия и боеприпасов в котле имелось на две недели. Но горючее было на исходе. Поэтому на быстро созданный «воздушный мост» возлагалась, главным образом, задача снабжения окруженных войск горюче-смазочными материалами.

Советское командование предполагало наличие в котле крупных сил противника. Г.К. Жуков вспоминал: «К концу марта вражеская группировка в количестве 21 дивизии, в том числе десяти танковых, одной моторизованной, одной артиллерийской, в основном была окружена. На уничтожение окруженной группировки двигались с востока 18-я и 38-я армии, часть соединений 1-й гвардейской армии, 1-я и 4-я танковые армии»[175]. Появилась еще одна возможность поставить германскую армию на грань катастрофы, аналогичной сталинградской. Более того, ее последствия в условиях весны 1944 года становились куда тяжелее. Уничтожение такой крупной группировки открывало Красной Армии прямой путь в Европу — в Румынию, Венгрию и на Балканы.

25 марта командующий группой армий «Юг» прибыл для подробного доклада обстановки в Ставку фюрера в Бергхофе. Здесь его и застало известие об окружении немецких войск в каменец-подольском котле. Манштейн предвидел подобное развитие событий, поэтому на доклад к Гитлеру отправился с готовым планом прорыва 1-й танковой армии. Но, как водится, фюрер устроил своему фельдмаршалу безобразную сцену. Манштейн вспоминал: «Произошел резкий спор между Гитлером и мною, во время которого он попытался свалить на меня вину за неблагоприятное развитие событий на фронте группы армий. Гитлер не хотел признавать, что неизбежным следствием прорыва 1-й танковой армии на запад должен стать соответствующий перенос линии фронта»[176]. Кроме того, в столь же резкий спор со своим непосредственным начальником вступил генерал Хубе, предлагавший собственный план прорыва. Но к вечеру 25 марта настроение Гитлера вдруг изменилось. К удивлению Манштейна, фюрер заявил, что согласен с его оперативным планом и уже отдал распоряжение о выделении необходимого количества резервов для формирования ударной группировки. В состав деблокирующих войск был включен вновь сформированный 2-й танковый корпус СС — 9-я добровольческая дивизия «Гогенштауфен» и 10-я «Фрундсберг», а также 100-я горнострелковая и 367-я пехотная дивизии. Командование ударными силами принял генерал Вальтер Венк, которого даже презиравший свой прусский генералитет фюрер называл «очень достойным человеком».

Как и ожидало немецкое командование, после завершения окружения 1-й танковой армии активность советских войск пошла на убыль. Маршал Жуков объяснял это тем, что действовавшие на внутреннем фронте кольца наши войска были крайне ослаблены предшествующими боями и не могли обеспечить энергичных действий по расчленению и уничтожению окруженной группы противника. Так или иначе, но у немцев появилась возможность без особых помех произвести перегруппировку своих сил внутри котла. Они смогли как следует подготовиться к прорыву.

27 марта 1-я танковая армия нанесла внезапный удар в западном секторе котла в общем направлении на Бучач. Одновременно выделенные в прикрытие две дивизии арьергарда сдерживали натиск советских войск в северном и восточном секторах, обороняя тыл своей идущей на прорыв группировки. А на острие танкового клина двигались элитные дивизии СС «Лейбштандарт» и «Рейх». Их удар оказался для советских войск настолько неожиданным, что танкисты СС захватили ценный трофей — три неповрежденных моста через реку Збруч. Это позволило быстро продвинуться вперед и с ходу форсировать следующий водный рубеж — реку Серет. Таким образом, до пункта соединения с деблокирующими войсками Венка в Бучаче передовым частями 1-й танковой оставалось всего 35 километров.

Как только у генерала Хубе обозначился успех, Манштейн отдал приказ о нанесении встречного удара. 5 апреля танковый клин, состоявший из дивизий СС «Фрундсберг» и «Гогенштауфен», начал выдвижение из района Подгайцы в юго-восточном направлении. Их удар принял на себя 18-й стрелковый корпус 1-й гвардейской армии. Но сдержать натиск противника не удалось. Г.К. Жуков кратко упомянул в мемуарах, что оборона 18-го корпуса была смята и немецкая танковая группа устремилась в район Бучача навстречу выходящим из окружения своим частям. 9 апреля немецкие войска соединились. 1-я танковая армия заняла отведенную ей линию обороны севернее Карпат и вскоре приняла участие в новых боях. За эту блестящую операцию Манштейн получил мечи к Рыцарскому кресту и… был отстранен от должности командующего группой армий «Юг».

В виде утешительного приза советскому командованию достался гарнизон «крепости Тернополь». Для его уничтожения маршал Жуков собрал значительные силы: 4-й гвардейский танковый, 15-й и 94-й стрелковые корпуса. Штурм города продолжался двое суток. Закончив ликвидацию противника, окруженного в Тернополе, войска 1-го Украинского фронта перешли к обороне на рубеж Торчин — Берестечко — Коломыя — Кута. Таким образом, задачу разгрома всей южной группировки немцев выполнить не удалось. Окончательное изгнание захватчиков с украинской земли предстояло завершить в ходе летней кампании.

Утерянный третий Сталинград

Обстановка, сложившаяся в каменец-подольском котле, многими своими характерными чертами напоминала котел сталинградский. Прежде всего такое сходство проявлялось в решениях немецкого главнокомандующего. Гитлер повторял те же ошибки, которые совершал Сталин в 1941–1942 гг. Вот что писал по этому поводу Манштейн: «В 16 часов 24 марта прибыло решение о том, что фюрер в общем плане согласен, чтобы 1-я танковая армия пробивалась на запад. Однако он продолжал требовать, чтобы она удерживала в основном тот же участок фронта между Днестром и Тернополем… Обстановка складывалась точно такая же, как под Сталинградом в декабре 1942 года. И тогда Гитлер готов был согласиться с попыткой 6-й армии вырваться из окружения навстречу 4-й танковой армии. Но в то же самое время он требовал удержать Сталинград»..[177]. То есть Гитлер делал все возможное для того, чтобы подставить свои войска под разгром. Советскому командованию оставалось только воспользоваться этой возможностью.

Далее, как в свое время Паулюс, так и Хубе, невзирая на критическую обстановку, тратил драгоценное время на бесполезные дебаты с командующим группой армий. Он настойчиво отказывался выполнять план Манштейна, основанный на идее прорыва в западном секторе, в свою очередь предлагая прорываться на юг, за Днестр. И сам Манштейн, и его начальник штаба генерал Буссе устали доказывать упрямцу, что русские именно в южном секторе ждут попытку прорыва и готовят немецким войскам соответствующую встречу. Только после прямого приказа Ставки фюрера Хубе согласился подчиниться.

Не избежало повторения сталинградских ошибок и советское командование. Опять-таки в плане точной оценки численности окруженных войск противника. Как мы помним, маршал Жуков писал об окружении 21 дивизии немцев. В действительности в каменец-подольском котле находилось только восемь дивизий. Конечно, ничего страшного в таком просчете не было. Преувеличенные данные о силах противника заставляли командующего 1-м Украинским фронтом наращивать собственные силы по периметру котла, что явно не улучшало положения окруженных. Но главная проблема заключалась в допущенной Г.К. Жуковым роковой неточности в определении направления немецкого прорыва.

Ход своих мыслей бывший командующий фронтом описывал следующим образом: «Мы имели тогда основательные данные, полученные из различных источников, о решении окруженного противника прорываться на юг через Днестр в районе Залещика. Такое решение казалось вполне возможным и логичным.

В таком случае противник, переправившись через Днестр, мог занять южный берег реки и организовать там оборону. Этому способствовало то обстоятельство, что правофланговая 40-я армия 2-го Украинского фронта 30 марта все еще не подошла к Хотину.

Мы считали, что в этих условиях необходимо было охватить противника 1-й танковой армией глубже, перебросив ее главные силы через Днестр. Но когда командованию группы армий «Юг» стало известно о перехвате советскими войсками путей отхода на юг, оно приказало окруженным войскам пробиваться не на юг, а на запад через Бучач и Подгайцы»[178].

Таким образом, советский командующий повторил ошибку, которую совершил двумя месяцами ранее при ликвидации черкасского котла. Он произвел перегруппировку своих главных сил, обнажив фронт на направлении немецкого прорыва. Создалась парадоксальная ситуация, когда немцы, многократно уступавшие Красной Армии в живой силе и технике, успешно осуществляли прорыв путем концентрации абсолютно превосходящих ударных группировок. Так было в Лисянке в феврале 1944 года, то же повторилось в апреле в районе Бучач — Подгайцы.

Интересно, что генерал Хубе в своих соображениях обнаруживал полную солидарность с маршалом Жуковым. Он упорно не желал прорываться на запад, а предлагал прорыв в южном направлении через Днестр. К большому счастью для немцев, Манштейн был из тех людей, кто умел отстоять свое мнение. В противном случае все восемь дивизий генерала Хубе оказались бы раздавленными в лепешку советской 1-й гвардейской танковой армией. Это ясно видел его начальник: «Конечно, путь на юг через Днестр был вначале менее рискованным. Однако более детальный анализ показывал, что он вел армию к гибели… Противник вел наступление с востока уже южнее Днестра. Рано или поздно армия оказалась бы между этими наступающими силами противника и теми его двумя танковыми армиями, которые только что перерезали ее коммуникации и собрались форсировать в тылу армии Днестр в южном направлении»[179]. Так появилась идея обмануть русских: пока они продолжают наступать на юг, мы ударим на запад. В итоге план Ман-штейна полностью удался. Главную роль при этом сыграла достигнутая внезапность.

Между тем 1-я танковая армия имела все шансы на то, чтобы каменец-подольский котел стал ее могилой. Еще 15 марта командованию группы армий «Юг» было понятно, что войскам Хубе грозит окружение и их необходимо как можно скорее отводить. Но соответствующий приказ затормозили вышестоящие инстанции. Тем самым немецкие «верхи» фактически сыграли на руку противнику. Советские войска получили достаточно времени не только на завершение окружения, но и на ликвидацию котла.

Для начала следовало самым решительным образом пресечь деятельность вражеского «воздушного моста». Выше уже было сказано о том, что окруженные войска испытывали серьезные проблемы с горючим. Бензина не хватало настолько, что генерал Хубе отдал приказ бросать все машины, за исключением боевой техники. Запасов горючего в котле не было, они восполнялись исключительно за счет поставок по «воздушном мосту». А ведь немцы планировали крупную перегруппировку. С южного сектора котла им требовалось перебросить все свои силы в западный и далее около 150 километров пробиваться с боями через оборонительные порядки советских войск. Но без непрерывного восполнения запасов горючего ни перегруппировка, ни последующий прорыв были просто невозможны. В лучшем случае немцам пришлось бы бросить половину своих танков, чтобы заполнить топливные баки в остальных. В худшем — на прорыв они пошли бы пешком.

Однако по сложившейся традиции советское командование предоставило немцам полную свободу в налаживании «воздушного моста». Борьбу с немецкой транспортной авиацией по собственной инициативе вели отдельные советские летчики. Весьма показательны в этом смысле мемуары участника тех боев, прославленного аса, дважды Героя Советского Союза Арсения Ворожейкина: «К концу дня стало известно, что ночью и на рассвете над нами проходили фашистские транспортные самолеты. Они доставляли боеприпасы и горючее окруженным войскам. Если самолеты в эту ночь появятся, мы с Хохловым подготовились взлететь на перехват…

Серпик молодой луны сиял вовсю, и я хорошо разглядел, что летят трехмоторные «Юнкерс-52». Машины с малой скоростью, без брони, защитные пулеметы только сверху. Подходи снизу, сзади, и ты недосягаем.

После первой же очереди с левого борта «Юнкерса» высунулся огромный черно-красный язык… На очереди второй транспортник, а сзади — целая вереница. И нет истребителей противника. Вот здорово! Бей без оглядки, как по мишеням. К тому же лунный свет освещает цели. Да и сесть на землю поможет ночное светило»[180].

В ВВС 1-го Украинского фронта весной 1944 года было много других, таких же лихих и опытных воздушных бойцов, как Ворожейкин. В течение считаных дней они могли полностью очистить небо от немецкой транспортной авиации и сорвать снабжение котла. Но отчего-то командование не поставило перед ними такой задачи. В результате немецкие танки могли уверенно продолжать свое движение на запад.

Довольно странно выглядит и просчет в определении направления прорыва окруженных войск противника. Г.К. Жуков вспоминал: «Как потом выяснилось из трофейных документов, командование группы армий «Юг» собрало значительную группу войск, в том числе 9-ю и 10-ю танковые дивизии СС, и 4 апреля нанесло сильный удар по нашему внешнему фронту из района Подгайцы»[181]. Каким образом могло получиться, что советское командование не заметило сосредоточения значительной группы войск противника перед своим внешним фронтом? Куда смотрела разведка 1-й гвардейской армии? Фронтовая разведка? Агентурная разведка? Авиаразведка? Куда смотрели ГРУ и Генштаб? Ведь целый танковый корпус СС — не иголка в стоге сена. Его появление в непосредственной близости от западного сектора котла само по себе служило явным признаком подготовки операции по деблокированию, то есть предупреждением советскому командованию. Тем более что сосредоточение деблокирующих войск заняло у немцев почти две недели.

Но даже если Манштейну удалось сохранить в тайне прибытие эсэсовского корпуса, то перемещения немецких войск в котле не могли быть секретом для командования 1-м Украинским фронтом. К тому времени на территории Западной Украины было создано столь мощное партизанское движение, что немцы не знали покоя ни днем, ни ночью. Например, ветеран дивизии «Великая Германия» Ги Сайер в своей книге «Неизвестный солдат» писал о том, как много беспокойства доставляли партизаны немецким войскам, особенно весной 1944 года. Поэтому нетрудно предположить, что штаб фронта через командиров партизанских отрядов был хорошо осведомлен о передвижениях частей противника.

Далее оставалось принять отвечавшее обстановке решение. Прежде всего, следовало укрепить оборону 1-й гвардейской армии на участке предстоящего немецкого прорыва. Главным образом, противотанковую. Плотно прикрыть угрожающий участок с воздуха, благо превосходство советской авиации было подавляющим. В конце концов, командованию просто требовалось обратиться к опыту сталинградских боев в декабре 1942 года, так как в районе Бучача ситуация складывалась во многом схожая. Оставалось подождать, пока немцы полностью не вложатся в удары по нашей обороне и не бросят в бой все наличные силы. Вот тогда наступал момент для перехода к контрнаступательным действиям. Сил трех советских танковых армий хватило бы как раз для отражения атак эсэсовского корпуса, так и на разгром войск Хубе. Причем здесь существовали различные варианты, от нанесения одновременных ударов до уничтожения противника по частям — сначала снаружи котла, а затем внутри его. Вот и Г.К. Жуков сожалел об одной из таких упущенных возможностей: «Сейчас, анализируя всю эту операцию, считаю, что 1-ю танковую армию следовало бы повернуть из района Черткова — Толстое на восток для удара по окруженной группировке»[182]. Превосходное решение! В этом случае разгром войск Хубе мог быть завершен еще до того, как Манштейн успел полностью сосредоточить ударную группу Венка. Стало быть, вся операция по деблокированию теряла смысл, так как деблокировать было бы уже некого.

Обратимся вновь к воспоминаниям Манштейна: «Необходимо все же объяснить, почему на правом фланге, в полосе 8-й и 1-й танковой армий, наступило такое резкое ухудшение обстановки. Командование обеих армий в этом не было виновно. Подобное развитие событий объяснялось тем, что на этом фланге группы армий не хватало тех шести с половиной дивизий, которые после освобождения из черкасского котла были отведены на пополнение в генерал-губернаторство. Их теперь нечем было заменить»[183].

Интересно, каким образом и чем немцы могли бы компенсировать потерю всей 1-й танковой армии? Ее уничтожение в котле означало открытие для советских войск широких ворот в Европу, проникновение наших танковых армий в глубокие тылы противника, неумолимое приближение к сердцу гитлеровского рейха еще в 1944 году. Как в свое время Сталинград, так и каменец-подольский котел мог бы повлиять на судьбу всей войны в целом.

На завершающем этапе Великой Отечественной войны вопрос о деблокировании Ленинграда все еще оставался одним из важнейших на повестке дня в работе Ставки ВГК и Генерального штаба. Начиная с января 1942 года советское командование предпринимало неоднократные попытки прорвать блокаду и в полном объеме восстановить сообщение Северной столицы с Большой землей. Тем не менее части 18-й немецкой армии продолжали удерживать занимаемые позиции и парировали все удары Ленинградского и Волховского фронтов. Благоприятная обстановка на этом участке сложилась к осени 1943 года, когда стратегическая инициатива полностью перешла к Красной Армии.

Разгром немецко-фашистских войск в решающем сражении на Курской дуге ознаменовал собой коренной перелом в ходе войны и позволил советскому командованию вплотную подойти к решению крупномасштабных наступательных задач. Поэтому на Северо-Западном стратегическом направлении речь шла не только о снятии блокады. В сентябре 1943 года в Генштабе полным ходом шла разработка плана наступательной операции, целью которой являлось освобождение Прибалтики и разгром всей группы армий «Север». К тому времени войска Западного фронта стремительно приближались к границам Латвии и Литвы. Таким образом, открывалась реальная возможность нанесения мощного скоординированного удара силами пяти фронтов — Ленинградского, Волховского, Северо-Западного, Калининского и Западного. В Оперативном управлении Генерального штаба рассматривались и анализировались различные варианты. Было внесено предложение — главный удар нанести на участке СевероЗападного фронта из района Старой Руссы прямо на запад, что позволяло рассечь группу армий «Север» на две части. Но при дальнейшем рассмотрении от этого предложения пришлось отказаться. Характер местности был крайне неудобен для наступающей стороны. Кроме того, еще со времен Демянской операции противник имел на этом участке хорошо подготовленную, прочную оборону.

Далее генштабисты разрабатывали план прорыва в полосе Западного фронта с последующим поворотом его правого крыла на север. При этом немцам пришлось бы в значительной мере снизить плотность своих обороняющихся войск перед Калининским фронтом и открыть ему путь на Резекне. Удар Калининского фронта в направлении Резекне приводил бы к выходу во фланг и затем тыл противника, что в свою очередь серьезно ослабляло возможности его сопротивления перед Северо-Западным фронтом, который при таком развитии событий мог быстро и без больших потерь продвинуться вперед. К сожалению, привести этот план в действие не удалось, так как он был основан на предположении о том, что текущие темпы наступления Западного фронта будут сохраняться и нашим войскам удастся создать удобный в оперативном отношении выступ. Но из докладов штаба фронта становилось ясно: войска выдыхаются, вязнут в обороне противника. На их дальнейшее продвижение рассчитывать нельзя, и потому весьма заманчивый замысел нанесения флангового удара пришлось остановить.

В конечном виде план наступательной операции выглядел следующим образом. Главный удар предполагалось нанести вдоль реки Двина в направлении Полоцк, Даугавпилс и выйти к Риге. Таким образом достигалось отсечение группы армий «Север» от остальных немецких войск и от территории Германии. Затем следовала серия вспомогательных ударов с целью раздробления прибалтийской группировки немцев, изолирования и уничтожения ее по частям. Кроме того, Генеральный штаб располагал разведывательной информацией о возможном отходе немецких войск на участках Ленинградского, Волховского и Северо-Западного фронтов. Командующий группой армий «Север» генерал-полковник Линдеман действительно обращался в Ставку фюрера с предложением отвести свои войска на более выгодный с точки зрения организации долговременной обороны рубеж по линии реки Западная Двина. Держаться во что бы то ни стало — таков был общий смысл ответа из Берлина.

7 октября 1943 года войска Калининского фронта штурмом овладели Невелем. Этот город являлся крупным опорным пунктом и важным узлом коммуникаций противника. Со взятием Невеля немцы лишились единственной железнодорожной ветки на этом участке фронта. Но главное состояло в том, что Невель находился на стыке групп армий «Север» и «Центр». У советского командования появилась возможность вбить танковый клин между двумя немецкими группировками и значительно расширить прорыв.

Немецкий офицер Отто Кариус, участник тех боев, вспоминал: «Неожиданно для нас поступил приказ на марш в район Невеля. Русские там атаковали и взяли город. Атака последовала столь неожиданно, что некоторые наши войска были застигнуты во время движения. Началась настоящая паника. Было вполне справедливо, что коменданту Невеля пришлось отвечать перед военным судом за вопиющее пренебрежение мерами безопасности»[184]. Разумеется, помимо отдачи под суд коменданта немецкое командование предпринимало другие спешные меры, чтобы не позволить своему противнику развить тактический успех в оперативный. Так как сильно заболоченная местность фактически привязывала боевые действия к немногочисленным дорогам, немцы перекрыли стратегическую автомагистраль Великие Луки — Невель — Витебск танково-артиллерийскими заслонами. Наступающим советским войскам было оказано ожесточенное сопротивление. Завязались тяжелые бои.

Одновременно Калининскому фронту была поставлена задача взять Городок. Овладение этим населенным пунктом позволило бы обойти Витебск и охватить с севера весь левый фланг группы армий «Центр». Но здесь события развивались куда менее благоприятно, чем в районе Невеля. На начальном этапе операции советским войскам удалось вклиниться в оборону противника. Затем немцы быстро оправились от замешательства и остановили дальнейшее продвижение русских. Практически сразу бои за Городок перешли в затяжную стадию. Таким образом советскому командованию не удалось реализовать замысел глубокого прорыва в полосе Калининского фронта. Группа армий «Север» встала в жесткую оборону и сдерживала натиск наших войск.

В Ставке и Генштабе прекрасно понимали, что необходимо как можно скорее искать новое, более оптимальное решение. Нельзя было дать немцам время на подготовку и организацию обороны в их оперативном тылу. Кроме того, топтание наших войск на месте позволяло противнику все сильнее укреплять Городок и другие важные населенные пункты в прифронтовой полосе. Поэтому уже 12 октября 1943 года было принято решение о формировании нового фронта — Прибалтийского. В его задачу входил прорыв обороны противника в районе Идрицы с дальнейшим наступлением прямо на Ригу. Новый фронт создавался на основе управления расформированного Брянского фронта и за счет выделения войск из резервов Ставки ВГК. Командующим был назначен генерал армии М.М. Попов. Незадолго до вступления в новую должность он провел успешную наступательную операцию на весьма схожем по условиям театре военных действий. Войска генерала Попова освободили Брянск, войдя в тыл хорошо укрепившейся немецкой группировке. В Ставке считали, что этот опыт можно будет использовать в Прибалтике.

1 ноября войска Прибалтийского фронта перешли в наступление. Но, как отмечал в мемуарах С.М. Штемен-ко, «противник отлично разбирался во всех этих тонкостях». Наступление войск Попова захлебнулось практически в первый же день. Их продвижение не превышало нескольких сотен метров в сутки. Бои на идрицком направлении продолжались около двух недель. Потери наших войск были велики и совершенно не оправдывали достигнутых результатов. Сопротивление врага сломить не удалось, поэтому решение прекратить дальнейшие атаки хорошо организованной, прочной обороны противника выглядело вполне разумно.

Новый прорыв решено было осуществить в районе Городка. С 20 октября 1943 года Калининский фронт стал именоваться 1-м Прибалтийским. Ему предстояло вновь штурмовать Городок, чтобы далее двигаться на Витебск, а затем брать Полоцк, Даугавпилс и Ригу. Для усиления бывшего Калининского фронта советское командование произвело перегруппировку, перебросив с идрицкого направления, с фронта Попова, переименованного во 2-й Прибалтийский, дополнительные войска.

В соответствии со своим излюбленным принципом «кадры решают все» Сталин решил усилить и командование 1-го Прибалтийского фронта. 19 ноября 1943 года новым командующим стал генерал армии И.Х. Баграмян. От Верховного он получил категорический приказ — «покончить с Городком». А.М. Василевский в своих воспоминаниях обращал внимание на эту характерную черту сталинского руководящего стиля: если на каком-то фронте дело не идет, значит, надо сменить командующего.

Конечно, Баграмян уверенно заявил, что «приказ товарища Сталина будет выполнен». Но вся проблема заключалась в том, что поставленная перед фронтом задача не являлась новой. Немецкое командование ожидало возможного русского удара в районе Городка и надлежащим образом готовилось к его отражению. С личным сталинским приказом шутки плохи, и Цотому Баграмян должен был беспощадно гнать войска под губительный, уничтожающий огонь противника, который занимал хорошо укрепленные позиции. О том, какую цену пришлось заплатить за взятие Городка, кратко упомянул в мемуарах С.М. Штеменко: «Приказ приказом, а взять этот населенный пункт, очень важный для дальнейшего продвижения на Витебск и Полоцк, сразу не удалось. Он был освобожден от оккупантов лишь через месяц в результате упорных и кровопролитных боев»[185].

Как и в случае с успешным штурмом Невеля, советское командование предпринимало энергичные попытки осуществить глубокий прорыв. Но длительные, изматывающие бои не могли не сказаться на боеспособности войск 1-го Прибалтийского фронта. Тем более что противник демонстрировал решимость напряженно бороться за каждый метр земли. Развить дальнейшее наступление не удалось ни в направлении Витебска, ни в направлении Полоцка. Так же безрезультатно завершилась попытка прорыва из района Невеля на Ловец. Со второй половины декабря на участках 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов установилось относительное затишье.

В начале января 1944 года Генеральный штаб направил на утверждение Ставки новый вариант оперативного плана по освобождению Прибалтики. На сей раз разработчики исходили из безусловно правильного предположения о том, что основное внимание немецкого командования приковано к Идрице, Невелю и Городку и именно оттуда оно ожидает наших новых наступательных действий. Поэтому главный удар было решено наносить силами Ленинградского и Волховского фронтов. Глубокий прорыв предстояло осуществить через Гатчину и Нарву.

Выдающимся успехом зимнего наступления Красной Армии в 1944 году стал прорыв блокады Ленинграда. Наконец, была поставлена точка в тяжелой, кровопролитной борьбе, продолжавшейся в течение трех лет. В честь этого долгожданного события Москва салютовала воинам Ленинградского и Волховского фронтов. Расчеты Генштаба оправдались: оборона противника был взломана, наши войска устремились в прорыв, очищая от захватчиков территорию Ленинградской области. В запланированные сроки удалось освободить Гатчину и Лугу. Части немецкой 18-й армии беспорядочно отступали. Их преследовали подвижные танково-механизированные группы советских войск. Только в районе Волосова немцам удалось создать временную линию обороны, которую удерживала 61-я пехотная дивизия полковника Венглера. Здесь несколько дней шли упорные, ожесточенные бои. Немецкая оборона вновь была прорвана, и наши войска устремились на Нарву.

Гнев Гитлера обрушился на командующего группой армий «Север» генерала Линдемана. Старый, заслуженный офицер, в свое время успешно командовавший 18-й армией с самого начала Восточной кампании, был выброшен в отставку. Новым командующим стал человек, пользовавшийся неограниченным доверием фюрера. Это был генерал-полковник Вальтер Модель. О нем следует сказать несколько слов.

Модель прошел хорошую командирскую школу в танковой группе Гудериана. Гейнц Гудериан сумел воспитать целый ряд генералов, впоследствии ставших известными военачальниками. В его 24-м мотокорпусе Вальтер Модель прошел путь от начальника штаба полка до командира 3-й танковой дивизии. Он выдвинулся во время Восточной кампании. Достаточно вспомнить, что именно 3-я танковая дивизия в сентябре 1941 года взяла Лохвицу, тем самым замкнув кольцо вокруг киевской группировки советских войск. За три года войны на Восточном фронте Модель, приобрел широкую известность своей храбростью, железной волей и несокрушимым хладнокровием. Все эти качества сочетались в нем с несомненными полководческими способностями. На завершающем этапе войны Модель стал для Гитлера незаменимым человеком. Туда, где громче всего трещал фронт, фюрер посылал Моделя. И ни разу не разочаровался в нем.

Еще в декабре 1943 года прежний командующий группой армий «Север» издал приказ о сооружении в оперативном тылу своих войск так называемой линии «Пантера». По замыслу генерала Линдемана, сильный в естественном отношении оборонительный рубеж должен был воспрепятствовать прорыву советских войск в Прибалтику. План предусматривал следующую конфигурацию линии «Пантера»: от реки Нарва, вдоль Чудского и Псковского озер и далее на юг, включая старые советские укрепрайоны — Псковский, Островской и Себежский, которые в довольно короткие сроки могли быть превращены в серьезную преграду на пути наступающего противника. Но непрерывные бои на фронте не позволяли Линдеману уделять достаточное внимание делам тыла, поэтому строительные работы на линии «Пантера» велись через пень-колоду. Когда в феврале 1944 года войска Ленинградского фронта подходили к Нарве, новому немецкому командующему пришлось заниматься организацией обороны фактически на ровном месте.

Едва прибыв в штаб группы армий, Модель весьма круто взялся за своих подчиненных. Ото Кариус, участник боев на линии «Пантера», так описывал свою встречу с командующим: «Я осматривался, чтобы найти подходящую позицию для сосредоточения своих танков, когда со стороны линии фронта подъехал автомобиль с флагом корпуса. Он сразу же остановился, и я не поверил своим глазам, когда из него выпрыгнул фельдмаршал Модель. Я доложил то, что от меня требовалось, а потом надо мной разразилась буря, подобную которой редко увидишь! У Моделя дергались брови… Мне даже не было позволено ничего объяснить или сказать что-либо в ответ. Я отправился к своим танкам и моментально оказался на другом берегу Нарвы. Фельдмаршал отдал мне приказ, который я никогда не забуду:

— Я возлагаю на вас персональную ответственность за то, чтобы не прорвался ни один русский танк. Ни один из ваших «тигров» не должен быть выведен из строя огнем противника. Нам здесь дорог каждый ствол!»[186].

Добавим, что Гитлер в день назначения Моделя командующим подписал приказ о присвоении ему звания генерал-фельдмаршала. Фельдмаршальский жезл стал сильнодействующим психологическим допингом. Модель заверил фюрера, что будет драться до последнего человека.

Разобравшись в обстановке, новый командующий несколько успокоился. Решительного успеха русские достигли только на нарвском направлении. Действия 2-го Прибалтийского фронта, являвшиеся составной частью Ленинградской наступательной операции, сложились неудачно. Войска генерала М.М. Попова наносили очередной удар на Идрицу, к чему противник был хорошо подготовлен. Удалось взять только Новосокольники. Далее наши войска завязли в глубоко эшелонированной немецкой обороне, втянулись в затяжные бои и к исходу 10 февраля остановились в 40–45 километрах к востоку от Идрицы.

Не принесло желаемых результатов и наступление 1-го Прибалтийского фронта. Максимум, чего удалось добиться на этом участке — выйти на ближние подступы к Полоцку и Витебску. Таким образом, в начале февраля войска четырех советских фронтов подошли к предполью линии «Пантера» и остановились, чтобы провести пополнение и перегруппировку перед неизбежным теперь кровавым штурмом.

Вальтер Модель стремился в полной мере использовать возникшую оперативную паузу. Прежде всего он потребовал от Ставки фюрера значительных подкреплений. Войска, докладывал Модель, понесли огромные потери и чрезвычайно утомлены длительными боями. Он не считал нужным скрывать от фюрера истинное положение дел на фронте. Гитлер немедленно выполнил требования командующего, которого назначил лично. В район Нарвы прибыл вновь сформированный 3-й танковый корпус СС. В его состав входили 11-я мотопехотная дивизия СС «Нордланд» и штурмовая бригада СС «Лангмарк», укомплектованные фламандцами. После отдыха и пополнения на линию «Пантера» была направлена штурмовая бригада СС «Валлония», уже прошедшая крещение огнем и отличившаяся при прорыве немецких войск из черкасского котла. Ее командир Леон Дегрель получил за этот бой Рыцарский крест из рук самого фюрера. Вручая ему высшую награду рейха, Гитлер сказал: «Если бы у меня был сын, я бы хотел, чтобы он был похожим на вас». Кроме того, командование группы армий «Север» возлагало большие надежды на 15-ю гренадерскую, 19-ю и 20-ю мотопехотные дивизии СС. Эти части были сформированы из латышей и эстонцев. В штабе Моделя рассчитывали, что они станут драться особенно отчаянно, так как отступать им было некуда, а в случае пленения их ожидал расстрел на месте. Прибалтийские войска СС комплектовались из айсаргов и членов прочих профашистских организаций. Советская контрразведка и Особые отделы Красной Армии приравнивали такого рода элементы к власовцам, потому ни на какое снисхождение им рассчитывать не приходилось.

Немцам не удалось скрыть от противника переброску своих резервов. Прежде всего на нарвском направлении, где обстановка для них складывалась угрожающая. Командующий Ленинградским фронтом генерал Л.А. Говоров, получив сообщение разведки о появлении под Нарвой свежих эсэсовских частей, решил не давать немцам возможности создать прочную оборону. 3 февраля специально подготовленный штурмовой отряд внезапным ударом захватил немецкое предмостное укрепление на левом берегу реки Нарва.

Однако у Говорова был достойный противник. Командир 3-го танкового корпуса СС Фридрих фон Шольц считался одним из лучших боевых генералов в Ваффен СС. Он хорошо разбирался в обстановке. Поэтому уже через два часа танково-разведывательный батальон «Герман фон Зельце» из дивизии «Нордланд» предпринял контратаку и отбил захваченное русскими предмостное укрепление. Фактически этот относительно небольшой по масштабам боевой эпизод стал началом долгого и кровопролитного сражения на линии «Пантера», которое продолжалось более двух месяцев.

На следующий день войска Говорова возобновили атаки на предмостное укрепление. Кроме того, делались попытки захватить плацдарм на правом берегу. Немцы вынуждены были стянуть к Нарве значительные силы и уплотнить свою оборону. Узкий участок от побережья Нарвского залива до северных окраин города прикрывали 48-й мотопехотный полк СС «Генерал Зейфардт» и 49-й «Де Рюйтер» штурмовой бригады «Недерланд». На южных подступах к Нарве занимала позиции дивизия «Нордланд» с целым рядом дополнительно приданных частей: 23-м мотопехотным полком СС «Норге», 11-м полком самоходной артиллерии, 54-м артиллерийским отдельным батальоном и так далее. Ввиду высокой плотности немецкой обороны захватить плацдарм в районе Нарвы нашим войскам не удалось. Зато южнее, у Кривассо, узкий участок правого берега был отвоеван. Постоянно перебрасывая подкрепления, Говоров смог удержать этот плацдарм. Но продвинуться с него вперед советские части не смогли. Поэтому 12 февраля штаб Ленинградского фронта принял решение приостановить дальнейшие действия. Немцы тоже перешли к обороне. Обе стороны усиленно готовились к последующим операциям.

Тем временем в Генеральном штабе вносили коррективы в план разгрома немецких войск в Прибалтике. Оперативное управление получило исчерпывающую информацию о том, что представляет собой линия «Пантера». С.М. Штеменко вспоминал: «В итоге боевых действий наши войска оказались перед глубокой, хорошо развитой в инженерном отношении обороной противника. На пути лежал, в частности, Псковско-Островской укрепленный район, который подпирали с юга основные силы 16-й немецкой армии»[187]. Поэтому работу оперативных офицеров возглавил лично начальник Генштаба генерал армии А.И. Антонов.

В основе плана штурма линии «Пантера» была идея заставить немцев распылить свои силы по нескольким направлениям, ввести их в заблуждение относительно того, где будет нанесен главный удар. С этой целью планировался ряд мероприятий по маскировке намерений советского командования. Решающее значение придавалось удару Ленинградского фронта на Нарвском перешейке в направлении Пярну и в обход Тарту с севера. Вспомогательный удар наносили войска этого же фронта на Псков, чтобы затем развить успех в нижнем течении Западной Двины. Еще часть сил Ленинградскому фронту предстояло выделить для наступления в обход Чудского озера, имея целью выйти к Тарту с юга.

В свете столь масштабной задачи Л.A. Говоров внес в Ставку предложение о расформировании Волховского фронта. Он считал, что в результате его фронт получит дополнительные войска, совершенно необходимые для действий на таком широком участке. Кроме того, в полосе Волховского фронта находился Псков. Поэтому в ходе наступления будет нецелесообразно увязывать взаимодействие и заниматься организацией единого управления двумя фронтами на псковском направлении. Все это станет лишним бременем для командующего. В Ставке с предложением Говорова согласились, и 15 февраля 1944 года Волховский фронт был расформирован. Впрочем, через полтора месяца его пришлось воссоздавать заново, но даже не как Волховский, а как 3-й Прибалтийский.

Перед 2-м Прибалтийским фронтом генерала М.М. Попова была поставлена практически старая задача. Главный его удар вновь нацеливался на Идрицу и далее на Резекне. С тем лишь отличием, что готовились еще два вспомогательных удара — на Остров и Опочку.

Главный удар 1-го Прибалтийского фронта под командованием генерала И.Х. Баграмяна был запланирован в направлении на Витебск. Одновременно своим правым крылом он должен был взаимодействовать со 2-м Прибалтийским. В Генштабе рассчитывали силами смежных флангов этих двух фронтов проломить оборону противника в районе Идрицы, что одному 2-му Прибалтийскому было явно не под силу. Эта чертова Идрица еще с октября сорок третьего не давала генштабистам дышать спокойно. Не говоря уже о том, сколько крови там пролилось. Взятие Идрицы было не только вопросом оперативного смысла, но и вопросом воинской чести!

В итоге действия советских войск должны были привести к дроблению сил противника, прорыву линии «Пантера» и выходу основных ударных группировок к Рижскому заливу. Тем самым группа армий «Север» оказывалась в изоляции в Прибалтике, что создавало условия для ее полного уничтожения и открывало Красной Армии прямую дорогу в «логово зверя» — в Восточную Пруссию.

Для координации действий фронтов в Прибалтике Ставка ВГК направила своим представителем маршала С.К. Тимошенко. В своих воспоминаниях С.М. Штемен-ко так описывал впечатления от сотрудничества: «Меня назначили к нему в качестве начальника штаба. Воспринял я это, прямо скажу, без восторга. Однако приказ есть приказ… Через некоторое время меня пригласили к маршалу на ужин. Ужин этот обернулся очень неприятными объяснениями.

— Зачем тебя послали со мной? — сразу же спросил маршал и, не дожидаясь моего ответа, продолжил: — Учить нас, стариков* хотите, доглядывать за нами? Напрасное дело!.. Вы еще под стол пешком ходили, а мы уже дивизии водили в бой, завоевывали для вас Советскую власть. Академии пооканчивали и думаете, что бога за бороду держите…

…Вот с таким «ободряющим» напутствием я и приступил к исполнению новых своих обязанностей»[188]. Крепко не любил товарищ Тимошенко всяких там «умников»! В этом он был полностью солидарен с другим, еще более великим полководцем, имя которого до сих пор у всех на устах. Такому вот выдающемуся военному мыслителю поручил Сталин одержать победу над фельдмаршалом Мод ел ем.

1 марта 1944 года в 11 часов 20 минут по всей протяженности линии «Пантера» загремела советская артиллерийская подготовка. Войска Ленинградского, 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов перешли в наступление. С фронтового командного пункта генерала Попова на окраине деревни Спичино за атакой немецких позиций наблюдал С.М. Штеменко: «Результаты первого дня боев в полосе 2-го Прибалтийского фронта были явно неудовлетворительными. Весь этот день мы находились на фронтовом НП и своими глазами видели, как яростно оборонялись немцы, насколько плотным оказался их артиллерийский и пулеметный огонь. Он буквально не давал ходу нашей пехоте»[189]. Не помогла наземным войскам и сильная поддержка с воздуха. На действиях авиации сказались как недостаточно благоприятные погодные условия, так и отсутствие надлежащих данных о целях в обороне противника.

На следующий день наступление возобновилось. Немцы встретили наши войска мощным заградительным огнем. Все атаки были отбиты. Войска понесли весьма ощутимые потери. В который раз 2-й Прибалтийский фронт не смог ни на шаг продвинуться к Идрице! Но не лучше была картина и на других фронтах. Выяснилось, что немцы разгадали замысел советского командования. Огонь накрывал войска именно на направлениях главных ударов.

3 марта в Спичино было созвано совещание командующих фронтами. Наступательные действия решили временно прекратить и перейти к обороне. Все присутствующие сошлись во мнении о том, что противник чрезвычайно сильно укрепился на идрицком направлении и проломить его оборону возможно только при условии еще большей концентрации живой силы и техники, чем это планировалось вначале. Следовательно, являются неизбежными большие потери и огромный расход боеприпасов. В Ставку направили телеграмму с просьбой усилить 2-й Прибалтийский фронт 3-м кавалерийским корпусом. От идеи лобового удара на узком участке перед идрицкой группировкой немцев решено было отказаться. Вместо наступления смежными флангами оба фронта теперь наносили удары в разных направлениях: 2-й Прибалтийский силами двух армий севернее железной дороги Пустошка — Идрица, 1-й Прибалтийский — западнее Невеля также двумя армиями. Для проведения такой операции требовалось оголить стык с Ленинградским фронтом.

Однако Ставка не согласилась с предложениями, выработанными на совещании высшего командного состава. Из Москвы пришла инструкция, в которой фронтам ставились по существу те же самые задачи. Снова предстояло смежными фронтами штурмовать Идрицу. Новым было только то, что 1-й Прибалтийский фронт наносил главный удар не на витебском, а на идрицком направлении с целью овладения городом Себеж. Командующие армиями и фронтами высказались против продолжения идрицкого кошмара. Но указания товарища Сталина двух толкований не имели. Поэтому маршал Тимошенко заявил, что приказы не обсуждаются — они выполняются.

10 марта начался очередной, пятый по счету общий штурм Идрицы. Артиллерийская канонада, не стихая, гремела целую неделю. Волна за волной войска 1-го и 2-го Прибалтийского фронтов шли в атаки. Результатом стали, как выразился С.М. Штеменко, «две вмятины» в немецкой обороне. Одна в 25, другая в 20 километрах по фронту и по 7–9 километров в глубину. Немцы на этих участках предприняли тактический отход на заранее подготовленные позиции. К исходу седьмого дня штурма наши войска были измотаны, истекли кровью и остановились. Даже маршал Тимошенко, в свое время проделавший нечто подобное на линии Маннергейма, признал, что дальнейшие атаки бесперспективны, и распорядился прекратить наступление. Только Ленинградский фронт был избавлен от этой мясорубки: в его отношении в инструкциях Ставки ничего не говорилось, поэтому Л.А. Говоров воспользовался передышкой для перегруппировки своих войск и проведения более тщательной разведки обороны противника. Боевые действия на Нарвском перешейке с обеихсторон велись небольшими по численности танковыми и пехотными подразделениями.

Утром 18 марта маршал Тимошенко во второй раз созвал совещание командующих фронтами, членов Военных советов и начальников штабов. Все собравшиеся генералы считали, что продолжать наступление нет смысла. Вот только как доложить об этом в Москву?

По воспоминаниям С.М. Штеменко, более двух часов он совместно с начальником штаба 1-го Прибалтийского фронта В.В. Курасовым и 2-го Прибалтийского Л.M. Сандаловым работал над составлением доклада Сталину. В первой части этого документа кратко описывался ход провалившейся операции и подробно излагались причины неудачи. Далее у Верховного Главнокомандующего испрашивался 30-дневный срок на подготовку новой наступательной операции на идрицком направлении, а также содержались просьбы пополнить войска людьми и техникой, фронтовые арсеналы — большим количеством боеприпасов. Вторая часть доклада сглаживала неблагоприятное впечатление. Внимание Сталина обращалось на то, что, по данным разведки, противник перебросил с Нарвского перешейка для усиления своей идрицкой группировки 24-ю пехотную, 28-ю легкую и 12-ю танковую дивизии. Таким способом Верховному был сделан намек на возможность принятия более оптимального решения. Немцы серьезно ослабили направление на Нарву, тем самым создав благоприятные условия для наступления войск Ленинградского фронта. В итоге Сталин разрешил отложить новый штурм Идрицы до апреля.

Надо сказать, генерал Л.А. Говоров к тому времени сумел добиться некоторых тактических успехов. Понимая, что оборона противника подготовлена основательно, он решил отказаться от метода лобовых штурмов. Говоров изматывал немцев постоянными беспокоящими действиями, пробуя на прочность их позиции на многих участках. Такая тактика принесла свои плоды. Войска Ленинградского фронта захватили плацдарм южнее Нарвы, очень удобный для развития широкомасштабного наступления. Был разработан весьма заманчивый оперативный план. Говоров предлагал нанести с плацдарма удар в тыл немецким войскам, сосредоточенным на левом берегу реки Нарва. При этом в мешок попадали эсэсовские дивизии «Нордланд», «Фельдхернхолле» и 61-я пехотная дивизия вермахта. Ставка санкционировала проведение наступательной операции южнее Нарвы.

18 марта в 7 часов утра на позиции немецкой 61-й пехотной дивизии обрушился огненный вал. После мощной артиллерийской подготовки наши войска перешли в наступление с плацдарма и сразу прорвали оборону противника. Немецкое командование хорошо осознавало опасность. На участок прорыва, в район деревни Лембиту, были немедленно выдвинуты резервные части, поддержанные батальоном тяжелых танков и штурмовой авиацией. Немцы удачно контратаковали и к исходу дня практически восстановили положение.

19 марта советские войска повторили атаку. Пехотинцы полковника Венглера вновь были сбиты с занимаемых позиций. Затем последовала немецкая контратака. Таким образом, надежды генерала Говорова на совершение глубокого прорыва не оправдались. До 22 марта вокруг плацдарма шла ожесточенная, кровопролитная борьба. Развить наступление войска Ленинградского фронта не смогли. Но и попытки немцев сбросить их с правого берега Нарвы закончились провалом. Ценный плацдарм был удержан. В дальнейшем он доставил немцам немало хлопот.

Апрельское наступление 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов снова оказалось малорезультативным. Как и в марте, советские войска незначительно вклинились в оборону противника. Ни задачу по глубокому прорыву, ни задачу разгрома группы армий «Север» решить не удалось.

Фронты продвинулись вперед всего на 18–20 километров. Столь же неудачно развивалось и наступление Ленинградского фронта на Псков. Более того, немцы воспользовались тем, что главные силы войск Говорова были переброшены от Нарвы на юг. На Нарвский перешеек со специальным заданием прибыл элитный танковый полк «Великая Германия», которым командовал неоднократно упоминавшийся в сводках Верховного командования вермахта полковник Гиацинт граф фон Штрахвиц. Фельдмаршал Модель лично поставил перед ним задачу ликвидировать злополучный русский плацдарм.

В ходе мартовских боев немцам удалось сохранить в своих руках имевший ключевое значение пункт 33,7, который они называли «ботинком». Этот «ботинок» глубоко врезался на территорию плацдарма, разделяя ее надвое — на «восточный» и «западный» мешки [так в немецких оперативных документах. — Авт.]. То есть немцы имели возможность разгромить советские войска по частям. 6 апреля 1944 года полк «Великая Германия» с приданными танковыми и пехотными частями провел успешную операцию по уничтожению «восточного мешка». 19 апреля полковник Штрахвиц попытался завершить ликвидацию русского плацдарма. Но намерения немцев были очевидны, поэтому наши войска ожидали их наступления и хорошо подготовились к его отражению. Жестокий бой продолжался в течение всего дня до самых сумерек. Немцы были отброшены с большими потерями. Солдаты генерала Говорова вновь удержали плацдарм. В дальнейшем никаких активных действий на этом участке немцы не предпринимали.

С наступлением весенней распутицы на фронтах установилось затишье. Таким образом, фельдмаршал Модель сумел остановить советские войска на линии «Пантера» и временно стабилизировать фронт группы армий «Север».

Оперативная пауза длилась здесь до июля 1944 года. Через три месяца советские войска предприняли новое наступление, прорвали наконец линию «Пантера» и вошли в Прибалтику.

Удар в спину

Зададим вопрос: почему нашим войскам в ходе наступления осенью 1943 и зимой 1944 года не удалось разгромить группу армий «Север»? Вот мнение С.М. Штеменко: «В общей форме на него уже отвечено: потому, что на этих направлениях у нас не оказалось тогда достаточно сил. Причины нехватки читателю тоже известны: ведь именно в то время мы концентрировали свои главные усилия на Правобережной Украине с целью решительного поражения очень сильной и активной группы армий «Юг». Кроме того, было решено продолжать наступление Калининского, Западного и Центрального фронтов»[190].

В данном случае ситуация несколько напоминает весеннюю кампанию 1942 года. Тогда в Ставке точно так же решили наступать везде и сразу. Это было ошибкой. Это привело к распылению сил, истощению резервов и не дало никаких практических результатов. И вот осенью 1943 года советское командование повторило эту ошибку. Такова точка зрения одного из наиболее авторитетных наших военачальников.

Существовали и другие причины. Прежде всего, на темпы наступления Красной Армии оказывали серьезное влияние природные условия на театре военных действий. Ленинградская, Новгородская, Псковская области — это обширные леса, незамерзающие болотные хляби, множество озер и рек. Характер такрй местности серьезно ограничивает действия танков и механизированных соединений, возлагая основную тяжесть в боях на плечи пехоты.

Войска привязаны к немногочисленным, очень плохим дорогам. Частые туманы и дожди затрудняют работу артиллерийских и авиационных корректировщиков, что снижает эффективность поддержки наступающих войск огнем артиллерии и с воздуха.

Наконец, С.М. Штеменко подчеркивает еще одно немаловажное обстоятельство. Возможности снабжения советских войск были куда хуже, чем у противника. Это объяснялось тем, что группа армий «Север» имела в своем оперативном тылу, на территории Прибалтики и Восточной Пруссии, развитую сеть железных и автомобильных дорог. Потому и снабжение своих войск немцы осуществляли бесперебойно, в то время как Ленинградский, 1-й и 2-й Прибалтийские фронты ощущали постоянный недостаток боеприпасов и прочих видов снабжения.

Вроде бы с причинами наших неудач все ясно. Однако внимательный историк имеет право задать уточняющие вопросы. Например, в отношении недостатка сил у войск Баграмяна, Попова и Говорова. С.М. Штеменко утверждает, что «с самого начала общая численность группы армий «Север» превышала 700 000 человек, а мы смогли противопоставить ей чуть более миллиона человек». Между тем осенью 1943 года генерал-полковник Линдеман располагал всего двумя армиями — 16-й и 18-й, в составе которых не имелось ни одной танковой дивизии. Эти две армии удерживали фронт длиной более 500 километров, что говорит само за себя. Десять эсэсовских дивизий прибыли для пополнения северной группировки только в начале февраля 1944 года. Кроме того, стремительное наступление Красной Армии на южном и центральном крыле советско-германского фронта заставило Гитлера забрать у Линдемана все резервы. Немецкий командующий мог рассчитывать исключительно на свои наличные силы, разбросанные на широко растянутом фронте. Поэтому справедливости ради следует сказать, что советские войска обладали достаточным перевесом в силах над группой армий «Север». Главной ошибкой немцев в Восточной кампании стала недооценка наших резервов. Это общеизвестно.

Если говорить о крайне неблагоприятном характере местности, то это обстоятельство могло быть как минусом, так и плюсом. Скажем, в Белоруссии местность была не менее заболоченной, лесистой, сильно пересеченной. На этом и построил свои расчеты блестящий советский полководец К.К. Рокоссовский, когда готовил войска к проведению операции «Багратион». Главные удары он решил нанести на танконепроходимой, практически непригодной для действий подвижных кавалерийско-механизированных соединений местности. В результате была достигнута одна из наиболее значительных побед Великой Отечественной войны.

Что касается проблем со снабжением, связанных с отсутствием необходимой дорожной сети, то такая картина была не везде. За два года пребывания на новгородской и псковской земле немцы принимали некоторые меры к улучшению старых дорог и даже прокладывали новые. Немецкий офицер Отто Кариус вспоминал: «Бесполезность многих мер, принятых в непосредственной близости к фронту, вызывала у нас недовольство. Например, кто-то пришел с идеей укрепления дорог в заболоченном районе Тосно. Предполагалось сделать деревянные настилы и покрыть их асфальтом. Дороги уже были проложены до самой Гатчины, а затем приблизились к фронту. Русские, конечно, с удовольствием воспользовались этими хорошими дорогами для наступления в январе 1944 года»[191]. Кроме того, в упомянутом выше докладе Сталину С.М. Штеменко, В.В. Курасов и Л.M. Сандалов составили заявку на поставку 1-му и 2-му Прибалтийским фронтам десятков тысяч тонн боеприпасов для обеспечения апрельского наступления на Идрицу. Значит, возможность надлежащего снабжения войск все же имелась.

Представляется, что главная причина безуспешного штурма линии «Пантера» заключалась в ином. Автор считает нужным опять процитировать донесение Верховному Главнокомандующему от 18 марта 1944 года: «…B сложных условиях Прибалтики требуются более тщательная подготовка к наступлению и несколько лучшая организация боя»[192]. Конечно, это азы военного искусства. Но пренебрежение ими ведет к неминуемому поражению. К сожалению, такая небрежность неоднократно имела место со стороны советского командования в ходе боев на линии «Пантера».

Возьмем для примера штурм Городка. Сверху командующему спустили приказ: взять любой ценой. Целый месяц войска 1-го Прибалтийского фронта пробивали немецкую оборону. В конце концов Городок взяли. В штабе генерала Линдемана сделали простой вывод: если русские так упорно штурмовали этот населенный пункт, то следующий удар они нанесут на Витебск и Полоцк. Следовательно, данные направления надо как можно сильнее укреплять. В результате предпринятые 1-м Прибалтийским фронтом сначала в феврале, затем в марте и апреле 1944 года наступательные действия завершились провалом. Именно потому, что войска Баграмяна наступали на Витебск и Полоцк, где их с нетерпением ждали немцы.

Далее — Идрица! Самый очевидный пример того, как не надо готовить наступление. Между прочим еще в ноябре сорок третьего М.М. Попову стала предельно ясна полная бесперспективность продолжения штурма Идрицы. А в январе 1944 года, когда Генштаб разрабатывал новый план наступления, Военный совет 2-го Прибалтийского фронта официально высказался против сосредоточения усилий на идрицком направлении. Генералы Попов, Булганин и Сандалов доказывали, что операция здесь не имеет перспектив ввиду плотной обороны противника, подвижности его резервов, неблагоприятного характера местности. Но главное было в том, что немцы прекрасно знали о подготовке здесь нашего удара. И, можно сказать, их это вполне устраивало. Представителю Ставки маршалу Тимошенко мнение Военного совета было известно. Но он и не подумал возражать против инструкций, которые дал Сталин. В итоге — еще два провалившихся штурма и совершенно неоправданные потери.

Неудовлетворительная организация боя — это еще одна серьезная причина постигших нашу армию неудач. Прежде всего это касалось работы разведки. С.М. Штеменко вспоминал: «Систему огня противник организовал с учетом наших ударов и многое сумел скрыть от глаз советской разведки. В ходе артподготовки нам не удалось надежно подавить неприятельскую оборону»[193]. Простой вопрос: что произойдет, если огневые очки противника не будут выявлены и уничтожены артиллерией и авиацией? Ответ: наша наступающая пехота сразу захлебнется кровью. Это называется «наступать с завязанными глазами». Какой смысл ставить тому же 1-му Прибалтийскому фронту задачу овладения Витебском, если даже командиры батальонов не знают, с каким сопротивлением врага им предстоит столкнуться? Не говоря уже о том, что на Витебск и Идрицу наши войска наступали не в первый раз и потому оборону немцев должны были изучить досконально. И все равно в день наступления немцы преподносили им сюрпризы.

Однако главная беда заключалась в упущенных благоприятных возможностях. А упущенные возможности — это утерянные победы, за которые приходится расплачиваться солдатскими жизнями.

Вернемся в октябрь 1943 года. Войска тогда еще Калининского фронта добиваются значимого тактического успеха — овладевают Невелем. В результате вся система немецкой обороны на участке 16-й армии нарушается. Немцы начинают беспорядочное отступление вдоль магистрали Великие Луки — Невель — Витебск. В сложившейся обстановке советскому командованию оставалось только бросить в преследование противника подвижные танково-механизированные группы. Их задача была бы проста: не дать немцам возможности закрепиться, привести свои войска в порядок, не позволить им сдержать наше наступление и организовать прочную оборону.

Такие подвижные группы создавались в действительности. Но все они имели один общий недостаток: в их состав входило не более роты танков и батальона мотопехоты. Поэтому они легко разбивались немецкими танковыми заслонами. Уже упоминавшийся выше Отто Кариус в боях под Невелем командовал взводом «тигров». В своих мемуарах он подробно описывает столкновения с русскими подвижными группами. Самая крупная из них насчитывала семнадцать танков. Понятно, что при таком соотношении сил из преследования отступающих немецких войск ничего не вышло. Немцы без особых помех заняли новый оборонительный рубеж и парализовали дальнейшее продвижение советских наступающих частей.

Схожая ситуация имела место в январе 1944 года на Ленинградском фронте. Войска генерала Говорова взяли Гатчину. Закрывать обширную брешь в своей обороне немецкому командованию было нечем. Отступающие войска беспорядочно двигались по шоссе Ленинград — Нарва. Опять же их преследовали советские подвижные группы. Отто Кариус со своими «тиграми» был переброшен в район западнее Гатчины для прикрытия отхода основных сил. Вновь он вел бои с рейдировавшими на флангах немецких войск танково-механизированными соединениями русских. По его словам, действия противника представляли реальную угрозу: «Вывод войск группы армий «Север» в значительной степени нарушал действия русских с флангов. Дорога, по которой следовали отступавшие части, становилась все более перегруженной напиравшими друг на друга войсками, поскольку противник все чаще перекрывал этот маршрут. Нам все время приходилось обеспечивать свободный проход… Однажды ночью русским даже удалось окружить дивизионный командный пункт. Нам не составило труда опрокинуть их, поскольку русские осуществляли свои фланговые маневры подвижными подразделениями, то есть моторизованной пехотой, с легкими противотанковыми пушками и легкими танками»[194]. Представить только, какой погром на этой перегруженной напирающими войсками дороге могла бы устроить наша танковая бригада или дивизия!

Однако перспективы открывались куда более широкие. Вспомним, как летом 1941 года немецкие танки на плечах наших отступающих войск ворвались в укрепленные районы на старой границе и тем самым открыли себе путь на Ленинград, Смоленск и Киев. В январе 1944 года наш Ленинградский фронт имел вполне реальную возможность весьма похожим способом с ходу взять Нарву и без боя проскочить северный фас линии «Пантера». Тем более что в тот момент инженерные работы по-настоящему только начинались и никаких серьезных препятствий для советских танков на Нарвском перешейке еще не существовало. Дальше оставалось лишь крушить немецкие тылы, резать коммуникации и линии снабжения. В каком чрезвычайно скверном положении оказалась бы группа армий «Север»! Советские танки могли б двигаться на Ригу и выйти в тыл Псковско-Себежскому укрепленному району, обеспечивая прорыв в Прибалтику войскам Баграмяна и Попова. И не пришлось бы нашей армии аж до февраля 1945 года возиться с группировкой противника в Курляндии. А ведь это существенно улучшило бы исходные условия для проведения Восточно-Прусской и Висло-Одерской наступательных операций.

Нет, у автора вовсе не разыгралось пылкое творческое воображение. Ошибки зимней кампании были советским командованием учтены и исправлены в ходе июльского наступления 1944 года. Вот что писал по этому поводу С.М. Штеменко: «Мы не исключали, что немецко-фашистское командование может уклониться от удара, занесенного над его 16-й армией, и попытается встретить советские войска где-то в глубине. В предвидение такого варианта в 1-й ударной и 54-й армиях заблаговременно были созданы подвижные группы. У Захватаева в подвижную группу вошли один стрелковый полк 85-й дивизии, 16-я танковая бригада и 724-й самоходно-артиллерий-ский полк. У Рогинского подвижная группа составилась из 288-й стрелковой дивизии и 122-й танковой бригады… Подвижные группы немедленно начали преследование противника… Войска получили указание ни в коем случае не приостанавливать преследование противника в ночное время. К полуночи подвижная группа 4-й армии овладела важным узлом дорог Красногородское и не дала возможности арьергардам противника закрепиться на рубеже реки Синяя»[195]. Интересно, смогла бы подвижная группа 54-й армии сбить немцев с рубежа реки Синей, если бы она состояла из батальона мотопехоты и двух десятков танков? И что помешало командованию Ленинградского фронта бросить на отступающего противника пару танковых бригад и полков самоходной артиллерии в январе сорок четвертого?

Наконец, интересно рассмотреть еще одну возможность. Февраль 1944 года. Немцы закрепились на линии «Пантера». Как было сказано выше, Генштаб разработал план, предполагавший распыление сил противника по нескольким направлениям и дробление его обороны. Несомненно, идея эта являлась правильной. Но ее реальное исполнение привело как раз к распылению наших собственных сил. Немцы же сманеврировали своими резервами именно на направлениях главных ударов советских войск.

Между тем существовал иной путь реализации правильной в принципе идеи генштабистов. Путь, который реально вводил немцев в заблуждение и заставлял их не только распылять, но и впустую расходовать свои силы. Линия «Пантера» проходила вдоль рек Нарва и Великая. На них следовало захватить несколько плацдармов. В этом случае немцы оказывались перед необходимостью принятия соответствующих превентивных мер, так как любой из плацдармов мог быть использован советскими войсками в качестве трамплина для совершения глубокого прорыва. Но какой из них? Этот вопрос становился бы для немецкого командования уравнением со многими неизвестными. Вокруг каждого плацдарма пришлось бы сосредоточивать войска и готовить оборону. А ведь такой пассивный путь не сулил ничего хорошего в будущем. Самое лучшее решение — атаковать плацдармы, выбить русских обратно на левый берег. В этом случае наши войска менялись бы с немецкими местами. Уже не наши, а немецкие солдаты гробились бы в лобовых атаках. Вот это и распыляло, и ослабляло бы силы противника. Советские войска, напротив, сохранили бы свои основные силы. Опыт Ленинградского фронта показал, что для захвата плацдарма требовалось намного меньше войск, чем для штурма Идрицы. А немцам волей-неволей приходилось атаковать. Тем более что в феврале реки были скованы льдом и такая рискованная операция, как форсирование, не требовалась. В дальнейшем один из плацдармов мог быть использован для наступления.

В июле 1944 года такое решение было действительно принято. Специально для удара со стрежневского плацдарма на правом берегу реки Великой Ставка сформировала 3-й Прибалтийский фронт. 17 июля с этого плацдарма 1-я ударная и 54-я армии перешли в наступление и успешно прорвали оборону противника. В общем-то ничего не мешало действовать аналогичным образом четырьмя месяцами ранее вместо того, чтобы без толку гробить войска в лобовых штурмах Идрицы и Себежа.

Утерянные возможности разгрома группы армий «Север» зимой 1944 года крайне отрицательно сказались на дальнейших действиях советских войск. Немецкая группировка в Прибалтике продолжала держаться до весны 1945 года, представляя собой головную боль и для Верховного, и для Ставки, и для Генштаба. Сталин постоянно опасался удара в спину со стороны недобитой группы армий «Север». Она отвлекала на себя значительные наши силы, которые могли бы быть задействованы на берлинском направлении. С полным основанием можно утверждать, что угроза удара в спину серьезно сдерживала продвижение советских войск в Польше и Восточной Пруссии и тем самым не менее чем на полгода оттянула окончание войны. Как ни печально, но это факт.

Конечно, о реальности удара в спину можно поспорить. С.М. Штеменко категорически утверждает, что «необходимость уничтожения противника в Прибалтике приобрела к этому времени особую остроту». Наши войска продвинулись далеко на запад, и оставлять противнику стратегический плацдарм в их тылу было недопустимо. Это мнение поддерживают Г.К. Жуков и A.M. Василевский, которые считаются главными военными авторитетами. Но даже они признают, что затянувшиеся боевые действия в Прибалтике заставляли советское командование оглядываться назад и сказались на результатах наступательных операций наших войск в ходе зимне-весенней кампании 1945 года.

Летом 1944 года наши войска готовились к окончательному изгнанию немецко-фашистских захватчиков с русской земли. Немцы с отчаянием обреченных цеплялись за каждый километр еще оставшейся в их руках территории. К середине июня советско-германский фронт проходил по линии Нарва — Псков — Витебск — Кричев — Мозырь — Пинск — Броды — Коломыя — Яссы — Дубоссары — Днестровский лиман. На южном участке фронта боевые действия уже велись за чертой государственной границы, на территории Румынии. Обе противоборствующие стороны, используя примерно двухмесячную оперативную паузу, усиленно готовились к летней кампании.

20 мая 1944 года Генеральный штаб завершил разработку плана Белорусской наступательной операции. В оперативные документы Ставки она вошла под кодовым названием «Багратион». Перед войсками ставилась задача полного разгрома группы армий «Центр».

Конфигурация линии фронта в Белоруссии представляла собой огромную, вытянутую к востоку дугу площадью почти 250 тысяч квадратных километров. Она протянулась от Витебска на севере и Пинска на юге до Смоленской и Гомельской областей, нависая над правым крылом 1 — го Украинского фронта. В этой дуге были сосредоточены главные силы группы армий «Центр», в состав которой входили 3-я танковая, 2-я, 4-я и 9-я армии. Советские генштабисты называли этот участок фронта «Белорусским выступом».

Поскольку Белорусский выступ прикрывал дальние подступы к генерал-губернаторству [Польше], и форпосту великогерманского рейха — Восточной Пруссии, немецкое командование стремилось удержать его любой ценой и придавало большое значение созданию в нем мощной, долговременной обороны. Главный оборонительный рубеж проходил по линии Витебск — Орша — Могилев — Рогачев — Бобруйск. Особенно сильно были укреплены районы Витебска и Бобруйска, являвшиеся флангами группы армий «Центр». В оперативной глубине располагались УРы, сооруженные по берегам рек Днепр, Друть и Березина. Крупные города немцы превратили в сильные узлы сопротивления с оборудованными в них долговременными огневыми точками. Специальным приказом Гитлера Витебск, Орша, Могилев, Бобруйск, Борисов и Минск были объявлены «крепостями».

Тем не менее в Генштабе считали, что главный удар, решающий судьбу всей летней кампании, необходимо нанести в Белоруссии. Разработанный оперативный план был основан на идее прорыва обороны противника на флангах, развития наступления по сходящимся направлениям и овладения Минском. Тем самым авторы плана рассчитывали замкнуть кольцо вокруг 38 немецких дивизий первого эшелона, сосредоточенных восточнее столицы Белоруссии. Это ставило группу армий «Центр» на грань фактического уничтожения. Более того, успешное выполнение замысла операции «Багратион» позволяло решить целый ряд других, не менее важных в стратегическом отношении задач.

1. Полностью очистить от войск противника московское направление, так как передний край выступа находился в 80 километрах от Смоленска;

2. Завершить освобождение всей территории Белоруссии;

3. Выйти на побережье Балтийского моря и к границам Восточной Пруссии, что позволяло рассечь фронт противника на стыках групп армий «Центр» и «Север» и изолировать эти немецкие группировки друг от друга;

4. Создать выгодные оперативные и тактические предпосылки для последующих наступательных действий в Прибалтике, на Западной Украине, на восточно-прусском и варшавском направлениях.

Для проведения операции «Багратион» Ставка планировала задействовать войска четырех фронтов. В рамках подготовленных мероприятий Западный фронт 24 апреля 1944 года был переименован в 3-й Белорусский, а из армий его левого крыла, действовавших на могилевском направлении, сформирован 2-й Белорусский фронт. 31 мая Ставка утвердила окончательный вариант плана и в виде директивы направила его в войска.

Главная роль в предстоящем наступлении отводилась 1-му Белорусскому фронту под командованием К.К. Рокоссовского. Перед его войсками ставилась задача обрушить правый фланг немцев, разгромить жлобино-бобруйскую группировку и, введя в сражение подвижные танково-механизированные соединения, как можно стремительно продвигаться на Слуцк и Барановичи, охватывая с юга и юго-запада главные силы группы армий «Центр» в дуге восточнее Минска. Во исполнение этой задачи генерал армии Рокоссовский создал две ударные группировки. Первая должна была нанести удар севернее Рогачева, взломать оборону противника и совершить глубокий прорыв, сбросив противостоящие немецкие войска в мешок. В ее состав входили 3-я армия генерал-лейтенанта A.B. Горбатова, 48-я армия генерал-лейтенанта П.Л. Романенко и 9-й танковый корпус генерал-майора Б.С. Бахарова.

Вторая ударная группировка атаковала южнее Паричи, замыкая с юга кольцо вокруг немецких войск в районе Бобруйска и развивая наступление на Минск. Эта группировка состояла из 65-й армии под командованием генерал-лейтенанта П.И. Батова, 28-й армии под командованием генерал-лейтенанта A.A. Лучинского и 1-го гвардейского танкового корпуса, которым командовал генерал-майор М.Ф. Панов.

На плечах Рокоссовского лежала особая ответственность. Характер местности в полосе 1-го Белорусского фронта был крайне неблагоприятен, и не только немецкое, но и советское высшее командование считало крупномасштабное наступление здесь невозможным. Еще на стадии разработки плана операции Сталин и другие члены Ставки задавали Рокоссовскому вопрос: как он собирается наносить удар двумя танковыми корпусами и четырьмя общевойсковыми армиями через сплошные, непроходимые топи? Вот именно так думают немцы, отвечал командующий фронтом. Нашего удара отсюда они не ждут. Поэтому их оборона является не сплошной, а очаговой, то есть легкоуязвимой, что фактически предопределяет успех.

Как известно, Сталин дважды предлагал Рокоссовскому пересмотреть принятое решение. И был неприятно удивлен его настойчивостью. Приглядывать за излишне самоуверенным генералом Верховный направил Жукова и Булганина. Первый назначен был координировать действия 1-го и 2-го Белорусских фронтов, второй стал членом Военного совета в штабе Рокоссовского.

2-й Белорусский фронт, которым командовал генерал-полковник Г.Ф. Захаров, выполнял вспомогательные функции. Смысл удара его левого крыла на Могилев заключался в необходимости сковать силы противника и не дать ему возможности снять с этого направления войска для усиления жлобино-бобруйской группировки. Второй вспомогательный удар был запланирован правым крылом фронта на Оршу с целью оказать содействие соседям в разгроме сильной витебско-оршанской группировки немцев. Развивать наступление 2-й Белорусский мог лишь после достижения соседними фронтами решительных успехов. Поэтому войск в его составе находилось немного — 49-я, 33-я и 59-я армии. А генералу Захарову «повезло» еще больше, чем Рокоссовскому: членом Военного совета к нему Сталин назначил товарища Мехлиса Л.3.

Директивой Ставки от 31 мая 1944 года ответственная задача сокрушения левого фланга группы армий «Центр» ставилась перед 3-м Белорусским фронтом. Под стать задаче был назначен и командующий — генерал-полковник И.Д. Черняховский. Главный удар 3-му Белорусскому предстояло нанести во взаимодействии с левым крылом го Прибалтийского и правым крылом 2-го Белорусского фронтов на Витебск с целью разгрома витебско-оршанской группировки противника. Как и у Рокоссовского, для выполнения этой задачи здесь создавались две ударные группы. Первая, в составе 39-й армии под командованием генерал-лейтенанта И.И. Людникова, 5-й армии генерал-лейтенанта М.И. Крылова, 28-й, 153-й и 2-й гвардейской танковых бригад должна была совершить прорыв севернее и южнее Витебска. При этом 39-я армия совместно с войсками 1-го Прибалтийского фронта имела задачу овладеть Витебском. 5-я армия обходила город с юга и через Богушевск, Сенно, Лукомоль продвигалась к верхнему течению Березины.

Вторая ударная группа состояла из 11-й гвардейской армии генерал-лейтенанта К.Н. Галицкого, 1-й армии генерал-лейтенанта В.В. Глаголева, 120-й и 213-й танковых бригад. Ее подвижным войскам ставилась задача взять Оршу и развивать наступление вдоль Минского шоссе на Борисов. Далее в дело должны были быть введены части второго эшелона фронта: 5-я гвардейская танковая армия, 2-й гвардейский танковый Тацинский, 3-й гвардейский механизированный и 3-й гвардейский кавалерийский корпуса.

1-й Прибалтийский фронт под командованием генерала армии И.Х. Баграмяна на первом этапе Белорусской операции обеспечивал во взаимодействии с 3-м Белорусским фронтом разгром витебско-оршанской группировки противника. Далее его войскам следовало форсировать Западную Двину, овладеть Лепелем и развивать наступление на Полоцк. Задача прорыва немецкой обороны на стыке 16-й армии группы армий «Север» и 3-й танковой армии группы армий «Центр» возлагалась на ударный кулак в составе 6-й гвардейской армии генерал-лейтенанта И.М. Чистякова, 43-й армии генерал-лейтенанта А.П. Белобородова и 1-го танкового корпуса генерал-лейтенанта В. Будакова.

Согласно расчетам Генштаба для обеспечения операции «Багратион» в войска требовалось направить 400 тысяч тонн боеприпасов, 300 тысяч тонн горюче-смазочных материалов, 500 тысяч тонн продовольствия и фуража. Кроме того, дополнительно оперативный план предусматривал переброску в район предстоящего наступления 5 общевойсковых армий, двух танковых и одной воздушной армий, а также 1-й армии Войска Польского. Это не считая выдвигавшихся к линии фронта резервов Ставки — 5 отдельных танковых, 2 механизированных и 4 кавалерийских корпусов, десятков отдельных полков и бригад всех родов войск[196]. Столь масштабная перевозка войск и военных грузов требовала проведения обширных мероприятий по дезинформации противника.

По данным советской разведки, в ОКВ считали наиболее вероятным генеральное наступление Красной Армии на юге. С территории Украины и Румынии наши войска вполне могли нанести мощный удар как в тыл группы армий «Центр», так и по драгоценным для рейха нефтяным полям Плоешти. Исходя из этих соображений немецкое командование сконцентрировало свои главные силы на юге, предполагая в Белоруссии лишь локальные операции сковывающего характера. Генштаб всемерно укреплял немцев в этом мнении. Противнику демонстрировали, что большая часть советских танковых армий «остается» на Украине. На центральном участке фронта в светлое время суток велись лихорадочные инженерные работы по созданию ложных оборонительных рубежей перед Белорусским выступом. Немцы купились и наращивали численность своих войск на Украине, что и требовалось советскому командованию.

22 июня 1944 года, в день третьей годовщины начала Великой Отечественной войны, на участках 1-го и 2-го Белорусского фронтов была проведена разведка боем. Командующие таким способом уточняли расположение огневых точек противника на переднем крае и засекли позиции некоторых, ранее неизвестных артиллерийских батарей. Проводились последние приготовления к генеральному наступлению.

Утром 3 июня мощная артподготовка, сопровождаемая точечными ударами авиации, открыла Белорусскую операцию Красной Армии. Первыми в атаку пошли войска 2-го и 3-го Белорусских и 1-го Прибалтийского фронтов. Фронт Рокоссовского нанес главный удар на следующий день.

Первые сутки битвы показали, что продвижение наших войск было неравномерным. Так, 4-я ударная армия 1-го Прибалтийского фронта, наступавшая на Верхнедвинск, оборону противника преодолеть не сумела, и ее результат ограничился 5–6 отвоеванными километрами. Зато 6-й гвардейской и 43-й армиям вполне удался прорыв и обход Витебска с северо-запада. Они пробили немецкую оборону на глубину 15 километров и открыли путь 1-му танковому корпусу. 39-я и 5-я армии 3-го Белорусского фронта успешно прорвались южнее Витебска, форсировали реку Лучесу и продолжали продвижение. Таким образом, уже в первый день у немецкой группировки остался небольшой коридор юго-западнее Витебска шириной всего 20 километров. Смежные фланги 43-й и 39-й армий должны были соединиться в населенном пункте Островно, захлопывая капкан за спиной врага.

На оршанском направлении 11-я гвардейская и 31-я армии действовали неудачно. Здесь им противостояла мощная в инженерном и огневом отношении оборона противника. В январе на этом участке наши войска уже наступали, но все их попытки взять Оршу закончились провалом. Армии Галицкого и Глаголева ворвались в передовые немецкие траншеи. В течение всего дня 23 июня они пробивались ко второй полосе немецкой обороны. Перед координировавшим действия 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов представителем Ставки A.M. Василевским встал вопрос: на каком участке вводить в прорыв 5-ю гвардейскую танковую армию генерала П.А. Ротмистрова? Посоветовавшись с командующим 3-м Белорусским фронтом, он решил все же подождать успеха под Оршей. В этом случае 5-я танковая сможет совершить бросок прямо на Минск.

Неплохие результаты показали войска 2-го Белорусского фронта. 49-я армия генерал-лейтенанта И.Т. Гришина успешно преодолела сопротивление немцев на могилевском направлении и с ходу захватила плацдарм на правом берегу Днепра.

Полная внезапность был достигнута на участке 1-го Белорусского фронта. Ударная группа, действовавшая в районе Паричей, без особых помех со стороны противника совершила прорыв на глубину до 20 километров. Этот успех позволил сразу ввести в дело 1-й гвардейский танковый корпус генерала Панова и конно-механизированную группу генерала Плиева. Преследуя стремительно отступающих немцев, подвижные части 1-го Белорусского фронта уже на следующий день подошли к Бобруйску.

26 июня прорыв на Бобруйск совершили танкисты генерала Бахарова. Первоначально войска рогачевской ударной группы столкнулись с ожесточенным сопротивлением противника. В первый день наступления их продвижение не превышало 10 километров. Тогда командующий 3-й армией генерал Горбатов предложил штабу фронта изменить направление удара 9-го танкового корпуса к северу от Рогачева, где имелось слабое звено в немецкой обороне. Кроме того, быстрый успех наступления в районе Паричей поставил немецкое командование перед угрозой окружения. Вечером 25 июня немцы начали тактический отход с рубежа Жлобин — Рогачев. Но было уже поздно. Танковые корпуса Панова и Бахарова к тому времени проникли в тыл противника. 27 июня кольцо окружения замкнулось. В «мешке» оказались части 35-го армейского и 41-го танкового немецких корпусов.

Двумя днями раньше войска 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов успешно завершили окружение противника в районе Витебска. Подвижные группы Баграмяна и Черняховского быстро продвигались на Лепель и Борисов. Витебск был взят 26 июня. На следующий день войска 11-й гвардейской и 34-й армий окончательно сломили сопротивление противника и освободили Оршу. 28 июня советские танки были уже в Лепеле и Борисове. Василевский поставил задачу танкистам генерала Ротмистрова к исходу 2 июля освободить Минск. Но честь первыми войти в столицу Белоруссии выпала гвардейцам 2-го Тацинского танкового корпуса генерала A.C. Бурдейного. В Минск они вступили на рассвете 3 июля. Около полудня с юго-востока к столице пробились танкисты 1-го гвардейского танкового корпуса 1-го Белорусского фронта. К концу дня в Минске появились танкисты Ротмистрова и бойцы 3-й армии генерала Горбатова. В окружение восточнее города попали основные силы 4-й немецкой армии — 12-й, 26-й, 35-й армейские, 39-й и 41-й танковые корпуса. В их составе находилось более 100 тысяч солдат и офицеров.

Несомненно, командование группы армий «Центр» совершило ряд грубейших ошибок. Прежде всего в плане маневрирования своими силами. В течение первых двух дней советского наступления генерал-фельдмаршал Буш имел возможность отвести войска на рубеж Березины и тем самым избежать угрозы их окружения и уничтожения. Здесь он мог создать новую линию обороны. Вместо этого немецкий командующий допустил неоправданное промедление с отдачей приказа на отход. Вероятно, Буш слепо следовал инструкциям из Берлина, в которых предписывалось удерживать выступ любой ценой. Поэтому немецкие солдаты, попавшие в окружение восточнее Минска, были обречены. 12 июля окруженные войска капитулировали. В советский плен попали 40 тысяч солдат и офицеров, 11 генералов — командиры корпусов и дивизий. Это была катастрофа.

С уничтожением 4-й армии в линии немецкого фронта образовалась огромная брешь. Закрыть ее немцы ничем не могли. 4 июля Ставка ВГК направила фронтам новую директиву, содержавшую требование продолжать наступление без остановки. 1-й Прибалтийский фронт должен был продвигаться в общем направлении на Шауляй, правым крылом достигая Даугавпилса, левым — Каунаса.

Перед 3-м Белорусским фронтом Ставка поставила задачу овладеть Вильнюсом и частью сил — Лидой.

2-й Белорусский фронт получил приказ взять Новогрудок, Гродно и Белосток.

1-й Белорусский фронт развивал наступление в направлении на Барановичи, Брест и далее на Люблин.

На первом этапе Белорусской операции войска решали задачи прорыва стратегического фронта немецкой обороны, окружения и уничтожения фланговых группировок. Поэтому Ставка, организуя взаимодействие фронтов, планировала их удары по сходящимся направлениям. После успешного решения задач начального этапа Белорусской операции на первый план вышли вопросы организации непрерывного преследования противника и максимального расширения участков прорыва. Поэтому было принято обратное решение, то есть вместо сходящихся направлений удары фронтов следовали по направлениям расходящимся. Таким образом, наши войска могли взломать немецкий фронт на протяжении почти 400 километров. Их продвижение приобретало головокружительную скорость.

7 июля боевые действия шли на линии Вильнюс — Барановичи — Пинск. Глубокий прорыв советских войск в Белоруссии создал угрозу для группы армий «Север» и группы армий «Северная Украина». Благоприятные предпосылки для наступления в Прибалтике и на Украине были налицо. 2-й и 3-й Прибалтийские и 1-й Украинский фронты приступили к уничтожению противостоящих им немецких группировок. Их действия обеспечивались смежными флангами фронтов Баграмяна и Рокоссовского.

Но главные события происходили в Белоруссии. 18 июля ударная группировка Рокоссовского в составе 2-й гвардейской танковой, 8-й гвардейской, 47-й и 69-й армий, а также 1-й армии Войска Польского начала наступление на Люблин. Город был взят 23 июля. А 27-го передовые части 2-й гвардейской танковой армии вышли к Висле и с ходу форсировали ее в районах Магнушева и Пулавы. Успех танкистов немедленно закрепили стрелковые части 8-й гвардейской армии генерала В.И. Чуйкова и 69-й армии генерала В.Я. Колпакчи. Наши войска захватили на правом берегу Вислы два чрезвычайно важных плацдарма — Магнушевский и Пулавский. Все контратаки противника были отбиты. Перед Красной Армией открылся путь на Германию. До пограничной реки Одер оставалось около 500 километров. Немецкий фронт перед войсками Рокоссовского был практически развален.

29 июля к Висле вышли части 1-го Украинского фронта маршала И.С. Конева. 3-я гвардейская армия с ходу форсировала реку и захватила сандомирской плацдарм. Вслед за гвардейцами к Висле подошла 13-я армия генерала Н.П. Пухова. Южнее стремительно продвигалась 1-я гвардейская танковая армия генерала М.Е. Катукова. В целях усиления советской группировки на плацдарме в район Сандомира подтягивалась 5-я гвардейская армия генерала A.C. Жадова. А что же немцы? Они ничего не могли сделать. Огромная масса советских войск сосредоточилась на берлинском направлении! Но, как отмечал Г.К. Жуков: «Немецкое командование, израсходовав свои резервы в Белорусской операции, а затем в Львовско-Сандомирской, не могло во время форсирования Вислы оказать 1-му Украинскому фронту надлежащего сопротивления. Войска маршала И.С. Конева твердо встали на сандомирском плацдарме… Командование немецких войск понимало значение захваченных плацдармом на берлинском направлении и делало все, чтобы ликвидировать магнушевский, пулавский и сандомирский плацдармы. Но было уже поздно. Со своей стороны 1-й Белорусский и 1-й Украинский фронты сосредоточили там столько сил и средств, что немецким войскам оказалось не под силу отбросить их обратно за Вислу»[197].

В довершение всех бед войска правого крыла 1-го Белорусского фронта вошли в восточную часть Варшавы — Прагу. Опять-таки парировать этот удар немцам было практически нечем. Как всегда в безнадежной ситуации, Гитлер позвал на помощь фельдмаршала Моделя. Буш был вышвырнут в отставку и едва не отдан под трибунал. Но даже «железный фельдмаршал» ничего не мог поделать в условиях сложившейся обстановки. Гейнц Гудериан в воспоминаниях рисовал жуткую картину развала немецкого фронта: «Русские безостановочно наступали, причем их наступление затрагивало уже и зону группы армий «Север», и к середине июля они дошли до линии Пинск — Волковыск — Гродно — Дюнабург. По направлениям основного удара — на Варшаву через Вислу и на Ригу — русские продвигались вперед и, казалось, ничто их не остановит. С 13 июля они вели атаки уже на группу армий «А» и заняли территорию до линии Перемышль — река Сан-Пулава на Висле. В результате этого наступления группа армий «Центр» была разгромлена. Мы потерли 25 дивизий… Фельдмаршал Модель получил под командование группу армий «Центр» вместо фельдмаршала Буша. Точнее, не группу армий, а то пространство, где недавно была группа армий»[198].

В последний год Великой Отечественной войны в нашей стране на эстраде появилась и сразу приобрела широкую популярность одна песня. Людям старшего поколения, конечно, хорошо знакомы ее слова:

И дальше:

Итак, в конце июля 1944 года на берлинское направление вышли войска трех советских фронтов — 1-го Украинского, 1-го и 2-го Белорусских. Доблестные солдаты генерала Рокоссовского с боем взяли Варшаву. Перед ними находилось, как выразился Гудериан, «пространство, где недавно была группа армий «Центр»». Только к 10 августа немцы смогли подтянуть к Варшаве 4-й танковый корпус СС. За это время наши войска, которым директива Ставки ВГК от 4 июля 1944 года приказывала наступать безостановочно, вполне могли пройти 150–200 километров к западу. А танковый корпус СС, состоявший всего из трех дивизий — «Мертвая голова», «Викинг» и 19-й армейской, — могли разметать во встречном бою. Но после взятия Варшавы все три фронта замерли на месте. И только два месяца спустя, в октябре, началось наше наступление. Разумеется, немцы даром времени не теряли и могли к нему основательно подготовиться. Уникальный шанс дойти до Берлина еще в 1944 году был утерян. Почему?

Штрахвиц и Бур-Комаровский

27 июля 1944 года Ставка направила командующим фронтами новые директивы. A.M. Василевский вспоминал: «Белорусские и 1-й Украинский фронты должны были идти на Восточную Пруссию и продолжать освобождать Польшу. При этом имелось в виду, что армии 3-го Белорусского фронта, взяв Каунас, выйдут к рубежу Райсейняй — Сувалки и там надежно закрепятся для подготовки вступления на территорию Восточной Пруссии с востока, а армии 2-го Белорусского, нанеся основной удар на Ломжу, Остроленку, левым крылом продолжат наступление по Великопольской низменности на Млаву, главными же силами прочно закрепятся, чтобы потом ударить по Восточной Пруссии с юга, через Мазурское поозерье. Армиям 1-го Белорусского фронта предписывалось, подойдя к Варшаве и форсировав Вислу, нанести удар в северо-западном направлении, парализовать вражескую оборону по Нареву и Висле и планировать наступление на Торн [Торунь]. и Лодзь»[199]. То есть в Ставке прекрасно осознавали все выгоды создавшегося положения и собирались их использовать в полной мере. Но…

Но как раз в это время в Варшаве вспыхнуло восстание под руководством генерала Бур-Комаровского. И если говорить откровенно, то этот польский генерал спутал все карты не только немцам. Для немцев восстание представляло большую опасность, так как произошло оно в непосредственной близости от линии фронта и разрушило тыловые коммуникации 9-й немецкой армии генерала Форманна. В Берлине очень опасались, как вспоминал Гудериан, «косвенного сотрудничества между восставшими поляками и подступавшими русскими».

Однако Бур-Комаровский даже косвенно сотрудничать с русскими не собирался. Г.К. Жуков с ясно видимым между строк раздражением писал в мемуарах: «Было установлено, что командование фронта [1-го Белорусского. — Авт.]., командование 1-й армии Войска Польского заранее не были предупреждены Бур-Комаровским о готовящемся восстании. С его стороны не было сделано никаких попыток увязать выступление варшавян с действиями 1-го Белорусского фронта. Командование советских войск узнало о восстании постфактум от местных жителей, перебравшихся через Вислу… По заданию Верховного к Бур-Комаровскому были посланы два парашютиста-офицера для связи и согласования действий, но Бур-Комаровский не пожелал их принять. Чтобы оказать помощь восставшим варшавянам, по заданию командования 1-го Белорусского фронта советские и польские войска переправились через Вислу и захватили в Варшаве набережную. Однако со стороны Бур-Комаровского вновь не было предпринято никаких попыток установить с нами взаимодействие»[200].

До крушения Третьего рейха оставалось менее года. Вместе с тем менее двух лет оставалось до фултонской речи Уинстона Черчилля, которая стала фактическим началом Третьей мировой войны, более известной под названием «холодной». Но уже тогда, летом сорок четвертого, пока незримая, хотя совершенно явственно ощутимая в Москве, Лондоне и Вашингтоне, будущая линия противостояния НАТО и Варшавского договора прошла через столицу Польши и через всю Европу. Как известно, Черчилль вынашивал планы воссоздания прежнего польского государства, о чем несколько месяцев спустя после подавления восстания прямо объявил на Ялтинской конференции. Да, в августе 1944 года немецкая армия еще не вышла из геополитической игры, но «холодная» война уже программировала намерения и действия будущих победителей и будущих противников.

Вот что писал по этому поводу Гейнц Гудериан, которого никак нельзя назвать неосведомленным человеком: «Не подлежит сомнению, что восставшие поляки декларировали верность польскому правительству в изгнании, которое находилось в Лондоне, откуда они и получали приказы. Восставшие представляли интересы консервативного и ориентированного на Запад крыла польского общества. Возможно, Советский Союз не хотел их усиления в случае успешного восстания и захвата столицы. Советы явно предпочитали, чтобы таких успехов добились их ставленники — из Люблинского лагеря. Но это дело союзников — самим разбираться между собой. Для нас имело значение только то, что русские остановили свое наступление на линии Вислы, и мы получили передышку»[201].

Еще раз прочтем внимательно последнее предложение… Можно привести массу примеров, когда вмешательство политики в дела военные не шло на пользу последним. Что в истории России, что в истории любой другой страны. Кому-то все это может показаться преувеличением либо натяжкой фактов. Одно остается бесспорным: летом 1944 года немцы не могли предотвратить выход Красной Армии к Одеру. В данном своем утверждении автор ссылается на нашего главного военного авторитета Маршала Советского Союза Г.К. Жукова. В его «Воспоминаниях и размышлениях» содержится исчерпывающе ясный фрагмент беседы со Сталиным 8 июля 1944 года. Вот он:

«Затем Верховный спросил меня:

— Могут ли наши войска начать освобождение Польши и безостановочно дойти до Вислы и на каком участке можно будет ввести в дело 1-ю польскую армию, которая уже приобрела все необходимые боевые качества?

— Наши войска не только могут дойти до Вислы, — ответил я, — но и должны захватить хорошие плацдармы на ней, чтобы обеспечить дальнейшие наступательные операции на берлинском направлении. Что касается 1-й польской армии, то ее надо нацелить на Варшаву.

А.И. Антонов целиком поддержал меня»[202].

Вот так! Не только Жуков, но и начальник Генштаба генерал армии Антонов считал, что Красная Армия и до Вислы дойдет, и плацдармы захватит, чтобы с них идти прямо на Берлин. Все это не фантазии и не выдумки, поскольку мнение Жукова и Антонова было официально оформлено в уже упоминавшейся выше директиве Ставки ВГК от 27 июля 1944 года. Так и хочется сказать в адрес пана Бур-Комаровского: какую песню испортил, дурак! Вот и вышло, что считаных дней не хватило для нацеливания 1-й польской армии на Варшаву. Уместно также задать вопрос: насколько действия Бур-Комаровского по подготовке, прямо скажем, весьма скороспелого и плохо организованного восстания были связаны с быстрым продвижением Красной Армии к столице Польши? Но это совсем другая тема.

Существовала иная веская причина, повлиявшая на остановку нашего наступления по линии Вислы. На сей раз военного характера. Летом 1944 года в результате блестящего проведения Белорусской операции стала реальной возможность уничтожения группы армий «Север». 30 июля войска 43-й армии генерала А.П. Белобородова вышли к побережью Рижского залива в районе Тукумса. На следующий день части 51-й армии захватили Елгаву [Митаву]., которая являлась основным углом коммуникаций, связывавших Прибалтику с Восточной Пруссией. Группа армий «Север» утратила связь с Германией по сухому пути. Северо-восточнее района нашего прорыва оказались эсэсовские части оперативной группы «Нарва», 18-я и основные силы 16-й армии, западнее — оставшаяся часть 16-й армии, южнее — 3-я танковая и прочие армии группы «Центр». Между этими двумя немецкими группировками и находились теперь войска 1-го Прибалтийского фронта.

Немецкое командование хорошо понимало всю опасность создавшейся ситуации. 16 августа части 3-й танковой армии нанесли контрудар в направлении на Тукумс. Этой операцией руководил уже известный читателю граф фон Штрахвиц. Встречный удар войска группы армий «Север» осуществляли на Шауляй. Их атака была отбита. Но Штрахвицу удалось пробить коридор под Тукумсом и восстановить сообщение с отрезанными немецкими войсками. Этот коридор шел через Ригу. В ширину он не превышал 50 километров.

В оценках последствий немецкого прорыва наши военачальники расходятся. С.М. Штеменко считал так: «Курляндский коридор хоть и был узким, все же позволял врагу маневрировать силами и в случае необходимости вывести группу армий «Север» в Восточную Пруссию по суше. Последствия такого маневра могли быть чрезвычайно неприятными: они существенно осложнили бы ход наших операций в Восточной Пруссии и Польше»[203]. Конечно, с такой угрозой следовало считаться. Выше автор подробно рассказывал о том, какое психологическое давление оказывала на Ставку возможность удара в спину из Прибалтики. Поэтому наступать на Берлин летом 1944 года было никак нельзя.

А вот А.М. Василевский придерживался иного мнения. По его оценкам, немецкий прорыв под Тукумсом был неприятным событием, но ничего особенного немцы от этого не выигрывали. Потому что в результате пробития коридора «возник почти 1000-километровый оборонительный рубеж фашистов, протянувшийся от Нарвского залива к Чудскому озеру, от Тарту к озеру Выртеярве, оттуда на юг до реки Гауя, по ее верхнему течению через Видземскую возвышенность к реке Мемеле, далее следовал изгиб на северо-запад к Митаве и Дабеле, откуда линия фронта спускалась на юг через Жмудь к восточно-прусской границе… Вот максимум того, — заключал Василевский, — чего добился здесь противник»[204]. И правильно! Только подумать, что значит для потрепанных, деморализованных, обескровленных боями и отступлениями остатков войск групп армий «Север» и «Центр» держать тысячекилометровый [!] фронт, да еще с извилистой линией. Перспектива не из приятных! Ясно, как день, что очень скоро русские вновь захлопнут ловушку.

Удар в спину нашим войскам со стороны группы армий «Север» не грозил. И вот почему. Гитлер требовал во что бы то ни стало удерживать Прибалтику. Гейнц Гудериан вспоминал: «В результате тонкий немецкий фронт западнее Шауляя был снова прорван в октябре. Русские дошли до Балтийского побережья на участке между Мемелем и Любавой. Группа армий «Север» так и осталась отрезанной от всего остального фронта и отныне могла снабжаться только морским транспортом. У меня же начались долгие споры с Гитлером по поводу вывода этих ценных войск, необходимых для защиты Германии. Ни к чему эти споры не привели, только еще больше накалили атмосферу»[205].

Между тем С.М. Штеменко приводит общее ошибочное мнение советского командования о том, что эти немецкие войска представляли собой «стратегический плацдарм в тылу наших наступающих фронтов». «Вот почему, — подчеркивает он, — на заключительном этапе борьбы Прибалтика не выходила из поля зрения Генерального штаба и Верховного Главнокомандующего». А ведь Гудериан, лучший немецкий стратег, ясно говорит о бессмысленности вывода войск из Прибалтики с целью удара с территории Восточной Пруссии. Лучшее применение этим войскам было бы в сосредоточении их на Одере. Г.К. Жуков говорит о том же: «Казалось, верховное командование немецких вооруженных сил для сохранения своих войск, для построения на более узком фронте [Какой узкий фронт мог быть в Восточной Пруссии? — Авт.] глубоко эшелонированной обороны на востоке и на западе быстро отведет свою группу армий «Север», в которой еще насчитывалось около 60 дивизий. Однако гитлеровское руководство не поднялось выше соображений политического престижа, и это приблизило катастрофу»[206]. В общем, предельно ясно, что никаких причин останавливать наше наступление на Висле с военной точки зрения не было.

Огромный интерес представляют утерянные оперативные возможности. Напомним, что на Висле, на уже готовых шикарных плацдармах стояли пять танковых и пятнадцать общевойсковых армий 1-го Украинского и двух Белорусских фронтов. В тот момент немцы ничем не могли остановить такую силищу. А перспективы открывались широчайшие.

И без того немногочисленные силы немцев были распылены между тремя советскими плацдармами — магнушевским, пулавским, сандомирским. Ничто не мешало с одного из них нанести сокрушительный главный удар, а с остальных ограничиться действиями сковывающего характера. С начала Белорусской операции наши войска прошли около 700 километров. Это в условиях ожесточенного сопротивления противника. А в июле 1944 года все предназначавшиеся для Восточного фронта резервы были немцами уже израсходованы. Чтобы надежно прикрыть берлинское направление, им пришлось бы вытаскивать свои наиболее боеспособные части вроде 6-й танковой армии СС из Франции. Гудериан говорит четко: «Резервов у ОКХ не было. Единственные части, имевшиеся в нашем

12 А. Ивановский распоряжении, находились в Румынии, в тылу группы армий «Южная Украина». С одного взгляда на карту железных дорог было понятно, что их переброска куда-либо будет делом небыстрым»[207]. Пока немцы занимались бы их переброской, советские танки успели бы дойти до Одера. А это означало, что война вполне могла закончиться на пять-шесть месяцев раньше.

Остановка советских войск на Висле самым негативным образом сказалась на дальнейшем ходе боевых действий на еще одном важном стратегическом направлении — в Восточной Пруссии. В книге С.М. Штеменко на странице 309 приводится карта с планом операции «Багратион». На ней изображен удар в направлении на Алленштейн из района северо-восточнее Варшавы. Таким образом, проблема Восточной Пруссии могла быть благополучно решена еще летом сорок четвертого.

Советские войска наступали столь стремительно, что ни гауляйтер Кох, ни гауляйтер Форстер не успели мобилизовать население на строительство печально известных укрепленных районов, при штурме которых наши войска весной 1945 года понесли огромные потери. Но в августе сорок четвертого Восточную Пруссию можно было взять практически голыми руками. Каждый сомневающийся может прочесть в мемуарах Гудериана, что тогда ни в Пруссии, ни на Зееловых высотах перед Берлином никаких долговременных оборонительных рубежей не существовало. Они были открыты для удара. Как и на линии Вислы, в Восточной Пруссии находилось совсем немного немецких войск. Это потом, осенью 1944 года, там были созданы мощные группировки, опиравшиеся на систему городов-крепостей и укрепленных районов.

От Варшавы до Алленштейна советские танки могли пройти за 5–6 дней. Но от Алленштейна до ключевого пункта Пруссии — Данцига вообще считаные километры. Со взятием Данцига Восточно-Прусская операция советских войск была бы благополучно завершена, что стало бы дополнительным благоприятным фактором для наступления на Берлин. К сожалению, в реальности все сложилось иначе. Гораздо хуже, чем могло быть.

В октябре Сталин опомнился. В войска 1-го Белорусского фронта полетел категорический приказ: наступать на Модлин и расширять плацдармы на реке Нарев. Но время было упущено. Во исполнение приказа 47-я армия генерала Ф.И. Перхоровича попыталась продвинуться на Модлин и сразу завязла в обороне противника. Не лучше шли дела и у соседней 70-й армии, которая застряла на участке Сероцк — Пултуск. Координировавший действия фронта маршал Г.К. Жуков позвонил в Ставку и попросил Сталина остановить бесперспективное наступление. Его и Рокоссовского вызвали для доклада в Москву.

Г.К. Жуков вспоминал: «Я развернул карту и начал докладывать.

— Товарищ Жуков, — перебил меня В.М. Молотов, — вы предлагаете остановить наступление тогда, когда разбитый противник не в состоянии сдержать напор наших войск.

— Противник уже успел создать оборону и подтянуть резервы, — возразил я. — Он сейчас успешно отбивает атаки наших войск. А мы несем ничем не оправданные потери.

— Вы поддерживаете мнение Жукова? — спросил И.В. Сталин, обращаясь к К.К. Рокоссовскому.

— Да, я считаю, надо дать войскам передышку и провести их после длительного напряжения в порядок.

— Думаю, что передышку противник не хуже вас использует, — сказал Верховный»[208].

Комментарии, как говорится, излишни.

В ноябре 1944 года в Генеральном штабе и Ставке ВГК началась работа над планом зимне-весенней кампании 1945 года. Перед Красной Армией ставилась решающая задача — окончательно сокрушить фашистскую Германию и победоносно завершить Великую Отечественную войну. Поэтому широкомасштабные наступательные операции планировались на всех стратегических направлениях. Главная роль в предстоящих великих битвах отводилась войскам Маршалов Советского Союза Рокоссовского, Жукова и Конева.

Одной из наиболее значительных операций на завершающем этапе войны стала Восточно-Прусская наступательная операция. С точки зрения советского командования ее исключительная важность определялась необходимостью обеспечить успешные действия войск на берлинском направлении. A.M. Василевский подчеркивал в мемуарах, что восточно-прусскую группировку противника требовалось уничтожить во что бы то ни стало, так как ее ликвидация высвобождала значительные силы для наступления на Берлин и снимала угрозу флангового удара с территории Восточной Пруссии по продвинувшимся далеко вперед армиям Жукова и Конева.

5 ноября 1944 года войска 3-го Белорусского фронта предприняли попытку прорваться в пределы Восточной Пруссии из Южной Литвы. Но и здесь немцы надлежащим образом воспользовались оперативной паузой, о которой было сказано выше. Войска генерала И.Д. Черняховского сразу уперлись в плотную, основательно подготовленную оборону противника. Поэтому все попытки глубокого прорыва оказались тщетными. Ставка передала командованию фронта приказ перейти к обороне. В Москве явно не ожидали столь мощного отпора со стороны немцев. Было понятно, что с Восточной Пруссией придется повозиться.

К исходу ноября разработка плана восточно-прусской наступательной операции была в основном завершена. Согласно замыслу ее общая цель заключалась в том, чтобы отсечь войска группы армий «Центр», оборонявшиеся в Восточной Пруссии [с 26 ноября 1945 года — группа армий «Север»], от остальных немецких армий, прижать их к морю, расчленить и уничтожить по частям, полностью овладев всей территорией этой цитадели германского милитаризма. От успешного проведения операции зависели не только темпы наступления Красной Армии на берлинском направлении, но и исход Великой Отечественной войны в целом.

Выполнение задачи по разгрому восточно-прусской группировки немцев возлагалось на войска трех советских фронтов. На первом этапе силами 2-го и 3-го Белорусских фронтов должны быть нанесены концентрические удары с целью отсечения и изоляции группы армий «Север» от основных сил немецкой армии. На втором этапе осуществлялось рассечение восточно-прусской группировки на несколько частей, их окружение и уничтожение. Эту задачу предстояло выполнить 1 — му Прибалтийскому и 3-му Белорусскому фронтам, которые получили дополнительные силы из резерва Ставки. 2-й Белорусский фронт после завершения первого этапа операции перенацеливался на обеспечение правого фланга 1-го Белорусского, продвигавшегося на Берлин. В его дальнейшие задачи входило овладение Мариенбургом, Данцигом, Штеттином и Кольбергом, занятие оставшейся территории Пруссии и всей Померании.

12 ноября 1944 года по указанию Ставки была произведена смена командования. Командующим 1-м Белорусским фронтом, которому предстояло брать Берлин, назначался маршал Г.К. Жуков. Маршал К.К. Рокоссовский передвигался на должность командующего 2-м Белорусским фронтом. 2 ноября он получил директиву Ставки, в которой определялись задачи фронта. Главный удар 2-й Белорусский наносил на Млаву с целью разгрома пшаснышско-млавской группировки противника. Предписывалось выйти на линию Мышинец — Вилленберг — Плоцк и далее наступать в направлении на Мариенбург. Прорыв предстояло осуществить силами 4 общевойсковых, 1 танковой армий и 1 танкового корпуса с рожанского плацдарма. Это были 3-я армия генерал-полковника A.B. Горбатова, 48-я армия генерал-полковника Н.И. Гусева, 2-я ударная армия генерал-полковника И.И. Федюнинского, 49-я армия генерал-лейтенанта И.Т. Гришина, 5-я гвардейская танковая армия генерал-полковника танковых войск В.Т. Вольского, 48-й гвардейский танковый корпус. Вспомогательный удар в направлении на Грауденц [Грудзендз]. и Торн [Торунь]. наносили 65-я армия генерал-полковника П.И. Батова и 70-я армия генерал-полковника B.C. Попова.

Директивой Ставки от 3 декабря 1944 года ставились задачи 3-му Белорусскому фронту. Главный удар войска генерала Черняховского наносили на Петербург, Гумбинен, Велау с целью разгрома тильзитско-истербургской группировки противника. Он наносился силами 4 общевойсковых армий — 39-й генерал-полковника И.И. Людникова, 5-й генерал-полковника Н.И. Крылова, 28-й генерал-лейтенанта A.A. Лучинского, 11-й гвардейской генерал-полковника К.Н. Галицкого и двух танковых корпусов — 1-го и 2-го гвардейских. Вспомогательный удар в направлении на Даркмен возлагался на 2-ю гвардейскую армию генерал-лейтенанта П.Г. Чанчибадзе. Во взаимодействии с 3-м Белорусским должна была наступать на Тильзит одна армия левого крыла 1-го Прибалтийского фронта — 43-я, которой командовал генерал-полковник А.П. Белобородов. Все остальные силы 1-го, 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов продолжали заниматься уничтожением немецкой группировки в Курляндии. До окончательной победы там было еще далеко, поскольку немцы продолжали упорно сопротивляться в районах Мемеля, Вентспилса и Лиепаи.

Отдельная задача ставилась Краснознаменному Балтийскому флоту. Его боевые корабли должны были обеспечивать действия фронтов, наступавших вдоль морского побережья, и резать морские коммуникации противника, по которым осуществлялось снабжение немецких войск в Восточной Пруссии и Курляндии.

12 января 1945 года гром артиллерийской подготовки возвестил о начале генерального наступления Красной Армии на берлинском направлении. Это была знаменитая Висло-Одерская операция. В первый же день нашим войскам удалось осуществить прорыв по всему фронту. Немецкий генерал Типпельскирх вспоминал: «Удар был настолько сильным, что опрокинул не только дивизии первого эшелона, но и довольно крупные подвижные резервы, подтянутые по категорическому приказу Гитлера совсем близко к фронту. Последние понесли потери уже от артиллерийской подготовки русских, а в дальнейшем в результате общего отступления их вообще не удалось использовать согласно плану»[209].

13 января после мощнейшей артподготовки перешли в наступление войска 3-го Белорусского фронта, а 14-го — войска 2-го Белорусского. Повсюду немецкая оборона была взломана. К исходу 18 января в местах наших главных ударов фронт противника оказался смят, в стыках появились большие бреши. Уже 24 января Рокоссовский получил приказ Ставки сконцентрировать основные силы для наступления в Северную Германию, не позднее 2 февраля овладеть Эльбингом, Торном, отрезать противнику все пути отхода на Одер и продвигаться в Померанию. Еще более ошеломляющего успеха добился 1-й Белорусский фронт. 31 января его передовые части форсировали Одер и захватили обширный плацдарм в районе Кинитц — Гросс — Ноейндорф — Рефельд. До Берлина оставалось пройти всего 70 километров. Казалось, еще две-три недели наступления в таком темпе — и война будет закончена.

Еще 25 января у командующего 1-м Белорусским фронтом состоялся весьма примечательный разговор по телефону со Сталиным:

«— С выходом на Одер вы оторветесь от фланга 2-го Белорусского фронта больше чем на 150 километров, — сказал И.В. Сталин. — Этого сейчас делать нельзя. Надо подождать, пока 2-й Белорусский фронт закончит операцию в Восточной Пруссии и перегруппирует свои силы за Вислу.

— Сколько времени это займет?

— Примерно дней десять, — добавил Сталин. — 1-й Украинский фронт сейчас не сможет продвигаться дальше и обеспечивать вас слева, так как будет занят некоторое время ликвидацией противника в районе Оппельн [Опеле]. — Катовице…»

Жуков в отличие от, скажем, Рокоссовского или адмирала Кузнецова спорить со Сталиным не любил. Приказы не обсуждаются — они выполняются. Тем более если речь идет о приказах Верховного Главнокомандующего. Но в данной ситуации Жукова понять легко. Вот он, Берлин! Всего-то семь десятков километров по прямой. На его месте ни один военачальник не смог бы отказаться от такой заманчивой цели, как столица враждебной державы. Поэтому Жуков решил не уступать:

«— Я прошу не останавливать наступления войск фронта, так как потом нам будет труднее преодолеть мезерицкий укрепленный рубеж. Для обеспечения нашего правого фланга достаточно усилить фронт еще одной армией.

Верховный обещал подумать, но ответа в тот день мы не получили»[210].

И вот через шесть дней передовая 89-я гвардейская стрелковая дивизия 5-й ударной армии генерала Н.Э. Берзарина захватила плацдарм на правом берегу Одера. Все немецкие атаки были отбиты с большими для противника потерями. Плацдарм удалось расширить до 44 километров. Путь на Берлин открыт. Но 31 января Военным советом 1-го Белорусского фронта было направлено Сталину донесение следующего содержания:

Почему же Военный совет 1-го Белорусского так обеспокоился состоянием дел у соседа справа? Дело в том, что севернее, в Восточной Померании, была сосредоточена группа армий «Висла», в составе которой находились 2-я и 11-я немецкие армии, удар по этим немецким войскам должен был нанести 2-й Белорусский фронт и тем самым обезопасить правый фланг 1-го Белорусского от возможных атак противника. Фланг излишне растянулся. А растянутые фланги не единожды в ходе войны служили для наших войск источником крупных неприятностей.

Что же в это время происходило в Восточной Пруссии? 2-й и 3-й Белорусские фронты сумели добиться целого ряда оперативных успехов. Им удалось рассечь группу армий «Север» на три части. 4 дивизии противника были прижаты к морю на Земландском полуострове; 5 дивизий с войсками крепостного гарнизона были заблокированы в Кенигсберге; до 20 дивизий 4-й немецкой армии оказались в окружении юго-западнее Кенигсберга. С выходом 2-го Белорусского фронта к заливу Фришес-Хафф вся восточнопрусская группировка была отрезана от главных сил вермахта. Дело оставалось только за ликвидацией этих изолированных друг от друга «котлов».

Однако окруженные немецкие войска опирались на сеть мощных укрепленных районов. Поскольку части Красной Армии методично сжимали кольцо окружения, плотность оборонительных порядков противника возросла и, соответственно, усилилось его сопротивление. Поэтому наши войска сразу увязли в немецкой обороне. Следствием сложившейся обстановки и стало то, о чем сообщал Жуков в донесении Сталину. Основные силы 2-го Белорусского фронта, вместо наступления на Данциг и Кольберг, оказались скованы затяжными боями с немецкой группировкой, окруженной к югу от Кенигсберга. Ничто не мешало немцам нанести удар по растянутому правому флангу 1-го Белорусского фронта из Восточной Померании. Считаясь с этой угрозой, Жуков запросил Москву: что делать? Идти на Берлин или не идти? Но как раз в конце января Сталин был поглощен подготовкой к Ялтинской конференции, куда и отбыл. Каких-то конкретных указаний Военный совет 1-го Белорусского фронта от него не получил.

Временно исполнявший обязанности начальника Генерального штаба A.M. Василевский, назначенный вместо вылетевшего в Ялту А.И. Антонова, принимал все меры для ускорения действий 2-го Белорусского фронта в направлении Померании. 8 февраля 1945 года он направил к К. К. Рокоссовскому следующую директиву:

«1. Центром и левым крылом фронта[212]. 10 февраля перейти в наступление к западу от реки Висла и не позже 20 февраля овладеть рубежом устье р. Вислы — Диршау — Берент — Руммельсбург — Нойштеттин.

2. В дальнейшем, с подходом 19-й армии, развивать наступление в общем направлении на Штеттин, овладеть районом Данциг, Гдыня и очистить от противника побережье вплоть до Померанской бухты»[213].

Вместе с тем план Восточно-Прусской операции требовал скорейшей ликвидации окруженных немецких группировок, на чем настаивал и Верховный. Василевскому было ясно, что силами одного только 3-го Белорусского фронта эту задачу не решить. Обстановка развивалась, как он и предполагал. 10 февраля войска Черняховского приступили к штурму позиций, занимаемых самой крупной окруженной группировкой — хейльсбергской. 1-й Прибалтийский фронт штурмовал Кенигсберг и Земланд. A.M. Василевский вспоминал: «Ликвидация хейльсбергской группировки началась 10 февраля и проходила в исключительно тяжелых условиях. Хейльсбергский укрепленный район имел свыше 900 железобетонных и множество дерево-земляных оборонительных сооружений, а также противотанковые и противопехотные заграждения. С упорством обреченных, цепляясь за каждый рубеж, за каждое укрепление, гитлеровцы стремились задержать наше продвижение вперед. Войска 3-го Белорусского фронта были утомлены ожесточенными боями, несли большие потери. Это снижало их ударную силу. 15 февраля в докладе на мое имя об этом сообщил К. К. Рокоссовский»[214].

Стало быть, директива от 8 февраля так и осталась на бумаге. Основные силы 2-го Белорусского фронта были брошены против хейльсбергской группировки. Там они и завязли. Но не лучше шли дела и у Баграмяна.

Атаки войск 1-го Прибалтийского фронта на кенигсбергском и земландском направлениях, как и следовало ожидать, не достигли поставленной цели. 17 февраля в Ставке сообразили, что виноваты сами: не следовало распылять силы на двух участках сразу, а лучше последовательно громить всей мощью сначала одну немецкую группировку, затем другую. Поэтому генерал армии Баграмян получил приказ перейти к обороне под Кенигсбергом, сосредоточив основные усилия против более слабой земландской группировки. Директива Ставки содержала приказ уничтожить противника на Земланде к исходу 27 февраля. Баграмян планировал начать наступление 20 февраля. Но немцы преподнесли командующему фронтом неожиданный сюрприз. Пополнив оперативную группу «Земланд» войсками, переброшенными по морю из Курляндии, немцы накануне нашего наступления нанесли внезапный удар с целью деблокирования кенигсбергской группировки. Столь же внезапный удар последовал во встречном направлении. Застигнутые врасплох советские войска были смяты. Конечно, командование принимало меры к предотвращению соединения двух вражеских группировок. Тем не менее 21 февраля передовые части оперативной группы «Земланд» соединились с авангардом войск генерала Лаша. 1-му Прибалтийскому фронту приходилось теперь все начинать сначала.

В довершение всех бед из-под маленького восточно-прусского городка Мельзак пришло сообщение о гибели командующего 3-м Белорусским фронтом генерала армии И.Д. Черняховского. Он был одним их самых доблестных и талантливых советских военачальников, кого выдвинула сама война. Потеря такого сильного командующего усугубляла и без того непростую обстановку в Восточной Пруссии. После смерти Черняховского командование фронтом принял маршал Василевский. Но с его прибытием под Хейльсберг коренного перелома в сложившейся ситуации не произошло. Ликвидация окруженных немецких войск угрожающе затягивалась.

Крайне неблагоприятное развитие обстановки в Восточной Пруссии не могло не сказаться на действиях наших войск на берлинском направлении. Так и не дождавшись подхода частей 2-го Белорусского фронта, маршал Жуков решил приостановить дальнейшее продвижение на Берлин. Вместо штурма столицы рейха 1-й Белорусский фронт перенацеливался на север, на Восточную Померанию. Угроза возможного удара со стороны группы армий «Висла» сильно нервировала советское командование. Рокоссовский смог выделить для наступления на Померанию только две армии — 65-ю и 70-ю. За первые десять дней они смогли продвинуться вперед всего на 60–70 километров. Южнее Штаргарда немцы предприняли контрудар и вынудили войска 2-го Белорусского фронта отступить на 12 километров. Все это не прибавляло оптимизма.

1 марта главные силы 1-го Белорусского фронта приступили к проведению превентивной Восточно-Померанской операции. Они наносили удары на Кёзлин и Кольберг. Тем временем войска Рокоссовского получили в подкрепление свежую 19-ю армию и темп их продвижения заметно вырос. Но как и в Восточной Пруссии, в Померании немцы повсюду оказывали ожесточенное сопротивление. Поэтому бои быстро вступили в затяжную стадию. Задачу разгрома восточно-померанской группировки противника удалось решить только к концу марта. После чего требовалось некоторое время на приведение в порядок и пополнение измотанных, обескровленных войск. Наступление на Берлин вновь было отложено. Оно началось в середине апреля.

Затягивалась борьба и в Восточной Пруссии. A.M. Василевский принял решение временно прекратить активные действия против земландско-кенигсбергской группировки. Главные силы советских войск сосредоточивались для ликвидации хейльсбергского «котла». Было запланировано нанесение двух рассекающих ударов восточнее и юго-восточнее Хайлигенбайля. Затем наши войска должны были приступить к штурму Кенигсберга и далее уничтожить оперативную группу «Земланд». Таким образом, Восточно-Прусская операция растягивалась на неопределенное время. «Но, — подчеркивал A.M. Василевский, — другого выхода у командования не было».

Подготовка операции против хейльсбергской группировки продолжалась с 22 февраля до 12 марта. Ожесточенные бои шли в течение почти трех недель. Наконец, хейльсбергский укрепленный район пал. Советские войска взяли в плен 46 тысяч солдат и офицеров противника.

6 апреля 1945 года пришел черед Кенигсберга. Этот город представлял собой настоящую долговременную цитадель. Помимо старинных, сохранивших прежнюю прочность крепостных стен и фортов немцы возвели вокруг Кенигсберга дополнительные фортификационные сооружения. Нашим войскам предстоял кровавый штурм.

К исходу 8 апреля, после двухдневных ожесточенных боев, штурмовые части Красной Армии заняли все предполье укрепленного района и вплотную подошли к стенам крепости. A.M. Василевский направил коменданту Кенигсберга генералу Лашу предложение о капитуляции. Но немцы решили драться.

Утром 9 апреля начался общий штурм Кенигсберга. Кровопролитные, невероятно жестокие бои продолжались четверо суток. Невзирая на тяжелые потери, наши войска упорно продвигались в глубь цитадели. В итоге Кенигсберг был взят, в плен сдались 92 тысячи солдат и офицеров противника.

После падения Кенигсберга в Восточной Пруссии остался последний очаг сопротивления — земландская группировка. 11 апреля A.M. Василевский обратился к немецкому командованию с предложением прекратить бессмысленное сопротивление. В обращении было сказано: «Немецкие солдаты и офицеры, оставшиеся на Земланде! Сейчас, после падения Кенигсберга, последнего оплота немецких войск в Восточной Пруссии, ваше положение совершенно безнадежно. Помощи вам никто не пришлет. 450 километров отделяют вас от линии фронта. Морские пути на запад перерезаны русскими подводными лодками. Вы — в глубоком тылу русских войск. Против вас — многократно превосходящие силы Красной Армии. Сила — на нашей стороне и ваше сопротивление не имеет никакого смысла. Чтобы избежать ненужного кровопролития, я требую от вас: в течение 24 часов сложить оружие, прекратить сопротивление и сдаться в плен…»[215]. Ультиматум Василевского остался без ответа.

Утром 13 апреля 1945 года 3-й Белорусский фронт перешел в наступление. Против 8 немецких дивизий, сжатых на узком пятачке Земландского полуострова, действовали войска пяти советских армий — 2-й и 11-й гвардейских, 5-й, 39-й, и 43-й. Но несмотря на такой колоссальный перевес в силах, сломить сопротивление немцев сразу не удалось. Жестокая, кровопролитная борьба шла за каждый клочок земли. Только к исходу 25 апреля наши войска овладели Пиллау — последним немецким опорным пунктом на Земланде.

Советское командование планировало завершить Восточно-Прусскую операцию в начале февраля 1945 года, Берлинскую — в конце февраля. Такие сроки указаны в оперативных документах Генштаба и директивах Ставки. Но в действительности война закончилась на два месяца позже. Историк имеет право спросить: существовал ли иной сценарий?

Великая победа в феврале 45-го

Берлинская операция — это наиболее очевидный пример того, как можно одно, данное историческое событие оценивать с диаметрально противоположных точек зрения. Именно такая картина создается при ознакомлении с мемуарами наших ведущих военачальников в той их части, которая относится к завершающему этапу Великой Отечественной войны. Интересно отметить, что возможность взятия Берлина в феврале 1945 года нашими маршалами действительно признается. В то же время ответ на вопрос: почему столица фашистской Германии не была взята в феврале? — каждый из них находит по-своему.

Обратимся к воспоминаниям С.М. Штеменко. Он писал: «Необходимость уничтожения противника в Прибалтике приобрела к этому времени особую остроту»[216]. Выше автор уже приводил мнение этого высокопоставленного офицера советского Генерального штаба: Прибалтика — стратегический плацдарм в тылу наших наступающих войск, немецкий удар оттуда представлял большую опасность, поскольку немцы могли вывести свою группировку в Восточную Пруссию.

A.M. Василевский считал несколько иначе. По его оценкам, немцы в самом деле имели возможность ударить в тыл нашим войскам. Но такая угроза исходила не от курляндской, а от восточно-прусской группировки противника.

Г.К. Жуков ни слова не говорил об опасности со стороны Восточной Пруссии. Он полагал, что удар по наступающим на Берлин войскам 1-го Белорусского фронта могла нанести группа армий «Висла» из Восточной Померании.

В 1965 году были опубликованы воспоминания Маршала Советского Союза В.И. Чуйкова. Зимой сорок пятого он командовал 8-й гвардейской армией, действовавшей на берлинском направлении. Так вот, Чуйков совершенно уверенно заявил, что «Берлином можно было овладеть уже в феврале. А это, естественно, приблизило бы и окончание войны»[217]. Заявление Чуйкова вызвало тогда весьма оживленную полемику. Против него выступили маршалы Жуков и Конев, целая группа бывших офицеров Генштаба и военных историков. Сам факт столь бурной реакции весьма примечателен. Вопрос действительно интересный, и его следует рассмотреть самым подробным образом.

По поводу немецкой группировки в Курляндии зимой 1945 года каких-то вопросов быть уже не могло. Если бы немцы намеревались нанести с ее помощью удар по нашим войскам из Восточной Пруссии, то, естественно, еще осенью сорок четвертого эвакуировали бы оставшиеся части группы армий «Север» из Курляндии и Мемеля. Ведь даже советские военачальники понимали, что эти 30 дивизий противника держать в Прибалтике нет смысла и больше пользы они могли принести где-нибудь на линии Одера или Вислы. Но немцы никуда не собирались уходить. Это было предельно ясно. Только после падения Мемеля 28 января 1945 года остатки немецкой группировки эвакуировались морем в Восточную Пруссию. Но и до того момента какой-то угрозы они не представляли, поскольку были надежно прижаты к морю нашими 2-м и 3-м Прибалтийскими фронтами. Здесь уже может возникнуть вопрос к Краснознаменному Балтийскому флоту. Немецкие войска в Прибалтике могли снабжаться только по морю. Почему КБФ, располагавший 2 линкорами, 4 крейсерами, десятками эсминцев, сторожевиков, подводных лодок и собственной авиацией, не обеспечил блокаду Курляндского полуострова и Мемеля? С перехватом морских коммуникаций группировка противника осталась бы без снабжения и ей пришлось бы капитулировать. Что, в свою очередь, высвободило бы значительные силы для берлинского направления.

Итак, с угрозой со стороны немецких войск в Прибалтике картина ясна. В значительной степени все это было преувеличением. Конечно, можно возразить: но ведь 28 января немцы все-таки вывезли свои войска оттуда в Восточную Пруссию, тем самым усилив группировку, угрожавшую тылу 1-го Белорусского фронта. А.М. Василевский неоднократно подчеркивал серьезность этой угрозы.

Однако что же происходило в Восточной Пруссии в конце января 1945 года? Какова была обстановка? Маршал Василевский своим ответом на этот вопрос буквально ставит в тупик: «До конца января, ведя упорнейшие бои, 2-й и 3-й Белорусские фронты… нанесли врагу серьезный урон, потеснили его и овладели значительной частью Восточной Пруссии. Войска 2-го Белорусского фронта, выйдя к заливу Фришес-Хафф, и войска 3-го Белорусского, выйдя к морю севернее и южнее Кенигсберга, отрезали восточно-прусскую группировку от остальных немецко-фашистских сил и расчленили уцелевшие от разгрома войска группы армий «Север» на три части. Одновременно 1-й Прибалтийский фронт, обеспечивающий с севера действия 3-го Белорусского фронта, овладел 28 января крупным морским портом Мемель [Клайпеда]. Таким образом, немецко-фашистское командование почти полностью лишилось возможности наносить удары из Восточной Пруссии по советским войскам, наступавшим на берлинском направлении»[218].

Стало быть, 28 января 1945 года проблема с восточно-прусской группировкой противника была решена. Опасности для войск 1-го Белорусского фронта она более не представляла. А 31 января гвардейцы-разведчики полковника Х.Ф. Есипенко и танкисты полковника А.Н. Пашкова захватили плацдарм на Одере. Тыл наших войск был надежно прикрыт. А на Берлин они не пошли.

Штурм на Берлин был отложен, утверждает Г.К. Жуков, ввиду угрозы немецкого удара из Восточной Померании. Что же представляла собой восточно-померанская группировка? В ее состав входили 2-я и 11-я немецкие армии. Кроме того, в междуречье Вислы и Одера, в районе Штеттина, действовали части 3-й танковой армии противника. Поэтому начни наши войска наступать на Берлин — и на них тут же обрушился бы фланговый удар трех немецких армий. Значит, сначала следовало ликвидировать эту угрозу с фланга, а уже потом приступать к проведению берлинской операции.

Вроде бы все правильно. Но как тогда понимать следующий эпизод, описанный маршалом Жуковым: «Для того, чтобы оградить главные силы фронта, выдвигавшиеся к Одеру, от возможных ударов противника со стороны Восточной Померании, было решено развернуть фронтом на север 3-ю ударную армию, 1-ю армию Войска Польского, 47-ю, 61-ю армии и 2-й гвардейский кавкорпус… По нашим расчетам, до выхода войск фронта на Одер враг не мог организовать контрудар из Померании, а в случае серьезной опасности мы могли еще успеть перегруппировать часть войск с Одера для разгрома померанской группировки»[219].

Именно об этом и писал В.И. Чуйков в своих «скандальных» мемуарах. Для наступления на Берлин в феврале 1945 года 1-й Белорусский и 1-й Украинский фронты могли выделить достаточно сил, невзирая на угрозу со стороны Померании. Эта угроза блокировалась заслоном из 4 общевойсковых армий и 1 кавалерийского корпуса. А ведь у немцев никак не получалось бы перенацелить три свои армии для концентрированного флангового удара. Если бы они сняли группу армий «Висла» с занимаемых позиций, то немецкий фронт перед войсками Рокоссовского оказался бы обнаженным. Пока те же 2-я и 11-я немецкие армии стояли на месте, они успешно сдерживали 65-ю и 70-ю армии 2-го Белорусского фронта. В противном случае восточно-померанской группировке, без сомнения, грозил удар с тыла. Это ясно сказано в мемуарах Чуйкова: «Если мы объективно оценим силу группировки войск гитлеровцев в Померании, то убедимся, что с их стороны любая угроза нашей ударной группировке на берлинском направлении вполне могла быть локализована войсками 2-го Белорусского фронта»[220]. Собственно, потому-то немцы так и не решились нанести этот пресловутый фланговый удар. Бить по войскам 1-го Белорусского и одновременно сдерживать 2-й Белорусский фронт силами всего лишь трех армий — это явно нереальная задача.

Подчеркивая реальность такого замысла немецкого командования, Г.К. Жуков ссылается на воспоминания генерала Гудериана. Что же писал начальник немецкого Генштаба по поводу удара из Восточной Померании? Во-первых, Гейнц Гудериан более месяца вел изнурительную борьбу с Гитлером, чтобы заставить того снять с должности командующего группой армий «Висла» совершенно некомпетентного рейхсфюрера СС Гиммлера и заменить его опытным генералом Венком. Гиммлер занимался не делами подчиненных ему войск, а партийными интригами и довольно темными переговорами с западными союзниками. Во-вторых, Гудериан ничего не говорит о сколько-нибудь реальном плане удара из Померании. В его книге речь идет о контрнаступлении с целью ликвидации русского плацдарма на Одере. Эту операцию предполагалось провести путем нанесения фланговых ударов с юга, из района Глогау — Губен и с севера, из района Арнсвальде. Такая операция действительно началась 16 февраля 1945 года. В ней была задействована 3-я танковая армия генерал-полковника Раусса, без которой восточно-померанская группировка вообще не могла сделать ни шагу. Это немецкое наступление само по себе опровергало все рассуждения об ударе из Померании.

В.И. Чуйков писал: «Что касается риска, то нередко приходится идти на него. Но в данном случае риск был вполне обоснован. В Висло-Одерскую операцию наши войска прошли уже свыше 500 километров, и от Одера до Берлина оставалось всего 60–80 километров»[221]. Комментируя это утверждение Чуйкова, Г.К. Жуков отмечал: «Конечно можно было бы пренебречь этой опасностью, пустить обе танковые армии и 3–4 общевойсковые армии напрямик на Берлин и подойти к нему. Но противник ударом с севера легко прорвал бы наше прикрытие, вышел к переправам на Одере и поставил бы войска фронта в районе Берлина в крайне тяжелое положение»[222]. А ведь в это самое прикрытие были назначены четыре общевойсковые армии. Кроме того, разве воины героической 3-й ударной или гвардейцы-кавалеристы позволили бы врагу Легко прорваться? На чем основано это, прямо скажем, не слишком лестное мнение командующего 1-м Белорусским фронтом о своих собственных солдатах. Ведь отразили же немецкое наступление на Одерский плацдарм куда меньшими силами!

Нельзя не заметить, что обстановка в январе-феврале 1945 года на берлинском направлении обнаруживала большое сходство с ноябрем 1942 — январем 1943 года в районе Сталинграда. Тогда перед советским командованием стояла аналогичная дилемма: нанести решающий удар на Ростов или сначала заняться ликвидацией окруженных немецких войск? Два года спустя эта история по сути повторилась.

Вспомним разговор Сталина с Жуковым 25 января 1945 года. Верховный тогда сказал: «Надо подождать, пока 2-й Белорусский фронт закончит операцию в Восточной Пруссии и перегруппирует свои силы за Вислу».

А вот что сказал Сталин Василевскому 26 ноября 1942 года: «В конце разговора И.В. Сталин указал, что в данное время основной задачей является быстрейшая ликвидация окруженной группировки немцев. Это освободит занятые в ней наши войска для выполнения других заданий по окончательному разгрому врага на нашем Южном фронте»[223].

Одинаковые ошибки Сталина привели к одинаковым последствиям. И армия Паулюса, и армии группы «Север» в Восточной Пруссии опирались на мощные оборонительные рубежи. Поэтому в обоих случаях действия по ликвидации окруженных войск противника неминуемо затягивались. А.М. Василевский вспоминал, как продвигался штурм позиций 6-й армии: «Выполняя указания Ставки, мы в первых числах декабря снова попытались расчленить и уничтожить окруженную группировку. Однако и на этот раз сколько-нибудь значительных результатов не достигли. Противник, опираясь на сеть хорошо подготовленных инженерных сооружений, яростно сопротивлялся, отвечая ожесточенными контратаками на каждую нашу попытку продвижения»[224]. Ровно то же самое происходило в Восточной Пруссии: «Действия наших войск приняли весьма напряженный и довольно затяжной характер. Преодолевая одну оборонительную позицию за другой, они медленно продвигались вперед, стремясь расколоть хейльсбергскую группировку на части, но желаемого успеха не имели»[225].

В итоге, 2-й Белорусский фронт завяз в Восточной Пруссии, как в свое время Донской в районе Сталинграда под командованием того же Рокоссовского. А тот же Жуков предложил повернуть 1-й Белорусский фронт вместо Берлина на Померанию против фланговой немецкой группировки, как под Сталинградом повернул Юго-Западный фронт вместо Ростова на Тормосин и Морозовск против войск Манштейна.

Совпадение проявлялось даже в задачах, поставленных немецким командованием перед окруженными группировками. Сравним две цитаты из мемуаров Г.К. Жукова и А.М. Василевского.

Таким образом, противник подготовил в Восточной Пруссии ловушку для советских войск. И они в нее попались. Не говоря уже о том, что все неудачи в ходе Восточно-Прусской операции стали плодами остановки наступления на линии Вислы в июле сорок четвертого.

Вот что писал Гейнц Гудериан о состоянии немецкой обороны летом 1944 года: «Ни на востоке, ни на западе никаких оборонительных позиций никто не готовил… Необходимо было что-то предпринимать, иначе каждое локальное поражение требовало отступления по всему фронту. Как я уже заявил Гитлеру в январе, мне казалось важным в первую очередь восстановить старые немецкие приграничные укрепления. Затем следовало фортифицировать участки, связывающие эти укрепления между собой и с основными линиями рек… Так или иначе, но строительство укреплений началось. Земляные работы выполняли добровольцы — женщины, дети и старики. Особенно большой вклад внесли гитлерюгендовцы… Со временем мы сможем по достоинству оценить оборону Кенигсберга и Данцига, Глогау и Бреслау; сейчас невозможно определить, насколько быстрее наступали бы русские и насколько больше немецкой территории оказалось бы в их руках, если бы не были построены эти немецкие укрепления»[228].

А ведь у нашей армии имелась вполне реальная возможность не дать немцам построить эти укрепления! Ладно, с Варшавой ясно, там была политика. Но ведь даже Черчилль не возражал против ликвидации Пруссии как государства. Никакие политические соображения в данном случае препятствием быть не могли.

Однако вернемся в февраль 1945 года. К тому времени главное было сделано: восточно-прусская группировка рассечена на три части, прижата к морю и тем самым обезврежена. Совсем как армия Паулюса под Сталинградом. Никуда прорваться группа армий «Север» не могла и никто ей таких задач не ставил. А если уж вопрос о ее ликвидации был настолько важен, то абсолютно ясно, что со взятием Берлина этот вопрос решался автоматически.

Итак, могли состояться штурм Берлина в феврале 1945 года? Безусловно! Никаких сомнений в этом быть не может. Более того, и речи не шло о кровавом штурме, который имел место в апреле. Войска 1-го Белорусского фронта могли захватить Берлин с ходу, потеряв при этом гораздо меньше людей и техники. Доказательством тому служит компетентное мнение Г.К. Жукова: «В дальнейшем [после форсирования Одера. — Авт.] предполагалось развивать стремительное наступление на берлинском направлении, сосредоточивая главные усилия в обход Берлина с северо-запада.

27 января Ставка Верховного Главнокомандования утвердила это предложение.

28 января аналогичное предложение в Ставку направил и командующий 1-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза И.С. Конев. Оно сводилось к тому, чтобы разгромить бреславльскую группировку противника и к 25–28 февраля выйти на Эльбу, а правым крылом фронта во взаимодействии с 1-м Белорусским фронтом овладеть Берлином.

Это предложение Ставка утвердила 29 января.

Действительно, как утверждает В.И. Чуйков, в то время противник на подступах к Берлину располагал ограниченными силами и оборона его была довольно слабой. Это было нам ясно. В связи с этим командование фронта дало войскам ориентировку»[229].

В ориентировке среди прочего говорилось:

Примерно так же была сформулирована идея блестящей Белорусской операции: стремительно наступать, не давать противнику передышки, возможности закрепиться на новых рубежах обороны и подтянуть резервы. Предполагая угрозу со стороны восточно-померанской группировки, командование 1-го Белорусского фронта усилило общевойсковые армии заслона еще и 2-й гвардейской танковой армией. Неужто такой силищи было недостаточно, чтобы свернуть шею группе армий «Висла»? Далее следовало продолжить наступление на Берлин и занять его.

Г.К. Жуков утверждает, что в феврале его фронту наступать на Берлин было нечем. На берлинском направлении из восьми общевойсковых и двух танковых оставались только четыре неполные армии — 5-я ударная, половина 8-й гвардейской, 69-я и 33-я. Прочие повернули на Померанию. Но ведь можно было передать 1-му Белорусскому фронту часть сил из состава 1-го Украинского. Г.К. Жуков такую возможность признает. Но маршал Конев никаких войск ему выделить не мог.

Почти весь февраль 1-й Украинский фронт занимался штурмом Бреслау. Этот город, как мы помним из мемуаров Гудериана, был укреплен на славу. По свидетельству Жукова, в его штурм втянулись главные силы 1-го Украинского — 4 общевойсковые, 2 танковые и 1 воздушная армии. Не многовато ли для какого-то Бреслау? Ну, а если этот город так сильно укреплен, не лучше ли его обойти? К примеру, когда на пути 1-го Белорусского фронта встала чрезвычайно сильная крепость Познань, ее не стали штурмовать всеми силами, а просто обошли, оставив часть сил для блокады гарнизона. Что мешало Коневу поступить похожим образом? Зачем ему понадобилось штурмовать Бреслау, если главные силы 1-го Украинского фронта были нужны для броска на Берлин?

Пока войска маршала Жукова занимались ликвидацией группы армий «Висла», а войска маршала Конева штурмовали Бреслау и затем просто стояли на левом берегу реки Нейсе, немцы возводили мощные укрепления на Зееловых высотах и в самом Берлине. Гитлер за это время сформировал для защиты столицы новую армию — 11-ю — под командованием обергруппенфюрера СС Феликса Штайнера. Именно поэтому штурм и взятие Берлина в апреле 1945 года обошлись для наших войск такой дорогой ценой.

История не имеет сослагательного наклонения. Но на ее ход способны реально влиять мысли и действия человека. Поэтому так больно думать об утерянных победах. Так больно осознавать, сколько солдатских жизней можно было бы сохранить, закончись война на два месяца раньше. А Великая Победа вполне могла быть достигнута в феврале 1945 года.