Утилизация

Глава 23. Матчество

Неделя для меня прошла как в тумане. Напряжение, не дававшее отвлечься от дочери, держало стальным капканом. Машеньку беспокоил животик, я прикладывала к нему теплую пеленку, делала массаж и целыми днями носила дочь на руках. Мне кажется, мы не расставались с дочкой ни на минуту, даже ванну, куда я добавляла отвар ромашки, принимали вместе. К концу первой недели я поняла, что дико устала, и что пора пополнить запасы еды.

Одежда болталась на мне как на вешалке, я готовила себе в основном гречку и овсянку на воде, молоко давно закончилось. Ещё выручал чай, запасы которого подходили к концу.

Телефон разрядился, и я благополучно забыла про него, поэтому неожиданностью стал визит матери. Она появилась через три дня, до крайности возмущённая моим «отвратительным» поведением. Вполне приемлемым, по её мнению, было то, что она явилась с пустыми руками, не принесла даже булку хлеба, не говоря о подарках для внучки.

— Ты пустоголовая! — заявила мать с порога. — На что ты собираешься жить? Мы сейчас не можем помогать, у нас ипотека.

Ну, да, всё правильно. Булка хлеба с пакетом молока легли бы неимоверным бременем на их семью.

Ипотеку мать с отчимом выплачивали за квартиру, купленную для сестры. Как объяснила мама, мне досталась квартира бабушки, а сестре тоже вскоре понадобиться отдельное жильё. Будучи школьницей и студенткой, я всегда была на остаточном финансировании. Мать считала, что живя на пенсию бабушки, школьница и пенсионерка могут себе ни в чём не отказывать, поэтому в финансовых вопросах я давно научилась полагаться на себя.

— Отец ребёнка звонил, сказал, ты не хочешь с ним общаться. Ты в своём уме? Он обязан вас содержать!

Уснувшая после кормления дочь лежала в слинге, а бабушка совсем не торопилась познакомиться с ней.

— Прекращай ерепениться, переезжай к мужу, а квартиру сдавай. Будут дополнительные деньги. Ремонта здесь нет, квартирку не жалко. Думаю, за двадцать пять вполне можно сдать.

— Пожалуйста, тише, Машенька недавно уснула.

Мать, выплеснув фонтан возмущения, притормозила.

— Зачем ты таскаешь её на себе. Положи в кроватку, пусть спит самостоятельно. Нечего ребёнка баловать, потом вообще с рук не слезет. — Мама подошла ближе, заглянула в лицо своей внучки, в этот момент Машенька пошевелила тонкими длинными пальчиками. — Как из фильма ужаса, — прокомментировала бабушка. — Сколько она родилась?

— Два с половиной.

Маша ещё не дотянула до этого веса, но рассказывать правду, чтобы выслушать ещё тонну негатива, я не готова. Привычка молчать о своих проблемах, похоже, образовалась у меня ещё в младенческом возрасте. Мать рассказывала, что не брала меня на руки, когда я плакала, потому что это было неправильно.

— Ты кормишь грудью?

— Нет. Молоко пропало.

— Понятно, почему ребёнок такой худой.

Мать зашла на кухню, проследовала в спальню, проинспектировав моё хозяйство.

— Кроватку не купила?

— Ещё нет.

— Пусть твой почешется, скажи ему.

Чтобы не ввязываться в словесную баталию, где главнокомандующий раздавал указания, я тихо улизнула на кухню. Мама последовала за мной. Спасибо, что не стала рыться на полках.

— Хоть чаем угости.

— Уже ставлю.

— Как ты собираешься пить чай? Положи ребёнка на кровать.

— Хорошо.

Шальная мысль выскочить в магазин, пока мама побудет с малышкой, мгновенно исчезла. Меня передёрнуло от ужаса, представив, что Маша проснётся и заплачет, а бабушка спокойно будет цедить чай, глядя в окно.

Машеньку я отнесла в спальню, с мамой бесполезно спорить.

— Телефон заряди. Твоя рассеянность не признак гениальности.

— Да, уже.

— Хоть бы спасибо матери сказала, что она тащилась к тебе через весь город.

— Спасибо, мама. Я очень ценю твоё участие.

Визит матери закончился быстро, что, несомненно, радовало. Мать исполнила свой родительский долг, теперь нравоучения будут происходить в формате телефонных разговоров. Конечно, не асфальтоукладчик проехался по мне, не близко к этому. Мать положила дивиденды в банк и скоро потребует с меня проценты. От коллег проценты накапают ей в понедельник, когда она соберёт восторги и восхваления, как замечательная мать и бабушка.

Давно приняв как должное отношение матери к себе, я почти не обижалась, тем более, когда сама стала мамой. Маша стала для меня целым миром, безусловной любовью, невероятным чудом, всей моей жизнью. Когда я прижимала крохотное тельце к себе, мы как два сообщающихся сосуда перетекали друг в друга: малышка успокаивалась, меня покидала тревога.

Продукты закончились, я решила выйти в магазин, естественно, вместе с малышкой. Надев шапочку и костюмчик для прогулки, уложив дочь в слип, я вышла из квартиры. Тёмный асфальт, нагретый солнцем, издалека светился и искрил как зеркало. От жары и слепящего солнца захотелось защитить глаза, накрыть голову панамкой и укрыться в ближайшем теньке под деревом. В такой день не стоило гулять с ребёнком, поэтому я поторопилась к ближайшему магазинчику около дома.

То, что я выползла из квартиры на белый свет, наполнило сердце неимоверной радостью. Меня словно держали взаперти, и сейчас разрешили покинуть темницу. Машенька тоже гуляла первый раз в своей жизни, не считая коротких перебежек в такси и обратно. Всё вокруг неожиданно наполнилось невероятными запахами, звуками и красками. Лёгкая эйфория кружила голову, я блаженно улыбалась, глядя на мир, действительно, лучший из миров.

Набрав полную матерчатую сумку продуктов, с той же дурацкой улыбкой на лице, я вышла из магазина, заботливо поправив съехавшуюся шапочку на голове дочери. Сердце сделало кульбит, когда я подняла голову. К нам во двор въезжала знакомая чёрная иномарка.

Радость мгновенно сменилась паникой. Сумка с двумя бутылками молока, тремя литрами чистой воды для приготовления смеси, килограммом гречки, пачкой масла и куском сыра стала в два раза тяжелее, когда я ринулась к подъезду, чтобы успеть скрыться, прежде, чем он увидит и догонит нас.

— Зайка, не волнуйся, — шептала я дочери, заёрзавшей в слипе, — сейчас придём домой, я тебя раздену, умою. Вспотела моя девочка, устала.

Разговор с дочерью отвлекал от зашкаливающего страха. Перебросила сумку в левую руку, судорожно нашарила ключи в кармане спортивных штанов. Я не добежала трёх шагов до двери подъезда, когда твёрдая мужская ладонь легла поверх моей, больно сжав её.

— Я помогу.

Тяжело дыша, я дёрнулась от него.

— Убери руку. Мне больно!

Он прекрасно видел, что напугал меня. В глазах вспыхнуло возбуждение, когда я посмотрела на него. Он ловил кайф, наслаждался моим смятением и страхом.

— Пусти! — я задёргалась сильней.

Он разжал пальцы, притушил огонь в глазах, без усилий сменил маску.

— Юля, послушай, прости меня, я был не прав.

Сердце барабанило в груди, дыхание сбилось, ноги ослабли. Из меня будто насосом откачивали энергию. А ведь этот человек просто стоял рядом! Кривая улыбка перекосила моё лицо, глаз задёргался в тике.

— И всё исправишь…да? Пойдёшь к психологу, изменишься, больше не потребуешь на коленях просить прощения за невымытую тарелку…

Зря я вступила с ним в диалог, мне никогда не переиграть его по части манипуляций.

— Ты мне не веришь? Хочешь, я встану перед тобой на колени? Я всё для вас сделаю, только вернись.

Физически тошнило от его спектакля. Как я раньше принимала этот наигрыш за чистую монету, в каком мороке жила? Что он готов сделать, если ни копейки не дал на ребенка, зато беззастенчиво пользовался моей карточкой. На глаза чудовища навернулись… слёзы? Хорошо, что я поняла цену этим слезам. Покачивая Машу, которая нервно вздрагивала во сне, я прошипела, стараясь держать себя в руках.

— Боюсь, мне не расплатиться за твои колени. Ты слишком дорого берёшь.

Короткий оценивающий взгляд на меня, на ребёнка и более жёсткий тон.

— Я отец и хочу видеть свою дочь. Воспитывать её.

— А я не хочу рядом тварь, которая меня жрёт, — добавила свистящим шёпотом. — Я не хочу тебя. — Взяла дыхание и вдруг сорвалась на крик. — Уйди с дороги!

От бешеного ора, Маша резко проснулась и заплакала. Шапочка сползла ей на глаза, ручки и ножки задёргались, рот некрасиво раскрылся, издавая громкие визгливые звуки.

— Что ты творишь, истеричка! Напугала ребёнка! Тебя в психушку надо!

Последняя фраза разом отключила мои тормоза.

— Ты нам никто! Ящер! Гад! Не прикасайся ко мне!

Подъездная дверь неожиданно отворилась, из неё вышел сосед-пенсионер в растянутом трико и майке, мгновенно сориентировавшись, я ринулась мимо него в спасительную темноту.

— Зачем девушку обижаешь? — услышала за спиной басовитый голос соседа, который так удачно вышел покурить на лавочку около подъезда.

Стуча зубами, я добралась до своей двери, дрожащими руками открыла её, ввалилась внутрь, шмякнув сумку об пол, осела рядом с ней. Маша плакала, я качала её, не в состоянии успокоить дочку, не в силах успокоиться самой. Я чувствовала себя загнанным зверем, которого обложили красными флажками.

Если бы он начал снимать меня на камеру, у него уже были весомые аргументы для психиатрической экспертизы.

Опять не справилась. Не получилось ни холода, ни безразличия, которое требовалось при встрече. У меня оказалась такая же тонкая ранимая кожица, как у новорожденной дочери. Появление этого человека ввергло меня в неконтролируемый страх, и всё, что мне оставалось с животным бешенством кусаться и защищать своё потомство.

Сидя на полу, трясясь от пережитого стресса, я поняла, что делать.

Надо посетить загс, выписать свидетельство о рождении, я и так затянула с этим. Оформить его требовалось в течение месяца со дня выписки из роддома. Свидетельство позволило бы получить пособия, полис и другие плюшки. Раньше смущало то, что я должна была принести паспорт родителей новорожденной и их совместное заявление. После встречи с бывшим у меня не осталось сомнений, в графе отец будет прочерк.

Признать чудовище отцом, снова попасть в адскую мясорубку зависимости. Не допущу! Надежда на то, что жадность победит желание доминировать (отцовские инстинкты были только на словах) давала мне призрачный шанс на спокойное существование.

Узнав расписание загса, я подготовилась к визиту и в приёмные часы вместе с дочерью явилась туда с нужными документами и заранее заполненным заявлением. Три папаши недоумённо воззрились на меня с ребёнком в слинге и рюкзачком на спине. Оглядев мужчин, смущённо спросила, кто последний, и они почти сразу предложили пройти без очереди. Заметно нервничая, я поблагодарила папаш и вошла в кабинет.

За столом сидела ярко накрашенная девица лет двадцати двух, длинными ногтями что-то выстукивающая на клавиатуре компьютера. Её удивление прошло мимо меня, когда она пролистала паспорт, ища упоминание о браке, и ознакомилась с моим заявлением. Мужчины, не ведая того, оказали мне моральную поддержку, этого хватило на короткий срок.

— Вы не замужем?

— Нет.

— У вас в графе отец прочерк, — прокомментировала девица, подняв брови домиком. — Я правильно поняла?

— Да.

— Отчество Марии — Юлиановна? Отец Юлий?

— Это не отчество, а матчество.

— В смысле…?

— Матчество. Производное от Юлия. У моей дочери матчество.

Девица вытянула губы трубочкой. Её удивление было неподдельным.

— Первый раз слышу, — пробормотала она под нос. — Извините, проконсультируюсь с начальницей.

Девица подняла трубку, цокнула по кнопкам ногтем двузначный стационарный номер.

— Ираида Павловна, у меня вопрос. Женщина просит внести в свидетельство матчество. Матчество, — повторила громко по слогам, — по имени матери. Так можно вписать? — прослушала ответ и кивнула головой. — Спасибо, — положила трубку, переключилась на меня с неестественной улыбкой. — Сейчас всё сделаю.

Через несколько минут я вышла из кабинета со свидетельством о рождении дочери, сделав, как я полагала, ещё один шаг к свободе. В молодости я даже представить не могла, что буду, как чумы бояться отца своего ребёнка. Белые единороги на полном скаку пронеслись мимо, оставив меня в куче дерьма от своей жизнедеятельности.

Варианты развития событий я знала. Спасибо девчонкам, просветили. Если новоявленный папаша пойдёт войной, то меня ждёт суд по установлению отцовства, генетическая экспертиза и наезд от органов опеки. Если это произойдёт, я должна представить доказательства, по которым суд может отклонить притязания отца.

Хотелось мне этого или нет, но я стала во главе своей маленькой семьи. Какой бы жалкой и слабой я не была, как бы не корчилась в сомнениях, не стонала и не плакала, не тряслась от надвигающегося ужаса, я обязана принять вызов.

Больно и обидно сознавать, что никто не поможет, не возьмёт часть забот на себя, не пожалеет. Одинокой путницей с младенцем на руках придётся брести среди толпы, изображая уверенность, которой нет и в помине. Опустошение погребло все мои благие намерения: искать подработку, предложить услуги бывшим коллегам, подать на выплаты, посмотреть, какие льготы положены матери — одиночке. Ничего из этого списка я не сделала, провела весь день рядом с дочерью на кровати. Меня словно отбросило в начало игры в прежнее состояние.

Бродить внутри себя, как топтаться в трансе по кругу под зомбирующие удары бубна. Ощущение вины, никчёмности, бессилия, опустошённости накатывали мутными волнами снова и снова. Требовалась хоть какая-нибудь поддержка извне, чтобы разорвать парализующий волю круг.

Я набрала Лизу. Она почти мгновенно взяла трубку, словно ждала звонка.

— Привет. Что случилось?

Сразу в яблочко. Я ещё слова не сказала, а она уже поняла, без причины не позвоню.

— Бывший приходил. Боюсь, снова появиться. Он на меня как пылесос действует. Сил нет, ничего делать не могу.

— Не хочешь созвониться с Андреем?

На секунду я замерла. Странное предложение.

— Зачем?

— Андрей хоть рядом постоять может, если что. Пуганёт твоего, тот и свалит в закат.

Лиза, видимо, забыла, при каких обстоятельствах мы познакомились с Андреем. Он не сделал для неё ровным счётом ничего. Откуда такое доверие?

— С ним опасно связываться. Служит охранником, водится с этими…

Лиза неожиданно перебила меня.

— Юля, он тренер по греко-римской борьбе, просто летом в лагере подрабатывает.

Новость поразила. В моём воображении Андрей как минимум был из органов или работал в пенитенциарной системе.

— Он детей тренирует?

Я вспомнила спортивные кульбиты Андрея у костра.

— Конечно. А ты его в монстры записала?

Доверять словам Лизы было так же опасно, как нырять в незнакомом месте. Мама рассказывала, как мой дядя — отличный пловец залихватски нырнул перед толпой девушек и сломал шею. И всё же…

— На всякий случай сбрось контакт.

Зря попросила, Андрею я не позвоню.

— Он, кстати, спрашивал про тебя. Переживал. Я сказала, что ты в порядке.

— Балаболка ты, Лизавета.

— Ага. Девчонки чат организовали, делимся там друг с другом. Не хочешь к нам?

Конечно, хочу! Но…опять это ненавистное «но». Там Ирочка! Она будет читать мои стенания и злорадствовать. Одна эта мысль отбивала всякое желание быть в чате.

— Думаю, не стоит.

Известие о чате вывело из равновесия. Опять я оказалась за бортом, хотя к девчонкам питала самые тёплые чувства.

— Ой, у меня звонок на проводе, — затараторила подруга. — Перезвоню.

— Не надо. Пока.

Находясь в угнетённом состоянии, Лиза умудрялась поддерживать меня, спасла от насилия, в любых обстоятельствах оставалась на моей стороне. Наша случайная встреча обернулась привязанностью, эмоциональной близостью, душевной заботой. Не так давно я скрипела зубами, глядя на её картофельное платье, а сейчас расчувствовалась как сентиментальная столетняя старушка, вспоминая наши похождения в заброшенном лагере.

Простой разговор с Лизой потушил костёр сомнений, разогнал мысли — зомби вокруг него. Пространство внутри очистилось. Ещё толком не зная, с чего начну строить свой мир, я увидела мостик над пропастью, по которому шаг за шагом буду идти к незнакомой, но такой желанной твердыне.

Тёмно-лиловые сумерки окутали пространство за окном фосфорическим светом, скрыв чёткие очертания, оставив огни освещения как призраки, блуждающие в заколдованном царстве.

Глядя на мирно спящую дочь, я ощутила тихое умиротворение. Мы справимся. Мы обязательно справимся.