Утилизация

Глава 2. Ночные страшилки

— Мы после отбоя, — послышался голос Галины Ивановны, — ночью ходили пацанов мазать пастой. Была такая болгарская паста «Поморин» — самая ядрёная, не то, что сладкие «Чебурашка» или «Чиполино», от неё могло и раздражение появиться. Мазали обычно в конце смены. Часа в четыре утра, в самый сон, крадёшься в соседнюю палату, выдавливаешь пасту на лицо или руку и бежать.

— Зачем?

— Ритуал такой. Мальчишки тоже нас мазали. Чем мы хуже? Трясёмся от страха, толкаем друг друга, но идём! А если попадёмся вожатым, то всё. Взбучка обеспечена.

— Вы так много помните о лагере, — послышался задумчивый голос Ирочки.

— Конечно. Два сезона каждое лето до девятого класса мать отправляла меня отдыхать. Путёвки недорогие, ещё какую-то часть профсоюз оплачивал. Кстати, в лагерях после отбоя принято страшилки травить.

— Ох, действительно, — сказала Ирочка и замолкла.

В наступившей тишине стали слышны звуки извне, негромкие птичьи переклички, мужские голоса вдалеке. Веселятся, шашлыки едят, а мы уже в кроватях.

— Страшилки. Да легко, — прозвучал в темноте хрипловатый голос Умы Турман — Софьи. — В день, когда я сбежала, думала или я его убью, или он меня. Спала с деревянной битой в обнимку и набранным 112 на телефоне. Сейчас везде его заблокировала, сама на антидепрессантах. И ведь всё понимала. Он на коленях стоял, плакал крокодильими слезами, «я без тебя погибну». Умолял вернуться, дать ему шанс. А потом изводил так, врагу не пожелаешь. Ножом на меня замахнулся, за то, что я его пельмени помешала в кастрюле. Он же не просил об этом. Всегда как натянутая струна с ним, не знала, что и когда выкинет.

Голос Софьи стал жёстким и злым.

— Курить стала, как не в себя, волосы посыпались, то бессонница, то сутками спала и не высыпалась. Как из ада вырвалась, честное слово.

— А меня муж взаперти держал, — сказала Ирочка, — телефон отобрал, издевался морально и физически, во всём контролировал, понимал только полное подчинение. Я как в тюрьме жила. Мне нельзя было соцсети и не каждую песню слушать. Один раз я закричала, он мне на голову свежезаваренный чай вылил. В ванну, где я мылась, угрожал бросить включенный фен.

— Сволочь! — сказала Софья.

— Документы спрятал, когда про развод заикнулась. Последний раз поругались, он говорит, всё, тебе конец и на кухню. Слышу грохот, все ножи на пол выбросил, я прямо в тапках в дверь, хорошо лифт на этаже стоял. Побежала в полицию, заявление написала. Они говорят, не забирай, недавно муж жену на нашем участке зарезал. Сейчас живу в социальном доме. Развожусь.

— Меня не бил, — отозвалась женщина с противоположного ряда, — только обзывал и унижал. Бегала, прислуживала ему. Он меня и по имени последнее время не называл, только «эй». С утра орёт, не те носки подала, я мечусь, ищу другие. Детям вечно, не мешай, закрой дверь с той стороны. Чем дальше с ним жила, тем сильнее оскорблял, просто втаптывал в грязь. Развелась, а он на меня опеку натравил. Я в диких тратах и на диких нервах. Адвокату, психологу. Хорошо, что сейчас деньги есть на карте, с ним всегда на нуле была. Умел вытягивать. Сейчас начала понемногу копить. С ним невозможно было.

Через две кровати от меня расположилась высокая рыжеволосая женщина лет тридцати пяти с длинной чёлкой, падающей на глаза.

— У меня мать токс, первый муж психопат, и сожитель попался днище. Только я тогда ничего не понимала. Думала, все так живут. С первым мужем дралась, как гладиатор. Он меня Жанна Дарк называл, но мужик всё равно сильнее. Развелись. А потом встретила этого. Стали любовниками, я забеременела. Сказал, буду пропадать и появляться. В беременность говорил всякий бред, а потом выдал, дети не мои. У меня двойня. Открестился за неделю до родов. Не знаю, как выдержала. И сейчас паршиво, слов нет.

Я прерывисто вздохнула, уткнулась носом в подушку, чтобы не зарыдать. На кровати приподнялась тонкая как тростинка девушка, взяла с тумбочки бутылку, отхлебнула воды.

— А я не выносила, — сказала она. — Забеременела. Он говорит, решай сама и куда-то свалил. В итоге замершая беременность и обвинение в том, что я ребёнка убила. Сбежала к родителям, рыдала целый месяц. Сейчас немного восстановилась, а он через знакомых достает, как насосом силы вытягивает. Рассказывает всем, как без меня ему плохо, а сам уже любовницу завёл. У меня, кстати, собачка писаться перестала. Я думала, бракованную взяла, с плохой нервной системой, чуть что, она лужи оставляла. Как сбежала от него, с Ириской всё хорошо.

— Какая порода?

— Чихуахуа. Маленькая комнатная собачка.

На кровати заворочалась женщина с карамельными распущенными волосами, подоткнула подушку, поднялась повыше.

— Ой, слушаю вас, и сердце заболело.

— Мила, у меня пустырник есть. Хочешь?

Женщины, похоже, все перезнакомились, уже по-свойски общались друг с другом, а я словно изгой забилась в дальний угол и молчала. Даже имена не все запомнила. Правда, имя хозяйки чихуахуа я знала, немного разговаривала с ней. Её Нина зовут, как чеховскую героиню из «Чайки».

— Спасибо, Вика. Сейчас отдышусь.

Где-то за окнами раздался треск. Сердце моментально сжалось от страха. И, видимо, не у меня одной. Некоторое время в комнате стояла настороженная тишина. Мы оказались далеко от цивилизации, среди соснового леса в заброшенном оздоровительном детском лагере. Стало не по себе от этой мысли. От внешнего мира нас защищала хлипкая дверь и большие окна с одинарными стёклами. Сейчас ночью, я вдруг ясно ощутила нашу уязвимость.

За окном вроде всё стихло.

— У меня мигрени не прекращались, — мягкий голос Нины разогнал тревожную тишину. — Я плакала от боли, а он орал, что слезами удачу от него отпугиваю. Говорил, женщина должна радоваться, тогда мужчина будет удачлив. Сейчас смешно вспоминать, а тогда было только обидно. Ведь хотела понимания и поддержки, а не воплей.

— Такая же история, через день голова болела. Сильнейшие боли прям до рвоты, — подхватила разговор женщина, предложившая пустырник. — Орал, ты меня на дно тянешь, нечего плакать. Как он ушёл, всего один раз голова болела.

— Я от него ужас, что терпела, — произнесла Ирочка. — У меня мышцы спины и шеи закаменели, больно было поворачиваться, а он каждый день требовал сосать и просить прощение. Говорил, какая от тебя польза? — Она облегчённо вздохнула. — Сейчас спокойно. Могу мыться не по времени, любую песню слушать, и шея прошла.

К горлу подкатила тошнота. Я словно вновь возвратилась в ледяную пустыню, в которой в диком одиночестве и тоске проживала день за днём. Мне как будто вынули мозг и заменили чужим. Я знала, какой чай он любит, какую еду, одежду, какие фильмы он предпочитает смотреть, как надо расставлять чашки в шкафу, чтобы не разозлить его.

Мои собственные желания и потребности исчезли, обнулились, ушли в небытие. Мне стало ничего не нужно. Я поселилась в аду и думала, что за его пределами ещё страшнее. Если бы он не бросил меня в торговом центре, я бы молча пошла с ним, продолжая отравляться ядом.

— Мила, тебе легче? — подала голос Галина Ивановна.

— Пойдёт…

— Ты хотела что-то рассказать?

Мила перекинула карамельные волосы на одно плечо, ещё немного подтянулась на кровати и села, опираясь спиной на подушку. Увидев на тумбочке очки, я вспомнила её. На улице она была в светло — серой толстовке с забавным принтом «семья енотов» и голубых джинсах.

— Мой никак не помогал. Никогда не утешал, всегда только хуже делал. Такое отвращение к нему, особенно после его диких поступков. Просто чужой человек рядом. Когда мне плохо, ему хорошо. Наговорит гадостей, глаза блестят, сразу заряженный и довольный! Кровосос! Конченый дегенерат. Хотела под машину броситься. А потом подумала, из-за этого ничтожества умирать! Двое детей, я финансово привязана. Пойти некуда, в Швеции живу. Ненавижу его. Сейчас на отдых к родителям приехала.

— Девочки, извините ещё раз, — сказала, молчавшая до сих пор Лиза, — за то, что напугала вас. Когда услышала мужские крики, подумала, муж! Он вроде на охоту уехал, сказал, связи не будет. Я без спроса сюда. Не знаю, что у него в голове. Может ночью поднять, ты говорит, о другом думала, и кулаком в лицо. Славянин, босиком по росе, обливание холодной водой, баня с мёдом. Боюсь его, ужас. Хожу в этом рубище как крепостная. Джинсы и брюки мне нельзя, кофе под запретом, разговаривать с ним надо тихо, уважительно. Ощущаю себя полным ничтожеством. Последнее время с трудом делаю элементарные вещи. Мне даже расчёсываться не хочется. Сестра оплатила эту поездку, сказала, вдруг тренинг поможет, и я смогу уйти.

— Не уходила ещё?

— Уходила. Рыдала и обратно возвращалась.

— Юль, — позвала Галина Ивановна.

Вздрогнув от неожиданности, я вся сжалась.

— Ты единственная не поделилась историей. Расскажи про своего мужа…

Вроде просьба, а так настойчиво прозвучала. Мне хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, стать невидимкой, лишь бы все забыли про меня.

— Юля…

Внезапно стало душно, словно грудь придавило чем-то тяжёлым. От попытки Гали вывести меня на диалог тело затрясло, к горлу подступила тошнота. Перед глазами возник муж в странной уродливой маске с клювом вместо носа, с лицом, как скомканная бумага. Яркий отталкивающий образ исчез так же мгновенно, как и появился.

— Э-м, горло болит, — промямлила я невнятно.

В этот момент кто-то громко постучался в дверь. В комнате резко смолкли все звуки. На фоне окна замаячил силуэт Арнольда, он приставил лицо к стеклу, всматриваясь в комнату.

— Не спите? — бодрым голосом прокричал Арнольдик.

— Терпеть не могу, когда так пугают, — прошипела Софья. — Мой со спины на улице специально наскакивал, вроде шутил, а у меня пульс зашкаливал.

Ирочка вскочила, босиком на цыпочках подбежала к двери, открыла. Слишком позитивный мужчина просочился в комнату, неся за собой вечернюю свежесть.

— Девчонки, там миллионеры приглашают присоединиться к их компании, посмотреть шоу. Они сейчас будут ходить по раскалённым углям.

— Мы уже спать легли, — откликнулась дама с собачкой.

— Девочки, детское время десять вечера. Я вас доведу и приведу обратно, как в пионерлагере парами построимся и пойдём.