Утомленные вином

Вместо предисловия. Когда я пью вино…

Все мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо.

В том числе и страсти.

Страсти бывают разные.

К богатству, славе, женщинам, коллекционированию и еще многому тому, что может вожделять человека.

Но любая доведенная до абсолюта страсть это не только радость, но и тяжкий крест, поскольку может искалечить судьбу любого человка, и примеров тому множество.

Достаточно только напомнить, какое множество людей шло на преступления из-за любви.

Я уже не говорю о богатстве и славе.

И все же страсть к вину стоит особняком в этом без преувеличения сказать скорбном списке.

«Я бывал в таких странах, где жарко, как в кипящей смоле, где люди так и падали от Желтого Джека, а от землятресений на суше стояла качка, словно на море.

И я жил только ромом, да!

Ром был для меня и мясом, и водой, и женой, и другом. И если я сейчас не выпью рому, я буду как бедный старый корабль, выкинутый на берег штормом….»

Так говорил пират Билли Бонс из знаментой повести Р.Стивенсона «Остров сокровищ».

В этом гимне рому заключен кодекс любого сильно пьющего человека, так как вино заменяет ему практически все.

О том, почему пьет человек написано тысячи трудов, и мы не будет повторять то, что давно известно.

В нашей книге-исследовании мы попробуем разобраться в том, почему пили те люди, которых не принято относить к простым, и какое влияние оказывало вино на их творчество.

Мы расскажем о писателях, художниках, политиках, венценосных особах, поэтах, композиторах и артистах.

Ведь давно не секрет то, что многим творческим личностям вино помогало искать вдохновения.

Омар Хаям много писал о вине, и когда читаешь его стихи, создается впечатление, что писал их, если и не алкоголик, то отъявленный пьяница.

А это, если верить современникам, было далеко не так.

Хаям любил застолье, но пил он в меру.

Омар Хайям жил в исламском мире, где Коран запрещал пить вино.

А началось все с того, что пророк Мохаммед посетил дом своего друга, где справляли свадьбу.

Все выпили вина, радовались и обнимали друг друга.

Перед уходом Мохаммед благословил вино за его качества, но по возвращении на следующий день он обнаружил смерть и разорение в результате пьяных ссор, вспыхнувших после того, как гости выпили больше вина.

Тогда Мохаммед сменил свое благословение на проклятие и запретил своим последователям пить вино.

Однако проблема, как несложно догадаться, заключалась не в самом вине, а в злоупотреблении им.

Конечно, причин для пьянства много.

Одни пьют из-за отсутствия образования, другие из-за его избытка, поскольку многие знания, как известно, порождают и многие печали.

И как тут не вспомнить слова Овидия о том, что «тяжкое бремя забот тает в обильном вине».

Но и печаль, как показывает жизнь, еще не повод для неумеренного потребления вина.

Возьмите двух известных российских режиссеров: Ефремова и Любимова.

Первый никогда не был изгоем у советской власти, второй подвергался постоянным нападкам и, в конце концов, был изгнан из страны.

Но никто и никогда не слышал о том, что Юрий Петрович заливал свои обиды зельем, в то время как обласканный властью и никогда не слывший диссидентом Олег Николаевич пил запоями.

Конечно, пагубная страсть к вину творческих людей имеет несколько иное измерение.

Так, Раймонд Паулс, который сумел победить пагубную привычку, считает чрезмерное употребление алкоголя одним из богемных испытаний.

– Через это, – говорил он, – просто необходимо пройти. Вырваться сложно, но если удаётся, то дальше тебе уже ничего не страшно…

Однако и здесь свое «но». Слишком уж тяжело вырваться…

Что же касается творческих личностей, то их достижения, в конечном счете, определяются не тем, что и как они пили, а тем, чего они добились.

И это на самом деле так, поскольку Ван Гог, Модильяни, Саврасов и Ремарк пришли в этот мир отнюдь не для того, чтобы радовать жену и тещу своим примерным поведением.

Они пришли для того, чтобы исполнить тот великий долг, какой наложила на них их талантами природа.

И я хорошо помню, как на вечере, посвященном Есенину, один из его поклонников сказал:

– Да мне совершенно все равно, как пил и скандалил Есенин, главное – каким он был поэтом…

Миллионы людей пьют, скандалят и дерутся с любовницами, друзьями и женами.

Пил, скандалил и дрался и Модильяни, но он оставил после себя не только скандальную память, но великие картины, которыми гордится любой музей.

Именно поэтому никому не стоит оправдывать свое поведение тем, что если уж сам Модильяни кутил и буянил, то ему-то уж сам Бог велел!

И тот же Александр Сергеевич Пушкин прекрасно понимал это.

«Толпа, – писал он, – жадно читает исповеди и записки, потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего.

При открытии всякой мерзости, она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал, и мерзок – не так, как вы – иначе».

Гений – во всем другом тот же человек, что другие, а в человеческом плане бывает и похуже многих.

Хорошо известно, как были невыносимы в общении Лермонтов, Гоголь, Блок, Ландау и Эйнштейн.

Одним из немногих исключений в этом ряду был тот же Пушкин, в котором мощная потребность в дружбе и в семье не были раздавлены гениальностью.

И то, возможно, только потому, что наш великий поэт был твердо убежден, что «счастье встречается только на проторенных дорогах».

Но давайте отнимем у него его великий дар!

Что тогда?

А тогда мы получим его брата, Лёвушку, гусара, игрока, женолюба и бретера.

Да, он был хорошим товарищем и отважным в бою солдатом.

Но кому интересен этот самый Лёвушка в своих хороших и дурных человеческих проявлениях?

Никому!

И что можно сказать о человеке, который соблазнил чью-то там жену, кого-то несправедливо оскорбил и ранил на дуэли, от чего страдал в жизни?

А великий в таком случае Гойя вошел бы в историю как любовник герцогини Альбы. Если бы она, конечно, снизошла бы до него, не будь он великим художником.

Сыграло ли вино в жизни всех тех людей, о которых мы расскажем, роковую роль, и почему они искали в нем, кто вдохновение, кто утешение, а кто и забвение?

В известной степени, да, сыграло.

Тот же Винсент Ван Гог пил много, но он и работал, как одержимый.

Может быть, именно поэтому он и предложил приехавшему к нему в Арль Полю Гогену работать с утра до вечера, а субботу проводить в публичном доме, предаваясь любви и неумеренному винопитию.

Потому что по-другому расслабиться он не мог.

А наш Высоцкий?

Да и пил, и кололся, и буянил!

Но и работал на износ.

И, как знать, не эта ли самая работа на износ и диктовала, в конце концов, столь страшное по своему конечному результату минутное расслабление.

А чем было снять страшное напряжение Юрию Яковлеву после первой серии «Идиота», после которой окружавшие его люди всерьез опасались за его психическое здоровье.

Рыбалкой?

Теннисом!

Думается, вряд ли!

Я уже не говорю о политиках и сильных мира сего.

Так, древнегреческий писатель Эвмен рассказывал в своих произведениях о многочисленных попойках Александра Македонского.

И если ему верить, то после победы над Дарием великий полководец пьянствовал в течение… двадцати двух дней.

Однако один из критиков Эвмена, Элиан, не верил в подобные рассказы, поскольку считал, что свободнорождённый не может предаваться безрассудному пьянству, так как он, по его мнению, являлось уделом варваров и рабов.

Великий кардинал Ришелье ценил французские вина, предпочитая Бордо всем остальным.

Любил выпить и Наполеон, и особо отмеченные им спиртные напитки по сей день имеют славу «любимцев императора».

Прежде всего, это относится к коньяку «Курвуазье».

В 1811 году Бонапарт посетил склад этой компании, где продегустировал и похвалил местный коньяк.

В результате компания «Курвуазье» стала поставщиком королевского двора, а лучший коньяк Courvoisier Napoleon и теперь выдерживается от 15 до 20 лет.

Именно с тех пор коньяк считается любимым напитком Наполеона. И далеко не случайно сосланный на остров святой Елены император захватил с собой несколько бочек любимого напитка.

Уинстон Черчилль прожил до 90 лет, будучи гурманом, заядлым курильщиком и яростным приверженцем горячительных напитков.

– Никогда не опаздывайте к обеду, курите гаванские сигары и пейте армянский коньяк, – якобы часто повторял знаменитый британец.

Онако самого Черчилля врачи вынудили отказаться от сигар и спиртного в канун собственного семидесятилетия.

До этого возраста Черчилль и в самом деле прилежно выпивал, заявляя следующее:

– Я взял от выпивки больше, чем выпивка от меня!

За день Черчилль выпивал бутылку коньяка, но были у него и другие алкогольные пристрастия – шампанское и виски.

Мао Цзэдун, Дэн Сяопин, Чжоу Эньлай и другие вожди китайской революции обожали самую известную в Китае водку – рисовую «маотай» крепостью 58 градусов.

Сам Мао настолько любил этот напиток, что ввел маотай в дипломатический китайский протокол.

Основатель турецкой республики Кемаль Ататюр умер от цирроза печени, но именно столь любимая им ракы помогала ему в самые напряженные дни на фронтах и в политических битвах.

Конечно, никто не может определить той тонкой грани, которая отделяет стремление расслабиться и забыться от распущенности.

Удивительно точную характеристику дал российскому пьянству Иван Алексеевич Бунин.

«Ах, – писал он, – эта вечная русская потребность праздника! Как чувственны мы, как жаждем упоения жизнью, – не просто наслаждения, а именно упоения, – как тянет нас к постоянному хмелю, к запою, как скучны нам будни и планомерный труд!»

Именно поэтому мы не будем ставить диагнозы причинам потребления вина у Есенина, или Блока. А вот посмотреть на фоне чего же начиналась и продолжалась их пагубная страсть, попробуем.

Поскольку они были не только гениальными поэтами, но и людьми, жившими на самом крутом повороте российской истории.

А значит, они не могли жить отдельно от этой самой истории, поскольку художника определяет время. А значит, и та самая история.

Помимо всего прочего, то это были люди, в отличие, скажем от Модильяни, с определенной гражданской позицией и идеалами, крушение которых вело и к крушению личности.

Да, древние называли пьянство добровольным сумасшествием.

Но… не добровольное ли сумасшествие играть того же больного на всю голову князя Мышкина или разрываемого своими сумасбродными идеями Ивана Карамазова?

Как можно было жить подобно Чайковскому, которого, по его собственному признанию, повсюду преследовали мелодии?

А как было великому Мастеру – Михаилу Булгакову – из того сада, в котором он поселил своего героя, с его волшебными звуками Шуберта и старым слугой, который в ожидании гостей зажигал свечи, возвращаться в страшную сталинскую действительность?

Да и что было делать тому же Борису Андрееву, не желавшему играть сталеваров и шахтеров и всю жизнь вынужденному сниматься в «Трактористах» и «Журбинах»?

И именно поэтому уходившему в страшные запои после воплощения очередного передового рабочего.

Как видите, вопросов множество.

Вот только однозначных ответов на них нет, поскольку они затрагивают самое сокровенное – человеческую душу.

Да еще тех самых людей, которые, по выражению Высоцкого, ходят босыми ногами по острым лезвиям…

«Нечеловеческие перегрузки, – пишет в своей книге «Мастера и шедевры» И.Долгополов, – неописуемые муки испытывал Микеланджело, создавая свои титанические фрески.

Никто никогда во всей истории мирового искусства не дерзал принять такие невыносимые по тяжести испытания всех духовных и физических сил.

Меру подвига Буонарроти не измерить. За все тысячелетия, пролетевшие с тех пор, как человек на заре своей культуры начертал на стене пещеры первый рисунок, по сей день, в котором мы живем, нет ни одного творения, равного фрескам Сикстинской капеллы.

Нет художника, равного по величию отдачи своего «я» человечеству. Ни Тинторетто, ни Рубенс со всей своей школой, ни Рафаэль с многочисленными помощниками не оставили ничего подобного по объему, мощи, пафосу, глубине, напряженной метафоричности. Но чего это стоило творцу?

Лучше всех на этот вопрос ответил сам Микеланджело, изобразив на фреске «Страшный суд» себя в образе одного из святых с содранной живьем кожей…

Да, гений – это не светлокрылый ангел, являющийся людям раз в столетие в сиянии своего небесного дара и царящий над грешной землей.

Гений – это Голгофа каждый день.

Самый тяжелый крест.

Вериги, которые носят ежечасно, ежеминутно, всю жизнь.

Напрасно ходят легенды о волшебстве, чуть ли не легкости творчества избранных.

Никто, никогда, ни один историк искусств, литератор, музыковед не проникали в грудную клетку Рафаэля, Моцарта или Пушкина – этих, казалось, колдовски удачливых творцов.

Они нашли бы там сердца, истерзанные сомнениями, неисполненными мечтами, а главное, обнаружили бы души, смятенные боязнью не высказать до конца людям то заветное, что ведомо лишь им одним.

Великих художников окружал жестокий мир их неосуществленных замыслов, этот неумолимый и грозный хоровод ненаписанных, несозданных шедевров, невыполненных перед самим собой обязательств.

И эта миссия вечного должника отравляла самые счастливые мгновения их жизни, ибо ни одно чувство, даже сама любовь, не могло пересилить, одолеть единственную страсть любого великого мастера – творить!

Любовь могла убить самого творца…»

И еще одно. Все великие люди имели в той или иной степени изломанную психику.

«Я, – писал Павел Ин в своей статье «Безумные глаза художника», – пристально всматриваюсь в глаза художника.

В них мелькает безумный блеск пагубной склонности к одуряющим радостям бутылки.

Я смотрю, не отрываясь, и проникаю ещё дальше: меня ужасают открывшиеся бескрайние просторы морального разложения.

Здесь сосредоточено всё: предательства, воровство, обманы.

Но что стоит за этим, где истоки?

Я смотрю дальше… И в этот момент меня накрывает волна безграничной тоски и скорби.

Мне открывается весь ужас мрачного состояния его души.

Там вопиёт беспросветное одиночество в великом безмолвии вечной ночи. Замогильная грусть пеленает сознание.

Израненная душа яростно мечется в замкнутом круге человеческого бытия: как преодолеть эту изначальную скорбь?

Его взгляд, словно кинжалы, которые ранят в самые потаенные глубины сознания…»

Вот об этих израненных душах мы и расскажем в нашей книге-исследовании.