В боях за Октябрь

БОРЬБА ЗА ПЕТРОГРАД

Каждый день 1917 года в Питере, начиная с первых выступлений голодного столичного пролетариата в феврале и кончая роспуском Учредительного собрания, был насыщен событиями. Появлялись все новые формы революционной борьбы и работы. Массы прощупывали, проверяли их и учились на богатейшем опыте, который давал каждый новый шаг в революционной классовой борьбе.

Из этих событий, которые — все вместе и привели к Октябрю, то-есть к пролетарской революции, события 21 апреля явились первыми, после которых необходимость вооружения пролетариата и вооруженного восстания стала несомненной для его вождей и для него самого. Меньше двух месяцев отделяло этот день от февральского переворота, но — этого промежутка оказалось достаточно, чтобы массы рабочих и крестьян-солдат Петрограда сознали опасность для революции захвата власти буржуазией. Буржуазный же Петроград, сначала напуганный революцией, за эти месяцы начал приходить в себя, поднимать голову. Он почувствовал слабую организованность рабочих, отсутствие действительно революционного вождя, а главное сильную помощь себе со стороны соглашательского Центрального исполнительного комитета советов, сплошь почти состоявший из меньшевиков и эсеров. Контрреволюционная деятельность буржуазии росла так же быстро, как и революционно-классовая сознательность пролетариата. К апрелю буржуазия почувствовала себя на ногах уже настолько прочно, что через Милюкова, своего министра по иностранным делам, заявила на весь мир, что Россия хоть и лишилась царя, но намерена вести империалистическую бойню до полной победы. Рабочий пролетариат и солдаты Питера ответили на это выступлением 21 апреля с требованием отставки буржуазных министров. Буржуазия сделала это выступление кровавым, но голос рабочих и солдат был настолько грозным, что буржуазные министры Гучков и Милюков принуждены были уйти в отставку.

День 21 апреля явился первым днем, когда рабочий пролетариат столицы показал свою вооруженную силу. Это были зачатки тех вооруженных сил пролетариата, которые в конце концов вырвали власть из рук буржуазии. В этот день на улице Петрограда действовала Красная гвардия, тогда еще называвшаяся заводской охраной, Рабочей охраной, иногда Рабочей гвардией.

До этого рабочий класс не имел никакой военной организации. В феврале рабочие вошли в движение всей массой, почти поголовно безоружной. Вооружение началось потом, самотеком, когда выяснилась мало-помалу неизбежность вооруженной борьбы, и там, где оружие удавалось доставать. Массы были еще не организованы для этого, действовали как придется, руководствуясь своим классовым чутьем. Отдельные попытки создать боевые отряды носили печать кустарничества, случайности. Сколачиваемые отряды не были привязаны к определенному месту, не имели определенной численности. Главным толчком к их созданию служила воля всей массы к борьбе и победе, оружие в руках и сопротивление, которое оказывали в первые дни февраля жандармы и полиция на крышах и на баррикадах. Вот пример такой организации.

Ночью 28 февраля, когда брали баррикады на Морской, Асторию и Адмиралтейство, на Знаменке обнаружили арсенал при складах Николаевской железной дороги. Во дворе сейчас же набились сотни рабочих, жаждавших получить оружие. Двое рабочих и какой-то студент сейчас же наладили раздачу оружия из разбитого окна во двор по цепи, и через несколько минут тысячи вооруженных высыпали на Знаменскую площадь. Перемешались заводы, районы, даже классы. Отдельные солдаты тут же принялись обучать обращению с затвором, с обоймой. Все изучение военной премудрости занимало две-три минуты. Оружие, так сказать, горело в руках, да и ждать было нельзя: тут же шагах в 200 на Невском шло формирование отрядов. Случайно оказавшийся на месте военный летчик, военный врач, солдат-павловец и человека 4 рабочих образовали на улице же штаб. Организаторы тут же выходили из толпы. Им подчинялись охотно, потому что масса сама чувствовала необходимость иметь руководство. У нее был свой разум, сознание порядка и понимание своей неоформленности. Но именно эти на первый взгляд неоформленные отряды и явились главной опорой революции и грозой буржуазии, и недаром буржуазия с первых же дней Февральской революции в один голос начала требовать разоружения рабочих.

За 2 месяца, прошедшие от февраля, рабочие постепенно вернулись в свои кварталы, к своим заводам, где легче дышалось, где все было роднее. Становилось понятно, что в центре они растворялись в чуждой толпе ненадежных попутчиков, а иногда и врагов. Все яснее становилась пропасть между Невским, где царила буржуазия и соглашатели, и Выборгской, между намерениями буржуазии и интересами трудящихся. Все дальше уходили рабочие от никчемных митингов в центре с наглеющими буржуазными ораторами, но зато все глубже шла спайка в рабочих районах, деятельней началась там организация, подготовка к защите своих интересов и к своей рабочей революции. На заводах брали на учет оружие и владеющих им. Выяснилось, что оружия мало. Тогда начали его искать, таскать, где плохо лежит, вернее, где друзья — революционные солдаты — были в состоянии помочь.

К огнескладу между Выборгской и Охтой например однажды поехали на грузовиках делегаты нескольких заводов, и в том числе айвазовцы, и после этой поездки на заводе оказалась новая сотня вооруженных пролетариев-бойцов. Комитет склада из солдат и начальник караула — прапорщик из рабочих — встретили нас, айвазовцев, как хозяев или начальников, водили по складу, показывали богатство арсенала, потом сами же сносили к грузовику отобранное оружие, грузили, просто, деловито жали руки, желали успеха. Провожали торопливо, потому что через полчаса после нашей поездки они ждали приезда Особой комиссии генералов из Главного артиллерийского управления. Так под угрозой полевого суда работал первый штаб снабжения пролетарской армии, работал хозяйственно, скрывал оружие от врагов, начальников и командиров и щедро наделял заводы и пролетарские центры.

На заводах шла учеба, собирание сил, их налаживание и подбор начальников, — и все это наряду с повседневной заводской работой, между машинами, в перерыв между работой. Бросить даже на время производство было нельзя, а потому понятно, что и формирование Красной гвардии шло не по районам или кварталам, а по заводам. Центром формирования было производственное предприятие и потому понятно, что не-рабочий не мог попасть в отряд. Красная гвардия получилась однородной в классовом отношении и это сделало ее чисто пролетарской, сплоченной и дисциплинированной.

Слабостью этой молодой военной организации пролетариата в это первое доапрельское время было отсутствие связи между заводами и отсутствие штабов для объединения действий отдельных отрядов. Каждый заводский отряд был предоставлен самому себе и решал на свой риск и страх свою частицу боевой революционной задачи, какая стояла перед пролетарским Питером в целом. Вторым недостатком была партийно-политическая неоднородность отрядов. В заводской отряд входили все вооруженные рабочие, а между ними были и беспартийные, и меньшевики, и эсеры У рабочих эсеров и меньшевиков их партийная дисциплина почти все время становилась наперекор их революционно-классовому чутью и классовой сознательности. Это часто вносило расплывчатость в численный состав отрядов в моменты борьбы, потому что порой, когда завод постанавливал выступать, рабочие меньшевики и эсеры получали от своих партийных вождей приказание воздерживаться от выступления. Но в конце концов и это принесло свою пользу. Чем чаще были такие приказы соглашательских вождей, тем быстрей сами рабочие, меньшевики и эсеры, убеждались в том, что их вожди идут против интересов рабочего класса и тем чаще начинали действовать по своему революционному разуму и классовому чутью, не обращая внимания на своих вождей.

Таков был вид и организация Рабочей гвардии, выступившей 21 апреля. Каждый отряд выступил впереди своего завода, каждый отряд был действительно лишь гвардией, охраной своего завода. В этом был глубокий смысл. Рабочая армия показала, что она не оторвана от всей остальной рабочей массы. Она была лишь передовой цепью вооруженных и организованных бойцов. Следующие цепи пока были не вооружены. Рабочий класс вводил в дело свои резервы, когда этого требовала боевая обстановка, когда было оружие, но все-таки в цепи находился целый класс.

Выступление началось с того, что утром 21 апреля центр города залили колонны заводов со своими вооруженными отрядами впереди и с ясными, прямыми лозунгами классовой ненависти на знаменах: «Долой министров-капиталистов!.. Долой империалистическую бойню!» Часам к 11 утра заводы, выразив свою волю перепуганному буржуазному правительству, начали расходиться домой, на окраины. Их место заполнялось буржуазно-мещанскими толпами чиновников, интеллигенции и буржуазии, шубами, котелками, каракулевыми, воротниками, дамскими шляпами, офицерскими, чиновничьими и студенческими фуражками. Буржуазия со всеми своими прихвостнями тоже выступала сплоченно, но выступала уже за поддержку правительства и войны.

Ненависть к революционным рабочим, медленно и спокойно удалявшимся с улиц, была так сильна, что хвосты рабочих колонн были кое-где потрепаны. У Казанского собора юнкерами и студентами было даже изорвано знамя и обезоружен грузовик с красногвардейцами. У запоздавших пролетариев сильно пострадали бока.

Буржуазный Петроград боялся теперь лишь гарнизона. Но гарнизон пока сидел в казармах, не выходил, удерживаемый приказами меньшевистско — эсеровского Совета. Буржуазия решила, что победа на ее стороне, потому что уход рабочих был понят как признак слабости пролетариата. Отсутствие хорошей организации и связи у пролетарских отрядов и победа над грузовиком у Казанского опьянили толпы буржуазии. Поэтому еще несколько часов котелки, фуражки и шляпы бесновались по Невскому и агитировали целыми толпами случайно попавшихся солдат, дворников и милиционеров-рабочих.

Но вот через несколько часов Петроград узнал, что солдаты-крестьяне выходят из казарм, в строю, полками. На Невском воцарилось смущение. Хотя полки шли с офицерами, надеявшимися образумить и удержать полки от каких-либо действий, но буржуазия чувствовав ла, что не с ней идут солдаты, а помешать солдатам сказать свою волю никто не мог.

Тихо шли полки. Солдаты думали сосредоточенно свою думу о воле, о земле, о крови, пролитой неизвестно за что, о завоеваниях, которые захотели делать за солдатский счет буржуи-министры, о своей жажде мира, о семьях… Мерный шаг полков бил в уши буржуазии, поднимал тревогу: котелки, фуражки, шляпы, сжавшись, незаметно стали уходить, очищать центр, разбредаться.

Солдаты пришли на Мариинскую площадь, где во дворце заседало правительство, и стали молча. Невский и центр стали опять революционными. Рабочие вновь пошли на соединение со своими братьями. Группы рабочих и отряды красногвардейцев потянулись к центру. Рабочие шли за ответом к Временному правительству и Совету. И правительство и Совет слышали волю и пролетариата и буржуазии, сказанную сегодня каждым классом порознь, — пусть отвечают.

Солдаты не выражали своей воли днем. Они смотрели и слушали, что делали и говорили рабочий и буржуазный Петроград, и пришли узнать, на чью сторону склоняется Временное правительство. Но это требование ответа, это молчаливое ожидание его десятками полков на Мариинской площади было понятно и буржуазии, и пролетариату, и Временному правительству. Попытки увещеваний, попытки увильнуть от прямого ответа со стороны отдельных министров разбились о мрачную тишину солдатских рядов.

Кончался день, наступали сумерки. Рабочие и солдаты все еще ждали ответа от Временного правительства, и становилось ясным, что без прямого, точного и удовлетворяющего их ответа они не уйдут. Временное правительство убедилось в этом, взвесило все возможности и силы и сдалось. Уже в темноте было объявлено об уходе в отставку Милюкова и Гучкова. Получив ответ, солдаты и рабочие разошлись.

На войне во время боев или в начале их бывает такая обстановка, что какой-либо из противников, оценив свои силы и силы и средства врага, находит, что пока он не в состоянии схватиться с ним в решительном бою. Он тогда уклоняется от этого боя, оставляет запятые им позиции, переходит на новые и приступает к подготовке себя к решительной схватке. Да военном языке это называется — выходом из боя. Так точно временно выходили из боя и целые классы в день 21 апреля в Питере, заглянув друг другу в глаза и оценив силы друг друга.

Два чужих враждебных друг другу Петрограда поочередно заливали массой боевые высоты — центр города, Невский и уходили к себе, ограничиваясь небольшими арьергардными боями. Но не настало время для решительных и последних баррикад, и рабочие решили задачу дня выходом из боя, передав буржуазии без столкновения центр. Соединившись в огромные массы, они все же не пошли на схватку, потому что почувствовали слабость организации своих отрядов, действовавших разобщенно, без плана и руководства, почувствовали отсутствие у себя союзников. Тот класс, который должен был стать их союзником — крестьяне-солдаты, пока не выражал свою волю, и буржуазия, руководя им через своих офицеров, имела основание считать его своим.

Но, когда выступили наконец крестьяне-солдаты, соотношение сил резко изменилось. Против одного класса, возглавляемого Временным правительством, встали таким образом два класса, рабочие и крестьяне, готовые дать бой. Временное правительство поняло, что принять бой при таких условиях оно не в состоянии и само вышло из боя, пожертвовав двумя своими министрами.

Таким образом в день 21 апреля со всей ясностью определились силы и средства врагов, и стороны приступили к подготовке для будущих боев. Буржуазия сделала из этого опыта свои выводы и начала готовить себе силы к июльский дням; рабочие же, глядя на своих союзников-солдат, убедились, что силу представляет из себя правильно налаженная военная организация. Это привело к тому, что пролетариат решил иметь не слабые отряды, а свою армию, сплоченную, сильную, которая впоследствии могла бы заменить расползающуюся по всем швам армию царя и буржуазии. Таким образом из опыта апрельских дней рабочий класс вынес убеждение в необходимости строить сильную военную организацию и исправлять ошибки и недостатки своих первых опытов. Это решение имело огромное значение для всех последующих событий.

Прошло еще два с лишним месяца, приближались июльские дни. Много пережил за это время рабочий Петроград, многому научился. Приехал Ленин. Его знали, ждали. Отдельные передовики на заводах, старые большевики, — как на нашем «Айвазе» Никита Назаров, Самохин[1] и др., подготовляли массы к его приезду. Поняли же Ленина сразу все — с первых же выступлений его у Финляндского вокзала, когда Ленин сказал то, чего искали, оформил то, чего не умели выразить миллионы трудящихся. Закипела работа в большевистской организации и вокруг нее. Силы росли с бешеной быстротой. Желанный путь к Октябрю открылся для масс со всей ясностью и простотой после первых же речей Ленина, и этой ясности у рабочих уже не мог отнять никто. Марусю Спиридонову[2], такую «революционную», такую пламенную, у нас на заводе разбили, разоблачили рядовики-рабочие. В ответ на ее бурные и как будто революционные речи ей учинили допрос по простой и верной, требующей ясных ответов, программе, — о земле, о фабриках и о власти Советов. Не сошлись у нее при этих ответах концы с концами. Посмеялись над ней и ее революционностью айвазовцы, а старик-рабочий, финн Кокко, прямо посоветовал ей пойти и подучиться у Ленина.

Июльское выступление с поголовно большевистскими плакатами над головами питерских пролетариев с неожиданной для всех силой показало, что передовой отряд революции, трудящиеся Питера, выбрали дорогу к пролетарской революции и знают, что по лей они должны повести всю страну. В Питере все это было ясно. Но кроме Питера была еще громадная страна, которая с трудом поспевала за Петроградом в своем революционном развитии, а на фронте стояла многомиллионная армия, которую Временное правительство еще смогло двинуть в наступление. Для победы революции нужен был не только выбор удачного плана схватки с Временным правительством. Нужно также было, чтобы и вся трудовая Россия в городах, деревне и на фронте приняла руководство пролетарского Питера в предстоящей борьбе.

Таким образом момент для решительной борьбы с буржуазией и контрреволюцией еще не созрел. Меж тем буржуазия уже считала, что достаточно подготовилась к схватке. Временное правительство стянуло в Питер несколько верных ему казачьих частей, организовало юнкеров, студентов, привлекло к делу контрреволюционный офицерский союз и считало себя достаточно сильным, чтобы разгромить рабочее выступление. Мало того, такое выступление было бы даже выгодно ему сейчас, пока еще революционные силы не организованы. Буржуазия поэтому сама дожидалась такого выступления, подготовляя план разгрома под этим предлогом всей революции, и рабочий Питер сам невольно пошел навстречу этому плану. Революционные силы столицы слишком бурно росли, цели были так ясны, вера в победу была так тверда, что взрыв удержать было трудно. Первым восстал 3 июля пулеметный полк с требованием передачи всей власти Советам.

К этому дню Красная гвардия уже сильно изменила свой первоначальный, апрельский, вид. Несмотря на всевозможные стеснения и преследования Временного правительства и соглашателей, она выросла численно, была лучше сколочена, обучена. Из ее рядов ушли все колеблющиеся, ненадежные, откололись также эсеры, создавшие при заводах, а иногда и вне заводов свои боевые дружины. Красная гвардия благодаря этому стала почти сплошь большевистской. Имелись уже районные штабы, выделенные партией. Недостаток единого военного управления окупался строгим и налаженным руководством по партийной линии. Партия связывала в одно целое и согласовывала действия заводских комитетов, где уже прочно сидели рабочие-большевики, а завкомы руководили и Красной гвардией и всей жизнью завода в духе того или иного решения партии.

Наш «Айваз» 3 июля жил своей обычной жизнью. Все цеха работали. Завком и вся масса рабочих бережно охраняли от разрушения налаженное производство гиганта — будущее рабочее наследство.

Но вот часов в 9 утра пришли в завком человек 5 солдат 1-го пулеметного полка, здоровых ребят, обвешанных пулеметными лентами. Справившись, большевики ли в завкоме, они потребовали передачи им свободных грузовиков и созыва общего собрания, чтобы пригласить рабочих присоединиться к выступлению полка. Завкомщики согласились дать им грузовики, но в собрании отказали. Пулеметчикам заявили что надо иметь на выступление указание партии, указали также, что разрозненные выступления могут только ослабить рабочий класс. Пулеметчики не стали настаивать на собрании, но заявили, что партия вряд ли откажется присоединиться, потому что они, пулеметчики, идут на Временное правительство под большевистскими знаменами. Говорила же партия о власти Советам, так доколе же ждать?.. Силы достаточно… Надо поэтому смести это гнилое буржуазное правительство.

Уехали на грузовиках. Но вскоре весь завод узнал о посещении пулеметчиков. Рабочие зашумели, начали бросать работу и собираться в заводском дворе. Через час пришло распоряжение райкома быть в боевой готовности, но не выступать без приказа и послать делегатов на общегородскую конференцию На созванном общем собрании завода были большие споры. Многие высказывались за немедленное выступление, но все же большинство согласилось с тем, что разрозненно действовать нельзя и опасно и выбрали всей массой делегатов на общегородскую конференцию партии большевиков.

В стороне, у завкома, выстроилась Красная гвардия. Пока шла перекличка, начальнику Красной гвардии, только что вернувшемуся из Франции, рабочему Воробьеву [3] приходилось разрешать пристраиваться к шеренге все новым рабочим, не состоявшим ранее в отряде, но успевшим сбегать домой за оружием или вытащить из-под верстака винтовку. Никто не расходился домой. Мало того, на завод собрались и остальные 2 смены, и заводский двор кишел народом весь день. Ждали приказа и были наготове.

Общегородская конференция заседала в длинном неуютном мраморном зале дворца Кшесинской, где еще недавно любовница Николая танцевала в домашней обстановке перед царем. Только что ушли из дворца пулеметчики, убеждавшие большевиков немедленно присоединить массы рабочих к их восстанию. Спорили. Многие настаивали на общем и немедленном вооруженном восстании и немедленном свержении Временного правительства. Наконец заговорил маленький, щуплый Володарский, которого жадно слушали. Сила ума, убеждения, искусство речи этого человека действовали на всех неотразимо. Он увлекал слушателей своим размахом и ясностью мысли, своими точными, нужными большими словами и сам рос в глазах слушателей в большого сильного вождя революции, каким на самом деле и был пламенный, стойкий революционер т. Володарский.

Решили, что восстание преждевременно, но что революционное движение пулеметчиков надо усыновить, спасти его от разгрома и перевести все выступления на рельсы сильного общего рабочего и солдатского выступления.

Когда я вечером вернулся с конференции, то все новости о положении и постановления конференции были поняты всей рабочей массой и одобрены. Высказывались лишь опасения, удастся ли избежать кровавого столкновения с Временным правительством. Красная гвардия завода попрежнему была в боевой готовности. В течение дня и потом ночью высылались дозоры, взявшие под наблюдение все улицы вокруг завода. Это привело к тому, что вся Выборгская сторона оказалась в руках и под наблюдением Красной гвардии.

Рано утром 4-го заводы были в сборе и выступили, имея попрежнему Красную гвардию впереди. В противоположность апрельским дням на этот раз связь между отрядами Красной гвардии, дисциплина и организованность были настолько явными, что буржуазия не осмелилась начать военные действия. День 4 июля поэтому прошел довольно спокойно и почти без жертв. Было единство воли, цели и руководства и исходило оно от партии большевиков. Дружины эсеров с утра куда-то ушли к своим районам, и их больше не видали.

Пока заводы стояли у Таврического, делегаты заводов, при содействии тов. Рязанова, проникли с трудом в эсеровский и меньшевистский ВЦИК. Там тов. Лацис и другие принуждены были под напором соглашателей ввязаться в длительный спор о том, можно ли Советам брать сейчас власть в свои руки. В это время Красная гвардия охраняла подступы к кварталам, заполненным рабочими колоннами. Предательские выстрелы из окон и с чердаков на Невском и попытки юнкеров рассеять рабочие колонны у Таврического и потом при обратном движении на заводы — быстро и решительно отбивались Красной гвардией. Красная гвардия охраняла рабочий Петроград от вызова буржуазии на преждевременную и признанную партией невыгодной схватку, рассчитанную на обескровление рабочего класса. В следующие дни Красная гвардия охраняла успешно рабочие районы, и поэтому Керенский со своими юнкерами не проник на Выборгскую сторону. Подготовленная жестокая расправа с рабочими не была допущена; Керенскому пришлось ограничиться разгромом дома Кшесинской, где помещался Центральный комитет партии, и двух типографий. Через несколько дней юнкерами были разоружены, кроме того, пулеметчики.

В июльские дни Красная гвардия уже сумела выполнить большую военную задачу по распоряжениям партии большевиков. Красная гвардия показала свою силу и организованность, отбила все атаки буржуазии и сохранила от разгрома рабочие центры. Июльские дни показали рабочим все сильные стороны дисциплины, организованности, общего руководства и политической однородности. При отсутствии Красной гвардии тот отпор, который должны были бы дать массы предательским нападениям юнкеров, вместо небольших организованных контрударов гвардейцев мог бы вылиться во всеобщие баррикадные бои и несомненно повести к рассеиванию и обескровлению революционных сил.

Кроме того, июльские дни с особенной ясностью показали всю разницу между Красной гвардией и старой царской армией, хотя и состоявшей в то время в большинстве из революционных солдат. Армия, в массе своей крестьянская, все-таки была оторвана от города с его кипучей революционной жизнью, оторвана от рабочих, уже получивших в лице партии правильное руководство, а потому пыталась решать революционно-политические задачи самостоятельно. От этого происходило много ошибок и промахов. Даже в июльские дни воинские части, несмотря на свою революционность, действовали вразброд. Красная же гвардия была плотью и кровью заводов, рабочего класса. Ее военные задачи были прямо подчинены и вытекали из политической линии всего рабочего класса и его партии. В тяжелые июльские дни рабочий класс видел, что Красная гвардия и есть то оружие, целиком подчиненное классовому разуму, которое приведет к последнему и победному бою.

После июльских дней враждующие классы приступили к укреплению позиций. Буржуазия, разочаровавшись в Керенском, который метался от одних к другим, искала диктатора [4], сильной власти, чтобы решительными крайними мерами, нагайкой и войной, а если надо, то и костлявой рукой голода, задушить революцию. Против солдат были введены военно-полевые суды, против крестьян двинуты карательные казачьи отряды, против рабочих, против сердца революции — Питера — Корнилов. Большевики были объявлены изменниками, партия загнана в подполье. Часть ответственных работников ее сидела по тюрьмам, часть принуждена была скрываться. Контрреволюция распоясалась во-всю, грозя полным удушением революции, но, несмотря на это, революционные силы росли. Линия буржуазии и соглашателей стала ясна и не могла обмануть трудящихся, как это бывало иногда до сих пор. Подтягивались всероссийские резервы. Страна догоняла Питер, в революционной учебе.

Соловьиные трели и петушиные крики Керенского уже не могли никого ввести в заблуждение. Им никто не верил. Крестьяне брали землю, выгоняли помещиков, а с ними уж кстати и эсеров, признавали правду только за Лениным и за «большаками». Солдаты не хотели больше воевать, уходили домой, братались с противником, слушали и одобряли питерских ораторов-рабочих, приезжавших на фронт. Рабочие лихорадочно строили свою организацию вокруг большевиков и укрепляли свои боевые силы — Красную гвардию.

Питер зорко следил за нараставшей революционностью страны, посылая своих представителей к крестьянам, на фронт, в рабочие центры, укреплял каждую новую отвоеванную позицию, закреплял каждый успех. Работа начала сказываться быстро. Советы наполнялись большевиками и теми, кто шел за ними. Опорный пункт наступающего пролетарского переворота — Выборгская сторона — со своими фабриками и заводами открыто готовился к бою.

Организация Красной гвардии, с тех пор как сначала в районах, а потом и в Питерском совете большевики получили большинство, сильно продвинулась вперед. При районных советах образовались районные штабы Красной гвардии. Мало-помалу наладился и центр управления его — Центральная комендатура Красной гвардии при Военно-революционном комитете Петроградского совета. Милиционная армия пролетариата брала от военной организации ее веками выработанные формы главного руководства, оставаясь совершенно самобытной в формах организации вооруженных масс. Отряды попрежнему остались пришитыми к заводам и массовыми. На фабрике они подчинялись общезаводскому хозяину — завкому. В этом было высшее выражение их связи с производством. Сборы отрядов стали ежедневными. Учеба шла усиленно, не шуточная, настоящая. Каждый понимал серьезность положения, учитывал свои силы и силы врага, а потому не было внешнего молодечества, как на пример в июльские дни. Настроение всей массы питерского пролетариата было строгое, даже суровое. Была серьезная, твердая воля первыми открыть новую страницу истории человечества, была твердая уверенность в окончательной победе трудящихся.

Поступали вести о том, что на выборах во II Съезд советов всюду проходят большевики. Во главе Питерского совета встал т. Троцкий и вслед за ним был создан Военно-революционный комитет, боевой штаб будущей пролетарской революции, который вскоре и стал на деле настоящим правительством. Его распоряжения исполняли не только рабочие Питера, но и всей России. К нему прислушивались не только рабочие, но и солдаты на фронте. Временное правительство с каждым днем теряло свои силы. Соглашательский ВЦИК сошел на-нет и занимался только вынесением всевозможных резолюций. Подготовка к восстанию шла с необыкновенной быстротой и в деловой напряженной ее работе незаметно подкрались октябрьские дни, — время, когда революционная готовность пролетариата стала бить через край.

Вечером 22 октября наш подрайонный комитет вырабатывал план военных действий при участии М. И. Калинина, а ночью стали уже снимать милицию, правительственных комиссаров, заменяли их своими заводскими товарищами. Красная гвардия несла дозорную и сторожевую службу, расставляла посты. Выборгская сторона очищалась от остатков чужого и от подозрительного народа, особенно от пьяных. Пьяных было много, потому что кто-то несколько дней подряд спаивал неустойчивых рабочих и наводнял Выборгскую уголовными бандитами, поступки которых бросали тень на весь пролетариат.

За ночь очистили всю Выборгскую сторону. Рядом с завкомом образовался арестный дом. Всю, ночь с задержанными возился наш «прокурор», завкомщик Степан Назаров, допрашивая с опытом старого политкаторжанина. Одних отпускал после товарищеской взбучки, других задерживал, как вредных и опасных для борющегося рабочего класса в дни начавшейся страды. На утро 23-го Выборгская была уже по сути дела Советской республикой и вооруженным штабом начавших борьбу рабочих.

Чем дальше, тем становилось все ясней и ясней, что Питер весь советский, что в городе у Временного правительства почти нет сторонников, кроме юнкеров, ударников, георгиевцев. Казаки и те колебались. Оставшиеся в районах защитники старого режима разоружались; Красная гвардия без всякого кровопролития разоружала на Выборгской стороне морское училище и женский батальон.

Остатки своих защитников, успевших выбраться из районов, Временное правительство стянуло к Зимнему дворцу.

Кроме Зимнего, этого клочка владений Временного правительства, Питерский совет правил всем городом, налаживая оборону, связь, продовольствие. Под защитой сторожевых постов, выставленных на подступах к восставшему городу и под шум боя и трескотню выстрелов в центре города, на Морской, у Зимнего собрался в Смольном Всероссийский съезд советов. Он объявил страну трудовой коммуной и издал под гром пушечных выстрелов с «Авроры» декреты о мире, земле, фабриках, о лишении гражданских прав капиталистов и эксплоататоров.

В Питере, в этом пролетарском сердце России, победа далась легко. Стремительный удар на дворец прекратил игрушечную защиту Временного правительства. Сторонники его разбежались, организуя враждебные революции силы по всей стране и уже через несколько дней началось наступление на пролетарский центр извне. Красной гвардии пришлось получить боевое крещение в настоящих боях с правильно организованными контрреволюционными силами под Петроградом. Обороной Питера от войск Керенского была открыта первая страница гражданской войны, через которую лежал путь социалистического строительства России в грядущей международной революции. Попытки вырвать власть из рук пролетариата и вернуть страну к старому порядку начались по чти на другой день переворота. Только успел наладиться контроль над учреждениями, как наши комиссары на телеграфе стали перехватывать приказы Керенского о переброске некоторых казачьих войск к Питеру. Вечером 27-го стало известно, что на город двигается целый корпус генерала Краснова.

Город моментально превратился в вооруженный лагерь. Потянулись отряды к Московской заставе. В районах вооружались все новые силы. Не носил оружия лишь тот, кому его нехватило. Штабы, не покладая рук, сколачивали отряды, налаживали снабжение. Сами заводы заботились об обеспечений всем необходимым своих отрядов, ушедших к Пулкову. Воодушевление и единство воли у рабочих было громадное. В рабочих низах исчезли все партии: классовое чутье взяло верх. На заседании нашего Выборгского районного совета делегаты-рабочие — эсеры и меньшевики — проклинали своих вождей, каялись в своем заблуждении и грехах против рабочей революции и клялись защищать ее против всяких Керенских, Черновых и Данов. Большинство из них действительно честно исполнило свой пролетарский долг в рядах с нами под Пулковым и далее потом на многочисленных фронтах гражданской войны.

У Московской заставы было особенное оживление. Здесь в доме № 120 по Забалканскому проспекту помещался районный военно-революционный комитет. Он имел прямую связь с полевым Пулковским штабом и его именем давал боевые назначения толпившимся у заставы отрядам. Массе красногвардейцев в кепках, блузах и пиджаках, с подсумками на пояске и винтовками в руках не ждалось. Торопились получить направление и двинуться вперед, чтобы скорее отогнать назойливого, а главное никому уже не нужного Керенского с царскими Генералами.

— Надо дело делать, а тут мешают…

Сомнений в успехе не возникало. Настроение было приподнятое, бодрое, даже веселое. Мрачность, и суровость предоктябрьских дней исчезла. Наоборот, заметно было нетерпение, торопливость. Скорее хотелось рассеять угрозу, нависшую над своим родным Питером.

Получив от председателя Военно-революционного комитета, рабочего-прапорщика, приказ, шли по шоссе к Пулкову. Отряды обгоняли грузовики с боеприпасами, санитарными летучками, продуктами.

В руководстве Красной гвардией в это время была уже стройность, ясно чувствовалась организованность тыла. Направление из районов отрядов, припасов, продовольствия шло от Центральной комендатуры Красной гвардии из Смольного, а дальше через районные штабы в «комендатуру укрепрайона» у Московской заставы и наконец в Пулковский полевой штаб. Конечно было немало и ошибок. Но надо принять во внимание, что все эти штабы, начиная от комнаты в первом этаже Смольного и кончая Пулковским, были еще малоопытны, не всегда успевали например полностью наладить связь, не всегда были в силах направить движение и боевую работу всех отдельных отрядов. При такой оргайизации и руководстве всякая армия подневольных солдат неизбежно потерпела бы поражение. Но на подступах к Питеру стояла армия революционных трудящихся, в которых каждый боец понимал свою задачу и бился за свое собственное дело. Перед глазами каждого бойца стояло будущее советское государство. И эта армия победила.

28 и 29 октября произошли два главных боя: у станции Александровки и у Пулкова, километрах в пяти от города. Гарнизон Питера, кронштадтцы, гельсингфорцы еще не собирались полностью, а потому весь первый особенно сильный удар казаков был принят на себя красногвардейскими отрядами и только-что приехавшими с северного фронта матросами с затонувшего крейсера «Слава».

Лаву казаков Краснова ожидали у станции Александровка не цепи, не колонны, а стоявшие во весь рост группы рабочих. Они не знали правил полевого боя, но знали, что делать, и знали, как умирать, если это нужно. Позади был Питер — коммуна, первый город, родина рабочих. Его надо было отстоять, и этого сознания было довольно, чтобы не двинуться ни шагу назад.

Поперек шоссе стояли и принимали на себя главный удар леснеровцы (завод «Старый Леснер») во главе с подпрапорщиком Соловьевым [5]. Когда лава казаков приблизилась, красногвардейцы не удержались, бросились навстречу и своими спаянными, безумно храбрыми группками врезались, как клинья, в массу наступавших. Групповой бой, которому сейчас обучается Красная армия, был применен в этом бою впервые, применен без всякой подготовки и обучения ему, потому что вытекал из самой природы милиционной армии и вооруженного народа. Революционный подъем и этот новый способ боя дали победу. Враг был сначала удивлен, а потом смят и покатился назад.

На левом фланге у Пулкова матросы «Славы» брали грудью бронепоезд, потому что тоже понятия не имели о полевом бое, на врага шли во весь рост, с гордостью отказываясь «ложиться в грязь» и двигаться перебежками. Только потом, поняв, что большие потери вызваны именно этим презрением к грязи, они стали ложиться, но и то пред тем вооружались снопами и раскладывали их, прежде чем лечь на землю.

Карательный корпус, как называл свои войска Керенский, отступал. Революционный Петроград наступал на Царское село, которое и было 30-го занято. Керенский скрылся.

Подошел питерский гарнизон, кронштадцы. Усталые, голодные, босые — тяжелая липкая грязь в пару дней развалила городские ботинки — красногвардейцы не думали об отдыхе или смене. Шла спешная переорганизация частей. В отрядах формировались команды разведчиков, связи, пулеметчиков. Образовались три группы войск Красной гвардии, объединенные сформировавшимся полевым штабом Красной гвардии — Александровская, Коккалевская и Царскосельская. В Александровскую группу входили отряды Васильеостровской и Петроградской стороны и часть Выборгского района. В группу у Коккалева входили отряды только Выборгской стороны. В царскосельскую группу вошли 2-й Городской, Московский, Рождественский районы и шлиссельбуржцы. Путиловцы шли отдельно на правом фланге у моря. Командиры групп были выбраны самими отрядами. Это были поголовно рабочие, кроме Александровской группы, где, помимо тов. Соловьева, во главе был один казачий офицер, раненый, бежавший из Царскосельского лазарета. Он появился в рядах Красной гвардии во время самого боя под Александровской и оказал большую помощь в организации победы красногвардейцев в решительный момент.

Центральный полевой штаб Красной гвардии устроился при Пулковском штабе, перешедшем в Царское. Этот Пулковский штаб состоял из военных. Помню, что там был безногий полковник Вальден, штабс-капитан Дзевалтовский. Потом туда же подъехали неразлучные кронштадцы — Дыбенко, Раскольников и Рошаль. У этого штаба, где наряду с аккуратными вылощенными гвардейскими офицерами сидели люди в огромных сапогах, в заломленных на затылок бескозырках, в нескладных солдатских шинелях, был очень пестрый вид. Но работали сплоченно и дружно, потому что объединяла всех одна общая цель. Она же родила и самих начальников.

В нашем красногвардейском центральном штабе кипела большая работа: устанавливалась связь и с отрядами и с районами Питера введением представителей от тех и других. Представительство отрядов создало единство и военного руководства. Представительство районов привело в порядок пополнение и снабжение отрядов, в то время как до этого транспорты районов и заводов ездили по всему фронту, безнадежно разыскивая своих и не давая ничего другим. Наша оборонительная линия становилась с каждым часом все более мощной. Весь Питерский Гарнизон был уже на фронте. Подходили матросы и гарнизоны всех близлежащих городов, тащили даже артиллерию с берегового форта Ино. Бодрость, оживление, уверенность были полные. Набеги казаков становились все реже. Правда, ими делались еще время от времени попытки прорыва стыка наших войск, то-есть узла дорог у Курикки, но эти попытки отбивались шутя. На этом участке в полки солдат оказались вкрапленными отряды красногвардейцев. Вытянуть их оттуда и присоединить к однородным, группам красногвардейских войск было невозможно. Образовалась настоящая здоровая смычка бойцов-рабочих с солдатами и признание солдатами боевых качеств Красной гвардии. Начальник этого боевого участка старый боевой офицер, георгиевец, говорил Мне:

— Оставьте красногвардейцев тут… Они нужны, потому что заражают своим пылом солдат; мы привыкли к тому, чтобы не видать отступающего красногвардейца… Кроме того, это незаменимый материал для атак и разведок.

Этим признанием старого вояки Красная гвардия получала первый аттестат на свою боевую готовность.

Несмотря на усталость, в отрядах Красной гвардии тяготились передышкой, было даже недовольство осторожностью и медлительностью. Торопились кончить с Красновым и с блокадой пролетарского Питера. А в Гатчине у Краснова и Керенского в это время было неладно. Казаки уже поняли, что перед ними не бунт тыловиков, как уверяли генералы, а восставший трудовой народ, с железным упрямством отстаивающий свои завоевания. В Царскосельском штабе уже толкались перебежчики из Царского, разведчики, делегаты-казаки, юнкера и даже офицеры.

В Гатчину уехал Дыбенко. Так как он не вернулся к условленному сроку, то ночью был отдан приказ о наступлении на Гатчину. Оповещенные об этом отряды Красной гвардии выражали радость. Ночь никто не мог спать, а на рассвете уже потянулись колонны к назначенным местам. Но вскоре стало известно о событиях в Гатчине, о пленении Краснова и о прекращении боев. В час дня 1 ноября была объявлена демобилизация революционного фронта, и в 6 часов вечера эшелоны Красной гвардии потянулись домой.

Ночью у Царскосельского вокзала в Питере заводы, все кто не успел побывать на фронте, устроили нам при освещении факелами незабываемую встречу. Площадь кишела рабочими, пропускавшими нас сквозь строй. При свете факелов горели кровью знамена. Всю ночь город был наполнен бурей радости, жаждой новых жертв, борьбы за свое рабочее дело. Шли отряды, заводы к районам по домам отдыхать. Первая страница новой истории была написана и перевернута.

ЗА СОВЕТСКИЙ КАВКАЗ (1920 г.)

Потребовались бы, пожалуй, десятки лет для того, чтобы крестьянскому Кавказу догнать пролетарский Питер в росте революционного сознания. Но революция прошла этот путь в три года.

Начинала революционную войну пролетарская Красная гвардия Баку, Тифлиса, заканчивала — Красная армия из воронежских крестьян, кубанских казаков, трудящихся Закавказья с руководящей прослойкой российского пролетариата.

За весь этот путь от Питера и до Карабаха революционная армия не только не порвала своих корней со своим классом, а наоборот крепче и крепче чувствовала в нем себе опору. Укрепление революции и победы Красной армии были неразрывно связаны. Развитие революции давало новые победы красному оружию, а успехи Красной армии сплошь и рядом ускоряли расширение и углубление революции трудящихся.

В большинстве случаев Красная армия двигалась по путям развивавшейся революции, — иначе говоря, на плечах повстанцев местных территориальных войск красных партизан. Так например было в Донбассе, в Воронежской, Царицынской губерниях, отчасти на Украине, в Сибире, на Северном Кавказе, в Баку, в Армении, в Закавказье. Поэтому совершенно неверно говорить, как говорят это часто враги советской власти, что Красная армия несла революцию на штыках.

Там, где революционное оружие отрывалось от революционной базы, то-есть от опоры на пролетариат и беднейшее крестьянство, или теряло ее хоть на время, Красная армия терпела поражения. Для этого достаточно вспомнить войну в казачьих областях, в Туркестане. Итак не только численность, техническое снабжение, военная выучка и организованность Красной армии решили судьбу гражданской войны. Были еще и другие, не менее сильные причины победы: высокая политическая сознательность и слитность с массами, связь со своим классом на всем пути развития и расширения революции.

Именно этим оружием побеждала и питерская Красная гвардия и территориальные войска богучарцев, волчанцев, красных казаков, сибирских партизан, червонных казаков Украины, луганских, царицынских и бакинских рабочих, армянских худжан.

Красная армия вступила в Закавказье на соединение с восставшими бакинскими рабочими. В Баку была понятная, родная обстановка передового рабочего центра.

Шло братание рабочих с красноармейцами. С громадным подъемом настроения наливали суда нефтью и отправляли их вглубь изголодавшейся по топливу революционной страны. Строили власть, восстанавливали партийные, рабочие, общественные организации, вооружались, готовились к дальнейшей борьбе. Национализировали промышленность, восстанавливали работы уже на своих собственных рабочих фабриках. Загрязненную и опутанную спекуляциями международного капитала нефть сделали советской честной трудовой кровью советских заводов.

Пролетарский Баку быстро присоединился к общему делу рабочей революции. Революция получила таким образом оплот на границе Ближнего Востока. Пролетарский Баку со своим пестрым по национальности, но передовым по классовой сознательности составом рабочих являлся хорошей опорой для дальнейшего движения революции на восток.

Отсюда революция двинулась вперед, в толщу отсталых, забитых крестьянских масс Средней Азии и всего Кавказа. Там силы контрреволюции — военщина, купцы, ханы и беки — уже начали свою черную предательскую всегда основанную на темноте и невежестве рабочего и крестьянина работу. Они сделали попытку, правда безуспешную, поднять мещанство, мелкую буржуазию и остатки муссаватистских [6] войск в Баку. Но организация рабочих и Драсная армия были слишком сильны. Даже курды застрявшей в Баку Дикой дивизии [7] не помогли контрреволюции, когда с ней расправлялась Красная армия, причем причина этого была не в том, что на них революционным образом действовала стоявшая рядом 28-я. Красная дивизия, а в том, что сами бойцы ощущали свою связь с трудовыми массами. Мы, работники Кавказской Красной армии, ясно почувствовали это, когда накануне предполагавшегося восстания приехали в эту Дикую дивизию. Несмотря на оставшийся там офицерский состав во главе с ханом Нахичеванским и палочную дисциплину, заведенную им в частях, курды дружно и искренне кричали говорившему от нас т. Чингиз-Ильдрыму:

— Яшасун! (да здравствует).

Баку на все время гражданской войны остался непоколебимой крепостью и обеспечил тыл развернувшегося в труднейших условиях конца гражданской войны.

Восстание купцов в Гандже было первым и наиболее тяжелым случаем в начавшейся борьбе. Перед красноармейцами были жестокие толпы обывателей, ремесленников, мелких торговцев, подогретые и обманутые изуверской и националистической агитацией мулл и капиталистов. Контрреволюционные вожаки знали, что даже мелких лавочников и мещан им не поднять классовыми лозунгами против революции трудящихся и потому пустили клевету о том, что революционная армия разрушит религию и семью, национализирует женщин, осквернит храмы, Коран[8] и вообще уничтожит мусульман.

С такими клеветническими лозунгами на зеленых знаменах кинулись муссаватисты, офицеры, агенты помещиков и буржуазии в крестьянские массы Карабаха и Закаталлы после своей неудачи в городке. В их руках было оружие, пожалуй посильнее агитации — вековая и крепкая бытовая и религиозная дисциплина, при помощи которой они держали столетиями в подчинении рабов-бедняков.

Запылали в восстании, которым руководил весьма способный военный человек Нури-паша [9], весь Карабах от Евла-ха и Барды до Агдама и Шуши, а на севере — Нуха, Ках-Ингилой и Закаталлы.

Части Красной армии вышли из ганджинского боя не только с большими людскими потерями, потому что повстанцы напали на сонных красноармейцев, стреляли из-за угла, но, что еще хуже, они получили удар политический. Красноармейцы на время потеряли чутье революционной обстановки, не смогли вдруг разобраться в сложных и новых для них событиях, не понимали причины озлобления. Ведь они шли не с войной и завоеваниями, а с братской революционной помощью против иностранных и своих угнетателей, и вдруг…

Начались разговоры о том, что здесь национальные интересы стоят выше классовых, что в красноармейцах, как и во всех русских, видят непримиримого врага, что здесь нет почвы для революции. Говорили о том, что надо уходить отсюда, махнув рукой на мусульман — пусть устраиваются, как хотят, как как революции не нужны завоевания и порабощения.

Такие настроения и разговоры еще больше усилились, когда красноармейские части из Ганджы перебросились в Карабах и увидали перед собой уже нелавочников, а крестьян-бедняков под тем же контрреволюционным зеленым знаменем.

Части Красной армии вышли на рубеж реки Тертер. Когда мы с тов. Левандовским ехали от Евлаха по долине на Барду, то местность имела мрачный вид. Аулы[10] были заброшены, пустынны, местное население все ушло, поголовно с домашним скарбом и семьями в горы.

В красноармейских частях было сумрачное, невеселое настроение. Бойцы 32-й, а особенно 18-й Кубанской дивизии говорили нам о своих сомнениях примерно так:

— Здесь революции пока нет, нас мусульманы не понимают, ненавидят, видят в нас завоевателей… Делать здесь революцию мы не можем, да мы ведь не подрядчики, у себя ее устроили и отстояли. Пусть мусульмане сами ее делают. Если революция здесь начнется, мы с радостью поможем по-братски трудящимся; если же нет для нее основы, то надо прекращать эту бесцельную войну.

Красноармейцы были по-своему правы. Мы прекратили на время боевые действия, остановив части на реке Тертере. Надо было ждать, пока не выдохнутся остатки клеветнической агитации, пока крестьяне сами не поймут своих революционных задач и не поднимутся против ханов, беков, мулл и офицерства.

Тов. Нариманов и ЦК Азербайджанской коммунистической партии одобрили наши действия, согласились с тем, что положение очень трудное, и принялись, не покладая рук, за работу. Лучшие партийцы-тюрки, почти все наркомы и члены ЦК были двинуты в Карабах.

Наша военная ставка в Евлахе и Барде потеряла свой чисто военный вид. Приезжали, размещались все новые группы бакинских рабочих и руководящих товарищей. Здесь же в помещении Реввоенсовета совещались, работали. Отсюда уходили в тыл к неприятелю в гущу крестьян. Приходили оттуда, приводили отдельных агитаторов, а то и целые возвращающиеся аулы. В походной военной типографии заработали тюрки-наборщики. На заседаниях Реввоенсовета постоянно можно было видеть то Буниат-Заде, то Караева, то Ильдрыма, то Султанова[11].

Военный аппарат, как и в Питере в Октябрьские дни, растворился в родной рабочей революционной среде. Дружно и согласно заработала партия, печать, сами массы, революционная армия. Вспоминались прошедшие дни восстаний и боевой страды в Питере, в Донбассе, Ростове.

Воззвания, написанные нами сообща и переведенные на тюркский язык тов. Буниат-Заде, рассыпались летчиками над Агдамом и всюду в тылу восставших.

Обстановка нам покровительствовала. Скрывшийся из Агдама, тов. Багиров[12]благополучно добрался к нам при помощи старика Джамаля [13]. Он сообщил нам обстановку и между прочим передал об аресте и заключении в Шутинскую тюрьму ряда наших товарищей, в их числе сочувствовавшего и помогавшего нам агдамского муллу. Нури-паша скрывал от населения арест этого очень уважаемого муллы, мы же наоборот поторопились известить агдамцев об этом летучками с аэропланов. Наши разъяснения о том, что Нури-паша защищает мусульманскую религию лишь постольку, поскольку она помогает помещикам в закабалении трудящихся, произвели громадное впечатление на агдамцев. Они толковали об этом беспрерывно, требовали объяснений от Нури-паши. Этот маленький случай сослужил нам большую службу, потому что арест агдамского муллы, слывшего в населении, за святого, прямо сказать, подорвал всю религиозную агитацию белых.

Следует упомянуть еще и дело с мечетью в Барде, которое тоже сыграло нам на руку.

Мечеть в Барде была повреждена бомбардировкой и загрязнена, потому что ею пользовались сначала белые, потом наши части как наблюдательным пунктом. Один из бакинских товарищей обратил внимание красноармейцев на эту грязь и поломки, указав, что мечеть эта представляет большую святыню для мусульман и напомнил, что ее поврежденное состояние может быть поводом к нападкам на Красную армию. Красноармейцы решили устранить всякую возможность упреков против себя и подремонтировали, очистили и даже убрали ковриками мечеть. Через несколько дней в праздник несколько особо религиозных стариков, не обращая внимания на опасность, о которой им говорили муллы, пришли в Барду помолиться в дорогом им святилище, по слухам разрушенном и ограбленном большевиками. Их изумлению при виде ковриков, чистоты, следов ремонта и вежливости красноармейцев не было предела. На лицах стариков была дружеская и радостная улыбка, и когда они уходили обратно за Тертер, то можно было ручаться, что весть о терпимости Красной армии к верующим разойдется по всему Азербайджану.

Под влиянием таких вестей, а также агитации, развитой рабочими-бакинцами среди восставших, началось возвращение на свои пепелища беженцев — жителей занятой Красной армией долины.

При виде крестьянской нищеты красноармейцы забыли недавние разговоры о мусульманах как нации без революционной основы. Они поняли, где их классовый союзник на Востоке и где искать местные революционные силы.

Красноармейцы начали ухаживать за бедняками, подкармливали их, кое-где помогали восстановить жилье, роздали коврики, появившиеся было в обозе и на пулеметных тачанках, а в одном селении даже построили в субботник мост.

Братались, агитировали просто, но сильно, будя новые чувства у карабахского бедняка:

— Эх, вы, сердяги… Против кого воюете, кого защищать вздумали? Берите землю и стройте сами свое счастье!

Муравейником кишела и бурлила карабахская деревня. Говорили, обсуждали ту новую родную, ясную правду, которую услыхали от красноармейцев и бакинцев. Удивлялись тому, как не могли сразу же понять обмана ханов, беков, офицеров.

— Пришел им, тунеядцам, конец, — восклицал какой-то старик на митинге, — слава Магомету, слава Красной армии и рабочим.

Аулы по своему почину посылали своих осведомителей-агитаторов в стан восставших, где уже шел большими шагами развал. Даже на боевой линии чувствовалось оживление. Приходили перебежчики, говорили, что части ждут только нашего наступления, чтобы сдаться.

Так за две-три недели беззаветной, лихорадочной работы был найден рычаг переворота. Налегли на него и подняли тугие слежавшиеся пласты карабахского крестьянства. Религиозная, национальная война умерла, а на ее месте родилась война гражданская.

В красноармейских частях настроение резко изменилось, уныния как не бывало, — разве могут быть колебания, уход, отказ от борьбы, когда все стало так ясно, когда революция растет и ширится на глазах, поднимая новые наиболее отсталые слои трудящихся Востока, которому надо по-братски помочь.

Начавшееся наступление к Агдаму было уже обычным для гражданской войны наступлением; крестьяне встречали дружелюбно. Даже мелкая буржуазия не пряталась и не бежала. Уходили лишь ханы, беки, офицерство, наиболее контрреволюционное духовенство. Вся эта компания вместе с Нури-пашой своевременно учуяла поворот обстановки и бежала через Араке в Персию. Их песня была спета, их клевета разоблачена. К нам приходили в Шуше абреки [14], недавняя опора Нури-паши, и предлагали его убить хоть на персидской территории, потому что он лгал. Он фокусничал Кораном…

Население и оставшиеся войска в Агдаме и дальше на юг к Шуше и Араксу встречали нас доверчиво и дружелюбно. Они уже не верили никакой клевете и знали, с чем идет Красная армия.

Но были еще у них думы о грядущем. Вдруг Красная армия не поймет здешней обстановки, обезоружит, помешает предстоящей борьбе, а в горах сидит вековечный враг мусульман — армяне, который использует бессилие татар. Предательская политика царских властей, натравливавших одну национальность на другую и в этой вражде находящих себе опору, сказывалась в этом со всей ясностью и силой.

Веками шла борьба вдоль границы низменного и напорного Карабаха. За камнями, на сопках стояли посты воевавших народов. Вокруг Шуши, как в крепости, ходили часовые-тюрки от всего населения, от кварталов, от улиц. Если взглянуть в бинокль на окружающие тушинскую высоту горы, то за ущельем можно было увидеть таких же часовых — армян. При случае между теми и другими начиналась ожесточенная перестрелка.

Так было многие годы, так было и накануне прихода Красной армии.

Малейшей слабостью противника пользовались для набегов и разгрома. Приход турок при конце империалистической войны немедленно вызвал шушинскую резню армян. Даже наша борьба с Нури-пашой едва не была использована для национальной резни. Во время между бегством Нури-паши и до прихода красных войск начинался разгром армянами Ханкендов. К этому в нагорном Карабахе у армян уже были образованы в тылу у Нури-паши, под руководством тов. Амбарцумяна, советы, но все же наши товарищи не смогли удержать армянских крестьян от мести татарам, и понадобился приход Красной армии, чтобы прекратить национальную вражду.

Во время погрома Ханкендов красноармейские части еще не прошли в Шутинское ущелье, где расположен этот город, но при появлении нашего автомобиля, при виде первых красных звездочек на фуражках, армяне горячо приветствовали нас и в ответ на наши упреки обещали помочь Красной армии в прекращении национальной войны. С поразительным единодушием, быстротой и дисциплиной грабеж был прекращен, пожары потушены. Толпы армян, пришедших с женами, детьми, сторожевыми собаками и ослами, потянулись обратно в горы.

С каждым шагом Красной армии и шедшей с ней в ногу революции свертывалась, отмирала национальная война. Красная армия обеспечила мирный труд и тюркам и армянам. Не отнимая у них оружия, Красная армия обезоружила национальную войну.

Началось формирование власти. На границе нагорного и низменного Карабаха было много переплетавшихся хозяйственных интересов: пастбища, оросительная вода. Раньше это вызывало бесконечные споры, питало вражду, разъединяло население. Сейчас эти вопросы, наоборот, объединяли. Самотеком стали возникать смешанные полутатарские, полуармянские ревкомы. Население и обе половины ревкомов начали во многих местах просить в председатели русских красноармейцев, которые могли проявить во всех этих жгучих вопросах полную беспристрастность.

Бойцы Красной армии тут еще больше осознали, как важна их братская помощь и опыт. Кубанские казаки 18-й дивизии, оказавшиеся предревкомами, взялись за работу на совесть, помогая строить власть и сами учась на этой работе. Постепенно все части втянулись в строительную работу и через два месяца работа уже кипела. Войска устраивали субботники, чинили дороги, строили мосты, а в нагорном Карабахе, где была масса нищих, бездомных ребятишек, кубанцы понастроили даже немало детских домов.

Когда 18-ю дивизию пришлось перебросить, а значит и снять красноармейцев из ревкомов, в Реввоенсовет армии поступило немало жалоб армянского и татарского населения, недовольного снятием председателей их ревкомов и просившего их оставить.

Вслед за победой трудящихся в Карабахе — в этом крестьянском сердце Закавказья — весьма быстро и почти бескровно было покончено с контрреволюционным движением в Закатальском округе, и Советский Азербайджан зажил мирной трудовой жизнью.

Силам старого мира не удалось здесь, на границе азиатского Востока, сыграть на темноте, забитости и предрассудках трудящихся масс. Религиозные восстания и национальные побоища превратились в гражданскую войну классов, кончились полным присоединением новых, слоев трудящихся к революции, уничтожением главного бича Закавказья — национальной вражды и началом нового свободного трудового творчества.

Красная армия получила наглядный урок того, какая польза происходит от международной солидарности трудящихся. Она обогатилась опытом работы в сложнейших условиях Востока. Те колебания и сомнения, которые были у красноармейцев в первое время после Ганджи, надо по совести сказать, говорят не против, а в пользу нашей революционной армии. В новой и сложной политической обстановке армия должна была разобраться, распознать классовые основы движения, разглядеть пути, по котором разовьется революция, чтобы только после этого с полной политической сознательностью решать военные задачи.

Красная армия была армией не наемных солдат, а подлинных революционеров-трудящихся. Армия революции и в Закавказье осталась верна, опыту всей гражданской войны за советы, — она шла в ногу с массами и их революционным творчеством.