В кругу семьи. Смерть Иезавели

Стивен Гард – семейный адвокат.

Бро – садовник.

Миссис Бро – его жена.

В числе вышеназванных лиц находятся две жертвы и один убийца.

Глава 1

Сидя в полутемном кабинете, Эдвард Тревис упоенно изливал душу очередному психоаналитику, сбежавшему (почти пятнадцать лет назад) из захваченной врагом Австрии.

– Да, доктор, мне почти восемнадцать. Но я пришел к вам тайно, потому что моя бабушка имеет обыкновение сопровождать меня и рассказывать массу подробностей, которые никому не интересны… Моя бабушка? Это леди Марч, жена моего деда сэра Ричарда Марча. Но ее дочь, то есть моя мать, была незаконнорожденной. Правда, с моим отцом она находилась в законном браке, так что…

– Но вас все же тяготила эта печать незаконнорожденности, мой мальчик?

– Пожалуй, – согласился Эдвард, на самом деле не придававший этому никакого значения. – Но самое ужасное, что мои родители утонули, катаясь на лодке, и все это произошло на моих глазах…

Это было не совсем верно, потому что сам он в это время был полностью поглощен возведением песочного замка на берегу. Однако чуть позже его няня подробно воспроизвела перед ним картину происшедшего, заметив, что от такого бедное дитя вполне могло повредиться в уме. Так что, когда в следующий раз ему грозило быть отшлепанным, он, приложив ручку ко лбу, объявил, что у него что-то с головой. К его радостному изумлению, наказание было отложено, и стало ясно, что теперь он находится в центре внимания и вызывает озабоченность. Ребенка последовательно показали нескольким важным джентльменам, которые произносили – обычно с сильным гортанным акцентом – весьма обнадеживающие фразы типа «он не должен переутомляться», «пусть делает то, что хочет», «ребенку лучше не перечить», и, поскольку бабушка регулярно повторяла эти лозунги, он прибегал к ним как к своего рода спасательному кругу всякий раз, когда надвигался шторм. В частных школах, которых Эдвард сменил великое множество, к нему относились как к весьма необычному ребенку, а их директора неизменно направляли его родным тактичные послания, в которых высказывалось предположение, что условия в их заведениях слишком суровы для столь деликатного растения. Со временем выяснилось, что юный психопат не может жить вне дома, а сам Эдвард перестал различать границы между реальными и выдуманными проявлениями ненормальности. Незначительный эпизод, произошедший пару лет назад, необычайно обострил воображаемую часть его состояния; и теперь от своего нового психиатра он услышал радостное известие, что может впадать в бессознательное состояние и прострацию, страдать от провалов в памяти, автоматизма и еще бог знает от чего…

– Вы хотите сказать, доктор, что я могу не сознавать, что делаю?

– Это вполне возможно, мой мальчик.

– Господи! – произнес Эдвард, пораженный услышанным.

– И еще вы не должны слишком резко поднимать взгляд! Это для вас опасно, так как может вызвать прострацию. И вы можете выронить из рук то, что в них держите. Так что будьте осторожны и старайтесь не поднимать взгляд!

Удивительно, как хочется посмотреть наверх, когда выходишь из темной комнаты на улицу. Эдвард, опустив голову, осторожно шел по тротуару и, войдя в телефонную будку, с трудом заставил себя перевести взгляд на таксофон, чтобы опустить туда два пенса и набрать номер кузена Филипа. Однако все обошлось.

– Алло? Элен? Это Эдвард. Вы с Филипом сегодня едете в Свонсуотер? Если да, то я сейчас в Лондоне и, может, у вас найдется место в машине?

На другом конце провода чуть замялись.

– Едем мы с Филипом и ребенок, а надо еще взять кучу вещей для малышки, вот в чем проблема; к тому же Пета и Клэр тоже едут с нами.

Хотя чем больше людей, тем меньше они с Филипом будут страдать от присутствия Клэр.

Наконец Элен произнесла:

– Конечно, будет тесновато, но мы тебя прихватим, Тедди.

– Правда? Спасибо огромное. А остальные уже у вас?

– Клэр приехала.

– Ну, а Пета, вероятно, уже в пути. Увидимся через полчаса.

Эдвард повесил трубку и взял шляпу – худой нервный брюнет с обворожительной улыбкой двинулся в путь, упорно глядя себе под ноги.

Однако Пета отнюдь не была в пути – изнывая от нетерпения, она наблюдала, как старшая медсестра с безумным упорством пересчитывает наволочки с явным намерением ей досадить.

– Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять… а где же тридцатая?

– Под коленями сержанта Робертса, кровать номер четыре…

Поймав умоляющий взгляд Петы, сержант Робертс согнул ноги в коленях, убедительно демонстрируя, что под ними находится подушка.

– Хорошо, все тридцать здесь, – подвела итог старшая сестра, слегка прихлопнув стопку наволочек. – Начальник хозяйственного отдела будет доволен. Завтра он должен к нам прийти.

Величественно кивнув медсестре и проигнорировав волонтерку, она в сопровождении свиты выплыла из палаты. Однако за дверью все же поинтересовалась у своей заместительницы:

– Кто эта высокая блондиночка, которая так плохо прячет волосы под шапочкой?

– Сестра Марч, и к тому же отличная сестра. Ее дед – баронет, – благоговейно произнесла заместительница, словно этим все объяснялось.

– Форма у нее не как у всех. Слишком хорошо сидит. Наверняка эта маленькая кокетка шила ее на заказ.

Пета попрощалась с медсестрой, поблагодарила сержанта Робертса, причем столь горячо, что у того поднялась температура, помахала остальным больным, поощрительно улыбавшимся на своих кроватях, и поспешила по коридору, на ходу срывая шапочку и передник, что было строго запрещено правилами.

– Скоро, скоро, скоро я увижу Стивена!

Трясясь в красном автобусе, она всю дорогу до Сент-Джонс-Вуда молилась:

– Господи, не дай мне делать глупости и размахивать руками, иначе Стивен будет презирать меня еще больше…

Еще со времен их совместного детства Стивен любил поддразнивать ее из-за привычки махать руками.

А в это время в маленьком домике в Сент-Джонс-Вуде Элен заклинала единственную служанку начищать латунную дощечку на двери и отвечать всем звонящим, что доктор Марч вернется только через неделю, а пока пусть обращаются к доктору Блэру.

Когда ее муж спустился вниз, она сообщила:

– Звонил Эдвард и просил взять его с собой. Думаю, мы сможем это сделать?

Филип был похож на своего юного кузена: те же темные волосы, нервозность и своеобразный шарм; однако сейчас он был раздражен и не скрывал этого.

– В машине будет ужасно тесно, к тому же у нас будут неприятности, если остановят.

– Но у тебя же есть отличное оправдание: ты доктор и едешь к больному.

– Да, у деда и вправду неважное сердце.– Последовала неловкая пауза. – Ты положила в машину мою докторскую сумку?

– Ты же сам ее туда положил.

Филип об этом прекрасно знал. Он просто пытался тянуть время, как, впрочем, и его жена, потому что никому из них не хотелось возвращаться в гостиную, где Клэр «стерегла ребенка», дабы он не мешал родителям собираться. Она ушла из редакции пораньше, чтобы «выяснить отношения» перед совместной поездкой. «Нет смысла прятать голову в песок перед неизбежным, Элен… Мы должны быть честными, Филип…»

Клэр сидела, нервно потирая руки, и, опустив голову, рассматривала свои маленькие ножки. Ах, эта прекрасная головка с узлом пшеничных волос, низко лежащим на шее. Филип наверняка бы отметил, какой выразительный у нее рот, в отличие от Элен, которая считала, что Клэр слишком гримасничает, когда говорит, и этим сильно себя портит. Искренняя, страстная, нервная и вечно чего-то ищущая, она стала виновницей семейной драмы.

– Ты же знаешь, Элен, и уже давно, что мы с Филипом любим друг друга…

Элен приподняла темную бровь.

– Моя дорогая Клэр… Ну, прямо как в мыльной опере!

Прислонившись к каминной доске, Филип с несчастным видом переминался с ноги на ногу. В последние шесть лет жизнь его не баловала. Вернувшись из Америки, он получил диплом врача и открыл весьма многообещающую практику, но тут началась война и все пошло прахом. В армию его не взяли по той простой причине, что там, где до войны трудились четыре врача, надо было оставить хотя бы одного. Он пахал как проклятый по десять-двенадцать часов в день – нудная, рутинная, неприбыльная работа со страховыми пациентами из тех, кто рискнул остаться в Лондоне. Работая за четверых, он еле сводил концы с концами, измучился, поскучнел, стал раздражительным и, как следствие, охладел к жене. Элен – маленькая полная брюнетка с живым характером – никак не облегчала его судьбу. Она не сочувствовала и не проявляла нежности, сохранив в неприкосновенности свою беззаботную смешливость, которая так притягивала его когда-то. Но ведь мужчине требуется нечто большее, чем веселый смех, а теперь он и вовсе звучал безжалостно и неуместно. Клэр же была нежна и проявляла понимание. А для Элен серьезный кризис в их отношениях был всего лишь мыльной оперой.

– Это вовсе не повод для шуток, Элен, – возмутилась Клэр.

– А что еще прикажешь мне делать?

– Мы должны найти какой-то выход.

– Какой тут может быть выход? – возразила Элен. – Если Филип любит другую, уверяю тебя, у меня нет ни малейшего желания продолжать с ним жить, но у нас нет денег на развод, у нас ребенок, и мне надо на что-то существовать. Кстати, Филип, ты мог бы и не затевать весь этот спектакль, уходя спсть в другую комнату, сказал бы прямо, что я теряю сексуальную привлекательность. А то я уже начала за тебя переживать!

Клэр с благодарностью посмотрела на Филипа, который стоял, потупившись, и чувствовал себя крайне неловко.

– Я не могу позволить себе подобный скандал, – заявил он, возвращаясь к щекотливой теме развода. – Это меня погубит. Сейчас у меня появилась возможность специализации, а такие события губительны для врачебной практики, особенно в гинекологии.

– Все это очень печально, Филип. Я только не пойму, кто твоя настоящая жена: я, которая живет с тобой рядом, но и только, или Клэр, которая живет с тобой, но на стороне? Надеюсь, ты понимаешь, о чем я, – спросила Элен, склонив голову набок.

Клэр энергично запротестовала. Элен, уже готовая расстаться с мужем, поинтересовалась со свойственной ей практичностью:

– А ты можешь рассчитывать на наследство? Ведь дед вам обоим должен что-то оставить?

– Вряд ли нам что-то светит, – твердо ответил Филип. – Дед меняет завещание по два раза в год, и никто из нас не может быть уверен в результате. Правда, он всегда возвращается к исходному варианту, но сердце у него такое слабое, что он в любую минуту может загнуться и оставить нас в весьма затруднительном положении.

– Полагаю, ты можешь рассчитывать тысяч на десять?

– Да, что-то около того.

– По-моему, это несправедливо, – вмешалась Клэр. – Ты единственный мужчина в семье, а вся недвижимость и деньги отойдут Пете, хотя она девчонка.

– Ее отец был старшим сыном, а она его наследница. Так что все логично. Я всегда знал, что так и будет.

– Но не когда ты вернулся из Америки. Тогда дед хотел сделать наследником тебя, но вмешался Стивен Гард и все испортил.

– Похоже, мыльная опера превращается в торги, – иронично заметила Элен. – А вот, кажется, и остальные подтянулись, так что нашу увлекательную дискуссию придется прекратить или же продолжить в машине.

Она вышла в холл, чтобы встретить гостей.

– Привет, Эдвард. Здравствуй, Пета. Все-таки вырвалась из своего кошмарного госпиталя?

Пета стала с возмущением распространяться о кознях старшей сестры, которая устраивает инвентаризацию всякий раз, когда кто-нибудь собирается в отпуск. А Эдвард сообщил о своем новом психоаналитике.

– Он просто потрясающий, все время вяжет, а еще сказал, что я могу впадать в транс – ходить и что-то делать, а потом ничего не помнить…

– А почему он вяжет? – поинтересовалась Элен, заворачивая Антонию в несколько шалей и тем самым полностью обездвиживая девочку.

– Это успокаивает пациентов, и они не боятся говорить о себе…

– Элен, бога ради, не бери с собой шерсть, иначе мы всю неделю будем слушать о прострациях Эдварда…

Когда все спускались с лестницы, Пета взяла Элен под руку.

– Это твой первый отпуск за несколько лет, Нел. Ты, наверное, очень рада.

– Чрезвычайно, – сухо ответила Элен. – Белла доведет меня до безумия, поучая, как надо обращаться с детьми, а в перерывах твой дед будет убеждать меня завести их как можно больше – я имею в виду детей. Чего я сделать не могу, потому что у Филипа безумный роман с Клэр и он, храня ей верность, теперь спит один.

Все погрузились в машину: Филип с двумя кузинами – Петой и Клэр, его жена Элен и Эдвард Тревис, их сводный кузен, чья бабка Белла в 1890-х годах была любовницей сэра Ричарда, а в настоящее время приходилась ему законной женой. Филип с мрачным видом сел за руль, испытывая стыд и отчаяние при мысли о том, что его не могут поделить две женщины. Сидевшая рядом Клэр уже сожалела, что их любовь стала известна Элен, которая сделала из нее посмешище. Пета, обхватившая длинными ногами упакованные ножки от детской кроватки, истово молилась, чтобы бог дал ей силы предстать перед Стивеном в самом выгодном свете, а Эдвард практиковался в умении не поднимать взгляд, в чем и преуспел. Элен, показывая дочке деревья и коровок, мелькавших за окном, мужественно боролась с болью и унижением от мысли, что теперь она будет есть хлеб человека, который ее не любит и не хочет.

– Да ты плачешь, Элен! – удивилась Пета, на минуту оторвавшись от своих молитв.

– Это Антония стукнула меня по носу кулачком, – отозвалась Элен.

Ребенок, замотанный в шали до состояния кокона, казалось, с упреком посмотрел на мать.

Глава 2

Бабушка Серафита двадцать пять лет сохраняла любовь мужа посредством простой уловки: она была для него всем тем, чем не могла быть его любовница.

– Да это проще простого, – настаивала она, очаровательно коверкая английские слова, когда ее сыновья со смехом протестовали против такой формулировки. – В конце концов, кто такая эта Белла? Не очень красивая, довольно скучная и к тому же интеллектуалка. А ум и женщина, дорогие мои мальчики, понятия несовместимые. Le bon Dieu[1] ведь не дал мужчинам крылья, чтобы они летали, а женщину Он создал вовсе не для того, чтобы она думала и рассуждала. Меня вот никто не назовет интеллектуалкой, – гордо заявляла Серафита, имея на то все основания. – И ваш бедный отец получает удовольствие, когда приходит и слушает всякие женские глупости. Бедняжка Белла, конечно, хороша, но уж больно занудная. Пусть себе живет в своем Ярмуте, а я, Серафита, останусь здесь в Свонсуотере. А когда я умру, она выйдет замуж за вашего отца и будет ему утешением. И тогда посмотрим, за кем останется последнее слово!

– Да, может, вы ее еще переживете, маман, – возражали сыновья со смехом.

– Нет-нет, я слишком тактична, чтобы становиться старухой, – самодовольно рассуждала Серафита. – Вот увидите. Я умру молодой и красивой (ей было уже за сорок), а ваш отец никогда себе этого не простит. Он привезет сюда эту ярмутскую Беллу с ее отродьем, она будет жить в моем доме и все время слышать «Серафита, Серафита, Серафита», пока звук моего имени не сведет ее с ума.

Так и произошло. Серафита умерла в пятьдесят, все еще красивая и молодая; сэр Ричард женился на своей любовнице и зажил с ней в Свонсуотере – величественный старик с большим ястребиным носом и добрыми серыми глазами, славный и не слишком умный, безжалостный и сентиментальный, внушительный и трогательный – живой памятник маленькой балерине, которая в бесшабашные девяностые, танцуя, пробралась в его сердце, а Белле, неуверенно вступающей в наследство, пришлось испытать на себе тяжкое бремя посмертных серафитовских чар. Трое прекрасных сыновей были давно убиты на полях сражений, их жены либо умерли, либо снова вышли замуж и покинули семейный круг. Осталось только третье поколение – трое внуков. Пета, главная наследница, Филип, вернувшийся из этой варварской Америки, куда его в детстве увезла мать, и Клэр, работавшая в какой-то дрянной газетенке и забившая себе голову всякой чепухой вроде карьеры и независимости. Вообще-то сэру Ричарду было наплевать на Клэр: пусть делает что хочет, лишь бы не слишком выходила за рамки! Его любимицей была Пета, дочь старшего сына, милая девочка, размахивающая руками, способная дать Клэр со всей ее золотоволосой красотой сто очков вперед.

Сегодня Филип, Пета и Клэр должны были приехать в Свонсуотер, чтобы принять участие в скромной церемонии, которую сэр Ричард неизменно устраивал в годовщину смерти Серафиты. При жизни она любила разного рода празднества и годовщины и неукоснительно блюла все ритуалы налаженной семейной жизни; теперь же все, что было заведено Серафитой, и вовсе стало в доме законом.

Сэр Ричард ураганом носился по дому.

– Белла, у нас все готово к приезду детей? А на завтра все приготовлено? Старая карга протерла портреты? Бро прополол герани? А дорожки он песком посыпал?

– Я за всем прослежу, Ричард, – терпеливо повторяла Белла.

Он стоял, чуть покачиваясь, на балконе и смотрел на подъездную дорогу и павильоны у ворот. Ярко светило солнце, и в воздухе стоял аромат любимых роз Серафиты. Поместье Свонсуотер находилось в двух милях от небольшого городка Геронсфорд в графстве Кент между меловыми холмами, отделявшими его от Геронского леса, и Тенфолдской грядой, за которой раскинулся Пиджинфорд. В свое время дом был очень красив, да и сейчас холл и парадные помещения сохраняли изящество георгианского стиля; однако с тех пор он оброс пристройками и по обеим сторонам строгого кирпичного фасада расползлись стеклянные павильоны, оранжереи, корты для игры в мяч и бассейн с кошмарного вида террасой и балконами. С востока к дому примыкали засаженные цветами уступы, сбегавшие к реке, с западной стороны зеленел большой газон, который огибала посыпанная гравием подъездная дорожка, ведущая к солидным кованым воротам, выходящим на главную дорогу. Вокруг с легкой руки Серафиты были рассыпаны многочисленные беседки и часовенки, каждая из которых была по-своему очаровательна, но вместе они полностью разрушали всю прелесть усадебного парка. Такие же щедро украшенные павильоны в псевдогреческом стиле стояли по обе стороны ворот. В одном из них жила чета Бро – садовник и его жена; в другом отправилась в мир иной Серафита.

В то время там жил шофер. Серафита весьма к нему благоволила: он полностью разделял ее страсть к розам, и его домик просто утопал в розовых кустах, за которыми хозяин, к ревнивому неудовольствию Бро, самоотверженно ухаживал сам. В день смерти Серафита долго стояла рядом со своим шофером на солнце, обсуждая их волшебное цветение, которое как раз находилось в полном разгаре, там ей стало плохо, и ее перенесли в его гостиную, где она и умерла.

Сэр Ричард, одержимый страстью к мемориалам, переселил шофера в другой дом, а комнату, где Серафита испустила дух, превратил в своего рода святилище. На стену повесили один из бесчисленных портретов, расставили ее любимую мебель, а розы превратились в предмет поклонения: их больше не срезали – теперь они увековечивали ее память. По праздникам, которые она отмечала при жизни, сэр Ричард приходил сюда, соблюдая неизменный ритуал, каждая деталь которого выполнялась с суетливой неукоснительностью; годовщину ее смерти он всегда отмечал в одиночестве, оставаясь в павильоне на всю ночь. Его былая печаль давно уже сменилась старческим упрямством: «Я всегда это делал и не собираюсь прекращать!» Утром, в час ее смерти, происходила очередная церемония, а после ужина сэр Ричард мрачно бродил по парку, после чего устраивался на диване под ее портретом, чтобы бодрствовать всю ночь; обычно его хватало минут на двадцать, после чего он погружался в непробудный сон.

В этом году Белла и доктор тоже пытались протестовать, причем с особой горячностью, но, как всегда, напрасно.

– На сердце я не жалуюсь, а если что, в кармане у меня лекарство, и я положу его рядом с диваном. Там есть телефон, а напротив живут Бро и его жена. Оставь меня в покое, Белла! Нечего мне диктовать! А где же дети? Уже без четверти.

– Скоро будут, Ричард. Им же надо переодеться.

– Ну да, конечно, – негодовал сэр Ричард. – Только потому, что сегодня чуть теплее обычного, они считают возможным вырядиться черт знает во что и выглядеть совершенно недопустимо. Не понимаю я эту современную молодежь, Белла.

Выйдя на лужайку, он что-то выкрикнул под окнами второго этажа. Тотчас же, как кукушка из часов, на балконе появилась Элен.

– Вы нас зовете?

– А что я, по-твоему, делаю, девочка? Выступаю в варьете? Поторопитесь там, вы все! Уже без четверти одиннадцать.

Сэр Ричард направился к воротам, где излил свое раздражение на садовника.

– Я, кажется, велел тебе посыпать дорожки, Бро. Они выглядят отвратительно, и это в такой-то день.

К павильону вели три узкие посыпанные песком дорожки – одна к главному входу, другая к задней двери и третья к французскому окну гостиной, которое выходило на хозяйский дом.

– Старуха здесь все убрала, – сообщил Бро, чуть дотронувшись до козырька кепки. – И дорожки выскребла. А их светлость, когда занималась цветами…

Он большим пальцем указал через плечо на свое хозяйство, где располагались сараи с инструментами и аккуратно огороженные мусорные кучи.

– У меня песка осталось на одну посыпку – и ни песчинки больше. Он почти на исходе.

– Ну, так и покончи с ним. Чтобы к вечеру дорожки были посыпаны.

– Мне еще надо заняться геранями на ближней клумбе. Вы же всегда велели набирать для их светлости букет. Для первой их светлости, – уточнил садовник, бросив косой взгляд на Беллу, чье круглое простоватое лицо чуть покраснело и приобрело отсутствующее выражение.

Сэр Ричард продолжил обход.

– Дорожки должны быть посыпаны сегодня, и никаких отговорок.

Он остановился у большого французского окна, через которое обычно входили в домик.

– Что ж, неплохо. Цветы просто замечательные, Белла. А это что за хлам? – нахмурился он.

Старую поденщицу, вероятно, куда-то позвали, и она не успела закончить уборку; в самом центре комнаты стоял пылесос, а вокруг валялись разные насадки. Белла, цыкнув языком, открыла дверь в коридор, ведущий к входной двери, и выставила все туда.

– Здесь никто не ходит. Мы всегда пользуемся французским окном. Я даже не велела ей здесь пылесосить.

Носком туфли она прочертила дугу на пыльном плиточном полу коридора.

– И откуда здесь пыль берется? Прямо целый слой…

– Так где же дети? – нетерпеливо вопрошал сэр Ричард.

– Они уже идут, дорогой.

Он стоял у окна и смотрел на дом и розы, окружавшие павильон.

– «Офелии» в самом цвету – еще пара дней, и они начнут осыпаться. А ветер может сорвать лепестки уже сейчас.

Белла подошла и встала рядом с ним, все еще красивая и белолицая, но низенькая и коренастая, в отличие от тонкой, изящной Серафиты с ее маленькими ручками и ножками.

– Поразительно, что любимым у нее был именно тот сорт, который расцветает в годовщину ее смерти!

– Она вообще была необыкновенная женщина, – произнес сэр Ричард, принимая замечание Беллы как своего рода подтверждение сверхъестественных качеств покойной жены, а не простую констатацию факта. – А, вот они, наконец! – негодующе воскликнул он, хотя до момента смерти Серафиты оставалось еще несколько минут, на что указывали стрелки небольших позолоченных часов. – Эй, поторопитесь там! Скорее, скорее! Пета, осторожнее с розами!

Проходя по узкой дорожке, Пета задела рукой цветущую розу, и ее лепестки печально опали на песок.

– Ой, дедушка, прости! – воскликнула она, пытаясь их собрать. – Вот неуклюжая корова!

В гостиной маленького домика девушка положила лепестки на стол под портретом Серафиты.

– Вот, бабушка, это тебе. Маленькое приношение от твоей неловкой внучки.

Сэр Ричард нахмурился, но в душе был тронут и польщен. Построив пришедших полукругом вокруг портрета, он посмотрел на часы.

– Хорошо. А теперь, Пета, начинай! – скомандовал он.

Филипу с Элен было немного неловко, но остальные уже давно привыкли к этому обряду и не протестовали. В детстве Пету и Клэр заставляли танцевать, и они с серьезными лицами неловко подпрыгивали и взмахивали тонкими розовыми ручками, казавшимися совсем бескостными, однако сэр Ричард быстро пресек эти потуги. И сейчас Пета, выступив вперед, запела тонким чистым голоском поминальную песню, которая в свое время так нравилась Серафите. Белла сплела венок из «офелий», и сэр Ричард под этот аккомпанемент возложил его на портрет. Портреты Серафиты были повсюду – и в доме, и в маленьком павильоне; под каждым из них стояла позолоченная шкатулка с засушенными цветами, парой крошечных балетных туфелек и длинными перчатками. При жизни Серафита славилась своими перчатками. Балериной она была довольно посредственной, и чтобы как-то выделиться из сонма своих сестер по сцене, всегда появлялась в длинных по локоть перчатках, которые эффектно оттеняли ее маленькие ножки. Сейчас эти перчатки, ставшие объектом поклонения, были помещены в шкатулки с лавандой и расставлены по всему дому: розовые лежали в большой гостиной, красные – в столовой, белые – в спальне, которую сейчас занимала ее преемница, а черные – естественно, в той комнате, где она умерла.

По знаку сэра Ричарда вперед выступила Клэр и, вынув перчатки из шкатулки, торжественно возложила их на стол вместе с сухими цветами и маленькими балетными туфлями. Песнь оборвалась, и в наступившей тишине старик встал под портретом и со слезами на глазах стал смотреть на улыбающееся сверху лицо.

– Давайте помолчим и подумаем о ней. – Потом он повернулся к остальным: – А теперь помолимся. Эдвард…

Эдвард произнес краткую молитву. Вообще-то он не приходился Серафите родственником, но поскольку с детства жил в Свонсуотере, то как должное принимал свое участие во всех ритуалах, а в отсутствие сводных кузенов и вовсе был незаменим при такого рода церемониях. По завершении молитвы все хором произнесли «аминь». Сэр Ричард взял в руки черные перчатки и туфельки.

– Это как раз те, что она надевала в тот день, когда вынесли приговор Дрейфусу. В Париже это дело наделало много шума. Публика принимала ее восторженно: она исполняла что-то вроде траурного танца; они репетировали целую неделю в надежде… на тот случай, если его приговорят.

Сэр Ричард рассказывал эту историю всякий раз, когда извлекались черные перчатки. Все уже знали ее наизусть, но слушали с почтительным вниманием, словно дети, которым рассказывают про Золушку. У них даже существовала некая негласная игра: ловить деда на малейшем отклонении от канонического текста.

– Там были два члена трибунала. Их сразу узнали, и им пришлось уйти.

Однако по голосу деда было ясно, что в душе он уверен, что Дрейфус получил по заслугам.

– Ей устроили овацию и забросали белыми цветами, словно это были похороны.

Перчатки были возвращены в шкатулку вместе с туфельками и пыльными засохшими цветами – свидетелями тех давних событий. Пета снова запела, и все присутствующие, поникнув головами, предались своим мыслям. Белла думала, что есть что-то пошловатое в том, чтобы так долго и упорно, выражаясь газетным слогом, «оставаться в памяти и сердцах людей». Клэр считала, что не слишком горячая любовь деда, со временем переросшая в форменную одержимость, напоминает сюжет чеховского рассказа. Филип не исключал вероятность, что этим летом старик в последний раз отдает дань своей любимой, а Эдвард рассуждал про себя, что, может быть, для остальных это и в порядке вещей, но он-то, черт возьми, ей даже не внук, а приходится отдуваться больше всех. Пета, выводящая трели французской любовной песни, одновременно думала, что почитание святой Серафиты уже выходит за рамки разумного, а Элен, пораженная показным драматизмом происходящего, взглянув на портрет Серафиты, чуть заметно подмигнула – и могла поклясться, что та подмигнула ей в ответ.

Только Белла, с обидой размышлял сэр Ричард, могла наградить его внуком, подверженным прострациям и провалам в памяти. Этот юнец был тощим и нервным, с лохматой шевелюрой и в мешковатых штанах, кое-как державшихся на костлявых бедрах и упорно сползавших вниз, рискуя свалиться совсем. Вообще-то он был неплохим парнишкой – милым, обаятельным, с обезоруживающей улыбкой на устах, характер у него был мягкий и добрый, манеры приятные, нрав тихий и незлобивый. Но эти провалы в памяти! Да еще автоматизм! Никто из детей Серафиты не произвел бы на свет такого хлюпика, а если бы и произвел, она бы живо выколотила эти глупости! Вы только посмотрите на него: слоняется по террасе в соломенной шляпе Петы и ноет, что «просто без сил после всего этого». А все остальные смотрят, как танцует малышка.

Ну, что за чудный ребенок! Живая пышечка в присборенном платьице с серьезным видом кружилась в танце, махая пухлыми розовыми ручками. Мягкие завитки волос разлетались в стороны, окружая головку золотым нимбом. Неуверенными шажками она совершала круги под музыку, которую пятьдесят лет назад так любила ее прабабка. Босые ножки ее не слушались, она спотыкалась и в конце концов приземлилась на круглую розовую попку, с удивлением озираясь вокруг. Рядом тут же оказалась Пета и, встав на колени, воскликнула:

– Ах ты, мое сокровище! Так красиво, так замечательно танцевала!

– Мы еще сделаем из нее балерину, – растроганно произнес сэр Ричард.

– Да, а вот с нами у тебя ничего не вышло, дорогой! О, эти ужасные занятия с мадам как-там-ее! Ты помнишь, Клэр?

– У нас были все нужные качества – у каждого по одному. Пета была гибкая и изящная, но с длинными ногами, как у жеребенка, а я была маленькая и хрупкая, но несгибаемая, как палка. Боюсь, дорогой, что от Серафиты твоим внучкам не досталось ничего!

– Ты унаследовала ее крошечные ножки, Клэр, – заметил Эдвард. – У нашей Клэр такие же маленькие ножки, как у бабушки Серафиты.

Ему изрядно надоели все эти ахи вокруг ребенка и поклонение предкам – пора было переключить внимание родственников на собственную персону и свои недомогания. Вспомнив слова психиатра об отголосках незаконнорожденности, которые угнетали его психику, он саркастически уточнил:

– Я хотел сказать, у вашей бабушки Серафиты.

И зашагал в дом.

Белла со страдальческим видом хотела последовать за ним.

– Ну вот, опять вы его расстроили!

Кузены шумно запротестовали.

– Ну как вам это понравится!

– Мы его расстроили!

– Да никто и слова ему не сказал!

– Право, Белла…

Долгая панихида по Серафите выбила Беллу из колеи. Опустившись на стул, она со слезами в голосе заявила, что им с бедным Эдвардом вечно напоминают об их двусмысленном положении в Свонсуотере…

Все расхохотались.

– Что за вздор, Белла, дорогая! Ты прекрасно знаешь, что твое положение здесь самое прочное! – поспешила заверить ее Пета. – Оно всегда сообщало особый шарм нашему семейству, накладывало некую тайную печать, а сейчас у тебя и вовсе статус порядочной замужней женщины, дорогая!

– И твое очарование от этого много потеряло, Белла, – засмеялся Филип. – Ты вносила в нашу жизнь романтику. Создавала атмосферу беспутных девяностых, что нам всегда очень нравилось…

– В нашей памяти дед всегда был неотделим от шампанского и пробок, летящих в потолок…

– И от газового света…

– Мы представляли, как оно тонкой золотой струей льется в атласную туфельку…

Сэр Ричард помрачнел. Он никогда не пил шампанское из женской обуви, а если бы захотел, то это могли быть только туфельки Серафиты… Белла тихо сидела в Ярмуте, в своем игрушечном домике с кисейными занавесками, горшками с геранями и парой лохматых собачонок… а в это время Серафита, его жена, смеялась, блистала, переливаясь всеми красками, и вместе с ним предавалась роскошным увеселениям, подчас даже с некоторым оттенком греховности. И именно сегодня они пытаются лишить ее этого блеска и возвести на трон королевы гламура пухлую скучную Беллу с ее претензиями на «образованность».

– Дед, расскажи нам об этом – а туфелька не промокала насквозь? А шампанское не меняло в ней свой вкус? Это правда, что туфельки артисток продавались не парами, а по три, чтобы из одной пить шампанское?

Тем временем Эдвард, всеми забытый, бродил в холле в надежде, что кто-нибудь последует за ним, чтобы утешить. Наконец через открытую дверь он заметил, как кто-то входит в ворота, и, предвкушая, как расскажет новому гостю о своих недугах, пошел по дорожке ему навстречу.

– Привет, Стивен. Ты как раз во время. Белла говорила, ты придешь к обеду.

– Привет, Эдвард. Как дела?

Они вместе зашагали к дому. Стивен, невысокий и стройный, выглядел несколько неряшливо, поскольку всегда очень небрежно одевался. Его волосы, безжалостно зачесанные назад, растрепались, пока он шел из деревни, и темным золотом упали на лоб.

– Вся семья уже в сборе? – поинтересовался он. – Твой кузен Филип тоже здесь? Со своим знаменитым ребенком? – И с нарочитой небрежностью добавил: – А Пета? Тоже приехала?

– Да, все уже здесь, и Клэр, и Элен. Знаешь, Стивен, я вчера был в Лондоне, один, у нового психиатра Гартмана. Он сказал, что дела мои плохи. Ну, то есть я в любую минуту могу отключиться, и даже на несколько часов, и не сознавать, что делаю.

– А что же ты можешь делать в отключке? – резонно заметил Стивен.

– Нет, это не значит, что я потеряю сознание. Просто впаду в транс, это называется прострацией, и могу ходить, говорить, что-то делать, и никто даже не догадается, что со мной что-то не так, а просто потом я ничего не буду помнить.

– Этот психиатр считает, что такие припадки у тебя уже были или они только возможны?

В душе Эдвард был уверен, что ничего подобного с ним не происходило и никогда не произойдет.

– Вся штука в том, что я даже не буду об этом знать. Как я догадаюсь? Никто ничего не заметит и даже не будет знать, что я не помню, что делал.

– Очень интересно, – заметил Стивен.

Они пересекли лужайку и направились к главному входу.

– Ну, как там в армии? – вежливо поинтересовался Эдвард, оторвавшись от собственных проблем.

– Это не место для мирного сельского адвоката. Нас здорово потрепало в Нормандии.

Тут с широкой лестницы сбежала Пета.

– Стивен! Дорогой, как я счастлива тебя видеть! Это просто изумительно! – За ее аффектацией скрывалось страшное волнение, и пальчики, вцепившиеся в его рукав, предательски дрожали. – Милый Стивен, я просто вне себя от радости!

– Пета, ты говоришь так, словно не ожидала меня увидеть, – невозмутимо произнес Стивен.

Эдвард стал подниматься по лестнице. Навстречу ему уже спускался Филип.

– Привет, Стивен! Как поживаешь? Сто лет тебя не видел.

Они пожали друг другу руки, испытывая при этом легкую неловкость. Восемь лет назад, когда Филип вернулся из Америки, он приехал в Свонсуотер, чтобы получить благословение деда. Сэр Ричард так обрадовался, что немедленно призвал своего адвоката, чтобы изменить завещание.

– В конце концов он единственный мужчина в семье – кому, как не ему, быть моим наследником.

Стивен стал спорить:

– Вы всегда хотели оставить все Пете, сэр Ричард. Если бы ваш старший сын был жив, все отошло бы ему, а Пета его наследница. Вы же сами потом будете жалеть, если измените завещание.

– Что в этом может понимать такой мальчишка, как ты?

– Точно такой же совет вам дал бы мой отец, – упрямо возразил Стивен.

Сэр Ричард заколебался. Новое завещание было составлено, подписано, изменено и, наконец, выброшено в мусорную корзину.

– Ты прав, Гард, все должен был получить старший сын, а раз его нет, то Пета. В конце концов, что я знаю об этом парне? Да, он мой внук, но Пета всю жизнь провела здесь, и ее фактически вырастил я, она ко мне привыкла и понимает мои чувства к ее бабушке. Кому, как не ей, жить в Свонсуотере…

Так Стивен защитил интересы Петы, но сам при этом здорово проиграл. Нельзя же, в самом деле, отстоять поместье и немалые деньги для молодой женщины, а потом упасть перед ней на колени и просить руки, особенно если вы скромный сельский адвокат, который не может предложить взамен ничего, кроме старой адвокатской практики без всякой надежды (да и без особого желания) достигнуть большего. Так Пета осталась наследницей, а Стивен был вынужден стать женоненавистником, и теперь всякий раз, пожимая руку Филипу Марчу, испытывал смущение.

– Как ты нашел сэра Ричарда? – спросил он, чтобы скрасить неловкость.

– Не лучше и не хуже. Его состояние практически не меняется.

– Филип говорит, что он, вероятно, проживет очень долго, хотя в любой момент может умереть, – вмешалась в разговор Пета.

– У вас здесь отличный доктор, так что он в надежных руках, – вежливо заметил Филип. – Браун прописал ему адренол, и я считаю, он абсолютно прав. Я привез из города целый запас; если старик будет держать его при себе на случай приступа, то протянет бесконечно долго…

Он оборвал себя на полуслове, не желая вести бесполезную дискуссию с непрофессионалом.

– Дед, кажется, уже послал за хересом.

В холле их встретила Клэр.

– Да это же Стивен, друг моего детства! Как поживаешь, дорогой?

Она подбежала к нему, протягивая красивые руки.

– Рад видеть тебя, Клэр, – сказал Стивен, небрежно целуя ее.

Пета сразу поникла.

– Стивен, Клэр ты целуешь, а меня почему-то нет!

– Моя дорогая, но ты же прыгала вокруг меня, как щенок, у меня просто не было возможности. – Однако сейчас, когда такая возможность появилась, он не спешил ею воспользоваться. – Как дела, Клэр? Работаешь все там же?

– Да, вкалываю, к великому неудовольствию деда.

– Не понимаю, почему ты там сидишь, если это не нравится деду, да и тебе, видимо, тоже.

Клэр несколько напряглась.

– Видишь ли, Стивен, творческий человек должен как-то реализовываться. Конечно, журналистика – это не литература, и меня тошнит от этой газетной суеты, репортажей и всего прочего, но я считаю своим долгом делать все, чтобы повысить качество печатного слова. Может, я и не слишком преуспела, но по крайней мере стараюсь как могу.

И она со смехом добавила, что раз дед не дает ей ни шиллинга, приходится зарабатывать самой, что, кстати, спасает ее от Женского армейского корпуса.

– Что там насчет шиллингов? – спросил сэр Ричард, входя в дом с террасы, обращенной к реке.

– Я просто говорила, что раз ты не даешь мне ни шиллинга, дорогой, мне приходится писать репортажи про убийства и расспрашивать уличных активистов, сколько денег они насобирали в Фонд английских истребителей, и все такое прочее. Посмотри, дедушка, Стивен приехал. Стивен, а вот и Белла с Элен.

– Самое время выпить хереса, – заявил сэр Ричард с простодушной гордостью человека, который в 1944 году все еще мог предложить гостям амонтильядо. – Я послал Эдварда за бутылкой. Нет смысла ждать, пока притащится эта старая карга, которая сейчас у нас служит, и потом надо же дать мальчику какое-то занятие, чтобы он не копался в себе. Он один ездил в город, представляешь, Стивен? И вернулся оттуда напичканный новым вздором, говорит, что если поднимет взгляд, то обязательно уронит то, что у него в руках, да еще впадет в транс или еще в какую-нибудь хворь.

Распахнув дверь в гостиную, он пропустил вперед Беллу и женщин.

Там на портрете Серафиты висел, покосившись, венок из роз, и на него, не отрываясь, смотрел Эдвард, а у его ног валялся серебряный поднос и разбитые стаканы.

Глава 3

Все столпились у входа в гостиную и ошеломленно воззрились на Эдварда, который подошел к столу и, взяв графин с хересом, поднес к свету, чтобы убедиться, что он полный, после чего поставил его на стол и сел в кресло. Увидев сэра Ричарда, неуверенно входившего в гостиную, молодой человек вполне вменяемо произнес:

– Дедушка, я принес тебе херес.

Белла стала подавать оживленные мимические знаки типа «тише, тише» – «ничего ему не говорите» – «оставьте это мне».

– Что с тобой, Белла? – спросил Эдвард, изумленно заморгав.

Как и все остальные родственники, он называл бабку по имени.

Пета опустилась на колени, чтобы собрать осколки.

– Она не хочет, чтобы мы говорили тебе о том, что ты только что отключился, дорогой.

Эдвард прямо расцвел.

– Господи, да неужели?

Сжатые в кулаки руки расслабились, и пальцы свободно легли на ручки кресла. Белла опрометью бросилась к нему.

– Мой бедный мальчик! Как ты себя чувствуешь, милый? Не волнуйся и постарайся расслабиться.

Пальцы у Эдварда снова скрючились, он побелел и, посмотрев на бабку, вдруг потерял сознание и упал на паркетный пол. Отодвинув Беллу, Филип опустился на колени и взял Эдварда за вялое запястье.

– Кто-нибудь… Элен, принеси сюда мою сумку. Она на шкафу в нашей комнате. Тише, помолчите пока, – шикнул он на Беллу.

Все затихли, наблюдая, как он считает пульс.

– Ничего страшного, обычный обморок.

Когда Элен принесла черную кожаную сумку, Филип вынул оттуда пузырек, сделал Эдварду укол и стал мягко массировать его запястье подушечкой большого пальца. Сэр Ричард отвернулся и мрачно уставился в окно, словно не мог вынести вид распростертого на полу внука с закатившимися глазами и приоткрытым ртом. Что именно он испытывает – жалость или отвращение, – сказать было трудно. Наконец он резко скомандовал:

– Пета, Клэр, идите и принесите из буфетной стаканы. Наш гость не должен испытывать неудобства.

Тем не менее Стивен его испытывал и весьма остро. Однако Эдвард вскоре очнулся и, задав не слишком оригинальный вопрос о своем местонахождении, с отменным самообладанием воспринял известие, что он по-прежнему в гостиной свонсуотерского дома. Оказавшись в центре всеобщего внимания, он сообщил, что чувствует себя прекрасно и не прочь перекусить.

– И не помешало бы выпить стаканчик хереса, – добавил он.

– Ну, уж нет, – возразил Филип. – Какой может быть херес? Это просто глупо.

Но Эдвард упрямо закусил губу.

– Пусть мальчик немного выпьет, – прошептала Белла, опасаясь нового приступа. – Это не повредит, врачи говорят, ему лучше не перечить.

– Вздор, – отрезал Филип, ища взглядом кувшин с водой.

Наполнив из него шприц, он подошел к окну и тонкой дугой выпустил воду.

– Ой, простите, Бро, я вас чуть не окатил. Не знал, что вы здесь. – Попавшая на уступ вода моментально высохла на солнце. Филип вытер иглу. – Нет, Эдвард, после такого приступа алкоголь тебе противопоказан, так что молчи и не выступай! Белла просто разум потеряла, чтобы разрешать тебе такое.

Белла упрямо поджала красивые губы.

– В конце концов, это мой внук, Филип! Я его вырастила и все про него знаю! Ты ведь не специалист в этой области, правда? Ты же не психиатр. И представления не имеешь о психоанализе.

– Нет, конечно, – согласился Филип. – Я не австрийский еврей, с невероятными трудностями сбежавший от ужасов немецкого концлагеря, как же я могу разбираться в психопатиях? Но даже рядовой врач общей практики может иметь скромные представления об уместности алкоголя после потери сознания, и я не допущу, чтобы Эдвард пил. – Открыв сумку, он убрал шприц и, несколько смущенный своей резкостью, добавил: – Кстати, я привез деду адренол.

В сумке лежала коробочка с шестью обернутыми ватой ампулами.

– Посмотрите сюда. Одна ампула при каждом сердечном приступе – просто дайте ему выпить. И не увлекайтесь: только одна ампула – и не больше. Белла, доктор показал тебе, как это делать?

Белла все еще была раздражена.

– Да, он мне все рассказал и показал, и Бро тоже, на случай если Ричарду станет плохо в саду. Так что, Филип, обойдемся без твоих указаний. И потом вряд ли стоит об этом говорить в присутствии твоего деда!

– Чепуха! – возразил сэр Ричард. – Я же заинтересованное лицо! Ты, Белла, лучше держи эти штуки на видном месте, да так, чтобы все об этом знали.

Однако его выводила из себя сама мысль, что он болен и над ним трясутся, как над какой-нибудь хворой дамочкой.

– Оба мы хороши, Эдвард, – один в обморок падает, другой за сердце хватается!

Старуха, столь древняя и трясущаяся, что ее признали негодной даже для ненасытной утробы завода по производству снарядов в Геронсфорде (разве что в качестве начинки, как заметила Элен), скрипучим голосом объявила, что обед уже на столе, мадам, и она просит разделаться с ним побыстрее, потому как они с миссис Бро хотят пойти домой – так в 1944 году приглашали на некогда столь изысканные обеды Беллы. Эдвард настоял на своем присутствии за столом, и день, столь неприятно начавшийся, продолжился столь же катастрофично, так что, казалось, даже Серафита, взиравшая с холста на свое неуживчивое семейство, помрачнела и нахмурила брови. Белла высокомерно замкнулась в себе, будучи в полной уверенности, что если бы не ее прежний позор, Филип не посмел бы обращаться с ней столь пренебрежительно, как сегодня в гостиной. Филип с Элен были в полном смятении, поскольку гостеприимство в Свонсуотере не простиралось столь далеко, чтобы предоставить им отдельные комнаты, а колкости Элен по поводу их вынужденной близости и вовсе приводили мужа в бешенство. Элен, раздавленная происшедшим, пыталась скрыть свое унижение под маской насмешливости, а Клэр, вся во власти иллюзий, убеждала себя, что Филип принадлежит ей по праву взаимной любви, поэтому все остальное не имеет значения, тем более что Элен не слишком огорчена. Эдвард был чрезвычайно взволнован своим обмороком в гостиной и непрерывно болтал о сбывшихся прогнозах доктора Гартмана, а Пета так старалась выглядеть естественно и непринужденно, что ее жеманство выходило за всякие рамки. Стивен, умиравший от любви, тем не менее был не настолько слеп, чтобы не видеть, что его любимая ведет себя как последняя дуреха. Сэр Ричард сидел, насупив брови, и его голос звучал, как раскаты грома, предвещающие грозу.

– Не знаю, зачем вообще мужчины женятся и заводят детей! Что за радость такая? Дети вырастают и покидают родительский дом, или их убивают на войне, которая никому не приносит пользы, а только готовит почву для следующей; внуки же – это вообще существа из другого мира. Вы только взгляните на Пету: раскрашивает свое хорошенькое личико, отрастила ногти и окунает их в бычью кровь…

– Почему в бычью? – оторопела Пета.

– …или вот Клэр – изуродовала все руки, печатая на машинке, как какой-нибудь писака из газетенки на Флит-стрит.

– Там прекрасные редакции, уверяю тебя. Все по последнему слову техники, начиная от освещения и кончая воздухом.

– А Филип уже пять лет женат, а произвел всего-то одного хилого ребенка!

– Вы так говорите, будто я племенной жеребец, – заметил Филип.

– Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, – изрекла Белла. – «Война и мир».

– «Анна Каренина», – быстро поправил ее Филип.

– Женщина и ум – понятия несовместимые, мои дорогие дети, – процитировала Пета Серафиту, подражая ее забавному французскому акценту.

– Никогда не женись, Стивен, мальчик мой, – заявил сэр Ричард, игнорируя все замечания, и сердито положил себе жареных сосисок. – Если хочешь быть счастлив, послушай мой совет: не женись и не заводи детей.

Элен возмутил отзыв сэра Ричарда о ее единственном чаде.

– Судя по опыту сэра Ричарда, две не всегда лучше, чем одна!

На этот предмет в семье всегда подшучивали, но Элен была человеком со стороны, да к тому же сказала это вполне серьезно и без симпатии.

– Как ты смеешь, Элен, так неуважительно говорить о дедушке Филипа? – взвилась Белла.

– А как он смеет так неуважительно говорить о моем ребенке? Она вовсе не хилая. Для полутора лет она очень даже рослая.

– Мне наплевать на то, сколько весит твоя дочка! – завопил сэр Ричард, накидываясь на сосиски, словно те были его врагами. – Я что, должен разбираться во всех этих весах и размерах? Просто я считаю, что одного ребенка недостаточно. У нас каждый день убивают мужчин, уровень рождаемости продолжает падать.

– Наоборот, дедушка, с начала войны уровень рождаемости даже вырос.

– Привет Америке! – улыбнулся Филип.

– Да здравствуют незаконнорожденные дети! – провозгласила Пета.

Сэр Ричард был шокирован.

– Пета, я не потерплю неприличных шуток за моим столом!

– Но я тоже своего рода неприличная шутка, дедушка, – заявил Эдвард. – А я ведь сижу за твоим столом.

Кузены поощрительно захихикали, провоцируя друг друга на новые дерзости.

Сэр Ричард стал темнее тучи.

– Стивен, прошу прощения за мою семью. Я все больше убеждаюсь, что нынешняя молодежь дурно воспитана, развязна и не уважает старших, и мои внуки не являются исключением.

– Ты сам даешь нам не лучший пример, – возразил Филип. – Во всеуслышание обсуждаешь мою плодовитость, да еще самым бесцеремонным образом. Какое тебе дело, сколько у меня детей?

– И к тому же, – вступил в разговор Эдвард, окрыленный своими сегодняшними успехами, – какой смысл об этом говорить, если он больше не может заводить детей. Они с Клэр любят друг друга, и теперь Филип спит в отдельной комнате. Правда, Филип? – В наступившей тишине он зажал себе рот и, растеряв весь кураж, испуганно обратился к кузену: – О господи! Я, кажется, слишком далеко зашел?

Тучи сгустились, и хлынул ливень. Жалкий изменник, слабый, беспринципный, безответственный и безвольный. Обрушив град обвинений, сэр Ричард потребовал объяснений.

– Филип, это правда?

– Если ты настаиваешь на обсуждении моих супружеских отношений за обеденным столом… Да, это правда.

– Ты любишь свою кузину Клэр?

Клэр сидела с гордо поднятой головой, но внутренне трепетала.

– Да, дедушка. Мы любим друг друга.

Сэр Ричард грохнул кулаком по столу.

– Попридержите язык, мисс. Я не с вами разговариваю. Итак, Филип?

– А тебе-то что за дело?

– Что мне за дело? Какое мне дело? Скоро узнаешь, какое мне дело. Ты член моей семьи. И Клэр тоже, не так ли? Разве не я воспитал ее, дал образование и все, что она имеет? А тебе я разве не помогал, когда ты приехал сюда и стал учиться? А практику кто тебе помог купить? А вам с Элен я не помогал, когда вы зажили своим домом? Что мне за дело? Я должен сидеть и смотреть, как позорят мою семью? Или сообщить всему миру, что мой единственный внук и пяти лет не может прожить с женой, без того чтобы завести интрижку с собственной кузиной? Отдельная спальня! Один-единственный ребенок, потому что он, видите ли, влюбился в эту вертихвостку и не спит с женой!

– А что мне прикажешь делать? Поселить Клэр в нарядном домике в Ярмуте?

Белла зарыдала, у Клэр задергалась щека, а Элен, покачиваясь на стуле, беспечно заявила, что раз ее это нисколько не волнует, то и сэру Ричарду не стоит беспокоиться.

– А следовало бы поволноваться, черт побери! – рявкнул сэр Ричард, обращая весь свой гнев на нее. – Это целиком твоя вина, Элен, что Филип завел эту глупую интрижку. Если бы ты родила еще парочку детей и уделяла больше внимания мужу…

– Иметь троих детей и уделять внимание мужу – это понятия несовместимые, – заметила Пета.

– Помолчи, Пета! Ты еще не доросла, чтобы вмешиваться в дела старших! Тебе вообще рано знать о таком!

– «Встаньте, дети, встаньте в круг!» – пропела Пета и победоносно взглянула на кузенов, ожидая восхищения подобной дерзостью.

Они так и покатились со смеху.

– Я вас всех лишу наследства! – завопил сэр Ричард и, вскочив, треснул по столу кулаком, так что на нем подскочила посуда. – Выкину вас из завещания, всю вашу компанию! Наглые, непочтительные, испорченные, безнравственные людишки… Вышвырну вас на улицу без единого пенса. Сегодня же изменю завещание, вот увидите. Все оставлю Белле, а после нее – Эдварду. Бедный парень хотя и тронутый, зато не опозорит семью.

– То, что я впадаю в транс, еще не значит, что я сумасшедший, – слабо запротестовал Эдвард.

Сэр Ричард решительно покинул гостиную, оставив на тарелке поданные на десерт тушеные сливы с заварным кремом.

– Пойдем на террасу, Стивен, я хочу обсудить это с тобой.

– Возьми все старые завещания и выуди из них подходящее, чтобы дедушка его снова подписал.

– Пета, ради бога! – взмолился Стивен. – Не груби и веди себя умнее!

Он последовал за сэром Ричардом на террасу, где они сели за чугунный садовый столик.

– Не обращайте на них внимания, сэр! Они просто дурачатся.

– Мне это не кажется смешным, – отрезал сэр Ричард.

– Мне тоже, но им там в Лондоне в последние недели было очень несладко – бомбежки и все такое. Поэтому они такие неуравновешенные, вы должны быть к ним снисходительны, – сказал Стивен, который после всех лишений в Нормандии был, тем не менее, невозмутим, как скала.

– У нас тут тоже неспокойно, – ревниво заметил сэр Ричард, взглянув на толстую серебристую рыбину, лениво парящую в летнем небе. – Не зря же сюда притащили этот аэростат. А на днях один из них вообще сбили, причем всего в трех милях отсюда, по ту сторону Геронсфорда. Но я же не нервничаю и не выхожу из себя! Все дело в том, мой мальчик, что молодежь совсем распустилась, они не умеют себя контролировать. У меня есть лишь один способ держать их в узде, и я должен к нему прибегнуть. Их надо напугать.

– Но они же не пугаются, сэр. Вы уже пытались и не один раз. Согласен, сегодня они вели себя просто отвратительно и совершенно неуместно для такого дня, – проговорил бедный Стивен, чувствуя себя последним занудой, но внутренне соглашаясь со всем сказанным. – Но на самом деле все не так страшно: они ведь не совершили ничего ужасного, если только вы не считаете таковым роман Филипа с Клэр, который скоро сойдет на нет. Клэр по натуре довольно безрассудна и склонна к театральности!

Сэр Ричард был тоже не лишен этого качества и не собирался упускать возможность пощекотать себе нервы, изменяя завещание.

– Новое завещание должно быть составлено уже сегодня, Стивен. Подготовь его как можно скорее.

Стивен был слегка озадачен.

– Но я ведь не ваш адвокат, правда? Пока идет война, я всего лишь маленький оловянный солдатик и не занимаюсь адвокатской практикой.

– Вздор! – упрямо возразил сэр Ричард. – Ты можешь обратиться к старине Бриггсу – он знает все тонкости, потому что прошлый раз завещанием занимался именно он. И потом у тебя же есть подобный текст, помнишь, мы составили его, когда Клэр стала работать в этой редакции, а остальные повели себя, как глупые упрямцы. Используй его: все достается Белле, а после ее смерти – мальчишке. И запомни – к вечеру все должно быть готово!

Солнце ярко светило, и на террасе веселились лишенные наследства кузены, уже облачившиеся в купальные костюмы, чтобы поплавать в бассейне. Конечно, обидно тратить один из семи драгоценных дней на то, чтобы копаться в пыльных папках. Но кто-то же должен поддерживать сэра Ричарда, направлять его и помогать ему советом во всех вопросах, касающихся завещания; последние сорок лет этим как раз и занимались Стивен и его отец.

– Хорошо, сэр. Я все сделаю.

Стивен покорно поплелся прочь. В голове у него проносились смутные мысли: «Если Пета и вправду лишится наследства… Если сэр Ричард умрет, не успев снова поменять завещание…»

Хотя он отчаянно жаждал именно такого хода событий, ему все же следовало защищать интересы Петы. Миновав павильон, окутанный сладким запахом «офелий», Стивен вышел за ворота и уныло побрел по дороге.

Глава 4

После обеда малышка усердно помогала Бро косить лужайку. В светло-синих штанишках, с ниткой ярких бус на шейке, она с деловитым видом переваливалась на неуверенных ножках, выставив вперед растопыренную пятерню, чтобы защитить себя от падения, и время от времени приземлялась пятой точкой на ковер из маргариток. Ее сопровождала внучка Бро, скучная восьмилетняя девочка, которую все звали Рози-Пози, и всякий раз, когда кроха плюхалась на траву, с хозяйским видом поднимала ее на ноги. С террасы на них смотрели взрослые, с удовольствием вдыхавшие аромат скошенной травы. Временами кто-нибудь из них погружался в бассейн, а потом лежал на солнце, греясь и высыхая. Сэр Ричард продолжал сидеть за чугунным столиком, демонстративно составляя новое завещание, и время от времени отсылал кого-нибудь из внуков к телефону, чтобы передать инструкции Стивену Гарду.

– Должна сказать тебе, дедушка, что с твоей стороны довольно бестактно посылать нас с поручениями, чтобы нас же лишить наследства.

Пета, его любимица, с хорошеньким личиком, красивыми волосами и милыми привычками подчас вела себя как плохая девчонка. Глаза у сэра Ричарда наполнились слезами.

– Я ведь хотел, Пета, оставить Свонсуотер тебе…

– Но мне всегда казалось, дорогой, что он по праву принадлежит Белле. То есть я хочу сказать, что несправедливо выдворять ее отсюда после твоей смерти. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я, – извиняющимся тоном произнесла Пета.

– Свонсуотер – это памятник вашей бабушке Серафите, – строго произнес сэр Ричард. – И не совсем удобно, чтобы им владела моя вторая жена.

Саму Серафиту это вряд ли бы озаботило, она всегда смеялась над неверностью мужа, и ее наверняка позабавила бы его теперешняя сентиментальность. Сэр Ричард об этом прекрасно знал, но сочиненная им легенда о его беззаветной преданности жене в старости стала для него особенно дорога.

– Сама виновата, Пета. Ты просто недостойна владеть этим поместьем. Эдвард, поди скажи Стивену, что я буду ночевать в павильоне, пусть принесет завещание туда.

– О господи! – проворчал Эдвард, в третий раз поднимаясь с кресла, и недовольно потащился к телефону.

По широким ступеням террасы поднялась Белла с Антонией на руках. В свои шестьдесят она все еще была хороша собой, однако рядом со свежим, розовощеким личиком малышки краски ее лица блекли.

– Но, Ричард, ты же не будешь подписывать это злосчастное завещание ночью!

– Отстань, Белла! – отмахнулся старик и послал Пету вслед за Эдвардом.

– Скажи ему, что я иду в павильон прямо сейчас. Меня от всех вас уже тошнит. Ужинать буду там.

– Но, Ричард, ты же не собираешься там спать!

– Оставь меня в покое, Белла, – раздраженно произнес старик. – Хватит меня останавливать.

– А как же твое сердце, дорогой! Тебе нельзя оставаться одному!

– Иди, иди отсюда, Белла, – пробурчал сэр Ричард, отмахиваясь от жены, как от мухи.

– Но Ричард… Хорошо, если ты так настаиваешь, дорогой, тогда с тобой должен пойти кто-нибудь из нас. А если у тебя прихватит сердце! Причем всерьез…

– Вот что я тебе скажу, Белла. Ты меня и вправду доведешь до сердечного приступа! Не желаю больше ничего слышать. Хватит ко мне приставать!

Белла стала взывать к Филипу:

– Ты же врач! Подействуй на своего деда! Запрети ему ночевать в павильоне.

Филип, лежа на террасе, сонно приоткрыл глаз.

– Он и сам все прекрасно знает. Если я буду на него давить, он только больше заупрямится. Я считаю, что дед поступает очень глупо, объявляю ему свой протест, а в остальном умываю руки.

Закрыв глаза, Филип моментально погрузился в сон.

Отчаявшись, Белла пошла в дом, по пути выражая надежду, что Ричард по крайней мере не будет заниматься этим проклятым завещанием сегодня.

– А тебе-то о чем беспокоиться, Белла? – удивилась последовавшая за ней Элен. – Если сэр Ричард изменит завещание, то ведь в твою же пользу. Ты станешь единственной владелицей Свонсуотера и сможешь выставить нас отсюда со всеми нашими пожитками!

«Да, и я точно знаю, с чьих пожиток начну», – раздраженно подумала Белла. Если бы Элен не сболтнула об интрижке Филипа, когда все ехали в машине (а Белле об этом доложил Эдвард), никакого скандала не случилось бы. Однако она никогда не злилась подолгу, и когда Пета с Эдвардом вышли из холла, ее внимание немедленно переключилось на другой предмет.

– Боже мой, девочка, что ты сотворила со своими ногтями?

Пета помахала бледными ноготками.

– Сняла с них всю бычью кровь – теперь они бледные и скромные.

Она была в обтягивающем зеленом купальнике, оттенявшем порозовевшую под солнцем кожу.

– Стивен сказал, что я грублю деду и веду себя глупо, поэтому я решила загладить перед ним свою вину – я имею в виду перед дедушкой, а не Стивеном, – уточнила Пета и, смеясь, добавила, что если к нему подлизаться, он, может, еще передумает, и она опять станет наследницей. – Хорошенькое дело, если я стану нищей, а Стивен будет на меня злиться: тогда на мне вообще никто не женится.

– А ты тоже тронься умом, как я, дорогая, и тогда тебе будет наплевать на завещания и все остальное, и ты сможешь раскрашивать ногти во все цвета радуги. Дед в любом случае вынужден меня обеспечивать, и что бы я ни делал, все будут говорить, что я не виноват, раз таким уродился. Давай пойдем на солнышко, пока оно не зашло, – проговорил Эдвард, шлепая Пету по обтянутому купальником заду. – Да ты все еще мокрая, фу!

Филип и Клэр загорали на террасе, положив руки под головы. Пета, достав маникюрные принадлежности, стала покрывать ногти бесцветным лаком.

– Мне кажется, я опять попала в госпиталь. Старшая медсестра бьется в конвульсиях, если видит лак на ногтях. Ну вот, дедушка, теперь я скромная и почтительная внучка, правда? Ты можешь отказаться от этого дурацкого нового завещания, и я снова стану наследницей.

Примирение с Петой было для старика не менее волнующим моментом, чем составление нового завещания.

– Пета, если ты попросишь прощения за свое безобразное сегодняшнее поведение… – с надеждой произнес сэр Ричард.

Клэр подняла голову, чтобы их видеть. Только бы Пета не сказала чего-нибудь лишнего, только бы уважила старика, ведь она умеет быть милой, только бы закончилась эта нелепая, никому не нужная ссора! Но Пета не собиралась заискивать перед дедом ради какого-то наследства. Вытянувшись на полу террасы, она зажмурилась от солнца.

– Прости меня за грубость и глупость, мне и самой немного стыдно, что я так себя вела, а вы все засвидетельствуйте Стивену, что я покаялась перед дедом. Но восстанавливаться в правах я не хочу. Владеть Свонсуотером должна Белла, – беспечно произнесла Пета, касаясь теплого камня пальцами ног. – А когда дедушка умрет и будет покоиться под холодным серым мрамором, или как там еще говорится, мы все будем у нее попрошайничать.

– В свое новое завещание я включил пункт, запрещающий оказывать существенную финансовую помощь кому-либо из вас, – с мрачным триумфом заявил сэр Ричард.

– Это как-то не по-семейному, дорогой! Значит, мы даже не сможем погостить в Свонсуотере, давясь горьким хлебом милосердной Беллы?

– Только если она сама этого захочет, – злорадно произнес сэр Ричард.

– Ну, меня-то она пригласит! Эдвард, дорогой, когда ты станешь маленьким принцем, ты уговоришь свою бабушку принимать меня, чтобы ее горький хлеб вставал у меня поперек горла?

– А вот Элен она не позовет, – заявил Эдвард, вытягивая шею, чтобы взглянуть на Филипа. – Филип, вас с Элен она никогда не позовет, потому что считает, что это вы во всем виноваты – ну, и Клэр, конечно, – а на самом деле это моя вина, ведь это я рассказал ей, что Элен говорила в машине. – Он резко принял сидячее положение. – Дедушка, а если я попрошу прощения, тебя это устроит? – Это прозвучало несколько натянуто, и Эдвард поспешил добавить: – А то я могу впасть в транс или во что-то вроде этого.

Сэр Ричард встал и, собрав бумаги, сердито зашагал к лестнице. Никто не обратил на это внимания, и он счел своим долгом объявить, что идет в павильон и ужинать не будет. Пета приоткрыла голубой глаз.

– Ты собираешься голодать, дорогой?

– Кто-нибудь из слуг принесет мне ужин на подносе.

– Об этом позаботится один из наших семерых ливрейных лакеев, – съязвила Пета.

Выйдя через полчаса из дома, Белла сообщила:

– Я велела Черепахе что-нибудь приготовить. Пойду отнесу поднос сама и заодно попытаюсь уговорить его не оставаться там на ночь. Я скажу ему: Ричард, ты…

– Не стоит репетировать перед нами, ангел мой. Мы и так в курсе событий. И потом он все равно не сдвинется с места.

– Дед упрям как осел, – подключился Филип. – Нет ничего глупее этой его идеи, но мне отговаривать его бесполезно. Пета, пойди с Беллой и попытайся его убедить; тебя он слушает – ты уже буквально кормила его с рук, но тебе вдруг захотелось остаться нищей, а заодно повергнуть в нищету и всех нас.

Тут появилась Черепаха, в руках у нее был большой поднос с массивными серебряными тарелками, которые маленькая балерина всегда считала признаком респектабельности.

– Вот, мэм, только не знала я, что придется готовить что-то отдельно, так что не обессудьте!

Пета забрала поднос у Беллы.

– Я сама отнесу, милая. Пойдем!

Высокая и стройная, она грациозно зашагала по лужайке в своем зеленом купальном костюме. Через несколько минут из павильона позвонили, и голос Петы произнес:

– Клэр? Дедушка оставил на столе свою авторучку и хочет, чтобы ее принесли.

– Авторучку? На каком столе?

– На чугунном столике на террасе. Не будь дурочкой, дорогая.

С террасы вошла Элен с толстым зеленым «паркером» в руках.

– Это она?

– Зеленая ручка, Пета?

Элен слышала, как на другом конце провода Пета сказала:

– Да, Клэр, он говорит, что зеленая. Что, дорогой? Подожди, я же с ней разговариваю! Клэр, он говорит, ручка ему нужна, чтобы лишить нас наследства сегодня же вечером!

– Скажи им, что я сейчас ее принесу, – неожиданно заявила Элен и вдруг побежала с ручкой наверх – ее чуткое материнское ухо уловило плач ребенка. Через полчаса Белла с Петой, возвращавшиеся из павильона, встретили ее на лужайке. Элен неторопливо шла к воротам с авторучкой в руках, которая яркой черточкой зеленела на фоне ее красного купальника.

– Если она надеется уговорить деда, то в таком виде у нее нет шансов, – едко заметила Пета, только что потерпевшая неудачу на этом поприще. – Слишком много тела и мало материи, выглядит, словно облупившийся красный лак на ногтях.

Пета все еще переживала по поводу своего алого маникюра: принесенная жертва оказалась напрасной.

Эдвард появился на террасе в мешковатых фланелевых брюках и белой рубашке.

– Сойдет для ужина, как ты думаешь, Белла? Филип собирается одеться точно так же. Интересно, что задумала Элен? Она так решительно зашагала к павильону – у нее явно какой-то план!

– Наверно, хочет поговорить с дедом, но надо быть полной идиоткой, чтобы заявиться к нему в таком купальнике.

– Пойдем к деду под окошко: будем строить рожи, чтобы она поскорее ушла, – предложил Эдвард.

Пета пришла в восторг от этой идеи и уже хотела ее реализовать, но Белла загнала ее в дом переодеться к ужину. Купальник Петы был еще откровеннее, чем у Элен, только она была стройнее.

– Одному богу известно, что там Черепаха болтает о вас в деревне!

Эдвард отправился к воротам один. Однако Элен уже шла ему навстречу, чуть покачивая бедрами, обтянутыми тугим купальником. Положив руку ему на плечо, она спросила:

– Куда это ты отправился?

– Туда, откуда ты идешь. Я хотел немного попрыгать под окошком, чтобы тебя рассмешить.

Элен рассмеялась.

– Какое уж веселье! Там мрачно, как в морге! Ваш дед сказал, что от солнца ему жарко, поэтому задернул все шторы и сидит в темноте в самом отвратном расположении духа! Я попыталась ему объяснить, что ничуть не возражаю расстаться с Филипом, пусть уходит к своей Клэр, но он должен меня обеспечить! Куда там, старик и слушать не захотел. Сказал, что его возмущает наше отношение к этому делу и что мы забыли всякие приличия.

– Наверное, он имел в виду твой купальник.

Элен невозмутимо взглянула на свой круглый живот.

– Разве я виновата, что моя фигура не вписывается в ту дрянь, которую сейчас продают?

Со стороны дома появился Бро с садовым валиком для разравнивания песка, приложив руку к кепке, он прошел мимо них к воротам. Эдвард хотел продолжить свой путь к французскому окну с задернутой шторой.

– Я-то одет прилично и тощий, как палка, возможно, мне удастся произвести лучшее впечатление!

Но Элен снова схватила его за руку.

– Не ходи, Тедди. Ты уж точно не сможешь на него повлиять, только впадешь в какой-нибудь транс и испортишь все дело. Пойдем обратно, сейчас как раз время ужина. – Эдвард заколебался, и она решила его отвлечь, произнеся волшебные слова: – – Как ты себя чувствуешь после сегодняшнего обморока?

Эдвард немедленно развернулся и пошел за ней.

Вечером гости сидели на террасе, смотрели на реку и втирали крем в обгоревшую кожу. После напряженного дня все расслабились и притихли. Только Элен весело и беззаботно щебетала, вызывая всеобщее раздражение и жалость. Белла кормила печеньем свою собачку, маленькое белое существо по кличке Боббин, неподвижно сидевшее с открытой пастью, куда попадали кусочки печенья, ловко брошенные хозяйкой. Эдвард решил его попробовать.

– Довольно вкусное, только немного жестковато. Это оно входит в рацион наших солдат?

– Эдвард, что ты делаешь? Разве его можно есть? Оно же делается из всякой требухи.

Пета громко засмеялась. Эдвард позеленел.

– Вы действительно думаете, что там есть конина и всякие внутренности?

– Конечно, есть, – подтвердила Клэр. – Это указано на упаковке.

– Мерзкие шевелящиеся кишки, Тедди, пропущенные через мясорубку!

Схватившись за живот, Эдвард пулей вылетел с террасы.

– Ну вот, Пета, опять ты его расстроила, – недовольно произнесла Белла. Однако ее слишком разморило, чтобы подняться с кресла, и она лишь бросила тревожный взгляд в глубину дома. – Надеюсь, он сообразит принести приемник. Надо послушать новости. Который сейчас час – минут двадцать девятого?

Следующие двадцать минут она волновалась и брюзжала, не предпринимая, впрочем, никаких активных действий, однако вскоре угомонилась, увидев, как из дома выходит ее внук, целый, невредимый и с приемником в руках. Поставив его на перила балюстрады, он гордо объявил:

– Меня просто вывернуло наизнанку!

– Что-то не похоже, – засомневалась Пета.

– Тогда что, по-твоему, я делал все это время?

– Был в трансе, наверное.

Эдвард слегка побледнел, но быстро оправился.

– Вряд ли, потому что я все прекрасно помню. Я заправлял пленку в свой фотоаппарат. Он лежал на передней террасе, и я вспомнил, что хотел завтра поснимать малышку.

– Так, значит, тебя не тошнило!

– Ну, не все же это время меня выворачивало.

Элен всегда слушала новости, причем с неподдельным интересом. Она даже немножко гордилась собой и своим интеллектом, поскольку женщин обычно не слишком волнуют военные сводки. Поэтому, когда Антония, уже уложенная в кроватку, вдруг горестно подала голос, Элен в отчаянии посмотрела на родственников.

– Вот некстати! Теперь я пропущу новости!

Клэр немедленно вскочила на ноги.

– Я схожу к ней, Элен.

В душе Элен предпочла бы, чтобы Клэр и близко не подходила к ее ребенку, но обнаруживать свои чувства было глупо и недостойно. Поэтому она вежливо произнесла:

– Хорошо, спасибо. Боюсь только, тебе придется ее переодеть. В любом случае ее горшочек под кроваткой – такой розовый, с медвежонком.

– А где же Стивен? – забеспокоилась Пета, когда Клэр ушла в дом. – Он сказал, что вернется около девяти. Я велела ему идти по лужайке, чтобы дед не увидел его из окна и не затащил к себе.

Войдя в холл, Стивен остановился у двери гостиной. Там стояла Клэр, недовольно взирая на осколки, пролитую воду и цветы, разлетевшиеся по паркетному полу. Взглянув на портрет, украшенный венком, он спросил:

– Что стряслось? На этот раз не Эдвард?

– Ой, Стивен, боюсь, это опять он. Парень только что входил в дом. Я ужасно беспокоюсь – уже второй раз за сегодняшний день. Это Пета виновата, она его постоянно дразнит.

– Все это сплошное притворство, – заявил Стивен. – Он просто немного нервничает из-за завещания, впрочем, как и все остальные, и нарочно делает вид, что ему плохо.

Пожав плечами, Клэр посмотрела на осколки.

– Это любимая ваза Беллы, ее собственная, а не наследство Серафиты. Придется все это убрать, но сначала я посажу на горшок малышку.

Выйдя вместе со Стивеном из гостиной, Клэр закрыла за собой дверь.

– Не говори ничего Белле. Сегодня и без того сумасшедший день. Ты виделся с дедом?

– Нет, я схитрил. Текст завещания занес сэру Ричарду мой клерк, когда возвращался домой, а сейчас я прошел через лужайку, поэтому ваш дед меня не видел. Так что у него впереди целая ночь на раздумья, и утром он еще может все поменять. Но если он все же решит подписать завещание вечером, у меня уже не будет возможности его отговорить, вот в чем проблема. А пока я от него прячусь, может произойти что угодно – с его-то сердцем.

Стивен прошел через холл на заднюю террасу. Клэр побежала наверх и, посадив девочку на розовый горшок с медвежонком, наблюдала через балконное окно, как Бро уходит с лужайки, увозя с собой тележку с граблями и метлами. Он исчез за забором, окружавшим его маленький домик, и через пару минут появился вновь с велосипедом, на котором и укатил в деревню. Этой ночью он дежурил в пожарной команде, и его смена начиналась за час до захода солнца.

Жаркий день подходил к концу, и вечерняя прохлада немного остудила страсти, нервы, истрепанные войной, успокоились, а сердца, добрые и любящие по своей сути, смягчились, раскаялись в содеянном и воззвали к милосердию. Завтра они все пойдут к деду. Завтра они все попросят у него прощения. Завтра они все признают, что вели себя, как последние свиньи.

Но назавтра было уже поздно. Утром Клэр, несшая сэру Ричарду поднос с завтраком, вдруг резко остановилась у французского окна. Поставив поднос на посыпанную песком дорожку, она вплотную подошла к окну, тронула замок и вгляделась в сумрак комнаты; через мгновение она уже мчалась по лужайке к дому.

Глава 5

Элен стояла на балконе своей комнаты.

– Господи, Клэр, что случилось?

Остановившись, Клэр прижала руку к животу.

– О, Элен – наш дедушка! Он… мне кажется, он… Он сидит за столом и… выглядит ужасно странно. Филип здесь? Скажи ему.

Элен повернулась к двери, но в этот момент на балкон вышел сам Филип, пытающийся застегнуть воротничок рубашки.

– В чем дело, Клэр?

– Ой, Филип, идем скорее! С дедом что-то случилось!

И она, не дожидаясь Филипа, ринулась обратно к павильону. Он выбежал с балкона и уже через минуту несся по лестнице вниз, перескакивая через три ступени. Потом, что-то вспомнив, повернул назад и, сделав крюк, выбежал из дома с докторской сумкой в руках. Клэр, пробежав по подъездной дорожке, уже свернула на тропинку, ведущую к французскому окну. Филип последовал за ней, осторожно обойдя поднос, все еще стоявший на земле, и они оба, тяжело дыша, заглянули в окно. Плотные бархатные шторы были отдернуты, и через стекло был виден сэр Ричард, неподвижно сидевший за столом в довольно неестественной позе, губы у него посинели, а в скрюченных пальцах он держал ярко-зеленую авторучку.

Филип постучал в окно. Когда его закрывали, оно автоматически запиралось, и Филипу не оставалось ничего другого, как выбить стекло и, просунув руку, поднять задвижку. Бросив сумку на стол, он склонился над дедом и дотронулся до его руки, потом до плеча.

– Он мертв… И уже несколько часов.

Клэр отшатнулась.

– О, Филип!

– У него, вероятно, случился приступ, и он умер, не успев ничего предпринять. Как это ужасно, – проговорил Филип и, отвернувшись, слегка тряхнул головой, как бы сбрасывая груз запоздалой вины. – Мы не должны были его отпускать. Ему нельзя было находиться одному. Это моя вина, Клэр. Я должен был поднять шум. Но кто мог знать, что он так внезапно умрет? И именно в ту ночь, когда был в одиночестве! Я… я думал… я хочу сказать, что в благоприятных условиях он мог еще протянуть не один год.

– Это наша общая вина, Филип, а не только твоя. После всех этих вчерашних волнений…

– В принципе это могло на него повлиять. Но я не уверен, – с сомнением произнес Филип.

Он снял руку с плеча деда, и тело чуть наклонилось вперед, застыв над столом, словно восковая фигура. Руки старика неуклюже расползлись в стороны по полированной поверхности, посиневшие пальцы все еще сжимали авторучку. Клэр закрыла глаза, чтобы не видеть этого невыносимого зрелища.

– Что нам делать, Филип? Это так страшно. Через пару минут сюда все сбегутся.

– Нет, я попросил Элен никому не говорить. Я думал, деду просто стало плохо, и не хотел, чтобы Белла поднимала шум. Но теперь сказать все равно придется, так что давай его уложим и чем-нибудь накроем. – Он взял мертвеца за плечи. – Клэр, ты поможешь?

Клэр была в ужасе, но тем не менее помогла перенести окоченевший труп на диван.

– Господи, Филип, какой же он жалкий.

Филип достал из сумки пузырек с эфиром и кусочек ваты и стал стирать засохшую слюну и пену с посиневших губ трупа. Вздрогнув, Клэр поспешно отвернулась. Филип постарался отвлечь ее от этой малоприятной процедуры:

– Интересно, он успел подписать новое завещание?

Клэр взглянула на стол. На нем стоял лишь пустой стакан с водой на донышке и начатый пузырек с чернилами. Выдвинув все три ящика стола, она объявила:

– Здесь его тоже нет.

В павильоне было две комнаты, крохотная кухонька и ванная. Вторая комната не использовалась и была заперта. Перед гостиной находился небольшой пустой коридор с плиточным полом. Он вел к входной двери, напротив которой, по другую сторону ворот, стоял второй павильон, где обитал Бро со своей женой. На кухне не было ни мебели, ни утвари, ни занавесок; в ванной отсутствовали привычные флаконы и баночки, хотя мыло и полотенца были предусмотрительно положены прислугой. Этот домик использовался лишь раз в году, когда сэр Ричард проводил там ночь, поэтому все помещения, кроме гостиной, были пусты и заброшены. В гостиной же висели шторы, на полу лежал дорогой ковер, в углу стоял буфет с любимым фарфором его первой жены. Еще там был роскошный письменный стол, несколько стульев и тахта. Ну и, конечно, висел портрет Серафиты.

Клэр заглянула во все помещения и в коридор, пол которого был покрыт толстым слоем пыли.

– Завещания нигде нет, – объявила она.

– Как странно! – проговорил Филип, мельком оглядев гостиную. – Куда же он его дел?

Сделав вид, что его одолевает любопытство, он отошел от тела и стал выдвигать ящики стола.

– Здесь и вправду нет!

Подойдя к буфету, он стал шарить среди фарфора и засовывать пальцы в вазы.

– Его нигде нет. Это очень странно, Клэр!

– А он не?.. Может, у него?..

Филип чуть сдвинул тело.

– Нет, у него ничего нет. Где же оно может быть?

– Возможно, он увидел, как Стивен уходил вечером, и отдал завещание ему.

– Нет, я проводил Стивена до самых ворот.

Филип вернулся к телу, но его мысли были явно заняты другим, и через минуту он воскликнул:

– А, может быть, он его порвал?

– Тогда где обрывки?

В домике не было камина и вообще никакого огня.

– Ха, видно, он их проглотил.

– Но зачем? Почему просто не порвать завещание и не прятать обрывки? Мы все о нем знали – зачем было что-то скрывать?

Клэр подошла к тахте, где лежал окоченевший труп, но Филип милосердно прикрыл ей глаза рукой.

– Господи, как все это ужасно! Не успел бедный старик умереть, а уже столько суеты и загадок вокруг завещания!

– Ну, я пока особых загадок не вижу, – возразил Филип. – Скорее всего, все объясняется очень просто, просто мы пока этого не знаем. А вот то, что он умер в полном одиночестве, действительно ужасно, и я не могу отделаться от мысли, что это моя вина.

Клэр отошла к окну и стала смотреть в сад. На солнце ее волосы загорелись червонным золотом. Умерший старик не слишком любил ее; она была гораздо умнее Петы и не уступала ей в привлекательности, хотя ее красота была более сдержанной, чем у похожей на дикую розу кузины. Однако сэр Ричард ни в грош не ставил женский ум и презирал ее претензии на интеллект, что больно ранило чувствительную натуру Клэр. Она часто обижалась на него, так что его смерть ее не слишком огорчила. А раз так, то нечего притворяться и изображать горе, которого не испытываешь. Проигнорировав последнее замечание Филипа, она деловито произнесла:

– Для всех, а особенно для нас с тобой, очень важно, чтобы это завещание не было подписано.

Ведь если у них с Филипом будут деньги, он сможет содержать Элен и ребенка, а Клэр знала, что Филип никогда не оставит жену без материальной поддержки, причем достаточно приличной; он остро чувствует вину и считает, что должен сполна расплатиться за свою измену.

– Если мы с тобой получим тысяч десять-двенадцать на двоих, ты сможешь обеспечить Элен и купить практику где-нибудь в другом месте.

Филипу стало неловко.

– Да, но… Дорогая, сейчас не время говорить об этом. Бог с ним, с завещанием… в любом случае это был всего лишь текст, он не мог его подписать без свидетелей и всего прочего.

– Тогда где оно?

– Думаю, он все же отдал его Стивену – возможно, тот вернулся назад.

Клэр опять посмотрела в окно.

– Вряд ли. После того как Бро посыпал дорожки, никто к домику не подходил.

Закончив приводить в порядок тело, Филип накрыл его пледом. Постояв немного у тахты, он, приободрившись, подошел к кузине.

– Похоже на то. Какая же ты наблюдательная!

Между розовых кустов вилась узкая желтая дорожка, ведущая к французскому окну.

– Бро посыпал ее песком около девяти вечера. Я видела его из окна, когда сажала на горшок ребенка. Посмотри, на ней четко видны мои следы: я приходила утром с подносом, а потом побежала к дому. И еще там твои и мои, когда мы шли сюда уже вдвоем – я, а за мной ты. Ты свернул с подъездной дороги, прошел по краю дорожки и задел поднос.

Филип пожал плечами:

– Пока мне ничего не понятно. Но мы должны вернуться в дом и сообщить всем, что произошло.

Он отошел от окна и стал медленно собирать сумку, стараясь чуть оттянуть неизбежное. Как врачу ему часто приходилось сообщать печальные известия, стоя в окружении неутешных родственников, подобно скале среди бушующих волн, которые сам же и поднял. И всякий раз он страшился этого. Реакция людей, потерявших близкого человека, была мучительно однообразной, а слова утешения и поддержки столь банальны, что ему неловко было видеть, как безотказно они действуют, и он каждый раз ожидал, что скорбящие уличат его в неискренности и скажут: «Вы уже говорили это миссис такой-то и миссис такой-то и сотням рыдающих женщин до них».

Филип представил себе, как Белла зарыдает у него на плече, а Элен будет стоять рядом и насмешливо смотреть на нее, а потом прорвет оборону его приличествующего случаю горя, прекрасно зная цену его искренности и печали. Завернув в бумажку использованную ватку, Филип открыл сумку, чтобы положить туда пузырек с эфиром.

И вдруг застыл как громом пораженный.

За завтраком Элен с беспокойством размышляла, что же могло случиться в павильоне. Зная, что Белла будет крайне недовольна, она тем не менее умолчала, что Филип срочно отправился туда; но ведь, уходя, он бросил: «Ничего не говори Белле!» – и Элен послушно подчинилась. Белла раздраженно потягивала кофе.

– Куда это запропастились Филип с Клэр? Очень невежливо с их стороны опаздывать к завтраку. К тому же Черепаха явилась только к восьми! И ничего не успела сделать, только вытерла пыль и собрала завтрак…

В этот момент в дверях появились Филип с Клэр, оба бледные, с трясущимися руками.

Взглянув на них, Белла испуганно вскрикнула:

– Филип… Что случилось? Клэр, в чем дело? Что случилось?.. Что-то с вашим дедом?

В этот момент из кухни появилась Черепаха. Филип взял Беллу за руку.

– Пойдем в гостиную. Поговорим там.

В холле Филип спросил:

– Белла, ты не брала коробочку с адренолом у меня из сумки? Ту, которую я тебе показывал, с шестью ампулами.

Белла испуганно посмотрела на него.

– Адренол? Нет, я его не брала. У Ричарда в кармане есть пузырек.

Филип посмотрел на Пету, Элен и Эдварда, шедших позади.

– Может, кто-то из вас взял ее? Кто-нибудь лазил в мою сумку?

Никто не признался, и Белла вцепилась ему в рукав.

– Ради бога, Филип, что случилось? Что-нибудь с Ричардом? Ему плохо? У него приступ?

Увидев его лицо, она побелела и, внезапно все поняв, закричала:

– Он умер! Ты хочешь сказать, что Ричард умер!

– Да, он умер, – подтвердил Филип. – А из моей сумки исчез весь адренол, шприц и пузырек со стрихнином.

Он замолчал, лицо его посерело, и он с ужасом воззрился на остальных, словно сраженный внезапной догадкой. А потом вдруг выпалил:

– Его убили!

И, распахнув дверь, быстро вошел в гостиную.

В центре комнаты на полу так и остались лужа пролитой воды, груда осколков и увядшие цветы, а венок на портрете Серафиты снова был сбит на сторону.

Глава 6

Перед полуднем в поместье прибыл инспектор Кокрилл. Маленький темноволосый человек с блестящими глазами, похожий на серенького воробушка, надевшего белоснежную панаму, сразу же проявил необыкновенную активность, по-воробьиному порхая и прыгая в поисках крошек информации. На его приезде настоял Стивен Гард, тронутый видом плачущей Петы, которая явно нуждалась в сочувствии и поддержке.

– Вы же знакомы с Кокриллом, леди Марч, так почему же не позвать его? Если здесь нет никакого криминала, он не будет поднимать лишнего шума. А если есть, тогда ваше нежелание сообщить в полицию будет выглядеть весьма подозрительно.

Стивен вдруг стал холоден и спокоен – этот невысокий человек со светлыми мальчишескими вихрами нашел в себе силы противостоять коллективной воле людей, которых он знал и любил и которых, как с горечью подумала Пета, должен был бы всячески защищать и поддерживать.

– Прежде всего я думаю о вас, это целиком в ваших интересах. Если вы будете делать вид, что сэр Ричард умер естественной смертью, то только навлечете на себя неприятности. Конечно, Филип, мы все надеемся, что так оно и есть, и я полностью согласен, что исчезновение адренола и стрихнина не обязательно означает что-то ужасное, но, учитывая исчезновение завещания – а Бриггс точно передал его сэру Ричарду вечером, – вся ситуация выглядит, мягко говоря, неоднозначно, и я бы не советовал вам пускать все на самотек…

Пета посмотрела на его бледное дрожащее лицо.

– Стивен, можешь хотя на минуту забыть, что ты наш адвокат? Не будь таким… таким ужасным занудой!

– Это для вашей же пользы, – упрямо повторил Стивен. – В любом случае, я очень сомневаюсь, что врач выдаст вам свидетельство, так что все равно все выйдет наружу.

С этими словами он их покинул, направившись в павильон, где стал ждать инспектора Кокрилла, не подпуская никого ближе розовых кустов.

– Ладно, можете считать, что я зря поднимаю шум. Кокрилл приедет и разберется.

Так с несколько виноватой решимостью он держал оборону до самого приезда инспектора. Когда Кокрилл осмотрел павильон и, дав задания своим подручным, собрал всю семью в гостиной, Стивен робко спросил:

– Как представитель леди Марч, могу я присутствовать при этом допросе с пристрастием?

И, не ожидая ответа, уселся на стол в стороне от всех и стал болтать ногами, стараясь убедить себя, что Пета не перестанет с ним разговаривать, хотя сам он сильно в этом сомневался.

Эдвард сидел в большом кресле, испуганный и притихший. Бессознательное состояние, транс, автоматизм… «Вы хотите сказать, доктор, что я могу не осознавать, что делаю?» И ведь доктор сказал, что это возможно, и предупредил его о возможных приступах, если он слишком резко поднимет глаза. А ведь только вчера… Он экспериментировал с собой уже много лет. Упасть в обморок было проще простого: с детства он умел терять сознание по желанию, пока этот процесс не стал выходить из-под контроля и Эдвард начал падать в обморок, когда от него этого ждали, хотел он этого или нет. Но неужели эти невинные эксперименты зашли так далеко? А как об этом узнать? Все эти трансы и прострации тем и страшны, что в них впадаешь, а потом не помнишь об этом. Вчера утром, например, венок на портрете висел криво, это привлекло его внимание, он поднял взгляд и сразу вспомнил, что ему говорил доктор. Поэтому он уронил поднос со стаканами, уверенный, что сейчас потеряет сознание. Но произошло ли это на самом деле? По всей видимости, нет. Он стоял, глядя на люстру и ожидая, что сейчас придут родственники и начнут над ним кудахтать, – так, собственно говоря, и произошло. Своей нескончаемой суетой они страшно утомили его, поэтому нет ничего удивительного, что потом все-таки хлопнулся в обморок. Но вчера вечером? Вечером Эдвард вообще не входил в гостиную. Выскочив с террасы, он побежал в туалет на первом этаже и попытался вызвать рвоту, потому что Пета брякнула про лошадиное мясо в собачьем печенье, и он посчитал своим долгом на это среагировать; однако у него ничего не вышло. Ему не хотелось возвращаться назад и признаваться, что он ничуть не пострадал, так как его нервы и желудок оказались крепче, чем предполагалось, поэтому он вышел на переднюю террасу, сел на балюстраду и стал возиться с фотоаппаратом, ожидая, что кто-нибудь придет сюда, волнуясь за него. Оттуда он увидел, как Бро катит тачку с инструментами в сторону павильона, но изгородь помешала ему разглядеть, куда именно пошел садовник. Прождав своих черствых родственников минут пятнадцать, Эдвард направился в гостиную, взял там радиоприемник и отнес им, не сказав ни слова упрека.

В гостиную!

Но ведь он только что сказал себе, что вчера вечером не входил туда. Конечно, он забыл, что брал там радиоприемник, такую мелочь можно и не вспомнить. И все же… Он только что заявил родственникам, что не входил в гостиную, и никто не сообразил, что приемник он мог взять только там. А может быть, они сообразили, но не подали виду и деликатно промолчали? Виновато переглянувшись, они сказали, что в гостиной нашли разбитую вазу, а потом осторожно спросили, помнит ли он что-нибудь и не отключился ли он часом опять. «Как вчера, дорогой, когда ты уронил поднос и стаканы для хереса, а потом потерял сознание и ничего не помнил, пока мы тебе не рассказали». Но как он мог признаться, что все прекрасно помнил и сделал это нарочно, что устраивал такие представления уже много лет, пока сам не стал в них отчасти верить. Но, может быть, уже не отчасти? Неужели у него и вправду случались «отключки», о которых он ничего не помнил? Эдвард подозревал, что родственники втайне опасаются, не он ли убил деда. В половине восьмого Элен видела того живым и невредимым в павильоне, в девять Бро закончил посыпать дорожки, и после этого никаких следов на них не появилось. В течение полутора часов все родственники сидели вместе и никуда не отлучались – все, кроме него. За это время только он, Эдвард, мог пойти в павильон, тем более что в гостиной остались свидетельства его очередного «недомогания». Они думают, что он пошел в гостиную за радиоприемником, увидел покосившийся венок, стал смотреть на него и отключился, а поскольку весь день мальчик нервничал и переживал – впрочем, как и все остальные, – его неустойчивой психикой овладели злые намерения: стащив яд, он прошел в павильон еще до того, как Бро посыпал дорожки песком, и там убил своего деда. Времени для этого было достаточно, а сам он ничего не помнил. Филип, Клэр и Пета о чем-то шептались, потом позвали Беллу и что-то нашептали ей, и только Элен сидела рядом с ним, осторожно расспрашивая, как он провел это время, и делая вид, что верит ему. Но на самом деле она ему не верила. В конце концов, она присоединилась к остальным и, по его трезвому наблюдению, согласилась со всем, что ей наговорили. Они намеревались его выгородить и сговорились говорить неправду, чтобы уберечь беднягу от последствий содеянного. Стивен, холодный, беспристрастный, спокойный и непреклонный Стивен ретировался в направлении павильона. Филип, выйдя на террасу, обнаружил там фотоаппарат, всю ночь пролежавший на перилах балюстрады, и, осмотрев его, увидел, что в него заправлена новая пленка. Однако тот же Филип, поначалу вздохнув с облегчением, позже поминутно расписал ход событий, хотя и весьма неохотно. Одна-две минуты в туалете в попытке вызвать рвоту, пару минут в гостиной, чтобы поднять глаза на портрет, впасть в транс и залезть в открытую докторскую сумку, которую Филип оставил на стуле; две-три минуты, чтобы добежать до павильона; пять минут, чтобы постучать в окно, войти и сочинить сказку об инъекции, которую потребовал сделать Филип, или же просто без всякого предисловия всадить иглу в руку ничего не подозревающего старика. Еще две минуты, чтобы добежать по лужайке до дома. И еще остается пять-семь минут, чтобы посидеть на балюстраде передней террасы, постепенно выходя из транса, заправить пленку в фотоаппарат и пойти на заднюю террасу, не подозревая, что он только что совершил убийство! Такое было вполне возможно, и Эдвард чувствовал, что, несмотря на все попытки обмануть себя, они верили именно в эту версию. Сидя в кресле, он трясущимися пальцами постукивал по мягким подлокотникам.

Кокрилл, сидя в центре собравшихся родственников, сворачивал уже четвертую папиросу.

– Отлично. Благодарю вас за все, что вы мне сообщили. Я со своей стороны тоже хочу вам кое-что сказать. Должен предупредить, что мне крайне не нравится эта история. Я почти уверен, что сэр Ричард был убит или, выражаясь деликатнее, ему помогли уйти в мир иной, куда он, по мнению убийцы, и так должен был скоро отправиться. И если он действительно был убит, то к этому причастен кто-то из своих.

Если он ждал гула возмущения, то явно просчитался, подумал Эдвард. Все уже давно свыклись с этой мыслью. Но зачем тогда смотреть на портрет, на венок из роз, который снова ровно висит на золоченой раме, на паркет, где еще не высохло влажное пятно? От Кокрилла не укрылись эти взгляды – его не проведешь! Указав носком потрепанного ботинка на темное пятно на полу, он спросил:

– Что это?

– Вы о чем, Коки?

– Об этом пятне.

– Вчера вечером я уронила здесь вазу с цветами, – спокойно объяснила Клэр. – Это пролилась вода.

Но конспираторы из них явно не получались.

Кокрилл заметил, что они смотрят на коврик, лежавший у камина, и мгновенно за это ухватился.

– А почему ковер сдвинут? Он ведь лежал там, где пролилась вода – видите, угол еще мокрый. Почему его переместили?

– Помилуй, Коки, ковры всегда сдвигают при уборке, что же тут особенного?

– А кто убирал комнату?

Повисло молчание. После чего Белла, Пета и Клэр хором сказали «я».

– В какое время? – быстро спросил Кокрилл.

Никто не ответил.

– В котором часу? – настаивал Кокрилл, обращаясь к Белле.

Та пожала пышными плечами и махнула рукой.

– Да какое это имеет значение, дорогой инспектор?

– Я вам не «дорогой инспектор», леди Марч. Вы все от меня что-то скрываете. Итак, в котором часу убирали комнату?

– Около десяти утра, – обиженно произнесла Белла. – У нас сейчас только одна прислуга, «помощница» из деревни, а она сегодня утром задержалась.

– Ага! – Кокрилл извлек из кармана просторного фланелевого костюма облезлую табакерку и пачку папиросной бумаги. – Значит, в девять сорок пять вы узнали о смерти сэра Ричарда, а через пятнадцать минут все занялись уборкой гостиной.

Элен, облаченная в короткое облегающее платье из желтого льна, сидела на валике дивана, постукивая по паркету носком коричневой туфельки.

– А что тут такого? Мы пришли в гостиную, чтобы послушать новости, там прямо посередине была пролита вода и валялись осколки, так что нам приходилось через них перешагивать. Поэтому мы сразу все убрали, вытерли пол и сдвинули мокрый ковер, чтобы на него не наступать. Кто бы там ни умер, остальным же приходится жить дальше.

Это бы звучало вполне убедительно, если бы все сразу же не посмотрели на нее с живейшей благодарностью, словно она бросила им спасательный круг. Кокрилл не понял, в чем тут дело, и, зафиксировав этот инцидент в памяти, вернулся к более конкретным обстоятельствам.

– Итак, доктор Марч, вы сообщили мне, что из вашей сумки пропали ампулы с адренолом. Этого количества было достаточно, чтобы убить вашего деда?

– Вне всякого сомнения. Сердце у него было плохое, и такая ударная стимуляция вполне могла его погубить.

– А внешний вид покойного соответствует тому, что произошло?

Филип чуть замешкался с ответом, несколько озадаченный этим вопросом, и Кокрилл добавил:

– Конечно, мы проведем вскрытие, и эта версия будет проверена; надеюсь, патологоанатом скоро прибудет. А пока мне бы хотелось знать ваше мнение.

– Я понял. Да, мне кажется, внешний вид трупа не говорит о такой возможности. Когда я его увидел, мне это даже в голову не пришло, поэтому я не стал особо приглядываться. Для меня его смерть не была неожиданностью, я предполагал, что он умрет именно так. Если бы не пропажа адренола, я никогда бы не подумал о насильственной смерти. Но теперь нельзя исключить, что он умер от передозировки. – Взглянув на скорбное лицо Беллы, Филип саркастически добавил: – Надеюсь, вы избавите нас от более подробного обсуждения этой темы, во всяком случае сейчас.

Белла оценила его деликатность и благодарно улыбнулась дрожащими губами. Но Кокрилл проигнорировал это замечание.

– Вы можете сказать мне, доктор, как именно была введена смертельная доза?

– Пропажа шприца предполагает, что она была введена внутримышечно.

– У меня тоже есть кое-какие предположения, – едко заметил Кокрилл. – А не мог он принять эту дозу внутрь? Можно ли об этом судить по состоянию трупа?

– Нет, нельзя. Более того, вскрытие этого тоже не покажет. Естественно, если адренол был выпит, смерть наступила бы позже, и дед все еще сидел бы за столом… Но вы, кажется, хотели высказать свои предположения?

Кокрилл отреагировал на этот выпад слабой улыбкой.

– Вы, как я понял, не искали на теле следов от иглы?

– Говорю же вам, у меня и в мыслях не было, что он умер насильственной смертью. Но в любом случае, таких следов у него предостаточно: доктор Браун регулярно делал ему уколы.

Кокрилл перешел к другой теме.

– Предполагаю, о стрихнине речь не идет? Имеются ли какие-нибудь признаки его использования?

Филип стал нетерпеливо объяснять, постепенно повышая голос. Он чувствовал, что впадает в раздражение и теряет над собой контроль.

– Да, кое-какие имеются. Труп моего деда застыл бы в жуткой конвульсивной дуге, опираясь лишь на голову и пятки, глаза бы вылезли из орбит, лицо посинело, а пальцы рук и ног скрючились наподобие звериных когтей.

Он понимал, что несет чушь и что после смерти все эти жуткие симптомы исчезли бы, но нарочно сгущал краски, давая волю эмоциям. Это заменяло ругательства, и Филип, отводя душу, сыпал грубыми и безжалостными подробностями.

Выслушав его, Кокрилл спокойно произнес:

– Понимаю. Значит, вы считаете, что стрихнином его не травили?

– Именно. А как вы догадались?

Наживать себе врага в лице инспектора Кокрилла было крайне опасно и недальновидно. Коки был весьма сообразителен и умен и сразу догадался, что все они что-то скрывают и боятся – за себя или за одного из них. Эдвард вжался в кресло, беспомощно наблюдая за происходящим: и зачем только Филип так нервничает, раздражается и тем самым выдает себя. Однако Кокрилл лишь ограничился замечанием:

– Мы все должны понимать, что этот смертельный яд пока не обнаружен и представляет большую опасность.

И отвернулся от Филипа.

– Все вы рассказали мне, как провели вчерашний вечер, сообщив, что перед ужином ходили в павильон. Что там происходило? Пета, вы с леди Марч ходили первыми?

– Да, я отнесла туда поднос с ужином.

– Кто его готовил?

– Наша старая карга, – ответила Белла. – Мы зовем ее Черепахой. Эта женщина приходит сюда из деревни. А как ее зовут, я не помню.

– Хорошо, я расспрошу ее позже. А до этого, леди Марч, вы приближались к этому подносу или к какой-нибудь еде, предназначенной для сэра Ричарда?

– Нет. Если вы полагаете… Можете спросить на кухне, – раздраженно повысила голос Белла. – Я никогда не занимаюсь едой. Можете их спросить.

– Обязательно спрошу, – заверил ее Кокрилл.

Филип все больше распалялся.

– Какое право вы имеете нас допрашивать, инспектор? У вас нет таких полномочий. Никаких обвинений пока не было предъявлено…

– Но вы же сами меня позвали, – спокойно возразил Кокрилл. – Разве вы не хотите выяснить правду?

Все посмотрели на Стивена. Он, кажется, обещал, что Коки не будет поднимать лишнего шума. И вот что из этого вышло… Кокрилл тем временем занялся своей папиросой: подняв ногу, он старательно затушил ее о подметку. А затем невозмутимо продолжил:

– Итак, леди Марч, прислуга вручила вам поднос…

– Да, она вышла с ним на террасу, но я сразу же забрала его у Беллы и мы вместе пошли в павильон, – вступила в разговор Пета. И с торжеством добавила, что поднос был уставлен серебряными тарелками с крышками, фарфором и стаканами и если инспектор думает, что, держа такой поднос в одной руке, можно другой добавить в еду яд, то он очень сильно ошибается.

Но Кокрилла заинтересовала только одна деталь.

– Серебряные тарелки с крышками?

– Да, с крышками. Так что, дорогая Белла, мы вряд ли сумели бы подсыпать деду яд, даже если хотели бы.

Пета с состраданием смотрела на круглое лицо Беллы, дрожащее и залитое слезами, отчаянно пытаясь превратить кошмарный допрос в игру.

– А что вы делали, Пета, пока ваш дед ел свой ужин?

– Ну, я… А что я делала, Белла? Ты сидела на подоконнике, увещевая деда и призывая его вернуться в дом и не ночевать в одиночестве, а я… – В глазах Петы мелькнула настороженность, и Кокрилл заметил, что она тщательно подбирает слова. – Я позвонила в дом насчет его авторучки. Я уже говорила вам об этом, Коки.

– Да, а потом?

– Дело в том, что Черепаха не вытерла пыль с телефона, и я запачкала руки – ведь павильон целый год пустовал. Поэтому я пошла на кухню и вымыла руки, но лучше бы я этого не делала – полотенца там не оказалось, и мне пришлось их вытереть о свой купальный костюм, а он был все еще влажный и какой-то ворсистый. Потом я села рядом с Беллой на подоконник, но дед так на нас разозлился, что мы почли за лучшее ретироваться.

– Что же его так разозлило?

– Мы прервали процесс лишения нас наследства – меня по крайней мере. А еще Белла выступала с нескончаемым монологом, уговаривая деда ночевать в доме…

– С нескончаемым?

– А почему нет? Вы просто не знаете, как Белла умеет заводиться! – улыбнулась Пета, сочувственно посмотрев на Беллу.

– А когда вы мыли руки в кухне, леди Марч продолжала говорить с сэром Ричардом?

– Если вас интересует, сказала ли она ему: «Одну минуточку, Ричард, я только подсыплю тебе яд, чтобы ты не оставил Свонсуотер и все деньги Петы мне», – то нет, она такого не говорила. Белла просто все время бубнила про то, что ему нельзя ночевать одному, а я точно знаю, что есть только один способ заставить деда что-нибудь сделать – это пытаться его от этого отговорить.

Маленькие блестящие глазки Кокрилла смотрели на Пету, но не видели ее. Погрузившись в раздумья, он подошел к окну и встал там, отвернувшись от всех и сцепив руки за сутулой спиной. Его красивая голова в ореоле седых волос четко обрисовалась в лучах солнца. Наконец он повернулся в комнату, обитую серовато-голубым ситцем, с высоким неоклассическим камином и висевшим над ним портретом Серафиты в белом платье и розовых перчатках.

«Сейчас станет допрашивать меня!» – в ужасе подумал Эдвард.

Но Кокрилл атаковал Элен и снова почувствовал упорное сопротивление: все сидели напряженные и настороженные, ловя любые расхождения в показаниях, чтобы потом как-то их сгладить.

– Я хотела поговорить с сэром Ричардом и попытаться переубедить его, – спокойно объяснила Элен. – Я считала, что все мы ведем себя безответственно и неразумно. Мне казалось, что если кто-то из нас признает, что мы вели себя недостойно и жалеем об этом, он откажется от этого спектакля. Сэр Ричард всегда был склонен к некоторой театральности. Я просто хотела пойти к нему и сказать, что все это просто глупо.

– Для нас это было бы просто спасением! – заявила Клэр.

– Еще бы, дорогая, – проворковала Элен.

«Будет ли Элен меня выгораживать, как и все остальные? – подумал Эдвард. – Она ведь даже не член нашей семьи. Зачем ей лгать и рисковать, чтобы спасти меня от возмездия за то, что я, пусть и бессознательно, сотворил?» Эдвард знал, что Элен хорошо к нему относится, и, несмотря на все ее подтрунивания, в ее великодушном сердце всегда найдется для него уголок. Но лгать, обманывать и пытаться одурачить полицию, рискуя быть разоблаченной…

Тем временем Элен уверенно продолжала:

– Из окна своей комнаты я увидела, как Белла с Петой идут от павильона к дому. Мы пересеклись на лужайке. Я не хотела устраивать семейный совет; ссора произошла из-за моих проблем, и я решила, что мне лучше поговорить с сэром Ричардом одной. Но он и слышать ничего не хотел. Похоже, он наслаждался ролью деда, разочаровавшегося во внуках.

Белла открыла рот, чтобы запротестовать. Все так и есть, но зачем же откровенничать? Однако Элен может преследовать какую-то цель. Возможно, она все это плетет ради спасения Эдварда. И Белла промолчала. А Элен, которая просто констатировала факт, продолжала:

– Сэр Ричард был сильно не в духе, и я поняла, что разговаривать с ним бесполезно. Поэтому сразу ушла. На лужайке я встретила Эдварда, и мы вместе пошли в дом.

– Эдвард шел к деду? – спросил Кокрилл, повернувшись к молодому человеку, вжавшемуся в кресло.

(И почему они все поглядывают на него и сразу отводят глаза?)

Элен поспешно ответила, что Эдвард вышел, чтобы позвать ее ужинать.

– Это так, Эдвард?

– Насколько я помню, да.

– Разговаривая, мы дошли до дома, где он присоединился ко всем остальным, – продолжала Элен, очень четко выговаривая слова. – А я поднялась наверх, чтобы переодеться. На мне ведь был один купальник.

И она в общих чертах описала его фасон: бюстгальтер и маленькие трусики.

Родственники с облегчением вздохнули.

«Почему они прямо не скажут, что выгораживают меня? – подумал Эдвард, с горечью наблюдая их наивную реакцию на каждый взятый барьер. – Они всерьез думают, что им удалось провести инспектора? Да они только все портят!»

– Эдвард, вы были в доме перед тем, как пойти в павильон?

– К павильону, – быстро поправила инспектора Белла. – Внутрь он не заходил.

Инспектор иронично поднял бровь.

– Хорошо, Эдвард, перед тем, как пойти к павильону…

– Я заходил в дом, чтобы переодеться, – объяснил Эдвард. И добавил на грани истерики: – Вы хотите выяснить, была ли у меня возможность взять яд из сумки Филипа?

– Думаю, все мы имели такую возможность, – вмешалась Клэр, переключая внимание Кокрилла на себя и всех остальных. – Французские окна гостиной были открыты весь день, и все мы ходили через них после полудня, главным образом в холл, чтобы оттуда звонить Стивену Гарду из-за всей этой истории с наследством.

– Я понял. А вы, Клэр, не ходили в тот день в павильон?

– Нет, не ходила, – виновато ответила Клэр, сужая тем самым круг подозреваемых и невольно реабилитируя себя. И поспешно добавила, что она тоже входила в дом, но уже около девяти вечера.

– К этому времени дорожки уже были посыпаны песком? И на них остались бы следы, если бы вы подходили к павильону?

Посмотрев на две другие дорожки, Кокрилл отметил про себя, что следов на них не было.

– Да, полагаю, что посыпаны. Я видела, как Бро, закончив работу, уходил к себе.

А Эдвард видел, как он начинал.

– Бро начал посыпать дорожки двадцать минут девятого, – сообщил он.

Последовало тягостное молчание. За окнами ярко светило солнце, заливая светом террасу и просвечивая сквозь плотные полотняные занавески. В гостиной же было сумрачно, казалось, свет не проникает сюда уже много лет и в комнате царствуют холод и сырость, ползущие по спине, словно мерзкие липкие существа.

– А откуда вы знаете? – спокойно поинтересовался Кокрилл. – Что вы делали двадцать минут девятого?

Поднявшись, Клэр подошла к камину и встала к нему спиной, сложив руки на животе, словно ребенок, готовящийся прочитать стихотворение. Все поняли, что сейчас она станет лгать.

Они уже договорились, что именно Клэр возьмет на себя эту миссию. Подняв хорошенькую белокурую головку, она посмотрела Кокриллу в глаза.

– У Бро всегда уходило полчаса, чтобы посыпать эти дорожки, инспектор. Тедди просто предположил, что работу эту он начал двадцать – двадцать пять минут девятого. Правда, Эдвард? – Не дожидаясь, пока тот промямлит подтверждение, она спокойно добавила: – Мы все находились в это время на задней террасе, на той, что выходит на реку. И Эдвард там тоже был.

«Она боится, – подумал Эдвард. – Голос ее выдает. Заметит ли это Коки?»

Клэр стояла под портретом Серафиты, высоко подняв красивую голову и в упор глядя на Кокрилла, над ней парила на пуантах Серафита в венке, перчатках и с жеманной улыбкой на устах, выглядевшая как никогда претенциозно на фоне отчаянной откровенности окружавших ее людей. Эдвард, вцепившись в ручки кресла, кусал губы и с трудом удерживался, чтобы не вскочить и покончить со всем этим, выложив правду: что все думают на него, что он был не в себе и убил бедного дедушку, не сознавая, что делает… что они сговорились выгородить его, и поэтому Клэр бессовестно лжет. Весь дрожа, он смотрел, как она искусно, очень искусно, излагает придуманную ими версию.

– После ужина мы все сидели на задней террасе и разошлись только когда отправились спать. За исключением тех десяти-пятнадцати минут, когда я уходила в дом, чтобы посадить на горшок ребенка, мы все находились там.

Кокрилл пристально посмотрел на нее.

– Вы уверены в этом, Клэр? Меня в первую очередь интересует отрезок времени между без двадцати минут восемь, когда Элен ушла из павильона, оставив вашего деда живым и невредимым, и без двадцати девять, когда Бро начал посыпать дорожки. Вы точно сидели все вместе в течение этого часа?

– Да, Коки, – подтвердила Клэр и, не дав ему времени для раздумий, быстро продолжила: – Я вошла в дом как раз без двадцати девять. Проходя через гостиную, я решила закрыть на ночь окна. У нас сейчас нет приличной прислуги, и окна часто остаются незакрытыми; поэтому я решила сделать это сама. В комнате было уже темновато, но свет я включать не стала.

Они не успели отрепетировать эту часть, и Клэр пришлось импровизировать, рискуя завязнуть в трясине неправдоподобия.

– Я понимаю, для затемнения было еще рановато, но вы же знаете, Коки, сейчас все так напуганы, что боятся включать свет даже днем.

– Тем более что в этом нет большой необходимости, – заметил Кокрилл, внимательно глядя на ее лицо и руки и отмечая некоторую нервозность, излишнюю словоохотливость и явное желание уйти от главной темы.

– Ну да, это я и хочу сказать. Ну, так вот… Я уже забыла, где остановилась, – с несчастным видом произнесла Клэр.

– Вы остановились в гостиной, дорогая, где, несмотря на французские окна и еще не зашедшее солнце, было так темно, что вы опрокинули вазу с цветами, – вы это хотели мне сказать?

Клэр судорожно глотнула и облизнула пересохшие губы.

– Но я же не говорю, что там было совсем темно, нет, конечно. Просто когда я задернула шторы, в комнате стало темновато, и я… я налетела на столик, на котором стояла ваза с цветами, вот и все.

Кокрилл стал молча перелистывать свой блокнот.

– Понимаю. Но полчаса назад вы утверждали, что уронили эту вазу.

«Все, не могу больше, – подумал Эдвард. – Не могу все это выносить. Так больше не может продолжаться. Пора положить этому конец».

Вцепившись в полотняный чехол кресла, он побледнел и забил ногами об пол. На лбу у него выступила испарина.

«Я безумен, безумен и не могу отдавать отчет в своих действиях. Это я убил бедного дедушку, и теперь Коки обо всем догадался. Клэр выдала меня, и Коки все понял. А они все уставились на меня, открыв рот, как рыбы, и ничего не говорят и не делают. Почему они молчат? Почему пальцем не пошевельнут? Почему так смотрят на меня? Смотрят и смотрят».

С трудом поднявшись с кресла, Эдвард стоял, покачиваясь и глядя на родственников горящими глазами, руки у него предательски дрожали. Он открыл рот, чтобы выкрикнуть, что он безумен, что это он убил деда…

Спокойно поднявшись с кресла, Филип подошел к Эдварду и сильно ударил его по лицу, после чего подхватил падающее тело.

Глава 7

Садовник Бро был крайне неприятным стариком. Ему много лет щедро платили за то, что они с сэром Ричардом вели сходный образ жизни: один в большом особняке в глубине сада, другой в маленьком павильоне у ворот. Оба руководили целым штатом подсобных рабочих и только изредка, по настроению, копались в саду, обрезая деревья или поливая посадки; оба отчаянно ссорились, отстаивая свои заслуги в выращивании роз, кабачков и яблок, которые на местных выставках неизменно получали награды за размер, красоту и урожайность. И оба терпеть друг друга не могли. Единственная разница между ними заключалась в том, что сэр Ричард был рад платить садовнику, чтобы оскорблять и задирать его, а Бро никогда и ничем не был доволен. Он никогда не ездил дальше Геронсфорда, ближайшего от них городка, и, будучи малограмотным и невежественным, считал своим долгом высказывать мнение по любому предмету, бесконечно разглагольствуя на всякие темы и донимая посетителей местной пивной. Единственной радостью в его жизни была маленькая внучка Рози-Пози, а предметом гордости и обожания – Филип (после того, как тот без всякого труда вылечил девочку от легкого тонзиллита). Бро потом бесконечно всем рассказывал, каким сложным был этот случай и как самоотверженно доктор боролся за жизнь ребенка.

Но с началом войны для садовника наступили черные дни. Всех его подручных забрали на фронт, и ему пришлось работать самому. Сэр Ричард проявил неожиданную бессердечность, заявив, что если Бро уже не по силам заниматься садом, то пусть уходит, освобождая место для более крепкого мужчины, способного выполнять всю необходимую работу. Миссис Бро, худая бессловесная женщина (только такая и могла жить с Бро), теперь прислуживала по дому, а Бро копал и перекапывал, брюзжа и жалуясь, как никогда раньше. Он как раз собирался передохнуть, опираясь на лопату и недовольно ворча, когда из дома вышел инспектор, чтобы его допросить.

Коки, любивший наведываться в местную пивную, подчас бывал вынужден покинуть ее из-за безудержной болтливости Бро, но сейчас профессиональный долг вынуждал его с ней смириться, по крайней мере на пару минут.

– Бро, у меня нет времени выслушивать обо всех ваших трениях с сэром Ричардом, они закончились, и вы, вероятно, покинете Свонсуотер, – мстительно заявил Кокрилл. Сдвинув панаму на затылок, он указал прокуренным пальцем на павильон. – Это правда, что вы вчера вечером посыпали дорожки песком?

– Я работал до девяти, – плачущим голосом произнес Бро. – В восемь я поужинал, совсем один, потому что жена надрывалась, обслуживая их в доме, хотя мы все равны, и они не должны нас утеснять.

Кокрилл, не знакомый с идеями Бро о равенстве, удержался от вопроса, что, кроме стремления заработать, могло заставить миссис Бро так уж надрываться на службе, а лишь спросил, в котором часу она вернулась домой накануне вечером и когда Бро закончил посыпать песком дорожки.

– В восемь она пришла домой, – проворчал Бро. – Без четверти восемь они поужинали, а она еще помогла старухе вымыть посуду. В восемь и я вернулся из сада, а она сказала: «Поешь хлеб с сыром и луком и запей пивом, потому что у меня нет времени заварить тебе чай», – и снова побежала в дом. Ну, я поужинал, почитал газету, а в девять мне нужно было подойти к пивной, потому что я дежурил в пожарной команде. И тут я подумал: «Вот черт! Мне же надо покончить с этими дорожками, а то старый хрыч обозлится, если я не посыплю их к вечеру, как он велел». Время еще оставалось, так что я решил, что успею. Высыпал весь песок подчистую, ни песчинки не осталось. А нашим местным властям и дела нет, что у меня больше нет песка, не дают его возить, вот бы и объяснили сэру Ричарду…

– Сейчас речь не о властях. Значит, вы начали посыпать дорожки без двадцати девять, а закончили в девять. Мистер Гард сказал мне, что когда он вошел в ворота, вы как раз заканчивали работу. А через пару минут мисс Клэр видела вас из окна спальни. А как вы это делаете? Сначала разравниваете дорожки граблями?

– Граблями? Нет, конечно, – фыркнул Бро с невыразимым презрением к тем, кто не разбирается в тонкостях его профессии. – Я укатываю их валиком, мистер Кокрилл! Вообще-то я укатал их раньше, а потом мне осталось только разровнять их обратной стороной грабель и рассыпать поверху свежую порцию песка.

– Значит, вы все-таки использовали грабли, – подытожил Кокрилл с легкой ноткой торжества.

Бро возвел глаза к небу в немой мольбе оградить его от профанов, не понимающих технологию обращения с граблями.

– Так вы использовали грабли или нет – неважно, какой стороной, – после того как посыпали дорожки?

Бро опять возвел глаза к небу.

– Я бы все же хотел получить от вас ответ, Бро, – уже раздражаясь, проговорил Кокрилл. – Вы разравнивали дорожки граблями, валиком или чем-то иным после того, как посыпали их песком?

– Нет.

– Вы прикасались к ним хотя каким-то садовым инструментом после того, как рассыпали песок?

– Нет, не прикасался. Вы хотите узнать, мог ли кто-нибудь пройти, а потом замести следы сам? Я отвечаю: нет, не мог. Дорожки сейчас в том самом виде, в каком я оставил их вчера вечером, только прибавились следы мисс Клэр да отпечаток от подноса, и вот еще с краю идут следы доктора. А на дорожке, которая ведет к дверям павильона, передней и задней, никаких следов нет. Эти двери всегда заперты, и ими никто не пользовался, даже когда старик сидел в павильоне.

И, опережая следующий вопрос Кокрилла, Бро заявил:

– И вот еще что. Если вы думаете, что кто-то прошелся по дорожкам, а потом засыпал следы песком, то сразу скажу: такого быть не могло, потому как я весь песок израсходовал. Весь, до последней песчинки. И если власти считают…

– Ладно-ладно, мы об этом уже говорили, – прервал его инспектор. И, посмотрев на кусты роз, тесно обступившие маленький домик, поинтересовался:

– А через кусты кто-нибудь мог подойти к павильону? Так, чтобы не изорвать одежду в клочья?

– Нет, тогда кусты были бы помяты – вот в чем штука.

Взяв грабли, Бро пошевелил кусты. На землю посыпались лепестки.

– Видите, они уже осыпаются. Прошлая ночь выдалась уж больно тихая, а то бы вся клумба была в лепестках. А так…

Под кустами лежало лишь несколько одиночных лепестков.

– Нет, прошлой ночью никто между ними не проходил.

– Значит, нет.

Отпустив Бро, Кокрилл попросил констебля принести из дома по паре туфель каждого члена семьи.

– И постарайся добыть те, в которых вчера вечером была мисс Клэр Марч.

Стивен Гард, войдя в ворота, обнаружил Кокрилла стоящим на четвереньках в центре посыпанной песком дорожки и тыкающим палочкой в один из следов.

– Здравствуйте, инспектор. Играете в Робинзона Крузо?

Поднявшись, Кокрилл отряхнул с брюк песок. На шутку Стивена он не среагировал.

– Мистер Гард, в какое точно время ваш человек принес сэру Ричарду текст завещания?

– По его словам, без четверти семь. Бро сказал ему, что сэр Ричард сидит за столом у французского окна, и он вручил ему конверт, который тот положил в ящик стола.

– Это человек надежный? Как давно он у вас работает?

– Лет тридцать-сорок. Если вы предполагаете, что Бриггс убил сэра Ричарда, потому что устал бесконечно переделывать его завещания, то позволю себе напомнить, что после его ухода сэра Ричарда видели живым несколько членов его семьи.

– Благодарю вас. Вы мне очень помогли. Значит, нам не стоит беспокоиться насчет Бриггса.

– Что-нибудь выяснилось с пропавшим стрихнином? – спросил Стивен, которого весьма интересовало это обстоятельство.

– Пока ничего. Мои люди обыскивают дом и сад, но ведь это огромная территория. Никто не признается, что видел стрихнин после того, как доктор показал его и убрал в сумку. – Кокрилл в упор посмотрел на Стивена. – Между нами говоря, Гард, здесь явно совершено убийство, причем одним из членов семьи. – Опустив глаза, он стал теребить неизменную папиросу. – Мне очень жаль, мне противна сама мысль об этом, но тем не менее это так.

– Но ведь мог прийти кто-то чужой, – неуверенно предположил Стивен. – Старикан был тот еще перец, и наверняка у него были недоброжелатели.

Кокрилл отбросил спичку.

– Не обманывайте себя, мой дорогой. Все семейство целый день сидело на передней террасе, а садовник копошился в саду. Ну кто рискнет среди бела дня войти на территорию, проникнуть в дом и похитить стрихнин, о котором никому из посторонних не было известно.

– Но родственники ведь тоже о нем не знали.

– Однако у них было время его обнаружить. Кто-то мог открыть сумку в поисках чего-то еще, обнаружить там стрихнин и забрать его. Должен признаться, что его пропажа вызывает у меня серьезное беспокойство.

Кокрилл помолчал, а потом прямо спросил:

– Что вы думаете об Эдварде Тревисе? Я имею в виду всю эту чертовщину с его психикой.

Стивен был поражен ходом его мыслей.

– Надеюсь, вы не хотите повесить убийство на бедного мальчика?

– Я не собираюсь на кого-то что-то вешать. Мне просто-напросто страшно.

Инспектор глубоко затянулся и, бросив окурок на землю, придавил его каблуком.

– У кого-то в этом доме имеется смертельная доза стрихнина, а один из его обитателей не вполне отвечает за свои действия. Что, если парень и вправду не в себе? Ведь одно убийство уже произошло!

Кокрилл повернулся к павильону, намереваясь продолжить изучение следов на песке.

– Не в моих силах что-то изменить. Я не могу куда-нибудь сплавить парня, чтобы он не натворил дел. Мое дело раскопать, что же на самом деле произошло, и представить соответствующие доказательства.

– Если он действительно не в себе, но ведь это может быть и не так.

– Как вам будет угодно, – с раздражением произнес Кокрилл. – Но если это не он, то тогда убийца – кто-то из этих пятерых (леди Марч, Пета, Клэр, Филип или его жена), причем убийца жестокий и расчетливый. Выбирайте любого. – Он положил маленькую смуглую руку Стивену на плечо. – У нас нет времени на сантименты, Гард. Может снова произойти что-то страшное.

Тем временем Клэр с Петой наткнулись в оранжерее на Эдварда, который бродил среди растений и копался в земле.

– Что ты тут делаешь, Тедди?

– Ищу яд. Ведь если это я его взял, то мог спрятать где-нибудь, а здесь как раз подходящее место.

– Если ты… О, Эдвард, дорогой! – воскликнула Клэр, подбегая к нему и обнимая его за плечи. – Ну, ясно же, что ты его не трогал и никуда не прятал. Не забивай себе голову такими ужасными вещами.

Эдвард жалобно посмотрел на нее.

– Я вполне мог его взять, и если я опять отключусь, то могу совершить что-то ужасное. Пойти и отравить кого-нибудь из вас.

По щекам у Петы потекли слезы.

– Прекрати, дорогой! И, пожалуйста, не переживай. Даже если ты его взял, мы все будем очень осторожны и станем пристально следить, чтобы ты нас не отравил.

Пета, как всегда, попыталась обратить все в шутку и подбодрить Эдварда, но правда была слишком ужасна, а еще страшнее его уверенность в ней.

– Подручные Коки уже обыскали оранжерею. Если бы яд оказался здесь, они бы давно его нашли.

Увидев через стекло, что Стивен разговаривает с Кокриллом у павильона, Пета воскликнула:

– А вот и Стивен! Пойдемте поговорим с ним, а заодно поболтаемся под ногами у Коки!

Кокрилл сверял принесенную ему обувь со следами на дорожке, откладывая в сторону одну пару за другой. Туфли Филипа и Клэр совпадали со следами, ведущими к окну домика по левой стороне дорожки.

– В любом случае у них взаимное алиби, – заметил Стивен, наблюдавший за этими манипуляциями.

– Есть такое понятие, как сговор. Хотя здесь я его не подозреваю. Элен Марч была последней, кто видел сэра Ричарда живым.

– Кроме Бро, конечно.

Кокрилл только начал расследование, и до Бро у него руки пока не дошли. Тем не менее он принял сказанное к сведению и снова призвал садовника.

– Вчера вечером, занимаясь дорожками, вы видели сэра Ричарда, сидевшего за столом?

– Нет, не видел, – заявил Бро, взглянув на Стивена, и в качестве приветствия чуть сдвинул фуражку назад.

– Он не сидел за столом?

– Я не знаю, сидел он там или нет, – с вызовом ответил садовник. – Шторы были задернуты.

– Шторы? Шторы на французском окне были задернуты?

– Да. Когда без двадцати девять я вышел посыпать дорожки, шторы были уже задернуты.

– Хорошо, я понял.

В этот момент из дома вышли Пета, Клэр и Эдвард, и инспектор подозвал их к себе.

– Клэр, вы-то мне и нужны, – сказал он, отпуская Бро. – Я бы попросил вас надеть эти туфли – вы ведь в них были вчера вечером? А теперь пройдитесь по дорожке, стараясь попадать в оставленные вами следы.

Клэр осторожно пошла по дорожке, чуть балансируя, чтобы попасть в первые четыре-пять следов. Однако новые следы не совсем совпадали со старыми.

– Попытайтесь пройти на цыпочках, – попросил Кокрилл.

Туфли Клэр были на танкетке, да еще на жесткой подошве. Поэтому пройти на цыпочках в них было невозможно, тем более попадая в прежние следы.

– Что и требовалось доказать, – проговорила стоявшая рядом Пета.

– Да. А поскольку у Клэр самая маленькая ножка в семье, ее следы не могут перекрыть чьи-то еще, даже если бы она этого хотела.

– Не понимаю, к чему клонит Коки, – проговорил Эдвард, находящийся в плену новой идеи, что инспектор вряд ли заподозрит его в сумасшествии или убийстве, если он в его присутствии будет тихо и невнятно бормотать, не блистая при этом умом.

– Он думает, что я оставила следы вчера вечером, когда ушла от вас, чтобы заняться ребенком, а утром прошла по дорожке, ступая в свои вчерашние следы. Но даже если бы я смогла это сделать, идя очень медленно и осторожно, а именно так я и шла, поскольку у меня в руках был поднос, то на обратном пути мне это вряд ли бы удалось, потому что, увидев деда, я сломя голову побежала к дому. Я ведь не индеец, который может ходить след в след, – сказала Клэр, уже обращаясь к инспектору.

– Это вполне очевидно, мисс. Благодарю вас.

Со стороны Клэр было очень неосмотрительно иметь такие маленькие ножки, потому что это означало, что она и только она проходила по посыпанной дорожке, причем только утром, когда и оставила следы. Все другие дорожки были девственно нетронутыми, а дверь в павильон была заперта. И сквозь розы пройти никто не мог – это очевидно. Вчера Пета только чуть задела их рукой, и с них сразу посыпались лепестки.

А итог получается такой, горестно думала Пета: без четверти семь клерк Стивена видел деда живым; после того как без четверти девять дорожки были посыпаны песком, к домику никто не подходил; значит, убить его могли только в течение этих двух часов. В семь часов десять минут она, Пета, вместе с Беллой приходила к нему, после них его видела Элен, а потом – потом Эдвард двадцать минут где-то пропадал. Коки все посматривает на Эдварда блестящими глазками-бусинками, а противный злой Стивен думает только о том, как бы соблюсти дурацкие законы, вместо того чтобы защищать людей, которых он вроде бы любит, и ничуточки не заботится о человеке, который, кажется, любит его. И вообще все жутко и отвратительно, а самое ужасное то, что дедушка мертв – и лежит скрюченный и невыносимо жалкий в каком-нибудь холодном бездушном морге, где его располосуют, чтобы узнать, не прикончили ли старика любящие родственники. Дед, властный, но бесконечно доброжелательный, покинул этот мир, а его семья озабочена лишь тем, кто, как и почему помог ему в этом. Мир сошел с ума, и в нем не осталось места для обычного человеческого горя, нежности, сострадания и угрызений совести. Дед был убит и сразу же забыт всеми близкими. Горевать по нему никто не собирался – и это было страшнее всего.

Белла сидела в доме, горестно пытаясь справиться со всеми формальностями, сопровождающими смерть: письма, телеграммы, телефонные звонки, объявление в «Таймс» – как сообщать о смерти человека, который, по подозрению полиции, был убит? – уведомление властей о вскрытии, дознание, вероятность задержки похорон. Беспомощная, вся в слезах, она неожиданно обрела мощную поддержку в лице Элен, чья бескомпромиссная нетерпимость ко всякого рода сантиментам и проволочкам словно косой прошлась по ее трепетной нерешительности.

– Просто напиши «умер в собственном доме, в кругу семьи». Ведь это же правда, именно это и произошло, он действительно умер в собственном жилище. Дата похорон? Ее лучше не указывать, потому что похороны могут задержаться. Да и зачем? Все равно придется менять. Обед? Ну, конечно, старая карга должна приготовить нам обед. Мы же толком не позавтракали, а есть все равно надо, дорогая. Без этого не обойдешься. Да, я понимаю, что ты даже думать не можешь о еде, но… Нет, они не бессердечные, просто… О господи! Опять этот телефон!

Филип мрачно слонялся рядом, пытаясь помочь, но только всем мешая. Клэр, возвратившаяся вместе с остальными из павильона, небрежно предложила ему:

– Почему бы нам не прогуляться по саду и немного не отвлечься? Мы можем спуститься к реке.

Филип застыл в нерешительности.

– А как ты, Нелл? Не хочешь на свежий воздух?

Но Элен, занятая надписыванием конвертов, едва взглянула на него.

– Нет, благодарю. Я не собираюсь играть роль сводницы для собственного мужа.

А про себя с горечью подумала, что вполне в духе Клэр явиться из сада, блистая свежестью и красотой, и великодушно спасти Филипа от всех этих ужасных формальностей, в которые его вовлекла она, Элен. А заодно привлечь внимание к ее мятому желтому платью и неизменному бессердечию. В этом она была несправедлива к Клэр, которая, занятая собственными переживаниями, не слишком заботилась о том, какое впечатление производят на окружающих ее действия. Она сделала вид, что не слышала слов Элен, но Филип, последовавший за ней к реке, был явно раздражен.

– Не знаю, зачем тебе это понадобилось. Ты только расстроила Элен.

Клэр остановилась как вкопанная.

– Да что ты говоришь! Может, мне вернуться? Пойти и сказать ей, что мы без нее никак не обойдемся? Это сущая правда, потому что мне так хотелось с ней погулять…

Филип схватил ее за руку.

– Ради бога, не устраивай сцену.

Но Клэр была настроена агрессивно. Ее нервное возбуждение требовало выхода.

– Ты так щадишь чувства Элен. С чего бы это вдруг?

– Если она смеется и не закатывает истерик, это еще не значит, что она ничего не чувствует.

Клэр обиженно закусила губу.

– Когда ты… когда у нас все начиналось, ты говорил по-другому. А сейчас уже поздновато.

– Да, слишком поздно.

Они вошли в лес, и дом пропал из вида. Остановившись, Клэр повернулась к Филипу:

– «Слишком поздно». Что ты этим хочешь сказать? Ты уже жалеешь о том, что произошло? Стыдишься нашей любви?

Ее красивый рот задрожал и искривился, и Филип вдруг понял, что имела в виду Элен, когда говорила, что Клэр «гримасничает». Но ощущение это быстро прошло.

– Клэр, дорогая, не будь так жестока, все и без того хуже некуда…

Белокурая головка прижалась к его груди.

– О, Филип, я так люблю тебя!

По телу Филипа пробежал огонь, и это было не просто физическое влечение; его охватили нежность и желание защитить ее, такую ранимую, жаждущую любви и сострадания и щедро дарящую их в ответ.

– Ах, Клэр, мы оба просто несчастные люди, не знающие, что нам делать дальше.

– Когда все это закончится, дорогой, весь этот кошмар с дедушкиной смертью, мы сможем уехать и быть вместе.

Филип легонько отстранил ее от себя.

– Это вряд ли получится: все слишком запутано, непонятно и трагично. И потом завещание могут так и не найти.

– Тогда в силу вступит старое, мы оба получим свою долю и сможем обеспечить Элен. В любом случае этот дурацкий новый текст не имеет силы. Но как все-таки странно, – задумчиво произнесла Клэр, отойдя от Филипа и глядя на реку. – Куда он мог деться? И кому понадобилось его прятать?

Филип тревожно оглянулся, словно деревья могли иметь уши.

– Конечно, если… если Эдвард… если он имеет к этому какое-то отношение, то здесь вряд ли можно ожидать какой-то логики, – произнес он, понизив голос.

Клэр долго молчала. Потом спросила:

– А ты и вправду считаешь, что это был Эдвард? Ты веришь, что у него не все в порядке с головой?

– А какое еще может быть объяснение, Клэр? И самое ужасное то, что у него мог остаться этот проклятый стрихнин. Это страшно, потому что парень в любую минуту может им воспользоваться без всякой на то причины, и от этого никто из нас не застрахован. Не знаю… Может быть, надо, чтобы его признали невменяемым.

– Невменяемым? Эдварда? – в ужасе вскричала Клэр.

– Да, моя дорогая, ситуация безвыходная! Нельзя пускать все на самотек.

– Но признать сумасшедшим его – нашего Эдварда?

– Я лично не считаю его невменяемым, если, конечно, это не он убил старика. О господи! Прямо не знаю, как поступить. Но он по крайней мере должен находиться под присмотром.

– Но, Филип, ты же не выдашь его полиции?

– Нет, конечно, – беспомощно вздохнул Филип. – И все же…

– Но если его признают невменяемым или отдадут под надзор, это будет прямым подтверждением его вины. О, нет! Филип, обещай мне, что ты этого не сделаешь!

– Бедняга. Бог свидетель, я не желаю ему зла. – Филип снова огляделся вокруг. – Клэр, ты должна быть чертовски осторожна, мы все должны быть осмотрительны и не спускать с него глаз, женщины не должны оставаться с ним наедине. Так, на всякий случай… Хотя как узнать, что он где-то рядом? Свихнувшийся парень может прятаться за деревьями с ядом в руках, поджидая случайную жертву или пытаясь защититься от воображаемого насилия. Клэр, дорогая, обещай мне, что будешь осторожна. Безумцы бывают очень сильны и изворотливы…

Эдвард сидел на передней лужайке, вытянув длинные ноги, и увлеченно плел венок из маргариток. Рядом примостилась внучка Бро Рози-Пози, начальственным тоном давая ему указания. Вокруг них ковыляла по траве Антония, собирая бело-розовые цветочки. В доме Белла, недовольная столь явной бесчувственностью Элен, раздраженно перебирала аккуратную стопку конвертов.

– Должна сказать тебе, Элен, что с твоей стороны крайне неосмотрительно отпускать Филипа на прогулки с Клэр – особенно в свете того, что Эдвард рассказал нам вчера за обедом.

(Неужели это было только вчера?)

Элен, внутренне содрогнувшись, забрала у нее конверты.

– Хороша бы я была, если бы отправилась вместе с ними в качестве сводни! – воскликнула она насмешливо и с уже выстраданной откровенностью добавила: – Не желаю унижаться!

Белла сочла долгом защитить честь семьи.

– Но Клэр ведь ничего не скрывает.

– О, не волнуйся, Белла, я ничего не имею против вашей дорогой Клэр! Если она не может добыть себе мужа, иначе как отобрав его у меня, и если он на это согласен, пожалуйста, я не возражаю. И не собираюсь мешать счастью не слишком юных любовников, – беспечно произнесла Элен, нервно складывая конверты в стопку и со злостью перехватывая их резинкой. – Единственное, о чем я прошу, так это не оставлять нас с ребенком без пропитания.

Внимательно посмотрев на нее, Белла медленно произнесла:

– Да, для тебя было бы крайне неприятно, если бы сэр Ричард лишил Филипа наследства.

Элен насмешливо подняла бровь.

– Это лишь твои фантазии, Белла!

Но сказанная фраза ее задела и даже немного напугала.

Чтобы не оставаться в долгу, она указала на окно, за которым Эдвард, сидя на лужайке, приглядывал за ребенком, и сказала:

– Мы зря разрешаем Эдварду играть с Антонией.

Белла вспыхнула.

– Что ты хочешь этим сказать? На что намекаешь?

– Только на то, что стрихнин до сих пор не найден… А ведь сэр Ричард был убит, не так ли?

– Ты хочешь сказать, что это Эдвард убил деда?

Элен пожала плечами:

– Не исключено.

– Но он… Ты же не думаешь, что он?.. Господи! – жалобно вскричала Белла, глядя на склоненную голову внука, сосредоточенно плетущего венок из маргариток и лютиков. – Уж лучше бы ты обвинила меня, чем этого бедного безобидного мальчика.

Элен принялась убирать со стола карандаши и ручки.

– Возможно, это сделала ты. Меня бы это не удивило. – И елейным голосом добавила: – В конце концов, если Эдвард сумасшедший, он ведь от кого-то это унаследовал, а ты – его родная бабушка!

Она решительно спустилась с лестницы и, забрав девочку, отнесла ее наверх, где, упав ничком на кровать, горько разрыдалась, жалея и упрекая себя и давая волю гневу, ревности и страху.

Убийство! Большой белый дом лениво раскинулся на солнце, над зеленеющими лужайками синели небеса, воздух был напоен ароматами роз и скошенной травы, и над всем этим царило Убийство. Наверху, в своей спальне, рыдала в подушку Элен, а внизу, в лесу, целовались Филип и Клэр, крепко прижимаясь друг к другу и думая о деньгах убитого. По гравийной подъездной дорожке ходила со своим возлюбленным Пета, очень недовольная тем, что он навлек на них все эти неприятности, «вместо того чтобы похоронить бедного деда, не поднимая лишнего шума». На мраморной террасе безмолвно застыла Белла, проливая слезы жалости, горя и одиночества, а внизу, на лужайке, среди лютиков и маргариток, сидел Эдвард, уже изрядно уставший от простодушной болтовни Рози-Пози и представлявший, как бы он воткнул в нее шприц; его также занимало, кто именно подкинул ему эту идею: он сам, реальный Эдвард, или его второе «я». И действительно ли он сумасшедший и опасен для окружающих, и убил ли он на самом деле деда…

Вечером за ужином, недоверчиво глядя друг на друга, они отчаянно делали вид, что все это ошибка и дед умер естественной смертью, что существует простое объяснение пропажи стрихнина, который обязательно найдется. Но наутро инспектор Кокрилл принес результаты вскрытия, которое обнаружило в теле громадное количество адренола.

Глава 8

На следствии Белла решила предстать в любимом ею образе гранд-дамы – довольно жалкая попытка повторить роль, которую Серафита играла в местной общественной жизни. Но когда она появилась перед родственниками в черной соломенной шляпке с петушиными перьями и скомканным клубком вуали, те в ужасе застонали.

– Дорогая, что за жуткий головной убор!

– Но она же черная, – возразила Белла.

– Да, но она тебе совершенно не идет – ты восстановишь против себя всех присяжных.

Однако Белла и бровью не повела. В этой шляпе она чувствовала себя прекрасно, шляпка поднимала ее самооценку и подчеркивала ее статус – красивая пожилая леди с положением, обеспеченным именем, состоянием и богатым поместьем сэра Ричарда Марча. Она шагала по подъездной дорожке, уверенно переставляя ноги в новых черных туфлях самого кошмарного вида. По бокам семенили протестующие Пета с Клэр, а сзади плелись Филип, Элен и Эдвард. Перед группой родственников пятился фотограф из газеты, и Белла с видом скорбного достоинства чуть склоняла траурные петушиные перья.

– Положение обязывает, – сказала она Пете, которая всем своим видом показывала, что с трудом удерживается от того, чтобы пнуть фотографа в удаляющийся живот.

– Очень жаль, что оно обязало тебя надеть эту шляпу. Ничего удивительного, что этот тип рвется нас фотографировать.

Наконец они пришли в мэрию, где за наскоро возведенной загородкой уже теснились семеро присяжных, похожих на оловянных солдатиков в еще не распакованной коробке. Белла сердитым шепотом заявила, что отныне прерывает всякие отношения с бакалейщиком Биллоком, мясником Хоскинсом и точильщиком Мэтчстиком.

– Только не с точильщиком, – хором взмолились Пета и Клэр. – Где мы тогда будем точить ножи?

Подвергаться допросу в присутствии этих людей, которые будут бесцеремонно ее разглядывать и, возможно, даже подозревать в убийстве, было для Беллы совершенно невыносимо.

Биллок ворочался в своем загоне, серьезно утесняя соседей.

– Мы так всех покупателей растеряем! А все этот Микинг со своей полицией!

Он сердито посмотрел на несчастного сержанта, привлекшего присяжных к их ответственной миссии. К двум лавкам, поставленным в глубине зала, медленно тянулась местная публика, подталкивая друг друга в спину, некоторые пожилые женщины невольно приседали в сторону господской Шляпы.

– Здрасьте, миледи!

– Добрый день, – с каменным лицом отвечала им Белла, и только благородное происхождение удерживало ее от того, чтобы запустить в них зонтиком.

Вокруг стола следователя суетились молодые люди в синих и серых с отливом костюмах с авторучками и карандашами в руках. Фотограф забрался на стол, чтобы запечатлеть в необычном ракурсе Шляпу. «Вдова, вся в черном, производила сильное впечатление», – записали эти юнцы в своих блокнотах, чтобы отвлечь читателей от более захватывающей военной темы, но потом решили, что «производить впечатление» звучит в данном случае несколько двусмысленно и, вычеркнув неудачный пассаж, стали сосредоточенно мусолить колпачки своих авторучек.

В качестве следователя выступал мистер Бейтмен, адвокат из Геронсфорда, который раньше в этом качестве никогда не подвизался. Он чем-то напоминал гиппопотама – низенький и толстый, с бычьей шеей и хитрыми бледно-голубыми глазками. Маленькие розовые ручки были тщательно ухоженны, а небольшие отполированные ноготки аккуратно подпилены. Когда он вошел, его помощник что-то невнятно прокричал, после чего оба тяжело плюхнулись на стулья.

Кокрилл решил предоставить мистеру Бейтмену самому сделать вывод. Он чувствовал, что в одиночестве не сможет прорвать глухую оборону семьи, пытающейся – причем совершенно явно – оградить Эдварда Тревиса от последствий его невольного преступления. Родственники вряд ли понимали, к чему это приведет, их попытки спасти парня были, по сути, лишь стремлением уйти от жестокой правды. Но теперь, когда они публично выступят в роли свидетелей, возможно, усилиями мистера Бейтмена из них удастся что-то выжать. Поэтому Кокрилл заранее уведомил этого джентльмена, что полиция полностью доверяет его проницательности и надеется на его полную объективность; короче, ее вполне устроит, если мистер Бейтмен подведет присяжных к признанию преступления без наличия преступника.

Мистер Бейтмен начал с Клэр, попросив ее рассказать, как она обнаружила тело. Девушка держалась просто и непринужденно, но была явно смущена повышенным интересом публики. Дав показания, она возвратилась на свое место, чуть вскинув голову и, как выразилась Пета, «работая лицом». «Она просто не может по-другому, привыкла рисоваться и все». (Сама Пета тоже отчаянно рисовалась, тяжело дышала, размахивала руками и говорила, чуть захлебываясь, однако все это вызвало скорее сочувствие, чем осуждение.)

– Это ужасно, мои дорогие, – заявила Клэр, пробираясь мимо родственников на место. – Все на тебя глазеют – просто перестаешь соображать…

Филип, описавший состояние тела и свой первоначальный диагноз, хладнокровно встретил «вопрос в лоб», как сказала бы Пета, заданный мистером Бейтменом относительно медицинской сумки, оставленной открытой в гостиной.

– Я же был среди родных. Дома мы ведем себя несколько иначе, чем на людях. У себя дома я держу эту сумку на стуле в своем кабинете, чтобы она всегда была под рукой. Не приковывать же мне ее к руке.

– Но она, конечно, всегда закрыта на замок?

– Замок сломался, – быстро ответил Филип.

– Его же можно было починить.

– Но у нас сейчас военное время и мастеров не хватает. Я не могу ждать, пока замок починят, – сумка нужна мне постоянно.

– Значит, доктор Марч, вы считаете нормальным держать смертельный яд в открытой сумке, откуда любой может взять его и использовать по своему усмотрению?

Однако Филипа не так легко было сбить с толка.

– Но ведь многие лекарства могут стать смертельным ядом при неправильном использовании. Машина тоже может стать смертоносным оружием, если вы кого-то задавите насмерть, но никто же не сочтет преступлением, если я оставлю машину у дома и ее украдут.

Спорить с доктором Марчем было себе дороже, и мистер Бейтмен, отпустив его с миром, вызвал инспектора Кокрилла. Коки сменил белую панаму на черный котелок, который все утро продержал в руках, к большому огорчению своих коллег, уверенных, что инспектор взял его напрокат. Положив котелок на край загородки, за которой сидели присяжные, он автоматически полез в карман за табаком, но вовремя остановился. Перво-наперво Коки поблагодарил семью за помощь, оказанную ему в расследовании, а также за то, что, когда возникли первые подозрения, к нему немедленно обратились. Белла и внуки виновато опустили глаза. Бедный Коки. Если бы он только знал!

Инспектор сообщил, что павильон сфотографировали, сняли там отпечатки пальцев и тщательно все осмотрели в поисках улик.

– Интерес представляют стакан на столе с отпечатками пальцев сэра Ричарда и несколькими каплями разбавленного адренола, ручка сэра Ричарда, на которой тоже только его отпечатки – в момент смерти он держал ее в руке, – и телефонный аппарат, соединенный с домом, на котором опять же только его отпечатки. Я установил, кто посещал сэра Ричарда в павильоне в тот вечер, когда он умер. Ручку ему принесла миссис Элен Марч, последней телефоном пользовалась мисс Пета Марч, а стакан раньше стоял на высокой полке в кухне. («Мисс Пета Марч расскажет об этом при даче показаний», – вкрадчиво произнес Коки.) Его люди очень тщательно обыскали дом и территорию, но так и не нашли пропавший текст завещания и стрихнин со шприцем. По его мнению, их кто-то припрятал. Поиски продолжаются. Он также пришел к выводу, что после того, как дорожки были посыпаны, к павильону никто не подходил. Последним, кто видел сэра Ричарда живым, был мистер Бриггс, клерк мистера Стивена Гарда, и произошло это без четверти семь, то есть последним из посторонних людей, многозначительно уточнил Коки. Садовник Бро подтвердил визит Бриггса, и присяжные, без сомнения, выслушают их обоих.

Но присяжных больше интересовала мисс Пета Марч и ее объяснения насчет стакана, стоявшего на высокой полке в кухне. Похожие на многоголовую гидру, заключенную в ящик, они как по команде повернули головы в ее сторону, когда она, размахивая руками, шла к свидетельской стойке.

– Да, стакан стоял в кухне. Я заметила его, когда мыла руки. Наверное, он остался там с прошлого раза, когда дед ночевал в павильоне. В кухне больше ничего не было, даже полотенца, чтобы вытереть руки.

– А почему вы не вымыли руки в ванной, где наверняка были мыло и полотенце? – хитро поинтересовался мистер Бейтмен, полируя ногти.

Довольно сложно было объяснить, почему. Просто она зашла на кухню и включила воду, не особо задумываясь об этом.

– Руки у меня были не грязные, а только чуть пыльные. Мы же моем руки каждый день, не придавая этому никакого значения, пока не произойдет что-то из ряда вон выходящее.

Та же история, что и с докторской сумкой Филипа.

– И вы не дотрагивались до стакана?

– Нет, – удивленно произнесла Пета. – А зачем?

– Это решать присяжным, – важно произнес мистер Бейтмен, разглядывая свои розовые ногти. – А в кухне не было полотенца или куска ткани?

– Нет, ничего там не было. Там вообще было пусто, даже занавески не висели. Мне пришлось вытирать руки о собственные трусы – точнее, о трусы моего купальника. Это было не слишком приятно, потому что они не просохли после купания в бассейне.

Господа Биллок, Хоскинс и Мэтчстик потупились, в то время как их воображение живо работало, рисуя образ Петы в купальном костюме. Девица с соблазнительными формами, хотя и стройная с виду. Мистер Бейтмен, имевший подружку в табачной лавке, которая, по его словам, была к нему весьма «благосклонна», был не столь чувствителен к подобным раздражителям. Тем не менее он несколько замешкался, прежде чем задать следующий вопрос.

– А вы могли бы при желании посягнуть на этот стакан?

– Посягнуть? – изумилась Пета. – Как можно посягнуть на стакан? Если вы хотите спросить, могла ли я взять его с полки, то да, могла, но мне бы пришлось встать на цыпочки. Полка висит очень высоко. Думаю, стакан поставили туда, чтобы убрать с глаз долой.

Элен и Клэр истерически захихикали, поскольку слово «посягнуть» напомнило им о газетных репортажах, где сообщалось о зарезанных, задушенных или искалеченных обнаженных девушках, причем читателя торжественно заверяли, что на честь их никто не «посягнул». В отношении же стакана, как справедливо заметила Пета, такая формулировка выглядела несколько двусмысленно. Белла нервно шикнула на женщин, и они сразу же затихли. Над родственниками убитого снова нависла пелена враждебности. Пета чуть заметно улыбнулась.

– А в кухне был какой-нибудь стул или другой предмет мебели, на который вы могли встать, чтобы дотянуться до стакана? – гнул свое мистер Бейтмен.

– Нет, не было. И чтобы сэкономить ваше время, сразу же скажу, что на раковину я тоже не могла взобраться, поскольку полка висела на другой стене. Да в этом и не было необходимости, потому что, как я уже сказала, я могла достать стакан, просто встав на цыпочки, – заявила Пета, начиная терять терпение.

В конце концов, это всего лишь скользкий старик Бейтмен из Геронсфорда и всякие там биллоки, хоскинсы, мэтчстики и им подобные. И, возвращаясь на место, Пета, не скрываясь, подмигнула Элен, которая была следующей.

Элен давала свидетельские показания в своей обычной насмешливой манере, рассчитывая, что ее правильно поймут. Однако мистер Бейтмен, продолжавший полировать ногти, быстро ее осадил.

– Возвращаясь в тот вечер из павильона, миссис Марч, вы случайно не заметили на балюстраде фотоаппарат мистера Эдварда Тревиса? Я имею в виду балюстраду передней террасы.

Проклятый Коки! Как он вычислил эту камеру? Вероятно, слуги – Черепаха или миссис Бро – заметили, что вечером там лежал фотоаппарат и желтая коробочка с новой пленкой, а утром увидели, что коробочка пуста. Может быть, они сверху видели, как утром с аппаратом возился Филип. У Элен затряслись руки, она могла поклясться, что так же трясет и родственников, мучительно ждущих ее ответа.

– Фотоаппарат? Не знаю… Да, кажется, он там лежал, – с нарочитой небрежностью ответила она.

– Вместе с пленкой? В желтой коробочке?

– Не знаю, я не заметила.

Иронически взглянув на нее, следователь со значением поднял бровь, что не укрылось от присяжных.

– Ах, да, пленка, – проговорила Элен, словно только сейчас поняла, о чем идет речь.

Розовые пальчики Бейтмена покопались в аккуратно исписанных листках.

– Вызывается мисс Клэр Марч. Когда вы вышли на террасу, по вашим словам, без двадцати минут девять, там уже лежал фотоаппарат? – мягко и вкрадчиво спросил он теперь по-настоящему испуганную Клэр.

Она попыталась выиграть время.

– Не помню, чтобы я выходила на террасу.

Это был не слишком удачный ход: любой мог подтвердить, что через широкую входную дверь и фотоаппарат и пленка были отлично видны, да и из окон гостиной тоже. Клэр быстро спохватилась.

– Хотя да, я его видела. Он лежал на балюстраде.

Она была готова говорить что угодно, лишь бы не привлекать внимания к этому злополучному фотоаппарату.

– А пленка в нем в тот момент была?

Знал ли Кокрилл, что Эдвард заправил пленку в фотоаппарат в те самые двадцать минут, пока оставался один, как раз перед тем, как Бро занялся дорожками? Сумел ли он раскопать, что рядом с Эдвардом никого не было? Если сказать, что коробочка с пленкой на балюстраде не лежала, это будет означать, что кто-то – а фотоаппарат принадлежал Эдварду – ее туда вставил. Если же пленку не вставили и она продолжала там лежать, ясно, что тогда у Эдварда было больше времени, чтобы сходить в павильон. Клэр никак не могла определиться, что же лучше сказать, а время поджимало. Наконец она пробормотала:

– Я… я ее не заметила.

– Возможно, потому, что ее на террасе не было, – произнес мистер Бейтмен тоном, не оставляющим сомнения в отсутствии там пленки.

Следующей вызвали миссис Фезерстоун. Все были заинтригованы, кто же она такая, но сомнения длились недолго, поскольку к свидетельской стойке направилась, неловко переваливаясь с ноги на ногу, не кто иной, как Черепаха.

– Что ж тут поделаешь, мадам, ежели меня записали в свидетели, чтобы я говорила тут перед всеми, – стала оправдываться миссис Фезерстоун, с благоговейным трепетом глядя на шляпу Беллы. – Не моя вина, мадам, что я кое-что видела и слышала, а ежели кто скажет, что я подслушиваю под дверями, так это чистое вранье. Я вошла и сказала, что обед готов, а что я там услышала, когда к дверям шла, так я не виновата.

Она продолжала что-то мямлить и оправдываться и испуганно замолкла, лишь когда ей велели поклясться на Библии и ждать, пока ее спросят. Семья вздохнула с облегчением: ну что там еще может наплести глупая Черепаха, когда вопрос с фотоаппаратом уже решен. И тем не менее… Хотя все, что не направлено против Эдварда, интереса уже не представляет. Ну что такого особенного она может сказать?

И Черепаха поведала очень многословно и с массой красочных подробностей, что происходило с Эдвардом в день смерти его деда.

Следователь сразу же вызвал Филипа.

К тому времени, когда Филип добрался до свидетельской стойки, у него уже был четкий план действий. Бесполезно оказывать сопротивление и отрицать очевидное. Если история с фотоаппаратом вылезла наружу, надо ее нейтрализовать и одновременно сделать все возможное, чтобы доказать полную вменяемость Эдварда. Если с головой у того все в порядке, ему просто незачем убивать деда, и из всех родственников он менее всего подпадает под подозрение.

– Я считаю, что мой кузен в какой-то степени невротик, – с места в карьер заявил Филип, положив руки на край стойки.

Он выглядел вполне уверенным и говорил со следователем как мужчина с мужчиной, которому он полностью доверяет, и как специалист, объясняющий другому специалисту пустяковый случай истерического поведения вполне нормального, хотя подчас и слишком чувствительного юноши.

– Но утверждать, что он психически ненормален, было бы полным абсурдом. Да, в день смерти моего деда он перед обедом устроил сцену в гостиной. А все потому, что все занимались только моей маленькой дочкой, и ему это очень не понравилось. Он всегда был избалованным мальчишкой и привык быть в центре внимания, – заявил Филип, внутренне содрогаясь от мысли, что ему позже придется объясняться с Беллой. – Я лично считаю, что, заметив на портрете покосившийся венок, он вспомнил о своей предполагаемой психической особенности и нарочно уронил поднос со стаканами, чтобы привлечь внимание к собственной персоне. И я уверен, что уронил он его, когда в гостиной никого не было, а потом стал ждать, когда мы прибежим на шум. Потом он нарочно упал в обморок, что для невротика не так уж и сложно. Я быстро привел его в чувство к великой радости всех окружающих и особенно его самого! – И, сочтя, что семь бед – один ответ, добавил: – И его бабушки тоже.

– Вы считаете, что его обморок был настоящим?

– Да, конечно же, – весело ответил Филип. – Истерики легко приводят к потере сознания. Но в транс они перейти не могут. И неконтролируемых действий не вызывают. Я не считаю, что мой кузен мог в тот вечер впасть в транс, как, впрочем, и в любое другое время.

– Я понял, – сказал мистер Бейтмен.

Его уверенность в виновности сумасшедшего Эдварда Тревиса была поколеблена. Доктор забросал их аргументами чисто профессионального характера, которые никто из присутствующих не мог опровергнуть. Бейтмен пожевал край ногтя и вытер его о свои широкие брюки.

– Если бы мы могли… Если бы вы потрудились объяснить… Если бы изложили свое мнение в менее профессиональных терминах… Какие у вас основания считать, что ваш кузен не уронил поднос на пол в тот момент, когда вы вошли в гостиную? Насколько я понял, вы все стояли и разговаривали в холле. Когда вы вошли в комнату, ваш кузен шел по ней, словно, уронив поднос на пол, он этого никак не осознал и продолжал двигаться как ни в чем не бывало. Иными словами, он был в трансе. Не могли бы вы в простых выражениях объяснить нам, почему вы так уверены, что он просто притворялся?..

То, что уже несколько дней маячило на пороге сознания Филипа, вдруг обрело полную ясность.

– Эдвард не ронял этот поднос! Мы минут пять разговаривали в холле рядом с дверью в гостиную. Там паркетный пол, а мы не слышали грохота серебряного подноса и звона разбившихся стаканов!

Мистер Биллок был озадачен всеми этими разговорами об истериках, трансах и тому подобных вещах. В деревне все знали, что Эдвард Тревис – парень с приветом, и пришли к единодушному мнению, что у него помутилось в голове и он укокошил своего деда, а теперь вдруг оказывается, что все совсем не так – он просто придуривался. Мистер Биллок был недоволен. Он бы предпочел более простое объяснение. Если парень не в себе, значит, это он убил деда, а если он нормальный, то, значит, надо искать кого-то другого, у кого был бы повод совершить такое. Ну, для любого нормального человека это прежде всего деньги и чаще всего только они. Итак, у кого из этой компании была причина убить сэра Ричарда Марча? Этот старый дурень Бро постоянно талдычил в пивной, что доктор Марч больше не хочет заводить детей и у них со стариком вечные трения по этому вопросу. Мистер Биллок, невольный отец семерых детей, считал это неестественным и греховным. За это доктора и лишили наследства – и поделом. Но вся штука в том, что вечером, когда убили деда, доктор Марч и близко не подходил к павильону – это было ясно как день. И, как бы того ни хотелось Биллоку, он просто не мог представить, как Филип мог убить старика. Что он и сообщил мистеру Мэтчстику, пробормотав тому на ухо свои соображения. «Выходит, это был кто-то чужой», – подумал мистер Мэтчстик и тут же поделился своим заключением с соседом.

«Кто-то чужой», по логике господ Мэтчстика, Биллока и Хоскинса, это тот, кто родом не из Свонсуотера, а таковой могла быть только Элен, являвшаяся человеком со стороны. В словах Мэтчстика имелось рациональное зерно. Она поддерживала мужа в его греховном намерении больше не плодиться, и лишение его наследства было столь же неприятным и для нее. И к тому же она последней видела усопшего живым. «Ее светлость не очень огорчится, если засудят «чужую», – проницательно предположил мистер Биллок. – Во всяком случае меньше, чем если упекут ее сумасшедшего внучка или кого-нибудь из отпрысков сэра Ричарда». А ее светлость оставляла в лавке мистера Биллока больше денег, чем все деревенские жители вместе взятые. Но ведь это жена доктора, и как с этим быть?..

– Один ее купальник чего стоит, – пробормотал мистер Хоскинс, демонстрируя аналогичный ход мыслей.

Мистер Биллок никогда не видел купальника Элен, иначе он немедленно отправил бы ее под арест за нарушение приличий. Однако он натолкнул его на грандиозную идею. С трудом высвободив затекшую руку, он вскинул ее вверх. Мистер Бейтмен благосклонно повернулся к нему.

– Да, господин старшина?

– Присяжные хотели бы задать вопрос миссис Элен Марч, – заявил Биллок, скромно умалчивая, что инициатива исходит лично от него.

Мистер Бейтмен вздохнул: близилось время перерыва, и он собирался с духом, чтобы подвести присяжных к вынесению вердикта о преступлении без наличия преступника, на что намекал инспектор Кокрилл.

– Хорошо. Вызывается миссис Марч.

Когда недоумевающая Элен подошла к свидетельской стойке, Бейтмен чуть заметно кивнул Биллоку.

– Так что вы хотите спросить?

Биллок наклонился вперед, упершись толстыми кулаками в барьер. Казалось, он готовится расхваливать свой товар, настойчиво рекомендуя купить консервированную морковь, которая имелась у него в избытке без всякой надежды быть распроданной.

– Простите, мадам, но вы, кажется, сказали, что перед смертью сэра Ричарда ходили к нему в павильон в своем, извините, купальном костюме?

Элен с готовностью приняла извинения.

– Ну, да, – коротко ответила она, вопросительно посмотрев на следователя.

– Ее светлость и мисс Пета встретили вас на лужайке, – уточнил Биллок, который помнил мисс Пету еще длинноногой девчушкой в панамке и с косичками. – Они утверждают, что могли видеть все, что было у вас в руках или – прошу прощения – на теле.

– Если вы имеете в виду, что на моем купальном костюме не было карманов, то да, их действительно там не было, – все больше недоумевая ответила Элен. – Это всего лишь лифчик на тонких лямочках и трусики.

Мистер Биллок брезгливо поморщился. Он не желал обсуждать столь бесстыдное одеяние.

– А вы не могли пронести в нем… э… шпрыц для инэ… иньэкций?

Элен стал разбирать смех, и она плотно сжала губы, чтобы он не вырвался наружу. Ее родственники захихикали, давая выход нервному напряжению. Следователь недовольно нахмурился.

– Господин старшина, мы, кажется, уже обсуждали этот вопрос.

Мистер Биллок поднял увесистую руку.

– Может, кому-то и кажется, что это не по делу, но сейчас вы увидите, что очень даже по делу.

И он набросился на Элен, словно она стащила кусок мыла у него в лавке.

– Ладно, мадам! Шприц вы не несли, но кое-что другое уж точно тащили, и это вы не можете отрицать.

– Я несла дедушкину авторучку, – в замешательстве произнесла Элен. – И больше ничего.

Мистер Биллок торжествующе посмотрел на присяжных; они преданно воззрились на него, словно стая жирных гусей, следующих за своим вожаком.

– Ага, авторучка! Из тех, которые с поршнем.

– Не понимаю, о чем вы, – нетерпеливо произнесла Элен. – Это была обычная зеленая авторучка. Довольно толстая и с чернилами.

– С чернилами! – возвысил голос мистер Биллок.

– Да, а что еще там могло быть – чай или кофе?

Элен невольно ему подыграла. Кокрилл делал отчаянные знаки следователю, но мистера Биллока было уже не остановить.

– Нет, мадам! Не чай и не кофе, но и не чернила!

Он сделал эффектную паузу и гордо оглядел присутствующих, будучи уверенным, что имя его войдет в анналы истории Свонсуотера, и пока существует местная пивная, селяне будут неизменно поднимать стаканы в его честь.

– Не чай, не кофе и не чернила. Адренол, мадам, – вот что там было!

Биллок плюхнулся на свое место, и вокруг него сомкнулись ряды присяжных.

Утихомирив гудящую публику, мистер Бейтмен приступил к подведению итогов под недремлющим оком Коки. Он заявил, что, по его мнению, при определении убийцы присяжные столкнутся с определенными трудностями. Тем не менее нет никакого сомнения, что убийство имело место. В таких случаях присяжные, как правило, выносят открытый вердикт: убийство, совершенное неизвестным лицом или лицами. Но присяжные, имевшие непреклонный вид, явно не хотели следовать сложившейся практике. Мистер Бейтмен вздохнул и, сложив на могучей груди руки, попытался их переубедить.

Сэр Ричард, без сомнения, умер от слишком большой дозы адренола. Однако вскрытие не показало, каким образом лекарство было введено в организм – путем инъекции или через рот. Похитить адренол из сумки доктора Марча мог кто угодно. Последний раз сэра Ричарда видели живым без четверти семь вечера – после восьми сорока пяти к павильону уже никто не подходил. И мистер Бейтмен стал долго и подробно излагать свидетельские показания.

Потом он перешел к подозреваемым. У мистера Эдварда Тревиса не было никаких разумных оснований причинять вред своему деду; и теперь очевидно, что в припадке безумия он тоже его не убивал. Более того, он не заходил в павильон перед ужином, и хотя в свидетельских показаниях имеются некоторые противоречия или, точнее сказать, неопределенность относительно фотоаппарата и времени, когда в него была заправлена пленка, он, мистер Бейтмен, считает, что нет никаких оснований сомневаться в правдивости показаний родственников, утверждающих, что после ужина все они сидели на террасе и никуда не отлучались, и надеется, что присяжные с ним согласятся. Все, кроме мисс Клэр Марч. Она, без сомнения, пострадала бы материально, если бы сэр Ричард подписал новое завещание, однако павильон перед ужином она не посещала, а к тому времени, когда она отлучилась с террасы, дорожки были уже посыпаны.

Доктор Филип Марч тоже не имел возможности пойти в павильон перед ужином. Остаются леди Марч, вдова, мисс Пета Марч и – он чуть замялся – миссис Элен Марч. Леди Марч и мисс Пета посещали павильон за полчаса до ужина, и на это время ими было представлено взаимное алиби. У них не было ни малейшей возможности добавить яд в еду сэра Ричарда, приготовленную миссис Фезерстоун, которая (и он думает, присяжные с этим согласятся) никоим образом не была заинтересована в убийстве своего хозяина. Мисс Пета показала, что леди Марч сидела на подоконнике на расстоянии шести футов от подноса с едой и разговаривала с сэром Ричардом, а в то непродолжительное время, когда мисс Марч выходила из комнаты, она слышала голос леди Марч, которая непрерывно говорила и ни на секунду не покидала своего места. Что касается мисс Марч, то согласно показаниям леди Марч у нее тоже не было возможности влить адренол в еду сэра Ричарда. Имеется предположение, и его следует принять в расчет, что она могла влить адренол в стакан, стоявший на кухне, в расчете на то, что сэр Ричард позже обязательно возьмет его, чтобы выпить воды, не заметив, что там что-то есть. Адренол – это прозрачная жидкость, похожая на воду, а смертельная доза составляет не больше десертной ложки. Стакан был позже найден на письменном столе сэра Ричарда, и в нем были обнаружены следы адренола. Тем не менее можно считать доказанным, что мисс Пета к стакану не прикасалась, так как отпечатков ее пальцев на нем не нашли; к тому же он стоял на такой высокой полке, что она могла достать его, только встав на цыпочки, а значит, на полке налить в него она ничего не могла. Мистер Бейтмен выразил уверенность, что, учтя это обстоятельство, присяжные, несомненно, исключат всякую возможность ее взаимодействия с этим стаканом. В кухне не было ничего, чем бы она могла стереть свои отпечатки пальцев, а вытереть стакан о свои… свой купальник, она тоже не могла, потому что он оказывался настолько влажным, что когда она вытирала об него вымытые руки, к ее пальцам прилипали ворсинки. Все эти показания были тщательно проверены, и в случае, если бы они оказались ложными, инспектор Кокрилл это бы, несомненно, отметил.

Коки, нервно теребивший котелок в руках, при этих словах стал чернее тучи. Его задачей было собирать сведения, а не предоставлять их, и следствие пошло совсем не так, как он предполагал. Этот толстый гиппопотам Бейтмен проявил слишком резвую инициативу, и один бог знает, к чему это приведет, особенно после того, как Биллок вдруг накинулся на Элен Марч…

От мистера Бейтмена не укрылось, как помрачнел инспектор, и он внутренне похолодел. У Кокрилла был едкий и беспощадный язык, и он, не раздумывая, пускал его в ход, когда был чем-то недоволен. К тому же в Северном Кенте он был довольно влиятельной персоной, и с ним считались. Стало быть, присяжных надо во что бы то ни стало подвести к открытому вердикту. Глубоко вздохнув, следователь перешел к Элен.

Он высказал уверенность, что присяжных не введет в заблуждение тот факт, что миссис Марч последней видела погибшего живым. Если он правильно понял, продолжал мистер Бейтмен, стараясь перетянуть на свою сторону тех, кто еще не определился с выводом, то старшина присяжных выдвинул гипотезу, согласно которой адренол мог быть пронесен в павильон в зеленой авторучке, – мистер Биллок поправит его, если он в чем-то неточен, – которую использовали в качестве шприца для введения яда. Весьма оригинальная версия, но присяжные наверняка зададут себе вопрос, возможно ли такое вообще, можно ли воткнуть острие пера в кожу, даже совершив резкое движение, и, нажав на поршень, впрыснуть яд предположительно в вену? На какой-то момент эта идея показалась ему не лишенной смысла, но при здравом рассуждении он пришел к выводу, что она крайне неразумна и беспочвенна, и ему стало стыдно за свое легкомыслие. Возможно, присяжные тоже найдут ее довольно сомнительной и маловероятной. Однако с медицинской точки зрения это представляется ему возможным. Бейтмен юлил и разглагольствовал, и Кокрилл становился все мрачнее. Заметив это, следователь вдруг высказал твердое убеждение, что такое просто невозможно по определению. Невозможно, и все! Он был уверен, что присяжные с ним согласятся. А потом, словно устав, завершил свою речь, повелительным тоном призвав присяжных вынести вердикт об убийстве неизвестным лицом или лицами…

Однако присяжные, не уходя на перерыв, вынесли вердикт о виновности миссис Элен Марч в совершении убийства.

Глава 9

Если Кокрилл и вправду позаимствовал свой котелок, хозяин головного убора был бы сейчас в шоке. Инспектор безжалостно мял его прокуренными пальцами, глядя на следователя, виновато подписывающего ордер на арест Элен, и обескураженных родственников, мнущихся в быстро пустеющем зале суда.

– Завтра или послезавтра она предстанет перед судом, – мрачно произнес Коки. – Я постараюсь, чтобы это произошло как можно скорее. А пока ей придется…

Элен беспомощно посмотрела на него.

– Надеюсь, вы не собираетесь посадить меня в тюрьму?

– Это не совсем тюрьма, – хрипло выдавил Коки, опустив глаза на свою шляпу. – Просто полицейский участок в Геронсфорде. Вам там будет вполне комфортно. Все не так уж страшно.

Родственники молча смотрели на Элен, сраженные неожиданным ударом. Наконец Белла обрела дар речи:

– Инспектор, да сделайте же что-нибудь! Прекратите этот кошмар. Ведь ясно же, что произошла ошибка. Вы не можете ее арестовать. Она… нет, это просто невозможно, какой ужас! Не могу поверить.

Подбежав к Элен, она обняла ее за шею.

– Элен, дорогая, мое бедное дитя, это просто ужасно, какая-то нелепая ошибка!

Но Элен, казалось, не слышала ее. Она смотрела на Филипа, растеряв всю свою показную беспечность.

– О господи, какой ужас! – в полной тишине произнесла Клэр.

Подойдя к Элен, Пета осторожно высвободила ее из объятий Беллы.

– Не сейчас, дорогая моя. Нелл лучше оставить в покое. – Потом постаралась подбодрить Элен: – Не думай, что мы могли в это поверить – ни единому слову даже на секунду. Это просто глупая и жуткая ошибка. Но если тебя все же заберут в это ужасное место, я позабочусь об Антонии, просто глаз с нее не буду спускать, обещаю, что с ней все будет в порядке…

Элен представила, как эти длинные неловкие руки будут обихаживать ее ребенка, но все же нашла в себе силы улыбнуться и поблагодарить:

– Спасибо, Пета, я тебе верю и постараюсь не переживать. Корми ее как положено и постарайся во время купания не уронить малышку в ванну, дорогая! Она так и норовит выскользнуть из рук, прямо как вареное яйцо без скорлупы.

Филип, оправившись от потрясения, метался между Кокриллом и покидавшим помещение мистером Бейтменом, взывая к их разуму и указывая на абсурдность подобного решения, давал слово врача, что такая инъекция вообще невозможна, призывал что-то сделать, как-то поправить дело – ну, или хотя бы что-то сказать. Мистер Бейтмен был напуган и от страха принял напыщенный и неприступный вид, объяснив, что вердикт присяжных отменить нельзя и вообще у него срочные дела и нет ни минуты времени. Кокрилл смотрел на Элен, теребя в руках шляпу.

– Мне очень жаль, доктор Марч, но сделать ничего нельзя. Могу только обещать, что в заключении ей будет вполне комфортно.

Комфортно! Запереть женщину в клетке по недомыслию глупых людей, заставить ее сердце сжиматься от страха, что все остальные мужчины могут быть столь же неумны и она попадет в сеть, которую не смогут разорвать никакие доводы разума и доказательства невиновности. Филип содрогнулся. Элен печально стояла чуть поодаль, словно уже отрезанная от остальных невидимой железной решеткой. И Филип рванулся к жене, чтобы утешить, ободрить и уверить в своей любви, пообещать, что сделает все возможное, чтобы вызволить ее из неволи. Заметив это движение, Элен взглянула на Клэр, с тревогой вглядывавшуюся в лицо Филипа, на котором читались самые противоречивые чувства, и, насмешливо подняв бровь, стала прежней Элен, как он себе ее представлял: независимой, самодостаточной, неотзывчивой и холодной. Клэр, закрыв лицо руками, заплакала, Филип, сердито нахмурившись, отвернулся, а Элен, весело кивнув Кокриллу и поджидавшим ее полицейским, повернулась и пошла вместе с ними.

Ночью Клэр спала с ребенком в комнате Элен, а Филип временно перебрался в ее апартаменты. Пета яростно протестовала против такого расклада.

– Я обещала Элен, что позабочусь об Антонии, я же обещала ей, обещала. Белла, скажи Клэр, что с ребенком буду спать я, и пусть не встревает, куда не просят!

А Клэр она подпустила шпильку, сказав, что, учитывая их отношения с Филипом, это уже верх неприличия и Элен никогда бы не согласилась на такое.

– Филип, ты должен ее остановить. Элен уж точно была бы против того, что Клэр спит в ее комнате с ее ребенком…

Филип сидел за обеденным столом, устало закрыв лицо руками.

– Помолчи, Пета. Какая разница, кто будет спать с ребенком? Элен сейчас не до этого.

Заметив, что Клэр готовится устроить сцену, Белла решила вмешаться. Им всем и так сегодня досталось, не хватало еще переругаться.

– Пета, дорогая, оставь все как есть. Клэр спит очень чутко, а тебя и пушками не разбудишь.

– Да уж как-нибудь проснусь, если ребенок заплачет.

– Не проснешься, – отрезала Клэр.

– Нет, проснусь.

– Дело в том, что комната Клэр ближе к моей, чем твоя, Пета, а Филип должен быть рядом, если ночью на меня вдруг найдет и я попытаюсь кого-нибудь убить, – проговорил Эдвард в своей жалобно-насмешливой манере. – Все, что Филип сказал сегодня следователю, конечно, чистая правда, но мы ведь не можем быть уверены во мне на сто процентов. Я все же немного с приветом.

Белла с несчастным видом кивнула.

– Ладно, – бросила Пета. А Стивену, вышедшему с ней вечером на террасу, она сказала: – И все же, я думаю, Элен будет в ярости, когда вернется. Но ее долго не задержат, правда, Стивен?

– Этого я обещать не могу, – ответил тот. – Ведь следователь выдал ордер на ее арест.

– Да, но ведь судья или кто там следующий ее обязательно освободит, потому что ясно же, что все это глупость.

– Не совсем.

– А ты сам разве не считаешь, что это идиотизм? Как можно сделать укол авторучкой? Хотя Филип и говорит, что теоретически такая вероятность существует.

– Но, Пета, на столе твоего деда были найдены следы чернил. В ручке могло быть что угодно, а чернилами ее могли заправить потом.

– Да, но…

– У Элен ведь нет свидетелей, правда? Ты там была с Беллой, а Элен ходила одна. Нет, я, конечно, и мысли не допускаю, что она могла убить вашего деда, но в этом нет ничего фантастического, как тебе кажется, и я могу предположить, что скажет судья, – и даже более того. Элен вполне могла достать с полки стакан, могла стереть с него свои отпечатки за спиной у деда или даже пойти в ванную и сделать это там, и с телефона она могла их стереть – и это объясняет тот факт, что твоих отпечатков на нем не обнаружили, хотя последней по нему говорила ты. Я не утверждаю, что вашего деда убила Элен, но вынужден признать, что она могла это сделать. Она же была последней, кто видел его живым.

Пета закусила губу.

– Никогда в это не поверю! Элен должны освободить – и все!

Она взяла Стивена под руку, они спустились по широкой лестнице и пошли по подъездной дорожке. Шагая по гравию, Пета чуть прижималась к Стивену, доверчиво и совсем по-дружески, словно забыв, что это он вызвал Кокрилла и заварил всю эту кашу. Заходящее солнце позолотило маленький белый павильон у ворот. Пета вдруг резко остановилась и вцепилась Стивену в рукав.

– Она не могла! Элен не могла убить дедушку! Кто-то был в павильоне после нее. Когда Элен уходила, шторы были задернуты, а утром Клэр увидела деда через окно! Кто тогда открыл шторы?

Стивен с жалостью взглянул на нее. Ему ужасно не хотелось портить ее наивное торжество.

– Думаю, это сделал ваш дед.

– Но тогда Элен никак не могла впрыснуть ему адренол из ручки. Он же открыл шторы после ее ухода.

– Конечно, никто не думает, что ему ввели яд авторучкой. Только старому дураку Биллоку с его приятелями такое могло прийти в голову. Но Элен могла налить яд в стакан и принести его вашему деду. Возможно, он сам попросил ее достать его, мы же этого не знаем. А выпить воду он мог уже гораздо позже, спустя несколько часов после ее ухода. Смерть от передозировки не такая уж мучительная. Может быть, один-два спазма, но скорее всего он просто постепенно впал в кому. Сидел за столом и потерял сознание, а до этого был вполне дееспособен.

– Но, Стивен, это же то, с чего мы начали. Как Элен могла налить яд в стакан? Она пришла в павильон в купальном костюме и принесла с собой только авторучку, которой, как мы выяснили, невозможно сделать инъекцию. Так как она могла пронести яд?

– Да в этой самой авторучке и пронесла, – словно извиняясь, произнес Стивен.

Одержавшая победу Клэр ровно в десять посадила Антонию на горшок, после чего, уложив ребенка, отправилась спать сама. В одиннадцать завыла сирена, и, минуя дирижабль, в сторону Лондона промчался бомбардировщик, неся городу пожары, разрушения, горе, боль и смерть. Включив свет, Клэр посмотрела на спящую малышку, тщательно завернутую в одеяло и похожую на розовый бутон, и приготовилась снова погрузиться в сон. Через открытое окно в комнату заглядывала бледная луна. В коридоре вдруг заскрипела половица. Потом стало тихо. И снова раздался скрип. Кто-то крался за дверью.

Клэр села на кровати и, затаив дыхание, стала прислушиваться. Ничего, кроме тихого дыхания ребенка и отчаянного стука собственного сердца. Но тут за дверью кто-то заскребся, словно нащупывая ручку. Клэр представила, как сейчас она повернется и дверь медленно откроется. И действительно, через секунду латунная ручка повернулась, и между дверью и косяком образовался зазор. В голове тут же мелькнула мысль: Эдвард! И сразу же послышался тихий шепот:

– Клэр… – Это был его голос. И он снова повторил: – Клэр!

Отчаянным усилием воли она стряхнула с себя страх и потянулась к выключателю. В дверях, щурясь от света, стоял Эдвард.

– Эй, не забывай про затемнение, – вполне нормальным голосом произнес он и, бесшумно проскользнув к окну, задернул шторы.

Потом подошел к Клэр и, виновато моргая, улыбнулся и сообщил, что у него возникла гениальная идея и ему надо срочно с кем-нибудь поделиться. Он уже ходил к Филипу и Пете, но они оба дрыхнут без задних ног, и, сколько он ни стучал, они и ухом не повели. Эдвард, облаченный в шелковую пижаму самой легкомысленной расцветки, осторожно присел на край кровати.

– Я вот о чем подумал, Клэр. Тебе известно об отпечатках пальцев Петы?

– Ты имеешь в виду, что их не осталось на телефоне?

– Да. И это означает, что телефон вытерли. А вытереть его мог только убийца, это ясно как божий день.

– Стивен сказал Пете, что его перед уходом могла вытереть Элен. Налила в стакан эту гадость и оставила деду, чтобы он позже выпил ее с водой. Нет, я, конечно, не думаю, что это Элен его убила, – торопливо добавила Клэр. – И Стивен тоже так не считает. Он только сказал, что она могла это сделать.

– Я лично не представляю, как она могла это сделать и как объяснила все это деду. Я вообще не верю, что это Элен вытерла телефон, налила яд в стакан или пронесла его в павильон в ручке – это уже вообще полный бред. У меня совсем другая версия – нечто из ряда вон выходящее!

– Я что-то не пойму, куда ты клонишь.

– Я клоню в сторону Бро, – заявил Эдвард и задрыгал от восторга ногами, высоко подбросив слетевшие с них красные тапочки.

Последовала долгая пауза, за время которой Клэр пыталась переварить услышанное. Наконец она медленно произнесла:

– Конечно, Бро никогда не любил деда. Но, с другой стороны, Тедди, мы же не убиваем людей только потому, что они нам не нравятся, даже таких, как Бро.

– Да, но дело тут в завещании.

– От изменения завещания Бро ничего бы не выиграл и не проиграл. Правда, дед хотел оставить Рози-Пози Серафитину брошку, а Бро обожает свою внучку. Я думаю, она единственная на этом свете, к кому он испытывает теплые чувства.

– Не считая Филипа.

– Филипа! Господи, Эдвард, – завещание! Бро любит Филипа, а деда терпеть не может. Если тот вычеркивает Филипа из завещания…

– Вот именно, – расцвел Эдвард, обнимая столбик кровати. – Я это и говорю. В этом вся штука. Было бы здорово, если бы деда ухлопал Бро, потому что тогда выходит, что я не убийца и не помешанный. Вот только как Бро мог пронюхать про завещание?

– Не знаю, но вообще-то в этом нет ничего сложного. В любом случае он знал, как сделать укол, ведь доктор Браун показывал им с миссис Бро, что надо делать, если деду вдруг станет плохо в саду. А когда ты потерял сознание и Филип сделал тебе укол, а потом показывал нам шприц и адренол, Бро как раз возился с геранями под террасой. Я помню, как Филип извинялся, окатив Бро водой из шприца. Возможно, Черепаха подслушивала под дверью, когда дед во всю глотку грозился лишить нас наследства, и уж точно насплетничала миссис Бро.

Однако Эдвард был другого мнения.

– Нет, скорее дед сам сказал Бро!

– Дед сказал Бро, что хочет изменить завещание? С какой стати? И когда он успел?

– Когда позвал Бро засвидетельствовать его подпись, – заявил Эдвард, и глаза его торжествующе заблестели.

Сирены выли всю ночь, но это никого не пугало. Все проснулись и собрались на кухне, чтобы выпить какао и весело обсудить гипотезу Эдварда, после чего с чувством облегчения разошлись по своим спальням. Перед рассветом опять завыла сирена, и отбой объявили только в половине седьмого. На этот раз Филип встал, оделся и пошел к телефону.

– Извините, инспектор, что я так рано. Надеюсь, я вас не разбудил?

– Я уже давно встал и оделся, – холодно сообщил Кокрилл, стоя у телефона в пижаме, еще хранящей тепло постели.

– Дело в том, что ночью моему кузену пришла в голову блестящая мысль, он догадался, как все произошло, так что теперь вы можете выпустить мою жену. Конечно, убила не она. Это был Бро!

– Неужели? – довольно кисло отреагировал Кокрилл.

– Удивительно, как это раньше никому не пришло в голову. Ведь самое странное в этой истории то, что пропал текст нового завещания. Его спрятали или уничтожили, но зачем это делать, если оно не было подписано? Значит, сэр Ричард все-таки его подписал. Вы меня слушаете, инспектор?

– Очень внимательно, – ответил Кокрилл и, прижав подбородком трубку, полез в карман за первой утренней папиросой.

– А если завещание было подписано, кто тогда был свидетелем? Никто из нас этого сделать не мог, потому что здесь нужен посторонний человек. А Бро с женой живут рядом с павильоном, и около восьми он как раз разравнивал дорожки. Что вы об этом думаете, инспектор? Дед позвал садовника и велел привести миссис Бро, чтобы они оба засвидетельствовали его подпись. Но Бро, видимо, посчитал это вопиющей несправедливостью, потому что он по какой-то идиотской причине был безраздельно предан мне, и, когда его жена ушла, убил деда, отдернул штору и смотался из павильона, засыпав свои следы песком.

Затаив дыхание, Филип ждал, что на это ответит Кокрилл.

Ухитрившись свернуть и зажечь папиросу, инспектор глубоко затянулся и немедленно ожил.

– Очень хорошо, доктор Марч. Поднимайте своих родственников, я подойду минут через двадцать. Надеюсь, леди Марч накормит меня завтраком. И прошу вас, ни слова об этом никому из посторонних. – У Кокрилла на телефонной станции, главного центра распространения слухов, был свой человек. – И самое главное, ни слова, ни намека этой вашей старухе-служанке или чете Бро. Никто не должен покидать дом или подходить к павильону. Вы поняли? Тогда до свидания.

– Одну минуточку, инспектор! – завопил Филип в трубку. – А как насчет моей жены? Вы можете с ней как-то связаться? Кто-нибудь может ей это передать? Не оставлять же ее в неведении. Вы скажете ей прямо сейчас? Скажите ей, что это Бро…

– Я уже все сказал ей вчера вечером, – ответил Кокрилл и повесил трубку.

Сержант Трут заехал за ним на полицейской машине.

– Они там догадались, в чем дело, – сообщил Кокрилл, садясь рядом с водителем и кладя на колени белую панаму. – Мне надо срочно ехать. Хотя на дознании это и не прозвучало, я, в общем-то, был к этому готов. Если бы этот толстый дурень Бейтмен не потерял голову и не дал им вынести абсурдный вердикт против бедной Элен Марч, все бы сложилось как надо. Девочке просто не повезло, и надо ее поскорее освободить. Надеюсь, мне удастся привлечь Бро, тем более что на следующей неделе будет заседание суда. Вчера я ей достаточно прозрачно намекнул, что беспокоиться не о чем, но родственникам предпочел ничего не говорить, чтобы они не проболтались раньше времени.

– Мне никогда не нравился этот тип Бро, – заявил Трут, который часто ретировался из любимой пивной не в силах выносить болтовню садовника.

– Похоже, все неплохо складывается, – размышлял Кокрилл, поглаживая свою панаму. – Возможно, нам удастся выудить из него признание – ведь Элен Марч страдает по его вине, а она как-никак жена Филипа, которому Бро безраздельно предан. Нет, я, конечно, далек от мысли, что это будет акт человеколюбия. В любом случае я попытаюсь – пусть поймет, что положение его безнадежно и ему ничего не остается, как признаться и спасти женщину от тюрьмы. Нет ничего лучше, чем выложить перед присяжными письменное признание подозреваемого!

И такое признание было найдено, однако выложить перед присяжными его вряд ли бы удалось, потому что написано оно было на пыльном полу. И рядом с ним, в гостиной маленького павильона, где был убит сэр Ричард, теперь лежал Бро. Тело его выгнулось конвульсивной дугой, лицо посинело, глаза вылезли из орбит, а пальцы рук скрючились, как звериные когти. В левом предплечье торчала сломанная игла от шприца, а на пыльных плитках коридора, рядом с его правой рукой печатными буквами было написано: «Я УБИЛ СЭРА Р». Внизу стояли инициалы «Д. Б».

Полицейская печать на дверном косяке была взломана, и дверь открыта ключом Бро – связка его ключей все еще висела в замке. В павильоне ничего не тронули. Окна и задняя дверь были закрыты изнутри, и печати на них были целы. Бро лежал поперек дверного проема между гостиной и коридором, и на полу четко отпечатались его следы. Он был в пижаме и халате, рядом валялись шлепанцы, слетевшие с ног во время судорог. Рука, протянутая в коридор, лежала на выложенном плиткой полу, а рядом с ней виднелись маленькие четкие печатные буквы, начерченные сломанной спичкой, которая валялась рядом: «Я УБИЛ СЭРА Р.» – и инициалы «Д.Б». В остальном пыль была нетронута, как и в день смерти сэра Ричарда, когда Белла выставила пылесос в коридор. Там он и стоял, задвинутый в угол, и кроме него в коридоре ничего не было. Рядом с левой рукой Бро валялся разбитый пузырек из-под стрихнина – садовник умер еще на рассвете.

Глава 10

Миссис Бро, угрюмая, но не заплаканная, стояла рядом с диваном в своей душной маленькой гостиной, украшенной кисточками, бахромой и чудовищными фарфоровыми тарелками. Безвкусные кружевные занавески перекрывали доступ яркому утреннему солнцу. Из-под наброшенного на тело покрывала торчала окоченевшая рука. Миссис Бро взяла ее в свою, живую и теплую, и, не выпуская, стала отвечать на вопросы полиции.

– Когда вы последний раз видели Бро живым?

– Я его не видела со вчерашнего вечера, – мрачно произнесла миссис Бро. – Он пошел спать, как обычно, и в комнату больше не возвращался. Обычно он утром вставал и пил чай, а потом шел работать и приходил уже к завтраку в половине восьмого или в восемь, он был ранняя пташка и любил работать по холодку. К этому времени у меня всегда был готов завтрак. А сегодня утром я не слышала, как он уходил, но со мной такое часто бывает. Сплю-то я крепко, – пояснила миссис Бро с таким видом, словно сообщила очень важные сведения.

– Похоже, он умер пару часов назад, – задумчиво произнес Кокрилл.

Он стоял, широко расставив короткие ноги, с неизменной папиросой в руках. Взглянув на миссис Бро, инспектор решил изменить тактику.

– Миссис Бро, когда я расспрашивал вашего мужа, куда он ходил в тот вечер, когда умер сэр Ричард, он сказал мне, что в восемь вы пошли в хозяйский дом, а относительно себя сообщил: «Я пришел из…» – и немного замялся, прежде чем сказать «сада». Он чуть было не сказал «из павильона»? Да?

– Выходит, что так.

– Вас ведь позвал сэр Ричард? И, перед тем как уйти в большой дом, вы засвидетельствовали новое завещание? Вдвоем с мистером Бро. Он рассказал мне, как ужинал в тот вечер. Вы велели ему взять хлеб с сыром и луком и запить пивом – чай вы заварить не успели. Вы не успели приготовить ужин, потому что Бро водил вас в павильон, чтобы засвидетельствовать завещание. Так?

– Он велел мне помалкивать, – сказала миссис Бро, глядя на тело под покрывалом. – Но теперь чего уж там. Да, старик позвал нас к себе, показал два длинных таких листка бумаги и сказал: «Я хочу, чтобы вы засвидетельствовали, как я подписываю это, а потом поставили свои подписи». Но Бро заупрямился, он ведь был не промах. Не буду, говорит, ничего подписывать, раз не знаю, что там такое. «Я меняю свое завещание, – сказал сэр Ричард. – Но тебя это не коснется. Я оставляю все ее светлости, а после нее мистеру Эдварду. А внукам моим не достанется ничего». И начал поливать их почем зря, вроде как они бесстыжие, неблагодарные и всякое такое. Я ждала, когда он кончит эту волынку, мне ведь надо было в хозяйский дом идти. Наконец он замолк и подписал бумаги, а потом и мы с Бро. Это я научила его подписываться, ведь я-то ходила в школу, а он нет, хотя говорить и был мастак. А потом я пошла домой и на скорую руку собрала ему ужин, минут через десять он появился, а в начале девятого я ушла к хозяевам. Ужин-то готовит старуха, а я помогаю ей убрать со стола и вымыть посуду.

– Бро говорил вам что-нибудь про завещание, когда вернулся?

– Он сказал, что это просто позор, что доктора лишили наследства. Доктор Филип ведь спас нашу Рози, и Бро его за это сильно уважал. Он считал, что хозяином здесь должен быть доктор, а не все эти бабенки, и так бы оно и было, если бы не мистер Гард. Когда мистер Филип вернулся домой, сэр Ричард хотел оставить все ему, но мистер Гард его отговорил и убедил оставить все мисс Пете – верно, чтобы потом на ней жениться. Эти законники – такие хитрецы, своего не упустят!

– Когда Бро сообщил вам, что сэр Ричард умер?

– На следующее утро. Ночью он дежурил в пожарной команде – попросту говоря, сидел с дружками в пивной, – а утром пришел и сказал мне, что слышал об этом от миссис Хоггин – ее дочка работает на телефонной станции. Я-то сама сидела дома и ничего не знала. «Они нашли старика мертвым, – сказал мне Бро. – Флорри Хоггин слышала, как мистер Гард звонил инспектору Кокриллу. Он сказал, что исчез какой-то яд и они не могут найти завещание». И еще Бро сказал, что теперь мы сможем воспользоваться… сможем что-то сделать для доктора, в том смысле, что доктор получит то, что ему причитается, – закончила миссис Бро, тщательно подбирая слова.

Кокрилл долго думал, роняя пепел на безупречно чистый линолеум.

– Понимаю. А он не сказал вам, что сэр Ричард умер еще до того, как вы пошли в большой дом?

– Да с чего это? И десяти минут не прошло с тех пор, как старик был жив, здоров и не кашлял.

– Однако теперь он умер, и нам следует говорить о нем с уважением. Итак, миссис Бро, между тем моментом, когда вы ушли в большой дом, и временем, когда Бро отправился на свое пожарное дежурство, что могло ему помешать проскользнуть в гостиную, взять адренол, вернуться в павильон и дать его сэру Ричарду или налить в стакан, стоявший на столе, а потом уйти из павильона и засыпать свои следы песком. У вас есть что возразить против этой версии?

– Нет. Да ничего ему не могло помешать, – невозмутимо ответила миссис Бро. – И мне ничего не мешало сделать то же самое.

Кокрилл удивленно поднял бровь.

– Вы меня нарочно провоцируете? С какой целью? Ведь мы оба прекрасно знаем, что вам это сделать было невозможно. Миссис Элен Марч ушла от сэра Ричарда без четверти восемь, а вы пришли в большой дом в начале девятого. У вас бы просто не хватило времени, чтобы прийти в павильон, засвидетельствовать завещание, похитить яд и убить сэра Ричарда, не говоря уже о том, чтобы выработать план действий. Однако знать об этом вы вполне могли. Бро пошел дежурить еще до того, как вы ушли из дома. Черепаха… э-э… миссис Фезерстоун утверждает, что все это время вы находились вместе с ней на кухне.

– Так оно и было! – усмехнулась миссис Бро, словно разговаривая с глупым ребенком.

Но Кокрилл проигнорировал насмешку.

– Но вот Бро вполне мог это сделать где-то от восьми до восьми сорока. И спрятать или уничтожить завещание, припрятать стрихнин и шприц – так, на всякий случай. И такой случай представился. Миссис Марч обвинили в убийстве, которое совершил он. Пострадал человек, ради которого он и убил сэра Ричарда. Он мог ее спасти, только признавшись в убийстве. Что он и сделал, покончив с собой.

Миссис Бро хрипло рассмеялась. Скривив губы, она дернула покойника за руку, которую все еще держала в своей.

– Слышал, Бро?!

Вошедшая Белла в ужасе застыла, но, быстро придя в себя, устремилась к миссис Бро, не обращая внимания на Кокрилла.

– Я пришла сказать вам… Мы все вам так сочувствуем, миссис Бро. Это просто ужасно. Мы готовы все для вас сделать – правда, я не знаю, что именно требуется…

– Благодарю вас, мадам, – с каменным лицом произнесла миссис Бро. Приподняв покрывало, она подсунула под него холодную руку мужа. – Не стоит вам на него смотреть.

Вместо ответа Белла решительно подошла к дивану и, откинув покрывало, с жалостью оглядела мертвое лицо. Потом пригладила растрепавшиеся седые волосы покойника.

– Бедный Бро, – вздохнула она, закрывая труп покрывалом.

Кокрилл, наблюдавший эту картину, стоя на коврике перед камином, с трудом удержался от одобрительного восклицания.

– Спасибо на добром слове, ваша светлость, – холодно произнесла миссис Бро.

Белла взяла ее бесчувственную руку.

– Ах, миссис Бро, я вас так понимаю, так вам сочувствую. Я ведь тоже потеряла мужа, только мне еще тяжелее, ведь это такой кошмар – знать, что тот, кого ты так любила, был безжалостно убит.

– Вы так со мной нянчитесь, словно и не держите на нас с Бро никакого зла, – сказала миссис Бро без всяких признаков смирения.

– Сейчас не время и не место сводить счеты, я все время стараюсь помнить, что, совершив это ужасное преступление, он все же не допустил, чтобы за него пострадал невиновный.

Миссис Бро снова рассмеялась.

Белла пришла сюда, движимая чувством милосердия. Однако сейчас она не могла сдержать возмущения.

– Должна заметить, миссис Бро, что вы не очень-то вежливы. Я всего лишь хотела сказать, мы все очень сожалеем, что на вас свалилось такое несчастье, хотя сами вы ни в чем не виноваты.

– Не виновата, это уж точно. И кому как не вам знать об этом.

Это была уже не насмешка, это был вызов.

– Что вы хотите этим сказать? – быстро спросил Кокрилл, бросая папиросу в камин и делая шаг вперед.

– А то, что она верно говорит: я не виновата. И она об этом прекрасно знает, и то, что мой старик не виноват, ей тоже известно. – Миссис Бро мотнула головой в сторону дивана. – Пришла посочувствовать! Думаете, я не понимаю, что вы там все сговорились, чтобы вытащить свою ненаглядную миссис Марч из тюрьмы? Да всей вашей шайке наплевать, что он поплатился за ваши грехи и теперь вот лежит мертвый. Со слугами можно не церемониться! Богатых и пальцем тронуть нельзя, и словечка вымолвить не смей, чтобы не задеть их драгоценные чувства. Как можно их посадить или даже заподозрить? Для этого есть слуги, пусть они за них отдуваются! Вы не хуже меня знаете, что он не убивал сэра Ричарда! Бро! Чтобы Бро кого-то убил ради справедливости! Чтобы он рисковал ради кого-то другого! Хотела бы я на это посмотреть! А потом взял и покончил с собой, чтобы кто-то безвинно не пострадал. – Миссис Бро снова рассмеялась, коротко, зло и неприятно. – Он скрыл, что подписал завещание, вот и все, что он сделал. Он и не думал убивать старика – это вовсе не он!

– Но тогда кто же убил его? И почему? Зачем кому-то убивать бедного старого Бро?

– Потому что у бедного старого Бро неплохо варил котелок, ваша светлость! Он видел, как вы там сидели. Сидели на подоконнике спиной к окну и разговаривали с сэром Ричардом, пока он ел свой ужин, а мисс Пета была на кухне. Бро в это время ровнял дорожки. «Они меня спросили, двигалась ли она, и я ответил, что нет, – так он мне говорил. – Зачем мне было соваться со своими идеями? Какое мне дело, кто угробил этого старого хрыча! Но разве я не видел, как доктор Филип выпустил воду из шприца накануне? Выпустил с террасы такой большой дугой, что она достала до пруда, рядом с которым я стоял. И разве я не видел, как она бросала своей собаке сахар и печенье? Это что, собака такая умная, что сидит, открыв рот, и ловит кусочки? Нет, это ее хозяйка такая ловкая. Глаз у нее точный, и она никогда не промахивалась. Сэр Ричард мог отвернуться, чтобы позвать мисс Пету с кухни, а ее светлость нажала на шприц и выпустила яд прямо ему в тарелку!» Вот что говорил Бро. Он все знал, моя прекрасная леди, и мог выложить судье, если бы вы позволили засадить жену доктора Филипа за ваши грязные делишки. Вот вы его и убили. Вы и ваш невиноватый парень!

Миссис Бро сдернула покрывало с трупа.

– Вот, глядите! Видите, как он мучился, поглядите на его выпученные глаза, на его рот, на его руки…

И она бухнулась рядом с диваном на колени и истерически зарыдала.

Белла ошарашенно смотрела на нее.

– Вы и вправду думаете?.. Вы же не можете утверждать?.. Инспектор! – воскликнула она, поворачиваясь к Кокриллу. – Но вы-то не верите в это? Вы не считаете это возможным? Вы же не можете… Вы не…

– Нет, – отрезал Кокрилл. – Никто Бро не убивал, он сам наложил на себя руки. Он лежал в гостиной у двери, все было заперто и опечатано изнутри, и пройти в гостиную можно было только через коридор. И потом там та же история, что с песком: на пыльном полу были только следы Бро. Убийца просто не мог войти вслед за ним – он бы оставил следы на полу коридора. Бро написал признание на пыльном полу и покончил с собой. Никто иной не мог сделать эту надпись. Бро написал это сам.

Миссис Бро, все еще стоявшая на коленях, перестала рыдать и, подняв голову, выслушала эту тираду. Потом поднялась на ноги и, вытерев слезы большой костистой рукой, одернула бесформенное черное платье и пригладила растрепавшиеся волосы. Вместе со спокойствием к ней вернулись прежняя враждебность, холодность и нескрываемая угроза.

– Он написал это сам, – повторил Кокрилл, глядя ей в глаза.

– Но он был неграмотный, – заявила миссис Бро и залилась ужасным смехом.

На похоронах все чувствовали себя ужасно. Было просто невыносимо идти за внушительным гробом сэра Ричарда маленькой кучкой близких людей, среди которых, как теперь стало ясно, находился убийца; медленно и торжественно шагать по солнцу в глубоком трауре под жадными взглядами незнакомых людей, взявшихся неизвестно откуда, чтобы поглазеть, как провожают в последний путь убитого; чувствовать косые взгляды многочисленных родственников и «друзей семьи», любопытных, озабоченных, испуганных и негодующих на всю эту публичность; выдерживать домогательства и щелканье фотоаппаратов репортеров – бесцеремонных молодых людей и нагловатых женщин, – которые всего лишь делали свою работу; очутиться в толпе людей, которые толкались, протискиваясь к гробу; видеть затоптанные, растерзанные цветы, венки, разодранные мерзкими любителями сувениров, карточки, засаленные множеством рук, хватавших их, чтобы прочитать слова скорби и прощания, написанные на обороте. Стоя на кладбище, они сквозь слезы мрачно и недоверчиво смотрели друг на друга, боясь поверить, что один из них – жестокий и безжалостный преступник, совершивший убийство ради денег, старались убедить себя, что это все-таки Эдвард, бедный мальчик, у которого не все дома и который не отвечает за свои поступки; пытались думать только о дорогом усопшем, гоня от себя эгоистичные мысли о том, что его смерть означает для них самих… И вот теперь этот Бро, который тоже был убит. Убийца среди них, и бог знает, когда и чем все это закончится. Как можно скорбеть об умершем старике, когда в голову лезут мысли, что смерть лишь избавила его от всего этого кошмара.

Вечером, когда зеваки разошлись, они опять пришли на кладбище, собрали цветы, разбросанные на затоптанном краю могилы, и возложили венок, принесенный Беллой.

– Я уже столько их наплела, – сказала она. – Меня научил Ричард, когда я появилась в Свонсуотере.

Это был тонкий венок из «офелий», росших вокруг павильона, – именно такие она всегда вешала на портреты Серафиты по указанию сэра Ричарда. На карточке Белла написала «От Серафиты».

– Я решила не приносить его на похороны. Там было много людей, которые бы этого не поняли, – объяснила она.

Взяв ее за дрожащую руку, Пета облекла в слова то, о чем думали они все:

– Дорогая Белла! При всех своих достоинствах Серафита вряд ли бы додумалась до этого!

С ними был Стивен, который взялся сопровождать их, чтобы оградить от полицейских, хотя у тех и не было права препятствовать их передвижениям. Все, не торопясь, отправились домой.

– Слава богу, что все эти тетушки, дядюшки и кузены убрались восвояси. Стивен, дорогой, ты поужинаешь с нами?

– Благодарю вас, леди Марч. Но только если это не скажется на ваших запасах.

– У нас осталась только цветная капуста с сыром, и сыра там с гулькин нос, – объявила Белла. Безутешная вдова на какой-то момент уступила место озабоченной домашней хозяйке. – Родственнички подчистили все, что было в доме. Они, видимо, считают, что для поминок мне выдали дополнительные карточки на мясо. Хотя и мяса-то никакого не было. Только одна-единственная банка консервированных сосисок.

– Ты прекрасно справилась, дорогая, – поспешила утешить ее Пета. – Родственники были очень довольны и, расходясь, говорили, что ты замечательная женщина.

– Расходясь, они говорили, что никакая я не леди и вряд ли когда-нибудь ей стану, – проницательно заметила Белла. – Эта ваша тетя Этель вечно кудахчет, как курица! К тому же мне было очень неловко, что мы не смогли огласить завещание.

– Вообще-то, Белла, ты не жених, преподносящий букеты родственникам, и вовсе не обязана демонстрировать им завещание своего мужа.

– Если это я убил деда, то должен знать, где завещание. Однако я не знаю. Ну, разве это не странно? – проговорил Эдвард, выглядывая из-за спины Беллы.

– Стивен, а что ты думаешь насчет завещания? Куда оно делось? – спросила Пета.

– Не знаю. Все это совершенно непонятно. Нам известно, что оно было подписано, но только со слов миссис Бро, а она даже не знает, что в нем было. Мне это, конечно, известно, потому что я писал его текст, но сэр Ричард мог внести туда любые изменения. Если не найдется это последнее завещание, дело придется решать в суде, и если там сочтут показания миссис Бро правдивыми, то первое завещание будет признано недействительным, а сэр Ричард будет считаться умершим без завещания.

– Господи, значит, все наши денежки заберет государство? – забеспокоилась Клэр.

– Да нет, вряд ли, – засмеялся Стивен. – Если его признают умершим без завещания, наследницей будет объявлена вдова, то есть вы, леди Марч, а после ее смерти наследство будет поделено в равных долях между прямыми наследниками, то есть между Петой, Клэр, Филипом и Эдвардом.

– А как насчет наших родителей?

– Но ведь ваши отцы уже умерли, – словно извиняясь, уточнил Стивен. – А у Петы вообще никого не осталось…

– Не делай скорбную мину, дорогой, – осадила его Пета. – Мои родители умерли двадцать четыре года назад, и я их совсем не помню.

– И мои тоже погибли, – вздохнул Эдвард, великодушно не впадая в прострацию при воспоминании о том, чего не видел.

– А моя мать оставила меня на попечение деда, когда мне было всего два года, – сказала Клэр, тщетно копируя беспечность своей кузины. Однако эта заноза сидела у нее в памяти слишком глубоко. – И теперь, когда я что-то унаследую, она вдруг появится, сверкая улыбками.

– Она не может ни на что рассчитывать, – торопливо объяснил Стивен. – И мать Филипа тоже. Наследование происходит по принципу кровного родства, и в этом случае наследниками могут быть только дети детей сэра Ричарда.

– По-моему, это оптимальный вариант, – весело произнесла Пета. – Я не хочу быть старой злой наследницей, лучше мы все что-то унаследуем, чтобы нас не похоронили в общей могиле для нищих. А Белла получит Свонсуотер и проценты с капитала и жутко разбогатеет, так что сможет подкармливать нас, выписывая солидные чеки.

– Дед сказал, что в своем новом завещании он лишит ее этого права, – заметил Филип.

– Да, но новое завещание исчезло, так что никто об этом не узнает, и Белла запросто сможет нарушить волю усопшего, правда, милая?

Белла, ободренная сочувствием, стала протестовать, говоря, что ей вовсе не хочется владеть Свонсуотером и всеми этими проклятыми деньгами. На этой веселой ноте они сели за стол, чтобы поужинать цветной капустой с сыром. Днем Филип навестил Элен в полицейском участке, и она послала всем пламенный привет. В заточении ей очень понравилось: кормили там гораздо лучше, чем дома, а присматривающий за ней симпатичный сержант развлекал ее рассказами об операциях, которые делали его жене, считая, что для жены доктора это вполне подходящая тема. И раз с Антонией все в порядке, то за ее мать и вообще не стоит беспокоиться.

Кокрилл делал все возможное, чтобы поскорей ее освободить. Теперь, когда второе убийство было совершено, в то время как она сидела под арестом, это снимало с нее все подозрения в совершении первого, и ее вполне могли выпустить под залог. Стивен тем временем с жаром разъяснял тонкости британского законодательства.

– Если кому-то предъявлено обвинение, то оно никуда не денется, вы не можете освободить человека, потому что местный детектив решил, что он невиновен… Да, но это не имеет никакого отношения к Кокриллу… Но у следователя нет полномочий… Да, я знаю, но смерть Бро не обязательно означает, что он был убит тем же лицом, которое убило сэра Ричарда, во всяком случае не для суда королевской скамьи, куда придется обратиться.

Но тут опять возникал вопрос об убийстве Бро.

– Все наши замечательные версии отправились псу под хвост! И умозаключения Кокрилла тоже. Хотя он теперь и говорит, что заподозрил убийство, когда увидел, как аккуратно была взломана печать на двери, словно Бро хотел вернуть ее на место, но я-то знаю, что он с самого начала настаивал на самоубийстве, – заявила Пета. – Белла, а ты рассказала Стивену об этих фантастических обвинениях, которые высказала миссис Бро?

– Меня это больше не волнует, – твердо сказала Белла. – Коки проделал эксперимент и заявил, что это невозможно.

– Вообще-то возможно, – возразил Филип. – Я сам в тот день проделывал это на террасе, но только никуда не целился.

– Это точно! – воскликнула Клэр. – Забрызгал всю террасу.

– Но большая часть все-таки попала в пруд…

И снова между ними промелькнула тень вражды и недоверия.

– Филип, если ты считаешь, что это я убила твоего несчастного деда, убила собственного мужа, тогда так и скажи – и покончим с этим! Тебе же все равно, кого обвинять, лишь бы вытащить Элен из тюрьмы!

– Просто вылитая миссис Бро, – насмешливо произнесла Пета.

– Я ни в чем не обвиняю тебя, Белла, – полушутя-полусерьезно сказал Филип, – но только если Элен к этому непричастна, потому что она не могла убить Бро, мы с Клэр вне подозрения, потому что не подходили к павильону, а ты ни при чем, потому что мне не дают даже мысли такой допустить, значит, остаются Пета с Эдвардом. – И, избегая говорить об Эдварде, он переключился на Пету: – Отсутствие твоих отпечатков, дорогая Пета, кажется мне весьма подозрительным!

Позже, когда все пили на террасе кофе, Филип вытащил шприц, который принес из своей комнаты.

– Давайте попробуем и посмотрим, прав Коки или нет!

Пета тут же взвилась.

– Филип, хватит об этом, давай для разнообразия переключимся на что-нибудь другое.

– Как мы можем думать о чем-то другом? Смотрите! В одну точку попало почти полшприца.

– Да, но с целым хвостом капель, – заметил Эдвард. – Всю струю в одно место не выпустишь. Обязательно забрызгаешь все вокруг.

– Но значительная часть все же могла попасть в тарелку с едой, а капли, упавшие на ковер, могли высохнуть за ночь, особенно если утром в окно светило солнце.

– А вскрытие могло показать, как адренол попал в организм, – с едой или нет?

– Нет, не могло. Я уже устал объяснять, что с адренолом никогда не знаешь, был ли он введен путем инъекции или принят внутрь. Более того, мы даже не можем определить, как именно он был принят: с водой, с пищей или сам по себе.

Заметив, что Белла совсем сникла, Клэр поспешила заметить:

– Белла меньше всех была заинтересована в смерти нашего деда. Зачем ей его убивать? По новому завещанию она становилась владелицей Свонсуотера и получала весь капитал. Ей было только выгодно, чтобы он его подписал.

Белла запротестовала, говоря, что ей не нужен никакой Свонсуотер и все эти деньги, с нее довольно и маленького домика с садом, какой у нее был в Ярмуте в те далекие времена. Но Филип оставил эти протесты без внимания.

– Она могла убить деда, чтобы он не передумал!

Стивен немного поразмышлял.

– Если леди Марч убила сэра Ричарда сразу после того, как он подписал столь благоприятное для нее завещание, то зачем она его спрятала? Ей же было выгодно, чтобы оно обнаружилось как можно быстрее.

– Так оно бы вскоре и нашлось, – спокойно произнес Филип. – Когда бы утих весь этот сыр-бор и все бы твердо усвоили, что Белла – единственный человек, которому нет смысла убивать старика.

Пета, сидевшая на скамеечке для ног, прислонилась к ноге Беллы.

– Не обращай на него внимания, милая, он просто тебя дразнит. Послушай, Филип, дорогой мой дурачок, дед подписал завещание не раньше, чем без четверти восемь. Если Белла подлила ему яд в еду – а это могло случиться около половины восьмого, – как бы он тогда позвал мистера и миссис Бро? Ведь он бы сразу умер.

Филип немного растерялся, но все же продолжал стоять на своем.

– Вовсе не обязательно. Он мог получить только половину дозы, потому что часть струи из шприца могла попасть на пол. И потом адренол – это сильное стимулирующее средство, так что сначала он даже мог почувствовать себя бодрее, а потом, когда чета Бро ушла, впал в кому и умер. А что касается пропажи завещания, кто сказал, что это Белла? – с торжеством произнес Филип, хотя эта мысль пришла ему в голову только что. – Этот старый дурак Бро решил защитить меня от несправедливости и припрятал завещание. Так что бедная Белла зря старалась.

Неторопливо поднявшись, Филип подошел к Белле и чмокнул ее в щеку с небрежной учтивостью, которую часто демонстрировали члены семьи Марч.

– Дорогая Белла, я не верю ни единому своему слову! Все это просто мои измышления.

Белла, женщина по натуре незлобивая, решила проявить великодушие и примирительно махнула рукой.

– Знаю, Филип, на самом деле ты не веришь, что я могла совершить подобное – тем более из-за денег! У нас с Эдвардом достаточно средств для существования, а что касается Свонсуотера…

Она бросила взгляд на лужайки, уступами спускавшиеся к реке, потом оглянулась на дом, несколько подпорченный многочисленными пристройками, но милосердно отретушированный мягким вечерним светом.

– Что касается Свонсуотера, он так и не стал мне родным. Я… я не очень люблю это место. Люди, наверное, считают большой удачей, что я поселилась здесь и стала хозяйкой, но мне было не так уж сладко. Вы вечно подшучиваете над моим прошлым, но я не обижаюсь, ведь это вы не со зла. Но вот другие не всегда были столь доброжелательны – и потом здесь всегда царила Серафита!

Пета застыла, прижавшись к ногам Беллы. Ее нежная отзывчивая душа искренне сочувствовала другой душе, впервые облекшей в слова свои потаенные чувства. Она попыталась слабо протестовать:

– Но Серафита же лет пятнадцать как умерла!

– Нет, она не умерла, – возразила Белла. – Пока существует Свонсуотер, Серафита будет жива. Так хотел ваш дед, и после его смерти ничего не изменится. Для вас она что-то вроде прекрасной тени – улыбается с портретов, развешанных по всему дому, напоминает о себе своими крошечными балетными туфельками и разноцветными перчатками, розами, веерами и программками. Для вас она – легенда, призрак, чудесный отголосок былых времен. Но для меня она живая, реальная женщина. Я была любовницей вашего деда, и вы представляли меня как некое забавное существо, мирно живущее в маленьком игрушечном домике с кисейными занавесками и геранями на окнах. Да и Ричард воспринимал меня точно так же. Но у любовниц, этих бедняжек, тоже есть сердце. Я была не из тех, кто продавал себя или свою любовь за деньги и прочие блага, и никогда не убила бы вашего деда ради этого. Я любила его, хотя была всего-навсего ярмутской Беллой, как называла меня Серафита. О, для меня она не была обожаемым призраком! Она всегда была рядом с ним, холодная, насмешливая и уверенная в себе; жена, подарившая ему сыновей, которыми можно гордиться, в то время как мне приходилось прятать свою дочку – нежеланного ребенка, зачатого и рожденного во грехе, который лишь раздражал своего отца. Бедняжка Белла с ее жалкими претензиями на аристократизм и интеллектуальность покупала толстые книжки и прилежно читала их, чтобы хоть немного образовать себя и быть достойной сэра Ричарда. Но шутки Серафиты, исправно мне передававшиеся, скоро излечили меня от этого недуга! Однажды, когда Ричард повез меня в Лондон, мы наткнулись там на Серафиту. Она не стала устраивать сцену или пытаться меня зарезать – нет, это было не в ее духе! Никогда не забуду ту милую снисходительную улыбку, которой она наградила меня вместе с ироническим поклоном. Он был в восторге от ее самообладания, и самое печальное, что я тоже не могла им не восхищаться, – с грустной улыбкой призналась Белла. – Когда она умерла, я вышла за него замуж и думала, что буду счастлива, но она по-прежнему была рядом с ним, еще более упрочив свое положение. Когда Серафита была жива, то часто раздражала его и выводила из себя – и он приходил ко мне за нежностью и добротой, Ричард говорил, что она бедна на эмоции. Не знаю, что он имел в виду, но он часто повторял это. Когда же она умерла, он больше не вспоминал об этом, и постепенно память о ней заполнила всю его жизнь – и мою тоже.

Белла замолчала, словно опасаясь, что наговорила лишнего, но, увидев на лицах сочувствие, продолжила изливать душу, вспоминая свои горести и обиды.

– Свонсуотер стал моим домом. Я была уже немолода, но, входя туда, трепетала, как юная девочка, и была готова жить по его законам, выполняя все желания моего супруга. Но очень скоро выяснилось, что у него лишь одно желание: превратить этот дом в памятник Серафите. Я покинула свой маленький домик со всеми его финтифлюшками и желтенькой входной дверью, где я счастливо жила собственной жизнью так, как хотелось мне, и пришла в этот роскошный особняк, чтобы сохранять там память о Серафите. Теперь я не вытирала пыль, не ходила в магазины, не занималась хозяйством, теперь мне как истинной леди полагалось сидеть и ничего не делать. Моей единственной обязанностью было собирать букеты и ставить их в вазы под портретами Серафиты! А еще изучать рецепты Серафиты и сохранять все празднества и приемы, которые она устраивала. Следить за тем, чтобы все было как при ней, даже не пытаясь ничего изменить.

Белла показала на клумбы с розами, чуть поникшими от дневной жары и собственного аромата.

– Знаете, что я вам скажу? Я терпеть не могу розы! Моя мать умерла летом, и на ее похоронах были только розы. Я была совсем маленькой, но с тех пор ненавижу их. Но Серафита любила розы, и весь сад был засажен ими, они заполняли весь дом и красовались под каждым ее портретом. И все пятнадцать лет моим святым долгом было украшать этими ненавистными цветами дом, который считался моим!

Последовало молчание, которое с улыбкой прервал Филип:

– Теперь, дорогая, когда деда нет, мы можем их выкорчевать.

– Нет, Филип, мы не будем устраивать здесь никаких погромов. Всем, что я имею, я обязана вашему деду. Он привел меня сюда, чтобы я помогла ему превратить Свонсуотер в мемориал Серафиты – значит, так тому и быть. Я не могу отказаться от своей миссии только потому, что его больше нет. Он собирался оставить Свонсуотер Пете, чтобы она продолжила эту традицию, и это вряд ли заденет ее чувства. Со мной все не так. И все же, если он достанется мне, я ничего не буду менять.

И, комкая кружевной платочек, Белла с неожиданной злостью произнесла:

– Чтобы я убила ради этого места! Да я ненавижу здесь каждый камень! А если оно станет моим, я буду прикована к нему навсегда…

За ее спиной в дверном проеме стоял инспектор Кокрилл, завороженно слушая эту страстную исповедь и размышляя, что, репетируй она свой монолог все это время – четыре дня, кажется? – вряд ли у нее получилось бы лучше.

Заметив его, Белла немедленно превратилась в радушную хозяйку: экспрессия ушла, и ее круглое лицо опять стало добрым и простоватым, без огонька и характера.

– Инспектор Кокрилл! Проходите, садитесь. Может быть, кофе? Боюсь, он уже остыл, но кто-нибудь из детей сбегает и принесет вам горячий.

Кокрилл чертовски устал за день.

– Очень мило с вашей стороны, леди Марч. Надеюсь, вас это не затруднит?

– Конечно, нет, инспектор. Пета, дорогая, ты сходишь?

– Я пойду с тобой, и мы заодно посадим ребенка на горшок, – заявила Клэр.

Пете не нравилось, что Клэр так демонстративно заботится о ребенке Элен, но она решила не затевать свару. Эдвард, сидевший на балюстраде и лениво дразнивший Боббина, произнес:

– Интересно, а бедняжка Нелл сможет там слушать девятичасовые новости? Без них она просто сойдет с ума.

Для Филипа была невыносима сама мысль, что Элен находится в заключении, даже если ей там комфортно и она слушает девятичасовые новости и рассказы о хирургических операциях жены сержанта полиции. Чтобы отвлечься от этих мыслей, он обратился к Кокриллу:

– Как продвигается ваше расследование, инспектор? Мы видели, что вы опять кружили вокруг павильона.

– Я пытался выяснить, можно ли войти в него через дверь и не оставить следов в коридоре, – коротко объяснил тот. – Выходит, что нельзя.

– А если прыгнуть?

– Но это семь футов без разбега.

– Белла, ты можешь прыгнуть на семь футов в длину? – поинтересовался Филип.

– Могу попытаться. Я же ваш главный подозреваемый. Вся штука в том, что представить себя выпрыгивающей из павильона после убийства Бро я в принципе могу, но воображаю, как бы он изумился, если бы я запрыгнула туда, словно престарелый кенгуру!

– А давайте пойдем и попробуем, – предложил Эдвард. – Вот будет потеха. Коки, держу пари, я бы смог допрыгнуть до гостиной! Ей-богу, смог бы!

Но, сообразив, что подобные достижения могут быть истолкованы не в его пользу, он испуганно замолк.

Кокрилл воспринял идею с энтузиазмом. Он любил, когда подозреваемые говорили. Если всем скопом обсуждать преступление, убийца должен либо принять участие в обсуждении, либо хранить подозрительное молчание – и рано или поздно, заплутав в бесчисленных лабиринтах времени и места, лжи, оговорок и неосторожных предложений, он обязательно сделает неверный шаг. Несмотря на усталость, инспектор согласился, что сейчас самое время пойти в павильон.

– Я только что получил результаты вскрытия Бро, – сообщил он, когда все шли по подъездной дорожке. – Он действительно умер от стрихнина, но, ввел ли он его сам или нет, выяснить не удалось, хотя шприц лежал рядом с его правой рукой. Когда я его обнаружил, он был уже два часа как мертв.

Утром Кокрилл опрашивал их всех, чтобы выяснить, что они делали на рассвете, но никто так и не смог представить иного алиби, кроме своих кроватей, которое никем не могло быть подтверждено. Филип подозрительно рано встал, но, по его словам, его разбудил сигнал отбоя, хотя объявленную тревогу он благополучно проспал.

– Все вы спали как убитые, – заявила Клэр. – Хотя эти проклятые самолеты летали всю ночь.

Как все чутко спящие люди, она слегка презирала тех, кого природа наградила крепким сном, усматривая в этом нечто животное.

Днем было много суеты, полицейские снимали отпечатки пальцев, фотографировали и делали замеры, но теперь они ушли, оставив караульного у въездных чугунных ворот. Кокрилл пошел по дорожке, ведущей к французскому окну, недавно столь ревностно охраняемому, но теперь уступившему пальму первенства пыльному коридору. Потом они с ужасом увидели плиточный пол коридора, покрытый слоем пыли, девственная нетронутость которой была нарушена лишь надписью, сделанной убийцей, – то есть одним из них! В душе они не верили этому – такого просто не может быть! – и подсознательно противились тому, что подсказывал холодный разум. Нет, должно существовать какое-то другое объяснение – и точка.

При взгляде на коридор стало ясно, что перепрыгнуть через него в ту или иную сторону просто не представляется возможным. Он был семи футов в длину, и ступеньки, ведущие к входной двери, исключали всякую возможность разбега. К тому же вход в гостиную находился под углом. Какие уж тут прыжки!..

– Кроме всего прочего, тело, изогнувшееся в конвульсиях, лежало вот здесь, – сказал Кокрилл, указывая на пол рядом с дверью в гостиную. – В коридоре нет коврика, так что приземляться пришлось бы на узкую ступеньку лестницы. На дорожке нет никаких следов от разбега или приземления. Мои люди попытались воспроизвести обстановку, нарисовав коридор за французским окном. Можете попытаться прыгнуть, но вряд ли у вас что-нибудь получится.

Филип с Эдвардом сделали несколько неудачных попыток, Пета тоже прыгнула, но, несмотря на длинные ноги, приземлилась за два фута до цели.

– Ты прав, Коки, лапочка. Это просто невозможно.

– У нас имеются только следы Бро, вошедшего в гостиную через коридор, и ничего больше. Как тогда вошел и вышел убийца?

– Может быть, он ступал в следы Бро? – осторожно предположила Клэр.

– Но это явно не мы с Эдвардом, – заявил Филип. – У нас такие же большие ножищи.

– Клэр хочет подчеркнуть, что у нее самая маленькая ножка, – фыркнула Пета.

– Скажи спасибо, что маленькая, – резко бросила Клэр. – Иначе Коки мог бы подумать, что это ты подошла к французскому окну, ступая в мои следы, и убила деда.

– Вот дура! Как бы я могла это сделать, если ты оставила их перед тем, как обнаружила его мертвым, а убит он был несколько часов назад!

– Девочки, не ссорьтесь! – воскликнула Белла.

– Клэр вечно выламывается!

– Ты просто завидуешь, вот и все, – сказала Клэр, пытаясь обратить перепалку в шутку.

«Право, Пета ведет себя как избалованный ребенок, и все потому, что ей самой хочется присматривать за Антонией. В конце концов, если бы Филип не встретил Элен после возвращения домой, когда он еще толком меня не знал, Антония могла бы быть моим ребенком», – с горечью думала Клэр.

Обида была столь сильной, что, казалось, растекается по жилам, словно яд, и прорывается наружу сотней болезненных язв.

Однако женская перепалка не привлекла ничьего внимания.

– Послушайте, Коки, а если убийца вообще не входил внутрь? – подал голос Эдвард. – Может, он просто воткнул в Бро шприц и втолкнул его внутрь, а тот проковылял по коридору и упал в гостиной!

– А как он тогда написал это «признание» на полу? – спросил Филип.

– Хороший вопрос! Ну, возможно, он взял длинную палочку и сделал надпись вверх ногами! Нагнулся от двери и накорябал!

– Вряд ли, – отрезал Кокрилл. – Буквы маленькие, тонкие и очень аккуратные, словно их начертили спичкой, и, видимо, так оно и было. Палочка не дрожала и не оставила никаких отметин, а ведь до входной двери футов восемь, не меньше! Представьте, как сложно орудовать тонкой палкой такой длины. И не забывайте, что все это происходило в темноте или по крайней мере в сумерках. Да, светила луна, и убийство произошло перед рассветом, но в коридоре все равно было темно. И убийца вряд ли рискнул бы воспользоваться фонариком, зная, что в саду дежурит полицейский.

– Да что толку от вашей полиции, Коки! Полный тухляк!

– Я оставил патрульного, но территория большая, а у нас не хватает людей, потому что все в армии, – спокойно объяснил Кокрилл. – Я передам ваши претензии констеблю, Пета, но боюсь, что они запоздали. Он надеется, что больше его на убийство не пошлют, а я постараюсь, чтобы его надежды сбылись!

У Петы было доброе сердце.

– Коки, голубчик, не будьте так жестоки! Это тот симпатичный парень со смешным носом? Бедняжка, ну разве он виноват… я имею в виду не его нос, а то, что он не видел, как убили Бро. Если он находился за домом, то это очень далеко от павильона, и он вполне мог все прошляпить. Простите его, Коки! Скажите ему, что я за него заступилась, и не сердитесь на беднягу хотя бы ради меня!

Клэр была на грани нервного срыва. Страшная утренняя находка потрясла ее, похороны деда превратились в настоящее испытание, а теперь еще и волнение Филипа по поводу ареста Элен, означавшее, что он по-прежнему любит жену, а ее собственные надежды удержать его становятся все более призрачными. Она почувствовала, что просто не может выносить идиотские сантименты Петы по поводу констебля, размахивание руками и демонстративную отзывчивость, добросердечие и всепрощение с целью произвести впечатление на Коки (но прежде всего, конечно, на Стивена).

И уже не скрывая раздражения, она произнесла:

– Прекрати, Пета, нашла время придуриваться! Мало нам еще досталось! Этого парня поставили, чтобы он нас охранял, а он вместо этого ворон ловил. Если Коки считает, что его следует наказать, мы возражать не будем.

Инспектор Кокрилл был непревзойденным мастером подливать масло в огонь и раздувать чуть тлеющие угольки эмоций, раздражительности и потери контроля над собой.

Пожав плечами, он проговорил:

– Вы так говорите, Пета, словно я нянька для здешних констеблей. Что вы от меня хотите? Чтобы я угостил его ириской?

– Да, но бедняжка…

– Не обращайте на нее внимания, Коки! Ну, и кто из нас сейчас выламывается?

– Да что с тобой, Клэри? Неужели я, не могу сказать, что мне жалко этого парня?

«И чего я так распсиховалась из-за пустяка?» – подумала Клэр. Но ее уже понесло. Вскочив на ноги, она со злостью крикнула:

– От твоего кривляния всех уже тошнит!

– Клэр! Клэр! – попыталась осадить ее Белла.

Пламя, наконец, разгорелось – хворост вспыхнул, нервное напряжение прорвалось наружу, развязав языки и дав волю жестам и предательски дрожавшим рукам.

– Честно говоря, Клэр…

– Черт бы тебя побрал, Пета!..

– Можно подумать, что…

– Почему бы не сказать об этом прямо?..

Кокрилл сновал между ними, как злой дух, подбрасывая в костер дровишки.

– Клэр, неужели вы и вправду думаете, что Пета ничуть не расстроена этими убийствами? Пета, вы хотите сказать, что Клэр заинтересована в смерти вашего деда? Но, доктор, Клэр ведь только что сказала… Простите, леди Марч, но Пета настаивает… Эдвард, дорогой мой, но ведь ваши кузины обвиняют друг друга.

– Клэр, эта идиотская история с моими отпечатками вовсе не дает тебе права говорить мне такие ужасные вещи. Я не знаю, почему их не оказалось на телефоне. Я подняла трубку голыми руками, как это делают все. Белла, разве не так? Ты же там тоже была и можешь это подтвердить. Разве я надевала перчатки или что-нибудь подобное?

– Пета, дорогая, Клэр вовсе не считает…

– Считает. Только потому, что она вроде бы вне подозрений, она так легко обвиняет других. А вот я думаю, что Клэр как раз единственная из нас, кто мог это сделать! Я никогда не поверю, что такое могли сотворить Белла, Эдвард или Филип, даже если бы видела это собственными глазами. А вот она…

– Неужели ты думаешь, дуреха, что я убила деда из-за каких-то жалких трех-четырех тысяч фунтов стерлингов?

– Да, если хочешь знать. Ты всегда думала только о себе.

– Тогда, может быть, ты объяснишь, зачем они мне так понадобились? У меня хорошая работа, я никому ничего не должна, и меня никто не шантажирует, хотя с твоим больным воображением это может показаться странным.

– Работа у тебя лишь потому, что все приличные журналисты сейчас на фронте. Господи, столько лет сидишь на Флит-стрит и даже не имеешь связей, чтобы уберечь нас от скандала! Когда мужчины вернутся с войны, тебя моментально выставят вон – и что тогда?

Удар был нанесен столь искусно, что Клэр даже не пыталась возражать, однако правда лишь привела ее в ярость.

– Только потому, что я не опускаю планку, пишу грамотно и без трескотни… А с тобой, кстати, та же история. Если ты подалась в волонтерки, это вовсе не значит, что ты сможешь зарабатывать на жизнь после войны. Медсестры из тебя все равно не получится, ты просто пустое место. И что бы ты делала, если бы дед выкинул тебя из завещания? Ведь до того, как присосаться к Красному Кресту, ты не заработала ни пенни.

– Но ведь вы обе можете выйти замуж, – предположил Эдвард, открывая бочку с порохом.

Пета лишь подняла бровь.

Далее последовала довольно неловкая сцена, однако дамам было не до хороших манер. Кровь бабки, незаметно текущая в их жилах, внезапно дала о себе знать. А хваленое хладнокровие и выдержка этой горячей полукровки диктовались лишь глубоким безразличием к окружающим. Плачущая Белла тщетно пыталась их остановить, Эдвард с сочувственной улыбкой отпускал примирительные шутки, а Филип со Стивеном, сидевшие на ручках кресла, побледнев, сгорали от стыда.

– …по крайней мере я не растрачиваю свою молодость, вешаясь на шею мужчине, которому я не нужна, – закончила Клэр свою страстную двухминутную тираду.

– Ты… ты просто подлая тварь!

– А ты злобная кривляка!

– Убийца!

– Если кто-то из нас и убийца, так это ты, Пета, по той простой причине, что я просто не могла этого сделать!

– Да неужели?

– Как видишь.

Родственники бросились их увещевать.

– А как, по-вашему, дорогая Пета, Клэр могла убить вашего деда? – поинтересовался Кокрилл.

– Что она несет? У меня и возможности такой не было! – бросила Клэр.

Пета стояла, дико оглядываясь по сторонам.

– Очень даже была! У тебя был свой интерес, и ты нашла способ его убить! Не знаю, как именно, но… Господи, Коки, я, кажется, понимаю, как она это сделала! Это ты, Клэр, ты убила бедного дедушку! Ты чудовище, убийца, это ты его погубила!

И Пета разрыдалась.

Побледневшая Клэр, вся дрожа, смотрела на нее.

– Как я могла это сделать? Ты прекрасно знаешь, что в тот вечер я даже не подходила к павильону, там были только мои утренние следы – до окна и обратно, ты же сама их видела.

– Это были твои вечерние следы.

В комнате повисла тишина. Наконец Клэр заговорила. Голос ее звучал уже спокойнее, только опущенные руки слегка подрагивали.

– Что ты хочешь сказать, Пета?

– А то, что ты оставила следы еще вечером, – прошептала Пета, удерживая слезы. – После девяти часов, когда ходила к ребенку. У тебя было время, ты отсутствовала больше двадцати минут, пока мы сидели на террасе и слушали новости. Черепаха и миссис Бро были на кухне, а сам Бро ушел дежурить в своей пожарной команде. Дорожки были уже посыпаны. Ты… ты вытащила яд из сумки Филипа… Тебя застал в гостиной Стивен, и ты с испугу опрокинула вазу. Все идеально сходится. Ты побежала по лужайке, потом осторожно подошла к окну павильона; дед тебя, разумеется, впустил, ты ему что-то наплела, и он позволил сделать ему укол. Вероятно, ты сказала, что это Филип велел поддержать деду сердце, раз уж он остается здесь один. А потом ты взяла на кухне стакан… или заметила на столе, если его уже взял дед, и капнула туда немного адренола, чтобы замести следы. И все так хладнокровно и бесстрастно – ведь ты никогда не любила нашего дедулю! Возможно, ты случайно схватилась за телефон и тебе пришлось его вытереть. Потом ты отдернула штору. Это ведь с самого начала было загадкой – кто отдернул штору и почему. А по той простой причине, что на следующее утро тебе надо было заглянуть внутрь. Ты пошла по дорожке обратно к дому, и на ней остались две цепочки твоих следов – туда и обратно. А на следующее утро ты показала их Филипу и сказала, что оставила их только что. Но на самом деле ты оставила их накануне вечером. А утром заглянула в окно издали, с подъездной дороги, и увидела, что дед сидит мертвый. А к павильону ты в то утро вообще не подходила.

Клэр стояла молча, не двигаясь с места. А Пета бросилась к Белле и снова разрыдалась у нее на груди.

Глава 11

Элен выпустили из заточения на следующее утро после похорон. Нежно распрощавшись со своими тюремщиками и со смехом заявив, что может еще вернуться, она с ироничной улыбкой забрала свой залог и, подобно веселому кораблику, чьи выкрашенные борта ничуть не пострадали в штормах, а флаг бодро полощется на ветру, в сопровождении линкора и двух эсминцев благополучно вошла в родной порт, где их встретила Белла, с пыхтением спустившаяся с террасы. («И я, жалкая шлюпка с единственным гребцом, громко кричащим ура», – как позже скажет Эдвард.) Малышку нарядили в ее лучшее белое платьице и украсили ожерельем из незабудок, собственноручно сплетенным Беллой, и к всеобщей радости она впервые произнесла «бла-бла-бла», в котором все безошибочно распознали «мам-мам-мам».

Белла приготовила поднос с напитками, и все немного выпили.

– Мы впервые расслабились, с тех пор как Филип сообщил нам о смерти деда. А без тебя, Элен, все вообще стало хуже некуда, – сказала Пета, рассматривая бутылку с джином на свет и приходя к выводу, что там хватит еще на один присест. – Мы все словно с ума посходили, подозревали друг друга, злились и кусались. Вчера вечером мы с Клэр вцепились друг другу в волосы и вдрызг переругались, правда, Клэри?

– Ну, прямо вылитые Серафиты, – согласилась Клэр, повторяя слова Элен.

– Я обозвала Клэр старой девой…

– А я сказала, что Пета вешается на Стивена…

– Так оно и есть, – засмеялась Элен, дружески протягивая руку Пете.

– Я знаю, но зачем было ляпать это при Стивене? К счастью, ему и в голову не пришло, что она имела в виду его, и теперь он, вероятно, думает, что у меня тайный роман с каким-нибудь доктором из госпиталя, но на самом деле ничего подобного нет, потому что они все женатые и им лет под сто.

– Для Клэр наличие жены значения не имеет, – заметила Элен.

Эдвард весело нарушил неловкую паузу.

– У нас здесь была еще одна сцена, Нелл. Беллу прорвало, и она выдала тираду насчет того, как ей ненавистен Свонсуотер…

– Из-за незримого присутствия Серафиты?

– И мы все ужасно растрогались, а Пета в знак солидарности предложила выкорчевать все розы.

Элен несколько озадачило столь необычное проявление солидарности.

– Ясно же, что Белла меньше всех была заинтересована в убийстве сэра Ричарда. По первому завещанию она ничего не теряла, а по новому получала то, чего не желала, – заявила она.

– Остается вопрос, так ли уж сильно Белла не хотела получить Свонсуотер, что могла совершить убийство, лишь бы он не достался ей, – заметил Филип.

– Элен, мы забыли тебе сказать: Бро выдвинул гипотезу, что Белла впрыснула яд в тарелку деда, не слезая с подоконника…

– А Пета гениально предположила, что Клэр могла оставить следы еще вечером…

– И потом эти странности с отпечатками пальцев Петы…

– Похоже, вы неплохо проводили время в мое отсутствие, – сухо произнесла Элен. – Перед допросом считалось, что никто из нас не мог убить сэра Ричарда, а теперь выясняется, что это мог сделать любой. А тут еще Бро…

Элен хотела сказать «до кучи», но, пощадив чувства Беллы, пробормотала что-то нечленораздельное.

Последовал шквал протестов.

– Кто бы там ни убил деда, но укокошить Бро никто из нас просто не мог. Коки до сих пор не может понять, как убийца умудрился войти и выйти из павильона. Между Бро и дверью простираются просто акры нетронутой пыли.

И снова вспыхнуло взаимное раздражение. Элен легко говорить про Бро, когда она уж точно здесь ни при чем и может посматривать свысока, как они переругиваются, обвиняя друг друга. Сама-то она осталась в стороне. Конечно, это ужасно – попасть в тюрьму, но еще хуже присутствовать на дедушкиных похоронах, когда на тебя все глазеют и шепчутся, подозревать друг друга и бесконечно твердить об этом, кружась на одном месте, как белка в колесе. И вообще, кто она такая, эта Элен? Она не принадлежит к их семье, она чужачка, которая сидит тут и пользуется их радушием, принимая его как должное, относится к ним как к детишкам, прыгающим через обруч, чтобы ее развлечь, и мягко укоряет их за то, что они перессорились в ее отсутствие.

– Она меня просто бесит, – заявила Пета Эдварду, когда после обеда они поплыли на лодке вверх по реке, чтобы немного отвлечься. – Это трудно объяснить, Тедди, но вчера вечером для меня не было ничего важнее, чем вызволить бедную Элен из тюрьмы, а теперь, когда ее выпустили на свободу, я уже жалею, что это не она совершила убийства. Ведь тогда бы наша семья – ты, я, Филип, Клэр и Белла – была избавлена от этих жутких подозрений.

В ветвях деревьев мелькнул зимородок, казалось, собравший всю голубизну мира. Ивы опускали в бегущий поток свои зеленые руки, чтобы потом стряхнуть с них россыпь сверкающих бриллиантов. На цветущих лугах паслись ленивые коровы, а за ними привольно раскинулся Свонсуотер в узоре темных дубов, бледных лиственниц и горящих медью буков. И на какое-то мгновение Эдвард забыл о страшной загадке, владевшей их умами.

– Когда я слышу слово «Англия», у меня перед глазами возникает именно эта картина. А у тебя, Пета?

– Да, но здесь еще должен быть крикет.

– Мальчики, которые могли бы играть в крикет, сейчас сидят в бомбардировщиках или в подлодках, или просто маршируют по полям, но все они заняты одним делом – убивают людей.

– А мы здесь все в ужасе и переживаниях, потому что убито два человека, причем старых и уже проживших жизнь.

– Да, это странно, – задумчиво проговорил Эдвард.

Когда он отталкивался шестом, на его тонких юношеских руках перекатывались мускулы.

– Если бы я мог знать наверняка, что это не моих рук дело, я бы пошел к настоящему психологу, чтобы он сказал, что со мной все в порядке и я могу быть летчиком или кем-то в этом роде. Как ты думаешь, Пета, у меня бы получилось?

– Думаю, да, но только если ты перестанешь валять дурака. Я лично считаю, ты только не обижайся, что тебе надо выбрать что-нибудь поскромнее, чем летчик, потому что ты слишком нервный. Ну, то есть ты любишь рисоваться и все драматизировать.

Эдвард немедленно представил себя выполняющим какую-то незаметную работу в самом опасном армейском подразделении: к примеру, самоотверженно вывозящим взрывчатку из горящих зданий. («Капрал Тревис, вы же понимаете, мы не можем поднимать шума, ни о какой публичности даже речи быть не может. Но генерал велел вам потихоньку передать: наш полк гордится вами, мой мальчик!») Однако через минуту он с несчастным видом произнес:

– Ну, что об этом говорить, Пета? Даже если мою вину не докажут, сам-то я никогда не буду в этом уверен.

– Но только если не найдут настоящего убийцу.

– Да, кого-то из вас, а это еще хуже. Вообще-то лучше, чтобы это был я. По крайней мере у меня не было никаких дурных намерений. Просто я был не в себе.

– Ах, Эдвард, ты просто прелесть.

Они причалили к маленькому островку, где еще детьми играли и устраивали пикники.

– И сам не знаю, что лучше – я или Элен, – неуверенно произнес Эдвард, когда они растянулись на траве, потягивая через соломинку лимонад, которым снабдила их Белла. – Здесь я не берусь судить. Но что касается вас с Беллой и Клэр, тут конечно… и потом, лучше уж сумасшедший я, чем нормальный Филип.

– Не представляю, как он вообще мог это сделать, поэтому лучше сосредоточься на нас четверых.

– В конце концов, мы его практически не знали, хотя он и наш кузен. И познакомились с ним, только когда он приехал из Америки. Не вижу причины, почему я должен особо переживать, если он окажется негодяем.

– Никто тебя не заставляет, милый. У тебя просто бзик на этот счет.

Эдвард подул в соломинку, и в бутылке что-то зловеще ухнуло.

– Пета, а тебе нравится Филип?

– Да, очень даже. Я его просто обожаю. Хотя когда он появился, я была от него не в восторге.

– Мне тогда было лет двенадцать.

– Он был какой-то особенный и без комплексов. Хотя он, наверно, чувствовал себя неловко, потому что дед, как всегда, возбудился, стал суетиться и хотел завещать поместье ему как единственному наследнику мужского пола, который может продолжить род.

– Но для тебя-то какой облом!

– Да я особо не переживала. Как тебе удается производить такие звуки?

Эдвард объяснил механику явления, и какое-то время окрестности оглашали мрачные стоны.

– Я, правда, никогда не верила, что дед лишит меня наследства ради Филипа, – сменила тактику Пета, опасаясь показаться неискренней. – Но зачем было обнадеживать Филипа? Ведь он тоже живой человек.

Эдвард сел и стал бросать камешки в реку, чтобы услышать, как они булькают. При третьем броске он вдруг застыл с поднятой рукой, словно пораженный какой-то мыслью.

– Господи, Пета, а вдруг Филип это вовсе не Филип?

– Что ты имеешь в виду?

– Боже мой, это просто потрясающе: допустим Филип – это какой-то человек, который был знаком с настоящим Филипом в Америке. Тот мог умереть или что-нибудь в этом роде, и фальшивый Филип завладел его дневником и узнал про его детство, про деда и про нас, а потом приехал сюда и выдал себя за настоящего Филипа. И стал рассказывать всякие истории, о которых могли знать только мы и наш Филип. Когда тетя Энн отправилась в Америку?

– Они уехали, когда Филипу было лет пять-шесть.

– Ну, вот. А за это время Филип мог очень сильно измениться. И самозванцу даже необязательно многое помнить. Что взять с маленького несмышленыша!

– А мы еще удивлялись, как странно ведет себя Филип, возвратившись домой, – медленно произнесла Пета.

– Я знаю. Что же тут удивительного. И он, наверное, здорово обработал деда, чтобы тот изменил завещание в его пользу.

– Боже мой, Эдвард!

– Ужасно, правда? Поедем домой и расскажем об этом всем.

– Нет, нет, не делай глупостей, мы не должны об этом говорить ни одной живой душе – будем просто следить за ним, как сумасшедшие, и собирать доказательства.

Тем не менее Пета немедленно вскочила и прыгнула в лодку.

Против течения идти было гораздо труднее, и по мере продвижения Эдвард все больше терял свою бодрую уверенность.

– Честно говоря, я не вижу здесь особой разницы. У Филипа нет причин убивать деда, неважно, настоящий он или нет.

– Дед мог внезапно разоблачить его! – предположила Пета.

– Черт, а ведь правда!

– С другой стороны, у Филипа просто не было такой возможности, кем бы он там ни был. В тот вечер он и близко не подходил к павильону, а на следующее утро одевался у себя в комнате, когда прибежала Клэр и сказала, что дед умер.

– Она сказала, ей показалось, что он умер.

Они уставились друг на друга с противоположных концов лодки.

– Но… он был мертв уже вечером, – заметила Пета. – Он всю ночь просидел за столом.

– Если только он не встал с постели и не ждал, когда ему принесут завтрак. Возможно, он просто сидел неподвижно, и Клэр решила, что он умер, а на самом деле он был жив.

– Или у него был совсем крохотный сердечный приступ.

– А Филип ворвался в комнату и, когда Клэр отвернулась, быстренько вкатил ему лошадиную дозу адренола, от которой дед и отдал концы. В общем-то, эта отрава была только у Филипа. И он так усиленно о ней упоминал, словно старался отвести от себя любые подозрения! И потом Филип отлично знал, как обстоит дело с дорожками, потому что провожал Стивена до ворот.

Шест, которым энергично работал Эдвард, чтобы поскорее сообщить семье свои волнующие догадки, в конце концов увяз в илистом дне. Он рывком попытался его вытащить и, пошатнувшись, с трудом удержал равновесие. Пета ринулась к нему, инстинктивно желая помочь.

– Но, Эдвард… Эдвард, осторожнее, дорогой! Но тогда получается, что Филип никак не мог убить деда. К утру тот уже несколько часов был мертв. Филип же сказал об этом Клэр. «Он мертв уже несколько часов» – это ведь его слова…

– Но это ведь Филип сказал! – воскликнул Эдвард и, окончательно потеряв равновесие, рухнул в воду, подняв фонтан брызг.

Пока родственники пытались успокоить свои расстроенные нервы, споря и обвиняя друг друга, бесконечно пререкаясь и перебегая из одного стана в другой со смешанным чувством раздражения, растерянности и стыда, инспектор Кокрилл рыскал по дому и саду, проявляя недюжинную бдительность. Временами он задавал какой-нибудь въедливый вопрос или стоял под дверью, бесцеремонно подслушивая, или злорадно подливал масло в огонь, неожиданно встревая в чужие разговоры. И все время подгонял своих людей, чтобы те шустрее искали завещание.

– Оно где-то здесь. Целое или в виде обрывков, но оно находится в пределах поместья. Оно сгорело? Да, его могли сжечь, но я в этом сомневаюсь. Убийца наверняка его припрятал на случай, если оно вдруг понадобится, такова уж человеческая натура. Подписанное или нет, оно продолжает существовать, и я бы не возражал, чтобы вы перекопали весь участок, – делайте что хотите, но его нужно найти.

– Кто-то носит его с собой, – доверительно сообщил сержант Трут своим подчиненным. – Эта бумага нигде не закопана и не спрятана. Просто ее все время носят туда-сюда.

Миссис Бро с презрительной улыбкой наблюдала за поисками.

– Они даже не знают, чего искать, – сказала она Белле, проходившей мимо ее домика.

– Они ищут завещание, – сухо ответила та.

Она полностью разочаровалась в миссис Бро и только ждала удобного случая, чтобы избавиться от нее каким-нибудь приличным образом.

– Завещание? А какое завещание? Их ведь два, ваша светлость. Неважно, где там новое завещание. А вот где старое, хотела бы я знать!

– У мистера Гарда в конторе, разумеется, – ответила Белла, с трудом удерживаясь от замечания, что это не служанкиного ума дело.

– Там же про брошку для Рози написано, – сказала миссис Бро, словно прочитав ее мысли.

– Я уверена, что брошка упоминается в обоих завещаниях. Миссис Бро, вы достаточно давно меня знаете и можете не сомневаться, что ваша Рози в любом случае получит брошку, раз сэр Ричард этого хотел.

– Да, ваша светлость, – смиренно ответила миссис Бро. – И вежливо осведомилась: – Если новое завещание не найдут, тогда, видать, и старое сгодится?

– Вероятно, это будет решаться в суде, – объяснила Белла, с неудовольствием вспомнив, что их будущее зависит от показаний миссис Бро.

– Понятно, – пробурчала та и сразу же спросила: – Я так понимаю, ваша светлость, что вы со всем семейством придете завтра на допрос про моего Бро?

Белла не была знакома с процедурой, но раз от нее того ожидали, с глуповатой сердечностью ответила, что, конечно, они придут.

– Опять одна болтовня будет, – неприязненно проговорила миссис Бро. – Интересно, кого на этот раз приплетут. Как пить дать, Черепаху.

– И поделом ей за то, что наговорила всяких гадостей про мистера Эдварда, – чуть улыбнувшись, ответила Белла. Для старых слуг чудачества Эдварда не были секретом.

– На этот раз у них не выйдет повесить это на мистера Эдварда, – торжествующе произнесла миссис Бро. На мистера Эдварда ей было наплевать, но дух противоречия заставлял ее выступать против «них». – Бро женщина убила, ваша светлость, это ясно как день. Ни один мужчина не додумался бы до такого фокуса.

– Какого фокуса? – удивленно спросила Белла.

– Да с пылью фокуса.

Белла посмотрела на соседний павильон. Маленькая симпатичная толстушка в сером летнем трауре резко контрастировала с высокой костлявой женщиной в бескомпромиссном черном облачении. У миссис Бро очередная жуткая версия?

– Вы хотите сказать, что знаете, как убийца прошел через коридор? – нервно спросила она.

– Хочу, – заявила миссис Бро, складывая руки на животе. – Полицейские проверяли, можно ли было кого-то внести в дом – видно, думали, что Бро сам внес убийцу, вот я и подумала, что это женщина.

Белла с ужасом представила, как Бро игриво вносит в роковой дом «невесту», и его тонкие ноги подгибаются под тяжестью увесистой Петы, полной Элен или даже стройной и маленькой Клэр.

– Но, миссис Бро, я просто не могу себе представить, с какой целью он мог это сделать.

– Я тоже не могу, – холодно ответила миссис Бро. – Нет-нет, ваша светлость, пришел-то он туда один, тут и говорить нечего. Говорят, перед рассветом завыла сирена, только я ее не слышала. Но Бро, наверное, проснулся, надел халат и тапочки и зачем-то пошел в павильон. Зачем, не знаю, хотя могу догадаться. Он снял полицейскую пломбу, аккуратно, чтобы потом поставить ее обратно – руки-то у него были золотые, а вот про следы на пыльном полу не подумал. А эта злодейка вошла вслед за ним. Не знаю, что там у них произошло, ваша светлость, и о чем они там говорили, но она ткнула Бро этим мерзким шприцем, и он умер в мучениях, бедняга.

Миссис Бро отвернулась и стала смотреть на кусты рододендронов, растущих вдоль подъездной дороги.

– Какое горе для вас, – сказала Белла, еще раз рискнув проявить доброту.

– Я его не слишком-то любила, – отрезала миссис Бро. – Жить-то с ним было не сахар – неграмотный всезнайка, характер отвратный, да еще ловкач в придачу. Но он был моим мужем, и я с ним тридцать лет прожила. И такой смерти даже собаке не пожелала бы.

Белла промолчала.

– Это она его убила, – заключила миссис Бро. – И в коридоре были ее следы, вот вам мой сказ.

– Вы все время говорите «она».

Миссис Бро в упор посмотрела на Беллу.

– Говорю вам, это женских рук дело, мне ли не знать.

Ничего не ответив, Белла пошла по посыпанной песком дорожке, с которой уже сняли все ограждения, и вошла в павильон через французское окно. В комнате она обнаружила инспектора Кокрилла, задумчиво разглядывавшего пол коридора – семь квадратных футов пыли, ничем не потревоженной, кроме трех следов и аккуратной надписи. И никаких других отметин. Инспектор не возражал против чужого присутствия, и Белла встала рядом с ним, тоже глядя на пол. Через минуту она спросила:

– А где моя закорючка?

– Какая закорючка? – удивился Кокрилл.

– В тот день, ну, когда Ричард умер, я приходила сюда вместе с ним. Коридор был не убран. Я сказала, что это неважно, и просто закрыла туда дверь. Но перед этим я носком туфли нарисовала на полу маленькую закорючку и сказала, что за год здесь скопилась уйма пыли, потому что коридор больше года никто не убирал. Так где же эта отметинка?

Кокрилл хлопнул по лбу рукой и, сжав кончик носа пальцами, вытаращил глаза на Беллу.

– Боже правый! В самую точку!

Убрав с лица руку, он уже более членораздельно произнес:

– Эту пыль убрали, а потом снова рассыпали!

– Что за вздор, Коки! Зачем это делать?

– Один бог знает. Но именно это и произошло. Пол подмели, а потом снова посыпали пылью.

– Но почему? Зачем ее снова рассыпать? Даже если это вообще возможно. Почему просто не вытереть пыль, а потом пройти по чистому полу, не оставляя следов?

– Ну, это объясняется просто. Из-за признания. Убийца вдруг понял, что все можно обернуть себе на пользу: разыграть самоубийство Бро и подделать его признание в убийстве сэра Ричарда. Оставалось только убедить всех, что в павильоне был один Бро, и тогда снимается подозрение со всех остальных и все устраивается наилучшим образом.

– Я рада, что вы говорите о нем в мужском роде, – заметила Белла, еще не оправившаяся от суровых откровений миссис Бро.

Но Кокрилл, казалось, ее не слышал.

– Он убрал с пола всю пыль – это было несложно, тем более что рядом стоял пылесос.

– Пылесос не подходит для плиточного пола, он предназначен для ковров, – как опытная домохозяйка заметила Белла.

– Но пыль-то он всосать может, – возразил Кокрилл, беря в руки насадку для чистки штор. – Если держать эту штуку близко от пола, она уберет всю пыль. А потом он снова покрыл пол ровным слоем пыли – хотя черт его разберет, как он это сделал, – с помощью спички написал на ней «признание» и бросил ее на пол. Затем снял с Бро тапочки – тот, как вы помните, был найден без них, – пятясь, прошел в них к входной двери и, стоя на ступеньке, бросил их обратно к телу. Если допустить, что пыль на полу уже не та, что была изначально, то все складывается в очень четкую картину.

Теперь уже не слушала Белла. Она смотрела на пыльный пол и пылесос с наполовину заполненным мешком для сбора пыли. Вдруг она рванулась вперед и, отсоединив мешок, высыпала часть его содержимого на пол, потом размотала шланг и, надев на него плоскую насадку для удаления пыли из щелей, включила пылесос на обратный ход. Кучка пыли зашевелилась, и ее аккуратно раздуло по полу. Следы и надпись на полу постепенно скрылись под слоем пыли. Выпрямившись, Белла молча смотрела на пол. Позади нее, во французском окне, появилась тень, и громкий голос произнес:

– Кому, как не вашей светлости, знать про этот фокус.

Стивен Гард сидел на лестнице, спускающейся к реке, когда к берегу причалили Пета с Эдвардом.

– Эй, Эдвард, не отряхивайся, как собака, ты меня обрызгаешь!

– Тедди, лапочка, скорее беги переоденься. Если Белла тебя увидит, ее хватит удар!

– Но, Пета, мы же должны рассказать все Стивену! Ладно, пойду переоденусь, только не говори ему ни слова, пока я не вернусь.

– Клянусь, но только давай быстрее!

Эдвард вприпрыжку побежал домой.

– Что у вас за тайны? – поинтересовался Стивен, привязав шлюпку и сев на траву рядом с Петой.

– Стивен, это просто ужасно. Мы с Эдвардом выяснили, что Филип… Нам кажется, мы знаем, кто убил деда, только я должна молчать, пока не вернется Эдвард. Но если ты догадался, то, пожалуйста, ничего не говори. Я, конечно, буду рада, если то, что мы думаем, окажется правдой и он не настоящий Филип, но если он настоящий, тогда это ужасно. Хотя, конечно, если он Филип, зачем ему это делать? – окончательно запуталась Пета.

– Конечно, моя милая, – беспомощно произнес Стивен.

– Это ты просто так меня назвал или со смыслом?

– Просто так.

– А… Ну, я тебе пока ничего не скажу, раз уж обещала Эдварду, но, Стивен, ты просто обалдеешь, когда узнаешь правду.

– Пета, ты такая забавная, – сказал Стивен и, взяв девушку за руку, поцеловал в ладонь и осторожно загнул ее пальцы, словно пряча поцелуй.

В окне спальни появилась голова Эдварда, который махал руками, пытаясь влезть в рубашку, и тем самым слегка напоминал огородное пугало.

– Эй, Пета, ты ему ничего не сказала? – крикнул он.

– Нет, только давай быстрее! – прокричала в ответ Пета, не разгибая пальцев.

Эдвард исчез, потом снова появился в окне, слегка извиваясь, чтобы натянуть брюки.

– Я вот что подумал, Пета, а вдруг он проделал то же самое с настоящим Филипом?

– О господи! – простонала Пета, прижимая кулак ко рту. – Какой кошмар! Ты думаешь, это возможно?

– А почему бы и нет?

Эдвард выскочил из дома и помчался по лужайке, на ходу вытирая голову полотенцем.

– Она тебе ничего не сказала, Стивен?

– Ни слова, – торжественно произнес тот.

Сев по правую и левую руки от Стивена, они взволнованно и чуть испуганно изложили ему свою версию, в которую сами не очень верили.

– Вы хотите сказать, что Филип убил вашего деда практически на глазах у Клэр? Но патологоанатом подтвердил, что сэр Ричард был мертв уже несколько часов.

– Да, но это относится к времени, когда его осмотрел доктор Ньюсом, а он пришел только в час. А установить время смерти с точностью до минуты получается только в книжках.

– Видишь ли, есть некоторая разница между одиннадцатью-двенадцатью и двумя-тремя часами.

– Вскрытие проводил старик Ньюсом, отец молодого доктора Ньюсома, а он такой древний, что мог напортачить. Филип ведь врач и мог ввести его в заблуждение, а старикан повелся на его россказни, наверняка так оно и было.

Но убедить Стивена было непросто.

– Филип ничего не выигрывал от убийства сэра Ричарда. В конце концов, ему причиталось всего пять тысяч фунтов, а это не такой уж большой куш, – заметил Стивен, у которого сроду не было и таких денег. – У Филипа прекрасная практика, он не нуждается в деньгах.

– Но стал бы нуждаться, если бы ушел к Клэр. Со всеми этими несчастьями мы совершенно забыли, что он собирался навострить лыжи. Нет, мы не считаем, что он убил из-за денег, просто дед обнаружил, что он не настоящий Филип.

– Конечно, настоящий, – засмеялся Стивен.

– А вот мы думаем, что нет.

– Тогда мне придется искать другую работу. Вы всерьез думаете, что я, адвокат вашего деда, мог допустить, чтобы к нему втерся какой-то проходимец, выдавший себя за его внука, и не навел соответствующие справки, тем более что сэр Ричард хотел сделать его главным наследником. И потом посмотрите на него – он же копия сэра Ричарда, хотя и не такой внушительный.

– Так это и навело проходимца на мысль выдать себя за Филипа. А настоящего Филипа он убил.

– А что вы так вцепились в Филипа?

– Если убил не он, значит, это сделал кто-то из нас – Тедди, я, Белла или Клэр. Тедди говорит, что лучше уж он, сумасшедший, чем мы, которые в здравом уме. Но он тоже предпочел бы, чтобы это был Филип, особенно если он ненастоящий.

– Если послушать, как ты гогочешь, Пета, любой подумает, что ты тоже с приветом, – заметил Стивен.

– К счастью, с головой у нее полный порядок. Вообще-то грустно сознавать, что ты не только убил собственного деда, хотя и не нарочно, но еще и вправду псих и не можешь служить в армии, чтобы убивать там людей, – с долей иронии закончил Эдвард.

– Если подумать, то самый подходящий кандидат – это Эдвард, – проговорила Пета, будучи заинтересованным лицом.

Стивен, сцепив руки под коленями, задумчиво смотрел на воду, тихо журчащую внизу.

– Эдвард, я знаю тебя целую вечность, с тех пор как ты был ребенком. Я старше тебя на пятнадцать лет, что дает мне право судить о тебе объективно. И я никогда не считал тебя ненормальным, что бы там ни болтали все эти жуликоватые психоаналитики. Не считаю и сейчас.

– Стивен, все это прекрасно, но мы же не знаем, что может со мной произойти, даже если я выгляжу вполне нормальным. Ну, то есть я могу потерять сознание, отключиться и не отдавать себе отчет в своих действиях. В конце концов, факт остается фактом: после того как я разыграл эту сцену со стаканами и покривившимся венком, то же самое произошло на следующий вечер. Но я ничего не помню. Если я это сделал и забыл, то мог точно так же убить деда и потом ничего не помнить. Если это не я уронил вазу, тогда кто? Ты можешь сказать, что это сделал убийца, – но зачем? С какой целью?

– Чтобы подозрение пало на тебя, Эдвард. Именно так и произошло.

Эдвард замолчал и бросил в реку камешек.

– Мне не хочется об этом думать. Если бедного деда убил кто-то из родственников, это просто омерзительно. Но ты же не хочешь сказать, что кто-то из них намеренно пытается подставить меня?

Белла, Клэр, Пета, Филип, Элен – невозможно представить, что кто-то из них мог так низко пасть.

– И все же это меньшее преступление, чем само убийство, – заключила Пета.

На лужайке появился Филип, направлявшийся в их сторону. В белых фланелевых брюках, небрежно подпоясанных цветным шнуром, он выглядел весьма авантажно.

– Белла приглашает всех на чай. Он накрыт на передней террасе.

Пета протянула руку, чтобы ей помогли подняться.

– Привет, Филип, мы только что обсуждали твою причастность к убийству.

– Замолкни, дуреха, – шикнул на нее Эдвард.

– Может, это и не ты, но, Филип, если ты не Филип Марч, а самозванец из Америки, признайся сразу, потому что мы об этом догадались и все равно докопаемся до правды. Но я лично этому не верю, – подвела черту Пета, несколько смущенная своей непоследовательностью.

Филип громко расхохотался.

– Ну и родственнички! Сидят и смешивают с грязью своего бедного кузена!

– Но ты был какой-то не такой, когда вернулся, и потом вся эта мутная история с завещанием, которое дед хотел изменить в твою пользу…

Филип перестал смеяться.

– Вы считаете, что я на него надавил?

– Нет, Филип, конечно, нет, ты не так понял.

– А я еще столько нервов потратил, чтобы отговорить старика! Черт побери, это уже слишком! Да, я чувствовал себя очень неловко: вломился в незнакомую семью, где меня сразу захотели сделать наследником. Что я, по-вашему, чувствовал, отнимая поместье у Петы? Естественно, я тогда не знал его так хорошо, как сейчас, не знал, что он меняет свое завещание чуть ли не каждые пять минут. Ты перегнула палку, Пета, – обиженно проговорил Филип. – Это ты подбила Эдварда на такую глупость. Я сыт по горло всеми этими идиотскими версиями и разоблачениями: сначала убийцей признали Элен, потом Клэр, а теперь вот добрались до меня! А истина состоит в том, что, измени он завещание, существенно пострадала бы только ты, Пета! И только из-за твоей инфантильности и глупости никто не думает на тебя. А ты легко могла подлить адренол в тот стакан, что стоял на кухне, а то, что на нем не осталось отпечатков твоих пальцев, довольно легко объяснить. Ведь на телефоне, к которому ты прикасалась, их тоже не нашли.

– И как, по-твоему, я ухитрилась это сделать? Надела перчатки?

– Там в шкатулке была пара перчаток Серафиты.

– Дорогой мой Филип, там лежат длинные черные перчатки! Интересно, что подумала бы Белла, увидев меня в них?

– Белла уже не девочка, и зрение у нее уже не такое, как в молодости. Она могла просто не заметить.

– Учитывая, что Белла забрасывает сахар прямо в пасть Боббину с расстояния нескольких футов, она бы уж точно заметила, если я бы предстала перед ней в черных перчатках по локоть!

– Господи, да прекратите вы пререкаться, – остановил их Эдвард.

Когда они шли по лужайке, он спросил у Петы:

– Ты ушибла руку? Она у тебя какая-то скрюченная.

Покраснев, Пета быстро разжала пальцы.

– Она занимается йогой, – пошутил Стивен, шагавший рядом с Петой. Сердце его ликовало: как трогательно она сохраняет его поцелуй. – Пытается сжимать кулак, пока ногти не прорастут сквозь ладонь. Я вижу, ты опять вернулась к бычьей крови! – с сожалением добавил он.

– Да, я пользовалась прозрачным лаком, пока мы не похоронили деда, просто из уважения к нему. Но теперь ему, бедняжке, уже все равно, так что я могу вернуться к прежней раскраске – это поддерживает мой боевой дух.

– Прозрачный лак! – произнес Филип.

– Филип, какое у тебя странное лицо. Похоже, ты тоже немного свихнулся.

– Прозрачный лак! – вскричал Филип.

– Эдвард, похоже, не ты один будешь признан негодным к военной службе. У Филипа совсем помутилось в голове.

– Да неужели? – сказал Филип, хватая Пету за руку и разглядывая ее ногти. – Посмотрите на них! Посмотрите! Твердый блестящий лак! Эдвард, посмотри на них, и ты тоже, Стивен. Ведь прозрачного лака совсем не видно! Это тонкая блестящая пленка на ногтях. Такая, какая была у тебя в тот вечер, когда был убит дед. Господи, за пять минут до того, как пойти в павильон, ты сидела на террасе и на глазах у всех покрывала ногти прозрачным лаком! А заодно покрыла им и кончики пальцев!

Клэр сидела на поваленном дереве в лесочке у реки и ждала Филипа. Сквозь ветки светило солнце, оживляя вечернюю прохладную тень. По стволу сбежала белка и, устроившись на ветке, сложила лапки и стала искоса посматривать на нее маленькими блестящими глазками, в лугах за рекой заливался жаворонок, переполненный радостью жизни. Между деревьями показался Филип все в тех же белых фланелевых брюках, небрежно подпоясанных шнуром.

– Ты похожа на лесную фею в окружении маленьких лесных жителей, столпившихся у ее крошечных ножек! – приветствовал он Клэр.

– Которых ты распугал своим топотом, – ответила она, посмотрев на белку, скрывшуюся в ветвях.

– Элен укладывает малышку, – сообщил Филип, усаживаясь рядом с Клэр, и начал рассеянно ковырять кору соседнего дерева. – Антония все повторяет «бла-бла-бла», вселяя в нас надежду, что скоро скажет что-нибудь еще.

Клэр почувствовала, что сейчас будет сцена. Искренняя и непритворная сторона ее натуры восставала против этого, в то время как эгоистическая, показная и экзальтированная торжествовала и приветствовала происходящее.

– Что ты мнешься, Филип?

Филип перестал обдирать кору.

– Клэр, Элен только что приперла меня к стенке: она поставила меня перед выбором – ты или она.

Клэр показалось, что жаворонок замолк, а лес и река затихли, чтобы в наступившей тишине громче раздавалось биение ее сердца. Наконец она произнесла:

– И что ты ей ответил, Филип? Элен или я?

– Элен.

Снова наступила тишина. Потом Клэр театрально произнесла, как бы обращаясь к себе самой:

– Значит, я снова одинока!

– Она… она купала малышку, – запинаясь, начал Филип. – А я сказал, что вчера это делала Пета, и рассказал Элен, как отчаянно Пета боролась за право заботиться об Антонии, потому что обещала это делать. Я сказал это в шутку, совершенно не упоминая тебя. Но она сразу же подумала о тебе, резко выпрямилась и перебила меня на полуслове, словно ей было невыносимо все это слушать. И в лоб спросила: ты или она. Я проявил постыдную слабость – и совершил ошибку, Клэр. Вы обе были нужны мне, и в каждой я находил что-то свое, невольно причиняя вам страдания, – и это полностью моя вина. Я, конечно, мерзавец, слабый, никчемный тип. Но когда Элен поставила вопрос ребром, я выбрал ее. И говорю тебе об этом прямо. Лгать тебе было бы бесчестно. Я презираю и ненавижу себя за свою слабость…

– И что же сказала Элен?

– Она ничего не сказала. Посмотрела на меня, откинула волосы со лба и продолжала мыть малышку.

– Элен нечасто увидишь неприбранной, – сказала Клэр после мучительной паузы.

– Я… Она засучила рукава, я подошел к ней и поцеловал ее голую руку. А потом сразу ушел.

Песня жаворонка вдруг стала пронзительной и неблагозвучной, лес сомкнулся, словно собираясь ее задушить. Клэр представила, как он целует пухлую белую руку Элен, и содрогнулась от отвращения, внутри у нее что-то оборвалось.

– Ты мог бы не сообщать мне о своих заигрываниях с женой, – резко бросила она, желая его уколоть.

– Отчего же? Как ты верно заметила, она моя жена.

– Ах, да, я совсем забыла, извини, – процедила Клэр.

Боль ее была так велика, что не оставила места привычной театральности. Она смотрела на реку, и ее красивое лицо было спокойно и неподвижно.

– Вот что я скажу тебе, Филип. Возможно, для тебя это будет неожиданностью, но по крайней мере избавит от лишних угрызений совести. Мы с тобой сошлись, потому что мне был нужен мужчина – и не обязательно ты. Любой мужчина, которого я могла бы любить, настоящий друг, на которого можно опереться и который решит все мои проблемы. Короче, я хотела мужа! – усмехнулась Клэр, чуть пожав плечами.

Вдруг она осеклась и вцепилась Филипу в руку.

– Кто это там?

Это была миссис Бро, бесшумно идущая к ним по тропинке.

– Так и думала, что найду вас здесь, – сказала она с нехорошей улыбкой. – Вы ведь частенько сюда похаживаете?

– Вы что-то хотите, миссис Бро? – спросила Клэр.

– Так, ничего особенного. Просто хотела с вами поговорить.

– О чем? – резко спросил Филип.

– Да о завещании, доктор. О том, в котором вас с мисс Клэр лишили наследства.

– Спасибо, конечно, но мы и так его знаем в общих чертах. Так что там с этим завещанием?

Сложив большие руки на животе, миссис Бро взирала на них с почтительностью, в которой сквозила издевка. В черном платье, высокая и худая, она была похожа на темное пятно, проступившее на веселой зелени деревьев.

– Бро сильно переживал насчет этого завещания, доктор. Когда вышел из павильона с ним в кармане, так прямо и сказал, что это нечестно.

– С завещанием в кармане?

– Сэр Ричард подписал его при нас, доктор, а потом положил в конверт и сказал Бро: «Утром отнесешь в контору мистера Гарда. Собственноручно отнесешь. Когда утром будешь возвращаться со своего пожарного дежурства».

– Боже милосердный! – воскликнул Филип.

– Ну, Бро и взял его с собой и больше про него не думал, а когда после дежурства хотел пойти в контору, пришло известие, что сэр Ричард умер. Миссис Хоггин с телефонной станции вместе со своей дочкой сразу же разносят все по деревне, – фыркнула миссис Бро.

– Да, мы знаем. Они всегда так делали.

– Ну, вот Бро и подумал: «Надо бы подсобить доктору. Кто знает, что старик вчера подписал завещание? Никто, кроме него самого да нас с моей хозяйкой, а мы с ней умеем держать язык за зубами, когда дело нас не касается». Это он про вас с мисс Клэр. Так что он оставил завещание в кармане, пошел домой и никому ничего не сказал. Решил подождать, что там будет дальше.

– Господь Всемогущий! – опять воскликнул Филип.

– Но это же противозаконно, миссис Бро, – запротестовала Клэр. – У него могли быть огромные неприятности.

– С чего бы это, мисс? – спокойно спросила миссис Бро. – Если что, он мог спрятать бумагу в саду, а потом сделать вид, что случайно ее откопал – он же садовник, что с него взять. Не такой Бро был человек, чтобы рисковать понапрасну.

– Я, конечно, благодарен ему за труды, – с трудом произнес Филип. – Хотя и не вполне понимаю, что именно он желал получить взамен.

– Ах, вы про это, – ласково произнесла миссис Бро после короткой паузы. – Я же сказала, что Бро был не из тех, кто рискует понапрасну.

Филип громко присвистнул.

– Понятно. Вот ради чего он старался. Интересно, на какую сумму он рассчитывал?

– Он прикинул, что двадцать процентов не так уж много для человека, которому позарез нужны несколько тысяч фунтов. Вам и мисс Клэр.

– Что вы хотите сказать? При чем здесь я? – возмутилась Клэр.

Миссис Бро лишь слегка подняла бровь.

– Я же знаю, мисс, что вы частенько бываете тут вдвоем.

Филип с негодованием вскочил на ноги.

– Не берите нас на пушку, миссис Бро. Мы с мисс Клэр часто гуляем здесь, сидим и разговариваем. Мы двоюродные брат и сестра, так что здесь нет ничего особенного.

– А вот мой Бро так не считал, доктор, – спокойно возразила миссис Бро. – Он не раз на вас натыкался, ведь он садовник и везде тут ходил. Прошлой осенью вы приезжали сюда каждые выходные, вот он вас и застукал. «Миссис Элен это уж точно не понравится, – сказал он мне, имея в виду вашу жену, доктор. – Но я буду нем как рыба. А с другой стороны, этой парочке ведь нужны деньги, и моя выгода в том, чтобы его не лишили законных прав. Надо только выждать, а потом сделать доктору небольшое предложение. Я скажу ему: вы даете мне две с половиной тысячи и получаете с мисс Клэр свои двенадцать тысяч на двоих. Тогда я отдам ему завещание, и он сможет его разорвать или делать с ним все, что хочет. Я не буду его обманывать, а прямо отдам ему бумагу, чтобы он ее уничтожил. И тогда в силу вступит старое завещание, потому как про то, что новое было подписано, знаем только мы с тобой, старуха», – вот что мне говорил Бро. Чистой воды шантаж, правда, сэр? – закончила свою тираду миссис Бро, добродетельно потупив взор.

– Да, и ваш Бро сразу бы за это поплатился, потому что я немедленно сдал бы его в полицию вместе со всей его компанией и ворованным завещанием.

– Но тогда бы все узнали про ваши с мисс Клэр делишки, – возразила мисс Бро, качая головой, словно сама мысль об этом была для нее невыносима.

Филип сразу же осекся.

– Черт! Он собирался тебя шантажировать, чтобы вытрясти из тебя чудовищную сумму – две с половиной тысячи фунтов! – дрожа от негодования, воскликнула Клэр.

– А вам какая сумма кажется справедливой, мисс? – быстро спросила миссис Бро. – Я лично прошу всего две тысячи. Вас это больше устроит?

Жаворонок по-прежнему пел в поднебесье, тихий вечерний ветерок шевелил листву, река журчала, пробегая между усеянных цветами берегов, а в лесу безмолвно смотрели друг на друга трое: девушка в ярком платье, мужчина в белых фланелевых брюках и высокая некрасивая женщина в бесформенном черном платье. Наконец Филип нарушил молчание:

– Завещание у вас с собой?

– Нет, я не такая дура, – ответила миссис Бро. – Но я знаю, где оно находится.

– Уже хорошо. Ладно, миссис Бро. Ваша взяла. У меня просто нет другого выхода. А сейчас вам лучше уйти – никто не должен видеть нас вместе. И потом, мне надо поговорить с мисс Клэр. Увидимся завтра вечером после ужина.

– Две тысячи, – осторожно повторила миссис Бро.

– Хорошо, две тысячи фунтов.

Она повернулась, чтобы идти.

– И, пожалуйста, без фокусов. У меня живое воображение и трезвый ум. Если начнете вилять, я всем расскажу, что вы вытворяли здесь в лесу, такого наговорю, что вы ушам своим не поверите! Но другие поверят. Бедняга Бро, он, конечно, был сволочь, но жаль, что не дожил до этого дня.

С этими словами миссис Бро удалилась.

Ниже по течению находился старый причал и сарай для лодок, перестроенный Серафитой в мраморную террасу с одной из бесчисленных беседок. Когда Филип с Клэр появились из лесной чащи, там сидела вся семья плюс Стивен и инспектор Кокрилл. Было очень жарко, и Белла принесла поднос со стаканами и огромный кувшин с суррогатным лимонадом. Филип налил себе и Клэр. Словно забыв про обвинения, брошенные им Пете, он уселся на балюстраду и, болтая ногами, спросил:

– Пета, как сильно ты хочешь завладеть Свонсуотером и сотней тысяч фунтов?

Сегодня Стивен поцеловал ей руку. Слегка, скорее поддразнивая ее, чем всерьез, и все же… Могла ли она рассчитывать на его любовь, если бы не была богатой наследницей?

– Не так, чтобы уж очень, – ответила она, отводя глаза.

– Ну, вот и отлично, – проговорил Филип. – Потому что ты ничего не получишь, дорогая.

– Что ты хочешь сказать, Филип?

– А то, что ты нищая, радость моя. И мы с Клэр тоже. А владелицей Свонсуотера будет Белла, хочет она того или нет!

Кокрилл соскочил с плетеного кресла и быстро поставил свой стакан на столик.

– Вы хотите сказать, что нашлось новое завещание? И вы знаете, где оно?

– Я не знаю, а вот миссис Бро это известно, – спокойно произнес Филип. – Мы с ней только что разговаривали в лесу. Она заявила, что мы с Клэр занимались там чем-то ужасным, и пригрозила, что если я не выкуплю у нее это завещание, чтобы его уничтожить, она расскажет Элен о моих похождениях и навек разрушит мое семейное счастье. К счастью, Элен знает, что, несмотря на все слухи, я остаюсь с ней и клянусь ей в супружеской верности. – Взглянув на жену, он чуть жалобно спросил: – Правда, Элен?

Элен никогда бы не стала злорадствовать по такому поводу.

– Да, теперь я знаю, – просто ответила она. Но, чуть подумав, решила пояснить собравшимся: – Клэр с Филипом решили, что на них нашло временное помешательство, и мы с ним патетически примирились над ванночкой, где я купала малышку.

Тем не менее она была безмерно счастлива.

Белла изумленно взирала на Филипа.

– Ты хочешь сказать, что этот… мемориал будет принадлежать мне?

– Похоже на то, старушка. И еще сто тысяч фунтов в качестве утешения. В конце концов, тебе необязательно здесь жить. С такими деньжищами ты можешь позволить себе что угодно, а мы с Клэр и Петой, нищие и бездомные, будем проветривать помещение и вытирать пыль с реликвий, пока ты будешь резвиться где-нибудь в Майами или на юге Франции.

– Но это совсем не то, чего хотел Ричард, – грустно запротестовала Белла, оглядываясь на дом. – Теперь я здесь пожизненная пленница.

И она надолго замолчала.

Пета, лежавшая в шезлонге, чуть побледнела под слоем косметики. Не каждый день молодая девушка теряет капитал и не имеет ничего против. А вдруг Стивен ее совсем не любит?

– Коки, голубчик, разве вы не собираетесь броситься к воротам и выбить из миссис Бро признание, куда она спрятала завещание?

– Пожалуй, я так и сделаю, – согласился инспектор.

Он пошел в дом, чтобы дать распоряжение своим людям, но быстро вернулся на террасу, где родственники обсуждали новый поворот событий. А вдруг выяснится, что все это дело рук миссис Бро? Ну, прямо подарок судьбы! Или они вместе с Бро убили деда, а потом она убила самого Бро. Ведь это возможно?

– Нет, – отрезал Кокрилл.

– Но почему, Коки?

– В тот вечер, когда убили сэра Ричарда, миссис Бро с восьми часов находилась в хозяйском доме. Так что она здесь ни при чем – по времени не совпадает.

– Но Бро же она могла убить.

– С какой стати?

– Ну, она же его ненавидела.

– Не настолько, чтобы убивать. В любом случае, почему бы не подождать, пока он сдерет деньги с Филипа? Почему не дать ему сделать всю грязную работу и свалить вину на него, если Филип не поддастся шантажу? Бро ведь рассчитывал получить приличные деньги.

– Но это значит, что убийство совершил кто-то из нас?

– Подумайте сами.

В этот вечер Белла выглядела на редкость привлекательно. Крутые локоны были зачесаны наверх, в ушах сверкали неброские бриллиантовые серьги, серое платье выгодно подчеркивало фигуру. Рядом в шезлонге лежала Пета, худая и долговязая, но при этом поразительно грациозная, словно дикая роза, попавшая в оранжерею и трепещущая от своей неуместности среди изысканных соседей. На втором плане расположилась Клэр, красивая и бледная, в золотой короне роскошных волос. Потерпев поражение, она, казалось, успокоилась и обрела безмятежность. С ней резко контрастировала Элен, темноволосая, яркая, живая и чуть настороженная. На балюстраде сидел Филип с высоким стаканом в руке. От деда он унаследовал изящество и шарм, но вот величия и несколько неразумного блеска сэра Ричарда был начисто лишен. На ступеньках, сбегающих к реке, примостился Эдвард, зажав в коленях тонкие загорелые руки. Красивое семейство, простые милые англичане в типично английской обстановке. Белла, Пета, Клэр, Элен, Филип, Эдвард. И один из них – убийца, подумал Кокрилл. Один из шести. Не хотелось в это верить, но такова печальная истина. Хотя в последние пять дней он потратил уйму времени, чтобы это опровергнуть.

Эдвард бросил Боббину резиновый мячик.

– Это точно один из нас, Коки?

– Не стоит спрашивать у инспектора такие вещи, дорогой, – остановила его Пета. – Это дурной тон. Но этот чудный лимонад, который нам приготовила Белла, как-то встает поперек горла, правда, Коки?

Было очень жарко. Но всех пробирал холодок. Каждый остро ощущал всю необычность сегодняшнего вечера и понимал, что над одним из них сгущаются тучи, бросая на остальных ужасную тень, – ждать осталось недолго, и очень скоро этой жуткой игре в прятки придет конец. И как бы в унисон с этими подспудными мыслями завыла сирена, за ней другая, третья, и скоро их зловещие вопли слились в один сплошной рев, разбивший ледяную стену молчания. Когда все затихло, Эдвард медленно поднялся со ступенек и посмотрел на своих родных. Лицо его побледнело, руки дрожали, на лбу у самых волос заблестела испарина. Он начал говорить, сначала медленно и вяло, но потом в голосе его послышались истерические нотки:

– Коки, мне все это надоело… Я сыт по горло. Одно и то же до бесконечности – разговоры, споры, обвинения – у меня больше нет сил это выносить. Почему вы тянете? Почему не арестуете меня и не посадите куда там положено? Вы же понимаете, и мы все ясно видим, что это я – кто же еще? Они знают, что это я, но делают вид, что ни о чем не догадываются. Сам я этого не помню. В глубине души я не верю, что мог это сделать, но ведь у меня провалы в памяти. К примеру, эта ваза: ее нашли разбитой в гостиной, а венок на портрете висел криво. Я не помню, как ее уронил, значит, и дальше мог сделать что-нибудь бессознательно. Со мной и раньше такое случалось.

Жалобно посмотрев на родных, Эдвард протянул к ним тонкие руки, словно моля о пощаде.

– Ведь вы не… Они не… Меня ведь не отправят в сумасшедший дом? Я этого не перенесу.

Стивен, сидевший рядом с Филипом на балюстраде, молча смотрел на сигарету, догоравшую в его руке. Когда родственники поутихли, он встал и, взяв Эдварда за руку, силой усадил его на стул.

– Послушай, старина, помнишь, я сказал там у реки, что считаю тебя совершенно нормальным? И я лишний раз в этом убедился. Ты не убийца. Я знаю это наверняка.

Эдвард измученно взглянул на него, и на его мальчишеском лице мелькнул проблеск надежды.

– Вся эта история с покривившимся венком была задумана, чтобы свалить вину на бедного парня, – сказал Стивен, обращаясь прежде всего к Кокриллу. – Криво висящий предмет мог привлечь его внимание и заставить быстро поднять глаза. А людям, впадающим в транс и склонным к автоматизму и всяким таким штукам, нельзя резко поднимать взгляд, поскольку это может вызвать приступ. Это известный медицинский факт. Я не знаю, Эдвард разбил эту вазу или кто-нибудь другой. Клэр нашла ее на полу, когда около девяти вошла в дом, так ведь, Клэр? Но ты, вероятно, помнишь, что я сказал, когда увидел, как ты собираешь осколки в гостиной?

– Ты, кажется, сказал: «Снова Эдвард?»

– Не совсем. Я сказал что-то вроде: «На этот раз не Эдвард?» Ты ведь помнишь?

Клэр недоверчиво взглянула на него.

– Точно не помню. Но я тогда сказала, что это, наверное, Эдвард, потому что Пета его дразнила и он расстроился. Боюсь, я просто приняла как должное, что это он разбил вазу. И всегда так считала.

– Мы все так считали, – вмешалась Белла. – Вазу уронили, она разбилась, и розы рассыпались по полу. Все это мы увидели на следующее утро. А венок на портрете Серафиты висел криво.

– Именно это только что сказал Эдвард, – заметил Стивен. – Венок висел криво.

– Но, Стивен, все так и было, – подтвердила Пета.

– Но только не тогда, когда я на него смотрел.

Глава 12

Эдвард медленно поднялся со стула. Он был бледен, как полотно, руки у него тряслись, по лбу катились капли пота. Он с горьким презрительным укором оглядел своих родственников, худенький и трогательный, как жеребенок, но уже полный достоинства, страдающий от боли и разочарования, в которых не было ничего ребяческого.

– Вы предали меня! Это сделал один из вас! Заставили пройти через весь этот ад! Позволили думать, что я сумасшедший, убийца, опасный лунатик, не достойный жить свободно, играть с ребенком, спать в комнате без присмотра, чтобы я не причинил вреда остальным, не пригодный даже…

Он прервал себя на полуслове и на мгновение замолчал.

– Это была настоящая пытка, самая ужасная из всех возможных. Никому из вас не понять, каково мне было, вы и представить себе не можете, как мучительно сознавать, что ты не в своем уме. Ты внезапно просыпаешься и начинаешь думать: «Может быть, я просто слюнявый идиот и не сознаю, что со мной происходит, может быть, я живу как во сне и не понимаю, что говорят мне люди». Ты шутишь и притворяешься, что тебе все равно, но тебя постоянно грызет мысль, что люди относятся к тебе как к ненормальному – улыбаются и делают вид, что все в порядке, а на самом деле ты слабоумный, который воображает себя королевой Викторией или яйцом всмятку, как в анекдотах про сумасшедших. Ты… ты просыпаешься ночью и начинаешь уговаривать себя – и страх уходит, а ты говоришь себе, что это просто «мания преследования», и делаешь колоссальное усилие, чтобы казаться нормальным и беспечным. И все это сделал один из вас! Кто-то из вас разбил вазу и разлил воду, а потом сдвинул венок, чтобы свалить все на меня. И к тому же заставил меня поверить, что я мог совершить убийство.

Вскочив со стула, Белла протянула к нему руки.

– Эдвард, дорогой, ради всего святого…

– Не прикасайся ко мне, Белла, – остановил ее Эдвард. – Не подходите ко мне никто. Один из вас, один из моих родственников, заставил меня подумать, что я сумасшедший. Кто-то из родных мне людей… кто-то из моей семьи…

– Дорогой, перестань повторять одно и то же, – прощебетала Пета.

Эдвард с холодной яростью обернулся к ней:

– Бог тебе судья, Пета, но мне кажется, что, попав на фронт и увидев раненых, лежащих в грязи, ты и там не удержишься от шуточек!

– Какая грязь, дорогой? Сейчас ведь лето.

Эдвард побледнел еще больше.

– Кому, как не тебе, знать, что Марчи всегда валяют дурака, когда чем-то по-настоящему обеспокоены, – бесстрастно произнесла Элен. – Что касается твоей семьи, то большинство из нас к ней не относятся, дорогой. Тебя больше всего огорчает, что кто-то из твоих родных, твоя плоть и кровь, поступил с тобой так подло. Возможно, тебе будет легче, если вспомнишь, что сам ты не из Марчей. Если бы это сделала я – а я точно здесь ни при чем, – то я вообще не член вашей семьи. А Пета, Клэр и Филип не совсем твои кузены – у вас ведь только общий дед. Мы с тобой, Тедди, здесь люди посторонние. Я принадлежу к семье только через Филипа. Твоя бабушка – Белла, а их бабкой была Серафита. Ты, я и Белла даже не имеем права поклоняться здешней святой с ее балетными туфельками, венками из роз и разноцветными перчатками…

Она продолжала говорить все тем же ровным голосом, стараясь успокоить и утешить парня и не слишком заботясь о смысле сказанного. Пока она говорила, Кокрилл встал и вошел в дом. Пройдя в гостиную, он немного постоял перед портретом Серафиты.

– На вас тоже лежит немалая ответственность, дорогая моя, – произнес он, глядя на улыбающееся лицо.

После чего вернулся на террасу и тихо сел на стул. Элен закончила свой монолог в полной тишине, и только Эдвард, как башня возвышавшийся над родственниками, продолжил давать волю своему гневу.

– Один из вас! Переложил на меня всю вину! Я расскажу Коки, до чего мы докопались! Он считает, что никто из вас не мог этого сделать, а значит, это мог быть только я. Но это мог быть любой из вас. Я все расскажу Коки, тогда он поймет…

– Эдвард, дорогой, опомнись! – взмолилась Белла.

Он с яростью повернулся к ней.

– Замолчи! Замолчи! Если бы не ты… Морочила мне голову, таскала к каким-то модным шарлатанам, которые болтали всякий вздор и внушали мне, что я не такой, как все, что я ненормальный. Ничего удивительного, что после этого я шел на всякие глупые эксперименты, чтобы себя проверить…

Он на мгновение замолчал, а потом перешел на крик, грозно нависая над побледневшей дрожащей бабкой. Оба были близки к истерике.

– Если я сумасшедший, то и ты такая же! От кого еще я мог это унаследовать? Может быть, это ты убила деда, прыснула ядом в его еду – с тебя станется! Может, это ты сумасшедшая, Белла? Если я ненормальный, то и ты ничем не лучше!

– Но вся штука в том, что ты вполне нормальный, Эдвард, – возразил Стивен в своей обычной невозмутимой манере. – А если ты не сумасшедший, то нет оснований предполагать, что Белла не в своем уме. А если она нормальная, то зачем ей убивать сэра Ричарда? Мотива-то никакого нет.

Эдвард дернулся, как раненый зверь.

– Ну, я не знаю. Как бы там ни было, это один из вас. Разве не так, Коки? Она, или Пета, или Клэр, или Филип, или – кто там еще остался? – Элен.

– Один из шести присутствующих здесь людей, – бесстрастно напомнил ему Кокрилл.

– Ну да, включая меня.

Он огляделся вокруг, словно был центром игры на детском утреннике.

– Это не могла быть Элен – из-за Бро. Это не мог быть Филип, потому что никто всерьез не считает, что он ненастоящий, и потом доктор Ньюсом не мог так ошибиться со временем смерти. Было бы глупо так думать.

– Премного благодарен, – саркастически произнес Филип, в душе жалея бедного отчаявшегося парня.

– Значит, остаются Пета и Клэр. Пета рассказала нам, как Клэр могла в тот вечер пройти по дорожке, убить деда и уйти, а на следующее утро только сделать вид, что подходила к окну и увидела деда мертвым. Вы же сами слышали, Коки, не я это сказал, – с виноватым видом произнес Эдвард. – Такое вполне могло быть.

Наступила тишина, которую нарушила Клэр.

– Послушай, Элен!

– Да? – отозвалась та.

– Почему ты не скажешь Эдварду, где была в то утро? Ты стояла на балконе своей комнаты и могла видеть весь сад от дома до павильона. Ты не могла не видеть, как я подошла к французскому окну, а потом побежала обратно. Ты же знаешь, что я действительно подходила к павильону.

Элен ничего не ответила. Она думала: «Эта сучка пыталась увести у меня мужа и почти в этом преуспела (что больнее всего). Она вряд ли любила его по-настоящему – ей просто был нужен мужчина. Эта эгоистка сделала его несчастным, замучила своим кривлянием, сценами и истериками. И с какой стати я буду ей помогать? Пусть тоже немного помучается!»

Чуть качнувшись на стуле, она холодно посмотрела на Клэр.

– Правда? А я что-то не заметила.

Кокрилл с злорадной усмешкой изучал ее лицо.

– Это не столь уж важно, Элен. Если Клэр не проходила утром по дорожке, то как она могла оставить на ней поднос с завтраком?

– О, значит, остаюсь я, – сказала Пета. – Очень забавно.

Однако вид у нее был отнюдь не веселый.

Кокрилл с довольным видом раскачивался на стуле, поглаживая свою белую панаму.

– С Петой дело обстоит довольно интересно. Новое завещание лишало ее целого состояния. Она пошла в павильон в купальном костюме, который мало что прикрывал – я его видел. Шприц на себе она спрятать не могла, а вот пронести в трусах две-три ампулы ей ничего не стоило, тем более что трусы так ее обтягивали, что ампулы выпасть не могли. Оставалось достать с полки стакан и вылить в него адренол, чтобы дед выпил его с водой, когда почувствовал бы жажду. Но дело в том, что вылить лекарство в стакан Пета могла, только сняв его с полки, а тогда на нем остались бы отпечатки ее пальцев. Стакан не протирали, и его внешняя часть слегка запылилась. Значит, Пета не могла убить сэра Ричарда – на стакане нет ее отпечатков пальцев, там только его отпечатки.

Теперь самое время рассказать все Коки! Выполнить свою угрозу и сказать Коки, что Пета могла трогать стакан, не оставляя на нем отпечатков пальцев, могла взять телефонную трубку и не оставить на ней этих несчастных отпечатков; рассказать Коки, как Филип предположил, что Пета могла покрыть кончики пальцев бесцветным лаком, а значит, вполне могла быть убийцей – да, наверное, так оно и есть! Сейчас как раз подходящий момент. Они все обманывали его, запугивали, вынуждали взять на себя вину за это ужасное убийство, теперь он может отомстить им и рассказать Коки обо всем, что знает. Эдвард уже открыл было рот, чтобы выдать Пету и обречь ее на весь этот ужас – арест, суд, приговор и смерть. Пета, такая хорошенькая, милая, веселая и такая уязвимая в своей наивности и доброте. Но ведь она же убийца, она заставила его страдать…

Отвернувшись, Эдвард подошел к краю террасы и стал смотреть на реку. Пусть говорит кто-нибудь другой. Он будет молчать.

Заговорила сама Пета:

– Ах, Тедди, лапочка, спасибо тебе! – И весело добавила, обращаясь к Кокриллу: – Видите ли, Коки, мои родственники выдвинули версию относительно моих отпечатков пальцев. Версий у нас уйма, и вот эта касается меня. Они считают, что я покрыла кончики пальцев бесцветным лаком, чтобы они не оставляли отпечатков, и таким образом провернула все это дело. А вы тоже так думаете?

– Нет, – коротко бросил Кокрилл и, вынув из кармана какой-то предмет, положил его на стол, не отводя глаз от лица Петы.

– Господи, а это что такое? – изумилась она.

Это была пара длинных перчаток телесного цвета.

Все молча уставились на них.

– Боже мой, Коки, где вы их взяли? – ахнула Белла.

– В маленькой шкатулке под портретом, висящим в гостиной, – ответил Кокрилл, пряча перчатки в карман. – Я совсем про них забыл, думал, это мой носовой платок.

– Вы, кажется, хотите сказать, что Пета надела перчатки Серафиты? – немного нервно рассмеялась Белла. – Да, в павильоне есть шкатулка с перчатками, только они черные, и я бы сразу заметила, если бы Пета их надела, да и сэр Ричард тоже.

– Вы меня пугаете, Коки, – сказала Пета.

– И правильно делаешь, что боишься. Вам всем следует бояться, потому что случилось нечто страшное, мерзкое и жестокое, и вам пора встать лицом перед фактом, осознать, что произошло, а не играть в игры, выдвигая дурацкие версии и обвинения, в которые вы сами не верите. Пора посмотреть правде в глаза: один из шестерых, сидящих на этой террасе, совершил двойное убийство.

Не Пета. И не Клэр. Не Белла, не Филип, не Элен и не Эдвард. Кокрилл ждал. И вдруг Эдвард шепотом произнес:

– Неужели Стивен?

Тут оторопел даже инспектор.

– Извини, Стивен, я вовсе так не думаю! Это, видимо, Коки так считает. В конце концов, ты неравнодушен к Пете и не хочешь, чтобы она стала богатой наследницей, – поспешил объясниться Эдвард. И продолжил, уже обращаясь к Кокриллу: – Вы это нарочно делаете, Коки. Морочите нам голову, выматываете душу, надеясь, что кто-то из нас не выдержит и выдаст себя. Вы играете с нами, как кошка с мышками, бедными перепуганными мышатами. И все для того, чтобы убийца признался во всем сам!

– Да, – согласился Коки. – Я хоть сейчас могу схватить убийцу вашего деда и Бро. Но мне кажется, будет лучше, если он или она сознается сам. Я знаю вас всех уже много лет. Я был знаком с вашим дедом и Серафитой, я помню, как здесь появилась леди Марч, наивная, очаровательная и неопытная. Помню Пету, Клэр и Эдварда, когда они были еще детьми, помню, как в Свонсуотер приехал вернувшийся из Америки Филип, и сэр Ричард заколол тельца, встречая блудного сына, помню Элен еще невестой. Вот поэтому я и даю убийце последний шанс и говорю ему: «Это конец. Осталось всего несколько минут, чтобы снять с души грех и хоть немного раскаяться в содеянном. Просто поднять руку и сказать: «Арестуйте меня» вместо того чтобы трусливо ждать ареста».

Белла, Пета, Клэр, Элен, Филип – один из этих пятерых. Эдвард умоляюще посмотрел на них.

– Один из этих пятерых, Коки. Один из них. И никто другой. Никто.

– Есть еще один, – заметил Коки.

– Еще один? Кто же?

Вынув жестянку с табаком и папиросную бумагу, Кокрилл стал сосредоточенно сворачивать папиросу. Закурив, он бросил спичку в реку.

– Эдвард, мальчик мой, я впервые сталкиваюсь со столь хитроумным планом. Ты идеальный козел отпущения. Никто точно не знает, нормальный ты или не совсем. Если случается что-то необъяснимое, вину легко свалить на тебя, а ты даже не cможешь сказать наверняка, совершил ты преступление или нет. Родственники будут сражаться до последнего, всячески выгораживая тебя, а если тебя все-таки осудят, то ничего страшного с тобой не произойдет. Тебя изолируют «по усмотрению его величества», что в твоем случае будет означать, что за тобой установят надзор, чтобы ты не смог причинить вреда ни себе, ни окружающим. Да, задумано гениально! В худшем случае ты будешь вызывать интерес и жалость и жить в свое удовольствие под соответствующим контролем. Существовала вероятность, что общими усилиями семьи тебя вообще бы вывели из числа подозреваемых, и дело так и не было бы раскрыто. Ты был единственный, кто мог взять вину на себя и, тем не менее, избежать ответственности.

Белла, Пета, Клэр, Элен, Филип.

– Но, Коки, кто это сделал? Кто, по-вашему, все это задумал?

– Ты, – громким шепотом произнес инспектор.

Высоко над их головами тихое гудение перешло в рев, стальной трос дирижабля с треском лопнул, и с неба упал потерявший крыло самолет-снаряд.

Глава 13

От звука взрыва нервы у всех натянулись, как струны. Казалось, какой-то невидимый гигант ударил их толстой палкой прямо в мозг, а содрогнувшуюся плоть подхватило вихрем горячего воздуха. Душа взывала к разуму, чтобы тот помог ей выбраться из засасывающей темноты; мозг, борясь против милосердного небытия, пытался подчинить себе парализованные ужасом конечности; широко раскрытые глаза, взиравшие на катастрофу, отказывались посылать сигналы в оглушенный мозг. Подобно кораблю, терпящему крушение и уходящему под воду, огромный дом, казалось, неторопливо поднялся в воздух, потом медленно осел, превратившись в груду обломков, рассыпавшихся по зеленым лужайкам. Когда рассеялась пыль и все, дрожа и задыхаясь, пришли в себя от ударной волны, Элен закричала:

– Моя девочка!

И, сделав несколько шагов, лишилась чувств и упала на землю.

Опередив всех, Эдвард сломя голову помчался вверх к разрушенному дому и, прыгая через две ступеньки, ворвался в холл и побежал наверх. Когда он поднялся на площадку второго этажа, лестница обрушилась и падающая балка задела плечо. Он бессознательно схватился за руку и, поддерживая ее, посмотрел вниз. В холле стояли Филип со Стивеном и, отмахиваясь от падающей штукатурки, беспомощно смотрели на него. Более поздние пристройки к дому превратились в груду дерева и штукатурки, а крепкий георгианский кирпич гордо выстоял перед натиском врага, которого клавшие его каменщики даже представить себе не могли. Перегнувшись через резные деревянные перила, Эдвард крикнул им:

– Я заберу ее! Идите скорее отсюда! Встаньте под балконом, и я спущу ее сверху.

Было очень страшно отпускать прочные дубовые перила, но Эдвард, пересилив себя, все же оторвался от них и, держась за раненую руку, стал пробираться к комнате ребенка, уворачиваясь от падающих кирпичей и балок. Но там, где все было разрушено и держалось на честном слове, дверь проявила неожиданное упорство – видимо, ее заклинило. Эдвард бешено заколотил в нее здоровой рукой. За его спиной загорелись деревянные перила рухнувшей лестницы – их лизнул маленький язычок пламени, но сквозняк мигом превратил его во всепожирающий огонь.

Стена вместе с дверью обвалилась ему на голову. Оглушенный и ослепленный, он ощупью пробрался к кроватке ребенка. Но Антонии там не было. И вдруг сердце его екнуло от радости – где-то в углу послышалось громкое хныканье. Эдвард пошел на звук, неуверенно продвигаясь сквозь пелену поднявшейся пыли. Он хотел окликнуть девочку, успокоить ее, но не смог произнести ни звука. Приложив руку к горлу, он измазал ее в крови, сочившейся из небольшой ранки на виске, хотя боли он не чувствовал.

К счастью, девочка не пострадала, но нести ее одной рукой было тяжело, тем более что она все время вздрагивала от страха. А он не мог ничего сказать, чтобы утешить ее. Эдвард с трудом дотащился до окна. Через проломленную крышу и дыры в стене в комнату вливался немыслимый солнечный свет и, пробиваясь сквозь плотную завесу пыли, создавал поистине фантастическую картину. Рев пламени за спиной придавал силы подкашивающимся ногам.

Филип со Стивеном сорвали с окон гостиной тяжелые полотняные шторы и пытались соорудить из них что-то вроде люльки, чтобы Эдвард мог сбросить туда ребенка. Но взрывом ткань здорово посекло, и толку от нее было мало. Эдвард стоял на краю маленького балкона, опираясь на каменную балюстраду.

– Отступи назад! – крикнул ему Филип. – Не облокачивайся на нее! Она сейчас упадет! Кидай девочку вниз, мы ее подхватим. Только осторожнее, балкон может обвалиться.

Эдвард наклонился и отпустил ребенка. Девочка соскользнула вниз и, пролетев несколько футов, была подхвачена двумя парами рук. А Эдвард, быстро отступив назад, успел упасть в комнату как раз в тот момент, когда балкон обрушился на террасу. Вместе с ним рухнула и внешняя стена, и он очутился в ловушке, к которой подбиралось бушующее пламя.

На какой-то момент он даже почувствовал радость – спас ребенка и теперь может отдохнуть здесь в одиночестве. Девочка была в безопасности – малютка, танцевавшая на террасе перед прадедушкой, сидевшая на лужайке в веночке из лютиков и маргариток, еще вчера встречавшая мать в белом шелковом платьице с ожерельем из незабудок на шейке. Ребенок был спасен, и он, бедный сумасшедший Эдвард, отдал за это жизнь. Большего ему и не надо – он, который пережил столько ужаса, боли и предательства и никогда больше не познает счастья, сейчас был по-настоящему счастлив.

Нет, сдаваться еще рано, хотя жизнь не сулит ему никаких радостей. Конечно, умереть легче, чем бороться, но не такой же смертью – в мучениях, огне и удушающем дыму. И Эдвард побрел к двери, еле волоча налитые свинцом ноги.

Жар пламени заставил его отшатнуться, но в языках огня он успел заметить небольшую брешь. Если пробраться на площадку, то можно спрыгнуть в холл, или даже спуститься по обломкам стен. Ведь раненая голова может и не вынести нового сотрясения.

«Что бы ни случилось, голова должна оставаться ясной», – подумал он.

Оторвав кусок простыни, он приложил его к кровоточащим ранам и, закрыв пропитанной кровью тканью нос и рот, стал пробираться к площадке сквозь огонь и дым, гася о стены искры, падавшие на его разорванную одежду. Дым разъедал поврежденное горло, горячее дыхание огня обжигало глаза; плача и задыхаясь, он пробивался через этот ад, пока не попал в крошечный оазис спокойствия и безопасности под углом крыши, защитившим его от падающих кирпичей и языков пламени.

Снаружи, под ярким солнцем, таким невероятным и неуместным сейчас, Белла с Элен, плача, хлопотали над Антонией, одновременно наблюдая, как медленно рушится горящий дом. А Пета, Клэр и трое мужчин остервенело раскидывали кирпичи и куски бетона, похоронившие Эдварда. Внутри, съежившись в углу, он боролся с отчаянным желанием сдаться, уступить смерти, невзирая на все мучения, что будут сопутствовать обретению покоя. Покой! Мир и покой! Конец борьбы, метаний и страха. Капитуляция, потеря сознания, смерть. Полное поражение…

И только сила духа заставляла его идти. Голова раскалывалась от боли, жар, дым и запекшаяся кровь слепили глаза, в висок и плечо словно вонзались стальные когти, по руке и груди струилась кровь, а в разодранной плоти белела кость, временами скрывавшаяся под сгустками крови.

«Все, не могу больше, – подумал он. – Это конец. С такими ранами не живут».

Ноги у него подкосились, и на мгновение наступила темнота, словно его завернули в черный бархат, чтобы отправить на вечный покой.

«У меня больше нет сил. К чему бороться? Ведь я умираю. Дайте мне спокойно отойти в мир иной».

Но сила духа подгоняла протестующую плоть, заставляя идти дальше, и Эдвард стал спускаться по обломкам в холл, цепляясь за шатающуюся кирпичную стену. Там, в этой разбитой вдребезги мраморной пещере, красотой которой так гордилась Серафита, он подполз к входной двери и, как запертая в доме собака, лег под ней, тяжело дыша и обливаясь слезами.

«Я хочу умереть, зачем вообще мне жить? Чтобы меня поймали, посадили в тюрьму и приговорили к смерти, потому что я убил собственного деда, потому что я сумасшедший, а может быть, и нет – один бог знает – и убийца. Зачем менять одно заточение и смерть на другое?»

Эдвард припал к усеянному обломками полу, прикрыв здоровой рукой глаза, чтобы не видеть приближающегося пламени.

«Я лучше умру. Пусть смерть заберет меня. Бедный помешанный Эдвард, ты уйдешь навсегда и покончишь со всем этим…»

Вход в дом был завален кирпичом, обломками дерева и битым стеклом, но портал устоял и пока держался. Филип, Стивен и Кокрилл отчаянно пытались пробиться внутрь.

– Но неизвестно, что мы там найдем. Мы даже не знаем, удалось ли ему спуститься вниз.

Клэр, как самая маленькая и легкая, взобралась по груде обломков до поперечной балки.

– Если немного разобрать мусор, я смогу заглянуть в холл…

Ее маленькие ручки энергично заработали, разбрасывая кирпичи и куски штукатурки.

– Я проделала здесь дырку! Сейчас загляну внутрь…

Она на минуту затихла, с ужасом вглядываясь в темноту.

– Господи, да там пожар! Внутри полный кошмар. Но горит пока только наверху, до холла еще не добралось…

Раскопав, как терьер, мусор, она увеличила дыру и, просунув внутрь голову, позвала:

– Эдвард! Эдвард!

Потом протиснула туда плечи и окликнула его снова.

Через минуту она вылезла обратно.

– Я его видела. Он в холле. Похоже, ранен. Я полезу к нему.

Она снова нырнула в отверстие, извиваясь, протиснулась внутрь и исчезла.

Портал пошатнулся, сдвинулся с места, и дыра исчезла.

Но, когда Клэр приземлилась рядом с Эдвардом, они оба увидели лучик света – это к ним пробивался Филип.

– Подожди, Эдвард, сейчас разберем завал и тебя вытащим.

Эдвард, сжавшись, лежал на полу, прижимая к горлу руку.

– Клэр, зачем ты здесь? Огонь доберется сюда раньше, чем они успеют тебя спасти. Ты погибнешь. Ну, что ты наделала?

– Я пришла тебе помочь. Вытащить тебя отсюда.

Его израненное горло, наконец, обрело способность говорить.

– Клэр, я не оставлю тебя здесь одну.

Он закашлялся, корчась на каменном полу.

– Когда они пробьются сюда, я подниму тебя одной рукой – правая у меня не работает – и тебя вытянут. А потом…

Эдвард посмотрел на заваленный вход.

– Одно лишнее движение, Клэр, и вся эта громада рухнет. Двоим нам не выбраться…

К ним продолжали пробиваться мужчины, неутомимо разгребая шаткий завал. А они спорили в душной темноте, где метались языки пламени.

– Эдвард, ради бога, у нас нет времени препираться. Когда Филип нас откопает, ты пойдешь первым! И не теряй понапрасну время. Ты ранен. Я тебя подсажу, и тебя вытащат!

Дыра над ними становилась все больше. Времени на споры и вправду не оставалось.

– Послушай Клэр, выбраться отсюда сможет только один из нас. Эта стена обязательно рухнет. И спасать нужно вовсе не меня. Зачем мне жить? Меня все равно упекут в тюрьму или в психушку, а то и повесят. Для этого меня спасать? Я сам этого не хочу. Это тебя надо вызволять, а я останусь здесь умирать. – Эдвард в отчаянии огляделся. – Ну почему я не могу умереть сейчас и покончить со всем этим? Что я должен сделать, чтобы меня оставили в покое и не спасали?

Справа от них сквозь языки пламени смутно зияла руина без крыши, которая когда-то была гостиной. Серафита на портрете, пощаженном взрывом, но слегка покосившемся, с жеманной улыбкой взирала на них с проломленной стены.

«Нужно что-то сделать, чтобы заставить Клэр спастись. Одно последнее усилие».

Эдвард с трудом поднялся на ноги и, прежде чем она сумела остановить его, спотыкаясь, побрел куда-то сквозь дым и исчез из вида. И только потом, когда пламя вдруг вспыхнуло особенно ярко, Клэр увидела, что он лежит под портретом, протянув к нему руки.

Филип со Стивеном и Кокриллом продолжали разбирать завал.

– Скоро здесь все рухнет. Стена еле держится. Но другого выхода нет. Мы можем пробиться к ним только отсюда.

Кокрилл, маленький и юркий, как обезьянка, балансировал на вершине груды, заглядывая в дыру.

– Там все горит и затянуто дымом… я ничего не вижу… да вот она, прямо подо мной.

Его маленькие смуглые руки отчаянно заработали, расширяя пролом. Стивен первым высказал ужасную правду:

– Это бесполезно. Одного из них мы вытащим, но потом все это рухнет. Не выдержит такой нагрузки. – Продолжая раскидывать мусор, он с ужасом повторил: – Мы сможем спасти только одного.

– Верно, – согласился Филип.

Он не колебался ни минуты.

– Вы можете окликнуть Клэр? – спросил он Кокрилла. – Она наверняка вас услышит, даже если не сможет ответить. Скажите ей, чтобы была готова. Эдварда придется оставить. Скажите ей, что мы можем вытащить только одного из них.

Внизу на разрушенной террасе плакала Пета.

– Филип, не смей так говорить! Как ты можешь? Она не может оставить его умирать!

– Либо Клэр, либо Эдвард, – отрезал Филип. – Если стена не рухнет, я сам спущусь и вытащу его. Давайте, Кокрилл, зовите ее.

– Он прав, дитя мое, – сказал инспектор, повернувшись к рыдающей Пете. – Если нельзя спасти двоих, а один из них убийца, то его и надо там оставить.

Наклонившись над дырой, он что-то крикнул в заполненную дымом темноту. Ему ответил голос Клэр, слабый и звенящий, и в тот же момент стена осела и дыра внезапно увеличилась. Кокрилл наклонился вниз, пошарил в темноте и намертво вцепился в чьи-то поднятые руки. Стивен с Филипом успели схватить его за ноги и, обхватив нижнюю часть тела, вытащили наружу как раз в тот момент, когда рухнула стена. Сквозь грохот донесся пронзительный крик, потом все стихло. Изрядно потрепанного Кокрилла сбросило на террасу, где он с трудом поднялся на ноги и, уворачиваясь от падающих кирпичей, проковылял вниз по лестнице и положил свою бесчувственную ношу на траву.

Остальные, спотыкаясь, побежали за ним, на ходу вытирая запорошенные и залитые потом глаза, и молча столпились вокруг лежащего на лужайке тела.

Наконец Филип шепотом произнес:

– Вы же нам говорили… вы сказали… что мы должны оставить там убийцу!

– Мы так и сделали, – ответил Кокрилл и, опустившись на колени рядом с Эдвардом, начал осторожно осматривать его раны.

Глава 14

Свонсуотер горел. Вдали протрубила пожарная машина, и вскоре ее колеса уже бороздили гравий подъездной дорожки. Послышались короткие команды, из пожарных шлангов с шумом вырвались струи воды, и на шлемах пожарных заиграли отблески огня. Команда спасателей приготовилась разбирать завалы, чтобы вытащить тело Клэр из руин, а внизу на лужайке Филип, оттолкнув Кокрилла, сам занялся ранами Эдварда.

– Все не так уж плохо, – объявил он после осмотра. – Раны с виду страшные, но они все поверхностные и их легко зашить, а на руку можно наложить гипс. Не плачь, Белла, он выкарабкается.

В ворота въехала машина «Скорой помощи».

– Пусть немного подождет, – сказал Филип, взглянув на нее. – С Эдвардом особой срочности нет, а она может понадобиться для Клэр, если… Если…

Ребенок, завернутый в плед, крепко спал на траве. Кокрилл, Стивен, Белла, Пета и Элен молча смотрели на бесчувственное тело на носилках.

– Дорогой мой, никакого «если» не будет, – безжалостно произнес Кокрилл.

Закончив осматривать Эдварда, Филип встал с колен и отвернулся.

– Все равно пусть подождут, – бросил он.

К нему подошла Элен.

– Филип, да не мучайся ты так. Ты зря считаешь себя виноватым. Ей было все равно – не ты, так кто-нибудь другой. – Она посмотрела на остальных. – Скажите же Филипу, избавьте его от страданий. Ведь это правда?

– Да, Филип, это правда, – подтвердила Белла. – Клэр слишком все драматизировала. И была несчастна. Красивая и умная, она жаждала любви, но ее никто не любил, а она не понимала почему. Мне кажется, ее вообще никогда не любили. С детства она жила здесь с дедом, но его любимицей была Пета. Не укоряй себя, дорогая, твоей вины здесь нет, но ты была наследницей, дочерью любимого сына, а Клэр была для сэра Ричарда лишней, он не нуждался в ней и никогда не любил ее. Когда она выросла, потребность в любви захватила все ее существо, и она шла на все, чтобы ее найти. И с работой ей тоже не повезло. Она была красива, но любви так и не дождалась, была умна, но ничего не достигла. Здесь она тоже перестаралась. Ей было недостаточно просто выполнять свою работу, ей хотелось литературных успехов и всеобщего признания. Однако она понимала, что после войны ее журналистская «карьера» закончится, потому что она потеряет работу. И как женщина она потерпела фиаско, потому что у нее не было мужчины. Ее жизнь была бесцельна и пуста. И тут вдруг появился Филип, и между ними пробежала искра: он чувствовал себя несчастным и непонятым, а она почувствовала, что нужна ему. Впервые в жизни она была кому-то «нужна», именно этого втайне хотят все женщины – быть для кого-то необходимыми…

Белла замолчала и посмотрела вокруг.

– Я плохо выражаю свои мысли. Наверное, я не очень умная.

Пета, стоявшая рядом с обнявшим ее Стивеном, запротестовала:

– Перестань, дорогая. Ты очень даже умная. Продолжай, пожалуйста!

Разговор облегчал тягостное ожидание и, естественно, крутился вокруг Клэр.

– Тогда в павильоне Пета все сказала правильно, – заметила Белла. – Если бы ваш дед подписал новое завещание и умер – а такое вполне могло случится, – тогда она теряла Филипа и все, к чему стремилась.

– Она, вероятно, рассудила, что дед уже старик, он свою жизнь прожил, и она лишь немного ускорит события, – сказала Элен. – Видимо, это не казалось ей таким уж страшным преступлением…

Все это уже не имело значения – Клэр была мертва и лежала, раздавленная обрушившейся стеной.

Посмотрев на руины, Кокрилл жестко произнес:

– Ее настигла расплата, но от этого ее преступление не становится меньше. И не старайтесь оправдать ее, Элен. Она совершила двойное убийство и заставила страдать невиновного. Эдвард ведь рассказал вам, что ему пришлось пережить. Я пытался заставить ее признаться, хотел, чтобы она освободила Эдварда от этого кошмара, убедила его, что он не сумасшедший. В конце концов, я решил ошеломить ее. Мне казалось, что если я во всем обвиню его, она не выдержит и расколется. Ее признание вернуло бы ему веру в людей, а для него это было очень важно. Но она молчала. А потом упала эта бомба.

– Это верно, – согласилась Пета. – Клэр заставила его страдать, считать себя сумасшедшим, и мы в это поверили, стали бояться его, словно он был бешеной собакой, от которой надо поскорей избавиться, а ведь раньше мы так его любили. И она сделала это намеренно.

И Пета отвернулась, чтобы скрыть слезы.

– Вряд ли намеренно, – возразил Стивен. – Не думаю, что она планировала это заранее. Просто так сложилось, и она не устояла перед соблазном. Она ведь никогда не считала Эдварда сумасшедшим, как, впрочем, и вы все. Сейчас, оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что Клэр случайно опрокинула вазу в гостиной. Она пришла туда, чтобы вытащить яд из сумки Филипа, и задела эту вазу. А тут в гостиную вошел я, и ей надо было как-то объяснить свое там присутствие. Она была уверена, что я подумаю на Эдварда, у которого случился очередной «припадок», поэтому, когда я ушел, сдвинула венок на портрете, чтобы все выглядело достаточно правдоподобно. В тот момент ее заботила только ваза, и вряд ли она думала о последствиях.

Стивен посмотрел на бледного Эдварда, пластом лежавшего на носилках.

– Филип, тебе не кажется, что его надо поскорее отнести в машину?

У дома суетились спасатели с лестницами, лопатами и кирками.

– Погодите минуточку, – умоляюще произнес Филип.

– Если вы надеетесь, что ее найдут живой, вас ждет глубокое разочарование, – заметил Кокрилл.

– Я не надеюсь, что она жива. Наоборот, я бога молю, чтобы ее нашли мертвой. Но если есть хоть малейший шанс… Эдвард в порядке, от этого костра здесь достаточно тепло, а крови он потерял немного. В этом захолустье только одна карета «Скорой помощи», и я не хочу рисковать, – сказал Филип, смахивая пыль со своих часов. – Еще десять минут.

– Пока мы ждем, пусть Коки расскажет нам о Клэр. Мы должны знать, как все произошло.

Кокрилл не заставил себя упрашивать. Он считал, что будет несправедливо, если Клэр, наказанная за свои грехи, превратится в мученицу в глазах семьи. Они должны знать правду.

– Она решилась на этот шаг, все продумала и действовала быстро и ловко. Улучив момент, когда вы все слушали новости, слуги были на кухне, а Бро ушел в свою пожарную команду, она похитила адренол и, вероятно, сказала вашему деду, что Филип распорядился сделать ему укол, чему он, безусловно, поверил. Клэр капнула немного адренола в стакан, чтобы запутать дело – она была хитра и хладнокровна. Вероятно, она случайно прикоснулась к телефону, так что ей пришлось его вытирать и прижимать к нему пальцы сэра Ричарда в надежде, что никто не заметит, что там нет других отпечатков пальцев. Потом, как мне кажется, она стала искать новое завещание и, не найдя его, не особо расстроилась – ведь она не знала, что оно уже подписано. К тому же времени у нее было в обрез и надо было срочно возвращаться в дом. План был реализован, и она, отдернув шторы, покинула павильон.

– Когда мы на следующее утро обнаружили деда, она первым делом стала искать завещание, – признал Филип.

– И никакого раскаяния и угрызений совести, не так ли? – едко произнес Кокрилл. – А потом все пошло не так: в убийстве заподозрили беднягу Эдварда, потом арестовали Элен, что повергло ее мужа в отчаяние и воскресило их прежнюю любовь. Но тут в комнату Клэр явился Эдвард и сообщил ей свою версию убийства, обвинив во всем Бро. Это пришлось очень кстати: если убрать Бро, все можно будет свалить на него и жить спокойно. Вероятно, именно тогда она и решила убить его стрихнином, который «на всякий случай» прихватила из сумки Филипа. А может быть, ее осенило, когда она увидела его идущим на рассвете к павильону. Мы знаем, что она в ту ночь спала в комнате Элен, откуда виден павильон и все подходы к нему. Видно было прекрасно – светила полная луна и уже брезжил рассвет. Я предполагаю, что ее, как и Бро, разбудила сирена, а возможно, она вообще не спала. Что делал в павильоне Бро, мы теперь не узнаем, но мне кажется, он решил спрятать там оставшееся у него завещание. Лучшего места не придумаешь – полиция уже обыскала и опечатала павильон, а второй раз они вряд ли туда бы сунулись, тем более что завещание искали совсем в других местах и даже перекапывали сад. Так или иначе, но она взяла стрихнин и прокралась за Бро в павильон. Ее первоначальный план не сработал. Новое завещание было подписано, и даже если его не найдут, старое все равно уже недействительно. А тут еще Филип решил возвратиться к своей первой любви. Клэр увидела Бро и тайком двинулась за ним. Риск был ужасный, но она, несомненно, видела, что мой караульный ушел за дом, и решила использовать этот шанс. Ведь теперь на кону стояло не ее будущее счастье, а собственная безопасность.

– Я думаю, она сделала это ради Эдварда, – предположила Пета. – Это был единственный способ, не выдавая себя, убедить его – а заодно и всех нас, – что он не убийца и не сумасшедший.

– Вот именно, – подхватил Кокрилл. – Она прежде всего заботилась о себе.

Но Пета подумала, что сейчас это уже неважно. Какая разница, что там считает Коки. Клэр уже нет в живых. Она обманула всех. Воспользовалась доверием деда и убила его. Отправила на тот свет Бро, а когда тот умер в мучениях, написала фальшивое признание в преступлении, которого он не совершал. Из-за нее опозорили и арестовали ни в чем не повинную Элен, а Эдвард пережил невыносимую боль – но сейчас она мертва. Сознательно пожертвовала собой. И теперь Эдвард свободен от всех своих страхов, которые мучили его задолго до того, как его спровоцировала Клэр, и может пойти в авиацию, стать полноценным членом общества и больше не экспериментировать с собственным «я». Филип вновь обрел Элен и ребенка, а она, Пета, очутилась в объятиях Стивена и больше не страдает от своего богатства. Свонсуотера больше нет, и Белла перестала быть его узницей: она может поехать на Ривьеру, в Майами или куда ей заблагорассудится, может снова жить в игрушечном домике с кисейными занавесками, желтой входной дверью и геранями на окнах. Свонсуотер сгинул в огне, а с ним сгорела память о Серафите и ее культ. И неважно, что там думает Кокрилл…

Из дома подали сигнал. Оттуда пришли двое мужчин и понесли носилки с Эдвардом к машине.

– Они нашли женщину, сэр. Сейчас ее вынесут.

Все побрели к террасе и молча встали в ожидании. Когда Клэр вынесли, к носилкам подошел только Филип. Скорбная процессия проследовала к машине, двери захлопнулись, и она уехала. Филип вернулся бледный, как полотно, и совершенно потерянный.

– Конечно, она мертва, – произнес он и что-то протянул Кокриллу. – Она сжимала это в руках.

Кокрилл взял у него небольшой продолговатый предмет, искореженный и почерневший от дыма.

– Это послание. Она призналась, чтобы спасти беднягу Эдварда! – сказал он, крутя предмет в руках. – Должно быть, она взяла это в гостиной. Я видел, как она вытащила оттуда Эдварда как раз перед тем, как мы к ним пробились. Но сказать ему правду уже не могла – он был без сознания.

Все уставились на странный предмет.

– Но что это? – спросила Пета.

– Это объяснение. Ответ на вопрос, который никто из вас так и не задал. Как она ухитрилась пройти в тот вечер по дорожке, оставив столь маленькие следы, что наутро их с легкостью перекрыли следы ее ног? Это шкатулка, которая стояла в гостиной под портретом Серафиты.

Положив на садовый столик металлическую шкатулку, Кокрилл открыл ее. Внутри оказался пыльный букетик цветов и выцветшая театральная программка. Перчатки, которые тоже здесь лежали, Кокрилл вынул еще днем, чтобы показать их родственникам, когда они сидели на террасе над рекой.

– Мы все думали, что Клэр не смогла бы перекрыть свои следы на песке. Но именно это она и сделала. Она оставила две цепочки следов: к французскому окну и от него, но это были совсем крошечные следы, настолько, что обычный след легко перекрывал сразу два, к тому же она постаралась оставлять их как можно ближе друг к другу. Она увидела, что Бро посыпал дорожки песком и ушел дежурить в своей пожарной команде, и у нее созрел план.

Запустив руки в карманы старого твидового пиджака, Кокрилл извлек оттуда два небольших предмета и положил их на стол рядом со шкатулкой. Это были крошечные атласные балетные туфельки, к носкам которых прилипли еле заметные песчинки.

Только Клэр унаследовала маленькие ножки Серафиты.