В лето 6732

Возмездие

Глава 15. Возмездие

Агафья Никитична была при смерти. Узнав о гибели двух сыновей и мужа, она слегла и все больше изнуряла себя голоданием. Никакие увещевания о необходимости еды и питья не приносили результата. Даже когда старый и верный слуга Кукша силой стал кормить боярыню, ее только рвало. И женщина явно собиралась отходить. Помощи священника, которого боярыня очень уважала и всегда прислушивалась, не было. Оказалось, что и отец Михаил был убит при нападении, как и все три его дьяка и помощники при церкви. Разбойники даже попытались разрушить каменную церковь, здание которой было построено. Вот только стены не поддались усилиям нехристей.

Эта информация, сообщенная как бы исподволь, уже давала наводки на то, кто мог пойти в набег на поместье и город. Те же булгары, как это ни странно, но уважали церковь, либо просто ее боялись. Любая ватага татей из русичей никогда не покусилась бы на храм. Вот только марийцы сильно нервничают по поводу того, что их земли оскверняет распятый бог, считая все земли Унжи, Городца своими. Поэтому, даже и при отсутствии пленных, а они были, можно было понять, кто пошел в набег, еще бы понять почему.

И сейчас Агафья Никитична не могла исповедоваться, это огорчало женщину больше, чем что-либо, творящееся вокруг. И, по словам Кукши, боярыня ожила только с моим появлением. Я подошел ближе к полусидящей женщине, которая выглядела крайне истощенной.

— Агафья Никитишна, ты поснедай, треба сына твого Первака сустреч. Вон приде до тебя, — сказал я женщине.

— Корней, невмочно мне, голубь мой голову сложил и мне треба до него, а сын не отрок, но муж. Ты допомоги и Перваку и Великобору — воны ободва сыны мне, — сказала женщина, а я дословно запоминал ее слова.

Она просила не только за своего сына, но и за сына Войсила от первого брака. Это много говорит о сердце женщины.

— Хворь аще поборем, Агафья Никитишна, — начал я говорить, но хозяйка остановила меня рукой.

— Не, я до Войсила иду, а ты целуй крест, что за братов станут табе и Первак и Великобор и что кривды не буде Кукше — нету вины його, — произнесла женщина, а я достал из-под рубахи нательный крест и поцеловал его.

На последних словах женщина привставала, что потребовало от нее больших усилий, и сейчас она, получив мое крестоцелование, уснула. Я же вспоминал, сколько осталось раствора глюкозы в домашнем схроне, и можно ли ее использовать по срокам годности. Оставлять просто так истощение женщины я не собирался. Дав указания Кукше, чтобы давал вначале овощной, а через день и куриный бульон из ложечки понемногу, но часто и обязательно, я собрал всех слуг.

— Бояре ваши Великобор да Первак, боярыня аще не померла, да и я недалече. Паче возьме что з серебра, то покараю, — объявил я челяди.

Выйдя из дома, я увидел новую делегацию. Стояли Филипп с Андреем и переминались с ноги на ногу. Чуть дальше стоял еще один молодой человек, бывший явно из воинской школы, я даже видел его там, но вот не помнил, как зовут.

— Кто таков? — обратился я вначале к молодому человеку.

— Сотник второй учебной сотни воинской школы Божко, — отчеканил парень.

А я постыдил сам себя. Дожился, даже сотников уже по именам не знаю, нужно больше уделять времени воинской школе. Ну, теперь-то придется. Все же покойный Глеб Всеславович действительно принимал дельное участие в формировании школы.

— И пошто сотник до меня пришел? — спросил я Божко.

— Так, боярин, треба у град тысяцки, або посадник. Я сотник и тяжко мне у граде головою быть, — парень посмотрел просящими глазами.

— Добро, а где Гаврила? — спросил я уже у Филиппа с Андреем. — Кажите йому, кабы стал головою у граде, а князь даст свой наказ.

— Добро, Корей Владимирович, токмо мы аще сказать пришли, — Филипп замялся.

— Белу — жонку Ермолая забили тати. Чадо засталось, токмо Ермолай аки зверь люты стал, скрутили його насилу, — высказался Андрей. Как видно, Филиппу было самому сложно говорить о случившемся.

Еще одна проблема. Если скрутили бугая, то пока лучше хотя бы полдня подержать его связанным, потом сам с ним поговорю. А сейчас, до прихода Гаврилы, слушал доклад Божко. Парень оказался деятельным и правильным. Голова точно «варит», да и исполнительный. Нужно присмотреться к нему. Его только тяготило, что не хватало опыта для администрирования, особенно в сложной обстановке, но действия сотника вызывают уважение. Я даже пытался сравнивать возможные свои решения и затруднялся ответить, мог ли я лучше, да пожалуй, что и не мог.

Прежде всего, сотник подчинил себе все разрозненные силы и не дал разругаться боярам, которые остались в живых, или вовсе не подверглись нападению. Таковых осталось только пять человек и все были ранее не на первых ролях в городе и его окрестностях. Далее организовал патрули, которым наказал не только высматривать потенциальных противников, но и помогать людям, для чего создал фонд с хлебом и другими припасами. Получалось такая военизированная служба МЧС. Параллельно собирал все возможные сведения о потерях и повреждениях. После допроса одной подозрительной личности, выяснил, где остался обоз нападающих и казна с серебром для всех нападавших.

— Кто то был? — прервал я стройный рассказ сотника.

Вот поставлю печатный станок, точно заставлю книги писать — излагает так, что заслушаешься.

— Так венецианец то, аще были и булгары, но тех мало, остатние марийцы, — ответил мне Божко. Так, между прочим, как будто Венеция — соседний с Унжей город.

Я же задумался. Уже очередная попытка этих торговцев половить рыбку в моем пруде. Тем и объясняется тот факт, что на ремесленную слободу было давление больше, чем даже на воинскую школу и что ремесленников не покрошили с дистанции.

Далее из рассказа Божко получалось, что этот венецианец вез три сундука с серебром и золотом, которые думал отдать наемникам марийцам, но тем хватило и обещаний добычи. Теперь-то эти сундуки в детинце и Божко даже крест поцеловал на том, что не взял себе ни грамма.

— А яко же тот венецианец табе сказал о злате? — поинтересовался я.

— Так вон торговал волю собе, а я и принял торг. То грех, боярин? — испуганно сказал сотник.

— Не — то воинская мудрость, — ответил я и еще раз убедился, что парня нужно приметить.

Если бы не игра в торговлю свободой, то и не было бы ни сундуков с золотом и серебром, и, как оказалось, целого обоза с провиантом, с вполне неплохими лошадями и овцами.

Решил потратить время на разговор с пленниками и подсчет взятого у них добра. Все должно иметь свой счет. Я же хочу привлекать людей в свое поместье, которое расширяю, нужны деньги, лошади, да все нужно. Ту же школу кормить, а еще и ремесленную школу открывать обязательно нужно. И все ложится на мои плечи, не особо верится в княжескую щедрость.

После разговора с пленными, вначале вскипел, а после призадумался. Дело в том, что венецианец был только в некотором роде катализатором процесса, а вот булгары действительно поучаствовали основательно в процессе, ведя тайные переговоры со старейшинами мари, ослабляя налоговое давление на них. А я-то чуть ли ни другом считал булгарского купца Атанаса. Но это политика, и тот же купец-шпион мог и не принимать участие в этой авантюре. Булгары могут действовать и кнутом, и пряником. А вот зачем? Ослабить русичей? Испугались и увидели возможную силу, которая переведет марийские племена под руку Владимирского княжества? Вероятно. Но не мне об этом думать — я ведь молодой отморозок, который может сделать «ответку» на эмоциях. Ужасно убивать стариков и женщин, но, видимо, и это придется. Либо мы, либо нас — зерно вражды уже посеяно, и оно дало всходы, и начали не мы!

Всю добычу от разбойников перевезли в поместье, и я реально уже задумался о банке, либо просто месте хранения серебра и золота. Речь-то уже о тоннах металлов. Я задумался, а что, если сделать укрепленным пунктом это место? Не только Унжа, но и город рядом — мое поместье. Можно и в воинской школе создать хранилище. А кредиты по самым льготным условиям только подстегнут активность людей. Ну, это после порешаем.

Гаврила прибыл в детинец когда обозы уже были отправлены в мое поместье. Казну же города я оставил без своего внимания. Было бы уже несправедливо и ее забирать. Сотник был в недоумении, что я предложил ему стать посадником, пока не будет отдельной воли великого князя. Это было понятно, мы не особо ладили, но и другой кандидатуры не было. Отдавать какому-либо боярину город не хотелось. Да и они сидели, как мыши. Все же повели себя трусовато. Не пришли на помощь, а чахли только над своим скарбом в поместьях. И это можно было предъявить.

Уже к ночи появился дома и сразу же пошел к Божане. Наконец, принесли и моего новорожденного сына. Он был очень мал. Роды были спровоцированы именно стрессом во время нападения разбойников, и что пришлось пережить Божане, нельзя и догадаться. Ребенка пока отдали кормилице, так как у жены так и не появилось молоко, но по случаю моего появления принесли. Я понимал, что должен был все время находиться только возле жены, но нельзя забрасывать все дела, иначе только хуже будет для всех, однако, чувство вины присутствовало.

— Пришел! Были Мышана и Макарий, токмо пошли, — сказала Божана. — То сын твой. Нареки його.

Божана встала, аккуратно забрала ребенка и поднесла мне. Имя я уже знал. Можно было Войсилом назвать, но на то еще два сына у посадника остались, а вот Глеб Всеславович оказался без семьи и поверил мне, пусть и станет мой сын Глебом Корнеевичем.

— Нарекаю Глебом, — сказал я и Божана с кормилицей поклонились.

Когда унесли ребенка, я принялся за осмотр жены. Конечно, не врач, никогда им не буду, но вот измерить температуру и самое поверхностное понять смогу. Во-первых, Божана была бледной, ногти на руках, которые ранее были крепкими, теперь крошились, язык был ярко красный. Ну, даже не нужно быть медиком, чтобы понять, что у жены низкий гемоглобин. Была и повышенная температура, причем, по словам Божаны жар держится уже неделю. Значит, и воспалительные процессы идут. Уколол антибиотика, витамины, ну, и препарат на основе железа. Вызвал женщину, которая стала за ключницу в усадьбе, и дал указания по обязательной диете. Завтра забьют двух коров, только чтобы приготовить печень для Божаны и Лавра.

Божана еще хотела поговорить, но было видно, что была очень слаба, и все ей давалось через силу. Любимая даже хотела приказать одной из пяти девок пойти со мной в баню, но я просто пропустил это предложение. Подержал за руку любимую и дождался, пока уснет. А баня действительно была нужна, как и выпить, причем выпить серьезно. Уже намереваясь попариться и держа в руках бутылку перцовой настойки, резко развернулся и пошел на кухню. Потребовал копченый окорок, сыра и взял еще пять бутылок перцовки. Сел на Араба и поскакал в Речное.

Ермолай был под присмотром Бера, у которого был синяк под глазом и опухшее ухо. Видимо, трудным был процесс успокоения Ермолая.

— Отчиняй, — сказал я Беру и вошел в сарай, где и был связанный друг.

Разложив всю снедь, нарезав мясо и сыр, я достал первую бутылку. Молча, не прося и не требуя, разрезал веревки и протянул бутылку Ермолаю, сам взял вторую. В полной тишине выпили, я сделал пару глотков, а вот мой кум сразу больше половины бутылки, пока не закашлялся. Я почти насильно всунул жирный кусок окорока в рот пациента. Да! Я пришел «лечить» Ермолая. Ему нужно выговориться, да и быть связанным всю ночь, чтобы затекли ноги и руки, не можно — не враг, пусть и дал в глаз и ухо моему телохранителю.

Ермолай не стал выплевывать мясо, а прожевав его, вновь потянулся за бутылкой. Я поддержал его, и мы вновь выпили. Кум уже не стал много и взахлеб пить, а сделал только два, но больших глотка. Закусывать не стал, а просто разрыдался. Я его обнял и тоже дал волю эмоциям. Все так накипело, больная и изнуренная Божана, убитые женщины и дети, умирающая и не желающая жить Агафья Никитична, и вот эта боль от смерти Белы сделали зарубки и шрамы на сердце, и не было больше желания силиться, и, когда плачет такой сильный человек, как Ермолай, то приходит осознание большого горя.

Мы стояли на коленях, обнявшись, когда в сарай зашел Филипп, допил остаток из бутылки Ермолая и, обняв нас, тоже расплакался. Со стороны могло показаться, что мы перепили, и «плачет» алкоголь, а не сами люди, но это не так. Настойка никак не брала, казалась безвкусной. Сколько мы так простояли, не мог сказать никто, но в какой-то момент я все же отстранился.

— Месть, — произнес я и поднял бутылку на вытянутую руку.

— Месть, — произнес Филипп, сноровисто открыв еще одну бутылку настойки.

Ермолай с заплаканными красными глазами смотрел то на меня, то на Филиппа.

— Месть, — после паузы произнес Ермолай.

— Месть, — послышалось за дверьми сарая. Это были голоса как минимум четырех человек, среди которых выделялся басовитый голос Бера.

Потом была пьянка, слезы, разговоры. К нам присоединились и Бер Далевит, и его четыре боевых холопа, которые были, скорее, уже членами семьи и прошли с отцом Филиппа не один десяток походов. Пили всю ночь, ближе к рассвету пошли на кладбище, что находилось за поселком в красивой березовой роще. Нашли могилу Белы и выпили уже браги за ее упокой. К этому времени все запасы крепких напитков в доме старшего сотника закончились.

Я так и не лег спать. Еще с рассветом пошли забирать сына Ермолая. Взяли с собой жену Филиппа Анастасию и на то состояние посчитали, что это правильно — разбудить женщину, чтобы она уговорила отдать ребенка пьяному отцу. Анастасия же взяла с собой аж четыре мамки — баб, что приучены с детьми ладить, и уже этим «эскортом» пошли к моему крестнику. Вот решение забрать крестника моего Богдана, я и впоследствии одобрял. Так, и Ермолай поселился в доме для гостей в усадьбе, чтобы быть ближе к сыну, и тем самым был не одинок.