В ожидании мира

Отзыв о книге Madi «в Ожидании Мира»

Мадина проживает в Москве, банковский работник, вероятнее всего — молодая чеченская женщина. Повесть была выпущена малым тиражом — это всё, что о ней известно. Я пытался связаться с ней, с целью задать интересующие меня вопросы, так как электронный адрес MADI на форуме отсутствует, послал запрос на сайт «ЧЕЧНЯ FREE.RU», но два-три месяца ожидания отклика и стали для меня «ответом».

Так получилось, что MADI всё своё детство провела на севере России, и вернулась на родину в Чечню перед самым началом вооружённого конфликта, где и стала невольной пленницей и свидетелем этой страшной войны. Книга написана как воспоминания простого человека, на долю которого и выпали все горе и сложности этой бойни. Чувствуется состояние стресса молодой девушки при написании, не будь его, это произведение не затронуло бы ничьих сердец.

К российским войскам она относится не как к врагам: без какого-либо предубеждения описывает как жестокость, так и милосердие, проявляемые на войне солдатами и офицерами. Так же, беспристрастно, описывает и власть бандитов, жирующих за счёт горя своего народа. При этом никого не оправдывает, не делает лицеприятных выводов.

«Представьте себе ринг. — Пишет MADI, — В правом углу — народ, в левом — очередная власть. В левом углу боксеры все время меняются, в правом стоит измученный боксер, с которым сражаются, пришедшие на ринг полные сил и энергии новые противники. Вот и бьют этот народ поочередно спортсмены в камуфляжных трусах, только с разными нашивками: у одних орел, у других — волк. Заметьте, и тот и другой — хищники. Народ посылают в нокаут, а он встает. Его снова бьют, а он опять на ногах. И никак не хочет умирать. Он уже стоит на коленях и истекает кровью и все равно норовит подняться». И добавляет: «Не хотелось искать правых и виноватых. Время все расставит по местам». Местами власть бандитов MADI Мадина описывает даже с некоторой долей юмора и иронии.

В отличие от, несомненно талантливых чеченских писателей Султана Яшуркаева и Германа Садулаева, в повести MADI «В ожидании мира» я не вижу сочинительства, выдумок, излишнего приукрашивания и выпячивания «великого чеченского народа». Только любовь к своему народу.

Думаю, для многих чтение этого произведения будет интересным.

Андрей Ефремов, 2010 г.

Пролог

Когда был написан первый рассказ, я и не думала, что это будет книга. Просто написала о том, как мы возвращались в город. Через год решила написать продолжение. Пока писала, часто задавала себе вопрос: зачем я это делаю и кому это нужно? Не знаю. Наверно потому, что посчитала своим долгом рассказать, что значит война с точки зрения простого смертного. Потому как именно на долю этого простого и выпали все сложности войны.

Задумываясь над тем положением, в котором оказался народ, все чаще приходила к выводу, что происходящее никак не зависит от нас, и мы не в силах что-либо изменить. Мы находились в состоянии неопределенности, бессилия и безысходности. Желание донести свою правду до тех, кто будет жить после войны, желание рассказать, как это было, что чувствовали и испытали, натолкнуло на то, чтобы были написаны эти страницы.

Мне не хотелось, чтобы книга была автобиографичной, потому что в моей судьбе не было ничего такого, что заслуживало бы внимания. Я старалась больше писать о тех моментах жизни, которые происходили непосредственно во время боевых действий.

В этой книге вы не найдете ни имен, ни дат, они и так слишком хорошо всем известны. Об этом лучше и точнее напишут историки. Не хотелось искать правых и виноватых. Время все расставит по местам.

В чем я постоянно сомневалась, так это в том смогу ли довести начатое до логического конца — закончить книгу. Хотя закончить — это, значит, поставить точку. Здесь вряд ли ее можно поставить, равно, как и нельзя передать всего драматизма этих событий, передать всей боли, страданий и унижений, которые пережиты моим народом. Это сделать невозможно, потому что бумага может сгореть от накала чувств и эмоций или промокнуть от слез. К сожалению, наши чувства не ограничиваются словами и слезами, в большинстве своем, это, никому не видимые душевные переживания, которые порой приводят к болезням или полной апатии ко всему.

Понимаю, что весь этот абсурд закончится не скоро, но где-то в глубине сердца заставляю жить маленькую, почти крохотную надежду на начало новой жизни — жизни без войны. Жизни, в которой не будет выстрелов и взрывов, не будет без вести пропавших, не будет голода и нужды, не будет слез и разрушений. А, наконец, наступит время процветания, образования, строительства, уверенности в завтрашнем дне и желания жить, а не существовать.

Не сомневаюсь, что все так и будет, вопрос — когда?

Вспоминая историю народа, невольно сравниваешь события минувших лет и происходящее сейчас. Тогда народ находился в изгнании 13 лет. На современном этапе в состоянии войны мы находимся уже 10 лет. Если истории свойственно повторяться, то осталось потерпеть еще 3 года. Но сколько еще, за эти 3 года, будет увезенных в никуда, покалеченных и убитых? Это задача со всеми неизвестными.

Интересно, сколько раз повторяется история? Может после пятидесятилетней передышки снова 13? Не очень оптимистичный прогноз, а хочется закончить пролог на обнадеживающей ноте. Остается ждать и надеяться на милость Всевышнего.

Я посвящаю эту книгу, всем живущим на территории войны.

Глава 1

8 марта 1995 год. Несмотря на то, что этот день отмечен красным в календаре, праздника не чувствовалось. Да и о каком ощущении праздника может идти речь, когда идет война.

Возвращаемся в город. Подъезжаем к очередному блокпосту. Разговоры в автобусе постепенно стихают, как будто уменьшили звук радиоприемника, и наступает напряженное ожидание. Пассажирам приказано выйти из автобуса — проверка документов. Мужчин проверяют с особой тщательностью. Жены и матери окружили военных и готовы к смертельной схватке. За время военных действий было много случаев, когда мужчин увозили в неизвестном направлении, и те не возвращались уже никогда. На этот раз, кажется, обошлось. Едем дальше. Опять начались разговоры о войне. Посыпались проклятия в адрес тех, кто ее затеял; кто-то говорит о своем о житейском; кто-то жалуется на здоровье. Но о чем бы, ни шла речь, в любом разговоре время разделилось: появились две жизни, две эпохи, появилось новое определение — «до и после войны». Какова бы ни была жизнь до войны, она вспоминается как рай на земле.

После нескольких часов дороги наконец-то подъехали к городу, дальше транспорт не пропускают, только военную технику, нужно идти пешком.

Если бы меня попросили нарисовать город того времени, наверное, картина получилась из двух цветов: серого и хаки. Это было похоже на кадры из военного фильма, только декорации и герои были самые, что ни на есть настоящие. В ушах стоит какой-то гул и чтобы услышать друг друга приходиться кричать. По дороге мы все чаще встречаем людей с тачками, идущих в поисках воды. В это время самыми популярными предметами стали канистры, бочонки (любая емкость для воды); керосиновые лампы, свечи, которые заменяли во время войны электричество; тачки и тележки для перевозки продуктов и воды. Весь этот нехитрый набор должен был иметь каждый, чтобы хоть как- то выжить в этих условиях.

Люди идут быстро, с беспокойством озираясь по сторонам. Медлить нельзя, в любой момент может начаться обстрел. Вдруг слышим нарастающий шум — это проезжает колонна БТРов, оставляя за собой серый туман из пыли и грязи. Сидящие на военных машинах люди вооружены «до зубов», они одинаково злые и грязные. Проезжая они направляют на нас автоматы. Парализованные страхом мы остановились и, закрыв уши руками, переждали пока пройдет эта зловещая армада.

Несколько километров мы шли пешком. Я в который раз пожалела, что не надела более удобную обувь. Почти все дороги разбиты, мы все время спотыкаемся или перелазаем через какие-то нагромождения. Наша дорога стала похожа на марафон с препятствиями, где препятствием становились не только булыжники и ухабы, еще и бесконечные проверяющие, которые встречаются через каждые триста метров. Из-за этого скорость нашего пути была гораздо меньше, чем хотелось бы.

Некоторое время я не могла узнать район, в котором мы находимся. Город больше походил на кладбище, где захоронены не только люди, но и дома. На руинах разрушенного здания сидел довольно упитанный кот, давно утерявший первоначальную окраску. Сказав своей спутнице, что животное не похоже на пережившее войну, услышала ответ, от которого по телу поползли мурашки. Оказывается собаки и кошки, оставшиеся в городе всю зиму, питались не захороненными людскими трупами. В какой-то миг я испытала жуткое отвращение к этим тварям. Но животные всего лишь пользуются последствиями, а виноват во всем этом «человек разумный» — самый жестокий и беспощадный из всех тварей, живущих на земле.

Что-то знакомое привлекло мое внимание, кажется это остатки монумента. Где же я его видела? Вспомнила! Это же наша школа, а монумент стоял перед школой.

Теперь я поняла, где нахожусь, и стала понемногу ориенти-роваться. От школы и от огромного здания Нефтяного института, прилегавшего к ней, остались только руины. В голове замелькали отрывки из школьной жизни. Как приятно было вспомнить это время. Как мы всем классом сбегали в кино или ходили до ближайшего парка поесть мороженого. Вряд ли мы, когда — то беззаботные школьники, которые знали о войне только из книг и фильмов, могли представить, что на себе испытаем весь ужас войны, и то, что это страшное слово войдет в обиход и станет привычным.

Мы уже на знакомой улице. Последние метры бредем, еле передвигая ноги. Волосы и ресницы стали седыми от осевшей на них пыли. Чем ближе подхожу к дому, тем больше волнение. Ком в горле мешает плакать. На той же улице живет моя бабушка, я спешу увидеть ее, забегаю в дом. Она сидит в углу, прижавшись к печи, и тихо читает молитву. Я дала волю чувствам и разрыдалась. Мне стала до боли жалко эту хрупкую несчастную женщину, не так давно перенесшую смерть дочери и сына. Почти всю войну она прожила в подвале своего дома. Потеря детей вызвала у нее неизлечимую болезнь, а война ускорила смерть. Через две недели ее не стало.

Похороны прошли тихо и незаметно. Смерть больной бабушки никого не удивила. Люди привыкли к трагедиям. Не было ни одной семьи не пострадавшей от войны: кто-то потерял родных, кто-то лишился крова или сам пострадал физически.

Сейчас и соседи, и родственники даже не старались изображать скорбь, и мы не осуждали их за это.

Мне вспомнились первые похороны в моей жизни. Это была старушка, что прожила довольно долго и умерла скорее от старости. Тогда мне было лет семь, не больше. Плакали все соседи, и даже детвора, всегда веселая и шумная, притихла в тот день. Почти не знавшие эту старушку, мы с сестрой обсуждали это событие как что-то невероятное и страшное. Телевизор и музыку не разрешали включать около недели, выражая, таким образом, скорбь соседям.

Сравнивая эти две смерти, я поняла, насколько изменились люди, изменилась жизнь, отношение к смерти, изменилось все. Кажется, что людские сердца очерствели и уже не могут так остро чувствовать боль. Жестокая реальность натянула на наши души и разум пленку, а скорее броню, которая притупляет восприятие боли, тем более, чужой.

Последнее желание бабушки — быть похороненной рядом с детьми, не было исполнено. Ее похоронили на чужом ближайшем кладбище, дороги из города были перекрыты, и отвезти ее на родовое кладбище не смогли. Бабушка и трое ее детей, которых она пережила, захоронены в разных концах республики.

Похороны прошли. Немногочисленные соседи и родственники разошлись. Мы остались наедине со своим горем.

Всегда после смерти близкого человека, когда заканчиваются слезы, наступает другой период — период воспоминаний. Теперь мы видим ее только на фотографиях и слышим голос на кассетах. Почему- то, на видеосъемке даже в самые, казалось бы, счастливые моменты, бабушка плачет. Быть может, с высоты прожитых лет, она понимала, что счастье не может длиться долго.

Человека нет, но остается память о нем, она нетленна.

Глава 2

Несколько недель я жила у маминого брата. Его зовут Альберт, мы с детства зовем его Абик. Он единственный близкий родственник по матери, остальных уже нет в живых. Абик потерял отца, двух братьев, сестру и вот теперь мать. Я знаю насколько ему тяжело, но он старается держать себя в руках — мужчина не должен плакать.

Абик рассказал мне о последних событиях, которые произошли за то время, что мы не виделись.

В Феврале по всему городу начались «зачистки», то есть проверка документов, обыски, допросы.

Как правило, такие зачистки заканчивались тем, что в доме лишались более или менее ценных вещей. Будь то телевизор, фотоаппарат, золотые украшения, уносили даже посуду и одежду. А если брать было уже нечего, забирали кого-нибудь из семьи мужского пола, чтобы впоследствии продать его — его же родственникам.

Не обошла эта участь и Абика. Военные приехали рано утром и вломились во двор. Обыскав весь дом, они дошли до подвала. А в то время, когда начинались обстрелы или бомбежки, все у кого были хорошие подвалы, прятались там. В подвале оставляли матрасы, свечи, кое-какую еду и одежду. Когда обострялись перестрелки или бомбили с воздуха, приходилось пережидать, а то и ночевать в подвалах. Абик и не подозревал, что его убежище станет причиной событий, которые не только подкосили его здоровье, но и причинили ему столько моральной боли и унижений. Его обвинили в том, что в этом подвале он прятал боевиков. Не трудно догадаться, что последовало за этим обвинением. После недолгих допросов его начали избивать на глазах у больной матери.

— Будьте же людьми! Уведите мать! Она больна и не выдержит этого! — кричал Абик.

— Ничего пусть смотрит! Может быть, она нам скажет, кого ты прятал в своем подвале.

Бабушка на коленях просила их остановиться, однако ни мольбы, ни слезы, ни уговоры — ничто не помогло.

Во дворе Абика положили на груду камней, а точнее гравия, который был привезен им для стройки.

— Считаю до трех — сказал один из военных, — если не назовешь имена тех, кого прятал, тебя расстреляют.

— Я уже тысячу раз вам говорил, в подвале прятались мы с матерью. Больше мне нечего сказать.

Военный досчитал до трех и приказал стрелять.

Абик говорит, что закрыл глаза и приготовился к смерти. Но как, ни странно, он остался жив. Стреляли не в него, а вокруг него. Осколки от камней больно вонзались в тело. Не выдержав издевательств, он закричал:

— Да стреляйте же! Убивайте! Не мучайте меня и мать!

Прекратив стрелять, люди в форме посовещались и решили увезти смельчака с собой. Они надели ему на голову мешок, посадили на БТР и увезли в неизвестном направлении.

— Когда я ехал с мешком на голове, — рассказывает Абик — я думал, что уже никогда не вернусь домой. Я не имел представления, куда меня везут, зачем, но ничего хорошего ждать не приходилось.

Когда с головы сняли мешок, он понял, что находиться в каком-то холодном помещении без окон и мебели. Позже Абик узнал, что находиться в одном из разрушенных корпусов консервного завода. Успокаивало лишь то, что завод находился всего в нескольких километрах от дома. Просидев несколько часов в темноте, он уснул. Проснулся он, когда за ним пришли и забрали на допрос. Старший по званию задавал одни и те же вопросы. Не услышав ничего интересного, он отдал его в распоряжение остальных солдат.

Абика вывели во двор завода, снова надели на голову мешок, поставили на колени и стали избивать с еще большей жестокостью, чем раньше.

— Самое страшное, — говорит он, — что я не знал, куда меня в очередной раз ударят, чтобы хоть как- то защититься от удара. В этот момент мне казалось, лучше бы меня сразу расстреляли.

Издевательства и унижения продолжались два дня. Абик не знал, что его ждет и сколько еще придется терпеть побои.

На третий день его снова увели не очередной допрос. Допрос вел уже другой человек. Выслушав рассказ задержанного, он сказал:

— Не знаю почему, но я тебе верю. Мы вряд ли сможем наказать тех, кто над тобой издевался. Это война, а на войне нет правых и виноватых. Единственное, что могу для тебя сделать: приказать немедленно отвезти тебя домой.

Абика посадили в Уазик и привезли домой.

Сам не ожидал, что так обернется. Просто человек попался порядочный. А мать после того случая стала чувствовать себя хуже и прожила недолго.

Слушать его было тяжело, казалось, будто на шее затягивается узел. Хоть я и старалась сдерживаться, слезы предательски капали, выдавая то, что скрывается за внешним спокойствием.

Абик курил, наверно, уже десятую сигарету, а я, глядя на него, думала, до чего же сильное создание человек, до какой же степени он может быть выносливым и терпеливым. Наверно, Всевышний дает нам силы вынести все: потери, унижения, физическую и моральную боль, и при этом не сойти с ума. Я видела человека, потерявшего всех своих родных, но он говорил и даже был способен улыбаться. Я видела людей с физическими недостатками: слепых, глухонемых, парализованных и даже без рук и без ног, но несмотря ни на что, они жили и хотели жить, даже если эта жизнь больше походила на жалкое существование.

Глава 3

Прошло несколько недель, прежде чем я решилась навести порядок дома. Я долго откладывала это мероприятие, не хотелось даже заходить в дом, в котором я жила.

На воротах была надпись «Здесь живут мирные люди». Подобные надписи были почти на всех домах. Их писали сердобольные соседи, оставшиеся в городе, чтобы военные не подожгли дом.

Двор был покрыт листвой, опавшей еще осенью, это придавало ему вид заброшенного. Я зашла в дом. В комнатах, сквозь разбитые окна, ветер колыхал посеревшие от пыли занавески, как будто это были паруса корабля потерпевшего крушение. На полу валялись книги, фотографии, документы, одежда. Мебель перевернута, обивка на диване и креслах вспорота, наверно искали деньги и драгоценности. В углу валялся телевизор с простреленным экраном.

В спальной комнате, как и везде все было перевернуто. На постельном белье огромные следы грязных солдатских сапог. Непонятно, зачем нужно было топтать белье. На диване в детской комнате лежал вспоротый плюшевый тигр, невинной игрушке тоже досталось. Я ходила из комнаты в комнату, не зная с чего начать.

Побродив еще немного по дому, я уселась среди фотографий и начала их перебирать. Разглядывая старые снимки, я на некоторое время окунулась в прошлое. Фотографий было очень много, потому что это было одним из увлечений нашего отца.

Мы со старшей сестрой всегда рвались в комнату, где папа проявлял фотографии. В комнате стояли ванночки с надписями «проявитель», «закрепитель». Сам процесс, когда на белой бумаге, благодаря какой-то жидкости появляется изображение, приводил нас в восторг.

Я нашла снимок, где мне было лет десять. Это были фотографии в новогодних костюмах. Прежде чем сделать снимок, папа переставлял нас из одного угла комнаты в другой, менял нас местами, потом целый час настраивал аппарат. За это время мы успели переругаться, подраться, поплакать. Когда снимок, наконец, был сделан, мы вышли на нем с вымученными улыбками и заплаканными глазами.

Как приятно разглядывать старые фотографии, ведь это было счастливое, беззаботное детство, где единственной существенной проблемой, была тройка по алгебре.

Но есть снимки, на которые мне тяжело смотреть и сейчас — это фотографии мамы.

Мне было 16 лет, когда она умерла. Ее смерть оказалась для нас шоком. Мама практически никогда не болела. О том, что у нее опухоль головного мозга, мы узнали, когда начались метастазы, и жить ей оставалось не больше месяца. Около трех недель мама пробыла в больнице, она перенесла две операции. Это было под Новый год. Мы так надеялись, что встретим этот год вместе, но маме не суждено было вернуться домой.

Словами трудно передать всю ту боль и горечь, что мы испытали, когда мамы не стало. Было безумно трудно жить без нее. Казалось, что она вот-вот должна прийти с работы, а, выходя на улицу, я искала ее глазами среди прохожих. Но ее не было нигде. Становилось страшно оттого, что никогда больше я не смогу увидеть самого родного человека на свете. А еще появилось какое-то безразличие к смерти, она больше не пугала. Наверное, это потому что думала, если я умру, я встречу там ее. Прошло уже больше десяти лет, но каждый день в моей жизни бывает несколько минут скорби по маме. Все, что связано с ней свято.

Ее фотографии и последнюю видеосъемку мы храним как реликвию.

Ощущение что с ее смертью у меня отняли кусочек сердца, чувство ранимости и незащищенности останется навсегда.

Глава 4

Май был по-летнему теплым, поэтому о наступлении лета свидетельствовала лишь смена даты на календаре.

Густая зелень деревьев прикрывала собой разрушенные здания, как будто стыдилась за пороки тех, кто превратил город в руины.

И все же на душе стало чуть теплее, от сознания того, что что-то может быть неподвластно военным законам.

Это природа. Она жила своей жизнью.

Почему нас так тянет к природе? Это вряд ли объяснимо. Наверно, эта тяга на уровне инстинкта заложена внутри человека. Общаясь с природой, человек спасается ото лжи, ведь природа никогда не обманывает нас, она такая, какая есть не хочет казаться хуже или лучше.

Капельки росы на траве; каждый листочек, букашка или плод, который мы срываем с дерева и сразу откусываем, не подумав о том, что его надо помыть. А зачем, ведь он же с дерева. А что может быть чище и благороднее плодоносящего дерева. С каким восхищением разглядываем узор на крыльях бабочки, пятнышки на спинке божьей коровки; паутину, сплетенную так, будто ее вязала лучшая мастерица на свете; усердие с каким маленький муравей тащит превышающую в несколько раз его собственный размер, ношу в свой муравейник. Какая гармония. Как порой жестоко нарушает эту гармонию человек. Почему? Потому что он способен думать? Думать так, что это приводит к войнам. Может, Создатель зря наделил нас такой способностью? Нет не зря. Несомненно, люди должны думать, учиться, познавать, изобретать, мечтать, но только не воевать. Вы думаете, я романтик? Совсем нет, скорее прагматик. И часто подавляю в себе романтические настроения, но они все равно рвутся наружу и душа живет своей, отдельной от разума жизнью, подчиняясь законам природы. Яркое солнце, трава, цветы, пение птиц по утрам, стрекотание сверчка на закате и даже кваканье лягушек, — все это вселяет надежду и убеждает в том, что есть высшая сила, которую никто и ничто не может остановить.

Вопрос как жить дальше, теперь задаю себе реже. Просто живу одним днем. Цивилизация от нас очень далеко. Нет ни воды, ни электричества, ни тем более, телефонной связи.

Каждый день похож на другой. Только трудностей и опасности может быть немного больше или меньше.

Взяв ведра, я отправилась на другой конец улицы, чтобы принести воды. Здесь как всегда много народу. Поздоровавшись, заняла очередь. Поболтав с соседями о том — о сем, стала разглядывать присутствующих. Зная с детства, что неприлично разглядывать в упор людей, ничего не могла с собой поделать. Мне кажется, глядя долго на человека, можно многое понять о нем. Всегда интересно пытаться определить, что главное в жизни того или иного человека или представить себя на его месте.

В данный момент объектом моего внимания стала женщина неопределенного возраста. Ей могло быть, как и тридцать, так и пятьдесят. Длинный халат балахоном висел на ней, платок съехал на бок, обнажая голову с проседью, калоши надеты на босую ногу.

На лице женщины не было косметики. Глаза карие, в уголках которых лучами собирались морщинки, губы обветренны. На лице ее отражалась какая-то глубокая печаль и усталость. Если женщине и было немного лет, то в душе ей наверно было лет сто. Единственное, что свидетельствовало о ее молодости — это белые ровные зубы. У нее была красивая улыбка и очень приятный голос. Свободная одежда нелепо висела на женщине и скрывала ее фигуру, разглядеть ее телосложение мне не удалось.

Мысленно я преобразила женщину. Сделала прическу, макияж, одела в элегантный костюм, обула в туфли на высоком каблуке. Получилось очень даже ничего. Но нарисованная мной женщина выглядела бы здесь нелепо, а реальная никак не отличалась от остальных и вполне гармонично вливалась в эту обстановку.

Закончив экспериментировать с ее внешностью, я подумала, интересно, о чем она мечтает.

Женщина несколько раз посмотрела в мою сторону, видимо, заметила мой изучающий взгляд, мне стало неловко, и я отвела глаза.

Пока я размышляла о ее мечте, женщина уже набрала воды и проворно толкала тачку с флягой. Прощаясь со своей собеседницей, она пожаловалась, что ее пятимесячный ребенок заболел и совсем не спит ночами, а ее единственное желание на сегодняшний день — выспаться. Все оказалось куда проще, чем я думала.

Рассуждая о чужих мечтах, я поняла одну очень важную вещь: мы, люди, живущие на войне, уже не о чем не мечтаем. Да, да, мы просто забыли, а может, боимся мечтать. Просто живем одним днем, в котором так много проблем, что не остается места для мечты. У нас нет желаний, фантазий, их откладывают на то время, когда кончится война. Есть только инстинкты, главный из которых — выжить.

Женщина ушла, оставляя за собой запах кислого молока и хлеба.

Выжидая своей очереди, я не только наблюдала за людьми, еще вдыхала огромное количество запахов. Это запах сырой земли, травы, ржавой трубы, из которой набирали воду, запах навоза, распекшегося на солнце, и много индивидуальных запахов, которые принадлежали людям, находившимся здесь.

Вообще запахи играют для меня не последнюю роль. И мое не в меру чувствительное обоняние остро реагирует на все ароматы, при этом вызывает в памяти разные ассоциации. Запах молока напоминает мне детство. Запах дождя как-то странно волнует душу, наполняя приятным ожиданием, правда неизвестно чего. Запах сирени напоминает о моем дне рождения, потому что цветет в мае. А запах керосиновой лампы, воска горящей свечи, дешевого мыла из коробок с гуманитарной помощью, наверное, всегда будут ассоциироваться с войной. Знаете, как пахнет война?

Она пахнет керосином, кровью, пылью и страхом.

Подошла моя очередь набирать воду. Наполнив кое-как ведра, (должна признаться, задача оказалась не из легких, во всяком случае, для меня), я поплелась домой. С непривычки приходилось часто останавливаться. По дороге думала, если в ближайшее время придется так добывать воду, то мои руки могут вытянуться до колен.

Подойдя к дому, я увидела, что соседская детвора объедает нашу черешню. Разрешила им полакомиться, предупредив, чтобы не ломали ветки.

О детях войны разговор особый. Они совсем не похожи на детей, живущих на мирной территории. Эти дети не знают что такое цирк, театр, сюрпризы и подарки на праздники. И взгляд у них другой неуверенный, затравленный и диковатый как у волчат.

Сколько раз приходилось наблюдать, как, заслышав гул самолета, дети заходились в истерике, прячась за родителей. Ведь им неизвестно, что существуют мирные пассажирские самолеты, для них любой самолет бомбит и уничтожает.

Военное время превратилось для них в долгие каникулы. Школы разбиты, а те, что уцелели, закрыты на неопределенное время. Многие из детей не умеют ни читать, ни писать. Но зато каждый из них знает, что такое война не понаслышке. Ребятня уже различала: из какого оружия ведется обстрел и могли определить по свисту мин, на каком расстоянии они упадут. Дети, помогая своим родителям, торговали на рынках.

По сей день очень часто можно увидеть ребенка продающего бензин в больших десятилитровых баллонах.

Самый беззаботный и счастливый период в жизни, стал для них самым тяжелым и трагическим. И их счастье, что они не до конца осознают это. Что ждет их в будущем, как отразится война на детской психике, смогут ли они стать полноценными членами общества? И кто в ответе за их украденное детство? Их воспоминаниями из детства будут: голод, бомбежки, обстрелы, дни и ночи, проведенные в подвалах и бесконечные слезы матерей.

Человеку не свойственно оценить, осознать хорошее, не прочувствовав плохого. Наверно, повзрослев, эти дети станут ценить любые блага и малейшие радости жизни. Будут бережнее относиться друг к другу, трепетнее относиться к миру, к жизни, которая, даст бог, будет состоять из радужных цветов, а не только из цвета хаки, которым было окрашено их детство.

Глава 5

Сегодня нашлось время, чтобы перебрать библиотеку. Книг было предостаточно, родители собрали большую библиотеку. Полные собрания сочинений Тургенева, Достоевского, выписанный по почте Набоков, Стейнбек, Айтматов. Протирая каждую книгу, выставляла их на полки.

Любовь к чтению и вредная привычка читать во время еды, передалась нам по наследству. Поэтому по внешнему виду книги можно было определить, как часто ее берут в руки. Некоторые были не тронуты, даже страницы были склеены. Если же книга была изрядно потрепана, с загнутыми страницами, с пятнами от еды и чая — это свидетельствовало лишь о том, что она любимая. Так выглядели Чехов, Алексин, Куприн, Шукшин.

Помню, когда мы садились обедать, каждый шел за стол со своей книгой. И когда мама забирала у нас литературу, мы с сестрой клали книги на колени и читали тайком. Сама же мама так и не отвыкла читать за едой.

Тут же валялись, приобретенные мной позже детективы Чейза и романы Шелдона. Среди книг в обычных переплетах, они выделялись яркой глянцевой обложкой. После наскучившей классики, впервые прочитав Шелдона, я скупала все его романы, выходившие в продажу. Интрига, быстро развивающийся сюжет, так увлекали, что за два дня прочитывала очередную новинку. Такое ощущение, будто читаешь сценарий к фильму. Не удивительно, что по произведениям Шелдона снято так много кинофильмов.

Еще у нас было очень много институтских книг мамы, они занимали целую полку. Это и политическая экономия, и решения двадцать седьмого съезда ЦК КПСС, и много всякой литературы, в которой, на мой взгляд, было больше демагогии.

А вот и книга, из-за которой я не могла уснуть. Это детективы Эдгара По. Прочитав «Убийство на улице морг», я долго боялась одна заходить даже в ванную. Этот детектив произвел на меня сильное впечатление, во всяком случае, нагнал страху.

Почти закончив работу, наткнулась на книгу Анатолия Приставкина «Ночевала тучка золотая». Это книга о высылке чеченцев во время второй Мировой войны.

Когда книга только вышла в свет, она была очень популярна, по ней был даже снят художественный фильм.

Это были годы перестройки, когда началась свобода слова. На людей посыпалось такое количество голой правды, что наши бедные разумы были не в силах переварить столько полученной информации.

В то время мы еще жили на севере, (когда-то родители уехали туда за «длинным рублем»).

Будучи в девятом классе, я впервые прочитала эту книгу.

В школе у нас был открытый урок, посвященный дружбе народов разных национальностей и вероисповеданий. Наша учительница по литературе попросила меня подготовиться по данной теме и рассказать, как сейчас живут люди в нашей республике.

Изложив сюжет романа, я рассказала о том: как хорошо и дружно живут люди разных национальностей в нашей республике; как процветает мой город Грозный; и о том, что я горжусь, что являюсь дочерью чеченского народа, который перенес столько страданий и унижений и, несмотря ни на что, не стал озлобленным и жестоким. Это был мирный 89 год.

Многие в классе и не знали, что существует такой народ, и одноклассники переспрашивали, что за нация и где живут.

Сейчас не только в стране, но и во всем мире знают кто такие чеченцы.

Говорят, истории свойственно повторятся. Первый раз это трагедия, во второй — фарс. Но 50 лет — не слишком уж короткий период для повтора исторических событий.

О депортации в 1944 году, я знала из рассказов бабушки и родителей.

Если для всей страны 23 февраля праздник — День защитника отечества, то для нашего народа это день скорби. Потому что именно в этот день, дав два часа на сборы, всех чеченцев и ингушей лишили Родины, назвав предателями и врагами советского народа.

Бабушка рассказывала, что их вывозили в холодных грязных вагонах для перевозки скота. Как много было потерявших друг друга родных, умерших от голода и болезней. Как много людей так и не доехали до места назначения. Умерших по дороге не давали даже похоронить, их сбрасывали с поезда прямо на ходу. Никто не знал, куда их везут, на сколько. Просто ехали в никуда в неизвестность.

Когда же они прибыли на чужие земли, к ним относились как к животным, называя дикарями. Жить было негде. А на родине остались дома, хозяйство, живность.

Поэтому, когда в 1994 году началась война, старики отказывались покидать дома. Трагическое прошлое еще живо в их памяти.

На своем веку они второй раз испытывают разочарования, боль, унижения. И ни за что, никакая сила не заставит их оставить свои дома и уехать туда, где нет войны.

Это стихотворение написала к очередной годовщине высылки.

Объявить целый народ врагом и преступником, это бред! Только больной разум способен на это.

Да, была реабилитация, возвращение на родную землю. Но кто вправе поступать так с целой нацией? Кто ответит за страдания и унижения, за болезни и смерть, за утерянные дома и имущество. Кто реабилитирует сердца и заживит невидимые раны. Никто. Как всегда.

Покажите хотя бы раз тех, кто понес наказание за то, что решил выслать людей, сделав их изгоями, или объявить им войну. И почему кто-то имеет право распоряжаться людскими судьбами, решать, где и когда им жить и жить ли вообще.

Быть может, кто — то не согласен, но это привилегия Всевышнего.

Сейчас, спустя много лет, мы признали, что вождь советского народа, виновен в наших несчастьях и что он был жесток и несправедлив. Наверное, также, через много лет мы найдем и правых и виноватых в сегодняшней войне. Но будет ли это к тому времени так важно?

Возможно, мы забудем имена тех, кто виноват в том, что идет война, но мы никогда не забудем того, кто сможет остановить бесполезное кровопролитие.

Все мы участвуем в фарсе, где нам отведена, отнюдь, на главная роль. В главных ролях герои или злодеи, а мы всего лишь массовка, а правильнее будет сказать жертва всего этого действа.

Но на массовку никто не обращает внимания, и наших имен не будет в титрах. Хотя мы не претендуем на славу, мы только хотим мира.

Глава 6

В конце июля мы получили кусочек цивилизации — наконец-то дали электричество. Сказать, что это событие ждали с нетерпением, не сказать ничего. В ожидании этого дня мы жили, пусть и не большой, но, все- таки, надеждой на просвет.

Настроив кое-как один канал телевизора, все с нетерпением ждали новостей.

Соседи собирались друг у друга, чтобы посмотреть очередные программы новостей, (ведь телевизоры сохранились не у всех).

Каждый раз, с надеждой глядя в экран телевизора, ожидали хороших новостей. Ждали месяц, два, год. Потом перестали. Еще разочаровались. Никто с голубых экранов не говорил правды, не показывал реальную обстановку и настоящих жертв. Не было никого, кто объективно смог оценить и передать всему миру то, что делается в республике. Судя по всему, правда не прошла цензуры.

Да и кому она нужна эта, правда? Кому какое дело до людей на клочке земли, где-то на юге страны, которые утопают в собственной крови. Ведь человек так устроен, мы равнодушны ко всему, что нас не касается.

И что этим чеченцам надо? Что они все воюют?

Для всей страны одно слово чеченец означает — враг, головорез, вор, бандюга, неуч и еще много не очень лестных эпитетов.

Я согласна, есть среди нас такие, кто даже не может называться человеком, но сколько их? Если допустить, что таких 50 % от всего народа, то что делать с остальными пятьюдесятью? Или эта половина не в счет. Но ведь это даже не половина.

Может, покажусь субъективной, но это далеко не 50 %, а ровно столько сколько в любой другой нации. А в семье, как говорится не без урода. Справедливо ли страдать из-за какого-то процента моральных уродов?

Нельзя, невозможно испытывать ненависть ко всему народу из-за отдельных ее представителей.

Я, как человек здравомыслящий, не могу ненавидеть какую-либо нацию за то, что некоторые из них творят бесчинства над невинными людьми. Приведу, к примеру, случай который произошел с нами.

Мы с родственниками ехали с похорон. Умер дальний родственник: его машина попала под обстрел, погиб он сам и двое пассажиров, находившихся в машине. У парня осталась жена и двое маленьких детей. Выразив соболезнование его родным, мы возвращались домой.

Дорога хоть и была не дальней, но показалась целой вечностью, из-за того, что была совершенно разбита. Кое-как мы доехали до моста, который был взорван. Чтобы объехать его, надо было спуститься в небольшой овраг, где водители уже проложили себе дорогу.

Проложенная дорога была узкой, только для проезда одной машины. Когда мы проехали половину пути, нам навстречу выехала колонна военных машин. Первая машина двинулась прямо на нас.

Так как дороги были размыты дождем, мы не смогли дать задний ход и застряли. Огромный «Урал» двигался на нас, не останавливаясь, при этом солдаты, сидевшие в нем, направили на нас автоматы и кричали, чтобы мы приготовились к смерти. В тот момент мы действительно почувствовали дыхание смерти. Глядя в лица этих людей, я пыталась уловить хотя бы тень сомнения, стараясь убедить себя в том, что это всего лишь устрашения. Но зловещее выражение лица, матерная ругань и направленное на нас оружие — говорили об обратном. И если бы военные нас расстреляли, никто бы не стал расследовать обстоятельства происшедшего, и очередное убийство сошло бы им с рук, война все спишет.

Сестра, сидевшая у окна, отвернулась. Как потом она рассказывала, чтобы в случае, если нас расстреляют, лицо осталось целым, и родные смогли опознать нас.

Затем наша «девятка», скользя по грязи, боком съехала вниз, при этом так сильно накренилась, что мы закричали, испугавшись, что машина перевернется. Только молитвы и чудо спасло нас в тот момент. К счастью мы остались невредимы, но прочно застряли в овраге.

Ехавший следом за первой машиной «Урал» остановился. В нем сидели совсем молодые солдаты. Они то, взяв нас на буксир, вытащили нашу машину.

Можно ли сравнивать этих людей. Одни нас чуть не убили, другие помогли нам выбраться. Быть может, они служат в одной части, в одном отряде, они могут даже быть детьми одной матери, но они совершенно разные.

Солдаты срочники отличались от контрактников. Они были вечно грязные и голодные. Их было жалко, потому что мы понимали, что они здесь не по своей воле, а по приказу.

Говорят, у каждого человека на правом плече сидит ангел, а на левом черт. И если ангел двигает человека на то, чтобы он творил благо, был милосерден и добр, то сидящий на левом плече делает все наоборот. И поступки людей зависят от того к кому они больше прислушиваются — к ангелу или дьяволу.

Несомненно, каждый человек должен быть религиозен. Философ, сказав о том что «религия — это опиум для народа, она делает его страдания легче» был не далек от истины. Это опиум в хорошем смысле этого слова. Но это не только опиум, это глоток воды для умирающего от жажды, это солнце для теплолюбивого. Когда нам бывает хорошо, мы благодарим Всевышнего, когда бывает плохо снова обращаемся к Нему, с мольбами облегчить участь. И при этом мы не задумываемся на каком языке обращаемся и как называем Всевышнего.

Не важно, какую веру исповедует человек — христианскую, иудейскую или мусульманскую, главное чтобы он верил. Ведь человек истинно верующий и богобоязненный не может совершать зло. Нет, конечно же, никто не застрахован от ошибок и грехов, нет людей совершенных. Но вершить зло намеренно, издеваться над людьми только за то что: у них иной цвет кожи и говорят они на другом языке — это жестокость, граничащая с умственным недостатком.

У таких людей нет ничего святого, и их следует опасаться как состоящих на службе у сатаны.

Если смотреть на все философски, можно сказать: чтобы мир был гармоничен, в нем должно быть и добро и зло. Но как бы мы не были испорчены, хочется, чтобы светлого и доброго было немного больше, чтобы люди были терпимее друг к другу и умели прощать.

Вот такая философия.

Глава 7

Время на войне тянется мучительно долго. Когда пытаюсь в памяти восстановить все, что было в минувшем году, почему- то в голове вертится фраза из сказки Пушкина: «год прошел как сон пустой». А пустым он, наверно кажется потому, что было нечего вспомнить, во всяком случае, ничего хорошего.

Есть предположение, что сны являются сигналами нашего подсознания и предвестниками каких-либо событий в жизни человека.

Я вижу сны всегда, даже если засыпаю всего на несколько минут.

Много лет меня преследует один и тот же сон. Мне снится, как будто на наш дом падает самолет, или врезается в дом, а иногда он почти что врезается и чудом не задевает крышу нашего дома.

Впервые я увидела этот сон, когда была еще подростком. И с тех пор я вижу его с периодичностью один раз в полгода. В этом сне меняются дома, самолеты, люди, которые находятся рядом и даже города, но сюжет всегда остается неизменным. Что может значить это сновидение, я не знаю. Никаких закономерностей я не замечала, чтобы могла сказать, что после сна произошли какие-либо события.

Иногда я очень устаю от ночных видений, хочется просто уснуть мертвым сном и ничего не видеть. Особенно в такие моменты, когда снятся кошмары и приходится сражаться с нечистой силой. Это такое странное ощущение, кажется, руки и ноги не слушаются, язык немеет и нет никакой возможности позвать на помощь. Чувствуешь себя парализованной, а состояние близкое к панике и ужасу. Каким спасением бывает в этот момент пробуждение.

Каждый день, просыпаясь, я хожу, как будто всю ночь смотрела фильмы, находясь под впечатлением от очередного сна, и могу без проблем рассказать сюжет.

Как порой мне хотелось, чтобы события, происходившие в моей жизни, были лишь кошмарным сном.

Вот и сейчас. Война. Неужели это происходит с нами? Неужели то, что мы видим — это явь? Хочется поскорее проснуться и забыть дурной сон. Хочется не видеть разрушенный город и обнищавших людей, хочется не видеть отчаяние и растерянность на лицах этих людей. Как жаль, что не существует машины времени, на которой можно было бы вернуться в прошлое, где все было хорошо.

Порой у меня бывает такая сильная необъяснимая тоска по ушедшим временам. Да, прошлое в наших воспоминаниях, всегда кажется нам лучше. Но мне не кажется, это были лучшие времена в моей жизни.

Когда меня принимали в пионеры, когда я пела в хоре, когда стояла в очереди за молоком, когда бегала в книжный магазин, просто для того, чтобы насладиться запахом типографской краски. Это был мой любимый магазин. Еще учась в первом классе, как только мне в руки попадалась мелочь, я тут же неслась в канцелярский отдел, и покупала что-нибудь для души, будь то открытка, обложка для тетради или точилка для карандашей.

Как я скучаю по тем временам. Как хочется окунуться в прошлое и не выныривать. Если бы мне предложили прожить жизнь тогда, до всех этих глобальных перемен, я бы не раздумывая, согласилась.

Может у меня консервативные взгляды на жизнь, но это внутри меня и трудно бороться с этим, да и не хочется.

А ведь много людей так и не смогли перестроиться вместе с грандиозными переменами и новоявленными реформаторами. И до сих пор живут старыми ценностями и воспоминаниями о великой эпохе, когда человек регулярно получал свои 120 рублей и мог достойно прожить на них до следующей зарплаты.

И сколько бы не было споров и дискуссий на эту тему, я рада, что застала те времена, и если, будет угодно судьбе, смогу сравнить эти две величайшие эпохи в жизни страны.

В начале 90 годов наша семья вернулась на свою историческую родину, тогда еще в Чечено-Ингушетию.

Вообще, когда родители увезли нас на север, а до этого мы жили с бабушкой, мы с сестрой очень скучали по своей Родине. Скажете, звучит высокопарно, зато от души. Нас всегда очень тянуло домой. Когда нас на летние каникулы привозили к бабушке, нам так не хотелось уезжать и всегда, накануне отъезда, было море слез.

Путь от Якутска до Грозного не близкий. Сначала мы летели 6 часов до Москвы, затем переезжали с одного аэропорта в другой, и еще больше двух часов лету до Грозного. Нас детей было четверо, да еще багаж, но все это не имело значения, ведь мы ехали домой, и радости не было предела. Каким для нас было счастьем, когда в порту «Внуково» мы слышали чеченскую речь. Мы смотрели на этих людей так, как будто это самые близкие люди на земле. Каким родным и приятным был на слух этот язык. Хотя мы сами, не считая родителей, говорили на родном языке плохо, но понимали почти все.

В первое время после возвращения, было стыдно говорить на родном языке, потому что делали много ошибок, и соседи и родственники посмеивались над нами. Но благо, русский язык понимали все, он нас и выручал. С годами, конечно же, мы научились говорить на родном языке, но не настолько хорошо, как хотелось бы. И иногда, когда разговариваю с людьми преклонного возраста, я чувствую, что мне не хватает знания языка, бывает неловко за паузу, во время которой стоишь и раздумываешь как правильно сказать следующую фразу.

С 9 по 11 класс, мы с сестрой, она старше меня на год, учились в одной из центральных школ Грозного.

Когда 1 сентября мы с ней отправились в школу, были очень удивлены. Школа выглядела как парад мод. Все учащиеся были одеты, кто во что горазд. И так было не только в день знаний, но и в течение всего года. Наши переживания о том, что нет соответствующей формы, были напрасны. Мы с Альбиной, так зовут сестру, выглядели на этом фоне серыми мышками. И понятие о моде, у нас, недавно приехавших с севера, было несколько иным.

Но как говорится «с волками жить по- волчьи выть», понадобилось не очень много времени, чтобы перестроиться. Да и не было это так важно. Главным было то, как нас приняли новые одноклассники.

Я не раз сравнивала эти две школы, два класса, тех и других одноклассников, которые были в Грозном и в Якутии. И сравнение было не в пользу последних. И дело даже не в том, что своя рубаха ближе к телу. А дело, наверное, в национальном характере, традициях, обычаях, одним словом, в менталитете наших людей. Здесь в школе нас приняли с распростертыми объятиями, мы совершенно не чувствовали себя новичками. Тогда, как в другой школе, приходилось доказывать свое «право на жизнь» и существовать по принципу — выживает сильнейший. Либо нужно было хорошо учиться, либо хорошо драться, третьего не дано. А иначе, после естественного отбора, который устраивали сами школьники, попадешь, мягко говоря, в категорию средней паршивости и будешь в унизительном положении на протяжении всего учебного процесса.

Конечно, в наших грозненских одноклассниках присутствовал юношеский максимализм. Они были полны ощущения того, что жизнь только начинается и все лучшее впереди, была даже некая подростковая дерзость, самоуверенность. Но все это переплеталось с соблюдением традиций, с уважением и вниманием и даже братской любовью, с какой ребята относились к девочкам. Очень силен был в каждом из нас тот национальный стержень, то традиционное воспитание, которое с рождения закладывается в каждого вайнаха.

Представление о воспитании у разных народов бывают равнопротивоположными. К примеру, ходить в гости без предупреждения считается у многих неприличным. У нас чеченцев предупреждать о визите как-то и не принято. Это говорит о том, что вы сомневаетесь, примут ли вас хозяева, что может обидеть последних. А гость, пришедший в кавказский дом — это святое. Как бы ни был занят хозяин, он откладывает все дела, ставит на стол все лучшее, что есть в доме, и уделяет гостю все свое внимание. Если человек поступает иначе, его просто сочтут невоспитанным.

Невероятное гостеприимство проявила моя тетя Раиса.

Когда в 94 году в городе начались боевые действия, она приехала, и забрала нас к себе в село. Кроме нас, в ее доме было огромное количество родственников, которые выехали из наиболее опасных зон.

Для всех и для каждого у нее нашлось место, нашелся кусок хлеба, а главное внимание и терпение, с каким она относилась ко всем нам.

И это несмотря на то, что у нее самой пятеро детей и уже были внуки. Она работала учителем в школе, и было трудно прокормить такую большую семью, да еще приехавших беженцев.

И сама Раиса, и ее дети относились к нам так, как будто мы были самыми желанными гостями в их доме. С такой любовью и теплотою, которая так необходима человеку, вынужденному покинуть свой дом и искать пристанище. Даже в самые сложные моменты Раиса улыбалась и делала вид, что все в порядке, какая бы буря не бушевала у нее на душе. Ни один день, ни одну минуту я не чувствовала, что нахожусь в гостях. Они смогли создать такую атмосферу, благодаря которой мне было спокойно и хорошо как дома, а война, казалось, где- то далеко.

То время, что я провела с ними, навсегда останется приятным воспоминанием.

Глава 8

События, произошедшие в последнем месяце лета 96 года, называли по-разному: «августовские события», «приход боевиков», «вторая война». Это был еще один важный этап в истории чеченской войны.

С начала года ходили слухи о том, что боевики захватят город. Каждый раз назначались разные сроки, то на 23 февраля, то 8 марта, затем откладывалось до майских праздников. А в августе, когда люди поверили, что угроза активизации боевиков очередные пустые разговоры, это все же случилось.

Воевать начали на рассвете. Бомбили со стороны аэропорта, целью был консервный завод, который якобы захватили боевики. А наши кварталы, как раз находились между аэропортом и заводом.

С первым грохотом мы подскакивали с кроватей и начали метаться по дому, в поисках хоть немного безопасного места. Выбрали прихожую, наверно потому, что окна выходили во двор, а не на улицу. Хотя, если бы в дом попал снаряд, вряд ли кто-нибудь из нас уцелел. В доме нас было трое старший брат Артур, я и Марина — свояченица дяди Абика.

Мы с Мариной сели в прихожей, кое-как натянув на себя одежду. В такие моменты мозг почему-то отказывается логически думать. Начинается какое-то хаотичное движение мыслей, которые мешают сосредоточиться и сделать хоть одно правильное движение. К примеру, взять документы, деньги, ценности или даже по-человечески одеться. Недаром во всех войнах так популярна тактика внезапности.

Паника и животный страх охватывает и парализует все тело и мозг.

Стреляли из всех видов орудия. Дом сотрясался и стекла, казалось, вот-вот лопнут.

Марина заплакала, у нее быстро сдали нервы. Я хоть и старалась делать вид, что держу себя в руках, глядя на нее, тоже запаниковала.

В большей степени из-за того, что почувствовала, что несу ответственность за нее. Ведь она ночевала у меня по моей же просьбе.

Трудно полностью передать, что испытываешь в такое мгновенье. Мозг сверлит одна мысль «неужели все, конец». Или мне сейчас кажется, что я так думала. Была ли я вообще способна думать тогда.

Мы просто сидели на полу, обхватив колени руками, плакали и молились, молились, молились. Ничего другого делать не оставалось. Стук собственного сердца слышен так отчетливо что, кажется, он доступен не только для твоего слуха, каждый раз вздрагивает и сотрясается немое тело под грохот взрывающихся снарядов.

Мы прислушивались к свисту мин. Если звук был протяжным, значит, пролетит мимо, если коротким — может попасть в дом.

Если бы вы только знали, как много зависит от этого звука. От него зависит жизнь, а еще останетесь ли вы в здравом уме или сойдете с ума.

Сердце останавливается и ждет. Ждет, пока разорвется снаряд, чтобы разорваться вместе с ним или продолжать биться.

Человеку, как правило, сложно представить свою смерть. Невозможно осознать, что жизнь будет продолжаться и не будет конца света, даже если в ней нет тебя. Но в такие моменты так отчетливо и ясно начинаешь ощущать и видеть грань, разделяющую жизнь и смерть, что понимаешь, насколько ты беспомощен и уязвим, и как зыбко твое существование.

Перед глазами вдруг нарисовалась картинка со скорбными лицами родственников, плачущих над моим бездыханным телом. Стало так жалко себя. Позже я не раз убеждалась, что нет ничего хуже, чем жалость к собственной персоне. Наверное, потому, что это чувство мешает объективно относится к себе и окружающим.

Артур, посоветовав нам сидеть поближе к стене, зашел в комнату и снова лег спать. То, что он поразил нас своей невозмутимостью — это мягко сказано. Вообще он по натуре очень уравновешенный человек. Его практически невозможно вывести из себя. Вероятно, в глубине души Артур переживал не меньше, но внешне он выглядел очень спокойно, может, своим спокойствием старался избежать паники на корабле.

Перестрелки и бомбежки длились не больше получаса, но нам это время показалось вечностью. Утром, когда они прекратились, мы с Мариной побежали к Абику.

Обычно бомбить начинали в 5 утра. Мы спускались в подвал и пережидали там. Вскоре ночные атаки участились и обострились, приходилось безвылазно сидеть в убежище, а в конечном итоге и ночевать там.

Днем мы наблюдали, как военные вертолеты уничтожают дома в близлежащем районе. Поднебесные машины были похожи на монстров изрыгающих смертельный огонь. В любой момент цель может поменяться, и зловещие машины направят орудие в нашу сторону. Я до сих пор вздрагиваю, когда слышу рев вертолета или гул низко летящего самолета.

Еще нас очень удивило поведение дядиного пса по кличке Казбек. Как только он слышал звук первого взрыва или выстрела, сразу забегал в дом и прятался под кроватью. Бедное животное тряслось от страха и забивалось в самый дальний угол. И как бы мы не пытались выманить его оттуда, Казбек не покидал своего убежища до тех пор, пока не наступало затишье. Мы умеем контролировать эмоции, скрывать чувства, а во взгляде пса я увидела явный, ни чем не прикрытый, животный страх.

Эти дни живем в ожидании. Что же дальше? Кто кого?

Электричество периодически отключают, дороги перекрыты, частные торговцы распродают оставшиеся продукты, не забывая при этом повышать цену. Хочешь — бери, не хочешь — ходи голодным. Голодными мы, к счастью не остались. Надо отдать должное Зине жене Абика. Она готовила еду буквально под свист пуль. Вообще Зина — образец вайнахской женщины, ее никак нельзя назвать слабой. Она одна из тех женщин, которая трудится, не покладая рук, которая стоит часами в очереди за гуманитарной помощью, бегает по разным инстанциям в поисках очередной необходимой справки, и готовит для своей семьи, даже если рядом взрываются снаряды. Вся жизнь с ее радостями и горестями отражается на ее внешности. Но не важно, что морщины на лице стали глубже и седых волос на голове уже не сосчитать. Она готова на самопожертвование ради близких людей. Это так присуще чеченской женщине. Если считается, что мужчина это каменная стена, за которой можно спрятаться, то чеченская женщина — это фундамент, на котором держится эта стена.

Вот уже который день ночуем в сыром подвале. Хоть Зина и настелила картонные листы, а сверху были еще и матрацы, время, проведенное в убежище, незамедлительно отразилось на здоровье. У меня начали болеть почки, поясница, а самое неприятное — это бессонница, которая лишала последних сил.

Может показаться странным, но и в подвале люди могут спать. Засыпали все: и Марина, и Абик с Зиной, и их трехлетняя малышка Алиска. Только я лежала с закрытыми глазами, всячески стараясь заставить свой мозг отключиться и уснуть. Бесполезно. Одна мысль сменялась другой настолько быстро, что я переставала контролировать их ход. Отсутствовала хоть какая-нибудь логическая последовательность. В одну из таких ночей были написаны следующие строки:

Так и провела ночь, отпустив мысли в свободное плавание и впитывая в себя подвальную сырость.

На следующий день, когда мы находились на поверхности, раздался сильный взрыв. Крышка подвала была открыта, и мы буквально попадали туда, уверенные в том, что снаряд попал во двор. Позже мы узнали, что мина попала в дом, на соседней улице и хозяйке дома осколком разорвало ногу.

Еще через несколько дней по радио и телевидению прозвучало предупреждение о том, что город будут атаковать с воздуха и обращение с призывом в течение 3-х суток покинуть Грозный.

Вереницы людей с тюками, машины и даже повозки, запряженные лошадьми, загруженные пожитками потянулись из столицы в близлежащие села. Выезжавшие с утра и до вечера стояли в очередях на пропускных пунктах. Это был еще один тест на выживание, пожалуй, самый легкий.

К концу месяца по всем каналам ТВ прокрутили видео ролик, где два генерала подписывают «филькину грамоту», назвав это мирным договором, и сотрясают друг друга, усердно пожимая руки. Но мирный договор подписали воюющие стороны, только народ, с кем воевали эти стороны, остался не причем.

В этом не раз приходилось убеждаться.

Мы возвращались из поездки в Дагестан. Автобус следовал из Хасавюрта до Грозного. По дороге было много постов. Интересно то, что федеральные посты чередовались с постами боевиков. Они находились друг от друга не более чем в двух-трех километрах.

Водитель автобуса взял с собой в дорогу несколько бутылок водки, потому что солдаты за сигареты и спиртное, как правило, пропускали без проблем.

На КПП (где стояли боевики) нас задержали. Стали придираться к водителю что, такие как он подпитывают российских солдат, вместо того, чтобы им противостоять. Боевики забрали оставшиеся бутылки и начали их разбивать. Пассажиры пытались оправдать водителя, просили отпустить, на что услышали обвинения в предательстве.

Шофер с трудом отделался от них. Что может сделать этот бедняга? Ну, не умеет он воевать. К тому же у него большая семья. Если он уйдет на войну, и не дай бог, там погибнет, кто будет кормить его детей?

Не успели мы доехать до следующего пропускного пункта, как наш автобус попал под обстрел. Водитель очень растерялся, он не знал то ли двигаться дальше, то ли остановиться. И все же поехал. Перепуганные на смерть пассажиры начали причитать и молиться.

С божьей помощью пересекли границу Чечни. Там на КПП в автобус вошли военные для проверки документов. Один парень показал удостоверение и сказал, что работает в местной милиции. Но его высадили из автобуса, посадили в БТР и увезли в неизвестном направлении. Как только женщины не пытались отбить его у военных, но у них ничего не вышло. Многие плакали. Парень успел выкрикнуть свою фамилию и название села, откуда он родом. Больше о его судьбе мы ничего не знали.

Эта дорога еще раз подтвердила, что все эти защитники отечества и патриоты Родины воюют с нами.

Враги, стоящие друг от друга в нескольких километрах и не стреляющие друг в друга, вызывают, по меньшей мере, удивление.

Свидетели рассказывали, что видели как, на федеральных блок постах беспрепятственно пропускали машины боевиков, с развевающимся волчьим флагом во главе с бригадными генералами.

В моем понимании это выглядело так.

Небольшая метафора:

Представьте себе ринг. В правом углу — народ, в левом — очередная власть. В левом углу боксеры все время меняются, в правом стоит измученный боксер, с которым сражаются, пришедшие на ринг полные сил и энергии новые противники. Вот и бьют этот народ поочередно спортсмены в камуфляжных трусах, только с разными нашивками: у одних орел, у других — волк. Заметьте, и тот и другой — хищники. Народ посылают в нокаут, а он встает. Его снова бьют, а он опять на ногах. И никак не хочет умирать. Он уже стоит на коленях и истекает кровью и все равно норовит подняться.

Генералы, подписав бумаги, передали народ как эстафету.

Глава 9

Так произошла смена власти. Началась так называемая «независимость». Как точно подметил известный сатирик: «Независимость — это когда от нас с вами ничего не зависит».

Власть новоявленная жила своей независимой от народа жизнью. Непонятно было кто и кем управляет, каждый был сам себе командир. В городе появилось огромное количество людей в камуфляжной форме и наспех отращенной бородой. И те, кто не имел никакого отношения к боевым действиям, вдруг оказались активными участниками и непременно стремились воспользоваться последствиями. Эти люди незаметно вливались в отряды боевиков, численность которых стремительно возросла после вывода войск. Среди ополченцев, конечно же, были очень порядочные и отважные люди, которые верили, что действительно защищают и отстаивают свободу и интересы своего народа. Но таких можно было пересчитать по пальцам и большинство из них погибло при первых боях. Основная же масса мародерствовала и «воевала» ради того, чтобы получить власть для своих собственных интересов.

Вы спросите, что-нибудь изменилось для нас простых смертных? Нет. Разве только то, что нас не обстреливали с минометов и не атаковали с воздуха. А беспредел как был, так и продолжался. Только беспредельщики сменились. О соблюдении закона или об элементарном порядке не было и речи. В структурах, которые назывались властью был хаос и бардак. Прием на работу шел по принципу «воевал — не воевал», еще была категория «сочувствовавшие», им тоже кое-что перепадало. Это выглядело как комедия, снятая плохим режиссером, когда по телевизору показывали, как идет отбор «специалистов» на имеющиеся вакансии. Специальность и образование почти ничего не значили, главным в резюме было: воевал? Где? Когда? И как долго?

Вот и представьте себе, если недавние трактористы попадают в кресла замминистров. Смогут ли такие специалисты построить правовое цивилизованное государство?

Огромное влияние в республике имели люди, которые собирались построить исламское государство. Для них главной и первостепенной задачей являлось одеть женщину в паранджу, вместо того, чтобы создать нормальные условия для жизни и обеспечить ее, дабы ей не пришлось стоять с утра до вечера на рынке, ради хлеба насущного.

После перемирия в обществе произошел раскол. Люди разделились на обычных и бородачей. Бородачи разъезжали на джипах с высунутыми в каждое окно автоматами. Средства к существованию они находили легко. Просто воровали людей. В первую очередь досталось тем, кто лояльно относился к федеральной власти. Их называли оппозиционерами. В семьи оппозиционеров врывались ночью в масках, забирали главу семейства и увозили в неизвестность.

Поиск пропавшего следовало начинать с верхушки. Уже были отлажены все каналы. Цепочка действия бандитов выглядела так: украл — спрятал — посредник — выкуп — процент влиятельной крыше. И если звенья цепи не нарушались, пропавший мог вернуться домой невредимым. Оправдывались такие действия тем, что «предатели» должны платить откупные, якобы, для семей погибших боевиков. В реальности эти семьи не получали ничего, кроме слез и воспоминаний о погибшем.

Еще до того, как боевики вошли в город, и произошла смена режима, ходили слухи, что в аэропорту Грозного разгрузили большие блоки, аккуратно упакованные в целлофан. В этих блоках были деньги. Деньги, предназначенные для выплат компенсаций за утерянное имущество.

Первое полугодие 1996 года было временем похождений, с целью получения компенсаций. Люди месяцами носились по уцелевшим инстанциям, в поисках всевозможных справок, собирали деньги для того, чтобы внести процент за выплаты. Путались в бюрократических лабиринтах и проклинали коррумпированных работников администраций. Ведь процент надо было вносить заранее! Чтобы получить то, что тебе полагается, ты должен для начала заплатить далеко не маленькую сумму. Ненасытные аферисты сдирали бешеный процент, не предоставляя при этом никаких гарантий. Многие из моих знакомых и близких остались ни с чем, хотя на руках у них были уже готовые, подписанные всеми чиновниками, документы. Как раз в августе должны были начать выдачу денег. Но тут то, «очень во время» произошли кому-то очень выгодные перемены, и деньги народные как в воду канули.

Много говорилось и о том, что и Российского бюджета выделяется огромное количество денег на восстановление Чечни. На деле же никто ничто не восстанавливал, город, как стоял в руинах, так и стоит. Только предприимчивые жители растаскивают уцелевшие кирпичи: кто-то, чтобы отстроить разрушенные жилища, кто-то на продажу.

Бичом этой войны, как впрочем, и других войн, было мародерство. Как гласит пословица: «кому война, кому мать родная». Так вот были и те, кому она казалась матерью. Мародеры выносили из покинутых домов все, что осталось. Снимали даже батареи, котлы, унитазы. Не знаю осуждать таких людей или жалеть. Убеждена в одном, чтобы заниматься этим, надо перешагнуть через какие-то моральные принципы. И если человек сделал это, значит, либо от безысходности, либо от недостатка воспитания. Больше, конечно, было тех, кто никогда не имел понятия об элементарном воспитании. Правило такое: плохо лежит — бери. Чаще всего мародерством занимались военные. И федералы, и боевики, которые «воевали на благо народа», забирали у этого народа все, что можно было забрать. И при этом спорить с ними никто не решался. Так в 1995 году, когда мы находились в Серноводске, бабушка и ее сестра пытались уберечь от солдат наше имущество. Но «защитники отечества» направив на них автоматы, стали сгребать в простынь все, что им понравилось. Телевизор оказался для них слишком громоздким, увезти его не удалось, и чтобы не было обидно, они просто прострелили экран. Также изрядно подпортили оставшееся имущество.

Военные чувствовали себя хозяевами везде. А боевики, в свою очередь, заявляли открытым текстом: мы завоевали город и он принадлежит нам, что хотим, мол, то творим.

Нередко воины били себя в грудь со словами: «мы за вас кровь проливали!» Вот только за кого? За меня? За изможденную женщину, которая в любую погоду стоит на рынке, бегает по организациям, выпрашивая помощь, или разыскивает сына, мужа, брата? За детей, которые забыли, в каком классе они должны учиться? Или может за того немощного старика, который за всю свою жизнь впервые вынужден просить подаяние, потому как пенсию ему не платят, а работать он уже не может.

Полевые командиры, бригадные генералы, которые были очень известны или не известны совсем, возводили особняки. Они скупали целые кварталы, огораживали и строили. Строили высокие длинные заборы, за которые невозможно заглянуть. Наверно хотели огородить себя от бедных соседей. Как грибы росли двух и трех этажные особняки, посреди разрушенного города, тогда как многим жителям этого города нечем было даже застелить крышу. Дома «новых» выглядели вызывающе и дерзко, как, впрочем, и их поведение.

Командиры награждали друг друга орденами за мужество, за честь и достоинство, за героизм. Досадно, что не придумали ордена за терпение, которым бы следовало наградить всех живущих на территории войны и не имеющих к ней никакого отношения.

Наверно «освободители» забыли, за что воевали. Может быть, когда дома были бы построены и все потребности удовлетворены, кто-то вспомнил бы, что хотел независимости для народа, хотел построить суверенное государство и обеспечить счастливое будущее, но пока на первом плане оставались личные интересы и, судя по всему надолго, ведь денег, как известно, много не бывает.

А жизнь, какой бы она не была, продолжалась. Люди женились, умирали, рожали детей. К сожалению, нельзя добавить: просвещались, развивались, познавали новое, делали открытия. Всего лишь жили, подчиняясь основным инстинктам.

Глава 10

В начале 1997 года в Республике прошли выборы президента. Народ, пока еще не утерявший надежду в светлое будущее, активно готовился к этому событию. Часть населения принимала участие в предвыборных компаниях, агитируя за того или иного кандидата. Только, что касается кандидатов — это были представители одной политической стороны. Другие известные политические деятели к выборам допущены не были. Поэтому выборы были безальтернативными. Приходилось выбирать из всех зол меньшее.

Агитационные компании были в самом разгаре. Кандидаты выступали по телевидению, ездили по селам, выпускали агитки, листовки, одним словом — призывали.

Но странным было то, что большинство кандидатов, стараясь заработать голоса избирателей, вдруг стали похожи на базарных баб. Они так обливали друг друга грязью, стараясь выставить в дурном свете соперников, что сами становились смешными. Было удивительно, когда вчерашние герои, превращались в склочных, неуверенных в себе людей. И, конечно же, от этого рейтинг их не становился выше, а наоборот, выглядели они как-то не серьезно, не солидно для такого ответственного поста. И только один кандидат, и ставший впоследствии президентом, вел себя достойно. Он никого не ругал, не компрометировал, а только давал обещания, убеждая нас в том, что жизнь станет лучше, жизнь станет веселей. На фоне других претендентов на столь высокий пост, он выглядел как уравновешенный, политически грамотный человек.

Зимним, морозным утром открылись избирательные участки, и народ повалил на выборы. Откровенно говоря, никто не ожидал, что явка избирателей будет так высока. И всевозможные наблюдатели, если таковые имелись, могли, смело, констатировать, что выборы состоялись. Несмотря на то, что альтернативы не было, из того что было, выбрали честно и всем миром. Ведь на эти выборы пришли все — и сторонники, и противники новой власти. Наверно потому, что верили, что жизнь наладиться, что начнут восстанавливать разрушенный город и дома. Надеялись и на то, что новоизбранный президент сможет построить цивилизованное государство, вести правильную политику и налаживать отношения с соседними республиками.

К сожалению, этим надеждам не суждено было сбыться. Слишком много охотников на одну добычу. Выбирали одного президента, а получили много мелких. Согласия, как в той басне, между ними не было. Поделив между собой сферы влияния, они быстро пополняли свои банковские счета, пока снова не сменился режим.

С переменами в нашу жизнь были внесены кое-какие коррективы. Появилась цензура. Это касалось и прессы, и телевидения, и торговли. Запретили торговать спиртными напитками. Хотя, при желании, на любой торговой точке можно было купить разные напитки, содержащие алкоголь.

В школах создавались отдельные классы для мальчиков и девочек. В общественном транспорте стали вешать шторы, таким образом, разделяли женскую и мужскую половины автобуса. Только не определили, какого пола должен быть кондуктор. А может их должно быть два?! И что делать, если вход один? Как мужчине пройти через женскую половину, не смутив слабый пол даже взглядом.

Все эти нововведения ничего кроме иронии и раздражения у жителей не вызывали.

Не малое раздражение вызывала цензура на телевидении.

Однажды показывали фильм «Зимний вечер в Гаграх». В картине снимались артисты, которые мне нравились: Евстигнеев, Гундарева, Панкратов-Черный. Я приготовилась получать удовольствие от просмотра фильма, но не тут-то было. Через каждые две минуты на экране стала появляться решетка. Что там пытались скрыть от взгляда телезрителя, было непонятно. Фильм вообще-то про чечеточника.

Я психанула и выключила телевизор, обругав тех, кто вставлял эту дурацкую решетку, «оберегая» нашу нравственность.

Смотреть, как кто-то учится танцевать чечетку нельзя, зато смертную казнь — всегда пожалуйста. Смотрите и наслаждайтесь как публично расстреливают людей.

Эту казнь демонстрировали по несколько раз на день. Сначала показывали допрос женщины и мужчины, которые, судя по виду, находились то ли в наркотическом, то ли в алкогольном опьянении. Осужденные поочередно рассказывали о том, как совершили преступление. Обычное бытовое убийство: двое сговорились и убили третьего. Потом зачитали приговор, вынесенный шариатским судом. И все остались довольны — уличили самых больших злодеев мира. Уж лучше бы судили тех, кто ворует и убивает людей. Это настоящее преступление — лишать свободы и жизни людей, которые виноваты только в том, что пытаются заработать на жизнь. Если подчиняться шариатским законам, вору нужно отрубать руку. В этом случае большая часть приверженцев этого закона была бы безрукой.

Приговор вынесен, дата казни назначена, приглашения разосланы, желающие могут прийти и посмотреть. Напрашивается вопрос: а судьи кто?

Я видела эту казнь только по телевизору. Больше всего меня смутило то количество народа, которое пришло посмотреть на это действо. Неужели им в жизни не хватает трагедий. Или мы настолько отупели, что нам подавай только хлеба и зрелищ, не просто зрелищ, а кровавых. Мало было крови за всю войну?! Нет, нам же нравится смотреть, как человек мучается в смертельной агонии. Может, мы превращаемся в первобытное общество? Примитивному человеку много не надо. Осталось только под всеобщее улюлюканье зажарить убитых и съесть.

Кому — то это нужно, чтобы мы становились похожи на первобытных людей. Таким обществом легче управлять: меньше знаешь — лучше спишь. Вот для чего нужна была эта, выстраданная кем-то, независимость. Но мы, те, которые еще не попали под влияние новых идеологов, не хотим возвращаться на несколько веков назад, мы хотим идти вперед.

У меня нет никакого желания смотреть на то, как людей приносят в жертву, словно это животные. Или бьют их палками за какие-то провинности. Тем более, заведомо знаешь, что суд вынесет любое решение. Кто больше заплатит, на той стороне и правда. На справедливое решение можно не рассчитывать, рассчитывай на свой кошелек.

Все эти шариатские судьи и строители исламского государства делали акцент на религии под лозунгом: «нефть — верхам, низам — ислам» Требовали всеобщего подчинения, задевая самое святое — веру. Женщинам навязывали паранджу, девочкам ходить в школу после 12 лет не рекомендовалось. Тех, кто не носил соответствующую одежду и не отращивал бороду, называли вероотступниками.

Но ведь вера — это дело сугубо личное. Она или есть или ее нет. Зачем выставлять напоказ то, что касается только тебя.

Глава 11

Грозный все также стоял в руинах.

В небезызвестном городе N люди рождались, чтобы подстричься, побриться и умереть, в связи с тем, что там было большое количество цирюлен и похоронных бюро.

У нас же в городе было так много рынков и автозаправочных станций, выходило, что местные жители только и делали, что покупали, продавали и заправляли свои автомобили. Через каждые 300 метров можно было наткнуться на мини АЗС или стихийный базарчик.

Бензиновый бизнес процветал. В октябрьском районе Грозного, почти в каждом дворе люди выкапывали колодцы глубиной до 20 метров и добывали нефть. Кустарным способом обрабатывали ее, и полученный продукт сомнительного качества продавали населению. Я до сих пор не могу понять, для чего бензин окрашивали. Может быть, малиновый бензин веселей покупать. Говорят, за месяц такой деятельности можно было заработать на машину.

Появился спрос на копающих. У них были свои бригады, определенные ставки. Ведь работа не из легких и очень опасна. Часто бывали случаи, когда рабочие задыхались в колодце во время работы, их даже не успевали вытащить на поверхность. Однако это был один из способов найти средства к существованию.

В бензиновом деле, как и в любом другом бизнесе, была огромная конкуренция. И если человек хотел зарабатывать таким образом, нужно было непременно иметь «крышу» в лице какого-нибудь бригадного генерала.

Главной достопримечательностью Грозного всегда оставался Центральный рынок. Он подразделялся на продуктовый, вещевой, строительный, ювелирный, валютный, а также, здесь можно было приобрести оружие желаемой марки и любого калибра.

Вообще Центральный рынок является излюбленным местом, как жителей столицы, так и приезжих из других районов республики. Здесь не только можно что-то купить или продать, а еще можно послушать последние новости, раздобыть необходимую информацию, ну и просто повстречать знакомых. Жизнь на рынке кипит, и торговля идет полным ходом, независимо от погодных условий, политических перемен и еще каких-либо внешних воздействий. Нередко на рынке случались пожары, взрывы, кражи. Но и это не останавливало народ. Со временем сложилось так, что рынок стал ориентиром для людей: если он работает, значит жить пока можно.

Большая часть населения Чечни торговала, другая работала в сфере обслуживания. Это были кафе, парикмахерские, различные мастерские. Что касается санитарных условий в местах общественного питания и салонах красоты, они, мягко говоря, оставляли желать лучшего.

Те, кто не стоял на базаре, торговали на дому. Очень часто на воротах домов можно было увидеть таблички: «свежий хлеб», «цемент», «бензин», «мука» и т. д.

Рынок — это особый мир со своими обитателями, законами, особенностями. Люди шли сюда как на работу. Как и на любой работе случались казусы и споры.

Но самый интересный процесс на рынке — это торг. Это своего рода ритуал. Начало бывает очень осторожным. Покупатель может несколько раз подойти и прицениться к товару, и только потом начинается «баталия». Продавец назначает свою цену, а покупатель дает, как правило, меньше половины назначенной цены. И процесс пошел. Торг может растянуться на несколько часов. Очень интересно наблюдать, когда человек желающий получить за скромную сумму определенный товар, пытается найти в этом же товаре изъяны, высказывая сомнения в его качестве и износостойкости. Со стороны может показаться, а для чего вообще его брать раз он такой негодный. Но это всего лишь правила торговли. Продавец же в свою очередь расхваливает принадлежащий ему продукцию так, что даже не заинтересованный человек может подумать: «как я без этого жил». Если покупатель опытный, он может сбить до пятидесяти процентов от первоначальной стоимости товара. Ну, на то и рынок, чтобы торговаться.

Центральный рынок напоминает мне улей. Он кишит, галдит, а народ в нем как пчелы — стихает лишь с заходом солнца. Наверно, люди погружаясь в эту суету, забывают на какое-то время о войне.

Глава 12

Любимый город стал совершенно неузнаваем. К сожалению, у меня нет ни фотографий, ни видеосъемок Грозного до войны. Слава богу, он сохранился хоть и не совсем четко в моей памяти. Хорошо, что память не могут уничтожить как архив ни войны, ни пожары, ни потопы. Словно слайды в голове мелькают знакомые места: кинотеатр «Юбилейный», парк им. Кирова, филармония, стадион «Динамо», Нефтяной институт, аэропорт, школы, больницы, улицы. А люди идущие по тем улицам, совсем другие, они живые, красивые, у них иная походка и взгляд, уверенный взгляд в будущее. Глядя на них, мне хочется плакать, потому что я больше никогда не увижу тех людей, идущих по улицам того города.

Теперь на протяжении десятилетий глаз будут «радовать» руины.

Это больно. Разрушенный город очень страшен, особенно ночью. Он превращается в зловещее темное царство, где нет ни одного фонаря, а ночную тишину постоянно разрушает автоматная очередь. Кто и куда там стреляет — загадка. Это делается для профилактики, не дай бог, народ поспит спокойно ночь.

Иногда я задумываюсь, если бы возможно было пролистать годы и прокричать в прошлое: «Люди не допустите войны!» — это смогло бы изменить что-нибудь. Наверно, мне бы не поверили. Это было время, когда люди не могли допустить мысли о том, что может начаться война.

Мне кажется, если в жизни человека или целой нации случаются исторические события, значит это неизбежно. Предписано свыше. Людям суждено пройти испытания войной. Хотя, говорят, Всевышний ставит человека перед выбором, заведомо зная, какой выбор он сделает. Кто-то, когда-то сделал не правильный выбор, а жертвой этого выбора стали мы.

Война на всех одна, но для каждого человека она своя. Далее я хочу рассказать о людях, которые, так или иначе пострадали во время этих событий. У них разные судьбы, они живут в разных уголках республики, все они разного возраста, а связывает их только страшное слово война.

Когда объявили о том, что в республике может начаться война, я, как и многие мои сверстники решил записаться в добровольцы. А тогда все были настроены воинственно, в душе каждого проснулся патриотизм. По местному телевидению все чаще звучали призывы вступать в ряды народных ополченцев для борьбы с оккупантом.

Я и несколько ребят с нашего квартала пошли в так называемый штаб и записались в отряд какого-то командира, фамилию которого уже не помню. Всем нам выдали по автомату и плюс к нему магазин с патронами.

Мы жили с отцом вдвоем. Мать умерла за месяц до начала всех этих событий. Несколько лет назад был убит мой младший братишка, он был любимчиком у матери. Это произошло в день его рождения. Он с ребятами пошел отмечать, там с кем-то повздорил и его несколько раз ударили ножом. Истекая кровью, брат еле добрался до дома. Мать, вызвав скорую, увезла его в больницу, но там уже ни чем не могли помочь, и он умер от большой потери крови.

В тот день мать поклялась, что больше никогда не обратится к врачам.

Все это произошло далеко на севере. После возвращения домой, она заболела сахарным диабетом. Причиной ее смерти послужила царапина на стопе, а из-за болезни рана никак не заживала. Ехать в больницу она наотрез отказалась. Мы привезли врача на дом, тот естественно отругал нас и сказал, если мы ее срочно не отвезем в больницу, то он за ее жизнь не ручается. Мать все равно отказывалась, просила, чтобы мы дали ей спокойно умереть. Когда боли стали невыносимыми, и она была почти без сознания, мы все-таки увезли ее в больницу.

Врачи сказали, что ногу надо ампутировать, только в этом случае она может выжить. Было уже слишком поздно, инфекция поразила весь организм. Мать умерла на операционном столе.

Так мы с отцом остались вдвоем. Была еще сестра, но она была замужем и не могла часто навещать нас.

С одной стороны хорошо, что мать не застала всех этих событий.

В ноябре в город вошли Федеральные войска. Честно говоря, ни в каких боевых действиях принять участия мне не довелось. Везде была такая неразбериха, не было понятно кто в каком отряде числится, кто этим отрядом командует. Я несколько раз ходил в штаб, сказали, что все ополченцы ушли в горы, но я за ними не последовал.

Позже, когда деньги у нас с отцом кончились, и есть в доме было нечего, я продал автомат. На эти деньги мы кое-как продержались несколько недель.

А в феврале «федералы» начали ходить по домам. К ним в руки, наверно попали списки тех, кто записался в народную армию. Пришли и к нам. Не знаю, как меня вычислили: то ли по спискам, а может, кто-то из соседей донес. Как бы то ни было, в тот день я вообще пожалел, что родился на свет. Со мной долго церемониться не стали, посадили в БТР и увезли. Отца дома не было, и из соседей никого не было видно, а может просто не захотели вмешиваться. В общем, никто не знал, куда меня забрали.

Привезли меня в фильтрационный лагерь. Там было очень много таких же ребят как и я, которые только значились в списках, но в боевых действиях не участвовали. Для военных это не имело никакого значения, мы все для них были врагами. Каждый день нас выводили на допросы. Задавали одни и те же вопросы: где автомат? Кто твой командир? Как фамилии тех, кто был с тобой? И все такое в этом роде. Когда я сказал, что я и не успел нигде повоевать, а автомат продал, спросили, где деньги. А деньги проели. И все начиналось снова, как по замкнутому кругу. Но самое ужасное происходило после допросов. Нас жестоко избивали. Руки завязывали, на голову надевали мешок и били со всех сторон, то прикладом, то солдатским ботинком. Несколько раз от боли я терял сознание. В этом случае, затаскивали в камеру и давали передышку на день, два.

Я уже был совсем без сил и не только от побоев, но и от голода. Нас практически не кормили. Иногда давали воду и сухой хлеб. А о том чтобы умыться, привести себя в порядок, вообще не было речи. Через пару недель у меня завелись вши, началась чесотка, еще очень сильно болел желудок.

Сообщить домашним, где я нахожусь, не было никакой возможности.

Каждый день я жил в ожидании вечера. Днем нас обычно отдавали на растерзание солдатам, те избивали нас с особой жестокостью. А после того, как стемнеет, нас оставляли в покое. Поэтому темноты мы ждали как спасения, мысленно подгоняя часы. Находясь здесь, я чувствовал себя таким униженным, беспомощным. Казалось, этот ад никогда не закончится. Обращались с нами так, как будто мы были не людьми, а животными. Нас не только били, не еще унижали морально, материли, говорили непристойности и тому подобное. Даже не знаю, что было хуже.

Примерно через месяц ко мне в камеру попал еще один парень. Но его родные знали, куда его увезли, и прилагали все усилия, а точнее собирали деньги, чтобы его освободить.

Ему повезло больше, чем мне. Он пробыл здесь около двух недель, потом его выкупили родные. Когда он выходил я отдал ему адреса своих родственников и попросил сообщить, где я нахожусь.

Ризвана освободили только через два месяца. Так получилось, что в день его возвращения домой, я присутствовала там.

Когда мы увидели его, то сразу и не узнали. Вид у него был хуже, чем у самого безнадежного бродяги. А если точнее, он был похож на одичавшего человека. Истощенный до предела; волосы и борода отросли и слиплись от грязи; ногти были до неприличия длинными и черными, уцелевшие зубы тоже были черными; вообще цвет его кожи был такой, как — будто он обгорел. Он все время чесался и извинялся за запах, который от него исходил, что было неудивительно, ведь он не имел возможности даже умыться в течение двух месяцев.

Глядя на него, мы никак не могли прийти в себя. На него просто невозможно было смотреть без слез. А Ризван стоял и улыбался, и все не мог поверить в то, что он на свободе. Он был по- настоящему счастлив.

Время, которое он провел в фильтрационном лагере, отразилось на его, и так, не очень крепком здоровье. Через два года он умер от рака желудка.

Белита уже пожилая женщина. Она доводится мне дальней родственницей и живет не далеко от нас — через улицу.

У нее было трое детей. К тому времени, когда я ее узнала, ее сыновья были женаты и имели детей, а дочь выросла. Вначале 90-х муж Белиты заболел и умер. Один из ее сыновей жил со своей семьей отдельно, а старший с женой и детьми жил во дворе с матерью и сестрой. Белита из тех матерей, которые считают, что без нее ее дети пропадут, даже если этим детям далеко за тридцать.

В войну им несколько раз пришлось покидать дом. Они жили, то у родни в Чири-Юрте, то в Атагах. Даже если сама Белита оставалась в городе, то детей и внуков старалась уберечь, отправляя в села.

В первую войну беда миновала ее дом. А вторая война, начавшаяся в 99 году, сделала ее несчастной, потому что случилось непоправимое.

Белита была очень близка с дочерью Лейлой. И Лейла, которой было уже за двадцать, была очень привязана к матери, всюду следовала за ней. Лейла была высокой симпатичной девушкой, по- детски наивной, немного избалованной, но очень открытой, и я бы даже сказала чистой.

Когда я приходила к ним в гости, в их доме, особенно той половине, где жила Лейла с матерью всегда царила идеальная чистота. Лейла любила, чтобы все вещи в доме лежали по своим местам, и строго следила за порядком. Это касалось и ее внешности, она всегда выглядела очень опрятно, и ругала своих домочадцев, если те были не аккуратны.

Мне нравилось бывать у нее. Лейла всегда весело щебетала, задавала кучу вопросов и наивно удивлялась. Мы говорили обо всем, о чем только говорят девушки: о косметике, об одежде, о прическах, не забывали посплетничать об общих знакомых. Она всегда поила меня чаем, и причитала, если угощений, на ее взгляд, было недостаточно.

О том, что Лейла погибла, я узнала только через год, потому что находилась вдали от дома.

Как только я попала в родные края, я первым делом пошла навестить Белиту, чтобы выразить ей свои соболезнования.

Когда я вошла к ним во двор, Белита копошилась в своем огородике, она заметно постарела. Всегда трудно видеться и говорить с человеком, который пережил горе.

Пока мы разговаривали, мне все время казалось, что Лейла вот-вот должна появиться, даже не верилось, что ее больше нет.

Белита рассказала мне, как все произошло.

В то утро поблизости начались сильные перестрелки. Вдруг раздался взрыв, Лейла подумала, что снаряд попал в ту половину дома, где жил брат и с криком кинулась туда. В доме началась паника, и все бегали из комнат во двор и обратно. Белита, говорит, то точно и не помнит, что делала в тот момент.

Лейла убедившись, что с братом все в порядке выбежала на поиски матери во двор. Раздался еще один взрыв, и все что Белита помнит, это то, что увидела дочь, лежащую на земле. Подбежав к ней, она стала звать ее, пытаясь поднять. Она гладила Лейлу по лицу, по рукам, ногам. На теле не было видно ни ран, ни ушибов, но Лейла не подавала признаков жизни. Когда мать попыталась поднять дочери голову, то увидела, как по земле расплывается пятно крови. Осколок от снаряда попал ей в голову. Белита кричала и звала на помощь. На улице, где они живут, все помнят этот страшный день и отчаянные крики Белиты.

Лейлу не успели довезти до больницы, она скончалась по дороге.

Я представила себе эту страшную картину, и кажется, даже услышала рыдания и мольбы безутешной матери.

За три дня до гибели Лейле приснился сон, в котором давно умершие бабушка и отец зовут ее к себе. Она рассказала сон матери, и вид у нее был совершенно отрешенный, как будто она и впрямь чувствовала приближение смерти. На что Белита отругала дочь, наказав больше глупостей не говорить: мол, ты молодая, тебе еще жить и жить, а кому пора на тот свет, так это ей. Но судьба распорядилась иначе.

Уходя, я зашла в комнату Лейлы. Комната выглядела такой пустой и холодной. Везде были расставлены фотографии Лейлы, а на главной стене висел большой ее портрет. Белита смотрит часто на снимки и разговаривает с дочерью. А мне она говорит о том, что, оказывается, все можно пережить. О том, что она живет, смеется, ест вкусную еду и даже поправляется, хотя она никогда не думала, что сможет жить после смерти дочери и оставаться в здравом уме.

После того взрыва часть дома была разрушена. Позже они отремонтировали ее. И только воронка от снаряда во дворе все время напоминает о том злосчастном дне.

Белита и сама была ранена, на руке у нее большой рубец. Но она ничего не помнит об этой боли, потому что физическая боль быстро забывается. Но никогда не заживет душевная рана, хоть и незримая, но самая большая и кровавая рана на сердце.

Несмотря на то, что у Белиты есть сыновья и внуки, мне показалась, что она стала очень одинокой.

Отрывки из писем Абика и Зины, присланные в 2002 году.

«Крыш в Грозном ни у одного дома не было вообще. Это, не считая разрушенных домов, 70 % домов разрушено полностью.

Я три раза перекрывал наш дом. Сперва рубероидом, потом ударил град, наделал дыр. Второй раз всем, что под руку попало: линолеум, шифер кусками. В общем, у меня была пестрая крыша. Потолки, вернее штукатурка вся обвалилась. Живем в двух комнатах — прихожей и кухне. Кое-как там отштукатурили.

В 2000 году жрать было нечего, собирал по гаражам проволоку, алюминий и медь. Плюс давали гуманитарную помощь. Кое-как выжили.

Один раз нарвались на облаву, когда собирали проволоку. Возили на расстрел, уже второй раз. Спасло чудо! Избили, две недели провалялся.

С трудом собрал «КрАЗ». Вроде начал оживать. Тут подвернулся рейс в Итум-Кале. Повез шифер, почти задаром. Мне потом говорили, что я сумасшедший. Туда ехать все отказывались, а мне, как всегда, нужны были деньги. Там перевернулся. Хорошо, машина легла на три дерева, а то там такая пропасть — дна не видать.

Потом продал телевизор, холодильник. Заплатил военным, они двумя танками вытащили.

Ты знаешь, если все, что здесь творится писать, двух тетрадей не хватит…»

«…мы здесь живем, можно сказать, как на пороховой бочке. Не знаем, что нас ожидает. Нет никакого просвета. Можно сказать существуем.

Живем на гуманитарную помощь. Мы полностью обнищали. Кое-как собрали Алису в школу.

Из-за этой нужды ожесточились души людей. Голод, холод можно перетерпеть, лишь бы не видеть страдания больного, не искать без вести пропавшего. Ты не знаешь, что они здесь творят, сколько горя они приносят людям. Дай бог силы вынести все это…».

В 2004 году Абик умер, не дожив до своего пятидесятилетия несколько дней. Он так много не успел мне рассказать.

Я познакомилась с этой женщиной сравнительно недавно. Она сразу стала мне очень интересна как личность, как человек, характер которого сформировался независимо от влияния окружающего общества. Она и не подчинялась законам этого общества. Она не получила должного воспитания и ко всем главным выводам в своей жизни пришла сама. У нее редкое качество — говорить всегда правду, независимо от того какой бы эта правда не была, и хотят ли ее слышать.

Рашан интересный рассказчик. Когда мы бываем у нее, я всегда прошу ее рассказать о прошлом. Вспоминая события ушедших лет, она сопровождает их теми чувствами и эмоциями, какие испытывала много лет назад.

Рашан выросла без матери. С детства она была лишена родительской ласки, внимания и заботы. Как никто другой она знала, что значит нуждаться и голодать. У нее не было ни одежды, ни обуви, в которых не стыдно было бы пойти в школу. С малых лет она приучена к тяжелому физическому труду.

Человек, выросший в такой атмосфере, как правило, бывает очень стойким к тяготам судьбы. Так и Рашан. Она всегда во всем привыкла полагаться только на свои собственные силы. И когда строила дом, когда обустраивала этот дом; когда воспитывала детей и вела хозяйство; когда женила уже взрослых сыновей и выдавала замуж дочерей.

О ней часто говорят: ей бы родиться мужчиной. Наверно, потому, что в ее характере больше тех качеств, которые присущи настоящему мужчине. Рашан волевой и решительный человек, она не боится ни трудностей, ни работы, какой бы тяжелой она ни была.

Война началась для нее в 94 году. Будучи ревностным патриотом, она одной из первых вышла на борьбу с врагом. Подняла и сыновей, взывая к их чести и патриотизму. Рашан активно участвовала в митингах, помогала продуктами ополченцам.

В январе 95 года в Грозном шли ожесточенные бои. Все: мужчины, старики, женщины и даже дети принимали участие в противостоянии. Жители с разных сел приехали в город и выстроились живым щитом. Среди них была и Рашан. Люди, вооружившись, кто чем мог, в ходу были даже лопаты и ломы, пытались защитить свой город. Кругом взрывались снаряды, горела военная техника, повсюду валялись окровавленные и обгоревшие трупы.

Боевики гнали женщин, стариков, просили покинуть город, чтобы не было еще больше жертв. Рашан вместе с другими женщинами пыталась помочь раненным. В толпе она встретила сына. Он вместе с братом был в первых рядах бойцов, воевавших за независимость. Сыновья уговорили мать вернуться домой, убедив ее в том, что она нужна им живой и невредимой. Рашан отдала всю свою теплую одежду раненным ребятам и отправилась на одном из выезжавших из города автобусов домой.

Грозный начали бомбить с воздуха. Оставаться там больше никто не мог. Колонна машин попала под авиа обстрел. Снаряд попал в один из автобусов. Было огромное количество жертв. Рашан, подумав, что ее дети находятся там, кинулась к автобусу. Можно представить, что она испытала за это короткое мгновенье. Но, к счастью, сыновей там не оказалось, они ехали в другой машине.

Семья Рашан прошла через войну. Она была глубоко убеждена, что надо отстаивать независимость республики, отстаивать интересы народа, защищать город и Родину от врага. И не могла понять, когда кто-то, родные, соседи и родственники оставались безучастными к тому, что творилось в Чечне. Переубедить Рашан было невозможно.

Сыновья Рашан вернулись с войны героями. А младший сын Зелимхан, даже пригнал к воротам собственного дома трофейный БТР. Сделал он это ради матери: вот, мол посмотри, какого сына ты воспитала. Рашан, конечно же, была горда за сыновей, но виду никогда не подавала.

Если бы она знала, как дорого ей обойдется этот патриотизм и героизм.

Началась вторая чеченская война, снова ввели войска. У военных уже были списки участников боевых действий. Так средний сын Руслан попал в руки к федералам. Он числился как участник незаконных вооруженных формирований. Но кто их разберет, какие из них законные, а какие нет, и кем этот закон писан. Руслан до сих пор находится в заключении. Можно предположить какое отношение в российской тюрьме к бывшему боевику.

Арест Руслана подкосил здоровье Рашан. Но не успела она оправиться от первого удара, как получила второй.

Младший сын Зелимхан не стал принимать участие во второй войне, наверно, разочаровался и что-то понял для себя. Он женился. И у него уже было двое детей.

Летом 2003 года Зелимхан и двое его односельчан отправились на машине в соседнее село, чтобы купить запасные колеса. Зелимхан поехал по просьбе друга.

Через день машину ребят, нашли обгоревшую на окраине одного села. Парней не нашли. Не было и свидетелей случившегося.

Все родовое село Зелимхана вышло на поиски ребят. Всегда сильная и стойкая Рашан, была сломлена. Она не знала где искать сына. Каждый день Рашан и многие женщины села отправлялись искать пропавших. Женщины стояли с утра до вечера напротив администраций, у блокпостов и штабов военных, требуя вернуть своих детей. Поиски не приносили результатов, а военные предупредили, если женщины не разойдутся, то никогда не увидят своих сыновей.

Ежедневно, ежечасно и каждую минуту Рашан ждет хоть каких-нибудь вестей. Сначала ждала, что кто-нибудь объявится и потребует выкуп, как это обычно бывает.

Однажды в их доме появилась женщина и сказала, что знает где находятся пропавшие. За информацию она потребовала вознаграждение в размере 1,5 тысячи долларов. Но вскоре выяснилось, что женщина ничего не знает. Она оказалась обыкновенной аферисткой, которая, услышав о том, что случилось, решила заработать. На войне ничему не удивляются, даже тому, как кто-то на чужом горе решил, как говорится «навариться».

Прошли дни, недели, месяцы. Рашан живет надеждой, что когда-нибудь увидит сына. Как это нелегко: ждать и не знать, жив он или нет; если жив, то где находится, в каких условиях, голоден ли, болен ли, и сколько еще ждать.

У Зелимхана двое сыновей, они очень похожи на отца. Его жена Хадижат ездит по гадалкам, ясновидящим, утешаясь тем, что ей говорят. Надежда пока еще жива.

Рашан старается быть сильной, ей надо ставить на ноги внуков. Физически она крепкая женщина, но морально истощена до предела. В ее глазах все чаще видна усталость и растерянность. Жизнь превратилась в ожидание, и дай бог, чтобы это ожидание не было долгим.

В январе 1995 года, мы, как и многие жители вынуждены были покинуть дом, и жили у родственников в селе.

Оставаться в республике было небезопасно, и мы приняли решение выехать за ее пределы. Так как дорога предстояла долгая, надо было подготовить машину.

Утром 3 января я поехал в Шали, чтобы отвезти запасное колесо на вулканизацию, которая находилась не далеко от рынка. На рынке автозапчастей была обычная суета.

Утро было морозное, но ясное, что было очень удобно для самолетов- разведчиков.

В тот день они летали особенно часто и довольно низко. Но Шали считался мирным городом и, ни разу не подвергался бомбежкам, поэтому никто не обращал внимания на гул самолетов. Шла обычная торговля: люди покупали, выбирали, приценивались.

Я отдал колесо на ремонт и стал ждать. В техцентре была очередь, пришлось запастись терпением. Прошло немного времени, и вдруг, поблизости раздался мощный взрыв. Самолеты стали непрерывно атаковать с воздуха. На рынке началась такая безудержная паника! Люди стали разбегаться в поисках хоть какого-нибудь укрытия. Те, кто торговал, побросали свой товар. Приехавшие на машинах, бросались из них в ближайший кювет.

В машину, на которой я приехал, попали осколки снаряда. Отовсюду слышались стоны и крики, валялись окровавленные и обгоревшие трупы. Кто-то искал родственников среди погибших и раненных. Все произошло настолько быстро, что те, кто уцелел, не могли прийти в себя, а только причитали. Мужчина, стоявший рядом со мной, был ранен в живот. Только чудом я остался невредим. От вулканизации остались только руины.

Переждав первую атаку, я решил не медлить, сел в изрешеченную машину и выехал из Шалей. По дороге я не встретил ни одной машины. Дорога была пустынна, как будто все вымерли. Стараясь удержать дрожь, я сильнее давил на газ. Трассу могли обстрелять в любой момент.

В тот день я испытал настоящий шок. Это было страшное зрелище. Я никогда не видел столько погибших людей, которых уничтожили в один миг. Еще несколько минут назад эти люди жили и занимались своими делами. Эта картина навсегда врезалась в память: крики, отчаяние, боль, паника. После этого я долго находился в депрессии. Стать свидетелем гибели больше 200 человек это не просто.

Основные события.

26 ноября 94 — штурм Грозного вместе с оппозицией. Неудачно. Разбито вдребезги до 15 танков.

28 ноября был в кафе «Грозный», завез кое-что из материалов для ремонта.

4 декабря ездил снова в последний раз в кафе, завез материалы и сварщика, искал запчасти на автомобиль, попал на прямой авиа обстрел в районе аэропорта. Далее борьба с оппозицией в р-не Толстой-Юрта.

11 декабря ввод войск РФ на территорию Чечни.

31 декабря был сильный штурм г. Грозного.

3 января сильнейший авиа обстрел Шали, убито более 200 мирных жителей.

24 января 95 г. я покинул Аргун, на следующий день дом обстреляли с вертолета. Как мне кажется, побьют всех.

27 января.

Утром бьют, иногда умеренно.

Летают Су 25.

Ударили по селу Махкеты, убито 6 детей и одна женщина.

…Долго приходила мысль и не сразу я на это решился. Много интересного я, быть может, пропустил, однако, и сейчас не поздно…

8 марта, среда.

Утром тихо, с обеда летают, кое-где обстрел.

15 марта бьют от и до, с утра до вечера. Сильный бой в Аргуне и Атаги.

Остается только Шали и Гудермес. Аргун добивают. Кольцо сужается. Положение хреновое, состояние не лучше.

17 марта пятница. Утром как всегда тихо, однако, после 15.00 начали с нарастающей силой, очень ожесточенно били по Шали, долго трясли…воздух кипел… (Грачев находится в Грозном).

В «Вестях» о нас говорят слегка, в основном проблемы РФ в восстановлении разрушенного хозяйства.

….долго не спали..

19 марта воскресенье.

Утром изредка бьют. К 10 часам утра появились разведчики авиа, после 5 часов облета появляются Су-25 в количестве 4 единиц и даже больше, бомбят Шали и другие населенные пункты. Одним словом, идет уничтожение Шали. Аргун почти добили. Сумма ущерба не подлежит вычислению, народ как бы в состоянии шока от этой непонятной войны. Эта война не идет в сравнение с войной 41–45 годов.

Количество снарядов выпущенных с той и другой стороны невероятное количество, и надо сказать, что бьют не по целям, а куда попало.

В республике царит хаос, нет авторитетных лидеров, уровень, якобы существующих, очень и очень низок, а по сему, гибнут зря с обеих сторон люди хорошие и плохие.

Конца этого адского положения не видно. Мнение большинства людей сходится в том, что мы сами во всем виноваты, и каждый из нас приближал этот день как мог и посему, ОН нас карает без разбора.

22 марта среда.

День ужасный, день и ночь все кипит, как в небе, так и на земле. Нескончаемый поток беженцев в разные стороны, то вверх — то вниз. В общем, положение критическое. Если кто ранее и пыжился, сейчас поникли, что и естественно. Что я уяснил: люди «смелые» когда горе у других; становятся намного трусливее и совсем жалки, когда беда рядом. Я это примерно знал, а тут еще раз убедился.

Утром тихо, однако дорога жизни работает очень интенсивно и стоит только пыль от мечущихся автомашин.

То, что сделали с Чечней, такого не было нигде и не будет. С людьми происходит то, что некогда не происходило даже с собаками. На мой взгляд, нужно писать Собака с большой буквы, а человек с маленькой.

25 марта суббота

… утром тихо, автомобили все еще едут. Чечня разорена и побита как Германия в 45.

Я обратил внимание на то, что с 24 марта стали распускаться почки на деревьях. Травка поднимается. Можно собрать крапиву. Черемша есть, но ее уже не хочется.

В начале апреля выехал в Новочеркасск к брату. Там же находятся жена и сын.

13 апреля 95 г.

Приехала из Волгодонска жена. Позже она сообщила очень неприятную новость, что якобы при взятии Аргуна, был полностью разрушен наш дом. Слегка поскорбили, так как надежды на то, что дом останется цел, было мало, ибо били по Аргуну еще до моего отъезда. Также узнали о том, что родительский дом в Сержень-юрте тоже разбит, вместе с оставшейся там утварью.

25 апреля 95 г.

Утром спокойно. С этого дня можно приступить к восстановлению собственного жилья. Поселились пока у Эбизгири. Отношение предельно чуткое. Люди хорошие.

21 августа 95 г.

Вчера ближе к вечеру с гор спустился Алавди, с ним примерно до 300 боевиков. К наступлению темноты с их приходом было убито 4 человека мирных граждан.

Утром начались облеты вертолетами, а боевики начали укреплять свои позиции на перекрестке сахарного завода и Гудермес. За ночь они захватили 4 человека из милиции в заложники. Днем окапывались.

К 16 часам начался ураганный ракетный обстрел с вертолетов. Пока я пишу огонь ведут около часа. Эту запись я веду с подвала соседа. Здесь примерно человек 50–60.

На улице жарко. Собаки попрятались, и согнать их с места можно только водой.

В общем, положение мирных жителей совершенно бесправное. Боевики соседствуют с войсками РФ. Они свободно проникают в любой населенный пункт.

Это проклятая страна и порядка здесь никогда не будет!

Неизвестно что принесет сегодня ночь. Нет никакой защиты, кроме милости Аллаха.

К 18 часам ураганный огонь из огнестрельного оружия. Подвал переполнился людьми. В народе паника.

Войска подступили к пятиэтажкам, окопались в районе Горкома. Опять появились вертолеты. Дело жуткое. Вечером были крепкие уличные бои и так до поздней ночи. Переночевали у соседей.

22 апреля.

Утром тихо. Вертолеты делают разведку. Войска блокируют улицы. Я начал устанавливать оконные блоки. На улице 3–4 бронетранспортера и человек 50 солдат. По дворам они не ходят к нам не пристают. Боевики вчера были разбиты, а часть их рассеялась по улицам и дворам, а посему войска их ищут. Ближе к обеду солдаты ушли с нашей улицы. К вечеру перестрелки возобновились. Выходить небезопасно. Всю ночь били. В Аргуне много разрушений. Ситуация плохая, все это надоело.

7 сентября 95 г.

6 сентября в Шалях был митинг. Якобы 4-я годовщина независимости. Все это не нужно людям…

Ночью были артобстрелы. Трудно выразить словами эту жуткую ночь и длилось это до утра. Даже бежать было небезопасно. Куда били, не знаю, но земля сотрясалась под ногами.

Жена очень и очень тяжело все это переносит. И даже мы с сыном ей никак помочь не можем. Она без нас не хочет укрываться, а мы при каждом ее испуге не можем быть с ней.

Вот так тяжело и без всяких прав живет человек.

Утром над головой крутят и крутят 4 вертолета. Это неспроста, обычно итоги таких облетов бывают весьма плачевными.

Октябрь 95 г.

Людям не дают покоя. Обстановка очень напряженная.

Идут дожди, тихо подкрадывается холод.

Об учебе и работе не может быть и речи.

В городе неспокойно. В 14.30 дали воду — это важное событие.

… Вечер тихий пока, но что-то пахнет скверно. Говорят, много войск подтянули к Веденскому району.

Генералитет, якобы, написал обращение к властям, чтобы они разрешили добить боевиков, либо вывести их из зоны конфликта.

Вообще позор Грачеву, который не знает, как быть с 1 танком, 20 БМП и 6 тыс. боевиков, имея в своем вооружении 1 тысячу танков, авиацию и 500 тыс. солдат и офицеров. Конечно все это не так, а лишь игра слов и властей. Все они заодно и лишь нормальным людям в Чечне плохо.

Ноябрь 95 г.

Вчера был у соседа, смотрели ТВ, говорят о выборах, о согласии и прочее. На улице изредка слышны обстрелы. По селам и городам бывают стычки.

Власть Завгаева собирается быть твердой — будет видно.

11 декабря 95 г.

Ровно год с начала боевых действий. Утром тихо. Часть русского населения уехала в связи с опасностью возобновления военных действий.

Конечно, трудно себе представить, что задумало правительство РФ, ибо все идет с их позволения. Будь проклят тот, кто вынашивает корыстные планы!

Утром тихо, слегка потеплело, я устанавливал двери.

Движение по республике закрыто.

Вчера ночью было несколько мощных артобстрелов. Сегодня из города уехала миссия ОБСЕ.

14 декабря.

Утром холодно и тихо. Далее залетали «стервятники». Со стороны Гудермеса слышны перестрелки. Как выяснилось в Гудермесе шли интенсивные бои, часть города в руках боевиков. Были приличные потери с обеих сторон. В Атагах отряд без опознавательных знаков в масках расстрелял мирных жителей, было убито 11 человек.

Обстановка нервозная, неопределенная. Однако остается в голове то, что это все не столько делается дудаевской стороной, а козни самой России. Дело в том, что с такими малыми возможностями в технике и силе, дудаевцы гуляют повсеместно и делают что хотят и что самое главное, никогда не несут потери, потери несет бедная и мирная сторона республики. И так всегда.

17 декабря.

Утро ясное, мороз отходит. Летают самолеты. Якобы были брошены листовки, в которых просят население не мешать войскам наводить порядок, иначе будут приняты меры. А это предупреждение граничит с массовым истреблением населения. В связи с этим обстановка в Республике крайне нервозная. Одним словом, дело — дрянь!

Ночью очень холодно до –20, днем машина барахлила, к вечеру загнал ее в гараж, чтобы разморозилась. Всю ночь топил гараж газом (факел).

Утром бьют изредка, но крепко. Положение осадное. Кругом последние приготовления воюющих сторон. Что из этого получится одному Всевышнему известно. Народ разделился на 2–3 части, каждый плетет то, что его уму постижимо, а главное каждому, кажется, что он прав. Дело в том, что оно выглядит именно так, если смотреть по ракурсу выступающего. Все противостоящие стороны, сами по себе люди, имеющие много недостатков, а посему он (выступающий) по-своему прав.

31 декабря.

Конец года — «гадкого».

Весь день прошел тихо. В момент наступления Нового года, небо озарилось огромным количеством выстрелов и разноцветных ракет, однако против населения, по всей вероятности, никаких акций не было. Ночь прошла спокойно. С Новым годом!

15 июня, 96 г.

Утром ясно, тихо, к обеду летают вертолеты.

С матерью ездили на похороны пожилой женщины.

Мы с Майрбеком кладем плитку, начали третью стенку.

Где-то в 14.30 пришел к нам сын соседа Усади и попросил лестницу, чтобы залезть на столб и подключить ток. Мальчик был очень хороший и молодой, но этот случай был для него роковым. Он, видимо, задел локтем провод и был поражен током и там же на столбе, издав рев, скончался. Трудность в том, что его не могли снять со столба долгое время, т. к. было высоко, и он был между проводами и пристегнут ремнем безопасности. Когда его сняли, всячески пытались оказать ему помощь, даже закопали (говорят, земля вытягивает ток). Я дважды ездил за врачом. Через час его увезли родители.

Случай очень печальный, все об этом сожалели, даже не верилось, что мальчик мертв.

12 июля 96 г.

Утро ясное, все так же летают вертолеты. Я постараюсь закончить вывод труб с крыши, и начать с навеса. Так и поступил. Было очень жарко, всего 40 градусов.

День прошел с чуть меньшим накалом, чем прежде. По ТВ показали, что идет зачистка населенного пункта Махкеты и Гехи. В Гехах была робкая попытка местного ОМОНа принять участие в зачистке. Так до конца дня не сообщили, что они сделали. Дерьмо это, а не ОМОН. Я эту милицию ненавижу с детства, т. к. я видел и понял, как они действуют.

Сегодня же по местному ТВ была дана оценка работы членов правительства — неудовлетворительно. Говорили о возможных кадровых перестановках.

С наступлением темноты постепенно наступило затишье, и ночь прошла относительно спокойно, хотя ни одна ночь не проходила с уверенностью, что можно спать не тревожась.

1 августа,96 г.

Утро тревожное, напряженка.

По ТВ передали: в селе боевики и там обострилась обстановка. Собираемся в село на похороны. Посмотрим, что из этого получится.

Съездили без особых проблем, многое люди преувеличивают.

6 августа 96 г.

Утро нормальное, наверно займусь потолком, а потом подготовкой к мовлид.

В 7.45 утра начался очень сильный бой в центре Аргуна. Говорят, сюда за ночь пришло много боевиков. В 12 дня летят «сухие». По радио говорят в Грозном идут ожесточенные бои, а в Аргуне шквальные перестрелки. Позже выяснилось, 7 трупов солдат валялись у почты и поблизости. Их до вечера никто не забирал. Солдатские каски валялись и на нашей улице.

Целый день слушали сводки новостей. В Грозном, Гудермесе и Аргуне день был жаркий, как и по температуре, так и военном отношении. На ночь боевики рассеялись в разных местах.

Ночь ожидалась быть очень тревожной. Многие покинули свои дома, а оставшиеся распределялись по подвалам. В основном люди боялись авиа обстрелов.

К вечеру в районе Ханкалы был взорван какой-то нефтяной объект. Большие черные облака покрыли почти все небо над нами.

Кое-что из вещей припрятал на случай ухода из дома, но пока до этого не дошло.

Состояние людей крайне тяжелое, жара более 40 градусов. Общее беспросветное состояние гнетет больше чем физическое давление.

Вся эта акция боевиков сводится к моменту принятия присяги президентом, показать миру, что война в Чечне никогда не прекращалась.

В Чечне на самом деле идет война, гибнут как мирные люди, так и военные, и это не кончится до тех пор, пока будут врать эти аморальные президенты, главы государств и другая шушера их окружающая.

Где-то в 16 часов дали свет и заработал телевизор. Я возился с потолком, и вдруг эфир выдал специальный выпуск «Вестей», где диктор, почти со слезами на глазах и явным дрожанием в голосе сообщил, что в Грозном звучат сигналы SOS из дома Российского представи-тельства, что осажденные погибают и нет практически никакой возможности спастись. Верхние этажи горят, все спустились в подвал, но и там находиться опасно. Военные сообщают, что они не могут ничем помочь, так как они блокированы и в дополнении к тому их ходы и выходы заминированы. Войска ждут указа свыше: бомбить или не бомбить своих, с мест своего укрепления.

А бомбежки не заставили себя ждать. Грозный всю ночь гудел и рвался. Стреляли из всех видов орудия. По ТВ сообщили, что российских солдат убито 50 человек, ранено 200, подбито 8 вертолетов и 30 БМП, о мирных жителях умолчали, как обычно.

9 августа, 96 г.

Информация по ТВ идет противоречивая, по большей части врут. 7 тысяч солдат блокированы боевиками, дом правительства и гостиница горят, журналисты продолжают взывать о помощи.

11 августа, 96 г.

Утром тихо, пасмурно. Позже уже не тихо.

В городе российские войска несут огромные потери.

После обеда сильно били в районе Курчалоя.

Срочно прибыл в Дагестан Лебедь, он, по всей вероятности будет вести переговоры.

Часть осажденных освобождена или отпущена. Боевиками были освобождены заключенные фильтрационных лагерей.

В Аргуне пока спокойно. Призывают организовывать митинги у комендатуры, с требованием вывода войск.

12 августа — очередная надежда на мир. Встреча Лебедя и Масхадова.

С утра собирались на митинг, но оказалось, в этом нет необходимости. Оказывается вчера ночью Лебедь и Масхадов имели встречу в Атагах.

Лебедь улетел в Москву. Сейчас в 3 часа дня военные действия утихли, хотя местами слышны обстрелы. Лебедь проведет пресс конференцию, и мы будем знать кое-что. Боевики пополняют свои ряды. О бывшем правительстве ни слуху, ни духу.

К вечеру показали интервью Лебедя, где он дал свою оценку происходящего. Концепция его, прежде всего, остановить войну — бойню, далее вывод войск, определение статуса республики, не ущемляя интересов России, и это уже началось. Отдан приказ о разводе противоборствующих сторон минимум на 1 км, остановить применение авиации в городе и т. д.

Одним словом, Лебедь превратится в орла, если будет и дальше так действовать.

Ну что ж, в очередной, а может и в последний раз, я записываю эту дату как начало установления мира в Чечне — 11 августа 96 года в Старых Атагах были проведены переговоры.

Выходит, что Москва решила заменить Завгаева на тех, кто его ложь не переносит. Надо отметить, что с приходом к власти Завгаева не было ничего хорошего.

14 августа, 96 г.

Утром пасмурно, летают вертолеты, в течение дня пошло поехало. ТВ начало болтать о том, что прекращения огня не будет, что, якобы, боевики нарушают все договоренности, и что Лебедь — это еще не Россия.

24 августа 96 г.

После обеда день пошел вяло, так-сяк.

Вечером по ТВ показали объединенный смотр совместных комендатур. С завтрашнего дня они должны вместе наводить порядок в городе.

В воздухе муссируют слухи, о, так сказать, выпячивании победителей, а так как в их кругах люди разные, это неизбежно. Мы выдержали многое и это выдержим, однако вооружаться надо. Так прошли день и ночь.

31 декабря 96 г.

На улице плюсовая температура, все готовятся к Новому году. У всех надежда на лучшее, хотя это будет даваться с трудом. Очень густо стреляли в честь Нового года, однако, обошлось без происшествий.

Ну на этом я хочу вообще закончить летопись событий в надежде, что с горя начато было и наверное хватит плохого, будем надеяться с 1997 года на лучшее и пусть вместе с этой писаниной останется все плохое позади.

Войска, можно сказать, уже ушли. Уж больно они торопятся, здесь для них очень плохой климат. Ну, а наша забота выбрать 27 января президента республики и начать новую и лучшую жизнь, назло врагам и на радость друзьям! И еще очень желаю людям хоть немного быть добрее и умнее, чем раньше. На все воля Аллаха!

1 января 1997 г.

Конец войны и начало новой жизни.

К сожалению это был далеко не конец.

Человек, предоставивший мне эти записи, заслуживает уважения хотя бы потому, что он один из тех редких людей, которые принимают жизнь такой, какая она есть. Он не жалеет о прошлом и не любит загадывать на будущее. Главное его достоинство — смотреть на все философски.

Людям, не знающим его, он может показаться странным. Порой он бывает груб, резок в высказываниях, немного амбициозен, немного красноречив. Но все эти качества очень гармонично переплетаются с трудолюбием, справедливостью и добротой. Он самодостаточен и тверд в убеждениях.

Я благодарю его за предоставленные дневники и выражаю свое глубокое уважение.

Глава 13

1998 год не принес особых перемен. И все же люди пытались адаптироваться к жизни, пытались наладить свой быт, отстраивали дома и восстанавливали разрушенное. Еще старались привыкнуть к новой власти. Просто привыкнуть потому, как ждать от этой власти было нечего. Оптимистично настроенные пытались убедить себя и окружающих в том, что разруха и нищета — это последствие всех революционных перемен, проводя аналогию с 1917 годом.

Почти во всех районах города появилось электричество, в частные дома стала поступать вода. В многоэтажки вода не поднималась (из-за недостаточного напора). Коммунальные службы держались кое-как (из-за отсутствия специалистов).

Школы, которые уцелели, уже принимали в своих стенах учеников. Правда, преподавательский состав большинства учебных заведений оставлял желать лучшего. По причине нехватки кадров, учителями становились выпускники старших классов, Но как говориться на безрыбье и рак рыба, довольствовались тем, что имеется.

Городские больницы, хоть и полуразрушенные тоже стали работать. В большинстве из них отсутствовали окна, не было ни воды, ни отопления. Еще не было необходимого оборудования и медикаментов. Если человек ложился в больницу, он приносил с собой практически все: матрац, постельные принадлежности, посуду, шприцы, вату, спирт, бинты, лекарства, капельницы, градусник и т. д. Приходилось также запасаться пластиковыми бутылками, в которых больные носили себе воду со двора. В больницах имелись только койки и медперсонал. Нужно отдать должное этим отважным людям, которые работали в этих условиях и не менее отважным больным, которые там же лечились. Выбирать не приходилось.

Функционировали и районные администрации, которые только и занимались тем, что продавали населению всевозможные справки. Работала и налоговая инспекция, которая умудрялась сдирать налоги с предпринимателей, не успевших толком восстановить свою деятельность.

Открылись двери высших учебных заведений республики. Уже работал Нефтяной, Педагогический институты, Чеченский Государственный Университет. Знаний особых от студентов не требовалось. В зачетку вкладывалась энная сумма, и так, молодежь получала высшее образование, переходя с курса на курс.

Во всех государственных учреждениях отсутствовало отопление. Если летом в нем не было необходимости, то зимой начинались настоящие мучения. С наступлением холодов в школах, больницах, администрациях люди сооружали дореволюционные буржуйки, чтобы не замерзнуть. И все равно в школах дети на уроках сидели в верхней одежде.

Есть такое понятие как «перезимовать» — оно звучит как переждать, перетерпеть. Но нет слова «перелетовать», потому что лето ждут с нетерпением. Вообще летом все как то легче переносится. Разруху прикрывает зелень, обилие овощей и фруктов выручает малоимущие семьи. Появляется надежда даже у самых безнадежных пессимистов. Население становилось очень активным в теплое время года.

Предприниматели скупали в центре города первые этажи в более или менее уцелевших зданиях. Их восстанавливали, делали косметический ремонт. В этих помещениях открывали аптеки, магазины, парикмахерские, салоны связи, фотосалоны и прочее.

Наибольшей популярностью пользовались кафе, торгующие сладостями. Завсегдатаями таких мест в основном были студенты. Предпочтение отдавали кафетерию «Столичный».

Когда — то до войны в Грозном был большой магазин-кафе «Столичный», где продавались разные торты и пирожные. Там стояли столики, за которыми можно было съесть любимое пирожное и выпить кофе. В магазине всегда было огромное количество народа. Иногда, заглянув туда, мы уходили, чтобы не стоять в очереди. В память об этом магазине, большинство открывающихся кафе называли «столичными».

Эти кафешки, пожалуй, были единственным местом развлечения для нашей молодежи.

А еще у нас в городе появилось радио «Грозный». Программы радиопередач были рассчитаны на молодых людей. И хоть местные ди-джеи, пока еще не умели работать в эфире профессионально, тем не менее, эта волна уже имела немало поклонников. На радио, в основном звучали музыкальные открытки. Иногда устраивались конкурсы, например, на лучшее стихотворение. В этом конкурсе я тоже приняла участие, и, кажется, даже что-то выиграла. Если не ошибаюсь, мое произведение признали лучшим стихотворением месяца. Писать стихи бросила.

Вообще у меня с детства жуткая черта, которую я считаю своим главным недостатком — это неспособность доводить начатое до конца. В первом классе я собирала открытки, в четвертом решила собирать марки, и даже заставила маму купить у переезжавших соседей два альбома марок. Потом марки выменяла на три наклейки (меня просто одурачил одноклассник, пообещав за мои альбомы кучу наклеек). Затем, решив заняться исследованиями, выпросила у родителей микроскоп, который через пару недель вышел из строя. На этом мои искания не закончились. Дальше были разные кружки: «умелые руки», кулинарный, танцевальный, пение в хоре. Об участии во всевозможных конкурсах, викторинах, олимпиадах я и не говорю. Однажды мне довелось играть шамаханскую царицу, где единственные слова, которые я должна была произнести, были: «хи-хи-хи, ха-ха-ха» — не боится знать греха.

Роль мне предложили, скорее всего, потому, что у меня имелся в наличии подходящий костюм. Это был национальный костюм, который мама сшила нам с сестрой еще на Новогоднюю ёлку. Одноклассница Оксана играла роль царя Гвидона. Когда мы с ней зашли в наспех сооруженный к представлению шатер, я зацепилась головной накидкой за деревяшку от шатра, и он свалился на нас с Оксанкой. Над нами, конечно, хохотала половина школы, но это не помешало занять нашему классу первое место в конкурсе самодеятельности.

После школы были бухгалтерские курсы, курсы английского, а позже компьютерные и курсы машинописи.

Еще я поступила в наш университет. Меня давно охватила идея поступить в вуз, хотя бы на заочное отделение.

Как-то летом в 99 году я зашла к соседке, во дворе на крыльце дома сидел ее младший сын Ислам с учебником в руке. Я поинтересовалась у парня: не надоело ему учиться, ведь лето на дворе. Ислам ответил, что готовит второй вступительный экзамен в университет. Тут я и вспомнила, что тоже собиралась этим летом поступить.

На следующий день кинулась собирать документы и, довольная своей прытью, отправилась в приемную комиссию. Правда я немного опоздала, на многие факультеты вступительные экзамены либо уже начались, либо закончились. Остался филологический факультет. Из того что было, выбрала отделение русского языка и литературы. Еще был недобор на физико-математический факультет, но я всегда испытывала страх и беззащитность перед точными науками и после окончания школы обходила их стороной.

В короткие сроки, насобирав необходимую литературу, подготовилась к экзаменам и успешно их сдала. На экзамене мне достались вопросы про наречия, причастный оборот и незаменимые «Мертвые души». Еще когда произведение Гоголя проходили по школьной программе, я не могла понять, из-за чего осуждают Чичикова. Ну, скупал человек эти души, ведь вреда то от этого не было ни живым, ни мертвым. Сейчас, пожалуй, его бы назвали предприимчивым человеком, который из ничего умеет делать деньги. Но на экзаменах надо придерживаться общепринятых норм, а посему необходимо было изобразить покупателя усопших душ эдаким моральным монстром, что и было мною сделано. Вот так я стала студенткой ЧГУ.

Та часть населения, которая не работала и не спешила повышать свой интеллектуальный уровень, очень быстро вливалась в религиозное течение, которое в народе называли «ваххабизм». Сами же эти люди говорили, что они никакие не ваххабиты, а просто истинные мусульмане. Но больше всего это было похоже на секту. Под влияние сектантов, как правило, попадали слабохарактерные, неуверенные люди или совсем еще юные подростки, у которых не сформировался свой взгляд на мир.

Бородатые приверженцы проводили мощную агитацию, распространяли свою литературу, читали в мечетях проповеди. В общем, «заражали» большое количество народа.

Однажды к нашим соседям, которые тоже считались членами бородатой секты, приехали гости из стран Африки. Нас, живущих в близлежащих, домах пригласили послушать, что говорят иностранцы. Женщин пригласили в один дом, мужчин в другой.

Мы собрались в тесной, пропахшей потом, комнате. Было очень жарко. В помещении собралось около 40 человек. Нам рассказывали о мусульманской религии люди, которые приняли ее только 2 года назад. Гости говорили о тех вещах, которым нас учили с рождения. О том, что надо совершать молитву 5 раз в день, поститься в священный месяц, давать милостыню и т. д.

Там присутствовала женщина, которая зашла вместе с нами послушать наставления. Она была одета в хиджаб. Говорила громче и больше остальных. Создалось впечатление, что она очень хочет привлечь всеобщее внимание. Она успела рассказать: какая она праведная мусульманка; о соблюдении всех предписанных канонов ее детьми; и что она живет в согласии с собой и с богом. Кто бы спорил. Обратив внимание на мою скромную персону, женщина очень заинтересовалась моей судьбой. Пришлось слушать нудную тетку не меньше получаса. В итоге она сделала вывод, что все мои беды, а именно, проблемы со здоровьем, из-за того, что я не ношу хиджаб.

Потом женщина стала настаивать, чтобы переводчица попросила иностранок убедить наших несговорчивых женщин надеть мусульманскую одежду, иначе для них не откроются врата рая. Но тетку, к всеобщему удовольствию, поставили на место, сказав, что главное, чтобы человек был истинно верующим в душе, а не на показ.

Через несколько часов мы разошлись. Ничего нового для себя на этом собрании я не услышала, и у меня не создалось впечатления, что нам хотят что-то навязать.

Глава 14

В сентябре 1999 года по приказу председателя правительства РФ в республику были введены войска.

Этому событию предшествовала попытка боевиков завоевать Северный Кавказ, а именно, установление ваххабизма в некоторых селах Дагестана. Еще были взрывы домов в городах России. Все это, конечно же, не было случайностью.

Федеральная власть три предыдущих года финансировала власть боевиков. Огромные денежные потоки поступали в республику, и не менее меньшие суммы оседали в столице России. Потом все наивно удивлялись: откуда у боевиков оружие и кто их финансирует.

Кому нужно было продолжение кровавой драмы? Жителям дома на Каширском шоссе, пострадавшим от взрыва, крестьянам из маленького дагестанского села, или нам живущим в состоянии войны, даже когда объявлено перемирие. Наверно, для тех, кому нужно продолжение цель оправдывает средства.

Когда отменили занятия в школах и университетах, люди потихоньку начали собирать пожитки, чтобы снова покинуть родные дома. Моя сессия прервалась едва начавшись.

Честно говоря, не хотелось верить ходившим в народе слухам, о начале боевых действий. Казалось, что наступать на одни и те же грабли могут только слепцы или безумцы. Мы все ждали, что будут переговоры. Разрушать было уже нечего, еще не успели оплакать родных, убитых на предыдущей бойне. Люди с таким трудом восстанавливали свои жилища. И вот снова начинается война.

Не скрою, большая часть населения Чечни предпочитала федеральную власть власти ваххабитов и не грезила независимостью. Люди очень надеялись, что эта смена власти пройдет для них не так болезненно, как раньше и правозащитники всего мира не позволят вновь бомбить мирное население. Но эта война, которую потом будут называть «вторая чеченская» окажется еще более беспощадной и циничной.

Мы не знали, что делать оставаться в городе и пережидать бомбежки в подвалах или выезжать в село к родственникам. Решение не заставило себя долго ждать.

Начались авиа обстрелы. Если раньше мне удавалось хоть как то контролировать себя, на этот раз я поняла, если не умру от снаряда, то у меня точно случится разрыв сердца. Каждый грохот вызывал нервное потрясение. Бесконечные вздрагивания и бешеное сердцебиение. Снова невыносимые ощущения, что вот-вот лопнет какая-то сильно натянутая струна внутри.

Нас было четверо: Зарган — жена отца, Артур, я и младшая сестренка Залина.

Когда начинался очередной налет, я пыталась всех затащить в подвал.

Мы все еще сомневались: выезжать из города или нет, и продолжали жить в ожидании. Отключили электричество, газ, перестала идти вода. Еду готовили на костре во дворе. Снова пытались оборудовать подвал под бомбоубежище. И опять этот зловещий запах керосинок и сырости. Подвал был очень маленьким, так что находиться в нем можно было только сидя или стоя. Если бы люди, строившие эти дома, знали, что подвалы в будущем будут иметь жизненно важное значение, наверняка делали бы их поглубже и пошире. Соседи шутили, что теперь будут строить дома не в высоту, а в глубину, в землю.

Так и проводили эти длинные, полные неопределенности дни, спускаясь и поднимаясь из подполья. В один из таких дней на рассвете раздался очень сильный взрыв. Я вскочила и начала стаскивать с кровать сестру. Она спросонья никак не могла понять чего я от нее хочу. Тогда надрываясь от крика, я заставила ее одеться и спуститься в подвал. Зарган заставить я не смогла, она предпочла остаться на поверхности. Истерика со мной все-таки случилась.

Все больше и больше жителей покидали город. От этого становилось еще страшнее. Наши соседи и знакомые собирали и грузили вещи, отправляли детей и женщин в села. Почему то сильно не хотелось, чтобы кто-то уезжал, казалось, если люди останутся в своих домах, то ничего не случится. Но надеяться на чудо было бесполезно.

Собрав одежду и погрузив то, что могло поместиться в автомобиль, мы выехали из города.

Как и в первую войну, решено было ехать в ст. Серноводскую к Раисе.

Так как ст. Серноводская граничила с Ингушетией, она была объявлена зоной беженцев, где, якобы, не будет боевых действий.

У Раисы уже был полон дом беженцев. Она по доброте душевной никому не могла отказать в приюте. К ней съезжались родственники и знакомые со всей республики.

Семья Раисы жила в трехкомнатной квартире, которая находилась в учительском доме. Еще на выделенном рядом участке был большой недостроенный дом, в котором было два корпуса с отдельными входами. И хоть дому требовался ремонт, и там не было мебели, он хорошо отапливался, и прожить в нем в холодное время можно было без особых проблем. Главное под домом был хороший, надежный подвал.

В квартире с семьей Раисы поселились мы, а дом полностью был занят другими родственниками.

Мне всегда нравилось бывать в Серноводской. И когда встал вопрос: куда ехать из города, я не сомневалась и приехала туда, где мне всегда были рады.

В общении не было недостатка. Для любого человека это очень важно — не быть одиноким в моменты отчаяния. Мы собирались большой компанией, пили чай, играли в карты, смотрели фильмы и много говорили. Говорили о разном, но основной темой оставалась война, которая в который раз нарушила все планы.

Так прошло около двух недель. К концу второй недели выяснилось, что зона беженцев превращается в зону боевых действий.

Бомбить Серноводскую начали поздно ночью. В тот момент я находилась в ванной с мыльной головой. Ураганный обстрел был такой силы, что я испугалась быть захороненной под руинами дома с пеной на голове. Дом так трясло, казалось, что его отрывало от земли. До сих пор удивляюсь, как стекла остались целы.

Я наспех ополоснула голову и в темноте, свет сразу же погас, натягивала на мокрое тело одежду. В квартире уже началась паника. Женщины плакали и причитали, прижимая к себе детей. Заурбек, младший из сыновей Раисы стал кричать, чтобы все легли на пол. В темноте не могли найти ни свечей, ни лампы. Кто-то искал документы, кто-то теплую одежду. Спотыкаясь, друг об друга, жители квартиры метались по комнатам. Сквозь этот шум и суету я слышала только один голос, который без умолку твердил: «Где моя сестра? Где моя сестра?». Это была Залина, она не знала, где я нахожусь. Выбежав из ванной, я на ощупь нашла ее в темноте и обняла, прижав к себе крепко. Я старалась успокоить ее, унять дрожь. Моя маленькая сестра впервые попала под бомбежку и это вызвало у нее шок. Я очень испугалась, с ней могла случиться истерика. Все плакали. В этот момент я почувствовала, что надо как-то удержать панику и именно я должна что-то сказать, чтобы все успокоились. Прочитав молитву, предложила всем присутствующим повторять за мной. Сначала начали хаотично, потом голоса зазвучали в унисон. Прерывались и вздрагивали, когда раздавался очередной взрыв. Ждали хотя бы пятиминутного затишья, чтобы успеть добежать из квартиры до подвала дома.

Вслушиваясь в голоса, я невольно сравнила наше растерянное бормотание с пением школьного хора, который был делегирован в соседний поселок, отстаивать честь школы на конкурсе песни.

Это было много лет назад. Нас отправили на конкурс без баяниста, он оказался болен, не было и дирижера.

Мы вышли на сцену, и даже не успев сообразить, что не сможем петь без аккомпанемента (потому что ни разу не пробовали) запели песню. Запели с разницей в секунды «На Мамаевом кургане тишина…». Получился такой ералаш, что над нами смеялись не только ученики, но и учителя с приглашенными гостями. Но мы все-таки допели, точнее «допозорились». Эта неудача нас нисколько не расстроила, потому, как после конкурса намечалась дискотека. Заняв последнее место на конкурсе, мы без зазрения совести потанцевали на дискотеке и даже успели посетить местный краеведческий музей.

Наконец-то наступило долгожданное затишье. Мы зажгли свечи и потихоньку разглядывали кто, где находится. Обнаружив, что среди нас отсутствует Зарган, мы с Залиной зашли в спальню. Зарган, глубоко зарывшись под одеяло, лежала на кровати. Она накрыла голову, как будто это могло ее спасти. На наше удивление, невозмутимо сказала, чему быть, того не миновать. Наши уговоры пойти в убежище не помогли. Зарган так и осталась под одеялом.

Все остальные отправились в подвал дома. Когда мы туда спустились, там уже собралась толпа. Сюда пришли жители соседних домов. Наверно это был самый надежный подвал на улице. Еще в такие моменты люди старались держаться вместе. Было много детей, даже грудных.

Устроились, кто, где мог. Некоторые захватили из дома маленькие табуреты и одеяла.

Я, как всегда, принялась разглядывать присутствующих, хотя многого при свете свечи не увидишь. Вслушивалась в разговоры, которые прерывались когда раздавался грохот взрыва. Слушала я не потому, что хотела быть в курсе всех дел, а просто было интересно, о чем могут говорить люди пришедшие спасаться от смерти. В помещении стоял монотонный галдеж похожий на жужжание. А разговоры обычные: о том, как подорожала мука; о том, что пособия не выдают; о том, что скоро чья-то свадьба; и так далее. Говорить про политику никто не хотел. Люди просто устали спорить о том кто прав, кто виноват. Хотя в недавнем прошлом среди народа разгорались нешуточные споры. Дело доходило даже до драки. Бывало, что в одной семье сосуществовали сторонники и противники независимости. Родные братья, разошедшись во мнении, могли не общаться друг с другом и даже становились врагами. Так что война проникла внутрь семей.

Вообще, по мнению многих, идею независимости стали поддерживать от безделья. В начале 90-х, несмотря на то, что политическая обстановка была непонятной и экономика разваливалась, люди жили безбедно. В основном за счет того, что Чечня стала торговым центром на Северном Кавказе. Был большой оптовый рынок «Петропавловский», куда съезжались челноки со всех соседних республик. В нашу же республику товар огромными партиями поступал на прямую из Турции и стран Азии.

Ну и, естественно, бензин, который воровали все кому не лень.

Так вот жили-жили — не тужили, вроде бы все есть, а почему-бы не отделиться. Нашелся и лидер, который либо делал вид, что у него не все дома, либо на самом деле являлся таковым.

Не могу сказать, чтобы все относились к нему серьезно. В народе про первого президента ходило очень много анекдотов. Президент обещал народу золотые краники; утверждал, что молиться надо три раза в день; говорил о введении национальной валюты и любил поиграть в войнушки.

Шутки шутками, а к войне нас генерал медленно, но верно все-таки привел. Через год после начала боевых действий президент как в воду канул. Ни живого, ни мертвого его больше не видели.

По сей день споры о том жив он или нет, не стихают. Некоторые утверждают, что бывший президент в полном здравии греется на побережье Средиземного моря. Другие говорят, что он якобы, жив, но парализован. И небольшой процент спорщиков уверен, что автор идей независимости все же погиб.

Но я подозреваю, даже возвращение с того света этого причудливого человека, вряд ли что-то изменило бы.

В подвале мы просидели до 5 утра. Потом люди стали потихоньку расходиться по домам.

Дожив до утра, мы решили больше не подвергать себя риску и выехать из Серноводской в соседнюю республику.

Все утро мы помогали Раисе и ее невестке Джульетте собирать вещи. Заворачивали в старые газеты посуду, хрусталь, скатывали в рулоны ковры, складывали в коробки книги и фотографии. Теплую одежду и постельные принадлежности, свернув в тюки, погрузили в машину, а все остальное снесли в подсобное помещение, которое находилось под квартирами.

Мы были похожи на цыган, которые привыкли кочевать, только вместо кибитки, у нас был «дышавший на ладан» Рафик. Всего нас было человек пятнадцать. Трое из нашей семьи, дети и внуки Раисы, и ее родственники.

Все мы со своими пожитками разместились в машине и направились в станицу Слепцовскую. Это был ближайший населенный пункт на границе с Чечней.

После того как школы закрылись, Раиса устроилась работать в хлебопекарню, которая находилась в станице Троицкой. Там же решили искать жилье, чтобы переждать бомбежки.

Когда мы выехали из села, по дороге в Ингушетию уже стояла километровая очередь из всех видов транспорта. Здесь были и автобусы, и легковые автомобили, и тракторы, и мотоциклы. Была и живая очередь. Люди из ближайших сел пешком шли до границы Ингушетии, только чтобы пересечь рубеж и оказаться на мирной территории. Многие, дойдя до этого рубежа, там же ночевали. Сооружали из веток шалаши, спали в машинах и на улице. Некоторые умудрились вывезти с собой даже домашнюю скотину. Еду готовили здесь же на кострах.

Мы прождали своей очереди весь день. Можно было конечно пройти пешком, но тогда мы лишались единственного крова- Рафика. Перейдя границу, мы не имели возможность где-нибудь остановиться. Если и было жилье, сдаваемое в аренду, то оно уже было занято беженцами, которые приехали раньше. Цены на жилье, которое в большинстве своем не имело ни каких удобств, заметно подскочили. Мы так и не въехали в Ингушетию, и после того как стемнело, вернулись в Серноводскую.

Когда мы въехали в станицу, было ощущение, что все вымерли. Стояла такая зловещая тишина, неслышно было даже собак, которые раньше своим лаем не давали спать.

Нигде, ни в одном окне не было видно света. Да электричество отключили, но не видно было даже света свечи или керосиновой лампы.

Ключи от квартиры мы в темноте не нашли, и отправились ночевать в дом. Беженцы, которые раньше размещались в доме, после того как начались бомбежки, уехали в свои села. Но в доме остались койки с матрацами, было немного воды, чтобы умыться, еще нашли подсохший хлеб и варенье.

Покормив детей остатками пищи, кое-как умывшись, мы легли спать. Заснуть, не смотря на то, что за день сильно вымотались, оказалось трудно. Было страшно и холодно.

Мне наконец-то удалось уснуть, и я как будто успела увидеть сон. Вдруг во дворе послышались голоса. В комнату вошел старший сын Раисы Тамерлан. Он сказал, чтобы мы быстрее собирались. Все были в недоумении. Возмущались. Куда можно пойти в час ночи? Тамерлан сказал, что пришли его приятели и предупредили, что сегодня ночью в станицу войдут войска и будут делать зачистки. Таких зачисток очень боялись. Нередко военные были пьяные и учиняли беспредел.

Сонные и напуганные мы снова стали собираться в дорогу. Очень жалко было детей. Они так мирно спали, когда мы начали их тормошить, пытаясь натянуть на них теплую одежду.

Самое неприятное в этой ситуации было то, что нам предстояло пройти пешком больше шести километров. Это ночью и в октябре, когда уже довольно прохладно.

На машине ехать было нельзя. Потому что, увидев свет, нас могли расстрелять постовые, подумав, что это передвигаются боевики.

Вот так глубокой ночью наша компания отправилась на границу Ингушетии. Шли мы долго. Меня сильно знобило, то ли от холода, то ли от страха. Было очень темно. Детей несли по очереди, передавая из рук в руки.

Дорога была напряженной. Боялись внезапного обстрела. Не было уверенности, что кого-нибудь из нас не подстрелит снайпер. Конечно, передвигающаяся посреди ночи кучка людей, может вызвать подозрение.

По дороге я думала, может мы зря все это затеяли, и нужно было остаться. Ведь не было точно известно, войдут войска или нет. Но в данном случае, выбор у меня был небольшой, пришлось подчиняться большинству. А большинство решило спасаться бегством.

Мы наконец-то добрели до границы. Здесь, как и все предыдущие дни оставались люди. Вся приграничная территория была освещена кострами, горевшими повсюду. Мы примостились у оставленного кем-то костра.

Дети стали плакать. Они хотели пить, есть, спать, жаловались на холод. А нам ничего не оставалось, как утешать их, убеждать, что как только рассветет, все будет хорошо, и мы поедем домой. Дети постарше все время спрашивали, почему мы сидим на улице и не можем спать дома.

Да мы и сами много задавали себе этот вопрос: почему мы не можем спать в собственных кроватях. На этот, казалось бы, простой вопрос, оказалось, очень сложно ответить.

Как мы устали бояться и бежать от войны. Да и куда бежать? Кому нужны вынужденные переселенцы? Как ненавижу я слово «беженец», синонимом которого мне слышится только слово «бомж».

Греясь у огня, мы старались шутить, говорить о пустяках. Стали спрашивать друг у друга, чего бы больше всего хотелось в данный момент. Все желания были банальны, начиная от жареной картошки и заканчивая горячей ванной. Единственным утешением было лишь то, что мы не одни. Тысячи людей, также как и мы остались на улице.

Никогда не предполагала, что когда-нибудь придется ночевать на улице.

Огонь приворожил взгляд, и я погрузилась в свои мысли. Думала о многом. Что же делать дальше? Возвращаться в город нельзя, там бомбят. В Серноводской то же самое. Ехать в Ингушетию? Для начала там нужно было найти жилье, что было на тот момент практически невозможно. Все свободные помещения на территории соседней республики уже были заняты беженцами.

За своими глобальными мыслями не заметила, как рассвело. Чуть позже пригнали из села наш транспорт. И мы отправились в станицу Троицкая. Там остановились в пекарне, где работала Раиса. В пекарне была маленькая комнатка для отдыха, там разместили детей. Сами же целый день провели в поисках жилья. К концу дня мы так и ничего не нашли. Потом женщина, работавшая с Раисой, предложила нам переночевать в доме ее матери. Мы, конечно, были рады, что хотя бы эту ночь не придется проводить на улице. Нас покормили и уложили на полу. Пришлось подкладывать собственную одежду. Хозяева сами жили не очень богато, и предложить лучшие условия не могли.

Рано утром нас культурно выпроводили, сказав, чтобы мы не теряли времени даром и шли искать другое жилье.

И все началось сначала.

Когда мы уже отчаялись найти хоть какое-нибудь помещение, приехал брат Джульетты Саид-Хасан. У него жили друзья в Ингушетии. Они предложили свою помощь.

Большую часть нашей компании разместили в селе Экажево, в доме, который в будущем планировали сносить. Но так как в нем можно было жить, хозяева любезно предоставили его во временное пользование.

А мы: Зарган, я и Залина попали в село Сурхахи. Нас привезли к людям, которых мы совершенно не знали, но стали нам впоследствии почти родными.

Это семья Эстамировых. Мы приехали к ним поздно вечером. Чувствовали себя очень неловко. Это так стыдно, просить у людей, которых ты впервые видишь приюта, пусть даже временного.

Хозяйка дома Дуги приветливо встретила нас. Она покормила незваных гостей (то есть нас) и предложила помыться в бане, что было как нельзя кстати.

Дуги нам всем сразу понравилась. Она часто улыбалась, говорила много, но интересно. Когда мы только начали общаться, мне показалось, что она педагог. Наверно, потому что она говорила так, как говорят учителя: выразительно, четко выговаривая фразы, делая паузы. На вид благополучная женщина, оказалась человеком очень нелегкой судьбы.

Когда Дуги только вышла замуж, ее муж заболел менингитом и, несмотря на длительное лечение, так и не смог стать полноценным человеком. У Дуги было 8 детей, которых ей самой пришлось ставить на ноги. Четверо сыновей: Юсуп, Юнус, Яхья и Яраги и четыре дочери, из которых больше всего мне запомнились Марет и Мила. Дуги очень трудно было одной воспитывать детей, обеспечивать их всем необходимым. Но, вопреки всем трудностям, она вырастила из них достойных людей.

Все члены этой семьи: и сыновья, и дочери, и снохи и даже старик-отец относились к нам с огромным пониманием и душевной теплотой.

Нас поселили в домик времянку, выделив комнату и небольшую кухню, в которой имелась мойка и газовая плита. Мало того, что с нас не брали платы за жилье, так еще Дуги нам предоставила все необходимое. Она дала нам постельные принадлежности, посуду, стол, стулья и постелила коврики. Домик был очень теплый и уютный.

Мы не планировали оставаться в Сурхахах надолго, всего пару недель, пока не найдем съемное жилье. Не хотелось пользоваться добротой этих людей. Но две недели растянулись на год с лишним. И даже когда мы нашли квартиру в Малгобеке и хотели съехать, Дуги нас не отпустила. Она сказала: «…лучше на эти деньги, которые вы собираетесь платить за квартиру, ешьте мясо, а здесь живите столько, сколько нужно…».

В сложившейся ситуации считалось, что нам очень повезло. У нас было теплое жилье, а главное очень чуткое отношение хозяев. Эстамировы ни разу, ни словом, ни взглядом не показали, что мы в этом доме чужие. Напротив, они сделали все, чтобы мы чувствовали себя как дома.

Помимо нас, Дуги приютила еще несколько семей и им постаралась создать нормальные условия для жизни.

Между собой мы называли эту удивительную женщину мать Тереза.

Мы искренне полюбили очень красивое селение Сурхахи и людей живущих там. На всей территории Ингушетии я не видела более прекрасного места. И жители села произвели очень хорошее впечатление своей религиозностью, соблюдением обычаев и традиций.

От всей души выражаю огромную благодарность и признательность семьям Эстамировых и Тумгоевых за доброту, понимание и сочувствие. Эти люди помогли и поддержали нас в самые сложные моменты.

Но, к сожалению, не всем так повезло как нам. Десятки тысяч беженцев все еще оставались без крова. Чтобы как-то люди смогли выжить, на территории Ингушетии было организовано несколько палаточных лагерей. Переселенцы жили в палатках семьями, бывало даже по 10–15 человек. Но что такое брезентовая палатка, стоящая в чистом поле под дождем и снегом.

Каждый раз, проезжая мимо этих поселений, приходила в ужас, как люди выживают в этих невыносимых условиях?! Ведь пребывание в лагерях длилось ни день, ни месяц, а годы. Это еще раз подтверждало убеждение в том, что наш народ очень вынослив.

Мужчины ежедневно выходили на поиски заработка, в основном подрабатывали на стройках. Женщины занимались детьми и готовили еду. Чаще всего, это было что-нибудь мучное или крупы. Именно эти продукты были доступны, так как выдавались в качестве гуманитарной помощи. Гуманитарные организации регулярно привозили одежду, продукты, которые были очень необходимы беженцам, чтобы продержаться.

Конечно же, многие жители Ингушетии относились к людям, бежавшим от войны с сочувствием, помогали, чем могли.

Ингушетия была единственной республикой, безоговорочно принявшей на своей территории беженцев. И в этом, прежде всего, заслуга первого президента республики. Этот человек пользовался огромным уважением и доверием. За время своего президентства он проявил себя как справедливый руководитель и гуманный человек.

Особенно ярко проявились эти качества, когда перекрыли границу между Ингушетией и Чечней, тогда как на территории Чечни шли бои и люди бежали от войны.

Народ держали как скот, не выпуская за пределы республики. Тысячи беженцев ночевали зимой на границе без воды и пищи. Как будто был негласный приказ «подыхайте на своей территории!». Женщины, старики и дети от голода и недосыпания теряли сознание. Когда люди попытались пройти напролом, по ним приказано было открыть огонь. За эти дни несколько человек погибли в давке.

Во многом благодаря усилиям президента Ингушетии, который с первого дня добивался того, чтобы людей пропустили через этот злосчастный пост, границу наконец-то открыли.

В последующем он всегда отстаивал и защищал права беженцев, пока не сменилась власть в Ингушетии.

Положение вынужденных переселенцев после этих перемен заметно ухудшилось. Гуманитарная помощь завозилась все реже и реже. Часто отключали электричество, поступавшее в лагеря беженцев, перекрывали газ. Видимо новое руководство решило очистить свою территорию от нищих людей.

Постепенно основная часть беженцев была выжита из Ингушетии. Хотя по телевидению часто демонстрировали кадры, как люди по собственному желанию возвращаются в Чечню. Просто у них не было выбора.

Глава 15

В настоящее время живу за пределами республики. Расстояние не помеха, бываю в Чечне довольно часто. На родную землю очень тянет, но жить там страшно.

На границе Ингушетии и Чечни знаменитый блокпост «Кавказ». По-другому его еще называют доходное место.

Военнослужащие, стоящие на этом КПП очень отличаются от других солдат. Они не выполняют долг, а зарабатывают деньги. Научились просить по-чеченски двадцатку, тридцатку. С каждого автомобиля въезжающего и выезжающего из Чечни взимается дань в размере этой суммы. Если проблема с документами, в паспорт вкладывается 50 или 100 рублей. Говорят, за месяц пропускающие имеют до 2 тысяч долларов. А почему бы ни заработать, ведь мы сами приучили их к этому, лишь бы не стоять в очередях. Своей честностью террористов они все равно не поймают, так хотя бы денег заработают.

Всякий раз, пересекая границу, я ловила себя на мысли, что могла бы провезти через «Кавказ» за 30 рублей все, что угодно.

На протяжении всей трассы до Грозного еще несколько блок постов.

Недавно нас задержали на одном из этих постов. Я взяла фотоаппарат, чтобы сделать для книги несколько снимков. По дороге снимала горы, день выдался солнечный и очень хорошо виднелись красивые заснеженные вершины. Фотографировала на ходу из окна автомобиля. На посту, заметив фотоаппарат, нас остановили. Я, сообразив, быстро спрятала его в сумку. Но военные приказали выйти из машины и отдать им аппарат.

Нас спрашивали, что мы снимаем, я сказала, что фотографировала горы, они якобы мне очень нравятся. Для убедительности попросила сделать несколько снимков с того места, где стояли сами военные. Но мне, конечно же, отказали, а напротив предупредили, что фотоаппарат будет уничтожен, а меня задержат до выяснения обстоятельств, так как им пришли ориентировки на девушек 14–18 лет, которые снимают на камеры расположения частей и постов федералов, чтобы передать пленку боевикам. Пришлось объяснять, что мне далеко за 18 и никакого злого умысла у нас не было. Признаться, что снимки нужны для книги я не решилась. В конце концов, откупились, заплатив 100 рублей.

Подъезжая к Грозному, надеешься увидеть хорошие изменения. Но все здесь по-прежнему напоминает о войне, и, к сожалению, людям еще долго придется смотреть на эту мрачную картину. Все те же разрушенные здания с пустыми глазницами, на которых красуются плакаты с призывами голосовать за разных кандидатов или просто надписи, лозунги.

Все те же рынки и заправки. И вроде идет борьба с незаконной продажей бензина, а торгующих меньше не становится. Это национальный бизнес.

Дороги в ужасном состоянии. Если ездить в Чечню летом, то обволакивает пылью так, что начинаешь задыхаться. Если в холодное время года, то бываешь «по уши» в грязи. Сохранить обувь в приглядном виде невозможно, кругом лужи и слякоть.

По утрам женщины дворничихи метут центральные улицы города, собирая мусор в кучки. Но его не успевают вывозить и ветер, будто издеваясь, снова рассеивает мусор. Напрасный труд.

В центре города еще много не разобранных руин. Груды разрушенных зданий выглядят так, будто здесь прошла генеральная репетиция конца света. И только бесконечный поток автомобилей и суетящиеся как муравьи люди, напоминают о том, что жизнь здесь продолжается.

Общий серый фон полуразрушенных многоэтажек и отреставрированные первые этажи с яркими вывесками. На этом фоне выделяются восстановленные и построенные здания министерств и правительства. А школы, больницы и многие построения стоят как беспризорники, до которых никому нет дела. Как и до разрушенных домов и квартир жителей города. Люди собственными силами пытаются восстановить свои дома. Так уж мы устроены, привыкли рассчитывать только на себя.

Несмотря на то, что в средствах массовых информаций постоянно твердят о компенсациях, которые якобы получают жители Чечни, в реальности до людей доходит лишь жалкая часть назначенной суммы. А то и не доходит совсем. Есть, конечно, проныры и аферисты, которым удается получить деньги даже на несуществующие дома, но и для этого нужно иметь связи в администрациях.

А неимеющие ни связей, ни денег годами ожидают этих компенсаций. Множество раз приходится переоформлять документы, все время откладываются сроки выдачи денег. То ждут результатов выборов, то пока пройдут праздники, то мешает лето, то зима. Одним словом, причин можно найти сколько угодно, лишь бы деньги не попали в руки к тем, кто на самом деле в них нуждается. Если все-таки удается получить 50 % процентов от положенной суммы, из них 5 тысяч остается банку и еще 10 надо заплатить омоновцам, охраняющим этот банк. Вот такие ставки. Кстати, недавно услышала, чтобы устроиться на работу в милицию надо заплатить 2 тысячи долларов, бухгалтерское место стоит 1 тысячу долларов. Так что хочешь зарабатывать, сначала заплати.

Самое страшное, что после получения денег, многие опасаются за свою жизнь. Уже произошло много убийств на этой почве.

Что касается правительства республики, министры и руководители меняются с такой частотой, что их не успевают запомнить.

Продолжают исчезать люди. Группы людей в камуфляже, без опознавательных знаков увозят мужчин. Найти след пропавшего почти никогда не удается.

Как прожить в такой обстановке. Надо бежать, да только некуда. Отношение к приехавшим из Чечни в российских городах и селах настороженное, нас, мягко говоря, не любят.

О настроении в обществе можно судить даже по надписям в подъездах и на стенах домов. Сейчас очень редко увидишь безобидное «Саша + Маша» или «Здесь был Вася». Вот надписи в лифте, на которые приходилось смотреть ежедневно, дословно: «Смерть инородцам!», «Россия — Ивану, Кавказ — барану!», «Чехам смерть!» и т. д.

Во всех негативных событиях, происходящих на территории огромной России, всегда пытаются отыскать пресловутый чеченский след.

Когда смотрю программы новостей, так боюсь услышать о каком-нибудь взрыве или захвате заложников, как будто имею к этому какое-то отношение. Трудно видеть негативную реакцию и озлобленность людей. Ведь переживаем мы не меньше, если не больше. Все это бумерангом возвращается к нам.

Последние десять лет мы только и делаем, что пытаемся доказать, что мы обычные люди, а вовсе не монстры. Все время оправдываемся, сами, не зная за что.

Когда у меня спрашивают кто я по нации, я задумываюсь: говорить или нет. Почему я вынуждена скрывать свою национальную принадлежность, как еврейка в фашистской Германии. Я не преступница! Или это как ярлык: говорим чеченец, подразумеваем террорист и наоборот. Назвать другую национальность язык не поворачивается, это все равно, что отказаться от своих родителей. Сказав правду, всегда чувствуешь на себе пристальный взгляд, то ли полный ненависти, то ли удивления, и только иногда, сочувствия. Как бальзам на наши израненные души, когда редкий журналист или правозащитник замолвит доброе слово о народе, расскажет правду о ситуации в республике.

Со мной многие могут не согласиться, сказав, что все не так уж плохо. Жизнь в Чечне налаживается, хоть и очень медленно.

Да разве это жизнь? Выходя из дома, не знаешь, вернешься ли в добром здравии и будет ли этот дом цел, вздрагиваешь от любого шума, боишься, что кто-то из близких пропадет без вести, все время слышишь угрозы, что война только началась и боевики снова захватят город. Чего стоит разруха и бытовая неустроенность, которая гнетет морально и физически.

Но народ, проявляя невероятное терпение и выносливость, выживает. Не теряет надежду на милость Всевышнего и верит в предсказания предков. Когда то, очень давно, старейшины предсказали, что Грозный уйдет под землю. Раньше люди скептически относились к этим предсказаниям. Сейчас город погребен под руинами. Пророчество — свершившийся факт.

Говорят в будущем, если верить все тем же предсказаниям, на нашей земле будут властвовать англичане, а потом, освободившись от ига иностранцев, мы заживем как в раю. Что ж поживем, увидим.

Ну а пока, Чечня — это безумно уставшие от войны люди, пятидесятипроцентные компенсации, блок посты, рынки, разруха, взрывы, танки, военные, разбитые дороги, баллоны с окрашенным в разные цвета бензином, камуфляж, плакаты с громкими лозунгами и пустые обещания властей.

И все же, есть среди всего этого что-то очень хорошее, и, пожалуй, самое важное — это оптимизм подрастающего поколения, который пока еще жив.

Вместо эпилога

О чеченской войне уже издано и еще будет написано немало книг. Это стало историей нашего народа. Какие-то произведения будут правдивы, какие-то покажутся абсурдом. Казалось бы, война она и есть война, ничего нового о ней не напишешь. Но для каждого человека пережившего войну — это своя трагедия, своя боль, своя, ни на чью не похожая история. Мы не всегда умеем точно и правильно высказывать свои ощущения, они так и остаются, никем не услышаны.

Написанное в этой книге это лишь капля в океане слез, пролитой крови и человеческих страданий.

Я ничего не понимаю в политике и, к своему стыду, не очень хорошо знаю историю своего народа, но подозреваю, что кто-то очень не хочет мира и спокойствия на нашей измученной земле. Я, как и многие тысячи стала свидетелем этого кровопролития, и мне кажется, была обязана написать то, что знаю и видела.

Сейчас Чечня словно пытается пробудиться от затянувшегося кошмарного сна. Но кто-то все время подсыпает ей снотворное, чтоб она еще долго не могла очнуться.

И вроде бы всем все понятно, и то, что этот хаос искусственно затягивается, и то, что это большие деньги, нефть. Но нам-то от этого не легче.

На главный вопрос: когда закончится война или как ее сейчас принято называть — контртеррористическая операция, по-прежнему ни у кого нет ответа.

2004 г.