В серебристой лунной мгле

Когда они вышли из ракеты в ночной мрак, то в первый миг так озябли, что Спендер сразу принялся собирать марсианский хворост для костра. О том, чтобы отпраздновать событие, он даже и не заикнулся, просто набрал хворосту, подпалил его и стал смотреть в огонь.

Потом в зареве, окрасившем редкий воздух над высохшим марсианским морем, поглядел через плечо на ракету, которая пронесла их всех — капитана Уилдера, Черока, Хезевея, Сэма Паркхилла, его самого — через немые черные звездные просторы и доставила в безжизненный, грезящий мир.

Джефф Спендер ждал, когда начнется содом. Глядя на своих товарищей, ждал: сейчас запрыгают, закричат… Вот только пройдет оцепенение от потрясающей мысли, что они «первые» люди на Марсе. Хотя никто об этом вслух не говорил, но в глубине души многие надеялись, что их предшественники не долетели и пальма первенства будет принадлежать этой, Четвертой экспедиции. Нет, они никому не желали зла и, однако же, мыслили именно так, мечтали о славе и почете, меж тем как их легкие привыкали к редкой атмосфере, из-за которой голова была словно хмельная, если двигаться слишком быстро.

Биггс подошел к только что разведенному костру и спросил:

— Зачем хворост, ведь в ракете есть химическое горючее?

— Неважно, — ответил Спендер, не поднимая головы.

Нельзя, просто нельзя в первую же ночь на Марсе устраивать шум и гам и тащить из ракеты такую нелепую, неуместную здесь штуковину, как печь. Привозное кощунство, вот как это называется. Еще успеется, еще будет время швырять пустые консервные банки в гордые марсианские каналы, еще поползут, лениво кувыркаясь по седому пустынному дну марсианских морей, шуршащие «Нью-Йорк таймс», придет время банановым шкуркам и замасленной бумаге валяться среди изящных зубчатых развалин марсианских поселений. Все впереди, все будет. Его даже передернуло от этой мысли.

Спендер кормил огонь из рук с таким чувством, словно приносил жертву мертвому исполину. Ведь они сели на огромной могиле. Здесь погибла целая цивилизация. И элементарная вежливость требовала от них, чтобы первую ночь они вели себя пристойно.

— Нет уж, отмечать так отмечать! — Биггс повернулся к капитану Уилдеру. — Начальник, я предлагаю раздать всем причитающуюся порцию джина и мяса и устроить небольшой шумок.

Капитан Уилдер смотрел на мертвый город, который раскинулся в миле от них.

— Мы все устали, — произнес он отсутствующе, точно целиком ушел в созерцание города и успел позабыть про своих людей. — Лучше завтра вечером. А сегодня хватит с нас того, что мы благополучно прошли через космос, ни разу не столкнулись с метеоритом и не потеряли ни одного человека из экипажа.

Космонавты бродили возле ракеты, не зная, куда себя деть. Их было двадцать, кто положил руку на плечо товарища, кто поправлял пояс. Спендер пристально поглядел на них. Они были недовольны. Рискуя жизнью, они совершили великое дело. Теперь им хотелось напиться до чертиков, горланить песни, поднять такую пальбу, чтобы сразу было видно, какие они лихие парни: пробуравили дыру в космосе и пригнали ракету на Марс. На Марс!

Но никто не кричал и не пел.

Капитан негромко отдал приказ. Один из космонавтов сбегал в ракету и принес консервы, которые открыли и раздали без особого шума. Мало-помалу разговорились. Капитан сел и сделал краткий обзор всего путешествия. Они все знали сами, но было приятно утвердиться в ощущении, что дело сделано, главное позади. Про обратный путь говорить не хотелось. В двойном лунном свете быстро мелькали ложки; еда казалась очень вкусной, вино — и того вкуснее.

В небе чиркнуло пламя, и мгновение спустя возле лагеря села вспомогательная ракета. Спендер смотрел, как открывается маленький люк и выходит Хезевей, врач и геолог — у каждого участника экспедиции были две специальности, приходилось экономить место. Хезевей не торопясь подошел к капитану.

— Ну, что там? — спросил капитан Уилдер.

Хезевей поглядел на города вдали, мерцающие в звездном свете. Потом глотнул и перевел глаза на Уилдера:

— Вон тот город мертв, капитан, мертв уж много тысяч лет. Как и три города в горах. Но пятый город, в двухстах милях отсюда…

— Ну?

— Еще на прошлой неделе там жили.

Спендер встал.

— Марсиане, — добавил Хезевей.

— А где они теперь?

— Умерли, — сказал Хезевей. — Я зашел в один дом. Думал, что он, как и другие дома, в остальных городах, заброшен много веков назад. Силы небесные, там были покойники! Словно я забрел в груду осенних листьев! Будто сухие стебли и клочки горелой бумаги — все, что от них осталось. Причем умерли совсем недавно, самое большее дней десять тому назад.

— А в других городах? Вы проверили? Есть там кто-нибудь живой?

— Никого. Я потом еще не один проверил. Из пяти четыре заброшены много тысяч лет. Совершенно не представляю себе, куда подевались их обитатели. Зато в каждом пятом городе — одно и то же. Тела. Тысячи тел.

— Отчего они умерли? — Спендер подошел ближе.

— Вы не поверите.

— Что их убило?

— Ветрянка, — коротко ответил Хезевей.

— Не может быть!

— Точно. Я сделал анализы. Ветряная оспа. Ее действие на марсиан совсем не такое, как на землян. Видимо, все дело в обмене веществ. Они почернели, как головешки, и высохли, превратились в ломкие хлопья. Но это ветрянка, никакого сомнения. Выходит, что и Йорк, и капитан Уильямс, и капитан Блек — все три экспедиции добрались до Марса. Что с ними было потом, одному богу известно. Но мы совершенно точно знаем, что они, сами того не ведая, сделали с марсианами.

— И никаких признаков жизни?

— Возможно, конечно, что несколько марсиан посмекалистей вовремя спохватились и ушли в горы. Даже если так, бьюсь об заклад, что их слишком мало, чтобы с ними считаться. Этой планете пришел конец.

Спендер повернулся и снова сел у костра, уставившись в огонь. Ветрянка, господи, подумать только: ветрянка! Народ миллионы лет развивается, совершенствует свою культуру, строит вот такие города, всячески старается утвердить свои идеалы и представления о красоте, но вот приходит пора ему умереть. Часть умерла еще до нашей эры — пришел их срок, и скончались тихо, с достоинством встретили смерть. Но остальные! Может быть, остальные марсиане погибли от болезни с изысканным, или грозным, или возвышенным названием? Ничего подобного, черт возьми, их доконала ветрянка, детская болезнь, болезнь, которая на Земле не убивает даже детей! Это неправильно, несправедливо. Это все равно что сказать про древних греков, что они погибли от свинки, а гордых римлян на их красивых холмах скосил грибок! Что бы нам дать марсианам время приготовить свой погребальный убор, принять надлежащую позу и измыслить какой-нибудь иной предлог для смерти. Так нет же — какая-то паршивая, дурацкая ветрянка! Нет, не может быть, это не согласуется с здешней архитектурой, со всем здешним миром!

— Ладно, Хезевей, теперь перекусите.

— Спасибо, капитан.

И все! Уже забыто. Уже говорят о другом.

Спендер, не отрываясь, следил за своими спутниками. Он не прикоснулся к своей порции, лежащей в тарелке у него на коленях. Он почувствовал, как воздух становится холоднее. Яркие-яркие звезды точно придвинулись ближе.

Если кто-нибудь начинал говорить чересчур громко, капитан отвечал вполголоса, и они невольно понижали голос, подражая ему.

Какой запах у воздуха — чистый, полный новизны! Некоторое время Спендер сидел и только дышал, наслаждаясь его необычностью. В нем было множество такого, что он не мог опознать: цветы, химикалии, пыль, ветер.

— Или взять хоть тот раз в Нью-Йорке, когда мне попалась эта блондиночка — черт, опять имя забыл… А, вот — Гинни! — басил Биггс. — Конечно, Гинни!

Спендер весь сжался. У него задрожали руки. Глаза беспокойно дергались под тонкими, прозрачными веками.

— А Гинни и говорит мне… — не унимался Биггс.

Раздался дружный хохот.

— И вмазал же я ей! — орал Биггс, не выпуская из рук бутылки.

Спендер отставил свою тарелку в сторону. Прислушался к ветерку, который шептал ему на ухо что-то прохладное. Полюбовался белыми марсианскими зданиями — точно холодные льдины на дне высохшего моря…

— Какая девчонка, блеск! — Биггс опростал бутылку в свою широкую пасть. — Такую только один раз в жизни встретишь!

Запах потного тела Биггса отравил воздух. Спендер дал костру потухнуть.

— Эй, Спендер, уснул, что ли, огня давай! — крикнул Биггс и снова присосался к бутылке. — Ну, так вот, однажды ночью мы с Гинни…

Один из экипажа, по фамилии Шенке, принес свой аккордеон и стал отбивать чечетку, так что пыль столбом поднялась.

— Ух ты! — вопил он. — Живем!

— Йэх! — горланили остальные, отбросив пустые тарелки.

Трое стали в ряд и задрыгали ногами наподобие девочек из кордебалета, выкрикивая остроты. Другие хлопали в ладоши, подбадривая их. Черок сбросил рубаху и закружился, сверкая потным торсом. Лунное сияние серебрило его ежик и гладко выбритые молодые щеки.

Ветер гнал легкий туман над дном пересохшего моря, огромные каменные личины гор глядели сверху на серебристую ракету и крохотный костер.

Шум и гомон становился сильнее, число плясунов росло, кто-то сосал губную гармонику, кто-то дул в гребешок, обернутый папиросной бумагой. Еще два десятка бутылок откупорено и выпито. Биггс ковылял на непослушных ногах и дирижировал пляской, размахивая руками.

— Эй, командир, давай с нами! — крикнул Черок капитану и затянул песню.

Пришлось и капитану плясать. Он делал это безо всякой охоты. Лицо его было сумрачно. Глядя на него, Спендер подумал: «Бедняга! Что за ночь! Они сами не ведают, что творят. Им бы перед полетом семинар пройти о том, как вести себя на Марсе, хотя бы несколько дней держаться в рамках приличия».

— Довольно. — Капитан вышел из круга и сел, сославшись на усталость.

Спендер взглянул на грудь капитана. Не сказать, чтобы она вздымалась чаще обычного. И лицо ничуть не потное.

Аккордеон, гармоника, вино, крики, пляска, вопли, возня, лязг посуды, хохот.

Биггс, шатаясь, побрел на берег марсианского канала. Он захватил с собой шесть пустых бутылок и одну за другой стал бросать их в глубокую голубую воду. Погружаясь, они издавали глухой, задыхающийся звук.

— Я нарекаю тебя, нарекаю тебя, нарекаю тебя… — заплетающимся языком бормотал Биггс. — Нарекаю тебя именем Биггс, Биггс, канал Биггса…

Прежде чем кто-нибудь успел шевельнуться, Спендер вскочил на ноги, прыгнул через костер и подбежал к Биггсу. Он ударил Биггса сперва по зубам, потом в ухо. Биггс покачнулся и свалился прямо в воду. После всплеска Спендер молча ждал, когда Биггс выкарабкается обратно. Но остальные уже схватили Спендера за руки.

— Эй, Спендер, что это на тебя нашло? Ты что? — допытывались они.

Биггс выбрался на берег и встал на ноги, вода струилась с него на камни. Он сразу приметил, что Спендера держат.

— Так, — сказал он и шагнул вперед.

— Хватит! — рявкнул капитан Уилдер.

Спендера выпустили. Биггс замер, глядя на капитана.

— Ладно, Биггс, переоденьтесь. А вы можете продолжать свое веселье! Спендер, пойдемте со мной!

Веселье возобновилось. Уилдер отошел в сторону и обернулся к Спендеру.

— Может быть, вы объясните, в чем дело? — сказал он.

Спендер смотрел на канал.

— Не знаю. Мне стало стыдно. За Биггса, за всех нас, за этот содом. Господи, какое безобразие!

— Путешествие было долгое. Надо же им отвести душу.

— Но где их уважение, командир? Где чувство того, что и когда уместно?

— Вы устали, Спендер, и смотрите на вещи иначе, чем они. Упла́тите штраф пятьдесят долларов.

— Слушаюсь, командир. Но уж очень неприятно, когда подумаешь, что Они видят, как мы из себя дураков корчим.

— Они?

— Марсиане, будь то живые или мертвые.

— Скорее всего мертвые, — ответил капитан. — Вы думаете, Они знают, что мы здесь?

— Разве старое не знает всегда о появлении нового?

— Пожалуй. Можно подумать, что вы в духов верите.

— Я верю в то, что сделано, а на Марсе множество следов чьего-то труда. Я видел улицы, дома, и книги, наверно, есть, видел широкие каналы, часы, стойла — если не для лошадей, то, во всяком случае, для каких-то домашних животных, пусть даже с двенадцатью ногами, почем мы можем знать? Куда ни взгляну, всюду предметы и сооружения, которыми пользовались. Ими пользовались, их употребляли много столетий. Вот если вы меня спросите, верю ли я в душу вещей, отвечающую их употреблению, я скажу — да. И они есть здесь всюду. Предметы, у которых было свое предназначение. Горы, у которых были свои имена. Пользуясь этими предметами, мы всегда неизбежно будем ощущать неловкость. И названия гор будут звучать для нас не так — мы их окрестим, а старые-то названия никуда не делись, существуют где-то во времени, для кого-то здешние горы, представление о них, были связаны именно с теми названиями. Имена, которыми мы наречем каналы, города, вершины, скатятся с них, как вода с гуся. Мы можем сколько угодно соприкасаться с Марсом, настоящего общения никогда не будет. В конце концов это доведет нас до бешенства, и знаете, что мы сделаем с Марсом? Мы его распотрошим, снимем с него шкуру и перекроим ее по своему вкусу.

— Мы не разрушим Марс, — сказал капитан. — Он слишком велик и великолепен.

— Вы уверены? У нас, землян, есть дар разрушать великое и прекрасное. Если мы не открыли сосисочную в Египте среди развалин Карнакского храма, то лишь потому, что они лежат на отшибе и там не развернешь коммерции. Но Египет — малая часть Земли. А здесь — здесь кругом древность, сплошные диковины, и где-то нам придется обосноваться и начать осквернение. Канал мы назовем в честь Рокфеллера, горе присвоим имя короля Георга, будет озеро Дюпона, города Рузвельт, Линкольн и Кулидж, но это все не то, потому что у каждого места уже есть свое, собственное имя.

— Это уже ваше дело, археологов, раскопать старые названия, а мы что ж, мы согласны ими пользоваться.

— Несколько человечков вроде нас — против всех дельцов и трестов? — Спендер поглядел на отливающие металлом горы. — Они знают, что мы сегодня здесь, явились гадить им, и я не сомневаюсь, что они нас ненавидят.

Капитан покачал головой.

— Ненависти здесь нет. — Он прислушался к ветру. — Судя по их городам, это были чудесные, красивые и философски настроенные люди. Они все принимали, как должное. Очевидно, они были обречены на вымирание, однако не устроили по этому поводу никакой опустошительной войны напоследок, не стали уничтожать своих городов. Все города, которые мы до сих пор видели, сохранились в полной неприкосновенности. Сдается мне, мы им мешаем не больше, чем помешали бы дети, играющие на газоне, — что спросишь с ребенка? И кто знает, быть может, в конечном счете все это изменит нас к лучшему. Вы обратили внимание, Спендер, на необычно тихое поведение наших людей, пока Биггс не навязал им это веселье? Как смирно, даже робко они держались! Еще бы, лицом к лицу со всем этим сразу смекаешь, что ты не такая уж большая шишка. Мы дети в песочницах, шумные и непоседливые дети, которые носятся со своими игрушечными атомами и ракетами. Но ведь когда-нибудь Земля будет такой, каков Марс теперь. Так что Марс нас отрезвит. Наглядное пособие по истории цивилизации. Полезный урок. А теперь — выше голову! Пойдем играть в веселье. Да, штраф остается в силе.

Но веселье не ладилось. С мертвого моря упорно дул ветер. Дул на экипаж ракеты, дул на капитана и Джеффа Спендера, когда те шли обратно к остальным. Ветер теребил пыль и сверкающую ракету, теребил аккордеон, и пыль засорила исцелованную гармонику. Она засоряла им глаза, а ветер продолжал звонко петь. Вдруг он стих, так же неожиданно, как начался.

Но и веселье тоже стихло.

Они стояли прямо под холодным черным небом.

— Ну, ребята, давай! — Биггс в чистой сухой одежде выскочил из ракеты, стараясь не глядеть на Спендера. Его голос звучал, будто в пустой аудитории, совсем одиноко. — Что же вы!

Никто не тронулся с места.

— Эй, Уайти, где твоя гармоника?

Уайти выдул какую-то трель. Она прозвучала фальшиво и нелепо. Уайти вытряхнул из гармоники влагу и спрятал инструмент.

— Вы что, на поминках, что ли? — не унимался Биггс.

Кто-то сжал в объятиях аккордеон. Послышался будто стон умирающего животного. И все.

— Ладно, мы с подружкой повеселимся вдвоем. — Прислонившись к ракете, Биггс поднес ко рту бутылку.

Спендер следил за ним. Спендер долго стоял неподвижно. Потом его пальцы тихонько, медленно поползли вверх по дрожащему бедру, нащупали пистолет и стали поглаживать кожаную кобуру.

— Кто хочет пойти в город, может отправиться со мной, — объявил капитан. — Поставим охрану у ракеты и захватим с собой оружие — на всякий случай.

Экипаж выстроился в шеренгу. Желающих пойти в город было четырнадцать, включая Биггса, который стал в строй, гогоча и размахивая бутылкой. Шесть человек решили остаться.

— Ну, потопали! — заорал Биггс.

Отряд удалился в безмолвном лунном сиянии. Они пришли на окраину грезящего мертвого города, озаренного светом двух догоняющих друг друга лун. Тени, протянувшиеся от ног людей, были двойными. Несколько минут космонавты стояли, затаив дыхание. Они ждали: не мелькнет ли в мертвом городе какое-нибудь движение, не появится ли какая-нибудь неясная фигура, не промчится ли галопом через пустое морское дно этакий призрак из седой старины верхом на закованном в латы древнем коне невозможных кровей, с небывалой родословной.

Глаза Спендера, его фантазия оживили городские улицы. Голубыми химическими огнями по булыжной мостовой двигались люди, слышался прерывистый неразборчивый гул, странные животные стремительно бежали по серовато-красному песку. В каждом окне кто-то стоял и, перегнувшись через подоконник, медленно, точно погруженный в вечные воды, махал каким-то движущимся образам в глубокой тени у подножия посеребренных луной башен. Некое внутреннее ухо слышало музыку, и Спендер попытался представить себе инструменты, исполняющие ее. Заколдованное место…

— Эгей! — крикнул Биггс, выпрямившись и сложив ладони рупором. — Эй, горожане, отзовись!

— Биггс! — сказал капитан.

Биггс угомонился.

Они вступили на улицу, выложенную кирпичом. И все перешли на шепот, потому что это было все равно, что войти в огромный читальный зал или в мавзолей, и только ветер кругом да яркие звезды над головой. Капитан заговорил вполголоса. Ему хотелось знать, куда подевались жители, что за люди они были, какие короли ими правили, отчего они умерли. Он тихо вопрошал: как удалось им построить такой долговечный город? Побывали ли они на Земле? Не они ли десятки тысяч лет назад положили начало роду землян? Была ли их любовь, и ненависть, и совершаемые глупости (когда до этого доходило) такими же, как у жителей Земли?

Они остановились. Точно луны околдовали и заморозили их, а кругом тихо шелестел ветер.

— Лорд Байрон, — сказал Джефф Спендер.

— Какой лорд? — Капитан повернулся к нему.

— Лорд Байрон, поэт, жил в девятнадцатом веке. Давным-давно он написал стихотворение, которое удивительно подходит к этому городу и выражает чувства марсиан, если, конечно, здесь осталось кому чувствовать. Эти стихи могли быть написаны последним марсианским поэтом.

Люди стояли неподвижно, и тени их замерли.

— Что же это за стихотворение? — спросил капитан.

Спендер переступил с ноги на ногу, поднял руку, вспоминая, на мгновение зажмурился, затем его тихий голос медленно стал произносить слова стихотворения, и все внимательно слушали его.

Город был пепельно-серый, высокий, безмолвный. Лица людей обратились к свету.

Земляне молча стояли в центре города. Ночь была ясная. Кроме ветра, ни звука. Прямо у их ног начиналась мозаика с изображениями древних животных и людей. Они разглядывали ее.

Биггс икнул, давясь. Глаза его стали мутными и незрячими. Руки метнулись ко рту, он судорожно глотнул, зажмурился, сложился пополам, густая струя наполнила рот и вырвалась, хлынула с плеском прямо на кирпичные изображения. Это повторилось дважды. Сразу запахло кислым винным перегаром. Никто не двинулся помочь Биггсу. Его продолжало тошнить.

Мгновение Спендер смотрел на него, затем повернулся и пошел прочь. В полном одиночестве он шел по озаренным луной улицам города и ни разу не остановился, чтобы оглянуться на своих товарищей.

Они легли спать около четырех утра. Вытянувшись на одеялах, закрыли глаза и вдыхали неподвижный воздух. Капитан Уилдер сидел возле костра, подбрасывая в него сучки.

Два часа спустя Мак-Клюр открыл глаза.

— Вы не спите, командир?

— Жду Спендера. — Капитан чуть улыбнулся.

Мак-Клюр подумал.

— Знаете, командир, а мне кажется, он не придет. Сам не знаю, почему, но у меня такое чувство. Не придет он.

Мак-Клюр повернулся на другой бок. Огонь рассыпался трескучими искрами и потух.

Спендер не появлялся всю следующую неделю. Капитан разослал на поиски несколько отрядов, но они вернулись и доложили, что не могут понять, куда подевался Спендер. Ничего, надоест шляться — сам придет. И вообще он порядочная дрянь. Ушел, и черт с ним!

Капитан промолчал, но записал все в корабельный журнал…

Однажды утром — это мог быть понедельник, или вторник, или любой иной марсианский день — Биггс сидел на краю канала, подставив лицо солнечным лучам и болтая ногами в прохладной воде.

Вдоль канала шел человек. Его тень упала на Биггса. Биггс открыл глаза.

— Будь я проклят! — воскликнул Биггс.

— Я последний марсианин, — сказал человек, доставая пистолет.

— Что ты сказал? — спросил Биггс.

— Я убью тебя.

— Брось. Что за глупые шутки, Спендер?

— Встань, умри, как мужчина.

— Бога ради, убери пистолет.

Спендер нажал курок только один раз. Мгновение Биггс еще сидел на краю канала, потом наклонился вперед и упал в воду. Выстрел был очень тихим — как шелест, как слабое жужжание. Тело медленно, отрешенно погрузилось в неторопливые струи канала, издавая глухой булькающий звук, который тут же прекратился.

Спендер убрал пистолет в кобуру и неслышными шагами пошел дальше. Солнце светило сверху на Марс, его лучи обжигали кожу рук, скользили по непроницаемому лицу Спендера. Он не стал бежать, шел так, будто с прошлого раза ничего не изменилось, если не считать, что теперь был день. Он подошел к ракете; несколько человек уписывали только что приготовленный завтрак под навесом, который поставил кок.

— А вот и наш Одинокий Волк идет, — сказал кто-то.

— Привет, Спендер! Давненько не виделись!

Четверо за столом пристально смотрели на человека, который молча глядел на них.

— Дались тебе эти проклятые развалины, — усмехнулся кок, помешивая какое-то черное варево в миске. — Ну, чисто голодный пес, который до костей дорвался.

— Возможно, — ответил Спендер. — Мне надо было кое-что выяснить. Что вы скажете, если я вам сообщу, что видел здесь по соседству марсианина?

Четверо космонавтов отложили свои вилки.

— Марсианина? Где?

— Это не важно. Позвольте мне задать вам один вопрос. Как бы вы себя чувствовали на месте марсиан, если бы в вашу страну явились люди и стали бы все громить?

— Я-то знаю, что бы я чувствовал, — сказал Черок. — В моих жилах есть индейская кровь. Мой дед немало мне порассказал из истории Оклахомы. Так что если тут остались марсиане, я их понимаю.

— А вы? — осторожно спросил Спендер остальных.

Никто не ответил, молчание было достаточно красноречиво. Дескать, грабастай, сколько захватишь, что нашел — все твое, если ближний подставил щеку — вдарь покрепче, и так далее в том же духе.

— Ну, так вот, — сказал Спендер. — Я встретил марсианина.

Они смотрели на него, не моргая.

— Там, в одном из мертвых поселений. Я и не подозревал, что встречу его. Даже и не собирался искать. Не знаю, что его туда привело. Эту неделю я прожил в маленьком городке, пытался разобрать древние письмена, изучал их старинное искусство. И однажды увидел марсианина. Он только на миг появился и тут же пропал. До следующего дня больше не показывался. Я сидел над письменами, когда он снова появился. И так несколько раз, с каждым разом все ближе и ближе. В тот день, когда я наконец освоил марсианский язык, — это удивительно просто, очень помогают пиктограммы — марсианин стал передо мной и сказал: «Дайте мне ваши башмаки». Я отдал ему башмаки, а он говорит: «Дайте мне ваш мундир, все снаряжение». Я все отдал, он опять: «Дайте пистолет». Подаю пистолет. Тогда он говорит: «А теперь пойдемте со мной и смотрите, что будет». И марсианин отправился в лагерь, и вот он здесь.

— Не вижу никакого марсианина, — возразил Черок.

— Очень жаль.

Спендер выхватил из кобуры пистолет. Послышалось мягкое жужжание. Первая пуля поразила крайнего слева, вторая и третья — крайнего справа и того, что сидел посредине. Кок испуганно обернулся от костра и был сражен четвертой пулей. Он упал плашмя в огонь и остался лежать, хотя его одежда загорелась.

Освещенная солнцем ракета. Трое сидят за столом, и руки их неподвижно лежат возле тарелок, на которых остывает завтрак. Один Черок, цел и невредим, с тупым недоумением глядит на Спендера.

— Можешь пойти со мной, — сказал Спендер.

Черок не ответил.

— Слышишь, я принимаю тебя в свою компанию. — Спендер ждал.

Наконец к Чероку вернулся дар речи.

— Вы их убили, — произнес он и заставил себя взглянуть на сидящих напротив.

— Они этого заслужили.

— Вы сошли с ума!

— Возможно. Но ты можешь пойти со мной.

— Пойти с вами — зачем? — вскричал Черок, мертвенно бледный, со слезами на глазах. — Уходите, убирайтесь прочь!

Лицо Спендера окаменело.

— А я-то думал, хоть ты меня поймешь.

— Убирайтесь! — Рука Черока потянулась за пистолетом.

Спендер выстрелил в последний раз. Больше Черок не двигался.

Зато покачнулся Спендер. Он провел ладонью по потному лицу. Он поглядел на ракету, и вдруг его начала бить дрожь. Он едва не упал, настолько сильна была реакция. Его лицо было лицом человека, который приходит в себя после гипноза, после сновидения. Ноги подкосились, и он сел, чтобы справиться с дрожью.

— Перестань! Сейчас же! — приказал он своему телу. Каждая клеточка судорожно дрожала. — Перестань!

Он сжал тело в тисках воли, пока не выдавил из него всю дрожь, до последнего остатка. Теперь руки лежали спокойно на усмиренных коленях.

Он встал и с неторопливой тщательностью закрепил на спине портативный холодильник. На какую-то крохотную долю секунды его руки опять задрожали, но Спендер очень решительно скомандовал: «Нет!» — и дрожь прошла. И он побрел прочь на негнущихся ногах и затерялся среди жарких красных гор. Один.

Солнце прожигало себе путь в небесах. Час спустя капитан вылез из ракеты за ветчиной и яйцами. Он уже открыл рот, чтобы сказать своим товарищам: «Привет!» — но вдруг замер на месте, уловив в воздухе легкий запах пистолетного дыма. Он увидел, что кок лежит на земле, накрыв своим телом костер. Четыре космонавта сидели перед остывшим завтраком.

Следом за капитаном по трапу спустились Паркхилл и еще двое. Командир стоял у них на пути, завороженный молчанием и позами сидящих за столом.

— Соберите людей, всех! — распорядился капитан.

Паркхилл побежал вдоль канала.

Капитан тронул рукой Черока. Черок медленно повернулся и упал со стула. Солнечные лучи осветили его черный ежик и высокие скулы.

Экипаж собрался.

— Кого не достает?

— Все того же Спендера. Биггса мы нашли в канале.

— Спендер!

Капитан смотрел, как горы тянутся вверх навстречу новому дню. Солнце высветило оскал его зубов.

— Черт бы его побрал, — устало произнес капитан. — Почему он не пришел ко мне потолковать?

— Лучше бы ко мне пришел! — крикнул Паркхилл, яростно сверкая глазами. — Я бы поглядел, какого цвета у него мозги, ей-богу, раскроил бы ему череп!

Капитан Уилдер кивком подозвал двоих.

— Возьмите лопаты, — сказал он.

Было жарко копать. Теплый ветер, летя над высохшим морем, швырял им пыль в лицо, пока капитан переворачивал страницы библии. Но вот он закрыл книгу, и с лопат на завернутые в саван тела потекли медленные струи песка.

Они вернулись к ракете, щелкнули затворами своих винтовок, подвесили к поясу сзади связки гранат, проверили, чтобы пистолеты легко вынимались из кобуры. Каждому был отведен определенный участок гор. Объясняя маршруты, капитан ни разу не повысил голоса и не шевельнул руками — они вяло лежали по швам.

— Пошли, — сказал он.

Спендер увидел, как в разных концах долины поднимаются облачка пыли, и понял, что преследование началось по всем правилам. Он опустил плоскую серебряную книгу, которую читал, удобно примостившись на большом камне. Страницы книги были из чистейшего, тонкого, как папиросная бумага, листового серебра, разрисованные от руки чернью и золотом. Это был философский трактат десятитысячелетней давности, найденный им в дачном доме, в одном из марсианских поселков. Спендеру совсем не хотелось откладывать книгу в сторону.

Он даже подумал сперва: «А стоит ли? Буду сидеть и читать, пока не придут и не убьют меня».

Утром, после того, как он застрелил шесть человек, Спендер ощутил тупую опустошенность, потом его тошнило, и наконец им овладел странный покой. Но и это чувство было преходящим, потому что при виде пыли, которая обозначала путь преследователей, он снова ощутил ожесточение.

Он глотнул холодной воды из походной фляги. Потом встал, потянулся, зевнул, прислушиваясь к упоительной тишине окружающей его долины. Вот если бы он и несколько дорогих ему людей могли вместе поселиться здесь и дожить свою жизнь без суеты, без шума…

Спендер взял в одну руку книгу, а в другую — пистолет. Рядом была быстрая речка с белой галькой, он разделся на камнях и вошел в воду, чтобы помыться. Потом не спеша вышел из воды и стал одеваться, наконец снова взял пистолет.

Первые выстрелы раздались около трех часов дня. К этому времени Спендер ушел высоко в горы. Позади остались три горных поселка, выше которых были разбросаны дачи древних марсиан. Облюбовав себе зеленый лужок и быстрый ручеек, они выложили из плиток бассейны, построили библиотеки, разбили сады с журчащими фонтанами. Спендер около получаса плавал в наполненном дождевой водой бассейне, ожидая, когда приблизится погоня.

Покидая дачу, он услышал выстрел. Позади него, в каких-нибудь пяти метрах, взорвался осколками кирпич. Спендер побежал, укрываясь за скальными выступами, обернулся, и первый же его выстрел уложил наповал одного из преследователей.

Спендер знал, что его возьмут в кольцо и он окажется в ловушке. Окружат со всех сторон и станут сходиться и прикончат его. Странно даже, что они еще не пустили в ход гранаты. Капитану Уилдеру достаточно слово сказать…

«Я слишком тонкое изделие, чтобы превращать меня в крошево, — подумал Спендер. — Вот что сдерживает капитана. Ему хочется, чтобы дело ограничилось одной аккуратной дырочкой. Чудно… Хочется, чтобы я умер благопристойно. Никаких луж крови. Почему? Да потому, что он меня понимает. Вот почему он готов рисковать своими людьми, лишь бы уложить меня точным выстрелом в голову. Разве не так?»

Девять-десять выстрелов отгремели один за другим, подбрасывая камни вокруг Спендера. Он не спеша отстреливался, иногда заглядывал в серебряную книгу, которую не выпускал из рук.

Капитан выскочил из укрытия под жаркие лучи солнца, неся винтовку наперевес. Спендер проводил его мушкой пистолета, но стрелять не стал. Вместо этого он переменил прицел и сбил пулей верхушку скалы, за которой лежал Уайти. Оттуда донесся злобный крик.

Вдруг капитан выпрямился во весь рост, держа белый платок в поднятой руке. Он что-то сказал своим людям и, отложив винтовку в сторону, пошел вверх по склону. Спендер немного выждал, потом и он поднялся на ноги, с пистолетом наготове.

Капитан подошел и сел на горячий камень, избегая смотреть на Спендера.

Рука капитана потянулась к нагрудному карману. Спендер крепче сжал пистолет.

— Сигарету? — предложил капитан.

— Спасибо. — Спендер взял одну.

— Огоньку?

— Свой есть.

Они затянулись раз-другой в полной тишине.

— Жарко, — сказал капитан.

— Очень.

— Как вы тут, хорошо устроились?

— Отлично.

— И сколько думаете продержаться?

— Столько, сколько нужно, чтобы уложить дюжину человек.

— Почему вы не убили всех нас утром, когда была возможность? Вы вполне могли это сделать.

— Знаю. Духу не хватило. Когда тебе что-нибудь втемяшится в голову, ты лжешь себе. Говоришь, что все остальные неправы. Но едва я начал убивать людей, как сообразил, что они просто глупцы и зря я на них поднял руку. Поздно сообразил. Тогда я не мог заставить себя продолжать, вот и ушел сюда, чтобы еще солгать себе и разозлиться, восстановить нужное настроение.

— Восстановили?

— Не совсем. Но вполне достаточно.

Капитан разглядывал свою сигарету.

— Почему вы так поступили?

Спендер спокойно отложил в сторону пистолет.

— Потому что убедился, что нам бы надо поучиться у марсиан. Они остановились там, где нам следовало остановиться сто лет назад. Я походил по их городам, узнал этот народ и был бы счастлив назвать их своими предками.

— Да, там есть чудесный город. — Капитан кивком указал на одно из поселений.

— Не только в этом дело. Конечно, их города хороши. Марсиане сумели сделать искусство частью повседневной жизни. У американцев искусство всегда особая статья, его место — в комнате придурковатого сына наверху, а остальные принимают его воскресными дозами, кое-кто в смеси с религией. У марсиан все было вместе.

— Думаете, они доискались смысла жизни?

— Уверен.

— И по этой причине вы стали убивать людей.

— Когда я был маленьким, родители взяли меня с собой в Мехико-сити. Никогда не забуду, как отец там держался: громогласный, бесцеремонный. Что до матери, то ей тамошние люди не понравились тем, что они-де редко умываются и кожа темная. Сестра — та вообще избегала с ними разговаривать. Одному мне они пришлись по душе. И я слишком хорошо представляю себе, что отец и мать, попади они на Марс, повели бы себя точно так же. Средний американец от всего необычного нос воротит. Если санузел не такой, как в Чикаго, — значит, никуда не годится. Как подумаю!.. Да одной только этой мысли достаточно! А если вспомнить войну? Вы ведь слышали, какие речи произносились в конгрессе перед нашим вылетом? Мол, если экспедиция удастся, на Марсе разместят три атомные лаборатории и склады атомных бомб. Выходит, Марсу конец; все эти чудеса погибнут. Какое чувство было бы у вас, если бы марсианин облевал пьяной кислятиной полы Белого Дома?

Капитан ничего не ответил.

Спендер продолжал:

— А все прочие воротилы? Владельцы рудников, бюро путешествий… Помните, что было с Мексикой, когда туда из Испании явился Кортес со своей милой компанией? Какая культура погибла, разрушенная алчными праведниками-изуверами! История не простит Кортеса.

— Нельзя сказать, чтобы вы сами сегодня вели себя этично, — заметил капитан.

— А что мне оставалось делать? Спорить с вами? Ведь я один — один против всей этой подлой ненасытной шайки с Земли. Они же сразу примутся сбрасывать здесь свои мерзкие атомные бомбы, драться из-за баз для новых войн. Мало того, что одну планету разорили, надо и другим все изгадить? Тупые болтуны. Когда я попал сюда, мне казалось, что я избавлен не только от этой их так называемой культуры, но и от этики и обычаев. Дескать, их правила и устои меня больше не касаются. Остается только убить всех вас и зажить на свой лад.

— Но вышло иначе.

— Да. После пятого убийства я понял, что ничуть не обновился, не стал никаким марсианином, что не так-то легко избавиться от всего того, что к тебе прилипло на Земле. Но теперь мои колебания прошли. Я убью вас, всех до одного. Это задержит отправку следующей экспедиции самое малое лет на пять. Наша ракета единственная, других таких сейчас нет. В ожидании вестей от нас пройдет год, если не два, прежде чем на Земле решатся строить новую ракету. Ее будут строить вдвое дольше, сделают лишнюю сотню опытных конструкций, чтобы застраховаться от новых неудач.

— Верно рассчитано.

— Если же вы возвратитесь, да еще с хорошими новостями, это ускорит массовое вторжение на Марс. А так, даст бог, доживу до шестидесяти и буду встречать каждую новую экспедицию. За один раз больше одной ракеты не пошлют, и не чаще чем раз в год, и экипаж не может превышать двадцати человек. Я сумею с ними поладить, расскажу, что наша ракета неожиданно взорвалась — взорву ее на этой же неделе, как только управлюсь с вами, — потом всех прикончу. На полвека-то удастся отстоять Марс; земляне скоро прекратят попытки. Помните, как люди остыли к строительству цеппелинов, которые все время загорались и падали?

— Вы все продумали, — признал капитан.

— Вот именно.

— Кроме одного: нас слишком много. Через час кольцо сомкнется. Через час вы будете мертвы.

— Я обнаружил подземные ходы и надежные убежища, которых вам ни за что не найти. Уйду туда, отсижусь несколько недель. Ваша бдительность ослабнет. Тогда я выйду снова и ухлопаю вас одного за другим.

Капитан кивнул.

— Расскажите мне про эту вашу здешнюю цивилизацию, — сказал он, делая рукой жест в сторону горных поселений.

— Они умели жить с природой в согласии, в ладу. Не лезли из кожи вон, чтобы доказать, что они отделены от животных бездонной пропастью. Избежали ошибки, которую совершили мы, когда появился Дарвин. Ведь что было у нас: сперва обрадовались, поспешили заключить в свои объятия и его, и Гексли, и Фрейда. Потом вдруг обнаружили, что Дарвин никак не согласуется с нашей религией. Во всяком случае, нам так показалось. Мы были глупцами, попытались поколебать Дарвина, Гексли, Фрейда. Они не очень-то поддавались. Тогда мы за религию принялись. И отлично преуспели. Лишились веры и стали ломать себе голову над смыслом жизни. Если искусство — всего лишь выражение неудовлетворенных страстей, если религия — самообман, то для чего мы живем? Вера на все находила ответ. Но с приходом Дарвина и Фрейда она вылетела в трубу. Как был род человеческий заблудшим, так и остался.

— А марсиане, выходит, нашли верный путь? — осведомился капитан.

— Да. Они сумели сочетать науку и веру так, что они не отрицали одна другую, а взаимно помогали, обогащали.

— Прямо идеал какой-то!

— Так и было. Мне очень хочется показать вам, как это выглядело на деле.

— Мои люди ждут меня.

— Каких-нибудь полчаса. Предупредите их.

Капитан помешкал, потом поднялся на ноги и крикнул распоряжение своему отряду.

Спендер повел его в небольшой марсианский поселок, весь из безупречного прохладного мрамора. Они увидели большие фризы с изображением великолепных животных, каких-то кошек с белыми лапами и солнечные символы с желтыми конечностями, увидели статуи, напоминающие быков, скульптуры мужчин, женщин и огромных собак с благородными мордами.

— Вот вам ответ, капитан.

— Не вижу.

— Марсиане открыли секрет жизни, изучая животных. Животное не допытывается, в чем смысл бытия. Оно живет. Живет ради жизни. Для него ответ заключен в самой жизни, в ней и радость, и наслаждение. Вы посмотрите на эти скульптуры: всюду символические изображения животных.

— Язычество какое-то.

— Напротив, это божественные символы, символы жизни. На Марсе тоже была пора, когда человек перестарался в своем стремлении подальше уйти от своих животных предков. Но люди Марса поняли: чтобы выжить, надо перестать допытываться, в чем смысл жизни. Жизнь сама по себе есть ответ. Цель жизни в том, чтобы воспроизводить жизнь и возможно лучше ее устроить. Марсиане заметили, что вопрос: «Для чего жить?» — родился у них в разгар периода войн и бедствий, когда ответа не могло быть. Но стоило цивилизации обрести равновесие, устойчивость, стоило прекратиться войнам, как вопрос опять-таки оказался бессмысленным. Когда жизнь хороша, нет нужды в обоснованиях.

— Послушать вас, так марсиане были довольно наивными.

— Только пока наивность себя оправдывала. Кончилось тем, что они стали излишне усердно все ломать и развенчивать. Они сочетали вместе религию, искусство и науку, ведь наука в конечном счете — исследование чуда, коего мы не в силах объяснить, а искусство — толкование этого чуда. Они не позволяли науке сокрушать эстетически прекрасное. Это же все вопрос меры. Землянин рассуждает: «В этой картине цвета, как такового, нет. Наука может доказать, что цвет — это всего-навсего определенное расположение частиц вещества, особым образом отражающих свет. Следовательно, цвет не является действительной принадлежностью предметов, которые попали в поле моего зрения». Марсианин, как более умный, сказал бы так: «Это чудесная картина. Она создана рукой и мозгом вдохновенного человека. Ее идея и краски даны жизнью. Отличная вещь».

Они помолчали. Сидя в лучах предвечернего солнца, капитан с любопытством разглядывал безмолвный прохладный городок.

— Я бы с удовольствием здесь поселился, — сказал он.

— Вам стоит только захотеть.

— Вы сомневаетесь в моем желании?

— Кто из ваших людей способен по-настоящему понять все это? Они же профессиональные циники, их уже не исправишь. Зачем вам возвращаться на Землю вместе с ними? Чтобы равняться на Джонсов? Чтобы купить себе точно такой вертолет, как у Смитов? Чтобы слушать музыку не душой, а бумажником? Здесь, в одном дворике, я нашел запись марсианской музыки, сделанную не менее пятидесяти тысяч лет тому назад. Она все еще звучит. Такой музыки вы в жизни больше нигде не услышите. Оставайтесь и будете слушать. Здесь есть книги. Я уже довольно свободно их читаю. И вы могли бы читать.

— Все это звучит заманчиво, Спендер.

— И все же вы не останетесь?

— Нет. Спасибо за предложение.

— И вы, разумеется, не согласны оставить меня в покое. Мне придется всех вас убить.

— Вы настроены оптимистически.

— Мне есть за что сражаться и ради чего жить, поэтому я лучше вас преуспею в убийстве. У меня теперь появилось нечто, заменяющее религию. Это все равно что заново учиться, как дышать. И как лежать на солнышке, загорая, впитывая солнечные лучи. И как слушать музыку и читать книги. А что мне может предложить ваша цивилизация?

Капитан переступил с ноги на ногу. Он покачал головой.

— Мне очень жаль, что так получается. Всего этого жаль…

— Мне тоже. А теперь, пожалуй, пора отвести вас обратно, чтобы вы могли начать вашу атаку.

— Пожалуй.

— Капитан, вас я убивать не стану. Когда все будет кончено, останетесь живы.

— Что?

— Я с самого начала решил пощадить вас.

— Вот как…

— Я отделю вас от остальных. Когда они будут убиты, возможно, и вы одумаетесь.

— Нет, — сказал капитан. — В моих жилах слишком земная кровь. Я не смогу дать вам уйти.

— Даже если у вас будет возможность остаться здесь?

— Да, как ни странно, даже тогда. Не знаю, почему. Никогда не задавался таким вопросом. Ну, вот и пришли.

Они вернулись на прежнее место.

— Пойдете со мной добровольно, Спендер? Предлагаю в последний раз.

— Благодарю. Не пойду. — Спендер вытянул вперед одну руку. — И еще одно, напоследок. Если вы победите, сделайте мне услугу. Постарайтесь, насколько это в ваших силах, оттянуть растерзание этой планеты, хотя бы лет на пятьдесят, пусть сперва археологи потрудятся как следует. Обещаете?

— Обещаю.

— И еще, — если от этого кому-нибудь будет легче — думайте обо мне, как о безнадежном психопате, который летним днем окончательно взбесился, да так и не пришел в себя. Может, вам легче будет…

— Я подумаю. Прощайте, Спендер. Счастливо.

— Вы странный человек, — сказал Спендер, когда капитан зашагал вниз по тропе, дыша жарким ветром.

Капитан вернулся к своим людям, седым от пыли, совершенно потерянный. Он щурился на солнце и тяжело дышал.

— Выпить есть у кого? — спросил капитан.

Он почувствовал, как ему сунули в руку прохладную флягу.

— Спасибо.

Он глотнул. Вытер рот.

— Ну, так, — сказал капитан. — Будьте осторожны. Спешить некуда, времени у нас достаточно. С нашей стороны больше жертв быть не должно. Вам придется убить его. Он отказался пойти со мной добровольно. Постарайтесь уложить его одним выстрелом. Не превращайте в решето. Надо кончать.

— Я раскрою ему его проклятую башку, — буркнул Сэм Паркхилл.

— Нет, только в сердце, — сказал капитан. Он отчетливо видел перед собой суровое, полное решимости лицо Спендера.

— Его проклятую башку, — повторил Паркхилл.

Капитан швырнул ему флягу.

— Вы слышали мой приказ. Только в сердце.

Паркхилл что-то проворчал себе под нос.

— Пошли, — сказал капитан.

Они снова рассыпались, перешли с шага на бег, затем опять на шаг, поднимаясь по жарким склонам, то ныряя в холодные, пахнущие мхом пещеры, то выскакивая на ярко освещенные открытые площадки с пахнущими солнцем каменными плитами.

«Отвратительно быть ловким и расторопным, — думал капитан, — когда в глубине души не чувствуешь себя ловким и не хочешь им быть. Подбираться тайком, разрабатывать планы и невесть что о себе воображать. Ненавижу это чувство правоты, когда в глубине души я не уверен, что прав. Кто мы, если разобраться? Большинство?.. Чем не ответ: ведь большинство всегда непогрешимо, разве нет? Всегда — и не может даже на миг ошибиться, разве не так? Не ошибается даже раз в десять миллионов лет?..»

Он думал: «Что представляет собой это большинство и кто в него входит? Что у них делается в голове, как они стали именно такими, неужели никогда не переменятся, и каким образом меня занесло в это чертово большинство? Я чувствую себя гадко, что это: клострофобия, боязнь толпы или просто здравый смысл? Может один человек быть правым, хотя бы весь мир был уверен в своей правоте? Не будем об этом думать. Будем ползать на брюхе, волноваться и спускать курок. Вот так! И так!»

Его люди перебегали, падали, снова перебегали, приседая в тени, и скалили зубы, хватая ртом воздух, потому что атмосфера была редкая, не приспособленная для бега; атмосфера была редкая, и им приходилось по пяти минут отсиживаться, тяжело дыша, видя черные искры, жмурясь, глотая редкий воздух, которым никак не насытишься, наконец опять вставать на ноги и поднимать винтовки, чтобы пробивать отверстия в редком летнем воздухе, жаркие громкие отверстия.

Спендер лежал на одном месте, ведя редкий огонь.

— Размажу по камням его проклятые мозги! — завопил Паркхилл и побежал вверх.

Капитан прицелился в Сэма Паркхилла. И отложил пистолет, с ужасом глядя на него.

— Что вы затеяли? — спросил он обессилевшую руку и пистолет.

Он едва не выстрелил в спину Паркхиллу.

— Господи, что это я!

Он видел, как Паркхилл закончил перебежку и упал, найдя укрытие.

Вокруг Спендера медленно стягивалась редкая движущаяся цепочка людей. Он лежал на вершине, за двумя большими камнями, устало кривя рот от нехватки воздуха, и под мышками с обеих сторон были большие темные пятна пота. Капитан видел эти камни. Их разделял просвет, сантиметров около десяти, и в него было видно ничем не защищенную грудь Спендера.

— Эй, ты! — крикнул Паркхилл. — У меня тут пуля припасена для твоего черепа!

Капитан Уилдер ждал. «Ну, Спендер, давай же, — думал он. — Уходи, как у тебя было задумано. Через несколько минут будет поздно. Уходи, потом опять выйдешь. Ну! Ты же сам сказал. Уйди в подземное убежище, которое ты, по твоим словам, нашел, укройся там и живи месяц, год, много лет, читай свои замечательные книги, купайся в дворцовых бассейнах. Давай же, человече, ну, пока не поздно».

Спендер не двигался с места.

«Да что это с ним?» — спросил себя капитан.

Он взял свой пистолет. Понаблюдал, как перебегают от укрытия к укрытию его люди. Поглядел на башни маленького чистенького марсианского поселения — будто шахматные фигуры, врезанные в солнечный свет. Перевел взгляд на камни и промежуток между ними, открывающий грудь Спендера.

Паркхилл ринулся вперед, рыча от ярости.

— Нет, Паркхилл, — сказал капитан. — Я не могу допустить, чтобы это сделали вы. Или кто-либо еще. Нет, только не они. Я сам.

Он поднял пистолет и прицелился.

«Будет ли у меня после этого чистая совесть? — спросил себя капитан. — Верно ли я поступаю, что беру это на себя? Да, верно. Я знаю, что делаю, знаю причину, и все правильно, потому что я уверен, что это надлежит сделать мне. От души надеюсь, что я окажусь достойным».

Он кивнул головой Спендеру.

— Уходи! — крикнул он шепотом, которого никто, кроме него, не слышал. — Даю тебе еще тридцать секунд. Тридцать секунд!

Часы тикали на его запястье. Капитан смотрел, как они тикают. Его люди бегом продвигались вперед. Спендер не двигался с места. Часы тикали очень долго и очень громко, прямо в ухо капитану.

— Уходи, Спендер, уходи живей!

Пистолет был наведен на цель. Капитан глубоко вздохнул. Тридцать секунд истекли.

— Спендер, — сказал он, выдыхая.

Он спустил курок.

Крохотное облачко каменной пыли заклубилось в солнечных лучах — вот и все, что произошло. Заглохло эхо выстрела.

Капитан встал и крикнул своим людям:

— Он мертв.

Они не поверили. С их позиций не было видно просвета между камнями. Они увидели, как капитан один взбегает вверх по склону, и решили, что он либо очень храбрый, либо сумасшедший.

Прошло несколько минут, прежде чем они последовали за ним.

Они собрались вокруг тела, и кто-то сказал:

— В грудь?

Капитан смотрел вниз.

— В грудь, — сказал он. Он заметил, как изменился цвет камня под Спендером. — Хотел бы я знать, почему он ждал. Хотел бы я знать, почему он не ушел, как задумал. Хотел бы я знать, почему он дожидался, пока его убьют.

— Кто ведает? — произнес кто-то.

А Спендер лежал недвижно, и одна его рука сжимала пистолет, а другая — серебряную книгу, которая ярко блестела на солнце.

«Может, все это из-за меня? — думал капитан. — Потому что я отказался присоединиться к нему? Может быть, у Спендера не поднялась рука убить меня? Возможно, я чем-нибудь отличаюсь от них? Может, в этом все дело? Или есть другой ответ?»

Другого ответа не было. Он присел на корточках возле безжизненного тела.

«Я должен оказаться достойным, — думал он. — Теперь я не могу его предать. Если он обнаружил, что я в чем-то схож с ним и потому не мог заставить себя меня убить, то какая же ответственность ложится на меня! Ну конечно, так и есть. Я — тот же Спендер, только я думаю, прежде чем стрелять. Я вообще не стреляю, не убиваю. Я направляю людей. Он потому не мог меня убить, что видел во мне самого себя, поставленного в несколько иные условия».

Капитан чувствовал, как солнце печет его шею. Он услышал собственный голос:

— Ну почему он не пришел ко мне переговорить, прежде чем убивать кого-либо — мы бы что-нибудь придумали.

— Что придумали? — буркнул Паркхилл. — Что общего у нас с такими, как он?

Равнина, скалы, голубое небо дышали зноем, от которого звенело в ушах.

— Пожалуй, вы правы, — сказал капитан. — Мы никогда не смогли бы идти рука об руку. Спендер и я — еще куда ни шло. Но Спендер и вы, и вам подобные — нет, никогда. Для него лучше так, как вышло. Дайте-ка глотнуть из фляги.

Предложение схоронить Спендера в пустом саркофаге исходило от капитана. Саркофаг был на древнем марсианском кладбище, которое они обнаружили. И Спендера — руки сложены вместе на груди — поместили в серебряный сундук, и туда же положили свечи и вина, изготовленные десять тысяч лет назад.

Они постояли в древнем склепе.

— Думается мне, не худо будет, если вы время от времени станете вспоминать Спендера, — произнес капитан.

Они вышли из склепа и плотно затворили мраморную дверь.

На следующий день Паркхклл затеял упражняться в меткости в одном из мертвых городов — стрелял по хрустальным окнам и сшибал макушки изящных башен. Капитан поймал Паркхилла и выбил ему зубы.