Янка Мавр В стране райской птицы. Амок


В стране райской птицы

I

«Земной рай». — В мангровом лесу. — Китаец Чунг Ли. — В гостях у папуасов.

Далеко-далеко от нас, на противоположной стороне земного шара, к северу от Австралии, лежит большой остров Новая Гвинея. Почти на две с половиной тысячи километров протянулся он в длину и на шестьсот с лишком — в ширину.

Это самый большой после Гренландии остров в мире. Четыре таких республики, как наша Белоруссия, свободно разместились бы на его территории.

Лежит он у самого экватора: значит, там стоит вечное лето. Не нужно заботиться ни о топливе, ни о теплой одежде, не нужно строить домов — легкая хижина с кровлей из пальмовых листьев надежно защитит и от палящего зноя и от ливня.

Круглый год растут и цветут там разные удивительные растения. Никто не запасается пищей на зиму. Все двенадцать месяцев года можно кушать свежие плоды, овощи, зерно и еще много такого, о чем мы и представления не имеем.

В лесах Новой Гвинеи растут диковинные красные цветы — настоящие великаны, и с цветка на цветок перелетает райская птица, которая только и живет в этой стране да на некоторых ближайших островах. Кто из вас не хотел бы жить в этом раю?

А между тем рай этот никого не привлекает.

Народу там живет раз в пять меньше, чем у нас. Да и те считаются самыми дикими на свете. Называется этот народ папуасами. Еще недавно можно было слышать, что они там, в этом раю, едят людей.

Европейцев на Новой Гвинее всего несколько тысяч человек, да и те живут только по побережью. В центре острова есть такие места, где ни разу не ступала нога белого человека.

Попробуем заглянуть в эту незнакомую удивительную страну.

… Жара стояла такая, какая бывает только у самого экватора. Палящие лучи солнца пронизывали насквозь все, что попадалось на их пути, — и листву деревьев, и воду, и землю. Казалось, они хотели выпить из земли всю влагу, но повсюду было столько воды, что суше не становилось: воздух был влажный, даже какой-то густой, как в бане, только что без пара. И запахи… Каких только тут не было запахов: и цветочные, и плодовые, и еще какие-то гнилые, удушливые, вредные.

Это и есть главная причина того, что приезжие избегают этих мест: теплый влажный воздух вызывает самую распространенную в жарких странах болезнь — желтую лихорадку. Это то же самое, что и наша малярия, только еще похуже.

Зато растениям все это очень на руку. Они так быстро растут, что, казалось бы, стоит прислушаться — и услышишь, как они прут из земли. Каждое дерево, куст или травинка рвутся вверх, к солнцу, словно наперегонки. Сосед старается оттолкнуть соседа и занять как можно больше места под солнцем. Те, что послабее, остаются внизу, чахнут и постепенно погибают.

Выше всех вытянули свои стволы, увенчанные метелками из четырехметровых листьев, пальмы. А там, ниже, начинается настоящая чаща — прямо не разобрать, что там растет. Правда, и деревья-то все не известных нам пород. Листья огромные, ярко-зеленые, будто даже жирные, а цветы так и горят разными красками. Даже наш папоротник вырастает тут в целое дерево — сосне не уступит. Ближе к воде растут так называемые мангровые деревья; корни их поднимаются над землей выше человеческого роста, так что под ними можно ходить.

Некоторые растения, которым не хватило места и света, приспособились жить за чужой счет — пьют соки из другого дерева. Это в первую очередь лианы, которые, словно веревки толщиною в руку, переплели весь лес. Даже одна порода пальм, так называемая ротанговая пальма, предпочитает безбедно жить на чужой шее.

Бросается в глаза, что животных в этом лесу мало. И нечему удивляться: зверей на Новой Гвинее действительно почти нет. Правда, с некоторыми из них мы еще встретимся.

По лесу на юг течет речка — спокойная, неторопливая. Много заливчиков и рукавов: видно, что это уже устье, что где-то недалеко — море.

По берегам стеною стоит высокий бамбук. Там копошатся в иле дикие утки. На толстом корневище мангровогодерева торчит, как часовой, белая цапля. Видно, никто их тут не беспокоит.

Но вот из-за поворота реки показался челнок, простой, выдолбленный из ствола дерева. В нем стоял человек среднего роста, желтокожий, с узкими раскосыми глазами. По всем признакам, это был китаец. Только как он попал сюда? Ведь до Китая тысячи и тысячи миль.

И тем не менее это был настоящий китаец, мужчина лет двадцати пяти.

Из одежды только и было на нем, что штаны и рубашка, да и от тех осталось одно название — какие-то лоскуты, связанные травой и тонкими, гибкими корешками.

Греб и правил он длинной жердью, а на дне челнока лежала котомка и небольшая пика.

Плыл он медленно, осторожно и все время оглядывался по сторонам, словно опасаясь чего-то. Он боялся выгребать на середину реки и упорно держался берега. По худому, изможденному лицу путника было видно, что он немало мытарствовал.

Один, другой поворот — и перед ним открылось море. Он знал, что это уже море, хотя определить, где проходит береговая линия, ему ни за что не удалось бы: все вокруг было залито водой, а мангровый лес мог выдаваться далеко в море. Да и море-то тут неглубоко. Даже далеко впереди было видно, как пенилась вода на подводных рифах.

Это был Торресов пролив, который отделяет Новую Гвинею от Австралии. В этой части Великого океана, на северо-восток от Австралии, давно уже работают коралловые полипы и, может быть, скоро, через каких-нибудь пятьсот тысяч лет, совсем застроят море.

До сих пор китаец без всяких усилий плыл вниз по реке, но теперь он почувствовал, что вода начинает течь навстречу, вверх. Вот уже челнок начало относить назад, и китайцу стоило больших трудов, чтобы продолжать потихоньку двигаться вниз.

Между тем и сверху вода тоже прибывала. Вот струи речной и морской воды встретились, подхватили лодку и легко, как перышко, завертели ее. Положение становилось опасным.

Прошло немало времени, пока китаец сумел как-то вырваться из водоворота и погнал челнок к берегу, вернее говоря, в лес, потому что берега-то никакого и не было. Он протиснулся между мангровыми корнями и стал ждать.

Целый час вода непрерывно поднималась, а потом начала спадать. Но китаец, как видно, не собирался плыть дальше. Он нашел местечко поукромнее и так спрятался там, что теперь его вовсе не было видно. Потом отрезал ножом кусок лианы и привязал лодку к корням.

А вода спадала все больше и больше. Вот уже днище челнока коснулось земли. Вот земля черными пятнами показывается справа, слева, кругом. Потом вода сошла совсем. Только в стороне катилась обмелевшая река да где-то далеко в просветах между деревьями блестело море.

Китаец вылез на землю, взял свою котомку и пику, еще раз посмотрел, надежно ли спрятан челнок, и подался налево, вдоль берега моря.

Идти было тяжело. Земля вязкая, всюду остались большие лужи. В одной из них китаец заметил порядочного краба. Величиной с шапку, он был бы очень похож на нашего рака, если бы не такой круглый. Китаец поднял какую-то ветку и сунул ее крабу в клешню. Тот недолго думая вцепился в ветку, и китаец без всяких хлопот вытащил его и положил в котомку.

Но не успел он пройти и нескольких шагов, как вдруг запрыгал на месте и закричал от боли: это краб впился клешней ему в бок. Тогда китаец снял котомку и несколько раз ударил ею о дерево.

Шел он наискось, постепенно приближаясь к берегу. Видно было, что это место ему знакомо. Но двигался медленно, потому что трудно было продираться через сплетение мангровых корней. Между тем солнце уже клонилось к западу. Невеселое дело, если ночь захватит его здесь. Тем более что он не забывал и про другую опасность, которая ждет его, если он задержится в пути.

Как назло, лужи стали попадаться все чаще, а потом он заметил, что некоторые из них снова соединились с морем полосками воды.

Китаец понял: это снова начинается прилив. Если он не успеет, придется часов шесть отсиживаться на дереве, пока не спадет вода.

И он зашагал быстрее, напрягая все силы, но вскоре убедился, что ему все равно не поспеть. Море подступало, а до места, недоступного приливу, нужно было пройти еще несколько километров.

Чтобы не тратить сил понапрасну, он стал высматривать местечко, где бы пристроиться на эти шесть часов. И как раз вовремя: лужи вокруг уже превратились в настоящие озера.

Он выбрал дерево поудобней и полез на него.

Перспектива просидеть на дереве до полуночи была не из приятных. Да и потом нужно было выбирать: или брести по лесу ночью, или пропустить время и ожидать нового прилива и отлива.

Но кому не известно, что китайцы самый терпеливый и упорный народ? Наш путник, казалось, не чувствовал ни малейшей досады. Спокойно примостился на дереве, достал из котомки несколько бананов и поужинал ими.

Было еще светло. Вокруг тишина: не любят ни звери, ни даже птицы этих важных, всегда залитых водою лесов. Зато любят их комары и разная зловредная мошкара. От этой нечисти человеку больше вреда, чем от самого большого хищного зверя.

Китайцу даже приятно было отдохнуть. Он сидел на дереве и думал о своей родной стороне, о Китае, о своей семье.

Звали его Чунг Ли. Родился он в Шанхае. Отец его был кули — за жалкие гроши таскал тяжелые тюки на пристани. У Чунг Ли был брат Хунь Чжи, на год моложе его, и совсем маленькие братишка и сестра.

Небогато жила их семья: у них не было даже места на земле, жили на «сампане» — маленьком плоту метров в пять длиной и два — шириной. Настоящие селения из таких сампанов можно видеть на реках вблизи больших китайских городов1.

На сампанах были построены будки, в которых и ютились целые семьи. Хорошо еще, если эти будки делались со стенами из соломы, с надежными крышами. Жилище семьи Чунг Ли было вовсе без стен: положили на колья несколько обрезков досок, в щели между которыми свободно пролезала рука, — вот и все. Можно себе представить, каково было им в холодное, дождливое время — в зимние месяцы.

Когда Чунг Ли с братом подросли, они, как и отец, стали зарабатывать на погрузке и разгрузке кораблей. Но охотников-бедняков было столько, что и такая случайная работа попадалась редко.

Однажды на сампаны пришли какие-то агенты и принялись уговаривать мужчин Наняться на постоянную работу в далекие края. Они обязывались платить по триста долларов в год и говорили, что берут на себя все расходы. Требовалось только подписать контракт на пять лет. Через пять лет можно будет получить чистых полторы тысячи долларов, если не бросать денег на ветер.

Тысяча пятьсот долларов! Это такой капитал, который никому на сампанах даже и не снился. И всего пять лет нужно поработать.

Чунг Ли тогда шел двадцать второй год. Значит, в двадцать шесть он станет уже богатым человеком. Переберется на землю, обзаведется хозяйством, огородиком, построит дом, одним словом, будет самым счастливым человеком на земле. И родители под старость будут жить в его доме как у бога за пазухой.

Ради этого стоит рискнуть. А работы он не боится. Хунь Чжи тоже захотел ехать, и это было еще лучше: на чужбине очень много значит свой человек. У них двоих через пять лет будет целых три тысячи долларов! Да это же… Нет, этого не выскажешь словами.

Пошли в контору, где в присутствии англичанина и какого-то важного китайца в очках подписали контракт. Подробностей договора они не поняли, но про триста долларов в год услышали еще раз, причем от того самого китайца в очках. Значит, дело верное.

Потом их в числе других двухсот человек погрузили, как гурт скота, на пароход и загнали в трюм. Плыли много недель. От недостатка воздуха и плохого питания начались болезни; люди мерли как мухи.

Хозяева испугались, что так им не довезти и половины «товара», сделали в дороге остановку, перебрали, подлечили людей, и сто пятьдесят человек были все-таки доставлены на место.

Там их взялись распределять по разным работам, и братьев чуть было не разлучили. Но как-то повезло, и оба они очутились на каучуковой плантации на Новой Гвинее.

С первых дней все поняли, что доллары им достанутся нелегко. От зари до зари, без единого дня отдыха, приходилось работать под палящими лучами солнца. Отдыхали только тогда, когда хозяева видели, что люди вот-вот не выдержат, а ведь если кто-нибудь из них протянет ноги, — это прямой убыток. Плеть гуляла по спинам за самую маленькую оплошность. Жаловаться было некому. Да и все равно эти жалобы не имели бы смысла, потому что, согласно контракту, на протяжении пяти лет они были собственностью хозяев. И, кроме того, свой своего всегда поймет.

Утешались только одним — мечтали о том, что через пять лет они будут богатыми. Ах, пусть бы скорее пролетели эти пять лет!

Но выяснилось, что и этому богатству угрожала опасность. Получалось так, что расходы по содержанию ложились на рабочих, и во многих случаях эти расходы превышали заработки.

Так, например, у Чунг Ли выходило, что ему за три года вместо девятисот долларов причитается всего сто тридцать. Далее дорога и лекарства были поставлены в счет.

Но тяжелее всего было переносить издевательства и побои. Особенно отличался в этом отношении распорядитель работ мистер Брук.

Однажды Чунг Ли брал из-под дерева горшочек с каучуковым соком и как-то невзначай опрокинул его. Как раз мимо проходил мистер Брук. Оказавшись очевидцем такого неслыханного преступления, мистер Брук весь налился кровью.

— Как ты смеешь, собака, губить хозяйское добро?! — закричал он и, недолго думая, изо всех сил ткнул тяжелым сапогом в зубы Чунг Ли, который, покорно склонившись, стоял перед ним.

Чунг Ли и сейчас не мог бы толком рассказать, как это произошло; он помнит только, что горшок разлетелся вдребезги на… голове мистера Брука, а остатки едкого сока залили ему все лицо. Брук взревел, как бык, выхватил револьвер, но стрелять не мог — ничего не видел. Он принялся было протирать глаза, но от этого стало еще хуже.

Рабочие захохотали от удовольствия. Брук сделал несколько выстрелов вслепую, а Чунг Ли тем временем подошел к брату, крепко обнял его и скрылся — убежал в тот самый мангровый лес, где он теперь сидел. И хорошо сделал: такое «преступление» сулило ему верных лет десять каторги. Это ведь покушение на белого! Если бы дело касалось «цветного», — желтого или черного, — это бы еще полбеды, но поднять руку на белого, да к тому же «царя земли»— англичанина, — это все равно, что подписать самому себе приговор.

Для всех цветных рабочих это маленькое происшествие было единственной радостью за долгие три года. Но после побега Чунг Ли им стало еще хуже, особенно Хунь Чжи, на которого сложили ответственность за брата — он должен был возместить хозяевам весь ущерб, который нанес им Чунг Ли. Отношение к нему стало еще более жестоким: пусть все видят, каково поднимать руку на белого.

Да и сам беглец оказался не в лучшем положении. Куда ему было деваться? Чтобы вернуться домой, во-первых, нужно было иметь много денег, а во-вторых, стоило ему показаться вблизи берега, где живут белые, как его тотчас бы поймали.

Оставалось одно: идти куда глаза глядят, подальше от берега.

И он пошел…

Пошел в глубь острова, туда, где громоздились таинственные горы, где жили люди, которые и сами не идут к белым и их к себе не пускают.

Пошел один, безоружный, не разбирая дороги, не зная, что будет делать дальше.

И вот год спустя почему-то снова вернулся назад, в те самые места, откуда бежал и где ему угрожала опасность…

Вспоминая сейчас свой родной сампан, он думал, что это, верно, и есть самый лучший уголок на земле. Ему казалось, что только там и живет настоящая радость, что зря он считал себя таким уж несчастным.

Воспоминания так захватили Чунг Ли, что он даже не расслышал, как подплыла и остановилась под его деревом большая лодка. В лодке сидело шестеро папуасов, вооруженных луками и пиками. Рослые и крепкие, с черными блестящими телами, прикрытыми чем-то наподобие передников, они выглядели очень воинственно. Лица у всех были курносые, с толстыми губами и широкими скулами. Огромные, как стога сена, шапки курчавых волос придавали им зловещее выражение.

Услыхав внизу гортанные голоса, Чунг Ли вздрогнул от неожиданности и зашуршал ветками. Папуасы задрали головы и увидели его. Они схватились за луки и стали что-то грозно говорить, показывая жестами, чтобы Чунг Ли спускался в лодку.

Чунг Ли в течение этого года не раз встречался с папуасами, но сейчас он охотнее согласился бы досидеть остаток ночи на дереве, чем пользоваться их гостеприимством. Поди узнай, что они замышляют! Правда, папуасы, которые живут вдоль побережья и частенько встречаются с другими людьми, теперь уже не нападают, как прежде, на белых и любых других пришельцев, но все равно попасть к ним одному — дело не из приятных.

Чунг Ли сделал сладкую мину, затряс головой:

— Кавас! Кавас! — что означает: «Друг! Друг!» Папуасам, как видно, это пришлось по душе. Они опустили луки, но по-прежнему продолжали ждать. Ничего не поделаешь — пришлось слезать.

Очутившись в лодке, в окружении папуасов, Чунг Ли старался делать вид, что он очень благодарен своим избавителям (кто знает, сколько ему пришлось бы просидеть на дереве?), и все время повторял:

— Уян, уян — хорошо, хорошо.

Потом вытащил из котомки краба и отдал папуасам. Тут уже они поняли, что перед ними действительно «кавас», и заметно подобрели. А когда Чунг Ли стал выкладывать свои познания в области папуасского языка, с которым он познакомился за год странствований по острову, они окончательно признали в нем друга. Беда только, что познаний этих у Чунг Ли было маловато. Тем более что папуасские селения живут обособленно, постоянного сообщения между собой не имеют и часто случается, что две соседние деревни говорят на разных языках.

Папуасы не понимали и половины из того, что говорил Чунг Ли, но то, чего он не мог высказать словами, досказывали жесты, пощелкивание языком, выразительная мимика — так что с грехом пополам можно было договориться.

Папуасы выехали из лесу в море. Солнце заходило. Чунг Ли увидел на море, недалеко от берега, над водой, деревню, к которой они и направлялись.

Хижины стояли на мангровых корнях, поверх которых были настланы жерди. Кровлей в каждой из них служил навес из переплетенных пальмовых листьев, а стен не было вовсе.

Там уже заметили, что в лодке среди своих — чужой человек. Люди высыпали на край настила и с интересом ожидали гостя.

Лодка въехала под деревню. С настила свешивалась плетеная лестница, по которой приехавшие и поднялись наверх.

Среди всех хижин выделялась одна, длинная, большая, — туда и повели гостя. Чунг Ли вспомнил: в каждой папуасской деревне есть такое помещение, вроде клуба, где живут неженатые папуасы и где обычно принимают гостей.

Чунг Ли успокоился: значит, он тут за гостя. Вошли в хижину. По бокам тянулись нары, где у каждого человека было свое место. Над головами висели разные снасти, главным образом рыбацкие. Среди вещей тут можно было найти и каменный топор и железный, и костяной нож и стальной. Рядом с луками и стрелами висело старое кремневое ружье.

Посреди хижины была насыпана земля и горел огонь. Когда Чунг Ли вошел под навес, в огонь подбросили хворосту, положили в золу рыбу, обернутую зеленым листом; туда же сунули и краба.

Потом уселись вокруг гостя и началась беседа. Чунг Ли рассказал папуасам, что он идет к белым, но в то же время изо всех сил стремился втолковать, что сам не принадлежит к их числу, что он не любит белых и считает их своими врагами. Папуасы, должно быть, поняли его. Они улыбались, хлопали Чунг Ли по плечу и приговаривали: «Уян, уян…»

В дверях стояли женщины и дети и с любопытством рассматривали редкого гостя.

Чунг Ли теперь уже был доволен, что все обернулось именно так, что он может отдохнуть и как следует выспаться. Ведь завтра его ожидало очень опасное дело…

Тем временем стало совсем темно. В здешних краях ночь наступает сразу, вдруг. Во все времена года темнеет около семи часов, день и ночь примерно одинаковы, небольшие отклонения связаны с тем, что Новая Гвинея лежит немного в стороне от экватора.

Море было черным-черно. Стояла тишина, только подальше, в рифах, слышался глухой шум. Папуасы не собирались укладываться спать. Спокойно и деловито они снаряжали лодки.

И море вспыхнуло!.. От каждого движения лодки, каждого взмаха весла вода загоралась, струилась бледным пламенем. Лодки как бы плыли сквозь огонь, а неподвижная вода в нескольких шагах казалась еще чернее.

Однако никто из туземцев не обращал внимания на эту сказочную красоту. Для них это было привычное дело. Чунг Ли тоже не раз видел, как горит море, хотя и не знал, что свечение исходит от мириадов крохотных живых существ, которые светятся, как наши светлячки или гнилушки.

В лодки село по три-четыре человека. В левой руке каждый держал зажженный факел из сухих пальмовых листьев, а в правой — пику с несколькими острыми зубьями, на манер нашей остроги. Посреди лодки горел огонь, от которого они зажигали свои факелы. Папуасы пригласили с собой и Чунг Ли, но он отказался — чувствовал себя очень усталым.

На море, во мраке, рассыпались и задвигались огни; вот один папуас с силой метнул свою пику и тотчас вытащил рыбу, которую ловко снял ногой. Долго смотрел Чунг Ли на эту дивную картину, однако нужно было идти спать. Он вошел в хижину и улегся на нары. Под боком мягко шуршали пальмовые листья, подушкой служило нехитрое приспособление из бамбука.

Он быстро уснул и даже не слышал, когда вернулись ловцы.

II

Европейская станция. — Выгодная торговля. — Каучуковая плантация. — Цветные рабочие. — Господа и их верные слуги. — Возвращение Чунг Ли. — Попался!..

Километрах в десяти от деревни, где ночевал Чунг Ли, на высоком холме, стояла «станция», или «фактория», как обычно называют усадьбы европейцев в таких диких местах.

Эти станции являются предприятиями капиталистов. Например, накануне первой мировой войны почти четвертая часть Новой Гвинеи принадлежала одной немецкой торговой фирме, вторая четверть была в руках англичан, а половина — у голландцев.

После войны немецкая часть перешла к англичанам, и теперь они делят остров с голландцами.

Вообще нужно сказать, что капиталистические державы торгуют этими островами, как товаром: меняют, покупают и продают одна другой вместе со всеми жителями и их скарбом.

А люди живут, работают или враждуют между собой и даже не догадываются, что, может быть, в это самое время где-нибудь в Лондоне или в Париже их кто-то кому-то продает.

В разных удобных местах фирмы закладывают плантации и торговые пункты.

Та станция, о которой тут пойдет речь, принадлежала одной английской фирме, имевшей много таких станций вдоль всего побережья. Здесь разводились деревья-каучуконосы. Однако, будучи торговым предприятием, станция не отказывалась и от других источников доходов.

После каучука главное место занимала копра. Копра — это высушенная мякоть кокосового ореха. В Европе из нее делают кокосовое масло, которое идет, например, на приготовление мыла.

Ее привозили главным образом с соседних островов.

Станция и сама заготовляла копру, и покупала у папуасов. Раньше за какую-нибудь стеклянную безделушку можно было получить целый мешок копры, но в последнее время папуасы взялись за ум и требовали топор, нож или еще что-нибудь полезное.

Неподалеку от моря стояло главное здание станции — дом, в котором жили сам начальник станции мистер Скотт и его помощник мистер Брук.

Дом был легкий, из досок, и стоял тоже на сваях, как хижины папуасов.

Вокруг всего дома шла веранда, на которую выходили большие окна. Некоторые из окон вместо стекла были затянуты густой сеткой. Она спасала от комаров и вместе с тем давала доступ свежему воздуху.

Около дома росли пальмы, бананы, эвкалипты и другие деревья жарких стран.

В этот день мистер Скотт и мистер Брук, верные своему правилу, завтракали на веранде. Оба были во всем белом, как обычно одеваются в этих краях европейцы.

Мистер Скотт был высокий мужчина, лет под сорок. Чистое, гладко выбритое лицо выражало гордость и самоуверенность. Он всегда был спокоен. Спокойно выслушивал неприятные известия, спокойно приказывал бить насмерть в чем-нибудь провинившегося слугу. Веселился он тоже спокойно. Никогда не кричал и не гневался: слишком много было бы чести для того человека, который рассердил его.

Самое большее, что он мог себе позволить, — это улыбнуться в беседе со своим братом-европейцем. Да и то только здесь, а у себя в Англии он с более-менее простым человеком не стал бы и разговаривать.

Он был аристократ по происхождению и в свое время пустил на ветер наследство, полученное от покойного папаши. Чтобы приехать сюда, у него были две веские причины: во-первых, тут он получал большое жалование, а во-вторых, в этой отдаленной стране вообще можно было поживиться.

Его помощник, мистер Брук, был человеком сов-сем другого склада: низкий, толстый, вечно злой. На своем веку — ему было сорок пять — он сменил немало профессий: служил в армии и плавал на торговых судах, читал проповеди в церкви и работал в театре, — и всюду ему не везло из-за скверного характера.

Только тут он нашел занятие по себе: рабочие, которыми он распоряжался, были бессильны ему что-нибудь сделать. Мистера же Скотта он очень уважал и боялся.

Англичане сидели молча и пили кофе.

Вдруг Брук прикоснулся к руке мистера Скотта и осторожно показал в угол веранды. Там, пугливо оглядываясь, пробиралась ящерица в добрый метр длиной. Во рту она держала порядочный кусок мяса.

Эти пресмыкающиеся любят поживиться около человека, как у нас крысы. Только эти более пугливы: стоило Бруку пошевелиться, как ящерица тотчас бросила мясо и скрылась.

— Скоро придет корабль, — сказал Скотт. — Хватит нам каучука и копры, чтобы нагрузить его?

— Должно хватить, — ответил Брук, — только вот рабочих мало. Вчера снова один умер. Нужно еще выписать.

— Сколько их у нас теперь?

— Двести девяносто три. Восемьдесят шесть умерло за эти полгода да двое снова убежали несколько дней назад.

— Невелика беда — выпишем других, — спокойно сказал Скотт.

И он был по-своему прав: в том, что двое — трое рабочих убегали, не было никакой беды. Более того, это было даже на руку хозяевам: заработки беглецов, иной раз за несколько лет, оставались в кармане мистера Скотта. Ему приходилось только желать, чтобы бежали побольше, и в глубине души он был благодарен Бруку за то, что тот своей жестокостью помогал в этом деле.

Нужно заметить, что среди рабочих местных — папуасов — было не больше десятка, а все остальные — китайцы, японцы, малайцы, даже негры. Набирать на работу папуасов было просто невыгодно: во-первых, они непривычны к постоянной работе, а во-вторых, все они быстро разбежались бы от такой жизни — тут они, как говорится, дома. Другое дело рабочие, привезенные издалека: с ними делай, что хочешь.

На веранду поднялся новый человек, грек Кандараки. Это был уже немолодой, но юркий, хитрый, пронырливый субъект, с бегающими глазками и козлиной бородкой.

Откуда он взялся, как попал сюда — одному богу ведомо, но Скотту Кандараки был очень полезен. Он был торговым агентом, знал все, что нужно и даже чего не нужно, обманывал всех и всем был просто необходим. И мистер Скотт не гнушался его советами.

— Мистер Скотт! — сказал грек, склонившись в поклоне. — Там пришли двое папуасов, должно быть, с гор. Они принесли шкурки райских птиц и золотой самородок — этак с куриное яйцо.

— Что им нужно за все это? — спросил мистер Скотт.

— Два ружья.

Мистер Брук так и подскочил в своем кресле:

— Что? Как? Ружья? Не может быть! Они ведь не знают, что с ними делать!

— Наверно, знают, если просят, — сказал Кандараки.

— Да-а, дела… — проговорил мистер Скотт. — Если им потребовались ружья, это скверный признак.

— Наверно, их кто-нибудь научил, — сказал грек.

— Позовите их сюда, — велел Скотт. Кандараки махнул рукой. Подошли двое папуасов.

Видно было, что они редко встречались с белыми. Смотрели как-то исподлобья, словно загнанные звери.

— О, эти молодцы мне не нравятся! — сказал Брук.

И верно, пришедшие очень мало походили на папуасов, живших вблизи станции. Особенно интересна была их прическа. Волосы делились на множество косичек, каждая из которых, чтобы не путаться с другими, была облеплена грязью. Косички свешивались со всех сторон и даже стучали при малейшем движении.

На руках и ногах были браслеты, искусно сплетенные из травы и украшенные ракушками. На шее висели ожерелья из звериных зубов.

Один держал связку птичьих шкурок, другой — кусок золота. Особый интерес представляли шкурки. Райские птицы небольшие — как воробей или чуть-чуть побольше. Само название говорит, что они какие-то необыкновенные. И правда: такой красивой, яркой и пестрой расцветки никто даже и выдумать не смог бы.

Их есть несколько пород, но наиболее известна одна: у нее длинный, около тридцати сантиметров, хвост с такими тонкими, нежными и яркими перьями, что ими охотно украшают себя не только дикари, но и европейские женщины. Ради них эти шкурки и вывозятся в Европу, где они ценятся очень дорого.

Должно быть, потому, что туземцы обычно сбывают шкурки без ног, в Европе сложилась легенда, что эти птички всю жизнь проводят в воздухе, питаются только росой и обладают какой-то чудесной силой. Отсюда и название их — райские.

Кандараки с помощью нескольких слов, а больше — жестами спросил у туземцев, что они хотят получить за свой товар.

Папуасы поняли, о чем их спрашивают, принялись показывать руками, как держат ружье, и все время приговаривали: «Пуф! Пуф!»

Даже Скотт улыбнулся.

— Вон чего захотели! — сказал он. — Однако не годится давать вам такие вещи. Принесите и покажите им лучше другое, — приказал он Кандараки.

Кандараки принес топоры, ножи, лопаты… Видно было, что это богатство произвело впечатление на папуасов, но они по-прежнему отрицательно крутили головами.

— Подозрительное дело, — сказал Скотт.

— А не угостить ли их водкой? — предложил Кандараки. — Может, тогда с ними легче будет договориться.

— Лучше спиртом! — крикнул Брук. — Что им водка — этаким чертям!

Скотт кивнул.

Кандараки принес бутылку и налил полстакана спирта. Подошел к одному из папуасов, дружески похлопал его по плечу и протянул стакан. Папуас недоверчиво смотрел на него и отказывался брать.

Кандараки сам пригубил спирта, засмеялся и снова протянул стакан папуасу. Тот взял и немного отпил. Сначала он испугался: видно, захватило дух. Но спустя минуту, почувствовав приятную теплоту внутри, рассмеялся. Его товарищ выпил уже весь стакан до дна. Потом снова выпил первый.

И торговля пошла веселей. Папуасы забыли про оружие, их интересовала только «чудесная вода». Кандараки показал две полные бутылки. «Сделка» состоялась.

Прижимая к груди свои бутылки, шатаясь и весело крича что-то, папуасы направились домой.

— Ха-ха-ха! — захохотал мистер Брук. — Вот это я понимаю, это торговля!

— Дай бог почаще, — смеялся Кандараки.

И они принялись подсчитывать, сколько заработали на этой торговой операции.

А счастливые папуасы между тем вышли за пределы станции, остановились, снова выпили и, как по команде, повалились наземь. Бутылки покатились по траве, орошая ее остатками спирта, — на этом пока дело и кончилось.

* * *

В полукилометре от дома, где жили мистер Скотт и мистер Брук, в болотистой низине находилась плантация каучуковых деревьев.

Существует несколько десятков пород таких деревьев, но самые лучшие происходят из Южной Америки, с низовьев реки Амазонки. Оттуда их стали вывозить и разводить в других жарких странах — в том числе и на Новой Гвинее.

Эти деревья — близкие родственники нашего молочая, но здесь они достигают величины дуба.

Три тысячи деревьев были посажены правильными рядами, и между ними сновали рабочие.

Каучук, который идет на производство резины, получают из сока этих деревьев. Добывают его таким же способом, как мы весной добываем березовый сок. Каучуковый сок похож на молоко, только погуще.

Неподалеку от плантации было разложено множество костров. Рабочие приносили сюда горшки с соком. Другие обмакивали в сок дощечки и держали их над огнем. Сок густел. Тогда снова макали ту же самую дощечку и снова коптили, и так до тех пор, пока на ней не собирался большой ком резины. Ее срезали, откладывали в сторону, а дощечку снова окунали в сок.

Возле костров лежали огромные кучи резины. Сок с плантации все время подносили и подносили. Между рабочими расхаживал надсмотрщик, малаец Файлу, и время от времени подбадривал их плетью.

Прежде этот Файлу сам был рабочим, но за усердие и за то, что он изо всех сил старался угодить хозяевам, его сделали старшим над остальными. И он выполнял свои обязанности не за страх, а за совесть.

Он все время подглядывал, подслушивал, следил за каждым шагом рабочих и сообщал хозяевам. Рабочие невзлюбили его больше, чем мистера Брука, потому что он был ближе к ним и больше досаждал.

Раз-другой рабочие крепко поколотили его, но это им обошлось дорого: один из них был так избит, что не протянул и недели, а второй еле-еле остался в живых.

Почти все рабочие были цветные: желтые китайцы, корейцы, японцы, темные малайцы, черные негры, но не африканские, а из Америки — там им, видно, несладко живется. Особенно много было китайцев.

Нездоровый климат, скудная и скверная пища, непосильная работа отпечатались на всем их облике. Одна надежда поддерживала всех: вот они отработают свой срок и вернутся домой богатыми.

День уже клонился к вечеру, когда на плантацию явились Брук и Кандараки. Файлу подбежал к ним и стал жаловаться, что сушильщики очень медленно работают, не поспевают.

— А для чего у тебя в руках плеть? — спросил Брук.

— Не помогает: сама работа такая медленная.

— Это верно, — сказал Кандараки. — Я давно уже говорю, что нужно перейти на химическое сгущение сока. В других местах давно уже не сушат над костром.

— Если это более выгодно, надо будет обсудить, — ответил Брук.

Пошли между рядами деревьев. Рабочие еще больше засуетились, забегали. Возле одного дерева Брук вдруг остановился и, показывая рукой, сурово спросил у Файлу:

— Это что такое? А? Файлу забормотал:

— Я… я не видел. Это Чик Чу.

— А ты для чего здесь поставлен? — крикнул Брук и, подняв плеть, тяжело опустил ее на спину

Файлу. Тот только склонился еще ниже и жалобно пробормотал:

— Прошу прощения, господин… больше не буду…

Между тем сюда спешил бедняга Чик Чу — это было его дерево. Подбежал и — побелел как полотно. Горшок был полон, и каучуковый сок, видно, давно уже лился через край.

Брук даже не взглянул на китайца и, отходя, только бросил Файлу:

— Смотри в другой раз…

Файлу склонился чуть не до земли, провожая Брука преданным взглядом. Но едва тот отошел, как Файлу тут же сделался в сто раз более важным и грозным, чем сам Брук.

— Ну-у, — прошипел он, поворачиваясь к Чик Чу, — а теперь мы с тобой рассчитаемся.

Китаец упал на колени, стал просить:

— Извини… господин… не буду… не успел… господин!..

Но «господин» не смилостивился… Ведь ему только что пригрозил другой господин, который в свою очередь боялся третьего.

Вечерело. Над сырой плантацией стал подниматься туман. Это самое нездоровое время в жарких странах. Европейцы обычно в такую пору сидят дома и носа не кажут на улицу.

Работу закончили и пошли домой. Для рабочих специально было построено недалеко от плантации большое здание, только не на сваях, как для хозяев, а прямо на земле.

Во дворе негр-повар, или «кок», как повсюду на море зовут поваров, уже поставил огромный котел черного варева из бобов. Бобы и рис, приправленные кокосовым маслом, были почти что единственной пищей рабочих. Мяса они и в глаза не видели.

Правду сказать, его и не было на острове. Свиней на Новой Гвинее не разводят, коров тоже. Привезли было несколько голов на станцию; ясное дело, они предназначались для белых, да и то главным образом ради молока. Хозяева, конечно, баловались иной раз и дичью, а у рабочих только рыба бывала на обед довольно часто.

Похлебали варева и пошли спать. Помещение было огромное; вдоль стен стояли нары, на которых лежал сухой тростник и ничего больше. Только кое-где валялись еще лохмотья — одежда рабочих да в головах вместо подушки лежал узелок.

Рабочие бросились на свои нары и тотчас уснули.

Не спал только Чик Чу: следы плети на его теле не мирились с жесткой постелью. В углу стонал, метался в лихорадке один кореец.

Не спалось и Файлу.

Он жил в этом же самом сарае, но как надсмотрщику ему был особо отгорожен уголок возле входа.

Ни на минуту не мог он забыть удара, который получил сегодня от Брука. Правда, не впервой ему попадало, в свое время он получил положенную долю плетей. Но вот уже два года, как он сам сделался старшим; сам мог бить своих товарищей, как когда-то били его; часто случалось, — да вот, например, сегодня, — что его даже называли господином, — его, темнокожего, человека низшей породы.

Шло время, и он начинал уже считать себя человеком — сначала среди подчиненных ему рабочих, а потом немного и среди «них», белых.

И вот сегодня ему напомнили, что он еще не человек.

И все из-за этого проклятого Чик Чу! Не будь его, так, может быть, и навсегда привыкли бы к мысли, что Файлу — человек.

Жалко, что мало всыпал этому поганому китайцу. И Файлу готов пойти сейчас же и добавить.

Между тем под окнами, возле строения, появилась какая-то фигура. Осторожно кралась она вдоль стены, приближаясь к дверям. Двери без скрипа открылись, и в помещение вошел человек. Видно было, что это свой: он хорошо разбирал дорогу в темноте и уверенно продвигался к тому месту, где спал Чик Чу. Наклонившись над соседом Чик Чу, незнакомец стал всматриваться ему в лицо.

— Кто тут? — спросил Чик Чу.

— Тсс!.. — прошептал незнакомец. — Это я: Чунг Ли.

— Ты?! — крикнул Чик Чу и, забыв про боль, вскочил с постели.

— Тише! Что ты делаешь? Ты погубишь меня! — зашипел Чунг Ли.

И действительно, Файлу услышал и заворочался.

В этот самый момент один из рабочих громко забормотал что-то сквозь сон. Файлу успокоился. Выждав немного, Чунг Ли спросил:

— Где брат?

— Нету, — ответил Чик Чу.

— Умер?

— Нет, убежал.

Чунг Ли едва не застонал от отчаяния.

— Куда? Почему?

— После того как ты убежал, — начал шептать Чик Чу, — Брук на твоем брате стал злость сгонять. Никак не мог простить, что ты его посмешищем для всех сделал, а он тебя и наказать не смог. Все время ему казалось, что рабочие над ним смеются. Как увидит, что кто-нибудь улыбается, тут же за плеть… Особенно Хунь Чжи доставалось. Не было дня, чтобы ему не попадало. Конечно, чтобы угодить Бруку, Файлу, собака, изо всех сил старался. Хунь Чжи совсем житья не стало, а тут еще Брук говорит: будешь хоть десять лет спину гнуть, пока за брата не отработаешь. Как раз тогда папуас Качу бежать собирался. Хунь Чжи и решил бежать вместе с ним, потому что Качу здешний, мог помочь. И вот уже четыре дня как они убежали, — закончил Чик Чу.

— Всего четыре дня?

— Да, четыре. Ты совсем немного опоздал, — сочувственно сказал Чик Чу.

Чунг Ли опустил голову и словно окаменел. Он готов был плакать от отчаяния. Целый год бродил по острову, чудом остался в живых, наконец раздобыл столько золота, сколько они вдвоем с братом не заработали бы и за десять лет, рискуя жизнью, вернулся сюда, чтобы забрать брата и вместе с ним добираться до дому, — и все это напрасно! Но нельзя ведь оставить брата здесь. Искать? Но где? А приди он всего на четыре дня раньше…

— Зачем ты вернулся сюда? Не знаешь разве, что тебе угрожает? — спрашивал Чик Чу.

— Знаю, хорошо знаю. Но я пришел, чтобы взять с собою Хунь Чжи и вместе бежать домой. У меня теперь столько денег, что хватит на двоих.

— Откуда?

— В глубине острова есть горы, куда не ступала еще нога белой собаки. Там я нашел золото. Какая-то тень мелькнула в темноте: потом тихо-тихо скрипнули двери…

Ни Чунг Ли, ни его собеседник этого не заметили.

— Счастливец ты, — с завистью сказал Чик Чу.

— А кто тебе не дает искать свое счастье? — ответил Чунг Ли. — Хотя, сказать по правде, мне просто повезло — счастливый случай. А на него надеяться нельзя. Да и бежал-то я не золото искать: просто ничего другого не оставалось. И советов давать не буду — кто знает: повезет или нет? Однако если кому-нибудь из вас совсем круто придется, как мне тогда, скажи, пусть ищет место под названием Абу. Это сто километров на запад от истоков реки Фляй. Ну, будь здоров!

— Что ж ты теперь будешь делать? Куда пойдешь? — спросил Чик Чу.

— Не знаю еще, — ответил Чунг Ли и стал осторожно красться к выходу. Но потом остановился и снова подошел к Чик Чу.

— Вот что, Чик Чу. Ты такой же, как и мы. Ты не захочешь обидеть нас.

— Конечно, о чем тут говорить! — горячо сказал Чик Чу.

— Может случиться, что ты раньше нас вернешься домой, а может, только ты и вернешься… Так вот тебе кусок золота, отдай его моим старикам. Если понадобится в дороге — и себе возьми. Помни только, что они, может быть, получат это золото взамен двоих сыновей. А если и мы вернемся, так уж ты не будешь в обиде. Смотри только, чтобы никто не узнал про золото.

Он достал из котомки крупный самородок и отдал Чик Чу.

— Хорошо, будь спокоен, я все сделаю, как надо, если только сам выберусь отсюда, — сказал Чик Чу. — Пусть оберегают тебя добрые духи.

— И тебя тоже, — ответил Чунг Ли, крадучись вдоль нар. Вот он осторожно приоткрыл двери, перешагнул порог… И тут несколько пар дюжих рук вцепились в него и скрутили.

— Милости просим, отважный Чунг Ли! — раздался насмешливый голос Файлу. — Мистер Брук давно хочет вас видеть.

— У-у, собака! — прошипел Чунг Ли. — Ну погоди, придет и твой час!

— Будем будить мистера Брука или Скотта? — спросил один из мужчин.

— Ради такого гостя не стоит, — сказал Файлу. — Завтра увидятся.

— Ну, шагай! — сказали мужчины и повели Чунг Ли в соседнюю постройку.

Чик Чу все слышал. Жаль ему было своего товарища. Но невольно думалось, какой он, Чик Чу, счастливый: никто его не ловит, никто не следит за ним. Живет он тихо, спокойно, работать осталось меньше года. Он и не заметит, как пролетит этот год, а там поедет домой — богатый, свободный. А беспокойный Чунг Ли будет страдать…

Нельзя описать, что делалось с мистером Бруком, когда он узнал, что Чунг Ли пойман. Он то потирал руки от восторга, то от злости рычал, как зверь.

Мистер Скотт отнесся к этому известию более спокойно.

— Повесить его мы не имеем права, — говорил он. — Лучше отослать в Морэсби и засудить. Там его не пожалеют.

— Это будет слишком просто и мягко, — возражал Брук. — На худой конец, хоть шкуру бы с него спустить.

— Ну, это уже ваше дело, — сказал Скотт. Вошел Кандараки. Весь облик его говорил, что он знает что-то интересное.

— Между прочим, господа, — начал он, — история с этим несчастным китайцем может иметь интерес для нас всех. Я только что узнал обо всем подробно — и вот вам довод.

При этом он выложил на стол два золотых самородка: один величиною с кулак, другой — немного поменьше.

— Что это значит? — спросил Скотт.

— Это было у Чунг Ли. Оказывается, он нашел в глубине острова место, где попадаются вот такие штучки. Пришел он сюда, чтобы забрать своего брата и бежать вместе с ним.

— Ну что ж, — сказал Скотт, — значит, есть из чего взять неустойку и за него и за брата. — Только неустойку? — вскричал Брук. — Этого мало! Дайте мне сначала рассчитаться с ним!

— Я бы советовал рассчитаться с ним иначе, — сказал Кандараки. — Не трогать его, обещать полную свободу, если он покажет, где взял золото.

— Как? — грохнул кулаком Брук. — Оставить его совсем безнаказанным? Да что вы такое говорите!

Скотт глубоко задумался, а Кандараки подошел к Бруку и тихо шепнул ему:

— Не надо возражать. Он покажет нам место, но ведь вы-то все равно будете иметь возможность рассчитаться с ним.

— Вот как! Ну, это другое дело, — успокоился Брук.

— Идея неплоха, — сказал Скотт, — но ведь вы же сами должны знать, как трудно организовать экспедицию в глубь острова.

— Знаю, — ответил Кандараки, — да ведь нужно принять во внимание, что если он один добрался, так хорошо подготовленная экспедиция — тем более, а во-вторых, не надо забывать, что мы искать не будем, а придем на готовенькое.

— Это верно, — задумчиво сказал Скотт. — Приведите его сюда!

Спустя несколько минут привели Чунг Ли. Он вошел в сопровождении двоих солдат-сипаев.

Сипаев англичане вербовали в Индии и использовали как воинскую силу где угодно, в том числе и во многих своих колониях. В распоряжении мистера Скотта их было двенадцать человек под командой сержанта Хануби.

Индийцы принадлежат к той же расе, что и европейцы. Высокие, стройные, красивые, со смуглыми лицами и черными блестящими глазами, они тут, среди разных папуасов и китайцев, чувствовали себя людьми высшего склада и даже не догадывались, что англичане смотрят на них точно так же, как сами они — на папуасов.

Чунг Ли со связанными руками стоял перед Скоттом и ждал, что будет дальше. Брук сидел, выпучив глаза, и скрежетал зубами. Скотт дал знак, чтобы сипаи вышли, а потом обратился к Чунг Ли:

— Ты знаешь, что по закону за покушение на англичанина тебя могут приговорить к смерти?

— Я его вовсе и не думал убивать, — сказал Чунг Ли.

— Откуда суду знать, что ты думал: он будет судить по тому, что ты сделал. А твой поступок легко можно назвать покушением на жизнь белого. Понимаешь?

Чунг Ли молчал.

— Ты видишь, — продолжал Скотт, — что ты в наших руках. Мы можем сделать с тобой, что захотим.

Скотт замолк на минуту — подождал, чтобы Чунг Ли лучше понял смысл последних слов.

— Но ты можешь получить полную свободу, все свое золото, тебе даже помогут вернуться домой до срока, если ты покажешь нам место, где нашел эти самородки. Согласен?

Чунг Ли молчал. Во-первых, ему очень не хотелось пускаться снова в далекую и опасную дорогу, во-вторых, это значило бы служить своим врагам, и, в-третьих, он не был уверен, что Скотт выполнит свое обещание. Это, конечно, самое главное. Но что ему оставалось делить? Им ведь ничего не стоит тут же, на месте, убить его. А может быть, по дороге удастся убежать?

— Ну, отвечай! — сказал Кандараки.

— Я не знаю, верно ли, что вы меня отпустите, — сказал Чунг Ли, чтобы только сразу не показать, что он согласен.

— Я даю тебе честное слово, — важно произнес Скотт.

«Много мне толку от твоего слова», — подумал Чунг Ли.

«Жди, так и отпустим», — подумал Брук.

«Посмотрим, как оно будет», — подумал Кандараки.

И только один Скотт искренне верил в свое слово, потому что ему не было ни малейшей нужды обманывать этого китайца.

— Ладно, — согласился наконец Чунг Ли. Скотт позвал сипаев и сказал:

— Развяжите ему руки, хорошенько присматривайте за ним, кормите, ни в чем не отказывайте, только сторожите, чтобы не убежал. Если что, — головами ответите.

III

В море. — Встреча с папуасами. — Станция Доэр. — Черный миссионер. — По реке Фляй. — Живые плоды. — Какаду и осы. — Лошадь!.. — Экскурсия в папуасскую деревню. — Кенгуру на дереве. — Ночевка.

Вдоль южного берега Новой Гвинеи, держа курс на восток, быстро летел катер. Он был довольно большой, с каютами, на нем помещалось четырнадцать человек, много разных припасов, оружия.

Впереди сидели Скотт, Брук и Кандараки. Управлял катером старый боцман Старк, за машиной следил механик Гуд. Основную вооруженную силу экспедиции составлял Хануби с шестью сипаями. Тут же находился и Чунг-Ли.

Файлу был взят в качестве повара. В такой экспедиции каждый должен быть полезным с разных сторон. Негр-кок был бы только коком, а Файлу во всех отношениях верный и надежный человек.

Стоял штиль, и море, как зеркало, блестело под солнцем. Справа вдоль берега тянулась белая гряда, то приближаясь к берегу, то отдаляясь. Это были коралловые рифы. Волны разбивались о них, и поэтому между рифами и берегом оставалась тихая полоса, вроде улицы.

Через два часа ходу увидели впереди папуасскую деревню на сваях. Она выдавалась в море так далеко, что пришлось проплывать совсем близко от нее.

Там еще издали услышали рокот мотора удивительной лодки. Папуасы забегали, у берега началась возня, и скоро навстречу катеру двинулись восемь больших пирог, в которых сидело человек по двенадцати.

Папуасские пироги замечательны тем, что у них сбоку, на некотором расстоянии от самой лодки, приспособлены толстые бревна — поплавки. Связанные с лодкой жердями, они придают ей устойчивость и не позволяют перевернуться.

Папуасы кричали, размахивали руками. Можно было различить одно слово: «кос, кос». — «Табак, табак».

— Что им нужно? Что они собираются делать? — встревожился мистер Скотт.

— Черт их знает, — ответил Брук, — но во всяком случае эта орава для нас небезопасна. Очень уж их много.

Катер приближался к лодкам, а дикари, сбившись в кучу, не давали ему дороги.

— Нужно разогнать их, — сказал Скотт. — Стреляйте вверх!

Сипаи стали кричать и стрелять. Папуасы засуетились, некоторые попрыгали в воду. А катер врезался в гущу лодок, зацепил две или три, у двух отломал поплавки, а одну и вовсе перевернул.

Поднялся крик, раздались вопли. По правде говоря, папуасы не собирались нападать на катер, потому что, живя на побережье, не однажды встречались с белыми и знали, что связываться с ними опасно. Но теперь они обозлились и готовы были на самом деле вступить в бой. Однако катер был уже далеко.

Плыли весь день. Ландшафт был однообразный и, можно сказать, скучный. Слева — низкий берег, поросший лесом, по большей части — мангровым. Там-сям виднелись невысокие холмы, иногда над лесом поднимался дымок. Осталось позади еще несколько деревень на воде.

Справа — белая коралловая гряда. Время от времени вдали показывались острова.

И вдруг на катере раздались голоса:

— Смотрите! Смотрите!

В самом деле, посмотреть было на что. Среди моря, будто прямо из воды, поднималась красивая группка из пятнадцати — двадцати кокосовых пальм. Земли возле их корней не было видно, все вода да вода, и пальмы стояли, колыхаясь, словно паря в воздухе.

Конечно, под ними был твердый грунт, но он лишь чуть-чуть выглядывал из-под воды, и со стороны можно было не заметить его. Это был так называемый «атолл», которых очень много в этой коралловой части Тихого океана.

Потом рифы постепенно стали удаляться от берега. Катер выходил в открытое море. Начало покачивать. Такая качка бывает в открытом море даже в самую лучшую погоду. Корабли совсем не чувствуют ее, а лодки иной раз основательно швыряет.

Берег отступил на север; стало тише. Плыли всю ночь, а на рассвете прибыли на станцию Доэр, которая расположена недалеко от устья реки Фляй.

Станция Доэр — это уже небольшое европейское поселение. Тут есть почта, судья, школа и даже церковь.

Экспедиция намеревалась простоять тут целые сутки: это был последний цивилизованный пункт, где можно окончательно подготовиться, приобрести недостающее снаряжение и припасы.

Ясное дело, никто из участников экспедиции никому не рассказывал, куда и зачем они плывут. Да и не все из них сами это знали.

Команда катера по очереди сходила на берег, и Чунг Ли тоже было разрешено немного прогуляться, конечно, в сопровождении сипаев.

Между прочим, Скотт и Брук захотели побывать в церкви. Там как раз толстый бритый миссионер читал проповедь. Слушали его двое белых да два — три десятка чернокожих. Миссионер говорил, что хотя черные и младшие братья белых, но все-таки братья, и бог любит их одинаково. Поэтому и они должны любить бога и выполнять его повеления. Вот, например, почему белые сильнее, богаче и умнее остальных? Да потому, что они поклоняются единому сущему богу и свято блюдут его заповеди. А почему черные не так умны и богаты? Конечно, потому, что они не знают христианства. И первый завет христианства — любить всех и покорно слушаться старших. А вы, к сожалению, не всегда с любовью и почитанием относитесь к своим старшим братьям — белым, и так далее, и так далее… Тут же стояли и туземные ученики — стриженые, довольно чистые и даже одетые по-европейски. Они были совсем не похожи на голых, черномазых и диких папуасиков… Их и кормят, и одевают, и учат бесплатно. А лет через десять они сами становятся слугами церкви, миссионерами.

Получается очень выгодная комбинация: воспитание и работа черных миссионеров обходится наполовину дешевле, чем белых. К тому же черные миссионеры пользуются среди своих собратьев большим успехом, чем чужие, белые.

Окончив проповедь, миссионер подошел к Скотту и Бруку и, узнав, что они направляются вверх по реке Фляй, стал просить, чтобы они подвезли одного из его черных воспитанников, который ехал к папуасам, чтобы нести им слово Христово.

Скотт дал согласие.

В этих краях приезд белых — важное событие, потому что случается это всего несколько раз в году; конечно, начальник пункта сразу узнал о приезде гостей, и Скотт должен был навестить его.

Начальник станции, мистер Смит, встретил Скотта радостно, и первым вопросом его было, куда и зачем они едут.

Скотт был готов к ответу и сказал, что он направляется ловить своих беглецов-рабочих.

— Хорошее дело делаете, мистер Скотт! — обрадовался Смит. — Нам было бы куда легче, если бы все предприниматели поступали так. А то вот видите, сколько у нас сообщений о побегах, даже по двадцать пять долларов обещаем за каждого, а толку мало. Может быть, вам нужна помощь? Я могу дать людей.

«Ну, уж это шутишь!» — подумал Скотт и сказал:

— Благодарю, я взял столько людей, сколько вместилось на катере. Но в случае чего мы прибегнем к вашей помощи. А что слышно там, в глубине?

— Как всегда — ничего. Наша власть распространяется только километров на двадцать пять да по реке — на пятьдесят. А там, дальше, они живут сами по себе, как тысячу лет назад. Не советую и вам далеко забираться.

— Я имею сведения насчет того, где скрываются мои рабочие, — ответил Скотт. — Туда и направлюсь.

Вокруг катера тем временем собралась целая толпа зевак: и белых, и черных, и желтых. Команда заканчивала погрузку.

Под вечер пришел пассажир, миссионер. Это был молодой человек лет двадцати двух, одетый в черное, тихий и смирный. Через плечо у него висел мешок, в руках он все время держал библию. Звали его Саку.

Странно было видеть этого папуаса, который по своей воле шел служить белым хозяевам. Чуть спет катер двинулся к устью реки Фляй.

Берег все больше поворачивает влево. Вот уже катер держит курс на запад. Справа тянется непрерывная цепочка островов, на которых живет немало народу. Об этом говорят виднеющиеся то тут, то там плантации бананов, кокосовых и саговых пальм. Однако ни людей, ни строений не видно среди деревьев.

Особенно приятный аромат шел от мускатных деревьев. Те мускатные орехи, которые нам приходилось пробовать, являются косточкой плода, похожего на сливу.

Над цветами порхали многочисленные бабочки; некоторые из них, блестяще-черные, были в ладонь величиной.

На одном острове высилось так много кокосовых пальм и катер проходил так близко от него, что нельзя было не остановиться и не полакомиться кокосовыми орехами.

— Будьте осторожны, — сказал Скотт, — хозяин может пустить стрелу из-за дерева.

Но вылазка обошлась благополучно: хозяев или вовсе не было, или они попрятались.

Сипаи тут же разбили несколько кокосовых орехов и поднесли хозяевам.

В каждом орехе было добрых две бутылки соку, так называемого кокосового молока.

— Вот это напиток! — сказал Брук, облизывая губы. — Нужно как можно больше взять про запас.

— Найдем еще, — ответили ему.

Кокосовая пальма примечательна тем, что на ней могут быть одновременно и цветы, и зеленые плоды, и спелые. Деревья живут по двести лет и каждый месяц дают двадцать — двадцать пять плодов.

Так, минуя один остров за другим, вошли наконец в устье реки. Течение было сильное, и катер двигался уже не так быстро, как раньше.

— Скажите, мист… — начал было Скотт, обращаясь к Саку, но вдруг замолк, смешался. Он по привычке чуть не назвал мистером самого обыкновенного черного дикаря только потому, что он был одет по-европейски. Это уже слишком! Но ведь черт его знает, как вообще держать себя с подобными субъектами. Все-таки человек образованный, так сказать, духовное лицо, которое заслуживает всяческого уважения, но как тут будешь уважать чистокровного папуаса?!

А Брук тем временем начал беседу.

— Ты куда едешь? — спросил он у миссионера, не раздумывая о вежливости по отношению к черному.

— К верховьям реки Фляй, — тихо ответил Саку.

— Бывал ты когда-нибудь там? — продолжал расспрашивать Брук.

— Да, только очень давно, в детстве.

— А как ты попал к миссионерам?

— Когда мне было десять лет, соседнее племя напало на нас. Перебили много людей, многих забрали в плен, в том числе и меня с матерью. А отца убили.

— Как же это они вас не съели? — рассмеялся Брук. — Наверно, невкусные были? Ха-ха-ха…

Эта грубая шутка больно задела миссионера, и он ничего не ответил.

— Так как же все-таки ты попал к миссионерам? — продолжал допытываться Брук.

— Мы с матерью убежали, — неохотно ответил миссионер, — но по дороге у самой реки они настигли нас. Мать схватили, а я бросился в воду и поплыл. Как раз мимо проходил корабль. Меня вытащили и взяли с собой.

— А чего ты снова едешь туда? — все расспрашивал Брук.

— Я узнал теперь высшую правду, и моя обязанность — нести ее моим братьям, — сказал Саку и возвел глаза к небу.

«Смотри ты, — подумал Скотт, — говорит совсем как наши попы». Брук засмеялся:

— Нужна им ваша правда! Да разве это люди, если они до сих пор едят друг друга! Сейчас, пожалуй, не осталось ни одного такого уголка на свете, где бы жили людоеды, кроме этого проклятого острова.

— Вот потому-то мы и должны идти туда и нести свет слова Христова, чтобы они не были такими, — сказал миссионер, опустив голову. — Значит, в другие уголки свет уже дошел, а сюда еще нет.

— Какой там свет, — махнул рукой Брук, — когда в них простого человеческого чувства нет. Их, может быть, и вообще нельзя сделать людьми.

— Все люди одинаковы, — спокойно ответил миссионер, — только по-разному воспитаны. Все люди братья, и все они равны перед богом.

Скотт усмехнулся, а Брук так и вскипел:

— Ну-ну, полегче! — сказал он. — Откуда ты взял, что эти людоеды братья нам?

Миссионер пристально посмотрел прямо в глаза Бруку и отчетливо проговорил:

— Ваши миссионеры научили меня этому.

Скотт и Кандараки отвернулись, словно разглядывая что-то на берегу, а Брук смущенно пробормотал:

— Да-да, конечно… перед богом, конечно….. Я только хотел сказать, что сейчас их нельзя сравнивать с нами. Да-да, конечно…

У Саку было нехорошо на душе. Он еще раз убедился, что белые, которые научили его считать всех людей братьями, сами и мысли об этом не могут допустить.

Тогда заговорил Кандараки:

— А вы подумали, что вам угрожает? Вы ведь теперь совсем чужой им, они вас не признают за своего. А если вы еще начнете толковать им о новой религии, все может случиться.

— На все воля божья, — вздохнул Саку, — а опасности подстерегают нас всегда и всюду. Не я первый и не я последний могу пострадать за Христа.

Наши «христиане» были изрядно удивлены, слыша такие слова из уст папуаса. Они давно уже были христианами только по крещению. Правда, от религии они не отказывались и считали себя добрыми сыновьями церкви, но слово Христова учения не доходило до них и не было, пожалуй, в их жизни случая, чтобы они поступили так, как велит «закон божий».

И вот теперь этот дикарь собирается нести их религию в жизнь, и даже похоже на то, что самих их хочет учить христианству.

— Дивны дела твои, господи, — прошептал Кандараки.

Под вечер встал вопрос, что делать: плыть ли дальше или остановиться на ночлег? Боцман и механик говорили, что им будет очень трудно вести катер без отдыха день и ночь. Но и стоять среди ночи на одном месте было небезопасно: в темноте могли подкрасться враги.

Решили ночью плыть, а привал сделать днем, тем более что река тут еще широкая и глубокая — можно плыть полным ходом и в темноте.

— А засветло отдохнем и можно будет сделать экскурсию куда-нибудь подальше от берега, — сказал Скотт.

Ночи вблизи экватора темные и долгие. И до самого рассвета рокотал мотор, тревожа окружающую тишину. Птицы срывались с деревьев и с криком разлетались в стороны. А туземцы в своих хижинах прислушивались к этому шуму и думали, что он сулит им что-то недоброе.

На другой день облик берегов сильно изменился. Они стали выше и суше; вместо непроходимой лесной чащи по обоим берегам раскинулись безлесные просторы, лишь кое-где виднелись небольшие группки деревьев. Деревень вдоль берега не было. Дело в том, что река служит тут проезжей дорогой. А жить у дороги в этих местах — дело не из приятных, особенно на открытом месте: могут заглянуть нежеланные гости. Лучше ютиться где-нибудь поодаль, под защитой деревьев, неприметно, чтобы ты все видел, а тебя — нет.

Река вела на северо-запад. Ландшафт менялся несколько раз. После высоких берегов снова пошли низкие, заросшие бамбуком. Тут подстрелили несколько диких уток и, выбрав место посуше и поудобнее, сделали привал. Это было очень кстати: ноги у всех затекли от неподвижного сидения.

Файлу принялся жарить уток, а Скотт, Брук, Кандараки и Хануби отошли немного в сторону от берега, чтобы поразмять ноги. Тут они заметили раскидистое, густое дерево с ярко-зелеными листьями.

— Хлебное дерево, — сказал Брук. — Нужно бы попробовать свеженького хлебца.

— Конечно, — сказал Скотт, — тем более что сухари нужно экономить: а вдруг не хватит?

Позвали Файлу. Он выбрал один плод весом за полпуда, отнес его к своей «кухне», разбил, извлек содержимое и «замесил тесто», из которого потом стал печь на сковороде лепешки. Каждый из нас непрочь бы попробовать такого хлеба, но едва ли кто-нибудь согласился бы вообще питаться им.

Немного дальше снова увидели необычное дерево, на ветвях которого висело много черных крупных плодов. Но только люди приблизились к нему, как вдруг «плоды» подняли крик и разлетелись в разные стороны.

— Что еще за чудо! — крикнул, растерявшись от неожиданности, Брук.

Кандараки и Хануби засмеялись.

— Это же летучие собаки, — сказал Хануби.

— Только этой нечисти и не хватало! — буркнул Брук.

Эти животные похожи на наших летучих мышей, только куда крупнее. Морда у них напоминает собачью, отсюда и идет название. Как и летучие мыши, они ведут ночной образ жизни, а днем висят на деревьях, уцепившись задними лапами и закутавшись в свои крылья.

Поднялись на пригорок. На западе простиралось безлесное плато, с востока подступала зеленая низина. На берегу, возле катера, курился дымок. И нигде не было видно жилищ туземцев. Казалось, ни единой живой души, кроме наших путешественников, не было на много миль вокруг.

— Удивительное дело, — в раздумье сказал Скотт. — Такой богатый край и словно вымерший.

Кандараки усмехнулся.

— Ну, не скажите, — проговорил он, — я уверен, что в это самое время не один десяток глаз следит за каждым нашим шагом.

— Чего ж они прячутся, дураки? — сказал Скотт. — Разве мы хотим причинить им какой-нибудь вред?

— Должно быть, научены. Когда-то кто-то их тут крепко напугал, — ответил Кандараки.

— А вот смотрите, какая птичища бежит, — крикнул Хануби, вскидывая ружье.

— Это казуар, — сказал Скотт, — не стоит стрелять. Он уже далеко, да и некогда с ним возиться. Еще не одного встретим.

Казуар мчался по долине как ветер. Он был очень похож на всем известного страуса, только с гребешком, как у курицы, на голове да с шеей, украшенной ожерельем, как у индюка. На концах крыльев и в хвосте у него не было тех красивых белых перьев, из-за которых так ценится страус. И вообще перья у казуаров необычные, похожие скорее на шерсть.

— Жалко, — сказал Брук, — что в этой дурацкой стране нет, кажется, кроме казуаров, ни одного животного, на которое стоило бы поохотиться. Даже ни одного хищного зверя.

— Зато хватает хищных людей, — сказал Скотт. — Однако пора возвращаться. Файлу, видно, уже ждет с обедом.

Пробираясь через кустарник, они были оглушены громким, пронзительным криком какаду. Порядочная стайка этих попугаев, рассевшись на ветвях, вела свою оглушительную беседу.

— Вот уж разболтались, настоящие попугаи… — сказал Брук, затыкая уши, и вдруг запрыгал, замахал руками и с ревом стал кататься по земле.

Все остановились в удивлении.

— Что с ним такое? — сказал Скотт. — Неужели крик какаду так подействовал на него?

— Помогите! Осы! Осы! — выл Брук.

История, конечно, не из приятных, но тут нельзя было удержаться от хохота. А между тем загудело над самым ухом мистера Скотта, и все, вместо того чтобы спешить на помощь, бросились прочь.

А дело обстояло просто: Брук ступил ногой в осиное гнездо, за что и был наказан.

Ну и бранился же он! Всем досталось: и осам, и какаду, и папуасам, и Новой Гвинее вообще. Попробуй тут смолчи, когда все лицо у тебя распухло, глаза заплыли и при взгляде на тебя никто не может удержаться от смеха! Особенно радовались Чунг Ли и Файлу, два врага, которые одинаково желали «добра» мистеру Бруку.

Так плыли несколько дней. За все время только один раз они встретились с папуасами. Из заливчика вынырнуло им навстречу несколько пирог, в которых было много людей, вооруженных луками и пиками. По всему их виду и жестам можно было судить, что намерения у них воинственные.

Но, едва услышав выстрелы, они все разбежались.

— Мне уже начинает казаться, что если так пойдет дальше, наша экспедиция будет простой прогулкой, — сказал Скотт.

— Хорошо говорить, когда мы сидим «дома» и у нас под рукой есть оружие, даже пулемет, бомбы и газы. На суше будет не так легко, — возразил Кандараки.

В другой раз всех встревожил крик боцмана Старка:

— Смотрите, смотрите: человек на коне!

Если бы у нас закричали: «Смотрите, слон на самолете!» — это произвело бы меньшее впечатление, чем тут слова: «человек на коне».

Дело в том, что на Новой Гвинее совсем нет лошадей. Только на побережье можно было встретить двух-трех, завезенных европейцами. А появись лошадь тут, в глубине острова, папуасы были бы перепуганы не меньше, чем мы при виде какого-нибудь фантастического чудовища.

Все навели бинокли в ту сторону, куда показывал боцман, но ровно ничего не могли разглядеть.

— Это тебе померещилось, — сказал Старку Кандараки.

Но тот клялся, что отчетливо видел, как на пригорок поднялся всадник и скрылся за деревьями.

Как ни всматривались, как ни прощупывали биноклями всю местность в той стороне, где Старк заметил всадника, — никто больше ничего не увидел. Так и решили, что боцмана подвели глаза. А он даже вскипел:

— Да что я — ослеп или пьян? Глаза еще мне никогда не отказывали.

Правда, у старого морского волка глаза были не хуже иного бинокля, но ведь не может же быть невозможного. Как сюда попадет европеец на лошади? А если это был папуас, то откуда ему взять лошадь?

Еще через несколько дней справа открылась другая река, нисколько не меньшая, чем та, по которой плыли наши путешественники. Это был Стрикленд — приток реки Фляй. Значит, оставалось плыть половину пути.

Тут миссионер сказал, что он хочет сойти на берег.

— Вы ведь говорили, что вам надо до верховий, — сказал Старк.

— Я там и буду. По прямой это не очень далеко, — ответил миссионер. — А пока я поищу свою мать. Здесь как раз живет племя, которое тогда напало на нас.

— Может быть, на всякий случай возьмете револьвер? — предложил Скотт.

— Нет, не нужно, — ответил Саку, — хищных зверей здесь нет, а для людей у меня есть вот это оружие, — и он показал библию.

— Ну, желаю вам всего наилучшего! — сказал Скотт и впервые в жизни протянул руку черному.

Миссионер взял свой мешок, библию, распрощался со всеми и скрылся в лесу.

— Удивительный человек, — заметил Кандараки.

— Вот тебе и папуас! — добавил Брук.

За Стриклендом река Фляй стала заметно меньше: она потеряла добрую половину воды, которую давал приток. Если до Стрикленда иногда еще добирались пароходы, то подняться выше они уже не могли. Здесь только раз — другой побывали исследователи. У наших путешественников было то преимущество, что они плыли на катере, который мог идти и при небольшой глубине.

Берега сдвинулись, стали выше и круче. Течение усилилось, так что катер двигался еще медленнее, чем прежде. Иной раз его даже начинало сносить, назад. Стали попадаться подводные камни, и плыть ночью уже было нельзя.

И вот однажды на катере снова раздался крик:

— Смотрите, всадник слева!

На этот раз уже все увидели далеко на горизонте верхового. Лошадь шла шагом и держала направление на запад.

Брук посмотрел в бинокль и удивленно воскликнул:

— Да их же двое на одной лошади!

— Что за черт? — сказал Скотт и взялся за бинокль, но ничего уже не увидел: лошадь скрылась за холмом.

Путешественники не знали, что и думать. Мало того, что пришлось поверить в реальность «человека на коне», так тут еще почему-то двое на одной лошади. Что это за люди? Откуда? Как они попали сюда? И зачем?

Однако долго рассуждать по этому поводу не приходилось: возникла новая, более важная забота. Чтобы не терять времени, они редко останавливались и жили главным образом за счет тех припасов, что набрали с собой. А их было не так уж и много: добрую половину места на катере занимало оружие. Мистер Скотт правильно рассуждал, что, имея оружие в достатке, все остальное нетрудно будет добыть.

Так бы оно и было, да беда в том, что дичи попадалось мало. Сначала еще можно было время от времени подстрелить утку, но потом, когда местность пошла более высокая, их не стало. До Стрикленда было много рыбы, а теперь она почти исчезла, и чтобы поймать несколько рыбешек, не стоило тратить времени.

На суше водились казуары, но ведь их иначе как на лошади не догонишь, а чтобы подстеречь и застрелить хитрую птицу, тоже нужно было много времени.

Что касается плодовых деревьев, так их тут в диком состоянии так же мало, как и в наших лесах. Без человека и его труда самая «райская» местность ничего не стоит. Только на картинках она выглядит по-райски, а путешественники там страдают от голода ничуть не меньше, чем где бы то ни было.

Правда, на катере было еще кое-что из продуктов, но ведь путешествие только начиналось, и надо было подумать о будущем.

Однажды справа, километрах в шести от берега, показалась деревня. Решено было пойти туда, чтобы выменять что-нибудь из продуктов.

Деревня стояла на берегу небольшого озера, которое соединялось с рекой маленьким протоком. Поднялись немного по протоку, а дальше двинулись пешком. Однако как только жители заметили чужих, они сразу же разбежались кто куда. Европейцы кричали, делали разные знаки, показывая, что идут с добрыми намерениями, но от этого папуасы пугались еще больше.

Пришли в опустевшую деревню, заглянули в несколько хижин. Нигде ни души. Разбросаны разные вещи: одежда, искусно сплетенная из травы, кинжалы, стрелы из костей казуара.

— Вот, полюбуйтесь на эту игрушку! — сказал Кандараки, показывая на человеческую голову.

«Игрушка» и в самом деле заслуживала внимания. Это была кожа, аккуратно снятая с черепа и набитая травой. Рот и глаза широко раскрыты да еще подкрашены красной краской. Тут же были и голые черепа, тоже раскрашенные.

— Смотрите, сколько рубцов на них, — заметил Скотт, — видно, что добыты в бою.

— А их обладатели — съедены, — добавил Брук.

— Может быть, — согласился Скотт. — Но почему нигде не видно ничего съестного? Чем они питаются?

— Едят друг друга, — подсказал Брук.

— Подальше от жилищ, в лесу, у них есть огороды, — объяснил Кандараки, — а кроме того, разводят свиней и собак на мясо.

— Ну, что собак жрать, что друг дружку, — один черт! — ворчал Брук.

На улице увидели поросят. Открыли стрельбу и двоих убили.

Эхо разнеслось по окрестным лесам, и спрятавшиеся там дикари радовались, что успели убежать. Они были уверены, что эти страшные белые чужаки пришли только затем, чтобы уничтожить их со всем имуществом. Разве этот «гром», что они принесли с собой, не ясно говорит об их намерениях?

Возвращаясь к берегу, наши путешественники вышли на небольшую полянку и остановились как зачарованные. Даже Брук не выдержал и проговорил:

— Что за прелестный уголок!

Со всех сторон свешивались удивительные цветы так называемой «муккуны». Это растение приспособилось жить на других деревьях, а «за квартиру» платит тем, что украшает самые разные деревья своими красно-желтыми цветами, переливающимися на солнце, как пламя.

И тоже яркие, как пламя, перелетали с цветка на цветок знаменитые райские птицы. Какие-то ярко-синие пичужки спасались бегством от бабочек, которые были в несколько раз больше их. А на всех покрикивали, словно отдавая команду, многочисленные какаду.

— Черт побери, как в сказке! — сказал Кандараки, озираясь вокруг. Но вот он остановился, сорвал с плеча ружье и показал рукой на одно из деревьев.

Сквозь листву было видно, как что-то темное лезло по стволу дерева. Конечно, папуас.

Скотт дал знак, чтобы все соблюдали тишину, и осторожно стал красться к тому дереву. Но Брук не сдержался и выстрелил.

— Что вы делаете? — крикнул Скотт. — Зачем?

В чаще зашумели и затрещали ветви, мелькнуло темное тело и грянулось наземь.

— Что вы наделали? — снова сказал Скотт. — Зачем стрелять без нужды? Все стояли, опустив головы, и даже Брук чувствовал, что поступил нехорошо.

— Не будет в другой раз следить за нами, — оправдывался он. — А что, если бы он пустил в нас отравленную стрелу?

— Нам ничего не стоило в любую минуту снять его, если бы на то пошло, — сказал Скотт. — Раз мы его заметили, он уже был для нас безопасен. А это только разозлит папуасов, и у нас прибавится ненужных хлопот. Скверно, очень скверно, мистер Брук!

Между тем Хануби направился в кусты, где упало тело.

— Сюда! Скорей! — раздался его веселый голос. Подбежали… и расхохотались так, что эхо пошло по всей округе. Даже Скотт, может быть, впервые в жизни так хохотал. Вместо папуаса под деревом лежал… кенгуру, так называемый лазающий кенгуру, который водится главным образом на Новой Гвинее.

— Ну и страна! — говорил Брук. — Все тут шиворот-навыворот: люди похожи на зверей, звери — на людей. И все-таки слава богу, что так получилось: успеем еще поохотиться и на папуасов, если потребуется. А этого «папуаса» и сами съедим.

Весело возвратились на катер, где уже начали было тревожиться, услыхав стрельбу в деревне. Добычи хватило на два дня.

На третий день, под вечер, пристали к одному маленькому островку посредине реки. Богатая растительность, сухой высокий берег и безопасное положение посреди реки — все это располагало к тому, чтобы остановиться тут.

С удовольствием выбрались люди на твердую землю: ноги у всех затекли от длительной езды на катере. Разложили огонь и даже спать на этот раз решили на берегу, потому что на судне было тесно. Только хозяева остались в своей каюте.

На ночь, конечно, выставили охранение, но место было такое надежное, что часовой сам заснул раньше других.

Чунг Ли лежал под высоким деревом, в десятке шагов от костра, прислушивался к шуму воды в реке и думал о том, где теперь его брат и встретятся ли они… А может быть, Хунь Чжи уже нет в живых, и все из-за того, что он, Чунг Ли, на четыре дня опоздал.

Все уже спали. Костер погас. Где-то далеко-далеко завыла собака. Может быть, там жилье, а может, это дикая собака, которых много водится на Новой Гвинее.

Файлу перевернулся на другой бок, и в этот момент ему показалось, что возле Чунг Ли промелькнула какая-то тень. Он поднял голову, протер глаза — ничего. Тогда он не поленился встать, подошел к Чунг Ли: тот спит как убитый. Обошел лагерь вокруг, прислушался: ни звука, ни шороха.

Файлу успокоился. Наверно, со сна почудилось. Подкинул в костер хворосту, улегся и спокойно заснул.

IV

Племя Какаду. — Жизнь папуасов, — Приход миссионера. — Вождь Мапу. — «Культурная работа» миссионера. — Пир на весь мир.

Как уже было сказано, папуасы никогда не составляли единого государства. Жили они обособленно, своими родами, с соседями постоянного общения не имели, а если и встречались иной раз, так расходились не по-доброму.

Часто какой-нибудь сильный род подчинял себе окрестные деревни, но в скором времени и сам он мог попасть в подчинение к другому, еще более сильному роду.

Род Какаду насчитывал человек четыреста вместе с женщинами и детьми. Хижины их были разбросаны по обоим берегам небольшого ручья, на холмах. Большей частью они стояли прямо на земле, и лишь немногие были построены на невысоких сваях. Крыши — из сплетенных пальмовых листьев, стены — из ветвей; разумеется, никаких окон тут не полагалось, была только одна большая дыра, которая служила дверью. Дверь эта никогда не запиралась, потому что воров здесь не водилось: красть было нечего.

Только в одном доме, побольше, была «дверь» — крышка от какого-то ящика с английскими надписями. Как попал сюда этот «осколок цивилизации» — неизвестно. Не знал этого, наверно, и сам хозяин дома — вождь рода. Но самым приметным в деревне был другой дом — огромный, на высоких сваях и с башней, как церковь. На верхушке башни развевался пук перьев какаду — эмблема рода.

Это было самое интересное учреждение у папуасов — «ум-камаль», что-то вроде нашего клуба. В этом «клубе» жили неженатые мужчины, женщин к нему даже близко не подпускали.

Тут вершились разные дела, происходили советы; сюда приходили гости и путешественники (конечно, только мужчины); тут мужчины проводили все свое время, лежали, курили, пели.

В ум-камале и теперь было довольно много народа, в то время как в других местах деревни не было почти никого.

Бросалось в глаза отсутствие женщин. По улице слонялись свиньи и собаки, беспрепятственно заходя в любую хижину. Тут же разгуливало несколько кур, которых туземцы держат главным образом ради перьев. И больше не видно было никаких примет хозяйства, даже клочка обработанной земли.

Перед многими домами были сооружены небольшие помосты на четырех столбиках. На этих помостах тоже лежали и сидели мужчины — по одному или по нескольку человек. Тут они отдыхали, беседовали. Это были своеобразные домашние клубы для женатых мужчин: в хижине им не давали покоя свиньи и собаки. Сюда женщины тоже не имели доступа, и только в исключительных случаях, в знак особой милости, им позволялось посидеть под помостом.

Вот из лесу подошли две женщины, как видно, мать с дочерью. Одеты они были очень непритязательно: короткая, до колен, юбка из плетеного тростника — и все. На спинах, перекинув веревки на лоб, они несли по большой вязанке таро — растения, которое тут заменяет наш картофель. Вся работа по хозяйству лежит здесь на женщинах. Лошадей нет, и любые тяжести переносятся женщинами таким вот странным способом. На лбу у многих на всю жизнь остается след от веревки.

Дома женщины обрезали коренья таро, обернули листьями и положили в горячую золу. Когда коренья испеклись, их очистили от горелых листьев и растолкли в кашу, смешав с водой. Получился жидкий и липкий клей. Хозяйка поставила его в уголок хижины, а оттуда взяла другой горшок с таким же клеем-кашей, который простоял уже два дня и достаточно укис.

Эту готовую кашу она понесла хозяину, который, сидя на помосте, беседовал с гостем. Они запустили в горшок по три пальца, а чтобы каша не слишком тянулась, намотали ее на руку и принялись неторопливо лакомиться.

Пришла домой и соседка, жена гостя, тоже с вязанкой таро да вдобавок с грудным младенцем на руках. Свиньи, заметив хозяйку, бросились к ней, стали визжать, тереться о ноги, ластиться. Нужно сказать, что папуасские женщины возятся с ними, как важные дамы с собачками.

Кончив хлопотать по дому, женщины снова пошли в лес. Навстречу им шли другие женщины и дети, тоже с вязанками таро. Значит, где-то там было их поле или огород.

Папуасские огороды находятся обычно далеко от деревни, иной раз в трех-четырех километрах. Для них выбираются места, богатые влагой, в то время как деревни строятся там, где посуше. Землю под посев готовят все вместе, сообща, и это уже главным образом дело мужчин. Работа эта в тех условиях нелегкая: нужно вырубить, выкорчевать или выжечь лес, вскопать землю, обнести поле каким-нибудь забором, — и все это почти что голыми руками, если не считать разных там суковатых палок, каменных топоров, костяных ножей. Настоящих топоров и ножей было лишь несколько штук на весь род.

«Вспашка» производится таким способом: мужчины становятся в ряд с кольями в руках. Они вбивают эти колья в землю как можно глубже, потом все вместе налегают на них и отворачивают большие комья земли… За ними идут женщины. Они разбивают комья маленькими деревянными лопатками и выбирают корни и траву. Потом за работу берутся дети: они перетирают землю руками.

Эта часть работы делается сообща. А потом уже каждая семья возится на своих грядах по отдельности.

Мужчины, когда земля уже «вспахана», считают себя свободными от всех остальных хозяйственных обязанностей. В дальнейшем работают только женщины, а мужчины, как мы уже видели, «отдыхают». Женщина тут является чем-то вроде полезного домашнего животного, и богатым считается тот отец, у которого много дочерей…

Разводят папуасы кокосовую пальму, таро, бананы, ямс (что-то вроде проса), табак. В любую пору года что-нибудь созревает, так что туземцы едят свежие плоды и овощи круглый год. И тем не менее живут они совсем бедно: примитивные орудия, отсутствие всякой техники не дают снимать больших урожаев.

… Между тем в ум-камале сидело и лежало человек пятнадцать мужчин. Украшений на руках и на ногах — разных колец и браслетов — у них было больше, чем одежды. Пятеро сидели у костра и курили длинную самокрутку из зеленого табака. Каждый затягивался один раз и передавал самокрутку соседу. Сырой табак не хотел гореть, и приходилось все время таскать угольки из костра.

Некоторые возились с прическами. Папуасские франты тратят на это дело не меньше времени, чем иные тонные барышни. Один из них вот уже два часа трудился над тем, чтобы с помощью щепочки поставить дыбом каждый в отдельности волосок на голове. А чтобы волосы держались в таком положении, он перетер их влажной красной глиной.

Другой тем временем облепил голову известкой. Через день или два известь слезет, и волосы на какую-нибудь неделю станут светлыми. Ради этого стоит, конечно, потрудиться. Мужчины постарше проделывали такие же операции со своими бородами.

Потом они понатыкали в волосы перьев какаду и петушиных и укрепили все это бамбуковыми гребнями, которые являются тут принадлежностью туалета мужчин, но никак не женщин. Эти самые гребни используются и в качестве вилок во время еды.

Покончив с прическами, они долго не могли нарадоваться на них и откровенно хвастались друг перед другом.

Правда, и другие мужчины были разукрашены ничуть не хуже. Например, чего стоит одно ожерелье из собачьих зубов! Недаром женщинам возбранялось носить такие ожерелья. Два зуба в ушах, вроде наших сережек, — вот и все, что им было позволено. А о таком украшении, как клык кабана, они и мечтать не смели: это была уже безраздельная привилегия мужчин.

Обстановка клуба состояла из нар, оружия и множества человеческих черепов. Все они были раскрашены и висели в изголовье у тех, кем или чьими предками когда-то были добыты. В углу стояла большая, вырезанная из дерева фигура человека — «тэлум». Она напоминала о подвигах какого-то героя из рода Какаду. И наконец, возле дверей можно было увидеть огромную, выдолбленную внутри колоду, которая служила барабаном. Звук его возвещал обычно о каком-нибудь очень важном событии и был слышен далеко-далеко.

— Ходят слухи, что Мукку думают двинуться против нас, — говорил один из мужчин.

Мукку — это был соседний род, с которым Какаду враждовали испокон веков.

— Я буду очень рад добыть еще несколько черепов, — сказал франт с головой, обмазанной известью.

— Но чего Мапу ожидает?

— Посланцев все еще нет.

Мапу был вождь рода Какаду. Он считался не только самым сильным и храбрым из мужчин, но и самым умным. Он имел даже некоторое отношение к европейской цивилизации: дверь его хижины, как известно, закрывалась крышкой от европейского ящика, причем даже с надписями, обладавшими чудесной силой. Кроме того, у него была европейская жилетка, которую он надевал в особо торжественных случаях.

Но важнее всего было то, что он не боялся европейской цивилизации, наоборот, даже стремился к ней. Это им были посланы те двое «купцов», что променяли свое золото на спирт.

Мапу знал, что самое страшное оружие белых — это «гром». В то же время он узнал, что белые больше всего на свете любят золото. Вот он и додумался использовать этот совершенно бесполезный желтый металл. Правда, Мапу еще не знал, как обращаться с «громом», но достаточно уже и того, что не побоялся его приобрести. Он уже не считал его чем-то сверхъестественным и рассчитывал так или иначе разузнать, как им пользоваться.

— Если у нас будет гром, мы покорим всех соседей, — сказал один из мужчин.

— Наш Мапу великий вождь! — добавил другой. В это время прибежал какой-то молодой туземец и сказал, что к деревне приближается чужой человек, черный, но совсем как белый.

Все повскакивали с мест, разобрали оружие и побежали за ним следом.

— Вон там, — показал гонец.

Папуасы притаились и стали ждать. По тропинке между деревьями спокойно шел человек — черный, но в европейской одежде. Удивительнее всего было то, что у него как будто не было никакого оружия. Читатели, должно быть, догадались уже, что это был миссионер Саку.

Когда он поравнялся с засадой, папуасы выскочили и окружили его. Но незнакомец не удивился, не испугался.

— Кто ты? — спросили у него.

— Я Саку, — спокойно ответил он.

Хотя почти все здесь были его ровесниками, но ведь десять лет — немалый срок, и они успели забыть про маленького пленника, тем более что он жил с ними недолго.

— Откуда и куда идешь?

— Иду к Какаду, где я жил и где осталась моя мать, — сказал Саку. — Жива ли она?

Теперь уже некоторые припомнили его, опустили оружие и по-приятельски улыбались.

— Жива, жива… У Мапу. Идем, — заговорили сразу несколько человек. Потом один из них обратился к тем, кто не знал или не помнил Саку, и сказал только одно слово: «Макрай».

Услыхав это слово, и остальные заулыбались и подобрели.

Тут нам придется уклониться немного в сторону и объяснить таинственное слово «Макрай», потому что оно имеет интересный и поучительный смысл.

Мы знаем, что и по сей день в капиталистических странах существует пренебрежительное отношение к так называемым цветным людям, особенно — к черным. В «культурнейшей стране мира» — Америке — негры не имеют права ехать в трамвае вместе с белыми. Негры врачи, инженеры, ученые терпят унижения только за то, что у них черная кожа. Что же тогда говорить про настоящих черных дикарей, африканских негров, австралийских папуасов?

Их вовсе не хотят считать за людей. Во всех книгах они описываются как звери, которые только и думают о том, как бы сожрать белого. А уж таких человеческих качеств, как доброта, верность, чувство благодарности, от них и не жди! Большинство европейцев и сейчас так думает. А что было, скажем, лет пятьдесят назад?

И вот в то время нашелся один русский путешественник Н. Н. Миклухо-Маклай, который захотел поближе познакомиться с жизнью таких первобытных людей. Он приехал на Новую Гвинею, высадился на пустынный берег и остался там один. Увидев дикарей, он пошел прямо к ним без оружия, с поднятыми руками — в знак того, что он не хочет причинить им зла. Папуасы не знали, что и думать, увидав такое чудо. Были моменты и очень опасные для Миклухо-Маклая, но его искренность и любовь к этим темным людям победили их враждебность и злобу.

Три года (с перерывами) прожил Миклухо-Маклай один среди людоедов. Он привез им разные орудия и утварь (топоры, пилы, ножи, горшки), научил пользоваться ими, обучил новому способу земледелия, даже привез несколько коз и коров.

И что же? Эти люди не только не причинили ему зла, но, как брата, полюбили его. Стоило по-человечески отнестись к ним — и у этих дикарей нашлись и любовь, и верность, и благодарность, и другие человеческие качества, которых иной раз не хватает кое-кому из европейцев.

Мало того, имя Маклая (они произносят — «Макрай») осталось у папуасов для обозначения хорошего человека вообще. Так, спустя много лет они называли «Макраем» даже одного английского губернатора, а потом еще немецкого только за то, что они не слишком угнетали население.

Нынешние папуасы, наверно, не знают, откуда взялось у них слово «Макрай», но нам следовало бы знать, потому что слово это говорит не только о русском человеке Николае Николаевиче Миклухо-Маклае, но и о человечности вообще.

… Мать Саку жила у Мапу на положении не то жены, не то невольницы. После того как ее поймали и как она потеряла вслед за мужем еще и сына, она не хотела уже никуда убегать, привыкла и жила тут не хуже, чем дома.

Когда ее позвали и подвели к сыну, она не хотела верить своим глазам. Он совсем не был похож ни на того двенадцатилетнего мальчика, каким она его помнила, ни на этих юношей, его ровесников. Все в нем, особенно одежда, было чужое, от белых.

Но стоило Саку обнять ее и сказать на их родном языке: «Мама! Как я рад, что мы встретились!» — как у нее сразу отлегло на душе и слезы блеснули в глазах.

Вышел Мапу, высокий, плечистый мужчина со страшной головой, так заросшей волосами, что нельзя было различить, где кончается шевелюра и начинается борода. Прическа его была украшена перьями какаду и райской птицы, горящими, как жар, а на груди, кроме собачьих и кабаньих зубов, висели еще и человеческие. На обоих плечах виднелись широкие шрамы — тоже своеобразное украшение: мальчикам разрезают кожу и некоторое время не дают затянуться. На теле навсегда остаются эти почетные, широкие и глубокие рубцы.

Он удивленно посмотрел на Саку и обратился к его матери:

— Так это твой сын, что тогда убежал? Не может быть!

— Я жил у белых и многому научился, — сказал Саку, видя, что Мапу недоверчиво осматривает его костюм.

— И с громом обращаться умеешь? — спросил Мапу.

Саку догадался, о чем говорит вождь, и сказал:

— Умею, но они научили меня никого не убивать…

— Как это никого? И врагов? — перебил Мапу.

— И врагов нужно любить. Бог, высший дух, который стоит над всеми нами, велит, чтобы люди любили друг друга.

— А если враг станет тебя бить?

— Подставь ему другую щеку, как сказал наш великий учитель Христос, — с чувством произнес Саку, возводя глаза к небу.

Окружающие удивленно посмотрели друг на дружку, а у вождя мелькнула мысль, уж не сумасшедший ли перед ним. А может быть, белые нарочно подослали его, чтобы он тут уговаривал всех не сопротивляться, быть покорными и любить врага даже тогда, когда он бьет тебя?

— Тебя этому белые научили? — сурово спросил Мапу.

— Из их уст услышал я божье слово, — смиренно сказал Саку.

— Ну, а сами они не убивают, подставляют другую щеку? — насмешливо спросил вождь.

— Не все выполняют веления бога, но нужно молиться, чтобы он смягчил их сердца.

— А ты можешь помолиться, чтобы их сердца смягчились и они не душили нас?

— Не всегда до бога доходит наше слово. Но, конечно, я должен молиться об этом, — сказал миссионер.

При этих словах Мапу повеселел. Ничего, парня можно использовать! Он помолится, как его там научили, — и враг смягчится, подобреет.

— Ну, а можешь ты помолиться своему богу, чтобы и Мукку стали добрее? — спросил он снова.

— Все люди равны перед богом, — ответил Саку, — и со всеми он может сделать что захочет, будь это белые или черные.

У хитрого Мапу тотчас возник остроумный план: вот этот чудак помолится, Мукку станут мягкими и покорными, а он тогда — цап! — и приберет их к рукам. Это будет даже почище «грома».

Что белые сильнее всех, что они владеют и громом, и огнем, и водой, — это всем известно. Но никто не знает, как они достигли этого. И вот, к счастью, явился человек, который прошел всю науку белых, который знает, как говорить с их богом, — разве может кому-нибудь еще повезти так, как роду Какаду?

И вождь пожелал, чтобы день встречи был отмечен торжеством. Мапу хотел привлечь на свою сторону этого необычного человека, который владел могуществом белых и в то же время был свой.

На полянке, поодаль от деревни, разложили костры, приволокли несколько свиней и еще больше собак, которые считаются тут лучшим лакомством. Папуасские собаки небольшие, с короткой гладкой шерстью и торчащими ушами. Они тихие, несмелые, никогда не лают, а только воют. Питаются они главным образом вегетарианской пищей, причем предпочитают кокосовые орехи. Должно быть, поэтому и мясо у них немного вкуснее, чем у наших собак.

Принесли вареных бобов, таро, ямсу, лепешек из плодов хлебного дерева, которые пекутся на горячих камнях.

Саку тем временем имел возможность поговорить с матерью. Но, несмотря на десятилетнюю разлуку, говорить им было не о чем. Мать ничего не могла сказать, кроме того, что она живет у Мапу, а как ей живется — она и сама толком не знала, потому что судьба папуасской женщины всюду одинакова.

Саку со своей стороны начал было рассказывать о своей жизни, о том, как он учился, а главное, о христианской вере, но скоро заметил, что мать ничего не понимает и даже не слушает его. Да и вообще она смотрела на него с каким-то страхом.

Разумеется, он и сам знал, что сразу «спасти душу» матери нельзя, что придется долго, постепенно исцелять ее.

Между тем люди готовились к празднику, цепляли на себя все, что только можно.

Почти у каждой женщины на плече красовалось белое пятно, будто от старой болячки. Эти пятна — такое же украшение, как рубцы у мужчин.

Девочке лет тринадцати как раз пришло время украситься таким пятном. Мать взяла маленький горящий уголек и положила его дочери на голое плечо. Девочка застонала, сжала зубы, чтобы не закричать от боли, но стояла на месте. Она должна была терпеть до тех пор, пока уголек не превратится в золу. А чтобы он не потух, мать дула на него…

Проходя мимо, Саку увидел эту сцену, не выдержал и сбросил уголек.

— Что ты делаешь? — сказал он женщине. — За что мучаешь ребенка?

Женщина посмотрела на него, как на безумного, и разразилась бранью. Девочка тоже была недовольна.

Но женщины наряжались только, как говорится, за компанию. Все равно они не имели права участвовать в празднике. Все торжества совершаются без них. Как мужчины, так и сами женщины с детьми совершенно уверены, что стоит им не то чтобы явиться на праздник, даже только взглянуть на торжество издали, — и тогда непременно быть беде.

Особенно опасной для них считалась музыка. Не то что играть, они даже не должны были видеть музыкальных инструментов. Если им на глаза попадалась какая нибудь дудка или барабан, — они сами пускались наутек, потому что всей душой верили, что это сулит им несчастье.

Тем временем у костров полным ходом шла подготовка. На землю положили два бревна, между ними поставили целый ряд горшков. Принесенных свиней закололи Ликами. Собак просто брали за задние ноги и разбивали им головы о деревья.

В горшки сначала положили зеленых листьев, чтобы пища не пригорала, потом сунули туда по куску мяса. В некоторые попали и более «вкусные» вещи: ящерицы и змеи, разрезанные вдоль. В качестве приправы добавили жуков, огромных пауков и жирных червей. Эти черви (гусеницы), даже сырые, считаются у папуасов самым изысканным лакомством.

Однако дороже всех приправ была соль, которой тут совсем нет. Ее добывают из деревьев, долго проплававших в море и пропитавшихся солью. Такие соленые деревья Какаду выменивали у соседей, живших ближе к морю. Конечно, случалось это не часто. Куски дерева жгли на особом костре и золу использовали вместо соли.

Руководил всем Мапу. На нем был самый торжественный наряд — европейская жилетка, и он чувствовал себя в ней не хуже, чем царь в своем коронационном убранстве. Видно было, что все его подданные испытывали то же самое чувство. Только Саку, взглянув на эту комичную фигуру, опустил голову и усмехнулся.

Ясное дело, Саку, как почетный гость, должен был сесть рядом с вождем. Когда мясо было готово, Мапу взял пальцами внушительный кусок и дал Саку первому. Это было знаком особой милости. Пока мужчины управлялись с мясом, началась подготовка к самому главному. Гвоздем программы было так называемое «кэу» — напиток, для приготовления которого используется одно растение из числа близких родичей перца.

Принесли большие пуки этого растения, и те, кто помоложе, принялись жевать его и сплевывать в горшок. Работа шла медленно: пришлось часть отнести детям, чтобы и они помогали. Когда все было пережевано, в жвачку добавили воды, процедили через траву и дали напитку немного постоять.

Пока покончили с мясом, водка настоялась. Мапу наполнил первый «стакан» из бамбука и снова в первую очередь поднес Саку.

— Нет, этого я не могу! — решительно отказался Саку. — Наш закон не велит.

Отказ Саку был неприятен вождю, однако он не стал настаивать: закон так закон.

Тогда другие протянули свои бамбуковые стаканы. Напиток, как видно, обладал зверской силой: у многих глаза полезли на лоб. Но зато сразу стало заметно его воздействие: некоторые уже нетвердо стояли на ногах.

Закусывали бананами и бататом.

Потом Мапу встал и обратился к своему народу с речью:

— Вот наш брат Саку. Давно-давно он убежал от нас и долго жил с белыми. Он узнал, чем они сильны. Он знает их духа и может попросить его, чтобы он помог нам, как помогает белым. Саку может попросить духа, чтобы Мукку не могли воевать против нас, и тогда мы возьмем их голыми руками. Так пусть же играет музыка!

Люди закричали от радости, поднялся шум, гомон.

Саку был очень удивлен, услыхав слова вождя, и встал, чтобы объяснить народу, в чем неправ Мапу.

— Братья! — начал он. — Правда, что у белых я познал великого духа, который властен над нами всеми — и над белыми, и над черными, правда, что великий дух может сделать все, но…

Но договорить ему не дали. Услыхав, что великий дух «может сделать все» и, значит, помочь им в войне, люди снова начали кричать, славить Саку, потрясать оружием.

— Смерть Мукку! Уничтожим их! — раздавались голоса.

— Братья! — старался Саку перекричать толпу. — Вы ошибаетесь! Великий дух не помогает там, где творят убийство…

Но люди уже не слушали его. Радость перехлестывала через край, народ кричал, шумел, как расходившееся море.

Между тем подошли музыканты и танцоры, и все внимание обратилось на них.

Саку сел и горько усмехнулся.

«Несчастные, темные люди, — думал он, — только одно у них на уме: как бы убить своего врага. Нелегко будет внушить им, что самое главное — спасти свои души. Но с божьей помощью я исполню свой долг».

На средину вышли четверо танцоров. Спрятанные до колен под пальмовыми листьями, они походили на обыкновенные копны сена, только что у каждой была пара ног. Но самым главным в их наряде были огромные, внушающие ужас маски — пестро размалеванные, с пучками перьев на высоких шишаках.

Заиграла «музыка». Один дул в двухметровую бамбуковую дудку, которая ревела и завывала так, словно сто папуасских псов начали свой концерт. Другой свистел в пустой кокосовый орех, в котором были просверлены две дырки. Третий играл на маленькой свистульке, а четвертый колотил в барабан. Был тут и более деликатный инструмент, нечто вроде трещетки: множество ракушек тоненькими веревочками были привязаны к палке; музыкант размахивал этим кнутом, и ракушки щелкали и трещали.

Под эту музыку танцоры топтались на месте, наклоняя туловище в разные стороны. Но люди смотрели на них с молчаливым вниманием, потому что перед ними были не просто танцоры, а души умерших предков. После этого понятно, почему на Новой Гвинее такие танцоры считаются таинственными, высшими существами.

После официального и серьезного танца началась «самодеятельность»: кто во что горазд. До позднего вечера плясали и веселились эти дети природы.

Саку, как почетному гостю, было отведено место для ночлега в ум-камале. Все давно уснули, а он стоял на коленях и горячо молился, выпрашивая у бога помощи в святом и благом деле — очищении душ своих братьев. Над головой у него скалили зубы человеческие черепа, а напротив, в углу, стояла деревянная статуя — тэлум.

V

Религиозные дискуссии. — Пленение мистера Брука. — Нож Саку. — Мапу хочет воспользоваться христианством. — Спасение Брука. — Белые чинят расправу.

Тревожные слухи беспокоили людей Какаду.

Говорили, что белые на какой-то большой и очень трескучей лодке забрались так далеко в глубь острова, как до сих пор никогда не забирались. Говорили даже, будто огромная и тоже трескучая птица пролетела над соседней деревней2.

Может быть, это те самые белые летают? Тогда все пропало.

Говорили еще, что на острове появился какой-то невиданный зверь, большущий — больше самого большого кенгуру. Этот зверь очень быстро бегает и на нем… на нем будто бы сидит человек! Это было пострашнее любой трескучей птицы.

И вдобавок ко всему проклятые Мукку зашевелились.

Недавно они захватили двоих Какаду. Одного съели, а другому как-то посчастливилось удрать.

А посланцев с «громом» все нет и нет.

Нужно заметить, что Мукку был тот самый род, откуда происходили Саку с матерью. Сейчас ему были одинаковы и те и другие, и боялся он только одного: как бы они снова не перегрызлись. Но от него ожидали не этого, а помощи против Мукку.

Мапу перестал уже дожидаться посланцев. Все надежды он возложил теперь на Саку.

— Скоро мы подготовимся и нападем на Мукку, — говорил он миссионеру. — А ты пока молись своему богу, чтобы он размягчил их сердца.

Саку тем временем проповедовал христианство.

— Самый тяжкий грех перед великим духом, — внушал он, — это убийство. Разве вы не хотите, чтобы никто никого не убивал, чтобы все любили друг друга как братья, чтобы никто вам не угрожал смертью?

— Конечно, хотим, — отвечало сразу несколько человек.

— Ну так зачем же вам убивать, проливать кровь? И если кто-нибудь обидит вас, стерпите, как велит Христос.

— А вот недавно Мукку съели одного из наших, — сказал молодой папуас. — Если мы будем терпеть и сидеть сложа руки, они нас всех поедят.

И все начиналось сызнова… Мапу он говорил:

— Ты не понял меня. Ты думаешь, что бог может стать на чью-нибудь одну сторону, думаешь, он поможет одним убивать других? Нет, перед ним все равны. И если я тебе сказал, что мы должны просить бога, чтобы он смягчил сердца людей, так это относится ко всем: и к Мукку, и к Какаду.

Мапу подумал-подумал и сказал:

— Ну ладно, молись и за тех и за других, лишь бы только бог помог.

Мапу смекнул, что в таком случае он ничего не потеряет: пусть только Мукку покорятся, он завладеет ими и с мягким сердцем.

Вдруг загремел барабан. Что-то случилось…

Народ засуетился.

— Мукку идут! — послышались голоса. Мужчины схватились за оружие, а женщины с детьми бросились спасаться в лес.

Нужно сказать, что в лесу у папуасов обычно бывают запасные жилища, построенные высоко на деревьях, на тот случай, если придется искать спасения от врагов. Там у них сложены запасы пищи и оружия, например камней, чтобы не подпустить врага к дереву.

Но на этот раз тревога была напрасной: по деревне вели связанного белого человека.

Окруженный густой толпой, приближался он к ум-камалю, а по бокам гордо шагали двое посланцев, которых Мапу давно еще отправил к белым за «громом». Когда они подошли совсем близко, Саку едва удержался, чтобы не крикнуть: белый был мистер Брук!

Был он без шапки, лицо окровавлено, одежда изорвана. Глаза горели страхом и злобой.

Его подвели и толкнули к ум-камалю. Папуасы рассматривали незнакомого человека, словно диковинного зверя, некоторые даже ощупывали его и говорили:

— Отменное будет жаркое!

И Брук, кажется, догадывался, что означает это ощупывание и эти слова…

Собрался совет. Посланцы рассказывали свою историю.

— Мы дали им золото и птиц. Просили гром. Они нам дали огненной воды. Больше мы ничего не помним. Очнулись одни в лесу. У нас осталось только вот это.

И один из них показал бутылку с отбитым горлышком. Папуасы принялись рассматривать ее, передавать из рук в руки, нюхать. Было отмечено, что концы очень острые. Эта штуковина может пригодиться в хозяйстве. Она одна, пожалуй, стоит того золота, от которого нет никакой пользы.

Но большинство все-таки понимало, что это обман.

— Мы пошли домой, — продолжали посланцы. — Потом увидели на реке трескучую лодку и стали следить за ней. А там плыли белые, как раз те, что дали нам огненной воды. И вот одного мы поймали.

Чтобы понять, как им, пешим, удалось состязаться с быстроходным катером, нужно взглянуть на карту Новой Гвинеи. Мы увидим, что от южного берега, где находилась станция (недалеко от реки Марегед), до верховьев реки Фляй можно добираться двумя путями: либо по воде, на восток вдоль берега, а потом по реке на запад, либо по суше — прямо на север. В первом случае надо покрыть километров шестьсот — семьсот, а во втором — каких-нибудь сто — сто двадцать.

Споров о судьбе пленника не было: уже одно то, что белые со своей трескучей лодкой забрались так глубоко, решало его участь. Ясно, что у них на уме что-то недоброе. Разве слыхано, чтобы белые приезжали с добром? Наверно, хотят забрать всю их землю и полонить жителей. Значит, нужно уничтожить врагов, и не только этого, но и тех, что остались в лодке.

Все папуасы, что жили на побережье, давно уже попали под власть белых; свободными оставались только жители далеких от моря мест.

И вот белые уже добираются и до них! Эти обманщики, которые так бессовестно надули посланцев Какаду.

А насчет пленника, так тут нужно еще иметь в виду, что череп белого принесет счастье, славу и могущество роду Какаду. У Мукку до сих пор нет черепа белого человека.

Некоторые даже решили, что это присутствие Саку так помогло им, что великий дух сделал белых тихими и мягкими: иначе как бы удалось двоим папуасам взять в плен белого?

После всего этого какие могут быть разговоры насчет Мукку: их можно уже считать уничтоженными.

Одним словом, дела рода Какаду обстояли как нельзя лучше.

Саку сидел на совете, слушал, и сердце его обливалось кровью.

— Нет, братья, — начал он, — неладно будет, если мы убьем этого человека. Бог нам не простит. Пускай бы еще в бою, да и то нехорошо. А так просто убить — большой грех. Бог покарает нас — нашлет белых, и быть беде.

— Значит, твой бог заступается только за белых? Ты ведь сам говорил, что за всех одинаково, — возразили ему друзья.

— За всех тех, кто не творит зла, кто любит бога и людей, кто не приносит вреда ближним. А кто бога не слушается, того он карает, — пытался растолковать Саку.

— Погоди, — сказал Мапу, — а разве они не приносят вреда? Разве они не отобрали у наших соседей землю? Разве они не пришли сюда, чтобы и нашу землю забрать? Разве они не обманули наших посланцев? Разве они не убивают нас?

— Кто делает греховное дело, того бог сам будет судить и карать, но не мы, — ответил Саку.

— А почему же ты только что сказал, что белые сами придут и накажут нас, если мы убьем этого человека? — сказал Мапу. — Почему они не хотят ждать, пока бог сам будет судить?

Саку еще раз с досадой увидел, как трудно говорить с этими темными людьми. Они видят и понимают только то, что сегодня беспокоит их, а подумать глубже, о своей душе, они не хотят или не могут. Он замолчал и стал придумывать другие способы, как бы помочь мистеру Бруку.

Брука повели в одну пустующую хижину, где ему предстояло провести свою последнюю ночь. И вот по дороге он увидел Саку!.. Брук остановился, побледнел, покраснел, хотел что-то сказать, но не мог.

Саку стоял и делал вид, что читает библию. Папуасы привыкли видеть его с библией в руках и искренне верили, что в этой книге заключена та чудесная сила, которую привез Саку от белых.

Как только Брук подошел ближе, Саку, как будто продолжая читать библию, сказал по-английски:

— Мистер Брук! Не обращайте на меня внимания. Я надеюсь, что сегодня ночью сумею освободить вас.

Лицо Брука осветилось надеждой. При взгляде на него в эту минуту каждому могло бы показаться, что это самый лучший, самый добрый человек на свете. Его втолкнули в хижину и поставили стражем франта с головой, облепленной известью. Собственно говоря, сделали это просто так, на всякий случай, потому что Брук был связан так крепко, что и думать не мог о побеге. Кроме того, на ночь его еще раз осмотрели и перетянули узлы потуже, так что он уже и пошевелиться не мог.

Саку все ломал голову, что ему делать. Подкрасться и развязать Брука было невозможно, особенно ночью, когда каждый шорох слышен далеко-далеко. Отозвать куда-нибудь этого франтоватого стража? Тоже не выйдет. Оставался один, ненадежный, но последний план.

Не дожидаясь, пока сгустится ночь, он, как будто прогуливаясь, подошел к часовому.

— Ты один будешь стоять всю ночь? Тот обернулся.

— Нет, в полночь меня заменят.

Тем временем Саку незаметно бросил в двери хижины нож.

Брук видел, как подходил Саку, знал, что тот будет стараться помочь ему, но как — даже не догадывался. А что, если ничего не выйдет?

При этой мысли дрожь пробегала у него по спине.

И вот в этот момент рядом с ним упал нож. Брук все понял…

Но до освобождения было еще далеко. Прежде всего, какой толк с этого ножа, если Брук связан по рукам и по ногам и лежит как бревно? А во-вторых, нельзя же браться за дело, можно сказать, на глазах у сторожа. Каждое движение будет слышно, а тут, может быть, придется провозиться всю ночь.

Тогда Брук нарочно принялся крутиться, стонать, даже ругаться. Страж сначала удивился, подошел, посмотрел на него. Брук заворочался и застонал сильнее. Папуас наконец привык к этому. Он и сам понимал, что человек перед смертью может быть неспокойным.

Тогда Брук взялся за работу. Сначала он попробовал лечь на нож спиной и разрезать об него веревки на руках. Но нож лежал плашмя, и таким способом ничего нельзя было сделать. Тогда он взял нож в зубы и после долгих усилий сумел разрезать веревку на плече. Но как быть с руками, которые связаны сзади?

Он додумался зубами воткнуть нож в плетеную стену. Долго это не удавалось ему. Щеки и губы у Брука были порезаны, из ран сочилась кровь…

А время идет… Сейчас явится смена… Наверно, новый сторож захочет посмотреть, как связан пленник…

И снова он брался за свою работу, от которой зависела его жизнь.

И вот веревки упали. Теперь скорее освободиться от пут на ногах. Но это минутное дело. Пленник сжал в руке нож и лежит, отдыхает. Однако нужно спешить…

Он пополз к дверям. Улучил момент, когда папуас повернулся к нему спиной, бросился вперед, и… бедняга успел только глухо застонать.

Через полчаса барабанный гром снова встревожил деревню. Только Саку был спокоен: это означало, что Брук спасен.

Но что почувствовал Саку, когда узнал, что Брук, убегая, убил часового! Это ведь он сам, слуга божий, убил человека! Он, который так хотел, чтобы обошлось без кровопролития. Если бы не он, не было бы и этой смерти!

Но тогда была бы другая смерть. Что было делать? Кто тут виноват? Как лучше?

Между тем двадцать человек бросились в погоню за беглецом. Папуасы рассудили, что за такое короткое время он не мог далеко убежать, а если еще принять во внимание, что местность ему была незнакома, что ночью он мог сбиться с пути, то следовало думать, что уйти далеко беглецу не удастся.

Посмотрим тем временем, как получилось, что Брук оказался в плену.

Переночевав на острове, путешественники стали собираться в путь. Тут сторож-сипай заметил, что его ружье исчезло. Кинулся туда-сюда — нет. Но он не решился рассказать об этом, потому что боялся, как бы ему не влетело за такую небрежность. Должно быть, относя на катер вещи, кто-нибудь прихватил и его ружье. А так как ружей у них хватало, он взял другое и скоро забыл про этот случай.

Течение реки становилось все сильнее. Попадалось много подводных камней, и на один из них налетел катер. Пришлось остановиться, чтобы исправить повреждение.

Пока возились с катером, Брук решил прогуляться по берегу и даже не захватил с собою ружья. Пройдя всего несколько шагов, он вспугнул кенгуру, который быстро поскакал прочь от него. Но Брук заметил, что за старым кенгуру бежит маленький. Он был такой потешный, так неумело и неловко подпрыгивал, что Бруку захотелось его поймать. Поймать его действительно было нетрудно, но все-таки незаметно Брук отбежал довольно далеко от берега.

И в тот миг, когда он уже нагнулся, чтобы схватить малыша, сзади на него набросились двое папуасов, заткнули рот и куда-то понесли.

Брук вырывался изо всех сил, но напрасно: все его достижения ограничились парой синяков на лице. Потом его поставили на ноги, скрутили руки и пинками заставили идти дальше. А когда он попробовал кричать, это стоило ему двух зубов.

Тем временем ремонт был закончен, путешественники сели на свои места, готовые плыть дальше, и только тут заметили, что Брука нет. Стали кричать, звать его — никакого ответа. Вышли на берег, снова принялись кричать и аукать — ничего. Попробовали стрелять — и снова безрезультатно.

Брук слышал выстрелы, знал, что это его хватились на катере, но был бессилен что-нибудь сделать…

Обшарили весь берег, обнаружили в одном месте примятую траву и другие следы борьбы.

— Дело ясное, — печально сказал Скотт, — несчастного мистера Брука схватили папуасы. И как это он, опытный человек, так глупо попался? Мы обязаны найти его. И не только спасти, но и так проучить этих дикарей, чтоб в другой раз им и в голову не пришло нападать на белых.

Сразу же началась подготовка к экспедиции.

Благодаря тому, что на катере был пулемет, защита его не требовала много людей. Оставили только механика Гуда да одного сипая. Им также было поручено охранять Чунг Ли. Все остальные двинулись в путь. Нечего и говорить, что вооружены все были с ног до головы. Даже ручные гранаты взяли с собой.

Единственным ориентиром, который указывал, куда нужно идти, были следы. В этих местах, где, может быть, раз в год ступает нога человека, опытному следопыту ничего не стоит найти свежий след по примятой траве, по сломанной веточке, по множеству других одному ему понятных примет. И тут выручил Файлу.

Он шел впереди, как собака, и, казалось, не только присматривался, но и принюхивался к следам… Следы, вели не по прямой, вдруг уходили в сторону, путались, и поэтому отряд Скотта двигался медленно. Ночевать пришлось в лесу. Они и не догадывались, что деревня была уже недалеко, в пяти-шести километрах.

Из предосторожности огня не разжигали. Сидели в темноте, не смыкая глаз, и с нетерпением ожидали рассвета.

В это время навстречу им пробирался Брук, а следом за ним — погоня.

Папуасы, рассыпавшись цепью, осторожно крались вперед, время от времени подавая друг другу знаки голосами ночной птицы.

Брук слышал эти голоса то с одной стороны, то с другой, даже впереди, но не обращал на них внимания. Он не раз слышал их и раньше. Но Файлу забеспокоился.

— Сагиб, — тихо шепнул он мистеру Скотту, — эти птички кажутся мне подозрительными. Они кричат так, словно их нарочно посадили шеренгой. А почему за нами сзади их не слышно? Будем осторожны. Передали всем, чтобы сидели тихо и были наготове. Вот крикнула птица совсем близко слева, и там даже мелькнула темная тень…

Эту самую тень заметил и Брук, только у него она оказалась справа. Он все понял!.. Так вот среди каких «птичек» он очутился! Значит, все кончено! И он в бессилии повалился наземь. Тень метнулась на шум…

Но в тот же миг лес озарился вспышкой и гром от десятка выстрелов прокатился по верхушкам деревьев. Тихий лес сразу ожил. Вопли, крики со всех сторон, а Брук от радости заверещал как резаный.

Как же удивился Скотт, когда в нескольких шагах, рядом с мертвым папуасом, увидел своего управляющего!

Несколько минут Брук не мог прийти в себя. Слезы текли у него по щекам. Потом он начал рассказывать, как было дело. Вместе с тем вернулась и вся его злость; радости избавления не осталось и следа, он кричал, ругался и требовал немедленно идти и наказать этих людоедов.

Но Скотта не нужно было просить. Он считал, что это следует сделать не только из-за Брука, но и ради авторитета британской державы. Он полагал даже, что для самих папуасов будет полезно, если они всю жизнь будут помнить и бояться белых властителей.

Они не стали ждать утра, потому что Брук знал, куда идти.

Снова в ночной тиши загремел барабан — долго, тревожно. И было ясно, что он возвещал о чем-то более важном, чем прежде.

Не прошло и десяти минут, как Какаду уже знали, что на них идут белые, что одного они уже убили и что всем угрожает опасность.

Не теряя времени, женщины с детьми побежали прятаться в своих лесных хижинах, а вооруженные мужчины, которых набралось около шестидесяти, приготовились к обороне. Они знали от посланцев, что белых может быть не более десятка человек.

Мапу, между прочим, рассчитывал, что им не только удастся выйти из затруднительного положения, но и захватить белых в плен. Это ведь те самые люди, которые научили Саку любить всех, никого не убивать и даже подставлять левую щеку, если тебя ударят по правой. Если Саку так думает и так делает, значит, те, кто его научил, должны поступать так же.

Вождь подошел к Саку, который сидел как окаменевший и все думал свою думу.

— Скажи, Саку, — дотронулся Мапу до его плеча, — эти белые тоже поклоняются тому великому духу, о котором ты говорил?

— Да, они тоже исповедуют эту веру, — неохотно ответил Саку.

— Значит, они ничего плохого нам не сделают? — снова спросил Мапу.

— Не все из них послушны велениям бога, — неуверенно ответил Саку, — злой дух старается отвратить душу человека от бога.

— А как сладить с этим злым духом?

— Молиться, чтобы бог отогнал его.

— А ты можешь это сделать? Можешь помолиться, чтобы бог отогнал от них злого духа? — вел свою линию Мапу.

— Это наш долг всегда и повсюду. Я сам пойду навстречу белым, — сказал Саку, но в его голосе уже не было той уверенности, что прежде.

Деревня притихла. Женщины с детьми укрылись в лесу, а мужчины притаились за строениями.

На рассвете показалась экспедиция. Белые шли шеренгой, с ружьями наготове.

Вот из-за постройки вышел какой-то человек. В тумане нельзя было как следует разглядеть его.

Со стороны белых раздались два выстрела.

Но человек не стал прятаться, а направлялся прямо к ним.

— Сюда идет! — крикнул Кандараки. — Не стоит и стрелять.

— А чего там рассматривать? — возразил Брук. — Дайте мне ружье, я сам с удовольствием всажу пулю в лоб людоеду.

— И то верно, чего нам вступать в переговоры с ними? — сказал Скотт. — Дело ясное, и нам остается только наказать этих черномазых.

Несколько человек снова прицелились.

— Постойте, постойте! — крикнул боцман. — Это ведь наш черный миссионер.

Ружья опустились.

— И верно, — почесал затылок Брук. — Мне бы следовало догадаться, что это мог быть только наш святой дикарь. Кого еще нелегкая понесет под пули? Вот была бы история, если бы я сам ухлопал своего спасителя!

Саку подошел.

— Братья во Христе! — торжественно сказал он. — Я хочу верить, что вы идете не для того, чтобы причинить зло этим темным людям.

— Верно, — сказал Скотт, — мы идем только для того, чтобы наказать их.

— Но за что и как вы думаете наказать их?

— За то, что они осмелились напасть на нас и даже чуть не съели одного из наших. А как? Да так, чтобы не только им, но и их детям никогда не пришло в голову поднимать на нас руку.

— Но ведь в конце концов не произошло ничего плохого, если не считать смерти двоих их людей, — доказывал Саку.

— Это получилось случайно, благодаря, во-первых, вам, а во-вторых, тому, что мы подошли, — сказал Скотт, — но их поступок остается преступлением и требует кары.

— Вы же сами научили меня, что бог велит прощать людям их грехи, — с досадой произнес Саку.

— Во-первых, не мы вас научили, а миссионеры, а во-вторых, вам следовало бы знать, что на земле существует суд и закон, который не оставляет безнаказанными преступления, — сказал Скотт и направился к деревне. За ним двинулся и весь отряд.

Саку стоял и смотрел им вслед, словно не понимая, где он и что с ним. Выходило, что этот «брат во Христе» точно так же не понял его, как и «брат по крови» Мапу. И у того и у другого свой взгляд на вещи, свои жизненные интересы, которые далеки от всякого «спасения души».

Он повернул и тихо поплелся вслед за ними.

Туман расходился, становилось все светлей и светлей, но деревня по-прежнему казалась вымершей: нигде ни души.

Но вот между хижинами замелькали фигуры папуасов.

— Ага! — сказали белые. — Они сами собираются идти на нас. Тем лучше.

И началась стрельба.

Саку, услышав выстрелы, бросился к Скотту, схватился за ружье и стал просить:

— Господин, пожалейте несчастных людей. Убейте лучше меня!..

Скотт нахмурился и сказал:

— Не лезьте не в свое дело! Оставайтесь со своими христианскими обязанностями и молитвами. Позаботьтесь о душах этих людей, а не о теле.

Но Саку, словно не в себе, все твердил:

— Не нужно, не нужно… Господин… Сжальтесь… Скотт нетерпеливо оглянулся. Тогда Хануби взял

Саку за руку и отвел в сторону. Подошел Брук.

— Слушай, Саку, — сказал он, трогая его за плечо, — ты хороший человек, мы тебя очень уважаем и считаем почти таким же, как мы сами. Вот и мне ты помог, и все такое… Но зачем тебе все это? Чего ты из кожи лезешь из-за какого-то людоеда? Ну кто, скажи, пострадает, если и погибнет десяток-другой папуасов?

Брось лучше глупости. Ты ведь человек образованный и сам должен понимать.

Но Саку не слышал этих «убедительных» доводов. Он смотрел на деревню и не верил своим глазам — там творилось что-то непонятное: папуасы повыскакивали из укрытий, бегали взад-вперед по улице и, казалось, совсем забыли про опасность, которая им угрожала. Временами даже можно было подумать, что они бьются друг с другом.

Теперь уже выстрелы гремели беспрерывно. Один за одним валились черные на землю и наконец разбежались.

Когда белые вошли в деревню, они увидели множество трупов, причем некоторые из папуасов, как видно, погибли не от пуль, а от своих же стрел или пик.

— Смотрите, они даже друг дружку стали бить! — сказал Кандараки.

— Тем лучше, — подхватил Брук, — нам будет меньше работы.

Саку склонился над одним из убитых и сразу все понял: это был Мукку! Значит, они напали на Какаду с тыла. Немного дальше он увидел мертвого Мапу. В спине у него торчала стрела, а на груди расплывалось кровавое пятно от пулевой раны. Бедняга так и не дождался, когда бог смягчит сердца белых и Мукку.

— Боже! — простонал Саку. — Где твоя любовь? Где твоя правда?

— Поджечь хижины! — приказал Скотт, и через минуту вся деревня была в огне. Хижины, построенные из ветвей, горели легко, весело, словно играючи.

Между тем папуасы отошли за деревья и оттуда стали пускать в белых свои стрелы. Одна стрела даже попала в Скотта, но она была уже на излете и только запуталась в одежде.

— Вперед! — скомандовал Скотт, и отряд двинулся дальше.

Черные отступали от дерева к дереву и все время отстреливались. Теперь уже смешались и Мукку и Какаду и вместе защищались от общего врага.

Так они подошли к тому месту, где на деревьях были устроены хижины и где укрывались женщины и дети. Папуасы были уверены, что тут они в полной безопасности. Такие случаи уже бывали, и они не раз имели возможность убедиться, что эти крепости на деревьях неприступны. Если иной раз хитрый враг пробовал рубить дерево, тогда в дело шли камни и стрелы, которые, как дождь, сыпались на головы врагам.

Кто успел, те присоединились к женщинам, а остальные побежали дальше.

На головы белым посыпались камни и стрелы, и один из сипаев был довольно тяжело ранен.

— А, вот они как! — крикнул Скотт. — Взорвать дерево!

В это время рядом с ним снова очутился Саку.

— Ради Христа! — слезно просил он. — Остановитесь: там невинные женщины и дети!

— Не лезь! — прикрикнул на него Скотт. — Кара должна свершиться, чтобы все они помнили, что покушение на белого даром не пройдет.

Но Саку не отставал. Он опустился на колени, цеплялся за одежду Скотта и бормотал что-то про бога и его заповеди.

— Избавьте меня от этого сумасшедшего! — крикнул Скотт сипаю.

Тот взял Саку за плечи и оттащил его в сторону.

Раздался взрыв… Первый взрыв бомбы в этом краю. Папуасы слышали «гром» в руках у белых, но такого они и представить себе не могли. Дикий, нечеловеческий крик, вырвавшись из сотен грудей, прокатился по лесу. Дерево затрещало, потом начало клониться, и с него посыпались дети, мужчины, женщины, среди которых Саку узнал свою мать…

Потом сипаи перешли к другому дереву…

Спустя несколько минут все было кончено. В лесу стало тихо, только кое-где стонали раненые.

Скотт молча огляделся. Даже самому ему было немного не по себе. Он понимал, что сделал дурное дело.

Однако ничего не попишешь: долг перед родиной выше всего. Англичан на острове очень мало, и если эти дикари не будут бояться одного духа белых, то хлопот не оберешься. О нет! Конечно, у Скотта даже нет в душе злобы против этих несчастных существ: он просто исполнил свой долг, как всякий судья.

— Ну, теперь-то уж не только они, но и все в округе будут знать, как нападать на нас! — удовлетворенно сказал Кандараки.

— Да еще пусть будут благодарны, что мы им тут запасли много человечины. Хоть голодать не придется, — добавил Брук.

Саку сидел на земле и, казалось, ничего не видел перед собой.

Когда белые прошли мимо, он словно очнулся, встал, выпрямился и, потрясая кулаком, крикнул им вслед:

— Проклятие вам, звери! Проклятие, лжецы! — и отшвырнул далеко в сторону библию, с которой никогда прежде не разлучался.

Скотт только передернул плечами и сказал:

— Вот безумный! Верно говорят: пошли дурака богу молиться, так он и лоб расшибет.

VI

Снова лошадь! — Путешествие пешком. — Неудавшееся нападение папуасов. — Катастрофа. — Один!

По дороге назад экспедиция устроила облаву на свиней, которые разбежались во время пожара, и вернулась к катеру со славой и добычей.

На катере все было спокойно, только снова видели ту самую таинственную лошадь, которая на этот раз была совсем близко, и однажды даже слышали выстрел.

— Может, это мы стреляли? — сказал Скотт.

— Нет, — ответил Гуд. — Это было совсем с другой стороны, и всего один выстрел.

— А кто же сидел на лошади?

— Как следует разглядеть не удалось, но заметили, что черный, — ответил Гуд.

— Этого еще не хватало! — воскликнул Брук. — Этак мы скоро встретим какого-нибудь Мапу на автомашине.

Как бы то ни было, а этот таинственный всадник начинал уже беспокоить путешественников. Будь это свой человек, он бы не стал прятаться, а сам подъехал к ним.

Может, он не знает про них? Может, случайно попадается на пути?

Нет, и это не походило на правду: трескотня мотора, стрельба, да и вообще все их путешествие не могло остаться незамеченным на этих пустынных просторах, где до сих пор еще не ступала нога европейца. Тем более что этот всадник, как видно, сопровождает их уже много дней.

Значит, он сам таится от них и, наверно, следит за ними. А если так, то добра от него не жди.

И, наконец, кто он или они — ведь один раз видели двоих на одной лошади? Словом, дело такое, что никакого объяснения не придумаешь.

Во всяком случае, ясно одно: нужно удвоить бдительность.

Между тем местность заметно изменилась. Пошли холмы, а на горизонте показались уже довольно высокие горы. Течение стало таким стремительным, что катер двигался не быстрее пешехода. Кроме того, река все время забирала направо, на север, а нашим путешественникам нужно было идти прямо, на запад.

— Как ты считаешь, сколько километров пришлось бы отсюда идти пешком? — спросили у Чунг Ли.

— Не больше сотни, — ответил он. — Я уже узнаю местность. Отсюда лучше всего было бы пойти пешком.

Нужно было подготовиться к пешему походу. Прежде всего предстояло найти удобное место, чтобы оставить катер.

Они считали, что отсутствие их продлится дней десять. На эти несколько дней нужно было уберечь катер и людей, которые останутся на нем, от всяких неожиданностей.

Это была задача не из легких. Река узкая, течение стремительное, а тут еще берега крутые и высокие. Если стоять у такого берега, тебя сверху забросают камнями и ты ничего не сможешь сделать.

Кандараки даже внес предложение вернуться назад, к тому острову, где они недавно ночевали, или вообще стать на якоре где-нибудь посреди большого и тихого плеса. Там хоть можно будет вовремя заметить опасность, а тут катер окажется как во рву — ничего вокруг не увидишь.

С таким предложением как будто нельзя было не согласиться, но это означало, что назад придется идти лишних сто — сто пятьдесят километров, а это связано с риском. Разумнее уж стоять на месте и обороняться. Особенно если принять во внимание, что на катере останется пулемет.

— Лучше оставить лишних одного-двух человек, чем идти лишних сто километров, — решил Скотт. — Не может быть, чтобы тут не нашлось места с более низкими берегами.

Но подходящего места не было. Правда, несколькими километрами выше обнаружили долину, где река была достаточно широка и берега невысоки, но туда горные ручьи нанесли много песку, река разделилась на несколько рукавов, которые были так мелки, что катер не мог пройти.

Остановились на другом месте. Берега тут были довольно высокие, но зато на одном из них возвышался холм, с которого было видно далеко вокруг.

— Если тут поставить пулемет, — говорил Брук, — то он будет простреливать все вокруг километра на три — на четыре. Это будет даже лучше, чем на том островке. Там к тебе могут подкрасться с другой стороны, и ты ничего не увидишь из-за деревьев. А тут по крайней мере хоть леса нет и все видно как на ладони.

И действительно, лучшего места нельзя было и желать. Начались сборы. Прежде всего, нужно было выбрать, кого оставить тут.

В первую очередь приходилось обращать внимание на выносливость людей. Как уже говорилось, самым страшным бичом для человека в этой стране является желтая лихорадка. Из числа приезжих не было, пожалуй, ни одного, кто не переболел бы ею. Эта болезнь может тянуться и год и два. Человек иной раз чувствует себя здоровым несколько дней и даже недель, но потом приступы лихорадки повторяются.

Единственное спасение от нее — хинин. Благодаря ему люди еще так-сяк держатся, но совсем обезопасить себя от болезни почитай что невозможно. Только приступы можно сделать более легкими.

Все, кто был на катере, кроме Файлу, болели лихорадкой. Только одни, как, например, боцман и сипаи, — в легкой форме, а другие, например механик Гуд, — в тяжелой.

Слаб был и Брук. После долгого обсуждения решили оставить его, Гуда и двоих сипаев.

Брук попробовал было возражать, но Скотт заявил ему, что это дело очень важное, что, за исключением Брука, некому поручить его, что на катере остается только четыре человека и им, может быть, придется труднее, чем тем, которые пойдут в поход.

Поставили на вершину холма пулемет, обнесли его колючей проволокой; из досок сделали навес, далее кое-что из мебели притащили с катера.

Для удобства связи с катером вырубили в горе ступеньки. Одним словом, все было предусмотрено.

— Стыдно даже оставаться в таком укреплении, — сказал Брук. — Тут бы одной бабы хватило.

— Подождите еще хвастать, — сказал Кандараки, — кто знает, как обернется дело.

Потом стали собираться в дорогу. Сначала, конечно, вооружились с ног до головы. Не забыли и ручных гранат, которые могли нагнать страху на целое племя папуасов. Из остального взяли только самое необходимое, рассчитывая, что десять дней можно прожить как-нибудь.

Перед выходом Скотт, Кандараки, Брук, Файлу и Хануби провели совещание насчет Чунг Ли. Первым вопросом было — давать ли ему оружие?

— Мне кажется, — сказал Кандараки, — что по отношению к нему нам следует держаться более осторожно, чем до сих пор. Может, эта таинственная лошадь, которая так загадочно то появляется, то исчезает, имеет какую-нибудь связь с китайцем.

— Я охотнее поверил бы, что это так, чем иметь дело с какой-то тайной, — сказал Скотт, — но не могу. Вы ведь знаете, что с той минуты, как мы его схватили, он не отходил от нас ни на шаг.

— Знаю, — ответил Кандараки, потирая лоб, — но что-то говорит мне, что за ним нужно внимательно следить. Я, например, заметил, что он в последние дни стал спокойнее, даже глядит весело, будто все опасности дороги грозят только нам, а не ему.

— Я тоже это заметил, — сказал Файлу, — и мне теперь припоминается один случай, на который я раньше не обратил внимания. Когда мы ночевали тогда на острове, мне ночью показалось, что возле Чунг Ли мелькнула какая-то тень. Я встал, осмотрел все вокруг, но ничего не заметил. Чунг Ли, кажется, спал. Позвали сипая, который в ту ночь стоял на часах.

— Скажи, — обратился к нему Хануби, — ты ничего не заметил тогда на острове, когда караулил ночью?

Если бы кто-нибудь в тот момент внимательно пригляделся к сипаю, то мог бы заметить, что тот слегка побледнел. Но присматриваться никто не стал, потому что никому не могло прийти в голову, что он станет что-нибудь скрывать.

А сипай тотчас припомнил, как он тогда заснул, а утром не обнаружил своего ружья. Но он и до сих пор был уверен, что, собирая вещи, кто-нибудь прихватил и его ружье. Кроме того, никакого особенного несчастья из-за этого не произошло. Ружей было столько, что, может быть, сами хозяева не знали, сколько у них этого добра.

Стоит ему признаться — и пойдут расспросы о ружье, о том, как он тогда уснул. Чего доброго, могут быть неприятности.

— Нет, ничего не видел, — уверенно ответил он. Его отпустили.

— Я думаю, — сказал Брук, — что этому китайцу нет никакого расчета убегать или вредить нам. С нами ему легче будет вернуться, и он скорее поедет домой вместе со своим золотом. А одному ему придется поискать дороги, да еще неизвестно, найдет ли.

— Это резонно, — согласился Скотт.

— Мне и самому кажется, что так оно и должно быть, — сказал Кандараки, — но кто знает, что ему взбредет в голову, этому желтому черту.

Одним словом, дело нисколько не прояснилось. Но на всякий случай решено было оружия ему не давать, а заставить нести что-нибудь из вещей. Условились следить за ним вообще, а Файлу был поручен неусыпный и строгий надзор.

В это самое время Чунг Ли зашел в каюту как будто по делу. Там он взял лист бумаги и, озираясь, начал что-то писать. Несколько раз ему приходилось бросать свое занятие — когда кто-нибудь приближался — и делать вид, будто он что-то ищет.

Наконец он исписал целую страницу и даже на обороте нарисовал какой-то план. Потом спрятал бумажку за пазуху и спокойно вышел.

Пришло время отправляться в путь. Люди распрощались, пожелали друг другу всего хорошего, и десять человек двинулись на запад, к тем неведомым, таинственным горам, что синели далеко на горизонте…

Оставшиеся долго глядели им вслед и, когда отряд исчез из глаз, все разом тяжело вздохнули. Сразу вокруг стало как-то пусто, тихо и жутко. Казалось, только их четверо и осталось на всем свете.

— Гм, — сказал Брук, прохаживаясь взад-вперед, — не очень приятное дело сидеть вот так на месте и хлопать глазами.

Долго и утомительно тянулся день. Тихо и пусто было вокруг. Нигде ни следа человека. Тишина и жара окончательно сморили людей, и все четверо уснули. Да и то: нужно было отдохнуть, ведь их так мало, что каждому придется дежурить ночью.

Вечером распределили обязанности. Гуд с одним сипаем остался на катере, а Брук с другим расположились на холме. Чтобы не дать врагу незаметно подкрасться к самому пулемету, сипай занял пост поодаль, у колючей проволоки.

Прошло всего несколько минут, и Брук услышал выстрел сипая. Вспыхнул электрический фонарь. Брук увидел вокруг редкие черные точки: папуасы наступали с трех сторон.

Застрочил пулемет, но больше для острастки, потому что попасть в каждую отдельно лежащую фигуру очень трудно. Кроме того, Бруку было неудобно стрелять и одновременно управляться с фонарем.

— Вот черти! — шептал он про себя. — Как по уставу наступают.

На катере раздался грохот, послышался звон разбитого стекла, захлопали выстрелы. Брук повернул фонарь и увидел, что с противоположного берега катер забрасывают камнями и засыпают стрелами. Пока он направил туда пулемет, с катера бросили бомбу.

Этого хватило, чтобы дикари отступили и больше не совались к катеру.

Между тем раздались крики сзади. Брук оглянулся и увидел, что несколько человек убегают от заграждения: они было бросились вперед, но наткнулись на колючую проволоку и в ужасе пустились наутек. Брук дал им вслед очередь, один упал — и все стихло.

Остаток ночи прошел без тревог.

Утром собрались все вчетвером и долго обсуждали ночное происшествие.

— По правде говоря, — сказал Брук, — мне уже страшновато стало, когда они со всех сторон полезли, как мухи. Поди повертись с пулеметом. Если бы не колючая проволока, плохо было бы дело.

— Зато теперь мы можем надеяться, что они больше не полезут, — сказал Гуд. — Убедились, что не подступиться.

И верно, вторая и третья ночь прошли спокойно. Нигде не видно было никаких признаков присутствия человека. Они уже выходили даже на охоту и совсем успокоились — только считали дни, оставшиеся до возвращения товарищей.

Пришла четвертая ночь. Гуд чувствовал себя очень скверно. Сильный приступ лихорадки совсем уложил его. Сипай ухаживал на ним.

Вдруг что-то толкнуло катер с такой силой, что все задрожало, а сипай даже рухнул на пол. Вскочив на ноги, он выбежал на палубу и выстрелил, чтобы дать знать Бруку.

Тот тревожно крикнул: «Что там такое?» — и осветил катер.

Но ничего особенного не увидел: просто какое-то бревно плыло по течению и с разгона налетело на катер. Бревно оттолкнули, оно поплыло дальше — и все успокоилось.

Через полчаса — снова толчок, посильнее.

— Что за дьявол! — закричал внизу сипай. — Еще два бревна.

Оттолкнули и эти, но бревна появлялись снова и снова. Течение с такой силой швыряло бревна на катер, что он едва держался. Где-то уже треснула обшивка, под ногами забулькала вода. А бревна все неслись и неслись…

С холма прибежал на помощь второй сипай. Но и вдвоем они не справлялись. Бревна лезли друг на друга, сгрудились перед катером в целый затор, все сильнее и сильнее напирая на него. Сипаи выбивались из сил, пытаясь растолкать этот затор по бревну, а Гуд не мог им помочь. Тогда бросился на помощь Брук, но на полдороге остановился и закричал:

— Это ведь они, проклятые!.. Их работа… Это они нарочно! — И побежал назад, к пулемету.

Стал светить в темноту, вглядываться, — никого не видно.

— Если ничего не выходит — заводите катер, там освободитесь! — крикнул он вниз.

Но Гуд лежал чуть живой и не мог пустить машину. Сипаи взяли его под руки, подвели к машине… И тогда раздался этот грохот. Под напором воды вся масса бревен сдвинулась с места и потянула за собой катер. Как бешеные понеслись бревна, сталкиваясь и налетая друг на друга, и среди них — беспомощный катер. Он поворачивался к течению то кормой, то бортом, пока не налетел на камень…

Брук услышал треск и увидел, как катер лег набок; еще минута-другая — и он исчез за поворотом.

Три человека, оставшиеся на катере, ни о чем больше не могли думать, кроме как о том, чтобы спастись, чтобы самим не погибнуть в этом пекле.

Когда катер лег набок и через борт хлынула вода, сипаи с большим трудом выволокли Гуда и вместе с ним перебрались на корму.

А когда вдруг перед ними оказались папуасы, сипаи не могли оказать им никакого сопротивления. Папуасы растащили бревна, подтянули катер к берегу и преспокойно сняли с него пленников.

А Брук ничего этого не слышал и не видел. Он остался один на холме со своим пулеметом. Ночь была тихая и прекрасная, как и прежде. Брук и вглядывался и вслушивался в темноту, но ничего особенного не замечал. Все было спокойно.

И в сердце у него затеплилась надежда: а может, эта была простая случайность, дикари тут ни при чем, может, товарищи вернутся, а катер они подремонтируют?

Но прошла ночь — их нет. День прошел — нет. Значит, это все-таки работа папуасов! Значит, теперь его черед. Но его живьем не возьмут!..

Наступала новая ночь, жуткая ночь… Он ожидал ее с большим ужасом, чем тогда, когда был в плену у папуасов. Тогда, по крайней мере, он видел и знал, что его ожидает, а тут…

Он сидел один высоко на холме, и ему казалось, что со всех сторон на него глядят тысячи глаз. Света у него уже не было, фонарик не горел…

По временам ему начинало казаться, что к его холму крадутся папуасы, и он открывал стрельбу наугад, чтобы только показать, что он начеку. Нервы были страшно напряжены. Он не чувствовал ни малейшей усталости, хотя уже вторую ночь не спал и целый день ничего не ел.

Было уже за полночь, но ни один звук не нарушал тишины. Снова появилась надежда. Нет, наверно, это не папуасы! Наверно, само по себе: где-нибудь буря повалила деревья на берегу реки, течение подхватило их и понесло. Ничего в этом нет страшного. Будь это дикари, они давно напали бы на него, а то ведь нигде ни одного не видно и не слышно.

Как раз в этот момент в воздухе послышалось шипение и рядом с ним упала стрела.

Брук застонал, как будто его ранило. Сомнений нет! Они тут, поблизости, следят за ним, приближаются!.. И он снова начал сыпать пулями во все стороны.

Скорее бы кончилась эта ночь! По крайней мере, он видел бы, что ему делать.

Но прошли, как казалось Бруку, недели, пока она кончилась. День не принес никаких изменений. Все было по-прежнему тихо, спокойно, и нигде ни души. Только сам Брук стал неузнаваем. Исхудавший, с красными глазами и каким-то диким взглядом… Много седых волос в бороде и на голове.

Что делать? Прежде всего нужно было поискать чего-нибудь перекусить, потому что все продукты остались на катере. Но как оставить пулемет? Они же следят! Кроме того, нужно было и отдохнуть — столько времени не спал. Но и спать опасно.

Пока он рассуждал, раздался выстрел и пуля пропела у него над головой…

Этого еще не хватало! Брук припал к земле и стал присматриваться. Нигде никого!..

Он уже забыл и про голод, и про сон. Значит, теперь весь день придется стеречься. Значит, эти людоеды не только захватили катер вместе с товарищами, но еще и научились где-то пользоваться ружьем. Это уже совсем скверно. Продержится ли он до тех пор, пока придет Скотт? Если все благополучно, они могут прийти через четыре-пять дней. Как продержаться без сна и еды? Говорят, бывали такие случаи. Хорошо еще, что он мог спуститься к реке попить.

Вот и сейчас он направился было к реке, но едва сделал несколько шагов, как снова начали стрелять.

Пришлось залечь. А жажда так мучит! Наконец не выдержал.

— Что это со мной стало? — сказал он себе. — Разве это такая уж невидаль — пули? Разве мне впервой? И он смело пошел вниз. Снова раздалось несколько выстрелов, но он уже не обращал на них внимания. Напился. Потом заметил на берегу какие-то объедки, должно быть, от их последнего ужина, и с жадностью набросился на них.

Вернувшись наверх, пострелял немного в ту сторону, откуда, как ему показалось, раздавались выстрелы. Отчасти успокоился и почувствовал, что сейчас уснет.

Как быть? С одной стороны — нельзя же столько времени прожить без сна, а с другой, — его ведь возьмут тогда голыми руками!

«Лучше умереть от пули, чем попасть им в руки», — подумал он, сел так, чтобы папуасы видели его, и стал подремывать.

Он рассчитывал, что так они будут думать, будто он не спит и готов в любую минуту открыть огонь.

«Где им попасть в меня, этим дикарям, если они первый раз в жизни держат в руках ружье», — успокоил он себя и тут же уснул.

Но прошло, кажется, немного времени, как он вдруг почувствовал, что его кто-то толкнул. Вскочил, оглянулся вокруг — никого. Глянул на плечо, на руку — кровь. Ранили!

Плечо разболелось. Видно, задета кость. Кровь лилась тоненькой струйкой.

Долго он возился, чтобы как-нибудь одной рукой с помощью зубов перевязать рану.

С горем пополам перевязал, кровь пошла слабее, но не переставала сочиться.

Теперь он уже видел, что все кончено, что придется погибнуть, и не от раны, а от слабости вообще. Хорошо было бы самому покончить с собой, но ведь из пулемета пулю в лоб себе не пустишь.

Между тем приближалась ночь, третья страшная ночь…

При одной мысли об этом Брук чувствовал, что силы оставляют его. Снова сидеть одному на холме, ничего не видеть и вместе с тем знать, что за тобой следят сотни глаз, к тебе подползают, чтобы съесть…

Брука пронял озноб; он весь дрожал, словно от мороза; зубы его лязгали, он тщетно пробовал удержать их рукой.

Напряжение было так велико, что ему казалось, будто он видит и слышит на несколько километров вокруг, хотя в действительности ничего не было видно даже в нескольких шагах.

А в этой темноте они, людоеды… Много их… и, наверно, близко… близко…

Сейчас схватят… съедят… Будут жарить или нет?…

Закрыв глаза, он одной рукой в отчаянии нажал на гашетку.

И вот упала на землю последняя гильза…

Снова рядом с ним вонзилась в землю стрела, но он молчал…

Потом на холме зазвучала песня, потом — дикий хохот…

Подошли папуасы и спокойно взяли потерявшего рассудок мистера Брука…

VII

Эвкалиптовый лес. — Пальмовый лист. — В горах. — Лошадь обнаружена. — Опасная тропинка. — Несчастный случай.

Чунг Ли сразу догадался, что его подозревают. Файлу не отходил от него ни на шаг, следил за каждым движением. С каким наслаждением Чунг Ли голыми руками задушил бы этого предателя!

На ночлег остановились в эвкалиптовом лесу. Высокие деревья с серебряными листьями, некоторые высотой до ста пятидесяти метров, росли свободно, на порядочном расстоянии друг от друга. Казалось, что это был какой-то заколдованный лес, среди лета покрытый инеем. В воздухе стоял приятный смолистый запах, издаваемый эвкалиптовыми листьями. Недаром в Европе смола эвкалипта идет на изготовление самой дорогой парфюмерии и на медикаменты.

Поставили двух часовых, которые должны были сменяться через каждые два часа. Из десяти человек от вахты были освобождены только двое: Скотт и Чунг Ли.

— После начальника первый человек — Чунг Ли, потому что от него зависит успех нашего дела, — шутил Кандараки, но Чунг Ли отлично понимал, что все это значит.

Он заметил, что Хануби о чем-то шептался с часовыми, после чего один из них, будто случайно, выбрал себе место как раз там, где лежал Чунг Ли. Файлу, разумеется, лег возле него. Ночь прошла спокойно.

— Ни за что бы не подумал, — говорил наутро Скотт. — Наверное, весть о наказании этих Какаду долетела и сюда, и поэтому никто больше не осмеливается нападать на нас.

— Возможно, — сказал боцман, — но всего вернее, что поблизости нет деревни и нас просто не заметили.

— Далеко ли отсюда живут папуасы? — спросил Скотт у Чунг Ли. — Ты ведь должен знать.

— В этих местах я не был, — ответил Чунг Ли, — но вообще-то селения встречаются только там, где есть вода — река или родники, а тут пока что не видать воды. Кроме того, центральная часть гор вообще не заселена.

Выходя из лесу, Чунг Ли заметил приколотый на эвкалиптовом дереве пальмовый лист. Он оглянулся, чтобы никто не заметил, взял лист и начал рассматривать его, но в этот же миг из-за его плеча высунулась рука Файлу и вырвала лист.

— Что, почту получил? — сказал он, злобно ухмыляясь.

Чунг Ли вздрогнул, но тут же спокойно ответил:

— Ты что? С ума сошел, что ли? Файлу показал лист мистеру Скотту.

— Вот это было приколото к дереву, — сказал он. — Чунг Ли снял и стал рассматривать. Мне кажется, это не иначе как письмо.

Молния сверкнула в глазах у Скотта.

— Дурак! — рявкнул он на Чунг Ли. — Разве ты не знаешь, что умрешь первым, если с нами что-нибудь случится?

— Все это я хорошо знаю, — спокойно ответил Чунг Ли. — И еще знаю, что мне лучше с вами возвращаться назад, чем одному, но эта бешеная собака готова выдумать что угодно, лишь бы навредить мне.

Файлу и Чунг Ли глянули друг другу в глаза и поняли, что одному из них не жить на свете.

Скотт и Кандараки принялись внимательно изучать лист. Ничего особенного на нем, кажется, не было. Лист как лист, с одной стороны чуть-чуть надорван, но ведь, может быть, это случайно: лист-то уже несвежий.

Посмотрели один на другого, потом на Чунг Ли, не зная, что и думать.

— Зачем тебе понадобился этот лист? — спросил Скотт.

Чунг Ли пожал плечами.

— Ну, как вам сказать? — ответил он. — Спросите тогда, почему вот он, — Чунг Ли указал на Кандараки, — проходя однажды мимо куста, взял и отломал веточку, да и вы сами как-то раз держали в руках какой-то листик.

Что можно было возразить на это?

— Но помни же, — сказал Скотт, — мы будем следить за каждым твоим шагом.

— Пожалуйста, — безразличным тоном ответил Чунг Ли. — Мне все равно.

— Странная вещь, — сказал Кандараки Скотту, когда они отошли подальше. — Смотришь со стороны, и кажется, что нет ни малейшего повода его подозревать, и все же у меня такое впечатление, будто он что-то задумал.

— Я главным образом рассчитываю на то, что ему нет никакого смысла вредить нам, — сказал Скотт.

— Что ж, посмотрим, — ответил Кандараки.

За лесом начинались уже предгорья. Ступенями повышаясь, они переходили в горы высотою около трех километров. Как это обычно бывает, казалось, что до гор рукой подать, что до них можно дойти за каких-нибудь два часа, а на самом деле на это нужно было около двух дней.

— Вон, видите гору с двумя вершинами? — показал рукой Чунг Ли. — Немного левее будет то самое место…

И у всех стало легче на сердце, когда они увидели, что конец пути близок.

На другой день к обеду путешественники были уже в горах. Горизонт сузился, не видно было даже и главных, больших гор. Не раз путешественники оказывались как будто в яме, из которой, на первый взгляд, не было никакого выхода.

Но выход рано или поздно находился, они попадали в другую долину, и снова казалось, что они заперты со всех сторон. Голые скалы, громоздившиеся вокруг, были самой разнообразной формы; они то устремлялись ввысь, как башни, то стояли ровные и гладкие, то сидели, как шляпки гриба на тонкой ножке, готовые, казалось, в любую минуту обрушиться вниз; в некоторых местах они отчаянно лепились на склонах гор, и можно было только диву даваться, каким чудом они держались и не падали.

Часто, особенно в низинах, попадались скалы, заросшие кустарником и даже деревьями. И снова приходилось удивляться, как это деревья могли пустить свои корни в голый камень.

Под вечер путешественники выбрались в широкую долину. Посередине ее бежала река, стремительно билась о прибрежные камни; по берегам зеленела богатая растительность.

В одном месте Файлу вдруг наклонился к земле, стал что-то рассматривать и вдруг громко закричал:

— Сюда! Сюда!

Все бросились к нему и увидели на земле отчетливый след… конского копыта.

— Снова лошадь! — удивился Скотт.

— И на этот раз уже впереди, — отметил Кандараки.

Опять начались разговоры о таинственной лошади. Опять пошли догадки.

Файлу, выпрямившись, внимательно посмотрел на Чунг Ли. Тот оглянулся, глаза их встретились, и, казалось, они без слов поняли друг друга…

— Значит, этот человек или эти двое — потому что однажды, кажется, мы видели двоих — уже здесь, — сказал Скотт. — Неужели они все время за нами следят? Но почему в таком случае они до сих пор не причинили нам никакого вреда?

— Хотел бы я посмотреть, — с усмешкой произнес боцман, — как это один или два человека сумеют навредить нам.

— И то правда, — согласился Скотт.

Скоро заметили, что следы ведут в сторону, в небольшую долину.

Сказали об этом Скотту.

— А нам как надо идти? — спросил он у Чунг Ли.

— Прямо, — ответил тот.

— А я думаю, — вмешался Файлу, — мы ничего не потеряем, если свернем ненадолго в сторону. Далеко идти не придется: в этих горах особенно не разгонишься.

— Я тоже считаю, что надо, наконец, выяснить эту таинственную историю, — поддержал Кандараки.

— Попытаемся, — согласился Скотт, — только не будем задерживаться. Не стоит тратить на них времени, пока они нас не трогают.

Пошли. Впереди сипаи с ружьями наперевес, за ними Скотт и боцман, дальше Чунг Ли, а рядом с ним с одной стороны Файлу, с другой — Кандараки, оба с револьверами в руках.

Чунг Ли старался идти с самым беззаботным видом, но сердце его стучало так, что он даже боялся, как бы кто-нибудь не услышал.

Сделав несколько поворотов, они действительно увидели спутанную лошадь, которая спокойно паслась на зеленой лужайке.

Вот была потешная картина! Десять человек с винтовками, револьверами, гранатами, все время оглядываясь по сторонам, подкрадывались к мирной лошади, как будто это было какое-то страшное чудовище.

Лошадь подняла голову, удивленно посмотрела на людей и снова принялась щипать траву. Путешественники окружили ее, потрогали, обошли со всех сторон — обыкновенная лошадь! А больше никого нигде не было видно.

Посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Ну, и что же теперь будем делать с ней? — озадаченно произнес боцман.

— Как видно, ничего, — сказал Скотт, — взять с собой не можем, потому что самим придется лазить по скалам. Оставить кого-нибудь здесь, чтобы подождал хозяина? Пожалуй, не стоит. Все равно, если он не захочет показаться, так и не покажется.

И действительно, ничего не оставалось, кроме как вернуться обратно и по долине продолжать путь. Так и сделали. Вышли к реке и двинулись вдоль левого берега.

А долина между тем начала сужаться. Горы приближались с обеих сторон и становились все круче. Вот они уже совсем сжали реку, которая теперь билась в узком каменном ложе, как бешеный зверь.

Берега исчезли, идти дальше было нельзя.

Скотт взглянул на Чунг Ли.

— Ну, а теперь что будем делать? — спросил он.

— Тут должна быть дорожка, — сказал Чунг Ли, глядя по сторонам. — Да вот и она! В самом деле, в одном месте по камням кое-как можно было подняться наверх, а там дальше, казалось, пройти будет легче.

— Веди! — приказал Скотт.

— Подождите, подождите! — крикнул Файлу и выразительно посмотрел на Скотта. — Я думаю, было бы лучше, если бы впереди шел кто-нибудь другой, а Чунг Ли за ним.

Скотт понял и предложил пойти первым Файлу, но тот сказал, что и это нехорошо. Тогда впереди пошел Хануби, за ним Чунг Ли, а за ним уже Файлу. Дальше Скотт и остальной отряд.

— Нужно признать, что Файлу хорошо рассчитал, — тихо сказал Кандараки Скотту.

— Да, недурно, — ответил Скотт. — Если этот китаец не удрал раньше, то здесь уже нечего и думать.

— Посмотрим, — снова сказал Кандараки.

С большим трудом вскарабкались они наверх и пошли по узкому выступу, опоясывавшему скалу. С левой стороны скала вздымалась отвесной стеной, справа она обрывалась в бездну. Идти можно было только по тесной тропинке в шаг шириной, а порою и уже. Река шумела где-то далеко внизу. Одно неловкое движение — и человек полетел бы вниз, прямо в объятия смерти.

С час отряд медленно продвигался вперед, лепясь к каменной стене. Никто не произнес ни слова. Каждый был занят только тем, чтобы твердо и правильно поставить ногу. А тропинка все время петляла, кружила, то отходила от берега, то снова приближалась. В некоторых местах над краем пропасти показывались верхушки кустов. Но все равно никто не решался посмотреть вниз.

Вдруг раздался ужасный, нечеловеческий крик! Чунг Ли оступился, взмахнул руками и полетел в пропасть. Зацепился за куст, оборвался, снова зацепился… Шум становился все тише и тише, и наконец все смолкло…

Путешественники замерли в оцепенении. Предсмертный крик китайца стоял у них в ушах, леденил сердца.

Не успели они опомниться, как Файлу вдруг злобно взревел и… тоже полетел в бездну. Снова затрещали кусты и снова скоро все смолкло. Только гул реки доносился откуда-то снизу, как из пустой бочки.

— Это же… можно с ума сойти от такого ужаса, — проговорил Скотт дрожащим голосом.

Никто ничего не ответил; все стояли с побелевшими лицами. Потом Хануби осторожно нагнулся, заглянул в пропасть: стена шла прямо вниз, из щелей росло много кустов, но дна даже не было видно, только где-то далеко-далеко внизу грохотала река.

— Что же делать? — неожиданно громко произнес Кандараки.

— Чунг Ли говорил, что там, дальше, эта река принимает несколько притоков, — сказал Скотт, — возле этих притоков нам и нужно искать. Теперь мы уже сами найдем это место. Но какое ужасное происшествие!..

И они тихо и осторожно двинулись дальше.

VIII

Хунь Чжи и Качу. — Как они тут очутились. — Мертвый хочет погубить живого. — Простой конец таинственной истории.

В тот же день, несколькими часами раньше, по той же самой дороге шли двое, ведя в поводу коня.

Один из них был черный, обыкновенный папуас, рослый и сильный. Только на нем не было всех тех украшений, что носят папуасы. Другой — маленький, подвижный, ловкий. За плечами у него висело ружье.

— Ну, посмотри, Хунь Чжи, в свою бумажку, — сказал черный, — что там написано?

Хунь Чжи вынул бумажку, ту самую, что написал тогда на катере Чунг Ли, и стал рассматривать ее.

— Вот тут сказано, — начал он, — что долина совсем сузится…

— Уже начинает сужаться, а там дальше, кажется, и пройти нельзя, — показал рукой Качу.

— Потом, — разбирал Хунь Чжи, — нужно подняться налево вверх и там пройти по узенькой тропинке. Ну, это мы потом выясним, — окончил он, пряча бумажку, — а теперь нужно спрятать коня, потому что дальше с ним не пройти.

И они отвели его в ту долинку, где позже побывал Скотт со своими спутниками. Потом двинулись дальше; дошли до того места, где нужно было подниматься, пробрались над пропастью по тому самому выступу скалы, откуда потом свалились Чунг Ли и Файлу, и спустя немного времени снова спустились вниз к реке.

Хунь Чжи заглянул в бумажку.

— Теперь, — сказал он, — нужно пройти немного назад, шагов двести. Там, пишет он, нужно ждать его или он сам будет ждать, если придет раньше нас.

Пройдя эти двести шагов по самому берегу реки, они увидели, что неприступная стена скалы здесь была довольно густо покрыта кустарником, а в одном месте, как балкон, выдавался небольшой выступ. Еще выше виднелась голубая полоска неба.

Они укрылись под скалой, как под крышей, достали из мешка жареное мясо казуара, перекусили, напились из реки, которая шумела тут же у ног.

— Значит, сегодня они должны быть здесь, — начал Качу. — Но чего ради нам нужно было тащиться сюда? Разве нельзя было раньше освободить Чунг Ли?

— Его сторожат так, что он и шагу ступить не может. Особенно этот проклятый Файлу, за которым я готов гнаться хоть до самой преисподней, только бы разделаться с ним.

— И я тоже, — согласился Качу, блеснув глазами.

— А главное, — продолжал Хунь Чжи, — о чем говорил и сам Чунг Ли, это то, что нам все равно надо было прийти сюда. Он ведь знает, где здесь можно найти золото, а от этого нам отказываться не стоит.

Пока они здесь ожидают и беседуют, мы вернемся немного назад и узнаем, что произошло с ними до этого времени.

Удрав с плантации, Хунь Чжи и Качу пошли сначала вдоль берега моря и через день подошли к соседней станции.

Им нужно было раздобыть чего-нибудь съестное. Бродя вокруг станции, они увидели несколько лошадей, и им пришла в голову мысль украсть одну из них.

Папуасы не знают лошадей и даже боятся их, поэтому никто из жителей отдаленных районов на них не польстился бы, а из ближних некому было красть, так как спрятаться с лошадью тут было не легче, чем у нас со слоном.

Все это помогло нашим беглецам выполнить свой план. Потом они с краденой лошадью направились в центр страны. Хунь Чжи намеревался добраться до голландской части Новой Гвинеи, подальше от англичан, а там уже решать, что делать дальше.

Качу было безразлично, куда идти, и он не расставался с Хунь Чжи.

Труднее всего оказалось добывать пищу, потому что у друзей, кроме ножа, не было никакого оружия. Но тут помогла лошадь. Они гонялись за казуаром, пока тот не выбьется из сил, а потом добивали дубиной. Таким же образом охотились и на кенгуру.

При встречах с папуасами друзья не могли даже заговорить с ними: дикари так боялись лошади, что, завидев издали этого странного зверя, бросались наутек.

Через несколько дней они подошли к реке Фляй и тут услышали тарахтение мотора. Ясно, что это могли быть только белые.

Но кто? Почему? Уж не послал ли Скотт за ними погоню?

Спрятав лошадь, они во время стоянки подкрались близко к катеру и узнали не только хозяев и их слуг, но и Чунг Ли!

Хунь Чжи даже глазам своим не верил. Каким образом? Откуда? Куда?

С тех пор они стали делать попытки как-нибудь связаться с Чунг Ли. Прошло несколько дней, пока это им удалось.

Когда они однажды далеко опередили экспедицию, — а сделать это было нетрудно, так как ехали они напрямик, — то заметили на реке островок и решили, что катер будет здесь к вечеру и, вероятно, остановится на ночлег.

Так оно и вышло.

Хунь Чжи остался с лошадью, а Качу перебрался на островок и спрятался на дереве. Ночью он спустился к Чунг Ли и поговорил с ним. Тут они условились, как действовать дальше. Тогда же Качу прихватил и ружье задремавшего сипая.

Значит, Файлу не ошибался, когда говорил про тень. После этого оба товарища шли следом, пока не получили от Чунг Ли письмо, которое он приколол к дереву. Таким же способом они дали ему «ответ», из-за которого чуть не стряслась беда.

Одного китайского значка на листе было достаточно, чтобы Чунг Ли понял: все идет хорошо.

И вот теперь они ждали самого Чунг Ли, который, видимо, рассчитывал здесь бежать.

— Нехорошо так сидеть и ждать, — говорил Качу. — А что, если он сам не сумеет вырваться, если ему нужна будет помощь?

— Я и сам так думаю, — сказал Хунь Чжи, — но он, пожалуй, лучше знает, что и как надо делать.

И в этот момент над их головой послышались какие-то крики. Друзья вскочили, словно их укусила змея, и задрали головы вверх.

На выступе, сцепившись, катались два человека. Сразу было видно, что борьба идет не на жизнь, а на смерть. Один из них был больше и сильнее другого, но другой, видно, ловчее и проворней.

Друзья сразу узнали Чунг Ли и Файлу.

Хунь Чжи схватился за ружье, но нельзя было и думать попасть точно в Файлу: враги в отчаянной схватке каждый миг менялись местами. Уже несколько раз Файлу оказывался наверху, но все время ловкий Чунг Ли выворачивался из-под него.

И постепенно оба приближались к краю обрыва… Каждую минуту они могли полететь в пропасть…

Хунь Чжи все целился, а Качу тем временем попытался взобраться наверх. Но не успел он пролезть несколько шагов, как новый поворот событий заставил его застыть в ожидании.

Чунг Ли, находясь под своим противником, как-то успел схватиться руками за куст и, напрягшись изо всех сил, так толкнул Файлу ногами, что тот полетел вниз. Но на лету он успел схватиться за ногу Чунг Ли!

Наступил самый отчаянный момент. Файлу раскачивался в воздухе, стараясь опереться о что-либо ногами; Чунг Ли бил его свободной ногой, но напрасно. А куст, за который держался Чунг Ли, начал уже угрожающе трещать.

Все это происходило гораздо быстрее, чем мы тут описываем.

— Держись, Чунг Ли, мы здесь! — крикнул Хунь Чжи и выстрелил.

Файлу судорожно дернулся, но не выпустил ногу Чунг Ли. Пуля, видимо, только ранила его.

Раздался другой выстрел. Файлу взревел диким голосом, почти перестал шевелиться, но ногу все же не выпускал. Куст тем временем готов был вот-вот вырваться.

Могло произойти невероятное: мертвый мог погубить живого!

Новый выстрел — и только тогда сведенные смертью пальцы начали разжиматься. Еще один толчок ногой — и Файлу, как мешок, полетел вниз.

— Вот где нашел смерть, собака! — злобно и радостно сказал Хунь Чжи, подходя к Файлу, чтобы убедиться, что тот мертв.

— Сможешь слезть? — крикнул Качу Чунг Ли.

— Смогу, сейчас, — ответил тот сверху еле слышным голосом.

Слезть ему стоило немалых трудов. Он был весь ободран: кровь виднелась на лице, на руках, на груди, на спине, но никаких серьезных повреждений, к счастью, не было. Умывшись в холодной воде и освежившись, он почувствовал себя совсем хорошо.

— Как же все это произошло? — первым делом спросили его товарищи.

— Когда я раньше бродил в этих местах, — начал рассказывать Чунг Ли, — мне как-то раз пришлось спускаться вниз в этом самом месте. Между прочим, тут я и нашел самый большой кусок золота.

Ну так вот, когда я писал вам письмо, я припомнил это место. После того как меня начали особенно тщательно стеречь, я понял, что удрать будет нелегко, почти невозможно, главным образом из-за этой собаки, — кивнул он на труп Файлу, — тогда-то я и решил попытаться удрать именно здесь. И вот, когда мы шли по тропинке, я нарочно оступился, закричал и прыгнул в пропасть. Осторожно, держась за кусты, я спустился на площадку и преспокойно собирался спускаться дальше, как вижу, мчится за мной этот подлец. Он, проклятый, сообразил, что я свалился нарочно, и даже рисковал своей жизнью, лишь бы помешать мне.

— И хорошо сделал, — прибавил Хунь Чжи. — Нам теперь не нужно будет ломать головы, как уничтожить эту гадину. Собаке собачья смерть.

— Но остаются еще другие, — сказал Качу.

— Правда, есть еще Брук, которого тоже неплохо было бы прикончить, — согласился Чунг Ли, — но он остался сторожить катер.

— Я готов идти на край света, — воскликнул Хунь Чжи, — чтобы только убить этого зверя! Он еще хуже Файлу.

— Правда, — согласился Чунг Ли, — я тоже хотел бы приложить к этому руку, но он далеко.

— И этих неплохо бы перестрелять, — снова сказал Качу.

Чунг Ли засмеялся.

— Ты, видно, готов всех перестрелять, — сказал он. — Но ведь может случиться так, что и тебя подстрелят.

— Ну, теперь из-за камня или сверху легко было бы пристрелить кого-нибудь из них, — настаивал Качу.

— Нет, брат, это не годится, — сказал Чунг Ли. — Не к лицу нам этим заниматься. Всех дрянных людей не перестреляешь. Да и польза от этого небольшая: найдутся другие, еще почище. Достаточно, если мы уничтожим самых вредных.

Но Качу никак не мог этого понять. Так легко, просто, а главное, безнаказанно можно было убить нескольких врагов, а тут почему-то жалеют их.

Хунь Чжи был согласен с братом.

— Я от души желаю им всем тут погибнуть, — говорил он, — но сам заниматься этим не хочу. И нехорошо, и не стоит.

Между тем день кончился. Правда, наверху было еще светло, вершины гор еще сияли на солнце, но тут, внизу, уже царил мрак.

— Нужно сбросить эту падаль, чтобы не воняла, — сказал Качу и, взяв Файлу за ногу, поволок к реке.

Стремительное течение подхватило труп, он заплясал на волне, как живой, стукнулся несколько раз о камни — и исчез.

Неподалеку друзья нашли уютный уголок под скалой и спокойно переночевали.

Назавтра Чунг Ли повел их искать золото в другое место.

IX

Золотая лихорадка. — Живой мертвец. — Угроза авторитету Англии. — Беглецы в западне. — Таинственное исчезновение. — Кому радость — кому горе.

Экспедиция Скотта заночевала в нескольких километрах выше по реке. С утра она тоже отправилась искать золото.

Несколько раз делали пробу песка. Брали горсть-другую, промывали и присматривались, нет ли каких-нибудь следов золота. После многих проб они наконец заметили несколько желтых крупинок величиной с маковое зернышко.

Значит, золото тут действительно было. Но поди возьми его, если для этого нужно организовать целое предприятие, с множеством рабочих, с машинами, которые промывали бы сотни тонн песка в день. Так это обычно и делается, и если тонна песка дает пять-шесть граммов золота, то предприятие считается прибыльным.

Однако кроме этого встречаются иногда самородки — куски чистого золота весом порою в несколько килограммов.

Вот за этими-то самородками и гоняются люди как бешеные.

Чуть только разнесется весть, что в какой-нибудь местности обнаружены золотые самородки, туда начинают стекаться люди со всех концов земли. Они расходуют последние свои средства, мчатся наперегонки, только бы раньше других появиться в том уголке, где было найдено золото.

Сколько ссор, убийств и всяких преступлений совершается обычно в погоне за золотом! Всему миру известна так называемая «золотая лихорадка», стремление к легкому обогащению. И действительно, эта страсть похожа на болезнь. Тот, кто заболел золотой лихорадкой, не спит, не ест, все на свете забывает, всем жертвует, и думает только о том, как бы найти огромный самородок.

Болезнь эта распространяется, как чума. Какому-нибудь счастливцу удалось найти самородок. Слава о нем разносится далеко вокруг. Все знают о нем, у всех он на виду, каждый думает: а почему бы и мне не испытать судьбу? И начинается эта золотая лихорадка.

Сотни, тысячи людей бросаются на поиски неверного счастья, и вот одному из многих тысяч повезло. Снова разлетается весть об этом, снова все видят только его, счастливца, и снова тысячи людей устремляются в далекие края.

А о тех тысячах неудачников, которые ничего не нашли, никто и не думает.

Есть такие чудаки, которые десятки лет, почти всю свою жизнь ищут самородки и все надеются хоть перед смертью найти огромный кусок золота.

Они то и прославили на весь мир Австралию, Южную Америку, Калифорнию и Аляску (округ Клондайк) в Северной Америке и частично нашу Сибирь.

Само собой разумеется, что рассчитывать на успех может только тот, кто первым появится в новых местах.

И в этом отношении нашим путешественникам повезло. Не считая Чунг Ли, который, конечно, не мог всего разведать, в этих местах еще никто не бывал. Значит, можно рассчитывать на самородки.

Скотт заранее предупредил своих спутников, за чем они едут, разъяснил, что большую часть найденного золота должен будет получить он, потому что снаряжение экспедиции стоит денег и без него они все равно не смогли бы поехать. Но в общем каждый получит свою долю в зависимости от того, сколько самородков он найдет.

Крупинки золота на дне лотка, как микробы, заразили Скотта и его спутников золотой лихорадкой. Всем казалось, что вот-вот — и они найдут много золота. И каждый думал при этом, что он припрячет добрый кусок для себя.

Они забыли о еде и все время копались в песке, заглядывали под камни.

И вдруг откуда-то сверху раздался голос:

— Бог в помощь! Много ли золота нашли?

Все сразу обернулись и увидели: высоко на скале стоит Чунг Ли, а из-за его спины выглядывают еще двое каких-то людей.

— Чунг Ли! — вырвался у всех возглас. — Ты жив? — спросил Скотт.

— Думайте как хотите! — смеясь, ответил Чунг Ли.

— А кто это еще с тобой — снова спросил Скотт.

— Это мой брат Хунь Чжи, а это наш друг Качу, — пояснил Чунг Ли.

— Что это за люди? — обратился Скотт к Кандараки, потому что сам он, разумеется, не знал всех своих рабочих.

— Это те двое, что убежали недавно, перед нашим отъездом, — объяснил Кандараки.

— А где Файлу? — крикнул Скотт.

— Он предпочел остаться здесь навсегда. Передавал вам привет, — издевался Чунг Ли.

— А-а, подлецы! — зарычал Скотт. — Вы убили его! Вы нарочно подстроили все это дело!

И он схватился за ружье. Но его спутники еще раньше начали стрелять.

Три товарища, конечно, хорошо знали, чем кончится эта беседа, и приготовились в нужный момент спрятаться за камнями.

— Жаль, что у нас только одно ружье и мало патронов, а то мы бы по-другому поговорили с вами! — донесся голос Чунг Ли, и все трое исчезли.

— Поймать их! Убить! — кричал Скотт вне себя от ярости. Но об этом нечего было и думать.

— Так вот оно что! — сказал Скотт, немного успокоившись. — Вот где секрет! И лошадь, и падение в пропасть, и пальмовый лист — все одно к одному. Ловко же они провели нас!

— А разве я не говорил, что тут что-то есть, — сказал Кандараки.

— Да. Еще раз должен признать, что вы всегда правы. Но ведь и вы не могли сказать ничего определенного, — проговорил Скотт.

— Я нюхом чуял, — ответил Кандараки.

Начали совещаться, как быть дальше. Нужно было выбирать: или идти на поиски этих преступников, чтобы наказать их, или продолжать заниматься своим делом. Кандараки и все остальные убеждали, что гоняться и искать этих троих в незнакомых горах невозможно. В любую минуту они могут подстрелить из-за какой-нибудь скалы.

Скотт в душе был согласен с этим, но от одной только мысли, что его, англичанина, хозяина, обвели вокруг пальца эти невольники, — от одной этой мысли он приходил в ярость. Тут ведь может пострадать авторитет Британской империи! Какие разговоры пойдут среди подвластных ему людей? Все должны знать, что даже самое маленькое преступление против англичанина не может остаться безнаказанным.

Но как поймать и наказать этих троих, если все участники экспедиции, с которыми здесь все-таки приходится считаться, против этого?

Тогда Скотт начал доказывать, что без Чунг Ли им не найти золота. Что хотя и мало шансов поймать его, но попытаться стоит. Для этого нужно послать двух человек, а остальные могут остаться здесь.

С этим предложением согласились. Двое сипаев сейчас же должны были подняться на то место, где только что стояли эти преступники, и оттуда пойти по их следу.

Сипаи отправились. Они с разных сторон подходили к стене, стараясь найти место, откуда можно было бы вскарабкаться наверх.

С большими усилиями, каждый миг рискуя свалиться, полезли они на скалу. Снизу со страхом следили за каждым их движением. Вот передний уже добрался до края, до того камня, где стояли те, вот он высунулся наполовину…

И тут на глазах у всех произошло что-то непонятное.

Сипай, еле удерживаясь одной рукой, другой с большим трудом снял с плеча винтовку и протянул ее вперед. Потом снял сумку с патронами и тоже положил.

А сам быстрее назад!..

— Чего ты? Куда? — спросил его товарищ.

— Слезай скорее, потом скажу! — ответил тот, и оба быстро спустились вниз.

Разозленный, Хануби первый бросился к ним. За ним все остальные.

— Что? Что это значит? — удивленно спрашивали все.

А произошло вот что.

Как только первый сипай поднялся, он увидел перед самым своим носом дуло винтовки, и Чунг Ли, который сидел за камнем, тихо, но внушительно прошептал:

— Стой! Не шевелись, а то пущу пулю в лоб! Сипаю ничего не оставалось, как только подчиниться.

— Снимай винтовку и клади ее сюда! — приказал Чунг Ли.

Сипай снял. Потом отдал и патроны.

— Теперь лезь обратно и скажи спасибо, что я оставил тебя в живых, — велел Чунг Ли, забирая ружье и патроны.

Как ни злились Скотт и Кандараки, но, выслушав рассказ сипая, не могли не согласиться, что он был не виноват. Каждый на его месте поступил бы так же.

Нужно ли говорить о том, как чувствовали себя злосчастные золотоискатели!

Друзья же наши не решались показываться, но и не могли отказать себе в удовольствии осторожно выглядывать из-за скалы. Потом, наконец, они встали, и Чунг Ли прокричал вниз:

— Спасибо вам за ружье! Желаем найти мешок золота! Счастливо оставаться!

И на этот раз они действительно ушли.

Скотт не мог так оставить это дело. Ему казалось, что все его спутники смотрят на него, англичанина, как на никчемного человека.

— Мы пойдем за ними! — твердо сказал он. — Их нам легче будет найти, чем самородки. А если найдем их, тогда и золото наше. Значит, прямой расчет начинать с этого.

Все уже убедились, что не так-то легко и просто найти золото. Может быть, в поисках им придется блуждать много дней. А если поймать этого Чунг Ли, то они заставят его показать место, а потом… потом можно будет и рассчитаться с ним.

И они пошли в ту сторону, куда направился Чунг Ли с товарищами.

Отряд пробирался через горы, спускался в долины. Они заглядывали в каждое ущелье, в каждый уголок. Заодно не забывали и порыться в песке, поискать среди камней.

Наконец трудная дорога совсем измучила их. В полдень они остановились на отдых и даже уснули.

Тем временем вокруг горных вершин собирались тучи. Солнце то пряталось за ними, то снова выглядывало.

Нужно заметить, что в горах, особенно вблизи экватора, в самые жаркие часы дня всегда образуются облака. Причина в том, что снизу поднимается много испарений, которые охлаждаются вверху, у вершин. После полудня облака сгущаются, и, как правило, начинается гроза. Ночью и утром бывает ясная погода, но с десяти часов снова начинают собираться облака, и повторяется вчерашний круговорот.

Правда, бывают дни и даже недели без дождей, но в целом действует этот закон, особенно «зимой» — в самую дождливую здесь пору года.

Все еще спали, когда боцман Старк проснулся. Через несколько минут его острые глаза заметили на фоне недалекой скалы три человеческие фигуры.

Он разбудил Скотта, потом проснулись другие и стали незаметно следить за Чунг Ли и его товарищами.

— Вперед! — скомандовал Скотт, и все, крадучись, двинулись за ним. Пока они поднялись наверх, фигуры пропали. Преследователи разошлись в разные стороны и начали поиски. Спустя немного времени Хануби стал подавать руками знаки. Все осторожно пробрались к нему. Прячась за камнями, посмотрели вперед и увидели беглецов, которые усердно копались возле речушки, забыв об опасности.

Вот оно где, это золотое место!

Речушка впадала не в ту реку, вдоль которой накануне пробирались наши путешественники, а в ее приток. Текла она по ровному плато, в котором пробила себе глубокое русло. Сразу было видно, что это плато сложено не из горных пород, а из древних наносов, значит, речушка уже сама промыла много песка. Сколько же там должно быть золота!

С того места, где стояли Скотт и его спутники, ущелье было видно все, до конца. С обеих сторон его поднимались высокие и отвесные стены. Такие ущелья встречаются довольно часто и называются каньонами3.

Там, где начиналось ущелье, был водопад: речушка падала вниз прямо с обрыва высотой метров в двадцать — тридцать.

— Они попались! — радостно сказал Хануби.

Это было похоже на правду. Стоит только войти в ущелье, и беглецам некуда деваться. Справа и слева неприступные скалы, а дорога в глубь ущелья надежно закрыта водопадом. Значит, одним махом можно захватить и беглецов и золото.

Один только выход был из этой западни, и к этому выходу начали красться преследователи.

Трое товарищей действительно нашли много самородков. Вид золота захватил их так же, как захватил бы и любых других смертных, и они забыли даже, что им угрожает погоня.

Выстрел дал им знать, что они попались, и на этот раз окончательно.

Они сразу увидели и поняли, что из этого коридора нет никакого другого выхода, кроме того, который захватили враги.

— Сдавайтесь! — крикнул им Хануби. Все равно вам некуда деваться.

Качу закричал в отчаянии. Чунг Ли и Хунь Чжи в ответ только выстрелили, и все попрятались за камни.

Но восемь человек могли наступать на них со всех сторон. Так постепенно, шаг за шагом, отстреливаясь, отступали наши друзья все дальше и дальше — к водопаду.

Враги были еще довольно далеко, но, прячась за камнями, неумолимо приближались. Качу уже был ранен в руку.

Наконец осталось последнее прикрытие — несколько камней у самого водопада. Сзади, как занавес, белела и пенилась вода.

Друзья отстреливались из-за последнего прикрытия. Враги подползали все ближе и ближе…

Наконец стрельба из-за камней прекратилась.

— Кончено дело, — сказал один сипай, поднимаясь.

— Ложись! — крикнул ему Хануби.

Но по-прежнему стояла тишина. Наверно, все трое ранены или убиты. Вставать все же побоялись и осторожно подползли к самым камням.

Но… там уже никого не было.

Обшарили все уголки — нет, пусто.

Долго молчали и только удивленно смотрели друг на друга.

— Много сюрпризов преподнесли нам эти черти, — сказал наконец Старк, — но тут уже что-то совсем непонятное.

Опять начали искать, нет ли какого-нибудь входа в пещеру, сдвигали камни, не прикрывают ли они какой-нибудь ямы или дыры, — все напрасно.

Вдруг один сипай вскрикнул. Остальные сразу оглянулись на него: может, нашел?

И действительно он нашел, но только… самородок величиной с грецкий орех.

Увидев золото, путешественники тотчас забыли про все на свете. Дружно принялись ползать по земле, копаться в песке.

Уважаемый мистер Скотт ползал на четвереньках, как самый обыкновенный человек, и, кажется, совсем забыл об английской респектабельности, о том, что он должен поддерживать на надлежащей высоте свой авторитет. Грек Кандараки, казалось, готов был сгрести всю эту землю в охапку.

Вот и боцман нашел огромный кусок, с куриное яйцо. Кандараки готов был съесть и это золото и самого боцмана. Вот другой сипай поднял что-то. Каждый боялся, как бы другой не нашел тот заветный кусок, который должен лежать где-то здесь, близко.

У Скотта даже глаза заблестели от жадности. Половину того, что найдут, он получит за свои расходы и хорошо заработает на этом. Но ведь то золото, что он найдет сам, целиком достанется ему.

Тем временем небо потемнело и пошел дождь, но золотоискатели не обращали на это внимания. И только когда ударил гром, грохот которого тысячами эхо повторился в горах, непрерывно засверкала молния и дождь полил ручьем, — тогда только они оторвались от своего занятия и спрятались под скалой.

Слова «непрерывно» и «ручьем» тут нужно понимать буквально: молнии в тех краях действительно сверкают непрерывно и дождь льет не каплями, а ручьями.

Понятно, что от такого дождя, да еще в горах, где вода сразу скатывается вниз, речушка тотчас разлилась, и не успели наши путешественники подумать об опасности, как их подхватил стремительный бег реки (уже реки!) и помчал вниз…

Напрасно они цеплялись за стены, за камни — ничего не помогало. Сила и скорость течения были настолько велики, что приходилось думать не о том, чтобы задержаться, а о том, как бы не налететь на какую-нибудь скалу и не разбиться.

Наши три друга тоже переживали страшные минуты. Они сидели… под водопадом!

Каждый знает, что текущая вода не может сразу остановиться, падая с высоты. Она спадает дугой, как летит брошенный камень. Значит, если стена отвесная, вода будет падать немного дальше от ее основания, особенно в тех случаях, когда скорость течения велика.

И вот между стеной и водяной лавиной и спрятались наши друзья4. С боков щели не было видно, потому что по краям водопада вода, скорость которой у берегов гораздо меньше, чем на стрежне, падает прямо вниз.

Можете себе представить, какой там грохот! Однако это было не единственное неудобство. Ведь часть воды все равно льется на голову, и наши друзья вскоре промокли до последней нитки.

Следует думать, что Скотт со своими подчиненными рано или поздно сообразил бы, куда спрятались беглецы. Иначе ему пришлось бы допустить, что здесь вмешалась нечистая сила или произошло какое-нибудь другое чудо. А в это может поверить только какой-нибудь Саку, но не он.

К счастью, золото помешало им раздумывать над этим. Потом наступил критический момент — дождь и разлив реки.

Как это ни странно, но в данном случае спасаться лучше было под водой, чем в воде, тем более что от усилившегося течения водопад падал еще дальше, чем прежде.

Опасностью грозил только поднявшийся уровень воды.

От этой беды друзья спаслись, забравшись на камни, что лежали у самой стены.

Гроза окончилась так же быстро, как и началась.

Три товарища выбрались из-за своего укрытия и стали греться и сушиться на солнце.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — весело сказал Хунь Чжи.

— Особенно если это касается только нас, — прибавил брат. — А теперь посмотрим, какие трофеи оставили наши враги.

Трофеи были внушительные: несколько ружей, сумки с патронами и даже два самородка.

Товарищи подобрали все это и пошли по ущелью. Выходя из него, они увидели на другом берегу реки несколько человек из экспедиции Скотта.

Сам Скотт лежал на земле без сознания. Возле него суетился боцман. Рядом сидел Хануби с обвязанной головой.

Увидев своих противников, которые как ни в чем не бывало шли оттуда, где экспедиция едва не погибла, боцман и Хануби переглянулись, как бы говоря: «Снова они уцелели! Видно, этих чертей ничто не берет».

Положение пострадавших было так плачевно, что у наших друзей не хватило духу издеваться над ними, и они молча прошли мимо.

X

Возвращение. — В огне. — Среди зверей. — Вождь объединенных племен Какаду и Мукку. — Смерть Скотта. — Послесловие.

В жаркий полдень, когда все живое старается спрятаться в тень, когда даже птицы умолкают, сквозь густую траву пробирался отряд из шести человек.

Худые, оборванные, измученные донельзя, они еле тащили ноги. Трава, которая здесь была выше человеческого роста, стояла так густо, что временами приходилось ложиться на нее спиной и прижимать к земле, чтобы продвинуться на несколько шагов вперед. Это была недавно грозная экспедиция Скотта. Кроме Чунг Ли и Файлу, в ней не хватало еще Кандараки и одного сипая, погибших тогда в бушующей воде.

Они были голодны. На шестерых у них осталось только два ружья.

По их расчетам, они должны были через несколько часов подойти к реке, где ждали их катер, отдых, покой, безопасность и чуть ли не все земные блага.

Каждый об этом только и думал, и за много часов они не перекинулись ни единым словом.

Им нужно было пройти небольшую открытую равнину; впереди уже виднелся перелесок, а там и конец пути.

Вот сзади зашуршала трава. Не успели они оглянуться, как мимо промчался дикий кабан. Хануби хотел выстрелить, но не успел.

— Жаль, — сказал он, опустив ружье.

— Не стоило, — заметил Скотт. — Все равно часа через два будем дома.

— Нужно радоваться, что он не задел нас, — сказал боцман. — Вот так, неожиданно, он мог наделать беды.

Через несколько минут мимо них проскакал кенгуру, а за ним снова дикий кабан.

— Чего это их носит сегодня? — удивился боцман и тут же увидел справа, немного сзади, дым. Дым поднимался стеной и, казалось, приближался к ним. В эту же минуту Хануби закричал:

— Смотрите! И с другой стороны!

Слева тоже поднималась стена дыма. В это мгновение мимо снова пронесся дикий кабан.

— Нужно спешить! — крикнул Хануби. — Наверное, это папуасы жгут степь для охоты…

Так оно и было. Это обычный прием охоты у папуасов и у некоторых других народов.

Отряд зашагал быстрее, хотя каждый шаг в этих зарослях давался с трудом. Хорошо еще, что кабаны протоптали в густой траве узенькую тропинку.

Тем временем две дымовые стены слились, и огонь пошел вперед, подковой охватывая людей.

Положение становилось очень серьезным. Нельзя было не заметить, что огонь продвигался быстрее и постепенно догонял отряд.

Путешественники напрягали последние силы, но огонь все приближался. Вот уже они явственно почувствовали запах дыма.

Вместе с тем стало попадаться больше животных, которые, спасаясь от огня, бежали в том же направлении, что и люди. Дикие кабаны, кенгуру, разные мелкие зверьки, крысы, даже змеи — все это мчалось вперед, не обращая внимания на людей.

И люди тоже не обращали на них внимания. Перед общей бедой все стали товарищами — и дикий кабан, и мистер Скотт.

Вот до перелеска уже рукой подать, но зато и огонь совсем близко. Слышно, как он трещит, нагоняя сзади, чувствуется уже жар, особенно донимает дым.

Но, в конце концов, звери помогли людям. Они так примяли траву, что за ними уже можно было бежать бегом.

Добежали до первых деревьев. Трава стала ниже. Только дым мешает смотреть. И вдруг с разбегу налетели на папуаса!

Тот стоял на пне, поджидая добычу. Он уже пустил несколько стрел в диких кабанов и кенгуру. Неожиданно увидев перед самым носом необычных «зверей» в остатках европейской одежды, он перепугался и пустился бежать так, что только пятки засверкали.

Путешественники миновали перелесок, но больше никого не увидели, потому что папуасы стояли далеко друг от друга.

Выбежали в поле и не дальше как в километре увидели свою крепость. Все тут было по-прежнему, та же самая дощатая будка спокойно стояла на пригорке.

Конец тяжелому путешествию. Они уже дома!

Люди забыли про голод и усталость. Сразу стало не только легко на сердце, но и с ног как будто свалилась тяжесть. Они шли так быстро, будто целую неделю перед этим отдыхали.

Видит ли их Брук? Уже пора, ведь они так близко.

Но никто не шел навстречу. Наверно, все спят.

Перелезли через проволочную ограду и увидели, что у пулемета стоит человек.

Но… не Брук, а папуас! Черный, с перьями какаду на голове, с кабаньими клыками на шее, только почему-то в штанах.

Путешественники на мгновение остановились и замерли как вкопанные, не зная что делать, но тут же вскинули ружья.

— Не советую, — наклонившись к пулемету, направленному прямо на них, спокойно сказал папуас на чистом английском языке. — Стоит мне нажать на гашетку…

Ружья невольно опустились.

— Что это значит? — удивленно спросил Скотт. — Кто ты?

— Я — вождь объединенных родов Какаду и Мукку, бывший миссионер Саку, — гордо ответил папуас.

Если бы сейчас среди ясного неба грянул гром, он не оглушил бы так, как эти слова! Так вот оно что! Этот «слуга божий», видимо, задумал что-то нехорошее. Недаром он снова превратился в дикаря. Правду люди говорят: как волка ни корми, он все в лес глядит.

— Так что же, в конце концов, означает вся эта комедия? — строго спросил Скотт, чувствуя, как страх сжимает сердце.

Тем временем их окружило человек сто вооруженных папуасов; у некоторых из них были даже ружья.

— Все очень просто, — сказал Саку. — Катер ваш разбился. Все ваше имущество, как видите, в наших руках, в том числе и ваши люди. А теперь и вы сами. — И он показал рукой на свое войско.

— Чего же вы хотите от нас? — спросил Скотт дрожащим голосом.

— Немногого: только наказать мистера Скотта за его зверства над моими братьями, над моей матерью и невинными детьми, — ответил Саку.

Скотт опустил голову и задумался. Хануби и боцман вскинули ружья, но Саку сразу же придвинулся к пулемету, да и все папуасы подняли оружие.

Скотт и его товарищи находились внутри ограды, а вокруг них, по другую сторону проволоки, в нескольких шагах стояли папуасы, держа наготове пики, луки и ружья.

Было ясно, что о сопротивлении нечего и думать.

— Не беспокойтесь, — сказал Саку, — вы не успеете убить ни одного из нас. А Старку, Хануби и его товарищам совсем нет нужды сопротивляться: мы их всех невредимыми отпустим домой. Нам нужен только главный преступник.

От такого оскорбления Скотт даже забыл о своем положении. Глаза его засверкали, он гордо выпрямился. Как? Этот дикарь осмеливается его, англичанина, называть преступником?

Но тут же опомнился. Что он мог теперь сделать?

— Для вас как христианина, — сказал он, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие, — такое своеволие — великий грех. Разве вы забыли, чему учит Христос? Разве вы не знаете, что человек не имеет права самовольно судить других?

Саку улыбнулся и сказал:

— Вы, мистер Скотт, должны знать, что на земле, кроме божьих законов, существуют суды, которые должны карать тех, кто совершает злодеяния. Ввиду отсутствия здесь судов, я вынужден выполнить эту неприятную обязанность, чтобы никому не вздумалось больше издеваться над черными.

Скотт узнал слова, которые он когда-то говорил этому самому Саку, и еще ниже опустил голову.

— Так вот мое окончательное решение: мистер Скотт складывает оружие и остается здесь, остальные отправляются домой. Мы сейчас же освободим и их товарищей. Имейте в виду, что отстоять такое решение мне было нелегко. Вы ведь знаете, что эти, как вы говорите, «дикари» не очень охотно выпускают из рук своих врагов. Только своим большим авторитетом я заставил их согласиться. Ради этого авторитета я и нацепил на себя эти перья и зубы. По правде говоря, я мог бы уничтожить вас всех: вы ведь погубили много наших. Но считаю это ненужным. Я хочу доказать вам, что без бога и без Христа можно поступать человечнее и разумней, чем поступаете вы. Ну, соглашайтесь, быстрее!

Товарищи Скотта не знали, что делать. Было ясно, что Скотта они не спасут и только сами напрасно погибнут. Но все же как оставить на верную смерть своего начальника?

Видно было, что и сипаи согласны уступить своего хозяина, но боцман и Хануби, кажется, готовы были погибнуть вместе с ним.

— Ну, что же, — сказал наконец Саку. — Если вам всем хочется умереть, я мешать не буду.

И он выпрямился, чтобы дать знак своим воинам.

Но в этот момент раздался выстрел — и Скотт упал на землю с простреленной головой. Он счел за лучшее сам себе пустить пулю в лоб…

Этот выстрел на мгновение испугал папуасов. Они подумали, что стреляют в них, и уже готовы были пустить в ход свое оружие, но Саку громким криком остановил их.

Нужно отметить, что не только сипаи, но и Хануби и даже боцман были благодарны Скотту за его решение… Теперь им уже не надо было ломать голову, что делать.

Саку тем временем обратился к папуасам с речью. Он говорил, что, согласно их обещанию, нужно отпустить всех остальных белых.

Зато им остается все их имущество и, главное, оружие. А с этим оружием им уже никто не будет страшен.

Нельзя сказать, чтобы папуасы были довольны таким решением. Но ведь это говорил сам великий и могучий Саку, — значит, так нужно.

Спустя некоторое время привели Брука, Гуда и двух сипаев.

Брук шел согнувшись, оглядывался и бормотал:

— Они думают, что я не вижу? Нет, брат! Не обманешь! Все вижу! — Потом подошел к боцману и сказал: — Ты хочешь меня съесть! Дурак! Меня уже съели, меня нет. Видишь?

И он сел на землю, протянул вперед ладони и как бы спрятался за ними…

* * *

Возвратились домой только боцман Старк, Хануби и три сипая. Остальные погибли в дороге…

Чунг Ли, Хунь Чжи и Качу пошли на запад, в голландскую Новую Гвинею. Качу остался там, а братья вернулись в Шанхай.

Они купили клочок земли, хижину, переселили с сампана своих родителей, а сами пошли в китайскую Красную Армию сражаться за всех кули, что страдают и на Новой Гвинее, и в Америке, и на своей родине.

А Саку?

Саку и теперь ведет культурную работу среди объединенных племен Какаду и Мукку, но только без библии…

1926 г.

Амок

Часть первая КОМУ ПРИКЛЮЧЕНИЯ — КОМУ БОРЬБА

I. ТАМ, ГДЕ КОГДА-ТО РОКОТАЛ КРАКАТАУ

В Зондском проливе. — Кракатау. — Нападение на военный корабль. — Кто кого: машина или ветер? — Храбрый мичман. — Черные и белые. — Корабль захвачен. — Суд.

Небольшой голландский военный корабль «Саардам» приближался с юга к Зондскому проливу. С левой стороны — Суматра, с правой — Ява постепенно приближались все больше и больше, как бы намереваясь совершенно загородить проход.

— Убрать паруса! Больше пара! — приказал капитан.

«Саардам» вмещал две тысячи тонн груза и мог идти как с помощью ветра, так и под парами. В открытом море судно пользовалось парусами, но теперь, в узком проливе, где ветер каждую минуту менял направление, они только мешали. А ближе к вечеру и вообще наступил штиль.

— Значит, завтра утром будем в Батавии5, — сказал лейтенант Брэнд. — Осталось всего двести миль.

— Да, но узким проливом идти в ночное время не очень приятно, — нахмурился капитан.

— Ничего! — весело ответил Брэнд. — Мы, можно сказать, уже дома, дорогу знаем. Верно, старик? — обратился он к боцману Гузу, который, стоя рядом, сосал свою неразлучную трубку.

Боцман вынул трубку изо рта, сплюнул в море:

— Завяжите мне глаза, — проворчал он, — и я все равно проведу вас в Батавию.

Честно говоря, и сам капитан знал, что никакой опасности быть не может. Сказал же он это лишь по привычке, как и полагается ответственному хозяину, который обязан предусмотреть все.

«Саардам» вез в Батавию оружие: сотню пулеметов, тысяч тридцать винтовок да соответствующее количество других военных припасов. Четыре орудия и шестьдесят человек команды были у него на борту на случай нападения. Однако об опасности не думало даже само начальство: ну кто мог угрожать государственному военному кораблю в море? Не те ли вон несчастные подневольные рыбаки, в утлых своих челнах снующие неподалеку? Подобная мысль и в голову никому не могла прийти в начале 1926 года.

Половина команды судна состояла из туземцев, набранных с разных островов и вымуштрованных не хуже, чем голландцы. Тут были парни с Суматры, с Борнео, с Целебеса, но большинство — с острова Ява. Одетые в военную форму, они не очень отличались от белых; разве только тем, что цвет кожи был у них более желтым или темным.

Среди команды выделялся балиец (с острова Бали, на восток от Явы) Салул, высокий худой малаец с вдумчивыми выразительными глазами. Лет десять назад он случайно попал на постоянную работу в военно-морские мастерские в Сурабайе, где стал позднее квалифицированным слесарем. На «Саардаме» Салул и занимался своим делом: как хороший хозяин, ходил по кораблю, все разглядывал, трогал, — там пристукнет, там подправит. Начальству, конечно, такая старательность нравилась, и оно было довольно.

Тем временем «Саардам» миновал несколько обнаженных вершин, среди которых особенно выделялась та, у которой одна сторона была как бы отсечена сверху донизу. Посредине горы осталось углубление, словно здесь когда-то находился ход из-под земли.

— Кракатау! — послышались голоса, и моряки стали рассматривать гору с каким-то особенным вниманием.

Голая, без единого зеленого растения, она была мертва. На черном фоне ее мелькали белые чайки. Вода тихо плескалась у подножия. Косые лучи вечернего солнца сверкали на ней, как на цветном стекле.

— Кто бы мог подумать, — сказал лейтенант, — что эта тихая скала погубила сорок тысяч людей и уничтожила несколько городов? Счастливец Гуз, кажется, сам видел это интересное событие? — снова обратился он к боцману.

Трубка Гуза задымила еще сильней. Видно было, что он заново переживал страшные впечатления тех дней,

— Никому не пожелаю такого счастья, — произнес он сквозь зубы, не вынимая трубки изо рта.

— Расскажи, расскажи, как это было! — послышалось со всех сторон.

Гуз вынул, наконец, трубку изо рта, выколотил ее о борт, спрятал в карман и неторопливо начал:

— Мне было в то время лет пятнадцать6. Жили мы вот там, в Анжере. Возле этого острова мне не раз приходилось проезжать. Он тогда занимал площадь в три раза большую, чем теперь, но жить на нем никто не хотел. Люди знали, что это вулкан, лет двести назад он действовал, на нем есть три небольшие кратера километрах в трех-четырех один от другого. Но об этом никто не думал, так как таких вулканов на одной только Яве насчитывается 1217. И вот однажды Кракатау проснулся. Послышался грохот, над кратером поднялся облачный столб, как потом говорили, на одиннадцать километров в высоту. Ночью он пылал огнем. Все это мы наблюдали из Анжера, хотя от нас до вулкана шестьдесят километров. Вскоре посыпался пепел и покрыл землю и деревья, как снегом. Через несколько дней стало тише, но потом снова началось. Так продолжалось три месяца. Мы привыкли, перестали беспокоиться и были очень довольны, что вулкан находится далеко в море и никому не угрожает. Но вот 26 августа около полудня раздался такой грохот, что мы перестали слышать голоса друг друга: земля затряслась, начали рушиться дома. Над кратером, как позднее писали в газетах, взметнулся столб в тридцать километров высотой! Сразу стало темно, разбушевалось море. Волны ринулись на берег, снесли половину нашего города и несколько деревень. Наш дом каким-то чудом уцелел. А сверху все время сыпался пепел, временами падали раскаленные камни. И в довершение этого ада разразилась гроза. Морские волны стали густыми, липкими от пепла. Дождь тоже падал на землю горячей грязью… Люди думали, что наступил конец света. Они бежали куда глаза глядят, натыкались в темноте на дома и деревья, падали, тонули в горячей грязи. Говорят, что эта темнота продолжалась восемнадцать часов, а нам она показалась вечностью. Все, кто мог, бежали дальше от берега, к возвышенностям. Попытались и мы, но тут же убедились, что это еще хуже: по пояс в грязи, в темноте, далеко не убежать. К счастью, наш дом стоял на самом высоком месте. Многие соседи тоже собрались к нам. Наконец утихла буря, сквозь желтый туман чуть засветило солнце. Мы даже закричали от радости: спаслись! И вдруг снова так загрохотало, так вздрогнула земля, что мы все попадали с ног. А еще через минуту я увидел такое, чего никогда не забыть: на нас двигалась темная, бурая гора с кораблем на самой вершине!

Гуз умолк и полез в карман за трубкой. Молчали и слушатели. С левого борта тихо наплывал Кракатау, и был у него такой вид, будто вся эта история нисколько не касается его…

— А как же ты спасся? — спросил кто-то.

— Не знаю. Пришел в себя и вижу, что лежу на пригорке километрах в шести от дома. Рядом со мной крыша с нашей избы, а метрах в ста дальше — разбитый корабль… Вся моя семья погибла. Да и вообще из жителей нашего города осталось в живых всего лишь человек пятнадцать…

И Гуз отошел в сторону. Видно, невмоготу стало рассказывать о пережитом.

Мы можем добавить, что морские волны от этого взрыва докатились за 15 000 километров, до самой Америки, а грохот был слышен за 3 400 километров. На десятки километров вокруг пласт пепла8 достигал 20—40-метровой толщины. На поверхности моря он плавал несколько дней, как двухметровой толщины лед, пока не пошел на дно. Один корабль шесть дней простоял в этой каше, и пассажиры его чуть не умерли от голода.

Разумеется, низкое побережье Суматры, и особенно Явы, было уничтожено совершенно. Вместо недавних городов, деревень, полей и лесов осталась мешанина из вещей, трупов людей и животных, растений и грязи.

Через несколько месяцев в Европе и некоторых других местах заметили, что перед заходом солнца небо принимает какой-то особенный зеленый цвет, словно солнечный свет проходит сквозь пыль. Ученые объяснили, что это и есть пыль Кракатау, поднявшаяся на высоту шестидесяти — семидесяти километров.

«Саардам» двигался дальше. Вулкан остался позади. За ним показались другие островки — маленькие, низкие.

— Эти островки сделал Кракатау, — сказал лейтенант. — А вот там, дальше, лежит большой и людный остров — Сэбези; на нем тогда погибли все до единого жители.

Эти воспоминания да живые и мертвые свидетели страшной катастрофы произвели сильное впечатление на всю команду судна. Никто и не заметил, как наступила темнота: в тропиках ночь всегда наступает внезапно, без сумерек. Пока солнце светит — день, а едва зашло — сразу темная ночь. Корабль же был теперь на экваторе, где весь год солнце всходит ровно в шесть часов утра и точно в шесть часов вечера скрывается за горизонтом.

«Саардам» осветился огнями и направился ближе к яванскому берегу.

В самом узком месте Зондского пролива, как раз посередине его, лежит остров с очень своеобразным названием: «Поперек Дороги».

— Может, этот самый Кракатау умышленно создал остров поперек дороги? — пошутил молодой матрос.

— Нет, он всегда был тут, — улыбнулся Гуз, — и давно всем мешает.

Впрочем, слишком жаловаться на «Поперек Дороги» не приходилось: с обеих сторон от него все же оставался свободный путь километров в восемьдесят шириной.

Справа по курсу замигал маяк, дальше за ним показались слабенькие огни Анжера. Гуз задумчиво смотрел на свой родной город, который был теперь для него совершенно новым, чужим.

— Ты бывал после того в Анжере? — спросил молодой матрос.

Боцман ответил не сразу. Лишь выпустив несколько облачков дыма, он с грустью произнес:

— Был. Один раз. Это не только другой город, другие люди в нем, но и совершенно другая страна. Я себя чувствовал там, как покойник, который через сто лет вылез из могилы и пошел бродить по городу, где и его никто не знает, и сам он не находит ничего знакомого…

Но вот и Анжер остался позади. Спереди, чуть левее, затемнел силуэт «Поперек Дороги». Берег же Явы немного повернул вправо, в густую темноту. Белый туман наползал с тамошних безлюдных болот и застилал дорогу. Сквозь этот туман издали едва мелькали огоньки Мэрока, городка, расположенного километрах в двадцати пяти от Анжера.

Входя в самое узкое место пролива, «Саардам» сбавил ход до малого. Часть матросов отправилась вниз, в каюты, остальные собрались на носу.

Только Салул с одним из своих товарищей почему-то остался на корме, внимательно присматриваясь то к «Поперек Дороги», то к берегу Явы.

Вдруг впереди в тумане послышались испуганные крики.

— Что там такое? — спросил капитан.

— Кажется, на нашем пути лодка, — ответили ему.

Громкий гудок разорвал ночную тишину, но большая неуклюжая лодка уже была под самым носом судна. «Саардам» остановился.

— Прочь с дороги! — закричали с корабля.

— Да она наполовину залита водой! — крикнул кто-то.

И действительно, лодка была полна воды, а в ней кричали от страха четыре темных человека, четыре несчастных туземца.

Капитан разозлился. Он хотел было скомандовать «вперед», чтобы совсем утопить этих дикарей: пусть не становятся поперек дороги! Но мысль о том, что тяжелая лодка может повредить корпус судна, заставила изменить решение. Корабль начал медленно огибать лодку.

Матросы на носу «Саардама» с любопытством наблюдали за всем этим, то обмениваясь шутливыми замечаниями, то жалея людей в лодке. И только Салул со своим товарищем Барасом на корме словно не слышали и не видели ничего. Оба даже не посмотрели в сторону лодки, но почему-то спустили в воду два конца крепкого пенькового каната. Никто этого не заметил.

Обменявшись несколькими фразами с Салулом, Барас быстро побежал вниз. И едва «Саардам» обогнул лодку, как вдруг везде погасло электричество.

— Опять что-то произошло?! — загремел сверху голос капитана. — Расстреляю! Выяснить, в чем дело, а пока зажечь фонари! Чтобы через минуту был свет!

Хоть и всегда приготовлены фонари на судне, но на этот раз их почему-то или не могли найти, или они не хотели гореть.

Поднялась суматоха. Люди бегали по палубе, кричали, чиркали спичками, но толку с этого не было.

От удивления и ярости капитан даже кричать не мог. Несколько минут он стоял, будто каменный, не веря своим глазам и ушам. Как? На военном корабле, ночью, в море, рядом с чужими людьми такой непорядок? Да за это всю команду надо расстрелять, а его самого в первую очередь!

— Что еще такое? Откуда тут чужие? К оружию! — послышался в темноте голос лейтенанта, но страшный удар по голове свалил его с ног.

— Какие чужие? Никого здесь нет, — спокойно сказал Салул. И также спокойно добавил: — Сейчас будет свет.

А на палубе творилось что-то невероятное: борьба, крики, возня…

— Измена! Защищайтесь! — снова послышались голоса, и борьба разгорелась по всему кораблю: проклятия, шум, злые выкрики и смертные хрипы доносились со всех сторон. Несколько раз за бортом всплеснулась вода: то ли выбросили кого, то ли сами люди, спасаясь, покидали судно.

Капитан со штурвальным все еще находились на мостике. При первом же выкрике лейтенанта капитан выхватил револьвер, подал команду.

— Тревога! Все наверх!

Но никаких результатов это не дало, никто не явился на зов. Снизу послышалось несколько выстрелов, и капитан понял, что, если сию же минуту не собрать в одно место всю команду, они погибнут. Выстрелив из револьвера, командир закричал:

— Собираться сюда, ко мне! Быстро!

Он догадался, что произошло нападение. Но кто напал, и сколько их? Кроме тех четырех туземцев в лодке, никого, кажется, не было видно. Неужели они? А если не они, так кто же и откуда?

Но рассуждать не было времени, а в темноте ничего не разглядишь.

— Свет, свет скорей! — снова закричал капитан. И опять ему ответил спокойный голос Салула:

— Сейчас, сейчас, капитан!

Тем временем остатки команды собрались возле капитанского мостика и отбивались кто чем мог от наседавшей на них толпы чужих людей. Можно было даже стрелять в нападавших, не боясь попасть в своих.

— Где же ваше оружие, негодяи вы, изменники? Почему не стреляете? — крикнул капитан своим солдатам и разрядил пистолет во вражескую толпу.

В ответ грянуло несколько выстрелов, и командир зашатался, раненный в руку и в бок.

Вот когда, наконец, вспыхнул свет, заливший весь корабль. И то, что увидел капитан, поразило его больше, чем пули.

Вся палуба судна была заполнена туземцами разного цвета кожи, от черного до желтого. Их было человек шестьдесят, не меньше, некоторые в европейской одежде, иные только в брюках или коротких повязках. Человек двадцать держали наготове ружья, у остальных в руках крисы — кривые кинжалы. Впереди, как начальник, стоял Салул с отнятым у лейтенанта револьвером, а рядом с ним шесть человек из команды «Саардама» во всей голландской королевской форме и при оружии. Матросы эти, конечно, были из туземцев.

Сидя на палубе, пришедший в себя лейтенант недоуменно осматривался вокруг, не понимая, что же такое происходит. Немного дальше лежало человек десять убитых и тяжелораненых матросов и нападающих. А рядом с мостиком сбились в кучу человек пятнадцать — двадцать саардамцев, из которых только у двоих-троих имелось оружие.

— Изменники! Что вы делаете? Вас же расстреляют, как собак! Покайтесь, пока не поздно. Я обещаю, что вам сохранят жизнь! — обратился капитан к изменникам-матросам.

Они лишь рассмеялись в ответ, а Салул сказал:

— Знаем мы ваши обещания. Да, откровенно говоря, нам и каяться нет нужды: мы делаем хорошее дело!

От неслыханного оскорбления капитан схватился за пистолет, но закружилась голова, и он опустился на палубу.

Внизу, во внутренних помещениях корабля, еще оставалось человек тридцать пять членов команды. Они слышали, что на палубе идет борьба. И хотя оружия у них было больше, чем нужно, помочь своим товарищам не могли: люки, ведущие наверх, оказались запертыми снаружи.

Начали стучать, попытались выломать люки, но ничего из этого не получилось. А кроме того, все хорошо знали, что даже несколько человек легко справятся с теми, кто посмеет высунуть голову из люка. Так им и пришлось ждать, пока решится их судьба.

Большая половина этих невольных узников была туземцами, всегда чувствовавшими себя людьми второго сорта. Правда, они были так воспитаны и так привыкли к своему положению, что немногим из них могла прийти мысль об этой унизительной несправедливости. И все же теперь голландцы не чувствовали уверенности в этих своих «товарищах».

Тем временем на палубе Салул обратился к матросам:

— Вы отлично знаете, что не можете защищаться: и оружия у нас почти нет, и самих вас меньше, чем нас. Сдавайтесь, иначе погибнете!

Дело было настолько ясное, что уговаривать долго не пришлось. Туземцы-матросы уже давно прекратили бы сопротивление, если б не страх перед белыми. А белых было всего лишь несколько человек. Увидав, что капитан и лейтенант вышли со строя, они подняли руки, и вслед за ними дружно поднялись руки всех остальных.

Через минуту все было кончено. Сдавшихся отвели в сторону, приставили к ним охрану. Оставалось разделаться с теми, что внизу.

Салул поднялся на мостик и обратился к ним через переговорную трубу:

— Корабль в руках яванского народа. Команда на палубе сдалась и обезоружена. Капитан ранен, ему нужна медицинская помощь. Сопротивление с вашей стороны бесполезно. Предлагаем сдаться!

Внизу, среди голландцев, особенно горячился молодой мичман ван Хорк. Он так и пылал желанием начать борьбу с «разбойниками». Мичман прочитал много книжек, в которых голландцы всегда были героями, всегда побеждали всех, особенно разных дикарей и пиратов. Он и сам мечтал о подобном геройстве, и часто жалел, что ему ни разу не удалось встретиться с опасностью: ведь все и всегда вокруг было так тихо, так спокойно, обычно.

Наконец желанная минута наступила, а воспользоваться ею нельзя. Сиди и жди неизвестно чего!

Все высокое начальство было на палубе, и мичман ван Хорк оказался внизу главным командиром. Он уже представлял себе, как со своими верными солдатами освободит корабль, как прославится не только на всю Голландию, но и на весь мир.

— Братья! — обратился мичман к морякам. — Нас тридцать четыре человека, в наших руках все оружие и, можно сказать, весь корабль, машины и припасы. Без нас они не смогут сдвинуть «Саардам» с места. Если мы пустим машины, корабль и без управления подойдет к какому-нибудь берегу, а там — помощь. Можно и тут продержаться до утра, а тогда нас заметят и тоже помогут. Ведь мы находимся в людном месте, у своих берегов!

Его слова звучали настолько убедительно, что даже Гуз, спокойно дымивший трубкой, и тот молча кивнул головой в знак одобрения. В этот момент сверху им предложили сдаться.

Ван Хорк подбежал к трубе:

— Кто вы такие и как посмели напасть на военный государственный корабль? — гневно спросил он.

— Мы — хозяева здешней страны и берем корабль в свои руки, — ответил чей-то знакомый голос, а чей, мичман не смог сразу узнать.

Ван Хорк даже позеленел от ярости — Мы скоро увидим, кто здесь хозяева! — закричал он в трубу. — Предлагаю немедленно сдаться, иначе через несколько минут все вы будете болтаться на виселице!

— Вот тебе на! — обратился Салул к своим на малайском языке. — Они сами предлагают нам сдаться!

Это сообщение вызвало веселый смех, а Салул опять заговорил в трубу:

— Предупреждаю, что мы найдем способ утихомирить вас. А пока подумайте.

— Подумайте сами, пока не поздно! — крикнул в ответ ван Хорк.

Все это время «Саардам» стоял на месте. Его даже начало понемногу относить течением назад. За кормой покачивались на волнах четыре лодки, на которых приехали инсургенты (повстанцы). Электричество на палубе опять погасло: внизу выключили свет.

— Тем лучше, — сказал Барас, — нам свет не нужен.

Было часов десять вечера, а значит, до утра оставалось не менее восьми часов. Движение в Зондском проливе и днем не очень оживленное, так как ведет он в северную, пустынную часть Индийского океана, а сейчас и вовсе стало тихо. Слева темнел «Поперек Дороги», далеко справа мигал в темноте огонек маяка.

Инсургенты собрались на совещание: что же делать дальше?

— В нашем распоряжении восемь часов, — начал Салул, — времени вполне достаточно. Но как овладеть внутренними помещениями корабля? Не попытаться ли штурмом взять их?

Старший из новоприбывших Гудас отрицательно покачал головой:

— Едва ли это удастся. Во-первых, они могут перебить нас по очереди, а во-вторых, от случайного выстрела могут взорваться боеприпасы, и тогда не только мы все погибнем, но и погубим самое дорогое — оружие.

Барас почувствовал, как с юга подул легкий ветерок, и радостно вскочил на ноги:

— Слышите? Ветер! Мы поставим паруса и пойдем назад. Правда, ветер еще слабый, но за восемь часов мы все равно отойдем достаточно далеко. А под утро ветер усилится, и мы будем в море. Там и справимся с этими, внизу, а пока пусть сидят взаперти!

Предложение было принято, и сразу закипела работа. Недаром малайцы славятся как способные, опытные моряки: скоро паруса были поставлены.

«Саардам» начал медленно поворачиваться, но ветер все еще был очень слабый, а временами и вовсе утихал, и только через полчаса корабль лег на обратный курс. Ветер, наконец, наполнил паруса и дело пошло на лад. Вот и «Поперек Дороги» остался за кормой, и начал приближаться Анжер. Так шли около часа, как вдруг застучала машина и… корабль двинулся назад!

— Ах, проклятые, они поняли наш маневр и дали задний ход! — вскричал Салул.

Началось необычное соревнование: кто победит, — машина или ветер?

Салул услышал, как застонал капитан, и вспомнил, что ему все еще не оказали помощи.

— Пришлите доктора, — попросил он в трубу, — раненому капитану плохо.

Снизу ответили не сразу, как видно, там шло совещание. Наконец ван Хорк спросил:

— А какая гарантия, что это не провокация? Салул посмотрел вокруг, увидел лейтенанта и сказал ему:

— Вы согласитесь от своего имени пригласить врача к капитану?

Лейтенант, как и ван Хорк, обдумал создавшееся положение. Ему было ясно, что нужно выиграть как можно больше времени. Но и командира нельзя оставлять без помощи, хотя эти разбойники, судя по всему, расстреляют их всех. И все же он принял предложение:

— Хорошо, я согласен! Лейтенанта подвели к рупору.

— Я, лейтенант Брэнд, подтверждаю, что нашему капитану необходима срочная помощь! — услышали внизу.

Ван Хорк узнал голос лейтенанта и пообещал выпустить доктора при условии, что ему будет разрешено вернуться назад. Но Салулу этого было мало.

— Быть может, лейтенант прикажет им, чтобы они сдались? — сказал он и приставил пистолет к голове Брэнда. Лейтенант побледнел, но, собрав силы, ответил глухим голосом:

— Поступайте как хотите, но пока капитан жив, я не имею права это сделать.

— Жаль, — нахмурился Салул. — А было бы лучше для вас самих. Мы бы всех отпустили на свободу, а так погибнете и вы и они.

— Будь что будет! — упрямо ответил Брэнд.

Условились немного приоткрыть люк, чтобы пропустить одного человека, и тут же с обеих сторон приняли меры предосторожности. Когда люк был приподнят, сверху и снизу ощетинились штыки и ружья, а между ними показалась голова доктора. Едва он трусливо вылез наверх, как люк тотчас опустился на место.

Врач перевязал капитана, потом осмотрел раненых. Один из нападавших и два члена команды, голландец и туземец, оказались мертвыми. Раненых было значительно больше.

Закончив работу, доктор вернулся назад.

Корабль тем временем почти совсем остановился: задним ходом он не мог двигаться с обычной быстротой, а ветер все еще был слаб. И «Саардам» как бы вертелся на одном месте.

Но постепенно машина начала побеждать, и корабль снова двинулся задним ходом.

— Ставь все паруса! — скомандовал Салул.

Быстро подняли не только все паруса, но и протянули через палубу огромный брезент. Тут и ветер подул сильнее, и корабль опять пошел вперед. Пленные голландцы с тревогой следили за этой необыкновенной борьбой.

Долго она не давала результатов, но наконец машина начала побеждать.

— Эх, ветра бы, ветра! — в отчаянии кричали малайцы, в то время как голландцы страстно желали, чтобы ветер совсем утих.

— Убрать паруса! — вдруг приказал Салул. И видя удивление соратников, пояснил: — Уберем паруса, повернем корабль, и пусть себе идет задним ходом туда, куда нам нужно!

Товарищи поняли его замысел и с веселыми криками принялись за дело. А вскоре паруса опять подняли, и к силе машины прибавилась сила ветра.

Салул удовлетворенно потирал руки, малайцы ликовали: «Саардам» идет — лучше не надо! Голландцы же на палубе в бессильной ярости сжимали кулаки.

Чтобы понять, как удалось обмануть нижнюю команду, нужно помнить, что там ничего не могли знать о происходящем наверху. Вот почему и двигался корабль еще с полчаса в нужную сторону до тех пор, пока опять показался Кракатау, только теперь уже с другого борта.

Но наконец и внизу поняли, в чем дело: слишком уж быстро и гладко шел «Саардам». Дали передний ход, и все опять повторилось сначала. И все же повстанцы сумели выиграть километров десять — пятнадцать.

Как бы там ни было, а эта возня заняла много времени. До утра осталось лишь четыре часа, корабль же все еще находился в Зондском проливе, в пределах видимости с обоих его берегов.

Надо было принимать решительные меры.

Что же происходило в это время под палубой?

Мичман ван Хорк был очень доволен: все шло, как он и хотел. Пускай те, наверху, возятся так всю ночь, а утром корабль заметят с берега и сообщат куда нужно. Тогда и придет освобождение! А главное — все узнают, что это он, мичман ван Хорк, не сдался и спас корабль!

Успокоились и моряки. Что ж с того, что нельзя высунуть голову наверх? Зато и те не смеют сунуться вниз!

Только боцман Гуз отнюдь не был уверен в этом.

— Нет, — ворчал он, — такие дела шутками не кончаются. Главное еще впереди.

— А что они могут нам сделать? — запальчиво возразил мичман. — Самое плохое — то, что мы вместе с ними взлетим в воздух!

— Может быть и другое: мы взлетим, а они уйдут на лодках, — стоял на своем Гуз.

— Лучше погибнуть на посту, чем посрамить честь голландца! — воскликнул мичман, и вдруг почувствовал, как холодок пробежал у него по спине: а что, если боцман прав и все его геройство пропадет даром? Погибнет и не услышит о своей славе, не увидит, как женщины с восхищением провожают его глазами…

Тихо и грустно стало в кубрике. Каждый думал: что будет дальше? И все же никто из моряков, казалось, не переживал так, как молодой механик Гейс.

Это был человек лет двадцати шести, с темным загорелым лицом и светлыми волосами. Он то бледнел, то краснел, то сидел неподвижно с закрытыми глазами, то вдруг принимался ходить из угла в угол. Видно было, что он переживает что-то большее, чем все остальные.

Даже ван Хорк заметил это и со смехом сказал:

— Ого, братишка Гейс, не думал я, что ты такая баба. Чего раскис? Рано! Еще увидишь, как их будут вешать!

Гейс нервно вздрогнул и молча вышел из кубрика.

— Кто бы мог подумать, что Салул изменник! — задумчиво сказал доктор. — А вдруг и тут, среди нас, находятся предатели?

— Дикари всегда останутся неблагодарными, сколько бы добра им ни делали! — поморщился мичман. — Они только того уважают и даже любят, кто их крепко держит в руках, кого они боятся. А у нас, к сожалению, начали об этом забывать.

«Дикари» же тем временем, в числе двадцати человек, сидели отдельно в своем кубрике и прислушивались к происходящему наверху.

— Ничего не получится, — сказал один из них. — Белые очень сильны. Сколько сот лет властвуют, а никто никогда не мог их победить.

— Если бы и удалось одолеть белую команду, — сказал другой, — все равно, имея один корабль, ничего не сделаешь. У голландцев много других кораблей…

— Жалко Салула, он такой добрый товарищ…

— Чего это ты его жалеешь?

— Погубил свою жизнь: расстреляют его.

— Но до тех пор он сам может расстрелять их всех!

— Какая польза? Все равно конец известен. Несколько человек бессильны сломить господство белых.

— А кто мешает и нам примкнуть к ним?

— Что это даст? Вместо тридцати человек расстреляют пятьдесят, и только.

— Вот если бы весь народ поднялся, тогда — другое дело! Нас было бы приблизительно тысяча человек на одного белого!

— Хватило бы и двух человек на одного, только бы дружно подняться.

— А как? Кто способен поднять народ?

— Но ведь кто-то должен был начать? Вот они и начали! А мы… Неужели же мы пойдем против своих братьев?

Осторожно, озираясь по сторонам, шептались «дикари», одетые в форму моряков королевского голландского флота. Возможно, среди них и есть такой, — и наверняка есть! — который побежит к господам доносить об этом разговоре, но те, кто отважился высказывать революционные мысли, все равно решили присоединиться к своим братьям. Тем более что сейчас белые ничего не могли им сделать.

— Неужели я должен убить моего брата Салула, чтобы сохранить жизнь мичману ван Хорку, который притесняет нас всех?

— Мы и не будем его убивать. Но я не верю, что несколько человек могут освободить всю страну, и поэтому не хочу зря подставлять свою голову под пулю. Да, мы сочувствуем им, даже готовы помочь чем-нибудь, но так, чтобы самим не пострадать. Вот если бы все вместе!

— А я считаю, что это просто грабеж. Захотелось Салулу поживиться чужим добром, самому сделаться господином, вот он и начал.

Это сказал Гоно, лентяй и проныра, всю свою жизнь интересовавшийся только картами и водкой. От его слов всем сразу стало как-то не по себе, будто в кубрике появился чужой человек. Разговор оборвался, и все подумали: «Не он ли предаст нас начальству?»

Тут поднялся Сагур, один из лучших матросов корабля:

— Слушай, Гоно! Твоя собачья душа не знает чести. Шел бы ты лучше на свое место, к порогу господ. Там ты нужнее, чем здесь, среди нас!

Вокруг одобрительно зашумели, и Гоно понял, что сделал промах: еще неизвестно, кто возьмет верх. Он начал оправдываться:

— Чего ты взбесился? Я высказал ту же мысль, что и все, кто не хочет зря лезть в петлю. Разве я не такой же яванец, как вы, и не хочу добра своему народу?

— Алло, алло! — послышался из машинного отделения голос, который решал теперь судьбу всех, находившихся под палубой, и моряки пододвинулись поближе к дверям. Они услышали, как мичман ван Хорк тотчас откликнулся:

— Что нужно?

— Вот вам последнее предложение, — опять зазвучал из трубы выразительный голос Салула. — Если вы через пятнадцать минут сдадитесь, мы всех вас отпустим на свободу. Если же нет, мы оставим на корабле ваших связанных товарищей, а сами отъедем на лодках и взорвем корабль. Никаких переговоров больше вести не будем. Ждем ответа ровно через пятнадцать минут!

Голос умолк.

Ван Хорк подошел к рупору и неуверенно сказал:

— Войска ее королевского величества разбойникам не сдаются. Предлагаем вам самим оставить корабль.

Но ответа не последовало, и все поняли, что время переговоров истекло. Наступило время действий.

Вихрем понеслись мысли в головах моряков. На протяжении нескольких минут никто не произнес ни слова, как бы прислушиваясь к самому себе. Но все думали не о том, сдаться или нет, — даже сам мичман так не думал, — а только о том, как это лучше сделать.

Туземцы решили, что им надо будет восстать против голландцев, чтобы заставить их сдаться. Но ведь тогда и их обвинят в бунте! Не лучше ли подождать, пока белые начнут сами?

А белые матросы боялись идти против мичмана, чтобы и их потом не обвинили в измене.

Последнее слово, таким образом, осталось за мичманом. Но мог ли он добровольно согласиться на сдачу после того, как сам сказал, что честь голландского мундира требует лучше погибнуть, чем сдаться?! Вот если бы его принудили к сдаче, он остался бы героем, все восхищались бы им, говорили бы только о нем.

Однако, как на зло, все матросы молчали. Хоть ты возьми да попроси, чтобы они взбунтовались.

Выручил мичмана невоенный, мирный человек — доктор.

— Я думаю, — сказал он, — что нам и рассуждать нечего. Не будет никакой пользы, если мы погубим и себя, и капитана, и корабль. Мы не имеем права так делать.

Сердце мичмана запрыгало от радости: он все же останется героем! Но нужно было сыграть роль до конца.

— Не забывайте, — сказал он сурово, — что мы на посту. Не забывайте, что в трюмах корабля оружие, которое попадет в руки врагов, а это может отразиться на положении всех наших колоний. Мы посрамим честь Голландии, честь нашей королевы, если без борьбы сдадимся бандитам, как мыши в мышеловке. С оружием в руках мы должны сделать последнюю попытку!

Эта горячая речь так захватила мичмана, что он и сам почти всерьез стал верить своим словам. Речь его лилась все быстрей и быстрей, мичман грозно тряс кулаками и не заметил, как моряки — и белые, и цветные вместе — постепенно отжали его от рупора.

— Алло! — снова послышалось сверху. — Ваш ответ?

Мичман осекся на полуслове и побледнел. «Что будет, — мелькнула мысль, — если они не согласятся сдаться?!» И тут же радостно вздрогнул от громкого голоса Гейса:

— Мы сдаемся!

Какая-то горячая волна прихлынула к сердцу ван Хорка, и он даже не понял, кто вместо него произнес эти спасительные, страстно желаемые два слова.

Отстегнув кортик и револьвер, он отбросил их прочь и гордо сказал:

— Я сделал все, что мог. Но если вы так решили, я вынужден покориться насилию!

Тем временем сверху отдали приказ:

— Выходить по одному, с поднятыми руками!

Начали выходить — одни с радостью, другие со страхом. Мичман — с красным от позора лицом, но с легким сердцем. Гейс вышел, опустив голову и стараясь не смотреть в глаза Салулу.

Когда вся команда «Саардама» собралась на палубе, к ней обратился Салул:

— Мы высадим вас на Кракатау и оставим питания на три дня. За это время вас, наверное, кто-нибудь заметит и подберет. А теперь, — продолжал Салул по-малайски, — я обращаюсь к вам, братья, к вам, сыновья нашей земли, нашего народа! Вы обмануты, запуганы могуществом белых. Вы верой и правдой служите своим хозяевам, охраняете их и награбленное ими добро, с вашей же помощью держат они в повиновении ваших отцов и сестер. Мы знаем, что вы еще несознательны, но и среди вас есть люди, которые понимают, какое черное дело они делают. Так пусть же те, кто понимает это, идут к нам, чтобы служить своему народу!

Не успел он закончить, как Сагур и с ним еще семь человек выступили вперед и с радостным шумом соединились со своими. Те же, что остались, нерешительно топтались на месте, не зная, как поступить.

Через несколько минут вышли еще пять человек, а еще минуту спустя… Гоно!

— Ты?! — разом воскликнули Сагур, Барас и еще некоторые.

Гоно горделиво выпрямился, стукнул себя кулаком в грудь:

— Да, я! Вас это удивляет? Значит, вы не знаете Гоно! Меня недавно упрекнули, что я чужой, не сын своего народа. Так вот смотрите все: Гоно не такой, как вы о нем думаете!

— Знаешь ли ты, что идешь на смерть? — спросил Салул.

— Знаю! Я рискую не больше вас всех. А терять мне, кроме собачьей жизни, нечего.

Эти взволнованные слова произвели впечатление даже на Сагура.

«Кто знает, — подумал он, — может быть, из него и выйдет хороший товарищ? Бывают такие великие минуты, когда человек становится иным. А сейчас и есть такая минута…»

Теперь с голландцами осталось только девять верных им туземцев. Видно было, что чувствовали они себя не очень хорошо: жались в уголок, виновато прятали глаза.

На корабле готовились к высадке белых. «Саардам» подошел к Кракатау. Начали грузить лодки. Вот уже стали спускать их.

И в этот момент еще один человек обратился к Салулу:

— И я с вами!

Крик удивления с одной стороны и возмущения с другой вырвался одновременно из всех ста двадцати грудей:

— Гейс?! Боже! Какой позор! — зашумели голландцы.

— Белый механик? Не ошибка ли это, не обман ли? — вторили им яванцы.

Салул подошел к голландцу, обнял его, расцеловал и, обращаясь к своим, сказал:

— Товарищи! Я знаю этого человека: хоть он и белый, но наш, а значит, друг всех угнетенных. Мы здесь таких никогда не видели, а в далекой Европе их много. Есть даже могучее государство, где живет много миллионов наших белых братьев.

— Ленин! Совет! Россия! — со всех сторон закричали малайцы.

— Правильно! — засмеялся Салул, а Гейс на ломаном малайском языке добавил:

— Есть и голландцы, много есть!

— Да здравствуют наши друзья! — загремели голоса.

Еще будучи в Голландии, рабочим, Гейс сочувствовал коммунистам. Однако позднее, попав на Яву, он неожиданно для себя сам стал «господином»: ведь среди голландцев на Яве нет ни одного простого человека, все только господа! На каждом шагу Гейс невольно чувствовал превосходство над туземцами и потому постепенно начал успокаиваться, забывать о своих прежних взглядах.

К малайцам он относился хорошо, никого из них никогда не обманывал, и даже старался, чем мог, помогать, а это успокаивало его совесть. Порой ему казалось, что в этой стране, где не нужно ни топлива, ни одежды и где природа столь богата, людям живется лучше, чем рабочим в Голландии. Лишь знакомство с Салулом, с которым он незаметно для себя подружился, открыло Гейсу глаза на настоящее положение угнетенных малайцев и разбудило в нем прежний революционный дух. А неожиданное восстание на «Саардаме» заставило принять окончательное решение.

Сколько радости, гордости и уверенности придало это решение темнокожим повстанцам! Подумать только: голландец, белый, — и перешел на их сторону! Никогда еще не случалось ничего подобного!

Нагруженные людьми и снаряжением, лодки отвалили от борта корабля и направились к Кракатау. С большим трудом удалось найти там более-менее подходящее место для высадки пленных. И белая команда «Саардама» осталась на голой, мертвой скале…

Час спустя над судном поднялся черный дым, надулись паруса, и «Саардам» покинул стоянку.

К восходу солнца он как бы растворился в просторах Индийского океана…

* * *

Несколько дней спустя состоялся тайный суд над командой «Саардама».

Капитан и лейтенант Брэнд были уволены с флота за неспособность и допущенную халатность.

Нижних чинов из голландцев разослали по разным судам на самую тяжелую работу.

Девять туземцев, оставшихся верными белым, расстреляли за измену…

Заодно с ними расстреляли и несколько десятков рыбаков, живших по соседству с тем местом, где был захвачен корабль.

Только мичман ван Хорк, как выдающийся герой, получил повышение по службе…

Чтобы замять это неприятное для голландского правительства событие, в газетах появилось следующее официальное сообщение:

«В ночь на 16 февраля в Зондском проливе налетело на камень военное судно «Саардам», направлявшееся в Батавию. Судно затонуло, большая часть команды спаслась».

II. УВАЖАЕМЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ УВАЖАЕМОЙ ФИРМЫ ВАН БРОМ И К0 В АМСТЕРДАМЕ

Мингер ван Дэкер и мингер Пип. — Старательная шляпа. — Батавия. — Митинг на рынке. — Проклятый череп и святая фига. — Палка о двух концах.

Чуть светало, когда корабль «Глёрия» из Сингапура подходил к гавани Приорк. Пассажиры засуетились, начали готовиться к высадке. И кого тут только не было! Сухопарый чванливый англичанин, не менее важный араб в чалме, шустрый француз, сморщенный китаец, задумчивый индус, красивый малаец и много других людей. Было и несколько голландских семей, возвращавшихся из отпуска.

Поездка в Голландию занимает примерно месяц да столько же — обратный путь. Поэтому служащие получают отпуск в метрополию на целый год, но зато один раз в десять лет. Впрочем, многие голландцы не пользуются отпуском и живут в колониях по двадцать — тридцать лет.

Корабль был уже недалеко от окутанного утренним сумраком берега, чуть приподнимавшегося над водой. Далеко на горизонте вырисовывались два вулкана — Салака и Гедэ.

— Неужели это Ява? — удивился один из пассажиров, как видно, впервые посетивший здешние места.

— А как же? — ответили бывалые. — Остров Ява.

— Странно… Я надеялся увидеть горы, пальмы, красивый город. А тут — одни болота.

— О, это пока лишь гавань Приорк. Сама Батавия в десяти километрах отсюда.

Пассажир взял бинокль и стал рассматривать берег. Наблюдения, как видно, не удовлетворили его, и он так скептически поморщился, что стоявший рядом господин поспешил успокоить:

— Не тужите, все будет: и пальмы, и лихорадка, и жара… Все, что и должно быть по закону.

— А тигры и носороги? — полюбопытствовал первый пассажир.

— Их вам бояться нечего.

— Извините, я не боюсь, а наоборот, очень хочу встретиться с ними! — важно ответил первый пассажир.

Господин удивленно посмотрел на него, подумав: «Вот ты какой!» А пассажир и в самом деле был не совсем обычным человеком. Звали его Пип. Он имел какой-то странный, линялый вид, — длинный, худой, бледный, с голубыми глазами и совершенно светлыми волосами. Было ему лет тридцать. Казалось, что весь свой век он просидел где-то в подвале, а теперь впервые выбрался на солнце. Внешне очень спокойный, Пип был одет так, точно ему вот-вот угрожают тигры и носороги: кинжал, револьвер, а рядом среди вещей еще и ружье в чехле.

— Вы что, охотник? — спросил господин.

— Не совсем, но еду главным образом ради этого.

— Ну, так вам долго придется искать здесь диких зверей.

— Почему же? — Тут столько народу, что звери остались лишь в самых глухих уголках.

— Жаль! Чего же ради забираться в такие страны? Но я все равно найду их!

— Желаю успеха.

Тем временем пароход подошел к каменистому побережью, где виднелись огромные пакгаузы-склады. За ними теснилось множество маленьких ресторанчиков, в которых жизнь не замирала ни днем, ни ночью. Рядом была и станция железной дороги.

Как только на берег были спущены сходни, по ним на борт судна ринулась целая орава полуголых, бурых и желтых людей. Они кричали на всех языках, толкали друг друга, наперебой предлагали свои услуги:

— Отель «Ява»! Отель «Нидерланды»! Наилучший! Наиудобнейший! Туан, туан!9 Я поднесу! — и почти насильно вырывали багаж из рук пассажиров. Тем, кого встречали родные или знакомые, кто приехал сюда на определенное место, это не мешало. А новички чувствовали себя среди этого шума и гама совершенно беспомощными. В том числе и мингер10 Пип завертелся, как в водовороте, и пропал из вида.

Лишь господин, недавно разговаривавший с Пипом, — видимо, богатый европеец лет двадцати восьми, с черною маленькой «испанской» бородкой, — как будто не принадлежал ни к той, ни к другой категории. Он спокойно стоял на месте и внимательно присматривался к толпе носильщиков. Один малаец сунулся было к нему, но господин сурово крикнул:

— Не надо!

В этот момент вперед протиснулся еще один малаец, тоже полуголый, но в огромной, метра в два в окружности, шляпе на голове.

— Туан, я поднесу! — сказал он, подхватывая вещи.

Первый носильщик с руганью оттолкнул его:

— Прочь! Я первый!

Однако господин сам передал вещи шляпе, чем вызвал гнев не только у обиженного, но и у других носильщиков.

Нужно было пройти через таможню. Процедура эта довольно долгая и неприятная. Кроме проверки вещей и документов следовало еще и предъявить «право на въезд»: как можно больше денег, тем более если пассажир — европеец.

Видите ли, все белые здесь — господа, и обязаны быть господами хоть лопни! Потому что если подневольные туземцы узнают и увидят, что и среди белых есть горемыки, они перестанут уважать и бояться голландцев. А это уже небезопасно.

Понятно, что в первую очередь пропустили белых.

Вот впереди поднялся шум и спор: какой-то глупец привез маловато денег, и его задержали, чтобы со следующим пароходом отправить назад.

— Я же могу работать! Я не буду сидеть ни на чьей шее! — оправдывался бедняга, но его и слушать не стали. Не могут же хозяева рисковать своим авторитетом из-за какого-то нищего!

Дошла очередь и до нашего господина. Он предъявил документы.

«Ван Дэкер, представитель фирмы ван Бром и К° в Амстердаме», — прочитал чиновник. А из-за его спины сунул нос в документ и какой-то тип, как видно агент полиции.

Но ван Дэкер уже показывал «право на въезд» — достаточно внушительную пачку гульденов. Чиновник тотчас проявил к нему большое уважение, а агент сразу же перестал интересоваться документом.

На вокзале, принимая от ван Дэкера плату, шляпа сказала:

— Если туан разрешит, я проведу туана до самого отеля «Ява».

— Хорошо, — важно согласился ван Дэкер и сел в вагон первого класса. Носильщик побежал в третий класс.

От Приорка до Батавии ведут несколько каналов, шоссе, железная дорога и трамвайный путь. На них всегда очень оживленное движение.

Жаль только, что пейзаж по обеим сторонам этих путей такой неинтересный, нудный: затопленная низина, кустарник, низенькие пальмы, похожие на наш папоротник, заросли бамбука да кое-где банановые деревья с громадными листьями, свисающими, как лохмотья. Только высокие, как стрелы, кокосовые пальмы и горячий влажный воздух, — причина злокачественной малярии, — подчеркивают, что здесь жаркая страна.

Вот, наконец, и Батавия показалась, но опять — ничего интересного. Те же каналы по улицам, только более грязные, а в них стирают белье и купаются целые семьи малайцев и китайцев.

Недаром голландцы сбежали отсюда и поселились в нескольких километрах дальше, там, где выше и суше. С тех пор эта часть города называется Старой Батавией, а новая — Вельтевредэн, что означает приблизительно — «хорошее самочувствие».

Здесь, среди пышных садов, в мраморных дворцах, белые чувствуют себя отлично. А в старом городе остались цветные, обслуживающие магазины, конторы, фабрики, мастерские и всевозможные другие учреждения своих хозяев.

Как только ван Дэкер вышел из вагона, к нему опять подбежал малаец в шляпе и схватил вещи. Возле вокзала стоял автомобиль отеля «Ява». Носильщик быстро погрузил в него багаж.

Ван Дэкер остановился, что-то обдумывая. Малаец низко поклонился ему:

— Пусть туан едет спокойно. Тугай сделает все, что нужно.

Кивнув в ответ, европеец уехал в автомобиле, а Тугай бегом помчался по известным ему переулкам. Быстро несся автомобиль, и все же малаец опередил его, встретил ван Дэкера у подъезда отеля. Носильщик так старательно ухаживал за своим туаном, что даже хозяин гостиницы заметил это и сказал ван Дэкеру:

— Хороший у вас слуга, старательный.

— О, он у меня молодец! — с гордостью ответил ван Дэкер. — Я с ним никогда не расстаюсь, особенно в дороге по Яве, где нередко нужен переводчик. Будьте любезны, устройте его где-нибудь в уголке. Я заплачу.

Тугая поместили вместе со слугами отеля. Большинство из них были метисы11, цвета «какао с молоком», как тут принято говорить. У одних было больше «какао», у других — «молока», а вообще-то народ достаточно красивый, только немного испорченный, так как и они уже считали себя людьми «господской крови» и свысока относились к «темным».

Голландцы поддерживают эту рознь, так как она для них выгодна. В какой-то мере приближая к себе метисов, они добиваются, что те не за страх, а за совесть служат своим господам, стараясь во всем походить на настоящих «туанов».

Вот почему и чувствовал себя Тугай не очень уверенно и хорошо среди этих людей.

— Добрый ли твой туан? — спросил его франт с блестящими пуговицами на форменной ливрее отеля.

— О, бэсар12 туан! — ответил Тугай.

— Он тебя бьет?

— О, очень бьет! Добрый туан!

— Откуда вы приехали?

Звонок из номера господина помешал Тугаю ответить на этот щекотливый вопрос. Он убежал и пробыл у туана значительно дольше, чем это принято у хороших господ, не разрешающих себе лишних разговоров со слугами.

— Ого, как ты долго! — заметил один из слуг, когда Тугай вернулся. — Не учил ли он тебя?

Тугай вздрогнул от неожиданности, но тут же овладев собой, ответил, растягивая губы в широкой глуповатой улыбке:

— О, мой господин мудрый. Бэсар туан! Полдень в Батавии — это такое время, когда на улицах не увидишь ни одного европейца. Солнце стоит над самой головой и печет так, что только самое неотложное дело заставит европейца выйти из помещения.

Впрочем, голландские торговцы и чиновники тут никогда не ходят пешком, а только ездят. Само положение не позволяет им ходить, как обычным людям. Даже через улицу и то уважающий себя господин не перейдет пешком! А в полдень они или дремлют в своих конторах, или лежат в креслах-качалках на верандах, время от времени маленькими глотками попивая что-нибудь прохладительное. Те же голландцы, которым и в это время приходится работать, в счет не идут: их слишком мало на Яве.

Зато цветные туземцы чувствуют себя в это время — лучше не надо!

Главная одежда их — «саронг», или кусок ткани вроде юбки, спускающийся до колен. Носят саронг как женщины, так и мужчины. А в остальном — кто как может: одевают и рубашки, и кофты, и платок или мешок на плечи, а иногда и просто верхняя половина тела остается голой. На голове — разнообразные шляпы, круглые шапочки, платочки, чалмы…

Ноги же всегда босые: власти даже заботятся о том, чтобы туземцы не обувались. Это делается, чтобы лишний раз подчеркнуть разницу между европейцами и туземцами. Слуги господ, даже лакеи и швейцары в генерал-губернаторском дворце, наряженные в парадную одежду с блестящими пуговицами, — обязательно должны быть босыми Полицейские-туземцы, в синих мундирах с желтыми шнурами, — также босые.

Тугай вышел из отеля, прошелся по улицам, потом завернул в один, в другой переулок, и в конце концов добрался до городского рынка.

Рынок на Востоке — это главный центр всей общественной жизни города. Тут и клуб, и место митингов, тут всегда можно услышать самые последние новости. Далеко не каждый приходит сюда, чтобы что-нибудь купить или продать. Большинство толкается просто так, на первый взгляд, без всякой цели.

На огромной площади вытянулись ряды будок из пальмовых листьев, травы и бамбука. Будки такие низенькие, что человек может войти в них только пригнувшись.

Вонючая сушеная рыба, разные овощи, мясо, рис и фрукты — вот главные товары на рынке. Особенно много плодов. Они лежат большими грудами. Неисчерпаемо разнообразие, аромат и красота щедрых плодов Явы!

Наиболее важные из плодов — бананы. Они играют здесь такую же роль, как у нас картофель. Более ста сортов насчитывается их и по величине, и по вкусу. Покупают бананы целыми кустами, гроздьями весом в полпуда, и такой длины, что, повешенная на плечи, такая нитка тянется другим концом по земле.

Потом следует плод хлебного дерева: самый большой из всех плодов на земном шаре.

Дальше — кокосовые орехи, ананасы, апельсины-пампельмусы размером с арбуз и, наконец, такие необыкновенные плоды, о каких мы и не слышали никогда.

Вот, например, дыня «папайя», растущая на деревьях; внутри ее хранятся семена точно такие же, как наша рыбная икра. А вот «сау манила», похожая на наши сливы.

Но есть и совсем непохожие на наши. Хотя бы эта зеленая груша с интересным названием «адвокат»: сама она почти без вкуса, но если ее растереть и добавить ложечку вина или какао, получается так вкусно, что, попробовав раз, не забудешь об «адвокате» никогда!

А вот продают «дурьян», похожий на огурец величиной с детскую голову, с твердыми колючками на кожуре, но такой вонючий, что к отелям с ним лучше не ходить — все равно не пустят. Он воняет и гнилым сыром, и гнилым мясом, и чесноком. Но зато внутри у него находится такая сметана, ради которой многие европейцы готовы отправиться хоть на край света — лишь бы попробовать ее!

Очень дорогим считается «мангустан», напоминающий наше яблоко. Созревающее в нем «мороженое» осторожно едят ложечками. Это очень нежный фрукт. Даже на льду он не может продержаться больше двух суток.

Тут же и «манго» со вкусом скипидара, и «рамбутан», напоминающий каштаны, и «дуку» вроде винограда, и много других плодов. Короче говоря — выбирай, что душе угодно, лишь бы деньги! А деньги, как известно, водятся только у белых…

Большинство торговцев на рынке — китайцы, но есть и арабы. Малайцев же совсем мало. Среди них главным образом те, что продают свои сельскохозяйственные продукты.

На всем побережье Великого и Индийского океанов, пожалуй, не найдется ни одного более или менее крупного города, где бы не было китайского квартала. Есть такой квартал и в Батавии, и в нем живет до тридцати тысяч китайцев. Поэтому и на рынке их много. Тех, кто побогаче, голландцы назначают управляющими китайского квартала, присваивая им звания «капитана» или «майора». Начальники эти — верные слуги своих хозяев, — такие, что лучше не надо! Китайцы-ремесленники содержат тут же на рынке или на улице возле своих хижин кустарные мастерские. А есть на острове и просто бездомные китайские рабочие — кули, рассеянные по плантациям, предприятиям и другим местам, где требуется дешевая рабочая сила. Всего же китайцев на Яве более миллиона.

Немалое место занимают и арабы, тоже живущие в отдельном квартале. Они и являются главными конкурентами китайцев.

Только хозяева страны — малайцы не сумели приспособиться к торговле и разным промыслам, а занимаются главным образом тяжелой черновой работой.

Весь день по каналам, что по обе стороны базара, снуют груженые лодки.

Тугай шел, придерживая шляпу, чтобы она не слетела. Среди базара ему повстречался мингер Пип.

Какой-то араб настойчиво предлагал ему купить саронг:

— Туан! Вы пришли сюда, и я хочу доставить вам удовольствие! Купите этот саронг, туан. Он привезен из глубины страны и происходит от древних яванских царей XVI столетия. Присмотритесь, какая работа! В Европе вы получите за него в сто раз больше. Пользуйтесь случаем! Всего лишь сто пятьдесят гульденов, туан!

Саронг действительно был интересный, разноцветный, яркий и казался древним. Когда араб снизил цену до восьмидесяти гульденов, Пип не выдержал и купил саронг, как две капли воды похожий на те, что фабрикуются в Европе и стоят ровным счетом восемь гульденов за штуку!

Едва отвернувшись от прилавка, Пип наткнулся на человека, увешанного… страшными змеями! Они двигались из стороны в сторону, поднимали головы, высовывали языки. Самая маленькая из них была толщиною в руку.

— Туан! Купите боа! Хорошие боа! Десять гульденов за штуку. Купите, лучших вы нигде не найдете! Ладно, платите пять гульденов, а вот эту отдам за три…

— Нет, нет, не надо, — замахал руками Пип и быстро пошел прочь.

Этот случай испортил ему настроение: Пип надеялся встретиться с такими гадами где-нибудь в первобытном лесу, в зарослях бамбука, и вдруг — на тебе, предлагают на рынке по три гульдена, как колбасу в Амстердаме! Противно смотреть…

Тугай отправился дальше и в конце рынка подошел к возбужденной чем-то толпе. Протиснувшись вперед, он увидел на земле лежащего без сознания мальчика лет десяти, вся голова которого была залита кровью.

Худой, полуголый малаец дрожащим от возмущения голосом говорил:

— Маленький Сидни сидел в сторонке и смотрел, как господа в своем саду играют в мяч. Сидни не подходил к ним и не виноват, что мячик перелетел в соседний сад. Господа позвали Сидни и приказали достать мяч из чужого сада. Сидни не хотел лезть в сад белых, он знал, что его за это побьют. Тогда один молодой туан закричал: «Как, ты отваживаешься отказываться, щенок?» — и схватив палку за тонкий конец, ударил мальчика по лицу. Смотрите, люди, у Сидни нет глаза. Это сделал белый туан. Проклятые! Придет и на вашу голову месть!..

Полуголые люди — бурые, желтые, темные зашумели вокруг:

— Что же это такое?

— До каких пор они будут издеваться?

— Жалости у них нет!

— Какой жалости от них ждать? Уничтожить их нужно, вот что!

Заблестели глаза, начали сжиматься кулаки, но никто не трогался с места: что они могут сделать со своими хозяевами — белыми?

И тут Тугай не выдержал, вскочил на какой-то ящик и загремел:

— Братья! Вы терпите такие издевательства на каждом шагу, а все еще боитесь сказать громкое слово протеста. До каких пор вы будете считать белых непобедимыми, сильными, чуть ли не богами? Рабская покорность въелась вам в кости. Но пришло время поднять голову и заявить, что мы тоже люди! Не они, а мы хозяева в нашей стране! Пора прогнать непрошеных гостей. Ведь их всего горсточка, а нас тысячи на каждого белого! Подумайте об этом, и поймите, что мы сами виноваты в своем положении. Если бы только все захотели, мы сразу стали бы сами себе хозяевами!..

С восторгом слушал народ эти смелые слова, такие простые и понятные. Ведь белых и в самом деле очень мало, а сейчас вокруг нет ни одного. И если бы все смогли договориться… Но «они» появились: вооруженные, на конях, — и толпа быстро начала расходиться. Осталось лишь несколько решительных оборванных людей, готовых начать хоть сейчас…

Однако Тугай знал, чем это кончится.

— Товарищи! — закричал он. — Зря не рискуйте, расходитесь. Но помните, что скоро, очень скоро наступит время, когда нам придется выступить всем сразу. Ждите это время и готовьтесь!

Он исчез в ту же секунду, когда к нему бросились жандармы, и на месте остался только старик малаец с бесчувственным Сидни на руках.

— Убирайся со своей падалью! — крикнул один из жандармов и так ударил несчастного отца плетью по плечам, что на коже выступила кровь. — Марш отсюда!

Тугай в это время сбросил шляпу, прыгнул в канал и начал купаться среди лодок с таким видом, будто все это его нисколько не касается. А когда выбрался на берег и пошел дальше, на голове его вместо шляпы был платок, завязанный сзади узлом.

Вскоре он подошел к древним каменным воротам, оставшимся от прежней стены или крепости… На этих воротах, на острие пики торчал окаменевший, залитый известью череп, точно у людоедов в некоторых диких уголках земли. Но эта игрушка, как видно, была сделана отнюдь не людоедами, так как под ней виднелась подпись на голландском языке:

«Так наказал король изменника Питера Эльбервельда. 14 апреля 1722 г.»

Этот Питер хоть и был метисом, а ненавидел европейцев не меньше, чем чистокровные яванцы. Он подготовил решительное восстание на всех ближайших островах, был даже назначен день восстания, но одна женщина-яванка предала Питера — и всё рухнуло…

Навстречу Тугаю шли двое рабочих. Взглянув вверх, один из них сказал:

— Вот кому нужно было бы поклоняться, а не той фиге!

Второй тоже поднял голову и задумчиво добавил:

— Будут когда-нибудь. Жаль только, что пока у нас мало таких людей, как он…

Услышав это, Тугай остановился и хотел заговорить с рабочими, но они удалились. Тугай пошел дальше, через пустырь, к небольшой группе людей, главным образом женщин. Подошел к ним и увидел что-то совсем невероятное.

На земле лежала какая-то допотопная, говорят, китайская пушка, вернее, ствол пушки, к концу которого была приделана большая деревянная… фига! Вокруг пушки сидели на земле женщины и молча, торжественно смотрели на фигу. Вот подошла еще одна, молодая, молитвенно сложила ладони, подняла руки над головой и поклонилась фиге до самой земли. Потом положила возле нее какую-то ленту. Вся фига была обложена разными вещами: горшками с рисом, мешочками, железками, кусочками тканей, цветами, фруктами и прочей мелочью.

— Ждешь? Скоро? — тихо спросила вновь прибывшую соседка.

— Кажется, скоро, — ответила та.

— А мне бог не дает, — вздохнула первая. — Сколько раз я была уже тут! Сколько жертв приносила! Видно, не принимает дух…

— А я и сама не знаю, радоваться мне или горевать. Мой, кажется, просит начальство, чтобы ему заменили жену. Куда же я с ребенком денусь?

— Разве его не будут воспитывать на государственный счет?

— Будут, но тяжело расставаться…

Слушая их, Тугай горько улыбнулся: он уже знал про всё это. Пушка с фигой давно считается чудотворной, и темные женщины обращаются к ней с молитвами насчет детей. Не знал он лишь одно, откуда взялась эта фига? Не голландцы ли, шутки ради, придумали ее? Во всяком случае, они не мешают поклоняться этой «святыне», а возможно, охотно наделали бы и еще немало таких же фиг…

Понимал Тугай и разговор двух женщин. Одна из них — «пайковая жена» голландского солдата: вместе с прочим снаряжением солдатам дают на время таких жен, — конечно, из «черных». Они готовят пищу, стирают белье, обслуживают своих временных мужей, а потом… остаются «на свободе».

Тугаю очень хотелось разъяснить этим женщинам, какую глупость они совершают, но он отлично знал, что такая попытка ни к чему не приведет. Одного он не мог понять: почему среди женщин находится старый мужчина? — Ты что, дедушка, тоже пришел поклониться фиге? — спросил Тугай у него.

— А разве это только женское дело? — строго ответил старик. — Нет, ошибаешься: дело общее, государственное!

— Ну?! — удивился Тугай.

— Не знал? Эх, вы, молодежь! Позорите древние обычаи, вас не интересует даже судьба отчизны…

— Неужели от этой фиги зависит судьба нашей страны? — рассмеялся Тугай.

— Возможно, и от фиги, но больше от пушки. Давным-давно, когда белые еще только угрожали нам, аллах послал нам две такие пушки для защиты от иноземцев. Вместо того чтобы оказать врагам дружный отпор, наши затеяли между собой распри. И тогда пушки разделились: одна осталась тут, другая очутилась где-то далеко, в центре острова. Но при этом аллах сказал: «Когда вы договоритесь и помиритесь, тогда и пушки сойдутся вместе, и наступит конец власти белых». Как видишь, все зависит от этой пушки…

Тугай вспомнил, что когда-то уже слышал эту легенду. Но теперь она произвела на него особенно сильное впечатление.

— Ты прав, дедушка, — серьезно сказал он. — Я это знаю и все знают. Но знаешь ли ты, что это время уже близко?

— Неужели? — оживился дед, и даже женщины заинтересовались.

— Да, близко: вторая пушка уже идет на соединение с этой!

— Откуда? Как? Кто видел?

— Многие видели! — с необыкновенной убежденностью ответил Тугай. И неожиданно для самого себя добавил: — Я сам собственными глазами видел.

— Где? Когда? Говори!

— Сначала ее видели в округе Ванджумас, потом — в Преангери, а в последний раз я видел ее в Бантаме. Подробнее, отец, я пока не имею права ничего говорить. Как бы не узнали голландцы и не помешали. Вы тоже остерегайтесь их. Но вот тебе мой сыновний совет: везде говори, говори всем нашим людям, что пророчество уже сбывается. Власти белых приходит конец, нечего больше их бояться!

Последние слова Тугай промолвил торжественным голосом и, вдруг отвернувшись от старика, пошел дальше. На лице его сияла довольная улыбка.

— Всякая палка о двух концах! — пробормотал он. А «поклонники фиги», сразу забыв о своих делах, начали быстро расходиться по домам, чтобы оповестить родных и знакомых о такой необыкновенно важной новости!

— Хвала аллаху, дождался и я освобождения своего народа! — шептал про себя старик, ковыляя домой. — Я всегда говорил: недаром лежит эта пушка, недаром люди молятся перед ней. Вот и сбывается пророчество!

Тем временем Тугай добрался до самого последнего, самого бедного квартала, о котором, как видно, забыла даже полиция, настолько грязно тут было. Маленькие хижины жались одна к одной, голая черная детвора копошилась в мутной луже, оставшейся от вчерашнего дождя. На веревках висели пеленки и рваные лохмотья.

Все это парилось под горячим солнцем, сверкающим над головой. Унылую окраину не оживляло ни дерево, ни кустик, хотя буйная растительность бушует в этом краю на каждом шагу. Нищета людская победила даже ее. Это не удивительно: ведь в Батавии живет около трехсот тысяч человек, а многоэтажных домов здесь меньше, чем в европейских городах.

Только близость моря, которое освежает воздух и не дает жаре подниматься выше 35°, кое-как делает этот ад или рай — подходят оба названия — относительно пригодным для жизни.

Тугай подошел к хижине, тоже бедной, но побольше остальных и получше досмотренной. Даже несколько бананов росло возле нее.

Навстречу Тугаю вышел малаец лет тридцати пяти, в брюках и в синей расстегнутой блузе, этих принадлежностях одежды более квалифицированного и опытного рабочего, и вместо приветствия спросил:

— Приехал?

— Приехал, — ответил Тугай.

— Все хорошо?

— Лучше не надо. Соберутся сегодня?

— Все будут. Пойдем поговорим. Придется подождать до темноты.

И они вошли в хижину…

III. ИСПОРЧЕННЫЙ БАЛ

Несколько штрихов из колониальной деятельности голландцев. — Кофейные планы ван Дэкера и сочувствие ван Гука. — Бал у генерал-губернатора. — Цветные господа. — Слава мичмана ван Хорка. — Медовые слова и бомба.

«Жемчужина голландской короны» — так обычно называют Яву в Европе. Интересно, что сама «корона» занимает только 33 тысячи квадратных километров, а «жемчужина» на ней — 133 тысячи. Вместе же со всеми прочими «жемчужинами» (Суматра, Целебес, Борнео, Новая Гвинея) голландские владения составляют более 2 миллионов квадратных километров. Населения в самой Голландии 8 миллионов человек, а на Яве — около 40 миллионов, в том числе голландцев не больше 100 тысяч человек.

Каким же образом такая маленькая «корона» смогла прикрепить к себе столь огромную «жемчужину»?

Дело обычное, торговое. Началось оно в 1598 году, когда была основана Ост-Индская компания капиталистов с шестью миллионами гульденов13. Предприятие это было совершенно частное и преследовало только торговые цели.

Компания строила в разных местах «фактории» — склады товаров, полюбовно договаривалась с туземными князьками. А позднее, уже безо всяких любезностей, начала запускать когти и поглубже. Для этого у нее были даже свои собственные частные войска.

Когда жители увидели, что мирные торговцы становятся жестокими господами, и захотели вышвырнуть непрошеных гостей вон, на помощь поработителям пришла сама «корона»: страна была объявлена собственностью Голландии, появились губернаторы, генералы, пушки, начались расправы с «изменниками».

А «измены» бывали разные.

В Европе, например, подорожал перец, за него платят большие деньги. И вот издается приказ, обязывающий население засевать половину своей земли исключительно перцем. Несколько человек посадили меньше. Вредительство выкрыли, и на следующий же день деревни были сожжены, а все население их, вплоть до последнего человека, уничтожено.

Так, правда, бывало давно, лет двести назад. Позднее стали убивать не всех, а только виновных; обязательные посевы уменьшались до одной трети земли, потом — до одной пятой, а теперь и совсем ликвидированы…

Было бы несправедливо говорить только о зверствах колонизаторов, ибо есть и памятники их культурной работы. Через весь остров, например от Батавии до Сурабайи, проложено восьмисоткилометровое добротное шоссе, обошедшееся всего лишь в сто с лишним тысяч жизней малайцев, но зато не стоившее голландцам почти ни гроша.

Однако и тут необходимо отметить, что это было давно — в то время, когда еще хозяйничал кулак. Теперь же, когда господствует гульден, все внимание голландской буржуазии направлено только на то, чтобы выжать из подвластного «дикого» народа как можно больше денег. За последние годы Голландия таким образом «выжала» два миллиарда.

Как же все-таки горсточка пришельцев держит в своих руках многомиллионный народ? Для этого существует много способов. Больше всего на руку колонизаторам — темнота народная, и поэтому на просвещение белых выделяется тридцать восемь миллионов гульденов в год, а на просвещение темных — семнадцать миллионов. Посчитайте сами, сколько приходится на одного белого и сколько — на одного темного!

Второй помощник колонизаторов — бедность: средний доход яванца — пятнадцать гульденов в год, на наши деньги — один рубль в месяц. Обеднение идет так «успешно», что сделалось массовым. Не удивительно, что местной буржуазии здесь очень мало.

Зато весьма выгодны для белых местные господа, разного рода князьки. Все они получают от властей значительную пенсию «за передачу Голландии своих прав над народом». Кроме того, они же назначаются начальниками, регентами разных округов и провинции и управляют народом почти так же, как управляли прежде. Только рядом с регентом стоит еще резидент, голландский чиновник, который «советует» регенту делать так, а не иначе. Эти «советы» и являются законом, а в глазах народа все выглядит так, будто руководит им «свой» человек. Даже два «независимых государства» еще существуют на Яве!

Высшей властью считается «ее величество Вильгельмина14, королева голландская», которая живет за семнадцать тысяч километров от Явы и ни разу не видела «своего народа». Вместо нее правит наместник, генерал-губернатор, этот поистине царь и бог острова Ява.

Дальше идет соответствующий аппарат с тысячами голландских чиновников, но без какого бы то ни было участия сорокамиллионного населения.

Правда, в 1918 году наконец и «народу» дали голос: создали народный совет, куда входит человек тридцать. Половина из них — европейцы. Одна часть совета назначается генерал-губернатором, а другая избирается на местах опять-таки теми же власть имущими. Не удивительно, что в народный совет не может попасть ни один представитель народа. Но даже и такой совет имеет всего лишь совещательный голос при генерал-губернаторе.

* * *

Пока Тугай странствовал по Батавии, его господин направился в Вельтевредэн, в государственные учреждения. Автомобиль быстро примчал его на огромную Королевскую площадь, вокруг которой белеют в садах небольшие, но красивые здания. Каждый голландский чиновник мечтает поселиться здесь. Есть среди них и такие, что не жалеют отдавать половину своего заработка, лишь бы жить в господском квартале.

Лучшее строение здесь, конечно, ослепительно белый, с мраморными колоннами дворец генерал-губернатора. Рядом — помещение для охранников и будки для сторожей. Однако генерал-губернатор бывает тут редко: он предпочитает жить выше, в более здоровой местности, в Бейтензорге, километрах в сорока от Батавии.

Недалеко от дворца высится большой дом государственных учреждений. Перед ним и остановился автомобиль ван Дэкера.

С важным видом вошел ван Дэкер в дом и справился о начальнике земельного департамента. Перед столь важным господином засуетились слуги, и минуту спустя ван Дэкер входил в кабинет, где за столом потел от жары круглый лысый человек.

— Ван Дэкер, агент фирмы ван Бром и К° в Амстердаме, — представился гость и приветливо, но с достоинством поклонился.

— Пожалуйста! Прошу садиться, — ответил начальник. — Чем могу служить?

— Видите ли, — начал ван Дэкер, протягивая свои документы, — наша фирма намерена основать на Яве кофейные плантации, и мне поручено подыскать для этого соответствующую землю.

— Это будет нелегко, — задумчиво покачал начальник круглой головой. — Все, что можно, уже занято, главным образом под сахарные плантации. Население плотное, земли мало, и с каждым годом становится все труднее достать ее.

— Я понимаю, — согласился ван Дэкер, — все это мы учитываем, но у нас есть и свои доводы. Как вам известно, в последние годы все капиталы направлялись в сахарную промышленность, кофейная же сокращалась. Мы предвидим кризис на сбыт сахара и рост спроса на кофе. Условия для этого весьма благоприятные. Если поставить дело научно, мы сможем давать кофе лучший, чем бразильский. Для этого фирма готова вложить достаточно средств и не видит препятствий в том, чтобы основать предприятия в каком-нибудь глухом уголке, например в Бантаме, или в Суракарте, или Джоджакарте15.

— При таких условиях дело несколько облегчается. В Бантаме или в Преангере землю можно найти. Но в Суракарте или Джоджакарте все зависит от местных султанов.

— И это мы знаем. Вы только дайте рекомендации к тамошним резидентам, а обстановку я выясню на месте. Разумеется, прежде всего необходимо ваше принципиальное согласие.

— Мы не против такого культурного мероприятия, — не очень определенно произнес начальник. — Но все же думаю, что дело обстоит не столь просто, как вам кажется.

— Наоборот! — подхватил ван Дэкер. — Фирме достаточно ясна вся сложность положения. Это видно хотя бы из того, что фирма выделила не менее десяти процентов с капитала на устранение возможных трудностей… Разумеется, один я ничего не сделаю… Нам необходима помощь авторитетных лиц…

В глазах начальника блеснула искорка. Сразу став внимательнее и покладистее, он выразительно посмотрел на Дэкера и сказал:

— Я вижу, ваше предприятие придумано трезво и находится в умных практических руках. Очевидно, у вас хорошо знают препятствия, которые могут возникнуть. Легко ли уговорить население, чтобы оно уступило фирме свои наделы? Представляете, какой для этого потребуется аппарат?

— И не говорите! — рассмеялся ван Дэкер и коснулся руки начальника. — Разве мы дети? Разве мы не знаем реальных условий и обстоятельств? Мне только надо будет объехать и осмотреть подходящие места, а потом придется обратиться к более авторитетному человеку. Не осмеливаюсь беспокоить вас, но если бы вы согласились оказать помощь в этом культурном деле, мы были бы очень благодарны.

— Что ж, — согласился начальник, — придется похлопотать. Этого требуют и интересы страны и интересы всего нашего отечества.

Через несколько минут ван Дэкеру вручили бумагу, в которой всем представителям местной власти предлагалось оказывать ему помощь во время объезда и осмотра земель под будущие плантации.

Ван Дэкер и начальник департамента ван Гук успели уже подружиться так, словно были старыми знакомыми. Попивая ананасовую воду со льдом, они беседовали о посторонних вещах и, видимо, нравились друг другу.

— Когда вы думаете ехать? — спросил ван Гук.

— Когда удастся, хотя бы сегодня.

— Сегодня у генерал-губернатора официальный бал. Три дня назад он приехал с Бейтэнзорга. Если хотите, я могу получить для вас приглашение.

Вначале ван Дэкер отказался, но, поразмыслив, согласился.

— В таком случае, — сказал ван Гук, провожая гостя до дверей, — приезжайте ко мне в восемь часов, и мы отправимся вместе.

На крыльце ван Дэкер встретился с Пипом. Они поздоровались, как добрые знакомые, и ван Дэкер спросил:

— Ну, как ваши охотничьи дела, мингер Пип?

— Нужно получить разрешение на путешествие по стране.

— Нравится вам здесь?

— Пока ничего интересного: дома, улицы, трамваи, автомобили, — все как у нас. Даже жулики на рынке такие же. Только змеями торгуют, как колбасой. Видимо, настоящая природа подальше.

— Разумеется. Желаю успеха!

* * *

В половине девятого ван Дэкер с ван Гуком, его толстой женой и длинноногой дочкой подъехал к генерал-губернаторскому дворцу.

В ночной темноте дворец сиял яркими праздничными огнями. Десятки автомобилей и конных упряжек скопилось возле подъезда, а вокруг собралась толпа зрителей, отделенная от дворца шеренгой полицейских.

По обеим сторонам мраморных лестниц, покрытых коврами, стояли темнокожие лакеи в блестящей парадной одежде, но… босые. В пышных залах шумело не менее шестисот гостей. Ожидали выхода генерал-губернатора.

Кроме высших голландских чиновников и военных тут были и представители иностранных держав: Англии, Франции, Бельгии. Как ни странно, а почти половина гостей оказались метисами, а жены их — чистокровными яванками. Вот прошел важный генерал, метис, со своей коричневой женой. Чужестранцы переглянулись и начали перешептываться: где это видано, чтобы генералом мог стать темнокожий?!

Ван Гук счел нужным пояснить ван Дэкеру:

— Это главнокомандующий яванскими войсками, талантливый и верный человек. И все же, я думаю, на такую должность лучше было бы назначить кого-нибудь из наших. Тут он большой туз, а в Голландии с ним постыдились бы даже здороваться.

— Не свидетельствует ли это, что мы неблагодарно относимся к нашим верным слугам? — спросил Дэкер.

— Зато здесь они на это пожаловаться не могут, — ответил ван Гук.

Заволновалась публика, дежурный адъютант крикнул на весь зал: «Их высокопревосходительство генерал-губернатор!» В глубине зала открылись двери, музыка грянула голландский гимн, и медленно, важно выплыл генерал-губернатор с женой.

Гости отвесили низкий, почтительный поклон. Генерал-губернатор милостиво закивал в ответ, а с некоторыми наиболее важными лицами перебросился двумя-тремя словами.

Заиграли полонез, генерал-губернатор пригласил жену французского консула и первый начал танец. За ним последовал какой-то консул с женой генерал-губернатора, потом и остальные, по чинам. С большим почтением следила публика попроще за танцем «самого» генерал-губернатора.

Бал начался. Через несколько минут генерал-губернатор опустился в кресло в углу, и его тотчас окружили высшие чины. Теперь танцевала простая публика. За полонезом пошли другие, «неофициальные» танцы. Гости веселились. Все окна были распахнуты, а за ними манили к себе прохладой веранды. Ван Дэкер с интересом наблюдал оригинальный бал. Воспитанность вынудила его пригласить на танец дочь ван Гука.

Потом и он вышел на веранду в саду, огороженном высокой стеной. Пальмы, бананы и другие экзотические растения как бы перенесли его в новый, незнакомый мир. Но музыка, парадная публика в сюртуках, фраках, мундирах и все окружающее свидетельствовало о том, что мир этот — тот же, что и в Гааге, Вене, Лондоне и Париже. И такой же простой народ стоит вон там, на улице, с завистью глядя на то, как веселятся господа.

— Смотрю я на все это и удивляюсь, — послышался голос английского консула. — Что думают голландские власти? Через десять — двадцать лет здесь не останется ни одного чистокровного белого. Все перейдет в руки коричневых, желтых, кофейных и прочих цветных созданий. Неужели голландцам не стыдно дружить с этими кофейными генералами и чиновниками? У нас бы их на порог не пустили! Если англичанин возьмет себе в жены цветную, его не примут ни в одном порядочном доме. А тут, в доме генерал-губернатора, целый зверинец!

— Это, конечно, так, — ответил ему французский консул, — но пока мы не видим в этом никакого вреда для голландцев. На протяжении ста лет здесь не было ни одного серьезного восстания. Видя своих, народ доволен властью. И сам собой напрашивается вывод, что цветные, возможно, для голландцев полезнее, чем свои, белые?

— Мы тоже пользуемся цветными, но это не значит, что мы должны мешаться с ними! — возразил англичанин.

К ним кто-то подошел, и беседа оборвалась. Когда ван Дэкер вернулся в зал к ван Гуку, тот разговаривал с бельгийским консулом.

— А знаете, прием и поведение у вашего генерал-губернатора куда пышнее и торжественнее, чем у нашего короля, — сказал консул.

— Не забывайте, — улыбнулся ван Гук, — что генерал-губернатор как раз и представляет особу нашей королевы. Поэтому все, что принадлежит ей, переносится на него. Не станете же вы возражать, что в этой дикой стране нужно всегда держать флаг власти на должной высоте!

— Совершенно верно, — согласился консул. — Потому-то и не достигло ни одно государство в своих колониях таких успехов, как Голландия на Яве. Развитие промышленности, культуры, равноправие (он показал рукой на метисов) — все это подняло страну и создало спокойные условия для жизни как голландцев, так и туземцев. Вот почему тут не чувствуются те тревоги и опасности, которые угрожают нашим государствам в их колониях.

— Да, наш народ тихий, спокойный, — подтвердил ван Гук.

— Но я слышал, — вмешался Дэкер, — что существуют какие-то неразрешенные партии: Сарэкат-Ислам, Сарэкат-Райят, даже коммунистическая партия…

— Ну, это только игра, — рассмеялся ван Гук. — Везде найдется несколько недовольных людей, а удовлетворить их всегда можно… бесплатным помещением…

И он засмеялся еще громче, довольный своей шуткой. Поддержал его и консул, улыбнулся и Дэкер.

Мимо них прошел молодой флотский офицер. Дэкер взглянул на него и чуть заметно вздрогнул.

— Не знаете ли, кто это такой? — спросил он ван Гука.

— О, это интересный человек, герой! — ответил тот. — С ним связана одна секретная история, но вам, своему человеку, о ней можно рассказать.

— Благодарю вас.

— Видите ли, — тихо начал ван Гук, — несколько месяцев назад пропал военный корабль. Может быть, вы читали в газетах о том, как разбился о камни "Саардам"?

— Кажется, читал, — ответил ван Дэкер.

— А в действительности он не разбился, его захватили бандиты!

— Не может быть! — ахнул ван Дэкер. — Бандиты захватили государственный военный корабль? Позор!

— Поэтому и объявили, что корабль разбился. Капитан, его помощник и команда позорно сдались бандитам. Только этот молодой мичман, ван Хорк, держался до последнего момента, и если бы трусы не заставили его покориться, он взорвал бы корабль вместе с собой и всем экипажем.

— Какой герой! — удивился ван Дэкер.

— Всю команду, конечно, наказали, а ван Хорка повысили в должности и назначили командиром миноносца.

— Ну, а «Саардам» куда девался?

— До последнего времени это не было известно, но теперь, кажется, выяснено, так как ван Хорк завтра или послезавтра отправляется по его следам.

Между тем танцы прекратились, и гостей пригласили к ужину. Генерал-губернатор сел за отдельный стол с самыми почетными гостями, остальные разместились в двух больших залах. Подождав, пока все успокоятся, генерал-губернатор поднял бокал и заговорил:

— Уважаемые гости! Разрешите провозгласить первый тост за ее величество королеву Вильгельмину Голландскую, владелицу Индонезии. Только ее внимательность, ее заботы позволили нам добиться благополучия этой страны, дать населению…

Страшный грохот за окном оборвал его речь. Задрожали стены, зазвенело, посыпалось стекло, кирпич, полетели на стол обломки, а в углу зала, в стене образовалась большая брешь.

Среди гостей вспыхнула паника. Слышались голоса: «Взрыв! Бомба! Салака!»16. Столы, снедь, люди, стулья — все смешалось в кучу. Бокал выпал из руки генерал-губернатора, и он, подхватив жену, вместе со всеми помчался к выходу, забыв о своем высоком положении. Но в дверях образовалась такая давка, что нельзя было пройти ни вперед, ни назад. На полу, под ногами обезумевших гостей, кричало несколько женщин. Многие выскакивали через окна. Ван Хорк спрятался в углу под столом.

И тут послышался зычный голос «кофейного» генерала:

— Господа! Успокойтесь! Все уже кончилось, больше опасности нет!

Первым опомнился генерал-губернатор и сделал вид, будто он бросился к дверям лишь для того, чтобы навести порядок. К нему присоединились другие офицеры.

Выскочил из-под стола и ван Хорк и тоже начал успокаивать публику:

— Господа, успокойтесь! Мы на страже, мы не допустим несчастья. Спасайте женщин!

Ван Дэкер все еще стоял, словно окаменев. Казалось, он не видит суматохи, не думает об опасности, а занят совершенно иными, тревожными мыслями.

Постепенно гости начали приходить в себя и покидать зал, где осталось человек десять раненых и две растоптанные женщины на полу.

Когда публика, наконец, разъехалась, у генерал-губернатора началось срочное совещание. Выяснилось, что кто-то подбросил бомбу, которая и взорвалась в саду около угла дворца. Поймать преступника не удалось, и вместо него схватили тех, кто в это время подвернулся под руки.

— Это все коммунисты! — заскрежетал зубами генерал-губернатор. — Придется их хорошенько почистить!

А откуда он мог знать, что для коммунистов эта бомба была во много раз хуже и нежелательнее, чем для него самого…

Ван Дэкер тоже отправился домой. По дороге зашел на телеграф и послал в Тжилатжап телеграмму:

«Участок для кофейной плантации найден. Постарайтесь своевременно очистить его».

В отеле он прежде всего спросил, не вернулся ли Тугай. Ему ответили, что пока нет.

— Когда появится, пришлите его ко мне, — распорядился ван Дэкер.

Вернулся Тугай часа через два.

— Будет тебе от господина! — предупреждали его слуги. Но так и уснули, не дождавшись ничего. Тугай пробыл в номере ван Дэкера до пяти часов утра.

IV. ЖИЗНЬ ЯВАНСКОГО НАРОДА

Дэза Бандъю. — Сахарная плантация Бильбо. — Плеть на двенадцать человек. — Чистка. — Па-Инго и его сын. — Пожар на плантации. — «Бунт». — Приезд регента. — Дурьяном по голове! — Несчастья Па-Инго. — Амок!

Дэза17 Бандью находится у самой железной дороги. В нее входят несколько кампонгов18, расположенных так близко друг от друга, что их можно считать за один кампонг. Земли здесь очень мало, не больше половины гектара на человека. Каждый клочок ее возле хижин засажен бананами, пальмами, мангустанами, дурьяном и другими плодовыми деревьями. Селения прячутся среди деревьев, как в лесу. Издали кампонг и заметить нельзя: он кажется рощицей среди полей.

Есть хозяйства, состоящие всего из нескольких плодовых деревьев. А если таких деревьев насчитывается до семи штук, хозяин обязан платить 2,2 гульдена налога.

Среди этих садов разбросаны хижины, которые можно назвать корзинками на столбах. Все они сплетены из бамбука и стоят на «курьих ножках», — на четырех, а иногда и больше, столбах в полметра высотой. Крыши сплетены из «аланг-аланг» (трава с широкими листьями), из пальмовых листьев или из рисовой соломы. Внутри — лишь постель да циновка на полу, больше ничего нет. Пара горшков и печурка из камней дополняют домашнюю обстановку.

Рядом такой же сарай да навес для быка и повозки на двух колесах — если, конечно, имеется такое богатство. Почти все имущество, в том числе и посуда, сделано из бамбука.

Но у большинства крестьян нет никакого хозяйства. Кусочек земли в несколько квадратных метров они обрабатывают вручную. Высчитано, что имущество таких хозяев оценивается на наши деньги в 4 рубля, в том числе «дом» стоит… 1 рубль 20 копеек!

Все дворы и сады, если их можно так назвать, заросли дикой травой, которая растет так быстро, что способна заглушить все. Люди никогда не делают уборки вокруг своих хижин: не к чему, да и нет смысла тратить силы.

За деревней начинается «савах» (пахота), где яванец выращивает «пади» (рис). Это пади, дающее три урожая в год, и является главным, можно сказать, единственным средством существования.

Сотни лет миролюбивый яванец обрабатывал свой савах, собирал пади и ничего больше не желал, никуда не стремился. Но вот откуда-то пришли белые и начали вводить «культуру»: сначала, как мы видели, заставляли сеять то, что яванцу совершенно не нужно, а потом «полюбовно» брать его землю в аренду.

Именно таким образом предприниматель Бильбо и арендовал три четверти дэзы Бандью для своего сахарного завода. Арендовал совсем полюбовно и просто. Прежде всего подружился с местной властью, до «лури» (староста дэзы) включительно. И повелось так, что едва у крестьянина случится беда — или неурожай, или скот падет, — как именно в это время надо платить налоги. Агенты Бильбо никому не отказывали в помощи, охотно одалживали деньги, а в результате земля «полюбовно» переходила к сахарозаводчику. С тех пор крестьяне стали обрабатывать свою землю в пользу Бильбо.

Несколько крестьянских хозяйств еще держались, но окончательная судьба их была уже предрешена.

А рядом с первобытной малайской деревней, где люди жили так же, как триста лет назад, возвышался завод, построенный по последнему слову европейской техники. На его полях четыреста человек трудились над сахарным тростником. Половина из них — дети лет двенадцати — пятнадцати, которым можно платить меньше: они должны обрывать лишние нижние листья и рыхлить землю вокруг каждого растения.

В этой горной стране почти совершенно нет ровных участков земли. Долины чередуются с возвышенностями, временами вздымаются скалистые, отвесные горы, а дальше опять долина. В одной из таких долин и находилась сахарная плантация.

На возвышении, под густым деревом, сидели три надсмотрщика, служащие Бильбо. Двое из них были голландцами, третий метис. Вся плантация лежала перед ними как на ладони, только трудно было рассмотреть отсюда каждого рабочего в отдельности. Но для этого имеется бинокль, и время от времени то один, то другой надсмотрщик подносил его к глазам и оглядывал поле. Рядом лежали длиннющие плети, о которых сами надсмотрщики говорили, что они «могут захватить сразу двенадцать человек». Близился полдень. Солнце стояло над самой головой и огнем жгло голые спины рабочих. Даже надсмотрщикам в тени и то было жарко.

— Вот уже сколько раз те парни приостанавливают работу, — ворчал один из надсмотрщиков, — а идти к ним не хочется. Видите? Опять? Ах, негодяи!

— Ничего не поделаешь, нужно сходить. Твоя очередь, Грин, — сказал другой.

— Ну и покажу я им сейчас! — сердито крикнул Грин и, взяв плеть, направился к рабочим.

Увидев, что приближается надсмотрщик с плетью, все четыреста человек невольно содрогнулись.

«Не ко мне ли?» — подумал каждый, и под горячими лучами солнца на людей повеяло холодком.

Чтобы добраться до них, надсмотрщику надо было обогнуть кусочек поля, засеянного рисом. Участок этот принадлежал Па-Инго, одному из крестьян, которые еще держались за свою землю. Вот почему и пошел надсмотрщик не в обход, а прямо по посеву. Подумаешь, — беда! Этому глупцу Па-Инго давно предлагали сдать землю в аренду. Не хочет — тем хуже для него! И через рис было уже проложено столько тропинок (каждый раз новая), что у бедного Па-Инго почти ничего не оставалось от урожая.

Среди рабочих был и сын Па-Инго, двадцатилетний парень Нонг. В бессильной ярости смотрел он на то, как бездушные надсмотрщики губят всю их работу.

Четыреста человек затаили дыхание, боясь даже смотреть в сторону надсмотрщика. А тот все шагал, пока не подошел к провинившимся детям.

— Вы что же, играть вздумали? — загремел его голос. — Вы нанялись играть или работать?

Свистнула плеть и охватила «только» четверых. Еще свист — и шестеро ребятишек застонали, заплакали от жгучей боли. На их худеньких спинах выступили кровавые рубцы. На кровь тотчас набросились мухи — «леры», облепили раны, а отгонять их нельзя: нужно работать все минуты бесконечного дня.

Несколько взрослых, особенно женщины, невольно приостановились, посмотрели на бедных детей. Но и по их спинам тотчас заходила плеть.

— Эй вы, лентяи! — орал надсмотрщик. — Только и думаете, как бы украсть минутку! Надеетесь, что мы не видим? Как бы не так, нас не обманете!

В это мгновение послышался звон: после шестичасовой работы наступил получасовой перерыв, а потом снова шестичасовая работа, до темноты. Надсмотрщик ушел. Рабочие распрямили спины, многие тут же попадали на землю, некоторые начали завтракать. Горсточка риса да несколько плодов — вот и вся еда за двенадцатичасовой рабочий день…

Не следует думать, что труд этот — принудительный, крепостной. Нет, он организован на новейших капиталистических началах. Рабочие добровольно соглашаются работать по двенадцать часов в день и даже подписывают договор. А если так, то по закону работодатель имеет право любыми способами заставить их работать полные двенадцать часов, минута в минуту. Бывает, что люди работают десять, девять, а то и меньше часов, но в каждом случае — только по соглашению. Разве это принуждение?

Рабочие отдыхали. Большинство из них ни о чем не думали, ничего не чувствовали, кроме наслаждения отдыхом. Даже об избиении не разговаривали: дело обычное, для того и господа… Всегда так было, а может быть, и должно так быть… Вот только бы скорее окончился день! Тогда можно будет и отдохнуть хорошенько, и позабыть обо всех невзгодах…

Некоторые покорно жаловались на свою судьбу:

— Добрый дух покинул сердца белых людей…

— Аллах отвернул от нас свое лицо… Но слышались и призывы к борьбе:

— Никогда аллах не советовал терпеть издевательств чужеземцев! Наоборот, он приказывает вести с ними борьбу. Мы должны объединиться, и тогда аллах поможет нам прогнать белых. Ради этого и существует партия Сарэкат-Райят19. Если б мы все вступили в нее, могли бы одним махом освободиться от чужестранцев!

Кое-кто заинтересовался, начал расспрашивать, где и как можно записаться в партию Сарэкат-Райят. Нашлись и такие, которые пошли еще дальше:

— Одной независимости мало. Посмотрите вокруг, и увидите, что кроме белых и «свои» издеваются над нами. Нет, для нас свои — только те, кто работает, как мы. А кто пьет нашу кровь — все чужие, какая бы кожа у них ни была, белая или темная!

Любопытно было слышать такие слова под экватором, среди темнокожих, полуголых «дикарей». Даже сюда дошли коммунистические идеи! А господину Бильбо и не снилось, что у него на плантации произносятся такие речи. Он, как и вся Европа, привык считать яванцев «самым тихим и спокойным народом в мире».

Минуло полчаса, и опять началась тяжелая работа. Но вот на небосклоне заклубились тучи. Загремел гром, засверкала молния. Приближался экваториальный дождь, льющийся как из ведра, и буря, превращающая день в ночь.

— Вот не ко времени этот дождь, будь он проклят! — ругались надсмотрщики.

— Братья, какое счастье дождь! — радовались рабочие.

И дождь начался. Гремел гром, полосовали небо молнии, лились потоки воды, бурлили канавы. Надсмотрщики спрятались под деревом, а рабочие так и остались в поле. Зато как хорошо они отдохнули! Только через час опять принялись за работу.

Лишь в шестом часу, когда стало совсем темно, вернулись рабочие в свои бараки. Эти бараки правильнее было бы считать не местом отдыха, а местом мучений. Низкие, без окон, со сплошными нарами в несколько этажей, они походили на большие ящики, от пола до потолка набитые людьми.

Местные рабочие часто просились на ночь домой, но их не отпускали, потому что утром легче гнать на работу всех вместе, чем собирать людей порознь по всей деревне.

Назавтра, во время перерыва, на поле явился сам Бильбо, а с ним полицейские и человек двадцать новых рабочих.

Бильбо приказал всем собраться возле него. Полицейский вытащил из кармана бумагу и вызвал по фамилии человек двадцать рабочих.

— Вы члены Сарэкат-Райята? — грозно спросил он.

— Нет, нет! — послышались испуганные голоса.

— Что? Обманывать? — топнул ногой полицейский. — Сейчас же убирайтесь вон, пока я вас не арестовал!

Рабочие постарались исчезнуть, радуясь тому, что легко отделались. Вместо их поставили новых.

— Запомните, — пригрозил Бильбо, — так будет с каждым, кто входит в разные разбойничьи банды, особенно коммунистическую!

Двадцать человек ушли, проработав три недели, а заработок их, конечно, остался в кошельке господина Бильбо.

В числе этих двадцати был и Нонг, сын Па-Инго.

Через неделю обработка плантации была закончена. Рабочих распустили. Теперь оставалось ждать, пока тростник созреет, а потом убрать и свезти его на завод.

Кампонг ожил. Жители, работавшие на плантации, вернулись домой и словно забыли о недавней каторге, об избиениях и издевательствах надсмотрщиков. Как дети, радовались они празднику и тем небольшим деньгам, что заработали у Бильбо.

Только в хижине Па-Инго было грустно. В углу лежала больная жена, а лечить ее было не на что. Рис давно уже съели и теперь питались одними плодами. Новый урожай погибал на глазах. Надеялись на заработан Нонга, но и эта надежда не сбылась…

— Лучше бы ты не связывался со всем этим, — с упреком сказал сыну Па-Инго.

Нонг ничего не ответил, лишь виновато опустил голову. Он и сам не мог разобраться в своих чувствах. Конечно, обида и гнев к угнетателям все еще владели им, но трудное положение семьи и горе невольно наталкивали на мысль, что если бы он был в стороне от всего этого, такое несчастье не пришло бы в их дом…

С двенадцати лет работал парень на предприятии Бильбо. Работал, разумеется, временно, сезонно: то несколько дней, то месяц в поле, потом, тоже случайно, на заводе. Там Нонг встречался с бывалыми рабочими и от них слышал, что надо бороться с чужеземцами за освобождение родины. Лучшие люди давно уже делают это, вот и нужно прежде всего объединиться. Словно новый мир открылся перед глазами Нонга, захватил его новыми идеями, и Нонг записался в Сарэкат-Райят.

Всего один раз успел он побывать на собрании членов партии. Собрались в горах. Присутствовало человек сто. С речью выступил приезжий мулла в белой чалме, с черной бородой и огненными глазами.

— Правоверные! — гремел его звучный голос. — До каких пор мы будем терпеть ярмо чужеземцев? До каких пор неверные будут властвовать над детьми пророка? Разве мы не можем жить и управляться сами, без чужеземцев, как было когда-то? Разве не имеем мы своей славной истории? Или у нас не было своего, независимого государства? Правоверные, готовьтесь к борьбе, просвещайте темный народ, вовлекайте людей в наши ряды, и тогда мы прогоним чужеземцев и заживем свободной жизнью!

Правоверные слушали эту речь и понимали лишь то, что нужно прогнать чужеземцев. Славной историей они не интересовались, а о пророке думали меньше всего.

Действительно, когда-то в XI–XV столетиях на Яве были независимые государства. Господствовали в них сначала индийские цари, которые ввели буддийскую религию, потом арабские, повернувшие народ на магометанскую веру. В результате у современных яванцев получилась какая-то смешанная религия, хотя на бумаге они числятся магометанами. И если религией интересовались немногие, то слова «независимость» и «свободная жизнь» волновали всех, и люди нетерпеливо ждали, когда же наступит час борьбы…

Вот и сейчас Нонг сидит в своей хижине, думает и страдает душой за своих родителей.

К дому подошел «лури» (староста).

— Па-Инго, — сурово сказал он, — ты обещал заплатить из заработка Нонга. Где его заработок?

Па-Инго промолчал.

— Если Па-Инго не внесет деньги через три дня, его «сапи» (вол) сменит своего хозяина, — предупредил лури.

Снова никакого ответа.

— Лоло (сорная трава) выросла в ушах Па-Инго и мешает ему слушать голос разума, — продолжал лури. — Если бы ты отдал землю в аренду, не было бы таких хлопот.

— Подожди, пока соберу рис, — произнес, наконец, Па-Инго.

— Много раз всходило и заходило солнце, пока тебя ждали. Больше нельзя. Подумай. Я сказал.

И лури медленно, важно пошел прочь.

Па-Инго остался недвижимым. Только Нонг вскочил на ноги и начал нервно расхаживать возле хижины.

* * *

Ночь близилась к концу. На востоке посерело, и стали отчетливее вырисовываться вершины гор. Вот их позолотили первые солнечные лучи, а в долине было все еще темно. Потревоженный туман задвигался и неохотно, медленно начал подниматься над плантацией.

Дэза спала, спал и заводской поселок. Только кое-где проснулся один-другой человек. Вдруг послышался тревожный звон и крики — Пожар на плантации!

Будто муравейник, зашевелился поселок. Люди со всех ног бросились — кто на плантацию, кто — в кампонг. Сюда спешили и надсмотрщики со своими плетями, и полицейские, и местные чиновники.

Загремел барабан в деревне, забегали по улице заводские люди…

— Марш тушить пожар! Живо! Все! Перепуганные жители вскакивали, не понимая, что происходит. Налетели стражники, явился лури, — бегал, кричал изо всех сил. Плакали дети и женщины, недовольно роптали мужчины, свистели плети, ругались надсмотрщики, — шум и гам стоял такой, словно на деревню напали бандиты.

Надо ли говорить о том, что у населения не было никакой охоты спасать господское добро? Люди разбегались кто куда, прятались, а от этого насильники бесились еще больше.

— Стой! Куда ты? Я тебе покажу! — кричали они, не жалея плетей.

Все же им удалось поймать человек пятнадцать и выгнать в поле. Огонь шел там стеной, сухой тростник трещал, специфический запах горелого сахарного сока разносился в воздухе. Прибежавшие первыми успели сделать лишь небольшую просеку, чтобы не пустить огонь дальше, но людей не хватало. Пока задерживали огонь в одном месте, он пробивался в другом.

Сам Бильбо прибежал на пожар и тоже носился, как взбесившийся зверь.

— Ах, сволочи! Бунтовать вздумали? Мы из них выбьем этот дух! — кричал он по адресу тех, кто не явился тушить огонь.

Только часа через три, после того как половина плантации была уничтожена, огонь удалось задержать. Но и от риса Па-Инго и некоторых других крестьян ничего не осталось: все было вытоптано.

День спустя в дэзу явились важные гости. Впереди, на белой лошади, ехал старик с седой бородой, в чалме и в белом халате. Коня покрывала шелковая попона с разноцветными разводами. Рядом со стариком ехали Бильбо и несколько чиновников. Вооруженные конники окружили старика, а замыкала кортеж подвода со слугами и хозяйством.

Бильбо и голландские чиновники держались перед стариком покорно и угодливо, как перед царем. Жители, встречавшиеся по дороге, делали «дьёнг-кок», знак высшего уважения: отходили в сторонку и приседали, пока важное лицо проезжало мимо. Этот дьёнг-кок простой народ обязан был делать перед каждым чиновником, и тем более перед всеми без исключения белыми. Впрочем, надо отметить, что теперь дьёнг-кок в городах и даже таких населенных пунктах, как Бандью, не выполнялся. И все же перед такой важной персоной, как регент, приходилось возвращаться к древнему обычаю.

Как мы уже говорили, регентом всегда назначают какого-нибудь князя, потомка прежних властителей страны. Через него голландская власть и проводит все свои мероприятия. Выше регента стоит лишь голландский резидент, местный губернатор, управляющий не народом, а регентом. Как и все чиновники, голландские резиденты сменяются после нескольких лет службы, регенты же остаются на месте всю свою жизнь и даже передают должность по наследству сыну (понятно, с согласия голландских властей).

Регенты пышно живут в своих дворцах, имеют сотни слуг и жен, собственный почетный отряд войск. На все это нужны деньги. Их и дают голландские власти, требуя за это от регентов службы, как говорится, не за страх, а за совесть.

Но сплошь и рядом денег не хватает, и вот тут-то начинается неслыханная эксплуатация народа. Любыми способами выжимают регенты из народа соки в свою пользу, — так, что иной раз и голландскому резиденту приходится сдерживать аппетиты таких «властителей». И если в подобных случаях происходят недоразумения с населением, слышатся жалобы на власть, голландцы резонно заявляют яванцам:

— Чего вы от нас хотите? У вас своя власть и, как видите, временами не слишком мягкая. Нам даже приходится охранять вас от нее. Разве лучше будет, если мы оставим вас одних с вашими собственными князьями?

А вместе с тем голландцы старательно поддерживают авторитет регентов. В инструкции резиденту прямо говорится, что он должен быть вежливым и внимательным к «младшему брату». Вот почему и теперь регент ехал во главе торжественного кортежа. Под высоким дурьяновым деревом поставили красивое кресло, слуги заботливо помогли регенту сойти с коня, а когда он уселся, рядом с креслом выстроились солдаты. Голландцы так и не садились.

Тем временем приказали собрать весь народ. Чувствовалось, что назревает нечто важное. Уж не с недавним ли пожаром связано все это? От такой мысли многих охватывал страх.

Наступила тишина. Только высоко над головой регента шелестели листья. Среди них поблескивали дурьяновые плоды.

Регент встал, величественно оглядел собравшихся и заговорил:

— Дети моего народа! Затосковало сердце мое, когда я услышал, что вы пошли против закона. Стыдно мне, старику, смотреть в глаза нашим благодетелям. Два злодеяния вы совершили: во-первых, подожгли плантацию, а во-вторых, отказались тушить пожар.

— Мы не поджигали! Мы не знаем, кто поджег! — послышались голоса.

— Все равно, — перебил регент, — даже если злодей будет найден, вы все должны отвечать за потери, потому что отказались идти тушить огонь!

— Мы не отказывались! — крикнуло несколько человек.

— Во всяком случае, — продолжал регент, — по закону, который вам всем хорошо известен, ответственность за потери должна нести вся дэза. Это значит, что арендованная земля задерживается на один сезон без оплаты. На этот же сезон отбирается земля у тех, кто еще не сдал ее в аренду. Это — самое мягкое наказание, но не ради него я приехал к вам. Я хочу вас предупредить…

Вдруг вверху что-то треснуло, и на голову регента рухнул большой плод. Р-раз, и плод разлетелся на пять кусков! Острый чесночный запах наполнил воздух.

Регент вскрикнул, пошатнулся. На чалме его заалели пятна крови. Поднялась суматоха, крики; старика подхватили под руки, усадили в кресло, побежали за водой, начали смывать кровь. Наконец уложили на подводу, в которой раньше ехали слуги, и кортеж торопливо покинул селение. Вслед ему несся громкий хохот: это смеялись люди, которым хотелось плакать.

Происшествия с дурьяном случаются здесь нередко. Жители Бандью помнят даже, как однажды умер человек от удара сорвавшегося плода. И действительно, эта штука далеко не безопасна. Представьте себе громадную продолговатую дыню, летящую с высоты двадцати метров. К тому же вся она утыкана крепкими, острыми колючками длиною в сантиметр. Не удивительно, что голова регента не выдержала удара…

Смех-смехом, но дело для жителей Бандью оборачивалось плохо. Правда, ничего неожиданного в этом пожаре не было20, но все же требовалось время, чтобы свыкнуться с несчастьем: ведь отныне и в продолжение целого сезона людям придется жить лишь на заработки у Бильбо! А что, если всем работы не хватит? Что будет, если Бильбо уменьшит и без того ничтожную плату? Или наймет рабочих из других мест, — а их на Яве хватает?. Одно можно было сказать с уверенностью: господин Бильбо не только ничего не потеряет от пожара, но еще и заработает немалые деньги.

Надо было спешить получить какую-нибудь работу, пока не поздно. Приближалась жатва, и все население бросилось в контору Бильбо. Хотя мы и не очень уважаем этого господина, но должны признаться, что никакого насилия он не совершал. Бильбо лишь предложил свои условия, а воля каждого — принимать их или нет. Голландец даже предупредил:

— Хорошенько подумайте, чтобы потом не жаловались. Помните: если ты сам, добровольно согласился, так и должен будешь выполнить все условия. Не захочешь — заставим!

И рабочие «соглашались».

В лучшем положении оказались те, кто владел собственным «сапи» (волом): они были нужны для перевозки тростника с плантации на завод. С немногочисленными владельцами волов заключали отдельные сложные договоры.

Прежде всего крестьянину предлагали как бы временно продать своего вола, и об этой продаже составляли специальные условия. Хозяин тут же получал деньги. Потом заключали еще одно условие, о том, что этот человек будет работать на сапи, предоставленном ему плантатором. Полный расчет — по окончании всех работ, когда из заработка крестьянина будут удержаны деньги, выплаченные ему за вола.

И получалось так: если человек бросит работу и уйдет с «чужим» волом, его сейчас же посадят в тюрьму как вора. Если же убежит без вола, значит, животное так и останется собственностью Бильбо.

Пока лури не явился за сапи, Па-Инго решил подписать такие условия. Нонга на работу не приняли, и он оставался с больной матерью, смерти которой следовало ожидать со дня на день.

Началась работа, изнурительная, тяжелая. Нужно было как можно быстрее переработать тростник на сахар. С поля на завод вела узкоколейная железная дорога, но вагонетки по ней тащили волы. Неудобные яванские возы на двух колесах со всех сторон двигались к железной дороге, а там тростник перегружали на платформы.

Беспрерывной рекой тек тростник на завод, сначала в так называемую «мельницу», откуда с одной стороны выходила измельченная масса, а с другой, по цементному желобу, полз мутный сок с желтоватой пеной. Дальше сок проходил через известь, серные газы, кипел в огромных чанах, фильтровался, выпаривался, сгущался — и наконец получался сахар, который тотчас грузился в вагоны, потом в трюмы кораблей, которые развозили его по всему свету.

Па-Инго на своем «одолженном» сапи возил вагонетки по рельсам. Плантация, как мы знаем, лежала в долине, поэтому вагонетки приходилось тащить в гору. Бедный вол выбивался из сил, но остановиться нельзя было ни на минуту: сзади напирали другие вагонетки, да к тому же надсмотрщики не жалели кнутов, подгоняя волов и людей.

В обратную сторону, с порожняком, было не легче: вагонетки быстро катились вниз, били животное по ногам, примитивные тормоза действовали плохо. И так — двенадцать часов кряду!

Через несколько дней вол едва переставлял ноги. Животное не выдержало работу, которую выполняли люди, и в конце концов пало от истощения…

И получилось так, что Па-Инго еще должен был отработать плантатору за «чужого» вола!

Бросив работу, Па-Инго самовольно ушел домой.

Там его встретил заплаканный Нонг: мать умерла.

Па-Инго сел в углу хижины и словно окаменел. Казалось, он ничего не видит и не слышит. Не пошевелился даже тогда, когда пришли соседи и унесли тело жены, чтобы похоронить.

Как ни звали его, как ни толкали, Па-Инго ничего не отвечал. Минул день, прошла ночь, а он все еще сидел в углу. Сколько ни старался Нонг расшевелить отца, заговорить с ним, — ничего из этого не получилось. Утомленный, юноша наконец уснул, но и когда проснулся, отец все еще сидел так же, как накануне, и так же широко были раскрыты его ничего не видящие глаза…

Нонг отправился к соседям — посоветоваться, что делать.

И вдруг Па-Инго зашевелился, что-то забормотал и начал дрожать. Глаза его заблестели, запылали дикой злобой, на губах выступила пена. Наконец вскочил, сорвал со стены крис (нож, кинжал) и выбежал на улицу. Размахивая ножом, он мчался по деревне, коротким ударом ранил и сбил с ног случайного прохожего и, не замедляя бега, направился прямо к заводу.

— Амок! Амок! Па-Инго! — разнеслась по деревне страшная весть. Загремели трещотки, люди бросились прятаться кто куда.

Услышав этот крик, Нонг помчался вслед за отцом. За ним спешили и другие мужчины, вооруженные чем попало.

— Амок! Амок! — неслось со всех сторон.

Тем временем взмахом ножа Па-Инго убил какую-то женщину, которая несла воду. Он мчался так быстро, что преследователи все больше и больше отставали от него. Откуда только у старика взялась такая нечеловеческая сила? Уставшие мужчины останавливались один за другим, и лишь Нонг не мог остановиться.

Издали послышались выстрелы. Нонг чуть не упал: «Неужели поздно?»

А когда подошел к сбежавшейся толпе, увидел мертвого отца и рядом с ним окровавленного, тоже мертвого надсмотрщика Грина.

Этот «амок» является особенностью яванцев, и европейцы до сих пор ломают голову над причиной его. Что это — сумасшествие или какая-то болезнь? Замечено, что амок никогда не случается со счастливым человеком, а наступает в результате горя и тяжелого положения. Если такого «оранг-гиля» (сумасшедший человек) удержать, припадок со временем проходит. И все же закон разрешает каждому убить «оранг-гиля», чтобы тот не убил других.

Да, забывают европейцы, что хотя яванцы и «самые терпеливые и тихие», но все-таки люди. Каким бы тихим и терпеливым ни был человек, а горе, мучения и издевательства могут в конце концов довести его до припадка гневного безумия.

До последнего времени это терпение заканчивалось «амоком», а в дальнейшем может окончиться и чем-нибудь другим…

V. ПО ДОРОГЕ В НЕВЕДОМОЕ БУДУЩЕЕ

Нонг в дороге. — Встреча с Пипом. — Сознательное животное. — Нонг на службе у Пипа. — Кому смех, а кому горе. — Приезд в Тзнанг.

И Нонг отправился куда глаза глядят. Пошел на запад, в дебри Бантама, где, как он слышал, еще сохранились вольные люди, куда убегают те, кому невмоготу жить дома.

Перед уходом он ликвидировал свою землю и хозяйство, рассчитался с долгами, после чего у него еще осталось десятка два гульденов. Приятно было и Бильбо получить кусок земли, который так мешал ему до сих пор. Удовлетворен был и лури, получивший от Бильбо за свои хлопоты порядочное вознаграждение. А в дэзе стало на одно хозяйство меньше.

Дорога то поднималась на возвышенности, то спускалась в ложбины, где тоже копошился народ, а под деревьями прятались кампонги. Вся страна казалась одной сплошной деревней. Недаром густота населения Явы составляет семьсот человек на один квадратный километр, в то время как даже в наиболее заселенных местностях западной Европы она не превышает четырехсот человек.

Каждый клочок земли здесь старательно обработан, главным образом под рис. Как известно, рис высаживают рассадой в воду, или, иначе говоря, заливают поля водой. И вот яванцы умудрились даже на склонах гор делать такие посадки. Они размещаются террасами, одна над другой, огороженными узенькими земляными барьерчиками, так что вода постепенно заливает их от верхних к нижним. Дождевая вода для полива собирается в специальных местах и оттуда распределяется по определенному плану.

Было время жатвы. Народ в праздничных одеждах собирал урожай. Одни срезали рисовые колоски и связывали их в пучки, другие на коромыслах относили снопы домой. Каждое зернышко строго учитывалось. Хлопотали и пестрые птички-рисовки, но против них у яванцев давно уже выработаны средства борьбы: на полях расставлены колышки, увешанные лохмотьями; от них к маленьким шалашам протянуты нитки; в шалашах сидят дети и все время дергают за нитки, так, что пугало двигается и отгоняет птиц.

Кое-где встречались и предприятия капиталистов: чайные, кофейные, хинные плантации. Это последнее растение завезено сюда из Южной Америки и так хорошо прижилось, что теперь Ява выделывает хины больше, чем весь остальной мир.

По дороге на каждом шагу попадался «ресторан». Предприимчивый китаец ставил где-нибудь под деревом два маленьких столика, на одном кое-как прилаживал жаровню, которую раздувал банановыми листьями, на другом — приготовленный рис с различными приправами к нему. Приправ этих много, и от некоторых из них у нас глаза полезли бы на лоб. Но туземцы очень любят такие приправы. Вместо тарелок — тоже листья. Нонг чувствовал себя настоящим господином, имея возможность обедать в таких ресторанах.

Около полудня началась гроза, повторяющаяся на Яве в каждые сто дней шестьдесят один раз. Но нашего путешественника это не волновало: ведь он спокойно мог и переждать дождь, и переночевать под любым навесом.

Так Нонг шел два дня. Вначале он чувствовал себя весело, свободно, но чем дальше, тем чаще сжималось его сердце. Куда он идет? Зачем? Что его там ожидает? Не лучше ли было остаться на месте? Он слышал, что в дебри Бантама убегают люди, но достоверно ничего не знал. Надеялся только, что там найдется уголок, где нет белых, найдутся товарищи, вместе с которыми можно будет вести борьбу против угнетателей.

К вечеру Нонг вошел в деревню, решив переночевать в ней, и тут неожиданно увидел европейца, как бы прогуливавшегося по кампонгу. Как видно, белый никуда не спешил, а просто присматривался к новому для него месту. А жители деревни, в свою очередь, с нескрываемым любопытством глядели на этого гостя.

Навстречу выехал воз на двух колесах с запряженным в него сапи. На возу «капок» — хлопок из особого малайского растения.

Увидав европейца, сапи забеспокоился, грозно засопел и… бросился на белого вместе с возом! Европеец вначале подумал, что вол чего-то испугался, но тут же ему пришлось отскочить в сторону. Сапи — за ним, он в другую — и вол опять за ним!

— Пегант! Пегант! (Стой! Держи!) — закричал сзади испуганный хозяин, а рассвирепевший вол продолжал наседать на белого — вот-вот пришьет его рогами к забору! И тут Нонг, схватив горсть песка, швырнул его волу в глаза. Сапи остановился, все еще косясь на чужака. Подбежал хозяин, схватил вола, начал просить у европейца прощения и поспешил уехать.

— Что это такое? — возмутился Пип (это был он) на ломаном малайском языке.

— Видите ли, наши волы всегда так нападают на чужих. Не любят их, — по-голландски ответил Нонг.

Правда, он не сказал, что такими чужими здешние волы считают только европейцев. Эта особенность яванских сапи давно уже известна и натворила немало бед.

— Неужели так всегда бывает? — спросил Пип.

— Почти всегда.

— Ну и патриоты! — пробормотал голландец. — Ты молодец, что спас меня. Да еще и по-голландски разговариваешь. На, возьми, — и протянул Нонгу монету.

Лишь когда он отошел, юноша спохватился: зачем было спасать этого белого господина!

«Чего я полез? Пускай бы выпустил ему кишки! Даже животное и то знает наших врагов».

А Пип вдруг вернулся, с любопытством спросил:

— Ты здешний?

— Нет, — ответил Нонг.

— Есть у тебя работа?

— Я иду искать ее.

— Куда?

— В Бантам.

— О, так и я же туда еду! — воскликнул Пип. — Не согласишься ли ты пойти ко мне на службу? Мне нужен смелый человек, потому что я еду охотиться в дикие места. Ты, кажется, хороший парень, да еще и голландский язык знаешь.

Нонг сразу понял, что для него лучшего случая быть не может. Но, боясь выдать свою радость, почти равнодушно спросил:

— А сколько господин будет мне платить?

— Об этом не беспокойся, я тебя не обману. Я хочу от тебя верности, смелости и честности, и если будешь таким, не пожалеешь. Пока могу обещать двадцать гульденов в месяц, на моем содержании, а будешь стараться, получишь в два раза больше.

Чтобы понять, как отнесся Нонг к этому предложению, надо вспомнить, что за каторжную работу на плантации он получал только двенадцать гульденов на своих харчах21.

— Я согласен, — ответил юноша, — и постараюсь во всем угождать господину.

— Как тебя зовут?

— Нонг.

— В таком случае идем со мной, — сказал Пип, и Нонг зашагал за ним, чуть-чуть приотстав, как полагается хорошему слуге.

Мингер Пип направлялся в Тэнанг, небольшой городок в резиденции (округе) Бантам. Как ему говорили, там начинаются лесные дебри, где еще можно встретить первобытные уголки природы. Пип нанял для этой цели «кахар-балон» (крытую повозку на двух колесах), запряженную тройкой маленьких яванских лошадей, и с нетерпением ждал, когда, наконец, увидит «настоящую» Яву. Но пока ничего «настоящего» не было: всё поля да деревни, везде много бедного люда. Совершенно не такой представлял он себе эту дикую Яву.

Пип не очень интересовался жизнью незнакомого ему народа и остановился в этой деревне лишь для того, чтобы переночевать. Остановился у богатого хозяина, который был одновременно и торговцем, и владельцем постоялого двора. Последняя профессия приносила ему мало пользы: проезжих тут немного, а водку и вино местное население, магометане, не пьют.

Дом торговца был выстроен на европейский манер: стены из бревен, окна, веранда. Пипу отвели довольно хорошую комнату, обставленную мебелью. Пока готовили кофе, он захотел пройтись по деревне и там, как мы видели, напоролся на буйвола. Этот случай напомнил ему, что пора завести слугу. Он и решил нанять Нонга, ловкого парня, вдобавок владеющего голландским языком.

Нонг примостился под навесом, вместе с кучером и лошадьми.

— Каким образом ты попал к нему на службу? — удивился кучер.

— Видно, потому, что спас его от сапи и немного знаю голландский язык, — ответил юноша.

— А сколько он будет тебе платить?

— Обещает много, а даст ли, не знаю.

— Эх, и повезло же тебе! — позавидовал кучер. — Я бы охотно бросил своего араба и перешел на такую должность!

— Когда мы будем в Тэнанге? — спросил Нонг.

— Завтра к вечеру.

И вдруг послышался жуткий крик из комнаты Пипа:

— Ай, спасите! Нонг, сюда!

Нонг ринулся на крик, за ним кучер и сам хозяин. Они увидели, что Пип прыгает по комнате, как сумасшедший, и хватается за свое ухо. А за ухом у него сидит серая ящерица. Несколько раз Пип пытался оторвать ее, но она впилась так крепко, что, казалось, это можно сделать только вместе с ухом.

— Помогите! — с отчаянием кричал Пип. — Она отгрызет мне ухо!

Видя это, туземцы рассмеялись. Пип разозлился:

— Что за смех? Не нарочно ли вы это сделали? — грозно спросил он.

— Не бойтесь, господин, — ответил Нонг. — Это совершенно безопасно. Не нужно только рвать ее. Подождите немного, и она сама спрыгнет.

— А если укусит?

— Нет, не укусит. Стойте спокойно, не двигайтесь. Сейчас все будет хорошо.

Пип остановился, втянул голову в плечи, сморщился от гадливого чувства и стал ждать. Сначала, когда эта гадость свалилась на него с потолка, он почувствовал, будто его чем-то обожгло. Теперь же за ухом ощущалось лишь холодное прикосновение чего-то донельзя противного.

Ящерица напружинилась, раздулась, начала шипеть, как стенные часы перед боем. Пип опять запрыгал.

— Тише! Тише! Не двигайтесь! Не бойтесь! — закричали собравшиеся.

Пип еще глубже втянул голову; на лбу у него выступил пот.

Он готов был подумать, что над ним издеваются, но все три человека разговаривали серьезно. Что же, может быть, так и нужно.

И вот над ухом послышались отчетливые слова:

— Ток-эй! Ток-эй! Ток-эй!

Вначале Пип не разобрал, откуда и кто говорит, а когда понял, что это ящерица, чуть было опять не начал прыгать. Но туземцы успели предупредить его:

— Не двигайтесь! Сейчас конец!

Восемь раз произнесла ящерица эти слова, а потом как-то удовлетворенно закряхтела, будто старый дед на печи, и спрыгнула на пол.

— Вот и все! — вздохнул хозяин. Пип потрогал ухо.

— Не беспокойтесь, — сказал Нонг, — ни вреда, ни следа не останется. Токэ совсем безвредное мирное животное.

— Благодарю, — буркнул Пип, — сегодня я уже познакомился с двумя вашими «мирными» животными. Как же я буду здесь ночевать? Посмотрите, что делается!

По стенам, по потолку бегали ящерицы, и так быстро и легко, как по полу. Горе мухам и комарам, которые попадались им на глаза. Одним броском ящерицы догоняли и ловили их. Вот и еще одна закуковала в углу, но на этот раз по-иному: «Гек-ко! Гек-ко!»

Туземцы не видели в этом ничего удивительного. Для них эти звуки означали то же, что для наших крестьян стрекот сверчков за печью. Маленькие ящерицы считаются здесь даже желанными квартирантами, и каждый хозяин, построив новый дом, с нетерпением ожидает, когда в нем поселятся и гекко.

— Они вас больше не тронут, — убеждали Пипа. — Та упала на вас случайно, да и появилась она со двора. А эти совершенно безвредные.

Лишь после того, как все ушли, Пип вспомнил, что он и сам читал где-то об этих гекко. Они водятся даже в южной Европе. Ящериц гекко, или гекконов, насчитывается около пятидесяти пород. И не смешно ли, что все это, вычитанное из книг, мгновенно вылетело из головы, едва на ухо ему свалился настоящий геккон!

На следующий день они выехали еще до рассвета. «Кахар-балон» быстро катился по узкой дороге. Пип, скрючившись, сидел под низким балдахином, свесив наружу тощие длинные ноги. Нонг примостился впереди, рядом с кучером.

Вскоре местность начала заметно изменяться. Возвышенности делались все более каменистыми, непригодными для земледелия, низины — все более болотистыми. Соответственно поредело и население.

К вечеру приехали в Тэнанг. Собственно говоря, тут была лишь одна улица, но зато широкая, чистая и красивая. По сторонам ее стояли беленькие домики, где размещались официальные учреждения и магазины. Тут были дом ассистент-резидента (помощника резидента), и почта, и суд, и казармы для ста солдат-туземцев. А вокруг в беспорядке лепились хижины яванцев.

Все это как бы пряталось под пальмами, бананами и прочими деревьями. А далеко на юге виднелись таинственные лесистые горы, куда власть голландцев, пожалуй, и не достигала.

Пип заехал к ассистент-резиденту ван Дрону. Это был сухой, желтый от малярии человек лет сорока. До пенсии ему оставалось прослужить в колониях еще три года, но несмотря на это, ван Дрон уже отправил семью в Голландию и теперь жил один.

Редко видел он заезжих европейцев и поэтому с большой радостью встретил Пипа.

— Значит, вы путешествуете так себе, ради приключений? — спросил чиновник, когда все формальности были урегулированы и они сидели на веранде.

— Да, — ответил Пип, — главным образом, чтобы посмотреть первобытную природу и поохотиться на диких зверей.

Дрон улыбнулся, покачал головой:

— И охота же людям мучиться! Я, например, думаю лишь о том, чтобы поскорее покинуть эти места.

— Естественно, если вы все видели и пережили, — согласился Пип.

— Ничего я не видел и видеть не желаю! — с запальчивостью возразил Дрон. — Я пережил и переживаю только малярию!

— Зато здесь растет и спасение от нее — хинин.

— Не помогает и он, если долго жить в этих проклятых местах.

— А я не собираюсь задерживаться надолго. Значит, на мою долю останется только интересное.

— Да ничего интересного тут нет!

— Как нет? Разве не сохранились в вашей стране девственные, первобытные просторы?

— Быть может, и есть, но, к сожалению, это меня ни в малейшей степени не касается, — почти с радостью констатировал ван Дрон.

Но Пип не хотел сдаваться.

— Понятно, — усмехнулся он, — вы здесь живете. А мы готовы на собственный страх и риск ехать на край света, чтобы увидеть то, о чем пишут в газетах.

Ван Дрон с иронией посмотрел на него:

— Эх, уважаемый мингер Пип! Неужели вы не знаете, что когда сидишь у себя дома и читаешь книжку, все здешнее кажется совершенно в ином свете?

— Но не я первый, не я последний поступаю так! — твердо отрезал Пип.

— Не понимаю я этого, — задумчиво произнес Дрон. — Не понимаю… Быть может, так и должно быть…

Снаружи было темно. На столе горела лампа. Сквозь распахнутые окна на ее огонь летела мошкара и тут же сыпалась на стол и на пол, где за нею гонялись ящерицы. Прилетел и большой мотылек величиною с птицу, и жук размером в детский кулак, а один храбрый геккон забрался даже на стол.

— Вот видите, как у нас интересно, — сказал Дрон, показывая рукой на эти создания. — Пойдем лучше в комнату, мингер, тут эта погань все равно не даст покоя. Да только ли она? Случайно и змея может забрести в гости. Заметишь ее — хорошо, а нет, так наступишь, и тогда… Впрочем, не стоит портить вам настроение. Спасибо гекконам, они прогоняют змей. Недавно так набросились на метровую гадину, что моим людям удалось живьем схватить ее.

Хозяин и гость перешли в комнату. Слуга подал ужин.

— Вот видите, сколько тут интересного для нового человека, — опять сказал Пип.

— Посмотреть, конечно, интересно, но жить среди всей этой гадости — увольте.

— Я понимаю вас, — согласился Пип и, меняя тему разговора, спросил: — Скажите, пожалуйста, что за страна находится к югу от вас? Кто там живет? Как организовать туда экспедицию?

— Живут там так называемые бадувисы, считающиеся древнейшими и чистейшими яванцами. Они укрылись там еще в XV веке от арабов, чтобы не принимать магометанскую веру, и с тех пор называют себя «дьеле-ма», что значит — «люди, сохраняющие веру дедов».

— Неужели они независимы? — удивился Пип.

— В такой же мере, в какой независимы тигры, носороги и прочие звери джунглей. Бадувисов очень мало, не более двух тысяч человек. Помешать нам они не могут, а гоняться за каждым из них нет никакого смысла…

— Как они относятся к белым?

— Не только белых, но и никого из чужих не пускают к себе.

— А бывали ли там наши экспедиции?

— Пытались, но ничего достоверного узнать не смогли. Да и зачем рисковать, тратить деньги на такие пустые затеи?

— А обычной охоте они не мешают?

— Как вам сказать? Слишком далеко охотники не забираются. А кроме того, у бадувисов нет современного огнестрельного оружия, да и не нападают они первыми. Конечно, если посягнуть на их жилье, молчать не станут… Слушайте, мингер, не собираетесь ли вы туда? — вдруг догадался Дрон о причине такого любопытства гостя.

Пип скромно потупился:

— Пока не думаю, но, знаете ли, интересно…

— Бросьте вы эту опасную затею, бросьте! — посоветовал хозяин.

— Я знаю лишь то, что могу попасть пулей в пулю на расстоянии семидесяти шагов! — с гордостью выпрямился Пип.

— Это, конечно, хорошо, но бывают такие случаи…

— Я не один, у меня хороший слуга, а кроме того, я хотел бы нанять еще одного проводника-охотника. Быть может, порекомендуете?

— Есть один туземец-охотник. Часто болтается в тех местах. Даже имеет разрешение на оружие, так как уничтожает тигров. А правительство, как известно, платит за каждого убитого тигра двести гульденов. Для этого необходимо лишь предъявить голову и лапу зверя, а шкура остается охотнику. Зовут этого человека Хаон. Завтра я вызову его… Но я забыл предупредить вас, мингер, еще об одном: кроме зверей и бадувисов в лесах скрывается еще один враг — бандиты. Они еще более опасны, чем бадувисы, так как состоят из элементов, враждебных правительству, и нападают исключительно на белых и представителей власти. Даже среди населения у них есть приверженцы, помогающие им. К вашему счастью, за последние два месяца о бандитах ничего не слышно. Двенадцать из них мы выловили и повесили. С тех пор стало тихо. Но забывать о них я вам не советую.

— Спасибо за предупреждение, господин ван Дрон, — поклонился Пип. — Я постараюсь не забывать о них.

В это же самое время и Нонг расспрашивал слуг о том же, и слышал от них приблизительно то же самое. Правда, чувствовалось, что они знают гораздо больше, да только не хотят говорить всего незнакомому человеку. Тем более что человек этот — слуга белого господина.

VI. В ДЕВСТВЕННОМ ЛЕСУ

Охотничья экспедиция. — Дива дивные. — Цветок-падаль. — Шутка обезьяны. — Мул в сапогах. — Волшебные огни.

Бантамские джунгли являются, пожалуй, единственным уголком на Яве, где первозданная природа сохранилась в том же виде, как и сотни лет назад. Способствуют этому, главным образом, непроходимые болота, окружающие район с трех сторон, а с четвертой высятся еще более непроходимые, совершенно неисследованные горы. Мало найдется на земле мест, где болота, горы и леса перемешивались бы так, как здесь.

Изредка сюда приезжали на охоту резиденты, регенты и однажды сам генерал-губернатор, но они не забирались слишком далеко: и тяжело, и необходимости в этом нет. Вообще же такие наезды случались очень редко, лишь один-два раза за несколько лет. Приезжали и частные богатые лица, в том числе не очень давно англичанин. Вот почему и не удивляло никого появление еще одного охотника.

Экспедиция Пипа состояла из пяти человек. Кроме голландца и Нонга в нее входили проводник Хаон, малаец лет сорока, опытный и ценный помощник, а также два туземца-носильщика.

Оснащена экспедиция была очень хорошо. Имелось все необходимое для подобных путешествий, а рассчитано снаряжение было так, чтобы и места занимало поменьше, и не слишком много весило. На всякий случай Пип купил одного мула.

Всем своим спутникам Пип выдал оружие. Особенно рад был этому Нонг, никогда еще не державший в руках ни винтовки, ни револьвера. Под руководством Хаона юноша так старательно учился стрелять, что через несколько дней почти сравнялся в меткости со своим учителем.

Когда, наконец, экспедиция собралась в дорогу, все местные власти пришли ее провожать, и каждый старался дать Пипу какой-нибудь полезный совет.

— Не забывайте каждый день принимать хинин, — говорил один.

— Взяли ли сетки и рукавицы, чтобы защищать себя от москитов? — спрашивал другой.

— Не забирайтесь далеко в джунгли, — советовал ван Дрон, — помните об опасностях, о которых я вам говорил. Желаю успеха!

Пип поблагодарил всех, распрощался, и экспедиция тронулась на юг. Впереди, рядом с Хаоном, шагал Пип в больших сапогах с голенищами выше колен, с винтовкой за плечами, с револьвером и кинжалом за поясом. Хаон нес свое неразлучное ружье, да на боку у него висел крис, яванский кривой кинжал. За ними шли два туземца с мулом, а замыкал шествие Нонг.

С десяток километров они двигались от кампонга к кампонгу, среди полей и садов. Потом началась каменистая возвышенность, а за ней лес. Настоящий лес, девственный, безлюдный, какого Пип не видел еще никогда.

Сердце Пипа билось сильнее обычного; он ощущал торжественный подъем: ведь через несколько минут он, Пип, будет уже в незнакомом, таинственном тропическом лесу, о котором миллионы людей лишь с волнением читают в книгах. Только единицы бывали в таком лесу, и в их числе — он! Там неизбежны встречи с тиграми, змеями, носорогами. Там его ждут хотя и опасные, но интереснейшие приключения, манящие к себе всех, кто, читая книги о путешествиях, тоже мечтает рискнуть своей жизнью, только бы очутиться в таком месте! Но их мечты так и останутся мечтами, в то время как он, Пип, уже приближается к действительности. Стоит ли удивляться, как все это волновало и поднимало настроение уважаемого мингера Пипа!

Дорога исчезла. Хаон повел экспедицию по знакомой только ему тропинке. Впереди поднимался ряд яванских дубов, словно стражи, охраняющих вход в лес. Могучие, с гладкими листьями, они особенно интересны своими сплющенными желудями. Рядом с дубами разрослись лавровые деревья, фикусы и разный кустарник. Еще несколько шагов — и дорогу загородили ратанговые пальмы. Тонкие стволы и стебли их, толщиною в руку, достигали сотни метров длины, извивались, как змеи, и по земле, и в воздухе, и по вершинам деревьев, соком которых они питаются. Пип попытался пролезть между этими змеями и тотчас почувствовал, как кто-то сорвал с него шапку. Оглянулся — шапка раскачивается в воздухе.

— Что за дьявольщина? — выругался он.

— Осторожней! Назад! — крикнул Хаон. — С ратангами опасно иметь дело!

Пип потянулся за шапкой, но сзади его уже держали и кололи десятком острых крючков. Он начал освобождаться от них и напорол руки на длинные шипы. Показалась кровь. Дело принимало скверный оборот.

— Не шевелитесь! Подождите! — крикнул Нонг и подбежал на помощь. Осторожно, колючку за колючкой обрезал он своим крисом, и только после этого Пип был освобожден.

— Это что же, в лесу везде так будет? — смущенно спросил он у проводника.

— Нет, не везде, — ответил тот. — Но тут на каждом шагу могут встретиться препятствия.

Прошли только несколько шагов, а неприятных препятствий хоть отбавляй. Что же будет дальше? Не зря этот край остается неприступным. Недаром сюда никто не ходит…

Но вскоре Пип забыл о происшествиях: перед ним появлялись все новые и новые невиданные растения. Одних только пальм сколько пород! И высокие и низенькие: у одних листья где-то на недосягаемой высоте, у других, наоборот, вылезают прямо из земли. А вот знаменитая яванская пальма «гебанг», которая цветет лишь один раз в своей жизни, на пятидесятом году, и после этого умирает.

Увидев на поляне такую пальму, Пип замер от восхищения. На вершине ее, среди листьев (больше двух метров шириной), собранных в пучок, как большой яркий столб, поднимался невиданной красоты цветок. Было от чего прийти в восторг: Пип — очевидец явления, случающегося раз в пятьдесят лет! Вот почему и остановился он и с трепетом подумал: «Ради одного этого стоило приехать сюда!»

Но торжественное это настроение было испорчено страшным зловонием, которое, казалось, исходило от пальмы.

— Не падаль ли там? — поморщился Пип и шагнул ближе.

Смрад доносился откуда-то из-за пальмы. Пип сделал еще несколько шагов и, вместо падали, увидел на земле громадный красный цветок с белыми и розовыми пятнами. Величиною с большое колесо, с несколькими еще не распустившимися бутонами, цветок был похож на кочан капусты. Над ним, как над настоящей падалью, гудели стаи мух.

— Неужели это он так воняет? — заткнул Пип нос.

— Он, туан, — ответил Хаон. — Это «крубута».

В науке это растение называется рафлезией, питается оно кореньями других деревьев. Из-за него погиб когда-то один ученый. Он так старательно изучал цветок, что заболел и на четырнадцатый день умер. Интересно отметить, что этот самый большой цветок дает самые крошечные семена, которые можно рассмотреть только через увеличительное стекло.

Наши путешественники постарались быстрее отойти дальше. Лес становился все гуще, так что невозможно было разобрать, какая ветка какому дереву принадлежит. Выделялись гиганты-расаламы, многие из которых были на пять метров выше известной колокольни Ивана Великого в Москве. Встречались драгоценные тэковые деревья, дающие такой крепкий материал, что его не берет топор. Впрочем, разве перечислишь все деревья, растущие в яванском лесу? Ведь их здесь более тысячи пятисот пород!

Да и не до осмотра было спутникам, когда, что ни шаг, то — стоп! Больше всего донимали лианы, временами так переплетавшиеся среди деревьев, что без топора не продвинуться ни на метр. А тут еще то и дело застревал мул, и для него приходилось просекать дорогу крисами.

Несмотря на чрезвычайную густоту, лес казался странно тихим, словно мертвым. Не слышно было веселого птичьего щебетанья, как в наших лесах. Немногочисленные пернатые, изредка подававшие голос, прятались где-то в вышине. Из животных видели только небольших обезьян — «будэнг», красивых, черных, пушистых, с копной волос, как шапка на голове. Когда приближались люди, они поднимали на деревьях такой шум, точно там происходила драка. А потом снова наступала тишина.

Воздух был теплый, душный, сырой. Вся земля заросла мхом и папоротником, в котором время от времени мелькали то ли змеи, то ли ящерицы; но пока что ничего опасного не встречалось. Не говоря о Пипе, даже туземцы казались угнетенными этим тяжелым молчанием леса. Один только Хаон чувствовал себя как дома.

Через несколько часов все настолько устали, что пришлось остановиться на отдых. Тем более что приближалось время ежедневного полуденного дождя. Поставили палатку, разожгли костер и начали готовить пищу.

— Вот так охота! — ворчал Пип. — Вместо дичи приходится тащить с собой еду. Ни одного животного не видели, если не считать обезьян. Неужели так будет все время?

— Животных, мясо которых употребляют в пищу, в такой чаще вообще мало, — ответил Хаон. — А кроме того, они уходят подальше от населенных мест.

Началась гроза. Засверкали молнии, загремел гром, зашумел лес, хлынули потоки воды. Все почувствовали радость и удовлетворение, что сидят в палатке.

Вскоре дождь перестал, но с деревьев долго еще лилась вода. Было около трех часов. До сумерек оставалось ровно три часа, и Пип не знал, что делать: сидеть ли тут или идти дальше по такой воде? Спросил об этом у Хаона.

— Как туан хочет, — ответил тот. — Должен только предупредить, что здесь мы ничего не дождемся.

— В таком случае идем, — решил Пип, и экспедиция снялась с места.

Путешествие уже не казалось Пипу таким интересным, как вначале. Внизу вода, сверху вода, мокрые ветки бьют по лицу. Так шли три часа, до наступления темноты, когда пришлось остановиться на ночлег.

Весь мокрый сидел Пип возле огня, сушил одежду. От усталости ломило тело. А капли все еще падали сверху. Весь подъем успел иссякнуть. «Ради чего я тут сижу? — уныло думал Пип. — Какой черт загнал меня сюда? Не лучше ли было бы теперь находиться дома?…»

— Долго придется так идти? — хмуро спросил он у Хаона.

— Если туад хочет наверняка встретить диких зверей, надо пройти еще болота и добраться до предгорья. Здесь зверей мало и их трудно встретить.

— Мало? По-моему, их вообще нет! Спрятался, может быть, один или два, вот и гоняйся за ними.

— Потерпите, туан, — усмехнулся Хаон, — быть может, и они еще будут гоняться за вами…

Было всего лишь семь часов, а вокруг уже стояла черная ночь. Пип посмотрел в сторону и вздрогнул: что это? Будто чьи-то глаза блестят… Вот они двигаются, носятся с места на место…

— Посмотри, Хаон, что там такое?

— Где? — спросил Хаон.

— Да вон, светится. Это не глаза тигров?

— Это грибы, — спокойно ответил Хаон, — а те, что летают, — ночные светящиеся мухи.

Пип покраснел от досады: надо же было так осрамиться перед этим дикарем! Вскоре, заметив еще что-то интересное, он не произнес ни слова. А между тем лес как бы украсился светлыми гирляндами, похожими на электрические, только побледнев и послабее. Пип и сам понял, что это тоже фосфоресцирующие грибки или плесень на лианах, и продолжал молчать.

— Bay! Bay! — послышался где-то отчетливый крик. Пип пытливо взглянул на Хаона.

— Это «вау-вау», обезьяны, — сказал тот. Словно по сигналу, поданному обезьянами, лес

пробудился. Послышалось что-то похожее на хохот, где-то что-то запищало, пронзительно закричала неизвестная птица; затрещали цикады, к ним присоединились лягушки на деревьях; начиналась ночная жизнь леса, обычно кажущаяся более таинственной и страшной, чем днем.

— Не угрожает ли нам чье-нибудь нападение? — вновь спросил Пип.

— Нет, если будет гореть огонь, — успокоил его Хаон. — Главный враг — тигр — первым не нападет.

Начали готовиться ко сну. Палатку поставили, не укрепляя: ветер в лесу не угрожает. В палатке было отдельное помещение для Пипа, а спутники его разместились в другой половине. Приготовили топливо. Условились сторожить по очереди, но часа через три все уснули. Несмотря на это ночь прошла спокойно. И лишь когда начало светать, случилось что-то непонятное: кто-то стал дергать, толкать палатку. Люди вскочили, протирая глаза, а палатка вдруг начала подыматься все выше, выше… Еще мгновение — и люди оказались под открытым небом, палатка же раскачивалась в воздухе.

— Что за чудо? — вскричал Пип. Туземцы тоже раскрыли рты от удивления. Даже Хаон и тот был удивлен, но тут же громко захохотал:

— Сиаманг! Сиаманг! Смотрите!

Пип, наконец, увидел, что палатку тащит вверх большая обезьяна — гиббон, главная из яванских обезьян. Тут и другие присоединились к ней, и быть бы палатке на недосягаемой вершине дерева, если бы мингер Пип вовремя не опомнился и не схватил винтовку. Выстрел — и первый гиббон вместе с палаткой рухнул на землю. Остальные же, подняв невообразимый, пронзительный крик, бросились врассыпную и исчезли в зеленых вершинах деревьев.

На земле остался их сородич, поплатившийся жизнью за свою шутку. Ростом в метр, он почти на два метра в стороны распростер свои могучие руки. Высокая грудь и широкие плечи свидетельствовали о силе, но дальше книзу гиббон все больше и больше сужался. Даже среди обезьян гиббон выделяется своей отталкивающей внешностью, зато считается лучшим обезьяньим певцом. Для этого под подбородком у него висит мех, который во время крика надувается, как пузырь.

— Интересно сохранить его на память, — сказал довольный Пип и приказал слугам осторожно снять с первой добычи шкуру и голову.

Через два часа тронулись дальше. Все вокруг было еще мокро после вчерашнего дождя, но солнце светило весело, и настроение у путешественников поднялось. Постепенно местность начала понижаться, все более сырой становилась земля, чаще и гуще рос бамбук. Пошли болота. Хотя и хорошо знал Хаон эту местность, но и ему приходилось ломать голову, отыскивая подходящую дорогу. Он поворачивал то вправо, то влево, временами даже возвращался назад — лишь бы выбрать путь посуше. И все же мулу с каждым шагом становилось все труднее.

— Проберемся ли мы с ним? — забеспокоился Пип.

— Попробуем, — ответил Хаон. — До ближайшего сухого места осталось недалеко.

— А не лучше ли обмотать ему ноги листьями, травой? — предложил Нонг.

— Верно! — согласился Хаон. — Давайте попробуем!

Вскоре мула «обули» в широченные сапоги. Хоть и неудобно было ему шагать в них, хоть и упирался вначале, но зато меньше увязал в болоте. К сожалению, сапоги эти быстро снашивались и приходилось делать новые. А в одном особенно топком месте для него даже гать вынуждены были настелить.

Долго двигались по такой дороге, где и на короткий отдых нельзя остановиться. Счастье еще, что погода благоприятствовала: за весь день не выпало ни капли дождя. Наконец в четвертом часу вышли на сухое место. Выбрали под скалой, около ручейка, стоянку поудобнее и разбили лагерь.

— Тут и будет наш дом, — сказал Хаон. — Отсюда можно ходить в разные стороны. А я завтра же начну выслеживать зверей.

— Тут приятно пожить и побольше, — удовлетворенно заметил Пип.

Здешний лес после недавней хмурой и сырой чащи казался ему значительно суше, реже и веселее. Над головой, на скале, деревьев не было совсем; узенькая каменистая долина, где шумел родничок, заросла небольшими кустами. Хватало и солнца, и свежего воздуха.

В этот вечер, сидя возле костра, Пип не жалел о том, что забрался сюда.

VII. НЕОБЫЧАЙНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ МИНГЕРА ПИПА

Пип на охоте. — Прерванный обед. — Змея в шляпе. — Игра с «баданом» насмерть. — Коварный «матьян».

Наутро Хаон сказал:

— Я пойду на запад выслеживать логово «матьяна» (тигра). Это займет весь день, а может, и больше. Временами и за неделю не выследишь его, не изучишь все тропинки и привычки зверя. Но я все равно завтра вернусь. Вы же пока охотьтесь сами.

— Неужели нельзя встретить тигра в лесу? — спросил Пип.

— Только тогда, когда он сам этого пожелает. И не просто матьяна, а людоеда, успевшего отведать человечьего мяса. Впрочем, даже такой матьян не подпустит к себе вооруженных ружьями людей. У него тонкий нюх, и он издалека слышит запах порохового нагара в стволах.

Хаон отправился своей дорогой, а немного спустя в противоположную сторону ушли Пип и Нонг. На месте остались два туземца, принявшиеся очищать и сушить шкуру гиббона.

Бродить по лесу налегке, без багажа и хлопот, совсем иное дело. Это не то что пробираться по бездорожью. Все вокруг казалось теперь Пипу значительно красивее и веселее. Пип обращал внимание на птиц, мотыльков, на необычайные грибы и цветы, на интересные деревья.

Над головой охотников, цепляясь за ветки, прыгали небольшие серые обезьянки. Пип не выдержал и застрелил одну из них для коллекции. Он вздрогнул, когда мимо мягко шмыгнул в кустах небольшой длинный зверек — вивера, похожий на нашего хорька. В другом месте из чащи выбежал испуганный дикий кабан. Пип выстрелил, но не попал.

Охотники заметили, как на поляне, под деревом, что-то шевелится. Осторожно подошли — и шарахнулись назад: перед ними был боа метров шести длиной и соответствующей толщины. Свободно раскинув кольца, он был так занят обедом, что не заметил людей.

Да и не до них ему было: во рту змеи как бы застряло животное раз в десять шире ее горла! Изо рта торчали лишь задние ноги, хвост и часть тела. Глядя на этот обед, трудно было решить, кого больше жалко — животное или змею. Казалось, что змея подавилась: глотка ее так растянулась, что — вот-вот разорвется, челюсти вытянулись прямой линией сверху вниз, глаз и то не было видно.

Но вот, немного отдохнув, боа начал шевелить горлом и, страшным усилием протолкнув добычу на сантиметр глубже, опять замер.

— Сейчас его нечего бояться, — сказал Пип и подошел ближе.

— Осторожно, туан! У него еще хватит сил и вас захватить хвостом! — предупредил Нонг.

Боа успел заметить людей, грозно повернул к ним голову и начал потихоньку отодвигаться дальше. Жутко было смотреть на эту голову, поднятую, как на столбе, но это тело-бревно, способное задушить в своих кольцах быка. Пип выстрелил, и страшилище забилось так, что сучья полетели в разные стороны, а охотники шарахнулись от него. Пришлось выпустить несколько пуль, прежде чем змея была убита.

— Раз в два-три месяца приходится бедняге обедать, да и то помешали, — рассмеялся Пип, трогая боа ногой.

Можно добавить, что эти страшные змеи из породы питонов (удавы, душители) людям никакого вреда не причиняют. Яда они не имеют, задушат, проглотят какое-нибудь животное да и лежат себе месяц-другой. На человека боа нападает только тогда, когда его раздразнят или каким-нибудь образом попадут к нему в объятия. Куда более опасны гадюки, которые хотя и меньше удава в десятки и сотни раз, но быстро отправляют человека на тот свет своим ядом. С одной из таких змей наши путешественники и познакомились в тот же день.

Над кучей камней кружилась птица. Летала вокруг, жалобно кричала, билась крыльями и все время не отводила глаз от какой-то точки на земле.

А там лежала змея, метра полтора длиною и, чуть приподняв голову, не сводила с птицы немигающих глаз. Змея была красно-желтого цвета, на голове у нее отчетливо выделялись два соединенных кружочка, очень похожие на очки.

— Очковая! — прошептал Нонг. — Кобра!

— Тсс!.. — толкнул его Пип с интересом наблюдая за этой сценой.

А несчастная птичка с каждым кругом подлетала все ближе и ближе к змее. Спокойный, внимательный, ледяной взгляд гада даже со стороны производил жуткое впечатление. Голова змеи тихо поворачивалась вслед за птичкой, высунутый язык шевелился. Птичка, видимо, хорошо зная, что ей угрожает, жалобно пищала, но не могла оторваться и улететь.

— Жалко птичку, — сказал Пип, делая шаг вперед, чтобы выстрелить.

Движение, шорох и треск сучка под ногой были замечены змеей, она взглянула на охотника, и птичка, обреченная в жертву, тотчас с радостным щебетанием умчалась прочь.

Но зато кобра мгновенно разгневалась. Обычно она спасается от людей, а тут вдруг подняла голову на полметра, раздула шею и двинулась на Пипа. По сторонам шеи расправились морщины, придав голове вид половника. Недаром люди, впервые увидевшие эту змею, назвали ее «кобра де капелло», что означает «змея в шляпе». Глаза ее вместо птички уставились теперь на Пипа, и даже он почувствовал себя как-то неловко.

Да и было от чего. Третья часть тела змеи поднималась вверх прямо и неподвижно, как палка, и вместе с тем быстро двигалась вперед. Это необычное «неподвижное движение», этот жуткий змеиный взгляд, змеиное жало (язык) да грозная «шляпа» могли испугать любого храброго и вооруженного человека, тем более что стрелять в такую малую цель было рискованно.

Однако Нонг выстрелил и зацепил край шляпы. Кобра немного отшатнулась, зашипела и, видно, приготовилась прыгнуть, но вслед за Нонгом выстрелил Пип, и голова змеи медленно опустилась к земле. Кобра начала извиваться, бить хвостом, и лишь удар по голове успокоил ее.

— Вот гадина! — сказал Пип, сняв шлем и вытирая лоб. — Чуть не загипнотизировала меня, как ту птичку!

— О, туан, это и есть самая опасная змея! Хуже всех больших боа. Вылечиться от ее укуса невозможно.

— Нужно будет снять с нее шкуру. Возьми ее с собой.

Нонг повесил змею себе на шею, и они пошли дальше. Если вспомнить, что Нонг нес еще и убитую обезьяну, то придется признать, что дальнейшая ходьба была для него не очень приятной. Тем более что отошли они уже от своей стоянки километров на десять.

— Не думает ли туан до дождя вернуться назад? — дипломатично спросил юноша.

Пип взглянул на небо, потом на свои часы: было одиннадцать часов утра.

— Успеем еще, — сказал он. — Кажется, и сегодня дождяне будет. Дойдем вон до тех больших деревьев, отдохнем, и назад. Может, встретим еще что-нибудь интересное.

Охота в девственном лесу на необыкновенных зверей так понравилась Пипу, что он даже не чувствовал усталости (тем более что тяжесть нес другой). Какие интересные впечатления! С одной стороны, все так, как пишут в книгах, а с другой — совершенно иное!

Прошли еще километра два и остановились на берегу маленькой неглубокой речушки. Сухая земля здесь поросла редким высоким лесом. А на противоположном болотистом берегу раскинулись заросли бамбука и кустарника. Охотники с удовольствием улеглись на траву. Даже огня не разводили, а подкрепились консервами.

С полчаса отдыхали молча эти чужие друг другу люди. Правда, в необычной обстановке Пип совершенно забыл, что рядом с ним лежит темнокожий человек низшей породы. Он даже полюбил Нонга как хорошего слугу, но совершенно не интересовался им как человеком. А Нонг тоже приспособился к Пипу, увидев, что этот белый — добродушный, невредный, только немного странный. И когда Нонг вспоминал теперь все обиды и несчастья, причиненные ему белыми господами, когда в нем пробуждалась острая ненависть к чужеземцам, эта ненависть не имела отношения к Пипу.

Пип действительно был человек невредный, быть может, потому, что держался в стороне от жизни. Отец его был богатый, но скупой торговец сельдями, теми самыми голландскими сельдями, которые известны всему миру. Для единственного сына он желал одного, чтобы тот стал таким же торговцем сельдью, как и его отец. Он дал сыну только среднее образование, а потом заставлял и его заниматься бочками и рыбаками. А именно рыбаки, море, корабли и пробудили в молодом Пипе тот жгучий интерес к далеким странам и приключениям, о которых он слышал от моряков.

Чем больше отец привязывал Пипа к селедкам, тем больше стремился сын подальше от дома. Ночами, прячась от отца, он читал книги о диковинных странах, о путешествиях, об охоте и приключениях, и это стремление сохранялось в нем до самой смерти отца.

Когда же Пип получил наследство, он увидел, что ему нет никакой надобности продолжать торговлю. Денег оказалось столько, что на одни проценты можно жить весь век без хлопот! Ликвидировав предприятие, он положил деньги в банк и почувствовал себя вольной птицей. А вскоре после этого приехал на Яву.

Конечно, знакомые удивлялись такому легкомыслию, не понимая, как можно добровольно отказываться от дальнейшего роста богатства. Некоторые даже считали Пипа глуповатым. И действительно, с голландской точки зрения он был непрактичным, неловким фантазером. Но как человек Пип был и оставался добрым и умным.

А если бы мы захотели охарактеризовать Пипа с нашей точки зрения, то могли бы сказать, что он относился к категории людей, о которых принято говорить — ни рыба ни мясо. Он оторвался от торговцев, но не пристал ни к какой другой категории. Сознательно не делал ничего плохого бедным, простым людям, часто даже помогал им, а вместе с тем ни разу не задумывался о причинах их бедственного положения. Проще говоря, Пип как бы плавал по поверхности жизни.

Охотники успели задремать, как вдруг на другом берегу затрещали кусты, и среди них показался пробирающийся к воде носорог.

— Бадак! — прошептал Нонг, и оба схватились за винтовки.

Беспокоиться им было нечего, зверь не мог причинить вреда. Берег, на котором оба лежали, был суше и выше противоположного. И все же Пип задрожал от волнующего нетерпения. А носорог, опустив голову и ничего не видя, продолжал продвигаться к воде.

Пип не выдержал, выстрелил, плохо прицелившись. Шкура носорога настолько толста, что пуля не всегда может пробить ее, особенно если попадет наискосок. Поэтому опытные охотники стараются бить носорога в пах. Целиться же в покатый лоб зверя вообще бесполезно, так как пуля лишь скользнет по нему и унесется прочь. У Пипа именно так и получилось.

Не успел он выстрелить еще раз, как носорог поднял голову, заревел и бросился прямо на людей. Одним махом перескочив через неглубокий ручеек, зверь оказался прямо перед охотниками. Все это произошло с такой быстротой, что они едва успели вскочить на ноги. Не думая об обороне, не помня себя от страха, оба помчались в лес, слыша позади приближающийся топот носорога. Пип и винтовку не успел захватить, а Нонг выронил свою, когда она зацепилась за сук.

Через десяток шагов охотники поняли, что убежать от зверя не удастся. Нонг еще смог бы, но у Пипа уже не хватало сил. И когда носорог буквально навис над его плечами, голландец инстинктивно шарахнулся за ствол толстого дерева.

Носорог, с разгону пробежав мимо, помчался за Нонгом. Но и юноша поступил по примеру своего хозяина, тоже вильнул за дерево. Зверь тотчас повернул назад и опять увидел Пипа.

Началось преследование, которое могло бы показаться смешным, если бы не было столь опасным. Носорог очутился между двумя деревьями, за каждым из которых прятался его враг. Он начал бросаться то к одному, то к другому, а охотники едва-едва успевали прятаться от разъяренного, но страшно неуклюжего животного.

Сил у людей для такой «игры» со смертью надолго хватить не могло, но, к счастью, и носорог вскоре так устал, что вынужден был остановиться. Все еще налитыми кровью глазами он поглядывал то в одну, то в другую сторону. От него валил пар, и дышал он громко и бурно, как кузнечный мех.

Понемногу начали успокаиваться и наши незадачливые охотники. Непосредственная опасность миновала, пока носорог не мог ничего с ними сделать, и к Пипу вернулся юмор.

— Что мы будем с ним делать дальше, братишка Нонг? — весело крикнул он малайцу.

— Пусть пока порезвится, туан, — отозвался юноша из-за дерева.

Голоса людей напомнили носорогу о врагах, и он снова бросился в атаку. Бадак словно бы поумнел и не просто бегал вокруг дерева, а, склонив голову набок, старался достать врага своим страшным рогом. Несколько раз рог ударялся о дерево, совсем рядом с человеком, так что только куски коры летели в разные стороны! Охотникам приходилось напряженно следить за малейшим движением сопящей, с оскаленными зубами, мордой зверя, снова и снова уворачиваясь от нее. А тут еще и под ноги смотри, чтобы не споткнуться и не упасть…

Час прошел, а положение все не менялось.

— Что же нам делать, Нонг? — уже далеко не весело крикнул Пип. — Скоро он загоняет меня до смерти.

Немного подумав, Нонг ответил:

— Вот что, туан: я перебегу к соседнему дереву и отвлеку бадака на себя. Потом еще дальше. И тогда вы бежите за винтовкой.

— Молодчина, Нонг! — воскликнул Пип. — Это единственный выход!

Нонг выбрал подходящее дерево шагах в двадцати, улучил момент и, выскочив так, чтобы носорог смог заметить его, помчался. Получилось так, как он и предполагал: носорог — за ним! Немного передохнув, Нонг перебежал к третьему дереву.

А Пип в это время бросился за винтовкой, схватил ее и, прячась за деревьями, подкрался поближе к зверю. Очень тщательно целился он на этот раз и всадил пулю точно под лопатку. Носорог зашатался, опустился на передние колени. Вторая пуля окончательно свалила его.

— Ну и задал же он нам страху! — ликовал Пип. — Нужно хотя бы выломать этот рог на память.

Хотя и очень усталыми вернулись охотники в лагерь, но Пип чувствовал себя героем. Сколько приключений пережил он за этот день! Таких не найдешь ни в одной книжке!

Весь следующий день они обрабатывали свою добычу и ждали возвращения Хаона.

А проводник все бродил по лесу, выискивая по известным ему приметам логово тигра. Встречал Хаон и змей и обезьян, но не обращал на них внимания. Обойдя несколько знакомых мест, он так и не нашел следов тигра.

Хаон отправился в дальнее, но верное место: к глубокому оврагу, поросшему густым кустарником. Из оврага вытекал светлый холодный родничок. На водопой сюда приходили разные звери, а раз так, то должен был быть и тигр. В прошлый свой приход сюда Хаон видел его следы. Нашел их и теперь.

Удовлетворенный, отправился он назад, но по дороге его застигла ночь, и пришлось переночевать в лесу. Для Хаона это было обычным делом. Не нашлось удобного уголка между камней, где можно было бы развести огонь — не беда, взобрался на дерево, устроил из ветвей подобие гнезда да и проспал до утра в соседстве с обезьянами. А утром уже был в лагере. — Вот что мы сделали за это время! — с гордостью сказал Пип, показывая Хаону свои трофеи. — А у тебя как дела?

— Нашел, — ответил проводник. — Правда, далековато. Надо сейчас же отправляться в путь.

Через полчаса экспедиция покинула лагерь. Двенадцать с небольшим километров до оврага оказались трудными: опять встречались чащи, лианы, опять нужно было прорубаться сквозь них.

Время от времени попадались каменистые безлесые возвышенности, с которых впереди открывались горы. То лесистые, то с лысинами, они тянулись на юг, постепенно поднимаясь, и наконец пропадали в синей мгле.

Над одной из таких гор вился как будто дымок.

— Что там? — спросил Пип.

— Вулкан, — ответил Хаон.

— Действующий?

— Немного дымится. Он всегда такой.

Другая вершина имела вид какой-то башни или церкви. Пип вслух отметил это и Хаон подтвердил:

— Церковь и есть. Церковь бадувисов. Вон там, на склонах гор, разбросаны их поселки.

Пип задумался: так вот где она, эта горсточка древнего народа, укрывшегося от цивилизации ради того, чтобы сохранить свой первобытный уклад!

— Разве они никогда не входят в сношения с нашими людьми? — спросил он.

— Почти никогда. Их обычаи запрещают это. Тот, кто нарушит обычай, должен бежать от них, иначе — смерть. Так решила их власть.

— А кто она, эта власть?

— Верховный жрец Гиранг-Ту-Ун. Его никто не может видеть, кроме сорока помощников. Этот счет — сорок — всегда остается одинаковым. На место умершего избирают другого. Никто даже не знает, где живет Гиранг-Ту-Ун22.

— Тебе случалось бывать у них?

— Был два раза. Там у меня знакомый есть, однажды и он приходил к нам.

— А можно ли нам навестить их? Не убивают ли они чужестранцев?

— Нет, без причины не нападают. Особенно если с ними обходиться ласково. Но вообще на чужестранцев смотрят косо…

Все это так заинтересовало Пипа, что он даже забыл о тиграх и решил обязательно навестить бадувисов.

— Неужели наши власти никогда не пытались подчинить их себе? — спросил Пип напоследок.

— Попытались. Даже наложили на них налог. Но что с них возьмешь? Добровольно никто не понесет, тем более что у них нет ничего ценного. Посылали солдат — бесполезно: жители убегают. Там же держать солдат нет смысла: придется доставлять им все необходимое для жизни сквозь джунгли, болота и горы, а обойдется это дороже любых налогов, которые можно было бы собрать…

… Только к вечеру добрались охотники до цели. Чтобы не вспугнуть зверя, устроили привал в полукилометре от оврага. Все были очень утомлены переходом, и потому охоту отложили до следующего утра.

Утром провели разведку, обсудили план.

— Матьян хитрый и опасный зверь, — говорил Хаон, — нужно много терпения, времени и осторожности, чтобы подстеречь его. Особенно важно, чтобы ветер не дул с нашей стороны, иначе почует опасность и уйдет. Мы устроим настил вон на том дереве и засядем на ночь. Тигр выходит через два-три часа после захода солнца, а если нет, то часа за два-три до восхода.

Рядом с выходом из оврага стояло широкое, с густой кроной дерево, очень удобное для устройства засады. Недалеко от него спускалась вниз каменистая ложбинка, по которой бежал ручеек. Тигр должен был обязательно пересечь ее. Дальше ложбинка расширялась и переходила в низину, заросшую тростником.

Охотники засветло построили на дереве помост, похожий на большое гнездо аиста, вырубили сучья, мешавшие видеть ложбинку.

— А что, если он почует человека и не пойдет? — спросил Нонг.

— Сейчас он спит далеко в чаще и ничего не слышит. Следов наших пока не видал. Все зависит от ветра, — успокоил проводник.

После захода солнца Пип, Хаон и Нонг разместились на помосте. Туземцы-носильщики и мул остались на привале.

Пипа охватило праздничное настроение. Ведь он сидел с настоящими дикарями в настоящем тропическом лесу и подстерегал настоящего тигра! Вот она — сбывшаяся мечта!

Потянулись долгие минуты, часы… Запорхали, зашуршали в воздухе крыльями, запищали всякие ночные создания. Вот и какое-то большое животное затопало в темноте…

Но все внимание охотников было направлено на ложбинку, чуть различимую в ночи: нельзя пропустить тот короткий момент, когда зверь пройдет по ней. Натруженному, утомленному глазу все время казалось, будто зверь уже крадется.

Прошло два часа, три. Хаон встревоженно заерзал.

— Неудача! — сердито прошептал он. — Кажется, ветерок дует нам в спину!

Ветер был такой слабый, что только Хаон и смог почувствовать его. Проводник помолчал, прислушиваясь, и опять зашептал на ухо Пипу:

— Придется дожидаться второй половины ночи. Хотя надежды мало. Пока что мы можем немного поспать.

Но какой там сон! Даже сам Хаон, отлично изучивший привычки тигра, и тот не мог не следить за ложбинкой. Все казалось, что зверь вот-вот появится. В двенадцатом часу охотники начали клевать носами, праздничное настроение Пипа развеялось. Он чувствовал лишь усталость, словно где-нибудь на станции в ожидании поезда. Бодрее держался Хаон, считавший себя ответственным за всю эту операцию. Только Нонгу было все равно, придет зверь или нет, и он спокойно и крепко уснул.

Над лесом всплыла луна, осветившая ложбинку. Хаон растормошил товарищей. Сна как не бывало. Все опять напряженно всматривались туда, где должен был появиться тигр. И вот позади послышался шорох, треск, мелькнуло в воздухе что-то темное, с глухим ворчанием бросилось на охотников. Тигр! Но расстояние, высота и сучья помешали: зверь только дотронулся лапой до настила, задел ногу Хаона и сорвался вниз. Хаон вскрикнул, выпустил винтовку, однако удержался, вцепившись за сук. Пип так растерялся от неожиданности, что потерял равновесие и едва не свалился. И только Нонг, сидевший отдельно, в развилине, успел послать пулю в спину тигра.

Жуткий звериный рев прорезал ночь. Хищник вскочил еще раз, но тут уже и Пип послал свою пулю. А сверху на тигра струей лилась кровь Хаона. Когда несчастного сняли с дерева и осмотрели рану, оказалось, что тигр вырвал у него из ноги кусок мяса. Рана была большая, страшная, но жизни проводника не угрожала.

Чтобы остановить кровь, рану перевязали листьями, а под коленом наложили жгут. Нонг сбегал к стоянке, привел носильщиков и мула. И вот процессия двинулась в обратный путь: впереди двое туземцев несли Хаона на самодельных носилках, а за ними Пип и Нонг вели упирающегося, дрожащего от страха мула, который вез на своей спине труп огромного тигра. Двенадцать километров до своего лагеря они шли шесть часов.

— Как все это могло произойти? — спросил Пип у Хаона, когда они были дома.

— Это самое легкое наказание Хаону за его глупость, — ответил тот с кривой усмешкой. — Во-первых, я должен был знать, что ветерок уже испортил нам все дело, а во-вторых, — и это самое главное, — должен был помнить, что рядом с нашим деревом возвышается берег, с которого легко допрыгнуть до помоста. Будь расстояние поменьше, пришлось бы еще хуже. Матьян хитрый: он услышал нас раньше, обошел вокруг и напал сзади. Стыдно Хаону: анак (дитя) этого не сделал бы. Бодок (глупый) Хаон!

Старый охотник на тигров, казалось, больше переживал свою неудачу, чем боль от раны.

— Что же теперь делать? — нерешительно спросил Пип.

— Туан говорил, что хочет навестить бадувисов, — ответил Хаон. — Если он не отказался от своего намерения, можно направиться к ним. Там меня быстро вылечат. Туда значительно ближе, чем в Тэнанг.

Пип охотно согласился, так как это совпадало с его желанием.

Начали готовиться в дорогу. Нужно было привести в порядок тигра и вообще всю свою добычу, сделать для Хаона хорошие носилки. Да и отдых был необходим всем охотникам.

Покинули стоянку в полдень. Лежа на носилках, Хаон указывал дорогу, за ним шел Пип, а сзади Нонг вел мула, несшего значительно потяжелевший груз добычи.

Когда экспедиция скрылась в чаще, из ближайших кустов вышли два яванца в накидках и платках на головах. В руках они держали отличные винтовки.

— Какой нам смысл возиться с ним? — сказал один из них. — Не лучше ли было сразу покончить? Все равно он наш враг!

— Раз приказали, значит, так надо, — ответил другой. — Не забывай, что у них должно создаться впечатление, будто здесь никого нет. Оранг-улянды23 уже успокоились и радуются, что все тихо. Зачем же разоблачать себя?

И оба медленно направились вслед за экспедицией.

VIII. ХРАНИТЕЛИ ВЕРЫ ПРЕДКОВ

В гостях у бадувисов. — Под охраной табу. — Праздник обезьян. — Дипломатия Пипа. — Чудеса пятирукого бога. — Добровольный мученик. — Вождь-привидение. — Экскурсия в окрестности. — Долина гейзеров. — Искушение. — Пип исчез.

Изнурительна и трудна была дорога, особенно с носилками и перегруженным мулом. В довершение опять начались болота. Только после захода солнца выбрались путешественники на сухое место.

— Теперь я понял, каким образом бадувисы сохранили свою независимость, — сказал Пип, когда, наконец, остановились на ночь.

— Это последнее болото, — успокоил его Хаон. — Дальше пойдет гористая местность.

И действительно, дальше дорога поднималась все выше и выше. Бадувисские поселки, казалось, уже совсем близко, но проходил час за часом, а они все еще были далеко. Никакой дороги, конечно, не было. Приходилось все время или петлять, отыскивая проходы среди скал, или карабкаться по кручам. А тут еще носилки и мул. Все выбились из сил, хотя отдыхали раз десять.

Плохо чувствовал себя и Хаон, хотя по другой причине. Он считал себя здоровым, только двигаться не мог, и с горечью наблюдал за тем, с каким трудом тащат его товарищи на гору.

Не больше пятнадцати километров нужно было им пройти, а заняло это весь первый день и половину следующего.

Наконец добрались до поселка. Вблизи его и селением-то назвать нельзя было: просто хижины, разбросанные на значительном расстоянии одна от другой. Построены они были главным образом из камня, а некоторые даже вырыты в горе. Окон в хижинах не было, вместо дверей — дыры, которые, очевидно, никогда не закрывались.

Все поле хозяина находилось тут же, вокруг хижины. Росли на нем кукуруза и рис. А больше не было ничего, — ни животных, ни телег, ни инструментов. Лишь плетеный сарай свидетельствовал о том, что в него все же что-то кладут на хранение.

Возле каждого дома был сад, если можно назвать садом плодовые деревья, в беспорядке растущие среди скал. Может быть, их никто и не садил, а просто они выросли сами, как те, что виднеются дальше, за поселком…

По указанию Хаона путешественники направились к крайней избушке, стоящей в стороне. Навстречу им вышел удивленный хозяин, из-за его спины выглядывала испуганная жена. Им, как видно, не верилось, что такой отряд, да еще с «оранг-путих» (белым человеком) и мулом, направляется именно к ним. Но гости остановились возле их хижины, и Хаон сказал:

— Здравствуй, Того! Принимай гостей.

Эти слова еще больше удивили хозяина: он не знал никого из прибывших, а услышал свое имя.

— Чего же ты удивляешься? — улыбнулся Хаон. — Или и меня не узнаешь?

Только теперь Того разглядел на носилках охотника и шагнул к нему. Тем временем успели подойти ближайшие соседи, тоже с любопытством глядевшие на необыкновенных гостей.

Своим внешним видом эти люди производили хорошее впечатление. Высокие, стройные, хоть и сухопарые фигуры их свидетельствовали о выносливости, цвет кожи был значительно светлее, чем у других яванцев. Сказывалась многовековая жизнь в горах. Одеты они были в саронги, у большинства самотканые.

Движения горцев отличались спокойствием и сдержанностью. Даже удивлялись они незнакомым людям как-то очень серьезно, словно обдумывая, чем может закончиться эта встреча.

Бадувисов нужно считать самыми чистокровными жителями Явы24, ибо они и поныне остались такими же, какими были пятьсот лет назад. Население же, живущее по соседству, давно перемешалось с малайцами, индийцами, арабами.

Того предложил гостям свою хижину, хотя сразу было видно, что все пятеро в ней не поместятся. Пришлось воспользоваться палаткой Пипа.

Этим были довольны и гости и, особенно, хозяин: если бы кто-нибудь попытался обвинить его в связи с нечестивыми чужестранцами, он мог бы ответить, что они лишь остановились возле его дома.

Того привел старика, и тот наложил на рану Хаона какие-то травы. Тем временем наступил вечер, и уставшие путешественники уснули как убитые.

А в это время от хижины к хижине летел слух о необыкновенных гостях. Кроме «оранг-путих» удивлял жителей и мул, который носит на своей спине огромные тяжести. Большинство бадувисов ни разу не видели такого животного. Поражал их и «белый дом», привезенный мулом: то не было ничего, то вдруг вон какое здание выросло за несколько минут!

Эти слухи дошли, наконец, до церкви, стоящей далеко на другом конце селения. Тут уже начиналась область «табу»25. Но для слухов никаких табу нет. Они перелетели на запретную территорию и взволновали всех сорок бессмертных мужей.

Там, за церковью, в тенистом лесу, было их жилье, выдолбленное в скалах. Путаные коридоры расходились во все стороны и соединяли разные помещения: и отдельные, для одного-двух человек, и общие большие залы. Тут были и кладовые, полные всяческого добра: риса, муки, бобов, плодового вина, масла.

Все эти помещения и коридоры освещались ровным голубым светом. Бамбуковые трубы, протянутые вдоль стен, подавали газ из общего источника. Источником этим была подземная нефть, в значительных количествах имеющаяся в недрах Малайских островов. Чтобы концы трубок не загорались, к ним приделывали глиняные наконечники.

Помещения эти находились шагах в ста от церкви и были совершенно скрыты от человеческих глаз. Кроме того, позади церкви в обе стороны тянулась стена, указывающая границу «табу». Правда, стена эта имела лишь условное значение: если возле церкви она и была кое-как сложена, то дальше просто лежали камни, ни в малейшей степени не являвшиеся препятствием для человека. А еще дальше и вовсе ничего не было. Впрочем, ограды и не требовалось: не камни охраняли жрецов от любопытных глаз, а жуткое слово «табу» и страх наказания смертью за нарушение запрета.

От входа в подземелье расходились галереи, одна из которых соединялась с церковью. Со стороны поселка церковь имела общие двери для прихожан, святая же братия попадала в нее с задней стороны, через свой подземный ход. Через этот же ход «исчезало» из церкви добро, приносимое народом великому богу Багара-Тунгалю и доставлявшееся жрецами в подземные кладовые.

Святые дьелемы26 жили одни, как монахи, но в поселке у них было более чем достаточно семей: ведь каждый считал за честь породниться со святым человеком!

— Зачем пришли чужие? Надолго ли? — поднялась тревога среди этих святых.

— Одного из них, охотника Хаона, искалечил тигр, — объяснил принесший весть. — Они попросили приюта у Того, пока больной поправится.

— Того давно дружит с нечестивыми. Нужно серьезно предупредить его, — заметил старый дьелем.

— За ним наблюдают, — ответил другой.

— А какие намерения у белого? — снова обратились к пришедшему. — Нельзя ли узнать?

— Судя по его виду и по рассказам слуг, он ничем, кроме охоты, не интересуется. Приехал на время, издалека, чтобы позабавиться охотой.

— Не из тех ли они людей, что шатаются в здешних лесах?

— Нет, они прибыли из Тэнанга.

— Надо сейчас же посоветоваться с Гиранг-Ту-Уном, — решили все, и несколько человек направились куда-то, в известное только им место.

Утром, выйдя из палатки, Пип несколько минут любовался окрестностями. Солнце только что показалось из-за леса и осветило вершины гор. К северу простиралась лесистая низина, откуда они пришли. Пятна тумана, как озера, белели среди лесов. Нигде никаких признаков жилья человека. Не верилось, что всего лишь в нескольких десятках километров отсюда находятся густо заселенные места.

А позади, на юге, беспорядочно высились дикие, неприступные горы. Склоны их были покрыты лесом.

Не более чем в пятидесяти километрах по прямой линии находится Индийский океан, но много ли найдется людей, способных пройти это расстояние? Из европейцев, кажется, там не бывал ни один.

«А что, если мне попробовать?» — подумал Пип, но тут же отказался от этой мысли: придется выбросить охотничьи трофеи, с ними не пройти. Да и хотелось ему теперь, после того как немного удовлетворил свою охотничью страсть, поближе познакомиться с этой страной и ее первобытными людьми.

Вот хотя бы с этой интересной древней церковью. Она построена из огромных камней — массивная, тяжелая. Поднимается в гору ступеньками и заканчивается небольшой круглой башней. К ступенькам лепятся маленькие будочки, как гнезда ласточек. Церковь стоит тут несколько столетий. «Хранители веры предков», очевидно, скрывают в ней много интересного из древней религии.

А чуть дальше, за церковью, поднимается красивая гора, как бы сложенная человеческими руками. Круглая, правильной формы, зеленая, со срезанной вершиной…

Вышел Того. Пип с помощью нескольких слов, подкрепленных жестами, спросил, как лучше туда пройти. Но Того в ужасе завертел головой и залепетал.

— Тида дапат! Тида дапат!27 Табу! Матьян!28

Слово «табу» Пип понял, однако любопытство его от этого не уменьшилось.

После завтрака Пип с Нонгом отправились осматривать селение. Оно занимало площадь, равную хорошему городу, но хижины на ней были разбросаны как попало, в зависимости от расположения участка земли, принадлежащего хозяину. Стоит ли говорить, как удивились жители необычному гостю!

Недалеко от церкви, где, кажется, начинался нетронутый лес, вдруг послышалась трескотня, будто били палками по деревьям. Глянув туда, Пип увидел толпу народа с сумками, с корзинами, со связками бананов. Часть людей действительно барабанила по чем попало.

Путешественники подошли ближе и увидели как с деревьев слезло и смешалось с толпой несколько обезьян. С каждой минутой их становилось больше и больше. Вот уже несколько десятков, сотня, две…

Это были небольшие обезьяны, так называемые «моньет», из породы макак. Они вырывали бананы из рук людей, совали носы в корзинки и совершенно ничего не боялись.

— Что это значит? — спросил Пип у Нонга.

— Быть может, какой-нибудь день обезьян или праздник. Я слышал, что в некоторых местах их охраняют.

Одна обезьяна подошла к Пипу и, увидав блестящую пуговицу на его куртке, ухватилась за нее.

— Прочь, паршивая! — рассердился охотник и замахнулся на обезьяну, но Нонг схватил его за руку:

— Не трогайте, туан! Может случиться беда! Люди оскорбятся… Нам выгоднее подружиться с обезьянами.

Пип понял, в чем дело, успокоился, и оба они начали ласково знакомиться с животными. Это немедленно принесло им пользу: люди увидели, что гости не обижают их любимцев, и стали доброжелательнее смотреть на чужестранцев.

Возле церкви тоже собралась толпа. Там открыли торговлю святые дьелемы и за счет обезьян собирали жертвоприношения для великого бога Багара-Тунгаля. Горсть за горстью сыпался рис во вместительные мешки, кроме риса жители несли яйца, куски ткани, шкуры зверей…

Внезапно Пипу пришла в голову интересная мысль. Он что-то шепнул Нонгу на ухо, и они подошли к жрецам. Один из них был еще молод, другой — старик с седой бородой, но оба одинаково серьезные и строгие. Белые тюрбаны и длинные белые балахоны резко выделяли их среди простых полуголых людей.

Пип вынул две золотые монеты и торжественно положил их перед дьелемами. Нонг разъяснил:

— Большой туан давно уважает единую праведную старинную веру. Он очень рад, что видит народ, сохранивший эту веру, и в знак уважения просит принять его жертву.

Жрецы удивились: жертва была действительно большая. Даже старик не помнил, чтобы кто-нибудь жертвовал столько золота. Но, с другой стороны, это казалось подозрительным.

Пип заметил, что они удивляются и не верят, и с помощью тех немногих слов, что были ему известны, добавил:

— В наших странах тоже есть люди, не признающие новых выдуманных религий. Они слышали, что существует древняя праведная вера, но не встречали ее. Вот почему я радуюсь, что встретил настоящих носителей веры предков.

Пип хотел было сказать, что жаждет познакомиться с этой верой, но побоялся, как бы жрецы не догадались, для чего приносится его жертва. Он решил отложить это до другого случая, а теперь сделал вид, что поступает так исключительно из уважения; даже повернулся, чтобы уйти.

Тогда старик сказал:

— Мы никогда не видели таких, как ты, чужестранцев, особенно белых. Но, если ты говоришь правду, пусть твоя жертва дойдет до великого Багара-Тунгаля.

Пип отошел. Но ему так хотелось ознакомиться с «единой праведной верой», что он даже пожалел, почему все-таки не попросил разрешения посмотреть церковь и религиозную церемонию в ней. Однако же все то, что он сделал, оказалось довольно удачным.

Когда Пип удалился, жрецы взглянули друг на друга, и младший сказал:

— Чужестранец принес жертву и ушел, ничего не попросив. Ради чего он мог это сделать?

Старик задумался.

— Не знаю, — ответил он. — Не для того ли, чтобы пролезть куда не следует?

— Разве он не слыхал о табу? Нет, пожалуй, он действительно уважает нашу веру. Не пустить ли его в церковь на моление? Все равно он увидит не больше, чем любой из наших простых людей.

Старик согласился:

— Я считаю, что на общее моление его допустить можно. Тут мы ничем не рискуем. Надо будет переговорить с ним.

Под вечер к Того пришел человек и сообщил, что если белый чужестранец хочет, он может сегодня присутствовать на общем молении.

Разрешение это было дано одному лишь Пипу. Туземные спутники его, магометане, не могли и надеяться на подобную милость: к магометанам бадувисы относятся с еще большим презрением, чем к христианам. Как известно, голландцы не очень гнались за обращением всех туземцев в христианство, тогда как магометане в свое время поголовно всех загоняли в свою веру силой.

Когда стемнело, со стороны церкви послышались глухие удары барабана, и Пип в сопровождении Того отправился на праздник.

Ночь была очень темная. Со всех сторон появлялись неясные фигуры и тоже направлялись к церкви. Пип начал волноваться…

Показалось большое строение. Широкие каменные ступени вели к боковым дверям, через которые чуть пробивался свет. Тут стоял один из дьелемов и осматривал входящих. Как видно, не каждый туземец мог войти в церковь. Неизвестно только, пропускали по очереди или исключительно тех, кто днем принес хорошую жертву. Пипа и Того пропустили беспрепятственно.

Когда вошли внутрь, Пип наконец понял, почему пропускали не всех. Внутренность храма оказалась значительно меньшей, чем могло показаться по его наружному виду. Зато по бокам было много разных темных уголков, да и в самих стенах, как видно, имелись скрытые ходы и переходы. Несколько колонн поддерживали потолок. Все сооружение было очень массивным и, наверное, выдержало уже не одно землетрясение.

Освещался храм двумя светильниками, тоже газовыми, как и в жилье дьелемов. Уже одно это было чудом для простого народа: люди не знали, откуда берется этот свет.

Между светильниками, ближе к передней стене, стоял алтарь с углублением, где зажигали священный огонь. Возле алтаря на полу полукругом и разместились прихожане.

Темнота, таинственность, торжественность, тихий шепот людей произвели впечатление даже на Пипа. А тут еще лезут в глаза высеченные из гранита фигуры каких-то страшилищ: то черепаха, то человек с головой тигра, или, наоборот, тигр с человеческой головой, фантастические птицы, змеи… Все стены были покрыты такими скульптурами. Только передняя осталась почему-то гладкой, как экран.

Пип ощутил вдруг какой-то смрад, доносившийся из ближайшего темного уголка. Отвратительный этот запах напоминал запах гниения. Не выдержав, Пип спросил, что это может быть.

— Факир, — ответил туземец с большим уважением.

— Можно подойти?

— Можно, но беспокоить его нельзя.

Пип, а за ним Того прошли в угол. Тут они увидели в стене дверь с дыркой-окошком, как в тюремной камере. Оттуда вырывался запах гнили. Стараясь не дышать, Пип заглянул в дыру, но ничего не заметил. Лишь когда глаза привыкли к темноте, он увидел то ли каморку, то ли шкаф, вделанный в стену. Посмотрел — и с ужасом отпрянул: на него в упор глядели два больших блестящих глаза.

— Заключенный? — спросил Пип.

Того осуждающе и удивленно покачал головой:

— Нет. Сам. Святой человек!

Тем временем человек двадцать жрецов взялись около алтаря за руки и начали ходить вокруг как в хороводе. Пискливый старческий голос затянул песню; нестройными голосами ее подхватили все жрецы. Подтягивали, сидя на полу, и молящиеся. К алтарю подошел старший жрец, положил в чашу уголь и какую-то пахучую траву. Хоровод кружился все быстрее и быстрее, усиливалось, убыстрялось пение, слышались слова — «Багара» и «Тунгаль». И тут, как по команде, в хоровод включились все прихожане. Кому не хватило места в хороводе, кружились в отдельности. Глаза молящихся горели пламенем фанатизма, по лицам струился пот, из перекошенных ртов вырывались бессвязные возгласы. Того, стоявший рядом с Пипом, тоже не выдержал и стал притопывать и что-то выкрикивать.

Пип испугался: не сошли ли они с ума все вместе?

Жрец подбросил еще больше угля, добавил травы и завыл таким голосом, будто из него тянули жилы. Хоровод завертелся так стремительно, что у Пипа в глазах зарябило. Крики «Багара-Тунгаль» слились в сплошной вопль, в котором выделялось одно слово: «Явись!»

Трава на алтаре вспыхнула ярким пламенем, осветила всю церковь, но вскоре погасла. Погасли и светильники. Сразу стало темно, как в погребе.

И вот гладкая передняя стена стала потихоньку раздвигаться. Щель все увеличивалась. Показалась комната, приподнятая как сцена, а посредине ее — огромная статуя. Фигура сидела на возвышении со скрещенными ногами, с пятью руками и тремя глазами, один из которых — во лбу.

На статую откуда-то со стороны падали отблески загадочного света. Перед ней стоял еще один, пустой, алтарь.

Народ, как подкошенный, рухнул ниц, и наступила тишина. Только жрецы стояли, подняв руки, и шептали молитву.

Через несколько минут снова начался шум, прихожане двинулись к статуе, что-то выпрашивая у нее. На сцену поднялся главный жрец и подвел к алтарю пожилого мужчину. Тот положил на алтарь свою руку, и тотчас взметнулась — и опустилась на эту жертву одна из пяти рук божества с зажатым в ней ножом. Брызнула кровь. Люди закричали:

— Гиранг-Ту-Ун! Гиранг-Ту-Ун!

Из толпы вышел еще один человек. Истукан и ему пустил кровь. Но, видно, не только в этом было дело, потому что народ продолжал чего-то ждать и все взывал к «Гиранг-Ту-Уну». Третья жертва не внесла изменения, и вдруг Пип увидел, что фанатически горящие глаза молящихся обратились прямо на него.

Волосы зашевелились от ужаса на голове у голландца. «Неужели они хотят принести в жертву меня?» — мелькнула мысль.

Толпа во главе с жрецом направилась в его сторону, и он едва не потерял сознания от страха. Бежать? Поздно, теперь уже не спастись. Сопротивляться, не даваться им в руки? Но их — толпа, а он всего лишь один…

«Значит, все это было сделано преднамеренно, чтобы погубить меня!» — догадался несчастный. Он почувствовал, что весь обливается холодным потом.

Жрец был уже рядом. Он шел не поднимая глаз, и когда Пип был готов закричать от возмущения, от бессильной ярости, жрец, так и не взглянув на него, прошел мимо. Следом за ним, и тоже мимо, прошла, пронеслась вся толпа молящихся. Только теперь Пип начал приходить в себя и оглянулся. Толпа сгрудилась возле каморки факира…

Не сразу Пип понял, в чем дело. Но когда понял, готов был плясать от радости.

Жрец открыл дверь, произнес какую-то речь и с большими почестями вывел из каморки человека. Но можно ли было назвать человеком это жалкое существо?

Скелет, обтянутый кожей… Казалось, что слышно даже, как стучат его кости. Длинные черные волосы и борода покрывали все лицо факира, на котором неистово светились огромные белые глаза. Он был совершенно нагой. Вместо одежды к шее его была приделана колода, похожая на те, что когда-то надевали крупным преступникам в Китае и Монголии. Но, несмотря на все это, факир отнюдь не казался обессиленным и слабым.

Пип был достаточно наслышан о факирах, даже видел их в цирке, но этот живой скелет произвел на него необыкновенно сильное впечатление. Голландец ждал, что вот-вот должно произойти нечто из ряда вон выходящее.

И — действительно произошло…

Факира торжественно подвели к алтарю, и он, как и его предшественники, протянул руку. Взлетел и опустился «божественный» нож, на истощенной руке человека выступило несколько капель крови, и вдруг… о чудо! Вспыхнули, засветились, даже задвигались все три глаза каменного божества, а из алтаря, как из печной трубы, повалил густой черный дым.

Люди радостно запели, закричали «Гиранг-Ту-Ун!», и под это сопровождение в дыму над алтарем начал вырисовываться какой-то образ. Мелькнул раз, другой и, наконец, остановился в воздухе, как привидение. Он шевелился вместе с дымом, то расплываясь, то становясь отчетливее, и постепенно принял человеческий облик. Мелькнула длинная одежда, строгое бритое лицо мужчины лет сорока. На голове его был тюрбан с пушистым султаном, под которым сверкал бриллиант. Правда, все это — расплывчатое, дрожащее, но тем не менее зримое наяву!

«Что за чудо? — ломал голову Пип. — Неужели это сделал факир?»

Но, взглянув на факира, Пип должен был убедиться, что тот здесь совершенно ни при чем. Тот сидел в стороне, безучастно-сонный, и даже ни на кого не смотрел.

Самое интересное заключалось для Пипа в слове «Гиранг-Ту-Ун», которое продолжали выкрикивать молящиеся. Пип припомнил, что он уже где-то слышал это слово. Кажется, Хаон говорил, что этот самый Гиранг-Ту-Ун и есть вождь бадувисов. Но неужели призрачное видение в дыму может быть вождем?

«Недаром эти хранители ведут свое происхождение от древней индусской религии, — размышлял Пип. — Они сохранили тут такую чертовщину, которой, наверно, нигде больше не найдешь. Всю эту сцену, движение идола и другую механику понять можно, но этот вождь в дыму…»

И вдруг видение пропало, глаза идола погасли, остался лишь прежний полусвет. Церемония окончилась. Народ начал расходиться.

— Кажется, чужестранец почувствовал всю торжественность нашего церемониала, — сказал один жрец другому.

— Кажется. Я за ним следил, — ответил тот.

Пип действительно вернулся домой под большим впечатлением. Необычная церемония, древняя церковь со страшным идолом, отрезанный от всего мира народ, — все это вызывало воспоминания о древних сказках. Конечно, нехитрая механика с движениями идола и со сценой смешна, но зато привидение Гиранг-Ту-Уна не выходило из головы Пипа. Даже во сне привиделось.

Назавтра Пип решил совершить экскурсию в окрестности. Он взял с собой Нонга, и они, с ружьями за плечами, направились на восток. Очень привлекал к себе юг, где была область «табу», но и Того, и Хаон настойчиво предупреждали Пипа не ходить туда, и он обещал последовать их совету.

Вскоре путники очутились в таком диком месте, словно здесь никогда не ступала нога человека. Чаща, скалы, ручейки, водопады — все это придавало местности суровую красоту. Несмотря на каменистую почву, ноги мягко ступали по мху, как по ковру. Мох покрывал не только скалы, но и громадные деревья вокруг.

На суку одного такого дерева Пип увидел огромное гнездо, похожее на корзину, величиною метра в два.

— Что за зверь там живет? — заинтересовался он. — Птица или животное?

Нонг не знал, и Пипу не удалось удовлетворить свое любопытство. А на дереве было и не гнездо, и не корзина, а растение: паразитический папоротник.

Зато Пипу удалось сунуть нос в красивый разноцветный кувшин с крышкой. В средине была вода, а в ней куча мертвых мух, жуков и всяких козявок. Края кувшина такие гладкие, что какая бы муха или жук ни сели на них, они тотчас же соскальзывали вниз и находили себе смерть. Теперь уже Пип разъяснил Нонгу, что этот кувшин — цветок хищного растения, питающегося мясом.

Вдруг кто-то швырнул в них сверху шишкой. Подняли головы — кривляются, дразнятся морды обезьян.

— Я вам покажу! — засмеялся Пип и бросил в них ком земли. Сверху ответили. И началась игра, в которой и Нонг принял участие. Но скоро обезьяны заверещали, задрали хвосты и исчезли в ветвях.

Пип отметил, что зверья здесь, рядом с людьми, ничуть не меньше, чем в отдаленных джунглях.

Видимо, бадувисы не трогают соседей. Пип очень хотел пополнить свои трофеи красивой шкурой пантеры. Он сказал об этом Нонгу, и оба стали внимательно присматриваться ко всем темным уголкам, где можно было найти этого зверя. Но Хаон назвал бы их поиски детской игрой: разве так ищут осторожную, чуткую, хитрую пантеру?

Постепенно они уходили все дальше и дальше, направляясь к югу, чтобы обогнуть гору «табу». Обычная, даже невысокая, она в другое время совсем не привлекала бы внимания Пипа, если б не это «табу», не этот таинственный запрет. Срезанная вершина горы, как видно, имела углубление, а может, и кратер вулкана.

Что же там такое может быть, если столь строго запрещено даже подходить? Нельзя ли заглянуть туда хоть одним глазом?

До ушей путников долетел шум, словно где-то

работала фабрика или завод. Оба тут же заметили, что впереди, из лесистой долины, поднимается не то дым, не то пар.

— Опять какое-то диво! — воскликнул Пип. — Чего доброго, мы еще найдем здесь завод по производству автомобилей и самолетов!

Направились туда. Грохот усиливался, вместе с ним слышалось шипение словно бы паровоза.

Когда подошли к краю долины, сразу увидели, что вся она действительно заполнена паром. Посредине кипела горячая речушка, а с одной и другой стороны от нее вырывались из-под земли струи воды. Они рвались вверх, как из труб, шипели, свистели, пищали, хлюпали. Временами две струи с противоположных сторон скрещивались, образуя арку. В глубокой яме гудело и сопело, точно в ней находился громадный зверь, стремившийся вырваться на свободу.

И вдруг зверь этот вырвался: задрожала земля, загрохотали камни, и гигантский столб воды поднялся метров на двадцать в высоту. Поднялся и тут же исчез, и опять началось урчание в яме.

— Гейзеры! — вскрикнул Пип. Но для Нонга это слово ничего не значило. Он, никогда не видевший гейзеров, удивился им больше Пипа.

Долго любовались они этой картиной. Спустились вниз, обошли и осмотрели все фонтаны, ежеминутно рискуя попасть под струю горячей воды и пара. Нонг, наконец, освоился, даже высказал дельную мысль:

— Тут и без костра можно приготовить обед.

— Вполне! — весело подхватил Пип.

И через полчаса в одном из естественных горшков уже готовилась дичь. Путешественники пообедали с большим аппетитом.

— Не хватает лишь чаю или кофе, чтобы чувствовать себя как дома, — сказал Пип, растянувшись на траве.

Гора «табу» была теперь с другой стороны от них. Значит, они все же обогнули ее и очутились сзади, с юга. И нигде не видно было ни одного человека…

«Неужели они все время охраняют ее? — думал Пип. — Для этого понадобился бы целый полк солдат. А тут — ни души, и никакой границы нет. И что такое, в конце концов, табу? Существует оно лишь для того, чтобы держать в страхе темный, запуганный народ. Ведь люди сами не нарушат запрета, боясь, что бог строго накажет нарушителя. Потому и охрана не нужна. А раз так…»

Пип поднялся с травы, сказал:

— Я думаю, отсюда можно было бы тихонько всползти на гору и посмотреть, что там делается.

Нонг не верил в силу бадувисского «табу», но ему отнюдь не хотелось карабкаться на гору.

— Стоит ли рисковать, туан? — ответил он. — Может случиться, что нас заметят, и тогда будут неприятности.

— Некому заметить, — уверенно возразил Пип, — да и риск небольшой. Нужно будет — опять дам их богу жертву, и все. Недаром они пустили меня в свою церковь. А главное, эта сторона горы очень удобна: вся заросла кустарником.

В конце концов условились, что Пип пойдет один, а Нонг останется его стеречь. Если увидит что-нибудь подозрительное, предупредит туана выстрелом. До горы было еще далековато, и поэтому решили подойти ближе.

Так и сделали. Нонг спрятался за скалой, Пип направился к горе. Вскоре он скрылся в чаще, а минут через пятнадцать Нонг увидел его у подножия горы. Так повторялось несколько раз, до тех пор, пока крошечная на расстоянии фигурка белого не замелькала на самой вершине. Мелькнула в последний раз и пропала.

Час прошел, второй, третий… Наступал вечер… Спряталось солнце… Наступила ночь… Пип исчез…

Нонг подождал еще часа два и вернулся в долину гейзеров.

IX. В НЕДРАХ ДРЕВНЕГО ХРАМА

Нежданный гость. — Живой призрак. — Мудрое решение. — Насильно святой. — Замогильный сосед. — Раскрытие «чудес». — Наилучшее чудо в жизни Пипа.

Что же случилось с Пипом?

Добравшись до края горы, голландец увидел, что она действительно похожа на древний вулкан. Круглая дыра падала вниз отвесными стенами. Сверху не видно было, глубока ли она и что находится на дне. Одним словом — обычный кратер, и только. И — ни одного человека вокруг. Пип совершенно успокоился, даже забыл о том, что нарушает табу и тем самым рискует жизнью.

Он встал во весь рост и наклонился над кратером. Теперь, наконец, удалось разглядеть на дне его круглый пруд, заросший по берегам густым кустарником и даже деревьями. Это уже было интереснее, хотя и не слишком ново: значит, не кратер тут, а обычный провал, каких на свете много. Гора была не из сплошного камня, а из вулканического туфа, подземные воды размыли его, и вершина горы провалилась. Вот так и образовался этот пруд, который, безусловно, с одной стороны принимал в себя родник, а с другой где-то выпускал его. Отсюда было ясно, что пруд не мог занимать всю пустоту, а только более глубокую часть, по сторонам же остались берега, и можно было думать, что они расширяются дальше под землей.

Но с первого взгляда все это было очень просто: яма с отвесными стенами метров в пятьдесят шириной и десять — пятнадцать глубиной с прудом на дне. Вот только до него никак нельзя добраться. Посмотрел Пип в одну сторону, в другую — и вот ему показалось, что за кустами кто-то шевелится. Потом мелькнули какие-то столбы. Забыв обо всем на свете, он начал ползать по краю провала, выискивая для обозрения более удобное место. Наконец нашел, и оттуда отчетливо увидел маленький уголок жилья.

За кустами виднелись два столба, которые, очевидно, поддерживали землю, чтобы она не осыпалась. Дальше был кусок земли — пол, застланный яркими коврами и шкурами зверей. А на них, опершись на подушки, полулежала… красивая женщина! Голубой шелковый саронг плотно облегал ее тело, оставляя руки обнаженными до плеч. В руке она держала длинный тоненький чубук трубки и, выпуская дым изо рта, задумчиво следила, как он медленно тает в воздухе.

Черные волосы женщины были гладко зачесаны, на них сверкали драгоценные украшения. Строгое, красивое, почти белое лицо лишь чуть заметной смуглостью отличалось от лиц европейских женщин. Глаз сверху рассмотреть нельзя было, да это и лучше, иначе у Пипа наверняка закружилась бы голова.

У Пипа учащенно забилось сердце. «Как в арабских сказках!» — восторженно подумал он. Не. верилось, что в наш XX век могут быть такие таинственные уголки, заколдованные красавицы, пышная роскошь… Не верилось, а глаз отвести не мог…

Вдруг сзади что-то зашелестело. Пип оглянулся — и обомлел: с кинжалом в зубах к нему полз туземец. Увидев, что белый заметил его, он встал, взял кинжал в руки, наклонился и, глядя Пипу прямо в глаза, бросился на него, как тигр.

Пип инстинктивно отпрыгнул назад и… полетел вниз! Сильный удар оглушил его, но, оказавшись в холодной воде, он сразу пришел в себя и выплыл на поверхность.

Первое же, что он увидел, удивило Пипа больше, чем все, уже пережитое. Перед ним стоял смуглый бритый мужчина лет сорока, в длинном белом одеянии и тюрбане, на котором сверкал под пушистым султаном из перьев огромный брильянт…

«Он, вождь-привидение Гиранг-Ту-Ун!» — мелькнуло в голове Пипа, когда он подплывал к берегу. Гиранг-Ту-Ун спокойно стоял и смотрел на белого с необычной суровостью и пренебрежением.

— Горе тебе, несчастный чужестранец! — произнес он наконец, и в то же мгновение к Пипу подскочили два человека, схватили его и повели внутрь горы. Оглянувшись в последний раз, Пип успел заметить, что женщина с любопытством следит за необычным гостем, так неожиданно свалившимся с неба. Пип же чувствовал себя не героем с неба, а мокрой курицей…

Его обезоружили, втолкнули в какой-то закуток и заперли. Спустя некоторое время начало собираться совещание «сорока».

Жилище вождя, или, вернее, верховного жреца, оказалось действительно интересным, хотя вместе с тем и совершенно обычным. Провал был обычным явлением природы, озерцо — тоже, так же как и пустота, вернее пещера в теле горы. Человеку оставалось лишь сделать вход в середину да расширить и укрепить пещеру. Она уходила под землю только с одной стороны, а с другой из воды поднималась крутая стена, но и этого было достаточно. Тот, кто находился в середине, мог чувствовать себя, как на веранде дома: над ним — потолок на столбах, впереди — садик, укрывающий жилище от посторонних глаз, а за садом — озеро. Из всего этого, в общем обычного, и создавалось нечто загадочное и таинственное.

Помещение, где собрались жрецы, также освещалось газом. В нем не было никакой мебели, зато весь пол и стены покрывали ковры и шкуры зверей.

Возле одной стены высилась статуя пятирукого Багара-Тунгаля с маленькой мягкой приступочкой у ног. На нее и опустился Гиранг-Ту-Ун.

— Братья! — начал он, когда все собрались. — Вы уже знаете, что к нам пришло несчастье. Нечестивый чужестранец отплатил за наше гостеприимство тем, что нарушил табу и даже забрался сюда. Судьба его решена. Но жизнь этой поганой собаки — ничто в сравнении с бедой, которую он принес. Вы знаете наш закон: если чужой осквернит наше жилище, мы должны оставить его. Последний такой случай был при Ту-Уне-Самнамбунге сто двадцать восемь лет назад. Тогда он оставил свое жилище и переселился сюда. Теперь и перед нами встала такая же задача.

Он умолк, но никто не произнес ни звука. Каждый представил себе хлопоты, свалившиеся на них. Ведь придется покинуть прекрасное место, лучше которого нет на свете! И не только в этом беда: пусть бы себе Гиранг жил где хочет. Но теперь предстоит огромная работа, а выполнять ее придется им, сорока человекам. Ибо не могут строить убежище те, кто даже знать не должен о нем. Когда-то работали пленники, рабы, преступники, которых потом можно было убить, а теперь этого не сделаешь. Им самим придется работать, быть может, несколько лет, а от работы они давно успели отвыкнуть… И невольно приходила в голову мысль: «Провались он, этот закон, и тот, кто его придумал!..»

Не лучше чувствовал себя и Гиранг-Ту-Ун. Ему больше всех не хотелось покидать это удобное помещение. Такого хорошего жилища не найдешь… И подумать только, что беда стряслась из-за какого-то ничтожного чужестранца! Убить бы его, и делу конец… Тогда все равно никто не узнает этого места… Но — закон! Закон требует покинуть святое убежище — и только! Вот почему огромная обида охватила Гиранг-Ту-Уна не столько на преступника, сколько на этот глупый первобытный закон…

Встал старейший из жрецов и сказал:

— В седьмой книге дополнений к Мудрости действительно сказано, что если местонахождение Ту-Уна опоганено чужим человеком, его нужно покинуть. Но в тринадцатой книге говорится, что если какая-нибудь святыня осквернена чужим человеком, ее можно очистить кровью преступника после торжественного богомоления в новолуние. Не подходит ли этот пункт к нашему случаю?

Такое разъяснение было настолько желательно, что никто не подумал возражать против него или хотя бы справиться в древних книгах.

— Подходит! Так и надо считать! Ведь жилище Ту-Уна — та же святыня! — зашумели бессмертные мужи.

Гиранг-Ту-Ун был очень рад.

— Мудрый брат правильно говорит, — поспешил он утвердить предложение. — Я сам думал об этом, но вначале хотел выяснить, как смотрят на дело наши мудрые мужи. Значит, в новолуние принесем жертву. Оповестите народ, какое наказание угрожает непослушным.

Пип знал, что его ждет, и проклинал любопытство, которое довело его до такого жуткого конца. Все вокруг выглядело обычным, спокойным: и бадувисы оказались обычными людьми, и со жрецами он подружился так, что его даже в церковь пригласили. Жизнь казалась тихой и мирной… Рядом, километрах в пятидесяти, — европейцы, телеграф, автомобили, радио… А он ждет смерти, да еще какой ужасной! И никто не может ему помочь!

Снаружи послышался шум, открылась дверь.

«Уже!.. Конец!..» — подумал несчастный.

— Слушайте, люди добрые! Подождите! Я сейчас же уеду, я никому никакой беды не причинил, я отдам вам все, что имею. Я ведь никому никакого вреда не сделал, — обратился Пип к жрецам, когда те повели его куда-то по коридорам. Но пленника или не понимали, или просто не хотели слушать. Пип убедился в этом по их суровому молчанию и с тоскою подумал, что, быть может, ему удалось бы договориться лишь с самим Гиранг-Ту-Уном. Но на это надежды не было.

Долго шли они по путаным подземным переходам, пока выбрались на свет. Увидя солнце и деревья, Пип с невольным облегчением вздохнул полной грудью, но тут же опять впал в уныние: «Может быть, я уже последний раз вижу солнце и деревья…»

Дальше опять потянулись подземные коридоры. Подошли к массивным дверям, открыли их, поднялись по лестнице и оказались в уже знакомом храме.

Пипа подвели к стене, втолкнули в каморку и заперли на замок. Когда глаза привыкли к полумраку, пленник разглядел, что в крошечной каморке можно только или стоять, или сидеть. Свет струился в нее через дыру в дверях. Под ногами хлюпала зловонная грязь. Помещение оказалось точно таким же, как у факира…

«Неужели и меня тут будут держать пятнадцать лет? — с ужасом подумал Пип. — Лучше сразу смерть!» Он выглянул в дыру, узнал то место, где недавно сам стоял, потом посмотрел чуть в сторону — и отшатнулся. Глаза его встретились с немигающими страшными глазами факира.

Вот так соседство! Неужели они решили и из Пипа сделать святого? Насильно!

Нервы голландца не выдержали, и он заплакал. Плакал долго и горько, зато после этого почувствовал некоторое облегчение. А тут еще какой-то замогильный голос послышался, — это его успокаивал факир…

Но от такого утешения мурашки забегали по всему телу!

Голос был, как из преисподней: глухой, монотонный, скрипучий. Факир то ли молитву читал, то ли цитату из книги, и из его слов, вернее по тону, Пип кое-как понял, что жизнь и смерть — одно и то же, все на свете суетно, и счастлив лишь тот, кто способен загубить свое тело, дабы поднять и усовершенствовать свой дух…

Но странная вещь: речь ли эта, монотонный ли голос или непосредственное влияние факира сделали так, что Пип начал чувствовать себя спокойнее. Все, случившееся с ним, не казалось теперь таким страшным, не пугала даже мысль, что ему придется просидеть здесь всю свою жизнь. Другие, мудрые мысли начали возникать в голове. «Вот, — думал он, — этот факир добровольно сидит в заключении пятнадцать лет и чувствует себя счастливым. Видно, это недаром, в этом действительно есть что-то хорошее, иначе зачем бы он так поступил? Все мы с детства воспринимаем окружающее так, как чувствуем его. Если я чувствую себя угнетенным, несчастным, грустным, то и все вокруг — люди, солнце, дом, сама жизнь — кажется противным, неприятным, скучным, неинтересным. А если я доволен и счастлив, то и самая плохая погода, дом и люди кажутся приятными, интересными, добрыми. Значит, наше самочувствие делает нас счастливыми. Значит, если создать у себя такое же самочувствие, как у факира, можно будет неплохо прожить тут свой век…»

Эти мысли настолько успокоили Пипа, что он стоя задремал, а потом присел и уснул. Сколько времени он проспал, — неизвестно, но проснулся с очень неприятным ощущением: ноги одеревенели, в рукавах и по шее что-то ползало.

Все мудрые мысли сразу улетучились, как дым. Холодное, беспросветное отчаяние опять охватило душу. Не помня себя, Пип бросился на дверь и… она распахнулась: ведь такие каморки делали для факиров, а факиры, конечно, не станут ломиться в двери. Потому и петли навешивали не очень крепкие да и засов успел проржаветь или прогнить за сотни минувших лет.

Пип вышел. Он не знал, сколько сейчас времени, но не сомневался, что уже наступила ночь. Посмотрел на окошечко своего соседа — тот по-прежнему стоит неподвижно и молча, а в глазах его будто укор: «Зачем ты, глупец, убегаешь от своего счастья?» Пип поспешил отойти от него.

Он начал бродить по храму. Хотя и знал, что выхода для него нет, но инстинктивно искал его. Рассмотрел несколько отверстий-входов, но не сразу осмелился воспользоваться каким-либо из них. Кто знает, не попадешь ли в еще большую беду? А спичек не было.

«Все равно хуже быть не может!» — решил наконец Пип и шагнул в одно из отверстий. Продвигаясь наощупь, добрался до каких-то ступеней, поднялся по ним наверх, и — стоп, дальше хода нет! Пришлось возвращаться назад.

Неожиданно нащупал еще ход в стене. Там уже ступени вели вниз. С необычайной осторожностью начал Пип спускаться, но внезапно ступеньки окончились, и он почувствовал, что нога повисла над бездной. Даже сыростью и гнилью веяло оттуда.

Вдруг внизу послышалось какое-то движение, непонятное колебание, будто кто-то месит тесто. Шум увеличивался, приближался. Вот уже зашелестело у самых ног…

Волосы поднялись на голове Пипа! Он бросился назад, споткнулся, упал, коснулся ногой чего-то мягкого, живого, и пулей взлетел наверх.

Долго сидел в церкви, ломая голову над тем, что же это могло быть. Главное — ни звука, ни шума. Хорошо хоть, что это были не люди, иначе они схватили бы его.

«Нет, без света ничего не получится», — понял пленник и решил дождаться дня. Но и днем плохо: не выйдешь, сразу увидят и поймают. Что же делать?

Пришлось опять отправиться на поиски. Нащупал еще один ход. Он также вел вниз, а там поворачивал налево. Пип хотел было пойти по нему, но случайно коснулся рукой щеколды справа. Нажал на нее — открылась дверь, и за ней, где-то очень далеко, как будто чуть просветлело!

Один поворот, другой, и он очутился в помещении, похожем на мастерскую: стояли какие-то ящики, валялись колеса, веревки, даже трубы. Откуда-то сбоку шел свет.

«Не люди ли там?» — захолонуло сердце. Но все же Пип осторожно двинулся вперед. По дороге зацепился за что-то, пошатнулся и, чтобы не упасть, инстинктивно ухватился за какую-то веревку. Веревка подалась, он выпустил ее из рук, и наверху послышался стук! Эхо раскатилось по тихим углам. Оно показалось Пипу громом, хотя в действительности было совершенно слабым.

Пип втиснулся в какую-то щель, ожидая смерти. Но прошла минута, другая, а все было тихо.

Отлегло от сердца. Пополз дальше. Свет становился все ярче. Ход вел наверх, и вдруг Пип увидел того самого пятирукого идола! Хоть и знал уже этого истукана, а в первое мгновение жутко стало при встрече с ним один на один.

Сбоку горел светильник, очевидно, чтобы не сводить огонь, и это позволяло видеть все. Пип подошел к идолу, потрогал его, постучал — гудит, значит, пустой в середине. Поднял руку с ножом, опустил — тот же стук, что недавно напугал его. Значит, та веревка приделана, чтобы поднимать и опускать руку! Вот уж действительно нехитрая механика…

Пип спустился вниз, чтобы получше рассмотреть приспособление. Вот колеса и блоки, «чудесно» раздвигающие стену перед идолом. Вот шнурочки, которыми приводят в движение глаза идола. А вот и газовая трубка, подающая в них свет. Тут и труба к алтарю, из которого идет «чудесный» дым. Все это так, но откуда берется привидение Гиранг-Ту-Уна? Пип так увлекся научными исследованиями, что даже забыл о своем положении. Он опять поднялся наверх, осмотрел сцену и заметил две интересные и дорогие вещи: большие серебряные зеркала, круглые и вогнутые наподобие очков. С одной стороны математически правильная вогнутость была отполирована, как стекло, и когда Пип взял зеркало в руки, на стене заблестело светлое пятно (так мы делаем на потолке «зайчиков»), и в нем невыразительное, но заметное отражение идола вниз головой. Вот когда он понял все: такое же отражение жрецы направляют на дым, а чтобы «бог» не стоял вверх ногами, его дополнительно отражают вторым зеркалом. Нужно отдать жрецам должное: это «-чудо» требует необычайной ловкости и практики. И что самое замечательное — физический опыт этот, может быть, насчитывает многие сотни лет!

Да, все это было бы очень интересно, если б не положение, в котором находился Пип. Вспомнив о нем, пленник почувствовал, как отчаяние охватывает его с новой силой…

Начало светать, послышались какие-то звуки снаружи. Нужно было спешить «домой», чтобы кто-нибудь не захватил врасплох. И Пип со стесненным сердцем отправился назад в свою каморку. Хорошо, если его сегодня оставят в покое, ночью можно будет продолжить поиски. А если нет?…

Пип добрался до «своих» дверей, но входить не спешил. Факир все так же смотрел на него, будто хотел упрекнуть: «Не говорил ли я тебе, что нигде не найдешь лучшего места, чем тут? Вот и вернулся…»

Пип побаивался этого взгляда «из преисподней». Он действовал так же, как когда-то взгляд кобры.

«А вдруг он скажет им, что я выходил? — мелькнула мысль. — Конечно, скажет. И тогда — прощай, надежда!»

И он посмотрел на факира умоляющим взглядом.

Тот, видно, понял, опять произнес что-то своим замогильным голосом, и от этого у пленника стало легче на душе.

Но вот послышались шаги, Пип поспешил в каморку и, прикрыв дверь, с тревогой стал ждать, что будет дальше. Три опасности угрожали ему теперь: первая — сейчас же поведут на смерть, вторая — заметят сломанную дверь, третья — факир выдаст его.

Но вместо всего этого ему лишь просунули в окошечко рисовую лепешку. Решительный момент наступил, когда такую же лепешку понесли факиру… Но он промолчал, потому что не имел никакого отношения к делам этого света. Стоило ли ради таких пустяков шевелить языком? Пускай себе неразумные люди занимаются своими делами, а у него — высшие интересы, заполняющие всю его счастливую жизнь…

Потянулся день — долгий, скучный. Пипу удалось немного поспать, но какой это был сон? Несколько раз он ненадолго выходил из каморки, однако недалеко, чтобы иметь возможность вернуться в любую секунду. В один из таких выходов присел, чтобы дать отдых ногам, да и уснул незаметно для себя. Очнулся, почувствовав, будто его тянут за ноги, а открыл глаза и увидел тревожный взгляд факира, услышал чьи-то шаги. Пип едва успел вскочить в каморку, зато с какой благодарностью посмотрел на факира! А тот и не заметил этого: к чему людская суета ему?

Но вот и ночь пришла. Подождав для верности часа два, Пип опять начал скитания. Он действовал смелее, да и успел уже выработать определенный план.

Прежде всего отправился в помещение под сценой и захватил охапку лучины, подготовленной для чудес. Зажег одну из них от светильников и пошел туда, где вчера натерпелся страху.

Заглянул в яму — и чуть не вскрикнул: кобры! Потревоженные светом, змеи шипели, поднимали головы в «шляпах», но вылезть по гладким стенам не могли. А было их в яме столько, что и не сосчитать…

Змеи всегда играли важную роль в древних индусских верованиях и очень часто имели отношение к храмам, особенно если их еще и дрессировали. Отсюда, возможно, пошло мастерство дрессировщиков, так распространенное на Востоке, а кроме того, и отношение к змеям как к священным животным.

«Может быть, и меня они думают отдать змеям?» — подумал Пип, и вместе со страшной этой мыслью к нему вернулась энергия, так необходимая для поисков выхода.

На этот раз Пип решил искать его вверху, где видел со двора окна и маленькие башни. Но не так-то легко было добраться туда. Наконец поднялся выше, в одном из коридоров нашел закрытые двери и попытался выломать их. В этом ему помог добрый бог Багара-Тунгаль: в его внутренностях Пип обнаружил крепкий металлический прут. Вскоре дверь была высажена, пленник двинулся дальше, но попал в такой лабиринт, что заблудился совсем. А окно так и не нашел, хотя выломал еще несколько дверей.

В одном месте ему послышались шаги. Прислушался — верно! Ходят несколько человек! У Пипа и ноги приросли к полу. А тут еще чей-то шепот начал приближаться, показался свет…

Пип помчался назад. По дороге потухла лучина, но он ничего не имел против этого, так как знал, что без огня легче скрыться. Шаги слышались то с одной стороны, то с другой, то сверху, то снизу… Несколько раз в отдалении мелькал свет… Наконец и дорога в храм, но — поздно: кто-то раньше успел войти туда!

Не за ним ли? Не для того ли, чтобы увести его на смерть?…

И тут для Пипа свершилось самое большое чудо из всех чудес не только этого храма, но всей его жизни. Чей-то громкий голос произнес на чистом голландском языке:

— Мингер Пип! Если вы слышите, отзовитесь! Мы пришли вас спасти!

И Пип отозвался; отозвался каким-то совсем незнакомым ему голосом и выбежал на середину храма. Тамон увидел шестерых вооруженных людей и среди них мингера ван Дэкера!

* * *

А из каморки за ними спокойно наблюдал факир, и глаза его как бы говорили: «Зачем вся эта суета? Зачем волноваться, подымать шум, если можно жить тихо и счастливо? Неумные люди! Сами убегают от своего счастья…»

X. МИНГЕР ПИП ЗАПУТАЛСЯ В ЧУЖИХ ДЕЛАХ

Мингер ван Дэкер и Тугай в другой роли. — Встреча с Нонгом. — Отъезд Пипа. — Лагерь инсургентов. — Совещание. — Из огня да в полымя!

За несколько дней до этого по той же дороге, по которой двигались Пип с Нонгом, ехали двое других путешественников, тоже белый господин со слугой-малайцем. Они ехали также в кахар-балоне, но за десять километров до Тэнанга остановились возле одной избушки, стоявшей на отшибе, и отпустили подводу.

В этих путешественниках мы сразу узнали бы уважаемого мингера ван Дэкера, представителя уважаемой фирмы ван Бром и К0 в Амстердаме, и его слугу Тугая.

— Подготовил? — сразу же спросил Тугай у хозяина дома, который вышел им навстречу и помог вносить багаж.

— Есть, — ответил тот. — Сейчас поедете?

— Сейчас же.

Вскоре возле избушки уже стояли две маленькие яванские лошадки.

— Мне тоже ехать? — спросил хозяин. Тугай задумался.

— Конечно, с одной стороны, лучше, чтобы охотничья экспедиция имела надлежащий вид, — ответил он, — но, с другой — ты тут нужнее. Где Селим?

— Он уже там.

— Тогда едем, тем более что без тебя нам трудно будет пройти.

Несколько минут спустя по полевой дорожке двигалась еще одна охотничья экспедиция в составе трех человек. Во главе ее, верхом, вооруженный с ног до головы, ехал ван Дэкер, за ним шли два тоже вооруженных туземца. На второй лошади были вьюки со снаряжением. Ехали они, по-видимому, в те же Бантамские джунгли, но с восточной стороны.

Встречные туземцы при виде белого туана делали «дьенг-кок». Туан морщился и важно кивал головой. Но последний раз, когда они уже приближались к лесу, не выдержал и обратился к такому почитателю на малайском языке:

— И чего ты, глупец, кланяешься? Зачем тебе унижаться перед чужим человеком? Или ты поступаешь так лишь потому, что у него белая кожа? Стыдно! Считай и себя человеком!

Слуги захохотали, а встречный как сидел на корточках, так и шлепнулся на землю, раскрыв от удивления рот. Путешественники успели скрыться с глаз, а он все еще сидел и смотрел им вслед. И не удивительно: наверное, с сотворения острова Ява не бывало такого случая. И выпал он как раз этому счастливцу!

Когда вступили в лес, ван Дэкер слез с лошади и сказал:

— Теперь, товарищи, распределимся получше. Грузите все лишнее на эту лошадь и пойдем, как настоящие охотники.

— Ну и удивил же ты того человека! — опять рассмеялся Тугай. — Всю жизнь будет помнить и трубить на весь мир!

— Пускай трубит. Жалко, что нельзя так поступать на каждом шагу, — спокойно ответил Дэкер.

Может быть, читатель уже догадывается, кто такой был «уважаемый мингер ван Дэкер, представитель уважаемой фирмы ван Бром и К0 в Амстердаме?»

Если нет, придется напомнить драму на море, «Саардам», механика Гейса и его товарища Салула, который теперь назвался Тугаем. Нет нужды разъяснять причины их перевоплощения. Мы уже знаем, какими преимуществами пользуется «представитель фирмы ван Дэкер» на Яве. Он может всюду ездить, все видеть, все его уважают, а за спиной такого туана и слуга чувствует себя и лучше и безопаснее. Мы уже видели, как в доме генерал-губернатора Гейс узнал о том, что власти пронюхали что-то о «Саардаме», и предупредил об этом товарищей телеграммой.

Кроме того, перед Гейсом и Салулом стояла еще одна важная задача: нужно было распределить оружие, захваченное на «Саардаме». А это дело нелегкое. Оружия было много, куда попало его не сунешь. Нужно сначала спрятать, а уж потом распределять. Для этого они и направлялись в Бантамские джунгли, где намеревались устроить свой главный склад.

И, наконец, вообще такое дело, как организация восстания, в первую очередь требует надежной связи. А для этого не придумаешь ничего лучшего, чем путешествие представителя фирмы ван Бром и К0 с никчемным слугой Тугаем.

Надо сказать, что Гейс отнюдь не был главным руководителем всей этой операции. Даже Салул, который играл значительную роль, и тот не был главным. Главный штаб находился в Батавии, комитеты его — в городах Бантаме, Сурабайе и других. Но главные руководители не имели возможности путешествовать, они все время нужны были на месте, а потому и выпала на долю Салула и Гейса самая серьезная и ответственная часть работы.

Вот каким образом в Бантамских джунглях очутилась вторая охотничья экспедиция. Но звери могли быть спокойны: эти охотники не обращали на них никакого внимания, они охотились за иными, более крупными зверями…

Через два дня они проходили в трех-четырех километрах от горы «табу», направляясь далее на юг, и тут случайно встретили Нонга, который, переночевав в долине гейзеров, шатался, не зная, что делать и куда идти.

Неожиданно увидев новых людей, да среди них еще и белого, Нонг не знал, что и подумать. А путешественники не удивились встрече: они решили, что это один из их товарищей-повстанцев. Кто же еще, если не считать бадувисов, мог тут быть? Тем более что Нонг был отлично вооружен.

— Скорее проводи нас на место! — обратился к нему Салул.

— Куда? — не понял Нонг.

— Да ты не бойся, мы свои! — нетерпеливо сказал Салул.

— К бадувисам? — спросил юноша.

— Довольно! — рассердился Салул. — Разве не видишь, что нас только трое? Даже враги не рискнули бы так лезть сюда!

— Не понимаю, чего вы хотите, — откровенно признался Нонг.

— Молодец, товарищ! — сказал Гейс, хлопнув его по плечу. — Надежный парень. Веди!

— Честно говоря, я и сам немного заблудился и не знаю, куда идти. Кажется, в ту сторону, — показал Нонг рукой в сторону поселка.

Путешественники переглянулись.

— Кто же ты такой? — строже спросил Салул.

— Я — Нонг из дэзы Бандью.

— Как ты сюда попал?

— Прибыл с белым туаном на охоту.

— А как зовут твоего туана? — спросил Гейс, вспомнив Пипа.

— Не знаю…

— Как он выглядит?

— Довольно высокий, худой, со светлыми волосами…

— Так и есть! — воскликнул Гейс. — Это, наверное, и есть чудак, с которым мы встретились в Батавии. Помнишь, Салул?

— Помню, — усмехнулся тот. — А каким образом ты с ним встретился? — опять обратился он к Нонгу.

— В дороге. Я шел куда глаза глядят, вернее, направлялся в эту сторону. Мать умерла… Отец погиб… Все имущество пропало… Мне ничего не оставалось, как уйти туда, где…

Он нерешительно посмотрел на Гейса.

— Говори, говори, не бойся! — успокоил его Салул. — Этот человек наш.

Эти слова еще больше удивили юношу: как это так, белый человек и вдруг— «наш»!

Салул и Гейс догадались, о чем он думает.

— Ну, ладно, — сказал Салул, — мы объясним тебе, кто мы такие: мы те, кто ведет борьбу с белыми и разными туанами вообще.

Нонг недоверчиво посмотрел на Гейса, и тот, улыбнувшись, добавил:

— Особенно с белыми туанами!

Наконец юноша поверил, что эти люди хорошие, и признался:

— Я и хотел присоединиться к таким, как вы.

— Так и идем с нами! — предложил Салул.

— Охотно, — сказал Нонг, — но как же быть с моим туаном?

И юноша подробно рассказал о недавнем происшествии.

— Жаль человека, — задумчиво произнес Гейс. — Во всяком случае, он не из тех, кого мы считаем врагами.

— Верно, — согласился Салул, — и надо подумать, как его освободить. Но сначала обсудим наши дела. Идем скорее, а там посмотрим.

Все четверо пошли дальше и через два часа были в лагере инсургентов.

Лагерь размещался в долине меж гор, на берегу речушки, и выглядел, как обыкновенная малайская деревня. Ведь для того чтобы построить такую деревню, нужно всего лишь несколько часов. Тут было человек триста народа, все преданные делу, сознательные борцы.

Они составляли как бы войсковую школу будущих командиров. К беглецам, прятавшимся тут раньше («бандитам», как их называли голландцы), присоединились новые товарищи и под руководством бывшего офицера, метиса Пуана, начали обучаться военному искусству29.

С того времени и прекратились налеты, о которых рассказывал Пипу ассистент-резидент в Тэнанге. Этим и объясняется, что Пипа никто не трогал во время его охоты.

Прибытие новых товарищей взбудоражило весь лагерь. Особенный энтузиазм вызвало то, что приехали Гейс и Салул, герои, захватившие корабль. Об их подвиге ходили легенды, в которых не последнее место занимал «оранг-путих», присоединившийся к яванскому народу. На него смотрели, как на чудо!

Вскоре в одной из пещер началось совещание. В нем приняли участие четыре человека: Салул, Гейс, Пуан — красивый молодой человек в военной форме — и Селим. Последний был похож на чистокровного араба: смуглое лицо, острый нос и черная борода.

Было ему лет сорок пять. Он пользовался большим авторитетом, особенно среди магометанского населения, и всю свою жизнь посвятил борьбе с колонизаторами. Задачи Селима значительно отличались от задач его товарищей.

Он был сначала членом мусульманской партии, потом «Сарэкат-Райят». Тут он вошел в число меньшинства, стоявшего за решительные действия, но революцию мыслил лишь как национальную: надо прогнать голландцев и создать независимое государство. Социальные вопросы Селим оставлял «на потом». Это пока не мешало всем им идти по одному пути. Селим возглавлял национально-освободительное движение в Бантаме.

Первым проинформировал участников совещания Салул:

— Корабль до последнего времени укрывался у южного побережья, в расщелине так называемых «Скал Ласточкиных Гнезд». Он должен был выгрузить оружие в соответствующем месте. Часть этой работы уже выполнена, а что успели сделать дальше, мы еще не знаем. Гейс выяснил, что власти что-то пронюхали и направили туда миноносец под командованием бывшего мичмана на «Саардаме» ван Хорка. В Батавии и окрестностях дела идут хорошо. Если Селим не обидится, — усмехнулся Салул, — я могу добавить, что за последнее время многие рабочие из «Сарэкат-Райят» присоединились к коммунистам.

— Пусть себе присоединяются куда хотят, лишь бы не сидели сложа руки! — сверкнул глазами Селим.

— А насчет действий, — продолжал Салул, — дело обстоит так, что уже становится трудно сдерживать народ. Основное ядро из рабочих организовано. Выступление намечено на ноябрь, если, конечно, не будут возражать на местах.

— Но нужно добавить, — заметил Гейс, — что в Вельтэвредене при мне случилось одно неприятное происшествие: какой-то безумец бросил бомбу во дворец генерал-губернатора. Губернатору вреда от нее никакого, а нам — большой. Можно ждать усиления репрессий, общего наступления на нас. Я даже готов допустить, что это умышленно сделано агентами правительства.

— Да, неприятно, — согласился Селим, — но задумываться тут особенно нечего. В Бантаме, например, поднимается весь народ. Вместе с Батавией восстание охватит всю западную Яву, а там и дальше пойдет. Главное — начало! Я согласен на ноябрь. Времени еще хватит.

— Нужно наладить дело в Центральной Яве. Там тоже есть почва. Мы туда и едем, — сказал Салул.

— Тем лучше!

— А я должен напомнить о своем, — выступил Пуан. — Не забывайте о самом главном: об оружии. Необходимо сначала сконцентрировать его в определенных пунктах, а уж потом назначать срок.

— Не забывайте, — горячо ответил Селим, — что мы подготовились и без этого оружия! Даже если бы его не было, мы все равно выступили бы. А теперь — тем более!

— Согласен, — кивнул Пуан, — и все же этот вопрос нужно обсудить в первую очередь.

— Ради этого мы, главным образом, и приехали сюда, — прервал их спор Салул.

— Ладно, — сказал Пуан, — допустим, что лучшего места, чем это, быть не может. Оно и как бы далеко, и вместе с тем очень близко: на расстоянии всего лишь двухдневного перехода. И все же создавать большой склад оружия в этой долине очень рискованно. Пошлют сюда приличный отряд — и всему делу конец, не успеем перепрятать. Значит, нужно найти такой пункт, где ищи не ищи — не найдут. Может быть, дальше в горах подходящее место есть. Но — далеко, а оружие всегда должно быть под рукой.

— Нельзя ли как-либо договориться с этими бадувисами? — предложил Салул. — У них наверняка есть тайники.

— Ничего не получится, — сказал Селим, — я их хорошо знаю. Они фанатики, — я имею в виду их руководителей, особенно таинственного Гиранг-Ту-Уна. Единственное, чего они хотят — чтобы их не трогали. Да они первые и выдадут нас, если придут голландские войска! Им ни к чему освобождение страны, от которой они сами отмежевались, а важна только своя собственная независимость, которой они фактически и пользуются.

— Правильно, — поддержал Пуан. — Даже больше того: они настолько чуждаются общения с посторонними, что помимо известного «табу» придерживаются других, не менее строгих законов. Знаете ли вы, что если чужой человек попадет в жилище таинственного Гиранг-Ту-Уна, то оно считается оскверненным? Гиранг обязан оставить его и искать для себя новое пристанище.

— Где он живет теперь? — спросил Салул.

— Черт его знает! У них все покрыто тайной. Жилище Гиранга не знает даже никто из бадувисов, кроме их сорока «святых» мужей. Эх, вот бы хорошее место было для склада нашего оружия! — с завистью закончил Пуан.

— В таком случае, друзья, — с комической торжественностью произнес Гейс, — я нашел способ, как овладеть «святым» местом!

— Ты? Каким образом! Шутишь! — закричали товарищи.

— Нисколько! Вчера один бедняга, кажется, попал туда и исчез. Значит, согласно их законам, этот Оранг-Утанг, или как там его, должен немедленно покинуть свою квартиру. Вот мы и займем ее!

И он повторил все, что слышал от Нонга.

— Знаем и мы этого чудака-белого, — сказал Пуан, — но почему ты думаешь, что он попал именно к Гирангу? И откуда мы можем знать, что думает делать этот Ту-Ун?

— А вот сейчас узнаем! — сказал Гейс и позвал Нонга.

— Скажи, ты действительно хочешь быть с нами?

— О да, туан! — горячо ответил Нонг.

— Вот что, дорогой товарищ: постарайся навсегда забыть слово «туан» и запомни, что ты такой же туан, как я и все остальные.

— Слушаю. Я очень хочу быть с вами!

— Ну, так вот тебе боевое задание. Если хорошо исполнишь его, мы примем тебя в свои ряды. Беги сейчас же в поселок, узнай поподробнее, что там слышно о твоем туане, и возвращайся.

— Слушаюсь! — ответил Нонг и тут же покинул лагерь.

После совещания товарищи созвали общее собрание инсургентов и ознакомили их с положением. Продолжительное время сидя в глуши, люди ничего не знали о том, что творится на свете, подвигается ли их общее дело, каковы перспективы борьбы. Свежая авторитетная информация и бодрые известия значительно подняли настроение повстанцев. Особенно обрадовались они, когда услыхали, что скоро им придется участвовать в интересной операции с оружием, — с тем самым оружием, о котором ходит столько слухов.

Так, в деловых разговорах, прошел весь день и наступил вечер. Запылали костры, запахло жареной дичью.

— Придет ли Нонг? — время от времени спрашивали друг у друга товарищи. — Успеет ли он сегодня вернуться?

Нонг появился часа через два после захода солнца, — усталый, потный, в изодранной о колючки одежде.

— Молодец, Нонг! — похвалил его Салул. — Экзамен выдержал! Ну, садись и рассказывай!

— В поселке только и разговоров, что о белом человеке и его преступлении, — начал юноша. — Говорят, что он не только нарушил табу, но и осквернил святое жилище Гиранг-Ту-Уна.

— Вот мы и знаем теперь, где оно находится! — сказал Гейс.

— Жрецы оповестили, — продолжал Нонг, — что очиститься от осквернения можно только кровью преступника.

— Как же так? — воскликнул Гейс. — По закону жрецы обязаны покинуть опоганенное место!..

— Точно так же считает и наш хозяин Того и все бадувисы. Но жрецы объясняют, что можно сделать иначе: нужно очистить святыню кровью жертвы. Для этого через пять дней, в новолуние, в церкви будет проведена торжественная церемония. Собираются или убить, или зажарить туана. А нам, его спутникам, даже больному Хаону приказано в ближайшие три дня уйти из селения. Мне удалось узнать, где находится белый туан: жрецы заперли его в храме.

— Вот тебе на! — возмутился Гейс. — А как же закон? Почему они сами не выполняют его? Что ж это будет, если никто не захочет выполнять законы!

— Посмотрите, какой «законник» нашелся! — рассмеялся Селим. — А жрецы эти оказались неглупыми святошами. Да и кому охота бросать насиженное место. Возможно, когда-либо их деды и выполняли этот закон, а нынче этот народ поумнел. Не смотрите, что в дебрях сидит.

— Подождите! — с хитрой улыбкой поднял руку Салул. — А что будет, если жертва вдруг убежит и не удастся провести очищение кровью? Как же им тогда быть?

Товарищи с удивлением посмотрели на него, переглянулись и дружно расхохотались.

— Вот уж тогда хочешь не хочешь, а придется им оставить свое гнездо! — воскликнул Селим и даже вскочил с места.

— Значит, придется нам позаботиться об этом, — сказал Салул. — Мы с Гейсом охотно поможем своему приятелю. Тем более что его судьба отныне некоторым образом связана с судьбою будущей Яванской Республики.

— Эх, взять бы человек пятьдесят, ударить, и никакие хитрости не нужны, — вздохнул Пуан.

— Нет, нельзя, — возразил Гейс. — Сразу к голландцам побегут и приведут их сюда. Пусть-ка на этот раз их бог поможет нашей борьбе. Лучше заставим их выполнить закон.

Так перед инсургентами встала совершенно неожиданная задача: освободить мингера Пипа, и освободить настолько осторожно, чтобы никто не узнал, кем это сделано.

Обсудили план операции. Чтобы не рисковать жизнью товарищей, решили на следующий день к ночи сгруппировать в лесу поближе к храму человек пятьдесят инсургентов. Вмешаться они должны будут лишь в том случае, если не удастся проделать все скрытно и тихо.

Несколько человек должны были взобраться на первую, а быть может, и на вторую террасу храма и через отверстия в стенах проникнуть внутрь.

— Главное не в том, как взобраться туда, — говорил Пуан, — а в том, как бы не заблудиться в запутанных лабиринтах древнего храма. Войти легко, а вот выйти…

— Не нарвемся ли мы на сторожей? — спросил Селим.

— Едва ли. Им не от кого охранять храм. А если и встретим, так просто заткнем им рот, и все. Так или иначе, а этого незадачливого охотника надо выручать.

Уточнив все технические подробности, товарищи улеглись спать. А на следующую ночь произошло все, о чем мы уже знаем.

Операция прошла гладко. Сторожей не было, так как жрецы отлично знали, что храм их неприступен. А убежать из него пленник тем более не мог.

Став друг другу на плечи, инсургенты быстро закрепили вверху веревку и по ней взобрались на первую террасу. Не найдя здесь нужного отверстия, влезли на вторую террасу, выломали в окне решетку и проникли в храм.

Но вот тут-то и оказалось, что они выполнили всего лишь самую незначительную часть работы, потому что найти дорогу, как и предвидел Пуан, было куда сложнее. Впрочем, как мы видели, и эту задачу они решили успешно.

Очутившись на свободе, Пип не знал, какими словами высказать свою благодарность ван Дэкеру. Но тот только отмахивался:

— Стоит ли говорить об этом? Вы ведь тоже на моем месте поступили бы так…

— Но каким образом вы оказались здесь? Как узнали обо мне? Откуда взяли помощников? — сыпались бесконечные вопросы. И напоследок: — Может быть, вместе поедем назад?

— Нет, я должен еще остаться, — отказался Дэкер-Гейс. — Мне поручено обследовать здесь землю для плантаций. Эти люди и есть моя экспедиция, — показал он на четырех (кроме Нонга) товарищей.

Об остальных он, естественно, умолчал.

Времени на рассуждения не было. Оставалась не менее трудная задача: выехать отсюда. Салул отвел Нонга в сторону и сказал:

— Тебе, друг, придется довести дело до конца, проводить его назад. За ночь вы успеете далеко уйти, и если даже бадувисы погонятся за вами — во что я, впрочем, не верю, — то с вашим оружием вы легко справитесь с ними.

— Я бы хотел остаться… — начал Нонг.

— Знаю. Ты и вернешься через несколько дней. А кроме того, я хочу дать тебе еще одно поручение: найди слугу ассистент-резидента Рагу и вручи ему эту вещь. Помни: это большой секрет! В случае чего, уничтожь ее.

И он передал Нонгу какую-то палочку с зарубками.

Немного времени спустя экспедиция Пипа тихонько выехала из селения. Благодаря тому, что дом Того был в нем последним, никто не заметил отъезда. Все трофеи Пипа и даже палатку пришлось оставить хозяину, потому что мул нужен был для Хаона, который еще не мог ходить. После всего пережитого Пип не жалел о своем имуществе. На память ему и без того осталось достаточно впечатлений…

На рассвете они прошли первое болото, около полудня были на месте первой своей стоянки, и тут с радостью встретили отряд голландских солдат.

Пип готов был броситься к ним с распростертыми объятиями, но солдаты вскинули винтовки, а офицер грозно приказал:

— Бросайте оружие! Вы арестованы!

XI. ЗА СЧЕТ БОГА БАГАРА-ТУНГАЛЯ

Закон побеждает! — Поиски входа. — Помощь природы. — Новоселье. — На дальнейшую работу.

Отправив Пипа, товарищи вернулись в лагерь и стали ожидать, каковы будут результаты их работы. Чтобы быть в курсе событий, происходящих в поселке, они оставили там своего товарища, у которого были хорошие друзья среди бадувисов.

— Откровенно говоря, не влипни этот Пип в историю, я не пошел бы на такую авантюру, — сказал Салул. — Слишком ничтожен был шанс на успех.

— Да уж, верно, — согласился Гейс, — история и смешная и глупая. Но что поделаешь? Все равно пришлось бы освободить этого несчастного.

— Зато я очень надеюсь на успех! — сказал Селим. — Я знаю этих фанатиков: для них закон — все!

«Кому лучше знать их, как не тебе, ты и сам, кажется, законченный фанатик», — подумал Гейс, но вслух ничего не сказал.

Под вечер пришел разведчик, а вместе с ним Того. Они рассказали следующее. Об исчезновении пленника жрецы узнали слишком поздно и, кажется, вначале хотели сохранить это в секрете, чтобы обсудить, как держаться дальше перед народом. Но потрясающая весть быстро облетела селение, и все зашумели о том, что Гиранг-Ту-Ун должен покинуть свое жилище.

Нужно иметь в виду, что хотя народ и не видел жилища Гиранг-Ту-Уна, однако знал, что оно находится где-то на горе или в самой горе. Такой секрет невозможно сохранять в течение многих десятков лет; тем более что святые мужи постоянно соприкасались с народом. Дело было не в том, чтобы никто не знал о существовании Гиранг-Ту-Уна, а лишь в том, чтобы окружить его ореолом таинственности и божественного могущества.

И уж если народ начал говорить, что Гиранг-Ту-Уну придется оставить свое убежище, то и жрецы не могли замолчать этого. Чтобы хоть как-нибудь спасти положение, они ухватились за мысль принести в жертву вместо сбежавшего осквернителя святыни его невольного помощника Того. Но тот, услышав об этом, тоже сбежал из поселка.

И вот опять собралось совещание у Гиранг-Ту-Уна, но какое это было совещание! Старейший и мудрейший муж произнес речь, полную горечи и безнадежной скорби:

— Братья! — взывал он. — Мы ошиблись! И не только ошиблись, но и разгневали великого духа. Мы не имели права по-своему трактовать закон, которым руководствовались наши предки. Они были мудрее нас и знали, что делали. Великий Самнамбунгу недаром поступал так, а не иначе, он не объяснял закон по-своему. И вот Багара-Тунгаль показал нам, что он но признает нашего самовольного толкования и требует, чтобы мы выполняли закон без отступлений. Разве иначе он мог бы допустить, чтобы чужестранец убежал из храма? Мало ли узников побывало в храме за сотни лет, но мы ни разу не слышали, чтобы они убегали. А вот теперь это случилось, и случилось потому, что мы отступили от закона. Великий дух воздал нам за наши грехи. Братья! Нам не о чем более рассуждать! Мы должны покаяться и выполнить закон. Не забывайте, что мы считаемся единственными хранителями великой религии наших предков! — грозно закончил старик. И опять, как и в прошлый раз, наступила тишина. Опять никто не хотел говорить. Каждый из сорока мужей думал о том, что Багара-Тунгаль может и его наказать за нарушение древнего закона…

… На другой день Гиранг-Ту-Ун переселился в общее помещение «сорока». Хоть и хорошие покои отвели ему, хоть и оборудовали их по-царски, а все же это было совсем не то, что раньше. И больше всех сожалела о прошлом, проливая горючие слезы, жена Гиранг-Ту-Уна, единственная женщина, имевшая право жить среди святых мужей.

В лагере инсургентов обо всем этом узнали через своих разведчиков в тот же день и были очень довольны.

— Теперь и я считаю древние законы мудрыми и полезными, — смеялся Пуан…

— Для кого-нибудь они всегда бывают полезными, — добавил Гейс.

— Главным образом для тех, кто умеет использовать их, — закончил Салул.

— Все это хорошо, — сказал Селим, — но как занять освободившееся помещение? Если мы появимся на вершине горы и начнем работать на глазах у всех, секрету нашему грош цена.

— Подожди, мы еще и не видели «святое» место. Надо сначала осмотреть его.

Четверо товарищей направились к горе, осторожно всползли на вершину и увидели то же, что видел Пип.

— Да тут ничего нет! — удивился Гейс— Озерцо, и только. Не в воде же он жил?

— Тем лучше, — сказал Салул, — значит, мы не зря старались. Место действительно такое, что никто не заинтересуется им. Нам остается найти вход, которым пользовался прежний хозяин. Пожалуй, он должен быть с той стороны.

Обошли вокруг и вскоре нашли участок со старательно выровненной землей. Через несколько недель онзарастет травой, и никому не придет в голову, что тут было начало подземного хода.

Товарищи стали совещаться. Вход, конечно, необходим, но стоит ли прорывать его на прежнем месте? Придут когда-нибудь прежние хозяева и сразу догадаются, что тут поселились новые жильцы. Не лучше ли проделать другой ход, с противоположной стороны горы?

Начали искать. Нашли долину, подступающую к горе. Постепенно долина переходила в узкую, заросшую теснину, по дну которой бежал ручеек. Теснина суживалась все больше и больше и глубоко врезалась в подножие горы.

— Замечательно! — сказал Гейс. — Она, кажется, врезалась так глубоко, что нам остается прокопать, быть может, всего лишь несколько метров. Я уверен, что этот ручеек вытекает из внутреннего озера, он сам пробил себе выход, и это облегчит нашу работу.

Там, где пробивался ручей, лежала груда камней. Мелкие частицы земли вода успела унести.

Все, таким образом, складывалось весьма удачно. Копать оставалось немного, да еще и по проторенной дороге! Теснина-трещина оказалась настолько узкой, заросшей и неприметной, что обнаружить ее было труднее, чем прежний вход. И, наконец, она находилась с противоположной стороны, с юга, а следовательно, еще дальше от людского глаза. Возможно, потому и не использовали ее прежние хозяева, что была она очень далеко.

Через несколько часов двадцать повстанцев уже работали в ущелье. И едва шевельнули они главную массу камней, как грозно заворчала вода и потоком хлынула изнутри, унося с собой и камни, и землю, и людей. Кое-кто набил синяки в этой счастливой катастрофе.

Больше часа бурлила вода; потом начала успокаиваться и наконец снова побежала маленьким ручейком. Подошли после этого повстанцы к выходу и увидели, что между двумя обломками скалы образовалась дыра, через которую легко мог пролезть человек. Дальше, до самой середины горы, протянулся широкий и свободный проход.

Обрадовались друзья и поспешили внутрь.

— Ого! Здорово же обосновался здесь этот Оранг-Утанг! — воскликнул Гейс, когда они увидели все помещение.

Но было и неприятное в этой победе: исчезло озерцо, а на его месте, в глубокой яме, осталась лишь небольшая лужа.

— Это мне не нравится, — нахмурился Селим. — Если раньше никому не могло прийти в голову, что здесь кто-то живет, то теперь о нашем убежище не трудно догадаться.

Не успел он закончить свою мысль, как несколько человек предложили сделать маленькую плотину, чтобы поднять воду.

— Даже еще лучше будет, чем раньше, — сказал Гейс. — Мы сможем регулировать уровень воды. Начнем переносить сюда груз и спустим воду. А закончим работу и опять поднимем, и даже выше прежнего. Чем не тайник?

Через несколько дней самый внимательный глаз ничего не заметил бы в окрестностях бадувисского поселка. Лагерь опустел. Двести пятьдесят человек под командой Пуана отправились через горы на северный берег, к Скалам Ласточкиных Гнезд, за оружием. Са-лул и Гейс пустились в дальнейший путь. Селим вернулся в Бантам. Остальные, как в крепости, засели во «дворце» Гиранг-Ту-Уна.

XII. ПОСЛЕДНЕЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ МИНГЕРА ПИПА

За чужую вину. — Тюрьма соответственно цвету кожи. — Допрос. — Таинственный свидетель. — Медвежья услуга. — Освобождение.

Совершенно секретно Ассистент-резиденту в Тэнанге мингеру ван Дрону.

«Согласно полученным известиям, в Бантамские джунгли направился изменник и преступник Гейс, механик с корабля «Саардам», вместе с другим преступником — Салулом, который является главным виновником захвата этого корабля. Видимо, они имеют в виду организовать там бандитский центр. Нужно принять все меры, чтобы не допустить этого и, чего бы это ни стоило, изловить их. Разумеется, они скрываются под фальшивыми фамилиями, которые пока установить не удалось. Но во всяком случае Гейса можно узнать по следующим приметам: лет 26–28, рост выше среднего, волосы светлые, глаза голубые. Салул обычный туземец того же возраста. Когда они будут схвачены, направьте их в Батавию».

Такое письмо получил ван Дрон спустя несколько дней после отъезда Пипа. Естественно, что прежде всего он подумал о своем недавнем госте.

Возраст, светлые волосы, рост — все в нем совпадало с указанными приметами преступника. Вспомнил ван Дрон, что и поведение гостя показалось ему каким-то странным: человек специально приехал из Голландии в Бантамские джунгли, чтобы только поохотиться! Даже тогда уважаемому ван Дрону бросилась в глаза эта нелепость! Но кто бы мог подумать, что за нею скрывается такое серьезное дело?

В тот же день состоялось совещание между ассистент-резидентом, начальником гарнизона и начальником полиции. Ван Дрон рассказал, в чем дело, высказал свои предположения и напоследок спросил:

— Можем ли мы думать наверняка, что это он и есть?

— Конечно, можем! — уверенно ответил начальник полиции. — Я и тогда с первого взгляда заметил, что в нем есть что-то бандитское. Но не решился высказаться, так как он был вашим гостем.

Начальник гарнизона, правда, этого не заметил, но все же согласился:

— Мне кажется, — сказал он, — что долго ломать голову нет нужды. Тем более что и приметы совпадают. Нужно немедленно послать за ним отряд солдат!

Этот отряд и встретил Пип. Напрасно он доказывал, что произошла ошибка, напрасно предъявлял свои документы.

— Это не мое дело, — ответил офицер. — Там разберутся. Я делаю то, что мне приказано.

И отряд, довольный тем, что не нужно идти дальше, вернулся назад. Так Пип, сам того не подозревая, отблагодарил своих освободителей, вернув направленных против них солдат. Если бы не он, отряд дошел бы до бадувисов, а там мог встретиться с инсургентами и причинить им немало хлопот, особенно со складом для оружия. Впрочем, не сам отряд был опасен, а то внимание, какое власти могли обратить на пристанище повстанцев.

— Добрый день, Гейс! — иронически встретил ван Дрон Пипа, когда его привели в Тэнанг. — А это, значит, и есть Салул? — показал он на Нонга.

Оба вытаращили глаза, ничего не понимая. — Вы удивляетесь, что нам все известно? — продолжал чиновник. — Думали, что удалось нас обмануть? Напрасно: изменников и преступников власти всегда найдут, где бы они ни прятались!

— Мингер ван Дрон! Вы ошибаетесь! Я ничего не знаю, не имею никакого касатель… — начал Пип, но ван Дрон отвернулся и приказал офицеру:

— Посадить в тюрьму!

— Всех? — спросил тот.

Ваг Дрон подумал немного и ответил:

— Пока — всех. Может, и эти люди, — он показал на Хаона и носильщиков, — в сговоре с ним. А этих двух, — кивок на Пипа и Нонга, — держать под строгим присмотром: их придется отправить в Батавию.

По голландским законам даже к преступникам — голландцам и туземцам — относятся по-разному. В тюрьме голландцев помещают в лучшее помещение, дают лучшую пищу и вообще создают им лучшие условия, чем яванцам. Поэтому Пип и Нонг были посажены в разные камеры, а Хаон с товарищами отдельно от них.

Ввиду того, что преступность Гейса и Салула носила общегосударственный характер и подлежала рассмотрению высших инстанций, их должны были направить в Батавию.

Но, как говорится, пока суд да дело, прошло две недели, и только после этого их перевезли в Батавию, где, наконец, начались допросы.

Первым вызвали Пипа. За столом сидел следователь в военной форме. Рядом стояли еще два человека, наполовину открытые двери вели в соседнюю комнату.

— Станьте немного дальше, — почему-то сказал следователь, когда Пип подошел к столу. — Ваша фамилия?

— Пип, Ганс Пип.

— А настоящая фамилия? — с ударением спросил следователь и посмотрел на беднягу таким взглядом, что тот поежился.

— Опять меня принимают за кого-то другого! — запальчиво ответил Пип. — Неужели я должен страдать из-за того, что кто-то ошибся?

Дверь из соседней комнаты открылась шире, вошел хорошо одетый молодой туземец с острыми чертами лица и неприятными бегающими глазами.

— Туан полковник! — обратился он к следователю. — Это не он. Я его совершенно не знаю!

— Приведите другого! — приказал полковник. Вошел Нонг. Туземец растерянно посмотрел на него и виновато развел руками:

— Этот ничего общего не имеет с тем. По сравнению с ним он просто мальчик!

Присутствующие переглянулись, пожали плечами, немного посовещались между собой. Следователь изобразил на лице приятную улыбку.

— Извините, мингер Пип! Мы ошиблись… Как голландец вы поймете, что мы пошли на это ради нашей общей пользы… Извините, пожалуйста!

Он встал, подошел к Пипу и пожал ему руку.

— Да, да, вы свободны. Можешь и ты идти, — обратился он к Нонгу.

— Разрешите, господин полковник, один вопрос! — вмешался свидетель-туземец. — Не встречали ли они там кого-нибудь?

Нонг сразу понял, куда клонится дело, и с глупым видом затараторил:

— Мы были у бадувисов. Такой странный народ: сидят в джунглях, ни с кем не имеют сношений…

— Подожди, подожди! — остановил его полковник. — Мы спрашиваем, не видели ли вы там какого-либо голландца? — обратился он непосредственно к Пипу.

У Нонга сжалось сердце: сейчас Пип бессознательно выдаст своего благодетеля!

— Встретил одного человека, дай бог ему здоровья! — действительно сказал Пип. — Если б не он, то и меня уже не было бы на свете.

Все присутствующие насторожились, как овчарки.

— Кто он? Как его зовут? — быстро спросил полковник.

— Честно признаться, даже не знаю, так как встречался с ним лишь два или три раза в пути. На пароходе, когда сюда ехал… И позднее — мельком на крыльце учреждения… Кажется, фамилия его то ли ван Дэйк, то ли ван Дэкер… Знаю только, что это представитель какой-то амстердамской фирмы и по ее поручению ищет землю под кофейные плантации.

— А как он выглядит? — Ну, моего приблизительно роста… Черная бородка…

Полковник вопросительно посмотрел на туземца. Тот с сомнением пожал плечами:

— Трудно сказать…

— А не было ли с ним еще каких-нибудь людей кроме тамошнего населения? — опять спросил следователь.

— Как же, было четверо слуг. Они входили в состав экспедиции по поискам земли.

— Ну, а ты что видел? — обратился следователь к Нонгу.

— Это же самое. Я всегда был вместе с туаном, — ответил юноша.

— Благодарю вас, и еще раз извините за причиненное беспокойство! — протянул полковник руку Пипу.

Хотя и никакой вины не чувствовал Пип за собой, а все же, оказавшись на улице, вздохнул так, будто заново на свет родился.

— Давай, дорогой Нонг, рассчитаемся с тобой, — сказал он. — Спасибо за верную службу, будь счастлив!

Он отдал Нонгу сто гульденов и даже пожал ему руку.

А через несколько дней мингер Пип уже ехал в Голландию, все еще не зная, радоваться ему или жалеть о том, что так много переживаний выпало на его долю в тропических джунглях сказочной и прекрасной Явы.

Нонг остался один в большом незнакомом городе.

Часть вторая НАЧАЛО

I. СКАЛЫ ЛАСТОЧКИНЫХ ГНЕЗД

Южный берег Явы. — «Саардам» под командой босого капитана. — Друзья или враги? — Обследование фиорда. — Деликатная встреча с английским дредноутом. — На корабле через барьер. — Под охраной птиц. — Выгрузка оружия. — Гибель Гоно.

Южный берег Явы значительно выше северного и обрывисто спускается в Индийский океан. На всем своем протяжении, около тысячи километров, он неприступен, и поэтому здесь нет приморских городов. Только в одном месте, приблизительно посередине, местность понижается. Тут находится небольшой порт Тжиладжап, к которому даже проведена железная дорога. Но и порт, и железная дорога не имеют большого значения, так как, во-первых, местность здесь нездоровая, а во-вторых, к этим берегам Явы почти не подходят корабли. Все сношения с Явой происходят с северного берега, а южный обрывается в Индийский океан, где, кроме диких островов, ничего нет. Даже корабли из Австралии, лежащей на юго-восток от Явы, подходят сюда с севера.

Главный железнодорожный путь, пересекающий Яву с запада на восток, в некоторых местах проходит невдалеке от Индийского океана, но к самому берегу не приближается. Даже несколько специальных железнодорожных веток, проведенных от главной линии прямо на юг, заканчиваются за десять — двадцать километров от побережья. Одно это свидетельствует о суровом характере южного берега острова.

Все главные горы Явы находятся на южном берегу. Они как бы сгруппировались тут в беспорядочную толпу да так и застыли, боясь шагнуть дальше в глубь океана. Сзади на них наползают другие горы, словно хотят через головы передних заглянуть в синие океанские воды. Много разных неведомых уголков, трещин, теснин и пещер хранит в себе этот горный хаос. И повсюду, где можно хоть как-нибудь зацепиться корнями, буйствует пышная растительность этой пышной страны. Над всем этим гордо и грозно дымятся вулканы, словно фабрики и заводы таинственного подземного царства.

Много удобных закоулков создают обрывистые скалистые берега, но на протяжении десятков километров не встретишь здесь человека, так как нет пригодной для возделывания земли. Редкие же смельчаки, поселившиеся на прибрежных кручах, фактически находятся дальше от моря, чем те, кто живет вдали от него. Они могут сколько угодно любоваться величием океана, но чтобы подступиться к нему, должны снаряжать специальную экспедицию.

Да и с суши добраться до них нелегко. Хаос гор, скал и джунглей охраняет от гостей не хуже, чем неприступные берега. Недаром и пути оканчиваются, не доходя до побережья. Конечно, если бы было очень нужно, их проложили бы и до самого моря, но для этого нет особенной необходимости.

Охраняют с моря подступы к берегу также подводные и надводные скалы — рифы. Они тянутся вдоль побережья на сотни километров и задерживают человека даже там, где, казалось бы, он мог высадиться на сушу. Между рифами всегда бурлит, шумит и пенится вода. Словно белая лента окаймляет берег с запада на восток.

Понятно, на тысячекилометровом протяжении есть и еще пункты (кроме вышеуказанного Тжиладжапа), где находятся голландские административные учреждения, главным образом военная охрана. Но их немного, и расположены они только там, где можно кое-как подойти к берегу. Все же остальное оберегается рифами и скалами. А о том, с каким успехом выполняют они эту свою обязанность, можно судить по тому, что даже контрабандисты и те стараются проходить мимо этих суровых и неприступных мест.

В одном из таких уголков и находятся Скалы Ласточкиных Гнезд, о которых говорили Гейс и Салул.

Когда «Саардам» вышел в Индийский океан, сразу же возник вопрос о том, куда деваться и что делать дальше? Совещались тут же, на палубе. Команда состояла теперь более чем из ста человек, да еще каких!

Каждый знал на память если не все море вокруг Явы, то большинство удобных мест. А все вместе составляли такой экипаж, каким не мог бы похвастаться ни один другой корабль. Среди моряков наиболее опытным был старый Гудас, ставший, даже без выборов, командиром корабля. Многие мингеры позеленели бы от злости и возмущения, если б увидели, что капитаном государственного военного корабля является этот худой, старый «дикарь» с пучком седой бороды, без шапки, в грязных штанах и рубашке, да еще к тому же босой!

Правда, значительная часть старой команды «Саардама» была уверена, что командиром будет Гейс. Даже тут они не могли себе представить, как это белый человек, голландец, и вдруг отойдет на второе место! Но Салул и Гейс разъяснили, что из всех их самый «водяной» и знающий — именно Гудас, а кроме того, Гейсу и Салулу скоро придется покинуть корабль. Так и решили сообща этот вопрос.

Гудас провел на море всю свою жизнь, с восьмилетнего возраста, когда начал помогать отцу в рыбной ловле. Испытал он все: был ловцом жемчуга на островах Ару, служил на голландском торговом корабле, побывал на китайской контрабандистской джонке. Знал он не только все берега Явы, но и все закоулки Малайского архипелага.

Гудас прежде всего выяснил, какой запас угля имеется на «Саардаме».

— Если идти только под парами, хватит на пять суток, — сообщил Салул.

— Мало, — покачал головой новоявленный командир. — Придется больше идти под парусами, а машиной пользоваться лишь в крайних случаях. Пока наша главная задача — выгрузить оружие. Для этого попытаемся пробраться к Скалам Ласточкиных Гнезд. Только бы погони не было…

— Ищи ветра в море! — усмехнулся Салул. — Станут они искать нас среди Индийского океана. Скорее всего, будут стеречь вблизи берегов.

— Может, и так, — согласился Гудас, — но все равно нужно спешить. Какая у «Саардама» осадка?

— Тринадцать футов, — ответил Гейс.

— Пройдем ли? — неуверенно сказал Гудас. — Товарищи, кто из вас знает рифы около Скал Ласточкиных Гнезд?

— Я! — отозвался один из моряков.

— Сможем ли мы пройти через них?

— Этого не могу сказать. Боюсь, что нет.

— Ладно, увидим. Идем на восток, — приказал Гудас. — Завтра к вечеру должны быть на месте. Плохо только, что придется жечь уголь, так как юго-восточный пассат мешает ходу.

Погода была хорошая. Ровный ветерок дул навстречу. Океан мерно колыхался". В черной воде отражались звезды. Все вокруг было так тихо и мирно, что повстанцы готовы были совсем позабыть о том, что их на каждом шагу подстерегает опасность. После пережитого недавно напряжения люди чувствовали усталость и скоро многие уснули. Только Гудас и вахтенный рулевой бодрствовали на мостике. Старый моряк умышленно разрешил людям отдых. Поблизости не было ни островов, ни опасных подводных скал, и что самое главное, — в этой части Индийского океана не проходят морские пути, а значит, и незачем опасаться встречи с каким-нибудь неприятельским кораблем.

Отдыхали люди и весь следующий день, в течение которого так и не увидели на море ни одного судна. А от берегов Явы держались на таком расстоянии, чтобы их оттуда заметить не могли.

Вечером застопорили машину в том месте, против которого, по их предположениям, должны были находиться Скалы Ласточкиных Гнезд.

Что же делать дальше? Можно ли рисковать ночью там, где даже днем опасно идти? Но и днем здесь рискованно, потому что с высокого берега судно обязательно обнаружат. Тем более что корабль в этих местах — событие редкое, а если еще он попытается подойти к берегу через рифы, так об этом заговорят по всему побережью.

После долгих раздумий решили сначала отправить на разведку катер. Он должен был найти и хорошенько обследовать проход между рифами, чтобы потом по нему мог ночью пройти корабль. Заодно нужно было обследовать и берег: нет ли там кого-нибудь?

— Кто пойдет на катере? — спросил Гудас.

— Я пойду! Я! — вызвались многие, в том числе и Гоно.

— Подождите. Надо послать тех, кто хорошо знает эти места. Но ни в коем случае не должны идти члены

старой команды. Если что-нибудь случится, можно будет повернуть дело так, будто люди на катере — прибрежные туземцы, не имеющие никакого отношения к «Саардаму». Это очень важно для успеха всего нашего дела.

— В таком случае, — вставил Гейс, — нельзя посылать и моторный катер. У туземцев его не может быть.

— Правильно! — подхватил Салул. — Лучше послать парусную лодку. Она сойдет за рыбацкое суденышко.

— Это, конечно, верно, — опять заговорил Гудас, — но чтобы корабль не заметили, мы должны будем стоять по меньшей мере в десяти милях от берега. А для лодки это и слишком далеко, и займет слишком много времени.

— В таком случае подойдем в темноте поближе, спустим лодку, а сами опять в море. За лодкой вернемся на следующий вечер.

Так и решили. Ночью корабль без огней пошел к берегу. Вскоре впереди показалась неясная темная линия. Она постепенно приближалась и как бы росла в высоту. Вот где-то далеко справа замигал огонь. Слышно было, как ревут буруны между рифами.

— Все добрые люди стараются держаться подальше от рифов, а мы должны приближаться к ним, — произнес Гейс.

— Зато если нам удастся их взять, они сами будут служить для нас защитой, — ответил Салул.

А взять их мог отважиться лишь тот, кто не жалеет ни своей головы, ни корабля. Тихие, небольшие волны, ласково покачивавшие корабль в океане, здесь становились большими и разъяренными. Кораблю пришлось отрабатывать задним ходом, чтобы его не прибило к рифам.

Волны бросались на скалы, ревели и пенились, стараясь прорваться на ту сторону каменной изгороди. Те из них, кому это удавалось, сразу тратили силу и гнев, превращались в тихую зыбь. Они мирно плескались у подножия скал, как бы прося прощения за то, что дерзко вторглись сюда.

Так было в хорошую, тихую погоду. А что же должно быть в бурю?!

Спустили шлюпку. В ней разместилось двенадцать человек под командой помощника капитана Си-дана.

— Делайте свое дело, товарищи, — сказал на прощание Гудас. — Завтра вечером мы будем здесь.

Лодка отошла. Корабль начал поворачивать назад. И вдруг высоко на берегу заблестел огонь…

Все встрепенулись. Кто там? Голландская охрана? Или здешние жители? Или свои?

— Я думаю, это не голландцы, — сказал Гудас, — охранять здесь нечего.

— И по-моему так, — согласился Гейс. — Даже если это охрана, она не стала бы зажигать огонь, чтобы тем самым не предупредить нас.

— В таком случае это или местные жители, или наши товарищи, — подытожил Салул. — Если жители, нам бояться нечего, а если наши…

— Могут ли там быть наши? — перебил Гудас. — Откуда они знают, где мы пристанем?

— Этого мы и сами не знаем, — сказал Салул. — Но разве не могут товарищи ожидать нас в самых различных пунктах южного побережья? Для того чтобы в случае надобности оказать нам помощь? Я думаю, что разведчикам, поехавшим на лодке, опасность не угрожает…

Не успел он произнести последние слова, как с берега послышались выстрелы — один, другой, третий… Эхо подхватило их, понесло от скалы к скале…

— Стоп! — крикнул Гудас.

Машина остановилась. Вся команда затаила дыхание. Корабль медленно несло по инерции.

Прошла минута, другая. Никто не произносил ни слова: всем и так было ясно, что в темноте происходит что-то нехорошее. Огня на берегу уже не было, не слышалось больше и выстрелов. Неужели теми тремя окончилось все дело?

— Они или сейчас же вернутся, или… не вернутся никогда, — негромко произнес кто-то.

Командиры потихоньку совещались. Поскольку выстрелы не повторялись, дело казалось не таким уж опасным. Но зато стало еще более загадочным. Кто стрелял? Наши не могли, это не в их интересах, разве только пришлось защищать свою жизнь. Не могли от этих трех выстрелов и погибнуть все двенадцать отлично вооруженных человек в лодке. Значит, можно с уверенностью сказать, что непосредственная опасность пока не угрожает…

— А отсюда вывод, — решил Салул: — если там солдаты или жандармы, то наши товарищи скоро вернутся, и мы уйдем искать другое место. Если же опасности нет, товарищи останутся, а мы, как условились, завтра вечером приедем за ними.

А если выстрелы повторятся, — поддержал его Гейс, — что будет означать настоящую опасность, мы вышлем им подмогу.

— Правильно! — согласился Салул.

Гудас приказал отойти немного дальше от берега и остановиться. Лежать в дрейфе, да еще вблизи рифов, далеко не простое дело. Корабль не стоит на месте, его сносит течением и волнами, и управлять им в это время очень и очень сложно. Тревожило повстанцев и ожидание лодки с товарищами, и — что еще хуже — новых выстрелов на берегу. Все заметили, как вдали опять сверкнул и тотчас пропал огонь. Что же там происходит? Кто стрелял — свои или чужие?

Так прошло несколько часов. Приближалось утро. Больше ждать было нельзя, и корабль ушел в море.

* * *

Сидан и его товарищи услышали выстрелы, когда лодка приближалась к рифам. Весла сразу замерли в воздухе… Отсюда огня не было видно…

— Может, не стоит подходить, раз так встречают? — сказал один из матросов. — Если здесь враг, «Саардам» не сможет пристать.

— А ты знаешь, кто стрелял? В кого стреляли? Почему? — строго ответил Сидан. — Мы не знаем, значит, и возвращаться не имеем права. Вперед!

И лодка двинулась по направлению к опасным рифам. Лишь звезды да белые гребни прибоя чуть-чуть освещали ей путь. Каждую минуту можно было ожидать сокрушительного удара о камень, но моряки спокойно и уверенно продолжали делать свое дело.

Наконец нашли нужный проход, изо всех сил налегли на весла и полетели прямо на барьер…

Какая же нужна уверенность, чтобы действовать с такой дерзкой смелостью! Лодка взлетела на волну, нос ее на мгновение повис в воздухе, и в следующую секунду она уже была на тихой воде, по ту сторону рифов!

Подошли к отвесной стене берега, двинулись вдоль нее. Поворот налево, в маленькую бухточку, потом направо, — и вот, наконец, узкая расселина в скалах…

Эта расселина, или, как называют их, фиорд, и была на примете, когда речь шла о Скалах Ласточкиных Гнезд., Шириной и длиной не больше хорошего корабля, она находилась в недоступном месте и ни в каком случае не могла считаться удобной стоянкой.

Отвесные стены вздымались метров на триста — четыреста… Даже шум прибоя и бурунов едва доходил сюда. Зато каждый звук откликался эхом, как в пустой бочке. Едва лодка вошла в фиорд, как моряки опять увидели наверху проблески света. Но как узнать, кто там?

— Крикну-ка я голосом «вау-вау», — предложил один товарищ. — Если свои, узнают.

— А не рискованно? — возразил другой. — Вдруг там враги? Услышат, и сразу поймут обман: откуда здесь, у самой воды, могут взяться обезьяны?

— Если б подняться выше, под деревья, тогда — ничего.

— По этим стенам? В темноте?

— Но мы должны выяснить обстановку до утра, а часа через три-четыре начнет светать!

— Чего ради нам хитрить? — воскликнул Сидан. — Дело не в том, узнают нас враги или нет, а в том, чтобы мы их узнали. Кричи!

И в ночной тишине разнесся крик вау-вау…

Наверху замелькали тени, кто-то наклонился над обрывом, и оттуда послышался такой же ответный крик.

— Наши! — обрадовались товарищи. Сверху полетела пылающая головешка, с шипением упала в воду. Падая, она успела немного осветить черную бездну.

— Кто вы? — чуть слышно донеслось сверху.

— А вы?

— Мы вас ждем…

— Откуда вы нас знаете?

— «Саардам»…

— Зачем вы стреляли?

— Сигналили кораблю.

— Свои! — радостно зашумели в лодке.

Но, чтобы окончательно увериться, задали еще вопрос:

— Кто из наших знакомых есть среди вас?

— Сурат, товарищ Сидана…

— Слезай сюда, если можешь.

— Сейчас! Жди в правом углу.

Тотчас там засветился огонь, но свет едва достигал середины стены. Морякам не верилось, что по ней можно спуститься.

Однако через несколько минут они заметили, что человеческая фигура шевелится на какой-то ступеньке уже на нижней половине стены. Еще немного — и человек закачался в воздухе на длинной веревке. Наконец он спрыгнул в лодку.

— Сурат!

— Сидан!

Приятели сердечно обнялись и этим подтвердили перед всем миром свою дружбу.

— Мы были уверены, что это «Саардам», — говорил Сурат, — но не могли придумать, как дать вам знать о себе. Крик не долетит, а стрелять боялись. Но пришлось выстрелить, когда корабль начал отходить. К счастью, у нас есть один револьвер на всех.

— Сколько же вас здесь?

— Пять человек. Ждем уже неделю. Прислали на всякий случай, так как определенного места никто не знал. Дежурят товарищи и в других подходящих пунктах на побережье. Мы не надеялись на такую удачу! Рассказывай, горячее было дело? Много наших погибло?

— Двое… Зато у нас теперь сто пулеметов и тридцать тысяч винтовок!

— Тридцать тысяч?! — даже подскочил Сурат. — На целую армию хватит!

— Найдется ли здесь надежное место, чтобы спрятать все это добро?

— Можно найти, было бы что прятать. Хотя бы тот лаз, через который я пришел: удобный, только маловат, все богатства не поместятся. А теперь, друзья, приглашаю вас в гости!

Охотников идти, вернее лезть в гости, нашлось больше чем нужно. Пришлось четырем остаться в лодке, а остальные начали карабкаться наверх.

— Как видите, мы и веревку длиннющую свили, и узлов на ней наделали, чтобы легче было лезть, — пояснил гостеприимный хозяин и первый стал подниматься.

Узкая трещина в стене скоро перешла в своеобразный туннель, образовавшийся между наваленными одна на одну скалами. Пробираться по нему было не очень приятно: то и дело приходилось сгибаться, скрючиваться, даже ползти по острым камням, на каждом шагу подстерегали провалы и щели. Хорошо еще, что навстречу вышли товарищи с огнем.

— Трудно же нам достанется, когда будем взбираться с грузом, — заметил Сидан.

— Ничего, можно приспособиться, — ответили хозяева. — Придумаем что-нибудь.

Наконец взобрались на самый верх, к сложенному из сучьев шалашу, перед которым горел костер, словно маяк, направленный в сторону моря.

Океан чернел и дышал где-то глубоко внизу. Шум волн едва доносился. А позади в диком беспорядке громоздились горы. Хотя и нельзя было рассмотреть их в темноте, но чувствовалось, как напирают они на берег.

— Как же вы добрались сюда? — с уважением спросил Сидан.

— Когда нужно — везде пройдешь, — усмехнулся товарищ.

— Есть ли близко люди? Бывают ли здесь голландские собаки?

— Очень и очень редко, потому что заселить эти горы почти невозможно, да и доступа к морю нет. Кое-где, правда, встречаются хижины, о которых, кажется, не знает ни бог, ни люди. До ближайшего более-менее значительного селения по прямой километров двадцать — тридцать, но чтобы дойти туда, нужно три-четыре дня.

— Тем лучше! — удовлетворенно сказал Сидан. Долго еще разговаривали товарищи и улеглись отдыхать только перед рассветом. Л с восходом солнца были уже на ногах.

При дневном свете окружающая местность производила еще более суровое впечатление. Легкий свежий ветерок морщил темно-синюю поверхность океана, и она искрилась под лучами солнца, как рыбная чешуя. Среди рифов по-прежнему пенились буруны. Скалы утратили свою таинственность, зато суровая мощность их увеличилась. Камни и лес, лес и камни, — больше и нет ничего. Лишь дальше на запад вьется дымок вулкана.

В самых недоступных трещинах со стороны океана прилепились к скалам тысячи гнезд ласточек-саланганов. Сверху открытые, не замурованные, как у наших ласточек, они напоминали чашечки. В одних можно было разглядеть по два белых яйца, в других — наседок. Ласточки тучами вились над скалами, оглашая воздух своим криком.

— Да тут и пища есть, — сказал Сидан, показывая на гнезда. — Когда нечего будет есть, поживимся гнездами.

— Не очень, — улыбнулся Сурат, — это ведь не настоящие саланганы, они примешивают в свои гнезда растения. Будь они чистыми, за ними явились бы люди.

«Чистые» саланганы лепят свои гнезда только из собственной слюны. Высыхая, она становится похожей на студень. Саланганы четырежды в год выводят детей (по двое), и каждый раз лепят новое гнездо. Лучшими гнезда бывают тогда, когда птенцы только начинают обрастать пухом; такие гнезда белые и прозрачные. Стоит птенцам покрыться перьями, как гнезда чернеют и становятся непригодными в пищу. Европейцы считают, что вкус салангановых гнезд не слишком приятен, а китайцы платят за них рублей по восемь за килограмм (столько весят около ста сорока гнезд).

Больше всего понравилось посланцам с корабля то, что нигде не было видно следов человека. Будто попали они куда-то на край света.

— Все это хорошо, — сказал, наконец, Сидан, — но сможет ли сюда подойти корабль?

— Посмотри, — подвел его Сурат к краю стены, откуда открывалось как на ладони не только все побережье, но и дно океана. Обозначались и отдельные камни под водой, которые нельзя заметить, находясь внизу. Видны были глубокие и мелкие места. А на сотню шагов вправо виднелся довольно удобный проход между рифами.

— Нет надобности и специальное обследование производить, — сказал Сурат, — отсюда все видно, лучше некуда!

— Какова ширина и глубина прохода? — Можно измерить.

Сидан окликнул товарищей в лодке:

— Подъезжайте туда, правее, измерьте глубину и ширину прохода!

Люди на лодке по указаниям сверху занялись промерами. Ширину прохода измерили легко, она оказалась достаточной для корабля, а вот с глубиной получилось хуже: шлюпку стремительно сносило течением. Пришлось наскоро прикинуть веслом.

— Футов около восьми! — крикнули снизу.

— Плохо! — нахмурился Сидан. — У корабля осадка тринадцать футов. — Что сейчас, отлив или прилив?

— Самый полный отлив, — ответил Сурат. — Прилив начнется после полудня. Значит, следующий — после полуночи.

— Высоко ли он поднимается?

— Вчера, например, совсем покрыл вон ту скалу. Сидан посмотрел на нее и повеселел: скала выглядела довольно высокой.

— Ребята! Прикиньте высоту вон той скалы! — опять крикнул он вниз.

— Футов десять! — последовал ответ.

— Очень хорошо! — совсем просиял Сидан. — Значит, в прилив будет восемнадцать футов!

Проверили глубину и в других местах по пути к фиорду, измерили расстояние от барьера до прибрежной стены, чтобы узнать, сможет ли корабль повернуть в сторону. Результат оказался не очень утешительным: расстояние едва перевышало длину корабля. Пожалуй, не слишком развернешься…

— Ну, как? — сказал Сурат. — Ничего не поделаешь, придется брать немного наискосок и тянуть канатами. Их можно будет закрепить за скалы.

Обсудив все возможности, подготовились и стали ожидать вечера. Около часа дня начался прилив, и мерная скала действительно скрылась под водой. Значит, с этой стороны все обстояло благополучно.

К вечеру лодка вышла в море. Прошло полчаса, час, а в океане все еще ничего не было видно. Стало совсем темно, но ни корабль, ни катер не появлялись.

Руки с веслами беспомощно опустились, шлюпка остановилась.

— Оружие! Столько оружия погибло! — застонал

Сидан, и стон его острой болью отозвался в сердцах товарищей.

И только после этого они подумали о судьбе тех, кто был на корабле…

* * *

Корабль плавно раскачивался на спокойных волнах Индийского океана. Время от времени он продвигался на несколько миль, на которые сносило его течением и ветром, а потом опять застывал, будто охваченный сном. Вокруг — ни живой души.

После полудня послышался тревожный крик часового:

— Дым слева!

В ту сторону моряки тотчас направили несколько подзорных труб. На южном горизонте чуть виднелся корабль, но чей он, каким курсом идет, на таком расстоянии не определишь.

Матросы поглядывали на командиров, ожидая приказа: уходить или готовиться к борьбе?

А те продолжали следить за судном, обмениваясь короткими репликами:

— Регулярные корабли здесь не ходят. Значит — случайный…

— Как видно, идет из Австралии…

— Смотрите, это же английский дредноут! И идет на северо-запад. К нам он никакого отношения иметь не может.

— Но зато может сообщить голландцам, что видел нас возле берега Скал Ласточкиных Гнезд. А это плохо!

— Не показать ли ему, что мы идем в другую сторону?

Через несколько минут «Саардам» направился на юго-запад, как бы в Африку. Пути обоих кораблей должны были скреститься. Мощное стальное четырехтрубное страшилище приближалось так быстро, что встреча должна была состояться на меньшей дистанции, чем бы этого хотелось инсургентам.

— Ну и прут, дьяволы! — недовольно ворчал Гудас.

— Теперь ничего не поделаешь, — сказал Салул, — назад не вернешься. Пусть все, кто не в военной форме, немедленно уйдут с палубы. В том числе, прости, и тебе придется: если заметят такого капитана да такую команду на военном корабле, непременно задержат нас.

Гудас не мог не согласиться с этим и, смешно почесывая затылок, ушел со своего поста. Место его занял Гейс. Спрятались и молодцы Гудаса, а на самые видные места вышла «настоящая» команда.

Дредноут пересек курс метрах в ста впереди. Как глыбы, возвышались на нем стальные башни, из которых высовывались длинные стволы орудий. Огромные белые волны поднимались от форштевня корабля. На палубе виднелись белые фигуры матросов и офицеров.

Каким маленьким, ничтожным казался перед этим гигантом «Саардам» с его темнокожей командой!

По морскому обычаю оба корабля приветствовали друг друга флагами: дредноут — английским, «Саардам» — голландским и наконец разошлись каждый своим курсом.

Когда дредноут скрылся, вылез и капитан со своей командой.

— Обидно, черт возьми, первому адмиралу независимой яванской Республики прятаться от соседнего государства! — пошутил Салул.

— Для начала хватит и того, что мы салютовали друг другу как равные, — ответил Гудас.

Когда «Саардам» вернулся назад, была уже ночь.

Но куда «назад»? В какой пункт безбрежного океана? Ждет ли их лодка? Как найти ее в темноте? Можно ли подавать сигналы? Держится ли лодка близ берега или идет навстречу?

Все эти вопросы мучили команду, а ответа не было ни на один…

Наконец издали, как будто с моря, донеслись чуть слышные выстрелы. Прошло несколько минут — и опять серия выстрелов: ритмичные, с одинаковыми интервалами.

— Они! Они! — зашумели на «Саардаме». — В перестрелке таких правильных интервалов быть не может. А раз стреляют, значит, опасности нет. Надо ответить, но как: гудком или тоже выстрелами?

— Может, бахнуть из пушки? — предложил кто-то не то в шутку, не то всерьез.

— Не только пушка, — ответил Салул, — а даже гудок в такое время и в таком месте может разнестись очень далеко и достигнуть ушей тех, кому не следует его слышать; огни в темноте тоже заметны издалека.

Значит, нужно ответить такими же выстрелами из винтовок.

На этом языке экипажи корабля и шлюпки договорились быстро, и через полчаса береговая группа повстанцев была принята на борт.

* * *

Решающий момент приближался. Корабль подошел к рифам.

— При дневном свете полбеды, а так очень рискованно, — рассуждали моряки. — Даже прожектор включить нельзя, — могут заметить.

На Гейса возложили техническую, инженерную часть дела. Он приказал зажечь три фонаря: два по бортам и один впереди. Бортовые прикрыли сверху и направили свет только на скалы вдоль прохода, а передний фонарь должен был освещать дорогу перед носом корабля. Когда наконец зажгли фонари, все остались очень довольны: только три ярких пятна блестели на воде, а корабль оставался во мраке.

— Этак и за полкилометра нас не заметишь, — радовался Гудас.

После этого закрепили два троса на берегу: один прямо впереди, второй подальше и сбоку. Наматываясь на лебедки, тросы должны были постепенно тянуть корабль вперед и чуть наискосок, чтобы он не отклонялся от точного курса. На долю команды оставалось лишь управлять кормой, чтобы она не ударялась о камни. Но это «только» было труднее и опаснее всего остального.

Оставалось предусмотреть еще одну возможную опасность. Если корабль медленно движется с помощью натянутых тросов, он не отклоняется от намеченной средней линии. Но что будет, если волны толкнут корабль сзади и заставят пойти быстрее, чем нужно?: — Придется все время поддерживать малый задний ход, вроде бы притормаживать, — объяснил Гейс. — Заодно это не позволит корме рыскать из стороны в сторону.

Долго продолжались подготовительные работы. Особенно трудно далась заводка стальных тросов на берег. Вода тем временем все прибывала и около двух часов ночи затопила скалу, служившую мерным знаком. Наконец корабль замер, став носом к проходу. Наступили последние минуты. Сто человек команды разместились вдоль бортов, вооруженные чем можно. Значительная часть моряков сидела на подвесных досках — «беседках» — с внешней стороны бортов, сжимая в руках багры, чтобы отталкиваться от скал. Даже мешки с мукой пошли в дело: вместо кранцев висели по бортам на веревках, и два человека по первому знаку были готовы сбросить их в воду между кораблем и скалой для смягчения возможного удара.

— Начинай? — скомандовал Гейс.

Затарахтели лебедки, натянулись тросы — и корабль пополз вперед. Чем ближе к рифам, тем сильнее раскачивало его. Гудас стоял в руле. Босой, темнокожий, с голой головой, в расстегнутой рваной рубашке, он казался одним из тех капитанов-призраков на заколдованных кораблях, о которых ходит столько легенд по всему миру.

Гейс командовал в машинном отделении. Его движения и звонкий голос казались спокойными, но более пристальный глаз мог бы подметить, как дрожит каждый мускул на лице и руках механика.

— Задний ход!

— Ослабить тросы!

— Малый ход!

— Туже тросы!

Вот уже середина корабля в проходе. Команда успешно отталкивается от скал. Вот и самый рискованный момент: в проход втянулась корма. Волной ее швырнуло влево, к камню, и тотчас щетина багров и жердей вытянулась навстречу опасности.

Один матрос сорвался в воду, чуть не попав между кораблем и скалой, но успел отплыть к носу. Спасать его не было ни времени, ни нужды: знали, что не утонет.

Корму вдруг отбросило вправо, и люди не успели удержать ее своими жердями… Послышался легкий толчок: два мешка с мукой уже шлепнулись между кораблем и камнем.

Легче вздохнули сотни грудей. И стало совсем легко, когда корабль миновал, наконец, барьер. Однако тут же эта радость была омрачена твердым и злым толчком.

Гейс бросился на нос, но тот еще не достиг берега. Значит, корабль наткнулся на подводный камень возле стены. Это бы ничего, если б не сообщили, что слева в носовой части, на полметра ниже ватерлинии, образовалась небольшая пробоина. К счастью, вода поступала медленно. Пришлось накладывать пластырь, запустить насосы и лишь после этого двигаться дальше.

— Ничего, пробоина — не беда, — успокоил товарищей Гейс. — Разгрузим корабль, она поднимется над водой, и заделаем так, что лучше не надо.

Дальше стало легче. Понемногу втянулись в фиорд, закрепили корабль. К сожалению, корма так и осталась торчать снаружи, и чей-нибудь внимательный глаз мог обнаружить ее днем со стороны моря.

— Не страшно! — махнул рукой Гудас. — Так укроем корму зелеными ветками, что и вблизи никто не заметит!

Ночь провели на судне. Каждый чувствовал спокойствие и уверенность: важнейшее сделано, непосредственная опасность оружию не угрожает. Если теперь и явятся голландцы, с ними можно будет вступить в бой как равный с равным!

Повстанцы понимали: чтобы выгрузить оружие в таких неблагоприятных условиях, найти для него место, перенести туда, разместить, а потом еще исправить повреждения корабля, потребуется много времени, быть может, несколько месяцев. В то же время нужно подготовить дело и с другой стороны: связаться с организацией, рассеянной по всей стране.

Вот почему уже на следующий день Гейс и Салул покинули корабль и направились через горы. Вскоре они разошлись: Салул поехал в Батавию, а Гейс — в Сурабайю. Оттуда он перебрался в Сингапур и прибыл в Батавию в качестве уважаемого мингера ван Дэкера. А все дальнейшее нам уже известно.

* * *

Команда «Саардама» приступила к работе. Сначала «украсили» корабль: так укрыли зеленью, что обнаружить его можно было бы, лишь подъехав совсем близко.

Потом начали приспосабливаться к выгрузке: приделали блоки для подъема тяжестей наверх, осмотрели грузовые лебедки. Но внезапно работы пришлось не только приостановить, а и немедленно убрать то, что уже было сделано до сих пор. На западе, неподалеку от берега, была замечена черная точка. Спустя некоторое время повстанцы разглядели, что это паровое судно, а вскоре и опознали в нем голландский миноносец. Стало ясно, что миноносец обследует этот берег Явы, а быть может, и других островов, в поисках «Саардама».

— Убрать все следы и подготовиться к бою! — распорядился Гудас.

В считанные минуты Скалы Ласточкиных Гнезд опустели и затихли. Только буруны ревели на рифах да кричали саланганы. Птицы настолько осмелели, что присаживались на деревья, прикрывавшие корму «Саардама». И старый Гудас был им за это очень благодарен.

Миноносец приблизился, даже повернул к берегу, но пенистые буруны предупредили его, что сюда подходить нельзя. Вокруг было безлюдно; только птицы со щебетом перелетали с ветки на ветку.

Могло ли кому-нибудь прийти в голову, что тут прячется большой корабль, что двести глаз напряженно наблюдают за каждым движением миноносца? И он отправился дальше.

В последующие несколько недель видели только одно парусное судно и один пароход, да и те далеко на горизонте. Быть может, и это был голландский военный корабль, рыскавший вокруг Явы, но после первой удачи его появление не тревожило команду «Саардама».

Работы шли своим чередом. Медленно, ящик за ящиком, поднимались наверх винтовки, патроны и пулеметы. Долго спорили, снимать ли корабельные пушки. Одни доказывали, что «Саардам» с его четырьмя небольшими пушками все равно не сможет вступить в бой с военными кораблями, а на земле пушки пригодятся. Другие — что их и на земле не удастся использовать, так как не хватит сил перетащить такую тяжесть через горы. Хорошо, если доставят наверх все винтовки, пулеметы и патроны, а четыре пушки все равно не решат судьбу войны. На корабле же они могут понадобиться против миноносца. Третьи предлагали разделить пушки: две оставить на корабле, а две выгрузить.

Впрочем, приниматься за это было рано; даже ту часть оружия, что выгрузили на берег, некуда стало девать. Грот, по которому в первую ночь пробирался Сидан с товарищами, был уже полон. Заполнили оружием и несколько соседних небольших трещин. А между тем трюмы не освободились еще и на одну треть. Пришлось подумать о том, где найти более подходящий склад.

Стали каждый день посылать по нескольку человек на разведку, на поиски удобной пещеры. Обследовали все ближайшие горы, но не так-то легко было выполнить эту сложную и ответственную задачу.

Во время одной из таких экскурсий потеряли товарища…

Группа из пяти человек заблудилась в горах. Кружили полдня, устали, проголодались и наконец очутились перед пропастью, растянувшейся далеко вправо и влево. Нужно было обходить ее, но с какой стороны? Решили послать двух человек в оба конца на поиски дороги. Однако идти никому не хотелось, все устали, и тогда Гоно, тот самый забулдыга, в котором проснулась совесть во время захвата «Саардама», вызвался пойти добровольно.

— Молодец, Гоно! — похвалили его спутники. — Ты настоящий товарищ! Ну, а другому придется идти по жребию!

Так двое ушли в разные стороны. Через полчаса послышался выстрел с левой стороны, куда направился один из них, а это означало, что дорога найдена. Начали стрелять, чтобы вернуть Гоно, но — никакого ответа. Отправились искать его.

— Вот тебе и выгадали! — ворчали повстанцы. — И шагать зря приходится, и как бы не случилось с парнем несчастья.

Стреляя время от времени, они шли до тех пор, пока не увидели на остром узком обрыве пропасти кусок рубашки Гоно.

Дело ясное: несчастный упал в пропасть.

Чтобы успокоить совесть, постреляли еще. Хотели найти труп, но дна пропасти даже не было видно. Так и вернулись ни с чем…

Когда на корабле узнали о несчастье, товарищи пожалели Гоно:

— Много за ним грехов водилось, но оказался душевным парнем. Сразу перешел к нам, хотя этого от него и не ждали. Жаль его, очень жаль…

II. ПО ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЯВЕ

Дальнейшее путешествие ван Дэкера. — Независимый султан и его младший брат. — Сиятельное пугало. — Самый великий император в мире. — Продовольственная процессия. — Совещание у учителя.

Поезд медленно двигался на восток. Дорога поднималась, петляла, обходила горы, пересекала долины. По сторонам ее — то засаженные рисом террасы, то широкие долины, разделенные, будто шахматная доска, на «савехи» (участки). И везде, как муравьи, — люди: идут пешком рядом с поездом, толкутся на станциях, копошатся на полях, ютятся в своих кам-понгах…

Высота местности — больше тысячи метров, поэтому, несмотря на полдень, жара слабее, чем обычно в этих краях. Вот Бандунг, главный город резидентства Преангер. Он же главный во всем мире по производству хины. Это растение, вывезенное из Северной Америки, чувствует себя здесь очень хорошо. Все горные террасы засажены хинными деревьями. Одни только что посажены, другие подрастают, а третьи уже достигли своих восьми лет, и их рубят, обдирают кору и везут на фабрики.

В вагоне первого класса едет человек пятнадцать пассажиров и среди них знакомый нам мингер ван Дэкер, уважаемый представитель фирмы ван Бром и К0 в Амстердаме. Напротив него сидит круглый голландский плантатор и дает обстоятельные советы:

— Вы немного опоздали, мингер ван Дэкер. Условия теперь значительно ухудшились. Землю очень трудно найти. Возможно, лишь где-нибудь в диком уголке, вдали от железной дороги.

— Наша фирма намерена широко поставить дело, — важно ответил ван Дэкер. — Она не остановится даже перед тем, чтобы построить собственную железную дорогу.

— Вот такие предприятия нам и необходимы! — подхватил сосед, судя по внешнему виду, какой-то значительный голландский чиновник. — Нужно нести культуру в глубь страны. Есть еще много уголков, куда не достигла цивилизация и где не знают, какую пользу приносит туземцам голландская власть!

— Положение ухудшилось и с другой стороны, — продолжал плантатор. — За последние шесть — восемь лет появились такие настроения, о которых прежде никто даже не подозревал. Образовались какие-то союзы, организации, партии… Можете себе представить, как все это влияет на здешнее население!

Ван Дэкер взглянул на скамейку, где сидели представители «здешнего населения» — молодая красивая яванка в шелковом саронге и человек, одетый настоящим европейцем, но оба босые. Они тоже разговаривали между собой по-голландски.

Плантатор заметил этот взгляд и усмехнулся:

— Не бойтесь! Не о таких идет речь. Это представители высшего культурного класса. Они и сами понимают, о чем я говорю.

К яванцам подошел блестящий голландский офицер, и началась веселая беседа. Яванка поблескивала глазами, обмахиваясь веером; ее босой кавалер шутил с офицером, как с равным себе.

«Тут уж действительно равноправие», — подумал ван Дэкер — Гейс.

К вечеру приехали на станцию Маос. Тут поезд останавливался на всю ночь, и пассажиры вынуждены были искать ночлег в поселке. Почти все спутники Дэкера ехали в Сурабайю, а значит, тоже должны были ночевать здесь.

— Едем в отель вместе, я укажу вам лучший, — предложил вежливый плантатор.

— Это зависит от слуги, который возит меня по стране и отвечает за все хорошее и плохое, — с улыбкой отказался Дэкер.

Никакого желания не было у него общаться с этими господами, особенно в Маосе. От Маоса дорога шла в Тжиладжап, до которого оставалось только пятнадцать километров. Там ждали товарищи, которым он послал телеграмму об опасности, грозящей «Саардаму». Нужно было узнать у них, предупрежден ли Гудас, успели ли выгрузить оружие и вообще выяснить, как обстоят дела в этом районе.

— Не забудьте принять хинные пилюли! — посоветовал напоследок плантатор. — В этой гиблой местности — центр малярии!

— Благодарю вас, — ответил Дэкер, выходя из вагона.

На перроне его уже ждал Тугай-Салул. Подхватив вещи, он усадил своего «туана» в коляску, и через пять минут они прибыли в маленький заезжий дом. Едва остались одни, как Салул сказал:

— Я думаю, нам обоим нет смысла ехать в Тжиладжап. Я еду один.

— Ничего не имею против, — шутливо ответил Гейс. Отдых мне не помешает.

Салул вернулся в третьем часу и рассказал, что телеграмму получили, тотчас послали двух надежных товарищей, а о дальнейшем пока ничего не известно.

— А какое тут настроение?

— Да что ж, — махнул рукой Салул. — Как и везде: терпят, молчат и ждут с неба избавления. Конечно, если их подтолкнуть — зашевелятся.

— Хватит ли людей для этого толчка?

— Трудно назвать точное количество. Думаю, что для начала человек сто найдется.

Утром поехали дальше. Дэкер застал в своем вагоне почти всех вчерашних пассажиров. Плантатор, чиновник, офицер и даже яванский франт встретили его, как знакомого.

— Сейчас пересечем границу! — сказал плантатор, когда поезд тронулся с места.

Гейс, конечно, знал, что он подразумевает, но пришлось прикинуться, будто, впервые попав на Яву, амстердамский представитель понятия не имеет о здешних делах. Плантатор так и понял удивленный вопрос в глазах Дэкера и поспешил объяснить:

— Сейчас начнется независимое государство Джоджакарта.

— Да, я что-то слышал об этом, — «припомнил» Дэкер, — но не понимаю, действительно ли оно независимое, или…

— А как же? Свой собственный султан, свои собственные блестящие сановники! Свое правительство! А вот вам и представитель местной власти. Полюбуйтесь.

Поезд стоял на маленькой станции. Как обычно, тут толкалось много народу, главным образом ротозеи. Грязные продавцы, большей частью китайцы, бегали с бананами, вареным рисом, молоком и прочей подозрительной по качеству снедью.

Между прочим можно было заметить, что здешний народ, яванцы, несколько отличаются от жителей Западной Явы, сунданезцев. Яванцы ниже ростом, но более стройные. Цвет кожи у них светлее. Гейс сразу вспомнил бантамских бадувисов.

Вот толпа расступилась. Над головами заколыхался яркий «пайонг» (зонт). Нес его полуголый туземец, пятившийся к вагону. А под пайонгом важно двигался человек, словно только что сбежавший со сцены театра. Пестрый шелковый саронг на нем сверкал от украшений; из-под него виднелись широченные шелковые штаны в желтую и черную полосы; зато ноги были босые, как у большинства, хотя на голову накручен разноцветный платок с «кулуком» (колпаком) поверх него.

На «кофейном» лице этого человека черной тушью были нарисованы маленькая бородка, острые закрученные усики и от самого переносья почти до ушей — брови. У малайцев, как известно, волосы на лице почти не растут, а культурным европейцам полагаются борода и усы. Чтобы не отставать от них, яванские «господа» пририсовывают себе и бороду, и усы, и брови во весь лоб.

Но народ это пугало не удивляло. Наоборот, сложив руки ладонями и протягивая их вперед, люди почтительно склонялись перед идущим господином.

Возле дверей вагона произошло недоразумение. Пайонгоносец не мог пролезть в вагон с раскрытым зонтом, а складывать его не полагается. Досадно, но почетный и заслуженный пайонг делался еще тогда, когда никто не мог предвидеть такую штуку, как железнодорожный вагон!

Пайонгоносец пробовал протиснуться и так и этак, но ничего не получалось. А между тем уже дали сигнал к отправлению поезда. И бедный сановник, отослав пайонг, вынужден был войти в вагон без него.

Европейская культура победила азиатскую!

— Это какой-нибудь «адипати» или «пати», — пояснил Гейсу услужливый плантатор. — Много у них разных чинов, и каждый имеет свои отличия — специального цвета пайонг. В отношениях между собой они строго придерживаются древних церемоний. Даже язык в разных случаях применяется разный. С высшими такие «адипати» говорят на одном языке, с низшими — на другом, с равными — на третьем.

Сановное пугало вошло в вагон. Все пассажиры, в том числе и голландцы, с уважением подвинулись, освобождая для него лучшее место.

— Но, как я вижу, вы и сами уважаете их, — с наивным видом заметил Дэкер.

Плантатор пожал плечами.

— Пусть себе играют! Нам это не мешает, — и, наклонившись поближе, тихо добавил: — Все равно всю страну мы заселить не можем, особенно эти сырые и нездоровые места. На государство с несколькими миллионами человек нас, голландцев, наберется лишь несколько сотен. А коль так, то лучше дружить с ними, чем воевать. Пускай себе играют в независимость!

Гейс знал все это лучше плантатора и не стал продолжать беседу.

За окном тянулись болота. Привлекало внимание большое количество полей, засаженных сахарным тростником, и множество труб сахарных заводов. Тем не менее среди всеобщей бедности яванского народа эта страна выделяется своей особенной бедностью. Причина очень простая: тут кроме голландцев сосали из народа соки еще и «независимый» султан, и все его «пати» и «адипати».

В полдень подъехали к Дьёки, столице Джоджакарты. Городок прятался в зелени, среди которой выделялся «кратон» — дворец султана, обнесенный стеной. Это целый город с войском, садами, зверинцем, слугами, — в общей сложности пятнадцать тысяч человек! Жизнь в нем течет так же, как и сотни лет назад. Как и тогда, султан является богом для своего народа.

Есть только маленькое, незначительное дополнение к прежнему: в стороне стоит дом и крепость «младшего брата» — голландского резидента. Оттуда, как раз на кратон, глядят пушки. А благодаря этому между султаном и младшим братом всегда царит полное согласие: младший брат очень уважает старшего, а старший внимательно слушает «советы» младшего.

В Дьёки вышло несколько пассажиров, в том числе и уважаемый «пати». Поезд тронулся дальше.

— А теперь поедем в другое, еще более могущественное независимое государство, — в Суракарту, — сказал плантатор. — Правит им великий император — «сусухунан» Паку-Бувоно-Сенапати… э… э…

— Ингнаголого, — со смехом подсказал чиновник.

— Нгабдур! — добавил офицер.

— Да-да, Ингнаголого-Нгабдур и Рахман, кажется, — пыхтел плантатор.

— И еще: Сайдын-Панотогамо, — закончил босой джентльмен.

— Ну, скажете, не великий ли сусухунан?! — обратился плантатор к Дэкеру.

— Должен признаться, что более великого имени в своей жизни я не слыхал, — согласился Дэкер.

Пассажиры дружно рассмеялись.

Они даже не заметили, как очутились в другом государстве. Тут, как и в Джоджакарте, чувствовалась еще большая бедность, но вместе с тем сохранились следы прежней культуры: то руины древних храмов, то каменный идол на поле… В XV веке здесь находилось великое Матарамское царство.

— Станция Соло! — объявил кондуктор.

Это и был главный город Суракарты. Дэкер собрал свои вещи, попрощался с попутчиками и вышел из вагона.

Маленькая, запущенная, грязная станция. Суетится, шумит оборванный и голый люд. Нет уже голландской чистоты и порядка. Но Гейсу с Салулом это лишь на руку: легче остаться незаметным в этой толпе.

Улицы узкие, захламленные мусором и навозом. Дома и хижины плохие, дырявые. На улицах, на рынке, на площади, между домами копошатся люди. Только на ночь прячутся они в свои щели, а днем вся жизнь проходит под открытым небом. Не видно ни магазинов, ни мастерских, так как некому продавать и некому делать вещи. Живут эти люди только бананами да горстью риса, стоящего гроши.

Но дальше, как полагается, есть и господский квартал. Гейс и Салул выехали на большую площадь, вокруг которой стоят два отеля, голландская кирха, клуб, магазины и дома голландцев. Сюда же выходит и стена императорского кратона, а напротив него, как и в Джоджакарте, расположена крепость «младшего брата».

На площади им встретилась торжественная процессия, направлявшаяся от дворца резидента в кратон. Медленно, серьезно, по двое в ряд двигалось несколько десятков человек в разноцветных колпаках из рыбьего пузыря, в ярких саронгах и шароварах, с кривыми крисами за спиной. В поднятых над головой руках они несли золотые и серебряные блюда, миски с крышками. Впереди шел важный человек, строгими движениями отгонявший с дороги встречных людей, а по обеим сторонам процессии специальные лица вздымали желтые шелковые пайонги, являющиеся исключительно императорским отличием.

— Обед сусухунану несут, — сказал кучер, показывая на процессию.

Этот обычай имеет свою интересную историю. Как и при каждом порядочном царском дворце, в Суракарте также бывают интриги, заговоры, убийства. И вот когда-то придворные отравили одного императора. Наследник его, боясь такой же судьбы, попросил у резидента разрешения готовить для себя пищу в резидентской кухне. Резидент охотно согласился, и с тех пор всем сусухунанам готовят еду у резидента. Голландцы не возражают против этого: хотя и кухонная, а все-таки политика, — народ видит, что их властитель обращается за милостью к голландцам.

Через несколько шагов возле одного дома увидели обычного, по-европейски одетого голландца, над которым пайонгоносец нес зонт.

Тут уже и Гейс удивился:

— Гляди, какой адипати нашелся! — обратился он к Салулу.

— Тут все так поступают, — ответил тот. — А чем они хуже здешних господ? Сама власть распределила между ними пайонги в зависимости от чина и положения каждого.

Приехали в отель.

— Пожалуйста, отведите мне такое помещение, чтобы рядом была комнатка для слуги, — попросил Гейс хозяина, сухопарого, подвижного голландца.

— Долго ли вы пробудете у нас?

— Несколько недель, но с частыми отлучками, как того требуют мои дела. Между прочим, быть может, вы знаете, в каком районе легче арендовать земли под плантации для большой голландской фирмы? Ваши услуги не останутся без вознаграждения.

— Постараюсь, постараюсь, уважаемый господин! — еще приветливее засуетился хозяин.

Под вечер Гейс вышел на улицу. В нескольких шагах за ним покорно шел слуга и нес пальто туана. Недалеко от отеля они остановились у входа в дом, над которым была вывеска: школа. Оглянувшись, вошли в двери.

Учитель-яванец Пандо, свой человек, являлся главным звеном связи в подпольной работе. С большой радостью встретил он гостей, отвел их в дальнюю комнату, закрыл все двери и окна и, вернувшись, начал расспрашивать товарищей, как обстоят дела.

С волнением выслушал он рассказ о том, как был захвачен «Саардам», как отведен под Скалы Ласточкиных Гнезд, как там выгружают оружие да еще сколько! Узнал он и о базе, созданной в Бантаме, и о том, что слышно в Батавии.

— Ну, а теперь расскажи, что у вас? — в свою очередь спросил Салул.

— Мы можем рассчитывать, — ответил Пандо, — человек на четыреста активных организованных товарищей. Это костяк повстанцев, они поведут за собой тысячи. Около половины этих товарищей — коммунисты. Лозунг на сегодняшний день — свобода и независимость родины.

— Под этим лозунгом и сам сусухунан может пойти, — улыбнулся Гейс.

— Не знаю, как сусухунан, — сказал Пандо, — а его сановник Радан-Бого уже стал нашим «союзником». Он, как видно, учитывает напряженное положение на Яве и хочет сам стать тут во главе освободительного движения, чтобы восстановить прежнюю Матарамскую империю, где феодалы могли бы без голландцев эксплуатировать народ. Нам известно, что он ведет активную подпольную работу через мулл и прочих буржуазных националистов. Боюсь, что в нашей темной, отсталой стране за муллами пойдет больше народа, чем за нами.

— Этого бояться не следует, — заметил Салул, — ведь на первом этапе наши задачи будут одинаковыми, а там народ разберется, с кем ему лучше идти.

— В таком смысле мы и получили указания из Сурабайи, — ответил Пандо. — Нам даже поручено поддерживать некоторый контакт с ними на случай согласования действий. Не поможете ли вы мне в этой дипломатии?

— Лично мне не подходит обсуждать с ними, как лучше прогнать голландцев, — засмеялся Гейс. — Да и не поверят они белому. — Верно, — согласился Пандо. — Я, со своей стороны, собрал кое-какие материалы о них и даже успел подружиться с одним муллой, а через него познакомился с самим Радан-Бого. Они пока знают лишь то, что я предан делу освобождения родины от голландцев. Но что дальше делать — не имею представления.

— А больше пока ничего и не нужно, — сказал Салул. — Это и есть контакт. Когда дело начнется и понадобится координация действий, мы пошлем тебя для переговоров.

— Правильно! — подтвердил Гейс. — Но можете быть уверены, что до этого не дойдет. Если и придется согласовывать операции, то не с таким «вождем», а с теми, кто сам будет воевать.

Пандо был очень доволен, что никаких дальнейших дипломатических шагов от него не требуется.

— Каков же план вашей работы у нас? — спросил он.

— Я еду в Сурабайю, — ответил Салул, — окончательно согласовывать некоторые вопросы с Батавией. Там и наметим конкретные задачи для вас, а потом проведем совещание вашего актива. Тебе, Пандо, придется подготовить его: подобрать место, созвать людей.

— На какой день?

— Кто его знает, сколько я пробуду в Сурабайе, — задумался Салул. — А много ли времени потребуется тебе на подготовку?

— Не меньше четырех дней, — ответил Пандо, — народ наш разбросан…

— Ну, хорошо, назначай тогда на пятый день, — решил Салул. — Я приеду.

— А где будет в это время товарищ Гейс?

— Уважаемый ван Дэкер, представитель фирмы ван Бром и К0, останется тут и будет выполнять свое полезное дело, — с шутливой торжественностью ответил Салул.

III. ЗМЕИНОЕ ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Поиски склада для оружия. — Вулканическое гнездо. — Вепрь или черт? — Стеклянный дворец. — Охота под землей. — Змеиное царство. — Таинственные выстрелы. — Адское явление. — Неожиданная математика. — Конвейер. — Тревожная телеграмма. — Уход «Саардама».

Выгрузку оружия, наконец, пришлось совершенно прекратить, так как больше негде было складывать его. А подходящего помещения все еще не нашли. Решили отправить человек двадцать в далекую экспедицию.

— Ходите хоть неделю, но отыщите помещение, — сказал им Гудас.

Экспедиция направилась на запад, туда, где дымился вулкан, в надежде на то, что за долгую свою жизнь он успел наделать немало разных пещер.

Чтобы не заблудиться, пошли по берегу моря. Но и тут приходилось петлять, огибать скалы и фиорды. Часто сворачивали в стороны, чтобы заглянуть в каждую трещину.

В одном месте нашли очень хорошую пещеру, но, к сожалению, небольшую.

— Придется запомнить ее, — сказал Сидан, — может, пригодится.

Только к вечеру добрались до вулкана и на ночь расположились у его подошвы. Невысокий, но очень широкий, он представлял собою целое вулканическое гнездо, насчитывавшее приблизительно шесть кратеров, из которых действовал только один. Остальные давно уже потухли.

— Вид их вселяет надежду на успех, — сказал Сурат. — Очень уж причудливо они разбросаны: вон сколько таинственных ущелий!

Путники долго любовались кроваво-огненным заревом над действующим вулканом.

— А все же я считаю, что это место не очень подходит для склада военных припасов, — со смехом сказал Сидан. — Небось никому на свете еще не приходило в голову хранить порох в вулкане!

— Зато не придет никому в голову и искать его там, — ответил Сурат.

— Не рано ли спорите? — сказал третий товарищ. — Неизвестно еще, найдем ли мы там подходящее место.

Утром поднялись на главный вулкан. Потребовалось четыре часа, чтобы пробиться сквозь лесные дебри, перелезть через скалы и ущелья, преграждающие путь на гору. Зато и вознаграждены были за эти усилия сполна!

Кратер вулкана казался озером с километр в окружности.

В этом озере, будто в котле, кипела лава. В одном месте она была покрыта твердой, как лед, коркой, в другом плавно кипела и булькала, словно каша. Над нею поднимались столбы пара и газа.

Внезапно ветер подул с другой стороны, и путников едва не обожгло. А в дополнение чувствовался еще и удушливый серный запах.

Все поспешили вниз.

— Ого! Здесь шутки плохи! — переговаривались повстанцы.

— Он способен погубить любого, кто забудет об осторожности! А вдруг извержение?

— Будем надеяться, что он потерпит несколько недель, а потом мы и сами уйдем отсюда. Не так уж часто происходят извержения!

Следует добавить, что такие, как этот, вулканы действуют слабее других. Покипят немного, и все. Это, конечно, не значит, что они не могут наделать беды. В этом вот самом вулканическом гнезде раньше небось происходили великие и грозные события!..

— Принимайтесь, товарищи, за дело! — приказал Сидан.

Работа оказалась очень тяжелой. Все гнездо занимало приблизительно десять километров в длину и десять в ширину, то есть сто квадратных километров, которые надо было обследовать да еще как! Заглянуть за каждый камень, пролезть в каждую трещину, спуститься в каждое ущелье и бездну. Если и есть тут нужный уголок, наткнуться на него можно только случайно. В худшем же случае не удастся найти ничего…

В первый день поиски вели с воодушевлением, во второй — с упорной энергией, на третий послышались голоса: «Не бесполезная ли работа?»

А тут еще и запасы продовольствия пришли к концу.

— Товарищи! — подбадривали людей Сидан, Сурат и активнейшие матросы. — Так или иначе мы обязаны найти пристанище: тут ли, там ли, а искать нужно. Нет здесь? Давайте искать в других местах, но прекратить поиски, а значит, рисковать оружием мы не имеем права!

Долго убеждать не пришлось: каждый и без того отлично понимал положение. Выделили пять человек для охоты, а остальные опять взялись за дело.

Как на зло, и охотникам не повезло. Бродили они половину дня, а, кроме нескольких маленьких обезьян, ничего не увидели. Возле лесного ручья заметили, правда, следы носорога, но самого зверя не нашли.

— Ничего не поделаешь, придется настрелять обезьян.

— Да и их уже нет. Не везет нам! — жаловались охотники.

Отдохнули немного и опять пошли на охоту. По неглубокой ложбине, покрытой вулканическим туфом, направились дальше от вулканов, к морю. И вдруг из-под папоротника выскочила дикая свинья и побежала по ложбине. Пока охотники схватились за винтовки, она свернула в сторону и исчезла.

Чуть не плача от обиды, побежали охотники следом. Вскоре они увидели лесок из огромных тамариндов. Он растянулся вправо и влево шагов на сто, а дальше виднелись обнаженные скалы. Прошли шагов двадцать вперед и напоролись на твердую отвесную скалу.

— Товарищи, назад! Станем с той стороны! Она должна быть здесь! — обрадовались охотники.

Выстроившись шеренгой вдоль открытой стороны, с винтовками наготове начали они продвигаться вперед. С каждой минутой напряжение увеличивалось. Вот уж всего несколько шагов осталось до стены, а зверя все нет. Подошли к ней вплотную — все равно никого!

— Не может быть! Что же это такое? Куда она могла деваться?

Пошли назад, осмотрели каждый куст, каждое дерево — все напрасно!

— Подождите! На отвесную переднюю стену свинья взобраться не могла. А не скрылась ли она среди соседних мелких скал?

Внимательно осмотрели и эти скалы, но — тоже никаких следов.

— Может, померещилось? Может, и не свинья вовсе была, а какой-то черт? — не то шутя, не то серьезно сказал один из повстанцев.

— Пусть хоть сам черт, а мы должны его найти! — рассердился другой.

— На голодный желудок и он сойдет, — засмеялся третий, — я ни разу еще не ел жареных чертей.

— Не залез ли он на дерево? — пошутил четвертый.

— Но что же все-таки делать?

— Начнем ковырять каждую пядь земли, особенно возле корней, и обязательно найдем!

Так и сделали и наконец под большим корнем тамаринда действительно обнаружили небольшую дыру, заросшую травой.

— Вот куда он скрылся! — обрадовались охотники и принялись расширять дыру.

Вырвали траву, отгребли песок, отбросили какие-то, будто стеклянные, камни.

— Эге! Да там, видно, большое пустое помещение!

— Может, чего доброго, и для нашего дела годится?

Шутки шутками, а дыра действительно вела куда-то в глубину. За землей пошли целые глыбы стеклянного камня. Хорошо, что они без труда вынимались по кускам. Попадались среди них очень интересные и красивые, но рассматривать эти находки не было времени.

Наконец, ход так расширился, что в него можно было свободно пролезть. На минуту товарищи замерли в нерешительности: черт его знает, куда еще попадешь?

— Ну, если кабан пролез, так мы — тем более! — сказал первый и осторожно начал спускаться.

Но осторожность не потребовалась: ход понижался постепенно, как бы ступеньками.

— Идите сюда! Все в порядке! — послышалось оттуда, и вслед за первым полезли все остальные.

— У кого есть спички? Зажигайте!

Мелькнул огонек, и повстанцы даже вскрикнули от удивления: перед ними был огромный зал, дальний угол которого тонул в темноте. Он сверкал, как камни-самоцветы. Стены, потолок, пол — все, казалось, было из стекла, а вдобавок сверху свисали стеклянные натеки. Люди как бы попали в подземный сказочный дворец.

— Не говорил ли я, что мы видели черта? А это и есть его дворец! — с невольным восхищением, почти серьезно произнес один из повстанцев.

— В таком случае нужно поблагодарить черта за отличное помещение для нашего оружия!

— А где же он сам? Где наш кабан?

— Незачем думать о нем, никуда он не убежит. Пусть-ка лучше кто-нибудь приведет скорее наших парней. Вот-то порадуются!

Некоторое время спустя таинственная пещера за полнилась веселым людским шумом. Посередине ее горел костер, и от его огня удивительно ярко блестели стеклянные стены и украшения на потолке. Но там, дальше, жутко чернела таинственная темнота…

— Пойдем, товарищи, на охоту, а заодно обследуем и наш дворец, — предложил Сидан.

Хоть и устали путники, а это предложение сразу вернуло им силы. Наломали смоляных сучьев, наделали факелов и тронулись в путь.

Насколько сказочен был дворец, настолько сказочной оказалась и процессия. Впереди шеренгой шли десять человек с винтовками наготове, за ними остальные с поднятыми высоко над головой факелами. Свет факелов шаг за шагом рассекал темноту, открывая взору все новые и новые комнаты, залы, коридоры и закоулки. И все они были из стекла, все чудесно блестели разными цветами!

Вверху засуетились летучие мыши и даже какие-то птицы, внизу забегали ящерицы… Послышался топот крупного зверя…

— Вот он где, наш кабан! — догадались товарищи. — Справедливости ради нужно бы пощадить его за то, что привел сюда, но, к сожалению, голод сильнее жалости.

Так они прошли метров двести, а впереди все еще не было видно конца. Заметили поворот в новый закоулок.

— Давайте осмотрим его!

Повернули и увидели, как этот ход постепенно сужается, превращаясь в небольшой тупичок, в котором что-то шевелится.

— Кабан! — закричали в несколько голосов. Грянули выстрелы, эхо прокатилось по подземелью, и зверь был убит. Хотя и очень хотелось вернуться назад, сейчас же отведать свеженинки, но любопытство, а что же дальше, оказалось сильнее. Положили добычу у входа в закоулок и снова отправились вперед. Вот и еще один переулок, но с другой стороны главного хода. Ничего интересного в нем не нашли. Дальше пол начал понижаться, запахло сыростью и еще чем-то неприятным. Что же это такое шевелится, двигается там?

— Змеи! Змеи! Назад!

Во мраке мелькал целый лес голов, блестели глаза, слышалось все усиливающееся злое шипение.

— Что делать? — спросили вооруженные. — Стрелять?

— Нет, нет! — остановили их. — Неизвестно, сколько их, часть убьете, а остальные всей массой бросятся на нас. Позднее справимся с ними: оружия для этого хватит.

И весь отряд как можно быстрее двинулся назад. Иначе они и поступить не могли: вступать в борьбу с такой массой змей, да еще в темноте, очень рискованно. Перед таким врагом не стыдно и отступить.

Зажарили свинину и за едой рассуждали о том, что увидели в подземном дворце. Ночевать рядом с опасными соседями не решились и поднялись наверх.

Над вулканом опять алело зарево, где-то близко шумело море. Улеглись, веселые и удовлетворенные, и скоро крепко уснули.

Ночью их разбудил грохот пушечных выстрелов, свист и шипение в воздухе.

Мигом все были на ногах, схватили оружие, прислушались, но опять все было тихо.

— Что же это такое? — удивился Сидан. — Я очень ясно слышал и выстрелы, и свист…

— И я слышал! — подхватил Сурат. Его слова подтвердили все.

— Не был ли это выстрел из пушки, а свист — полетом снаряда?

— Ничего другого не придумаешь.

— Тогда кто и откуда стрелял?

— Голландцы с моря!

— Бежим к берегу! — вскочило несколько человек. Но разве побежишь в темноте по этим кручам и скалам? Ползти пришлось, а не бежать, и потому, когда добрались до берега, на море уже не увидели ничего.

— Предположим, что это был миноносец, — пристал к Сурату один из матросов, — но откуда он знал, что мы находимся тут? И почему сбежал после первых же выстрелов?

— Я, браток, знаю столько же, сколько и ты, — ответил Сурат.

Происшествие вызвало много догадок и разговоров. В конце концов все сошлись на мысли, что это скатился с горы или с берега большой камень. На том и успокоились.

Утром вернулись на корабль, и обрадованная команда сразу же приступила к переноске груза.

Первая партия, доставившая оружие в пещеру, прежде всего хотела уничтожить змей, но сделать это было нелегко. Чем их уничтожать? Гранатами? А вдруг от взрывов обрушатся стены подземелья?

— Пустим-ка мы отравляющий газ, на корабле он есть, — предложил один из старых матросов «Саардама».

Вначале эта мысль понравилась всем, но подумали и решили, что в закрытой пещере газ будет держаться очень долго, а значит, и люди не смогут проникнуть в нее.

— Не остается ничего иного, как с винтовками идти на них войной, — сказал Сидан.

— Опасное дело, — покачал головой Сурат. — Разве сможешь попасть точно в голову? А раненые да рассерженные змеи станут еще опаснее. Тем более что их тут масса. Стрелять придется издалека, откуда и свет не дойдет до них. Другое что-то придумать надо, а что — ума не приложу…

С рассуждениями Сурата не могли не согласиться все, и тогда один из товарищей предложил новый способ:

— Пожертвуем ведро или два бензина, обольем их, подожжем, и нам останется только стоять да смотреть.

Матросы даже запрыгали, зааплодировали от восхищения:

— Вот это будет наилучший «вайянг»!

Вскоре и приступили к выполнению этого плана. Двое товарищей прошли вперед с неполными ведрами бензина, за ними двигалось несколько человек с винтовками, а дальше — люди с факелами. К тем, кто нес бензин, с огнем нельзя было приближаться, поэтому они шли во мраке, а змеи и совсем скрывались в темноте.

Вот, наконец, послышалось шуршание и шипение, чуть заметно задвигались в темноте головы гадов. Задача облегчалась тем, что змеи находились в низине. Разлили бензин на землю, и он сам потек к змеям. А остаток выплеснули на них сверху, и скорее назад! Зашевелились гады, зашипели так, что у присутствующих дрожь пошла по телу.

— Начинай!

Все отошли еще дальше, а вперед выступил один, размахнулся факелом и швырнул его.

От яркого пламени заблестели стеклянные стены, засверкали все уголки подземелья, а в гуще огня началось такое, что никто и никогда не видал…

Черные кольца змей свились в огромный клубок, вертевшийся так, что в глазах рябило. Одни высоко подскакивали и извивались в воздухе, другие бросались на стены. Шипение перешло в свист, даже писк. Время от времени слышно было, как трескается кожа и шипит мясо. Многие, охваченные огнем, бросались в разные стороны, ползли по направлению к людям, но теперь их нечего было бояться. Они околевали по дороге, а некоторых моряки приканчивали прикладами винтовок. Когда, наконец, стало тихо и темно, повстанцы даже пожалели, что все это кончилось так быстро.

— Теперь и там все можно осмотреть, — сказал Сидан.

С брезгливостью переступили они через змеиную кучу. Некоторые гады были еще живы, и их пришлось добить. Осмотрели новые ходы и закоулки, а конца подземелью все еще не было.

— Черт его знает, куда оно ведет! — говорили товарищи. — Так можно несколько дней прошататься!

А тут и факелы кончились, пришлось вернуться назад, где всех ожидало более важное дело. И не только важное, но и очень трудное. За целую неделю перенесли в подземелье тысячу пятьсот винтовок, хотя работали с утра до вечера, по двенадцать часов без перерыва! Правда, можно было бы прихватить еще часов шесть от ночи, если бы не эти проклятые скалы, где, того и гляди, сломаешь шею. Ходьба в один конец с тяжелым грузом занимает часов девять-десять. В этот же день вернуться назад нельзя: в дороге застигнет ночь, так как на обратный путь нужно часов семь-восемь. И получается, что у каждого носильщика пропадает без малого половина драгоценного времени. Пропадает, потому что по дороге нужно карабкаться по скалам, проходить ущелья, ползти, прыгать… В таких условиях одному человеку больше пяти винтовок не пронести. Значит, сто человек за два дня могут перенести пятьсот винтовок. А для тридцати тысяч штук понадобится сто двадцать дней! Да плюс на патроны и пулеметы столько же, — целых восемь месяцев на весь груз!

— Вот так да, — удивился старый Гудас, — а дело казалось таким простым. Нас же сто семнадцать человек!

— Да, мой дорогой, мы и сами не представляли, каким богатством владеем, — сказал Сагур, бывший помощник механика корабля и потому самый грамотный среди команды. — Расчет я сделал правильно, в меньший срок нам не уложиться.

— Нельзя ли использовать лодки? — спросил Сурат.

— Я об этом уже думал, — покачал головой Гудас. — Возле берега лодку не пропустят рифы. Придется выходить в море, а оттуда, опять же через рифы, в нужном нам месте прохода нет.

— Вот что, товарищи, — предложил Сагур, — не попробовать ли другой способ? Мы нередко грузили и разгружали корабль цепью: выстраивались в ряд и передавали груз из рук в руки. Правда, теперь цепь придется сделать длиннее, но все равно работа пойдет быстрей. Сколько километров до нашего склада?

— Не больше пятнадцати, но… — начал Сидан.

— Хорошо! — перебил Сагур. — Разделим эти пятнадцать километров на сто частей. Выходит по сто пятьдесят метров на человека. Разместим людей так, чтобы в легких местах приходилось по двести метров на одного, а в трудных — пятьдесят и даже меньше. Иначе говоря, чтобы каждому требовалось одинаковое время на свой участок. Скажите, сколько нужно, чтобы быстро пройти двести или двести пятьдесят метров?

— Считай: в час можно пройти шесть километров, на один километр нужно десять минут, значит, на двести метров — две минуты, — быстро высчитал Сидан.

— Дадим пять минут туда и назад. Значит, через каждые пять минут в складе будут получать пять винтовок. — За час — шестьдесят, за десять часов, учитывая отдых, — шестьсот, вместо теперешних двухсот пятидесяти! — Ого! — вырвалось у Гудаса.

— Подожди, это еще не все! — с видом ученого продолжал Сагур. — Мы же можем отдыхать только четыре часа, а работать — все двадцать!

— И ночью!

— И ночью! Ведь каждый из нас все время будет на одном и том же участке! Он соорудит для себя шалаш, разложит огонь, а кроме того, как изучит свои двести или сколько там шагов, что и ночью, с закрытыми глазами, сможет работать. При таких условиях мы увеличим переброску винтовок примерно до тысячи штук в день, а в случае опасности, так и до двух тысяч!

У Гудаса даже глаза заблестели от волнения.

— Ну и молодчина же ты, Сагур! — хлопнул он его по плечу.

— Да, но и при таких условиях придется работать месяца два, — задумчиво сказал Сурат. — Неизвестно, успеем ли все спрятать, так как нас, конечно, ищут.

Сейчас же созвали общее собрание, выяснили положение, познакомили с подсчетами товарищей и предложили новый план.

— Вряд ли при таких условиях успеем перенести все оружие. Будем помнить, что только та винтовка наша, которая уже на складе. Остальные в любой день могут погибнуть, — закончил Гудас.

Надо сказать, что до этого разговора никто как следует не представлял себе положения. Никто и не думал, что столько времени потребуется для упорядочения. Каждому казалось, что через несколько дней они закончат всю работу, а там — пускай себе ищут! Да и безлюдье вокруг действовало успокаивающе. Ну, откуда могла появиться опасность? С моря — нет, они успели в этом убедиться, а с земли тем более. Только теперь люди увидели, какая огромная работа им предстоит, и серьезно задумались о том, всегда ли будет здесь тихо, как сейчас. Вот почему и решили все в один голос работать без перерыва не менее двадцати часов в сутки!

Весь следующий день заняла подготовка. Пять человек направили укладывать груз в подземелье, двенадцать оставили на корабле для разгрузки, а сто повстанцев распределились по дороге так, как говорил

Сагур. Каждому дали теплую одежду, запас пищи; в тех пунктах, где не было родников, заготовили в ведрах воду. Два человека с корабля должны были обходить «фронт» каждый день и удовлетворять нужды товарищей.

Все были предупреждены, что, может быть, придется так работать несколько недель, обходясь без горячей воды и питаясь кое-как. Но привыкать ли яванцам к таким лишениям?

Наконец, все подготовили. До захода солнца оставалось не более часа. Все с нетерпением ждали сигнала — пустить «машину» в ход.

Но «инженер» Сагур предупредил:

— Не забывайте, что последний получит посылку только через четыре часа, когда будет совсем темно.

— Ничего, ничего! — зашумели все. — Пустим на пробу хоть несколько нош. Зато последние завтра начнут работу на четыре часа позднее.

По цепочке послали пять нош, попросив сообщить, как идет продвижение их, особенно в середине всего участка. Ближние ответы показали, что в некоторых местах были перебои, главным образом из-за наступившей темноты. Ответа же последнего звена следовало ожидать лишь через восемь часов.

Назавтра первую ношу отправили в третьем часу ночи, чтобы в складе ее получили в семь утра, и «инженер» сам пошел по живой цепи. Пришлось кое-где подправить, подвинуть людей или ближе, или дальше, но в общем машина работала неплохо. Товарищи сами были заинтересованы и бегали так быстро, что после полудня посылки начали поступать на склад не через пять, а через каждые три минуты. Работать так все время, понятно, нельзя было, и за день устроили три перерыва по часу. Зато сами повстанцы попросили для пробы пустить «машину» и ночью. На этот раз она хорошо работала и в темноте и остановилась только в двенадцатом часу.

День за днем шла упорная, беспрерывная переброска оружия. Прекращалась она на четыре-пять часов ночью и вовремя дождя. Так работали неделю, за ней вторую. Во время перерывов падали на землю и тут же засыпали. Никто не жаловался на утомление, никто не требовал большего отдыха.

Живя в одиночку, в лесу, каждый чувствовал себя звеном одной большой цепи и знал, что если это звено испортится, то остановится вся «машина».

Однажды конвейер неожиданно остановился. Вскоре пришла «телеграмма»: вблизи конвейера появились два туземца, и товарищи «обрабатывают» их. Затем прибыла вторая «телеграмма»: оба идут помогать!

А через несколько часов пришли эти два человека и с радостью убедились в том, что тут все, от капитана до матроса, только свои.

— Товарищи, — обратился к ним Гудас, — вот ваш корабль, вашеоружие. Помогите убрать его.

Эти простые слова произвели сильнейшее впечатление.

— Всегда с вами! — в один голос ответили новички. И цепь увеличилась на два звена.

Во время перерыва у новичков спросили, откуда они, как попали сюда, что вообще слышно?

— Нашу землю отобрал регент под свою усадьбу. Мы ушли сюда, в горы, построили шалаш, бродим в поисках пищи. Недавно встретили одного человека, быть может, из ваших. Он заблудился, был весь избит и полз чуть живой. Мы перенесли его в свой шалаш, ухаживали пока поправился, а вчера он ушел от нас.

— Как его зовут?

— Не знаем…

— Может, это Гоно? — сказал Сидан. — Почему же он не вернулся сюда?

— Наше дело не для него, — нахмурился Сагур. — Я не удивлюсь, если он приведет сюда голландцев.

— Ну, уж это слишком! — не согласился Сурат.

— Посмотрим, — коротко буркнул Сагур. И «машина» пошла еще быстрее.

Как-то опять заметили в море голландский военный корабль. Он держался дальше от берега, чем в прошлый раз миноносец, но выполнял, как видно, ту же задачу. Работу сразу прекратили, все попрятались и ждали до тех пор, пока корабль уйдет.

Всех встревожила новая «телеграмма»: неподалеку от пещеры опять слышали пушечные выстрелы, но и теперь не заметили ничего. Неужели вновь свалился камень? Или это вулкан стреляет. Хорошо хоть, что на них пока никто не нападает.

Кажется, ничего особенного не случилось, а все же какая-то тревога охватила инсургентов. Будто в воздухе пахло ею. И Гудас собрал совещание.

— Нам еще осталось, — сказал он, — переправить десять тысяч винтовок, тридцать пулеметов, половину патронов и много других вещей. Боюсь, что «машина» не успеет справиться со всем этим. Не лучше ли на время сложить груз в ближней небольшой пещере, а потом оттуда переносить его в склад? Сделать это можно будет после ухода корабля, которому опасно оставаться здесь.

— Я это же хотел предложить, — сказал Сагур.

Никто не возражал, и решение передали по конвейеру. Участок для переноски сразу сократился почти наполовину, звенья стояли теперь почти рядом одно с другим, и работа так закипела, что через три дня весь груз был уже в малой пещере. Только после этого утомленные повстанцы получили отдых и проспали больше двенадцати часов.

Начали подготавливать корабль к выходу в море, подняли пар в котлах. Пробоину заделали еще раньше, а теперь на всякий случай выгрузили на берег одну пушку. И вовремя, на следующее утро прибыли два посланца из Тжиладжапа и принесли известную нам телеграмму Гейса!

— Это дело Гоно, — заскрипел зубами Сагур.

— Теперь уже безразлично, чье это дело, — ответил Гудас. — Пока не поздно, надо уводить корабль.

Выбраться отсюда оказалось еще труднее, чем войти: нельзя ни повернуться, ни сманеврировать. Но были и преимущества: первое — разгруженный корабль не так глубоко сидит в воде, второе — идти по проходу между рифами можно днем. Ближайший прилив должен начаться в одиннадцатом часу, а значит, ждать оставалось три часа.

Но каким тягостным было это ожидание! Каждую минуту могло появиться вражеское судно. Придет до прилива и — сиди, как крыса в мышеловке! Правда, команде угрожает не большая опасность, чем остающимся на берегу, но вот корабля жалко. Подумать только, первый и пока единственный корабль яванского народа!

Распределили людей. На берегу оставили сто человек под командой Сурата, а главные специалисты, такие, как Сагур и Сидан, отправились на корабль, экипаж которого составил двадцать один человек.

— Пока хватит, — сказал Гудас, — а там еще наберем. Плохо только, что радио испорчено и нет человека, разбирающегося в нем. А было бы интересно послушать, что о нас говорят.

Начали выводить корабль. Даже лодки и катер впряглись в него — на случай, если придется предупредить толчок о подводные скалы. Завели вперед якорь и, дождавшись самой высокой воды прилива, двинулись между скал. По бортам, как и прежде, выстроились все сто человек с жердями и связками сучьев. Эти связки и предохранили корабль от двух очень опасных толчков.

И вот корабль счастливо выбрался в океан!

Началось сердечное прощание, пылкие пожелания.

— Держитесь, товарищи! — говорил Гудас. — Наступит время, к вам пришлют за оружием. А нужно будет, придем на помощь и мы!

Вскоре все сто человек вернулись на берег и с невольной грустью следили, как их корабль тает в голубом просторе океана.

Что его ждет там? И что их тут ждет? Встретятся ли когда-нибудь? Будто опустело все вокруг, будто они потеряли свой дом…

А в это время далеко-далеко на горизонте уже чуть виднелось маленькое облачко дыма…

IV. В ГОСУДАРСТВЕ ИМПЕРАТОРА ПАКУ БУВОНО-СЕНАПАТИ-ИНГНАГОЛОГО-НГАБДУР-РАХМАН-САЙДЫН-ПАНОТОГАМО30

У его величества нет денег. — Запасный император. — Взаимоотношения «братьев». — Царский праздник. — Бой зверей. — Сиятельные революционеры. — Ответственная поездка.

Его величество сусухунан Паку-Бувоно… и т. д. сидел в своей комнате и разглядывал альбом с орденами и медалями всего мира. Сусухунан очень любил эти игрушки и заучивал на память все медали и почетные знаки. На нем самом было сейчас нацеплено много орденов, в том числе и недавно полученный орден Нидерландского льва.

Императору было за пятьдесят, хотя по внешнему виду никто бы этого не сказал: нарисованные тушью борода, усы и брови делали его молодым. Одет он был в пестрые шаровары и саронг с накинутой поверх него черной бархатной курткой. На босых ногах — туфли с бриллиантами, на голове — высокая черная шапка, какую носили еще португальцы триста лет назад.

Комнату украшала древняя яванская мебель, ковры, оружие, а рядом с ними — европейские столики, стулья, парижские статуэтки, фотографии и прочие атрибуты европейской цивилизации.

Тихонько открылись двери, и в комнату, склонившись в три погибели, вполз важный старый муж.

— Пусть охраняет аллах великого сусухунана!

— Что скажешь, Радан-Бого?

— Извини, великий император! — Радан-Бого протянул вперед сложенные ладонями руки. — Мои поганые уста должны обидеть твои царские уши.

— Что, что случилось? — забеспокоился сусухунан.

— На праздник, назначенный вашим величеством через пять дней, не хватит денег.

Сусухунан поморщился, точно в нос ему влетела муха.

— Неужели ты не можешь сам решить все это?

— Пусть будет свидетелем моих слов сам аллах: все, что можно было, я сделал, но нужную сумму достать не могу.

— Обратись к резиденту, пусть он даст! В счет тех, что полагаются, — нетерпеливо ответил сусухунан.

— О, великий царь царей! Мы уже получили сполна, все восемьсот тысяч гульденов, а до конца года еще четыре месяца…

— Разве нельзя наскрести за счет каких-нибудь налогов? Не идти же мне самому собирать деньги с подданных! — рассердился сусухунан.

— Пусть аллах успокоит твой справедливый гнев, о могущественный владыка нашей жизни! На эти деньги мы и живем: все, что можно собрать, давно собрано.

Сусухунан начал нервно перелистывать страницы альбома, но не сдержался и отбросил его прочь: — Что же ты посоветуешь? Радан-Бого склонился еще ниже:

— Смеет ли советовать твоему величеству ничтожный слуга? Твоей мудрости самой известно, что придется потребовать деньги у резидента вперед.

— Так и обратись к нему от моего имени!

— О, несравненная светлость! Твой слуга не сумеет уговорить резидента. Только твое могущество может это сделать. Особенно если нужно получить в счет будущего года.

За спиной Радан-Бого появился новый человек, яванец лет тридцати пяти в голландской военной форме. Он едва махнул рукой в знак приветствия и остановился, постукивая стеком по сапогу.

— Мангко-Негоро, кажется, забыл, к кому явился и перед кем стоит? — с ненавистью взглянул на него сусухунан.

— А великий сусухунан, кажется, забывает, что подполковник голландской армии не должен держать себя так, как они, — задиристо ответил Мангко-Негоро, указывая стеком на распростертого Радан-Бого.

Сусухунан побледнел, как будто готов был сделать что-то решительное, но удержался и глухо сказал:

— Под этим мундиром ты скрываешь все недоброе. Говори, что тебе нужно!

— Я слышал, что ты не будешь праздновать Сурах. Если это верно, не продашь ли мне своего тигра для борьбы зверей?

Сусухунан встал и с важностью ответил:

— Ты всегда подхватываешь самые плохие и злые слухи. Тигр мне самому нужен для борьбы зверей в праздник Сурах!

Он отвернулся и отошел в сторону, давая понять, что разговор окончен.

— Как хочешь. — И Мангко-Негоро, пожав плечами, вышел из помещения.

— Эта гадина собирает все сплетни! Откуда они берутся? — грозно крикнул сусухунан придворному вельможе.

Тот опять склонился к земле.

— Пусть господин сейчас же отсечет мне голову, если я имею к этому какое-нибудь отношение, — простонал несчастный.

— Иди предупреди резидента, что я хочу его навестить! — приказал сусухунан.

Пятясь и кланяясь, Радан-Бого задом выполз за дверь.

Маленькая семейная сцена с Мангко-Негоро была одним из многочисленных результатов голландской политики. Этот Негоро, племянник сусухунана, официально считался его наследником. Благодаря тому, что в Суракарте нет твердого закона о том, кто должен быть наследником, голландцы сами выбрали Негоро и предложили императору признать его. «Предложение» было принято.

Стоит ли говорить, что голландцы выбирают в наследники тех, кто телом и душой принадлежит им. Они платят деньги и Негоро (тысяч двести в год), выделили под его команду специальный отряд войск, а чтобы сусухунан не придирался к нему, не требовал обычных знаков уважения, произвели своего протеже в голландские подполковники, обязав его всегда носить мундир. У Негоро был отдельный дворец, отдельное хозяйство, и фактически он не зависел от императора.

Не следует, однако, думать, что голландцы были особенными сторонниками наследника. К обоим «властелинам» они относились одинаково. Но сусухунан знал, что стоит ему лишиться благосклонности голландцев, как на другой же день на его месте очутится наследник. А сам этот «наследник» всегда был рад помочь императору слететь с трона.

В городе послышались пушечные выстрелы: сигнал, что его величество выезжает из кратона. Эти выстрелы доставляли сусухунану огромное удовлетворение: подумать только, сами голландцы так чтят его! Согласно каким-то голландским правилам стрелять после захода солнца нельзя, поэтому сусухунан, чтобы не лишаться удовольствия, никогда не выезжал по вечерам. Впрочем, он и вообще-то редко покидал свой кратон, потому что для этого каждый раз нужно было «советоваться с младшим братом», а тот частенько «не советовал» выезжать. Вот почему великий император почти все время проводил в кратоне, будто находился под арестом.

Открылись ворота, и на площадь, словно в карнавале, высыпала целая орава придворных в самых разнообразных и разноцветных одеяниях. Тут были воины с пиками и щитами, царские оруженосцы, сановники под своими пайонгами, разные слуги, двое из которых несли золотые царские плевательницы.

Император сидел в высокой позолоченной карете, запряженной шестеркой лошадей. На каждой лошади, верхом, — слуга. Впереди — два кучера, сзади — пайонгоносец с желтым пайонгом… Одним словом, каждый мог видеть, как велик и могуч император Паку-Бувоно-Сенапати-Ингнаголого-Нгабдур-Рахман-Сай-дын-Панотогамо!

Резидент вышел навстречу почетному гостю на крыльцо. Оба «брата» медленно, церемонно и низко поклонились друг другу, после чего резидент взял императора под руку и повел в комнату. Ввиду того, что сусухунан приехал по делу, он приказал своим людям остаться и ждать на улице.

Едва «братья» очутились одни в кабинете, как поведение их сразу же изменилось. Старший брат, мгновенно потеряв всю свою важность, заискивающе посматривал на младшего, а младший, наоборот, отбросил лесть и деловито спросил:

— Чем могу служить вашему величеству?

— Я всегда рад навестить моего брата и покровителя, — сладко ответил сусухунан.

— Мне тоже всегда приятно видеть ваше величество, — безразличным тоном промолвил резидент.

— Через пять дней наш большой праздник — Сурах. Между прочим, я хочу показать интересный бой зверей. Думаю, вы не откажетесь посмотреть?

— Очень благодарен вашему величеству. Вероятно, это любопытное зрелище.

— Только вот… видите ли… не хватает немного денег…

— Как неприятно! — посочувствовал резидент.

— О, да. И я хочу просить вас выдать немного в счет моей пенсии, — закончил сусухунан и даже перестал дышать.

— А знаете ли вы, ваше величество, что все деньги за этот год уже выплачены?

— Знаю. Министр финансов как-то говорил об этом, — опустил глаза император. — Но я надеюсь, что вы не откажетесь дать вперед.

— Ваше величество! — с упреком покачал головой

резидент. — Вы всегда берете вперед. Так больше продолжаться не может. Должен же быть наведен какой-то порядок, установлена какая-то граница!

— Я все это знаю, уважаемый резидент, но так сложились обстоятельства. Дайте в последний раз, больше просить не буду. Признаюсь по секрету, что есть причина, заставляющая меня искать деньги во что бы то ни стало. Думаю, она касается и вас.

— Что за причина? — уясе с интересом спросил резидент.

— Не знаю, откуда пошли сплетни, будто у меня нет денег, чтобы отпраздновать Сурах. Эти сплетни подхватил Мангко-Негоро и даже отважился предложить мне продать ему тигра. Видите ли, он вместо меня устроит торжественный праздник! А что скажет народ? Ведь это подорвет мой авторитет, что, как я думаю, и не в ваших интересах! Разве не так, господин резидент?

В глазах резидента блеснула затаенная усмешка.

— Ваше величество должно было заранее предусмотреть такое положение, — сказал он.

— Правильно, — вздохнул сусухунан, — но я лишь недавно узнал о нем. Радан-Бого дотянул до последнего момента, и теперь иного выхода нет. Я уверен, вы не допустите, чтобы мой авторитет пошатнулся среди народа!

— Сколько же вам нужно? — спросил резидент, постукивая пальцем по столу и глядя куда-то в сторону.

— Тысяч сто…

— Нет, невозможно! Почти за два месяца следующего года?

— Не боитесь ли вы, что я не доживу до этого времени? — поморщился император.

— Все мы ходим под аллахом, — задумчиво ответил резидент.

— Быть может, хотя бы восемьдесят тысяч?

— Больше пятидесяти дать не могу! — твердо сказал резидент. — Даже это даю лишь в знак особого уважения к вашему величеству. Для поддержания авторитета!

— Пусть будет так, — словно с сожалением согласился сусухунан, а у самого сразу легче стало на сердце.

Перебросившись еще несколькими фразами, они направились к выходу, и как только переступили порог, резидент сразу опять сделался необычайно внимательным и ласковым. Вывел гостя на крыльцо и долго кланялся на прощание.

Дружина императора засуетилась, выстроилась в церемониальный порядок. Могуществом и величием веяло от всей персоны сусухунана!

И глядя на эту торжественную процессию, народ удивлялся славе и могуществу своего великого Паку-Бувоно — Сенапати — Ингнаголого — Нгабдур-Рахман — Сайдын-Панотогамо!


Задняя сторона сусухунанского дворца выходит в сад. Тут и была площадка, арена для боя зверей, обнесенная крепкой железной решеткой. В правой стене решетки такие же железные двери вели в помещение для зверей.

В связи с торжественным праздником императорский сад был открыт для всего народа, и задолго до начала представления пестрая толпа зрителей уже обступила решетку. Низенькая ограда перед решетками едва удерживала натиск людей. Вооруженные царские слуги следили за порядком.

Недалеко от арены высилась широкая веранда дворца с мраморными колоннами и мраморными ступенями. На веранде, под бархатным навесом, стояли два одинаковых кресла. Тут же толкалась челядь, ожидавшая выхода императора.

На ступенях разместилась охрана: страшные, полуголые малайцы с огромными кривыми крисами наизготовку. Внизу ожидал сигнала «гамелянг», струнный яванский оркестр.

Вот, наконец, и удар гонга: все вскочили, выстроились, затаив дыхание. Даже в толпе не слышно было ни звука.

Распахнулись двери, вышел какой-то чудной церемониймейстер с громадным посохом, а за ним медленно выплыли «два брата». Шли они рядом, и видно было, что каждый старался, чтобы сосед не опередил его ни на сантиметр. Но какой контраст являла собой наполовину фантастическая одежда сусухунана рядом с идеальным белым европейским костюмом резидента!

Грянул гамелянг, загудела толпа, ближние распростерлись ниц, и под этот шум «братья» направились к своим креслам. Каждый из них имел основание думать, что шумные приветствия относятся, главным образом, к нему.

Братья уселись, и тотчас выстроилась охрана, двое слуг с опахалами начали обмахивать своих повелителей. Несколько десятков жен императора разместились тут же на полу, на мягких коврах. Только главной из них полагался стул, — так же, как и Мангко-Негоро.

Остальные придворные расположились, кто как хотел: часть — стоя, большинство — на корточках. От пестрых саронгов, широчайших разноцветных шаровар, ярких шапок-стожков и разноцветных драгоценных камней, сверкавших не только на женщинах, но и на мужчинах, рябило в глазах.

А зрители тем временем начали проявлять нетерпение: всем хотелось поскорее увидеть интересную борьбу.

Наконец, по знаку сусухунана, поднялись двери помещения для зверей, и на арену вышел сильный черный дикий буйвол. Встреченный радостными криками зрителей, он остановился и начал с недоумением озираться вокруг. Сделал несколько шагов и снова остановился, постепенно привыкая к необычной для него обстановке.

Тут поднялись еще одни двери и из-под них высунулась — и тотчас исчезла — голова тигра. Встретили его еще более громкими криками. Прошло с полминуты, а тигр все еще не показывался, лишь время от времени из темноты поблескивали его глаза. Сквозь прутья решетки зверя чем-то толкнули, он сердито зарычал и двинулся к арене, а едва вышел из помещения, как решетчатая дверь опустилась, преградив путь назад.

— Эй, матьян! Что это ты пятишься, как мокрый щенок? Не стыдно тебе? — подбадривая, кричали со всех сторон. Но матьян лишь жмурился и зло озирался вокруг.

И вдруг, крадучись, сделал несколько шагов к ограде, словно намереваясь броситься на людей. С той стороны в него полетели бананы, зверь начал сердиться, скалить зубы и бить хвостом.

А буйвол в это время стоял на другой стороне арены и, наклонив голову, бил о землю копытами, глухо мычали не сводил с тигра глаз. Наконец и тигр заметил его. Прижавшись к земле и ударяя хвостом по бокам, он начал медленно подкрадываться к буйволу.

Приближался решительный момент. Наступила такая тишина, словно тут не было никого, кроме зверей. Насторожились и «братья». Сусухунан бессознательно пододвинул свое кресло немного вперед, но даже и в эту напряженную минуту резидент не забыл об авторитете голландской власти и тоже подвинулся со своим креслом ровно на столько же ближе к арене.

Тигр продолжал подкрадываться, а буйвол, следя за ним, поворачивался так, чтобы встретить нападающего ударами рогов. И когда тигр подготовился к последнему прыжку, буйвол сам бросился на него.

Зрители весело засмеялись: их симпатии явно были на стороне буйвола.

— Молодец, «кербау»! Держись! Задай ему перцу! — подзадоривали буйвола со всех сторон.

Глаза буйвола налились кровью, из ноздрей валил пар, от напряжения даже пена показалась изо рта. Он и сам стремился перейти в атаку. Тигр же, наоборот, еще больше прижался к земле.

И вдруг публика увидела тигра в воздухе: он летел наискосок, прямо на загривок буйволу. Но тот мотнул головой и… помог зверю перелететь на другую сторону. С загривка быка был сорван кусок шкуры, тигр поранил ногу об его рога, но, едва коснувшись земли, тут же оттолкнулся всеми четырьмя лапами и очутился у буйвола на спине.

Сусухунан опять подвинулся вперед, а вслед за ним, не отрывая глаз от арены, пододвинулся и резидент…

Жуткий рев вырвался из груди буйвола, но, падая, он всей своей тушей навалился на врага и прижал его к железной решетке.

Все услышали, как захрустели кости тигра, и хотя буйволу не суждено уже было подняться на ноги, но и хищник постепенно успокоился и затих. Тем и закончился этот бой…

— Ну как, понравилась вам борьба? — спросил сусухунан у резидента, когда они вошли во внутренние покои дворца. — Редко случается, чтобы победили оба противника… — Да, интересно, — ответил резидент, хотя ему и не очень понравилась эта потеха.

Среди гостей находился и «ван Дэкер» — Гейс. После отъезда Салула и Пандо он направился к начальнику канцелярии резидента. Высокий, сухой и суровый мингер Гааз, поняв, что здесь пахнет солидными капиталами, сразу стал не только вежливым, но и словно бы ниже ростом. Сам резидент пожелал встретиться с редким гостем и принял его в том же кабинете, где недавно беседовал с его императорским величеством. Причем разница в приеме была отнюдь не в пользу его величества: с представителем фирмы резидент был далеко не так важен и горд, как с великим императором. Он очень заинтересовался планами компании ван Бром и обещал помочь ей всем, чем только может.

— Если наши капиталовложения на Яве вообще желательны, — сказал резидент, — в той части, которая считается независимой — (он усмехнулся), они еще больше необходимы. Ведь это наилучший способ освоения страны и присоединения ее к нашей культуре!

— В таком случае разрешите задать вам один весьма важный для нас вопрос, — попросил Гейс.

— Пожалуйста!

— Мы слышали, что на Яве напряженное положение. Может будто бы даже вспыхнуть восстание. Не кажется ли вам, что при таких условиях рискованно вкладывать капиталы? Нам очень важно знать ваш взгляд на здешнюю обстановку. От этого будет зависеть многое.

Резидент почувствовал всю ответственность своего положения и серьезно, внушительно сказал:

— Если бы речь шла о Сурабайе, Батавии или ином подобном пункте, я не давал бы вам гарантии, хотя и уверен, что опасности там быть не может. Что же касается Суракарты, то — гарантирую успех. Правда, есть и у нас фантазеры-националисты, мечтающие о восстановлении древней Матарамской империи. Но они мечтают об этом уже несколько сот лет и могут мечтать еще тысячи, но — без малейшего вреда для нас!

— Очень вам благодарен, — на этот раз искренне сказал Гейс, для которого заверения резидента были дороже, чем для мнимого ван Дэкера. — Мы все это обязательно учтем. После разговора с резидентом ему нечего было больше делать в городе, но пришлось выжидать еще три дня. Два из них кое-как протомился, а на третий попал в гости к самому сусухунану.

Вышло так, что на празднике Гааз познакомил Гейса с Радан-Бого.

— Он может быть полезен в вашем деле, — шепнул чиновник, подходя к министру с «ван Дэкером».

Гейс внимательно посмотрел в глаза Гаазу: что это значит? Неужели ему известно, о чем шел разговор в доме Пандо? Неужели Пандо изменник? Но тут же понял свою ошибку и улыбнулся:

— Не думал, что мне придется иметь дело с самим министром, — сказал он.

Хитрые масляные глазки Радан-Бого угодливо забегали со стороны в сторону, когда он здоровался с голландцами. Разговаривать с ним у Гейса не было никакого желания, и он с облегчением вздохнул, когда после нескольких пустых фраз Радан-Бого убежал, как он выразился, «по хозяйственным делам».

Праздник продолжался в залах дворца. Главным номером были яванские танцы «сримпи» и «бедойо»: гамелянг заиграл тягучую, однообразную мелодию, и на середину зала вышли танцовщицы — исключительно принцессы императорского рода.

Танец состоял из свободных движений, как бы прогулки с приседаниями и выгибаниями, похожими на движения змей, причем туловища и руки танцовщиц двигались больше, чем ноги. Особенно поражали изгибы рук, пальцев, суставов, казавшиеся неестественными.

Необычная обстановка, публика, танцовщицы и их змеиный танец под однообразную музыку действовали на Гейса усыпляюще. Тем более что прошло полчаса, час, полтора, а танцу не было видно конца.

Сусухунан сидел возле стола, потягивал холодный напиток, курил и, как видно, с удовольствием наблюдал за танцем. Вот он кашлянул, и к нему тотчас подползла девушка с золотой царской плевательницей. Получив порцию царской слюны, она отползла назад, держа плевательницу над головой.

А резидент страдал: много раз видел он эти танцы, вначале так интересующие европейцев, а потом надоедающие до зевоты. Особенно когда они продолжаются почти два часа. Вот почему и зевал резидент и вертелся на стуле, лишь бы не уснуть, и очень обрадовался, когда танец кончился.

Приближался вечер. Гости вышли на веранду, в сад.

— Что же дальше? — спросил Гейс у Гааза.

— Вероятно, европейские танцы, а в двенадцатом часу ужин.

— Жаль, что не наоборот, — сказал Гейс. — Очень хочется поужинать за императорским столом.

Но судьба избавила его от этого счастья. Подошел Радан-Бого и сказал, что возле входа во дворец ждет слуга господина ван Дэкера, имеющий сообщить своему туану что-то весьма важное.

Его действительно ожидал Салул.

— Из-за тебя мне не удалось поужинать с его величеством, — шутливо упрекнул его Гейс, когда они отошли от дворца.

— Ничего, поужинаем там когда-нибудь вместе, за тем же самым столом, — в тон ему ответил Салул.

Когда гости сусухунана под утро разъезжались по домам, они могли заметить, что в одном из окон отеля все еще горит свет…

А на следующее утро пришел посланец от Пандо. Участники совещания должны были собраться километрах в пятнадцати отсюда, в лесу, в руинах древнего храма, куда и должен был провести Гейса и Салула этот посланец.

Наняли подводу без возницы (вместо него сел посланец) и после полудня двинулись в дорогу. Городок жил своей обычной жизнью. Копошились туземцы. Временами проходил или проезжал европеец. Качался в воздухе пайонг какого-нибудь сановника. Никто, казалось, не обращал внимания на наших путников.

И никто не мог бы подумать, что за ними наблюдает целый хвост заинтересованных лиц…

V. ДРУЗЬЯ ПОНЕВОЛЕ

Неожиданный приятель. — Волк и овца. — Китайские похороны. — Трагикомедия на кладбище. — По одному следу. — Смерть предателя.

Нонг впервые попал в большой город. Очутившись на улицах Батавии, он с удивлением глядел на громадные дома, на витрины магазинов с дорогими вещами в них, на трамвай, на городскую публику. Все происходившее с ним было таким неожиданным, необычайным. Каким образом и почему он очутился тут? Будто какая-то сила подхватила Нонга и перенесла в иной мир. И в этом новом мире он стал обладателем целых ста гульденов! Огромное богатство! Он не мог поверить, что все это правда, и снова и снова проверял деньги, — тут ли они?

Бантам, леса, таинственные товарищи… Да было ли все это? Обещал ли он связать с ними свою судьбу?

Зачем ему все это, если он теперь богат и может жить как хочет! Сто гульденов — не шутка! Деньги, казалось, жгли Нонгу руки. Чудилось, что все вокруг видят его богатство и завидуют ему. Может, даже хотят отобрать деньги, — и он спрятал их поглубже…

— Видать, браток, ты рад, что вырвался? — услышал он над ухом чей-то голос, и чья-то рука по-приятельски опустилась на его плечо.

Нонг вздрогнул: перед ним стоял человек, там, в суде, подтвердивший, что «это не он».

— Это я пожалел тебя, — сказал человек. — Вижу, парень ты хороший, неиспорченный. Зря, думаю, страдает, надо помочь! Ну и сказал, чтобы выпустили. А то пришлось бы тебе страдать… В таких делах нелегко освободиться без чьей-либо помощи, хоть бы ты и тысячу раз был невиновен.

Нонг слушал эту дружескую болтовню и чувствовал себя все хуже и хуже. Острое лицо человека, лисий голос, бегающие глаза его производили очень неприятное впечатление.

«Что ему от меня нужно? Не хочет ли выманить деньги?» — думал юноша.

А новый приятель не только не зарился на его деньги, но даже сам предложил угостить Нонга:

— Пойдем, браток, угощу. Ты тут человек новый, и я могу быть тебе полезен. Иначе получится так, что, освободившись от одной беды, попадешь в другую. Я же окажусь и виноват!

И он весело рассмеялся.

Улыбнулся и Нонг: этот чудак начал интересовать его.

— «Ну что ж, — подумал он, — если ты такой заботливый, — хорошо. Но и меня, брат, не проведешь. Вижу, что ты за птица…»

Нонг был уверен, что этот человек не знает о его богатстве. Даже если и видел, как туан давал деньги, все равно не знает, сколько дал.

Вошли в трамвай, поехали в гавань Приорк. Всю дорогу новый приятель старался забавлять парня:

— Тебя как зовут? Я забыл.

— Нонг.

— А меня — Като. Должен тебя предупредить, что у нас в городе жулик на жулике едет и жуликом погоняет. Сам увидишь! Вот почему и приятно мне познакомиться с честным человеком. Пока ты еще не испортился, — подмигнул он с хитрой усмешкой.

Но именно это здоровое, неиспорченное чутье и подсказало Нонгу, что он имеет дело с одним из таких жуликов. Быть может, Като и удалось бы преодолеть недоверие парня, если бы тот не догадывался о темной роли, которую «приятель» сыграл на следствии.

А Нонг хорошо помнил об этом. И чем больше припоминал он подробностей, тем больше убеждался, что этот тип ведет какую-то нехорошую политику. «Дружба» его явно преследует гнусную цель.

Юноша понимал, что Като знает «тех», а поэтому и отверг Нонга и его туана. Ясно, что «тех» ищут и, видно, напали на их след. Главным шпионом в этом деле является, конечно, Като. Вот и понятно, куда может завести «дружба» с ним…

Из головы Нонга сразу вылетели все впечатления, накопившиеся за последнее время. И город, и деньги, и планы собственной жизни отошли в сторону, а первое место заняли воспоминания о «тех» товарищах в лесу, о том, как сам он обещал служить их делу. Нонг почувствовал особенную гордость при мысли, что может помочь «им», уберечь товарищей от огромной опасности.

Как это сделать — зависит от него самого, от обстоятельств. А пока ясно одно: надо следить за этим человеком.

Выходя из трамвая, Нонг чувствовал себя свободнее и увереннее: он уже знал, как держаться дальше.

В гавани стояло множество кораблей из разных концов мира. Выгружались европейские товары, грузились местные: кофе, хина, сахар, каучук, перец. Под знойными лучами солнца по сходням бегали желтые, коричневые, черные полуголые носильщики с громадными тюками и ящиками на спине.

Казалось удивительным, как эти маленькие, худые, истомленные люди могут носить такие тяжести. Скрючившись почти до земли, с вылезающими на лоб глазами, с гиком несется такой носильщик, и видно, что только это гиканье и поддерживает его последние силы.

А вечером большая часть его заработка исчезнет в неисчислимых тавернах, словно ловушки рассыпанных вокруг. Только китайские носильщики, или, как их обычно зовут — кули, берегут каждый грош. Поужинав горстью риса и бананом, они ночуют тут же, на берегу. Тем более что рабочих здесь так много, что они уже с вечера должны становиться в очередь, чтобы на следующий день получить работу.

Като и Нонг зашли в портовую таверну. В грязной низенькой комнатке, за грязными столиками, сидели голландские, английские, японские, китайские, французские матросы.

Шум, гам и громкий говор на разных языках свидетельствовали о том, что присутствующие уже изрядно выпили. От дыма и разных запахов воздух был так густ, что, казалось, через него нужно протискиваться силой. Нонг даже немного испугался, впервые очутившись в таком месте.

— Китаёза, виски! — скомандовал Като хозяину-китайцу.

С жадностью налил Като два стакана, чокнулся с Нонгом и мигом опорожнил свой. Нонг лишь пригубил из стакана и отставил его: слишком крепким и неприятным показался ему этот напиток.

— Ты что, брат, струсил? — засмеялся Като. — Приучайся!

— Не могу, — отказался юноша.

— Ну, нет, так из тебя никогда не получится человек! А я хочу сделать из тебя настоящего парня. Пей! Если хочешь, я себе и второй налью. Вот так. Смелее, не бойся!

И он начал медленно сосать из стакана.

Нонг отпил немного, а остальное незаметно выплеснул под стол.

— Вот и хорошо! — похвалил Като, не заметивший этого. — Если хочешь иметь успех в жизни, нужно уметь пить. Кто пьет, тот и живет! А сколько моих товарищей не умели ни того, ни другого. Мучаются теперь где-то зря, страдают, а я, как видишь, живу и тебе желаю такой же жизни. Тебя небось удивляет, почему я питаю к тебе симпатию? Признайся, не веришь мне, а?

— Что ты, я и не думал об этом. Вижу — хороший человек, и все, — простодушно ответил Нонг.

— Конечно, хороший! И сейчас ты в этом убедишься!

Като наклонился поближе и тихо спросил:

— Скажи, как выглядит тот, второй туан, которого ты видел в Бантаме?

«Начинается!» — подумал Нонг и насторожился.

— Я уже рассказывал, — заговорил он громко. — Довольно высокий, лет тридцати пяти или побольше, с черными волосами и бородой.

Кажется, Като не заметил, что Нонг набросил лишний пяток лет.

— Черный? — переспросил он.

— Да. Что же тут удивительного?

— А что за люди были с ним?

— Опять-таки я говорил: несколько проводников, слуг…

— Что он там делал?

— Не знаю. Я видел его мимоходом. Кажется, охотился, а кроме того, я краем уха услышал, что он ищет какие-то плантации.

— Ты бы узнал его, если б опять увидел?

На этот раз Нонг задумался, как ответить лучше.

— Не знаю. Я его мало видел, — неуверенно сказал он.

— Ну, так я тебе открою секрет, почему так интересуюсь этим господином. Ты говоришь, что он хочет найти землю для аренды. Сам знаешь, дело это нелегкое. А мне как раз известен подходящий участок. Если мы найдем этого господина и предложим ему землю, можно будет заработать и на нем, и на том, кто сдает. Заработок поделим пополам. Выгодное дельце?

Нонг понял: Като хочет использовать его, чтобы найти «тех». Вот и придумал этот план. Ну что ж, если так, надо все время быть рядом со шпионом, чтобы предупредить друзей. А там, быть может, подвернется случай навсегда избавиться от этого негодяя.

— Это было бы очень хорошо! — будто с радостью согласился Нонг.

— Все в значительной мере зависит от тебя. Можем поехать вместе. Если б ты мог узнать его или хоть приблизительно сказать, где его искать, мы сумели бы быстро обтяпать это дело.

Нонг тогда слышал, что кто-то из новых его друзей собирался ехать в Суракарту. Но сказать об этом шпиону побоялся: Като может бросить его и уедет один.

— Этого я не знаю, — подумав, ответил юноша.

— А ты постарайся вспомнить, не слышал ли чего-нибудь. Хоть приблизительно. Тебе же лучше будет!

Крики и ругань матросов избавили Нонга от ответа. Все вскочили: в углу заблестели ножи и револьверы. Но тотчас явилась полиция и прекратила ссору. Видно, полиция тут всегда была начеку.

Внимание Като привлекло другое. Через окно он увидел, как там, напротив таверны, с корабля выгружают гроб. Группа китайцев, встречавших его, плакала и голосила. За гробом с грустным видом спускался на берег китаец, очевидно, доставивший покойника.

— Тянь Фу?! — узнал его Като и удивился. Китайцы очень любят свою родину. Где бы китаец ни находился, он никогда не порывает с нею связь и вечно стремится вернуться домой. А умирая, просит, чтобы труп его перевезли и похоронили в родной земле. Такое желание, конечно, могут высказывать лишь богатые китайцы, но в общем счете во всем мире набирается достаточно богатых для того, чтобы путешествия китайских мертвецов стали обычным явлением.

Обычай этот начал со временем применяться и в тех случаях, когда китаец родился не в самом Китае, а на чужбине. Он все равно стремится на свою новую родину. Поэтому и доставка китайского мертвеца на Яву не была исключением.

Но Като, как видно, заинтересовался не этим.

— Идем! — дернул он за руку Нонга и выбежал из таверны.

Подойдя к процессии, Като обратился к женщине, горевавшей больше других:

— Кого везете?

— Ой-ой-ой! Отец возвращается в таком виде! — ответила она сквозь слезы.

Като поздоровался с китайцем:

— Здравствуй, Тянь Фу! Кого везешь?

— Отца… Большое несчастье… И сколько это мне стоит!

Като отошел, усмехнулся. Во-первых, Тянь Фу не настолько богат, чтобы разрешить себе такую роскошь. Во-вторых, та женщина не приходится ему ни сестрой, ни женой. И в-третьих, отец Тянь Фу родился и жил в Китае!

— Идем провожать покойника, заработаем денег, — предложил Като Нонгу.

Тот удивленно вытаращил глаза.

— Чего удивляешься? Сам увидишь! Я же сказал, что научу тебя жить на свете!

И они присоединились к процессии.

Вечерело, когда добрались до китайского кладбища. Наскоро, кое-как засыпали гроб и разошлись. А Като и не думал дожидаться конца похорон. Он повел Нонга назад в город и купил две лопаты.

Нонг догадался, что задумал этот жулик.

— Ну, нет! На такое дело я не пойду! — запротестовал он.

— Дурак! Говорю же тебе, что можно заработать!

— Я таких заработков не хочу. Иди сам.

— И пойду! — рассердился Като. — А ты пожалеешь! Не знаешь, в чем дело, а отказываешься…

— В чем же?

— Пойдем, тогда и увидишь.

Что делать? Оставить его — значит оставить «тех», отказаться от помощи им, знать, что им угрожает опасность, и ничего не предпринимать. Судьба так связала Нонга с этим подлецом, что нужно или погубить «тех», или «дружить» с этим до конца. Губить «тех» Нонг не мог и пошел с Като…

Было уже совершенно темно, когда они вернулись на кладбище. Подошли с другой стороны и, натыкаясь в темноте на каменные надгробия, начали потихоньку подкрадываться к свежей могиле.

Сердце Нонга сжималось от страха. Одно это ночное скитание по китайскому кладбищу чего стоило, а тут еще неизвестная, подозрительная и, как видно, небезопасная цель… Но цель у Нонга была куда серьезнее, и стиснув зубы он шел за Като.

Наконец и свежая могила.

— Давай копать, только скорее! — приказал Като и принялся за работу.

Однако Нонг не двинулся с места.

— Мне это не нужно! — решительно заявил он.

— Глупец, тут же богатство!

— Какое богатство?

— Контрабанда!

Вот когда Нонг понял, в чем дело! И вдруг рядом с ними вскочила с земли какая-то темная фигура и помчалась прочь.

— Держи его! — закричал Като, бросаясь вдогонку. Нонг остался на месте, не зная, как быть в этих необычных обстоятельствах.

Через несколько минут вернулся запыхавшийся Като.

— Убежал, холера на его голову! Это, как видно, был их сторож. Теперь он их приведет сюда.

— Значит, пока не поздно, надо удирать? — спросил Нонг.

— И не подумаю! — решительно ответил Като. — Мы с ними еще поспорим!

— А у меня нет охоты ни спорить, ни встречаться с ними, — сказал Нонг, собираясь уходить.

— Подожди! — остановил его Като. — Я согласен: не хочешь — не надо, но повремени уходить, спрячься вон там, подальше. Если услышишь выстрелы, сразу зови полицию. А обойдется спокойно, я сам приду к тебе, и ты получишь свою долю. Согласен?

На это Нонг согласился охотно: предложение вполне соответствовало его желаниям. Во-первых, он не разлучался с Като, во-вторых, не рисковал, а в-третьих, китайцы могут убить шпика. О, это был бы наилучший выход! Полицию Нонг решил позвать только тогда, когда убедится, что его «друг» убит; он и сам доканал бы его, если б это потребовалось!

Като тоже был доволен…

Через полчаса он заметил, как впереди что-то шевелится. Осторожно, от камня к камню, ползли тени. Только смелый до безумия или очень хитрый, задиристый и уверенный в себе человек мог бы держаться так спокойно, как сейчас Като.

— Эй, подождите! — крикнул он теням. — Я один. Давайте поговорим!

Ответа не последовало.

— Эй, Тянь Фу, не прячься! Ваш сторож небось сказал вам, что нас двое. Он прав: один из нас находится за кладбищем и ждет результатов. Если вам удастся меня убить, он приведет полицию, и тогда вы не только получите наказание, но и погибнет весь ваш товар. Учти, что у меня револьвер, а значит, легко вам меня не взять. Какой же смысл начинать драку? Давайте лучше поговорим по-приятельски. Пусть подойдет один, остальные — ни с места, иначе буду стрелять!

Хоть и не громко говорил Като все это, однако китайцы слышали каждое его слово. Один лишь Нонг, находившийся значительно дальше, не слышал ничего и напряженно ждал выстрелов.

Несколько минут все было тихо. Сжимая револьвер, Като следил, чтобы никто не подкрался к нему.

— Ну, Тянь Фу, скорее! Неужели ты так глуп, что не можешь подсчитать выгоду моего предложения?

Наконец поднялась одна тень и придвинулась немного ближе.

— Какие же твои условия? — произнес китаец с такою злобой, что даже Като стало жутко.

— Приятельские, не больше, — ответил он. — Ты же знаешь, что, вместо того чтобы рисковать и наживать врагов, я мог бы тихонько шепнуть кому следует и без хлопот получить третью часть вашего товара. Ты попал бы под суд, даже не зная, кого благодарить за это и не питая ко мне ни малейшей злобы. Мог бы я так поступить?

— Такой, как ты, мог бы, — прохрипел Тянь Фу.

— Согласен ли ты, что в таком гробу можно вместить опиума и других вещей тысячи на три гульденов?

— Что? На три тысячи? — с гневом воскликнул китаец. — Да у меня и всего-то капитала не наберется на такую сумму!

— Слушай, брось! Пустой гроб никто не станет везти из-за моря! — деловито заметил Като. — Вот тебе мое предложение: вместо законной тысячи я получаю пятьсот и твою искреннюю благодарность, а дальше ты делаешь что хочешь. Согласен?

— Не слишком ли ты насчитал? Там и на тысячу не наберется.

— Пусть так, но иначе ты и этого не получишь да еще и в тюрьму угодишь. Выбирай, что лучше!

— Уступи немного, а? — попросил Тянь Фу. — Триста возьми…

— Согласен, но с одним условием!

— С каким?

— Что ты не будешь на меня сердиться! Китаец рассмеялся.

— Пусть будет так. Ну, и жулик же ты! — и, подойдя еще ближе, полез в карман за деньгами.

— Зато честный! — с гордостью ответил Като и зажег огонь, чтобы можно было пересчитать деньги.

Нонг тем временем сгорал от нетерпения: почему так долго ничего не слышно? Если дело кончилось обоюдным согласием, пора бы вернуться. А вдруг этот жулик сбежал, чтобы не делиться добычей! Напрасно Нонг не предупредил его, что не зарится на такие деньги. Зря выпустил «приятеля» из своего поля зрения. Как теперь найти его? Остается одна надежда: а вдруг китайцы убили Като? Все это надо было выяснить немедленно.

И Нонг пополз к могиле.

Подполз поближе и увидел, как два китайца закапывают могилу. Больше тут никого не было. А может, они закапывают убитого Като? Хотелось бы узнать это, но рискованно показываться: китайцы могут уничтожить и второго свидетеля…

Пока Нонг раздумывал, китайцы закончили свое дело и ушли. Было приблизительно около двух часов ночи. В такое время находиться одному на кладбище в чужом городе не очень приятно, но не это мучило Нонга. Больше всего хотел он выяснить, похоронен Като в этой могиле или ушел? Хоть ты руками разгребай землю! А выяснить надо!

До утра оставалось часа четыре, значит, успеть еще можно. Нонг вспомнил, как отбросил свою лопату, поискал — и нашел ее. С нетерпением принялся за работу.

Землю на этой несчастной могиле сегодня перерыли столько раз, что копать было совсем легко. Скоро лопата стукнулась о гроб. Дрожащими руками начал Нонг открывать его…

Может быть, даже Като не так стремился найти в этом гробу богатство, как Нонг — увидеть труп Като. Но гроб оказался пустым…

Нонг чуть не заплакал: что же теперь делать, где его искать? Как предупредить об опасности «тех», если Нонг и сам не знает, где они? И виноват ли Нонг в том, что «тем» грозят неприятности?…

В то утро Нонг уехал в Суракарту.

* * *

Опять он очутился в незнакомом городе, да еще по такому делу, к которому не знал, как и приступиться. Хорошо еще, что этот город меньше, чем Батавия.

Нонг нашел пристанище в ночлежке и два дня шатался по улицам, по площади и возле отеля. Расспрашивать о людях, которых он и назвать не мог, Нонг не решался. И вдруг однажды увидел вблизи отеля… Като, того самого «приятеля», которого потерял на китайском кладбище! Като шагал в большущей шляпе, с которой спускался еще и платок, значит, не хотел, чтобы его узнали. Шел он медленно, остановился, будто раздумывая, не зайти ли в отель, направился дальше, но потом повернул назад.

Если в первое мгновение Нонг хотел подойти к нему, то теперь, наоборот, решил держаться поодаль и незаметно следить, что будет дальше. Он увидел, как к отелю подъехала повозка и к ней вышли два человека. Нонг сразу узнал в них тех, кого искал, но не успел подумать, что же делать, как оба сели в повозку и уехали. За ними побежал Като, а за Като — Нонг…

Свернули в одну улицу, в другую и наконец выехали на прямую, ведущую за город. Тут Като неожиданно юркнул в переулок.

Нонг не знал, следить ли за ним или гнаться за теми. Немного поразмыслив, он счел за лучшее идти вперед.

Пара маленьких яванских лошадей быстро везла повозку по пыльной дороге, и скоро пыль совсем скрыла ее от глаз Нонга. Следует ли догонять ее? Но сзади каждую минуту могла нагрянуть опасность, и Нонг припустил бегом…

Ровными, мерными шагами, сохраняя силы, бежал он, словно участвовал в спортивном соревновании. Вскоре даже заметил, что расстояние начинает уменьшаться. Пешеходы с удивлением смотрели на чудака, бегущего в такую жару.

— Куда ты летишь? — спрашивали его.

— Сапи сбежал. Не видели ли вы его? — отвечал юноша.

И находились люди, подтверждавшие, что они действительно только что видели сапи!

Через час Нонгу пришлось все же остановиться для отдыха. К счастью, по дороге катилась двухколесная телега, запряженная парою буйволов, и Нонг попросил старика кучера немного подвезти его. Только сел, и тут же услышал позади топот копыт, а через минуту верхом на лошади мимо пронесся Като… Юноша только зубами скрипнул от бессильной ярости…

Но вот впереди начался подъем на пригорок, и повозка путешественников поехала тише. Като сдержал коня, не решаясь приблизиться к ней, и Нонг вздохнул с облегчением: значит, Като лишь следит. В таком случае Нонг успеет первым поговорить с «теми».

Тем временем пригорок остался позади, и повозка опять покатилась быстрее. За нею поскакал и Като. А Нонг, к удивлению своего возницы, спрыгнул с телеги и вновь пустился бегом.

Дальше начинался перелесок, постепенно переходивший в довольно густой лес. Бежать стало легче: не так пыльно, не так беспощадно печет солнце.

Значительно углубившись в лес, Нонг услышал позади еще более частый конский топот и, оглянувшись, с ужасом увидел, что по дороге едут человек двадцать жандармов. Правда, они не спешили, так что юноша мог все время держаться впереди.

Так преодолели еще километров пять. Вдруг Нонг услышал, что кто-то едет навстречу. Он едва успел спрятаться в кустах, как мимо промчался Като, поравнялся с жандармами и что-то сказал им. Те сразу остановились, слезли с лошадей и отвели их глубже в лес. Спешился и Като и, тоже оставив лошадь, заторопился по дороге пешком.

Нонг понял: «Като должен вначале выследить «тех», а уж потом позвать жандармов.

«В таком случае, успеем», — усмехнулся юноша и пошел вслед за Като.

Немного спустя послышались голоса: где-то близко находилось жилье. Показалась полянка, а на ней несколько хижин. Возле одной из них стояла повозка. Путешественников в ней уже не было. Вместо них там вертелся Като. Вскоре он направился в лес. Нонг и на этот раз незаметно последовал за ним.

В чаще было уже достаточно темно. Треск сучьев и шорох шагов впереди указывали Нонгу путь. Как тигр, крался юноша за шпионом, сжимая в руке свой крис.

Идти пришлось недолго: лес поредел, показались руины какого-то древнего строения. Вокруг было тихо и безлюдно, только несколько темных фигур мелькнуло около стен.

Выйдя на опушку, Като остановился, и в этот момент у него за спиной хрустнула ветка. Выхватив револьвер, шпион обернулся и увидел Нонга.

— Ты? — удивился он.

Неожиданная встреча на мгновение ошеломила его, чем и воспользовался Нонг. Юноша знал, что самое главное сейчас — не допустить выстрела, который привлечет жандармов. И не успел Като опомниться, как Нонг ударил его крисом по руке с револьвером. Револьвер выпал.

— А, ты так? — взвыл Като и завертелся как уж на огне. Левой рукой он тоже выхватил крис, а раненой правой потянулся к револьверу. Нонг вторично ударил его, по левому плечу, и Като заорал во все горло:

— Сюда! На помощь!

Нонг понял, что нельзя терять ни секунды, и, словно тигр, бросился на шпиона, стремясь оборвать его крик, — заткнуть ему глотку. Оба покатились по земле. Раненный, Като долго сопротивляться не мог, и Нонг вскоре стиснул его горло. Но вдруг сзади его схватили несколько пар рук и с силой оторвали от Като.

«Опоздал!» — с болью подумал юноша и удивился, что не слышал шагов жандармов. А оглянулся — и увидел не жандармов, а группу людей, среди которых находились и те, кого он искал!

— Туан! — вскрикнул обрадованный Нонг, забыв, что Гейс запретил так называть себя.

Но Гейс и Салул не слышали и не видели его. Оба бросились к шпиону:

— Гоно?! В чем дело? Изменник молча опустил голову… Гейс шагнул к юноше:

— Нонг? Ты как очутился здесь?

— Спасайтесь! — ответил Нонг. — Недалеко отсюда засада жандармов, которых привел этот шпион!

— Гад! Предатель! — вскрикнул Салул и всадил свой крис между лопаток Гоно.

VI. БЕГЛЕЦЫ

Рыбацкая лодка. — Рыбы в воздухе. — Беглецы. — Борьба на море. — Шквал. — Когда солнце засветило вновь… — А все же поехали! — Рыбий концерт. — Опять в беде. — Пещера с музыкой. — В бутылке. — А вода все прибывает…

Индийский океан искрился под тропическим солнцем. То слепил глаза, отражая огненные лучи, то ласкал взор темной синевой. Юго-восточный пассат дул неровно, а временами и вовсе утихал.

Вдоль берега на запад плыла рыбацкая лодка под косым парусом. Попутный ветер постепенно спадал, парус беспомощно повисал на мачте, и лодка почти замирала на месте.

Это, как видно, очень беспокоило двух туземцев, сидевших в лодке. Они спешили, не забывая внимательно следить за берегом. На бортах лодки лежал подготовленный невод, но рыбаки больше интересовались берегом, чем уловом.

— Не нравится мне это, — сказал один из них, присматриваясь к небу. — Может быть или штиль, или шквал.

— Пожалуй, сначала штиль, а потом шквал, — ответил второй.

И действительно, вскоре ветер совсем утих.

— Ничего не поделаешь, придется браться за весла, — разом вздохнули рыбаки.

И вдруг в воздухе послышался шум, над головой пролетела стая рыб. С открытыми ртами, с опущенными хвостами, они старательно и неуклюже двигали своими широкими плавниками, из которых высовывались длинные кости-иглы. Вытаращенные глаза придавали рыбам смешной, испуганный вид. А им и действительно было чего бояться: рыбаки успели заметить, как из воды высунулась огромная зубастая пасть. Несколько рыб шлепнулось на дно лодки.

— Вот и не надо беспокоиться об улове, сами летят в лодку, — засмеялись рыбаки. — Вон их еще сколько!

А вокруг все еще блестели в воздухе сотни рыб. Некоторые опускались, касались поверхности воды и опять подскакивали, словно камень, пущенный из пращи. Иные пролетали значительное расстояние, метров по пятьдесят и даже больше31. Лодка очутилась в самом центре рыбьего косяка, преследуемого хищниками.

Вдруг откуда-то появились птицы и начали налету подхватывать рыб. Тихое море сразу оживилось, поднялся шум, гам.

— Вас еще не хватало! — крикнул один из рыбаков, замахиваясь на птиц веслом. — И нашу долю возьмете! А нам нужна хоть одна рыба, чтобы показать, для чего мы тут.

Через несколько минут опять наступила тишина. Ветер подул навстречу, с запада, и туземцы взялись за весла.

— Смотри, не они ли? — сказал один.

На высоком берегу появились два человека и замахали банановыми листьями.

— Они!

Лодка на веслах направилась к берегу, но к самой земле не подошла.

— Не нужно! — крикнули оттуда. — Мы сейчас подплывем!

Минуту спустя в лодку влезли мокрые Гейс и Салул.

— Есть у вас оружие? — тотчас спросил Салул.

— Есть, есть, — успокоили его рыбаки и показали под снастями пять винтовок и два револьвера.

— Ну, так скорее подальше от берега!

— Погоня? — спросил один из рыбаков.

— За последние два дня нам, кажется, удалось замести следы. Но очень надеяться на это нельзя: и сейчас кто-нибудь видит лодку, а Тжиладжап недалеко. Начнут интересоваться, что за лодка…

Четыре человека могли грести быстрее. Направились наискось: на запад, а вместе с тем дальше от берега. Дружно налегли они на весла, с тревогой оглядываясь, нет ли погони. К счастью, все было спокойно.

Берег постепенно отодвигался все дальше. Временами и ветерок помогал, но мало: слишком слабым, неровным был он. В воздухе чувствовалось что-то тревожное.

— Будет буря, — заговорили в лодке, — стоит ли далеко уходить от берега? Неизвестно, какая беда хуже.

С этим согласились все и даже направились было к берегу, как вдруг тишину нарушило отдаленное тарахтение мотора. Вскоре на блестящей поверхности моря показалась маленькая точка.

— Принимайтесь за невод, пусть думают, что мы рыбаки! — крикнул один из товарищей.

— Не поможет, — сказал Гейс. — Моторная лодка зря в море не пойдет: у нее определенная цель. Нужно готовиться к бою.

— Сколько их там может быть? — пытался рассмотреть Салул.

— Во всяком случае, не больше восьми человек, — ответил Гейс.

Катер приближался. Скоро стали видны военные с винтовками в руках. Все ясно: погоня…

— Ставь лодку носом к ним, чтобы цель была меньшей! — приказал Гейс.

— И положим впереди, свернув, наш невод для прикрытия, — добавил Салул.

Катер подошел ближе и остановился. На палубе его оказалось двенадцать человек. Обстановка складывалась серьезнее, чем думали беглецы.

— Именем закона вы арестованы! — крикнул с катера молоденький голландский пограничник. — Руки вверх!

— Ничего не поделаешь, — ответили с лодки, — вверх так вверх.

Руки действительно поднялись — и грянул залп! Один человек на катере сразу свалился мертвым, двое были ранены. Открыли огонь и преследователи, но их пули застревали в толстом свертке невода, не причиняя вреда экипажу лодки.

На катере заметили это, решили подойти сбоку.

— Заворачивайте! — крикнул Гейс, но громоздкая рыбацкая лодка, да еще на веслах, не могла равняться с быстрым катером. Пришлось перетащить невод к другому борту и опять укрыться за ним.

— Сорвать парус! — крикнул Салул и сам бросился к нему с ножом. Через минуту-другую новый сверток присоединился к первому.

Опять началась перестрелка. Вскоре борта лодки покрылись пробоинами от пуль, хотя люди и не получили пока ни одного ранения. Были уже пробоины и на катере, откуда на огонь четверых беглецов отвечало девять винтовок преследователей.

Положение наших героев становилось все более критическим. Катер маневрировал как хотел: то отдалялся, то приближался, заходил то с одной стороны, то с другой. А неповоротливая лодка могла лишь обороняться от атак противника.

— До каких пор будет так продолжаться? — сердился Гейс. — Они хотят взять нас измором. Надо целиться ниже ватерлинии: дырка в днище катера не менее полезна, чем в голове врага!

Дружный огонь четырех винтовок перенесли ниже, и скоро стал виден результат его: на катере забегали, принялись вычерпывать воду. Чтобы заделать пробоины, моторка вынуждена была отойти километра на два от лодки.

— Передышку нам дали, — сказал Салул, — а воспользоваться ею нельзя: не можем ни напасть на них, ни удрать. Давайте хоть продвинемся на всякий случай поближе к берегу. Теперь для нас берег желаннее, чем море. Одни начали заделывать пробоины, другие взялись за весла. Так прошло с полчаса.

А потом снова затарахтел мотор, и сражение началось опять…

Занятые своим делом, обе стороны совсем забыли о третьей силе, которая лишь выжидала минуту, чтобы вмешаться в борьбу. Заметили ее только тогда, когда загремел гром и хлынул ливень. Гроза была настолько сильной, что люди поневоле прекратили перестрелку.

Половину горизонта охватили черные тучи, клубившиеся, как дым. В этом страшном хаосе беспрерывно сверкали молнии, из туч, как занавес, спускалась к морю серая дождевая стена, а под ней пенилось и яростно кипело море.

Жуткая стена быстро приближалась. Впереди нее, как разведчики, неслась отара «барашков»32.

Еще минута — и шквал проглотил оба суденышка…

* * *

Часа через полтора выглянуло солнце, и все вокруг опять приняло прежний вид. Только океан продолжал тяжело дышать, будто усталый борец.

Враждебных лодок уже не было видно: их примирила природа. Лишь в одном месте то высунется из воды голова, то опять исчезнет: сразу видно, что пловцу приходит конец. Чуть подальше барахтаются в волнах еще два человека — хватаются друг за друга, борются, стараясь расцепиться. Это — сильнейшие из команды катера, но и их силы иссякают, и они скоро пойдут ко дну…

Великолепный катер, с мотором и прочими железными частями, не выдержал бури, погиб, а вот простая деревянная лодка, кажется, все еще чернеет… Да, это она, только перевернутая вверх дном. Горб ее днища колышется на волнах, будто спина кита.

Рядом с ней головы: одна… две… три… все четыре!

Пловцы едва шевелятся, но движения их спокойны и уверенны. Кажется, будто люди не борются за свою жизнь, а просто отдыхают. Впрочем, так и есть: предвидя такой исход, они привязали к бортам лодки веревки, а когда лодку перевернуло, этими веревками прикрепили себя к ней.

— Где же наши преследователи? — первым заговорил Салул, когда шквал пронесся мимо.

— Нету. Ничего не видно, — ответил Гейс. — На дне.

— Туда им и дорога!

Пора было подумать о себе, о собственном не слишком веселом положении.

— Попробуем перевернуть лодку на киль, — предложил Гейс.

— Пожалуй, с помощью веревок это можно сделать. Перебросьте сюда через верх ваши канаты, а под низом возьмите наши. Так мы не только сможем тянуть, но еще и упираться ногами. Сверху пусть тянут три человека, а снизу довольно и одного.

Приготовились, начали тянуть, но — не тут-то было. Несколько раз лодка совсем уже становилась на ребро, вот-вот перевернется, однако не хватало сил, и она шлепалась назад. В один из таких моментов из-под лодки всплыло весло, каким-то чудом задержавшееся в ней. Это весло наши герои встретили такими криками радости, будто сам «Саардам» пришел к ним на помощь!

Все четверо были безмерно утомлены, а эта работа отнимала последние силы. Хотелось пить, а оттого, что плавали в холодной чистой воде, жажда мучила еще сильнее. Но борьбу за жизнь не прекращал ни один.

Еще усилие, еще — и наконец лодка перевернулась!

— Ух! — вырвался общий радостный вздох, и друзья, зацепившись за веревки, дали себе заслуженный отдых.

В лодке было полно воды. Выдержит ли она тяжесть хотя бы одного человека! Едва ли…

Пришлось разместиться по сторонам и вычерпывать воду руками. Медленная эта была работа, казалось, конца ей не будет. Но через час Салул уже смог взобраться в лодку, и работа пошла быстрей. Через полчаса и второй влез, а там и третий, и, наконец, последний.

— Хорошо, что пробоины раньше успели заткнуть, — заметил Салул, когда вся вода была вычерпана.

До наступления темноты оставалось часа два. Усталые товарищи разлеглись на дне лодки, да так и согрелись под горячими лучами солнца. Обсохли, даже поспали немного. Проснулись все бодрыми, только голод и жажда давали себя знать.

Под вечер подул ветерок с востока.

— Эх, если бы парус был! — пожалели мнимые рыбаки. — Пошли бы сейчас дальше. А так, видно, придется искать пристанища на берегу.

— Стоит ли зря рисковать? — высказал сомнение Салул. — И высаживаться трудно, и шататься по берегу без оружия опасно. Не лучше ли попытаться воспользоваться попутным ветром? Кусочек мачты у нас сохранился, привяжем к нему весло…

— А парус?

— Парус сделаем из одежды! Для этого и веревки есть!

Солнце уже садилось, когда лодка тронулась в путь. Удивительный парус, связанный из разноцветных рубах и штанов, вполне оправдал себя: суденышко двигалось со скоростью около двух миль в час. Когда совсем стемнело, приблизились к берегу и пошли вдоль него.

— Если ничто не помешает, завтра утром будем на месте, — рассуждали моряки.

Что там делается? Где «Саардам»? Спрятано ли оружие? Переправлено ли в Бантам? Подготовлено ли выступление? А откладывать его нельзя, встревоженные власти явно готовят решительное наступление… Многое успели обсудить товарищи, пока лодка медленно двигалась вдоль высоких темных берегов. Вот где-то там блеснул огонек! Кто это, враг или свой? Но все равно надо идти мимо…

С правой стороны тихо гудят буруны, под лодкой хлюпает вода. Над морем всплыла большущая красная луна. Кажется, она так близко, что брось камень — и угодишь прямо в диск. Заблестела лунная дорожка на воде. Отчетливее обрисовались скалы. Значит, и лодка стала видна, а тут еще ветерок совсем утих…

— Дело дрянь, — хмуро сказал Гейс.

— Тише! Слушайте! — прошептал Салул. Откуда-то издалека донесся гомон толпы. Глухой,

тревожный, но достаточно различимый. Правда, ни одного слова, ни отдельного голоса разобрать нельзя.

— Откуда это? — удивились товарищи, напряженно всматриваясь в темный берег. Однако разглядеть там нельзя было ничего: обычные скалы, ущелья, лес. Да и шум шел откуда-то ниже, будто от подножья скал.

— Неужели где-то в фиорде собрался народ?

Но и фиорда никакого не было видно. А между тем к людскому гомону прибавился далекий звон, потом — как бы пение…

— Что за чудо? — пожимал плечами Гейс. — Молебен там, что ли?

— Если молебен, — заметил Салул, — так только европейский. У нас ни звона, ни пения не бывает.

— Значит, еще больше удивительно! Вглядываясь в берег, они наклонились еще ниже.

Случайно один коснулся ухом борта лодки. Звуки сразу усилились!

— Не в воде ли все это происходит?

— Подождите, я послушаю, — сказал один из рыбаков и, перегнувшись через борт, опустил голову в воду.

— Там! — сразу выпрямился он. — В воде! Теперь и другие поступили так же.

Звуки стали и громче, и выразительнее, и разнообразнее. Слышно было, что они складываются из отдельных шумов. Вот будто курица квохчет, вот голубь воркует, а вот мелодично звенят струны…

— Так, значит, это правда! — вскрикнул второй рыбак.

— Что правда?

— Отец мне рассказывал, что есть такие рыбы, барабанщики. Они и издают эти звуки. Но сам я еще никогда не слышал их.

— Как же они это делают?

— А кто же их знает!

Тут и Салул вспомнил, что где-то когда-то тоже слышал о рыбьих песнях, но считал это сказками33.

— Ах, чтоб их! — засмеялся Гейс. — Чего только нет на свете! Ладно, пошли ловить ветер.

К счастью, ловить долго не пришлось. Через несколько минут выбрались из затишья, и лодка пошла быстрее. Путь был таким спокойным, что, установив вахты, три человека могли спать, прижимаясь друг к другу обнаженными телами, чтобы не замерзнуть.

В четвертом часу ночи, когда вахту нес один из рыбаков, лодка подошла к Скалам Ласточкиных Гнезд. Было известно, что инсургентов нужно искать дальше, и поэтому вахтенный не разбудил товарищей. Тем более что и тут на берегу было так же тихо и безлюдно, как в других местах.

Прошел еще час. Ветер начал слабеть. Поднялся легкий туман. Рыбак, наконец, разбудил Салула и Гейса, которые должны были теперь взять руководство в свои руки.

— Не прошли ли мы мимо Скал Ласточкиных Гнезд? — спросили они.

— Прошли.

— Почему же ты не разбудил нас?

— Вы говорили, что нужно ехать дальше.

— Правильно, но не остались ли там наши товарищи?

— Я присматривался, но ничего не заметил. Если бы кто-нибудь был, догадался бы окликнуть нас.

— Придется внимательнее следить теперь. Самое главное — найти место, где можно пристать к берегу.

Шли целый час, а удобного места все еще не было. Только отвесные скалы да рифы перед ними. С каждой минутой небо светлело, зато вокруг начал густеть туман и опять совсем утих ветер. Скоро стало так темно, что в нескольких метрах вокруг ничего нельзя было рассмотреть.

— Это уже совсем плохо, — недовольно заворчал Гейс.

— Зря ворчишь. Сейчас подует предрассветный ветерок и. разгонит туман, — успокоил его Салул.

— Больно уж холодно. Снимем-ка парус да оденемся. Все равно скоро на берег.

Это предложение понравилось всем, и только начали они делить парус, как слева, со стороны моря послышался тихий, равномерный плеск воды. Товарищи притаились, замерли.

Плеск приближался. Сомнений не оставалось: лодка! Но какая лодка, чья? Своя или вражеская?

И что они могут поделать с вражеской лодкой голыми руками?

Эти мысли мигом пронеслись в голове у каждого. Хоть и привыкли они к неожиданностям, а сердце невольно сжалось от страха… Безоружными, неподвижными и беспомощными погибнуть буквально в нескольких шагах от желанной цели!

А что, если это товарищи или какие-нибудь туземцы? Но сигнал не подашь, а поэтому остается ждать…

Вот и первый ранний ветерок подул. Зашевелился туман, начал редеть, и друзья увидели три одинаково страшные для них вещи: вражескую лодку, на некотором расстоянии от нее— голландский военный корабль, а на берегу — какую-то черную дыру.

— За мной! — крикнул Салул и прыгнул в воду.

— Стой! — донеслось с лодки, и сразу послышались выстрелы. Но, к счастью, туман опять погустел, выстрелы прекратились, и наступила тишина.

Салул направился к берегу через замеченный раньше проход между двумя рифами, за ним гуськом поплыли товарищи. Скоро они разглядели в отвесной скале вход в пещеру и все так же вплавь проникли в нее.

Метров через двадцать — тридцать нащупали ногами дно. Вернее не дно, а разной высоты столбы, которые то высовывались наружу, то оставались под водой, точно сваи моста. Такие же столбы были и по бокам пещеры. Как только глаза привыкли к полутьме, стало видно, что вся пещера как бы сложена из таких столбов. Ровные, в большинстве своем шестигранные, с гладко отсеченными концами, они казались сделанными руками человека. В действительности же это были так называемые базальтовые столбы из остывшей лавы, размытой водой.

Беглецам с трудом удалось взобраться на эти холодные, мокрые и скользкие громадины.

Только теперь они заметили, что в пещере слышатся гармоничные красивые звуки. Казалось, тысячи маленьких серебряных колокольчиков звенят во всех уголках. Звучало все: и воздух, и стены, и вода, и потолок. Отдельные звуки сливались в дивную мелодию, и поневоле хотелось сидеть и слушать эту таинственную, чарующую музыку. — Опять музыка? — воскликнул Гейс. — Неужели и тут рыбы дают концерт?

— Нет, — засмеялся Салул, несмотря на серьезность их положения, — это капли срываются сверху, и звук падения их разносится эхом.

Им, конечно, было не до музыки: следовало ожидать серьезных событий. Снаружи с каждой минутой становилось все светлее и светлее. Там, очевидно, взошло солнце. Через небольшой вход в пещеру можно было видеть лишь ближайший участок моря. Отражавшийся от воды голубовато-серый свет создавал в пещере таинственный полумрак.

— Что же мы будем делать, если они сунутся сюда? — спросил один из рыбаков. — Оружия у нас нет. Найдется ли другой выход?

Все невольно оглянулись назад, в черную глубину пещеры.

— Тут мы еще поборемся! — сурово сказал Салул.

— В таких условиях им нет смысла лезть сюда и рисковать своей головой, — добавил Гейс. — Они могут только запереть нас и стеречь снаружи…

— Во всяком случае, пока у нас передышка, а дальше посмотрим.

Снаружи не доносилось ни звука, словно там и не было никого. Через полчаса беглецы заметили, что вода достигла места, где они сидели.

— Прилив начинается, — поняли они и перебрались выше. Но вскоре вода поднялась и сюда.

— До каких же пор она будет прибывать? — забеспокоились друзья. — Неизвестно, начинается прилив или уже идет к концу?

Пришлось лезть еще выше. А вода уже заполнила весь вход. Там, где сидели теперь беглецы, каменных столбов не было, вместо них высовывались острые рога застывшей лавы. Почему-то стало трудно дышать, зашумело в ушах.

— Давление воздуха усиливается, — сказал Гейс. — Придется выдержать еще одну неприятность.

Вдруг послышался страшный грохот, будто взрыв. Земля заколебалась, вода хлынула на людей и чуть не смыла с уступа. Зато на несколько минут стало легче дышать.

— Из пушки бьют, хотят разрушить пещеру, — догадался Салул.

— Не понимаю я их, — задумчиво сказал Гейс. — Неужели из-за нескольких человек они думают разрушить скалы? На это не хватит ни пушек, ни снарядов. Да и стрелять теперь, когда вход закрыт водой, придется по сплошной горе. Нет, не понимаю…

Давление опять начало увеличиваться, но в самый тяжелый момент вновь послышался взрыв, и ненадолго стало легче. При каждом взрыве в пещере происходило что-то необыкновенное: вода бросалась вверх, будто под ней рвались мины, а в воздухе поднимался такой вихрь, что едва удавалось удержаться на месте.

— Неужели они пускают торпеды? — удивлялись товарищи.

Однако почему же нет разрушений? Взрывы следовали один за другим, все с большими промежутками между ними. С каждой минутой беглецы чувствовали себя все хуже. И самое главное — после каждого взрыва вода подымалась выше.

— Я понимаю, в чем дело! — воскликнул Гейс. — Мы находимся как бы в пустой бутылке, перевернутой на бок и наполняющейся водой. Взрыв — это бульканье в громадном масштабе. Каждый раз выходит воздух — поэтому нам и дышать легче — но зато на его место поступает вода.

— Значит?… — выразительно произнес Салул.

— Значит все зависит от того, повысится ли прилив настолько, чтобы заполнить всю нашу бутылку. Остается надежда, что отсюда, где мы сидим, воздух не вырвется наружу.

В конце концов они доползли до самого дальнего тупика пещеры. Взрывы прекратились.

— Может, прилив окончился? — обрадовались горемыки.

Один из них спустился к воде, постоял там и с горечью убедился, что она все еще поднимается.

— Хорошо хоть, что взрывов больше нет, — успокоил товарищей Гейс. — Может быть, воздух не пустит воду дальше.

И тут все услышали не то свист, не то шипение.

— Змея!

В темноте такое соседство было не из приятных. Начали прислушиваться и поняли, что шипение доносится откуда-то сверху — однообразное, ровное, беспрерывное. Нет, змеи так не шипят…

— Да это воздух выходит через какую-то трещину! — вскрикнул Салул. — Может, и выход есть?

Но Гейс покачал головой:

— Если бы был выход, — сказал он, — не было бы ни взрывов, ни этого шипения. Пожалуй, всего лишь маленькая щель. Нельзя ли ее расширить, сделать проход? А если нет, она может нас погубить: выйдет весь воздух, и его место займет вода…

— В таком случае давайте сейчас же рыть проход!

Все принялись за работу и вскоре на ощупь определили, что с боков стены сплошные, а впереди навалены камни и земля. Как видно, тут когда-то произошел обвал.

Рыли долго, выворачивали камни, отгребали землю, раня при этом руки и ноги. А вода все прибывала и прибывала…

— Товарищи! — сказал наконец Гейс. — Хоть земля поддается, и когда-нибудь мы докопаемся, но сейчас надо искать спасения там, наверху, где трещина!

— А как же туда добраться?

Это казалось неразрешимой задачей.

Вдруг наверху послышался выстрел! Один, другой… И началась такая пальба, как на войне. Бухнула пушка с моря…

— Наши! Наши дерутся, а мы в ловушке. Эй! Товарищи! Сюда!

Но разве услышишь во время стрельбы голос из-под земли?

А вода медленно и неотвратимо продолжала прибывать…

VII. БОРЬБА ЗА ОРУЖИЕ

Первая победа. — Новые военные операции. — Один другого обошли! — Критический момент. — Неожиданная помощь. — Невод. — Машина пущена опять. — Видит око, да зуб неймет.

Когда «Саардам» скрылся за горизонтом, инсургенты вернулись к первому временному складу оружия, чтобы переправить его в главную пещеру.

И только начали готовить свою «машину», как услышали голоса:

— Военный корабль!

С запада приближался миноносец. Шел он медленно, присматриваясь к берегам. Подойти должен был не раньше, чем через час, а значит, можно успеть приготовиться…

— Забросать ящики зелеными сучьями! — крикнул Сурат. — Вооружиться и спрятаться за скалами!

Закипела горячая работа. Через полчаса и вещи, и люди были укрыты в зелени. А тут и миноносец подошел к берегу. На палубу его высыпала вооруженная команда. Известный нам мичман, а теперь капитан ван Хорк рассматривал берег в бинокль. Однако ничего, кроме скал и деревьев, он не видел.

Медленно двинулся миноносец дальше.

— К Ласточкиным Гнездам пошел, — догадались товарищи. — Опоздал, браток!

Сурат отобрал десять наиболее сильных и ловких бойцов, разъяснил им задачу, и, прячась за скалами, они поползли вслед за миноносцем. Остальным приказал не двигаться и молчать, даже если они услышат выстрелы.

Миноносец подошел к Скалам Ласточкиных Гнезд и остановился. И командиры, и команда были удивлены, не видя, где же тут может найтись пристанище для большого корабля?

А Сурат с товарищами тем временем отправился на свой прежний наблюдательный пункт.

Миноносец начал медленно маневрировать, рассматривая берега. Наконец стал против фиорда и спустил шлюпку. В нее сошли двенадцать человек с винтовками, а на палубе корабля выстроилась в боевой готовности вся команда. На берег направили пулеметы и пушки, как видно, не доверяя этой тишине и покою.

Лодка миновала проход и вошла в фиорд.

— Хорошо бы теперь ударить по ней! — зашептались наверху, откуда все было видно как на ладони.

Но с приближающейся лодки уже заметили в тихом фиорде следы людей: поломанные сучья, куски дерева, доски, бумагу и прочий мусор, оставшийся на месте недавней стоянки «Саардама».

Матросы посматривали наверх, отыскивая, где бы высадиться. Но, кроме щели, через которую по веревке в первый раз поднимались инсургенты, ничего подходящего найти не могли. Немудрено, что их удивляло, каким же это образом тут пристал корабль, да еще пройдя предварительно через рифы? Об этом и доложили ван Хорку, когда вернулись на миноносец. Было ясно, что «Саардам» останавливался тут, а позднее ушел. Но выгрузил ли он оружие? Как могли унести тяжелый груз по этим неприступным кручам?

— Между тем Гоно клялся, что они выгружались! — ломал голову ван Хорк. — Жалко, что его не пустили со мной, а послали на какую-то другую работу! Ничего не поделаешь, придется высадиться и обследовать берег…

Миноносец опять начал маневрировать, меняя хода с переднего на задний, пока, наконец, не нашел подходящую площадочку между малой и большой пещерами.

Сурат и десять его товарищей порядком устали, следя за маневрами миноносца, но были награждены тем, что разгадали замысел противника. К опасному участку скрытно и быстро подтянулись стрелки, ожидавшие приказа открыть огонь. Сделали они это так осторожно, что не вызвали у врага ни малейшего подозрения. Тишина и безлюдье действовали на голландцев успокаивающе, и они перестали соблюдать необходимые в таких условиях меры предосторожности.

Инсургенты увидели, как над берегом раз и другой взлетел конец веревки с крюком. Вот он зацепился за камень, и вскоре показалась голова первого солдата. За ним взобрался второй, третий… Видя, что все спокойно, они даже перестали оглядываться по сторонам. Уменьшилась напряженность и на миноносце.

А у инсургентов руки чесались от нетерпения! Сурат боялся, что кто-нибудь не выдержит, что товарищи забудут о винтовках и пулеметах, направленных с миноносца, и высунутся из-за прикрытий. Поэтому он передал по цепочке новый приказ об осторожности.

Когда первые двенадцать человек высадились, Сурат хотел подать сигнал, но заметил, что от миноносца отходит вторая шлюпка, тоже с двенадцатью вооруженными матросами.

— Эге! — прошептал он. — Значит, все же не доверяете тишине? Тем хуже для вас: у нас хватит сил на всех, кто ступит на берег!

Вторая шлюпка еще не успела дойти до берега, когда один из уже высадившихся матросов толкнул под бок своего соседа, вскинул винтовку и выстрелил, как видно, заметив неосторожного инсургента.

В ответ загремели выстрелы из сотни винтовок, и через несколько секунд одиннадцать человек лежали на берегу, пробитые пулями, а последний, двенадцатый, полетел со скалы в воду.

Град пуль посыпался и с миноносца, забухали его пушки. Начался настоящий бой. Но разве достанешь этим огнем повстанцев, укрывающихся за неприступными скалами? В то же время сам миноносец был для них отличной мишенью, и на палубе его уже лежало несколько убитых и раненых.

Ван Хорк понял, что при таких условиях сражаться невозможно, и поспешил отвести корабль дальше от берега. На время бой прекратился. С миноносца полетела радиограмма о случившемся.

И тут инсургенты вспомнили, что и у них есть пушка!

Тотчас выделили нескольких лучших артиллеристов, и те начали готовиться к стрельбе. К сожалению, выяснилось, что у них не хватает знаний для ведения огня из ложбины, где стояла пушка, по невидимой цели. Для этого требовались математические вычисления, и прежде всего надо было высчитать расстояние до миноносца. Приспособление для этого имелось, но как пользоваться им? Начали коллективно обсуждать: один видел, как это делал артиллерийский офицер-голландец, другой даже сам несколько раз помогал ему при вычислениях… Кое-как сложили вместе все свои знания, попрактиковались, и все же добились успеха!

Расстояние вычислено, а под каким углом стрелять по неподвижной цели? Этого опять-таки не знал никто…

Мудрствовали долго, припоминали всю свою практику, поставили прицел почти наугад, десятки раз присматривались, примеривались и… бахнули наконец!

Неизвестно, кто больше удивился — инсургенты или голландцы, когда первый же снаряд неожиданно снес на миноносце половину трубы и радиомачту. «Артиллеристы» глазам своим не верили!

— Бывают же такие удачи! — удивлялся Сурат.

— Значит, счастье на нашей стороне! — радостно прокатилось по цепи.

Но зато и взъелся же миноносец! Так начал долбить из пушек по скалам, за которыми укрывалась «артиллерия», что пушкарям пришлось спасаться бегством. Впрочем, и корабль не мог продолжать бой. С трудом развернувшись, он еле-еле пополз домой.

Инсургенты совсем забыли об осторожности. Высыпали из-за скал, начали кричать, палить вслед миноносцу из винтовок: первая битва выиграна! Как же после этого не надеяться на окончательный успех?!

— Ну-ну, не очень радуйтесь, — утихомиривал их Сурат. — Посмотрим, что будет через несколько дней.

— Не боимся! Пусть только сунутся! — храбрились парни.

— А теперь отдохнем, и за работу: надо успеть до возвращения противника снести все оружие в одно место.

— Машину, машину налаживать! — весело зашумели товарищи.

Очень понравилась им эта «машина», хотя и требовала она напряженнейшей работы. Пока налаживали, прошло часа три.

Тем временем группа товарищей направилась к убитым врагам. Из одиннадцати человек только двое оказались белыми, остальные — свои, братья-туземцы. Правда, из разных мест: с Борнео, Целебеса, Бали, Мадуры, но все же свои…

— Как обидно! Неужели они не понимали, что лучше погибнуть в борьбе с врагом, чем со своими братьями? — произнес один из двух туземцев, недавно присоединившихся к повстанцам.

— А почему же ты не шел к нам, пока тебя не обидели и не выгнали? — усмехнулся Сурат.

— Глупый был, неграмотный…

— Вот и они такие же. Против них нам лучше бы выступать со словом, а не с оружием. Я очень жалею, что мы не попытались сделать это.

Бедняг опустили в море…

В этот день смогли проработать лишь два часа.

Зато весь следующий день работа шла только с одним небольшим перерывом.

А на третий день разведчики заметили врага, приближавшегося с юга, с середины острова, по суше. Вначале появилось человек десять, их обстреляли и задержали. Немного спустя показался второй отряд в сорок человек и с пулеметом. Это была уже специальная военная экспедиция.

Но повстанцы не испугались ее. Все преимущества были на стороне инсургентов: и количество, и оружие, и местность.

Вскоре в трех километрах от лагеря инсургентов образовалась линия фронта. Восемьдесят человек, укрываясь за скалами, легко задержали дальнейшее продвижение вражеского отряда. Зато лишь двадцать человек остались на берегу охранять оружие.

Два дня шла перестрелка. Инсургенты были уверены, что смогут держаться долго, хотя бы силы врага и увеличились в несколько раз.

Но ждать, пока к противнику подойдет подкрепление, было опасно. Гораздо лучше побыстрее и разгромить и прогнать его. И совещание активистов, созванное Суратом, решило перейти в наступление. Для этого сорок человек направились на восток, чтобы охватить врага с левого фланга, а повели их те двое новых товарищей-туземцев, отлично знавшие местность.

Они обещали за одну ночь незаметно провести отряд в тыл врага.

Для решительного наступления Сурат снял с берега еще пятнадцать человек, оставив там лишь пятерых.

В эту ночь никто не спал. Все готовились к решительным действиям, скрытно подбираясь поближе к врагу.

Утро выдалось пасмурное, тихое. Ни выстрелов, ни шума. Даже враг и тот молчал. Правда, показалось, будто несколько выстрелов послышалось где-то сзади, но больше они не повторялись, и этому никто не придал значения. С нетерпением прислушивались, не стреляют ли с правой стороны, куда ушел отряд, как вдруг вместо правого фланга загремело на западе! Дальше — больше! Вот и пушка ахнула с моря! И тотчас же активизировался враг впереди, готовясь перейти в атаку!

Страх охватил бойцов на линии фронта: что такое? Откуда? Почему молчат те, что направились в обход?! Стрельба слева усиливалась, солдаты впереди начали приближаться короткими перебежками. И только теперь, наконец, послышались выстрелы с правой стороны. Солдаты врага сразу остановились и залегли.

— Наши, наши нажимают! — закричали инсургенты.

Это мало обрадовало Сурата и его помощников. Не беспокоили их и пушечные выстрелы со стороны моря: высадку там могли задержать даже пять товарищей, оставшихся на берегу. А вот откуда взялась стрельба на левом фланге?… Тут прибежал разведчик, доложил:

— С левой стороны наступает новый отряд. Большой, куда больше нашего! Наши отходят сюда…

— Значит, мы обошли друг друга! — понял Сурат. — Но откуда же у них новые силы? Да еще такие крупные?

Стрельба слева быстро приближалась. Счастье еще, что товарищи справа сдерживают передних!

Сурат поспешил на левый фланг и увидел, что там от скалы к скале перебегают много, быть может, не меньше ста человек. Двадцать инсургентов сдерживают их натиск, шаг за шагом отходя назад.

Фронт постепенно отклонялся и наконец вытянулся так, что слева от него оказалось море, а справа — отряд, наступавший на противника с фланга. Непосредственной связи с ним пока не было.

Правда, корабль, не видя цели, временно прекратил огонь. Но у противника на суше и без него было достаточно оружия, в том числе три пулемета, захваченных у инсургентов. И все же Сурат не падал духом.

— Товарищи! — закричал он. — Размещайтесь вон там! Ничего они нам не сделают. Если пока и не удалось прогнать их, то удержаться мы можем!

Однако многие повстанцы все-таки растерялись. Насколько быстро поднималось у них настроение от успеха, настолько быстро и падало от неудач.

Надо сказать, что и у Сурата невольно сжималось сердце: враг был уже рядом с временным складом оружия. Продвинется еще на километр к берегу и обнаружит пещеру. Правда, она замаскирована, найти ее трудно, но стоит ли надеяться на это? Да и корабль уже может спокойно высаживать десант.

И вдруг частая пальба послышалась с той стороны, — одновременно било несколько пулеметов. Враг на фронте приостановил наступление.

— Слышите, братья? — крикнул Сурат. — Это пять наших товарищей так воюют! Неужели мы не справимся с этими?!

Он поспешил по-новому разместить бойцов и усилить фронт. Очень не хватало пулеметов, и Сурат начал сокращать линию обороны, продвигая ее ближе к морю, чтобы соединиться с товарищами, охраняющими пещеру.

Жаркая стрельба оттуда на время сковала инициативу противника и позволила Сурату осуществить свой план. После этого он бросился к ближайшему пулеметному гнезду, удачно разместившемуся среди скал, и увидел в нем… Гейса! Тот один держал под непрерывным огнем подход на полкилометра, а дальше находилось второе такое же гнездо, за ним — еще три…

— Гейс?! Откуда ты взялся? — вскрикнул Сурат.

— Потом, потом, — торопливо ответил Гейс. — Скорее пришли человека на мое место, а мы начнем и дальше делать такие же гнезда. Там сидит Салул, за ним еще три товарища, а двое обслуживают нас. Пока враг не знает, сколько нас, он боится лезть, но долго так продолжаться не может.

Корабль, на этот раз крейсер, маневрировал вблизи берега, наблюдая за боем, но принять в нем участие не мог, так как ничего не видел среди скал и деревьев. Особенно сейчас, когда по звукам было видно, что линии фронта перемешались.

Между тем противник заметил, что между группой пулеметов и фронтом на востоке остается более тихий участок. Сюда и нанес он свой удар, отрезав Сурата, Гейса, Салула и еще десяток бойцов от основных сил отряда повстанцев.

Через несколько минут прибежал Салул, поручивший свой пулемет другому товарищу.

— Я принял меры, чтобы в последний момент поднять на воздух весь наш склад, — хмуро сообщил он.

— Ну что ж, — пожал плечами Гейс, — если больше ничего не останется…

Его прервали новые выстрелы слева — чаще, ближе… Было видно, как солдаты противника поворачиваются в ту сторону…

— Неужели помощь? — прошептал Сурат.

Салул и Гейс промолчали, внимательно всматриваясь в разгорающийся бой. И вдруг оба вскочили:

— Это Пуан! Наш отряд из Бантама! Но у них очень мало винтовок. Скорей!..

И они побежали вперед.

* * *

Страшно удивился голландский отряд, услышав выстрелы у себя в тылу. Вначале голландцы подумали, что это горсточка инсургентов пробралась туда, но когда увидели, что не менее двухсот повстанцев перешли в атаку, им осталось лишь бегством спасать свою шкуру. Сделать это было нелегко, так как только на юг вел пока небольшой проход, и тот скоро закрылся, как горловина невода. И в невод этот попало около сорока «рыб» во главе со «щукой» — голландским офицером.

Напрасно бросались они то в одну, то в другую сторону: везде из-за скал их встречал огонь многократно превосходящего противника. Круг постепенно сужался…

— Сдавайтесь! — крикнул Салул.

Солдаты только и ждали этого приказа: все побросали винтовки и подняли руки.

— Подходите по одному!

Подошли тридцать два человека. Четверо осталось лежать раненными. Не хотел подходить только голландский офицер: он сжимал в дрожащей руке револьвер, будто раздумывая, стрелять во врага или в самого себя.

— Бросьте оружие! — крикнул ему Салул. — Мы возьмем вас в плен, чтобы потом обменять на своих. Лучше сдавайтесь!

И офицер, наконец, бросил револьвер, а потом и шпагу.

Кроме офицера, все пленные оказались яванцами. Они были рады, что дело окончилось так благополучно, и смотрели на победителей хоть и без страха, но с явно виноватым видом.

— Товарищи! — обратился к ним Салул. — Вы знаете, кто мы такие и за что боремся. Знаете, за кого боретесь вы! — Эти слова Салул произнес с ударением. — И все же вы — наши братья, и вреда мы вам не причиним. Пусть каждый прислушается к своей совести и решит: идти ли ему домой, — понятно, без оружия, — или остаться у нас. Мы подождем ответа.

Можно себе представить, что пережили пленные в эти минуты. Все они в глубине души сочувствовали своим самоотверженным братьям, желали им успеха, но пойти против закона, рисковать, — на это отважишься не сразу. И немногие подумали в этот момент о том, что они и без того рисковали — и будут рисковать своей жизнью, но — во имя чуждых яванцам интересов…

Решил дело один очень простой аргумент: если они и вернутся, но побежденными, безоружными, оставив в плену своего офицера, все равно их посчитают изменниками. А значит, и ждет их всех та же судьба, что и туземцев из команды «Саардама», сохранивших верность голландцам. Выход один: остаться здесь. И пленные, посовещавшись, так и заявили об этом.

Радостно зашумели повстанцы, обступили их, начали поздравлять. Радость охватила и новобранцев: они почувствовали себя так, будто сбросили с плеч тяжесть, будто после долгого шатания по чужбине вдруг очутились на родине, среди близких людей!

А корабль слышал, что борьба закончилась, но не знал, кто же кого победил. Никто на крейсере, конечно, не думал, что «толпа бунтовщиков» сможет победить правительственные войска!

Инсургенты начали подбирать убитых, раненых, оружие. А командиры в это время собрались на совещание.

Как ни хотелось каждому узнать, что же произошло за это время с другими товарищами, прежде всего нужно было обсудить создавшееся положение.

Но тут опять послышался пушечный выстрел: корабль, не дождавшись от своих радостного известия о победе, вызывал инсургентов на бой.

— Давайте молчать, — предложил Гейс. — Не стоит, да и опасно связываться с ними: могут случайно угодить в наш склад. Раз десять выстрелил крейсер наугад, но, видя, что толку от этого мало, вынужден был уйти.

— Пока они появятся снова, пройдет не менее трех-четырех дней. Это время надо использовать для переноски оружия если не в Бантам, то как можно дальше отсюда, — сказал Пуан.

— О, если пустим «машину», мигом все перебросим! — рассмеялся Сурат.

— Какую машину! — удивился Гейс, ничего не слыхавший об изобретении Сагура.

Сурат рассказал ему о рационализации, проведенной в джунглях, и Гейс удивился еще больше.

— Вот это здорово! — воскликнул он. — Такого, если учесть груз и расстояние, пожалуй, никогда еще не бывало! Давайте же подсчитаем, что мы можем сделать теперь. Говорите, перебрасывали в сутки по тысяче винтовок?

— Даже по тысяче пятьсот, по две тысячи! — внес поправку Сурат.

— Ну, хорошо, возьмем полторы тысячи. А на сколько километров?

— На пятнадцать!

— Нас теперь около четырехсот человек. Значит, сможем перебрасывать груз на пятьдесят — шестьдесят километров в сутки. Сколько, вы считаете, отсюда до нашего «дворца» в Бантаме? — обратился Гейс к Пуану.

— Около двухсот километров. Выходит, что через четыре дня там уже будет тысяча винтовок.

— Нет, браток, — засмеялся Гейс, — не забывай, что для каждого налаживания «машины» потребуется один, а то и два дня. Посмотрим вначале, за сколько дней все оружие можно перебросить на пятьдесят километров. Тридцать тысяч винтовок займут…

— Двадцать дней! — подхватил Салул.

— Так. И патроны, пожалуй, потребуют столько же.

— Если не больше, — добавил Пуан, — ведь на каждую винтовку патронов приходится больше, чем весит она сама.

— А пулеметы? А пушка? А продукты?

— К сожалению, продуктов у нас осталось маловато, — сказал Сурат.

— Таким образом, — продолжал уточнять Гейс, — все наше богатство мы перебросим на пятьдесят километров…

— Через два месяца! — вскрикнул Салул.

— А на главную базу, выходит, только через восемь месяцев? — удивился Пуан.

— Нет, через год, если не через полтора, — спокойно подсчитал Гейс. — Ведь и «машину» придется не раз переделывать, и отдых нужен людям, и надо обеспечивать их продуктами… Да, не меньше года.

— Вот тебе и на! — развел руками Сурат. — За что же мы боролись?

— За то, чтобы взять с собой столько, сколько сможем унести, а остальное уничтожить!

— Эх, жаль, — почесал затылок Пуан.

— Ничего не поделаешь. Лучше взять минимум и гнать его до самого Бантама, чем рисковать всем. Остальное будем охранять, пока можно, а там посмотрим. Я предлагаю за день перебрасывать тысячу винтовок и соответствующее количество припасов к ним. Через четыре дня будем отправлять их дальше, а одновременно здесь задерживать врага.

— Если бы не изменник Гоно, все оружие спокойно лежало бы тут! — с горечью произнес Салул.

— Теперь об этом сожалеть поздно. Хорошо еще, что у нас будет четыре тысячи винтовок с патронами и десяток-другой пулеметов. Но и для этого надо спешить.

Тотчас начали готовить «машину».

Подсчитали потери и выяснили, что в бою погибло четырнадцать инсургентов и двадцать три человека ранены. Противник же потерял двадцать два солдата убитыми и семнадцать раненными.

Как ни растягивали живую цепь конвейера, она заняла всего лишь сорок километров в длину. Зато подступы к «машине» надежно прикрыли пулеметными гнездами. Пятнадцать товарищей, в том числе Гейс и Салул, должны были удерживать противника. В случае сильного натиска врага они должны были взорвать гнезда и отбежать ко второй линии пулеметов. За нею — к третьей. Если же создастся совсем безвыходное положение, оружие следовало сбросить в пропасть.

Во время работы Салул и Гейс рассказали товарищам, как они очутились здесь — Самыми страшными были последние минуты в пещере. Вода прибывала, рядом мы слышали выстрелы и ваши голоса, но надежды на спасение не оставалось совсем. И вдруг вода остановилась, пошла на убыль! Мы взобрались друг другу на плечи и начали пробивать дыру в своде. Земля, к счастью, оказалась рыхлой, и нам удалось выбраться на свет.

— Так вот они, таинственные выстрелы, которые мы слышали не раз! — вспомнил Сурат прежний «пушечный» гром. — Оказывается, «стреляла» пещера во время прилива!

Добавим от себя, что эта пещера являлась непосредственным продолжением «змеиной», где было сложено оружие. Когда-то обе они составляли одну, образовавшуюся в вулканической лаве. Лава сверху застыла, затвердела, покрылась корой, а в середине оставалась жидкой и вытекала, как по трубе. Таким образом и создалось чудесное «стеклянное» подземелье. Позднее труба в одном месте обвалилась, и получилось две пещеры.

Через день опять появился миноносец. Правда, он не начинал боевых действий, а лишь курсировал вдоль берега.

— Стеречь явился, — говорили инсургенты, поторапливая свою «машину».

— Значит, скоро будут и войска, — сказал Гейс.

Но прошло четыре дня, успели перебросить четыре тысячи винтовок, двадцать пулеметов и соответствующее количество патронов, а войск все не было.

— Не воспользоваться ли передышкой, чтобы захватить еще больше оружия? — предложил Пуан.

Но Салул и Гейс не согласились с ним:

— Не забывай, сколько понадобится времени, пока мы и это доставим на место. Лучше постараться подальше оторваться от них и замести свои следы. Иначе и до нашей базы могут добраться. А если мы уничтожим оружие и бесследно исчезнем сами, они решат, что дело ликвидировано, и успокоятся.

И вот наступил день, когда живая цепь была свернута. Пуан с товарищами ушел дальше, захватив с собой пленного офицера. На месте остались пятнадцать последних защитников. Вечером к ним явился посланец. из центра и принес известия, значительно усложнившие и запутавшие все дело.

VIII. МИССИЯ НОНГА

Провал в Суракарте и Сурабайе. — Корзина Нонга. — На родном столбике. — Опять в Батавии. — Необычная жертва святой фиге. — Ночная очередь. — Новый знакомый.

После того как был пойман Гоно, собрание, разумеется, состояться не могло. Летучее совещание актива должно было обсудить ближайшие, самые неотложные задачи и сейчас же разойтись.

Главная опасность угрожала Гейсу и Салулу, так как на них теперь наверняка должны были организовать облаву. Поэтому они и направились к Скалам Ласточкиных Гнезд, чтобы принять участие в самом важном деле и вместе с тем укрыться подальше. Не будем описывать, как они прятались, пока шли. Все это легко представить. Важно то, что оба в конце концов добрались до цели.

Пандо же не мог вернуться домой, так как его уже выследила полиция. Он был очень нужен в Суракарте, этом важном узле революционного движения, где руководил двадцатью учителями, являвшимися главными деятелями подпольной борьбы. Главными потому, что в этой темной стране сознательных и закаленных рабочих почти не было. Круг товарищей Пандо, разбросанных по разным уголкам, отличался большим разнообразием. Тут были и члены Сарэкат-Райята, и члены мусульманской партии, представлявшие себе революцию по образцу Радан-Бого, и беспартийные революционеры, и несколько коммунистов. Всех их объединяла ненависть к чужестранным поработителям, и нужно было поддерживать эти искры, чтобы в решительный момент с их помощью разжечь общий пожар. К этому времени из Сурабайи прибыла значительная партия прокламаций. Через несколько дней город и деревни были засыпаны ими. Интересно отметить, что в данном случае немалую пользу принесла… неграмотность населения!

Благодаря ей прокламации читали коллективно. Вокруг читающего собирались неграмотные, слушали, рассуждали, и общее возмущение становилось более эффективным, чем гнев отдельных людей.

«Старший брат» энергично взялся за работу. Вместе с ним и «младший брат» пустил в ход весь свой аппарат. Даже «революционный» Радан-Бого и тот присоединился к ним.

Ему было неприятно, что простой народ начал шевелиться, неизвестно под чьим руководством. Уважаемый Радан-Бого представлял себе события совершенно иначе, а именно так, как они описываются в истории: какой-нибудь князь или выдающийся сановник поднимает народ, ниспровергает ненавистную власть и сам становится во главе новой власти. Тут же все начинается совершенно нелепо. Так они могут вместо пользы принести сплошной вред! И Радан-Бого не за страх, а за совесть начал помогать правительству.

Вскоре тесная тюрьма в Соло была заполнена арестованными. Наиболее тяжелым ударом оказался арест девяти активнейших учителей, в том числе и Пандо.

И, наконец, приблизительно в это же время в Сурабайе, благодаря провокации, был арестован комитет коммунистической партии.

Таким образом, незадолго до начала решительных действий движение в Центральной Яве лишилось руководства.

Эти известия и принес посланец Салулу и Гейсу.

* * *

Когда после неудачного собрания в храме наспех обсудили, кто что должен делать, Нонг очень хотел присоединиться к Гейсу и Салулу. Но для него нашлось более важное задание: нужен был человек, чтобы перевезти и распространить прокламации от Соло до Батавии. Ответственные товарищи, связанные с организационной работой, не могли заниматься этим, другие за всю свою жизнь никуда не выезжали, а Нонг и много ездил, и успел проявить свои способности.

Так неожиданно для себя Нонг стал бывалым, ловким и ответственным человеком.

Достали простую плетеную корзину, уложили на дно ее литературу, а сверху овощи. Научили Нонга, что и как придется делать. Из-за неграмотности парня, а больше ради конспирации ни адресов, ни записок ему не дали. Нонг должен был заучить на память все секретные явки по дороге. Только в Батавию Салул посылал с ним шифрованное письмо к товарищу, к которому заходил, когда был «Тугаем». Но и на этом письме адреса не было.

— Когда пойдешь к нему, — предупредил Салул, — особенно остерегайся, чтобы за тобой никто не следил. В случае опасности лучше совсем не заходи, а письмо уничтожь!

Через несколько дней простой туземец Нонг уже ехал в поезде с корзиной овощей. В Джоджакарте, Меосе, Бандунге и других местах он останавливался, и каждый раз после этого корзина становилась легче. Жизнь вокруг шла по-прежнему. Так же суетились торговцы на станциях, так же копошился полуголый «спокойный, счастливый» народ, так же работали на плантациях кули, с важностью двигались белые властелины и местные сановники. «Самый тихий народ в мире» вел себя тихо, как всегда.

И только от товарищей, с которыми встречался Нонг, он узнавал, что под мнимой этой тишиной скрывается огромное напряжение. Никто не умеет так притворяться и скрывать свои мысли, как восточные народы.

Вот наконец и родина Нонга, Бандью. Как и прежде, шумит завод господина Бильбо, как и прежде, работают на туана крестьяне со своими сапи. Нужно было дождаться вечера, чтобы увидеться с рабочими завода, к которым прислали юношу.

Он направился в свой кампонг. Вот и дорога, по которой бежал его отец, охваченный амоком. Вот место, где отца убили…

Встретилось несколько знакомых.

— Нонг! Откуда? Где ты был?

— Справедливость ходил искать.

— Куда? В Батавию?

— И в Батавию, и в другие места…

— И что же тебе сказали?

— Сказали, что надеяться не на кого. Сами должны о себе заботиться.

— Каким образом?

— Как хотите… Если надо, так и вцепиться в горло врагу.

— О, если бы это можно было! — Подождите немного, и будет можно!

Хоть и предупреждали его, чтобы по дороге не занимался агитацией, был осторожен, но своим Нонг посчитал возможным сказать немного больше.

— Ты у нас останешься? — спрашивали его.

— Пока нет, а что будет дальше, не знаю. Пошел и к своей хижине, но едва нашел ее: буйная зелень так разрослась, что в ней совсем исчезли остатки строения.

Нонг присел на один из столбиков, некогда служивших основанием для хижины. Не прошло и двух месяцев, с тех пор как юноша оставил родной угол, а как изменилась вся его жизнь!

Все прежнее отодвинулось словно бы на десяток лет, и от него остались лишь эти несколько столбиков. Нонг с головой окунулся в новый мир, и родной кампонг, еще недавно казавшийся самым главным местом на земле, стал для него теперь ненужным, забытым, чужим…

В кампонге услышали, что вернулся Нонг, и захотели узнать, где он был, что видел и слышал. Вскоре вокруг собрались люди, и юноша начал рассказывать, что побывал в Батавии, в Суракарте, в Бантаме, многое повидал, а главное, узнал тех, кто не хочет терпеть гнет и идет бороться за лучшую долю для всего народа.

— Много таких. Даже один белый перешел на нашу сторону. И оружие есть. Скоро наступит время, когда прогонят белых хозяев. Тогда и на нашего регента можно будет найти управу. И Бильбо прогоним, и землю себе вернем. Нужно только, чтобы все, как один, поднялись в решительный час!

Люди со страхом слушали эти слова. Как отважиться пойти против власти, против Бильбо? На помощь ему сразу придут и войска и жандармы.

Но уверенный тон Нонга, его обоснованные доводы производили немалое впечатление, и постепенно людям начало казаться, что дело не такое уж безнадежное, что действительно может так быть.

Вечером Нонг выполнил свое поручение и уехал в Батавию. Трудно было найти то место и дом, куда он должен был обратиться. Все время казалось, что прохожие слишком внимательно посматривают на корзину. Вид полицейских пугал до дрожи в ногах. Попадись юноша на глаза хорошему шпиону, и тот сразу разгадал бы его. Но у Нонга все еще был вид простецкого крестьянского парня, впервые попавшего в город, и это помогало ему больше, чем все хитрости.

Наконец добрался до места. Подошел к дому с одной, с другой стороны — никого не видно. Стукнул в дверь — никто не отвечает.

Из соседнего дома вышла женщина.

— Тут ли живет Сукравата? — робко спросил Нонг. Женщина взглянула на него как-то странно, и Нонгу показалось, что и она осматривает его корзину.

— Нет его, — коротко ответила женщина.

— Разве он больше здесь не живет?

— Нет, — губы женщины скривились в улыбке, — теперь он живет в другом месте…

— Может быть, знаете где?

— В тюрьме! — отрезала женщина и ушла.

Этот ответ, будто обухом, ударил парня по голове.

Больше он никого не знал во всем городе! К кому же теперь обратиться? Куда девать то, что в корзине? Да и вообще, что дальше делать?

Такого положения, как видно, не предвидели ни Гейс, ни Салул. Хотя и доверяли они Нонгу, но не хотели дать ему, новичку, другие адреса и имена. Все же это было рискованно…

Нонг повернулся и потихоньку пошел назад.

«Куда девать корзину? — ломал он голову. — Не выбросить ли ее совсем? Но жалко напрасных хлопот. Надо же распространить эти бумажки! Значит, остается самому взяться за это дело».

Пожалуй, не часто случалось, чтобы прокламации в большом городе распространял человек, не знающий не только этого города, но и вообще незнакомый ни с каким городом.

Обдумывая задачу, Нонг неожиданно для себя вышел на пустырь. Пересекая его, парень наткнулся на известную уже нам пушку с фигой. Как когда-то Тугай-Салул, теперь и Нонг увидел нескольких женщин, которые приносили жертвы, приходили, уходили или торжественно сидели возле пушки.

Остановился и юноша. Прислушиваясь к разговорам, он вскоре понял, что здесь происходит, тем более что легенда о двух пушках была известна и в его деревне. Решившись, Нонг достал из корзиночки пачку прокламаций и торжественно положил ее перед фигой. Вторую пачку, чтобы не промокла от дождя, запихнул в отверстие ствола.

— Что это такое? — удивились богомольцы при виде необычной жертвы.

— Величайшая жертва, какая только может быть! — вдохновенно ответил Нонг. — Это весть от аллаха о том, что приближается время, когда обе пушки соединятся и весь народ станет свободным и счастливым. Долг каждого — разнести бумажки по всем уголкам, чтобы все знали волю аллаха!

Не ожидая дальнейших расспросов, Нонг поспешил отойти и исчезнуть, чтобы его не заметили те, кому не следует.

И святая фига начала выполнять порученные ей более полезные обязанности…34

Начало казалось Нонгу удачным, и он более уверенно и бодро смотрел на свое задание. Вспомнил порт, где был с Гоно, вспомнил, что там много рабочих, и направился в Приорк.

Но днем, во время работы, лезть с прокламациями было рискованно. Пришлось ожидать темноты, чтобы разбросать в таких местах, где их найдут простые люди. Нонг с большим уважением относился к листовкам и старался, чтобы ни одна не пропала зря.

Вечером, бродя по Приорку, Нонг вышел к большим морским мастерским, возле которых слышался сдержанный шум толпы. Подойдя ближе, он увидел очередь, протянувшуюся от ворот в соседний переулок. Очередь состояла исключительно из рабочих. Все они или сидели на земле, или спали и, как видно, расположились тут надолго. К некоторым подходили женщины и приносили еду.

— Куда лезешь? Становись в очередь! — закричали на Нонга, когда он подошел ближе.

— А что тут происходит? — спросил юноша.

— А вот что тебе нужно, если даже не знаешь? — со злобой ответили ему.

Нонг сразу понял, что для его дела тут самые наилучшие условия. Он направился в конец, чтобы занять в очереди место.

— Этот парень, кажется, новый. Я его никогда не видел, — заметил один из рабочих, когда Нонг проходил мимо.

— Своих полно, а тут еще новички лезут! — недовольно проворчал другой.

Нонг остановился:

— Я никому не хочу мешать, — сказал он. — Объясните, чего вы ждете?

— Утра, — ответили ему, и несколько человек засмеялось.

Нонг добрался до конца и стал последним. Перед ним сидел немолодой человек болезненного вида. Сидел он на корточках, опершись спиной о стену и обхватив руками колени. Юноша почувствовал, что этот человек должен быть более приветливым, и обратился к нему с тем же вопросом.

— А ты разве не знаешь? — удивился тот.

— Я нездешний.

— Мы работаем на этом заводе и ждем утра, чтобы стать на работу.

— Зачем же так, на улице? — в свою очередь удивился Нонг.

— Нас каждый вечер увольняют, а утром нанимают вновь. Желающих работать больше, чем нужно, вот и приходится становиться в очередь.

— Почему хозяева так делают?

— А что им стоит? — вздохнул рабочий. — Видно, это делается для того, чтобы рабочие не создали постоянный коллектив. Хотят разъединить нас, уморить окончательно, день и ночь держать в своих руках. Подождите, проклятые, придет и на вашу голову кара! — закончил он, сверкнув глазами.

Нонг убедился, что этого человека остерегаться не надо, и наклонился к нему:

— Тут у меня прокламации. Нужно их раздать, а я никого не знаю. Помоги мне!

Рабочий взглянул на парня так, будто перед ним возник сам жандарм.

— Нет, братец, с такими предложениями подъезжай к кому-нибудь другому, — усмехнулся он.

— Честное слово, я говорю правду! — сказал Нонг. — Вот, посмотри, они тут.

Но рабочий и смотреть не захотел.

— Не веришь? — с жаром шепнул Нонг. — Думаешь, я подослан полицией? Клянусь тебе, что меня прислали из Суракарты в Батавию к товарищу Сукравате!..

Услышав это имя, рабочий вздрогнул и уставился на Нонга:

— И что же?

— Сукраваты нет дома. Соседка сказала, что он арестован. А больше я никого тут не знаю.

— Кто тебя послал?

— Салул и Гейс. Ты, может быть, их не знаешь. Они захватили оружие…

Но рабочий все знал, знал даже больше, чем сам Нонг. И когда выслушал Нонга, когда уверился, что тот говорит правду, положил ему руку на плечо и сказал:

— Хорошо, что ты встретил меня, а то мог бы и сам пропасть, и беды наделать. Остерегайся называть имена: услышат — каленым железом выпытают все тайны. У нас тут очень тревожно… Несколько сот товарищей арестованы, в том числе все вожаки, такие, как Сукравата. Особенно навредил взрыв во дворце генерал-губернатора. Начались обыски, репрессии, — всем досталось, кто прав, кто виноват… А потом еще вести дошли, что на юге что-то происходит… В связи с арестами каждый день можно ожидать серьезных событий. Гнев рабочих невозможно сдержать, молодежь требует немедленно выступить и в первую очередь освободить арестованных. Но дело усложняется тем, что все наши ответственные руководители арестованы. А лишь они имели связь с остальными районами страны.

Нонг жадно слушал все это и удивлялся, что вокруг так спокойно и обычно. Весь день он шатался по городу и нигде ничего не заметил. Спешит народ по своим делам, стоят на своих местах полицейские, ездят в автомобилях белые господа, торгуют лавочники, бегают разносчики, трудятся рабочие.

А между тем где-то что-то делается…

Где-то в глубине накапливается гнев и возмущение сотен лет. Накапливается незаметно, сдержанно, как было у отца Нонга, и, может быть, скоро выльется в один большой «амок»! Нонга охватило волнение, захотелось стать еще ближе к этим таинственным делам!

— А нельзя ли попасть на какое-нибудь собрание? — спросил он.

— Теперь крупных собраний не бывает. Собираются на совещания только небольшие группы представителей. Даже не все из нас знают, когда и где это происходит. Общее настроение, конечно, известно, и соответственно этому принимаются меры. Но знают о них немногие. Я, например, могу лишь сочувствовать и ждать, когда наступит время до конца выполнить свой долг.

Рабочий тяжело закашлялся, встал, прошел вдоль очереди и вернулся с четырьмя товарищами. Они быстро разобрали из корзины прокламации и тут же исчезли в темноте.

— За ночь прокламации окажутся во всех уголках Приорка и Батавии, — пообещал рабочий и устало опустился на свое место.

— Сколько ты заработаешь за завтрашний день? — спросил Нонг.

— Полгульдена, не больше. Если, конечно, меня наймут.

Нонгу очень хотелось помочь этому больному человеку, да и денег у него было порядочно после недавнего расчета с мингером Пипом. Но примет ли рабочий денежную помощь, не обидится ли? И юноша решил поступить иначе.

— Слушай, — сказал он, — приюти меня в своем доме, и я заплачу тебе полгульдена за день. И мне будет хорошо, и ты отдохнешь.

Рабочий удивленно посмотрел на неожиданного благодетеля.

— Вот так богач! — усмехнулся он. — Заплатишь! — А что, если мое жилище окажется неподходящим? Да и откуда ты возьмешь деньги?

Нонг начал подробно рассказывать о себе, об отце, о службе у мингера Пипа. Объяснил, что мешает ему искать сейчас работу, и в заключение сказал, что будет очень рад помочь больному товарищу.

Искренний рассказ юноши растрогал больного.

— Вижу, что ты честный парень, — сказал он. — Пойдем!

Дан, так звали рабочего, жил на отшибе, приблизительно на полпути между Приорком и Батавией. Долго шли они по темным переулкам. Кое-где светились огоньки, из раскрытых дверей доносились пьяные крики, песни, дикая музыка, женский смех. Там веселились подонки, потерявшие человеческий облик… В нездоровом болотистом месте, где нельзя было строить городские здания, ютились бедняцкие хижинки деревенского типа. Болото, смрад и пышная растительность оберегали их от людского глаза.

В хижине Дана кроме него самого жили жена и трое детей от двух до восьми лет.

— Если нет дождя, я сплю под крышей, — сказал Дан, указывая на угол под небольшим навесом.

— Вот и хорошо! — весело сказал Нонг. — Я такой же господин, как и ты. Значит, и мне будет здесь отлично!

— Но ведь ты платишь большие деньги!

— Не за это. Мне надо пожить тут некоторое время, чтобы познакомиться с очень важными для всех нас делами. А для этого лучше жить среди своих, чем шататься по незнакомому городу.

IX. ВОССТАНИЕ В БАТАВИИ

В здании почты. — Возле тюрьмы. — Напрасные усилия. — За городом. — Приключения партизанского отряда. — В ущелье.

Ночь на 13 сентября 1926 года.

Ароматная южная ночь, когда дышится так легко и привольно, когда можно отдохнуть от дневной жары.

Те, кто может, проводят ее в садах, кафе, ресторанах. Свет, точно зарево, поднимается над центром города. Мелодичная музыка доносится оттуда в темные, грязные кварталы, где спит придавленный гнетом властьимущих простой народ.

Наконец проходят и эти часы. Веселая публика разъезжается по домам, меньше становится огней, закрываются ночные заведения.

Батавия спит. Только кое-где виднеются фигуры полицейских.

Но вот на одной из темных улиц мелькнула тень. За ней вынырнула еще одна из соседней улицы. А там еще и еще…

Мелькнут — и пропадут, чтобы появиться в другом месте.

Если бы проследить внимательнее, можно было бы заметить, что движутся они по двум направлениям: к центру города и к воротам с головой Питера Эльбервельда.

Вот на углу двух улиц пристал к трем человекам полицейский. Спор был недолгий: через минуту труп полицейского лежал за соседними воротами, а вокруг опять было так же тихо, как и прежде.

Полицейский возле почты заметил, что в соседний сад, крадучись, пробралось несколько человек. Только было собрался поинтересоваться ими, как вдруг в ушах зазвенело, и блюститель порядка потерял сознание. Очнуться ему уже не суждено было никогда…

* * *

В помещении почты, телеграфа и телефона царит тишина. Стучат, будто без цели, аппараты. Чуть шевелится сонная дежурная.

Зазвенел телефон.

— Центральная, — отвечает телефонистка-метиска и слышит взволнованный голос:

— Соедините скорее с генерал-губернатором! Говорят из тюрьмы!

Но соединить дежурная не успевает: шум, грохот, — и распахивается наружная дверь.

— Не двигаться! — гремит зычный голос. Помещение мгновенно наполняется вооруженными

людьми.

— Не бойтесь, товарищи! — уже мягко звучит тот же голос. — Это народ пришел хозяйничать в своем учреждении!

И служащие-туземцы не боятся. Только сильное, незнакомое до того волнение охватывает их…

* * *

А возле тюрьмы тем временем шла стрельба. Сразу ворваться в тюрьму не удалось и пришлось обстреливать ее со всех сторон. Тут, среди нападавших, были и Нонг с Даном.

Выстрелы тюремной охраны смешивались с шумом и криками повстанцев.

Начальник, как шальной, носился из конца в конец, револьвером подбадривая ненадежную свою охрану.

— Ворота, ворота ломайте! — слышалось снаружи.

Дан первый схватил большой камень и бросился к воротам. Нонг даже удивился: откуда у больного такая сила? Со страшным грохотом ударился камень в ворота, зазвенели железные створки, а Дан упал на землю, насмерть сраженный пулей в голову.

Нонг подхватил тот же камень, но бросить не успел: сзади неожиданно загремели выстрелы. На помощь тюремной охране прискакал отряд конных жандармов.

Повстанцы дрогнули, смешались.

— Товарищи! Вперед! Их только тридцать человек! — раздался чей-то бодрый голос.

Но хоть и тридцать, а засели враги среди строений и в садах. Требовалось время, чтобы и окружить, и выбить их, а времени не было совсем. И все же повстанцы разделились на две части, одна бросилась на жандармов, другая — на штурм тюрьмы.

И когда успех, казалось, был уже совсем близок, вдруг застрочил пулемет: к тюрьме подошел большой отряд войск с бронеавтомобилем…

* * *

Город уже не спал. Кавалеристы и автомобили носились по улицам. Каждого туземца расстреливали на месте. Лишившись телефонной и телеграфной связи, власти отдавали самые противоречивые приказы.

— С Вельтевредэном связи нет!

— Повстанцы напали на дом генерал-губернатора!

— В предместье Мейстер Карнелиус повстанцы разрушают правительственные учреждения!

Вспыхнул один пожар, другой. Вот и над Приор-ком поднялось зарево. В разных местах боевые группы вступают в схватки с солдатами. С каждой минутой повстанцы становятся сильнее. Скоро восстанут поголовно все, и не хватит солдат подавить мятеж. Власти нужен быстрый и решительный успех в главных пунктах, а на уличную стрельбу можно не обращать внимания.

И в это время разносится весть, что возле тюрьмы повстанцы разбиты…

Но почта держится. Из всех окон отстреливаются герои. На полу уже лежат убитые и раненые. Двое служащих почты подхватили оружие и тоже приняли участие в обороне.

У всех надежда, что сейчас на помощь придут товарищи из тюрьмы, что восставший народ зальет весь город!

Но вместо товарищей прибывают все новые и новые солдаты. Круг сужается. Здание почты плотно охвачено со всех сторон. С соседних крыш и из окон домов стреляют солдаты. Внизу уже ломятся в двери.

Проходит час, второй… Изменений все нет, а солдаты подходят ближе и ближе.

Холодное отчаяние сжимает сердце. Неужели все зря, неужели восстание задушено? Не может этого быть! Нужно лишь продержаться как можно дольше!..

* * *

Отбитые от тюрьмы повстанцы рассеялись по городу. Хотели собраться возле почты, но наткнулись на крупные силы противника.

Отдельные группы начали действовать на свой страх и риск.

Нонг попал в группу из двадцати человек, которой командовал рабочий Гуран. Они хотели занять вокзал, но и здесь были уже солдаты.

— Идем за город, — предложил Гуран. — Разрушим железную дорогу, чтобы к ним не подоспела помощь из Бейтензорга.

Быстро отошли на несколько километров от города, захватили железнодорожную будку и с помощью найденных в ней инструментов начали выворачивать рельсы, валить телефонные столбы.

Все соседние деревни были на ногах и гудели, как растревоженные ульи. Из темноты, из банановой чащи выныривали темные фигуры крестьян, крестьяне присоединялись к повстанцам. Скоро собралось больше ста человек, и с их помощью группа Гурана разрушила полкилометра железной дороги…

Каждый крестьянин стремился чем-нибудь помочь общему делу, но ни у кого не было оружия. Даже крисы имелись не у всех. Большинство вооружались чем попало, но разве с кольями и палками пойдешь против винтовок и пулеметов? Хорошо хоть, что присутствие двадцати вооруженных товарищей придавало крестьянам смелость и бодрость.

— Идем в Батавию! — кричали они. Инсургенты помнили, какую борьбу пришлось им выдержать в городе с солдатами, и не решились вести туда этих людей.

— Хватит работы и тут, — говорили они. — Поднимайте народ, занимайте учреждения, рвите связь между ними, задерживайте и обезоруживайте голландцев, жандармов, полицию! Нападайте из засад на отдельные группы солдат!

Сами повстанцы начали советоваться, что же им дальше делать: вернуться в Батавию или идти поднимать народ? Гуран звал в Батавию, на решительный бой с врагом, другие возражали ему, доказывая, что двадцать человек не решат судьбу города, а вне его смогут быстро сплотить вокруг себя большие силы жаждущего освобождения народа.

В числе последних был и Нонг. Он зажегся великим делом, утратил свою обычную стеснительность и сам удивлялся, откуда у него берется красноречие.

— Там, на юге, в Бантаме, — говорил он, — есть много оружия, есть даже наши войска. Я их сам видел! Они и решат нашу судьбу! Пойдем навстречу, окажем им помощь по дороге!

И он рассказал о том, что видел и в каких событиях принимал участие. Услышав, что этот тихий парень имел отношение к таким событиям и людям, товарищи прониклись к нему уважением и доверием.

Постепенно начинало светать. Все отчетливее вырисовывались на горизонте горы. Вот уже заблестели их вершины.

В это время из Батавии прибежали два товарища и сообщили, что почта занята солдатами и сорок девять повстанцев захвачены в плен. Лишь разрозненные группы все еще отстреливаются в разных местах города. Нет надежды, что им удастся достигнуть успеха без помощи со стороны. Но можно ли надеяться на эту помощь?

— В районе Батавии вооруженной силы у нас больше нет, — сказал Гуран.

— Значит, нужно оставить Батавию, — подхватил Нонг, — и идти на юг, на соединение с нашими войсками.

С этим вынуждены были согласиться все. Перед походом решили укрыться и часа два отдохнуть.

Через час в отряд привели голландскую семью, которая убегала в Батавию из своей усадьбы.

Важный мингер, толстая мефрау35 и двое детей восьми — десяти лет дрожали, ожидая смерти.

— Берите все, только не убивайте! — просил голландец…

— Свое добро мы и сами возьмем, — ответили ему, — а убивать вас нет смысла. Идите себе по рельсам в Батавию!

И семья зашагала, трусливо оглядываясь, а повстанцы оставили себе две отнятые у нее лошади и револьвер.

Вдруг со стороны Батавии появился поезд. Дойдя до разрушенного участка дороги, он остановился, и из вагонов высыпали солдаты. Отряд счел за лучшее отойти подальше. Повстанцев везде встречали как братьев, а солдаты ни у кого не могли допытаться, есть ли в окрестностях инсургенты. Выдала их только что отпущенная на свободу голландская семья.

Тотчас часть солдат бросилась преследовать отряд. Во время погони голландский офицер исполосовал плеткой человек двадцать туземцев, в том числе и женщин, но никто из них «не видел» никакого отряда.

Зато отряд получал сведения о каждом шаге врага. В полдень Гуран решил встретить противника. В отряде насчитывалось уже тридцать человек, да и население могло помочь.

Разместились в чаще и стали ждать. Солдаты шли без предосторожностей, не думая, что безоружные крестьяне посмеют напасть на них.

Первый же залп скосил человек двенадцать, остальные бросились наутек. Вместе с ними улепетывал и офицер. Лишь отбежав подальше, они начали отстреливаться и потеряли еще трех человек. Гнаться за ними дальше повстанцы не стали, так как солдаты отступали туда, где находились их основные силы.

За одного своего раненого инсургенты получили пятнадцать винтовок! Но важнее оружия были слухи о «большой победе», полетевшие от кампонга к кампонгу. Эти слухи поднимали дух народа!

Часа через три сзади послышался топот, и в облаках пыли показалось человек сорок всадников. Прятаться было поздно, пришлось принимать бой. Кавалеристы спешились, повстанцы рассыпались, и началась перестрелка.

Обе стороны, укрывшись за деревьями, долго, но безрезультатно обменивались выстрелами. Наконец два солдата вскочили на лошадей и куда-то умчались.

— За подмогой, — догадался Гуран. — Это нам не с руки. Надо бы оторваться от них.

— А как оторвешься, если на лошадях они смогут висеть у нас на плечах? — усомнился другой товарищ.

— Что, если человекам десяти зайти с тыла и напасть на коней? — предложил Нонг.

Предложение было одобрено, и тотчас десять добровольцев во главе с Нонгом двинулись в обход. Отвлекая от них внимание солдат, остальные усилили огонь.

В полукилометре находились кампонги, и Нонг направился туда. Деревня казалась безлюдной, ни одного человека не нашли в ней, лишь пустые хижины сиротливо жались среди деревьев. Но едва появились повстанцы, как из ближайшей чащи один за другим начали выходить мужчины. Скоро их собралось человек пятьдесят, и все без особых уговоров согласились помочь инсургентам.

Вскоре шестьдесят человек скрылись в зарослях. Нечего и говорить, что местные жители скрытно и быстро провели отряд в тыл к кавалеристам. Недалеко от дороги Нонг увидел сорок лошадей под охраной восьмерых солдат и взмахом руки подал сигнал к атаке.

Солдаты и выстрелить не успели, как были окружены и связаны по рукам и ногам. Внезапным ударом с тыла кавалеристов разгромили в считанные минуты, и, распрощавшись с местными жителями, повстанцы на захваченных у противника лошадях двинулись дальше к югу.

Четыре дня шатался отряд Гурана, то нападая, то отступая от врага. Всюду он находил следы народного гнева: пепелище на месте запасов табака, сахарного тростника, кофе, перца; разрушенные мелкие предприятия, конторы; убитых угнетателей. Но крупные предприятия продолжали держаться: у властей хватало солдат, жандармов и прочих прихвостней для обороны их. Тем более что находились они поблизости от главных путей сообщения.

Жители не только с радостью встречали повстанцев, но и гордились ими. Появление «своего» отряда вооруженных кавалеристов вызывало большой подъем и отвагу у «самого тихого и спокойного народа в мире». И народ этот тотчас поднимался на борьбу с заклятым врагом.

Но стоило отряду уйти дальше, как являлись правительственные войска, и кровь людская лилась рекой…

А войск набралось много. Они продвигались и от Батавии, и от Бейтензорга, резиденции генерал-губернатора, отрезая партизанскому отряду путь на юг.

Круг постепенно сужался.

Не о нападении приходилось думать теперь, а только о том, чтобы спастись самим. Правда, пока отряд имел то преимущество, что каждый охотно служил ему разведчиком. Повстанцы точно знали о передвижениях врага, о его численности и вооружении. Это помогало и уклоняться от боев с крупными силами противника, и успешно громить его мелкие подразделения. Но чем дальше, тем тяжелее становилось положение партизан. Солдаты шныряли по всей округе, заливали пожары кровью народа, жестоко усмиряли жителей.

Одновременно с «усмирением» падало и настроение населения. Боясь расправы, жители стали нередко встречать партизан со страхом и деликатно просили их поскорее ехать дальше.

— В дэзе Ронэ много народа перестреляли, — говорили крестьяне в свое оправдание.

А вскоре и враг получил возможность точно осведомляться о движении партизанского отряда.

У повстанцев оставалась единственная возможность вырваться из вражеского окружения: ущелье возле вулкана Салака. Правда, конные разведчики противника то и дело показываются сзади, следят за движением отряда, а значит, и нападения нужно ожидать оттуда. Тем быстрее следует гнать коней.

Всю ночь шел отряд по ущелью. По сторонам высились острые скалы, то оголенные, то покрытые густой растительностью. Рядом бурлил горный ручей. Лошади то и дело спотыкались, скользили на камнях, падали на колени. Ветви цеплялись за головы людей, до крови царапали лица.

Впереди ехали Гуран и Нонг. — Только бы проскочить через железную дорогу, — сказал Нонг, — а дальше начнется более безлюдная местность, там будет легче. Эх, скорей бы добраться! Сколько оружия там, сколько наших товарищей! Ничего, мы еще поборемся с этими гадами. Посмотрим, кто победит!

Рассуждения человека, собственными глазами видевшего все это, были лучшей поддержкой для отряда, в котором кое-кто уже начинал терять веру в спасение…

Вдруг в придорожных кустах затрещали сучья.

— Стой! — крикнул Гуран, вскидывая винтовку.

— Не стреляйте! Свой! — послышалось из кустов, и на дорогу выскочил запыхавшийся туземец. — Дальше ехать нельзя, там солдаты!

— Где? Далеко?

— Возле выхода из ущелья. Я торопился, бежал всю ночь по горным тропинкам, чтобы предупредить вас!

— Откуда ты знал, что мы тут?

— Как же нам не знать своих защитников? Я проеду вас безопасной дорогой. Идем!

И через несколько минут партизаны, один за другим, пропали в чаще.

Когда в ущелье заглянули первые лучи утреннего солнца, лошади мирно щипали траву, а немного дальше к ним с большой осторожностью подбирались солдаты, вооруженные винтовками и пулеметом.

X. БАНТАМ В ОГНЕ

Святые отряды. — Сражение под Тэнангом. — Оружие замуровано. — Поход самого генерал-губернатора. — «Усмирение» страны. — Опять у бадувисов. — Последние минуты. — Помощь змеиного войска. — Охота на повстанцев.

Гудит Бантам… Будто волны перекатываются по нему от края до края. Слышатся пылкие выступления во всех мечетях: муллы в белых чалмах и в белой одежде призывают правоверных на «святую войну». Иправоверные, облачившись в белые рубашки, вооружаются дедовскими кремневыми ружьями, крисами, пиками и собираются в «святые отряды». Мечется на вороном коне смуглый Селим, тоже в белой чалме и в белом халате, с саблей на поясе, и так же зовет народ от имени аллаха на решающую борьбу с чужестранцами, на битву за веру святую, за независимость Явы, за возрождение прежнего Яванского государства. Слушает народ страстные эти призывы, и зажигаются сердца людей, горят глаза, сжимаются кулаки.

А сознательные рабочие только усмехаются в ответ на «святые» речи. Мало таких рабочих, очень мало, и они тонут в море темного народа. Да и не время спорить сейчас. Пока цель одна для всех: сбросить власть чужестранцев!

Правительственные войска находятся в Бантаме в том же положении, в каком был отряд Гурана в районе Батавии. Они прячутся, бегут и думают лишь о спасении. Не одна сотня солдат перешла на сторону народа, а полицейские делают это еще охотнее.

Только три острова сохранились еще среди этого грозного моря: город Бантам, Тэнанг и Лабуан. Жители из них разбежались, но солдаты остались и отбили несколько атак повстанцев. Все это началось тогда, когда Пуан со своим отрядом доставил на место только часть оружия.

Узнав о восстании сначала в Батавии, а потом в Бантаме, Пуан заметался, как раненый зверь.

— Безобразие! Хоть бы недели две подождали! А теперь что же делать?

Он отправил посланцев к Салулу и Гейсу, а сам, захватив оружие, бросился в Тэнанг.

Это заняло несколько дней, и, когда подошли к Тэнангу, с другой стороны к нему уже приблизился отряд правительственных войск численностью в пятьсот человек.

Ни за что не следовало впускать их в город! У Пуана было около четырехсот человек, но половине из них пришлось блокировать гарнизон Тэнанга, чтобы он не ударил повстанцам в спину. И Пуан выступил против вновь прибывших лишь с половиной своих бойцов. Он захватил с собой тысячу запасных винтовок, надеясь вооружить ими жителей. Сотня добровольцев набралась быстро, а для дальнейшего пополнения требовалось время.

Противники встретились в десяти километрах от Тэнанга. Залегли. Началась перестрелка. Голландский командир хотел было поднять свой отряд в атаку, но солдаты-туземцы не очень стремились к этому, тем более что со стороны инсургентов часто строчил пулемет.

Часа через два на помощь Пуану примчался «белый» отряд в сотню человек. Солдатам чужеземцев пришлось отстреливаться на два фронта. Пуан решил воспользоваться этим и тотчас перейти в атаку, но тут загремели выстрелы с третьей стороны, а значит, на подмогу подоспел и еще какой-то отряд!

Дружно бросились на врага инсургенты. С криками «алла» поднялись и повстанцы в белых рубашках. Сзади тоже послышались крики. Подневольные правительственные солдаты поспешили поднять руки, и только нескольким десяткам из них удалось бежать с поля боя.

Когда все собрались, оказалось, что третьим отрядом командуют Гуран и Нонг. Пуан не сразу узнал Нонга, настолько успел тот возмужать за недолгое время их разлуки.

— Откуда ты? Каким образом тут? — удивленно спросил он.

Юноша рассказал о своих приключениях, а Гуран подробно информировал товарищей о восстании в Батавии, о их путешествии, о засаде в ущелье.

— После этого мы шли только ночью, — продолжал он. — По дороге нагнали «белый» отряд и держались за ним, пока не пришлось принять участие в драке.

Селим перед этим дрался за город Бантам, но со слабо вооруженными силами успеха добиться не смог. Вот и пришлось ему направиться к Пуану за оружием. Л тут и с Нонгом встретился и помог овладеть Тэнангом.

* * *

— Нужно ли и дальше сторожить оружие, если наступило такое горячее время? — спросил Салул у Гейса, после того как прибыл посланец из Суракарты. — Боюсь, чтобы из-за этого мы не упустили более важное.

— Я думаю, что оружие и является самым важным. Наша задача — сохранить его.

— Все равно придется уничтожить, если они явятся опять.

— Нам выгоднее уничтожить оружие на глазах у врага. Пускай думают, что мы не смогли воспользоваться им.

Прошло три дня, но враг не появлялся.

— Если так, Пуан успеет прийти второй раз, — высказал надежду Салул.

Но вместо отряда Пуана прибыли посланцы и сообщили о восстании.

Можно себе представить, какое впечатление произвело это на товарищей.

— Что же, начнем уничтожать оружие? — угрюмо спросил Салул.

— Не знаю, — задумчиво ответил Гейс. — По-моему, лучше рискнуть: замуруем пещеру так, чтобы никто не смог ее найти, да и оставим. Как твое мнение?

— Согласен, — кивнул головой Салул. — Если уж нам не удалось использовать оружие, так они и подавно не смогут сделать это. А дальше посмотрим…

Двадцать человек дружно и быстро выполнили задачу, и вскоре от входа в пещеру не осталось следа. Даже кусты насадили на этом месте.

… Какой долгой казалась им дорога! Шли, как по горячим камням.

Что теперь делается там? Каждая минута имеет огромное значение. А им еще шагать и день, и другой, и третий…

* * *

Жители Бантама еще никогда не видели таких войск, какие теперь вступали в их страну. По всем узким дорожкам на километры растянулись, точно змеи, колонны пехоты. Среди них проносились отряды кавалерии. Громыхали колесами пушки. Рычали невиданные чудовища — бронеавтомобили. И, наконец, в воздухе летели железные птицы…

Вел эту армию «сам» генерал-губернатор. Он торжественно оповестил, что становится во главе своих верных войск, на девяносто процентов состоящих из таких же, как повстанцы, туземцев, только набранных в других местах.

Одного вида этих войск было достаточно, чтобы убедиться в непобедимости и могуществе белых властителей. Но не знали жители, что на сорок миллионов населения у голландцев имеется только тридцать тысяч солдат. А из этих тридцати тысяч в Бантам направилась лишь третья часть…

По дороге вершили суд и расправу. Искали, главным образом, коммунистов, а к коммунистам причисляли и тех, кто шел на борьбу «за святую веру». Если же и их было мало, расстреливали всех без разбора!

Все зависело от свидетелей. А среди испуганного населения уже находилось немало таких, кто ради собственного спасения готов был пойти на измену.

Большинство жителей разбегалось, пряталось, и чем дальше продвигались войска в глубь Бантама, тем меньше встречали они людей, тем пустыннее становились дэзы.

Генерал-губернатор издал приказ:

«Все жители должны вернуться на свои места. Все пойманные за пределами своих сел будут рассматриваться как вооруженные повстанцы и расстреляны на месте».

Руководители инсургентов знали «мощь» голландцев: стоило восстанию охватить большую территорию, как «мощное» это войско распылится, и из тысячи человек его останется один солдат, да и тот — свой брат.

Значит, нужно во что бы то ни стало продержаться до тех пор, пока пожар охватит всю страну! А горючего для пожара — более чем достаточно!

К этому времени в Бантам прибыли Гейс и Салул. Началась напряженная подготовка организованных, лучше вооруженных отрядов. Начались и первые стычки с вражескими отрядами, над которыми в равных условиях повстанцы всегда брали перевес.

Но за передовыми отрядами двигались главные силы врага, и партизанам приходилось постепенно отступать. Вот уже и окрестности Бантама оставлены, и Лабуан, и Тэнанг… Вот и последние населенные районы заняты войсками генерал-губернатора… Остается последнее пристанище: бантамские джунгли…

Войска инсургентов начали таять. Не от потерь в боях, а от плохих вестей. Восстание подавлено… Остался один Бантам. Сам генерал-губернатор здесь с миллионами солдат… Даже из Европы прибыли войска. Против белых идти нельзя…

Селим не успел пробиться к лесу и попал в плен.

* * *

Бадувисы в тревоге. Сотни людей хозяйничают в их горе, как у себя дома. Расставляют какие-то штуки на колесах. Роют ямы и норы. Не чтят и не боятся «табу». Даже не обращают внимания на хозяев горы.

«Бессмертные мужи» покачивали головами и говорили:

— Быть беде. Багара-Тунгаль гневается за то, что некоторые, как этот нечестивец Того, вошли в сношение с погаными.

А когда началась перестрелка, все они сбежали в лес.

На горе осталось двести партизан. Бойцы не теряли бодрости.

— Посмотрим, долго ли они усидят в болоте, — говорили повстанцы, — а мы можем сидеть здесь хоть год.

— Особенно под охраной уважаемого Багара-Тунгаля, — добавляли другие.

Против единственной на болоте гати, по которой когда-то прошел Пип, поставили пулемет, и доступ к горе был совсем закрыт.

Зашумели Бантамские джунгли. Неслыханные, странные звуки донеслись до самых глухих и нетронутых уголков. Тысячеголосый гомон, крики, стук топоров, бряцание железа и выстрелы, выстрелы…

Матьян глубже забрался в логово и в бессильной ярости скалит острые зубы. Бадак забился в бамбуковые заросли и, лишь время от времени высовывая однорогую голову, свирепо разглядывает непрошеных пришельцев. Питон покинул любимое место на солнцепеке и спрятался в сырых сучьях. Даже обезьяны притихли, не смеются, не дразнятся больше, а боязливо выглядывают из листвы деревьев. Беспокойно в тихих, таинственных Бантамских джунглях.

Первая же попытка перебраться по гати показала, что пока ее прикрывает партизанский пулемет, пройти в этом месте нельзя. Чтобы подавить его, нужны пушки. А притащить их сюда по болоту нет никакой возможности.

И все же генерал-губернатор приказал во что бы то ни стало уничтожить это «разбойничье гнездо»! Сам он, уже овеянный славой победителя, вернулся в Батавию, а войска оставил очищать Бантамские джунгли. Тысячи солдат, сотни пулеметов и пушек, броневики, самолеты, газ — все было брошено против двухсот партизан!

Прошла неделя, а голландцы не продвинулись ни на шаг.

— Может, они махнули на нас рукой? — гадали повстанцы. — Стоит ли им мучиться в болоте из-за нескольких десятков человек? Все равно ведь могут стеречь нас на окраине леса.

— Ну, нет, — покачивал головой Гейс. — Не мы им важны, а их собственная честь и авторитет.

На восьмой день разом заухало множество пушек. Эхо покатилось по лесам, низинам, ущельям и слилось в сплошной гул.

Не прошло и двух часов, как снизу прибежали товарищи с известием, что деревья, скалы и пулемет возле гати уничтожены артиллерийским огнем. Партизаны рассыпались по склону горы и начали задерживать врага из-за каждого дерева, из-за каждой скалы. Выбить их из укрытий, по отдельности каждого, не было никакой возможности. В этом голландцам не могли помочь ни их пушки, ни пулеметы.

Но зато у наступающих был несравнимый перевес в количестве. Постепенно, по одному, но беспрерывно пробирались они через гать и рассредоточивались по склонам горы. С каждой минутой их становилось больше и больше, и партизаны начали отходить к вершине горы. Так и пятились до самого селения.

Затрещали двери древней церкви, по каменному полу загремели колеса пулемета. Гейс старался вспомнить ход, по которому он когда-то спускался к Пипу, но в этой путанице трудно было разобраться.

А в своей каморке по-прежнему стоял факир и спокойно смотрел на весь этот беспорядок. И глаза его, казалось, говорили: «Зачем люди суетятся, беспокоятся, если у каждого есть возможность найти покой и счастье, как нашел я?…»

В поисках хода наверх Нонг, как прежде Пип, наткнулся на яму со змеями. Зажег спичку и с минуту простоял, пораженный жутким зрелищем…

В это время наверху приспособили, наконец, пулемет и начали поливать наступающих свинцовым дождем. В ответ стали рваться снаряды: все ближе, ближе… Один снес маленькую башню на церкви… Второй пробил стену…

Словно муравьи, солдаты ползли к церкви со всех сторон. При виде такого множества их Гейса охватил ужас.

Солнце склонялось к западу, когда выяснилось, что держаться дальше нет ни смысла, ни сил. Салул приказал отходить. Послал сообщить об этом Гейсу, но по дороге посыльного сразила пуля.

Не успел Гейс разобраться в обстановке, как увидел, что весь поселок уже в руках врага. Лишь церковь, словно остров, высилась среди вражеского моря. С Гейсом кроме Нонга были еще два партизана.

— Распрощаемся, товарищи, — начал бледный как полотно Гейс, и спазма волнения перехватила ему горло. — Нам…

— Подождите немного! Стреляйте! — перебил его Нонг и бросился куда-то вниз.

Он выломал по дороге несколько досок, подбежал к яме со змеями, опустил туда доски одним концом и вернулся назад.

— Теперь следите и подготовьтесь к спуску, — сказал юноша.

Грохот выстрелов, взрывы снарядов, сотрясение стен так разозлили змей, что они, словно сумасшедшие, бросились во двор и клубком покатились по земле. А увидев создания, натворившие все это, с яростью набросились на них.

Охваченные смертельным ужасом, солдаты побросали оружие и с нечеловеческими воплями разбежались кто куда. Гейс с товарищами сразу прекратили огонь, подождали, пока победители уберутся подальше, а потом незаметно спустились вниз и скрылись в темноте.

* * *

Но не только этот штурм подготовило голландское командование. Много войск разными путями было направлено в горы, в тыл повстанцам. Целый месяц продолжалась охота на инсургентов. И многие из них за это время попали в руки врагов.

XI. ЦЕПОЧКИ ЖЕРТВ

Океан был спокоен. Команда корабля «Дандэль», направлявшегося к острову Новая Гвинея вдоль южного берега Явы, наслаждалась хорошей погодой и чувствовала себя отлично.

Но некоторые из моряков были хмуры, точно какие-то угрызения совести мучили их. Два матроса-туземца, боязливо озираясь, изредка перебрасывались грустными фразами. То один из них, то другой время от времени ненадолго спускался вниз.

А внизу находились «цепочки повстанцев». Действительно цепочки, так как все они были прикованы по десять человек к одной цепи.

Всего тут было пятьсот человек, и загнали их в такое помещение, где в обычных условиях не смогли бы разместиться сто пассажиров. На каторгу в Новую Гвинею так отправили в общей сложности две тысячи человек, — всех, кого не расстреляли на месте.

В одной цепочке находились Пуан, Гуран и некоторые матросы из прежней команды «Саардама». В другой — Селим с несколькими батавскими товарищами. В третьей — Пандо и члены комитетов из Сурабайи и Батавии.

Высоко блестит маленький глазок иллюминатора. Только на несколько сантиметров поднимается он над водой. Временами волны заливают его, и тогда в трюме становится темно. Но и благодаря ему пленники узнают места, мимо которых проходит корабль.

— Кажется, тут мы встретили английский дредноут, — говорит матрос с «Саардама». — Салютовали друг другу, помните?

— А нашего обшарпанного капитана пришлось спрятать, чтобы не срамил уважаемую публику, — невесело усмехнулся другой.

— Где-то теперь наш корабль? — вздохнул третий.

— Бродит в океане и, может быть, еще задаст голландцам хлопот!

— Никак это Ласточкины Гнезда? — сказал Пуан, указывая на чуть заметную точку на берегу Явы.

— Да, они! — уверенно ответили матросы. — Помните «машину» Сагура? Хорошо поработала! Сохранилось ли наше оружие?

— Пожалуй, сохранилось, — кивнул Пуан. —

Кстати, так и не было слышно, чтобы его нашли. И во дворце Гиранг-Ту-Уна сохранилось.

— Значит, еще пригодится! Не нам, так нашим товарищам!

— Хорошо, что Салул и Гейс спаслись, — произнес Пандо. — Что-нибудь они еще сделают.

— Нонг помог, — сказал один из пуановцев. — Когда солдаты наткнулись на них, Нонг один ринулся в ту сторону и поднял такую стрельбу, словно там находился целый отряд. Солдаты бросились к нему и потеряли след Гейса и Салула. А Нонг погиб…

— Как горько сознавать, что все дело проиграно из-за нескольких случайностей! — начал рассуждать Пандо. — Провал в Сурабайе и Суракарте накануне восстания… Арест руководителей в Батавии… Преждевременное выступление…

— И главное — в Батавии горячие головы слишком поспешили! — добавил Пуан. — Но наибольшей нашей ошибкой было то, что мы слишком мало агитировали в армии. Склонить братьев на нашу сторону не составляло большого труда.

— Ну что ж, — как бы подытожил Гуран, — для первого раза и это хорошо, а на будущее — наука. Пусть знают, что и самый тихий, покорный народ может потерять терпение, и его может охватить всеобщий амок!..

Спустя год «Саардам» видели вблизи Филиппинских островов. Попытки голландцев захватить корабль не увенчались успехом. Он опять исчез, и с тех пор о нем ничего не слышно.

1928 г.

* * *

Когда эту книгу сдавали в печать вторым изданием, пришли известия, что в том же Зондском проливе произошли события, очень похожие на описанные выше.

На этот раз восстал голландский броненосец «Де Цевен Провинсион». Офицеры и преданная им часть команды были изолированы. В числе восставших было уже пятьдесят белых матросов. Командиром броненосца избрали малайского матроса Тугумена. Против героического броненосца из Сурабайи выслали эскадру в составе крейсера «Ява», двух миноносцев и подводных лодок. Но восстание вспыхнуло и на них. К сожалению, вскоре оно было подавлено.

А «Де Цевен Провинсион» тем временем господствовал на море. Тогда против него выслали самолеты. От бомб с воздуха броненосец не мог защищаться: корабль получил повреждения, 43 человека из команды его были убиты и ранены, начался пожар. Героический броненосец вынужден был сдаться.

Февраль 1933 г.

* * *

Прошло еще тринадцать лет. Опять готовим мы эту книгу к переизданию. И опять на Яве идет освободительная борьба. На этот раз она приняла совершенно неожиданный оборот. Победа над Японией освободила от японцев всю Индонезию, в том числе и Яву. Яванцы создали свое правительство и приступили к организации своей жизни. Однако англо-американские союзники заявили им, что освобождение от японцев отнюдь не означает освобождения от голландцев, и хотя голландцев не было там три года, надо подождать, пока они вернутся.

Яванцы ждать не согласились — и началась новая война, война с Англией. Англичане выставили против Явы главным образом индийские войска, оснастив их американским оружием. Яванское правительство обратилось к президенту Трумэну с протестом против применения американского оружия в захватнической войне. Тогда Трумэн приказал снять с вооружения все американские надписи и клейма. Оружие стало как бы не американским. В некоторых случаях против яванцев заставляли сражаться капитулировавшие японские войска. Начали прибывать и голландские воинские части. Почти безоружным яванцам приходилось воевать с противником, вооруженным тяжелыми пушками, минометами, танками, самолетами. В газетах сообщалось, что одна английская воинская часть «с успехом отбила атаку, в которую шли яванцы только с ножами и кинжалами в руках». Может быть, среди них были Салул, Пуан или еще кто-нибудь из наших знакомых? Может, в бадувисской горе сохранились остатки оружия?…

Этого мы не знаем. Знаем только, что борьба продолжается…

1946 г.

* * *

Еще четыре года миновали. Индонезийский вопрос вырос в большую международную проблему и около ста раз рассматривался в Организации Объединенных Наций: ведь дело шло о богатейших островах (2 млн. кв. км) с 70-миллионным населением! Что же произошло на Яве за эти четыре года?

Английские войска, совершив свое подлое дело и дав голландцам возможность вернуться, покинули Яву. Яванскому народу опять пришлось иметь дело со своими старыми хозяевами, которых теперь поддерживали еще и англичане и, конечно же, американцы. Борьба продолжалась.

Освободительные войска яванского народа заняли почти третью часть территории страны с 57-миллионным населением, но дальше продвинуться не смогли. Не хватало сил и у голландцев. Тогда они предложили следующий план договоренности.

Голландцы соглашаются признать современную фактическую Индонезийскую республику при условии, что она войдет в состав будущих независимых Соединенных Штатов Индонезии. А проект этих Соединенных штатов был такой: вся Индонезия делится на многочисленные отдельные «республики», во главе которых голландцы ставят таких же сусухунанов, султанов и регентов, каких мы видели в этой книге. Все эти «республики» объединяются в «Независимые Соединенные Штаты Индонезии» и… подчиняются той же Голландии.

Индонезийское правительство вынуждено было принять эти условия и подписать в 1947 году так называемое Лингаджацкое соглашение.

Через два месяца Голландия предъявила ультиматум с требованием ликвидировать только что созданную Индонезийскую республику. Ультиматум энергично поддерживали Соединенные Штаты Америки и Англия. Но народ Индонезии не захотел покориться. Начались массовые протесты. Индонезийский парламент отклонил ультиматум, распустил прежний кабинет министров и избрал премьер-министром одного из лидеров движения сопротивления коммуниста Амира Шарифуддина.

Голландия в это самое время довела численность своих войск до 120 тысяч. Вооружение у них было американское и английское. 20 июля 1947 года голландская армия начала наступление и через полтора месяца захватила две трети Явы, остров Мадуру, значительную часть Суматры. Одновременно голландцы начали создавать мелкие «независимые республики» для будущих Соединенных Штатов Индонезии.

Вся эта агрессия произошла на глазах у Организации Объединенных Наций, членом которой является Голландия. Протесты Шарифуддина, поддержанные Советским Союзом и странами народной демократии, рассматривались в Совете Безопасности десятки раз, но результатов не дали, так как за Голландию стояли США, Англия и послушное им большинство. Вместо того чтобы сдержать агрессора, США навязали так называемую «комиссию добрых услуг» во главе с американским представителем. Эта комиссия всяческими способами начала оказывать добрые услуги… Голландии.

Одной из таких услуг было так называемое Ренвильское соглашение, подписанное 17 января 1948 года на борту американского военного корабля «Ренвиль». Согласно этому «соглашению» голландцы оставались на вероломно захваченных ими территориях да еще к ним отходили и такие районы, где голландских войск до того не было. Через две недели вынужден был уйти в отставку Шарифуддин.

Новая волна сопротивления охватила яванский народ. Усилился народно-демократический фронт, в который входили коммунистическая, социалистическая и рабочая партии, союз социалистической молодежи, центральная организация профсоюзов и многие другие демократические организации. В мае 1948 года по инициативе народно-демократического фронта был создан более широкий Национальный фронт.

Некоторое время спустя под влиянием посла США Огборна реакционные власти бросили в тюрьмы и уничтожили тысячи яванских патриотов. В том числе

были расстреляны руководители коммунистической партии — Мусо, Сурипно, Хариона, Дарусман, а также бывший премьер-министр Амир Шарифуддин.

После этого начались новые переговоры с Голландией. Но американо-голландские требования были настолько жестокими, что правительство не отважилось принять их, учитывая настроение народа. А какие это были настроения, свидетельствует председатель голландской делегации Стикер. Вернувшись в Голландию, он заявил: «У нас создалось впечатление, что все силы в республике работают против правительства».

Перед американцами и голландцами по-прежнему стоял вопрос: как сломить сопротивление яванского народа?

И тут произошли события вроде тех «таинственных приключений», которые описаны в этой книге. Американский представитель предъявил правительству республики голландский ультиматум, и, не ожидая ответа на него, голландские войска в ночь на 19 декабря 1948 года опять напали на республику. В Батавии, которая была в руках у голландцев, они арестовали представителей республики, а утром высадили авиадесант около столицы республики — Джокьякарты (в нашей книге — Дьеки).

Голландские войска ринулись на остальную территорию Явы, получив приказ беспощадно уничтожать всех, кто попытается сопротивляться. Армия голландцев в это время насчитывала уже 150 тысяч человек. Вооружение ее было самое совершенное: американские танки «шерман», английские пулеметы «брэн» и т. д. Расходовали голландцы на свою армию по миллиону долларов в день, что составляло приблизительно ту же сумму, какую они получали в порядке «экономической помощи» по плану Маршалла. Общественность всего мира была возмущена. В Совете Безопасности Советский Союз вскрывал махинации империалистов, требовал остановить войну и отвести войска на ту линию, которую они занимали до 19 декабря. Но и это предложение англо-американское большинство отклонило. Вместо него американцы и англичане высказали «сочувствие» Индонезийской республике, по-родительски пожурили голландцев, что они поступают нехорошо, советовали освободить арестованное правительство, поручили комиссии «добрых услуг» как-нибудь урегулировать дело, а в Совете Безопасности провели издевательскую резолюцию, которая призывала «обе стороны (!) прекратить войну» — и больше ничего.

Пока в Организации Объединенных Наций происходила эта позорная комедия, яванский народ мужественно сопротивлялся. Не имея возможности открыто бороться против отлично вооруженной армии, 300 тысяч яванских бойцов разошлись по лесам и горам и создали партизанские отряды. Народ освободил из тюрем 35 тысяч патриотов, которых заключило туда прежнее правительство. Восстали районы, до этого времени считавшиеся «спокойными».

Голландцам пришлось опять начать переговоры.

Вскоре в столице Голландии собралась конференция «круглого стола», где была принята конституция Соединенных Штатов Индонезии, в которой оповещалось, что «Республика Индонезии Серикат» (официальное название ее) является «независимой и суверенной». Наконец 30 декабря 1949 года голландская королева Юлиана торжественно оформила передачу суверенитета Индонезии36.

Империалисты начали трубить на весь мир, что благодаря им индонезийский вопрос «счастливо и справедливо» решен, несмотря на «сопротивление» Советского Союза, что теперь Индонезия «независимая, суверенная» республика, что таким образом должны решаться и все другие вопросы, — и т. д. и т. п. Почему же империалисты были так довольны?

Ответ на этот вопрос дает другой документ, выработанный и принятый одновременно с конституцией, — статут «Голландско-Индонезийского союза». Согласно этому статуту во главе «независимой республики» Индонезии будет стоять… голландская королева! Международные отношения Индонезии будут зависеть от согласия Голландии. Заграничную торговлю Индонезия может вести только с некоторыми странами Азии, а с остальным миром — исключительно через Голландию. Голландские войска остаются в Индонезии «временно, в качестве гостей», но можно заранее сказать, что эти «гости» будут здесь, пока их не прогонят. Что касается индонезийских войск, то организацию их и подготовку офицеров берет на себя Голландия. Таким способом голландцы думают направить против народа кроме голландских еще и индонезийские войска. Весь голландский административный аппарат (20 тысяч человек) остается на своих местах и по-прежнему будет вести дела Индонезии. Наконец, Индонезия должна выплатить Голландии 4,5 миллиарда гульденов за расходы, понесенные Голландией в борьбе против индонезийского народа. Неудивительно, что все империалисты были удовлетворены таким решением индонезийского вопроса!

В заключение нужно сказать несколько слов о главном маклере в этой операции — о Соединенных Штатах Америки. В продолжение всего времени, затронутого в этой книге, об американцах не было слышно. Америка выступила на сцену в последние четыре года. Американские нефтяные кампании захватили богатейшие промыслы на островах Борнео, Суматра, Банка, Новая Гвинея. На Яве и Суматре построено уже десять американских нефтеперегонных заводов. Американский стальной трест получил монополию на добычу никеля на Целебесе. Под контроль американцев перешли голландские предприятия по добыче олова на островах Банка и Билитон. Американским монополиям принадлежит уже более миллиона акров каучуковых плантаций в Индонезии. Быстрым темпом идет процесс скупки у голландских фирм горных предприятий и плантаций — сахарных, хинных, кофейных, кокосовых. Есть сведения, что правительство Индонезии привлекает тридцать крупных американских корпораций для «реорганизации» хозяйства республики. За короткое время американские капиталы достигли половины всех капиталовложений в Индонезии. А ведь это еще только начало! Кроме всего этого, американцы овладели портом Сурабайя и создали там большую базу; есть у США особый интерес и к голландской Новой Гвинее, которая почему-то не включена в состав Индонезийских Штатов. Одним словом, на «священной войне против коммунизма» американские капиталисты зарабатывают неплохо!

Прошло уже несколько месяцев после создания Соединенных Штатов Индонезии. Индонезийский вопрос считается «решенным». Американцы удовлетворены. Голландцы тоже. А это значит, что дела вновь созданной республики не очень хороши. И в самом деле оттуда доходят сведения, что страна волнуется, как океан после бури. Борьба идет и между политическими партиями, и среди различных национальных и религиозных группировок, и между бедными и богатыми. Есть там еще продажные прислужники голландских и американских капиталистов, есть в отдельных районах всяческие претенденты на власть и так далее…

Но все это происходит в совершенно иных условиях, чем двадцать четыре года назад. Не «туаны» теперь голландские колонизаторы, а мелкие хищники, с которыми не трудно справиться. Не «туземцы» теперь яванцы, а хозяева своей страны. И не повстанцы делают «первый почин», а решает свои государственные дела весь индонезийский народ!

Быть может, нам придется когда-нибудь дописать к этой книге и еще один эпилог, последний, а пока — борьба продолжается.

Март 1950 г.

* * *

Вот и еще одно издание «Амока» выходит в свет. Все дальше и дальше в историю отодвигаются описанные в нем события. Совсем иной стала наша планета Земля. На карте ее остается все меньше и меньше колониальных и зависимых стран. В жестокой всенародной борьбе завоевала себе настоящую независимость и Индонезия. И каким же ничтожным выглядит теперь королевство Нидерланды в сравнении с Республикой Индонезией! Сегодня даже трудно себе представить эту большую богатую страну бесправной колонией маленького европейского государства!

Мы, советские люди, всегда знали, что рано или поздно Ява, как и вообще все колонии, освободится из-под гнета колонизаторов. Но автор этих строк, когда писал роман, не мог надеяться, что произойдет это еще при его жизни, что он у себя в Минске будет принимать дорогого гостя — посланца свободного индонезийского народа.

Индонезийский турист, работник министерства иностранных дел Республики Индонезии Кхо Куатлиат приехал в гости к автору романа «Амок».

Это была незабываемая встреча!

Товарищ Куатлиат увез в Индонезию белорусскую книгу о своей стране, а на авторском экземпляре ее оставил надпись на индонезийском языке, которого никто из нас еще никогда не читал: «Hidup perdamaian dunia! Hidup persahabatam Indonesia — Uni Sovjet!»

Но смысл этих слов нам понятен и близок:

«Да здравствует всемирный мир! Да здравствует дружба между Индонезией и Советским Союзом!»

Этим сердечным, дорогим для всех нас «документом» мы заканчиваем «историю одной книги».

Июнь 1960 г.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги