Валерий Попенченко

Владимир Георгиевич Коммунаров родился 21 декабря 1928 года в городке Песчанка под Читой. В 1941 году после окончания ремесленного училища он работал шлифовщиком на авиационном заводе.

В пятнадцать лет В. Г. Коммунаров уходит добровольцем на флот. После войны учится в Высшем военно-морском пограничном училище, затем заканчивает Военно-политическое училище МВД СССР. С 1949 года служит офицером на пограничных кораблях, охраняя морские рубежи на Каспии, Балтике, в Заполярье, на Черном море и Тихом океане.

К границе его привела книга С. Диковского «Патриоты», которую он прочитал в детстве и которую подарил ему автор — друг отца военного журналиста.

В. Г. Коммунаров, теперь уже капитан первого ранга, верен границе и поныне. Первый его очерк был посвящен курильским морякам-пограничникам и опубликован в журнале «Пограничник» в 1956 году.

Недавно в издательстве ДОСААФ вышла книга его очерков «Стерегущие утро», тоже посвященная морякам-пограничникам.

В 1966 году В. Г. Коммунаров окончил вечернее отделение факультета журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова. С 1967 года работает в журнале «Пограничник».

Печатался в центральных газетах, журналах и сборниках. Темы его выступлений — судьбы людей, прошедших войну, малоизвестные страницы жизни героев и их подвиги, морская граница, спорт.

Предлагаемая вашему вниманию книга «Валерий Попенченко» рассказывает о питомце границы, выдающемся советском боксере, с которым автора связывала многолетняя дружба.

Библиотечка журнала «Пограничник» № 4(82) 1879 год

Слово о книге

Передо мной книга воспоминаний Владимира Коммунарова о выдающемся советском боксере Валерии Поленченко.

Бокс — древний вид спорта. Ему не менее 5 тысячи лет. Это состязание наравне с другими видами спорта входило в программу Олимпийских игр еще древней Греции. В России первый удар гонга прозвучал лишь 80 лет назад, когда два приезжих англичанина-боксера устроили в Петербурге показательный бой. Но получил развитие бокс лишь при Советской власти, когда в корне изменилось отжившее представление о самом спорте, когда стало понятным, что бокс это не кулачная драка, как называли его обыватели, мещане, а красивый, увлекательный вид спорта — молодых, сильных атлетов.

Книга Владимира Коммунарова, на мой взгляд, еще один нокаут отжившим взглядам о боксе. Только так хочется рассматривать ее, а поводом к такой оценке служит сама книга, богатая фактическим материалом, сам стиль ее изложения.

Часто книги о спорте вообще, а о боксе особенно, грешат одним общим недостатком. В них найдешь все. И описание увлекательных соревнований, и боевой накал страстей, и… радость побед. Но мало говорится о самих спортсменах и еще меньше об их наставниках, тренерах. А если и есть что-либо человеческое, то скороговоркой — коротко, как в анкетных данных, и автор пробегает дистанцию такого повествования, словно спринтер.

Спорт — это прежде всего люди. Люди воспитывают спортсмена, люди тренируют его. Люди — его противники и болельщики. Никогда не бывает так, чтобы спортсмен, а в данном случае боксер, вышел на ринг один. И эта книга — о людях в спорте. Таких, как Градополов, Кусикьянц, Лагутин и особенно мать спортсмена Руфина Васильевна. Воспоминания самого Попенченко знакомят читателей с теми, кому обязан он не только формой морского офицера пограничных войск, но и школой мужества.

Ценны в книге профессиональные наблюдения автора, его уникальные спортивно-педагогические находки.

В книге показан нелегкий труд чемпиона, его победы и поражения, его путь к Олимпу, всеобщему признанию. И это справедливо. Без побед и поражений немыслим опыт в спорте. А без опыта, большой «черновой» работы за канатами ринга, которую не видит зритель, немыслимы заслуженные победы.

Для моего поколения имя Валерия Попенченко очень дорого. Не столько и не столько потому, что речь идет о незаурядном спортсмене. В шестидесятых годах он шесть раз завоевывал звание чемпиона страны во втором среднем весе, в 1963 и в 1965 годах был чемпионом Европы, в 1964-м на Олимпиаде в Токио был удостоен высшей награды в любительском боксе — Кубком Баркера. А потому, что с именем Попенченко высокообразованным, волевым флотским офицером и спортсменом — связаны наши представления о советском спорте, еще об одной странице наших славных спортивных побед на международных состязаниях. Наравне с плеядой советских богатырей А. Шоцикасом, В. Енгибаряном, Г. Шатковым, В. Сафроновым, О. Григорьевым, Б. Лагутиным, Д. Позняком, С. Степашкиным, В. Соколовым, Б. Кузнецовым, В. Лемешевым, В. Фроловым и другими. Валерий Попенченко утверждал на спортивных аренах мира безупречность стиля своего поведения на ринге и вне его, достойно нес звание советского спортсмена и молодого коммуниста.

В этой книге это хорошо написано. Верно.

И еще об одном достоинстве книги. Автор делает попытку «вывести» нас за канаты ринга. Мы уже не только свидетели боев, а участники жизни боксера.

Порой психологическая атмосфера, раздумья, настроение спортсменов говорят куда больше, чем сами соревнования для понимания емкого слова «спорт».

Вместе с тем ринг, бои описаны так динамично, что невольно становишься соучастником поединков. И здесь пора сказать несколько слов об авторе книги.

Капитана первого ранга Владимира Георгиевича Коммунарова я знаю еще по совместной работе в президиуме Федерации бокса СССР Знаю как человека, горячо болеющего за дело, талантливого журналиста, но самое главное, как человека, влюбленного и спорт.

С Валерием Попенченко Владимира Коммунарова многое очень роднит, Владимир Коммунаров в молодые годы тоже был боксером. В разные годы они учились в одном Высшем военно-морском пограничном училище, занимались в одних аудиториях, тренировались у одного и того же тренера, выступали на одних рингах в одном спортивном обществе «Динамо».

Владимир Коммунаров был в свое время чемпионом Ленинграда. У них одни и те же заядлые болельщики — пограничники. А если вспомнить юность автора, то и она связана с границей так же, как и у Попенченко.

Владимир Коммунаров плавал юнгой, затем матросом, долгие годы служил офицером на пограничных кораблях, лично участвовал в задержании 48 судов-нарушителей границы. Героя книги и ее автора сблизили море и спорт. Вот почему книга воспоминаний читается с интересом и, несомненно, станет популярной. Автор хорошо знает предмет, о котором пишет, его специфику, своих героев. Поэтому они запоминаются и служат примером для подражания, а главное, автор предельно честен в своем произведении, честен в разговоре с читателем.

Не случайно и то, что эта книга увидит свет в Библиотечке «Пограничника». Ее герой — пограничник. Он воспитывался, служил, стал лучшим боксером мира, будучи пограничником. Все его победы, все, что относится к нему, к его жизни, составляет гордость большого коллектива погранвойск. Всю свою короткую и яркую жизнь Валерий Попенченко прожил в морской пограничной форме, и пограничники всегда будут гордиться этим. Так же, как со временем будут гордиться тем, что именем Валерия Попенченко будет назван международный турнир по боксу.

Как пропаганда и популяризация спорта — не только бокса — книга Владимира Коммунаров», несомненно, послужит для молодежи очень убедительным и зажигающим чтением. Прочитав ее, захочется заниматься спортом!

Это очень важно. Важно и то, что она поможет и спортсменам, и тренерам, и молодым родителям правильно растить и воспитывать детей.

Книга должна содействовать улучшению спортивной работы в пограничных войсках, да и не только в пограничных. Рамки ее воспитательного значения значительно шире.

Добрый путь книге — «Валерий Попенченко».

Генерал-майор авиации

Павел Попович,

дважды Герой Советского Союза,

летчик-космонавт СССР,

заслуженный

мастер спорта СССР

1

Весна в Москве. Она захватила меня, переполнила радостным возбуждением, волнением, подъемом. Даже ошалелые от тепла и яркого солнца встрепанные московские воробьи не раздражали своей трескотней. Весна, весна… И повсюду еле уловимый смолистый тополиных почек.

Таким и запомнил тот день. Все, что было до него и после — вытесняет тот, весенний. Наверное, потому, что он собрал в крошечной комнате на улице Щепкина всех основных действующих лиц моих воспоминаний. Потому что был для них самым ярким. Потому что и в наших сердцах была весна.

Мы пришли к Матери вдвоем. Анатолий Холодков — журналист газеты «Литературная Россия», он «представлял» всю, Россию, и я — «все» погранвойска страны. А проще Его друзья.

Оглядев знакомую комнатку Матери и по ее улыбке понял: «спасибо, что пришли…» Устраиваясь, неловко переставляли стулья. Она вздрогнула:

— Тише… — и кивнула на окно, открытую настежь форточку.

Там по тротуару шли москвичи, одетые по-весеннему. Но из комнаты это определить было непросто. Об этом можно было только догадываться по цвету ботинок и брюк, цоканью модных каблучков по асфальту. Окно полуподвальной комнатушки не давало возможности увидеть разноцветье плащей, курточек и затейливых шляпок.

Мать на слух безошибочно угадывала шаги сына, различая их среди сотен других. Тише! Она ждала. Ее волнение выдавала суетливость, не свойственная ее возрасту, ее обычному спокойствию. То она, уже в который раз, поправляла белоснежную скатерть на столе, то перекладывала пачки фотографий на полке над диваном, то достала кулек с шоколадными конфетами, высыпав их в вазу, кивком головы пригласила: «угощайтесь». Вдруг, взглянув на себя критически в зеркало, она бросилась к шкафу, достала какой-то сверток и, выходя на кухню, сказала:

— Ждите, слушайте, я сейчас…

Появилась она тут же в белом шерстяном платье. Когда-то оно, наверное, было праздничным, но сегодня… Платье облегало ее с возрастом располневшую фигуру. И, смущаясь, она спросила:

— Как, это лучше?

Но не платье, какое бы то ни было, украшало сейчас Мать, а взволнованное праздничным ожиданием ее помолодевшее лицо. И мы искренне хором ответили:

— Лучше.

Мы ждали. Ждали долго. Не помню, о чем негромко говорили, да она нас и не замечала. Она вслушивалась в шаги прохожих на улице. Я чувствовал, что она уже стала беспокоиться, когда неожиданно…

— Сын!.. И не один…

Они вошли в распахнутую Матерью дверь. Остановились. Впереди в строгой военно-морской форме Он, за ним, переминаясь с ноги на ногу, смущенный Тренер.

— Мама, вот и мы… — словно оправдываясь, сказал моряк.

Мать в момент собралась и почти официальным тоном ответила:

— Вижу. Рада. Ждем. Будьте гостями, — и не выдержав, расцеловала обоих.

— А это тебе, — сын отдал ей букетик тюльпанов, и Тренер как-то из-за спины стройного моряка протянул ей такой же букетик.

— Мы шли пешком из Кремля. Вот и задержались…

— Шли, все вспоминали и говорили, говорили… Так? — спросила Мать.

— Так.

— Если вы такие говоруны, то расскажите хоть мне, друзьям, о том как все происходило. Но прежде… Вас в Кремль пригласили для воспоминаний? Давайте, показывайте. Не зря же я берегу вот это… — И на белоснежный стол Мать аккуратно положила подборку центральных газет. — А теперь отчитывайтесь.

Поверх газет Он положил красную орденскую коробочку, а за ним Тренер, повинуясь взгляду Матери, свою.

— Откройте, — попросила Мать.

И мы увидели две поблескивающие эмалью награды — Орден и Медаль. А на страницах газеты жирным шрифтом читалось:

Обе награды за труд. О нем, о нелегком и достойном, так высоко оцененном Родиной, говорили Валерий Попенченко и Григорий Кусикьянц, шагая по улицам Москвы к ожидавшей их Матери.

На следующих страницах постараюсь рассказать, о чем вспоминали боксер и тренер в тот весенний московский день.

2

Перед пятнадцатым чемпионатом Европы близкие друзья, боксеры, тренеры были сдержанны, пожалуй, даже слишком осторожны в прогнозах. Но, когда речь заходила о Валерии Попенченко, все становились единодушны: золота ему не видать, в лучшем случае — бронза, и то хорошо…

Уж кто твердо верил в его победу, так это тренер, мать и, конечно, сам Валерий. Ему чужда была самоуверенность. Но главным в нем всегда было сознание своей силы, вера в победу, подкрепленная физически и психологически; эта уверенность опиралась на весь опыт, который он приобрел не без помощи своего тренера.

Валерий вышел на большой ринг Московского чемпионата, чтобы доказать окончательно свое право быть первым. И даже накануне, в последнем отборочном бою с Киселевым, он был внешне собран и спокоен. Его предстартовое состояние, нервную дрожь чувствовал и понимал лишь один человек в этом небольшом боксерском зале на стадионе «Динамо» — тренер. Это была последняя прикидка, последний экзамен, который они с Кусикьянцем держали перед строгими судьями, Федерацией бокса и тренерским советом. Окончательный состав сборной в некоторых весовых категориях, в том числе и во втором среднем, должны были решить последние бои. «Легко — думал Валерий, — Борису Лагутину, Туминьшу, Никанорову, Абрамову — для них это просто последняя тренировка. Они уже включены первыми номерами в состав сборной. В них верят. А каково мне?»

Даже «хвалебная» хроника о нем в прессе выглядела двусмысленно. Когда он впервые стал чемпионом страны, «Советский спорт» не обошел его своим вниманием. Автор статьи, известный журналист, образно назвал его «рыцарем с открытым забралом», а в заключении авторитетно заявил: «На одной смелости и напоре в боксе далеко не уедешь, успех таких боксеров-силовиков, как Попенченко, бывает случаен, а жизнь в боксе недолговечна».

«Хоть так отметили», — шутил Валерий.

Он знал что многим не нравится его манера вести бой. Его попенченская стойка. Но как остаться самим собой и при этом добиться права на признание? Как, не подстраиваясь под общепринятые вкусы, остаться Попенченко? Думается, об этом заботился не столько сам Валерий, сколько его тренер Григорий Кусикьянц.

Боксерский поединок длится всего девять минут. В этих минутах заключена зрелищная красота и эмоциональная окраска бокса — все то, что привлекает на соревнования боксеров тысячи зрителей. Но эти девять минут — очередная ступень длинной лестницы упорных многолетних тренировок и напряженного труда. Труда боксера, труда его тренера — педагога. Вершина этой лестницы — спортивное совершенство. Зритель не бывает за кулисами большого бокса и не видит всего сложного процесса тренировок. Он видит лишь его конечный результат. Зритель радуется и негодует, переживает и волнуется. Но не видит истинного режиссера.

Однако каждый человек, хоть ненадолго переступивший канаты ринга, чувствует руку, талант, вдохнувшие жизни в прекрасный спектакль силы и мастерства, который называется боксом. Это тренер.

За канатами ринга и на тренировках порой кипят страсти не менее горячие, чем в бою. Тоже идет борьба, есть свои победы и поражения, неправильные удары, особенно «ниже пояса», есть и строгие судьи…

У Валерия все было сложно. Трижды, уже как чемпиона страны, включали его в состав сборной, но на европейские турниры не брали. Тренерский совет предпочитал не рисковать, и Валерий всюду оставался вторым номером, хотя фактически был первым. Так было в 1959 году перед Люцерном и в 1961 году перед Белградом. Более того, почти три года он даже не участвовал в международных встречах. И когда наконец после долгих колебаний и раздумий его включили в состав сборной перед поездкой в Англию, для него и его тренера это было долгожданным доверием и заслуженным праздником. Валерий ходил именинником, казалось, он весь светился радостью.

Накануне вылета в Лондон Валерий не спал всю ночь. В Баковку он приехал возбужденный, ходил из угла в угол, в разговорах перескакивал с одного на другое, раскладывал сувениры, выстраивал по ранжиру матрешек. Придирчиво осматривал себя в зеркало, поправляя новый костюм.

— Ну, как сидит? Не стыдно в нем ехать? — обратился он ко мне. — Может, останешься ночевать? А? Утром на работу махнешь, а я на аэродром. Койка в моем кубрике свободная. Оставайся.

Я вспомнил просьбу Кусикьянца побыть с Валерием (сам он не мог приехать: его срочно вызвали в Ленинград), чувствуя предстартовое волнение своего питомца. Я остался, но с условием, что он будет спать.

Правда, все получилось не так. Уснули мы лишь на рассвете. Валерий поначалу долго ворочался, а потом сел на мою койку, и мы разговорились. Говорили обо всем. Я почувствовал, что ему сейчас необходимо общение. Поначалу мы перебрали всех преподавателей, вспомнили училищные «хохмы», общих знакомых среди морских офицеров. Валерий, не скрывая интереса, слушал мои пограничные были и небылицы о Сахалине и далеких Курильских островах, цунами и тайфунах, о морских походах на Балтике, Каспии и Черном море. И по тому, как он умел слушать, буквально впитывая каждое слово, в нем чувствовался попался романтик моря.

— Завидую я тебе и ребятам — службу несут, плавают. А я вот, выходит, береговой моряк, только форму ношу.

— Каждому свое, — успокаивал я его. — На тебя вся граница смотрит и гордится. Твоя стихия — бокс, а твой корабль ринг.

— А ведь и правда, — обрадовался он. — Я всегда помню ребят, море, границу и еще свое первое участие в задержании судна-нарушителя на практике, в Заполярье. Помню командира «Бриллианта» — заслуженного ветерана войны капитана второго ранга Кротова. Попыхивая неизменной трубкой, он обратился к нам, курсантам: «Ну кто пойдет с моими орлами-матросами на судно-нарушитель? Предупреждаю: высаживаться придется на ходу…»

— Шагнули мы все вперед, разом, — продолжал Валерий, а батя обвел всех взглядом, пыхнул трубкой и ткнул ею в меня Чем уж я приглянулся ему, до сих пор не знаю. То ли спортивной выправкой, то ли прочел в моих глазах умоляющий взгляд, дескать, меня, меня возьмите. не подведу! А погодка была — не приведи господи: одним словом Баренцево море… В общем, хвастать не буду, но не подвел я тогда. И прыгал с бака на ходу, и действовал на задержанной шхуне, как говорят, не хуже бывалых матросов из осмотровой группы…

Голос Валеры звучал взволнованно, даже привычное легкое грассирование слышалось больше обычного, его состояние невольно передавалось и мне.

Не раз приходилось мне участвовать в задержании судов-нарушителей, особенно на Курилах, прыгать на ходу с бака или с юта на крутой океанской волне, когда борт корабля порой зависал над судном высотой чуть ли не в два этажа… Малейшая оплошность, ошибка в глазомере и такой прыжок мог оказаться последним.

Море есть море. У него свои законы. Но есть и законы границы, которые не вписываются даже в законы моря, и самое святое для каждого пограничника слово — «надо»!

Об этом думал я, слушая взволнованный рассказ Валерия. Вспоминал я и своих однополчан, размышлял о преемственности боевых традиций, Не в первый раз старался глубже понять, осмыслить истоки подвигов моряков-пограничников всех поколений, которые, не помышляя о славе, хорошо служили, работали и, когда пришла беда, храбро воевали. Преемственность поколений и боевых традиций становится особенно зримой, когда держишь в руках бесценные реликвии: исторические формуляры и вахтенные журналы ушедших на вечный покой старых кораблей, видишь лаконичные записи боевых дел экипажей, которые вели корабельные летописцы, не думая о том, что они фактически пишут историю подвига. И мне невольно вспомнилась боевая хроника первого «Бриллианта» и его последняя героическая страница — его шаг в бессмертие, когда экипаж корабля в ночь на 24 сентября 1944 года ценой жизни спас головной транспорт «Революционер».

Когда слушаешь рассказы очевидцев, читаешь документы, еще раз убеждаешься, что нельзя стать хорошим моряком, если не примешь на свои плечи груз, который до тебя несли другие, если не пойдешь дальше их…

А в ту памятную баковскую ночь я слушал Валерия и ясно видел перед собой открытое скуластое лицо курсанта-стажера, жесткий, упрямый сосредоточенный взгляд перед его первым «пограничным» прыжком… И то, что рассказывал Валерий, я видел как наяву.

Бросок, прыжок, акробатический трюк? Трудно сказать. В воздухе шквальный ветер, который пытается опрокинуть человека, лишившегося опоры. Палуба «нарушителя», высоко вздыбившись на очередной волне, вдруг начинает проваливаться вниз. Расстояние до цели прыжка увеличивается. Но тут вновь начинает стремительно приближаться, и скорость падения, нарушая все физики, увеличивается с неимоверной быстротой навстречу летящему матросу. До боли в руках он сжимает автомат и первое, что мелькает в его сознании, — не потерять равновесия, не оступиться. Ведь сама цель, кажется, уходит то вправо, то влево, то рвется вперед, то назад. Качка неистовствует. А матрос, прыгнув, уловил один-единственный момент для такого прыжка, должен, не теряя из виду все, что происходит на «нарушителе» быть готовым и к досмотру, и к бою, и к рукопашной…

Вот что значит этот прыжок.

— Действуйте, товарищ курсант, только осторожно! — сказал тогда командир.

Борт корабля высоко поднялся на гребне волны. И в этот момент белой вспышкой мелькнула роба курсанта. Мотор смолк. Корабль, освещая «нарушителя» прожектором, лег в дрейф…

Забрезжил мутный полярный рассвет. Операция закончена. Шторм стихал. Усталые, но удовлетворенные тем, что работали на славу, матросы выстроились на юте. Командир корабля Сергей Александрович Кротов после разбора задержания объявил благодарность особо отличившимся старшинам и матросам. Среди них был и курсант Валерий Попенченко.

Не знали моряки, да и не мечтал тогда сам Валерий, что через семь лет космонавт-четыре, будущий президент Федерации бокса СССР Павел Попович назовет комсорга сборной СССР Валерия Попенченко самым смелым боксером XV чемпионата Европы…

Но все это будет потом, а тогда, помню, Валерий, рассказывая, даже привстал от волнения.

— Старый боцман, — продолжал Валерий, — потом подошел ко мне в хлопнул по плечу своей лапищей, которой, пожалуй, позавидует наш тяжеловес Вадим Емельянов.

«Молодец, — говорит, — салажонок, боевой счет открыл, это тебе не в боксе твоем варежками махать. Тут, брат, дело сурьезное!..»

В общем, счастлив я был в тот день… Ведь пойми, это была моя первая в жизни благодарность на грани це, причем на таком корабле, как «Бриллиант»! Я до сих пор горжусь этим…

Мы помолчали. Валерий прилег, долго ворочался на койке, потом затих. Но я чувствовал, что он не спит, ду мает о чем-то своем.

— Вот жаль, — тихо сказал Валерий, без предисловий переходя на волнующую его тему, — что Григория Филипповича со мной не пустили. Спокойнее был бы я, не заводился бы в бою. Другим неважно, кто секундирует. А я не могу. Привык. Стоит Кусикьянц в углу, мы работаем по заранее составленной схеме, а в день боя — по записке, в которой подробно изложен тактический план. Его каракули лишь один я разбираю, а он злится, ворчит, когда я не сразу схватываю дух его указаний… Говорят, по почерку можно судить о характере человека. Графологи ведь угадывают. У меня тоже почерк не ахти какой, порой сам еле разбираюсь. Вот и на ринге у нас, видимо, тот же почерк, который никак не расшифруют ни противник, ни его тренер.

И так, то теряя нить разговора, то возвращаясь к ней вновь, перескакивая с одной мысли на другую, Валерий, словно раздумывая вслух, тихо продолжал:

— Мудрый он человек — тренер. Только характер тяжелый, порой достается мне от него на орехи… Знаешь, а я еще не встречал в жизни человека, который бы так меня знал и понимал, как Кусикьянц. Я иногда только подумаю, а он словно читает мои мысли. Его ни на чем не проведешь. Недаром даже мама говорит, что не толь ко я сам себя не знаю, но и она, мать, не знает так своего сына, как знает меня Филиппыч. Поэтому и ревнует меня к нему. Странная она, мама. Ведь мне всю жизнь не хватало настоящей мужской дружбы и ласки. Отца то я не помню. Погиб в сорок первом, когда мне четыре года было. В двенадцать уже в суворовское поступил, а с тринадцати боксом занялся. Вот и вся биография.

А Филиппыч мне всех заменил — и отца, и друга, и наставника.

Если бы меня сейчас спросили, какую первую самую трудную задачу поставил передо мной бокс, я бы ответил: «Убедить маму». Какие только письма она мне не писала, настаивая оставить бокс! Даже когда я стал чемпионом страны среди юношей, она не верила, что из меня выйдет боксер. А потом поняла, что это всерьез и надолго, а главное, бокс не только не мешал учебе, а скорее даже наоборот… Не обошлось здесь и без Кусикьянца, он помог обратить ее в боксерскую веру, заставил бокс, да так, что она теперь не хуже любого специалиста разбирается в нем. Вот так всю жизнь и убеждаем — сначала маму, теперь Федерацию и тренерский совет, потом болельщиков и зрителей, — тихо рассмеялся Валерий и с грустью сказал: — а потом подойдет время перчатки на гвоздь вешать, — и он, вздохнул, молчал.

— Я тебе как другу говорю, если бы не Филиппыч, скорее всего я давно бросил бы бокс. Ты пойми, я не фанатик бокса, откровенно говоря, меня больше к шахматам тянуло, к баскетболу, к хоккею. Дальше учиться хочу, наукой серьезно заняться надо, данные, говорят есть.

А бросить бокс теперь не могу. Ведь тренер сделал боксером Незаметно, ненавязчиво он вложил в меня весь свой опыт, талант, все свои знания. Его тренерское «я» глубоко сидит во мне, это уже выше меня. При каждой неудаче он только шутит, посмеивается, анекдоты да вещие сны рассказывает. Успокаивает меня, а у самого в душе все кипит. Я же вижу. «Это, — говорит, — все цветочки, а ягодки еще впереди будут… Станешь еще олимпийским чемпионом, если дурака валять не будешь. Это я тебе говорю». Удивительный он человек, мой Филиппыч. А думаешь, как мы с ним познакомились? На ринге, в боксерском зале? Нет. На стадионе. Причем на беговой дорожке.

Помню, на первом курсе готовились мы к спартакиаде училища по легкой атлетике, ну и тренировались на стадионе «Динамо». Я барьерным бегом занимался, да все как-то не получалось, скорость и время хорошие, а ноги подводили, все барьеры заваливал. Зрителей никого не было, да и ребята уже разошлись, а я весь в поту все штурмовал барьеры Неожиданно заметил, что за мной внимательно наблюдает человек. Он одиноко сидел на трибуне, курил и, казалось, равнодушно наблюдал мои страдания. «А ведь ты, парень, боксер, а бегать не умеешь! Хочешь покажу, как барьеры брать надо?..» — глухим хриплым голосом сказал он. Сбросив пиджак и брюки, он дважды, сначала медленно, а потом в темпе, прошел всю дистанцию, не завалив ни одного барьера. «Ну как, понятно теперь? — и он дружески хлопнул меня по плечу. — Тут, брат, не силой, а головой надо брать. Сноровка нужна, техника, ясно?» — Мне ничего не было ясно в тот момент. Меня даже разозлила эта бесцеремонность, а главное, что у него, в общем-то немолодого человека, получался барьерный бег легко и непринужденно, как будто он всю жизнь этим только и занимался.

— А откуда вы взяли, что я боксер? — раздражаясь, спросил я.

— Я, парень, все вижу, я хитрый. Возиться с тобой нужно много, чтобы ты действительно боксером стал. В боксе тоже не руки главное, а голова и ноги, а все это вроде у тебя есть, — он критическим взглядом окинул меня и неожиданно сказал: — Одевайся, пойдем в шахматы сыграем.

Он не спрашивал, умею ли я играть, хочу ли вообще я с ним играть. Он даже не назвал себя. Одеваясь, я искоса рассматривал незнакомца. Среднего роста, лет сорока, с крепко сбитой спортивной фигурой, с легкой проседью в черных вьющихся волосах. Характерный, слегка приплюснутый нос с горбинкой выдавал в нем боксера, но не портил, а, наоборот, делал лицо энергичным и волевым. Черные красивые глаза южанина с хитрым прищуром, с запрятанной лукавинкой были, пожалуй, самой приметной деталью в его портрете…

Я слушал Валерия, забыв о нашем уговоре — непременно спать. Слушал, понимая, что вряд ли еще когда-нибудь выдастся такой откровенный разговор. Словно перелистывая страницу за страницей, он вспоминал:

— Первую партию я проиграл. Причем неожиданно и безнадежно. Мой партнер с шутками и прибаутками, мурлыча под нос назойливый мотив популярной песенки, повторяя после каждого удачного своего хода, как мне казалось, одну и ту же идиотскую фразу, играл уверенно и легко, как бы нехотя, полушутя. Он буквально обезоружил меня своей острой комбинационной игрой. Мгновенно оценивая обстановку, используя мою нервозность и промахи, он неожиданно контратаковал, отходя от привычных классических схем и положений. Я, помню, нервничал, злился, забыв обо всем, кроме одного, — желания во что бы то ни стало выиграть! Мне нестерпимо хотелось испортить веселое настроение самоуверенного незнакомца.

— Ничего парень, на ошибках учатся, за битого двух небитых дают, — приговаривал он, в третий раз расставляя фигуры. — Запомни: любое повторение, любая копия всегда хуже оригинала. Теория — дело хорошее, партии по книжкам всякий разбирать сумеет, а вот играть… не всякий!

Твердая рука импровизатора и практика вновь разрушала самые замысловатые наигранные ходы «теоретика», каким я себя считал до этой злополучной встречи.

Затем, видимо на правах хозяина сжалившись надо мной, видя мои переживания, допустил несколько «нечаянных» ошибок, и я, оправившись от ударов и почувствовав уверенность, начал играть в своем стиле.

Равновесие было восстановлено, более того, удачно расположив фигуры, я получил лучшую позицию и повел решительное наступление. Это не обескуражило моего партнера, он по-прежнему беззаботно мурлыкал песенку, но в ней звучал оттенок грусти и беспокойства.

Он чаще курил и подолгу думал, стараясь сбить мои темп. Чары «волевого гипноза», под которыми я находился в предыдущих партиях, постепенно рассеивались, я вновь обрел чувство самоанализа, контроля и, главное, — времени! Взглянув на часы, я похолодел. До конца увольнения оставалось… 15 минут! Опоздал?! А тут еще партнер думает «часами». Минуты казались вечностью. Я сидел как на иголках. «Да ходите же быстрее — я опаздываю!» — невольно сказал я в сердцах.

— Вот это и плохо, юноша! С расчетом времени не в ладах, а еще моряк. Будем считать партию отложенной. Или согласишься на ничью?

— Ничья в выигрышном положении? Ни в коем случае!

— Ну тогда в очередное увольнение доиграем, — примирительно сказал он.

— Это будет не скоро, не раньше, чем через месяц, — с сожалением глядя на часы, произнес я упавшим голосом.

— Понятно. Доигрались, кажется! — и он сокрушенно, в знак сочувствия, покачал головой. — Ничего, парень, доиграем, я сам приеду к тебе.

— Но как же, ведь я…

— Знаю, знаю! Все знаю — и даже адрес знаю. Лети! А то еще на «губу» попадешь… — и он, неопределенно махнув рукой, вновь сел за партию и, казалось, весь ушел в обдумывание своего хода…

3

Я украдкой поглядел на часы. Понял, что делаю несуразную вещь. Боксеру нужен отдых, а я не в силах был прервать Валерия. Не мог.

— Тогда на первый раз, что называется, — продолжал он, — отделался легким испугом: за опоздание с берега получил свое первое и последнее взыскание. Я никому не рассказывал истинной причины опоздания и о своем странном знакомстве на стадионе…

В дни увольнения я с завистью посматривал на счастливчиков и одиноко брел в аудиторию. С жадностью набрасывался на учебники, благо никто не мешал. О неоконченной партии я начал даже забывать, только иногда глухо точил червь сомнения: еще никому я так не проигрывал в шахматы, числясь «твердым» второразрядником.

Однажды после занятий меня вызвали к майору Начасову, заведующему кафедрой физподготовки. Еще услышал смех и знакомый глухой хриплый голос.

— Знакомьтесь, — представил нас друг другу майор Начасов, — это Григорий Филиппович Кусикьянц, тренер по боксу, он у нас секцию несколько лет вел. А это — курсант Валерий Попенченко, комсомолец, спортсмен, подающий надежды, как говорится.

— Да мы с ним уже где-то встречались, — хитровато подмигнул мне, сказал Кусикьянц и крепко пожал руку.

— Ну вот отлично! Я вас оставляю вдвоем, поговорите, а мне нужно идти. Дела…

Ну что ж, начнем, пожалуй? Итак, на чем мы остановились. — Он открыл чемодан, напоминавший чем-то баул, и, достав миниатюрную шахматную доску, стал спокойно расставлять фигуры.

Видя мое замешательство и растерянность, добавил:

— Садись. Сказал же, приду доигрывать, вот и пришел, — и потом доверительно, как со старым знакомым, поделился: — В прошлый раз я заново разобрал и проанализировал всю нашу последнюю партию. Интересно показалось! А главное, задатки боевого мышления обнаружил у тебя. Умеешь мыслить, схватывать и даже принимать решения в сложной обстановке. Правда, не в меру горяч, суетлив порой, но скоростная реакция должна быть хорошая, да и темперамент есть. А вообще-то, — будто спохватившись от чрезмерного откровения, подзадорил: — шахматист-то ты еще зеле-е-ный, теоретик, в партнеры мне не годишься. Шахматы, как бокс, — искусство!

— Вам мат, «гроссмейстер»! — в тон ему, весело, еле сдерживаясь, чтобы не закричать от радости, произнес я.

— Действительно, мат! Поздравляю с первой победой. Давай еще сыграем…

Много мы с тех пор с Филиппычем партий сыграли. Сотни, а может, и тысячи… Шахматы всегда помогали нам. И хоть он и не имел первого разряда по шахматам, все же чаще выигрывал он. А в конечном счете в выигрыше были мы оба.

Два раза в неделю, как по расписанию, Кусикьянц появлялся в спортивном зале со своим неизменным чемоданом. Там у него было целое походное снаряжение: начиная с электробритвы, кончая боксерскими перчатками и шахматами.

Ребята, помню, сначала шутили: «Попенченко, иди встречай, к тебе опять родственник приехал!» Потом не стали, поняли, что бокс — дело серьезное. Многие сами пришли в секцию: Юра Балагуров, Игорь Демух, Лева Семенов… А после того как в новом спортзале училища было проведено первенство ЦС «Динамо», просто отбоя от желающих не стало…

Болеть за меня, помню, весь курс приходил. Ребята морально поддерживали, причем не только, как говорится, «в хорошую погоду», то есть, когда я выигрывал, но и когда на первых порах меня преследовали неудачи. В Ленинграде все болельщики того времени разделились на две группы, большая часть болела за своего кумира Геннадия Шаткова, меньшая, и среди них, конечно, курсанты училища, — за меня. До этого в равном бою я проиграл Борису Назаренко, затем, уже будучи чемпионом страны, Геннадию Шаткову. И вот, наконец, в 1960 году состоялась выдача «виз» на поездку в Рим. Она совпала с подготовкой к защите диплома. Трудное было время. Хотелось, как и в 1955 году, сразу двух зайцев убить: и с отличием получить, и путевку на Олимпийские игры. Но для этого надо было защитить свой титул. Я был умерен в себе, физически хорошо подготовлен. Только нервы пошаливали. Видно, сказывалась экзаменационная сессия. Дома и стены помогают, поэтому я был вдвойне уверен в успехе. На бой с Шатковым я вышел во всеоружии. Накануне мы с тренером тщательно проанализировали все, что знали о нем как о боксере. Кусикьянц достал свое собственное досье и долго рылся в своих записках.

Взвесив все «за» и «против», мы пришли к одному выводу.

Да, Шатков силен. Даже очень силен. Для меня это был своего рода эталон в боксе. Но у него, как у любого боксера, есть ахиллесова пята. Он мудр и расчетлив, очень экономичен в движениях, своей замедленной, уверенной ведения боя гипнотизировал противников, избегая ближнего боя. Но он не отличался большой выносливостью, уставал к концу раунда и почти не владел боем. Именно этим воспользовался в 1956 году Глеб Толстиков, выиграв у него финальный бой. Встречный взрывной удар справа Шатков готовит почти незаметно, «усыпляя» финтами левой руки, контролируя все движения соперника. Исходя из всего этого, мы разработали вначале схему боя, а затем составили четкий тактический план в двух вариантах, главными в которых были пути и приемы безопасного и надежного проникновения в ближнюю дистанцию и выхода из нее с ударом. Весь бой мы прорепетировали несколько раз, причем в роли Шаткова выступал сам Кусикьянц. Утром в день боя Григорий Филиппович вручил мне свою неизменную записку — окончательный боевой вариант тактического плана. На словах добавил:

— Ты выиграешь у Шаткова обязательно. Помни, твои главные козыри — темп, дыхание, выносливость и, главное скорость, — сказал он, — да и силы тебе не занимать. А теперь давай еще разок слегка поработаем, побалуемся перед боем.

И мы «балуемся» эдак все три раунда, правда, без напряжения, вполсилы. Проводим генеральную репетицию…

Сам бой прошел по плану Кусикьянца, как по нотам. Шатков так и не смог сбить меня с запланированного темпа, изменить ход боя и навязать свою манеру. Я был неудобей для него во всех отношениях. Кончилось дело для Геннадия драматически, этого даже не ожидал «гроссмейстер» Кусикьянц. Шатков был дисквалифицирован за… нетехничное ведение боя. Поверишь, радость моя была объяснима. Мою победу над олимпийским чемпионом видело все училище, мои самые верные болельщики. Это был настоящий праздник для всех нас, моряков-пограничников…

Путь в финал был открыт. Опьяненный успехом, я рвался в бой, не разделяя настороженности и скептицизма своего мудрого тренера.

Полуфинальный бой с Феофановым оказался настоящим похмельем после пира. Этот день я не забуду никогда. Он был черным днем в моей боксерской биографии, его и вспоминать-то не хочется. А нужно.

Если откровенно, то вот как сложился тот бой. — Валерий помолчал, вздохнул глубоко, готовясь, видимо, к не очень приятному признанию.

— С ударом гонга я буквально потерял голову, забыл обо всем на свете и яростно полез на обмен ударами, в драку, на которую меня вызвал Феофанов. Началась страшная «рубка». А Феофанову только этого и надо было. Он сам силовик, да к тому же жаждал реванша, реванша любой ценой!

В перерыве слышу над ухом горячий, взволнованный шепот Филиппыча: «Ты с ума сошел!.. Что ты делаешь? Не заводись, опомнись, соберись. Если не будешь работать по плану — проиграешь!»

Но я уже, как говорят, завелся и чувствую — не могу остановиться. «Ничего, заломаю его в третьем раунде, все равно у него сил не хватит». Я знал, что Феофанова всегда не хватало на третий раунд, и помнил, как в прошлом году именно последний раунд принес мне победу. Но в этот раз третьего раунда не получилось… Бой был остановлен во втором. Стыдно вспомнить! Меня дисквалифицировали точно так же, как накануне Шаткова, если не хуже! Что это — рок? Я кипел от злости и собственного бессилия. Рухнули все надежды на участие в предстоящих соревнованиях. А впереди — страшно подумать! — целых четыре года ожидания. Да, сорвался, подвел своих — тренера, болельщиков и… самого себя.

Буквально обалдевший от такой развязки, я еще не мог до конца осмыслить всей трагедии этого бесславного боя и сквозь свист и рев зала пытался хоть как-то оправдать себя и найти сочувствия у своего тренера. Но тот, побледнев, стиснув зубы, с наигранной улыбкой молча расшнуровывал мне перчатки. «Ведь я же могу вести бой, это неправильно! — горячился я и весь дрожал от нетерпения, обиды, а главное — избытка нерастраченных сил. — Ведь если снимать, так обоих — ведь он совсем выдохся! Надо опротестовать бой!»

Что засудили, говоришь? Трепач! Все правильно. Поделом тебе, будешь знать, как меня не слушаться… — Филиппыч даже захрипел от волнения, голос его дрожал и срывался.

Больше он не мог говорить, гнев душил его. Он буквально содрал с меня чемпионскую красную майку, махнул безнадежно рукой, чертыхнулся и быстро, ни на кого не глядя, пошел к выходу. В белом, освещенном квадрате ринга, как у позорного столба, стоял я, голый по пояс, совсем растерявшийся и переминался с ноги на ногу под свист и улюлюканье, не зная, куда деваться от стыда. Потом неуклюже пролез под канаты и, опустив голову, как сквозь строй одиноко побрел в раздевалку…

…Весь вечер бродил я по Ленинграду. Проклинал все на свете и себя, и бокс, и судей, и зрителей. С чем приеду в училище? Как посмотрю в глаза ребятам? А Филиппыч?

Обида и раздраженность сменились тревогой и озабоченностью. А где сейчас он? Что с ним? Я вновь увидел его лицо перед боем, почувствовал его теплую, дружескую руку, последние наставления: «Главное, не горячись, не заводись, — вспоминал я. — Работай строго по нашему плану. И все будет в порядке. Считай, это твой последний барьер…» Хорош барьерист! Победа была так близка, я чувствовал ее по тяжелому прерывистому дыханию Феофанова, к концу второго раунда он устал; его явно не хватило бы на третий раунд. Я же был полон сил, свеж, легок… Ах, как глупо все получилось. Довольно бокса! Хватит, отвоевался! Я опять представил лицо Кусикьянца после боя и похолодел. Таким я его еще никогда не видел: его лицо стояло передо мной как живой приговор моей совести. Самобичеванию моему не было конца. Все пошло прахом! Мне казалось, что все знают о моем поражении, показывают на меня пальцем, и я забрался подальше от людей, сел на пустую лавочку на тихой набережной Невы. Мне никого не хотелось видеть, никого, кроме одного человека. И он меня нашел!

Мы долго молчали…

— Ничего, за одного битого двух небитых дают, — наконец примирительно буркнул он.

— А я и не был бит, — угрюмо бросил я.

— Тем хуже для тебя. Ты хоть теперь понял, что произошло?

— Понял.

— Ну и что ты думаешь делать?

— Бросить бокс.

— Трепач ты, Валера! Если бы я в тебя не верил, не возился бы, как нянька, не пришел бы к тебе сейчас. Я ведь тоже завелся, сорвался впервые в жизни… Самое главное в нашем деле — это схватка с самим собой. Это, брат, потруднее, чем самый сильный противник. Сейчас главное отключиться от всего. Защищай диплом, садись за свои чертежи и расчеты, а потом опять начнем все сначала. Наша задача квадратуры ринга еще не решена. «На ура» здесь не возьмешь! Знаешь историю с Ласло Паппом?[1] Его первый серьезный противник так побил его, что у него на долгое время пропала охота заниматься боксом, а специалисты после этого боя решили, что он не обладает способностями к боксу и из него ничего путевого не выйдет. В 1947 году на первом международном соревновании он свой первый бои безнадежно проиграл чеху — Юлиусу Торме. А через год стал олимпийским в Лондоне. Перед Мельбурном он проиграл поляку Збигневу Петшиковскому. Причем тяжелым нокаутом! Знатоки и специалисты вновь поставили на нем крест. Сошел-де Папп! А он собрался и через полгода и через полгода на Олимпийских играх не только взял реванш у Петшиковсковского, но и в третий раз стал олимпийским чемпионом! Вот с кого нужно брать пример! А ты туда же — «брошу бокс»!

— Да, но я же не Папп! — пытался возразить я.

— Чудак, я видел Пампа и хорошо знаю тебя, так, как ты себя еще не знаешь! У тебя данные не хуже, чем у него, а в кое в чем даже получше. В одном у него неоспоримое преимущество…

— В чем?

— Он всегда слушался своих тренеров Иштвана Феера и Шандора Поданя. Думаешь, агитирую? Вот возьми и сам почитай, специально нашел для тебя.

Филлипыч достал из кармана пожелтевшую от времени статью Ласло Паппа «Мои взгляды на бокс» и вслух медленно стал читать.

Помню эти строчки по сей день. Не раз пробегал их впоследствии, Филиппыч прочел:

«…Теперь я глубоко убежден, что мои позднейшие успехи достигнуты благодаря тому, что я всегда слушался своих учителей, был терпеливым учеником и научился правильным основным принципам нападения и защиты».

— Ну дальше сам читай, сказал Филиппыч, — полезно будет, кое в чем и себя увидишь.

Я пробежал глазами статью и, найдя, на мой взгляд, общие черты во взглядах Паппа и моих на бокс, вслух прочел, по-моему, это звучало так: «Многие задают мне вопрос: как стало возможным, что я за короткий срок смог добиться крупных спортивных результатов? Начиная с раннего детства, я имел особое пристрастие к спорту. Я много занимался футболом, легкой атлетикой, играл в ручной мяч и баскетбол, занимался даже борьбой. Систематические многосторонние занятия спортом в течение долгих лет создали основу для быстрого развития и приобретения спортивной специализации. Ряд лет я «забавлялся» боксом, и, когда приступил к систематическим тренировкам по боксу, моя мускулатура была уже хорошо и гармонично развита».

— Точно, как я! — невольно вырвалось у меня.

— Ну не совсем точно, если учесть, что ты еще шахматами и греблей занимаешься, — усмехнулся Кусикьянц. — А в общем похоже…

Мы еще долго говорили. Филиппыч всякий раз, когда я пытался уйти в «глухую защиту», призывал Паппа в свидетели и заставлял меня читать его аргументы вслух.

Когда же я, словно извиняясь, пытался предложить ему что-либо изменить в своей манере боя, он злился.

— Ерунда. Тогда не будет тебя как боксера. В этом-то и сила твоя, что ты неудобен и не похож ни на кого. Если бы ты был как все, не о чем было бы говорить. Понимаешь? Запомни. Это — наш первый и последний разговор. Ты будешь чемпионом Европы и мира. Тебя признают все, даже ярые сегодняшние противники. Но при одном условии — ты будешь во всем слушаться меня как тренера. Запомни и другое. Это был твой последний проигрыш, который я видел. Больше такого позора я не переживу. Если согласен — вот тебе моя рука. Если не уверен в себе — подумай.

— Да что тут думать, — я согласился и крепко стиснул его руку.

…Кризис миновал. Валерий остался в строю. Не повесил боевых перчаток. «Травма» постепенно зарубцовывалась. В эти тяжелые для них дни, как мог, поддерживал и ободрял их и третий близкий человек — мать Валерия Руфина Васильевна. Ежедневно писала она письма, ее тревожило состояние сына, его дипломная работа и, конечно бокс. Но об этом позже…

А в ту памятную ночь, рассказав о своем тренере и вспомнив начало нашего разговора, Валерий, заметил:

— Вот я говорил о моих первых шагах на флоте…

Во всех переплетениях боксерской своей судьбы, даже в конфликте с самим собой, краем сознания я чувствовал, понимая, что не могу подвести не только тренера, не только себя. Меру ответственности чувствовал… с чем бы это сравнить?.. Пожалуй, это такое чувство, словно позади граница, а ты сам — на боевом посту! Ну как тут проиграть, особенно теперь, в зарубежной встрече? Не прощу себе такого никогда! Ведь это все равно, что прорыв в наш тыл! Да, самые верные и надежные мои болельщики «в любую погоду» — это пограничники. Они и сейчас меня не забывают. Хочешь, покажу телеграммы от ребят с Камчатки, с Севера и даже с твоих Курил?

И я вновь почувствовал, как Валерий вспыхнул искренностью, такой характерной для него.

— Не надо показывать, верю. Спать пора! — скомандовал я, — Кто тут старший на рейде, ты или я?

— По возрасту и по званию — ты, а по положению я! — засмеялся Валерий. — Ведь ты у меня в гостях. А впрочем, будь по-твоему!..

Валерий встал, потянулся до хруста, его силуэт четко выделялся на фоне окна, в котором уже брезжил осенний рассвет.

4

Я жадно читал скупые отчеты о матчах в Англии. И вдруг получил сразу два письма от Валерия уже из Ленинграда. Судя по письмам, он был очень доволен поездкой. Он подробно описывал встречу и теплый прием в Лондоне, хорошо отзывался о местных журналистах, делился впечатлениями о своих выступлениях…

Вот строки из одного письма:

«Вечером накануне боев — тренировка. В зале много журналистов. Работают они очень оперативно. Достаточно сказать, что едва мы успели разместиться в гостинице, как на экранах телевизоров увидели встречу, происходившую час назад на аэродроме. Узнаем, что нашу сборную пригласил к себе в зал на тренировку знаменитый средневес негр Рэй Робинсон[2]. Дружеские рукопожатия. Обмен сувенирами. Ребята дарят Рэю свои значки. На память Робинсон сфотографировался с нашей командой. Затем мы увидели тренировку чемпиона-профессионала. По интенсивности она не превосходит нашу. После тренировки Робинсон провел спарринг в три раунда. Бой проходил на высоком уровне и в быстром темпе, но я не заметил в нем чего-либо особенного. Подобные бои мы, любители, проводим обычно по шесть-девять раундов подряд со спарринг-партнерами разных весовых категорий. Единственное, что удивило, — это экономность движений и поразительная точность ударов, отличная реакция и работа ног. Он буквально танцевал на ринге. Мы были вдвойне удивлены, узнав, что Рэю Робинсону уже сорок четыре года, боксирует он почти четверть века. Много лет назад из-за тяжб с бизнесменами он, как когда-то и Джо Луис[3], не мог уплатить на логов и навсегда покинул США, приняв английское подданство, поселился в Лондоне.

Приглашение Рэя Робинсона в свой, подчеркиваю, в свой зал, было знаменательно. Думаю, что сам Рэй был далек от желания похвастаться перед нами своим мастерством и силой. Но та суета, какая-то показуха, сопровождавшие его тренировку со стороны окружавших его джентльменов, бросилась мне в глаза. Об этом непременно поговорим при встрече.

На следующий вечер — бой. Проходил он в закрытом стадионе «Уэмбли», Перед встречей — парад, звучат гимны, приветственные речи. Публика принимает нас хорошо. Незаметно рассматриваю своего противника, Эльф Мэтьюз — докер из Ливерпуля. Отлично сложен, одного роста со мной, но руки у него длиннее. Учитываю я эту немаловажную деталь. Буду работать на ближней и средней дистанции. Выбираю эту схему из нескольких вариантов, составленных с тренером еще в Москве.

Волнуюсь. А тут еще Володя Сафронов проиграл, проиграл, пришел расстроенный…

Как жалко, что нет рядом Филиппыча! Лишь он один умеет снимать предстартовую лихорадку. Выводит меня на ринг Виктор Иванович Огуренков, рядом мой друг — Борис Лагутин. Отвечаю невпопад, чувствую себя скованно, нет обычной уверенности и лишь с ударом гонга прихожу в себя…

Веду бой короткими «очередями» на средней дистанции, тесню противника в свой угол.

Слышу шепот Огуренкова: «Ноги!»

Ага, значит, ноги после удара «отстают». Защита у Эльфа превосходная.

В перерыве слышу: «Раунд твой. Надо кончать убедительно: за явным или нокаутом!»

Хорошо сказать: нокаутом! Я ведь, ты знаешь, никогда не думаю о нокауте. Когда ставишь такую задачу, — ни за что не получится. Притом я помнил наказ своего тренера перед отъездом: «Англия — это родина классического бокса. Важно победить не силой, а их же оружием: техникой, переиграть по очкам… Это очень важно. Итак, у тебя репутация рубаки, силовика. Вот и есть случай отличиться, убедить в обратном, что ты не зря носишь титул трехкратного чемпиона страны!»

Остальные два раунда я работал в своем плане и уверенно выиграл по очкам. В том, что англичане — настоящие ценители игрового бокса, мы убедились. Еще никогда я не слышал таких аплодисментов, в том числе и в свой адрес.

После боя в раздевалке, Эльф Мэтьюз познакомил познакомил меня со своим отцом, который тренирует его. Оказывается, я работал против семейного дуэта. Несмотря на проигрыш, они оба были довольны боем.

Мэтьюз-старший поинтересовался, кто мой тренер. А затем добавил: «Ваш тренер может гордиться вами. В таком бою и проиграть не стыдно». На память они оставили свои автографы на программе с их портретами.

Как я узнал потом, Эльф является фаворитом команды Англии и чемпионом страны. Ему все специалисты и пресса прочили победу надо мной. Перед встречей с нами он выиграл два боя в Польше у питомцев самого «папаши» Штамма!..

После матча вечерние газеты писали: «Советская команда является сильнейшей в мире». Мне было приятно читать, что я показал в бою «отличную технику», наконец-то! Такая похвала окрылила меня.

Вторая встреча состоялась в Вулверхемптоне. Мой противник — Джонни Кэйджер, дважды чемпион Англии и призер британских игр. Его я также чисто обыграл по очкам. Все три раунда. В итоге наша сборная одержала шестнадцать побед и потерпела четыре поражения!..»

Перед ноябрьскими праздниками 1962 года боксерская дружина, победившая в Лондоне, собралась в Москве. Совместные испытания и победы сплотили коллектив. Ребятам не хотелось расставаться, и было решено встретить праздник всей командой у Виктора Ивановича Огуренкова.

Валерий не забыл о своем желании «непременно поговорить» о Рэе Робинсоне, но разговор выплеснулся из рамок увиденной им тренировки профессионала и вскоре чуть ли не все присутствующие приняли в нем участие. Вскоре определилась и основная его тема: профессионалы и любители.

Валерий, горячий в спорах, занял, как всегда, бескомпромиссную, непримиримую позицию:

— Если вы хотите продолжить этот разговор, то давайте прежде всего условимся о терминологии. Мы говорим — боксер. Отлично! Но ведь боксер-профессионал и мы, те же англичане, с которыми мы соревновались, американцы, французы, итальянцы — словом, все любители находятся на разных полюсах спорта. И мне и вам, наверное, не очень правится слово «любитель». Есть профессия актера, есть актеры-любители. Это разные вещи. Подобных аналогий хоть пруд пруди. Я предлагаю сегодня по-прежнему считать себя боксерами, а профессионалов — коммерческими дельцами. Не хочу оскорблять порой очень достойных людей. Но не наша вина, что на Западе отличных спортсменов, сам бокс дельцы-антрепренеры превратили в предмет наживы, зверской эксплуатации. Ну что мне говорить вам, спортсменам. Вы знаете об этом, а сейчас сами видели этих прихвостней бокса: гладеньких, порой стареньких, окружающих Рэя и других профессионалов. Вот глазенки у них хищные, как у хорьков. Не один из них в жизни никогда не одевал боксерских перчаток, но наживаются на боксе почем зря.

— А знаете историю самого Рэя Робинсона? — спросил я.

Все повернулись в мою сторону. Еще в памяти ребят «порхал» по залу мускулистый негр; закончив свое «выступление» и набросив на плечи халат, вежливо пожимал им руки… — Он редчайшее исключение из общего правила. До сорока пяти лет ему удалось удержаться на поверхности, не попасть в долговую яму, уготовленную дельцами от бокса всем профессионалам.

Великий Джо Луис, знаменитый «коричневый бомбардир» закончил свою карьеру исполнителем сольного танца «бебоп»[4] Вы, наверное, слышали, что он под старость должен был отбивать чечетку в баре, зарабатывая себе на хлеб.

— Так вот о Рэе Робинсоне. Когда Валерий написал мне о том, что вы были у него в гостях, я просмотрел материалы о всех Робинсонах, а их немало, и узнал, что наш знакомый на самом деле многократный чемпион мира. Но именно он убил на ринге Джимми Дойля. Во время следствия прокурор спросил его:

— Вы видели что мистер Дойль попал в тяжелое положение, но продолжали бить. Вы делали это сознательно?

— Да, — ответил Рэй Робинсон. — На то я и профессионал, чтобы ставить других в тяжелое положение. Такая уж у меня работа.

Валерий, окрыленный поддержкой, воскликнул:

— Ну, что я говорил? Разве это спорт?

Еще долго продолжался разговор о профессионалах… Вспоминали все, что слышали и читали о тяжелом труде гладиаторов ринга. О немыслимых для нас приемах, приводящих к тому, что ежегодно, ежедневно навсегда выбрасывают на свалку боксеров, искалеченных профессиональным рингом, а вернее, теми, кто, разжигая зверские инстинкты, превратил древний вид спорта в источник наживы. Ведь профессиональный ринг, словно золотая жила, набивает сейфы дельцов миллионами долларов, франков, марок, иен, песо, лир, а на долю боксеров приходятся ничтожные проценты, которых едва хватает на жизнь. Это в лучшем случае, а сколько тысяч бывших остались калеками, стали… жертвами коммерческого бокса!

Статистика ежегодно регистрирует от пятнадцати до тридцати смертных случаев на ринге. Погибли некогда кумиры публики Хозе Ригорес, Дейв Мур, Бенни Парет, Джимми Дойль, Эди Сандерс.

К титулу чемпиона мира многие боксеры буквально шли по трупам. Эмиль Гриффитс стал чемпионом мира в полусреднем весе в бою, который окончился смертью Бенни Кида Парета. Экс-чемпион мира Кид Лавинь убил на ринге Энди Воуэна. Экс-чемпион мира в легчайшем весе Бад Тейлор убил сначала Фрэнки Джерома, а за тем Клевера Сенцио. Экс-чемпион мира Джимми Макларнин убил тоже экс-чемпиона мира Панчо Вилла. Немало убийств и в «послужных списках» абсолютных чемпионов мира. Третий абсолютный чемпион, Боб Фитцсиммонс, убил в Сиракузах Кона Риордана, шестой, Томми Бернс, — Джекки Смита, восьмой, Джесси Уиллард, — Боба Яунга, тринадцатый, Примо Карнера, — Эрни Шаафа, четырнадцатый, Макс Бэр, — Фрэнки Кэлнбелла. Всего же в нынешнем столетии зафиксировано около пятисот смертных случаев на ринге.

Традиционные слова, произносимые судьей над поверженным боксером, — «…восемь, девять, аут!» — нередко означали не только конец карьеры, разбитую судьбу, подорванное здоровье, но и смерть.

— Да, — проговорил Виктор Иванович Огуренков, — не веселая статистика, но самое страшное в другом. Убийства на ринге уродуют представления о боксе вообще и прав Попенченко. Бокс боксу рознь и давайте, вспоминая об этом, четко разделять настоящий бокс от грязной коммерции. Вместе с тем армия жаждущих подняться на профессиональный ринг не иссякает. И дело здесь не в жажде славы.

Молодые парни готовы быть изувеченными ради денег. Помню признание одного дельца, он сказал, что ни разу не встречал парня с образованием из зажиточной среды, который сделал бы бокс своей профессией. Да, в профессионалы идут не от хорошей жизни. Вот почему среди профессионалов много негров. Их жизни в тех же Соединенных Штатах не позавидуешь. А став профессионалом, боксер попадает в полную зависимость от своего хозяина — хорька, как сказал Валерий.

— Ну что же, приведу слова того же Джо Луиса, — добавил я. — Он сказал, что человек, которому нечего есть идет на ринг, чтобы заработать себе на обед.

Поздно вечером мы расходились. Валерий Попепченко пошел меня проводить.

— Знаешь, Валерий, — прервав его раздумья, начал я, — ведь разговор о Рэе Робинсоне у нас с тобой не закончен. Получив твое письмо, я почувствовал, что тогда в Лондоне, у тебя появилась одна мысль. Уж очень ты внимательно и профессионально рассматривал его тренировку. Ведь у вас одна и та же весовая категория. Разве я ошибся?

— Нет, не ошибся. Ты прав, — как всегда искренне ответил Попенченко. — Я смотрел на него и думал: а если бы я, советский боксер, послал бы вызов профессионалу? Нет, конечно, не для собственной рекламы. Просто для товарищеской встречи. Но сегодняшний разговор все поставил на свои места. Начнем с того, что наша Федерация никогда бы на это не пошла, но это официальный момент. А не официальных несколько. Прежде всего то, что я молод, а он в летах. Я бы не мог дать ему жесткий бой. Пусть профессионалы убивают друг друга, это их работа, я склеен из другого теста. Прежде всего я советский человек. Не смог бы. И он никогда бы не согласился выйти на ринг со мной, даже будь он моложе. Что для него означало бы поражение? Самоубийство и все. Его хорьки даже халата на нем не оставили бы. Все пошло бы на уплату долгов по контракту.

— Может быть, и чечетку бить он не умеет, — невесело усмехнулся Валерий, — на что он стал бы существовать? Так что разговоры о Робинсонах сегодня закончены. Не возражаешь?

Я не возражал. Тем более, что мы не могли предположить, что бой с Робинсоном, конечно, не с Рэем, а молодым, сильным негром, стремящимся на профессиональный ринг, был у Попенченко еще впереди…

5

Воспоминания… Воспоминания, связанные с Попенченко и Кусикьянцем. Я намеренно и справедливо ставлю эти фамилии рядом. Многое уже подробно рассказано, особенно о наиболее ярких страницах их спортивной биографии.

Но этапы этого восхождения следует, на мой взгляд, очень кратко перечислить. Хотя бы главные.

По-разному складывается судьба большого мастера. Стечение обстоятельств, подчас даже счастливый случай — и вчера еще совсем безвестный боксер становится кумиром публики и «звездой» ринга. Вряд ли надеялся молодой перворазрядник Владимир Сафронов общим рейсом из Мельбурна вернуться заслуженным мастером спорта.

Мало кто даже из известных тренеров надеялся на юного Владимира Енгибаряна перед чемпионатом Европы 1953 года в период расцвета силового бокса. Сам же боксер яркой индивидуальности, первый представитель нового, игрового направления, вынужден был пойти компромисс, на «маневр», ценой синяков и шишек, полученных в силовой рубке, чтобы пробить себе дорогу в Варшаву. А там его ждал небывалый триумф — золотой пояс чемпиона и, к удивлению тренеров сборной, — специальный приз за лучшую технику и тактику…

Попенченко не шел на компромисс, на «маневр», дабы пасть на чемпионат Европы в Москву. Не было у него особых льготных условий, чтобы, минуя отборочный турнир, получить «визу» в Лужники. В марте, пройдя через горнило жесткого турнира претендентов, Валерий воевал право на поездку в Москву. Он был единственным из всех чемпионов того года, кто на ринге подтвердил свое право сильнейшего.

На последней прикидке с Алексеем Киселевым в родном зале «Динамо» он, пожалуй, волновался больше, чем и первом бою с итальянцем Мурру, не говоря уже о бое с опытным югославом Яковлевичем. Один Кусикьянц внешне был спокоен, даже слишком спокоен, и это передалось его ученику.

«Соберись, Валера! Работай на контратаках, опережай его, чаще меняй стойку, не забывай, — он левша!»

Первый раунд Киселев провел жестко, часто пуская в ход свою коронную левую. Терять ему было нечего. У него был один-единственный шанс стать первым номером во втором среднем весе — это поймать на удар, послать Валерия в нокдаун.

В перерыве Кусикьянц шептал, улыбаясь: «Молодец, задачу выполнил хорошо. Главное, не горячись, в ближнем бою в клинч не входи, можешь рассечь бровь. Работай только на средней дистанции. Вспомни Киев. Но и не забывай Леселидзе!.. Ясно?»

Валерий молча кивнул головой. Ему все было предельно ясно. Он помнил прошлогодний майский финал с Киселевым, бой был остановлен в первом раунде, за явным преимуществом. Это был двойной праздник, он сделал хороший подарок своим друзьям и болельщикам в День пограничника. Помнил он и печальный урок спарринга в Леселидзе, когда один-единственный пропущенный сильный удар Феофанова склонил чашу весов не в его пользу и лишил его права поездки в Белград. Не было тогда рядом Григория Филипповича…

Между тем страсти на ринге разгорелись настолько, что Виктор Иванович Огуреиков остановил бой и предложил обоим работать только по корпусу. И здесь Валерий, избегая ответных тяжелых ударов противника, умело выписывает замысловатую вязь боя, заканчивая одиночные удары серией коротких, как пулеметная очередь, ударов без замаха, как на тренировке с мешком. Действия его отработаны до автоматизма. Нельзя было не любоваться Валерием. Рядом с ним его соперник, широкоплечий, с налитыми бицепсами, крупным скуластым лицом, выглядел неуклюжим тяжеловесом.

Казалось, на ринге, как на сцене, в бешеном ритме пляски, выделывая замысловатые коленца, крутился одержимый танцор. Измотав вконец своего партнера, он не видел и не слышал ничего вокруг. Его стихией был бой. На ринге творил мастер по высшим законам боксерской эстетики.

Кусикьянц взволнованно потирал руки и бормотал что-то себе под нос. Он был доволен.

— Мангуста и только!

— Что-что? — не расслышал я.

— Мангуста, говорю. Знаешь, зверек такой есть, гибкий, небольшой, но с мертвой хваткой. Так вот, мой Валера — это и есть мангуста, — с гордостью произнес он.

Ну как, нормально? Выиграл я? — тяжело дыша, спрашивал меня Валерий, снимая перчатки, сам еще, видимо не веря, что наконец-то получил он «добро» на большой ринг.

— Отлично. Считай, что ты уже в Лужниках! Больше убеждать некого, — твердо сказал я.

— Как некого? А Европу, а прессу? — пошутил Кусикьянц и серьезно добавил: — Не остывай, Валера, побегай, разминку сделай, а потом на лапах побалуемся. Разбор учений сделаем…

В Новогорск возвращались весело, с песнями. Валерий смеялся, шутил.

Сбор, тренировки, боевая практика — все было позади. Впереди турнирные бои. О них сегодня никто не думал, во всяком случае, не говорили.

Киселев сидел в углу автобуса, печальный и озабоченный, весь ушел в себя. Валерий старался ободрить чувствуя себя как бы виноватым.

Вот уж действительно Валерий щедр душой с избытком, Чувствуя, что он не в силах расшевелить Киселева, удрученного окончательным решением тренерского совета, Валерий пересел ко мне, устроился у окна в правом углу автобуса и притих… Потом вдруг, как бы опомнившись и ища сочувствия, наклонившись к самому уху, с жаром заговорил:

— Ведь я, как никто другой, понимаю его состояние, сам испытал такое. Обидно ведь на самом финише сойти и быть на турнире лишь зрителем. А ведь мог бы быть первым! Поверь мне, — Валерий сделал паузу и, бросил взгляд на Киселева, улыбнувшись, добавил: — Будет первым, только не в моем весе, здесь уж я ни в чем не могу ему помочь… Понимаешь! Жалко. Алексей отличный боец! Причем посмотри на него. Типичный полутяж. Зря вес только сгоняет… Я ему по-дружески не раз говорил, что ему в моем весе делать нечего. Будет, как и я в свое время, вечно вторым. Другие это давно поняли, а он упрямый малый, все реванш хочет взять у меня. Не выйдет. Неужели его тренер Бирк не видит, не понимает этого…

Валерий замолк, на минуту задумался о чем-то своем, потом достал лист бумаги, исписанный размашистым торопливым почерком, и доверительно подал мне.

— На, почитай, правильно я тут написал? Только не говори пока никому. Вот поступлю, тогда уж друге? разговор.

Это был рапорт на имя начальника Ленинградского высшего военного инженерного строительного Краснознаменного училища имени генерала армии Комаровского А. Н. с просьбой зачислить его слушателем в адъюнктуру.

— Английский и философию я уже сдал на «отлично», — не без гордости за свои успехи сказал он. — Вот видишь, в науке кандидатский минимум я сдал за год, а в боксе на мастера ринга, поди, тринадцать лет сдаю. Конца не видно. Что труднее, суди сам.

— Ничего, твое время скоро придет. Егли уже не пришло.

— Вот и Филиппыч тоже все успокаивает: «Каждому овощу свое время. Не созрел ты еще, чтобы урожай снимать». Все шутит: «Терпение, мой друг, и мы щетину превратим в золото!» — рассмеялся Валерий.

— А может, и впрямь превратим?

— Ты-то серьезно уверен, что стану чемпионом Европы?

— Уверен больше, чем в себе, ни капли не сомневаюсь. Готов биться об заклад хоть с самим чертом! — убежденно заявил я.

— Ну, тогда надо выигрывать. Притом где-где, а уж в Москве-то просто стыдно будет проиграть. Ведь через год уже Токио…

Он отвернулся к окну и задумчиво начал рассматривать подмосковный пейзаж.

Деревья, дорожные знаки, столбы — все мелькало и таяло, растворялось в вечерней дымке далекого горизонта…

Люблю Подмосковье. Лучше в мире нет мест. Все до боли знакомо. Ведь мое детство прошло в Немчиновке. Хоть и живу в Ленинграде, а сердце мое все же осталось здесь… Помню, под Немчиновкой после войны колоски на полях собирали. Трудное было время…

Мы помолчали, думая каждый о своем.

Жаль, Валасек не приедет, — глухо проронил Валерий, нарушив молчание. — Говорят, вечернюю школу заканчивает. Хочет в советский вуз поступать учиться.

По-русски он отлично говорит.

Я промолчал, не стал поддерживать этот разговор, Тадеуш Валасек — это было тогда больное место Валерия, не стоило бередить старые раны воспоминаниями.

Всю дорогу в Новогорск не стихали задорные песни, они бодрили, поднимали настроение, звали на бой. Пели все — тренеры, и боксеры…

Свою победную партию наконец-то исполнил солист Попенченко, он позже остальных участников большой Московской премьеры в Лужниках вышел на сцену.

Эта «песня» буквально потрясла всех, кто был во Дворце спорта 2 июня 1963 года. Первый раунд финала стал и последним.

После двух молниеносных нокдаунов, полученных румыном Ионом Моней, в состоянии «грогги» оказались не только зрители, но и судьи, а рефери настолько растерялся, что после третьего нокдауна даже не открыл счет, расталкивая боксеров по разным углам. Все были ошеломлены. Зажегся, потом снова потух свет. Удар гонга вывел зал из состояния оцепенения. В шуме и реве потонул голос судьи-информатора, возвещавшего о рождении нового чемпиона Европы. Комсорг сборной Валерий Попенченко принес команде шестую золотую медаль…

Одержав новую победу, Валерий вновь с благодарностью подумал о своем тренере.

Природа наделила Кусикьянца даром, талантом педагога. Он был строг, порой грубоват, но мягок и добр по существу; характер ершистый, задиристый, с южным темпераментом, душа впечатлительная, эмоциональная, легко ранимая. Он мог дать волю своим страстям, но мог и вовремя собраться и подавить эмоции, ни одним мускулом не выдать свои переживания и тревоги. В такие моменты это был холодный, умный расчетливый стратег и тактик, умеющий видеть и подмечать то, чего не видели другие. Он всегда был тонким психологом, улавливающим малейшие нюансы в поведении и настроении своих учеников. О своих учениках и их противниках он знал буквально все, сам же оставался подчас загадкой для них. Он умел создавать рабочее настроение на тренировках и поднимать высокий душевный настрой во время боя, не давя своим авторитетом, не поучая, не сюсюкая. Всегда знал, чего хотел, и говорил то, что думал, хотя это и не всегда нравилось другим. Он был скуп на похвалу, и даже любимое словечко «трепач» звучало у него как-то миролюбиво, с оттенком одобрения. Учил самостоятельно мыслить, давать правильную оценку своим действиям и поступкам не только на ринге, но и в жизни.

Будучи тонким ценителем искусства, он очень любил музыку, живопись, балет. Это помогало ему прививать хороший вкус своим питомцам, причем незаметно и ненавязчиво. К боксу он относился как к искусству, которое не терпит дилетантства и фальши. Он долго и терпеливо возился с каждым учеником, когда у того что-либо не ладилось. Умел вовремя найти и положить один-единственный нужный мазок, «чуть-чуть» подправить боксера — и, глядишь, у него уже пошло и ему кажется, что он сам «нашел себя», отработал нужный прием. «Там, где начинается «чуть-чуть», начинается настоящее искусство», — часто повторял он в таких случаях слова Ильи Ефимовича Репина.

Он учил других и учился сам. Ценил и уважал профессора Градополова и «панашу» Штамма. Они были для него «патриархами» советского и польского бокса. Заявление Штамма корреспондентам после финального матча на Кубок Европы он написал на самодельном плакате, который вывесил на видное место в спортзале.

«На мой взгляд, советские боксеры побеждают прежде всего потому, что каждый бой для них — подлинное творчество. Для советских мастеров ринга бокс — величайшее искусство». Здесь же после долгожданной победы Валерия над Тадеушем Валасеком он соорудил большой фотостенд, где любовно наклеил новые, а также старые снимки первого дебюта 1957 года и как «историческую» дату вывел: «26 января 1964 года — день первой победы над Тадеушем Валасеком». А ниже поместил оценку врача польской команды: «Такой бокс, какой показали Попенченко и Валасек, никогда не повредит».

Такая оценка этому бою имела большое воспитательное значение для его учеников, тем более, что доцент Варшавской академии медицины Ежи считается в Польше самым ярым противником силового бокса.

Ниже размашистым почерком уже рукой Валерия дописано: «Счет 2:1. Спор не окончен. Продолжение следует…»

Продолжение этой истории было на Токийском турнире…

Среди многих памятных подарков и кубков Валерию был особенно дорог и памятен один. У него своя необычная история. Это небольшая изящная подставка из янтаря и сейчас стоит на видном месте на его письменном столе. На полированной пластинке изображены боксерские перчатки, висящие на гвозде. На обратной стороне надпись: «Валерию Попенченко от Тадеуша Валасека». Бывший хозяин ее первым после Токио повесил боевые перчатки, как бы закончив этим их многолетний спор.

Вот мнение о Валерии и его главном сопернике Тадеуше Валасеке, высказанное позже известным польским спортивным журналистом Яном Войдыгой:

— …Мне хотелось бы рассказать о двух больших боксерах — советском спортсмене Валерии Попенченко и поляке Тадеуше Валасеке. Они встречались на ринге четыре раза. Счет побед у них — 2:2. Этим я не хочу поставить знак равенства их спортивному мастерству. По-моему, Попенченко — лучший из всех боксеров, которых мне доводилось видеть. Даже Ласло Папп и тот, наверное, не устоял бы перед мощью и техникой Валерия.

Несколько лет назад я услышал о Попенченко как о спортсмене, о котором говорили, что несколькими годами позже он будет делать погоду в мировом боксе. И об этом мне по секрету поведал уже известный тогда польский спортсмен, как это ни странно, сам Тадеуш Валасек.

Никто не ждал сюрпризов от их первого боя. Вала-сек был в расцвете сил, а Попенченко лишь подбирался к подножию своей нынешней славы. Проще говоря, в Польше его еще никто не знал. Видимо, и среди советских любителей бокса он слыл тогда еще «зеленым». Однако Валасек одержал в тот день нелегкую победу. И после этого боя вместе со своим тренером — «папашей» Штаммом он охарактеризовал Валерия как «боксера большого формата».

А через шесть лет Попенченко произвел фурор. Во внутрисоюзных «переделках» он незаметно вырос в готового мастера международного класса. Я буквально протирал глаза от удивления. Откуда взялся такой парень? И вспомнил, что именно о нем говорили мне Валасек и Феликс Штамм, которые все эти годы внимательно следили за спортивным ростом своего главного соперника — Валерия Попенченко. И я уже не удивлялся и написал в своей газете, что в Токио у Попенченко не будет конкурентов.

На чемпионате Европы 1963 года Валасек не выступал. Но в декабре этого же года в Лодзи Валасек и Попенченко вновь встретились на ринге. Это был первый финальный матч на Кубок Европы. В центре внимания — бой чемпиона Европы 1961 года Валасека и чемпиона континента 1963 года Попенченко. Тадеуш подготовился отлично, и бой этот был одним из тех, которые могут украсить спортивную карьеру любого мастера кожаной перчатки. Он победил, но, по-моему, это была маленькая судейская ошибка, хотя можно понять и судей. Провести на равных три раунда с таким боксером, как Попенченко, это уже победа.

После этого боя Валерий мне понравился еще больше. Нередко после поражений спортсмены злятся на кого угодно, только не на себя. Но Попенченко не из тех. Как большой спортсмен, он умеет и проигрывать. Он поздравил Тадеуша с победой и сказал: «Приезжай на реванш в Москву. Я уверен, что проиграл тебе в последний раз». Валасек на русском языке ответил: «Приеду. Увидим».

Поговаривают, что Тадеуш еще сказал Попенченко: «Только не бей с такой силой, я же тебе не тренировочной мешок!»

К ответному бою в Москве Валасек готовился исключительно серьезно. Но и Попенченко не терял времени. И в Москве Валерий показал, что, как большой спортсмен, он умеет держать слово. Валасек боксировал в Москве на равных только два раунда. Это было все, что он смог. В заключительной трехминутке властвовал Попенченко.

Он убедительно выиграл по очкам.

В Токио на олимпийском турнире Попенченко показал, что научился расшифровывать самые секретные коды Валасека. Он превосходил своего соперника в быстроте, в силе удара, в реакции. Бой завершился нокаутом.

Это был первый нокаут в спортивной карьере Валасека. Трудно проигрывать так даже другу. Но и Тадеуш показал себя большим спортсменом: «Ничего не поделаешь. Ты, Валерий, уже лучше на все сто процентов». Горечь поражения искупилась тем обстоятельством, что Тадеуш проиграл не только победителю Олимпиады, но и самому техничному боксеру токийского турнира.

Валасек не приехал на чемпионат Европы в Берлин, но он попросил меня заранее поздравить своего друга Валерия с еще одним чемпионским титулом. И эту его просьбу я выполнил до удара первого гонга и, конечно, задолго до того, как ему был вручен специальный приз — как лучшему боксеру континента.

Все боксеры Советского Союза, что выступали в Берлине, — очень сильные ребята. Но Попенченко выделялся среди них. Мне импонирует, что бокс не помешал ему получить высшее образование. Мне нравится, что Валерий уважает труд журналистов и всегда находит время для интервью. Я был очень рад, когда Попенченко поразил моих коллег с Запада прекрасным знанием английского языка…

К словам Яна Войдыги ничего не прибавишь, не убавишь.

— То, что произошло по окончании боксерского марафона в Токио, — вспоминает Григорий Кусикьянц, — превзошло все наши ожидания и даже мечты. Золотая олимпийская медаль — это была конечная цель нашей совместной работы. И эту последнюю золотую медаль в общую копилку всех советских спортсменов принес Валерий, как бы поставив победную веху на вершине Олимпа.

И все же самым счастливым днем в моей долголетней жизни тренера был день вручения моему питомцу Кубка Вэла Баркера. Прошли годы, но картина церемонии вручения кубка незабываема.

…Банкетный зал был переполнен до отказа. Вся пресса, члены Международной ассоциации любительского бокса — АИБА и МОКа, японского Олимпийского комитета, а также многочисленные зарубежные гости — все с нетерпением ожидали виновника торжества. Он вошел в зал в сопровождении своих друзей по команде и тренеров. Защелкали фотоаппараты, теле- и кинокамеры, яркий свет юпитеров буквально ослепил всех. Валерий чуть смутился, но затем быстро собрался и с приветливой, располагающей улыбкой, сделав общий поклон, направился в центр зала к президенту АИБА Расселу. Рассел на английском языке произнес короткую речь: «…Волею международного жюри в результате закрытого тайного голосования Вам единогласно присуждается minute лучшего боксера мира! Мне очень приятно вручить этот кубок Вам в знак признания Вашего выдающегося мастерства. Вы заслужили это право своим мужеством и джентльменским поведением на ринге».

— Валерий, — продолжал Кусикьянц, — принял полуметровую серебряную чашу из рук Рассела и с величавой, я бы сказал, с изысканной небрежностью тут же, не взглянув на золотого боксера с поднятой вверх перчаткой, передал кубок своим коллегам, как бы говоря этим что это награда не ему лично, а всей советской команде.

Окинув взглядом весь зал, он расплылся своей широкой улыбкой и, как только утихли рукоплескания, вдруг неожиданно для всех заговорил тоже на английском языке: «Я очень горд и счастлив, что получил этот почетный приз. Я считаю, что эта-награда — признание советской школы бокса, представителем которой я являюсь. Я горжусь этим. Сегодня я самый счастливый человек на земле».

Рассел, обратившись к присутствующим, воскликнул: «Вы слышали? Вы понимаете: в какие руки мы передали кубок Вэла Баркера? — И затем взволнованно добавил: — Я был бы счастлив иметь такого сына!..»

Специалисты единодушно признают, что биография такого тренера, как Константин Васильевич Градополов, — это летопись советской школы бокса. Поэтому я попросил профессора Центрального института физкультуры и спорта высказать свое мнение, так сказать, нейтрального беспристрастного человека о Попенченко и Кусикьянце, об этом творческом союзе боксера и тренера.

…Мы сидели в его кабинете на кафедре бокса. Более тридцати лет возглавлял ее этот обаятельный, интеллигентный человек с мягкими манерами профессионального артиста. Неторопливо, как бы взвешивая каждое слово Константин Васильевич начал так…

— Я не относил себя, видимо, как и многие другие тренеры, к поклонникам Попенченко. Не скрою, дело прошлое, но перед Римом мы, тренеры сборной, кое-кого просмотрели и, в первую очередь, Попенченко. Меня всегда удивляло то завидное упорство, с которым Попенченко со своим тренером Кусикьянцем шли к намеченной цели. Казалось, они не обращали никакого внимания ни на Федерацию, ни на тренерский совет, ни тем более на советы «меценатов». В спорте чудес не бывает и мастерство к боксеру быстро не приходит. Опыт приходит с годами. Попенченко как штормовой ветер буквально ворвался, что называется, с боем в нашу боксерскую академию. Он разрушил классические каноны, которые устанавливались десятками лет, начиная с его необычной стойки, казавшейся поначалу примитивной, которая никому не импонировала, повторяю, никому, кроме, конечно, его тренера Григория Кусикьянца. Его смелость, темп и темперамент буквально подавляли и ошеломляли всех на ринге и за его канатами. Он был ярок и, главное, ни на кого не похож. На первых порах его техника была еще не отточена, чувствовалось, что отдельные грани этого самородка не отшлифованы, но уже сказывалась рука опытного ювелира, который со временем может дать отличную оправу. На доводку мастерства требовалось время, а пока это окупалось молодым задором, смелостью, отвагой и необыкновенной уверенностью в себе, которая вводила в замешательство, буквально подавляла противников и их тренеров.

Профессор сделал паузу и задумчиво, как бы отвечая на свои сокровенные мысли, продолжал:

— Попенченко — явление в боксе необычное, из ряда вон выходящее, что свойственно истинному таланту. К нему долго все привыкали, даже, пожалуй, слишком долго присматривались, да и чего греха таить, не рисковали, держали на вторых ролях, так сказать, дублером то у Шаткова, потом у Феофанова. Это был тактический просчет тренерского совета и, не побоюсь признаться, мой личный как главного тренера сборной страны. Сказывалась стародавняя болезнь, которая еще не изжита до сих пор, — привычка оглядываться на авторитеты.

Валерий: Бокс научил меня быть смелым не только физически, но и решительно отстаивать собственное мнение, что иногда гораздо труднее. И, наконец, бокс подарил мне настоящего друга! Я говорю о Борисе Лагутине.

— Ничего не поделаешь. Ты, Валерий, уже лучше на все сто процентов. Токио. 1964 г.

Многие специалисты считали его успехи случайными, недолговечными. А его подчас неровные отдельные выступления настораживали и говорили не в его пользу. За свою долгую жизнь я видел бои многих выдающихся боксеров, своих и зарубежных, начиная с Карпантье и кончая Кассиусом Клеем, в том числе бои знаменитого Ласло Паппа.

Но держу пари с кем угодно, что, если бы волею судеб или машины времени в финале в Токио вместо Эмиля Шульца был бы сам Ласло Папп, причем в наилуч-шей своей боевой форме, я бы лично, не задумываясь предсказал бы победу Попенченко. В Токио он был просто великолепен!

Что же касается Григория Кусикьянца, то это особый разговор. Мало найти алмаз, мало с большим искусством ювелира отшлифовать его грани. То, что сделал Григорий Филиппович, пожалуй, похоже на подвиг, но уже подвиг наставника, учителя. Он сумел трезво и мудро оценить обстановку и смело принять единственно правильное решение.

В период расцвета славы своего питомца он не поддался искушениям, вовремя заметил, что его питомцу пора уйти с большого ринга. Он сумел выполнить свое самое большое желание, о котором он мне поведал еще в Токио. Желание видеть Валерия непобежденным. Что может быть сильнее желания тренера пережить славу своего ученика. В этом сказалась прозорливость его как большого тренера. В этом его преимущество перед другими. Он не повторил печальных ошибок своих предшественников и своих коллег.

Вовремя уйти с большого ринга!? Но когда? Боксер может и не знать, не чувствовать это. Большой Тренер обязан! На то он и тренер. Этот пример достоин подражания. Вот, кажется, и все, что я могу вкратце сказать о Попенченко и Кусикьянце, — закончил Константин Васильевич Градополов.

А я тогда вспомнил слова Валерия, сказанные им в ту баковскую ночь: «Филиппыч мне всех заменил — и отца, и друга, и наставника».

…Москва радостно встречала героев токийской Олимпиады. Сорок восемь очков принесли советской команде мастера кожаной перчатки. Особенно много поздравлений выпало на долю Валерия Попенченко. Ведь он не только завоевал последнюю золотую олимпийскую медаль, но и титул самого лучшего боксера Олимпиады…

Вскоре после официальной встречи близкие друзья чемпиона собрались в той же маленькой комнате на улице Щепкина. Расселись мы кто где: на стульях, табуретках и на широкой старой тахте, на которой Валерка спал еще мальчишкой.

В небольшом старом трюмо, стоявшем на круглом столике в левом углу комнатки, отражались полные материнского счастья и гордости за сына глаза Руфины Васильевны, по праву разделившей все трудности, и наконец, славу и долгожданное признание сына.

Уставший Валерий сидел среди нас и горячо рассказывал о Токио, об Олимпиаде.

Здесь мы, помнится, перед вылетом нашей сборной в Токио молча втроем посидели перед дальней дорогой. Руфина Васильевна даже всплакнула, а Валера молча обнял ее, прижал к груди и сказал: — Не надо, мама, вот увидишь, все будет очень хорошо, твой сын своего добьется, задание будет выполнено!..

— Теперь-то ты доволен, Валерий, наши прогнозы оправдались?..

— Представь себе, на «золото» я рассчитывал, а вот о кубке честно скажу — даже и не помышлял… Лично мне казалось, что я работал почти так же, как всегда.

И я тогда подумал, что если капитан-лейтенант-инженер морских частей пограничных войск Попенченко одержал блестящую победу в Токио, так это прежде всего благодаря тому, что во всем остался верен себе.

С чем же он отправлялся на далекие острова, о чем думал, выходя на ринг?

— Об одном, конечно, — сказал Валерий, — победить. И, понятно, очень волновался. А вот некоторые детали тебя, как моряка-пограничника, думаю, заинтересуют. — Валерий лукаво прищурился и добавил: — Ведь со мной в Токио был «талисман».

Он достал со дна чемодана бережно завернутый сверток, развернул его и с гордостью поднял над головой военно-морской пограничный флаг и зеленый вымпел…

— Флаг и вымпел висели у меня над койкой в олимпийской деревне до начала Игр. «Подняли» мы его с Григорием Филипповичем 10 октября, а сняли, лишь когда закончилась Олимпиада…

Эти реликвии мне подарили пограничники-тихоокеанцы как наказ идущему на «боевое задание».

А мать смотрела на сына с такой любовью, с такой гордостью, что казалось, нет предела ее чувствам.

6

Женщина и бокс — понятия как будто несовместимые. Тем более, что ни у одного вида спорта нет стольких яростных противниц. Почти у всех женщин есть два совершенно одинаковых свойства: они очень любят своих сыновей и очень не любят, когда они выходят на ринг.

Спросите у любого боксера, хоть новичка, хоть чемпиона, какую первую задачу поставил перед ним бокс, и каждый ответит: «Убедить маму».

Если бы это было легко, у нас было бы вдесятеро больше боксеров. Наверняка и сейчас половина мам боксеров считает, что их сыновья занимаются опасным делом.

Руфина Васильевна не была исключением. Сама в прошлом разносторонняя спортсменка, она мечтала, что ее сын станет гимнастом, легкоатлетом, шахматистом, кем угодно — но боксером?! И когда двенадцатилетний Валерка, воспитанник Ташкентского суворовского училища, написал ей, что думает стать боксером, Руфина Васильевна пришла в ужас. В училище полетели письма с просьбами и требованиями оставить бокс… Но сын был упрям и умен… Он нашел компромисс.

Он изменил тактику. Он больше не писал ей о боксе и перешел к подробным описаниям трудностей и успехов в учебе и спорте в других видах — шахматах, гимнастике, плавании, баскетболе — обо всем, только не о… Правда, иногда он проговаривался, как бы скороговоркой, между строк добавлял: стал чемпионом училища по боксу… стал чемпионом города по боксу… Чемпионом республики и, наконец, в 1955 году, в год выпуска, к золотой медали незаурядного выпускника училища он прибавил свою первую, пусть малую, золотую медаль чемпиона страны среди юношей, т. е. уже незаурядного боксера. А к тому времени он уже имел тридцать боев и ни одного поражения.

Мать поняла: это всерьез и надолго. Она знала сына — ее Валерка худым делом не увлечется. А раз бокс не мешал учебе и даже наоборот… Приходилось мириться.

У всех мам есть еще одна общая черта характера: они советуют. Руфина Васильевна и тут не была исключением. Она всегда была сыну добрым наставником, не подменяя деловых советов навязчивыми и раздражающими сентенциями. Она приучила сына к театру, развила в нем вкус к живописи и литературе, поселила в его душе любовь к музыке. Сын привык к ее советам. Мать чувствовала это, для нее это значило многое: сын рос без отца… Но бокс… Неужели он встанет между ними? Чем привязал он ее Валерку?

И, вооружившись известной формулой: «Чтобы победить врага, надо его узнать», — мать начала свое узнавание бокса. Она самостоятельно одолела книгу «Бокс» профессора Градополова. Для нее было открытием, что автор многочисленных трудов и пособий по боксу профессор Константин Васильевич Градополов и ее любимый в годы юности актер Костя Градополов — одно и то же лицо. Фильмы «Кружева», «Посторонняя женщина», «По ту сторону», главные роли в которых он исполнял, она смотрела по нескольку раз. Оказывается, в свое время он был лучшим боксером СССР и первым официальным чемпионом страны 1926 года в среднем весе.

Далее ей открылись совсем поразительные вещи. Оказывается, многие из ее любимых писателей, книги которых стояли у нее на полке, не только понимали и любили бокс, но и сами были хорошими боксерами. Джек Лондон, Хемингуэй, Бернард Шоу — это еще она слышала, читала. А вот что Мильтон находил отдых в боксерском зале, лорд Байрон брал частные уроки и занимался у чемпиона мира Джеффриса, автор «Синей птицы» Метерлинк до седых волос занимался боксом… Это было поначалу странным и непонятным. Открытия следовали одно за другим.

Пушкин, великий Пушкин и тот не только боксировал с друзьями по всем правилам английского бокса, но и давал уроки князю Вяземскому, пытаясь приобщить его к боксу. Лермонтов не был тем хилым болезненным юношей, каким она его себе представляла, он не только отлично стрелял и фехтовал, но и неплохо боксировал, изучив трехтомную английскую «Боксиану».

В несомненной пользе «правильно поставленного» бокса окончательно ее убедила брошюра Анатолия Васильевича Луначарского, первого наркома просвещения, и его очерк «Нам нужен бокс», написанный в тяжелые, пожалуй, безнадежные для бокса времена.

Такие могучие союзники сдружили мать с боксом. Из его ярого противника она постепенно превратилась в горячего его поклонника и защитника. Она стала завсегдатаем всех соревнований, независимо от масштаба. Она смело могла конкурировать с великой певицей любви, нежнейшей Эдит Пиаф, мемуарами которой она зачитывалась, не пропускавшей ни одного боксерского матча профессионалов, где выступала ее единственная большая любовь — чемпион мира Марсель Сердан.

А единственной большой любовью Руфины Васильевны был сын Валерий. Шестнадцать лет — из двадцати восьми — отдал он боксу. И все эти годы, несмотря на расстояния, вынужденную разлуку, сердце матери было рядом с ним.

Жизнь не баловала его. У ее сына была нелегкая спортивная судьба. Труден был и путь к признанию. Дорога длиною в тринадцать лет пролегла к пьедесталу чемпиона Европы. К нему он шел своим, самобытным путем. Сколько было горьких минут и разочарований, сколько подчас незаслуженных упреков и обидных сравнений приходилось слышать и даже читать, а самое обидное, что его, чемпиона страны, не брали на чемпионаты Европы. В это трудное для него время рядом всегда были тренер, близкие друзья и она, мать. Противников на ринге и особенно за его канатами приходилось убеждать… — победами. На ринге было проще, один на один — он видел глаза соперника. За рингом было значительно сложнее. И здесь помогала мать. Она помогла сыну преодолеть и тяжелый кризис, который он переживал после дисквалификации. Словом, она была не просто сторонней участницей спортивной биографии Валерия, а активным бойцом за его имя в спорте. Даже диплом корабельного инженера с отличием уже не мог удовлетворить этого бойца.

Чуткость, доброта, настоящая материнская забота, желание всегда прийти на помощь, если ты в ней нуждаешься, сознание, что ей можно поведать самые сокровенные мысли, которые и отцу и матери не всегда расскажешь, как магнитом притягивали молодежь в дом Руфины Васильевны. В беседах и даже спорах она всегда была заводилой и задавала нужный тон. Она учила быть честным перед самим собой и перед людьми, уметь преодолевать трудности и не сгибаться перед неудачами, верить людям и не бояться прямо в лицо говорить о недостатках другу. В этом для нее не было никаких исключений. Даже собственному сыну она не прощала ни одного промаха, а наоборот, с его растущей славой стала к нему еще жестче и требовательнее и говорила ему все, что думала, подчас даже перехватывая через край, как говорится, для порядка, хотя симптомами «звездной болезни» сын не страдал.

Она учила его видеть жизнь такой, какая она есть, со всеми радостями и горестями. Не терпела она фальши, бравады и позерства в любых проявлениях.

Со временем она стала прекрасно разбираться и в самых тончайших нюансах такого сложного вида спорта, как бокс. И к ней шли за советом и помощью и спортивные журналисты, и боксеры, и даже тренеры сборной страны. Она была не просто болельщиком, она была знатоком бокса, с ее мнением считались специалисты.

Вот почему дом на улице Щепкина и маленькая угловая комната на первом этаже стали «боксерским клубом». Всегда среди молодежи она сама чувствовала себя молодой, нужной людям, и старость, и многочисленные недуги пенсионерки отступали.

Она была в курсе всех спортивных дел. Ее «рабочий» день обычно начинался рано с просмотра всех газет и журналов. Ее знали все киоскеры в округе как оптового покупателя, когда дело касалось бокса. Прессу она брала сразу на всех друзей Валерия.

На бокс у нее было заведено особое «досье». На боксеров второго среднего веса, в котором выступал Валерий, была заведена отдельная папка. Любая, даже самая незначительная информация, аккуратно подклеивалась и подшивалась к «делу». На постоянных «соперников» сына были заведены отдельные папки.

Еще в 1957 году было заведено «дело» на знаменитого поляка — Тадеуша Валасека, умного и хитрого тактика, единственного из зарубежных противников, которому дважды проигрывал Валерий. Закрыто «дело» было лишь после токийского нокаута, с пометкой: 22 октября 1964 года…

Чуть потоньше было «дело» Геннадия Шаткова, первого нашего олимпийского чемпиона во втором среднем весе, ныне проректора Ленинградского университета.

Сильные соперники Борис Назаренко, Евгений Феофанов и Алексей Киселев проходили отдельными разделами в общей папке средневесов.

Она «закрывала» дела со своими комментариями и сдавала в «архив», то есть складывала в угол объемистого шкафа уже после того, как их «подписывал» окончательно на ринге Валерий. Постепенно все его основные соперники или оставляли большой ринг совсем или переходили в другие весовые категории, где добивались более ощутимых результатов.

В весе семьдесят пять килограммов уже шесть лет безраздельно «властвовал» Валерий Попенченко, который, пользуясь архивом и информацией матери, знал о своих противниках буквально все. Это также помогало ему лучше изучить соперников и подготовиться к ответственным матчам.

Архив этот был ее большим беспокойным хозяйством, которое она ревниво берегла и собирала по крупицам и которым всегда могли пользоваться и журналисты, и боксеры, и тренеры. Единственное, что она не выдавала на руки, даже близким, — это фотографии. Фотоснимки всех крупных турнирных боев были ее слабостью. Она могла часами любовно перебирать их, вспоминая при этом все подробности боя, отдельные детали, а иногда и курьезные, комичные случаи.

Такого уникального архива не было, пожалуй, даже в Федерации бокса. Не случайно ей частенько позванивали и шли за справками.

У сборной по боксу есть все, что положено каждой сборной. Согласно положению и штатам, как и у каждой сборной, помимо тренеров есть капитан, врач и массажист. Но не у каждой сборной был «психолог» — мать сборной.

Не каждая мать чемпиона одновременно может быть и матерью сборной, человеком, к которому бы шли за советом и тренеры, и капитаны, и комсорг, и даже врач.

Именно таким человеком для советской сборной по боксу была Руфина Васильевна Ильина — «Мать боксерская», как ласково за глаза называли ее друзья сына. Была. Трудно даже сегодня говорить о ней в прошедшем времени.

Тяжело больной человек, она никогда не чувствовала себя пенсионером, она не любила это слово.

Женщина неуемной энергии, горячего темперамента, которые унаследовал и Валерий, она была в гуще всех событий, боясь пропустить главное. А главное для нее все еще было впереди. И будущая диссертация сына, и книга, над которой он только начал работать. И здесь она не могла оставаться в стороне и принимала самое горячее участие в сборе материалов, в обсуждении первых глав и была первым беспристрастным, объективным критиком.

Рождение будущей книги она переживала болезненно, как женщина, которая ждет своего первенца и считает месяцы, дни, недели до его рождения.

И чего греха таить, втайне мечтала, как любая мать, о собственных внуках, подавляя ревнивое чувство, свойственное любой матери к будущей невестке. Какая-то она будет? Заменит ли она Валерию мать?

А пока она была по-настоящему, по-человечески счастлива. Мечты сбывались. Вернулся после долгой разлуки ее сын, окончательно переехав из Ленинграда в Москву. Они получили наконец светлую двухкомнатную квартиру.

Она любовно, со вкусом обставила ее, вдвоем с сыном за лето отремонтировала старую дачу. «Родовое гнездо» в Немчиновке, как и его хозяйка, преобразилось — казалось, оно также переживало вторую молодость…

Жаль было расставаться со старомодным шкафом, с широкой тахтой, на которой вырос Валерка. Привычка, как-никак семейные реликвии. Но Валерий настоял:

— Убери! Общий вид портят, люди приходят. Неудобно…

Вещи, как и люди, к ним с годами привыкаешь и если расстаешься, то с болью, как будто теряешь что-то самое дорогое.

Единственную вещь отстояла, оставила она. Это небольшое старое трюмо с потрескавшейся от времени темной оправой. Это был подарок — память о погибшем муже. Трюмо одиноко и сиротливо стояло на круглом столике в углу комнаты, у широкого солнечного окна, всегда распахнутого настежь. Сюда, на восьмой этаж, глухо доносились всплески шумного людского прибоя, приливов и отливов большого города. В этом повидавшем виды зеркале, в его по краям выщербленном стекле теперь отражалась новая жизнь, новые люди и новые человеческие страсти…

Если бы вещи, наши спутники, немые свидетели жизни, могли бы ожить и заговорить, они о многом бы поведали…

Это зеркало бесстрастно отражало полные счастья глаза молодой Руфины — счастливой жены и матери.

В это зеркало смотрелся маленький Валерка, делая смешные гримасы и рожицы.

Это зеркало видело почерневшее от горя лицо, ранние морщины и сухие, запавшие от невыплаканных слез глаза сразу и преждевременно состарившейся Руфины Васильевны в трудные дни сорок первого года после сообщения о гибели в бою в небе Прибалтики ее мужа — полковника авиации.

Тяжелая эвакуация. Четырехлетний Валерка. Он пом пил мать — в серой солдатской шинели, с погонами старшины. В лихую годину женщина-солдат вступает в партию, рвется на фронт. Но ее с высшим юридическим образованием направляют для работы в Военный трибунал.

Дни и ночи войны, бессонные ночи… Валерка почти не видит мать, он спит, когда она приходит и уходит. Приходит усталая и разбитая. В ее работе нет ни выходных, ни отпусков.

У того же зеркала молодой, еще не признанный мастер подолгу отрабатывал свою знаменитую стойку, так долго не импонировавшую ни судьям, ни тренерам. У этого зеркала он отрабатывал свои коронные серии и потом, уже после горячих боев, с помощью мамы «зализывал» раны, часами массируя и запудривая синяки и ссадины, уже не делая гримас и смешных рожиц, как в детстве.

Если бы это зеркало могло запечатлеть одухотворенное энергичное лицо, когда она «болела» у телевизора! Все эмоции спортивных страстей, переживаний отражались в старом трюмо. Она молодела на глазах. Исчезали следы усталости, возраста и забот. Своим спортивным зарядом, темпераментом она заражала всех.

Нужно было видеть и чувствовать ее состояние во время спортивных передач из далекого Токио, Лодзи и Берлина. Здесь было все: радость и счастье матери, ее боль и отчаяние как истинного болельщика, когда на ринге что-то получалось не так, как, казалось, должно было быть. Зная, что ей нельзя сильно волноваться, мне не раз приходилось успокаивать, принимая весь ее гнев на себя… Ее знанию обстановки на ринге и вокруг него, замечаниям по поводу происходивших боев мог бы позавидовать любой спортивный комментатор.

Помню, как мы смотрели репортаж из Лодзи. Бесстрастный голос комментатора окончательно вывел Руфину Васильевну из себя. Кончилось дело тем, что она демонстративно выключила громкость, приговаривая при этом: «Беда, коль сапоги начнет точать пирожник, а пироги печи сапожник…» и сама стала комментировать бои. Жалко, что под рукой тогда не было магнитофона. Это был бы образец репортажа для комментаторов радио и телевидения.

Ее всегда до глубины души возмущал дилетантский подход к освещению бокса, будь то в прессе, на радио или телевидении.

7

День двадцать четвертого октября 1964 года стал не только днем победителя, но и днем Руфины Васильевны.

Счастлива ли была мать? Судите сами, а тогда, после Токио, глядя на сына, спящего сейчас сном праведника, она сидела рядом, смотрела на могучего парня и мысленно в который раз перебирала события последних лет и так же, как в долгие годы разлуки, длинными вечерами перебирала и перечитывала его редкие письма:

…«Мамуля, здравствуй! получил твое письмо как раз вовремя. Мне необходимо с тобой поделиться мыслями и поступить так, как надо поступить в дайной обстановке. Ты неправильно думаешь, что я артачусь и «закусываю удила». Это случается иногда, но и то по вопросам столь незначительным, что о них и не стоит долго разговаривать… Нам неожиданно сократили срок обучения. Теперь выпуск будет не 7 ноября, а 25 июня. Все это очень хорошо. После окончания училища нас скорее всего пошлют на границу. Так что в этом отношении наше положение прочно. Как твои дела? Чем занимаешься и данное время? Ты ничего не пишешь о себе. Я мало знаю.

Экзамены сдам досрочно к 3 февраля. Сдаю хорошо. Диплом тоже движется. Пиши скорее. Вернее, отвечай сразу, а то я уеду в Минск. Проверять на почтамте буду ежедневно. Настроение отличное. Целую, Валерий».

«Здравствуй, дорогая мамуля!

Ты просто глубоко ошибаешься во мне, если реши ешь, что эта неудача сломила меня. Конечно, неудача такая, которая переживается тяжело, но все уже прошло и не думай меня успокаивать. Судя по письму, ты очень взволнована. Не нервничай. Все обстоит не так уж плохо, как ты думаешь. Объективно оценив факты, я ре шил, что эта встряска нужна была мне. Конечно, первенство я подарил, но еще много впереди возможностей исправиться, так что унывать не приходится. Будем работать! Меня волнует не моя неудача (я не называю это поражением), а твое письмо. Судя по нему, у тебя неважное состояние. Возьми себя в руки и не волнуйся. Твой сын добьется своего. Шаткова побил. Победим и Феофанова. Просто потерял почему-то голову. Не беда, что так получилось. Следующий раз будем умнее. За одного битого, говорят, двух небитых дают (хотя я и не был бит)».

«Мамуля, здравствуй! Живу я хорошо. Скоро сдам все экзамены. Уже начал писать дипломный проект. Думаю, что к маю в основном все расчеты и, главное, чертежи закончу. По учебе догнал ребят».

«Мамуля, здравствуй! По нашему плану, который был у нас составлен заранее, было решено: я защищаю диплом и еду на олимпийский сбор, а потом меня оттуда «Динамо» командирует в Москву. Так ведь? Сейчас положение дел резко изменилось. У нас было намечено по плану, утвержденному Федерацией бокса СССР, пробыть в Леселидзе на курорте до 7 июля, а потом в Москву для продолжения сборов до августа. Теперь дело обстоит так: на сбор приехал Шатков и меня отправят в Ленинград. На сборе, видимо, останутся Феофанов и Шатков. По два человека в весе, а остальных всех домой. Вообще-то это не так уж плохо, что меня отпустят домой. Отдохну до 7 июля, а потом получу отпуск вместо того, чтобы мучиться на сборе, а то я уже устал от всего. В Рим, как видишь, я не попал…»

А одно письмо она даже не раскрыла. Просто положила обратно в пачку. Она знала его наизусть. Он писал, что защитил диплом на «отлично», что получил рекомендации старших товарищей по партии и политотдел их заверил. Он спрашивал ее, будто проверял свои убеждения: «Знаешь, мама, я все думаю, а вдруг меня спросят: а вы готовы стать коммунистом? Что вы для этого сделали?

И вот решил ответить: я учился и занимался спортом так, чтобы меня по праву считали членом Коммунистической партии. Я мечтал всю жизнь стать в нашей семье, как отец и мать, третьим коммунистом…»

Руфина Васильевна отложила письмо. Одно за другим промелькнули воспоминания и вдруг словно обожгло. Встал в памяти тот тяжелый день…

Январь 1964 года. Тридцатиградусный мороз, невиданный для Москвы, она не чувствовала его; дикая раздирающая боль — дальше она ничего не помнит. Очнулась уже в больнице им. Склифосовского. Острый приступ застарелой почечно-каменной болезни. «Будем готовить вас к операции, — сказал ей профессор Петров на обходе. — Она необходима».

— Когда?

— Числа двадцать шестого!

— А можно хоть на день позже, — робко попросила она.

— Почему? Не все ли равно?

— Никак нельзя. — Ей трудно было объяснить, что значил этот день для нее и, прежде всего, для ее сына. Ведь они ждали его целых семь лет. В этот день во Дворце спорта должен был состояться последний акт большой боксерской премьеры и в главных ролях, что называется, гвоздем программы, была встреча прославленного поляка Тадеуша Валасека и Валерия Попенченко.

Старый профессор понял чувства матери, успокоил ее, тем более, что и сам оказался болельщиком бокса.

Валерий был на сборах под Москвой, она не хотела сообщать ему об операции, зная его характер. Боялась за него, возьмет ли он реванш за недавнее обидное поражение в Лодзи. Многие сомневались. Пресса воздерживалась от прогнозов. Мать твердо верила — возьмет!

Вечером, накануне соревнований, в подмосковном доме отдыха Борис Лагутин сидел за шахматами с Валерием. Валерий волновался. Тогда встреча с Тадеушем Валасеком значила для него очень многое…

— Борис, к телефону, — позвали ребята.

Звонили из Москвы. Сквозь шум и треск в трубке Борис услышал мой взволнованный голос:

— У Валерия мать положили в больницу. Готовят к срочной операции. Боря, поговори с Валерием, подготовь его.

— Постараюсь…

Борис вздохнул и опустил трубку на рычаг. Потом медленно пошел наверх, к Валерию…

Каждый день Валерий бывал у мамы. Они подолгу говорили обо всем, только не о предстоящем бое и операции.

За несколько часов до боя мы с Валерием вновь были у Руфины Васильевны. Я видел, как он волновался, с трудом скрывая свои чувства. Его выдавали глаза и руки, красные от мороза, они предательски нервно теребили полы белого халата. Он не знал, куда их деть. Он смотрел на ее осунувшееся лицо, на лихорадочно блестевшие запавшие глаза и не думал о своем бое, все мысли были о «бое», который предстояло выдержать матери.

Он почти не слушал ее, она шутила и даже смеялась. Чего это ей стоило, он отлично понимал, ведь завтра решится все… Глаза предательски повлажнели, сухой комок сдавил горло. Еще секунда, и он бы как мальчишка расплакался.

— Тебе пора, иди, сынок, перед боем нужно отдохнуть… Все будет хорошо. Ты победишь! — и, помолчав, добавила: — Я буду с тобой… Мы оба победим.

С тяжелой душой уходил Валерий. Перед ним все время стояло лицо матери и ее глаза, полные тревоги.

…Когда аплодисменты заглушили голос диктора, сообщавшего, что победил Попеиченко, Борис Лагутин не мог усидеть на месте.

— Ты понимаешь хоть, что ты сделал? — радостно трепал он Валерия по плечу. — Дай руку! — Лицо его выражало неподдельную радость и торжество. И, всматриваясь в мужественное лицо друга, Валерий подумал:

«Да, Борис, твоим братьям есть «делать жизнь с кого».

После боя, наскоро приняв душ, еще не остывший, разгоряченный, Валерий, отказавшись от участия в чествовании, на такси помчался в больницу…

После операции мать как бы сквозь дымку тумана, рассеивающего наркоз, словно издалека услышала бодрый голос профессора: «Ну, как дела, мать боксерская? Молодцом, молодцом! Теперь мне понятны секреты Попенченко — откуда у него такая смелость и выдержка».

С легкой руки профессора ее с тех пор все величали не иначе, как «мать боксерская»: и нянечки, и сестры, и сопалатницы.

…Воспоминания. Их много. Она помнила и торжественную встречу в Шереметьеве, цветы, праздничные лица, когда неожиданно оказалась в центре внимания репортеров. Как сыновей встречала всю сборную, которая спускалась по главному трапу. Вот Борис Лагутин с усталым лицом, с наклейкой над бровью. Стасик Степашкин со следами синяка под глазом. Где же Валерий? А Валерий, хотя и схитрил, стараясь пройти незамеченным, — он спустился по запасному трапу — все же оказался в объятиях неистовых болельщиков. С трудом про билась мать к сыну. Она жадно всматривалась в его глаза, ощупывала его лицо, руки… Все было в порядке. Ни единого синячка, словно и не было большого боксерского марафона. Как во сне от счастья, она подпевала ребятам, которые под аккомпанемент гитары вездесущего запевалы сборной Бориса Курочкина тут же на площади около аэровокзала устроили импровизированный концерт. Как во сне, она слышала речи на митинге и речь своего сына. И только шептала: «Валера! Сын!.. Вот и дождалась я этого дня…»

…Утром Валерий встал и подошел к окну. Мать не вольно залюбовалась сыном. В коротких боксерских трусиках, босиком, он подошел к кубку и как бы не веря, что это уже не сон, а наяву, осторожно поднял полу метровую чашу, погладил золотую фигурку боксера с поднятой рукой…

Вот уж даже во сне никому никогда не снилось, что этот кубок перекочует в Москву, сюда, на улицу Щепкина.

— Ма! А ведь его не имели, когда были любителями, ни Джо Луис, ни Ласло Папп, ни Паттерсон[5], ни даже Кассиус Клей[6], — Валерий помолчал, думая о чем-то своем…

Да, он немало попутешествовал, этот кубок, вручаемый лучшему боксеру мира. Дно его чуть истерто, покрыто ссадинами и царапинами, как ноги путника, ходившего за тридевять земель. Кубок имени Вэла Баркера побывал в США, Южной Африке, Великобритании и Италии. И, наконец, получил новую прописку и нового хозяина, на четыре года.

К выгравированным на серебряных пластинках фамилиям его прежних владельцев Лаури, Хантера, Ли, Мактеггарта, Бенвенутти прибавилась еще одна, трудно переводимая и в общем-то не особенно звучная: «Попенченко».

Но как ни бодрился Валерий, говоря по совести, он чувствовал усталость. Нахлынувшие воспоминания далекого прошлого и недавно пережитого вновь взволновали его.

Мать ощутила своим материнским сердцем состояние сына.

— Устал ты, сынок, пора кончать с боксом. Хватит, ты сделал все, что мог, надо серьезно заняться наукой… — Мать высказала вслух то, над чем уже задумался мудрый Филиппыч: «Надо быть настоящим мужчиной и иметь мужество уйти с ринга вовремя, не повторять ошибок своих предшественников».

…Расстаться навсегда? Не слышать больше гонга, зовущего на единоборство? Оставить то, чему отдал часть своей жизни? Легко сказать. Да ведь бокс, ринг для него все равно, что корабль, море для настоящего моряка, хотя никогда он и не был фанатиком бокса.

Другое дело — вовремя уйти! А когда это — вовремя? Кто знает это время? Этот день, этот момент?

— Да, мама. Отдохнуть действительно нужно, а там, наверное, еще поработать придется… Нельзя сейчас уходить, да и не дадут, — он кивнул на кубок и лукаво подмигнул боксеру. — Положение, брат, обязывает! Назвался груздем, как говорится, полезай в кузов…

— Да, действительно, положение обязывает! — тяжело вздохнула мать. — Тяжелый твой труд боксерский, недаром здесь выбиты слова, — и она как бы заново прочла для себя латинскую надпись на чеканной серебряной ленте: «Доблестью и трудом».

Это был один из самых счастливых дней в их жизни…

8

А поработать пришлось. Но не потому, что положение обязывало. Не прошло и года, как чемпион Олимпийских игр, кавалер ордена Трудового Красного Знамени возглавил сборную команду Советского Союза на очередном чемпионате Европы по боксу, который состоялся в Западном Берлине в мае 1965 года.

И это соревнование еще до первого удара гонга при обрело очень принципиальный характер.

Даты и адрес его проведения поначалу могли озадачить. Что же это? Спортивное мероприятие в честь двадцатилетия победы Советской Армии и всего советского народа в Великой Отечественной войне? Безусловно, нет. Тогда чьей победы или поражения ожидали устроители первенства?

Можно допустить, что многие подзабыли о том, что ровно двадцать лет назад именно в эти дни под ударами советских войск пала столица фашистской Германии. Но трудно допустить, чтобы все забыли, что 9 мая 1945 года был подписан акт о полной капитуляции фашистской Германии. Весь мир так или иначе отмечает эту дату.

Как и чем отметят ее советские спортсмены? Отметят здесь, в Берлине, стены которого еще не забыли грохота и воя снарядов и мин, а площади, мостовые, каждый метр, каждый клочок земли, лестницы, подвалы, чердаки обагрены кровью советских солдат, рвавшихся к рейхстагу, чтобы водрузить на его куполе красное знамя, знамя Победы.

Такая «забывчивость» организаторов чемпионата была неслучайной. Не нужно было быть крупным специалистом в боксе, чтобы знать, что золотая команда токийских олимпийцев находится не в лучшей форме, да и сам герой Олимпиады во внутрисоюзных соревнованиях выступил средне. Сказался трудный марафон перед Токио, сказалось и то, что почти все боксеры, возвратясь из Японии, бросились не в тренировочные залы, не на ринг, а наверстывать упущенные занятия, лекции, сдавать экзамены. И почти все отборочные соревнования провели ниже своих возможностей.

Секрета из этого никто не делал; к тому же для Федерации бокса это послужило поводом чуть перешерстить состав сборной. Несмотря на то, что в него были включены олимпийцы, их капитан Борис Лагутин остался за бортом. Для комсорга сборной Валерия Попеиченко отсутствие друга в команде было первым ударом до соревнований. Потом последовал второй — Григорию Кусикьянцу, как всегда, не хватило места в составе команды, хотя он и был уже по праву титулован тренером сборной. Кусикьянц бросился «устраиваться» для поездки в Берлин с группой туристов.

Вскоре, когда советские спортсмены узнали имена своих соперников, стало ясно, что им противостоят все лучшие боксеры континента.

Как ни перед каким иным соревнованием, Валерия буквально захватило предстоящее, «сражение». Тем более, что вместо Лагутина боксеры выбрали его капитаном дружины. Его волновало все: и тренировки друзей, их моральный настрой, отдых и главное — спортивный накал боксеров. Он сам готовился неистово и удивлял Кусикьянца упорством и настойчивостью на тренировках.

Видимо, именно тогда в спортивных залах появилось это выражение: «Готовность к взятию Берлина». Во всяком случае в разговоре с друзьями капитан и комсорг как-то сказал:

— Нам, ребята, не удалось участвовать во взятии Берлина в 1945-м. Были очень молоды. Но мы должны помнить о тех, кто до него не дошел. Мы, их сыновья, должны дойти!

На ринге мы не встретим недобитых фашистов. Даже мысль об этом исключается. Но на секунду представьте, какой неистовый восторг охватит подлинных фашистов. Какой вой поднимут они, если мы проиграем?

Можем ли мы это допустить?

И вот «Вернер Зееленбиндер-халле». Жеребьевка не в пользу нашей сборной, не в пользу Валерия Попенченко. Капитан выступает первым против опытного Хорнига из Федеративной Республики Германии сразу же после парада участников, а Кусикьянца в Западном Берлине еще нет. Он приедет только к следующему туру, с туристами.

Без волнения нельзя было смотреть этот бой. Здесь сказалось неизмеримое моральное напряжение самого Валерия. Лишиться первого места можно только однажды, и одного-единственного бойца, превзошедшего тебя, достаточно, чтобы оказаться среди зрителей. И тот и другой это понимали.

Хорниг выдержал первый натиск и сумел провести ряд удачных атак. У Валерия перед вторым раундом словно молотом в сознании бьются мысли: «Проиграл раунд, проиграл. Нужно собраться, собраться, как учил Филиппыч. И дойти. Не дошел отец, а я должен, должен дойти. На меня смотрят ребята, вся страна. От меня за висит…»

Удар гонга — и Валерий поднялся уже другим. Во втором раунде он отправляет соперника в нокдаун. Кажется, нокаут неминуем, но в третьем Хорниг тоже собрался. Он вновь боец и рвется к обострению боя. Сколько же потребовалось воли и мастерства, чтобы не повторить давних ошибок и не дать себя увлечь безотчетным обменом ударами и проявить выдержку. 1:2. Победа!

Но какой ценой. Больше других был недоволен этой победой сам победитель.

«Так не защищают титул олимпийца, лучшего боксера мира», — думал он. «Так и проиграть запросто можно», — ворчал наконец-то появившийся Кусикьянц, «залечивая» синяки на лице своего питомца.

— И тут, — вспоминает спортивный журналист Эдуард Борисов, — следует обратить внимание на одно совсем немаловажное обстоятельство — в боксе именно при таком высоком уровне встреч секундантом в углу должен быть один-единственный человек. Сейчас ясно, что Попенченко в первом бою в меньшей степени походил на самого себя. И что важнее всего — Кусикьянц должен быть с ним не только около угла, но и перед боем. Тренер — это же гораздо больше, чем просто разбирающийся в предмете наставник. А когда появился Кусикьянц, все пошло иначе. Он не расставался с Валерием. Они играли в шахматы, они и поругивались, и мирились, и смеялись, и обдумывали новый предстоящий бой. По-моему, даже сам Кусикьянц до конца не сознавал тогда в Берлине, насколько он неотделим от Попенченко, его успехов. Он появлялся в зале, когда на ринге выступали средневесы, обсыпанный пеплом, всклокоченный и отрешенный от всего. Он видел только бой, только возможного соперника, цепляясь взглядом за каждое движение боксера, оценивая каждый его шаг. Я не замечал выражения самодовольства на его лице даже тогда, когда на ринге уже был прежний Попенченко и как всегда побеждал. Он даже вроде бы нервничал, его, казалось, угнетал этот гром рукоплесканий, эта необходимая обязанность по ритуалу ходить и раскланиваться с секундантами, судьями… Скорее прочь от восторгов. Все это хорошо, но после финиша. Так вместе они и пришли к победе…

Второй бой Валерий заканчивает «за явным преимуществом». Третий — нокаутом. Четвертый финальный…

Вспомним сейчас о Робинсонах, о профессионалах. Наш разговор после поездки в Англию. За несколько секунд перед боем финалистов развели по углам. Валерии смотрел на своего соперника — красивого, атлетически сложенного негра из Англии Уильяма Робинсона. Он пришел к финалу, выиграв все бои только нокаутами. А Кусикьянц, как всегда, нагнувшись к Валерию, слегка поглаживая, как заботливая мать, его спину, скороговоркой повторял заранее разработанный план боя… И вдруг Валерий услышал: «Помни, этот нокаутер сделает все, чтобы победить тебя. Это у него единственный шанс стать профессионалом. Он стремится к этому. Титул чемпиона Европы, а главное — победа над самим Попенченко!..»

«Нет, — мелькнуло в сознании Валерия. — Я не дам тебе продать душу дьяволу…» Удар гонга.

Робинсон рванулся из своего угла столь стремительно навстречу Валерию, что Попенченко, чтобы не столкнуться с ним, вынужден был даже отпрянуть назад. Но тут же еще шаг назад и в сторону и… резкий, его коронный встречный прямой правой. Удар был настолько молниеносным, что его даже не уловили ни десятки тысяч зрителей в наэлектризованном зале, ни миллионы теле зрителей.

Робинсон рухнул как подкошенный. Нокаут. Боксер беспомощно раскинулся на полу ринга, а тот, кто отправил его в нокаут, бросился поднимать поверженного соперника. На лице его нельзя было прочесть ни радости победы, ни спортивной злости, ни тем более остервенения. Его лицо выражало лишь сострадание и еще, пожалуй, смущение. Валерий как будто чувствовал себя виноватым. Миллионы телезрителей, смотревших на экране финальные бои Берлинского чемпионата Европы, были свидетелями этого эпизода. Позже Валерий, чуть картавя, а точнее, грассируя, вспоминал: «Конечная цель любого боя — победить противника. Не знаю, откуда это во мне взялось, наверное, от мамы, но мне всегда жалко тех, кого я посылаю «на пол». Мы же не враги, мы — друзья. Я сильнее, ну и что из этого? Ведь быо-то я без злобы. А Робинсон, между прочим, чудесный парень. Мы с ним знакомы не один год, в Берлине часто потом встречались, беседовали, порой спорили и даже пели…»

Потом в кулуарах знатоки бокса, тренеры, сами боксеры с изумлением спрашивали друг друга: «Когда же и как он ударил Робинсона? Никто даже не видел удара». «Но это, — спокойно растолковывал всем Григорий Филиппович, — и есть подлинное искусство бокса: бить так коротко и мгновенно, чтобы ни зрителям, ни судьям, не говоря уже о противнике, не было заметно, как это произошло. В этом-то наш секрет «фирмы», — загадочно улыбался Кусикьянц.

Это был последний бой и последний нокаут Валерия Попенченко. На боевом счету олимпийского чемпиона, двукратного чемпиона Европы и шестикратного чемпиона СССР Попенченко двести двадцать восемь боев, из которых он двести пятнадцать раз выходил победителем. В том числе около ста — нокаутом и за явным преимуществом. Из тридцати международных встреч Валерий проиграл лишь два боя, причем одному и тому же сопернику — поляку Тадеушу Валасеку. Но у него же Валерий дважды и выиграл, причем в Токио — нокаутом…

…Отгремели бои в берлинском «Вернер Зееленбиндер-халле». Но мировая спортивная печать продолжала оживленно комментировать итоги европейского первенства. Американское агентство ЮПИ сообщало: «Финальные бои, по сути, были встречей советской сборной с остальной Европой. И советская команда в этом поединке не потеряла ни одной золотой награды, выиграв все восемь боев. Еще до начала турнира советские мастера были фаворитами чемпионата. От них ждали побед, но что произошло в итоге, оказалось выше всех ожиданий».

Так восемь парней в синих спортивных костюмах — Олег Григорьев, Станислав Степашкин, Виликтон Баранников, Ричард Тамулис, Виктор Агеев, Валерий Попенченко, Дан Позняк и Александр Изосимов, с гербами Советского Союза на груди увезли богиню Победы «Нике» — награду первенства из сраженного в спортивном единоборстве Берлина в двадцатилетие победы над фашистской Германией. Капитан и комсорг сборной Валерий Попенченко был признан лучшим боксером континента и награжден специальным призом — Золотым блюдом.

9

На Олимпиаду в Мехико Валерия пригласили уже почетным гостем. Валерий должен был сам вручить Кубок Баркера лучшему боксеру Олимпиады.

Я провожал его в аэропорту и в последний момент, буквально у трапа, сунул ему свой блокнот с ручкой, взяв с него слово, что он будет вести олимпийский дневник, день за днем описывая события на ринге и вокруг него.

— Ну и нагрузку же ты мне дал, — сказал Валерий. — Пиши, а потом отчитывайся. Знаю я вашего брата-журналиста. Ведь не слезешь! Точно?

— Ты ведь не только почетным гостем едешь, а телекомментатором, то есть тележурналистом. А раз так, бери блокнот и пиши. Все пиши. Это тебе боевое задание. Понял?

Забегая вперед, скажу: слово он свое сдержал, привез блокнот, полный записей. Правда, записи были скупыми, торопливыми, но все с лихвой окупилось ярким подробным эмоциональным рассказом на квартире у Валеры, в котором принял участие и наш друг, герой Мехико — Борис Лагутин. У меня сохранилась, теперь уже бесценная, магнитофонная пленка с записью этих воспоминаний о трудных стартах и жарком ринге в Мехико.

Уроки Олимпиады, заботы и проблемы большого ринга, о которых так искренне и горячо говорили в тот памятный осенний вечер друзья, на мой взгляд, и сегодня звучат очень злободневно, особенно после провала нашей боксерской дружины в Монреале.

«…Впереди уже не за горами московская Олимпиада, на которой наши советские боксеры должны вернуть свои утраченные позиции на олимпийском ринге», — заявил на одном из заседаний Федерации бокса Борис Николаевич Лагутин — нынешний президент Федерации бокса СССР. Заявление, прямо скажем, смелое. Но ему можно поверить на слово. Борис Лагутин слов на ветер не бросает. Чтобы убедиться в этом, стоит, пожалуй, заглянуть в прошлое, хотя и минуло десять лет, еще раз «прокрутить» пленку, конечно, не всю, а ту ее часть, которая может заинтересовать не только боксеров, но и любого читателя.

Валерий Попенченко:

— Это всего лишь мнение зрителя, тем более, что я впервые видел большой бокс со стороны, за канатами ринга, в необычной для себя роли телекомментатора событий.

Итак, каковы особенности мексиканского турнира в отличии, скажем, от токийского, где мне довелось быть участником. Что потерял и что приобрел за эти годы олимпийский бокс?

Каждую среду и субботу огромный зал «Арена-Мехико», щедро расцвеченный рекламой пивоваренной фирмы «Корона», был переполнен. Здесь разыгрываются бои профессиональных боксеров. Многое видел на своем веку этот зал. Много взлетов и падений звезд мирового бокса пережил он. Но такой затянувшейся бури не помнят даже старожилы.

Это чувствовалось по болельщикам. Окутанный сизыми облаками табачного дыма, зал кипел, бесновался, неистовствовал, особенно когда выступали мексиканцы.

Даже знаменитые итальянские «тиффози» кажутся младенцами по сравнению с мексиканскими болельщиками. Они болеют яростно, самозабвенно, бурно выражая свои эмоции, не стесняясь в формах их выражения.

Олимпийский ринг выдержал и вынес все. Ярким белым пятном одиноко маячил он, огороженный канатами, этот единственный кусочек суши среди кипящего людского водоворота.

Вначале их было триста двенадцать из семидесяти одной страны. К концу «плавания» осталось лишь сорок четыре боксера. Двадцать два вышли на последний бой, и, наконец, одиннадцать, увенчанных лаврами победителей, поднялись на капитанский мостик олимпийского корабля.

Трижды звучал в этот день наш гимн, и зал стоя приветствовал победу Валерия Соколова, Бориса Лагутина и Дана Позняка.

Ради этих минут стоило пройти и через весь многодневный шторм и через годы ожидания его. Они случаются лишь один раз в четыре года, а ждешь их подчас всю свою жизнь…

На нынешней Олимпиаде было все: и солидное представительство (в этом бокс уступал лишь королеве спорта — легкой атлетике), и завидное мастерство бойцов, и упорная борьба без оглядки на признанные авторитеты и громкие титулы.

Победа любой ценой — вот основное «кредо» большинства боксеров, предопределившее тактику и выбор технических средств. Основная ставка делалась на удар. Острота борьбы заставляла подчас срываться даже признанных классных бойцов, упрощала и огрубляла их пути к победе.

Характерно, что молодежь смело пошла на штурм высот, занимаемых фаворитами. В этом смысле «стоимость» медалей нынешних победителей и призеров до вольно высока. Правда, с некоторыми оговорками. По технике и тактике токийский турнир был выше и содержательнее. С другой стороны, участники мексиканского первенства превосходили своих предшественников в физической подготовке и волевой закалке. Бескомпромиссность была главной чертой большинства боев. Откровенные рубаки отсеялись в предварительных соревнованиях, четвертьфинале, и полуфинальные бои выглядели вполне удовлетворительно. Правда, мексиканской публике импонирует силовой бокс, заканчивающийся нокдаунами и нокаутами. Такие бои срывали овации куда более звучные, чем красивый и техничный бой мастеров, в котором никто из соперников так и не побывал на полу ринга.

Если в Токио в «дележе» золотых медалей участвовали лишь девять стран, то в Мехико в финал вышли представители тринадцати стран, причем впервые на высшем уровне были представлены шесть боксеров Латинской Америки и два африканских спортсмена. В финал вышли и трое американцев. А ведь перед началом турнира главными претендентами на успех в командной борьбе считались советская, польская и румынская команды. Американцев никто всерьез не принимал, но именно они до последнего дня наступали нам на пятки и, опередив поляков, ухитрившихся растерять половину команды в предварительных боях, заняли второе место. В Токио финал был, по существу, советско-польским (лишь в двух весовых категориях не звучали славянские имена), в Мехико же ситуация на мировом ринге изменилась, причем явно не в пользу европейского бокса.

Боксеры США серьезно готовились к турниру: несколько раз они встречались со сборной Мексики, совершили турне по Европе — свели вничью матч со сборной ФРГ, проиграли итальянцам и выиграли у англичан. Результаты не ахти какие, но зато набрались опыта.

Принцип комплектования сборной США был хорошо сформулирован одним из ее тренеров: «Мы выбрали парней отважных, с могучими кулаками и неутомимым сердцем. А умение к ним придет со временем». Как мы убедились, оно пришло вовремя.

Турнир еще раз убедил нас в том, что на олимпиадах всегда, хотим мы этого или не хотим, присутствует силовой бокс. И нам не пристало закрывать на это глаза, надеяться лишь на игровую манеру ведения боя, на выигрыш по очкам, за счет искусного обыгрывания. Олимпиада есть Олимпиада. Каждый хочет использовать свой последний шанс — сильный удар, хотя за нокдаун и засчитывается всего лишь одно очко.

На турнирах такого уровня с помощью только техники и тактики далеко не уедешь, в нужный момент они должны подкрепляться акцентированным ударом.

Им обладают Борис Лагутин, Валерий Соколов, Ежи Кулей[7], Джордж Формэн[8] и другие классные боксеры. Именно благодаря умению вовремя нанести решающий удар они смогли пробиться в финал и выиграть последний бой.

Именно такого удара не хватило, на мой взгляд, Жене Фролову, чтобы прервать беспорядочный натиск соперника, создавшего иллюзию активности. Его не хватило и Запорожцу, Белоусову, Мусалимову, Плотникову.

К сожалению, наша молодежь, за исключением Соколова, турнирной мудрости не показала. В финал прорвались наши опытные асы, причем характерно, что Алексей Киселев и Иоиас Чепулис — за счет сильного нокаутирующего удара. Иначе было нельзя, судей во встречах с мексиканцами можно было убедить только этим неоспоримым аргументом.

Послушаем мнение участника трех Олимпиад Бориса Лагутина:

— …Едва только спортсмен начинает показывать хороший результат, как ему начинают готовить достойную замену. И накануне Токийской Олимпиады меня считали ветераном. Смена поколений в команде — процесс болезненный, почти всегда он отражается на результатах выступлений. Так произошло, например, на Римской Олимпиаде, где на смену победителям Мельбурна — Сафронову, Енгибаряну, Шаткову — пришли Сивко, Никаноров, Баранников, Радоняк. Возраст спортсмена — понятие относительное, нельзя списывать опытного, выдержавшего всю тяжесть международных турниров мастера сразу после одного неудачного боя. Ведь стал же мой одноклубник Сергей Ломакин чемпионом СССР в тридцать четыре года. Кто знает, как бы он выступил в Мехико, ведь даже формально он завоевал путевку на Олимпиаду. Вот и на первенстве страны 1969 года Сергей подтвердил свой чемпионский класс.

О возрасте спортсмена надо судить по его результатам…

Олимпиада в Мехико лишний раз доказала: нельзя списывать ветеранов лишь по возрасту. Паспорт боксера — его боевой актив, его результаты.

Вот что удивило меня в Мехико: наконец-то решена проблема третьего раунда. Все были хорошо подготовлены физически, несмотря на то, что одни приехали за месяц, другие за несколько дней до начала турнира. Что касается техники, то ни в одном участнике я не увидел боксера высокого международного класса, во всяком случае, в тех боях, которые мне довелось посмотреть. На предыдущих Олимпиадах запоминались отдельные боксеры, ставшие своего рода эталоном, мастера экстракласса. Здесь я не встретил ни одного, с кого можно было взять пример, у кого можно было бы поучиться. Помню, когда я увидел впервые Джованни Бенвенутти[9], я был в восхищении.

А бои Кассиуса Клея! Зто было великолепно, особенно работа ног меня поразила! Он работал легко, уверенно, непринужденно, красиво. Эта уверенность шла от хорошего тренинга, отличной формы. Я помню Кассиуса Клея по встречам в Риме. Он был самый молодой участник Олимпиады. Семнадцатилетний, высокий, красивый стройный парень, больше похожий на мулата, чем на негра, он отличался скромностью, порой даже застенчивостью. Он испытывал даже некоторую неловкость в компании звезд ринга. Выиграв с большим преимуществом у героя Мельбурна Геннадия Шаткова, выступавшего в необычной для него полутяжелой категории, Клей чувствовал себя как-то виновато, хотя и не мог скрыть свою радость победы над самим олимпийским чемпионом. Таким хорошим парнем запомнился мне Кассиус Клей, с которым мы подружились еще в Риме. Вот и Валерий буквально влюблен в этого парня.

В подтверждение оценки Бориса Лагутина автор добавит: Кассиус Клей, он же Мохаммед Али, в сентябре] 678 года, уже тридцатишестилетним, победил своего противника, Леона Спинкса, который был моложе Мохаммеда Али на целых одиннадцать лет, и вернул титул чемпиона мира по боксу среди профессионалов. Это тот Мохаммед Али, у которого американские дельцы от бокса уже раз отняли звание сильнейшего, но не на ринге, а в кабинетах американских сенаторов, в Пентагоне, за отказ участвовать в грязной войне во Вьетнаме.

В июне 1978 года незадолго перед своим последним боем Мохаммед Али приехал в Советский Союз по приглашению Спорткомитета СССР. Он совершил поездку по стране, был принят Генеральным секретарем ЦК КПСС, Председателем Президиума Верховного Совета СССР товарищем Леонидом Ильичом Брежневым и беседовал с ним. Леонид Ильич подарил боксеру часы в память об этой встрече.

Перед отъездом на родину Мохаммед Али на пресс-конференции, отвечая на вопросы журналистов, касающиеся этой беседы, сказал:

— Он разговаривал со мной как с неофициальным послом мира из США. Это высокая честь для меня как представителя негритянского населения. У себя дома я буду бороться за мир между американским и советским народами.

А касаясь пребывания в Советском Союзе, отметил:

— Повсюду мне встречались искренние и доброжелательные люди, уверенные в себе и спокойные за свое будущее.

Я ненавижу войну. Русские ее не хотят, как и мы. Никогда за всю свою жизнь я не видел более мирно настроенных людей, чем здесь. Ваше отношение к этой проблеме является самой лучшей пропагандой мира. Все, что я видел, — хорошо! Я не могу обмануться в своих ощущениях.

Мы живем в огромном мире. Наши страны обладают самой современной техникой. Обе страны успешно осваивают космос. Остается одно — жить в мире и дружбе, как братья. Теперь, посетив Советский Союз, я чувствую себя значительно лучше.

Думаю, что приезд в СССР Мохаммеда Али, его встреча с Леонидом Ильичом Брежневым были яркой страницей, украсившей его жизнь.

10

Несколько раз, включая и выключая магнитофон, вновь и вновь слушая знакомые голоса, выбирая то, что, казалось, следовало бы переложить на бумагу, я невольно оказался во власти этой спокойной, умной беседы.

— …Особенно молодежи нужен как воздух опыт международных встреч, — продолжает этот интересный разговор Лагутин, — а их у нас маловато. На сборы обязательно должны приглашаться личные тренеры; они лучше знают своих питомцев.

Почему так получилось, что ребята, которые пришли к нам после Токио и планировались для поездки на Олимпиаду, регулярно выступали в предолимпийских неделях, не поехали, а те, кто и поехал, за исключением Соколова, потерпели поражение? Почему такие ветераны, как Алексей Киселев, Ионас Чепулис, поехали и добились хороших результатов?

Все хотят выиграть. В силе, мужестве никому из участников не откажешь. На ринге не обязательно идти, повторяю, только вперед, надо уметь маневрировать, уходить в сторону, обманывать, запутывать противника, «подергать», затянуть его на удар. Надо трезво оценивать обстановку, соперника. Я обратил внимание на свое преимущество — ноги! Умение правильно двигаться по рингу, вовремя расслабляться и взрываться серией ударов на любой дистанции, не только на дальней. Из этих слагаемых я и строил свою тактику, меняя ее в ходе боя, учитывая индивидуальные особенности соперника, готовя каждому свой сюрприз. Не торопясь, навязывал им свою тактику, невыгодную для них. Откровенно говоря, некоторые чемпионаты страны по накалу борьбы, пожалуй, не уступают Олимпиаде. Может быть, так кажется это теперь. Не знаю, но это «кажется» у меня стало, пожалуй, уверенностью…

Валерий Попенченко:

— …Я много слышал о Соколове, о котором упомянул Борис, слышал, как о прогрессирующем талантливом бойце. Именно талантливом, ибо хорошей школы, тренированности и просто одаренности уже недостаточно, чтобы на равных бороться и побеждать на олимпийском ринге.

Мы, боксеры старшего поколения, очень ревниво, настороженно, со своей строгой меркой подходим к молодым преемникам. Ситуация по-человечески объяснимая. Уходящим мастерам всегда кажется, что они были чуть сильнее, чуть быстрее, техничнее… А там, где начинается «чуть-чуть», как всем известно, и кроется настоящее, подлинное искусство, в том числе и в боксе.

Валерий Соколов хорошо начал и на международном ринге. Помню его отличные бои летом 1967 года в Венгрии. В том же году он выиграл турнир олимпийских надежд в Румынии, где в финале нокаутировал сильного румынского боксера Чука. Олимпийский год Валерий начал с блестящего выступления в международном турнире в Голландии. В Амстердам съехались сильнейшие боксеры одиннадцати стран, среди них олимпийские чемпионы Кулей, Грудзень, Каспшик, чемпион Европы Скшипчак, Гижу и другие известные мастера. Для нас турнир стал еще одной возможностью «обстрелять» молодых кандидатов в сборную СССР.

Из шести наших финалистов лишь трое получили золотые медали, и среди них Валерий Соколов. Он не повторил ошибок своих более старших товарищей, которые, имея значительное преимущество в начале поединков, успокаивались и, пропустив сильный удар соперника, никак не могли перестроить ход боя…

В Токио со мной был военно-морской пограничный флаг, подаренный мне друзьями-пограничниками. Этот «амулет» я как эстафету передал своему тезке и одноклубнику-динамовцу в Мехико.

И вот неожиданный сюрприз! На первой минуте первого раунда Валерий в нокдауне!.. Экспансивный эквадорец Рафаэль Ахундия, предложивший бешеный темп, неожиданно нанес сильный толчковый удар. Первый бой тезки мог стать и последним.

Надо отдать должное мужеству Валерия: он взял себя в руки и уверенно провел второй и третий раунды. Казалось, нокдаун, наоборот, привел его в чувство. Валерий не пошел на обострение, не сорвался на грубый обмен ударами. Он сдерживал себя, хотя зал неистовствовал, предвкушая нокаут, воодушевлял эквадорца, требовал от него досрочной чистой победы.

Надо было мгновенно оценить обстановку, выбрать единственно правильную тактику — на опережение и жестко проводить ее, избегая ближнего боя. Его острые контратаки, неприметные для зрителей, опьяненных вихревыми атаками Ахундии, четкая работа на средней и особенно дальней дистанции и принесли в конечном счете трудную победу. Валерий доказал всем, что не зря приехал сюда, он показал характер настоящего спортсмена.

…Финальный бой, как известно, закончился победой Валерия Соколова уже в первом раунде. Гордость и надежда Уганды, Эридади Мукванга[10] впервые сам побывал на полу.

В предварительных боях боксер из Уганды буквально подавлял бешеным темпом своих именитых соперников, заканчивая все бои досрочно, — нокаутом или за явным преимуществом. В финале Мукванга был побит своим же оружием.

В чем секрет победы Валерия Соколова?

Смелость, вера в свою высокую цель, самоотдача до конца, умение подчинить все одному, победе, — вот слагаемые характера молодого олимпийского чемпиона, динамовца Валерия Соколова.

Долго шел разговор двух боксеров, разговор обстоятельный, критический и полный заботы о молодом поколении, о боксерах тяжелого веса: разве перевелись богатыри на Руси? С оценкой, с анализом чисто профессиональным. Чувствовалось, что главная забота мастеров об отечественном спорте, не о том, как приумножить лавры, которых у каждого было достаточно, а о том, как приумножить славу советского бокса.

— Хочу напомнить, — сказал Попенченко, — что путь к мастерству проходит в жесткой конкуренции со взрослыми, опытными боксерами. Почти все чемпионы прошлых лет первых успехов на большом ринге достигли именно в «юниорском» возрасте.

Олегу Григорьеву и Сергею Сивко, например, было по 19 лет, когда первый стал чемпионом Европы, а второй — серебряным призером Римской Олимпиады. Борис Лагутин завоевал первую золотую медаль в 20 лет, а олимпийскую бронзу получил в 21 год.

Я не говорю о знаменитых американских тяжеловесах, о которых мы уже упоминали, о Флойде Паттерсоне, ставшем чемпионом Олимпийских игр в 18 лет, Кассиусе Клее, ставшем лучшим боксером-любителем в 17, а в 21 год — абсолютным чемпионом мира среди профессионалов. Нынешнему олимпийскому чемпиону-тяжеловесу Джорджу Формэну, которому специалисты прочат лавры Клея, сейчас 19 лет…

Сошлюсь, наконец, На собственный опыт. Свой первый международный бой я провел в 18 лет. Тадеуш Валасек преподал мне тогда хороший урок.

Мастерство быстро не приходит, опыт тоже прибавляется с года-ми. Старые тренеры говорят, что для высоких результатов необходимы 20 процентов таланта и 80 процентов работы. И если в 22 года начинаешь постигать азы высшей математики бокса, как частенько бывает у нас, то рискуешь еще до окончания курса перейти в разряд ветеранов.

Олимпиаду в Мехико считают рекордной по количеству… рекордов. Есть свои рекорды и у боксеров. На большом ринге тоже иногда возникают легенды. Одной из таких легенд стал спортивный подвиг Бориса Лагутина. Именно подвиг, если мы вспомним, что за всю историю Олимпийских игр только двум боксерам удавалось подтвердить свое звание победителей: англичанин Гарри Мэллинг является двукратным олимпийским чемпионом и венгр Ласло Папп — трехкратным.

Борис Лагутин повторил этот рекорд, ведь у него две золотых и одна бронзовая награды.

Характерно, что все эти боксеры выступали в среднем весе. В том весе, где скорость легковеса сочетается с ударом тяжеловеса. А ведь этой самой дорогой и почетной для нас медали могло и не быть. Это была незапланированная медаль, как и сам боксер. Федерация и тренерский совет поставили крест на бывшем капитане сборной. После первого же проигрыша молодому боксеру Мавряшину, прямо скажем, случайного, в марте 1965 года, когда Борис выступал не совсем здоровым, после тяжелого гриппа, его вывели из состава сборной, досрочно отправили на покой, кончился-де Лагутин, побит.

Скромный, даже застенчивый, Борис всегда был готов уступить свое место более молодому боксеру. И обращаясь к Лагутину, Попенченко сказал: — Ты уж, извини меня, Боря, но сейчас дело не в нас. Думай о молодежи. О наших наследниках. Кому идти дальше. Видишь, пленка крутится, значит, и до них дойдут наши голоса. Сейчас искренность превыше всего.

Так вот, для пользы дела Борис Лагутин был готов стать даже спарринг-партнером: как-никак ведь он участник двух Олимпиад и смог бы помочь и словом и делом молодым бойцам.

Но мудрецы из Федерации бокса и тренеры сборной решили обойтись без него. Беспрецедентный случай — действующего олимпийского чемпиона не пригласили, хотя бы для приличия, на сборы даже второй команды…

И вот кто-то, когда-то, в чем-то провинился, и Бориса спешно призвали в ряды сборной, буквально за две недели до вылета в Мехико. Захватили так, на всякий случай, как и Ионаса Чепулиса.

Пусть же его триумф станет серьезным уроком на будущее и Федерации бокса и тренерам.

Помню, в январе 1964 года, после первой победы над Валасеком, я готов был обнять и расцеловать всех. В дифирамбах и поздравлениях не было недостатка. Борис скромно подошел последним и просто пожал мне руку. Это рукопожатие было дороже всего.

Борис не был в Лодзи, когда я проиграл Валасеку, но мой проигрыш переживал как свое личное поражение. После неудачного боя я буквально не находил себе места, а когда мы встретились, подошел ко мне, подошел без сюсюканья и соболезнований, дескать, засудили и прочее…

— Тактически ты проиграл этот бой, — сказал тогда Борис и как по нотам разобрал мои ошибки.

Догадываясь, что ему не придется выступать и в ответном матче с командой Полыни, он все равно регулярно посещал все тренировки. Охотно боксируя со мной, войдя в роль Валасека, он был незаменимым спарринг-партнером.

Весь период сборов Борис не оставлял меня, причем делал это очень тонко, тактично, не докучая и не опекая ни в чем, а в самый трудный момент, когда накануне матча оперировали мою мать и состояние ее было крайне тяжелым, он взял все бремя забот на себя. В этом он весь, этот могучий человечище и мой друг Борис Лагутин.

И Попенченко потряс шутливо за плечо смутившегося Бориса.

О братстве людей нужно говорить особо.

О неприязни людей подчас можно и умолчать. Часто, и это справедливо, сильные и умные люди меняют свое мнение к лучшему о ком бы то ни было. Жизнь — это мудрая школа, и хорошие поступки красят человека и заставляют переменить о нем мнение. Но нет ничего краше дружбы сильных людей. И вновь я перематываю «ленту» памяти.

1965 год стал годом триумфа сборной страны и… заката ее капитана Бориса Лагутина.

Во всяком случае, «похищение» золотой богини Нике, заставившее изрядно поволноваться весь спортивный мир, «похищение» Европы, точнее, европейского золота, стало новой сенсацией спортивной весны, но проходило без участия Лагутина. Из Берлина средь бела дня в присутствии десяти тысяч свидетелей-болельщиков восемь советских боксеров увезли восемь золотых медалей чемпионов Европы. В этом «штурме» участвовали почти все олимпийцы, кроме их капитана. Но он был мысленно с ними. Я это понял на дружеской встрече победителей в доме Валерия Попенченко. И здесь Валерий от имени команды вдруг вручает Лагутину памятную медаль участника чемпионата. Это был не великодушный жест и не щедрость победителя, а искренний порыв. Борис, помню, упрямился и наотрез отказывался принять медаль. И только напор Валерия Попенченко заставил его поколебаться.

— Учти, Борис, если не возьмешь медаль, кровно обидишь всех ребят, ведь ты был с нами в Берлине. Мы верим в тебя и считаем своим капитаном, как и в Токио. Ясно? — Вместо ответа Борис молча стиснул руку Валерия и они крепко, по-мужски, обнялись.

Борис Лагутин не любит вспоминать те трудные времена, которые он пережил. Да, ему было очень трудно. Учеба в университете отнимала массу времени, он не мог выполнять и половины той работы, которую делали боксеры сборной. Его не приглашали ни на одни сборы, и не потому, что не хотели мешать его учебе. Просто поставили на нем крест. И он все же решил дать бой.

Даже блестящие победы над лучшими боксерами страны, в том числе и над кандидатом на Олимпиаду в Мехико Агеевым, тренерский совет и Федерация посчитали случайными. Более того, один из тогдашних руководителей бокса, сам в прошлом весьма заурядный боксер, видимо, руководствуясь большим личным «опытом», вызвал однажды Лагутина и без обиняков предложил навсегда оставить большой ринг, объяснив, что-де Агеева они готовили к Олимпиаде целых четыре года и «случайная» победа над ним ничего не значит. Надо, мол, иметь совесть, имея все награды и звания, пора уступить дорогу молодым. Борис, выслушав приговор, тактично дал понять, что он сам решит, когда ему покинуть ринг.

Так рухнула тогда его последняя надежда попасть в Мехико. Но в трудную минуту, как мы знаем, о Лагутине вспомнили…

И вот Мехико. Огромный зал «Арена-Мехико» неистовствует, а на ярко освещенном квадрате ринга рефери держит за руку Лагутина, высоко подняв его руку. Это заключительный бой Лагутина в Мехико, это золото!

А в комментаторской кабине ведет телерепортаж Валерий Попенченко. Взволнованный голос его звенит от радости, словно он сам только что выиграл бой.

Вспоминая об этом, Валерий сказал: — Я не мог удержаться и, ведя передачу, открыто бросил «перчатку» в лицо тех, кто плохо знает, на что способны такие, как Лагутин. А чуть позже, взволнованный и притихший, Борис сидел у нас в ложе прессы после церемонии награждения. Растерянно теребя почетную ленточку, на которой сверкала золотая медаль, он смущенно принимал поздравления, не зная, что ответить дотошным корреспондентам. Да разве после такого боя найдешь нужные слова? Чтобы понять это состояние «невесомости», надо пережить, испытать его.

Все, что он пережил и передумал за эти годы, всю радость и боль он сказал там, за канатами олимпийского ринга, выплеснул на одном дыхании. А когда ушли репортеры, Борис улыбнулся своей мягкой улыбкой и сказал:

— А помнишь, Валера, ту бронзовую медаль, память о Берлине? Она мне так же дорога, как эта Именно она в тяжелые для меня дни вернула силы и уверенность в себе.

— Брось, Боря! Разве ее сравнишь с олимпийской?..

— Нет, нет! — взволнованно перебил он. — Ты сам не представляешь, как мне нужна была тогда поддержка. Дело не в медали, она лишь символ доверия, но какого доверия!..

— Кончай, Борис! Я чувствую, что ты сейчас заговоришь стихами.

— Ну, положим, стихи — это уж по твоей части, я тут — пас.

Бывают минуты, когда не нужно слов, просто хочется помолчать, заново пережить прошлое. Мы сидели молча. Я смотрел на них и радовался. Какой дух, какая воля у этих богатырей, удививших не только весь спортивный мир, но и близких друзей!

11

Когда и как состоялся олимпийский чемпион, гордость советского спорта, боксер Валерий Попенченко? Как просто было задать этот вопрос самому Валерию, пользуясь дружбой с ним. Но я не торопился. Думал, придет время и ему писать мемуары. Прочтем, узнаем, а если будет нужно, расспросим. Но профессиональная привычка не только знать, но и донести до аудитории, до своих читателей познанное всегда ощущается и в разговорах с журналистом, и даже когда просто молчат собеседники и думают каждый о своем, а тебя выдают, выдают даже твои глаза.

Случилось так, что сам Валерий после того, как покинул большой ринг, как-то сказал мне:

— Вижу, чувствую, что вот-вот и ты разразишься серией вопросов, от которых нет у меня натренированной защиты. Не хочу даже от друга получить нокдаун.

— Ты это о чем? — спросил я.

— Не хитри. Боюсь таких стереотипных вопросов вроде: «В чем секрет большого ринга?» — или «В чем секрет феномена Попенченко?». Недавно меня во Дворце спорта загнали в угол журналисты и давай пытать.

— Так что же ты ответил?

— Ну как ты думаешь? Ничего. Сообразил, что дело дрянь, так просто не выкрутишься, деваться некуда. Достал из кармана записную книжку, ручку, записал аккуратно их вопросы и вежливо сказал, что надо серьезно подумать, вопросы не из легких. Видел бы ты лица этих репортеров…

Тебе же нужно другое, и вот про себя решил: пора, видимо, развенчать это магическое слово «секрет». Нашим ребятам нужно рассказать правду, ту, которая, может быть, поможет молодым солдатам стать если и не чемпионами, то сильными, ловкими. В жизни мужчина должен быть мужчиной, всегда готовым к любому бою, к любой работе, к любому испытанию.

Я был благодарен Валерию за такую откровенность и весь превратился в слух.

— Так вот… — немного подумав, начал он.

Молодежи свойственна романтика. Слова «ринг», «раунд», «удар гонга» в 14–17 лет звучат как симфония. Если ты здоров, энергия бьет ключом, то ты не пройдешь мимо ринга. Известный процент риска и опасности существует в каждом виде спорта, существует он, стало быть, и в боксе. Но это не отпугивает молодых ребят, наоборот, как магнит притягивает их к испытанию своих сил и самоутверждению.

Детство мое пришлось на трудную послевоенную пору. Мальчишки как мальчишки, культ сильного, как и во все мальчишечьи времена, был выше любого авторитета. Синяки и шишки были высшей добродетелью, и мы ими гордились. Фильм «Первая перчатка» мы смотрели по нескольку раз. И во дворе устраивали свои чемпионаты.

Как мне хотелось попасть в суворовское училище! Хоть ростом я был невелик, но мне хотелось показать, что я достаточно сильный, и на медицинской комиссии я даже схитрил, пытался выжать динамометр обеими руками. — Валерий улыбнулся и продолжал.

— 16 лет назад вступил я на боевую тропу бокса и на военную службу одновременно. Весил 49 кг и начал с веса пера. Но бокс не был для меня самоцелью, не менее увлеченно я занимался баскетболом, легкой атлетикой, волейболом, плаванием, шахматами и везде старался быть первым: и в учебе и в спорте. Я тебе это уже говорил.

На спартакиаде суворовских училищ я был горд тем, что оправдал звание капитана своей сборной. Я занял второе место по толканию ядра с результатом 10 метров 70 см. Метнул диск на 31 метр. В 1955 году к окончанию суворовского училища я имел II разряд по шахматам и баскетболу, которыми гордился не меньше, чем званием чемпиона Узбекистана по боксу среди взрослых, хотя и был несовершеннолетним.

Алгебру бокса я постиг в полуфинале юношеского первенства СССР 1955 года, к этому времени в моем активе было 32 боя и 30 побед. Экзаменатором был чемпион страны во втором среднем весе Володя Ковригин. Первый раунд я выиграл. А во втором… Мне страшно хотелось закрепить успех.

Бросился на противника. Он встретил меня — пом ню только начало его серии ударов левой сбоку, правой прямой… Как он закончил ее, я уже не видел. Пришел в себя, ничего не слышу, а сквозь туман пальцы рефери: пять, шесть…

Страшно стало. Нокаут! Вскочил на ноги, все плывет, руки и ноги ватные.

Но снова, будучи в состоянии «грогги», как забияка, бросился на Ковригина. Тот легко шагнул назад и… Опять темно. Второй тяжелый нокдаун. Гонг спас меня. Нашатырь привел в чувство, свет стал ярче и канаты белее. Одно было ясно — так боксировать нельзя. Что-то сдвинулось во мне, слышу шепот тренера: запомни — правой левой, левой в корпус. Это была моя коронная серия. Я делал шаг назад и на отходе бил правой. Противник поднимал, защищаясь, руки, и я добавлял левой. Ковригин вышел добить, нокаутировать меня. Теперь я не принял атаки, закрылся, сместился вбок, ответил короткой серией. Вижу, он нервничает, и, когда он, забыв о защите, рванулся вперед, я отступил и автоматически, как сотни раз на тренировках, провел свою серию — правой прямой в голову, левой в корпус. Упал Ковригин…

Это была моя первая победа не над противником, а скорее над самим собой. Может быть, тогда я и стал настоящим боксером. Так приходит зрелость.

Высшую математику в учебе и в боксе пришлось проходить уже в Ленинграде, будучи курсантом Высшего военно-морского пограничного училища. Причем около года, занятый учебой, я почти не надевал боевых перчаток.

Шестнадцать лет мы не расстаемся с тренером, вместе рука об руку прошли по-настоящему трудный и счастливый путь, вместе делили горести и радости.

Многие болельщики, боксеры и тренеры у нас и за рубежом спрашивают меня, что нужно знать и уметь, чтобы стать олимпийским чемпионом, в чем секреты моих тренировок, как стал лучшим боксером мира? В общем, это те же вопросы, которые задали мне недавно журналисты во Дворце, только в более скромной форме.

Это сложные вопросы. Одно только ясно, что без труда, каждодневного, упорного, спортивное счастье минуло бы меня. Вот он — первый и самый главный секрет и, пожалуй, ответ на все вопросы сразу.

Что касается системы моих тренировок, то мы с Григорием Филипповичем Кусикьянцем придерживаемся одного мнения: нельзя слепо копировать никого — ни Попенченко, ни Лагутина, ни Валасека, ни Григорьева, ни Тамулиса. Поскольку нет в природе двух абсолютно похожих людей, постольку нельзя воспитать боксера, который вел бы себя на ринге точно так, как они. Молодому боксеру не следует слепо заимствовать готовые приемы, готовые рецепты известных мастеров, а нужно работать над тем, чтобы эти приемы в наиболее выгодной форме сочетались с личными качествами, особенностями характера каждого. В боксе, как ни в одном виде спорта, очень многое зависит от индивидуальных особенностей человека: роста, телосложения, длины рук и ног, темперамента, характера, давних привычек, даже походки.

Моя стойка долгое время служила предметом дискуссий и кривотолков, была, что называется, притчей во языцех. Она не нравилась никому: ни противникам, ни судьям и, конечно, не импонировала зрителям. На первый взгляд, она необычна и даже примитивна, но, как отметил еще Феликс Штамм, таит в себе много опасностей. У меня не длинные руки, отсюда мое «дистанционное амплуа» боксера — средняя и ближняя дистанции. А в ближнем бою соперник уходит в глухую защиту, умело, подчас и неумело, вяжет руки, и поединок внешне выглядит неизящным. К этому часто прибегают мои противники, памятуя о моем сильном ударе справа. С другой стороны — стойка у меня открытая, что также противоречит вроде бы общепринятым законам боя в ближней и средней дистанции. Основной минус этой стойки — повышенная опасность пропустить атаку или контратакующий удар соперника. Для этого должно быть обостренное чувство дистанции и отличная реакция, отработанные до автоматизма защитные маневры корпуса, плеч и предплечья. Над всем этим я работал с особым усердием с первых своих шагов в боксе. Собственно, я решал одну-единственную задачу — как в непосредственной близости к противнику удержаться от искушения увязнуть в путах глухих защит. Определенный риск всегда оставался, но зато я обретал полную свободу для самых решительных действий. В этом была моя цель, а средства, как и методика тренировок, оставались и остаются самыми общедоступными, без каких-либо «особых» приемов и ухищрений. Приведу для примера один из своих «рабочих» дней периода непосредственной подготовки к ответственным соревнованиям.

Утром после сна часовая разминка, которая включает в себя пробежку, гимнастические упражнения, бой с тенью. Затем холодная ванна, душ или обтирание. Плотный калорийный завтрак. С 12.00 — общая физическая подготовка. Ее я начинаю с бега по пересеченной местности в рваном ритме, два-три километра с рывками, как в бою по времени раундов. Затем приступаю к работе на моем любимом снаряде — мешке. Три-четыре раунда для отработки скоростной выносливости. Шлифую свои излюбленные комбинации. Темп предельный. После короткого отдыха переключаюсь на штангу весом до 40 килограммов.

В общефизическую подготовку входит также лазание по канату без помощи ног, шведская стенка для укрепления брюшного пресса, упражнения со скакалкой. После полуторачасового послеобеденного отдыха в 19.00 приступаю к основной тренировке: три-четыре раунда на мешке, один-два раунда на лапах с тренером и затем пять-шесть раундов со спарринг-партнером, проводим условный бой. При этом стараюсь состязаться с партнером не в количестве ударов, а в умении контролировать бой, быть хозяином положения.

После такого шестираундового боя делаю разминку на расслабление, а затем с тренером проводим подробный разбор боя.

Подобные тренировки перед соревнованием я провожу три раза в неделю. Остальное время — игровые тренировки — баскетбол, футбол, волейбол и так далее.

Велико значение в боксерском тренинге и психологической подготовки. И мне кажется, что эта сторона должна изучаться спортсменом с первых его шагов.

Бокс вызывает крайне нервное напряжение у спортсмена, которое надо уметь вовремя преодолевать и использовать для победы.

На мой взгляд, психологическо-тактическую подготовку перед соревнованиями можно разделить на два этапа: первый — это подготовка к соревнованиям, и второй — подготовка непосредственно к бою.

Боксер должен не только хорошо тренироваться, но и уметь отдыхать, особенно в последний предсоревновательный период. Именно в это время происходит окончательная настройка всей нервной системы к предстоящим соревнованиям. Последние дни надо много гулять, бывать на свежем воздухе. Полезно в это время заниматься рыбной ловлей, ходить в кино, театры, но самое, пожалуй, главное — при всем этом нужно помнить о своем тренере, стараясь быть с ним каждую минуту, ибо только в тесном общении, понимании друг друга рождается обоюдная уверенность, приходит спокойствие.

Нельзя недооценивать своих противников, но нельзя их и переоценивать. Все готовятся очень хорошо к соревнованиям, могут быть сюрпризы в любое время. Каждый из них имеет свою цену и свой класс, ко всему надо относиться объективно.

Начался турнир и бывает так, что тебе по жеребьевке приходится очень долго ждать твоего часа. Не советую за это время смотреть много боев. Во-первых, независимо от себя ты переживаешь вместе со зрителями, и, тем самым, твоя психика устает. Во-вторых, притупляется твоя зрительная реакция, и в результате не будет той остроты, которая так понадобится тебе на ринге.

Желательно посмотреть только своих противников и, если это возможно, составить о них мнение. Вот здесь то роль тренера особенно велика. Зная своего противника и объективно оценив его, с тренером можно прорепетировать весь ход предстоящего поединка во всех его положениях и вариантах. Перед разминкой надо собраться, быть спокойным, сосредоточенным, уйти в себя. Постарайся улыбнуться противнику, когда пожимаешь руку, не вымученной улыбкой вежливости, а искренней; такая улыбка расслабляет и помогает снять нервное напряжение перед гонгом.

Бой — самая хорошая проверка твоей подготовки, но нельзя забывать о турнире, помня, что в случае победы тебя ждут еще не менее напряженные бои. Умей распределить свои силы и знай, что каждый твой бой может быть финальным.

— Ну вот, — помолчав, сказал Валерий, — постепенно я заговорил уже с мастерами, а не с начинающими, и, кажется, поучительным тоном мэтра, хотя верю, что многие сегодня, надев боксерские перчатки, будут завтра защищать бело-голубой цвет «Динамо», а послезавтра в честь их победы поднимут наш алый флаг и прозвучит Гимн Советского Союза. — И Попенченко вновь задумался, словно вспоминая, как происходит этот ритуал.

— А теперь несколько слов о боксе и о себе. Если хочешь, вроде исповеди.

В детстве я не мечтал стать боксером. Я зачитывался Александром Грином и мечтал только о море. Трусом я никогда не был, но чувство страха мне было знакомо. Летом мы жили на даче — под Москвой. Иногда мама задерживалась на работе поздно, и, когда темнело, я выбегал в сад. Сад большой, деревьев много — страшно, но одному в пустой даче еще страшнее. А прежде чем лечь спать, я зажигал свет во всех комнатах: спать в темной даче боялся.

Лет семнадцати я стал мечтать о подвиге, но случая не представлялось. Я уже занимался боксом и, провожая домой знакомую девушку, все ждал, что на нас нападут хулиганы, но никто не нападал что-то. А как я хотел спасти, защитить свою спутницу!

Давно прошло то время, когда я смотрел на бокс, как на средство самозащиты. Да и никогда я не использовал свою силу вне ринга.

Бокс многому научил меня, помог воспитать характер. Как ошибаются люди, считающие бокс диким видом спорта! Я убежден, что бокс воспитывает мужество, решительность, самостоятельность в большей степени, чем многие виды спорта.

Бокс научил меня быть не только смелым, но и решительным, отстаивать собственное мнение, что иногда гораздо труднее. И, наконец, бокс подарил мне настоящего друга. Имя его — Борис Лагутин.

Право на победу, право быть первым дает только честная борьба. И этому тоже меня научил бокс.

Вместо эпилога

У Валерия Попенченко растет сын, Максим. Ему одиннадцать лет. У того же старого трюмо, память о бабушке, теперь уже подолгу простаивает крепыш Максимка…

Иногда он с разрешения мамы Тани снимает со стенки отцовские перчатки — святую реликвию — и примеряет их на свои крепкие кулачки, посматривая на фотографию отца в форме капитан-лейтенанта пограничного флота с алой лентой через плечо и Кубком Баркера в руках.

А отец с фотографии с улыбкой смотрит на него, как бы подбадривая: «Молодец, сынок! Так держать!..»

После трагической гибели отца он уже не делал смешных рожиц у этой семейной святыни, а сосредоточенно и на полном серьезе, пока, конечно, самостоятельно, «отрабатывает» знаменитую отцовскую стойку…

Я думаю, что не у многих прославленных боксеров сыновья непременно достигали мастерства отцов. Но у Валерия Попенченко, мне кажется, было достаточно упорства и трудолюбия. Хочется, чтобы именно эти черты унаследовал его сын.

Если так произойдет, то я верю, что пройдет время, и под сводами Дворца спорта в Лужниках на очередном Международном турнире на приз имени Валерия Попенченко раздастся спокойный, бесстрастный голос судьи-информатора, приглашающего на ринг очередную пару:

«Вызывается боксер второго среднего веса Максим Попенченко — Советский Союз!..»

И вновь, как когда-то в былые годы, шумно вздохнет переполненный зал и затем воцарится напряженная тишина, какая бывает только во время большой боксерской премьеры.

Валерия Попенченко, мне кажется, было достаточно упорства и трудолюбия. Хочется, чтобы именно эти черты унаследовал его сын.

Если так произойдет, то я верю, что пройдет время, и под сводами Дворца спорта в Лужниках на очередном Международном турнире на приз имени Валерия Попенченко раздастся спокойный, бесстрастный голос судьи-информатора, приглашающего на ринг очередную пару:

«Вызывается боксер второго среднего веса Максим Попенченко — Советский Союз!..»

И вновь, как когда-то в былые годы, шумно вздохнет переполненный зал и затем воцарится напряженная тишина, какая бывает только во время большой боксерской премьеры.