Вальпараисо

Глава 7

В самом начале, когда Раймонд появился на Поркероле, он часто ходил ловить рыбу с Кристофом. Последний не слишком серьезно относился к лову, но Раймонд почерпнул от него массу полезных сведений. Не только о погоде, рыбе, почве, местных трудностях и особенностях, но и о самой стране, побережье, острове. А еще были дивные истории Кристофа, пересыпанные забавными оборотами и солеными шутками на изумительно живописном французском. Для Раймонда они придавали Поркеролю третье измерение — фантастическое, превращая его в сказочный мир. Для северянина остров становился миром, где удивительное уже случалось раньше и будет твориться впредь. Возможно, даже с ним. Почти как Натали, Раймонд не мог избавиться от ощущения нереальности всего, что происходит на этом острове. В любой момент он мог очутиться в сказке. Ей-богу, это Кристоф виноват, что Раймонд влюбился в Натали.

— Был у меня один знакомец, — начал как-то Кристоф, удобно примостившийся на люке моторного отделения неопрятного рыболовного катера, — который, как и ты, выходил со мной в море забросить сеть. Так вот, этот малый интересовался историей — собственно, для него все превращалось в историю. Он показывал на форты вдоль побережья и рассказывал мне про них. «Гляди, Кристоф: вот этот — времен Вобана, а тот — Крымской войны. Там, где теперь маяк, был форт, возведенный императором. А тот… ну да, сарацинский дворец. Представляешь, Кристоф, сарацинский дворец!»

— Каких сарацин? Алжирцев? Пиратов?

Раймонд управлял штурвалом, бесцеремонно задрав ногу повыше. «Драм-там-там», — тарахтел дряхлый, ржавый бензиновый мотор. Они подплыли к скалам мыса Кап-де-Мед. Кристоф бросил за борт пробковый поплавок с воткнутой сверху растрепанной пальмовой ветвью в качестве ориентира и по длинной зигзагообразной кривой стал травить сеть.

— Почем я знаю, откуда они пришли? Сарацины сотни лет назад заполонили Прованс. Построили дворцы в Море, в Эстреле — в общем, грабили весь этот край. Oh canaille de sort[13], да тут здоровенная дырища.

Вилла на мысе, вне всякого сомнения, была построена на развалинах какого-то форта или крепости. Сад террасами спускался среди древних крепостных бастионов, поросших мхом и миртами, а внутри стоял дом.

Вероятно, он появился тут в наполеоновские времена — не тут ли, в Птит-Пасс, фрегат «Амелия» месяцами скрывался «от ока лорда Нельсона»? — но для Раймонда это был сарацинский дворец, увековеченный в рассказе Кристофа.

— Там когда-то жил майор. Вот это был мужчина! Здоровенный, как три гренадера и квартирмейстер. Рост два метра, вес — сто пятнадцать кило. Я тогда был босоногим мальчишкой, лет эдак восьми. И как-то раз майор велел мне прийти к нему в дом. Я должен был поворачивать ручку граммофона — знаешь, такой древний ящик с большой изогнутой трубой. «Ты стой здесь, — говорит он, — и заводи граммофон, потом получишь денег, большой кусок пирога и стакан портвейна. Но только оставайся за занавеской и носа не высовывай».

Наступила драматическая пауза из тех, что так удавались Кристофу.

— А ты выглянул?

— Еще бы нет!

— Ну и?..

— Он танцевал. Сам с собой, на террасе, при свете луны, под граммофонную музыку. Абсолютно голый, с большим бокалом шампанского в руке. Дивное это было зрелище, доложу я тебе, великолепное зрелище! Да, он был мужик что надо, этот майор. — Кристоф издал утробный ласковый смешок. — Как он умел пить — о… как он умел пить!

Эта уродливая вилла среди заросших зеленью странных террас с тех пор стала для Раймонда прямо-таки заколдованным местом: сарацинским дворцом, где гигантская пьяная тень торжественно и одиноко вальсирует при луне под ржавый граммофон, а острые глазки маленького француза следят за ней из-за пыльной шторы.

Наутро над Птит-Пасс по-прежнему дул мистраль, слабый, но весьма настойчивый. Раймонд пораньше отплыл в шлюпке, вытаскивать свою сеть, но там не было ничего такого, что стоило бы оставить. Он оставил шлюпку на крохотном пляже в устье бухты, под скалами. Никто не увидит ее здесь. Раймонд стал подниматься по истертым ступенькам из крошащегося выветренного камня к крепостным валам, вспугнув трех черных дроздов и ужа. Ни один человек не пойдет в эту сторону. Кристоф, присматривавший за виллой, как-то раз обмолвился, что уж где-где, а тут спокойствие гарантировано. Среди миртовых кустов порхала зеленовато-желтая бабочка, с крыльями, окрашенными снизу в два разных оттенка мягкого и нежного цвета листвы. В запущенном саду росли агавы, алоэ и что-то вроде дикого розового алтея. Кое-где попадались уголки в английском стиле: полуразрушенные открытые беседки, оплетенные вьющимися розами.

Раймонд прихватил с яхты старый коврик и линялые, покрытые пятнами морской воды, подушки, собираясь положить на поросшие травой камни там, где солнце освещало этот оазис тишины. Стрекозы проносились над смешанным провансальским мелколесьем за пределами сада, и зеленые ящерки сидели под кустами, наслаждаясь проникавшими туда лучиками.

Натали, в хлопковом пляжном платье, сидела на другой оконечности скалистого мыса, глядя на море, где крейсер и три эсминца сопровождения из Тулона отрабатывали не то разминирование, не то еще какой-то бессмысленный флотский маневр. Она надела большую соломенную шляпу, но большие парижские солнцезащитные очки оставила в номере.

Они провели там поистине золотой день. Плавали около мыса, правда осторожно (из-за подводных камней), пили белое вино, для охлаждения закопанное в песок у кромки воды, а подкрепившись, заснули, устроив сиесту в зыбкой крапчатой тени разлапистого фигового дерева. Раймонд совершенно забыл про Вальпараисо, корсиканца и заплату на корпусе «Оливии». Пилот самолета армейского реактивного тренажера, на малой высоте преодолевавшего последний этап пути к йерскому аэропорту, заметил парочку и при виде обнаженной Натали, лежавшей ничком со шляпой на шее, сделал круг, вернулся и приветственно помахал крыльями, но она не проснулась. После сиесты они занимались любовью и ели шоколад. Листва вокруг легонько шелестела, но ни майор, ни сарацины не потревожили их уединения.

Около шести часов вечера, когда Натали лежала в шезлонге среди кустиков гостиничного сада у самой воды, утопая в косых лучах заката, какая-то легкая тень омрачала ее покой. Мистраль совсем утих, и гладкий золотой ковер простерся через Птит-Пасс к расположенному на западе Жьену. «Ястреб» с вечерней почтой, грузом и горсткой экскурсантов исчез из виду, но слабый рокот его двигателей, лениво перемалывающих воду, до сих пор отдавался в ушах. Когда он наконец смолк, Натали задумалась, вышел ли корабль за пределы слышимости или уже Стоит на приколе в Жьене. Последние капли дневного тепла просачивались под кожу, даря наслаждение. Натали провела день в праздности, по-детски беззаботно отдаваясь веселью, а сейчас на ней была чистая одежда. «Так ребенок, — подумала она, — приходит домой из гостей чумазый и счастливый. Ему умывают личико, и мама велит поиграть часок на улице перед ужином. Вот и со мной так». У Натали были все основания чувствовать себя довольной и умиротворенной, но ничего подобного она не испытывала, как, впрочем, и раскаяния. Она была безжалостна со своими любовниками. Не щадила, не медлила с расставанием. Нет, Натали щедро отдавала все до капли, а потом рубила сплеча.

Она даже не сомневалась, рассматривая свои побуждения отстраненно, что это был не просто эгоистичный порыв чувственности, хотя чувственность, конечно, тоже сыграла определенную роль. И вряд ли ее обуяло сентиментальное стремление утешать одиноких и несчастных молодых людей — даже мысль об этом казалась смешной, но, быть может, ею двигало желание немного приободрить Раймонда. Когда он уйдет в плавание, оставленные ею воспоминания, возможно, хоть капельку помогут бороться с призраками в тумане, зловещим рассыпчатым снегом, падающим в мертвой тишине, и внезапными шквалами. Натали пыталась все это осознать.

— И насколько там силен ветер? — спросила она.

Раймонд указал на ванты — туго натянутые проволочные тросы, которые держат мачту.

— Видишь, их закрепляет особый канат, тросовый талреп, чтобы придать дополнительную упругость, если вдруг возникает слишком сильное напряжение. Внизу они сидят на специальных длинных шурупах. Так вот, шквал способен вырвать их из дерева.

Да, чтобы выдержать такое, ему необходима дополнительная порция стойкости. Возможно, Натали ее предоставила. Во всяком случае, попыталась. Раймонд делал то, в чем мало кто усматривал пользу. А это довольно редко вознаграждается почестями. Совершит ли он задуманное?

Раймонд сам придумал это, а стало быть, да, если захочет. Хотеть, хочет — что за дурацкое слово! Нет, если возжаждет, если твердо решит, если не постоит за ценой! «Не постоит за ценой — удачное выражение, — подумала она. — Прекрасная формула».

Одно из внутренних «я» Натали в приятной истоме созерцало гавань. Другая часть ее натуры решилась любить, отдавать и была счастлива этим. Третья же спокойно анализировала вопрос, насколько велика возможность розыгрыша.

За десять лет работы в кино она не раз натыкалась на потенциальных кровососов. Чудо-изобретения, на которые надобен всего-навсего капиталец, предлагают поддержать повсеместно. Однако на обочине киномира топчется множество ярких талантов, отринутых завистливыми режиссерами, громоздятся кипы превосходных, пусть ненаписанных сценариев, неотснятых кадров и ракурсов, способных ошеломить мир, если дать им тот маленький шанс, что обойдется всего в десять тысяч франков. А неизменно встречающиеся прекрасно воспитанные и гладко отутюженные молодые люди, которые представятся вам рекламными агентами и якобы знают всех фотографов!

Не слишком ли хороши манеры Раймонда? Натали Серва достаточно известна, богата, а кроме того, как она подозревала, обладает репутацией особы, способной, поддавшись внезапному порыву, потерять голову.

Натали, стараясь отогнать неприятные воспоминания, встала и через кухню прошла в бар. Она опять была в темных очках и выказывала повышенный интерес к барабульке, каковую ей предстояло отведать на обед.

Да, уж чего-чего, а рыбы здесь было навалом. Море кишело ею. Породы, о каких вы и слыхом не слыхивали, здесь считались вполне заурядными. Ну кто в Париже слышал о белой скорпене? Кстати сказать, большинство из них были далеко не красавицы. Руководствуясь эстетическими соображениями, вы ни за что не стали бы есть здесь рыбу. И упустили бы лучшее, что есть на побережье. Досадно, правда?

Натали выпила местного, поркерольского вина и заела шпинат яблоком. Потом она отправится погулять по пристани — это уже вошло в привычку после обеда. Свежий вечерний морской воздух — именно то, что нужно после шпината, которого она от жадности переела.

С пристани остров казался темной бесформенной массой, озаряемой лишь вспышками маяка. Лягушки расквакались как безумные. Их голоса перекрывали ропот спокойного моря. А еще какой-то вялый, запыхавшийся мотор катера кашлял, как при последнем издыхании, но упорно держался. Гудел пассажирский самолет, лениво двигаясь в сторону Марселя. Натали разглядела сначала зеленый, потом красный опознавательный огонек и, наконец, мигающие световые сигналы, когда пилот с беззаботной уверенностью сбросил высоту и скорость, точно зная, где находится и что делает.

Натали медленно двинулась обратно по пристани, вдоль рядов стоявших на приколе судов, и звуки, издаваемые ими в ночи, глубоко ее поразили. Мягкий плеск о воду, легкое поскрипывание снастей и чуть слышное постукивание дерева о камень причала — самый сладостный звук для любого, кто когда-либо выходил в море на маленьком суденышке.

Внезапно из темноты раздался голос, и это напугало Натали до полусмерти.

Раймонд сидел на комингсе кокпита, тоже вслушиваясь в звуки средиземноморской ночи. Привычные к темноте глаза разглядели Натали, идущую вдоль пристани в глубокой задумчивости, и ему показалось невыносимым не заговорить с нею, не прикоснуться, не показать хоть как-нибудь, что он любит ее. А Раймонд любил Натали. И у него даже в мыслях не было извлечь из этого выгоду. Любовь очистила его от подобных помыслов. Раймонд не хотел ничего, кроме как быть рядом с ней, дышать тем же воздухом. Уже то, что он делил с ней остров Поркероль, приносило безграничное счастье. Поддавшись внезапному порыву, Раймонд подтянул фалинь шлюпки, тихо забрался в нее и отдал швартовы.

— Ты меня напугал, — вздохнула Натали.

— Пойдем на яхту, — повторил он.

Она довольно долго колебалась, глядя назад, на такие домашние огни Йера, потом шагнула в темноту. На мгновение почти ослепнув, она едва различала очертания шлюпки. Раймонд легонько оттолкнулся веслом и направил шлюпку к стоящей на приколе яхте. Журчание и плеск воды опьяняли Натали. Перешептывания судов с морем были мягкими и успокаивающими. Раймонду хватило одного взгляда через плечо, чтобы вывести шлюпку к своему якорному огню.

На воде было холодно. Маленькая каюта обогревалась масляной лампой, но Натали в тонком платье дрожала как осиновый лист.

— Ты замерзла. Я накрою тебя одеялом.

— Как в вигваме краснокожих. У тебя руки холодные… давай-ка залезай ко мне.

— Ты очень меня хочешь, правда?

— Да.

— Понятно. Ты вся дрожишь. Расслабься немного.

— Когда пойдет снег, моего тела здесь не будет, чтобы тебя согреть.

Раймонда покоробило. Сейчас все его помыслы как нельзя более удалились от морских путешествий.

— Нет, конечно нет, но у меня много прочной и теплой одежды. Я все тщательно продумал. И потом, я с севера, как тебе известно. Мы там знаем, что такое холод. — Он говорил беспечно, не вдаваясь в подробности, как будто хотел сменить тему разговора, но она упрямо гнула свое:

— И ты проделал весь путь оттуда на судне?

— Нет. Но я избороздил воды Франции и Испании, побывал в Ирландии и Англии. Заходя в порты, по большей части ночевал в гавани. Это не то что Атлантика. Но в своем роде намного труднее. Узкие и опасные забитые судами проливы. Пароходные маршруты. Приливы. Везде огни — трудно ориентироваться. На этих западных побережьях, в страшной тесноте шторм не менее силен, чем посреди Атлантического океана, и гораздо опаснее. С точки зрения опасности я совершал и куда более рискованные плавания.

«Это смахивает на оправдание, — подумала Натали. — Расстояние — вот что впечатляет…»

— Но путь туда очень долог, — прошептала она.

— Да.

Ее голос вдруг обрел силу:

— А что ты станешь делать, когда попадешь в Южную Америку? — Тон не был враждебным, но Раймонд уловил в нем вызов. Это разозлило его. Женщины… Да что они понимают? Путешествие — его дело! Да кто она такая, чтобы задавать подобные вопросы? Женщины… У Раймонда не было готового ответа — по правде говоря, он сам не знал, просто никогда всерьез не задумывался над этим вопросом. Он порой размышлял о всякого рода делах, за которые брался, и смутно представлял нечто схожее, но большого размаха. Унижения сотрутся. Уйма людей захочет — нет, будет гореть желанием! — предоставить ему любое интересное занятие. Ведь Раймонд в одиночку проведет маленькое суденышко из Европы, да еще вокруг мыса Горн, а не через Ла-Манш. И запросто мог расстаться там с жизнью. Но он не думал о таких мелочах. Прежде всего следовало туда добраться.

— В свое время я чем только не занимался, — с легким раздражением пробормотал он. — Меня голыми руками не возьмешь.

Неопределенный ответ порадовал Натали. «Будь Раймонд жуликом, — подумала она, — он бы заранее подготовил достаточно правдоподобную историю, придумал кучу проектов для широкой публики и растрезвонил о них по берегам двух океанов». Но Капитан, насколько Натали могла судить по его невнятному бормотанию, вообще об этом не думал. Как будто плавание через Атлантику не представляло никакой важности ни для кого, кроме него самого. А это, безусловно, свидетельствовало в его пользу.

Разве тщеславие Раймонда — обычная сосредоточенность на собственной персоне вкупе с наивной, трогательной верой в могущество рекламы — хуже, чем у тех, кто мечтает преуспеть в кино?

Натали, зная истинную цену рекламе, все-таки считала ее небесполезной. С легкой грустью она думала о том, какое равнодушие может выказать публика, склонная ценить автора в зависимости от того, насколько крупным шрифтом его имя написано в титрах последнего фильма.

Но Южная Америка — континент, где подводный кабель — да что там, даже радиотрансляционный спутник! — не избавляет от чувства, что Европа слишком далеко и не имеет особого значения… Будет ли там кому-нибудь дело до Раймонда и его свершений?

А впрочем, какая разница? Главное — сделать это. Исполнить задуманное важно для Раймонда, а на остальных — плевать.

Капитан все еще пребывал в растерянности, слегка ошарашенный натиском Натали. Он подумает обо всем этом в свое время, а пока хватало других проблем. Женщины полагают, что достаточно просто выбрать название на карте. Желательно поэкзотичнее. А потом собрать чемодан и отправиться в путь.

Ох уж эта Натали! Она оглядела его каюту, так же, как и в прошлый раз, оценивая и взвешивая. Да что она знает о его долгих вечерах? Ночных бдениях? О навигационных картах, купленных с таким трудом. Об утомительных днях, проведенных в библиотеках, книгах, выписанных аж из Экса, блокнотах со скучными данными о ветрах, приливах, атмосферных осадках, температуре, морских течениях, побережьях, рыбе. О недавно открытых звездах в южном небе. О неделях мучительных размышлений о маршруте, возможных остановках, вероятных отклонениях. На все это ушел целый год, но Раймонд еще не был готов. Натали и в голову не приходит, что тысячи мелочей понадобится изучить и проверить, пока он не почувствует, что вооружился настолько хорошо, насколько это возможно против неведомого. Остальное — вопрос мужества, характера, стойкости.

Все, о чем Натали думает, — что он станет делать, когда окажется на месте. Но для начала нужно туда попасть.

Раймонд хотел нарушить долгое, гнетущее молчание, но что толку говорить Натали, что они сидят в разных лодках? Он благодарен ей, ценит ее… Черт возьми, он ее любит, и она видит и понимает это. Но она хочет понять еще больше, а он не желает быть понятым. Он жаждет быть любимым. Ох уж эти женщины! Ну почему они не могут не лезть в душу?

То, что творилось сейчас с Раймондом, понял бы только другой моряк. Причем из тех, кто ходит под парусом. Раймонд — моряк. Он с мукой постигал все, что должен знать и понимать мореход, и считал себя хорошим штурманом. Работа с книгами, течения и звезды, технические знания… Рассудительность, самообладание и способность к предвидению. Всего этого у него не отнимешь. Тут Раймонд был спокоен, уверен в себе. Но хороший ли он моряк?

Сумеет ли Раймонд выдержать (а он знал, что придется!) снежную бурю, бешеный напор ветра, нулевую видимость? Если да, то сможет ли пойти дальше — работать с парусом, когда примерзнут мелкие крючки-крепления. Допустим. Но что он станет делать, если — это был снова и снова повторяющийся кошмар — блок заклинит на верхушке мачты, когда парус поднят? Раймонд словно воочию видел перед собой коренной блок гарделя. Лезть на мачту было для него кошмаром даже в спокойную погоду…

Раймонд позаботился обо всем, что только могло прийти ему в голову: мачта была прочной, такелаж в порядке, блоки — большие, мощные, с достаточно гладким ходом. Скручивающее напряжение гафеля на мачте, которое погубило так много судов, на «Оливии» сведено к минимуму. Но кто знает, что приберегла для него Южная Атлантика?

Раймонд вдруг повернулся к Натали и сцепил руки у нее за спиной.

— Ты не знаешь тех проблем, что меня беспокоят, — смущенно пробормотал он. — Мачта, паруса… Ты не представляешь, на что способен ветер… Только не презирай меня.

— Нет, конечно, я не презираю тебя. Я здесь, чтобы помочь. Ты справишься. Про Эйфелеву башню тоже говорили, что она рухнет, — и ничего, стоит себе до сих пор.

Натали услышала, как он вздохнул, когда она повернулась, желая обнять и успокоить его. Был ли это вздох человека, принявшего наконец весь риск, любую опасность и смирившегося с мыслью, что нет иного пути, кроме как двигаться вперед, поскольку идти на попятную слишком поздно? Или этот вздох означал капитуляцию, обращенную к женщине мольбу о забытьи, облегчении, покое? Этого Натали не знала.

Но должна была выяснить так или иначе. Она поставила на эту карту. Что именно? Не свою добродетель — о господи, ее добродетель… И не репутацию. Что же тогда? Нечто такое, что Натали приберегала для камер. Возможно, веру? Что такое любовь, как не вера? Ей нужно было во что-то верить, а Вальпараисо — ничуть не хуже любого другого места. Натали страстно жаждала узнать ответ. Она понимала, что надо держать язык за зубами, особенно сейчас, когда и так наговорила слишком много. Но для нее было необычайно важно, чтобы Раймонд отправился в плавание. Он и представить не мог, насколько… Нет, Натали просто необходимо задать еще один вопрос. Только один, последний. Раймонд придет в ярость, поняв, какая она идиотка.

— А когда… самое подходящее время… отправляться?

Раймонд вырвался из ее объятий и вскочил. Прошелся туда-сюда. Повозился с фитилем лампы. Взял сигарету и снова сунул в пачку. Оба знали, что, несмотря на внутреннее сопротивление, Раймонду придется дать ответ — правдивый ответ.

— Сейчас, — сказал он.