Варвара. Случайные совпадения с реальной жизнью. (СИ)

Я - Варвара.

Будем знакомы - меня зовут Варвара. Вот такое странное варварское имя. Не стоит называть меня Варей, Варюшей и прочими ласкательными глупостями. Я не люблю. Строгое имя - требует строгости в обращении. Когда я родилась, меня долго не могли придумать, как назвать. Очень долго. Потом пришла строгая тетька из ЗАГСа и утроила безответственным родителям форменный разнос. Поставив условие, что имя дадут ребенку в течение трех дней. Конечно, родителя меня как то звали. Не обращались ко мне просто "ребенок". И звалась я Гулена, где то до полугода. Не надо глупо улыбаться и придумывать идиотские шутки. Я наслушалась за свою жизнь уже. Просто у мамы девичья фамилия Гуляева, ее все друзья звали - Гуля. Она - Гуля, а маленькая я - Гулена. Все логично. Вариантов для официального названия меня было выбрано несколько. Папа предложил Галя, мама предложила - Ульяна, но потом вспомнила, что у них в старом доме, во дворе все время гуляет старенькая скрюченная бабка Ульяна, представила меня такой же и отказалась. Решила, что я буду Варварой. Почему, родителям не пришла в голову мысль назвать меня каким то нормальным, спокойным именем, не знаю. Они немного поспорили, не договорились и решили отдать мою судьбу на волю случая. Сами виноваты. Написали все имена на бумажках, засунули в шапку. Ну, что вытянули, то я и получила.

Варвара и возраст.

Когда меня спрашивают:

- Сколько вам лет?

Я всегда впадаю в ступор. Нет, я знаю, в каком году родилась, но сколько мне лет - нет. Мне всегда надо напрячься и посчитать. Это все потому, объяснила мне моя подруга, что я личность творческая, мне такими глупостями, как запоминание собственного возраста заниматься некогда. И правильно. Мне есть о чем подумать. А возраст - я точно знаю, что где то в районе двадцати с хвостиком. И совершенно не важно, что в паспорте по другому. Вот, все и выяснили.

Варвара и работа.

Конечно, мне задают еще много дурацких, на мой взгляд, вопросов. Причем это делают как официальные лица, так и нет. От дурости никто не защищен. Любят спрашивать "Где вы работаете?" и на основании этого делают какие то умные выводы. Ну, или так считают, что умные. А с работой у меня отношения сложные, как с возрастом. Я работать люблю, но так, что бы не было скучно. А скучно мне становится довольно часто. Поэтому я начинаю искать, чему бы такому новому поучится, и интересно поработать. Поэтому я поучилась быть и бухгалтером и юристом, потом маркетологом, потом дизайнером, потом копирайтером, потом камнерезом, потом ... еще много кем. Всем этим я поработала и еще библиотекарем, манекенщицей, продавцом, директором и замдиректором и ... еще много кем. Завидная трудовая деятельность. Я так считала. Но кадровая служба, при приеме на работу начинала задавать бессмысленные вопросы:

- Почему вы так часто меняете род своей деятельности? Почему вы перестали работать бухгалтером?

Задают дурацкие вопросы, а потом делают точно такие же выводы. Я, честно считаю, что человек с таким послужным списком должен быть нарасхват. А как иначе? Раз человек смог работать на всех этих должностях, значит он просто гений. Ну, или очень талантливый. Правда, ведь? Много вы видели бухгалтеров, которые смогли потом работать дизайнерами? Нет? То-то!

Но мама только вздыхает и называет меня непутевой. Папа, ничего не говорит. Просто вздыхает. А бабушка, по секрету мне сказала, что мне так повезло, что я родилась сейчас, а например, а не вместо моей мамы, называлась бы "летуном", и на работу меня бы точно уже никто не взял и стала бы я - тунеядцем, и я точно получила 101-ю статью. А если бы я родилась, вместо нее, моей бабушки, статьей бы не обошлось, а точно расстрелом. Так что можно считать, что я не только талантливая, но и везучая.

Варвара и штамп.

Еще любимые вопросы окружающих - это о наличии штампа в паспорте. Нет, не о прописке, а о наличии личной жизни. Будто, без штампа, эта личная жизнь невозможна. Про это любят спрашивать все: родственники, почти все друзья, соседи, кадровые работники, просто посторонние люди. Создается такое впечатление, от штампа в моем паспорте, зависит судьба планеты. Сначала я честно пыталась объяснять, про свою личную жизнь, но потом решила не разочаровывать людей. А просто и загадочно говорить:

- Я решила остаться старой девой и посвятить свою жизнь искусству.

Все реагируют по разному, и меня это радует.

- Какому искусству? - так спрашивают творческие и причисляющие себя к ним люди.

- Я еще не решила. - обычно отвечаю я. После этого люди впадают в ступор, это избавляет меня от дальнейших расспросов.

- Старой девой? С твоими ухажерами? - так возмущаются соседки и пожилые женщины. Часто пожилыми женщинами становятся, гораздо раньше, чем по паспорту.

- Почему? - так, скучно и не интересно спрашивают всякие официальные лица. Или не спрашивают, а опять же подозрительно смотрят. Будто это запрещено законом.

Варвара и тараканы

Я, как и Петр I, "зело сих избяных зверей пужаюсь". Не просто зело, а до обморока. Вот как показывают во всех кино и мультиках, что все девицы, должны прыгать на руки к кавалерам, за неимением оных на стол, лавку или просто истерически поджимать ноги и орать благим матом при виде мышей - так я делаю при виде тараканов. А мышей не боюсь. Совсем. Милейшие существа - маленькие, серые и глазки бусинками. Что их пугаться? На людей не нападают, получат свой кусок счастья (сыра, но сойдет даже крошка хлеба) и дружат с тобой всю свою маленькую жизнь.

Всегда меня удивляло, что все знакомые девицы, ну почти все, боятся мышей, орут, закатывают форменную истерику, а таракана могут прихлопнуть, не моргнув глазом - тапком, размазать по стене. Да, что там тапком, видала я, нежнейшее создание спокойно размазывала эту мерзость пальцем. Хруст, кишки по стене, а ей хоть бы что. А мышей боится. Странно, правда?

А я боюсь. Визжать, конечно, не визжу, ниже это моего достоинства, но в предобморочное состояние погружаюсь. Спасает только то, что если хлопнусь, тараканище куда захочет туда и попрется. А вдруг в мою сторону?

Сейчас то, почти извели эту мерзость. А во времена развитого социализма и тараканы были развитые. Ходили, дружно - почти пионерским строем, только, что без барабана. Хотя с барабаном было б лучше, я, услышав, бежала бы без оглядки. Но ничто их не брало.

Панама, пойдя, учится на геолога - быстро мне объяснила, что сии создания - бессмертны. Ну, извести их точно не возможно. И если они пропали - значит - все, конец цивилизации нашей. Как тараканы связаны с цивилизацией, до сих пор не понимаю. Неужели мы без них прожить не сможем? Живут они со времен динозавров, только в размерах слегка поуменьшились, слава богу.

- Значит, они тогда со слона были? - в ужасе спросила я, сразу представив это чудовище, и подумала, что, пожалуй, что я точно предпочла б малодушно броситься со скалы, нежели жить с ними, такими, в одно время.

- Не паникуй, только с ослика.

Думаю, мне бы и этого размера для умопомешательства вполне хватило.

- Да, - задумчиво сказала Панама, - больно ты, подруга впечатлительная, это для нормальной жизни плохо. Как ты Кафку то в школе осилила?

- Ни как. Только я поняла, про что этот роман будет, с визгами выкинула. Получила заслуженную двойку, гордо сказала, что этакую пакость я читать не в состоянии и хлопнула дверью.

Когда Панама от теории изучения геологии перешла к практике, их загнали на лабораторные работы, дали в руки образцы минералов и микроскоп. Но, как и всякий любопытный человек, Панама, ну и другие студиоузы стали пихать в микроскоп, кому, что придет в голову. Панаме пришло. Гениальное. Она запихала таракана под самое большое увеличение в самый большой микроскоп в лаборатории, и тихо грохнулась в обморок. Теперь у меня есть подруга по боянию тараканов.

Варвара и брат.

Родители долго собирали осчастливить меня братом или сестрой, как я не упрашивала. Видимо им хватало такой радости, как я. Но потом почему то согласились, даже не поставив меня в известность. Я на тот момент была девица взрослая, целых девять лет, и всякие глупости, в виде моего младшего приемника меня уже не занимали. Но деваться было некуда. Появился брат. Но теперь уже у меня появилась возможность сознательно оторваться в выборе имени. И наученные родители, горьким опытом со мной, не стали дожидаться строгой тетки из ЗАГСа, а почти сразу, через три месяца после рождения наследника озаботились его наименованием. Папа предложил Ивана, я - потрясённая недавно прочитанной книгой про революционного героя Корчагина - Пашкой, мама, как всегда не терпела обычности и предложила Епифания. По традиции написали, кинули в шапку, как самой мелкой, если не считать брата, который на тот момент права голоса не имел, ну голос имел, ещё какой, а права - нет, тянуть доверили мне. В общем из всех зол, с легкой моей руки, брата нарекли Павлом. За что, я считаю, должен мне быть благодарен по гроб жизни. То был бы Епифанием, по маменькиному желанию. Кто бы за него тогда замуж согласился? Вот, то то и оно. Маменька, правда, теперь все отрицает, и списывает все на мою буйную фантазию, но я то знаю правду... Тем более, что бумажка с Епифанием, написанная мамой до сих пор хранится у меня, в банке с сокровищами и компроматом. Что, в принципе, одно и тоже.

Варвара и запретное наслаждение.

Вся жизнь состоит из запретных удовольствий. У каждого свои удовольствия. Кому то и кокаин уже не радость, тем более не запретная, а кому то порадоваться чужой неприятности страшный грех.

У меня они тоже есть. Я, девушка, как ни крути из интеллигентной семьи, и эта самая интеллигентность вдолблена в меня с молоком матери всеми поколениями родных. Поэтому у меня свои запретные наслаждения.

И вот, когда ты молодой начинающий специалист - у начальства есть большой вариант получения запретных удовольствий за счет тебя. Подай - принеси, дальше развивать тему не буду - все через это проходили. Кому то больше повезло с начальником, кому то меньше. А когда у тебя работодатель женщина, при этом довольно молодая и считающая себя красавицей, неотразимой красавицей, а ты у нее вроде домашней, плохооплачиваемой прислуги, только потому, что ты моложе, и честно скажем красивей, радоваться приходится мало. Прислуживать у меня получается плохо, с оскалом, но интеллигентным.

- Это из тебя гордыня выпирает! - учит меня, почти мое каждое начальство.

Самоуважение, не в почете на работе. Если ты с уважением относишься к начальству - это правильно. А если при этом еще и к себе - это как то оскорбляет начальство до глубины души.

Поэтому каждая мелочь на счету. А такая мелочь, как выпавший зуб начальницы - просто счастье, хоть и запретное.

- Не должен уважающий себя, интеллигентный человек радоваться чужой беде. - наставительно глаголет мне моя совесть голосом бабушки.

Почти молодое начальство, прибывая со мной в командировке в Москве, решило провести летучку в кафе. Насладиться хорошей погодой, мужским внимание и пирожным. В поезде, мне, начальство прожужжало все уши и проулыбало все глаза новыми вставными зубами. Я, ко всем своим недостаткам еще и брезглива. Терпела, как могла.

По новой технологии ей спилили все ее здоровые зубы под корень и накрутили новые, голливудские, невозможной белизны. Для поднятия настроения, видимо моего, начальница, постоянно сравнивала мои и свои зубы, разве что только в рот мне не лазала пальцем для наглядности.

Устроившись в летнем открытом кафе, загоняв официантку, начальство обозрело просторы и увидело достойного кандидата для голливудской улыбки. И принялась ее демонстрировать. Чопорно, отставив по купечески мизинчик, отопьет кофию - улыбнется. Отопьет - улыбнется. Улыбок отсыпали и мне, полную пригоршню. Я улыбчивость начальства не поддерживала, сидела мрачная. Официантка, оценив ситуацию, принесла и пирожное начальству и мне - сердечную, сочувствующую улыбку. Добрая душа. Пирожное, большое, дорогое, сияло искусственными взбитыми сливками и демонстрировало всем статус его обладателя, хороший аппетит и железный желудок.

Кандидат, совсем ослеп от сверкающих зубов начальницы, и не знал, то ли его съесть готовятся, и показывают, что такими зубами это будет не больно, то ли все же соблазняют. А про такой способ рекламы, тогда в перестройку, еще не догадались.

Еще раз, картинно отвив кофею, начальство, сверкнув зубами, впилось в пирожное. На этом торжественную часть, можно считать законченной. Пирожное не поддалось очарованию голливудских клыков начальницы и оставило их себе.

Начальство, сначала не осознало всей катастрофы, проглотив взбитые сливки, широко улыбнулось кандидату. Кандидат поперхнулся и сбежал. Начальница, по изменившейся циркуляции воздуха в ротовой полости поняла, что дело плохо, посмотрела на удиравшего кандидата, потом на пирожное и сдавлено закричала. Зубы, весь блеск голливуда остался в пирожном.

Я интеллигентно улыбнулась официантке, и попросила счет.

Варвара и комплексы.

Ну, не все, конечно комплексы можно обнаружить у меня, которые описаны в психологической литературе. Но один, со школы... самый-самый. Иногда в приступе грусти и саможаления, я думаю, что именно это испортило мне всю мою жизнь.

Я - длинная.

Это жестока и неприкрытая правда. Я длинная, до безобразия. Когда я училась в школе, я всегда стояла вторая по высоте, как бы не выстаивали, наш класс - сначала девочки, потом мальчики, или все вперемежку. Все равно вторая. Анька была первая. Ей не повезло совсем. Но это утешение, скажу я вам, маленькое. Кстати, сейчас, я эту Аньку переросла, сантиметров на пять-семь. Так, что если собрать одноклассников, то буду первой каланчой.

Не буду вспоминать, что я наслушалась за время учебы, хотя, надо отметить, школа у нас была, практически элитная, по советским временам, хотя, в то время были все равны, но дети учились почти все из хороших семей. Дети, есть дети. И взрослые, тоже не лучше. Чего стоило только на уроке физкультуры:

- Варвара! Помоги Леночке, ей тяжело лыжи тащить.

Леночка маленькая и хрупкая, с большими тревожными глазами. А я длинная и спортивная. Мне не тяжело.

- Так, кто у нас будет готовить класс к собранию? - вопрошает классная и обшарив всех глазами останавливается на мне и Аньке. - Варвара и Аня, расставят парты и стулья, - решает она, - а остальные украсят класс.

Вот так, мы с Анькой взмыленные таскаем парты и стулья, потные, красные и злые, а субтильные мальчики и девочки, которым повезло уродится девочками, в понятиях взрослых, развешивают бумажные гирлянды, расставляют цветы, веселые и красивые. Потом нам же с Анькой и попадает, что мы неряхи, растрепанные, и вообще, на девочек не похожи.

Что я только не делала, что бы казаться меньше. Я отказывалась от туфель на каблуках. В то время балеток еще не изобрели, а медицина настаивала, что полезно носить каблук четыре сантиметра, и вся школьная обувь была на этом каблуке. Я настойчиво для второй обуви использовала домашние тапочки, где резиновый каблук был даже меньше сантиметра. Борьба шла за каждый сантиметр роста! За эту настойчивость я постоянно огребала от классной и от родителей, после родительских собраний. Мама утром проверяла мешок второй обуви и следила, что бы там были школьные туфли. Я прятала тапки в портфель. Это была партизанская война с ростом. С мая месяца, я пыталась и на улицу ходить в этих тапочках. Мама отлавливала меня, отбирала тапки и пыталась меня убедить, что высокой быть красиво. Конечно, с ее среднестатистическим ростом и хрупкой фигурой, можно убеждать.

К десятому классу, в газетах и телевизоре заговорили про акселерацию, что мол, таких как мы с Анькой становится все больше и больше. Просто бум. Но, мы у себя в городе, этого бума не наблюдали. Но жить стало немного легче. Мы уже были не дылдами, а акселератками. Название сменилось, суть осталась, парты таскали мы с Анькой, правда в мальчиках уже стал проявляться рыцарский романтизм и нам стали помогать. Но трепетного взгляда и хрупкости, как у Леночки мне было не добиться. А она, коварная, этим взглядом могла заставить тащить за нее портфель, перенести себя через лужу, через которую вполне можно перескочить.

Ей помогали без просьбы, а меня всегда просили помочь.

На выпускной я объявила бунт. Я купила себе роскошные туфли на девятисантиметровой шпильке. Сама, чуть в обморок не грохнулась, когда на эти шпильки залезла. Красиво. Но страшно. Но тапочки, на всякий случай взяла. Пригодились. Где то минут через двадцать.

После школы я работала в библиотеке, и там познакомилась, ах... со своей первой настоящей любовью. Но сейчас, не про любовь. Он отправил меня работать в Дом моделей, сказал, что у него там знакомые и давно ищут такую красоту как я. То есть такую длину. Я боялась, но позвонила.

- Какой у вас рост? - первое, что спросили меня.

- Высокий. - осторожно ответила я.

- Хы, высокий. Низкорослых не берем.

Бальзам на мою душу!

- Если у вас меньше 170, даже разговаривать не о чем. - заявила мне трубка.

- Сто семьдесят восемь.

- Приходите. - скомандовали мне благожелательным дамским басом.

Шпильки, я все же не решилась надеть на просмотр, но советские четыре сантиметра надела. Меня повертели, как манекен, рассмотрели со всех сторон, как телушку на базаре. Поставили диагноз - годна.

- Ну, тут еще работы... - прогудела дама. - Красится, надо учить, что это, только прилично-девические реснички намазаны, стричь - обязательно!

Я, старательно приближаясь к хрупкому девическому идеалу носила длинные волосы, трепетно взирала накрашенными ресницами на мир. А тут стричь и красить!

- Ну, одеться потом ты и сама сможешь как человек, а не как романтичная дура. Я руководитель, меня зову т Лина Павловна. Телефон запиши - парикмахер Ева, пусть к чертям собачим обрежет твои патлы. - скомандовала она и крикнула куда то в коридор. - Олечку позовите, пусть посмотрит на напарницу.

Я старалась немного сжаться, что бы стать меньше и перестать светиться романтичной дурью.

- Лина, - прогудело таким низким контральто, что завибрировали все стекла в комнате, - нашла девочку?

В комнату вошла Олечка. Что бы увидеть лицо Олечки мне пришлось задрать голову. Красавица, с волоокими глазами, с сигаретой на таких высоких шпильках, какие в советских магазинах, продавали только с черного хода.

- Ты, что ли со мной в пару? - Олечка критически обозрела меня, стоящую с открытым ртом. - Маловата, конечно, но если на каблуки, и мне поменьше каблук... не люблю я маленький каблук! - возмутилась она. - Ну ладно, я Оля Буранова. - протянула мне руку.

Комплекс съежился, зашипел и пропал. Началась новая жизнь, где место только высоким на шпильках.

Но иногда, хочется быть маленькой и хрупкой, что бы предлагали помощь, заботились, оберегали и лелеяли.

Варвара и первая любовь.

Как барышня из хорошей семьи, я прочитала всю большую и художественную литературу, как по школьной программе, так и далеко за ее пределами. Везде говорилось о большой и светлой любви, которая всегда достается хорошим девочкам. Ну, иногда, она бывает несчастна, но это очень красит человека, развивает все его лучшие качества и облагораживает душу. Страдания казались мне возвышенными и утонченными. Я закончила школу, и не поступив на истфак устроилась работать в библиотеку, где продолжила изучать все большое и возвышенное.

Я уже была готова, к приходу большого и светлого чувства, которое обрушится на меня, нападет из-за угла, накроет волной, и я вся растворюсь без остатка. Стану возвышенной до невозможности, счастливой и несчастной одновременно...

Но чувство задерживалось. Ни как не шло по расписанию. Это несколько омрачало, мою готовность страдать и любить. Робкие признания от одноклассника не вызывали трепета чувств, ожидания катастрофы и погибели и трагедии. И потом, он никак не мог определиться, кого он больше любит - меня или Панаму. Мы, поэтому и не обращали на него ни какого внимания. Определится - подумаем.

Я ходила на работу в общий читальный зал, где обычно обслуживались студенты и не определившаяся интеллигенция. Длинные волосы, круглые очки и рюшечки - мечта студента-филолога. Робкие заигрывания, усиливали мою тоску о грядущей любви, но не приближали ее. Вздыхавший в спецхране библиотекарь Борюньчик, в коротких, мятых брюках и очках с толстыми стеклами, уже начинал вселять в мятущуюся девичью душу панику, что так и пройдет вся жизнь, в бесплотном ожидании.

- Я откладывал "Альтист Данилов", барышня. - сообщил молодой человек, когда я тоскливо заполняла бумажки на выдаче книг.

- Одну, минуту.

- А вы читали эту книгу?

- Она с закрытой полки. - сурово сообщила я. - У вас есть разрешение на пользование книгами с этой полки?

(Помните, я работаю в Горьковской областной библиотеке, при умирающем социализме?)

- У меня специальный читательский билет. - он протянул билет, и я наконец соизволила посмотреть на его владельца.

- Только не влюбляйтесь в меня. Я плохой. - сурово сказал он.

Видимо вся тоска о неведомой разрушительной силе любви была выражена в моем взгляде. Я влюбилась.

Варвара и первая любовь-2 и прочие глупости.

Потом я прочитала "Альтиста Данилова", и все-все с Закрытой полки. Книга произвела впечатление.

Молодой человек, Андрей, тоже произвел впечатление. Он каратист, буддист, манекенщик, и студент-филолог. Таких студентов-филологов, в то время еще не было.

Первым делом, у меня ликвидировали все рюшечки и томный взгляд. Потом отправили устраиваться работать в Дом моделей, где меня лишили части романтических кудрей и научили краситься.

Жизнь заиграла другими красками. Оказывается, тоскливое ожидание любви, не есть самое интересное в жизни дело.

Мы ходили на закрытые тусовки каратистов-буддистов, махали на рассвете деревянными мечами, учились правильно дышать и махать нунчаками. Но мне регулярно напоминали:

- Не вздумай в меня влюбляться. У меня, между прочим, девушка есть.

Этой мифической девушки я так и не увидела. И вообще, пропускала это занудство мимо ушей.

Попутно парикмахерша Ева сделала мне такую залихватскую прическу, что бабки стали оборачиваться и плеваться мне в след. Я обрезала все юбки, списав в негодность сантиметров тридцать лишней материи, и внезапно открыв, что у меня тааакие ноги, что закачаешься! А если их поставить все же на каблук, то начинают качаться окружающие мужчины.

Папа, посмотрев на все эти резкие перемены, решительно заявил маме:

- Ее надо увольнять из этого притона, иначе принесет в подоле.

Мама не согласилась, и уговорила папу оставить меня на работе и в библиотеке и в Доме моделей. Мама всегда мечтала быть балериной, но мечта не сбылась, она была ребенком военного времени, и из-за нехватки витаминов, щиколотки приобрели благородный изгиб. Что нанесло неизгладимую травму ее самолюбию. И она решила спасти мое самолюбие от такой участи.

Тем временем меня учили не горбиться, ходить красиво от бедра, улыбаться. Лина Павловна, доставала нам всем в лучшем случае до плеча, стояла на репетициях у нас за спиной и била при первой же попытки согнуть спину офицерским кожаным хлыстом. По спине, резко и чувствительно. Так, что через месяц я разучилась портить осанку. Посадка головы тоже была под строгим надзором:

- Нельзя смотреть в пол, там не валяются пять копеек! Нельзя иметь унылую рожу! Нельзя поднимать плечи! Втяни живот! Подтяни попу! Поставь правильно ноги! - малая часть указаний получаемых от Лины. Если забываешь "нельзя" - чувствительное напоминание. И как втянуть живот и подтянуть одновременно попу оставалось загадкой.

Потом, эта посадка головы, не раз сыграла против меня - опять обвинение в гордыни, не гнется ни спина, ни голова не склоняется. Но, это минусы профессии.

Через полгода я сама себя не узнавала в зеркале. И надо отметить, что коллеги в модельном бизнесе были барышни сплошь из приличных семейств, девочки все учились на докторов, юристов и учителей. Всем им выговаривали за несоветский вид и даже грозили отчислением.

У меня прибавилось воздыхателей в библиотеке, которые мне читали стихи, робко держали за руку. Но я любила Андрея. Читала Кастанеду, но грибы есть не желала. И вообще пользовалась своим положением библиотекаря, что бы читать запрещенную литературу из закрытой секции. Страдания и ожидания любви меня как то не занимали, было некогда.

Я подружилась с манекенщицей Дусей. Точнее ее звали Наташей, но я назвала ее Дусей. Имя прилипло и осталось навсегда. Даже Лина Павловна периодически, когда злилась, называла ее Дуськой. Дуська вывела меня первый раз в ресторан. С этого момента жизнь сделала крутой поворот, и я поняла, что у меня ужасный вкус на мужчин.

Варвара и ресторан.

К ресторану Дуська меня готовила очень серьезно. Макияж, укладка и одежда продумывалась не один день, и все мои предложения отметались. В итоге остановились на короткой черной юбке, черной прозрачной блузке (вызов обществу!) и черных колготах. Но эта была самая страшная проблема. Черных колготок было не сыскать в советском королевстве. Выпускали, какие угодно - поносные, цвета недавней утопленницы, белые, цвета советского асфальта. Какие угодно, но только не черные. Но, у всех манекенщиц такие были. Дуська раскрыла мне страшный секрет. Покупается куча, т.е. штук двадцать лысвенских колготок самых поносных цветов и анилиновый краситель. Все это грузится в эмалированное ведро и варится минут тридцать. В итоге мы получаем прекрасные колготы черного цвета, целое ведро! Я потом, как барышня творческая усовершенствовала процесс покраски и цвета. Колготы появились у меня темно-синие, вишневые, антрацитовые - любые, под цвет костюма.

Редко, можно было купить польские колготки с золотой нитью на одной щиколотке - шик и зависть всех была обеспечена. Этим нас снабжали фарцовщики - веселые мальчики с барахолки. Это был статус - "у меня одевается, или закупает косметику манекенщица такая то...". К такому фарцу идет доверчивый народ и желающие быть модными барышни, только мечтавшие быть манекенщицами, в простонародье - вешалками. Зарплата была у нас небольшая, полставки - пятьдесят рублей, и весь полтинник мы спускали на косметику и шмотки. Надо соответствовать. Для работы нам никто не выдавал ни колготки, ни косметику - все свое. Тебе и так повезло, так что соответствие - твоя проблема. Свою первую зарплату я спустила на диоровский косметический набор - помады, тени, румяна, и тушь - все в черной сверкающей коробочке с золотыми буквами. Только от коробочки можно было упасть в обморок! Тени и румяна были превосходны, но тушь быстро умерла. Самой проверенной и стойкой тушью была ленинградская, в коробочке. Для лучшего накрашивая ресниц, в коробку надо было смачно плюнуть, размазать щеточкой и вывести такие ресницы, которые только сейчас обещаются французы - и загиб и длина и эффект накладных. Мы про это все не подозревали, но секрет правильного накрашивания держали в тайне! Маму коробило это чрезвычайно:

- Ну, что нельзя туда не плеваться, а водой развести!

- Нет, тогда не получатся хлопалки!

- Ну, это же противно!

- Ай, мама...

Все было подготовлено - колготки, одни запасные в сумке, боевой раскрас, юбка и блузка - красота невозможная. Поставлено на каблуки. Рубль на такси и трешка на ресторан. До Дуськи, благо она жила не далеко решила дойти пешком, срезав расстояние - через деревяшки, еще не снесенные деревянные дома. Вот, выбравшись из деревянных катакомб, перешагнув, через пару палисадников и не порвав драгоценные колготки, я вышла на улицу Большевисткую, еще чуток и свисну Дуське, живущей на Ленина, что б выходила. Для перехода в неположенном месте, надо посмотреть направо и налево, чтобы впечатленные водители редких машин не задавили тебя в приступе экстаза. Я так и сделала. Но это не помогло, меня чуть не сбили, и колготки порвались таки. Из зеленой шестерки выскочил мужчина с извинениями, страшный, как смертный грех.

- Я вас подвезу!

- Нет. - я оскорбленная невинность, в порванных колготках. - Сама дойду.

Гордо обхожу машину и удаляюсь к улице Ленина. Пока ковыляю туда, синяк все же получила, уже издали вижу - стоит зеленый, ждет. Рядом с ним Дуська, с выбранным кавалером, в качестве сопроводителя нас в ресторан, мы же приличные девушки, одни по злачным местам не шляемся, стоят, смеются. Я, сделав, надменное лицо подхожу.

- Варвара! - страшный, галантно кланяется и целует мне руку. - Простите, ради Бога. Но я просто ослеп от вашей красоты.

- Познакомься, это Гриша. - Дуська цветет и с обожанием на него смотрит.

Фу, все лицо в оспинах, с бородой, нос картошкой, глазки маленькие, еще и упитанны, как Карлсон, и ниже меня сантиметров на пять. А она с обожанием на него смотрит. А рядом стоит тоскливый Вадик, красавец и хороший мальчик.

- Может, и меня в ресторан возьмете? - Гришка радостно лыбится. - Я конечно не так хорош, как ваш кавалер, фиалковые глаза, стройный, красив как бог... я то, не тяну, на бога...

- Да ладно, Гриша! - Дуська кокетливо хохочет и машет ручкой.

- Ну, - продолжает прибедняться он, - у меня не глаза, а дырки прописанные в снегу, я толстый, и морда в оспинах, - он продолжает с удовольствием перечислять свои недостатки, ни сколько не переживая по этому поводу. - но, я умный.

- Карлсон. - не удержалась я.

- Да, и такой же обаятельный. - он радуется. - Спасибо за комплимент.

- Это не комплимент. - продолжаю я упорствовать в нерасположении к этому толстяку. - Я не люблю Карлсона. Он безответственный, наглый и в меру упитанный. - аккуратно схамила я.

- Да, ладно, Варя, фрекен Бок, из тебя все равно не получится. Ты, добрая и нежная девочка в драных колготках. - Гриша улыбнулся. - Не хочешь, что бы я тебя компрометировал, хорошо, я довезу тебя до ресторана, а потом встречу.

Все пребывание в ресторане свелось к тому, что я выслушивала от Дуськи диферамбы посвященные Грише, и укоры - мне. Что я, бестолковая девица, что не понимаю счастья, что это самый завидный жених, самый богатый, успешный адвокат в городе, что все манекенщицы мечтают, что бы он обратил внимание на них. Да, он страшен, но мил, обаятелен и умен. Что я дура.

Сэкономленный рубль на такси пригодился, я обиделась на Дуську, и ушла из ресторана, не дождавшись танцев, приехала домой в девять часов вечера и прочитала всю ночь Франзуазу Саган, обливаясь слезами.

Варвара и Серебряный век.

Гриша стал появляться в моей жизни часто и внезапно. То, встретит после показа у Дома моделей, чем вызовет шушуканье и пересуды всех вешалок. То появится в библиотеке, чем вызовет у тихих библиотекарш состояние близкое к коллапсу. То, просто где то в городе. Все его появления были культурны и воспитаны. Ни каких наездов машиной на мои ноги, ни Дусек, он морщил нос при упоминании ее имени. Все благопристойно - театр, музей, кино и обсуждение продвинутых книг. Я постепенно перестала быть пугливой трепетной ланью.

Он знакомил меня со своими друзьями, такими же благовоспитанными людьми. Откуда в нашем городе набралось такое количество благородных, воспитанных и учтивых молодых мужчин, да еще и практически всех красавцев, для меня до сих пор остается загадкой. Да, друзья у Гриши - все красавцы. Специально, что ли выбирал, что бы подчеркнуть свое своеобразие?

Одно меня печалило, Гриша был старше. На пятнадцать лет. Вряд ли мама с папой одобрили бы такое знакомство.

Пришлось для родителей разницу в возрасте сократить до шести лет. Чем, кстати, они остались тоже, сильно недовольны. Большая, сказали, разница. Конечно, у самих то, всего три года. Причем наоборот. Мама старше папы. Меня такой расклад совершенно не устраивал. Папа, умница и талант, с ним есть о чем поговорить, но я таких умных молокососов еще не встречала ни разу в своей жизни. Хоть и училась в очень продвинутой школе. Поэтому Гриша, и покорил мое сердце. Да, да... красавец Андрей как то очень быстро полинял на фоне страшного Карлсона. При этом, он и дальше продолжал твердить, что мне нельзя в него влюбляться и рассказывал про мифическую девушку. А с мужчинами спорить нельзя. Этому меня бабушка научила. Нужно кивать головой, соглашаться "да, милый" и делать по своему. Я согласилась с Андреем и предоставила ему почти полную свободу с его девушкой. Он смотрел побитой собакой и ни чего не предпринимал.

Я подружилась с еще одной вешалкой - Аллой. Алла, по понятиям модельного бизнеса не сильно подходила в манекенщицы, до чистой вешалки ей было далеко с аппетитными формами, но она работала, так как отказаться от такой красавицы Дом моделей был не в состоянии. Натуральная блондинка с косой до попы, до очень волнительной попы, надо сказать, и с резким перепадом в размерах в области талии, трепетные губы и такой добрый и нежный взгляд, что ни кто не мог ей отказать ни в чем. Понятно дело, остальные вешалки ее недолюбливали. А мне нравилась. Алла училась в Политехническом, на какой то мудреной технической специальности. Ей нравилось и она с энтузиазмом мне рассказывала про сопротивление материалов и прочие страшные глупости. Мой мозг тоже сопротивлялся, я готовилась вновь покорить исторический факультет университета и мучила Аллу всякими историческими фактами. Мы обе были довольны. Потому что беседовать только о колготках и косметике было скучно. Беседовали мы за чашкой кофе. Я варила какой то извращенский кофе и поила всех подряд - кофе с чесноком. Кто то плевался, а нам с Аллой нравилось. Нам было легко и просто общаться. Алка красила перед принятием кофею ногти в кровавый цвет, закуривала сигарету и получала незабываемый кайф.

- Я, наверное, дурочка, - доверчиво шептала мне Алка в такие моменты, - но ничего поделать не могу, такое удовольствие курить, пить кофе с только что накрашенными ногтями. Что бы еще пахло лаком и я боялась испортить маникюр.

Я не курила и ничего не понимала в таких удовольствиях. У меня курили оба родителя, и меня это несколько раздражало, потому что пахло и потому что окурки. Потом, они послушав передачу "Здоровье" задумались о том самом здоровье, которое уносит дым и решили бросить курить оба. Папа - решительный бросил. Мама разложила везде мятные конфеты и стала курить, забираясь на плиту прямо в вентиляцию. И все сделали вид, что в доме больше никто не курит. Но я с детства отличалась прямо таки собачьим нюхом и все равно всю унюхивала, но в отличие от детства у меня появились и другие таланты, как воспитанность и мозги, и я стала сдерживать брезгливое "фу, опять накурили".

Алка предложила просто решение:

- Тебе надо самой начать курить, тогда не будет противно, и может быть, ты поймешь меня в моем удовольствии.

Но курить простые обычные сигареты было скучно. Я придумала себе образ, начитавшись поэтов Серебряного века, в особенности я полюбила Гиппиус и немножко Блока. Гиппиус со своими мрачными стихами про мрачный Петербург рисовалась в воображении утонченной, нервной и обязательно с папиросой в длинных пальцах. Я стала носить черный цвет и загадочно красится, а с моими светлыми волосами это смотрелось эффектно. Готов тогда еще не придумали, и все утонченно-мрачные личности просто по своей прихоти носили черное.

Длинные музыкальные пальцы у меня имелись, кроваво-красный лак мы Аллой организовали и кофе заварили. И запаслись папиросами Беломорканал. Надо соответствовать образу. В первый раз, я никакого удовольствия, кроме зеленого цвета лица не получила. Но постепенно втянулась и научилась не вдыхать эту мерзость глубоко. Аллу я поняла с ее накрашенными ногтями и сигаретой. Но нашла свое, удовольствие. Курилка в Областной библиотеке Горького. Я все мрачная в черном, с томиком Гиппиус, (мне как библиотекарю это было можно), заходила в курилку, мяла в нервных пальцах Беломор канал и затягивалась (только не сильно) переживая предрассветные крики петухов и шершавопыльное предательство Питерского гранита. Взоры всех мужчин были мои, а библиотечные суровые дамы кривили рты, но сдерживали откровенные плевки в мою сторону, на такое нарушение всех приличий. Я получала удовольствие и кличку от Панамы "козел-провакатор". Почему "козел" он так и не созналась, но коза звучало бы так красиво, я это и сама понимала.

Гриша, посмотрев на все эти мои поэтическо-сигаретные метания, хмыкнул и сообщил:

- Ну раз ты теперь уже большая девочка, будем учится пить спирт. А то без этого никуда.

Варвара и спирт.

- Даме - спирт? - возопила я, перефразировав Булгакова.

- Конечно. Водка - это пошло. - не поддался на провокацию Гриша. - Поехали ко мне.

Я нахмурилась. Ехать к мужчине домой? Это не в моих правилах. Но... было страшно интересно. Но я хмурилась, не выпуская интерес наружу, что бы Гриша, не догадался.

- Даю честное пионерское, что будем пить только спирт, и ни каких глупостей.

- Значит, пить спирт, дело серьезное? - решила уточнить я.

- А ты думала!

- Я думала, что даме пристало пить вино, ну коньяк в случае сильного душевного волнения...

- Даме, курящей Беломор, эти напитки строго воспрещены, они портят все впечатление. И потом, тебе очень интересно. Хоть и страшно.

Вот уж кто "козел-провокатор" надо еще посмотреть.

- Интересно. - созналась я. - Но, никаких глупостей. - поставила я условие.

- Договорились.

Квартира Гриши произвела впечатление. Старый сталинский дом, в самом центре самой центральной улицы, с высоченными потолками. Пять комнат, экое барство, в почти советское то время. А библиотека! Я бы там поселилась, и осталась жить навсегда! Отдельная комната с большим мягким диваном и маленьким столиком. Я бы тут хорошо расположилась - крепкий чай, изюм и книга. Быстренько нарисовала я себе чудесную картинку, все распланировала, как хорошо в закатный час читать под пледом, с кухни доносятся волнующие запахи предстоящего ужина, заботливый мужчина рядом... Но все же спросила:

- А уборкой этого всего великолепия кто занимается?

- Жена.

Я чуть не упала в обморок. Жена... и меня в гости пригласил? Меня? Такую приличную и трепетную лань?

- Пожалуй, мне пора. - я благовоспитанно поджала губки, вполне подходяще для оскорбленной старой девы.

- Почему? - удивился Гриша.

- Ты не понимаешь? - продолжала я изображать благовоспитанность.

- Нет. - честно признался он.

- Ты женат. Я с женатыми не встречаюсь.

- Это принцип?

- Да.

- Скажу тебе по секрету: лучше таких принципов не иметь. А то вдруг захочется, а у тебя принцип. Будешь или несчастна или беспринципна.

- Сложно с тобой.

- Нет. Со мной просто. Только не выдумывай глупых принципов, усложняющих твою жизнь.

- И все же я пойду.

- А спирт?

- Как-нибудь переживу без этого сомнительного удовольствия.

- Молодец! Ты мне все больше нравишься. Стойкий, наивный ребенок.

Вот так, это значит он, меня оценивает, ставит надо мной всякие опыты, а я наивно полагаю, что я умная, начитанная и в жизни разбираюсь! Самый лучший метод в такой ситуации - обидеться. Надуться, поморгать, что бы блеснула большая слеза, вздохнуть порывисто и отвернуться, что бы скрыть невольные слезы.

- Пятерка! Заслуженная пятерка. Разыграла, как по нотам. Пошли уже выпьем!

- А жена? - расстроено напомнила я.

Жалко все же, что такой мужчина женат. Такой славный гадский Карлсон.

- Прибирает жена нашего дворника. Я не разрешаю маме заниматься уборкой, она уже в возрасте. Маму надо беречь.

Еще и мама! Что я еще сегодня узнаю? Хорошо, что не женат, он только-только, стал мне нравится. Но за наивного ребенка надо отомстить.

- Такой большой и живешь с мамой?

- Конечно. Я хороший и правильный еврейский юноша. А еврейские мальчики всегда живут с мамой до своей женитьбы.

- То есть ты не женат?

- Фу... мы это уже выяснили.

- А житье с мамой это не принцип? Или у тебя тоже есть принципы?

- Быстро учишься. Это любовь к маме.

- Фу... пошли уже выпьем. Я устала.

Меня провели на кухню. На стол постелили газетку, открыли банки со шпротами, тушенкой и селедкой. Поставили два граненных стакана. Достали трехлитровую банку спирта. И пригласили присесть. Тяжелую прозрачную жидкость плеснули в стаканы и один подали мне.

- Выдохни и выпей залпом.

- А разбавить? - испугалась я. - И почему на газетке?

- Выпей, я объясню. Ну!

Отступать было некуда. Сама согласилась. Правда, я все же надеялась на разведенный спирт, или на вино... и вообще думала, что это шутка такая... Я задумчиво покачала спирт в стакане.

- Может не надо?

- Надо.

Я выдохнула и зажмурившись плеснула в себя эту жидкость. Слегка обжигая, она скользнула в желудок. Слезы брызнули из глаз.

- Запить! - прохрипела я.

- Заесть. - Гриша сунул мне в руку вилку с селедкой. - Запивать спирт категорически нельзя. А то разбавишь и сразу станешь пьяной. А я пьяных женщин не люблю. Что тогда с тобой делать? Только глупости.

Разговор про глупости меня мобилизовал, я открыла глаза, зажевала селедку и выдохнула.

- Ну вот. Теперь и пить и курить ты умеешь. И можешь все это смело бросить. Хотя нет. Мы еще чуть выпьем на брудершафт, и тогда бросишь.

- Ладно. - расхрабрилась я.

- Отлично! - Гриша плеснул еще спирта.

- Брошу.

- Я, конечно, надеялся на брудершафт и поцелуй, - вздохнул Гриша, - но то, что бросишь тоже хорошо.

Мы выпили, поцеловались. Целоваться с бородатым мужчиной было смешно. Я, конечно, целовалась, раза два в жизни, до этого, и предполагала, что это должно быть волнительно, но было щекотно и смешно. Я рассмеялась.

- Молодец! - похвалил Гришка. - Тебе смешно - ты смеешься. Не то, что эти дуры, изображающие неземную страсть.

Я, это запомнила, но решила выяснить чуть позже, газетка на столе меня интересовала гораздо больше. Везде понаставлено хрусталя, все так чопорно и старомодно и газетка. Меня это очень занимало. Гриша внимательно посмотрел на меня, после вопроса про газетку и объяснил:

- Для каждого напитка - свой антураж. Спирт, по идее надо пить в ординаторской. Но это мы еще устроим. Вино или шампанское пить из граненого стакана - это моветон. Но пить спирт из хрусталя - такой же плохой вкус. Для меня это тоже был шок, пить из стакана. Я без ножа и вилки и льняной салфетки первый раз поел только в двадцать пять лет. У Сашки Раева в ординаторской. Я потом тебя с ним познакомлю. А теперь, если ты не возражаешь, мы будем считать, что мы пара и официально встречаемся.

Это интересно и немного страшно. И целоваться смешно. Я сразу почувствовала себя старше, я стала не просто Варвара, а уже взрослая девушка, которая, поди, и замуж соберется. Тут в голову полезли всякие еще дополнительные мысли в связи с этим, но я делиться ими не буду. Но самое страшное из этих мыслей было, что придется его знакомить с родственниками, которые и так уже задают слишком много вопросов о моем молодом человеке. В голове нарисовались красочные картины: суровый папа, хмурит брови; мама в обмороке; бабушки, укоризненно качающие головами, дедушки, тети и дяди, братья...

- Хорошо. - согласилась я.

Варвара и рассвет с Лениным.

В третьем классе нас всех уговорили вступить в пионеры. Ну, как уговорили - сказали надо. Маленькими легко управлять. Маленький человек личность патриотическая, легко внушаемая, точнее - доверчивая. И жаждущая добра и справедливости, в большинстве своем.

Вступали мы небольшими группами, еще и переживали, кто первой пятеркой вступит в пионеры, а кто последней. За это надо было бороться и доказывать свою верность марксизму-ленинизму кровью. Ну, почти... собирать макулатуру и металлолом, получать пятерки и быть послушным - вот такая жертва могучему богу ленинизма от маленьких воинов. Ни чего в истории человечества не изменилось... бог требует жертв, может и не требует, а вот жрецы его требуют - жертва это способ доказать свою верность и желание служить богу и жрецам.

Эк, меня занесло... это все недополученное историческое образование и любовь к истории религии. Конечно, в третьем классе я таких мудреностей не знала, просто была доверчива, наполнена справедливостью и верой в светлое будущее. И стала пионеркой.

А в четвертом классе мы перешли в среднюю школу, и получили кучу разных учителей и классного руководителя. Тогда я считала, что нам сильно повезло. Нам все завидовали - у нас самая замечательная классная! Нас воспитывали верными ленинцами - вся жизнь это служение партии! И ее жизнь, нашей классной тоже строилась на этом. Муж - рабочий. Сын, учился в нашей же школе, как и следовало ожидать - отличник и шахматист-очкарик. И, как и положено, верный ленинец. Партия сказала надо больше рабочих! И сын, не смотря на всю отличность, и шахматичность пошел в рабочие.

И вот на классном часе, нам объявили, что только у нас теперь есть такая традиция - встречать рассвет в день рождения Ленина у памятника его же имени. Рассвет в апреле ранний, у школы надо собраться в половине пятого, что бы пешком с гвоздиками пройти через весь город к памятнику и возложить цветы. Трамваи то еще не ходят! Класс накануне сделал запас гвоздик самого пролетарского цвета, кто далеко живет, и кого отпустили, остались ночевать у тех, кто жил близко к школе. Ко мне ночевать набилось человек пять из класса. Спать ни как не хотелось. Какое может быть почивание на перине, когда такое событие, что разрешили остаться на ночь друзьям! Хихикание, ворочанье и разговорчики продолжались долго, часов до двух ночи, пока возмущенные родители не поставили вопрос ребром - или нас никто будить не будет, или мы, наконец, соизволим заснуть. Ну, к этому моменту мы и сами уже хотели спать и только ждали, что бы нам скомандовали. Потому что сознаться первому, что сил нет уже хихикать и хочется спать - слабо. Самое страшное это было встать утром.

Но папа у меня обладает железобетонным характером. Нас вытряхнули из постелей в половине четвертого. Сейчас я думаю, что это было сделано с целью отомстить, нам за бессонную ночь. Все шатались, глаза не открывались, и завтракать не хотелось.

Папа к тому моменту уже заинтересованный здоровым образом жизни, постановил, что детей надо закалять. И с первого класса у меня была пытка. Утром во время умывания мне предписывалось открыть кран только холодной воды и окатиться по пояс. Ни каких полумер - обтирания мокрым полотенцем, похлопывания себя смоченными в холодной воде ладошками не рассматривалось. Открыл ледяную воду и залез туда по пояс! Братец, тогда еще мелкий - два года, был освобожден от этого просьбами мамы. В день рождения Ленина никаких поблажек не было. Меня сонную запихали под струю, я старалась не орать, что бы не позориться перед одноклассниками, но совсем не получилось, все равно вопила. Зато я проснулась и даже захотела завтракать. Одноклассники стали смотреть на меня с уважением - прямо Зоя Космодемьянская, не меньше! Вот мы, я бодрая, остальные покачивающиеся с закрытыми глазами с букетом гвоздик двинулись к школе.

Восторженная классная, с сыном и мужем ожидала нас у закрытой школы. Всех построили в пары вручили, первой и последней паре, по красным флажкам и мы двинулись сонным строем к памятнику. Идти предстояло восемь кварталов до сквера театра Оперы и балета. Когда мы туда дошли, весь класс поклялся, что это был первый и последний раз патриотического подвига. Возложили цветы, дворники застыли с метлами, удивившись такому дружному почитанию отца коммунизма. Мы двинулись обратно. Теперь предстоял длинный день в школе. Ответы у доски ни кто не отменял, и домашние задания спрашивали со всей строгостью. Все классы смотрели на нас завистью, мы были герои и молчали о своей клятве. Мы решили заманить на следующий год, как можно больше школьников на это мероприятие, что бы самим откосить. Учителя нас уважали, или делали вид, что уважают. Одна историчка, Анна Константиновна, обозвала нас патриотичными дураками и наставила двоек.

Папа провел со мной политинформацию, рассказав страшные истории о раскулачивании нашей семьи и прочие ужасы, при этом сказал молчать даже под пытками. И я перестала быть патриотичной. И пыток, после обливания ледяной водой спросонок, я уже не боялась.

Кулинарные извращения.

У каждого в заначке есть пара историй про кулинарные извращения. Страшные истории про друзей и свои, а если страшно покаяться в своих грехах, то опять про друзей. Мне не страшно. У меня есть такие.

Мой прихотливый организм иногда выдает такие пожелания, что впору сбежать от него. Я приверженец правильного питания. Но без закидонов. По моей диете можно кушать все. Желательно натуральное. Можно вино и коньяк, без фанатизма, конечно, иногда по желанию. Можно, налопаться торта, если есть настроение или повод. Благо фигура позволяет. Пироги там, всякие или плюшки тоже можно. Хорошая диета. Сама составляла. А для себя любимой не жалко. Только вот не люблю все химическое Колы, Фанты не жалую. Колбасы, нынче тоже голимая химия, не люблю... подозрительно отношусь к таким вещам.

Но организм, в период душевных волнений и стресса начинает мстить и требует всякой дряни. Например - чипсов, с самой - самой противной химической наполнилкой, самые зверкие. Фууу.... Гадость такая, рыдаю, а ем. Или, если я совсем провинилась - то сложносочиненного бутерброда: хлеб черный, колбаса химическая, маринованный огурец и сверху не жалеючи майонеза. Пишу, и уже передергивает. Иногда... ну просто не могу удержаться и покупаю банку маринованных огурчиков со зверским рассолом. И вот этот самый рассол, совершенно трезвая, надо отметить, глотаю, матеря себя страшно. Всю банку, литровую. Потом, отдельно взятая печень мне тоже устраивает день мщения, но это потом. С организмом в целом я договорилась этим литром. И самое страшное - это торт "Полет". Безе и много-много масляного крема. Точнее даже так: крем, крем и немного безе и сахар, сахар, сахар. И чайник чая, да не чая, чего уж там, признаваться так полностью - почти чифира. Черного как моя совесть в этот момент, крепкого как молоток по голове и горького, как мои слезы после этого.

Фу... рассказала и стало легче после вчерашнего "Полета".

Теперь вы. Колитесь:

Варвара и счастье в подоле.

Когда я решилась на ребенка, папа вздохнул и сказал:

- Слава богу, а то я так боялся, что ты принесешь в подоле, что уже не чаял дождаться.

- Ты, видно волнуешься сильно, с логикой проблемы. - сообщила я будущему деду.

- Да. - папа собрался и перефразировал. - Как только ты устроилась работать в манекенщицы, я стал бояться, что ты принесешь в подоле. А потом, лет через пятнадцать стал бояться, что я этого вовсе не дождусь.

- Все хорошо. Я принесла, как ты заказывал. Скоро станешь дедушкой.

- Да. А то от вас с братцем не дождешься. Два оболтуса, а не дети! Вот сколько тебе будет, когда твоему ребенку будет восемнадцать?

- Да фиг, его знает. - радостно ответила я.

- Ты будешь старая. А ребенку нужны молодые родители!

- Ты тоже будешь старый, старый ворчливый дед.

- Мало того, что старая, - не унимался папа, - еще и ребенка без отца вырастишь! Зачем ты его выгнала?

- Беда... - задумалась я. - Значит, ты не рекомендуешь мне рожать? Будем ждать наследников от брата? Но учти, с такой наследственностью, как у нас, ты почти в тридцать, я в тридцать с лишним, брат... неизвестно когда, можем и не дождаться вовсе!

- Что, значит, не рекомендую! Еле дождался. Но мужа надо.

Отсутствие мужа у дочери всегда занимало папу. Ну, как отсутствие. Иногда случались мужья. Но не такие, какие должны быть в понимании папы. Тогда папа начинал осваивать трудную профессию сводни, но если учесть, что всю жизнь папа работал с металлом, сводня из него получалась такая же - прямолинейная и тяжелая.

Первый раз папа озаботился сводничеством в мои двадцать с небольшим. Я приехала к нему на дачу, умаявшись помогать расправляться с шашлыками, вином, сорняками и прочими сельскими радостями ушла спать. Но, папа, человек закаленный, к нему приехали соседи по даче и друзья по жизни. И как бывает, на сытый желудок, и расслабленную душу баней и вином, хочется счастливить все вокруг. А заодно и решить свои проблемы. Проблемой папы была я. Проблемой соседей - сын. Примерно в таком же возрасте и состоянии - не осчастливленный браком и потомством, поэтому совершенно беспечный. Беспечность - раздражает. Такого человека, сам Бог велел осчастливить чем-нибудь этаким. Не состоявшиеся дедушки и бабушки грустили, о своем понимании счастья для детей и приступили к действиям. Составили план, что нас надо свести, разработали подробности, как это сделать аккуратно, что б мы не заподозрили родителей в причастии к этой авантюре. Но папа, человек прямолинейный, решил, зачем ждать и надо брать нас тепленькими, пока не очухались. Приказал вызвать сына, что бы забрал пьяненьких родителей, и пошел вытряхнуть меня из постели.

Сына вызвали, меня вытряхнули. Посадили на лавку и с едва сдерживаемым предстоящим счастьем, родители удалились. Я была сонная, взлохмаченная, почти не одетая и злая, потенциальный муж смущенный и злой. Вытряхивая меня из постели папа, удивившись на мои стринги, не дал мне толком собраться, решив, что мое дезабилье произведет неизгладимое впечатление на жениха. Но, жених был в свои двадцать пять уже закаленный боец и не сдался. Только нервно закурил.

- Дай, затянуться. - я решила с чего то начать разговор.

Он сердито ткнул в мою сторону сигаретой.

Я с наслаждением затянулась, хотя поле обучения пития спирта, бросила это дело, все же покашляла и спросила:

- Часто тебя так женят?

Жених понял, что я адекватная девица, хоть и в стрингах, на его свободу не покушаюсь и расслабился.

- Теперь - раз в полгода.

- Тебе повезло. - порадовалась я. - меня каждые выходные.

Мы еще немного поболтали, остались довольны друг другом и своей свободой. Выкурив еще по одной, расстались.

- Ты, там моих, отправь домой, я тоже спать хочу. - на прощание бросил успокоенный жених.

Я вошла в комнату, на меня с ожиданием уставились все будущие и настоящие родственники.

- Я спать. Вы, - я ткнула пальцем в свекра и свекровь, - домой, стринги произвели впечатление.

Родители разошлись обеспокоенные неизвестным результатом.

Папа по привычке, или из-за любви ко мне иногда пытается сбыть меня с рук. Не далее как вчера, он нашел очередного подходящего мужа мне, прочитал лекцию на тему "Сколько тебе будет лет, когда твоя дочь вырастет и бросит тебя". Вывод оказался неутешительным - я опять буду старая. Мне бы поплакать и согласиться, но я беспечная дура. И с этим ни чего не сделать.

В минуты, когда папа сердится на меня, на мою беспечность и непроходимую дурость, он вспоминает одного ухажера. Простого рабочего парня, который по случайности попал в мои сети, когда я была еще манекенщицей. Ухажер был мною выброшен, за ненадобностью и беззаботностью, так как мой вкус на мужчин уже пострадал от любви к Гришке. Я стала любить умных, а не хороших; коварных, а не правильных. Папа грустит до сих пор, по тому ухажеру, и по той, правильной семье, какая должна быть у его дочери. Я, честно говоря, даже не могу вспомнить этого парня.

Иногда я думаю, что возможно этот мой беспечный поступок, зачтется мне на небесах, как хороший. Так как я не испортила жизнь одному простому хорошему парню. Но папе я этого не говорю. Он все еще пытается найти мне такого.

Мама и отсчет беременности.

Мама, насмотревшись на меня со счастьем в подоле, вспомнила сразу много важных вещей, которые должна знать женщина. И еще много всяких вещей, которые произошли с ней, во времена радостно-развитого социализма. Не знаю, как бы я со своим дурным характером смогла бы выжить в это строго порядочное время. Или как бабушка мне все время предрекала - была бы тунеядцем, и получала б постоянную пропесочку. В общем - была б тем еще элементом.

Социализм, как известно, заботился о людях. Забота о нравственности населения, иногда может принимать страшные формы. Ну, мне так кажется. Я бы посчитала эту заботу вторжением в частную жизнь. Но тогда, когда моя мама была беременной, такого понятия не было. И она была почти счастлива. Она вышла замуж, ровно за полгода до того, как девушка, по понятиям советских женщин становится старой девой. Успела. Хотя никто не верил. И она, в первую очередь сама не верила, что такое возможно. Она считала, что ее благородный изгиб щиколоток, приобретенный в голодном военном детстве - стал непреодолимой преградой к счастью. Потому что он, этот благородный изгиб, все время вмешивался в ее жизнь и кроил ее по-своему. Сначала не давал ходить, как все дети в трехлетнем возрасте. Мама скучала и вырабатывала характер. Потом, он не дал поступить ей в балетную школу, и мир потерял навсегда трепетную Павлову. Мама поплакала и опять вырабатывала характер. Когда все одноклассницы бегали в пышных юбках и крутили наивные романы, мама мечтала о брюках, была вечной второй подругой и вырабатывала характер. Ну, и плакала, конечно. Когда, девушки, наконец, смогли носить брюки, без опасности быть сожженными на костре, мама решила уже, что она некрасивая, что ноги у нее кривые и замужества ей не видать. Когда человек чему то очень-очень верит - оно сбывается. Маму жалели, считали некрасивой и звали свидетельницей на свадьбы. Она была не опасна.

Но, однажды, так обычно начинаются сказки про прекрасных принцесс, мама встретила... нет, не принца. В советское время принцы не водились, их извели как класс. Водились передовики производства, молодые специалисты, инженеры, рабочие, все как один с плаката о счастливых трудовых буднях советских людей. Однажды, у мамы было хорошее настроение, она шла и совершенно беззаботно улыбалась, забыв свои щиколотки, точнее представление о них дома. В молодости случается такое, гормоны берут свое и все несчастья, придуманные, или настоящие отступают, под натиском весны и гормонов. Мама встретила фотографа. Он был уже испорчен Фестивалем молодежи и студентов и хотел в свободное время снимать красивых девушек, а не передовиков производства с каменными целеустремленными лицами. Мама, расслабленная весной и настроением, согласилась позировать ему, хотя не очень поверила, что она красавица. В итоге, большая фотография мамы украсила самое центральное фотоателье на самой центральной улице. Когда у мамы случались приступы жалости к себе, мама ходила к ателье посмотреть на себя - красавицу. Против фактов не попрешь, у фотографии тусовалась золотая молодежь в надежде встретить эту красавицу. Мама получала уверенность издалека, посмотрев только на эту тусьню. Золотая молодежь пытала фотографа на предмет адреса и других данных этой красавицы, но фотограф оказался беспечным и не спросил адрес своей модели. Поэтому мама жила спокойно. Она не была готова к такой славе. Именно там, она случайно и столкнулась с передовиком производства с каменным и целеустремленным лицом - моим папой, будущим, конечно.

Мама была хорошей, правильной девушкой, работала после техникума почти изобретателем велосипедов, на Велосипедном заводе, училась в институте по вечерам. Состояла в комсомоле и в профорганизации. Руководили организациями правильные советские люди. Они знали, как правильно жить людям и давали советы. И внимательно следили, что бы люди, этими советами пользовались, внедряли в свою повседневную жизнь, и вообще следовали правильным курсом. Профоргом руководила пожилая девушка, которая ставила служение Родине, гораздо выше личного счастья. И пытливо следила, за тем, что бы этого личного счастья не слишком много отсыпалось вверенным ей людям. Она очень надеялась, я так подозреваю, на маму, что она тоже поставит служение людям на первый план, все уже шло к этому, но тут мама скоропалительно вышла замуж. И не пригласила профорга на свадьбу, лишив доступа к молодым не женатым друзьям жениха. Маме, как то не пришло это в голову, что надо пригласить. Она, наивно полагала, что на такие события зовут только друзей и родных. И тех и других, несмотря на то, что мама не верила, что она красавица у нее было много. Ну, с родными все понятно, они не выбирают, кто у них в семье появится, а друзей было много. У нее легкий характер и большая общительность, поэтому друзей много. Свадьба прошла весело, мама щедро делилась счастьем и впечатлениями со всеми.

Через определенное время мама собралась в декрет. Она ходила, подписывала всякие бумажки, и вообще была бессовестно счастлива. Одну из бумажек подписывала профорг, что мама не должна взносов в эту правильную организацию.

- Я принесла тебе документы, Гуляева. - строго сказала профорг входя в конструкторскую. - А, ты ж не Гуляева теперь. Я подписала. Ты, молодец, Гуляева, несмотря на свою фамилию, бывшую, фамилию - ты порядочная женщина. Я подсчитала, ты уложилась по срокам. От выхода замуж, до выхода в декрет все как положено. Значит, не нагуляла... - она улыбнулась строго своей удачной шутке и бросив презрительно бумажку на стол маме ушла.

Мда... только и сказала я тогда маме, после рассказа о нравах и характерах любимой мною эпохи. Потом, правда, минут через пять, я начала махать руками и возмущаться, что жаль, что меня там не было, и что надо было дать ей по морде, по профоргской морде... и так далее. Мама грустно улыбнулась:

- Ну, я все же получила удовлетворение. Когда она, через пять лет, после этого заставила через партсобрание жениться на себе жухлого такого мужичонку, и была при этом на шестом месяце беременности.

- Да? - я уже радостно представила, что бы я сказала на месте мамы. Там, в моих представлениях, было довольно мало воспитанных слов и человеколюбия.

- Я ни чего ей не сказала. Я просто за нее порадовалась. Ей все же удалось выйти замуж.

Я была раздавлена добротой моей мамы.

Варвара, мама и жердели

Путешествие - любимое занятие людей. И советских, в том числе. За границу не очень то, пускали, но страна была большая и было на что посмотреть. Особенно хорошо, когда где то в большой стране живут родственники или друзья.

Моя тетушка жила в Чечено-Ингушской ССР, по тогдашнему названию. Для бледнолицых жителей Урала - та еще экзотика! Мы собрались всем семейством, за исключением брата. Его еще не придумали. Папа, мама и я - туристическая семья.

Тетушка работала главным агрономом в совхозе Аргунский, рядом с Грозным. У нее был свой дом в совхозе, много друзей разных национальностей, которые почему то тогда умели жить дружно. Весть о том, что приезжают родные с далекого и загадочного Урала быстро разнеслась по совхозу. Это было большое событие. Всем было интересно нас посмотреть. Ну, и зная по "Новостям", что Урал это где то очень далеко, где всегда страшно холодно, все время зима, соседи решили подготовится к встрече родственников тетушки серьезно. Ей приносили арбузы, помидоры, абрикосы и все что растет и колосится в благословенном крае. Часто выходя утром на крыльцо, она обнаруживала там ящик персиков, или ведро помидор. Это было совершенно нормально угостить соседа. Рядом жила ингушская семья, еще через дом украинцы, через дорогу чеченцы.

И мы готовились. У тетушки тоже был дефицит. Страшный и невосполнимый дефицит черного хлеба. В Чечено-Ингушской республике его не пекли. Там было все что угодно - клубника в мае, молодая свежая картошка в середине мая, черешня в начале июня и круглогодичная петрушка - запросто! А вот черного каравая - нет. Просто беда. Караваи высылалась всеми родственниками в посылках - сухарями и свежими, на свой страх и риск, вдруг почта сработает на удивление быстро и каравай прибудет в Аргунский еще съедобным. Тогда у тетушки собирались все многонациональные друзья и наслаждались этим невиданным лакомством, слушая одновременно рассказы, о странных привычках уральских зимогоров есть пельмени с хлебом, выращивать помидоры в парниках, и редко видеть черешню. В каждом доме, в зависимости от национальности соседа были свои порядки, все их уважали и не лезли со своим. В доме у тетушки все были одной крови, все сидели за одним столом и все вместе, потом мыли посуду. У соседей чеченцев - женщину уважали, если она русская, она была - гостем, без половой принадлежности. А гостя принимали с размахом. Гость усаживался на лучшее место, рядом с хозяином, его угощали все, что есть в доме - самым лучшим. Таков закон гостеприимства. Жена хозяина стояла в дверях с подносом и ловила малейшее движение мужа - чем еще порадовать гостя.

Но, женщины, независимо от национальности, все равно остаются женщинами - наряды - наше все. Особенно восточные женщины. Она с детства воспитывается так - что она должна быть прекрасна в любое время, что бы радовать своего мужа. Тетушка была не замужем, поэтому радовать могла только себя. В жару, когда в тени было под сорок, а кондиционеров еще не придумали, она предпочитала носить простой хлопковый халат и нежаркие тапочки. Вот, так без затей, главное, что бы не закаленный жарой организм не умер где то под шелковицей. А восточные красавицы в это время парились в химическом кримплене, в босоножках на каблуках, при килограмме золота. Так принято. Все лучшее и дорогое с утра на женщине. А может они привычные и не испытывали тех мук, какие нам казались. Втайне тетушку осуждали, и считали распустехой. Уважаемая женщина, главный агроном, а ходит в халате. Не хорошо.

- Нелли, вам надо следить за собой,- выговаривала обычно тетушке соседка по кабинету, тоже кандидат сельско-хозяйственных наук, свободная игнушская женщина, - вы большой начальник, а в халате.

Она презрительно пожимала кримпленовым плечиком и звякала полукилограммовыми золотыми сережками.

- Вот, смотрите, - она вытягивала ножку в босоножке на высоченном каблуке, - в магазин привезли. Страшный дефицит, импортные, но я могу поговорить, вам оставят.

Тетушка скорей из вежливости, чем из интереса спрашивала:

- Да? А чье производство?

- Маде ин Kungur! - по слогам выговаривала свободная ингушская женщина и в доказательство импортности стягивала босоножку и тыкала тетушке в нос.

Тетушка делала вид, что ее одолевал кашель, что бы не оскорбить смехом заботливую подругу, вспоминая кривые Кунгурские улочки. Пермская область по праву гордилась Кунгурским обувным комбинатом, который выпускал по лицензии то ли венгерскую, то ли польскую обувь. Красивую, надо сказать. И продавал ее по всему Союзу, немного стесняясь надписи на английском языке "Made in Kungur".

Мы долго добирались до тетушки. Правда, я не помню как. Я помню только сам момент, когда мы выгрузились из маленького автобуса на центральной улице совхоза, нас встречала сияющая тетушка и соседи. У нас отобрали тяжелые сумки, сетки с вожделенным черным хлебом. Нас тискают, хлопают по плечам, что то радостно говорят. Пока взрослые целуются и обнимаются, я вижу длинную вечернюю улицу, маленькие разноцветные заборчики, вдоль улицы, как у нас тополя, растут абрикосы. Ветки гнуться под тяжестью солнечных, истекающих соком и ароматом фруктов. Все это несметное богатство валяется тут же, под деревьями. И, единственный, кто всем этим наслаждается - коза. И я понимаю, что попала в рай.

Мама, очнувшись от объятий и радости встречи с сестрой, смотрит на абрикосы хозяйским взглядом.

- Неля, - строго говорит она, - у тебя есть свободный кулек?

- Нет. А зачем?

- Ну, что то... - мама озадачена. - Ведро, чашка, ну что то...

- Да, нет, зачем тебе?

- Ладно, потом... - мама вздыхает и идет спасать абрикосы от козы.

И, правда, это безобразие! Продукты на земле! Продукты, дефицитные, между прочим, жрет скотина, место, которой в загоне и еда у нее - трава.

Я стою и соображаю, какого цвета будет молоко? Про вкус и говорить нечего - вкус будет самый абрикосовый!

Мама бегает вокруг дерева и отбирает абрикосы у козы, складывая их в подол. Коза возмущена. Она всегда их ест. Это ее законная добыча. Соседи в шоке. Они еще больше теперь убеждены, что жизнь на Урале возможна, примерно как на Марсе. Там, говорят, тоже будут когда-нибудь цвести яблони, но когда это будет.

- Нина! - тетка выходит из оцепенения, бросает сетки с бесценным хлебом и идет спасать козу и свою репутацию. - Нина, - тетушка пытается поймать маму. Но куда там, мама спортсменка, комсомолка и красавица, тетушке не угнаться. - Нина! Это жердели!

Мама не разбирается в агрономических тонкостях, она отобрала у козы абрикосы, обеспечив семье радость и счастлива.

- Нина! Это не едят! - безжалостная тетушка выкидывает из подола все добытые абрикосы, смущенно улыбается соседям. - Это жердели, не абрикосы, их едят только на Урале. У нас, нет. У меня во дворе растет абрикос, сортовой, с кулак! - тетушка трясет кулаком перед носом разочарованной сестры. - Пошли, я покажу, ты успокоишься и оставишь животное в покое!

Утром, на крыльце, я нахожу пять арбузов, ведра абрикосов, сетки кукурузы, томаты... все крыльцо заставлено подарками для диких, но забавных родственников Нелли.

Варвара и спорт.

Я всегда была спортивной барышней. Чем только я успела позаниматься в школьное время: волейболом, легкой атлетикой, плаваньем, баскетболом, лыжами, гандболом, туризмом. Всем этим я занималась серьезно, до каких-то успехов. Успехи были разными, если честно.

В плаванье я наплавала до "Первого взрослого", на этом моя карьера плавчихи была безжалостно загублена папой. Папа пришел на соревнования, увидел девочек-плавчих, которые выступали после нас, там были уже серьезные спортсменки - КМСы, чемпионки области и еще какие-то чемпионки. Папа посмотрел, порадовался за меня и мой новенький разряд. И все - это был торжественный конец моей плавательной карьеры. Как папа мне не объяснял, что нельзя себя уродовать, я не понимала. Я серьезно обиделась, и простила папу только в классе в десятом. Когда к нам в класс пришла девочка - чемпионка области. Я посмотрела, посмотрела... и решила, что папа был прав и лучше я буду любителем.

После этого я бегала и прыгала в легкой атлетике, наверное, год. И мне надоело. Потом Панама уговорила пойти меня позаниматься лыжами. Я, как то предпочитаю все же летние виды спорта, но не могла противится уговорам и обаянию Панамы - пошла. База находилась на зашифрованной остановке ДКЖ, и от нее надо было топать довольно прилично по лесу. Помещение маленькое, темное, запашистые раздевалки не произвели на меня нужного впечатления. Тренер у нас была жилистая громкая тетка, и сразу нас взяла в оборот. "Так, упал-отжался", - оборот звучал примерно так.

Все упали и начали отжиматься с энтузиазмом - мальчики от пола, девочки, с послаблением, от низенькой скамеечки. На десятом отжатии, я упала совсем, и получила презрительное - "слабачка". Панама, закаленный боец, она отжималась, когда сломались уже все мальчишки. Все стояли вокруг нее кольцом и хором считали:

- Семьдесят... восемьдесят... сто!

- Фу, что то я устала. - сказала Панама поднимаясь.

- Отлично! А теперь на лыжи! - скомандовала тетка, и выгнала всех в мороз.

Это мазахисткое удовольствие продолжалось около месяца, затем настали соревнования. Ну, бегать я умела, и надеялась, что не совсем опозорюсь на этих соревнованиях. Хотя бегать по снегу и по хорошему легкоатлетическому манежу, большая разница.

- Пуф! - судья дал мне персональный старт.

Я рванулась, ветер свистит в ушах, ветки хлещут по морде, снег и белки радуются всему этому безобразию.

На финише меня ждала только Панама. Через два часа. Она прыгала то на одной ноге, то на другой. Всем меня ждать надоело, и все ушли. Но подруги не бросают своих.

- Наверное, этот спорт не для меня. - только и смогла сказать я, ненавидя тренера, лес, лыжи, белок и снег. Нет, тренера я ненавидела больше всех.

С этого момента я отдавала, предпочтение благородным видам спорта, где нельзя потеряться.

Но в школе не выбирают. Там программа, и ты обязана заниматься тем, что решили за тебя другие. Но, до окончания восьмого класса, до перехода в старшие классы, я как то сумела договориться с нашим физруком. Он - хороший дядька, немного смущался нашими, к восьмому классу обретенными формами, и поэтому отмазаться от физры - было плевым делом.

- Валерий Николаевич, - глаза в пол, краснеешь, немного заикаешься, - я не могу сегодня идти на физкультуру...

Все остальное он придумывал сам, и, краснея, отпускал меня с каждого лыжного занятия. Зато я отрабатывала ему все эстафеты и "Веселые старты". По честному. Всех это устраивало. Но нас, всех восьмиклассников, без исключения тревожил переход в старшую школу. Девятые и десятые классы, по традиции вела преподаватель физкультуры Ада Алексеевна. Имя, имя ей очень подходило. Маленькая, сухонькая женщина, закаленная, высушенная ветрами, темная от постоянного загара. Весу в ней - килограмм сорок, ну ладно, сорок пять. Мы молились всем школьным богам, чтобы она ушла на пенсию, ей уже давно было пора, уже лет пять... все поговаривали, что уж к началу следующего учебного года, ее точно отправят, не зря же взяли новенькую физручку. И мы тогда сможем жить спокойно. Сидя на уроках, на третьем или четвертом этаже нашей старинной школы, с толстыми, по полметра стенами, из кирпича, мы каждый раз вздрагивали, когда Ада Алексеевна начинала кого -то несильно отчитывать, почти спокойно. В этом маленькой, сушенном теле, хранился такой мощный голос, что она совершенно спокойно обходилась без мегафона на городских соревнованиях. Но если она сердилась, мы слышали каждое слово, какое она сказала нерадивому ученику, или... учителю. Вся школа, после этого разноса знала кто, за что получил выговор от Ады. Это было страшно. Страшно представить, что и мы попадем к ней в ученики. Мы истово молились школьным богам. Но без толку. От нас ушел Валерий Николаевич - на телевидение, читать спортивные новости. Это был удар, мы были обречены...

Справки на освобождение от физкультуры у нее не действовали, слабые отмазы про... - тоже. "Готов к труду и обороне" - вот девиз! В любое время, в мороз, в ливень, всегда ученик должен быть готов поставить новый рекорд во славу школы!

Страшный день настал. Первый урок физкультуры под руководством Ады Алексеевны. Она, плотоядно улыбаясь, обозначила нам свои правила. Ладно, решила я, до зимы доживем, там - разберемся.

Но лыжи я ненавидела больше, чем боялась Аду Алексеевну. Поэтому гордо на них забила, решив, что двойка по физре - это лучше, чем снова потеряться в лесу. И потом Панама, меня не будет ждать, она учится в другом классе и узнает о моей гибели только от бесчувственных одноклассников. Ада Алексеевна терпеливо ждала, ждала, в итоге поймала меня и устроила разнос. Я уперлась рогом - не пойду. Хорошо, она легко согласилась, будешь все зимнее каникулы отрабатывать и наматывать круги на лыжах в школьном дворе. Я бегала, на время, без времени, долго, быстро - все каникулы.

- Не понимаю, - в итоге удивилась Ада Алексеевна, - у тебя одни из лучших результатов по школе. Почему?

- Ненавижу. - только и объяснила я.

Мы договорились - с меня все остальные соревнования, и я свободна от лыж навсегда!

Через девять лет, когда мой братец заканчивал восьмой класс, и его трясло только при одном упоминании имени Ады Алексеевны, и того что предстоит, когда он станет у нее учиться. Я снисходительно хлопала его по плечу и ухмылялась до ушей, что я то... я то уже отучилась у нее, тьфу-тьфу-тьфу.

Когда самые ранние дети мои одноклассников поступили учиться в первый класс нашей школы, мы смеялись, что уж к их девятому классу, поди, уйдет на пенсию наша бессмертная Ада Алексеевна. Но, некоторым еще повезло - они успели, у нее поучится.

Она умерла прямо на уроке. Несколько лет назад. Бессмертная Ада Алексеевна.

Варвара и выяснение некоторых подробностей.

Вопрос про дур, которые, изображают неземную страсть при поцелуях с Гришей, меня продолжал занимать, как ни крути. Но теперь, я вполне могла воспользоваться служебным положением, то есть положением, что мы теперь пара, а такие вопросы вполне подлежат выяснению в паре. Во взрослой паре. Где взрослая и уверенная в себе женщина, красивая, умная и так дальше... думаете это я себя нахваливаю? Нет. Это я себя так настраивала, что бы подобраться к этому вопросу. Потому что мне было стыдно и страшно.

И я решила зайти с огорода. Сначала я поспрашивала у Аллы, когда мы с ней медитативно пили кофе со свежим маникюром. Алла работала на год больше чем я и могла знать гораздо больше.

- Гришка? - она задумчиво посмотрела на меня. - Думаешь это пара для порядочной девушки?

- Ну... мне просто интересно. - соврала я.

- Только не влюбляйся в него. Он, конечно, забавный... но страшный. Ты только представь себя с ним в постели, ты испугаешься и не станешь в него влюбляться. Точно. Метод проверенный.

Представить я этого не могла, так как была девственницей, а сознаваться в этом было еще стыднее, чем признаваться, что в Гришку то я уже влюбилась.

Но Алла оказалась проницательней, чем я предполагала.

- Ты с ним встречалась?

- Ну... - я замялась, придумывая, как бы соврать правдоподобно. - Мы пили спирт.

- Все. - Алка обреченно махнула рукой. - Влипла.

- Куда? - опешила я.

- В любовь... - так же медитативно, как в начале разговора пропела Алла. - Колись уже.

Я честно раскололась. Алла с каждым мои предложением удивлялась все больше.

- Он привел тебя домой? К себе домой? Просто на брудершафт поцеловались? И все? И отвез домой? Странно. - сделала экспертное заключение Алла, чем испугала меня еще больше.

- Почему?

- Ну... я слышала, - уточнила она, что бы у меня не возникло нелепых подозрений, а они, как водится, после такого уточнения возникли, - я только слышала от девочек, что у него есть специальная квартира. К себе домой, к еврейской маме и еврейскому папе, он никого не водит. Даже друзей показывает маме и папе избирательно. Он уже переспал со всеми нашими вешалками, ну почти со всеми, - во время уточнила она. - Мне он не нравится. Все девицы мечтают заполучить его, он... неуловимый.

Информация не утешала, однако.

Дуська, как всегда знала все раньше всех, и спешила меня поздравить с новым статусом. На мой молчаливый вопрос "откуда ты уже знаешь", тут же меня обрадовала:

- Учти, весь город это большая постель, в связях надо быть осторожнее, вокруг манекенщиц постоянно вертятся всякие мужики.

- Фу, Дуся...

- А что? Ты девица видная, вон, даже Гришка на тебя, говорят запал. А отбить девушку у Гришки считается просто подвигом. Даже просто подобрать после того как он бросил и утешить.

- Фу, Дуся... - только и могла повторять я, услышав такие подробности светской жизни. - Фу...

- Только не говори мне, - увидев мои расширенные от ужаса глаза, забеспокоилась она, - не говори мне, что ты еще...- Дуська выразительно приподняла бровь.

- Говорю. Нет.

- Что, нет? Ни разу? Кошмар. И это с тобой я должна работать и дружить? Что, нормальной девки, нет?

Да, Дуська, конечно девочка красивая, эпатажная, но мозгов нет совсем. Впрочем, не зря она Дуська.

Так ничего толком не выяснив, я решила узнать у Гриши. Он, посмеялся, сказал, что это сплетни завистливых "дусек", и он чист "аки ангел". На этом и закончилось. Меня представили родителям. Я была одобрена для дальнейших отношений с милым еврейским юношей.

Как представить Гришу своим родителям - был тот еще вопрос. Он ни как не подходил на роль жениха для милой воспитанной девушки, работающей в библиотеке. А родители мои озаботились постоянными гуляниями под луной, и настойчиво попросили осчастливить их знакомством с будущим членом семьи.

Но, для начала я очень аккуратно постаралась поставить их в известность о настоящем возрасте Гриши. Как и полагается это вызвало много эмоций и не всегда положительных. Но вмешалась бабушка и сказала веское слово:

- Надо посмотреть на мальчика.

Я получила отсрочку от расстрела всем семейством. Но долго это продолжаться не могло.

Варвара и друзья

- Ну, что, теперь будем знакомиться с моими нормальными друзьями! - весело сказал Гришка и потащил меня в гости. - Сегодня у нас Саша. Это очень нужный доктор. И хороший друг, для меня ну и для всех вешалок.

Что за нужный доктор, я выяснить не успела. Мы подъехали к большой медсанчасти. Вечер, ворота заперты и строгий усатый охранник.

- Эй, Петрович, открывай!

Петрович ворча, вылез из будки, хмыкнул и открыл нам ворота.

- А разве на территорию больницы можно? - наивно спросила я.

- Конечно. Мне можно. Ну, и тебе заодно.

Мы попетляли среди мрачных зданий и остановились у приемного покоя гинекологического отделения.

- Ты, - осторожно начал Гришка, - только не пугайся. Сейчас Валька начнет орать матом, но ты ее не слушай. Она дура.

Он попинал дверь. Из глубины послышалось "Щас" и тяжелые шаги.

- Кого принесло? - дверь открыла толстая бабища в застиранном больничном халате.

- Опять, бл...ть привез?

Я уже была готова сразу упасть в обморок, но Гриша держал крепко.

- Валя! - строго сказал он. - Сашке нажалуюсь, он тебя дуру - уволит! Кто тебе бесплатно аборты будет делать?

Я только пискнула на такие откровения. И закрыла глаза. Гришка потащил меня вглубь темного коридора, в след нам неслись отборные матерные слова: про баб-проституток-кобелей-сволочей... дальше я уже не услышала, меня затащили в лифт, и дверь отрезала вопли Валентины.

- Гриша! - ноги у меня были ватные и подкашивались. - Гриша, куда ты меня приволок? Фу, мерзость, какая!

- Да ладно, - махнул он на меня пухлой ручкой, - Сашка - просто душка, он тебе понравится. Будем пить спирт по всем правилам. В ординаторской, с дежурным врачом, ночью.

- Я бросила.

- Это надо попробовать!

Саша оказался приятным, интеллигентным доктором. Заведующим гинекологическим отделением. Смущенно улыбнулся, сначала пожал, а потом поцеловал мне руку. Рука у Саши была нежная, почти девичья. У него в отделении работали почти одни молодые мужчины, я себе представила, каково женщинам у них лечиться, но женщинам, которые беспрерывно заглядывали в ординаторскую и с любовью и обожанием смотрели на Сашу, это страшным не казалось.

- Сашка, закрой дверь, а то эти влюбленные кошки от нас не отстанут и не дадут спокойно выпить. - грозно скомандовал Гриша.

Саша выглянул в коридор, крикнул:

- Вера, я занят. - и закрыл дверь на ключ.

Гришка по хозяйски, вытаскивал стаканы, спирт из шкафов. Из своей сумки - закуску, вполне подходящую к напитку. Кильку, тушенку, колбасу, хлеб.

- Ты хочешь поить Варю спиртом? Нет, таким девушкам это противопоказано. - Саша достал бутылку коньяка, шоколад и лимон.

- О, - Гришка довольно пихнул меня в бок, - ты ему понравилась. Сорок пять лет выдержки! Даже меня таким не угощает!

Для меня было все равно, спирт, коньяк, по ужасу, внушаемому мне, они находились рядом. Однако, я оценила достоинство этого напитка, чуть позже. И расхрабрившись, спросила:

- Саша, а вам не противно? Как вы потом с женщинами общаетесь?

Гришка бессовестно рассмеялся. А Саша, смущенно улыбнувшись, ответил:

- Чем больше смотрю, кхм... туда, тем больше люблю женщин.

Варвара и черешня.

Через несколько лет, меня решили снова отправить к тетушке в гости, в Чечню. Но уже одну. Я была вполне взрослая барышня лет двенадцати, на паровозе я доехала с родственниками, сдали меня с рук на руки тете Неле. Приехала я в самом конце мая, сразу после окончания учебного года.

- Тебя ждет сюрприз! - сообщила тетушка.

Но на все мои приставания тетушка хранила гордое молчание, но видно было, что ей нелегко это давалось. Сюрприз обнаружился сразу, при входе в квартиру - запах стоял такой, что сомнений не было - клубника! На кухне стояло десять, десять ящиков спелой, с одурительным запахом клубники! На двоих! Десять ящиков! Я никогда не ела ее так - до состояния "фу, я больше не хочу". Без ограничения - лопай, сколько хочешь.

И жить нам предстояло в новом доме, где она получила квартиру, на седьмом этаже, откуда открывался замечательный вид на Грозный, совсем рядом с кафе "Минутка" и площадью Ленина.

Коллекция тетушкиных кактусов прекрасно расположилась на лоджии. Таких лоджий я не видела на нашем диком Урале, и даже не могла представить, что такое счастье существует. На нее было два выхода - с кухни и из комнаты. Широченная, длинная лоджия - просто поразила мое воображение, на ней разместился стол, кресла и получилась летняя столовая. На кухне мы практические не ели. Первый ужин свежая, представляете, свежая картошка в мае, и клубника со сметаной. Я снова попала в рай.

Утром нас забирал автобус и увозил в совхоз. Узнав, что приехали дикие родственники, тетушке снова, по старой памяти несли угощения, в таких количествах, что от половины пришлось отказаться - нас же только двое! Мне очень понравилась работа тетушки, особенно лаборатория. Там стаяли всякие склянки, колбы и чашки Петри, и прочие химические устройства, но проводились опыты не на мышах, фу... жалко ведь скотинок, а на ягодах, зеленом горошке, бобах, картошке и на всем, что произрастало в совхозе. Приносили громадные корзинки овощей и фруктов для опытов, из них выбирали самых-самых, штуки три, остальное выкидывали. Я, с детства не переношу выкидывание продуктов, поэтому я боролась с этим, как могла - лопала.

Первые два дня, я ходила красивая, в новых лаковых босоножках, в платье и причесанная, кукла, а не девочка. Чем вызывала восторг у работниц, в особенности у поклонницы "Made in Kungur", которая постоянно ставила меня в пример моей же тете. Но, в тридцать с лишним градусов жары быть примерной девочкой, это слишком. Я залезла в шорты, майку и тапки и пошла знакомиться с населением. Получила рекомендации от тетушки, о девочках моего возраста, дочках друзей. Вышла в поселок. Жарко, немного пыльно, на окнах шторы плотно задернуты, и никого нет. Про шторы вспомнила, что тетушка объясняла - так создают тень и берегут прохладу в доме. У нас, конечно, все наоборот, как можно больше света в квартиру, солнца нет полгода, летом успевай - хватай! Тихо. Все на работе. Дошла до дома рекомендованной девочки, постучала. Меня, как то скучно приняли, и с не скрываемой радостью попрощались. Ну, и ладно. Двинулась дальше. Выйдя за поселок, увидела пыльные просторы и малюсенькую, но характерную речку. Там плескались, бегали и радовались жизни разновозрастные дети.

Когда я вернулась вечером, к тетушке в лабораторию, после войнушек, лазанья по берегам речки, купания, грязная, вся в глине, растрепанная и тоже довольная жизнью, тетя чуть не грохнулась в обморок.

- Там же гадюки! Там же мальчишки! Они тебя могут обидеть!

- Гадюки лучше, чем эта снулая Ларочка. - сообщила я тете, в предвкушении завтрашнего дня.

Домой возвращались всегда по одному маршруту. Автобус высаживал работников совхоза на площади Ленина, и мы шли тихими улочками до нашего нового дома. На улочках были старенькие домики, немного новых, и все они усажены громадными кустами разноцветных плетистых роз. Розочка размером с пятикопеечную монетку, белые, желтые, розовые, красные и так вкусно пахнущие, я бессовестно надирала себе новый букет, каждый день. На ужин клубника, клубника и еще раз клубника по разному. Чай на балконе, среди гигантских махровых календул, солнце, постепенно гаснущее за городом, прохлада, слипающиеся глаза. Точно, это рай.

Что бы отвлечь меня от гадюк и мальчишек, которые уже с утра ждали меня у лаборатории, тетя решила отправить на плантацию черешни, которая как раз созрела. Прочитав мне длинную нотацию, о технике безопасности подрастающей белой девушки, из северных краев, отпустили под честное слово, и под грозный взгляд в сторону работниц, собирающих урожай. Мы долго тряслись в грузовике, среди ящиков и кошелок и выгрузились на просеке. Слева плантация вишни, справа плантация черешни. Посредине грузовик и куча ящиков. Я петляла от черешни к вишни, я пробовала ягоды снизу, сверху, сбоку, лежа, сидя на верхушке, из собранных ящиков, снова снизу и сбоку и сверху. Потом легла посередине раздела между вишней и черешней и думала6 "Жаль, что больше в меня не влазит. А еще хочется. Это тебе не уральская вишня, от которой на второй ягоде сводит скулы. Это тебе не привозная черешня, которая спела в дороге. Надо съесть еще ягодку вишни... и черешни. Я ведь буду жалеть, когда вернуть домой. Нет, я буду жалеть, еще раньше, уже сегодня, когда мы приедем в Грозный. Нет, еще раньше, когда мы поедем в совхоз. Да, нет же, я уже начинаю жалеть, что в меня так мало поместилось!". Я чуть не заплакала от обиды. Я лежала на теплой, почти горячей земле, смотрела сквозь пляшущие листья на солнце. Ягоды призывно блестели красными боками, почти просвечивая от своей зрелости, такие сладкие, такие черешнего-вишневые... нет, больше не лезет.

Я встала, обиделась на всю черешню с вишней на свете и пошла пешком до совхоза. Когда дошла, тетя меня чуть не убила. Меня могли украсть и продать в жены, я же беленькая и блондинка, я могла потеряться, я могла заблудиться, опять потеряться, опять быть украдена и продана, опять заблудиться... но мне было все равно, я была обижена на себя и вишново-черешневое изобилие, которое не желало поместиться в меня всё, и уехать со мной на Урал, я была несчастна... даже оставшиеся еще пять ящиков клубники не смогли меня утешить. Даже обещанные каждый день мне ведра с черешней и вишней в лаборатории не смогли утешить мое горе. Я чувствовала себя изгнанной из рая, на Урал. Что значат эти гипотетические "могла", по сравнению с тем, что я потеряла?