Вдовцы

Глава 1

Боб мне подмигнул. Я шел вдоль стойки бара со стаканом в руке и чувствовал себя ужасно неуклюжим и скованным, хотя за мной никто не наблюдал. Боб спокойно подтолкнул ко мне коробку, которая показалась совсем маленькой. И зашептал скороговоркой:

— Только без глупостей!

Я приготовил деньги заранее. Пять туго сложенных сотенных банкнотов. Боб взял их, развернул и как ни в чем не бывало положил в бумажник между другими купюрами. Каждое его движение внушало доверие. Я поставил стакан на стойку бара, взял коробку и сунул ее в карман плаща. Выходит, это так просто! Теперь у меня было впечатление, что я смотрю гангстерский фильм, вернее, участвую в нем: спускаюсь по лестнице, которая ведет к туалетам, запираюсь в кабинке, открываю коробку. Крупный план моего лица, поблескивающего от выступившего пота. Револьвер покоится на вате, как какая-нибудь драгоценность… Светлая рукоятка, очень короткий ствол, барабан, словно распухший от патронов. Я осторожно вынимаю револьвер из коробки. Куда его положить? В карман пиджака или брюк? Я выбираю карман брюк, чтобы в любую минуту иметь оружие под рукой. И, оставив коробку в углу туалета, снова появляюсь в баре, но уже не совсем прежним человеком, так как теперь нахожусь по другую сторону барьера.

Я взял свой стакан и медленно допил его содержимое. Боб издали подмигнул мне, как бы говоря: «Теперь можешь защищаться, парень!» Я посмотрел на его волосатые лапы, его уши, искалеченные злой любовью к боксу. Что сделал бы он на моем месте? Или любитель бегов вон за тем столиком, отмечающий лошадей в своей газете, — что сделал бы он?.. Я сунул руку в карман и осторожно сжал рукоятку. Я имел оружие, но еще не знал, в кого выстрелю. Это было почти смешно. Обязательно выстрелю, сомнений нет, и моя уверенность шла не от воли — ее истоки находились гораздо глубже.

Семь часов. Я вышел на улицу. Дождь прекратился. Я опаздывал и потому торопился. Чтобы не мешать правой ноге свободно двигаться, я поддерживал согревшийся на моем бедре револьвер. Он уже стал для меня привычным, как связка ключей или зажигалка. Я больше не размышлял. Я находился по другую сторону барьера. Проспект, блестящие автомобили, густой свет заходящего солнца, Матильда — все это далеко, в другом мире. Рыба в аквариуме плавает, смотрит попеременно то левым глазом, то правым. Она видит формы, очертания, купается в расплывчатости, растворяется в жидком сне. Она чудовищно одинока. Вот. Это хорошо.

Гараван живет в двух шагах отсюда, на авеню Мак-Магона. Он наверняка богач. Как Матильда раздобыла приглашение на этот коктейль? Тайна. Я должен явиться одновременно с ней. Но хочу застать ее врасплох. Незаметно проскользну среди гостей и понаблюдаю. Взгляда, улыбки будет достаточно, чтобы навести меня на след, поскольку он наверняка находится здесь. На месте любовника Матильды я не упустил бы случая побыть с ней рядом. Так что…

На площадке второго этажа я проверил свое моральное состояние, как другие поправляют галстук. Полное спокойствие. Почти что безразличие. Я вошел. И сразу оказался в шумной толпе, где наполненные бокалы оберегали ладонью, как зажженную свечу. Здесь царили гомон и смех, а чьи-то плечи задевали твои… Прекрасная обстановка для любовных прикосновений… С одной стороны слышу:

— Дорогой друг, вы пропустили речь Шапюи. Какая жалость! С другой:

— Гараван был бесподобен. Когда человека награждают орденом Почетного легиона, он обычно выглядит глуповато. Но только не Гараван!… Он всегда прекрасно держится и ведет себя так непринужденно… Скорее награждающий, чем награжденный…

Я медленно продвигаюсь к буфету. То здесь, то там — слепящие вспышки фотоаппаратов. На мой локоть ложится чья-то рука:

— Миркин! Это маленький Кейроль из «Депеш».

— Не похоже, что тебе весело. Я пожимаю плечами.

— Знаешь, терпеть не могу все эти коктейли… Меня затащила сюда жена. Я даже не знаком с Гараваном. Что из себя представляет этот тип?

— Президент — генеральный директор, — отвечает Кейроль и постепенно разводит руки. — Большая шишка… Только не знаю, где именно… Шерсть и хлопок или вроде того.

— Ах! Теперь понимаю, почему моя жена оказалась тут. Она работает в фирме Мериля, который специализируется на шерстяных изделиях. Матильда демонстрирует там пуловеры…

Право, я ужасно загордился! Откуда ни возьмись — эдакая тщеславная доверительность. «Матильда демонстрирует пуловеры» — сказано так, будто наши ссоры происходили не по этой причине! Глаза Кейроля рыщут по сторонам, но тем не менее он продолжает:

— А еще он сотрудничает в финансовых газетах… очень влиятельных… много путешествует… Смотри-ка, Шариер!…

Кейроль бросает меня, но зато я наконец замечаю Гаравана, прицепившего на лацкан свой орден, как хороший ученик — знак отличия за примерное поведение. Он в центре внимания гостей, которые окружили его плотным кольцом. Но среди них Матильды тоже нет. Официант протягивает мне бокал. Я позволяю толпе увлечь себя в людской водоворот, который уносит меня в малую гостиную. Невезение. Там я натыкаюсь на Пивто, у которого уже явно блуждающий взгляд и заплетающийся язык.

— А я думал, ты на звукозаписи, — говорит он мне.

— Нет. Сегодня я пас.

— А что вы записываете?

— О-о! Новый сериал. Не Бог весть какой захватывающий.

— И кого же ты изображаешь?

— Тайного агента.

— С акцентом?

— А как же!

Руки чешутся дать ему по физиономии. Я вхожу в гостиную. Быстро оглядываю присутствующих. Здесь ее тоже нет. Оборачиваюсь. Пивто удаляется с женщиной в пестрых брюках. Ужасно жарко. Может, Матильда не пришла? Может, это хитрая уловка. Потом она скажет, что прождала меня и уехала из-за головной боли. Но если Матильда не пришла, то где она? С кем?.. А что, если мне тоже смыться? Хватит с меня и Матильды, и всего остального. Если бы я только мог приказать себе раз и навсегда: больше никого не любить! Кончено. Любовь вычеркнута из жизни. Когда доктор вам говорит: «Бросайте курить», вы именно так и поступаете. От злоупотребления спиртным тоже успешно отучают. Почему же нельзя отучиться любить? И в этой гостиной, тесной от людей и наполненной их гомоном, я вдруг задумался о том, чем стала бы моя жизнь, если бы я избавился… Тем временем я пробираюсь к другой гостиной, открывающейся мне за буфетом. Она здесь. Об этом мне сообщают не глаза, а знакомая острая боль на уровне печени. Матильда — мое страдание. Она здесь, и я испытываю мучительную боль. Рядом с ней трое мужчин. Который из них? Я стараюсь не двигаться, хотя меня толкают локтями, плечами. Один из троих поднимает к окну что-то блестящее. Оказывается, фотографию. Другие смотрят и одобрительно кивают. Я изображаю улыбку и подхожу к ним.

— Добрый вечер. Все оборачиваются.

— Ах, Серж! — восклицает Матильда. — Наконец ты решился приехать! Жан-Мишель, ты не знаком с моим мужем? Жан-Мишель — тот мужчина, с фотографиями. Он представляется:

— Мериль. — И без всякого смущения пожимает мне руку.

Двое других делают то же самое, пока Матильда сообщает мне их имена: Робер Легран, Марсель Блондо. Они весьма любезны. Держатся непринужденно.

— Мериль, покажи-ка Сержу свои фотографии, — просит Матильда. — Они просто потрясающие.

Он поворачивает к свету один из квадратиков, зажав между большим и указательным пальцами. На снимке Матильда в белом пуловере, который от плеча до пояса прочерчен разноцветной полосой. Шерсть выразительно облегает грудь.

— Мы уже готовим зимнюю коллекцию, — поясняет Мериль.

— Лично я предпочитаю красный, — заявляет Блондо.

Мирель копается в квадратиках, сверкающих у него на ладони. И показывает еще один снимок. Но я почти не смотрю на фотографии, а наблюдаю за мужчинами. Один копия другого: взлохмаченные шевелюры, водолазки, золотые браслетки на запястье — своего рода богема, ироничная, со всеми запанибрата. Я им завидую и в то же время ненавижу, потому что я сам — один из них, но у них есть деньги, а у меня — нет. Легран смотрит на фото и тычет ногтем в вырез пуловера.

— А если открыть шею чуть пониже? Это даст большую свободу груди.

— По-моему, тоже, — соглашается Матильда.

— Пожалуй, — поддерживает Мериль.

Он достает из кармана фломастер, подходит к стене и несколькими быстрыми штрихами набрасывает на ней силуэт — выразительную фигуру Матильды. Легран забирает у него фломастер и вносит свои исправления, добавляя развевающийся шарф. Все трое делают шаг назад. При этом Блондо наступает мне на ногу.

— Извините, — рассеянно бормочет он.

— Надо добавить несколько штрихов яркого цвета тут и тут… — уточняет Легран.

Его рука сладострастно шастает по непристойно приоткрытой груди. Глаза Матильды блестят, как у нищенки перед роскошной витриной. Может быть, она переспала с каждым из них. Я ощупываю револьвер на дне своего кармана.

— Зайди-ка завтра пораньше, — говорит Мериль Матильде. — Посмотрим на все это в спокойной обстановке.

Со мной они совершенно не считаются. Моего мнения и не спрашивают. Матильда принадлежит им куда больше, чем мне.

— Погоди, — спохватывается Мериль. — Нет, завтра мне надо ехать за город. У меня встреча с художниками. Лучше послезавтра.

Я его исключаю. Уж мне бы никакие художники не помешали встретиться с Матильдой. Значит… Легран? Блондо? Я прекрасно знаю: это может быть любой. Когда Матильда уходит по утрам из дому, она ускользает от меня. И тогда я подозреваю всех мужчин. Всем им хочется заключить ее в свои объятия. Сколько таких, как я, кто готов идти за ней по пятам ради одного удовольствия на нее смотреть? Она создана для любви. На нее оборачиваются, отпускают шуточки. Когда я выхожу с ней вместе из дому, то в любой момент готов кому-нибудь съездить по физиономии. Но все же среди них, всех этих самцов, есть один, который отобрал ее у меня. И вполне возможно, он принадлежит к мирку, в котором вращается Матильда. Но в таком случае он сейчас находится здесь, если только Матильда не предупредила его: «Мой муж тоже придет. Не показывайся». Однако, будь я на его месте, все равно пришел бы, а следовательно…

— Мы уходим, — сказал Легран. — Прощай, цыпочка. Он чмокает Матильду в обе щеки, по-приятельски.

Блондо и Мериль делают то же самое. Они без всякого воодушевления машут мне рукой.

— Счастливо! Я поспешно беру Матильду за руку. Рука у нее свежая, мягкая, податливая.

— Где ты выкопала этих типчиков?

— Это мои приятели. Робер — из Академии искусств, Марсель — из консерватории. Жан-Мишель считает, что они далеко пойдут.

Я просто запутался во всех этих именах. Они роятся вокруг Матильды. Какие у нее обширные знакомства! Она не манекенщица и не начинающая киноактриса, но, поскольку время от времени ее фото появляются в каком-нибудь каталоге, усвоила наигранные манеры, посещает чаще, чем хотелось бы, модные бистро, где все друг с другом на «ты» и друг с дружкой спят. Она подправляет макияж.

— Будь другом, принеси мне выпить.

Я пробиваюсь через толпу. Когда я возвращаюсь, Матильда болтает с невысоким плешивым господином, который к ней прижимается. Она кокетничает с ним и заразительно смеется. Наверняка знает, что я в отчаянии, но заговаривает первая, желая меня обезоружить:

— Позвольте представить вам моего мужа… Мсье Ришмон. Холодное пожатие руки. Ришмон! Ей не откажешь в наглости!

— Что у вас для нас новенького? — с любезной снисходительностью спрашивает меня Ришмон.

— О-о! У меня больше нет времени писать… Стоит связаться с работой на радио, как себе уже не принадлежишь. Вы ведь знаете, что это такое… Репетиции…

— А жаль! Мне понравилась ваша первая книга. Вам, господин Миркин, следовало бы писать.

— Совершенно верно… — начинает было Матильда. Я бросаю на нее злобный взгляд, и она тотчас умолкает. А я продолжаю:

— Я подумываю об этом. Подумываю… Возможно, в один прекрасный день…

— Тогда желаю удачи.

Этот господин целует Матильде руку, но, пожалуй, слишком нежно. Старый болван! Едва он отходит, как Матильда взрывается:

— Послушай, Серж. Это был такой удачный момент. Я подаю его тебе на блюдечке, а ты почти что посылаешь его куда подальше.

— Хватит… Больше о нем ни слова, пожалуйста.

— Ладно… ладно… Устраивай свои дела сам. Лишь бы у тебя это получалось!

Ну вот, и на сей раз все вышло не так, как хотелось бы. Матильда идет впереди, надувшись. Мы не без труда пробираемся к вестибюлю. На ходу она бросает мне ключи от своей машины.

— Садись за руль. У меня болит голова. Однако это не мешает ей сбежать по ступенькам с живостью школьницы. На тротуаре она приостанавливается. Изящный поворот шеи и головы, как у лани на лесной опушке. Она вдыхает вечер, нежную июньскую ночь, небо, медленно гаснущее над крышами, и повисает на моей руке.

— Я устала, милый. Тебе не следовало разговаривать заносчиво с Ришмоном… Было бы так уместно ввернуть, что ты участвуешь в конкурсе на премию «Мессидор». Он бы тебя поддержал.

— Нет!

— Не нет, а да. Не знаю, как именно проходит голосование, но заметь себе — он член жюри. Он встречает тебя у Патриса…

— Кто такой Патрис?

— Ну, у Гаравана. А Гараван — это что-нибудь, да значит! Ты не умеешь себя подать.

Так и есть, ее «симка» зажата машинами. Подаю чуть вперед, затем чуть назад. Бампер упирается в чей-то бампер. Я чертыхаюсь.

— Такой великолепный случай, — бубнит свое Матильда.

— Хватит уже, наконец. Послушай меня. Я не только не хочу, чтобы мне оказывали протекцию, но даже не поставил своего имени, когда сдавал рукопись.

Мотор заглох. Я не привык к ее машине. И больше люблю свою — старую малолитражку. Я пускаю мотор на полную и в конце концов высвобождаюсь из затора. Мерзкая машина! Я призываю все свое хладнокровие, чтобы объяснить Матильде.

— Правилами конкурсов подобного рода предусмотрено, что его участники должны сопроводить бандероль с рукописью конвертом, внутри которого указаны имя и адрес автора. На самом конверте они пишут название рукописи. Я же не сообщил ни имени, ни адреса. Я ограничился тем, что напечатал одну строчку: «При необходимости автор о себе заявит».

— Почему?

— Потому что не хочу прочесть в газетах: «Серж Миркин. Получил два голоса за свой роман „Две любви“.

— Это было бы не так уж плохо и позволило бы тебе пристроить другую штуку такого же рода.

Я резко подал вправо и подрезал бельгийца, который приехал в Париж на своем «мерседесе», чтобы здесь и пропасть. Я сделал бы то же самое и с полицейской машиной, настолько меня распирало от злобы.

— Постарайся понять, Господи! Я не такой, как ты. И не желаю добиваться цели любыми средствами, даже неблаговидными.

— Скажите на милость!

— Если хочешь знать все до конца, то я сожалею, что послушал тебя и вообще представил свою рукопись… Одно из двух: она либо хороша, либо плоха. Если она хороша, то мне не нужно, чтобы вокруг нее устраивали шумиху. А на премию мне наплевать. Матильда разражается смехом.

— Послушайте-ка его! Умора! Десять тысяч франков его не интересуют! Он предпочитает изображать шпионов в дешевых радиопьесах и разъезжать в машине, которой даже цыган побрезгует. Знаешь, меня от твоих заявлений просто воротит!

Красный светофор. Ссора тоже приостанавливается. Каждый из нас обдумывает свои реплики. Я знаю, в чем-то она права. Знаю, что у меня нет денег, чтобы особенно заноситься. Но знаю и то, что талант у меня есть. И этот маленький родник в моей душе я должен всячески защищать от нее, от своей абсурдной любви, от всего, что мешает мне собираться с силами и творить. К счастью, когда я попаду в тюрьму… Зеленый свет… Вереница машин снова приходит в движение. Матильда сидит, бесстыдно скрестив ноги; она у себя дома. В задравшейся мини-юбке она выглядит более чем вызывающе. Матильда закуривает сигарету, наблюдая за мной краешком глаза. Должно быть, у меня злое выражение лица, потому что она говорит:

— Ну, что еще? Что я такого сделала? Площадь Согласия… Мост… Мы не двигаемся с места.

— Хочешь знать, как прошел у меня день? Понятно!… Бедняга Серж, ты меня огорчаешь… В десять я приехала в фотостудию, и Жан-Мишель тут же приступил к делу. Это долгая процедура. Приходится все время варьировать освещение. Мы перекусили на месте. Словом, проглотили по-быстрому бутерброды… Когда Жан-Мишель в форме, он всех доводит до изнеможения.

— И как это происходит?

— Что именно?

— Ну эти, фотосеансы?

— Ты меня просто поражаешь! Будто не знаешь!

— Нет, расскажи.

— Я надеваю пуловер и позирую перед фотоаппаратом.

— Ну а потом?

— Потом? Снимаю этот и надеваю другой.

— А в промежутке между этим и другим? Она умолкает, медленно гасит сигарету в пепельнице.

— Серж, знаешь, что я о тебе думаю?.. Ты извращенец, любитель подсматривать эротические сцены.

Что верно, то верно. Я вижу ее, и еще как отчетливо! На ней только бюстгальтер, который больше открывает, нежели скрывает. Я сам и подарил его Матильде. Возможно, она даже снимает его перед этим Жан-Мишелем, чтобы свитера больше говорили его воображению. И Жан-Мишель кладет свои лапы на ее грудь. О-о! Нет, не лапы… эти длинные, тонкие пальцы, привыкшие прикасаться к тканям, трикотажу, кожам… Бульвар Сен-Жермен бесконечен. Я веду машину почти что с закрытыми глазами. Мне повсюду мерещится Матильда. Улица — как ярко освещенное фотоателье. Сомнений нет, ее любовник — Жан-Мишель!

— Когда он фотографирует, вы с ним находитесь в студии одни?

— Что ты себе вообразил? Есть еще Этьенета…

— Этьенета?

— Наша костюмерша, она же гример и парикмахер… Послушай, Серж, можно подумать, ты никогда не бывал в фотоателье!

— В такого рода фотоателье я не бывал.

— Они ничем не отличаются от всех других.

— А после?

— После чего?

— После пуловеров. Что он заставляет тебя делать потом? Я всматриваюсь в нее. Она отворачивает лицо.

— Спроси его сам.

— А во время сеансов посетителей не бывает?

— О-о! А как же! — И тут же поправляется: — Бывает, но не часто.

— Приятели? Наподобие Леграна и Блондо?

— Да. И несколько подружек.

— И что делают они?

— Что, по-твоему, они могут делать? Смотрят. Она попалась в западню. Я улыбаюсь, но на сердце у меня камень.

— И ты еще меня обзываешь любителем подглядывать!

На сей раз она не возмущается. Она усаживается глубже, прикрывает глаза. Я проезжаю мимо дома. Тут все забито машинами. Придется кружить по кварталу, пока кто-нибудь не отъедет.

— К чему ты клонишь, Серж?

Если бы я знал сам? Когда ей предложили поступить к Мерилю, она меня предупредила. В сущности, мне не в чем ее упрекнуть. Мне следовало предвидеть… Но я и сам тогда искал работу… Маленькая роль то там, то тут. На этом далеко не уедешь… Тогда я еще не мучился от подозрений. Еще не улавливал первых симптомов своей болезни.

— Ты хочешь, чтобы я бросила эту работу?

Как сказать «да» и при этом не потерять ее? Я впервые понимаю, что именно это мне и грозит. Пока что я думал только о Другом. Расправиться бы с Другим! Свободной рукой я ощупью нахожу ее колено. Несколько раз его сжимаю. Когда мы доходим до крайности, ласки заменяют нам слова. В этот момент моя рука говорит ей: «Я несчастен… Когда ты от меня далеко, я перестаю жить… Не покидай меня… а главное, главное, докажи мне, что я ошибаюсь и мои подозрения смехотворны!»

Но тут кто-то отъезжает от тротуара. Ответа не последует. Я путаюсь в скоростях. И чувствую себя униженным от проявленной неловкости.

— Дай мне руль! — говорит Матильда.

— Как-нибудь сам справлюсь.

Наконец я припарковался. Матильда не ждет меня. Она идет впереди. Вот ее-то мне и следует убить. Но я прекрасно знаю, что у меня на это никогда не хватит сил. Всех этих Жан-Мишелей, Роберов и Марселей, вот их — да. А между тем они — только жалкие мотыльки, роящиеся вокруг пламени. Как и я сам! И пока пламя не угаснет, будут налетать все новые.

Я догоняю Матильду у лифта. Кабина тесная. Мы плотно прижимаемся друг к другу. Я заключаю ее в объятия. Она поднимает лицо, подставляет мне губы для поцелуя. Всякий раз у меня такое ощущение, что мы с ней расстались давным-давно. На такие дела память отсутствует. В глубине души я издаю глухой стон.