Век бурь и волков

Северная Атлантика

Сентябрь 1944 г.

64R27' N 13R11' W

состояние моря ‒ 3Б

ветер ‒ NNW 4Б

Мир залит свинцом, ‒ подумал Райнхардт, втискиваясь между шнорхелем и трубой перископа, стремясь удержать равновесие на уходящей из-под ног палубе.

Свинцовое море взморщивали длинные однообразные волны, напоминающие складки ковра. Тяжелое иссиня-серое небо нависало над головами словно могильная плита. И нос корабля, рассекающий волны — одну за другой, тоже был серо-свинцового цвета. Совсем как лицо стоящего рядом Фангхорста. Выглядевшего как диковинное морское чудовище с черной блестящей кожей и выпученной за пределы головы парой глаз на концах двух черных отростков. Любопытно, сможет ли он когда-нибудь оторвать бинокль от лица?

Даже клочья пены, выбрасываемые носовой волной и свисающие словно фестоны с сетеотвода, казалось, были грязно-серого цвета. Мир, полный свинца. А в нем лишь ветер свищет да слышны гулкие, раскатистые, словно в пустые бочки, удары волн в балластные цистерны.

В окулярах биноклей не видно ничего, кроме двух серых поверхностей: более темной внизу и несколько посветлее в верхней половине. Пространство в перекрестье визирных линий невыносимо однообразно и безжизненно.

‒ Возвращаемся домой, господин оберлейтенант? ‒ поинтересовался Фангхорст. Маат Цемке, разглядывающий свой сектор за его спиной, коротко фыркнул.

‒ Хотел бы я знать, куда вам так невтерпеж? ‒ пробормотал Райнхардт, не выпуская из зубов мундштука трубки. ‒ Обратно в эти жестяные бараки и фьорды? Да ведь там хуже, чем здесь!

‒ Тронхейм! ‒ вклинился в разговор стоявший позади Цемке, выдавливая из себя это слово, словно грязное ругательство. ‒ Обгаженная свинячья дыра! Палку и ту кинуть негде! Как вспомню о Сен-Назере…

‒ В Сен-Назере, скорее всего, уже 'томми'. Жарят твою Жермену так, что искры летят.

‒ А у нее есть недурной шанс реабилитироваться, ‒ сострил кто-то вдогонку. ‒ Всего-то пять раз патриотично отдаться за каждый коллаборационистский, фрицевский трах с тобой.

‒ Отставить разговорчики! ‒ рявкнул Райнхардт. ‒ Вот свалится на голову какой-нибудь 'томми', такой Тронхейм устроит из ваших задниц!

Этого еще не хватало. Замаячила на подходе дежурная тема номер 1. И без того навязшая в зубах у всего экипажа: от торпедного отсека и до машинного отделения. Жеванная-пережеванная салагами до мельчайших косточек. Не хватало еще об этом на мостике во время вахты. Слушая подобное, рискуешь заработать себе грыжу в мозгах.

Цемке умолк, как обрезало.

Все присутствующие похожи на черных блестящих кукол. Упакованы в штормовые одежды так, что между поднятым воротником и козырьком зюйдвестки едва влазят окуляры биноклей.

Напряженное слежение за горизонтом. Минута за минутой, градус за градусом. Каждое пятнышко, нарисовавшееся в этой свинцово-серой пустоте, может оказаться проклятым 'хадсоном' с чревом набитым до отказа глубинными бомбами.

Или чайкой.

Океан больше не принадлежал им. 'Волки Атлантики' сами превратились в добычу.

Рукоятка люка начала медленно вращаться, затем кто-то осторожно приподнял откидывающуюся крышку. Задержавшийся на трапе человек, очевидно, задумался ‒ подходяще ли он одет для прогулок в такую погоду. Тем временем, набежавшая с борта волна ударила о рубку и окатила всех ледяным душем.

‒ Шифрограмма господину первому вахтенному офицеру!

Райнхардт опустил бинокль и помассировал окоченевшие пальцы. Дождался, пока схлынет очередной вал, а затем аккуратно выколотил трубку о стальное ограждение рубки. В подветренную сторону, чтобы пепел и искры улетели в море. Внутри у него все кипело. Шифрограмма! Вместо приказа о возвращении ‒ шифрограмма!

Протечка выше трубопроводов основной балластной цистерны, еще одна ‒ сквозь уплотнительные кольца левого вала винта, жратва на исходе, две тонны горючего и одна единственная торпеда в торпедном аппарате. Шнорхель черпает воду. Деформирован замечательный новехонький легкий корпус. Вылиты восемь аккумуляторных батарей, испорченных какой-то дрянью. А они присылают шифрограмму. Да еще такую, которую не в состоянии разобрать мальчишка-радист. Он, наверняка, уже пропустил всю шифровку через 'Энигму' и увидел лишь фразу 'первому вахтенному офицеру', а под ней ‒ ряды буквенно-цифровой абракадабры.

Скверно. Шифрограмма как срочная телеграмма. Всегда какая-нибудь гадость.

Райнхардт отворил люк и спустился вниз, старательно нащупывая подошвами ступеньки трапа. Комфорт. Не нужно скатываться людям на головы и шеи, нет надобности драть глотку при срочном погружении.

Радист замер рядом с депешей в руке, в позе услужливого камердинера.

Райнхардт расшнуровал завязки зюйдвестки, снял ее, стараясь держать подальше от тела, а затем принялся расстегивать штормовой плащ.

‒ Заплесневею я здесь в этой резине, коже, войлоке и шерсти, ‒ подумал он. ‒ Вторую неделю не снимаю одежды. Тело не дышит. Ни вода, ни мыло, ни одеколон в таком случае не решают проблемы.

Даже если бы сей же миг вошла сюда сама Марлен Дитрих ‒ мягкая, ароматная и нежная Марлен, закутанная в один спальный халатик, и скользнула бы прямо в его койку и поманила его пальчиком из-за шторки, он бы, ей-богу, не осмелился бы даже прикоснуться к ней. Постыдился бы. Не по-людски это.

Сперва следует принять ванну. Основательно вымыться. С мылом и губкой. И с зубным порошком.

И с бритвой, разумеется. Сбрить эту паскудную, воняющую козлятиной, бороду.

Надушиться одеколоном.

И только после этого можно будет показаться женщине.

‒ Боже, как здесь разит, ‒ простонал он в душе. ‒ Готов поклясться, что до конца жизни не притронусь к лимбургскому сыру.

Хотя, даже самый выдержанный, самый заплесневевший лимбургер слишком слабое сравнение для описания неповторимого аромата субмарины. Душный сладковатый смрад немытых тел, разлагающегося мужского пота, и более всего ‒ грязных ног, смешивается здесь с запахами солярки, резины и электролита из аккумуляторных ям, с тонким ароматом плесени, мочи и блевотины. Добавим к этому еще остаточные запахи краски и неопренового клея. Такое козлино-техническое амбрэ. Боцман метко называет это одним словом ‒ 'мокробздетина'.

‒ Господин первый помощник, радиограмма. ‒ Радист рассек воздух зажатой в пальцах депешей, словно бы собирался впихнуть ее в рот стоящему обок офицеру.

Под редкой, вроде исландского лишайника, недоразвитой бородкой юноши просвечивала воскового цвета кожа с красным румянцем на щеках.

‒ Дети. Все они еще дети. Подводный детский сад Северной Атлантики. Наверное, то же самое на торговых судах и эсминцах 'томми'. Детская война. Вот этот аж подскакивает от нетерпения: 'Ну что? Что там? Плюшевый медвежонок?'

‒ Подожди! ‒ буркнул Райнхардт, борясь с пуговицами озябшими, одеревеневшими до нечувствительности пальцами. Снял, наконец, тяжелый, как судьба-злодейка, плащ и повесил его обтекать на трубу перископа. Радист резво принял положение навытяжку и опять протянул свой листок ‒ совсем как лакей утреннюю почту на серебряном подносе, но Райнхардт, присев на ящик с картами, принялся за тяжелые, подбитые изнутри пробкой и войлоком, морские ботинки.

‒ Вы, в самом деле, полагаете, что наш благодетель, Oberbefehlshaber der Kriegsmarine, Grossadmiral [Главнокомандующий Кригсмарине гроссадмирал — Примечание переводчика] Карл Дениц скончается от нетерпения, пока я снимаю плащ?

Лицо радиста залилось румянцем, просвечивающим даже сквозь золотой пух.

‒ Да-а… ‒ процедил с удовольствием Райнхардт, стягивая через голову влажный вязаный свитер неопределимо бурого цвета. Дорогой свитер из шерсти ламы с застежкой-молнией по самые уши, который всего месяц назад был голубым. ‒ Только так. Спокойно и последовательно. Без дерганья и суеты. Следует быть профессионалом, господин радист. Кок! Что там у вас с кофе, который я заказывал полчаса назад?

‒ Готовится, господин первый офицер.

‒ Проклятый камбузный хомяк, грызет он, что ли, этот кофе, вместо того, чтобы его молоть? ‒ пробормотал Райнхардт. ‒ Где этот маат из центрального поста? Что тут вообще происходит? Вынести отсюда все это влажное дерьмо, как только обтечет. Развесить, как следует, в машинном отделении. Чтобы было идеально сухим через полчаса! Ботинки тоже! Давайте сюда эту радиограмму.

Новенькая, еще совсем недавно пахнущая краской и клеем субмарина XXI серии предусматривала разнообразные удобства, о которых Райнхардт на прежней своей U-250 мог разве что мечтать. Два гальюна вместо одного. Душ. Умывальное помещение. К сожалению, после выхода из строя опреснителей, имевшееся на борту лишь теоретически. Теперь помыться можно было только соленой забортной водой, закачиваемой внутрь субмарины насосами. А все же воняет здесь меньше. Если бы вентиляция работала, как подобает, воздух в отсеках можно было бы даже назвать относительно чистым. А что важнее всего: первый вахтенный офицер получил, наконец, свой крохотный закуток ‒ почти настоящую отдельную каюту, которую он делил только со старшим механиком. Прелестно. Что-то вроде сортира в железнодорожном вагоне второго класса. На прежней подлодке типа VIIC у него была лишь койка со шторкой в офицерском помещении, как у каждого палубного офицера. Теперь же, закрыв дверцу из размалеванной под цвет натурального дерева фанеры, он мог блаженствовать в относительном одиночестве.

Натянув, не мешкая более, на себя запасной свитер, обув ноги в тапочки, Райнхардт тяжело вздохнул и принялся за работу.

Положил лист бумаги на маленький складной столик, открыл деревянный ящик с 'Энигмой', похожей на странную, несообразно большую пишущую машинку.

Ворча себе под нос, Райнхардт отыскал в выложенных бархатом гнездах шифровальные цилиндры. Поместил каждый из них на свою ось. Затем, прищурив глаза, постучал пальцами по столу, взглянул в календарь и, уперевшись взглядом в потолок, стал извлекать из памяти актуальный дневной ключ.

‒ 2178, далее ‒ контактные имена: REGENBOGEN, ULLA 88 NORDPOL ‒ пробормотал он себе под нос, устанавливая на роторах алфавитные и цифровые кольца, втыкая штепсели в отмеченные буквами гнезда коммутационной панели. ‒ Черт бы их всех взял, всю эту шайку параноиков. Команчи анально опущенные.

Писал он неумело, медленно, нажимая клавиши большим и указательным пальцами, спотыкаясь почти на каждом слове, как какой-нибудь мелкий чиновник в богом забытой провинции. Привычно бормоча при этом проклятия, не выпуская из зубов зажатой в них погасшей трубки. Чего только не было в этом ненавистном ему хозяйстве: калька, пресс-папье, дырокол, химические карандаши, чемоданчик с пишущей машинкой 'Торпедо', имеющей клавиши со свастикой и знаком 'SS'. Плавучая канцелярия посреди Атлантики. Кофе на исходе, хлеб заплесневел, не хватает даже аспирина, зато со скрепками никаких проблем. Порядок должен блюстись. Старик, верно, рад этому до ушей.

Райнхардт стучал по клавишам, оставляя без внимания дешифрованный текст, весь сосредоточившийся на листке с закодированным сообщением. Как бы ничего не спутать.

Потом взглянул на лист с дешифровкой ‒ и остолбенел.

KAPITANLEUTNANT ZUR SEE ‒ вот вся осмысленная информация, содержащаяся в этом тексте. Далее шла бессмысленная мешанина из букв и цифр. Тройная шифровка. Это действительно что-то скверное. Что-то решительно, определенно, очень серьезно дрянное. Непозитивное. Удручающее. Ситуация, вышедшая из-под контроля. Большие проблемы.

Захватив с собой первую депешу и свою дешифровку, Райнхардт толкнул дверцу своей каютки и направился прямиком к Старику. Верно, и он заполучил себе более уютное гнездышко вместо крысиной норы, которую имел на прежней субмарине.

‒ Если вообще существовала та прежняя лодка, ‒ зло подумал Райнхардт. ‒ По всем признакам, предыдущим ковчегом нашего 'фюреришки' был его письменный стол, а мореплавателем он был исключительно в океане параграфов.

Когда пришло известие, что экипаж в полном составе переводят на новую океанскую субмарину XXI серии, все были абсолютно уверены, что именно Райнхардт получит третью золотую нашивку и наденет неуставную, но освященную многолетней традицией фуражку с белым верхом. Откровенно говоря, и сам Райнхардт в глубине души надеялся на это.

Увы. Все, чего он дождался ‒ это железной бляшки на шею. Такой новомодный фетиш. Нечто в роде кости казуара в носу у папуаса. Се ля ви.

‒ Шифрограмма лично для 'калю', ‒ объявил Райнхардт, подойдя к двери командирской каюты. На корабле ‒ от центрального поста наверху и в обоих направлениях вдоль корпуса ‒ установилась гробовая тишина. В воздухе, словно наполнившемся ядовитыми миазмами, пролетел шепот: 'шифрограмма для капитана', затем послышались приглушенные проклятия ‒ и все умолкло, будто убитое этими тремя словами.

Старик, как и следовало ожидать, сидел за своим письменным столом и что-то корябал пером в тетради. Вокруг громоздились стопки бумаг, журналов и формуляров. Стену над койкой украшал бархатный коврик с вышивкой крученым голубым шелком. Подарок жены. Типичное прусское рукоделие. Без сомнения, имелась на нем и какая-нибудь бодрящая патриотическая сентенция, но коврик висел так, что удостовериться в этом наверняка не было возможности. В команде заключали пари об ее содержании. Фенрих Фангхорст упорствовал, что там вероятнее всего клич: 'Боже, покарай Англию!'. Мотористы же, сговорившись между собой, настаивали на своем варианте: 'Вперед к победе!'.

Сам Райнхардт предполагал, что, вернее всего, там лозунг 'Одна Нация! Один Рейх! Один Фюрер!'. А под этой надписью стоящий навытяжку 'адольфик' в окружении цветочков, пташек и барашков.

‒ Я вас слушаю, Райнхардт. ‒ Старик оторвал от бумажек свое безжалостное лицо преподавателя арифметики и взглянул на первого офицера сквозь толстые стекла очков.

‒ Шифрограмма третьего уровня, герр калю, ‒ выдавил из себя Райнхардт. ‒ Я принес вам текст и машинку.

‒ Пожалуйста, поставьте на стол. И когда будете выходить, плотно закройте за собой дверь. Не мне вам напоминать об инструкциях, оберлейтенант.

‒ Так точно.

‒ И еще, Райнхардт…

‒ Слушаю вас.

‒ Зачем вы орете на весь корабль, что я получил шифровку? Это может вызвать нежелательные эмоции. Команде следует терпеливо ожидать приказа и не думать ни о чем постороннем. Все свободные от вахты обязаны отдыхать и оставаться в готовности.

‒ Так точно, ‒ ответил Райнхардт и мысленно добавил: 'чванливый идиот'. Непременно что-нибудь выдаст о распорядке дня и дисциплине германского солдата.

‒ Вы свободны.

* * *

Райнхардт втиснулся за стол в офицерской столовой, ощущая на себе напряженный взгляд старшего механика, притворно изображавшего, что читает растрепанный номер 'Сигнала' более чем месячной давности.

‒ Кок, кофе на стол, живо! ‒ крикнул первый офицер. ‒ С молоком и сахаром! И чтоб был горячим, как преисподняя!

‒ Конец игры, ‒ заявил старший механик, старательно сворачивая газету.

‒ Откуда такой упадок духа? Вам доверен новый чудесный корабль, шедевр германской технической мысли… А вы, не дожидаясь сумерек, уже начинаете сомневаться в победе?

‒ Пока вы загорали в садике на террасе, мы получили свежее сообщение о двух новых братских подводных могилах.

‒ Кто?

‒ U-489 и U-88.

‒ Это точно?

‒ Тот самый конвой, что надрал нам задницу. Плюс самолеты.

‒ 489-ая ‒ это, по-видимому, Гагенштос. А та вторая?

‒ Корбачек.

‒ Не знал такого. Наверное, какой-нибудь новичок. А на 489-ой служил Фогельман. Черт… Не может быть! Фогельман?! Я знал его еще с Военно-морской академии. Вместе служили на 'Шарнхорсте'…

‒ Две лодки в один день! Вы можете вообразить себе нечто подобное пару лет назад? Увы… Господа конкуренты становятся все более профессиональными. За эту неделю у нас уже…

‒ Десять кораблей. Еще пара ‒ и будет дюжина. Полный комплект. Надо бы и нам подбросить им что-нибудь от наших щедрот.

‒ Где уж нам! Конкурент берет оптом.

‒ И при том дешево. Сколько мы заработали на всей этой авантюре?

‒ У нас один и у Штимта тоже. Вместе какие-то жалкие шесть тысяч тонн.

‒ Ну и трофеи! Переходим на отстрел каких-то катеров.

В проходе возле столовой стало тесно. Смена вахты в рубке. Все в коже и вонючих штормовках, уже с полотенцами на шее и с зюйдвестками в руках.

‒ Вот и смена. Наконец-то чего-нибудь перекусим, ‒ обрадовался Райнхардт. ‒ Дежурный, почему мой кофе налит в эту жестяную погань? Разве нет больше чашечек?

‒ Разбились, ‒ с печалью в голосе произнес матрос. ‒ Во время налета, смею доложить. Возможно, я нашел бы чего-нибудь, но кок сказал, что вам срочно нужно.

‒ Срочно?! Я просил сделать мне этот кофе час назад! Что вообще творится на этом корабле?

‒ Без толку с ним разговаривать, ‒ заметил старший механик. ‒ В таком случае лучше обратиться к старшему официанту. А еще лучше ‒ к самому управляющему залом нашего подводного ресторана!

Райнхардт едва успел зацепить вилкой приправленный уксусом картофельный салат и горячую кашицу из консервированной кровяной колбасы с луковым гарниром, как услышал доносящиеся из фельдфебельской столовой комментарии:

‒ Это пахнет как настоящее дерьмо! Из какой банки эта сраная колбаса?

‒ Не из банки. Из твоей бабки.

‒ Да заткнись ты! Что за идиотские шутки?!

‒ Первого офицера к капитану! ‒ громко разнеслось из центрального поста.

‒ Шайсе! ‒ пробормотал Райнхардт.

‒ Во веки веков. Аминь! ‒ добавил торжественно старший механик.

* * *

‒ Итак, мы получили второй шанс, ‒ сообщил капитан, пристально глядя в лицо Райхардта.

Вот только сможем ли мы родиться во второй раз?! И где? В Канаде?! ‒ мелькнуло у того в голове, в то время как он терпеливо хранил молчание. Общаясь с капитан-лейтенантом цур зее Вальтером Риттером, любые остроты лучше было оставить при себе.

‒ Вы должны понимать, какая это удача. Нам доверили отличный корабль, прямо с верфи… А мы, вместо того, чтобы уничтожить конвой, принесли одно разочарование.

‒ Уничтожить конвой одной подлодкой, ты патентованный козел?! ‒ мысленно взревел Райнхардт. ‒ Почти что экспериментальной и ни к черту недоработанной? На которой половина этих чудесных изобретений вообще не функционирует?! С шайкой малолеток, которые еще ничему не научились? После недельного учебного рейса вдоль берегов Норвегии? С постоянно отказывающим оборудованием? С четырьмя неисправными торпедами? С протечками в баластных цистернах? В то время как у противника 'асдик', который обнаруживает нас играючи, и эти жуткие новые бомбометы для корового бомбометания глубинных бомб одной серией? Есть даже оригинальная 'Энигма' и проклятые электронные счетные машины, ломающие любой код. Когда у него десятки эсминцев, абсолютное превосходство в воздухе, а у нас недостаточно даже горючего, ты… балван! Они потопили десятерых за последнюю неделю, пес ты свинячий! Десятерых ‒ только в районе Лофотенских островов!

‒ Да! Мы подвели командование. Я знаю, что вы скажете: потоплен один 'транспорт'. Но что такое один 'транспорт', если мы упустили десятки таких же? Германский народ лишнего куска хлеба не видит. Мы сжигаем горючее, о котором грезят по ночам наши товарищи-танкисты. А чем мы отблагодарили нашего фюрера? Один ничтожный транспорт!

'Марточка-целка встречалася с белкой' ‒ сам собой зазвучал в голове Райнхардта невесть откуда вытащенный памятью мотивчик. ‒ 'Белка горячей подружкой была…'.

‒ Вот почему я так рад нашему новому заданию. Нам назначено рандеву в открытом море с судном обеспечения 'Оксфольт'.

'Где б не таскало Марточку-целку…'

‒ Там мы получим все необходимое снаряжение, горючее и даже запчасти для устранения всех этих мнимых и дилетантских поломок. А также дальнейшие инструкции. Итак, нас ждет новый поход!

'Всюду в лобешник ей била она'. (Аплодисменты).

‒ Известно ли вам наше точное местоположение, господин оберлейтенант?

‒ Только по счислению, господин капитан.

‒ Что это значит?

'Не знаешь, что такое местоположение по счислению ‒ ты, прусский буйвол, пожиратель капусты?'

‒ В последний раз мы брали пеленг в ночь, предшествующую атаке. Потом шли в погруженном состоянии, пытаясь оторваться от противника, под его бомбовыми атаками. А всплыв на поверхность, оказались в тумане. И сегодня, из-за отсутствия солнца, мы не имели возможности проверить наши координаты. Теперешнее местоположение известно нам по счислению курса и…

‒ Вы можете проложить курс к данной точке? Сюда?

Райнхардт взглянул на листок с координатами.

‒ Разумеется.

‒ Таким образом, я прошу вас это сделать. Нам необходимо успеть туда завтра к четырем часам утра. Сумеете?

‒ Думаю, да. Но чтобы дать вам окончательный ответ, я должен проконсультироваться со старшим механиком.

‒ Кстати, пригласите его ко мне.

‒ Герр калю… Разрешите сделать краткое сообщение экипажу.

‒ Вы знаете, что я не одобряю подобных вещей. Солдат должен держать рот на замке и нести свою службу, а не заниматься политикой. А то тут же начнутся разговорчики.

‒ Тем не менее, я убедительно советую сделать это. Знаю по собственному опыту, что люди лучше работают, когда им известно, что именно они делают. Они ожидали возвращения в порт. Теперь снова должны мобилизоваться.

‒ Хорошо, если вы на этом настаиваете. Но коротко и по существу. И никаких дискуссий.

* * *

Обед уже совсем остыл, но хуже всего было то, что второй офицер добавил в свою порцию горчицы ‒ от одного вида этого мессива пропали остатки аппетита. Более всего его блюдо напоминало неожиданное наполнение детских пеленок.

‒ Старший механик, вам приказано пройти в командирскую каюту. Немедленно.

‒ Шайсе! ‒ выругался тот и залпом допил остатки чая.

‒ Во веки веков.

* * *

Они стояли над штурманским столом, разглядывая карту, покрытую листом целлулоида, испещренную множеством разнообразных значков.

Старший механик молча грыз конец карандаша. Лоб его прорезала глубокая вертикальная морщинка ‒ отражение одолевавших его сомнений.

‒ Это всего лишь чертовы двести миль, ‒ ободрял его Райнхардт. ‒ Ну скажите же что-нибудь. Что вас так беспокоит, чиф?

‒ По порядку? Во-первых, эти расхераченные батареи. Не может быть и речи, чтобы мы в погруженном состоянии успели пройти этот путь. А на поверхности мы напоремся на вражеский самолет быстрее, чем вы успеете вымолвить 'мамма мия'.

‒ Значит, пойдем на перископной глубине. У нас же есть чудесное изобретение ‒ шнорхель. Выдвинем его и двинемся на дизелях, как миленькие.

‒ Этот замечательный шнорхель меня тоже беспокоит. Помяло его. Помните те близко разорвавшиеся над рубкой бомбы, а потом крен? После этого шнорхель непрестанно черпает воду. Клапаны заедают. Если эта вода попадет мне в масло… ‒ покачал он головой. ‒ Еще подшипники стучат беспрерывно, вал греется, и уплотнительные кольца… Но это, пожалуй, меньшая из проблем. Протечку мы устраним: откачаем все жидкости трюмным насосом в уравнительную цистерну ‒ и за борт. С дифферентовкой разберемся как-нибудь. А кислоту я уже велел нейтрализовать ‒ выкачаем и ее заодно.

‒ А что с горючим?

‒ А вот с ним настоящая проблема. Все время его теряем. Много меньше, чем прежде, и я даже знаю уже где именно. Мы заделали все течи, какие только было возможно, но палубными средствами… ‒ Он опять с сомнением покачал головой. ‒ Альтенберг колдует со шнорхелем ‒ возможно, из этого что-нибудь получится. Дойти-то мы дойдем. Меня другое беспокоит. Район тот малоприятный.

‒ Я знаю, ‒ согласился Райнхардт. ‒ Да еще вдобавок радиомолчание…

‒ Допустим, что мы дойдем туда… Но только за тем, чтобы узнать, что наш мифический 'Оксфольт' уже поимели наши конкуренты. Что тогда?

Райнхардт пожал плечами.

‒ Будем возвращаться в Тронхейм на веслах.

* * *

Пока не стемнело, Райнхардт сидел за перископом, вращаясь вместе с ним, как на карусели. Влево, вправо, на мгновение поднимал его над волнами, чтобы осмотреть пространство между ними ‒ и назад, вниз, почти до самой кромки воды.

Следовало остерегаться эсминцев, сторожевых катеров и даже морских охотников.

Несколько раз миновали видневшиеся на горизонте мачты, торчащие вдали среди волн словно жердочки, подпирающие стебли гороха.

Время от времени акустик поднимал голову и, придерживая пальцем наушники, сообщал:

‒ Шумы винтов с зюйдвеста, далеко. Удаляются. По-видимому, эсминец.

Свободные от вахты члены экипажа сидели в своих койках. В основном, молча. В носовом отсеке торпедисты играли в ската, но без особого азарта. Скорее, стремясь этим продемонстрировать, что им все нипочем.

Риттер никого не доставал. Сидел у себя конторке и заполнял свою бесконечную отчетность. Акты списания использованных торпед, требования на запасные части, аварийные протоколы. ('У меня уйма работы. Справитесь как-нибудь самостоятельно? На войне самое важное ‒ это отчетность. Без нее не бывает порядка').

Старший механик, в свою очередь, практически не вылезал из машинного отделения: заботливо наблюдал за работой своих дизелей, поминутно проверял уровень масла, нахмурив брови, контролировал показания приборов, регистрирующих температуру и число оборотов, осматривал блестящие от смазки оси валов.

Подшипники валов, хотя и со стуком, но вращались. Каждые десять минут на минуту включался трюмный насос, откачивающий все, что просачивалось через всевозможные негерметичности.

Худо-бедно шли.

Ближе к вечеру Райнхардт покинул центральный пост, распорядившись продолжать поддерживать радио- и акустическое наблюдение, и спустился в столовую ‒ выпить чаю. С тайной надеждой оказаться там в одиночестве. Это редко ему удавалось, хотя на субмаринах XXI серии, в общем, было достаточно просторно. По крайней мере, по сравнению с тем, что творилось на кораблях предыдущих серий. Увы, надежды не оправдались: за одним из углов стола сидел корабельный фельдшер ‒ мрачный австриец, который, по мнению Райнхардта, сам был недолеченным алкоголиком, а рядом с ним ‒ Риттер. Фельдшер пытался читать потрепанный детектив, а капитан сидел как столб со сплетенными пальцами рук на столешнице, взирая куда-то в переборку. Как обычно. Сидел и глазел в пустоту. Никогда не читал, неохотно разговаривал и обедать предпочитал в одиночестве. Райнхардт в жизни своей не встречал второго такого отмороженного типа. Риттер постоянно, хоть днем ‒ хоть ночью, был до неправдоподобия официальным. Вдобавок ко всему, он даже самую чудовищную пропагандистскую чушь, которую прочие офицеры зачитывали друг другу, рыдая при этом от смеха, воспринимал совершенно серьезно. Оставалось загадкой: то ли он на самом деле редкий дурак, то ли притворяется.

Райнхардт однажды задумался: сколько лет может быть их Старику. Издавна в подводном флоте офицер, которому перевалило за тридцатку, считался пожилым человеком. Сам Райнхардт в свои тридцать пять лет ‒ на расстоянии вытянутой руки от той грани, за которой конрадовское 'сердце тьмы' ‒ казался окружающим едва ли не Мафусаилом. Среди матросов встречались и девятнадцатилетние. Риттер же выглядел, по меньшей мере, на все пятьдесят. Где его только выкопали? Откуда он взялся и куда его несет? Нет ответа.

Если бы он прежде служил на подводных лодках, Райнхардт, один из немногих уцелевших асов 'волчих стай', сам прошедший путь от маата до первого офицера, непременно бы знал об этом.

‒ Господин первый офицер…

Райнхардт вздрогнул и неохотно оторвал взгляд от кружки с чаем. Менее всего ему хотелось в эту минуту видеть безжизненную менторскую физиономию капитана. А если взглянуть повыше, неизбежно узришь подвешенный на переборке за стеклом портрет 'грофаца'. На других кораблях в столовых размещались иллюстрации с изображением экзотических красоток, какие-нибудь альпийские виды, фотографии тропических островов или парусных фрегатов. Здесь же в твою тарелку глазел со стены 'Величайший Вождь Всех Времен' с его идиотскими усиками и низко надвинутой ‒ до самых глаз, чрезмерно большой для него фуражке. Рядом печальным взглядом голодной мартышки пялился на тебя адмирал Дениц с его оттопыренными ушами. Все это решительно отбивало аппетит.

‒ Когда мы достигнем точки рандеву с 'Оксфольтом'?

‒ Часов в двенадцать, если не будет проблем.

‒ Прошу подготовить список членов экипажа, которые могут покинуть борт корабля.

‒ Что?!

‒ Это часть приказа, подробностей которого вам знать не следует. Прошу освободить от людей два помещения в носовой части субмарины. Мы возьмем нескольких человек, которых поместим в торпедном отсеке. Далее пойдем с минимально возможным экипажем. Необходимо оставить на 'Оксфольте' пятнадцать или даже двадцать человек. Они перейдут на это судно и возвратятся на нем на базу.

‒ Герр калю, но ведь это исключает возможность атакующих действий. И без того на корабле не хватает экипажа. Без торпедистов…

‒ Мы не собираемся никого атаковать. У нас задание иного рода. Вам следует знать лишь то, что экипаж должен быть, насколько это возможно, малочисленным и что мы примем на борт нескольких человек. К которым следует относиться как с спецпассажирам.

‒ Сколько именно?

‒ Не больше десяти, но им потребуется достаточно много места. Кроме того, они возьмут с собой определенный груз. Несколько больших ящиков. ‒ Капитан встал и с трудом вылез из-за стола.

‒ И еще, Райнхардт…

‒ Слушаю.

‒ На судне должны остаться только истинные арийцы.

‒ Что?!

‒ Что слышали. Вы лучше знаете экипаж. Приказ однозначен. Никакой смешанной крови. Никаких помесей, 'мишлингов'. Я более чем уверен, что, по крайней мере, несколько человек здесь 'четверть-славяне', 'иудеи' или еще какая-нибудь подобная шваль. Ваша задача очистить судно ‒ и никаких разговорчиков. Что это, к примеру, за фамилия такая ‒ Бодичек?

Какой-то бес в голове Райнхардта подсказывал ему шальную мысль ответить: 'Это фамилия Бодичка, герр калю', но он сдержался.

‒ Это Sudettendeutsch ‒ судетский немец, капитан. Из Марианенбада.

‒ Без разницы. Я буду у себя. Прошу распорядиться подать мне ужин в мою каюту в девять часов.

Едва Риттер вышел за двери, Райнхардт вызвал боцмана.

‒ Двадцать человек это все, что мы можем себе позволить, ‒ сказал он. ‒ Оставьте столько, сколько сумеете. Попрошу выбрать для списания с корабля прежде всего женатых, особенно молодоженов и у кого имеются хоть какие-нибудь известные им дети. Ну и которые ни к чему не пригодны. Всех идиотов и слабаков и тех, у кого расстроены нервы. Мне потребуется боцманская команда, мотористы. В этом роскошном гробу постоянно что-то ломается. И еще артиллеристы. Также можете списать часть 'старослужащих'. Прошу принять во внимание, что в этом случае придется установить три суточных вахты вместо четырех.

‒ Будет сделано, ‒ ответил боцман, поправляя черную пилотку, которая сидела на его огромной лысине словно игрушечная. ‒ Спишем Хоудини, Глухокшыкача с Химмерихом. И Уттер недавно женился, и…

‒ Подготовьте список и отпускные документы. Меня сейчас не интересуют фамилии. Я же не собираюсь с каждым прощаться персонально.

После этого Райнхардт возвратился на центральны й пост, но вскоре понял, что делать ему там решительно нечего. Рулевой держал курс, акустик идентифицировал шумы; время от времени то тут, то там обнаруживались корабли, но всякий раз слишком далеко.

‒ 'Асдиков', господин оберлейтенант, можно не опасаться, ‒ успокоил старший рулевой. ‒ Они могут пеленговать цели со скоростью до двенадцати узлов, а мы идем сейчас на четырнадцати. Слишком быстро для них движемся. Целых четырнадцать узлов. Если задумают гнаться за нами, то потеряют пеленг. Шнорхель на радаре им тоже не отследить ‒ слишком высокая волна. В случае чего, у нас есть шанс проверить, как действует та лабуда, которая якобы поглощает ультразвуки, а также радар и все прочее. Наша малышка, однако, совсем не дурно идет. Вы отдыхайте, господин первый офицер. Со вчерашнего ведь на ногах. Если что ‒ разбудим.

Райнхардт почесал голову и решил в самом деле спуститься к себе в каюту. Но для успокоения совести он сперва отправился еще раз взглянуть, что делается в машинном отделении.

Потом поужинал, несмотря на отсутствие аппетита. Через силу заставил себя проглотить хлеб с твердокопченой колбасой и сардинами, но мысли его при этом были где-то далеко. Мучили нехорошие предчувствия. Пассажиры, груз, шифрограмма с тройной секретностью…

Господи, что они задумали? Рейд в Америку? С грузом шпионов или диверсантов?

Вряд ли речь идет о старой навязчивой идее похода к американскому побережью для потопления судов противника в его собственных гаванях. Иначе бы нам не приказали отпустить торпедистов. Значит, все-таки шпионская операция.

Почему бы нет?

И это лучше, чем самоубийственные атаки на конвои. 'Обнаружить и потопить! Только вперед! Как Блюхер под Кацбахом!'. Нет, вздор! В любом случае, наша карта бита. Чиф был прав. Конец игры. Каждый, у кого есть хоть капля разума в голове, ясно понимает это. Когда мы начинаем проигрывать, следует встать из-за стола. А это означает потерю Африки, Италии, Нормандии, России, Греции, Польши… Не успеешь оглянуться, как будем сражаться за станции подземки в Берлине. Это очевидно каждому, только не этим идиотам. А наша охота за конвоями? Атакуя конвои, Райнхардт в последнее время чувствовал себя моськой, тявкающей на поезд, а не грозным 'волком Антлантики'.

С такими мыслями он дошел до своей каютки и свалился в койку.

* * *

Райнхардт не имел представления, что именно его разбудило. Звук воздуха продуваемых баластных цистерн? Топот ног? Или шум волн, разбивающихся о металлическую обшивку рубки?

Стрелою сорвался с койки.

‒ Докладывайте! Что случилось?

‒ Немного прояснилось, буквально только что. Есть возможность определить координаты по звездам, господин первый офицер. Второй вахтенный офицер отправился с секстантом на мостик. Сейчас узнаем наше местоположение.

Райхардт помассировал онемевшие щеки и веки ‒ с такой силой, словно желая вдавить их внутрь глазниц.

Пока не ложился, было как-то легче. После трехчасового сна ощущал себя совсем расклеившимся.

Райнхардт надел толстые вязаные носки, затем ‒ сапоги, нащупал висящую на переборке тяжелую кожаную куртку с меховым подкладом, натянул на голову шерстяную шапку и поковылял в центральный пост.

‒ Вы один на мостик?

‒ Да!

Только успел ступить на нижнюю ступеньку трапа, началось неожиданное.

Сперва ‒ возглас оператора радиолокатора:

‒ Самолет! Близко! Курс двести! Восемь миль!

И тут же крик: 'Боевая тревога!'. Второй вахтенный офицер съехал по поручням трапа прямо на голову Райнхардта, а вслед за ним за ним ‒ маат из центрального поста. Звук сирены слился с криком Райнхардта, все еще стоящего на четвереньках на палубе центрального поста:

‒ Срочное погружение!

Маат уже висел на рукоятке люка, запирая его в тот момент, когда поток воды водопадом хлынул внутрь лодки.

‒ Полный вперед! Рулевой ‒ резко вправо! Руль двести! Все на нос! ‒ ревел Райнхардт.

Судно начало погружение с отчетливым носовым креном. Сам собой отворился какой-то шкафчик, что-то вывалилось оттуда и с грохотом покатилось по палубе. В помещении офицерской столовой с лязгом рассыпалась какая-то посуда. Субмарина XXI серии обладала способностью срочно погружаться в течение восьми секунд.

Было слышно как шипит воздух, выдавливаемый из балластных цистерн, как скрипит и стонет корпус и надсадно ревут электродвигатели. Корабль резко завалился на борт, выполняя самый крутой из возможных поворотов. Прямо под приближающийся самолет. Так безопаснее. Максимально сократить дистанцию.

Пусть он сбрасывает скорость, пусть совершает разворот, пусть его вынесет из района атаки.

‒ Вышли две! ‒ сообщил акустик торжественным мрачным тоном. Все инстинктивно присели, втягивая головы в плечи. Райнхардт лишь крепче вцепился в перила.

Наступила тишина.

Зажмурив веки, каждый отчетливо представлял себе эти две торпеды. Словно бы у всех прорезался вдруг третий глаз. Два блестящих длинных округлых цилиндра, входящие все глубже и глубже в чернильно-черную воду, оставляющие за собой хвосты из фосфорицирующих пузырьков воздуха. А потом превращающиеся в маленькие призрачные подобия солнц, разрывающие бездну колоссальными пузырями обратившейся в газ воды.

Первый взрыв грянул внезапно, будто удар топором. Ужасный грохот, свет замигал, кто-то закричал в темноте.

‒ Прекратить панику! ‒ возмущенно рявкнул Райнхардт. ‒ Ничего не случилось! Полный промах!

‒ Протечка ниже аварийной газовыхлопной шахты!

Очередной взрыв. По субмарине прокатилась волна вибрации, затем ее ощутимо сотрясло, послышался грохот, с которым подбросило решетки палубного настила. Погас свет.

‒ Вода в машинном отделении!

‒ Без истерики! Что вы, в самом деле!

Тут же зажегся голубой аварийный свет.

‒ Ну то-то же, ‒ спокойно сказал Райнхардт. ‒ А визгу было… Удар пришелся в пенный след лодки. По наименьшей линии сопротивления. Погружение на сто восемьдесят. Курс сто двадцать. Господин Вихтельман, почему артиллерийского расчета не оказалось у эрликонов? Мы могли бы сбить эту сволочь.

‒ Я приказал вынырнуть только на минуту, герр оберлейтенант, ‒ объяснил второй помощник. ‒ Только для того, чтобы взять пеленги.

‒ Хватило и этого, ‒ констатировал Райнхардт. ‒ Дожили, нельзя уже и морды высунуть наружу в этом море. Просто невероятно какое дерьмо. По крайней мере, взяли вы эти пеленги?

‒ Да.

‒ Остаемся под водой еще полчаса. Затем возвращаемся на перископную глубину и запускаем дизели.

‒ Но каким чудом он сумел обнаружить нас ночью? Ведь он не мог нас увидеть! ‒ глупо рассуждал кто-то в помещении унтер-офицерского состава.

‒ Салага! У них давно радары в самолетах! Не представляю, как можно быть таким бараном! Загляни себе в задницу ‒ не там ли твоя голова!

‒ Райнхардт, что тут у нас происходит? Я жду доклада. ‒ Риттер отворил двери и мужественно объявился на 'поле боя'. Тотчас загудели предохранители и вновь вспыхнул яркий свет.

Первый вахтенный офицер тяжело вздохнул.

* * *

Точки планируемого рандеву достигли на следующие сутки около часа ночи. Райнхардт распорядился остановить машины и лечь в дрейф. Море в перископе казалось совершенно пустым. Случайный квадрат северной Атлантики, обозначенный на морских картах четырехзначным кодом.

Ничего здесь не было. Ни судна обеспечения, ни Royal Navy, ни даже чаек.

‒ Чиф, что у нас с горючим?

‒ Плохо. До дома определенно не хватит.

‒ Радиопеленгаторщик, что у вас?

‒ Ничего, господин первый офицер.

‒ Акустик?

‒ Ничего.

‒ Будем ждать, ‒ объявил Райнхардт. Крепко взялся за поворотные рукоятки перископа и оперся головой о его трубу. ‒ Кок, приготовьте кофе!

‒ Будут здесь, непременно, ‒ объявил капитан металлическим голосом. ‒ А вас попрошу не сеять пораженческих настроений!

* * *

Спустя два часа Райнхардт распорядился всплыть на поверхность и тщательно обшарить круговыми маршрутами весь сектор. Сам также поднялся на мостик и приказал дать ему сигнальную лампу Олдисса.

Двигатели работали мерно и тихо.

Капитан сидел на мягком диване в кают-компании, уперевшись стеклянным взглядом в переборку, в созерцании нирваны. Корабельный фельдшер бессмысленно тасовал засаленую колоду карт. Корабль словно бы превратился в огромную приемную стоматологической клиники.

Команда молча сидела на своих койках и в столовой. С регулярностью раз в десять секунд кто-нибудь проверял время на настенных электрических часах. Некоторые спали с истинным солдатским фатализмом. Всякий знает: войны не проспишь. Разбудят, когда понадобишься. А пока есть возможность, дави на массу по полной. Чему быть ‒ того не миновать.

Именно потому скрип отворяемого люка и канонада резких выкриков Райнхардта произвели среди экипажа эффект разорвавшейся в замкнутом помещении бомбы.

‒ Малый вперед! Руль тридцать пять! Боцманскую команду наверх! Готовить корабль к швартовке! Живо, вашу мать! Артиллерийский расчет к орудиям! Приготовить под погрузку технические люки! Готовить швартовы! Поднять швартовые кнехты! Шевелитесь, черти!

После этого обычным голосом в сторону центрального поста:

‒ А этот ваш радиопеленгатор я вам советую забить себе поглубже в задницу!

* * *

Судно обеспечения 'Оксфольт' оказалось перестроенным рудовозом, все в пятнах и потеках ржавчины на некогда окрашенных в зеленый цвет бортах, неизвестно с какой целью маскирующееся шведским флагом. Словно бы кто-то всерьез мог поверить, что его верхние палубы, ощетинившиеся зенитными орудиями и пулеметами, принадлежат судну нейтрального государства.

Все происходило в потемках и потому казалось несколько сюрреалистическим. Крики матросов, связки больших швартовых кранцев, висящие между бортами, как огромные колбасы, мешки с продовольствием, спускаемые вниз ‒ в погрузочные люки, раскачивающеся на цепях лебедок торпеды, гофрированный толстый шланг к емкостям для солярки, нависающий над кормой субмарины как диковинная пуповина.

Небо чуть прояснилось, хотя до рассвета было еще далеко.

В районе баластных цистерн слышался треск сварки и, несмотря на наличие охранных экранов, отсвет ее и брызги искр были видны, должно быть, на много миль вокруг. Внутри субмарины горел только слабый красный свет. Команда беспорядочно металась по палубам, моряки с охапками буханок хлеба и кругами сыров то и дело натыкались на тех, кто меняли аккумуляторы или переносили элементы электрооборудования. Старший механик вертелся в этом хаосе словно какой-нибудь сумасшедший папуасский шаман и руководил всеми ремонтными работами.

Райнхардт и капитан вступили по трапу на палубу 'Оксфольта'.

Подводный корабль нового поколения мог бы показаться комфортным местечком, но разве что только самим подводникам. Здесь под ногами стелился красный ковер, сплетенный из кокосовых волокон, яркий свет буквально резал глаза, в кают-компании среди элегантной мебели из красного дерева сверкал великолепием накрытый белой скатертью стол, ломящийся от угощений и напитков, как в День Святого Мартина. Были на нем круги колбас, печеные гуси, паштеты, пенистое холодное пиво в больших стеклянных кружках. Пламя свечей отражалось в хрустале.

Гости ошеломленно застыли на пороге салона, словно пара бродячих попрошаек. Риттер ‒ в своем измятом и замызганном кожаном плаще и Райнхардт ‒ в тяжелых морских сапогах и воняющей смазкой, покрытой потеками соли, куртке. Оба небритые, грязные и бледные. Оба щурили глаза, как вытащенные из норы кроты.

Капитан 'Оксфольта' и его свита, напротив, выглядели так, словно перенеслись сюда прямо из берлинской 'Оперы'. Черные мундиры, белоснежные рубашки, блестящие золотом полоски знаков отличия на манжетах, начищенные до блеска ордена.

Запах сигар и одеколона.

Гости щелкнули каблуками, одновременно вытягивая руки в нацистском приветствии. Риттер ‒ с энтузиазмом, выбросив вверх ладонь так стремительно, словно хотел выбить кому-нибудь из присутствующихг глаз, а Райнхардт лишь лениво имитировал неопределенный жест ‒ что-то среднее между 'помахать ручкой' нелюбимой тете на перроне вокзала и незавершенной попыткой снять с головы шляпу.

‒ Пожалуйста, господа. Как говорится: чем богаты…

‒ Наши морские герои…

‒ Рыцари подводной войны…

‒ Волки Атлантики…

‒ Прозит!

Отдельные голоса тонули в общем гаме. Капитан позволил проводить себя за стол. В эту минуту он, как никогда ранее, напоминал взлохмаченного преподавателя арифметики. На своем корабле он казался образцом опрятности и чистоплотности. Никаких цивильных тряпок, никакой бороды. Ежедневно скоблил лезвием щеки, распоряжался чистить щеткой свой мундир. А теперь, хватило немного света ‒ и чары исчезли. Стали заметны и выцветшие манжеты, и потрепанные знаки различия, и какие-то неопределенные пятна и потеки на одежде. В дополнение ко всему, желтый цвет лица, как после тяжелой болезни.

Когда-то Райнхардт испытывал стеснение от подобных превращений, прятал глаза, выслушивая тосты, любезно отказывался от личных презентов и героически принимал все, что дарили экипажу, после чего с облегчением смывался на свой корабль. Но со временем поумнел. Стал понимать, что скоро над его головой снова сомкнутся волны океана, а он, замкнутый в своей стальной трубе, с тоской будет вспоминать о каждой сигарете и каждой рюмке коньяка, от которых прежде отказался.

С тех пор он спокойно позволял разным франтам квохтать вокруг себя, похлапывать себя по плечу, без колебаний принимал в подарок сигары, плоские бутылочки коньяка и плитки шоколада.

‒ Райнхардт, познакомьтесь с нашими будущими гостями, ‒ подал голос Риттер, хватая первого помощника за рукав. ‒ Это ‒ герр Клаус Фордингер, это ‒ доктор Альфред Висман… А это ‒ фройляйн Ева Левенганг.

Ева Левенганг заслуживала внимания. Прежде всего, своим ростом. Ее голова с кудряшками 'а ля пудель' на добрых пару сантиметров возвышалась над макушкой самого Райнхардта. Кроме того, заслуживали уважения ее внушительные плечи и импонирующая грудь под пушистым свитером. Формы последней напоминали два носовых бульба стоящих борт о борт близнецов-эсминцев.

Райнхардт щелкнул каблуками своих морских сапожищ и пожал протянутые ему ладони. Гибкую сильную ладонь дамы, холодную костлявую ручонку Фордингера и сухую ‒ Висмана.

Фордингер носил усы, был совершенно сед и выглядел как доктор-пенсионер. Висман был тощий, в очках с круглыми линзами в проволочной оправе, а зубов имел, казалось, вдвое больше, чем у нормального человека. Чем-то напоминал превращенного в человеческое существо крокодила.

‒ Каюты наших гостей уже готовы?

‒ К сожалению, это трудно назвать каютами, ‒ ответил Райнхардт, ‒ но я уже распорядился освободить два помещения, согласно вашему приказанию.

‒ Вы меня не узнаете, герр оберлейтенант? ‒ спросила его бойкая дородная блондинка.

Райнхардит задумался в замешательстве. Мозг его работал на высших оборотах, как артиллерийская счетная машинка, но среди разнообразных житейских эпизодов, приключений и даже пьяных инцидентов воспоминание о почти двухметровой блондинке ‒ шкафе с титьками, как два бакена, и голосом, как рев пикирующего бомбардировщика 'штукас', не фигурировало. Определенно нет.

‒ Мадам Ева ‒ примадонна берлинской 'Оперы', ‒ строгим менторским тоном уведомил Риттер ('Райнхардт, сесть! Неудовлетворительно!'). ‒ Ее исполнение Вагнера вызвало восхищение у самого фюрера!

‒ Мои извинения. В последнее время я не слишком часто посещаю 'Оперу'.

‒ Может, вы желаете помыться на нашем судне? ‒ предложил капитан 'Оксфольта'.

‒ Благодарю, но мы должны выйти в море как можно скорее. Как только рассветет.

‒ Герр оберлейтенант, вы находитесь под охраной наших зенитных батарей. И вдобавок достаточно далеко от обычных морских путей. Корабль здесь в полной безопасности.

‒ Вы ведь не из пугливых, лейтенант? ‒ Ева посмотрела на Райнхардта голубыми глазами, напоминающими замороженные в кусочках льда сапфиры.

‒ Из пуганых, фройляйн. Я опасаюсь за корабль и экипаж. Будучи пришвартованными, мы безоружны и лишены возможности маневрировать. Погрузку следует завершить как можно скорее. К тому же, состояние моря в любую минуту может ухудшиться.

‒ Но ведь здесь столько разной артиллерии… Вы можете быть совершенно спокойны. Я уверена, что ничего не случится.

‒ Значит, вас троих мы берем к себе на борт?

‒ Господин Райнхардт, разве ваш капитан вам ничего не сказал? ‒ ответил встречным вопросом Фордингер. ‒ Не только нас. Еще груз и наших людей. Надеюсь, что все поместимся.

Райнхардт проследил взглядом за его ладонью и остолбенел при виде четырех мощно накаченных блондинов в черных, как сажа, мундирах и полевых фуражках, которые, выстроившись в шеренгу, подпирали стену, похожие на оживших идолов с плакатов Фольксштурма. Скулы, словно высеченные из гранита. Голубые глаза, сверкающие из под черных козырьков. Волосы цвета льна. Все в бриджах, портупеях и начищенных до блеска офицерских сапогах. Но род войск, к которому они принадлежали, он определить не сумел. Предписанных уставом нашивок на рукавах их униформ не оказалось.

‒ Впрочем, не факт, ‒ подумал Райнхардт, ‒ что это вообще военная форма. Столько развелось всяких организаций и служб ‒ и все облачаются в какие-нибудь мундиры, с каждым разом все более опереточные.

Да и представленные ему мужчины во внешне цивильных костюмах, были одеты идентично. Оба в галстуках с пришпиленными на них округлыми свастиками и с какими-то значками на лацканах пиджаков. Черная, с белым контуром, стрелка. На красном фоне. Острием вниз. Черт знает, что такое.

‒ Все поместитесь. В этих двух отсеках обычно проживают до двадцати человек, но комфортных условий там не будет. Особенно для дамы.

‒ Все для победы, герр оберлейтенант. Победа стоит любых жертв.

Райнхардт позволил себе немного расслабиться. Всего один час на дегустацию пива, коньяка, гуся, запеченого с капустой, рулета и печеночных паштетов. Там ‒ внизу так и так быстрее не справятся.

‒ Прошу отведать колбасок, господин первый офицер. Настоящий немецкий 'вурст'! Ничего подобного вы и в Германии теперь не сыщите. Это рецепт моего кока, родом из Богемии, из Бергрейхенштейна!

‒ Предлагаю тост: за победу!

‒ Пожалуй, пора заканчивать с чревоугодием, ‒ подумал Райнхардт, спустя некоторое время. Решил потихоньку улизнуть из-за стола и возвратиться на корабль. Там одновременно шла погрузка провианта и боеприпасов, срочно исправлялись наиболее существенные поломки и повреждения, двадцать человек из носового жилого отсека в спешке упаковывали свои вещмешки. Настоящее стихийное бедствие.

На полпути к выходу из кают-компании его настиг Висман, с ходу ухватившийся за его пуговицу. Райнхардт терпеть не мог подобных типов с шаловливыми ручонками. Едва удержался, чтобы не звездануть ему прямо в крокодилью пасть.

‒ Вы выполнили приказ?

‒ Что вы имеете в виду?

‒ В команде не должно быть расового нечистого элемента. До третьего поколения… Только чистокровные арийцы. Это архиважно. ‒ Среди общего шумного веселья его заплетающаяся речь прозвучала не слишком убедительно.

‒ Я сократил экипаж до минимума, согласно приказу, ‒ отчетливо проговорил каждое слово Райнхардт.

‒ Да… Сократить до минимума. Чтоб никакой помеси. Только арийцы. Настоящие. Как называется ваш корабль?

‒ У него нет названия, как такового. Это субмарина. U-966. Позывной ‒ ULF.

‒ Ах, Ульф! Ульф, то есть по-древнегермански 'волк'! Замечательно! Господа, я предлагаю выпить за успешное поход подводного корабля 'Ульф', который принесет нам всем долгожданную победу! За успех операции Gotterdammerung! (Gotterdammerung ‒ буквально: 'гибель богов', то же самое, что древнескандинавское 'рагнарок', катастрофический конец света в древнегерманской мифологии ‒ Примечание переводчика). Хайль Гитлер!

Все встали, кто-то сунул в руку остолбеневшему Райнхардту рюмку коньяка.

‒ И это то, что в абвере именуется высшей категорией секретности? ‒ с раздражением мысленно констатировал он. ‒ Все бессмысленно. Сдамся… Сдамся первому встречному эсминцу и отправлюсь в Канаду корчевать лес. Старик пусть удавится… Эту войну развязали и ведут кретины. Напрасно потерянные годы. Дамы и господа, я спешу вам сообщить, что нас всех поимели.

Райнхардт в поисках Риттера возратился к столу и застал его беседующим с певицей и Фордингером.

‒ Умираю от зависти, ‒ говорил Риттер. ‒ Увидеть собственными глазами фюрера для меня самая заветная мечта.

‒ Ах, бросьте, господин капитан, ‒ кокетливо отвечала оперная дива. ‒ Когда мы вернемся, я более чем уверена, что он пожелает лично принять вас. Вы даже не представляете, какое значение имеет наша операция. Мы…

‒ Покорнейше извиняюсь, госпожа, ‒ прервал ее речь Райнхардт. ‒ Господин капитан. Прошу вашего разрешения вернуться на корабль. Мне необходимо лично проконтролировать выполнение ремонтных и погрузочных работ и подготовить субмарину к выходу в море.

‒ Что? Ах, да… Конечно, Райнхардт. Вы правы. Необходимо все подготовить. Разрешаю.

‒ Вы уже покидаете нас, герр оберлейтенант?

‒ Увы. От всей души советую и вам приготовиться к отплытию и взойти на палубу не позднее, чем через два часа.

* * *

Старший механик напоминал тень отца Гамлета. С засученными рукавами, руками по локоть испачканными в машинном масле, пятна которого оказались даже на его русой бороде, со слипшимися от пота волосами, он сидел под кожухом дизеля и утомленно вытирал ладони ветошью.

‒ Аккумуляторные батареи и электростанция в порядке, ‒ сообщил он Райнхардту усталым голосом. Где-то за его спиной механики собирали инструмент и обрывки кабеля, с грохотом укладывали на место блестящие решетки гретингов. ‒ Клапаны шнорхелей и силовые установки исправны, негерметичности в газовыхлопной шахте за водомером устранены, оба опреснителя работают нормально, подшипники вала установлены, уплотнительные кольца заменены, повреждение корпуса над балластной цистерной заварено. Можем отправляться. Остались кое-какие мелочи, но это мы можем спокойно подлатать в дороге. Горючее заправлено во все емкости. Как там дела наверху?

‒ Благодарю за службу! ‒ Райхардт протянул ему бутылку пива. Главный механик принял ее с благодарностью и одним движением распечатал о головку винта на кожухе дизеля. Пиво хлынуло из горлышка как шампанское. Пробка, словно выстреленная, улетела куда-то, рикошетя и брякая. Механик встал, нашел на полу кусочек жести и швырнул его в ведро с отработанным маслом. Пил залпом, обмочив пеной бороду, видно было только как без устали движется взад-вперед его костлявый кадык.

‒ Два кретина, по-моему, из абвера, четыре племенных быка арийской породы ‒ прямо с сельскохозяйственной выставки и, вдобавок, оперная певичка. Все это мы должны доставить в океан. Не знаю куда, не знаю зачем. Надеюсь, речь идет о том, чтобы всех их где-нибудь утопить.

‒ Певичка? ‒ с изумлением спросил главный механик.

‒ Оперная, ‒ с горечью в голосе подтвердил Райнхардт. ‒ Два метра ростом, искусственная блондинка, безносая, глаза коровьи и титьки, как два бакена. Глупа, как баварские подштанники. Шеф в восхищении.

‒ Жизнь становится все интереснее.

* * *

В центральном отсеке началась толчея. Длинная цепочка матросов с мешками в руках тянулась к выходу ‒ в то время как в обратном направлении все еще заносили ящики консервов и копченых колбас. Возле радиопеленгатора распахнутые недра электрошкафов демонстрировали пугающую путаницу проводов, в которых копались измученные электрики.

Райнхардт старался не мешать. Сидел в офицерской столовой, отхлебывая из бутылки яблочный сок, и ожидал когда хаос преобразуется в нечто более осмысленное.

‒ У нас теперь торпеды во всех торпедных аппаратах, но никакого запаса, ‒ докладывал обстановку второй офицер.

Отпил глоток презентованного ему пива и довольно причмокнул.

‒ Боеприпасов для зениток не брали совсем ‒ без того полный комплект. Два носовых отсека свободные, а поскольку запасных торпед нет ‒ и нет нужды с ними возиться, нам проще. Установленные в аппаратах можем выстреливать электропуском. Из команды списано семнадцать человек. Вводим трехсменную суточную вахту ‒ и будь, что будет. Если не придется предпринимать нормальных торпедных атак, то я, в принципе, никаких особых проблем не вижу.

Списанные матросы из центрального поста, наконец, поднялись на палубу, а затем перебрались на 'Оксфольт' по сброшенной им с борта сетке.

Тотчас за этим наверху раздались крики:

‒ Не забывайте писать, чертовы счастливчики! А ты вдуй своей старушке разок и за меня тоже! Держите там койки в боевой готовности к моему возвращению! Пламенный привет холодным норвежкам! Разогрейте их как следует!

‒ Счастливчики, ‒ проворчал второй офицер.

‒ Кабы так… Холодно, поганый хавчик, налеты. Сам уже не знаю где хуже. Вы видели, какой нам выдали провиант? Свежие сыры, фрукты, колбаса, консервы…

‒ Я видел даже русскую икру, паштеты и лосося в банках. Откуда только это выкопали?

‒ Ну это, скорее всего, для пассажиров. Можете не рассчитывать, что мы увидим подобные вещи в своей столовой.

На мостике послышались шаги и женский смех.

‒ Какой он крошечный! Совсем маленький!

‒ Это она о корабле? ‒ поинтересовался кто-то в унтер-офицерской столовой ‒ скорее всего, Фангхорст.

‒ Нет! О твоей елде!

‒ Ох, да заткнешься ты когда-нибудь, старый боров! Просто невозможно ни с кем здесь разговаривать!

Райнхардт вздохнул и отхлебнул сока.

Наверху вновь послышался писклявый смех, а потом возглас: 'Нарекаю тебя..! Нарекаю тебя 'Нибелунгом'! И вслед за этим звук бьющегося о борт стекла. Второй офицер инстинктивно содрогнулся.

‒ Что это было?

‒ Бутылка от шампанского, я думаю. Стало быть, ужин плавно подошел к концу.

Очередной звук, который раздался наверху, в первое мгновение вызвал ассоциацию с сиреной 'Боевой тревоги'.

Акустик, перед этим уныло сидевший на своем посту, молниеносно вскочил с кресла, срывая с головы наушники.

‒ А это что за хрень?!

‒ Ария. Если не ошибаюсь, 'Кольцо Нибелунгов' Вагнера.

Второй офицер снял с головы пилотку, бросил ее на стол и начал массировать пальцами лицо.

‒ Да что тут происходит? Во что такое мы вляпались?

Люк в центральный отсек со скрипом отворился, после чего в нем показалась миниатюрная нога, обтянутая шелковым чулком со швом на внешней стороне, обутая в туфельку, а следом ‒ пола меховой шубы. Потом раздался смех.

‒ Как же здесь тесно! Осторожно, а то я сломаю каблук! Ау! Да тут здесь все железное!

В то время как мадам Левенганг копошилась на трапе, все до единого присутствующие на центральном посту безмолвно смотрели вверх. Даже акустик развернулся в своем кресле. Певица, укутанная в длинную меховую шубу, сошла, наконец, на горизонтальную поверхность и недовольно морщила нос, словно рассерженный пекинез.

‒ Фу! Какой ужас! Здесь необходимо срочно проветрить! И мой чемодан сюда не вмещается! Кто-нибудь, внесите мой чемодан!

В самом деле, не только у ее обитого кожей и стянутого ремнями чемодана, но и у четырех огромных сундуков, похожих на ящики с боеприпасами, не было никакого шанса шансов поместиться в узком отверстии люка.

Райнхардт вышел на мостик и окинул оценивающим взглядом груду багажа.

‒ Тащите все это к грузовому люку торпедного отсека! И поживее, салаги!

‒ Осторожно!

‒ С этого дня я займусь вашим воспитанием, мальчики! ‒ донесся снизу голос певицы. ‒ Теперь вы будете обедать с цветами на столах!

Между тем, на мостике и в центральном посту вновь началась суета ‒ и хаос достиг своего апогея. Пассажиры протискивались из отсека в отсек в носовую часть корабля. Ева, потеряв равновесие, с визгом уселась на койку в помещении мотористов, приземлившись одному из матросов на колени. Четверо, одетых во все черное арийца, перли, словно танки, без единого слова, таща за собой свои огромные тюки. Кто-то споткнулся о штормовой порожек в фельдфебельской столовой и опрокинул бутылку с соком в чью-то койку. Риттер прошмыгнул в центральный пост и, застряв там в самом центре, величественно опирался на перегородку поста радиопеленгаторщиков, загораживая проход всем снующим через это помещение. Старший рулевой безуспешно пытался протиснуться на свое место.

‒ Приготовиться отдать швартовы. Убрать швартовые кнехты! ‒ кричал Райхардт на мостике.

Небо на горизонте уже порозовело. Ночная тьма уступала место утренним сумеркам. Борт стоящего рядом судна проявился из темноты как огромный черный массив.

Затем в одну секунду мир словно встал на голову.

Сперва раздался оглушительный вой сирены в рубке, а следом крик Риттера: 'Боевая тревога! Самолет!'. Райнхардт аж присел от удивления. Крикнул: 'Отдать швартовы!' и недоуменно оглядел небо, но не увидел ничего, кроме черной массы неподвижно стоящего 'Оксфольта', нависающего над субмариной как горный склон.

Матрос на нижней палубе сбросил швартов с последнего кнехта и побежал к грузовому люку. Райнхардт еще раз взглянул на нос и на корму, убедился, что все люки закрыты и скатился вглубь рубки, на ходу захлапывая люк и закручивая его рукоятку в момент, когда корабль уже начал уходить под воду.

‒ Все на нос! Срочное погружение!

Где-то впереди раздались голос Евы: 'Ауу! Вы наступили мне на ногу!', а затем нервный топот. Райнхардт остановился у перегородки штурманского стола. По палубе с дребезгом прокатилась какая-то бутылка.

‒ Радиопеленгаторщик, какой пеленг?

‒ У меня ничего, ‒ ответил оператор. ‒ Абсолютно ничего. Или его заслоняет 'Оксфольт' или это ложная тревога.

В этот момент море сотрясла ударная волна мощного взрыва. Один короткий могучий зубодробительный удар, а затем серия вибраций, пробежавших через киль субмарины. Замигало электрическое освещение.

‒ Неужто потопили их? Одной бомбой? ‒ спросил кто-то в недоумении. Все посмотрели на акустика, который прижав наушники к голове смотрел отсутствующим взглядом куда-то в пустоту. Райнхард хотел было ответить, но понял, что не к чему. И без наушников отчетливо был слышен звук, который он знал слишком хорошо ‒ протяжный китовый вой гибнущего судна. Знал, что источником этого шума является воздух, вытесняемый водой из помещений корпуса, но все равно всякий раз мурашки пробегали у него по спине.

‒ Что это?! ‒ услышал он испуганный голос Евы.

‒ Гибель судна, ‒ ответил кто-то. ‒ Они всегда так воют, когда тонут.

Погружающийся на дно 'Оксфольт' миновал субмарину на расстоянии около двуста метров. Слышно было, как лязгают, ударяясь друг об друга, фрагменты корпуса, затем ‒ скрипение и треск разрывающихся переборок.

‒ Хоудини… ‒ прошептал кто-то. ‒ Химмерих…

‒ Неизбежные жертвы во имя победы, ‒ внезапно дал голос Висман откуда-то из носовой части. ‒ В конце концов, это были всего лишь унтерменши…

Где-то за обеденным помещением электриков послышалась возня, кто-то что-то опрокинул, раздались чьи-то приглушенные голоса:

'Нет, идиот!… Заткнись!… Пустите меня! Нет! Успокойся!'.

Райнхардт через силу расшевелил сведенные судорогой мышцы лица и увидел залитое зеленоватым светом приборов рубки лицо Старика. Лишенное эмоций, с прищуренными глазами, испытующе упертыми в своего помощника. Сидящий рядом акустик судорожно вцепился в перегородку своего поста, его худые костлявые ладони побелели от напряжения.

‒ Всплываем на перископную глубину! ‒ крикнул Райнхардт. ‒ Возвращаемся. Курс в район катастрофы!

‒ Нет! ‒ рявкнул Старик. ‒ Что вы еще задумали! Была воздушная тревога!

‒ Там могут быть выжившие.

‒ Самолет может вернуться.

‒ Я не слышал никакого самолета, ‒ сказал Райхардт, глядя капитану прямо в глаза. ‒ И не было никаких показаний приборов.

‒ Я сказал 'нет'!

‒ Прошу оставаться под водой, ‒ сухо отозвался Висман. ‒ Я знаю, что вы считаете нас пассажирами, но уверяю вас, что ваш капитан быстро разъяснит вам вашу ошибку. Мне известны ваши флотские традиции. Вы, верно, хотите сказать, что в море мне следует сидеть в каюте и пока вы не доставите меня на место здесь командуют капитан или вы от его имени. Вы ошибаетесь. В данном случае речь идет об экспедиции, целью которой является окончательная победа. Всякий романтический вздор про морские традиции в подобных обстоятельствах совершенно неуместен.

Висман вплотную подошел к Райнхардту и уперся ему в лицо своим голубоглазым сумасшедшим взглядом. Первый офицер смотрел спокойно, даже безмятежно, и вдруг начал улыбаться. Сперва легко и невинно, а затем все более и более радушно.

Рулевой, который в компании с Райнхардтом не раз посещал третьеразрядные портовые кабаки от Марселя до Данцига, прекрасно понимал, что это означает. Схватив офицера за плечо, он вовремя остановил его руку.

‒ Присаживайтесь, господин первый офицер, ‒ сказал он, отодвигая своего командира от Висмана.

‒ Я запрещаю вам всплывать, ‒ заявил Висман.‒ Проложите-ка лучше курс до этого места, ‒ добавил он, протягивая карточку с закодированными координатами, которые можно увидеть лишь на картах командования подводным флотом.

* * *

‒ Во-первых, был только один взрыв, ‒ рассуждал Райнхардт полушепотом.

Склонившись над картами, разложенными на штурманском столе, он с серьезным видом передвигал с места на место линейку. ‒ Не было серии бомб, лишь один-единственный взрыв, после которого судно с водоизмещением в 10 тысяч тонн затонуло в течение пяти минут.

‒ Вдобавок, судно под шведским флагом, ‒ добавил второй офицер, надкусывая яблоко.

‒ Флаг тут не при чем. Старик объявил тревогу и мы тотчас начали погружение. А 'Оксфольт' молчал. Хотя там была настоящая выставка достижений противовоздушной обороны. Дальний горизонт наблюдения, радиолокаторы, радиопеленгаторы ‒ и никто не заметил самолета? Не было ни радиолокационной пеленгации, ни звука моторов, ни стрельбы. А через полминуты ‒ прямое попадание. К тому же, обратите внимание на наших гостей. Никакой паники. Срочное погружение в момент, когда они еще толком не вступили на палубу, и ‒ 'вы мне на ногу наступили!'. А судно тонуло всего несколько минут. Так уходят на дно только эсминцы. И то лишь когда идут под всеми парами и получают торпеду прямо в нос. Тогда ‒ да. Но не 'транспорт', стоящий на приколе. Ведь это, по сути, ванна.

‒ А что вы сами думаете о этом?

‒ Думаю, что 'Оксфольт' был взорван изнутри.

Райнхардт вычислил вторую координату и начертив карандашом маленький крестик, проложил курс к заданной точке.

‒ Ну и куда же мы идем?

‒ Никуда. Анекдот какой-то. Двести миль к северу от Исландии. Место, в котором абсолютно ничего нет.

‒ Вам следует сделать рапорт. Насколько известно, Дениц не в восторге от абвера.

Райнхардт лишь прикусил мундштук пустой трубки и покачал головой.

‒ Старик показал мне их бумаги. Это приказы из Рейхсканцелярии, господин Вихтельман. Вовсе не абвер. И попробуйте угадать, чья там стоит подпись. Эта шайка сумасшедших получила корабль в подарок. Даже если они прикажут вам всадить страусиное перо в задницу и станцевать на штурманском столе или выстрелиться через торпедный аппарат, я бессилен буду что-либо предпринять. Рулевой! Курс сто восемьдесят! Через двадцать минут выйти на перископную глубину.

* * *

Перед закрытым люком носового отсека стоял часовой. Один из четырех 'близнецов'-блондинов. Стоял раскорячась, в своем черном мундире, с автоматом MP40 наперевес, в сверкающем хромированном шлеме, разительно напоминающем каску пожарного. Стоял и смотрел в проход прищуренными глазами ‒ с такой важностью, словно находился в карауле перед Рейхстагом.

Наткнувшись на него в первый раз, Райнхардт буквально остолбенел. До сих пор единственным экземляром личного огнестрельного оружия на палубе был пистолет командира, хранившийся под замком в его личном сейфе. Даже думать страшно было о последствиях, которые могла вызвать очередь из скорострельной 'пушки', висевшей на груди часового, в тесном замкнутом пространстве подводного корабля.

‒ Кроме того, люки в переборках по возможности должны быть открытыми, ‒ объяснял Райнхардт Висману мягким спокойным голосом, каким разговаривают с сумасшедшими. ‒ Речь идет о циркуляции воздуха. Это подводный корабль. Здесь невозможно открыть иллюминаторы, чтобы проветрить помещение. В случае атаки экипаж должен иметь доступ в носовое помещение. Кроме того, там находятся второй туалет и умывальное помещение. Вы не можете пользоваться этим отсеком единолично.

‒ Хорошо, господин оберлейтенант. Люк будет открыт, а часовой будет стоять внутри отсека. Но передайте членам команды, чтобы не входили туда без надобности. И еще, герр Райнхардт, позвольте полюбопытствовать ‒ это у вас имя или фамилия?

‒ В моем случае ‒ имя. Я ‒ Удо Райнхардт.

‒ Интересно, интересно… Коль скоро речь пошла о претензиях, госпожа Ева жаловалась мне на ваших матросов.

У Райнхардта от удивления поднялись брови.

‒ В самом деле?

‒ Речь идет об атмосфере… Откровенно говоря, я и сам надеялся увидеть здесь больше истинного солдатского духа. Больше патриотизма. Но ваши матросы разговаривают исключительно о еде и о… совокуплении. А эти их вульгарные шуточки… Поведение недостойное арийского солдата. Где их чувство избранности? К тому же, отсутствие гигиены. Разве так должны выглядеть настоящие немцы?

‒ А что вы расчитывали здесь увидеть? Странствующих рыцарей? Может, вам еще и псалмопений? А, Висман? И пеларгоний в торпедных люках? И раскрашенного гипсового гномика на мостике? ‒ Райнхардт почувствовал острую потребность выйти куда-нибудь. Хотя бы на мостик. А лучше ‒ прочь с корабля, на твердую почву. ‒ Ведь это просто матросы. Вдобавок, матросы подводного флота. С момента выхода из гавани все, кому не лень, охотятся на них. А ведь они могут погибнуть и в результате самой глупейшей аварии. Большинство кораблей не возвращаются уже из первого похода. А для нашей субмарины это именно первый поход и матросы прекрасно осознают это. В настоящий момент во всем подводном флоте осталась, быть может, сотня человек, которым посчастливилось служить на у-ботах и выжить более трех лет.

‒ И все же…

‒ И все же, ‒ жестко повторил Райнхардт, ‒ Висман, это ведь просто молодые ребята. Большинству из них не исполнилось и восемнадцати лет. А ваша дамочка премило проводит время у вас там на 'носу'. То, что она певичка, ни для кого не секрет. Это слышно даже в машинном отделении. А теперь сами подумайте: какое это может иметь влияние на моральный облик сорока молодых мужчин, в течение нескольких недель лишенных женского общества?

Висман побагровел.

‒ Прошу избавить меня…

‒ Избавляйтесь от чего хотите, ‒ рявкнул Райнхардт. ‒ Но не морочьте мне голову своими глупостями!

* * *

Уже на следующий день гости хозяйничали по всему кораблю как у себя дома. Ева Левенганг по собственной инициативе взялась за исправление морального облика экипажа и, чтобы скрасить морякам время, принялась исполнять через радиоузел избранные арии из опер Вагнера. Висман и Фордингер расположились в центральном посту ‒ и, что хуже всего, в компании со Стариком.

Вероятно, именно тогда все и началось.

Впоследствии Райнхардт не раз пытался решить для себя вопрос, когда именно мир сошел с ума. Уловить точно момент, когда поход превратился в кошмарный сон шизофреника. В момент, когда эти типы вступили на палубу? Или чуть позже?

Скорее всего, это случилось в ту минуту, когда они принялись бросать гадальные кости прямо на штурманском столе посреди центрального поста.

Сперва он решил, что это какая-то игра. Что-то вроде маджонга.

Когда эти 'пассажиры' рассыпали на навигационных картах горсть плоских речных галек с намалеванными на них странными зизгагообразными знаками, Райнхардт уже было хотел попросить их, чтобы они немедленно убрались с этим хозяйством куда-нибудь в офицерскую столовую ('знаете ли, здесь рубка боевого корабля, господа'), но, услышав непонятное бормотание: 'райдо… манназ… йера… в доме Асгарда…', заинтересовался.

‒ Скульд, ‒ ответил на вышесказанное Фордингер. ‒ Кеназ… Перто. Да, будущее, как на ладони. Намерения ясны. ‒ Он посмотрел на Райнхардта и показал пальцем в пустое место на навигационной карте.

‒ Вот здесь. Когда мы можем быть здесь?

‒ Я думаю, что через час, ‒ ответил первый офицер.

‒ Распорядитесь всплыть в этом месте.

Райнхардт пронзительным взглядом посмотрел на капитана.

‒ Вы слышали, Райнхардт? ‒ буркнул Старик.

‒ Как вам будет угодно, ‒ ответил Райнхардт. ‒ Так точно!

* * *

В действительности, они оказались в указанном месте почти на два часа позже. Прибыв в отмеченный пункт, Райнхардт первым делом распорядился поднять перископ. Когда же, наконец, рубка субмарины вынырнула из волн океана, он с облегчением поднялся на мостик, раскуривая на ходу свою неизменную трубку.

Оба странных пассажира вышли на мостик тут же вслед за ним. Без всяких церемоний, не спрашивая разрешения, совсем как на балкон в гостях у любимой тетушки.

Океан был совершенно спокоен. Плотный туман, стелящийся над самой водой, позволял расслабиться, без опаски быть обнаруженными вражеской авиацией. Райнхардт, оперевшись на ограждение в передней части рубки, наслаждался редким удовольствием неспешного курения трубки. Облака тумана медленно перемещались над поверхностью воды, небольшие волны как будто сами раступались перед носом субмарины. Вдруг Райнхардт нахмурился и резко поднес к глазам окуляры бинокля. В то же мгновение он буквально оцепенел, а трубка едва не выпала у него изо рта.

На поверхности океана плыли трупы.

Сначала это были одиночные фигуры в ярких спасательных жилетах, качающиеся на волнах, словно поплавки или внушающие ужас навигационные буи. Изуродованные останки, лишенные рук или пальцев, с черными от ожогов и запекшейся крови лицами. Головы некоторых трупов прожорливые чайки расклевали до голой кости. Спасательные жилеты были крайне старого образца: представляли собой зашитые в желтый брезент кубики из коры пробкового дерева. Такие жилеты еще случалось увидеть у моряков, служащих на транспортных судах. Трупов было так много, что они плыли на всем видимом пространстве вдоль обоих бортов субмарины. У самой поверхности воды возле каждого колышащегося на волнах трупа резвились небольшие стаи рыб.

Райнхардт прикусил мундштук трубки и хотел было дать команду на погружение, но, заметив на мостике обоих, радостно улыбающихся высокопоставленных 'пассажиров', успокоился. Фордингер, тем временем, вынул из кармана плаща миниатюрную фотокамеру и сделал несколько снимков 'утопленников'.

‒ Откуда их столько? ‒ огорченно подумал офицер. ‒ Обычно 'томми' тщательно обыскивают весь сектор, в котором потонул какой-нибудь их корабль. С каждым конвоем следуют спасательные суда. Есть у них и самолеты для таких поисков.

Из-за одной из набегающих волн показалось что-то отдаленно напоминающее гигантскую медузу. При ближайшем рассмотрении ею оказался перевернутый вверх килем обломок спасательной шлюпки, облепленный со всех сторон потерпевшими крушение моряками. Несколько из них сидели наверху, остальные, погруженные в воду по пояс, тоже, скорее всего, были живыми.

‒ Если бы я только мог их забрать, ‒ с горечью подумал Райнхардт. ‒ Если бы это была цивилизованная война, я даже обязан был бы взять их на борт и доставить на сушу. Да, я бы был обязан сделать так. По-видимому, катастрофа случилась недавно. Конечно, недавно ‒ ведь они все еще живы, несмотря на переохлаждение.

Райнхардт искренне надеялся, что его веселые гости не заметят оставшихся в живых моряков и не прикажут расстрелять их из пулеметов. Он ошибался. Но, к его удивлению, Висман, обнаружив потерпевших кораблекрушение, отреагировал на них криком: 'А вот и они!' ‒ можно подумать, что он нарочно ожидал этой встречи, стоя на мостике.

‒ Райнхардт! Пожалуйста, подплывите к этим людям. ‒ Фордингер указал направление рукой, а затем сделал снимок выживших в кораблекрушении матросов. ‒ Мы возьмем их на борт.

‒ К сожалению, мы не имеем права брать на борт потерпевших кораблекрушение. По этому поводу имеется недвусмысленный приказ Kommando der Unterseeboote ‒ Главного командования подводным флотом.

‒ А я вам еще раз заявляю, что в данный момент вы подчиняетесь не Деницу, а Thulegesellschaft ‒ Обществу Туле. И обязаны слушаться только моих приказов. А а я вам велю: выловить этих людей из воды.

Райнхардт, в полном недоумении глядя на Фордингера, взял в руки микрофон громкой связи. Его трубка давно погасла.

Потерпевших кораблекрушение оказалось девять человек. Их усадили на решетки гретингов в передней части палубы. Райнхардт распорядился вынести для них шерстяные одеяла и приготовить горячий чай. Он не знал, как ему относиться к этим пленникам. Ходил вокруг них, всматривался в их изможденные лица, слипшиеся от нефти волосы, потрескавшиеся от соли, покрытые струпьями губы. До сих пор он старался не думать, что воюет не только с кораблями ‒ огромными, двигающимися на горизонте левиафанами, одетыми в шкуру из склепанных листов стали. Потому вид дрожащих, потерпевших кораблекрушение людей, казался ему невыносимым. Слишком легко было разделить их участь. А потом день за днем дрейфовать в океане, медленно умирая, зависнув над бездной в этих полусгнивших пробковых жилетах. Райнхардт не мог заставить себя посмотреть им в глаза.

‒ What ship? ‒ спросил он наконец.

Пленники не отвечали, лишь смотрели на него большими, слезящимися, как у косули, глазами.

‒ 'Millehaven Lady', sir! ‒ неохотно отозвался, наконец, один из них.

‒ Мы ведь не можем оставить их лежащими на палубе, ‒ сказал Райнхардт Фордингеру. ‒ Пора начинать погружение.

‒ Поместим их в торпедном отсеке, в самом носу корабля, ‒ заявил тот. ‒ Потеснимся немного. Выдержим несколько дней.

‒ Почему лишь несколько дней? ‒ подумал Райнхардт. ‒ Что будет через несколько дней?

Тем временем, двое из 'близнецов' в одинаковых касках открыли артиллерийский люк и грубо загнали спасенных матросов вниз, в носовой отсек.

‒ Как далеко нам осталось до нашей цели, господин Райнхардт? ‒ спросил Фордингер.

‒ Не слишком, если вы имеете в виду те координаты на север от Исландии, ‒ ответил он.

‒ А вам известно, когда наступит осеннее равноденствие?

‒ Равноденствие? Через пару дней.

‒ В таком случае, постарайтесь, чтобы мы прибыли на место чуть раньше этого срока.

* * *

‒ Вы слышали когда-нибудь об 'Обществе Туле'? ‒ спросил Райнхардт вполголоса, нарезая хлеб.

Главный механик покачал головой.

‒ Судя по названию, это может быть какой-нибудь гимнастический клуб.

‒ Я слышал, ‒ отозвался второй вахтенный офицер. ‒ Моя тетка та еще оккультистка. Абсолютно чокнутая. Покупала всякие брошюры. Германский Орден, Орден Новых Тамплиеров, Хаммербунд и прочее аналогичное дерьмо. Помнится, что-то там было и об 'Обществе Туле'. Такая арийская мистика. Вотан, германские мифы и тому подобное. Всюду у нее дома было полно того дерьма. Кто-то мне говорил, что грофац исключительно этим интересуется. Снизив голос до шепота, он продолжил:

‒ Говорят, все это замышляется как новая религия Тысячелетнего Рейха. Что даже каждое крупное наступление планируют маги и ворожеи…

‒ Тише вы, тише, ‒ пробормотал Райнхардт. ‒ Еще накличите на себя беду. Все из нас уже слышали что-то подобное. Я бы сказал, что это даже очевидно, судя по тому стратегическому гению, который нам здесь постоянно представляют.

Репродуктор затрещал и из него поплыли уже знакомые до отвращения звуки Вагнера.

‒ Если эту пластинку поставят хотя бы еще раз, я буду молиться о глубинной бомбе прямо в рубку, ‒ заявил главный механик.

‒ Что угодно, лишь бы не пение этой дылды.

‒ Кто бы подумал, что я буду тосковать по маршам, которые все время крутил Старик.

‒ Спустя пару дней мы остановимся в самом центре Северного моря, в координатах, которые они мне указали.

‒ Интересно, а что дальше? Высадятся там?

‒ Они погрузили четыре резиновых лодки. Не исключено, что там и высадятся.

‒ А потом на веслах к Северному полюсу?

* * *

‒ Мы находимся в указанном вами месте, ‒ сказал Райнхардт.

‒ Отлично. Когда наступает равноденствие?

‒ Сегодня.

‒ Замечательно. Прошу вас всплыть на поверхность и заглушить двигатели. ‒ Фордингер достал свой кожаный мешочек и извлек из него пять камней, которые разложил на карте. ‒ Замечательно… Если бы вы только могли осознать великое значение этого момента. Еще минута ‒ и мы выиграем войну, господин Райнхардт. Мы и ваш корабль. Не самолеты этого жирного клоуна, не Гиммлер, не танки дивизии 'Гроссдойчланд'. Не пресловутое 'вундерваффе'. А именно наша группа, с вашим скромным участием. В этот миг творится история.

Фордингер был возбужден, как наркоман. У него тряслись руки и срывался голос. Радостно похлопав офицера по плечам, он отправился в помещение центрального поста. И огласил через радиоузел на весь корабль подобную по содержанию, но еще более пафосную речь. Мотористы, офицеры, матросы из центрального поста и артиллеристы ‒ весь экипаж, облаченый в драные нательные рубашки и заношенные до невозможности свитера, застыл на своих местах, судорожно сжимая в ладонях засаленые карты, тупо уставившись в решетки репродукторов. Речь завершилась призывом к команде исполнить трехкратное 'Хайль!', после чего в эфире раздалось пение Евы Левенганг.

Райнхардт сморщившись, как от зубной боли, терпеливо выслушал это выступление почти до конца, затем установил переключатель 'громкой связи' в режим микрофона. ‒ Безусловно, этот 'хайль' самый ошеломительный из всех, которые мне до сих пор приходилось слышать, ‒ подытожил он мысленно.

‒ Продуть балластные цистерны, ‒ сухо приказал он. ‒ Всплываем.

‒ Распорядитесь, чтобы никто не выходил на верхнюю палубу, ‒ потребовал Висман. ‒ Только наша группа, капитан и вы.

Люк отворился со звуком откупориваемой бутылки шампанского, по кораблю промчался порыв ветра, затем давление внутри и снаружи субмарины выровнялось. Райнхардт неторопливо вышел на мостик и закурил трубку.

Дул резкий ветер и море заметно волновалась. Туман осел, но серость пейзажа от этого не уменьшилась. Стало заметно прохладней.

Стоящий в дрейфе корабль неприятно кренился то на один, то на другой борт, затем его стало разворачивать по ветру. Волны ударяли о рубку и с шумом разбивались о палубу у ее подножия.

Старик молчал. Райнхардт тоже был не в настроении поддерживать разговор. Только поднял воротник куртки и покрепче натянул на голову фуражку, чтоб ее не унесло ветром.

Вскоре отворился люк торпедного отсека и на палубу вышла пара 'близнецов' в длинных кожаных плащах и в своих неизменных блестящих касках, напоминающих ночные вазы. За ними вывели трех потерпевших кораблекрушение матросов. Райхардт, судорожно схватившись за ограждение рубки, наблюдал широко открытыми от удивления глазами как из люка выходят Висман и Фордингер ‒ оба в каких-то идиотских опереточных костюмах, укутанные в лохматые меха, в шлемах с впечатляющими изогнутыми рогами. За ними выкарабкалась Ева, одетая столь же идиотски ‒ в скрепленную фибулами на плечах меховую накидку и в панцирь с блестящими, украшенными свастиками, золотыми мисочками на месте ее импозантных грудей. Маковку шлема оперной дивы украшали развернутые крылья, от чего создавало впечатление будто какая-то сумасшедшая утка попыталась устроиться на ее голове. Очутившись на раскачивающейся палубе, она тут же подскользнулась и ухватилась за мокрый релинг. Вслед за Евой из люка показались хромированные шлемы второй пары 'близнецов', напоминающие блестящие от плесени шляпки грибов.

Райнхардт пыхнул трубкой и беззвучно рассмеялся сквозь зубы. Но когда его взгляд переместился на босых, оборванных, дрожащих от холода на сырой палубе английских матросов, у него тотчас исчезла всякая охота веселиться.

Очень не по душе ему пришлось, каким способом их поставили на скользкой палубе, с трудом держащихся друг за друга. И положение, которое заняла вся четверка 'близнецов'. Более всего ему не понравился один из них, вставший спиной к пленникам и то и дело поглядывающий вверх на рубку, на наблюдавшего за этим зрелищем Райнхардта.

Мегафон, прикрепленный к антенной мачте, вдруг затрещал и выплеснул ему прямо в ухо дикую патетическую мелодию. Вслед за этим раздалось пение Евы:

Руны найдешь

и постигнешь знаки,

сильнейшие знаки,

крепчайшие знаки,

Хрофт их окрасил,

а создали боги

и Один их вырезал,

Один у асов,

а Даин у альвов,

Двалин у карликов,

у етунов Асвид,

и сам я их резал.

Ветер все крепчал, но корабль, успевший развернуться 'носом' в сторону волн, теперь гораздо меньше страдал от сильной продольной качки.

'Ряженные', собравшиеся в этой части корабля, едва удерживали равновесие. Волны омывали корпус подлодки и клочья пены с шипеньем растекались под ногами узников и их стражи.

Фордингер что-то крикнул, после чего двое 'близнецов' схватили одного из пленных матросов под руки и заставили его встать на колени. Фордингер резким движением вынул из ножен сверкающий меч с рукояткой, завернутой в спираль, и рассек поверженному пленнику горло.

Ветер свистел в тросах штага и сетеотвода, громкоговоритель ревел, Ева пела, а человек, вырывающийся из рук 'близнецов', истекал кровью ‒ ее темная пенистая струя ярко окрасила палубу корабля и корпус основной балластной цистерны. Райнхардт видел как судорожно дергались белые ступни умирающего матроса, как пульсирующий кровавый ручей ударил в стальное покрытие, словно струя воды из садового шланга.

Знаю девятое, ‒

если ладья

борется с бурей,

вихрям улечься

и волнам утихнуть

пошлю повеленье.

Райхардт ‒ окаменевший, бледный, как полотно, судорожно вцепился пальцами в ограждение рубки. Солдат, стоящий лицом к нему, молча снял автомат с предохранителя и предостерегающе приподнял ствол.

'Братья-близнецы' за его спиной в это время спихнули за борт первую жертву и повалили на колени второго пленника. Не веря своим глазам, Райхардт наблюдал как и этот моряк погружается в спененное изумрудное море, а вокруг него разливается темное пятно, похожее на дым.

‒ Bastard! Fucken nazi bastard! ‒ вскричал третий матрос, но один из 'близнецов' резким движением ударил стволом МП ему в лицо и, повергнув пленника на палубу, наступил сапогом ему на спину.

Одиннадцатым

друзей оберечь

в битве берусь я,

в щит я пою, ‒

побеждают они,

в боях невредимы,

из битв невредимы

прибудут с победой.

Райнхардт продолжал стоять неподвижно до завершения этой резни. Ева тем временем несколько раз теряла равновесие и принималась блевать через релинг. Фордингер собрал в миску немного крови, после чего, поддерживаемый за пояс одним из 'близнецов', подошел к рубке и стал рисовать на ней зигзагообразные знаки ‒ такие же, как на его камнях. Райнхардт отвернулся и, провожая взглядом тонущего в скорченной позе третьего моряка, краем глаза заметил блеск металла. Риттер, не дрогнув мускулом своего каменного, непроницаемого менторского лица, прятал в кобуру свой пистолет. Пистолет из капитанского сейфа.

‒ А теперь в путь! ‒ крикнул Фордингер, задирая голову в направлении мостика. ‒ Идем на поверхности, точно на север.

‒ Справитесь с этим, Райнхардт? ‒ прошипел капитан.

‒ Яволь! ‒ ответил Райнхардт, не узнавая своего голоса.

Теперь он с большой охотой готов был к походу на поверхности.

Откровенно говоря, в эту минуту он больше всего на свете жаждал встреч и с каким-нибудь эсминцем или бомбардировщиком Ройял Эйр Форс.

* * *

‒ Чиф, ‒ сказал вполголоса Райнхардт. ‒ Я уверен, в вашем хозяйстве найдется спирт для консервации торпед. Налейте мне на три пальца в пустую бутылку. Потом, пожалуйста, разбавьте это лимонным соком с ложкой меда и пошлите мне на мостик. Только чтобы никто, особенно ‒ фельдшер, не видел, что вы делаете.

‒ Что там случилось?

‒ Мне не хочется говорить об этом. Казнь. Но от подробностей избавьте. Этот корабль во власти безумцев.

‒ Как и весь мир, герр оберлейтенант. А вы что ‒ только что узнали об этом?

Отдав распоряжение держать курс прямо на север, Райнхардт вышел на мостик и встал там, облокотясь на ограждение рубки, попеременно попыхивая трубкой и потягивая содержимое своей бутылки. Только море никогда не обманывает. Оно жесткое, но откровенное. Такое, каким было и будет всегда. Райнхардт всматривался в волны и время от времени наблюдал за горизонтом. Затем опускал бинокль на грудь и отхлебывал очередной глоток.

‒ Ну, смелее, boys, ‒ бормотал он. ‒ Как раз тогда, когда вы особенно нужны, вас нигде не видать. Смелее же. Вот он ‒ я. Как на ладони. У вас есть прекрасный шанс прихлопнуть океаническую субмарину XXI серии ‒ 'волка Атлантики'.

Но горизонт был пуст. Ни низко летящего 'хадсона', ни приземистого 'галифакса', ни вспарывающего волны акульего носа эсминца. Ничего.

В голову пришла мысль: коль скоро все емкости до отказа наполнены соляркой, можно было бы сбежать. Сбежать из этого идиотского мира, от безумных диктаторов, наглых премьеров, свихнувшихся генералов и их паршивой войны. Стать обыкновенным пиратом. Вывесить 'Веселого Роджера' на антенной мачте и отправиться в райские края. На Карибы или на Кубу. С шестью торпедами и массой боеприпасов он мог бы легко затерроризировать какой-нибудь небольшой порт и потребовать горючего или продовольствия. Мог бы, в конце концов, грабить 'транспорты' вместо того, чтобы бессмысленно их топить. Имея в распоряжении корабль ‒ совершеннейший из когда-либо сконструированных. В погруженном состоянии на нем можно путешествовать хоть на край света, потешаясь над самыми грозными ураганами. И кто бы сумел его остановить?

‒ Тоже мне, германский капитан Немо, ‒ пробурчал Райнхардт себе под нос, но мысль ему пришлась по вкусу. А почему, собственно, нет? Чего ему терять? Надо лишь утопить Старика и ту банду отморозков, которая завладела его кораблем, а потом ‒ развернись душа! Такое решение показалось ему гораздо более разумным, чем дать себя утопить, продолжая участие в этой нелепой проигранной войне.

Когда-то, в самом начале, ему казалось, что он знает за что воюет. Следовало возвратить потерянное достоинство, взять силой то, что принадлежало его народу, а при оказии спалить к черту весь этот прогнивший мир и на его пепелище построить нечто более лучшее и осмысленное. По образцу более высокой и логичной немецкой цивилизации. Цивилизации Шиллера, Юнга, Хайдеггера.

Однако, много воды утекло с тех пор как от этого убеждения не осталось и следа. Теперь он отчетливо понимает какой это был наивный романтический вздор.

Разумеется, жечь и уничтожать у них получилось даже очень неплохо. А вот со строительством вышло фактически никак. Если что-то и было построено, то наверняка не лучше уничтоженного, скорее ‒ чудовищное и бессмысленное, как раковое новообразование.

И теперь Райнхардт и вся его команда были лишь исполнителями приказов взбесившейся машины, остановить которую никто не умел. Осознав это, он чувствовал себя жестоко обманутым и изгаженным с головы до ног.

Между тем, корабль стремительно шел прямо на север. Его нос без устали разрезал волны, а мостик периодически сотрясался от вибрации.

Райнхардт смотрел на воду и на небо и старался ни о чем не думать.

Спустя некоторое время, обнаружив прямо по курсу какое-то яркое зарево, он первым делом предположил, что это горящий танкер. Потом, по мере приближения, решил, что наблюдает полярное сияние. Но странное радужное свечение, вместо того, чтобы оставаться на горизонте, стало быстро приближаться к кораблю и скоро разлилось по обоим бортам субмарины. Райнхардт подумал, что сходит с ума. Небо и вода переливались разноцветными проблесками и всполохами, отбрасывающими цветные блики на мостик и корпус корабля и на бледное изумленное лицо первого вахтенного офицера. Все вокруг сияло дрожащим холодным пламенем, изменяющим свой цвет от пурпурного императорского до фиолетового и насыщенного алого. Райнхардт, задрав голову вверх, в изумлении смотрел на это сказочное зрелище. Он понятия не имел, что происходит, но то, что творилось вокруг, было необыкновенно красиво.

‒ Следует понимать, что я доплыл до края радуги? ‒ подумал он с восхищением. ‒ Или догнал полярное сияние? Достиг границы горизонта?

Люк приоткрылся и в нем показалось лицо Висмана.

‒ Пожалуйста сообщите мне, если увидите что-нибудь необычное.

‒ Уже вижу, ‒ пробормотал Райнхардт.

Люк моментально распахнулся настежь.

‒ Что? Почему же вы… Это сверхъестественно! Это же Биврест! ‒ Висман исчез на минуту и слышно было как он благим матом кричит на весь центральный пост: 'Мы доплыли! Мы плывем под Радужным Мостом! Мы сделали это! Это уже Биврест! Какое чудо!'.

‒ Пожалуйста, следите за курсом! ‒ кричал кто-то рулевому. ‒ Нельзя отклоняться ни на миллиметр!

На мостике сразу стало тесно. Оба оккультиста плясали и хлопали друг друга по плечам. Свободные от вахты матросы и офицеры в изумлении пялились в вытканную из разноцветного света кисею, обтекающую корабль со всех сторон. Только Райнхардт чувствовал себя так, словно у него что-то украли.

Феномен, который Висман назвал 'радужным мостом', напоминал, скорее, туннель. Спустя полчаса этот диковинный 'мост' незаметно оказался позади корабля и вскоре исчез.

Корабль шел по ночному океану. Райнхардт продрог до костей и, решив для себя, что жить на мостике постоянно невозможно, назначил вахты и спустился вниз.

А там уже накрыли праздничный ужин. Стол, застеленный чистой скатертью, баночный пекельфляйш с капустой, свежий хлеб и пикули. Капитан, к счастью, предпочел отметить праздник с гостями в носовом отсеке. Райнхардт ел, уткнувшись взглядом в тарелку, и мужественно боролся с невыносимым желанием напиться. Вусмерть. Без всяких скидок и ограничений.

‒ Самое время взять пеленг по звездам! ‒ крикнул кто-то с мостика.

‒ Первым делом, прожуй все спокойно, ‒ посоветовал Райнхардт второму офицеру, видя, что тот, вскочив с места, хватает на ходу последний кусок мяса с тарелки и набивает рот капустой. ‒ К чему такая спешка?

Сам он решил забиться в свою каюту и не торопясь осушить бутылочку мартелла, которую ему подарили во время ужина на 'Оксфольте'.

Второй офицер, все еще продолжая жевать, зажав под мышкой секстант, вскарабкался по трапу в центральный пост и исчез из вида.

‒ Не знаете, что дальше? ‒ спросил главный механик.

‒ Понятия не имею. Добрались, куда хотели, увидели удивительное сияние, а теперь, согласно приказу, держим курс на север. Это значит, что через пару дней мы достигнем границы полярных льдов. Дальше идти некуда. Можем там хором исполнить 'Дойчланд, Дойчланд юбер аллес' и поворачивать назад, домой.

‒ Господина первого офицера просят на мостик!

Райнхардт вздохнул и сгреб тяжелую куртку с сундука с картами.

‒ В чем дело?

‒ Лучше вы сами посмотрите.

‒ Господин Вихтельман, здесь вам не теткины именины, а подводный корабль! Мне вас учить, как положено докладывать? Что за разговорчики?

‒ Яволь, герр оберлейтенант. Разрешите доложить, что навигационная пеленгация невозможна по причине отсутствия известных созвездий!

‒ Вы пьяны, господин второй офицер, или шутки шутите?

‒ Если бы… герр оберлейтенант!

Райнхардт взошел на мостик и, подняв к небу глаза, остолбенел. Все присутствующие там матросы тоже молча смотрели вверх.

Звезды были огромными, цветными и все совершенно не на своих местах. Некоторые даже свободно перемещались, выписывая какие-то невероятные извилистые траектории.

Люди на мостике долго безмолвно наблюдали за небом.

‒ Прошу занести в журнал, господин второй офицер, ‒ высказался, наконец, Райнхардт. ‒ Обсервация звезд невозможна по причине отсутствия видимости. Мы этого не видели, господа. Не знаю, что это такое, но мы этого не видели.

‒ Но… То есть… это небо, господин первый офицер, ‒ пролепетал кто-то в отчаянии. ‒ Что за дерьмо!

‒ Я тоже ничего не понимаю. Это иллюзия, какой-то оптический обман. И только. Что-то наподобие миража. Фатаморгана. Пожалуйста, продолжайте нести вахту. Не обращайте на это внимания. По смене передайте, что это обман зрения, оптическое явление, характерное для полярных широт. Наше местоположение фиксируйте согласно счислению.

* * *

Берег показался на следующий день после обеда, аккурат тогда, когда Райнхардт принимал душ и намыливался специальным мылом для подводников, растворяющимся в морской воде. Разумеется, никакого берега здесь не могло быть по определению.

Предыдущее местоположение, достигнутое накануне, было обычнейшей точкой среди океанской пустыни, после чего субмарина шла курсом точно на север.

‒ Да что же это, доннерветтер?! ‒ ворчал Райнхардт, путаясь в щтанинах. ‒ Как будто Гренландия? Господин Вихтельман, что об этом говорят ваши карты? Откуда здесь суша? Где мы, в конце концов?

‒ Не знаю, господин первый офицер. Ничего не понимаю.

Когда Райнхардт поднялся на мостик, берег был уже на расстоянии около километра. Бурый и скалистый, но совершенно без ожидаемого льда и снега. Поросший травой и деревьями, с различаемой вдали грядой холмов. И с невероятной, тянущейся в бесконечную даль, высокой стеной, сияющей, словно полированный металл. А где-то совсем далеко виднелось исполинское дерево. Оно было настолько невообразимо высокое, что Райнхардт сперва признал его за очередной оптической обман или атмосферное явление. Титанический ствол, прикрытый из-за расстояния голубоватой дымкой, казалось, подпирал небо, а крона дерева терялась в облаках, подобно отдаленной горной вершине.

‒ Вам все еще невдомек, что это такое, господин Райнхардт? ‒поинтересовался Висман, ощеривая свои крокодильи зубы. ‒ Или, может быть, вы еще раз желаете проштудировать свои карты?

‒ Ну так, может, вы нам подскажете?

‒ Охотно. Ибо полагаю, что теперь вам едва ли удастся обратить мои слова в шутку. Это ‒ Асхейм. Страна асов. Германских богов. Вон то грандиозное сияющее здание, на которое вы, несомненно, обратили внимание, это ‒ Вальхалла. Дворец Вотана, в котором погибшие воины пируют, готовясь к последней битве. К той последней битве, на которую поведем их мы, господин Райнхардт. Ну как? Вы уже верите мне или нет? Или вам мало того, что вы успели увидеть?

Райнхардт молчал, стоя с полотенцем в руках, глядя на близкий берег перед носом корабля.

Между тем, на носу субмарины уже копошились матросы, надувающие с помощью шлангов, соединенных с корабельным компрессором, большие резиновые лодки. Две из них, черные и блестящие, уже были готовы к спуску на воду и лежали на палубе, как пара тюленей на морском пляже.

‒ А это еще зачем?

‒ Для высадки на берег, разве не ясно? Мы имеем поручение встретиться с Вотаном и передать ему приглашение от Величайшего Вождя Всех Времен. Приглашение на последнюю битву. Вот истинная цель нашей миссии. Мы приведем с собой первейшего из германских богов с его армией. Как вы полагаете, будет это иметь влияние на ход текущей войны? Ну, разве что тем жидовствующим удастся в помощь себе стянуть с креста своего Главного Иудея. Бог с нами, Райнхардт. Будет с нами. И какой Бог! Сигфедр ‒ Отец Побед, сам Вотан ‒ Неистовый, Отец Павших. Не какой-то там раввин, во второй раз подставляющий свою морду для пощечины.

Райнхардт закурил трубку, чувствуя себя совершенно спокойным. Окружающее безумие достигло таких размеров, что всякая эмоциональная реакция представлялась бессмысленной. Оставался один спасительный стоицизм.

‒ Кок! Кофе и бутерброды на мостик!

Выяснилось, что на берег сходят: оба мистика в абсурдных одеждах опереточных рыцарей, четверка 'близнецов', Ева, наряженная в валькирию, все потерпевшие кораблекрушение английские матросы и, наконец, капитан субмарины, специально для этого случая облаченный в вычищенные до блеска плащ и ботинки, с белым шарфом и с Рыцарским Крестом на шее. Кроме того, в помощь делегации были выбраны четверо матросов из состава экипажа.

‒ Отправляюсь на берег, ‒ сообщил Райнхардту капитан. ‒ В мое отсутствие примите на себя командование кораблем. Распорядитесь подойти как можно ближе к берегу.

‒ Рулевой, идем в направлении берега по эхолоту, ‒ крикнул Райнхардт с мостика в рубку.

Субмарина вошла в небольшой залив и остановилась примерно в пятидесяти метрах от каменистого пляжа. Ближе подойти было нельзя ‒ дно было усеяно скалами. Райнхардт распорядился опустить носовой якорь.

‒ Ух ты! У вас до сих пор есть что-то такое? А я слышала, будто якоря были на всяких старинных судах, ‒ воскликнула Ева. Райнхард взглянул на нее исподлобья и молча отхлебнул кофе из кружки.

Тем временем накачали остальные лодки и прикрепили на первую из них навесной мотор. Кавалькада из соединенных в виде понтона лодок трехкратно проделала путь туда и обратно, перевозя на берег людей ‒ в том числе, связаных длинной веревкой пленников, а также принадлежащие пассажирам мешки и ящики.

‒ Расскажите, что там творится, господин первый офицер, ‒ попросил Фангхорст.

‒ Велели пленникам сесть на пляже. А сейчас распаковывают свои баулы. ‒ Райнхардт на минуту отвлекся на бутерброд, а затем снова поднес бинокль к глазам.

На берегу Висман показал матросам на стоящее поодаль засохшее дерево, вокруг которого установили несколько жердей со свисающими с них флажками с черными угловатыми свастиками и рунами на красном фоне. Между этими флагштоками моряки воткнули в землю металлические факелы. Видно было, как маат Цемке обходит их, поджигая зажигалкой концы фителей.

‒ Сдается мне, там готовятся к факельному шествию, ‒ комментировал происходящее Райнхардт. ‒ Правда, подобная затея в составе всего лишь четырнадцати персон не обещает быть слишком зрелищной, но хоть так. Непонятно только, собираются ли они маршировать по всему острову или всего лишь вокруг того дерева.

‒ А барабаны у них есть?

‒ Не видать.

‒ Однако! Что за марш без барабанов?

‒ Зато есть портрет грофаца. Как раз устанавливают в какую-то раму.

Пение Евы Левенганг было слышно и на палубе корабля, несмотря на ветер и расстояние. Свою арию она исполняла с большим воодушевлением, строя при этом весьма торжественные гримасы. Ветер развевал флажки, а факела коптили черным дымом.

Пленные матросы сидели в ряд, лицом к морю, под охраной одного из 'близнецов', вооруженного висящим поперек груди автоматическим пистолетом.

Спустя несколько минут двое 'близнецов' вернулись на пляж, подхватили одного из пленников и, придерживая его за руки, поволокли в сторону дерева.

‒ Himmelherrgott! ‒ Боже небесный! ‒ воскликнул через минуту Райнхардт. ‒ Они их вешают. Вешают пленников.

‒ Одина называли 'Отцом повешенных', герр оберлейтенант. Они приносят их в жертву, ‒ промолвил кто-то омертвевшим голосом.

‒ Откуда ты знаешь?

‒ Я наполовину датчанин, герр оберлейтенант. Басни о старых богах я слышал от бабки. Я ‒ оберматрос Френссен.

На перекрученных сухих ветвях болтались и дергались в судорогах шесть несостоявшихся утопленников, а оба мистика обходили дерево вокруг, пронзая каждого висельника ударом копья с кованым узким наконечником.

Райнхардт опустил бинокль и покачал головой.

‒ Это сумасшествие. Обычное сумасшествие. Шайсе! Я видел это собственными глазами! Они убили этих людей!

Затем снял с трубы пеленгатора микрофон и объявил по громкой связи:

‒ Внимание! Артиллерийскому расчету занять места по боевому расписанию!

‒ Что вы задумали?

‒ Не нравится мне этот берег, ‒ процедил Райнхардт.

Топот ног артиллеристов и их умелые отработанные движения, которыми они приводили в боевое положение зенитки и заряжали их боекомплектом, подействовали на него несколько успокаивающе. Он испытывал непреодолимое желание открыть огонь по группе на берегу, но не был уверен ‒ послушается ли его команда. Райнхардт наблюдал как опускаются в орудийных башнях сдвоенные стволы зенитных пулеметов, как в задней части мостика устанавливаются выдвинутые из своих ячеек дополнительные станковые пулеметы.

‒ Тем не менее, подумайте, что вы делаете, ‒ пробормотал второй вахтенный офицер.

‒ Мы стоим на якоре у неизвестного острова, в зоне действия авиации противника. О чем тут еще думать?

Райнхардт затруднился бы определить из чьего горла вырвался первый крик. Возможно, одновременно закричали несколько человек. И это был крик внезапного неподдельного ужаса.

‒ Это еще что?! ‒ взревел Райнхардт. ‒ А ну, прекратить истерику!

‒ Там… там… на берегу!…

На берегу появился всадник. Бородатый, с копьем в руке. И хотя он ехал в седле, сразу бросалось в глаза, что рост всадника составлял никак не меньше четырех метров. Но рост это еще не все. Могучий конь, на котором восседал воин, количеством ног под брюхом, скорее, напоминал паука. На плече всадника сидел ворон, размером с кондора, и еще один такой же парил над головой великана.

Райнхардт впился зубами в мундштук.

‒ Радиолокационный пост! ‒ крикнул он в помещение центрального поста. ‒ Объект на берегу, азимут триста сорок! Видите его на экране?

‒ Подтверждаю, неподвижный объект на берегу, ‒ раздался ответ из рубки.

‒ По крайней мере, там действительно что-то есть.

Френссен вдруг сжался и, как-то странно заскулив, съехал спиной по ограждению мостика на палубу, а там свернулся в позу эмбриона.

‒ Что такое?! Немедленно возьмите себя в руки, матрос! ‒ воскликнул Райнхардт.

Второй офицер схватил Френссена за плечо и рывком поднял на ноги. Матрос едва сохранял равновесие, колени его подгибались, а по телу пробегали волны дрожи. Райнхардт смотрел на него, скривившись от отвращения.

‒ Эт. то Один… ‒ пробормотал со всхлипом матрос. ‒ На восьминогом коне… С… Слейпнире…

‒ Здорово, ‒ выдавил из себя Райнхардт. ‒ Успокойся, ты… или будешь отвечать по уставу!

Затем перегнулся через ограждение мостика к артиллерийскому расчету.

‒ К залпу…товсь!

‒ Готовы!

‒ Вы хотите стрелять в бога? ‒ неуверенно поинтересовался Вихтельман.

‒ По-вашему, этот дед с копьем, разъезжающий верхом на сороконожке, напоминает какого-то бога? В любом случае, я пока ни во что не стреляю.

Великан соскочил с коня и сделал несколько шагов в направлении дерева. Поморщился, глядя на висельников, на пылающие факелы и трепыхающиеся на ветру флаги. Вся компания ‒ оба мистика, певичка, 'близнецы' и даже капитан ‒ упали на колени и начали бить ему земные поклоны, вознося руки к небесам.

Зрелище было гротескное, даже глядя издалека и сквозь линзы бинокля.

Наконец, Висман встал на ноги и осторожно подошел к опиравшемуся на копье старцу, что-то объясняя ему с жестикуляциями. Это была воистину пламенная речь, полная возгласов и драматичных жестов.

Один в ответ процедил что-то с не слишком приятным выражением на лице. А потом вдруг издал яростный рев. Не какой-то неартикулированный возглас ‒ определенно, это были слова, но вырвавшиеся криком из могучего горла разъяренного нечеловеческого существа. Этот ужасный голос сотряс вибрациями субмарину и покрыл морщинами волн воды залива. Все присутствующие на мостике корабля, как по команде, съежились и схватились за уши. Люди на пляже повалились на спину, словно отброшенные мощной взрывной волной.

Старец поднял к небу копье, а затем с размахом ударил им в землю. Земля покрылась трещинами, в сторону корабля хлынули несколько порядочных волн.

‒ Френссен! ‒ крикнул Райнхардт. ‒ Вы что-нибудь поняли из его речи? Можете перевести?

‒ Только то, что она оглушительная, ‒ простонал матрос.

‒ Ступайте вниз, в акустический пост. Наденьте наушники и, может быть, удастся что-нибудь разобрать через воду.

‒ Он как-то странно говорит, это мало похоже на датский язык, я понимаю только отдельные слова, ‒ сообщал из центрального поста Френссен. ‒ Что-то вроде… иди к инейным или ледяным великанам… Что-то о трусости… о войне с бабами и детьми… Вечный мрак или лед ‒ не разберу… Мерзость… Мерзость в мире… Век бурь… Волки… Нет, ничего не понимаю.

Лежащий мистик перевернулся и на четвереньках пополз к Одину, рогатый шлем упал с его головы и покатился по песку. Огромный старец присел на корточки и, вытянув перед собой ладонь, коснулся головы Висмана таким жестом, каким взрослый мужчина мог бы потрепать за волосы двухлетнего несмысленыша. Затем вдруг, сжав пальцы на его черепе, как бы невзначай свернул ему шею.

Дальнейшие события развивались в молниеносном темпе. Компанию на берегу охватила паника. Один поднял копье и в мгновение ока одним ударом прибил к стволу дерева двух 'близнецов'.

Затем вынул меч, длиной с доброе дышло ‒ и, размахнувшись, перерубил пополам следующего из 'братьев', вместе с его кожаным плащем, а также качающегося на ветке одного из висельников. После этого вдруг оказался среди панически удирающих и запинающихся о флаги людей. Отрубленная голова Фордингера пролетела над кораблем и плюхнулась в воду залива. Остолбеневшие матросы на мостике проводили ее взглядом.

‒ Козья моча тебе, а не мед Вальхаллы, ‒ монотонным голосом переводил сидящий внизу Френссен. ‒ Руну 'Турс' тебе вырежу или нарисую… и три… знака… огонь… смерть и река клинков… Что-то о змеях…

‒ Эрликон, к залпу прямой наводкой… ‒ распоряжался Райнхардт, отчетливо выговаривая каждое слово. ‒ Короткими очередями, прицел оптический…товсь…

‒ Я бы не стал рисковать, ‒ встрял с советом Вихтельман.

‒ Там наши матросы, ‒ отрезал Райнхардт, поднял руку и уже хотел было отдать приказ…

Но в это время великан, в свою очередь, также взмахнул рукой. Копье выскочило из ствола дерева и само вернулось ему в ладонь, стряхнув с себя оба трупа, рухнувшие на землю. Затем он повернул копье острием вниз и что-то нарисовал на песке ‒ и в тот же миг весь берег вспыхнул огнем. Такое ревущее оранжевое пламя Райнхардт видел прежде лишь на палубах пораженных торпедой танкеров. Экипаж субмарины вновь скорчился за ограждением рубки, пряча лица от невыносимого жара. На берегу раздался жуткий хоровой вопль сгорающих заживо людей.