Великие тайны океанов. Атлантический океан. Тихий океан. Индийский океан

Глава перваяНачало остается загадкой

Атлантический океан появился пять или шесть миллиардов лет назад. «И сказал Бог: да будет твердь посреди воды и да отделяет она воду от воды. (…) И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место и да явится суша». Образный и поэтический язык Книги Бытия, как ни странно, совпадает с современными выводами геологов.

Большинство ученых считают, что вода, бывшая неотъемлемой частью исходной раскаленной материи планеты, высвобождалась в виде пара. Пар возвращался на землю в виде дождя, и при контакте с горячей поверхностью вода вновь испарялась. Толстый слой образующихся при этом облаков задерживал солнечные лучи, ускоряя охлаждение планеты. Как только температура земной коры упала ниже 100 °C, дождевая вода перестала испаряться и началось формирование океанов.

Сегодня невозможно утверждать, что тот или иной водный бассейн образовался ранее или позднее другого. Рельеф и границы океанов менялись в разные геологические эры. Эта геологическая история сопровождалась бурными изменениями – примерно за два миллиарда лет до появления жизни на Земле.

Почти наверняка можно сказать, что первые люди, увидев перед собой неспокойную водную безбрежность, оглашающую окрестности яростным ревом, были напуганы так, словно встретились со свирепым чудовищем. Тысячелетиями люди старались держаться от океана подальше. Но однажды какой-то смельчак решился оседлать упавшее дерево и немного удалился от берега. И с этого мгновения началась история приключений.

Атлантический океан первым получил имя в древних сказаниях и письменных памятниках. Были ли первыми путешественниками на его просторах атланты? Существовала ли Атлантида, колыбель уникальной древней цивилизации? Об Атлантиде написано более пяти тысяч научных трудов, но тайна остается нераскрытой. Обрастая все новыми подробностями, она по-прежнему волнует умы.

Все это напоминает детективный роман, перенесенный в доисторическую эпоху, но основные линии интриги довольно просты. Давайте вернемся к знаменитым «Диалогам» Платона, в которых пересказывается учение Сократа. Платон в конце жизни (он умер в 348 году до нашей эры) написал диалог, получивший название «Критий» с подзаголовком «Или Атлантида».

Критий, дядя Платона, был одним из учеников Сократа. Однажды он рассказал учителю историю, которую еще ребенком слышал от своего деда:

– Мой предок услыхал эту историю от Солона. Когда Солон путешествовал по Египту, один жрец из Санса, города в дельте Нила, поведал ему о людях, пришедших с большого острова, который назывался Атлантида. Люди эти напали на Грецию и захватили ее. Но город Афины, возглавлявший союз греческих городов, сумел отразить нападение чужеземцев.

(Солон – известный афинский политик и законодатель, живший с 640 по 558 год до нашей эры.)

– Насколько мне известно, ни в Афинах, ни в остальной Греции никто не знает об этой войне, – удивился Солон.

– Потому что почти сразу после победы греков землетрясение, сопровождавшееся огромными волнами, уничтожило греческое войско. Эта катастрофа одновременно погубила и Атлантиду, которую поглотили воды. Это случилось девять тысяч лет назад. Катастрофа пощадила нашу страну, и мы можем прочесть об атлантах в древних рукописях, описывающих историю Египта. Атлантида была обширна, как континент, – как Ливия (современная Северная Африка) и Малая Азия, вместе взятые. Атлантида располагалась в море Тоталь вблизи прохода, который вы, греки, называете Геракловыми столпами.

Греки, современники Солона, Геракловыми столпами именовали нынешний Гибралтарский пролив. А море Тоталь – это и есть Атлантический океан. Египетский жрец привел и другие подробности. Климат Атлантиды был чрезвычайно мягким, небо всегда оставалось синим, а зима никогда не наступала. Берега составляли белые, черные и красные скалы, обрывающиеся к морю, поскольку остров был гористым; в окружении гор простирались огромные плодородные равнины.

Столицу Посейдонис, получившую имя в честь бога морей и землетрясений Посейдона, окружали стены, покрытые сверкающей медью. Внутри имелось еще три стены, огораживавшие обширные публичные площади, от которых отходили улицы и каналы. Последняя стена была покрыта орихалком, загадочным металлом, который блестел, как золото (быть может, речь шла о бронзе?). Эта стена окружала храм Посейдона, возведенный на горе и превосходивший все остальные памятники своим великолепием. Внутри храма у позолоченных стен стояли скульптуры из слоновой кости и золота, и самой колоссальной была статуя Посейдона, который правил шестеркой крылатых коней. Никому под страхом смерти не позволялось входить в храм без разрешения жрецов, денно и нощно его охранявших.

Но самым впечатляющим местом в Посейдонисе был порт.

Атлантида, великая морская держава, имела торговые колонии на всем побережье Северной Африки, а также на берегах Тирренского моря. Там располагались портовые города, но порт Посейдониса превосходил все остальные своими размерами. В него могли заходить морские корабли. Во входном канале и в порту было «полно судов, которые везли товары со всего света. В порту днем и ночью было людно, стоял гул голосов и жизнь никогда не прекращалась».

Платон, ссылаясь на рассказы Крития, описал в «Диалогах» политическое устройство Атлантиды. Это была теократия. Долгое время управление было мудрым. Но могущество обернулось горделивым тщеславием, и боги жестоко наказали атлантов. Ужасающие наводнения и землетрясения за один день разрушили города и памятники, погубив тысячи людей. А в последнюю «ночь ужаса» те, кто выжил, ушли вместе со своим островом в бездны океана.

«Критий» остался незавершенным. Смерть настигла Платона прежде, чем он успел объяснить причины, побудившие его столь подробно описывать Атлантиду.

Не все древнегреческие комментаторы согласились признать рассказ Платона правдоподобным. Вот что писал Аристотель: «Хитрый замысел автора, чтобы представить древние Афины, победившие атлантов, городом с идеальным политическим строем!» Другие считали, что невозможно ставить под сомнение слова столь выдающихся и почтенных людей, как Платон и Сократ.

Плутарх полагает, что Атлантида действительно существовала, но рассказ о ней искажен и приукрашен тремя поколениями рассказчиков. Кроме того, надо учитывать поэтическое воображение Солона, который был не только ученым-законодателем, но и поэтом, задумавшим превратить историю Атлантиды в эпическое повествование в духе «Илиады».

Большинство современных сторонников существования Атлантиды (во главе с полковником А. Брагиным) склоняются к мысли, что Азорские, Канарские острова и остров Мадейра являются остатками исчезнувшего континента. Расположение этих островов совпадает с географическими данными в тексте Платона: в Атлантическом океане, после прохождения Геракловых столпов. Климат мягкий и ровный, зимы нет, почва островов вулканическая, черного и красного цвета. Встречаются также белые скалы песчаника, горячие и холодные источники, как в легендарной Атлантиде.

Немецкий ученый майор К. Билау, составивший до начала Второй мировой войны карту дна Атлантики в районе Азорских островов, считает, что Атлантида покоится на дне океана. Та суша, что выступает на поверхность в виде островов, соответствует самым высоким из горных вершин. Эти утверждения опровергаются противниками:

– Самые древние из известных цивилизаций, какими были и средиземноморские, появились за четыре тысячи лет до нашей эры. Невозможно себе представить, что еще более развитая цивилизация существовала пятью тысячами лет ранее.

– Почему бы и нет? Современные океанографические исследования извлекают на свет великолепные артефакты очень древних эпох.

– В любом случае неправдоподобно, чтобы атланты пошли войной на столь отдаленную страну, как Греция.

– Почему бы и нет? Атланты основали обширную колониальную империю, которая располагалась на побережье Африки от Туниса до Нигерии. Можно предположить, что она простиралась и на запад до Центральной и Южной Америки. Легенды древнейших цивилизаций в Мексике, в Колумбии, в Парагвае, в Бразилии, в Перу косвенно это подтверждают. Все они упоминают о великих реформаторах, белокожих мудрых богах, пришедших в древние времена с земли, где восходит солнце, иными словами, с востока. Эти люди обещали вернуться. Какая восточная страна в античную эпоху могла иметь корабли, способные достигнуть американского побережья, как не Атлантида? И Атлантида с ее прочным государственным строем, технически развитая по тем временам, была способна покорить первобытные народы мирным путем.

Очевидно, а ныне научно обосновано и допустимо, что ни одна из великих легенд, общих для различных космогоний, не могла возникнуть на пустом месте. Существовала ли Атлантида в виде большого острова или континента, не суть важно, но не стоит отрицать, что некая относительно развитая цивилизация предшествовала самым древним из исторически известных цивилизаций. Приведем несколько теорий или гипотез с аргументами за и против:

– В Южном Тунисе, на берегах ныне высохшего озера Тритон, под дюнами были найдены (1931) следы доисторического города, который полностью соответствует описаниям Посейдониса, если не считать размеров: этот город значительно меньше. Озеро Тритон, утверждают первооткрыватели, было весьма обширным. Почему бы ему не быть морем атлантов, о котором говорит Платон?

– Этот город не был разрушен катаклизмом, – возражают сторонники океанской Атлантиды, – а постепенно заносился песками по мере отступления моря. Вероятно, это был один из колониальных городов атлантов, воспроизводивший в уменьшенном варианте город городов, Посейдонис.

Тот же ответ дан открывателям древнего города Тартесс в окрестностях Кадиса, на юге Испании. Никаких следов землетрясения, медленное погребение города песками, то есть это не более чем древняя колония, ведь город даже не стоит на берегу моря.

Альфред Вегенер, известный немецкий физик и метеоролог (1880–1930), разработав теорию дрейфа континентов, выдвинул иную гипотезу.

Суть теории Вегенера в следующем: примерно 50 миллионов лет назад вся суша состояла из одного континента. Австралия касалась Восточной Африки, Южная Африка соприкасалась с Южной Америкой, Гренландия не была отделена от Скандинавии. В различные периоды истории Земли произошли тектонические разломы, разделившие единый исходный материк. «Образовавшиеся фрагменты удалились друг от друга и продолжают удаляться под воздействием центробежной силы, вызванной вращением Земли. Скорость движения разная у разных континентов. Некоторые из них смещаются на три километра за один миллион лет».

Разделение Южной Африки и Южной Америки произошло 30–40 миллионов лет назад. А первый разлом между Гренландией и Скандинавией появился позже – по мнению Вегенера, всего 50 или 100 тысяч лет назад. Он считает, что все легенды, касающиеся некогда существовавшей суши, относятся к Гренландии.

Ответ противников:

– Допустим, что первый разлом между Гренландией и Скандинавией ужаснул людей, живших тогда на севере Европы (когда земля сотрясается и раскалывается, человека охватывает паника), но катастрофа не сопровождалась никаким затоплением суши. Появился небольшой морской пролив. Даже если он расширялся со скоростью одна целая и восемь десятых метра в год, явление не могло запомниться людям как ужасающая катастрофа. Гипотезу следует отбросить.

– Атлантида никогда не была островом в Атлантике. Это был средиземноморский остров.

Такова была бомба, вброшенная Михаилом, принцем Греческим, в разгар ожесточенной дискуссии между сторонниками атлантической и антиатлантической версий событий. Он основывал свое мнение на утверждениях греческого сейсмолога Галанопулоса:

– Океанское дно существовало в своей нынешней форме задолго до исчезновения Атлантиды. В ту эпоху, о которой говорил Платон, нет никаких следов провала континента. Напротив, в Средиземном море примерно за одну тысячу пятьсот лет до нашей эры произошло гигантское вулканическое извержение, в результате которого один из Кикладских островов, Тира (нынешний Санторин или Санторини), частично был поглощен морем. Это погружение сопровождалось рядом подземных толчков и гигантской приливной волной, которая опустошила Греческий архипелаг, побережье Пелопоннеса, берега Палестины, острова, соседствующие с Малой Азией, где в легендах жива память об этой ужасной катастрофе, и, наконец, Крит.

– Значит, Атлантидой была Тира?

– Нет, – почти хором ответили профессор Галанопулос и Михаил Греческий. – Атлантидой был Крит.

– Но Крит не исчез в глубинах моря!

– Верно. Однако по неизвестной причине (в этом сходятся все археологи) между тысяча пятисотым и тысяча четырехсотым годами до нашей эры все критские дворцы были разрушены и покинуты, кроме зданий Кносса, столицы острова.

Многочисленные туристы, посещающие ныне Крит, читают в своих путеводителях, что в начале XX века знаменитый ученый Артур Эванс во время раскопок на острове открыл остатки необыкновенно утонченной цивилизации: дворец с тремя этажами террас и галерей с колоннадами, виллы, украшенные удивительно яркими фресками, фрагменты изящных статуэток, вазы восхитительных форм. Все это следы культуры, восходящей ко второму тысячелетию до нашей эры, которая сгинула по неведомой причине. Раскопки на острове Санторин показывают, что древняя Тира, зависевшая от Крита, была столь же процветающей и развитой, как и метрополия.

– Допустим, – возражают противники, – что критская цивилизация, влияние которой распространялось на весь Средиземноморский бассейн, и есть цивилизация атлантов. Но остается одна неразрешимая проблема: дата катастрофы, погубившей Крит, гораздо ближе к нашему времени, чем дата, указанная Платоном.

Ответ Михаила Греческого:

– Древние датировки остаются спорными. Ведь нельзя верить, к примеру, датам и временным оценкам событий, указанным в Библии.

Очевидно, если принять гипотезу, что погибший Крит не что иное, как Атлантида, многие темные места в тексте Платона проясняются, в частности самая главная тайна: афинские войска погибли, провалившись под землю своей родины одновременно с исчезновением Атлантиды под водами моря. Подземный толчок, разрушивший Атлантиду, находившуюся на месте Азорских и Канарских островов, потряс Афины, но перед этим уничтожил часть Западной Африки и Испании, опустошил средиземноморское побережье Франции, Италии и Северной Африки. Такой катаклизм изменил карту мира. Мы до сих пор разыскиваем следы этой природной катастрофы.

Для того чтобы победители и побежденные погибли одновременно, каждый на своей родине, странам надо располагаться не так далеко друг от друга.

Михаил Греческий долго исследовал все мифы и легенды, тексты всех историков античной Греции. Он нашел удивительные совпадения верований и общности морской, торговой и колониальной деятельности между двумя державами – Атлантиды Платона и Крита, чью цивилизацию именуют «минойской». Посейдонис, столица Атлантиды, вполне мог находиться и на востоке Средиземного моря, которое долгое время оставалось главной осью известного тогда мира.

Вернемся к словам жреца из Саиса, сказанным Солону. Михаил Греческий напоминает, что этот священнослужитель не поместил таинственный остров в Атлантике, а оставил его в «море Тоталь» – «подлинном море».

– Для египтян времен Солона «море Тоталь» могло быть только Средиземным морем, когда они удалялись от берега или ходили между островами. Египтяне не знали о существовании Атлантического океана.

Как ни велик вклад Михаила Греческого в поиск Атлантиды, мы вряд ли без колебаний последуем за ним. Действительно, финикийцы, народ мореплавателей, чья цивилизация восходит к третьему тысячелетию до нашей эры, прошли через Геракловы столпы задолго до эпохи Солона, чтобы добывать моллюсков-багрянок (из их раковин изготавливалась пурпурная краска). Вдоль всего северо-западного побережья Африки находят керамику с финикийскими надписями, указывающими на долговременное пребывание финикийцев. А финикийцы поддерживали постоянные связи с египтянами. Финикия была даже завоевана Египтом во втором тысячелетии до нашей эры. Как высшие касты египтян, жрецы, ученые, хроникеры, современники финикийских мореплавателей, могли не знать о существовании Атлантического океана? Для них морем Тоталь мог быть только этот океан.

В Марокко есть циклопические сооружения, о происхождении которых до сих пор ничего не известно. На пустынном берегу близ Сафи имеется мол, сложенный из тысяч громадных блоков. Кто соорудил его? Финикийцы? Атланты в момент колонизации африканского побережья? А почему бы не поместить Атлантиду на этот берег? Ведь недалеко от одного высохшего устья (уэда), также находящегося вблизи Сафи, на холме найдены развалины большого города, стены которого сложены из гигантских блоков.

Храмы и колоннады, возведенные римлянами на этих руинах, названные ими Ликсос, выглядят смехотворными рядом с невероятным фундаментом, на котором они стоят. Циклопический город, порт, обращенный к океану, – быть может, отсюда атланты отправлялись в Америку? Или все же остров Атлантида располагался ближе к американскому побережью?

В августе 1968 года Роберт Буш, пилот американского грузового самолета, облетал обширную мель на Багамах, в районе острова Андрос. И вдруг заметил в неглубоких водах какой-то четырехугольник, который темной тенью выделялся на фоне разноцветных водорослей. Он сделал фотографию. На место выехали ныряльщики и геологи, которых заинтересовал этот снимок. Был обнаружен фундамент здания (20 × 50 м), которое могло быть храмом.

Дмитрий Ребиков, основатель Института подводных исследований, проводил работы неподалеку, в районе островов Бимини. Один из ловцов лангустов рассказал ему, что совсем рядом с Бимини под водой лежат огромные развалины. Дмитрий Ребиков срочно отправился на место с командой ныряльщиков и с прекрасным оборудованием для подводных исследований. Самым удивительным аппаратом была маленькая торпеда «Пегас» с установленными на ней автоматическими кинокамерами.

Ловец лангустов не солгал. На шестиметровой глубине тянулась стена длиной 600 метров, сложенная из огромных блоков. Сторона некоторых блоков составляла 5 метров, и все сооружение поражало великолепной сохранностью. Один из концов стены поворачивал под прямым углом, словно был границей некоего бассейна. Внутри располагались три параллельные стенки, которые под прямым углом примыкали к главной 600-метровой стене. Похоже, это был порт с молом и тремя параллельными причалами, ожидавшими под водой корабли, которые уже никогда не придут.

– Почему бы этим скалам не быть природным образованием? – вопрошали скептики.

– Прежде всего потому, – отвечал Ребиков, – что химический анализ показал наличие очень твердого песчаника, которого на Бимини нет.

Кроме того, надо особо подчеркнуть абсолютную прямизну дамбы. В январе 1972 года Ребиков представил телефильм о подводных блоках Бимини. Вдоль гребня стены ныряльщики протянули мерную ленту, какой пользуются каменщики. Она показала идеальную прямолинейность кладки. Ни одно природное образование не бывает идеально прямым. Очевидно, что здесь не обошлось без человеческих рук. К тому же блоки лежат не на дне, а опираются каждый на четыре четырехугольные опоры. На какую глубину уходят опоры, какой под ними грунт? На этот вопрос ответить нелегко, поскольку сделанные раскопы море тут же заносит песком.

Возраст камней? Исследование углеродным методом, проведенное в сравнении с превратившимися в торф мангровыми зарослями, которые ушли под воду близ Бимини, показало возраст от 8 до 10 тысяч лет.

Порт ушел под воду не в результате катаклизма. Прекрасная ровная линия не нарушена, блоки не вырваны из стены и не разбросаны по сторонам. Тогда как объяснить этот уход под воду? Самым вероятным выглядит поднятие вод Атлантического океана в результате таяния льдов последнего ледникового периода. В это время громадная ледяная стена перегораживала океан от Скандинавии до Канады. Когда ледяная стена таяла, Багамское плато постепенно уходило под воду. На поверхности остались лишь нынешние острова и островки.

Кто построил таинственный порт Бимини? Люди, пришедшие с гипотетического острова, о которых не известно ничего, кроме поэтического описания? Или люди, явившиеся из Средиземноморского бассейна, колыбели цивилизации, от которой остались развалины разных эпох? Почему бы покорителям туземных народов Америки, этим белым бородатым людям, этим мудрым богам, о которых говорят все древнеамериканские легенды, не быть уроженцами Древнего континента? Никогда и никто не видел изображений больших кораблей, которыми, как утверждал Платон, был забит порт Посейдониса. И напротив, античные цивилизации оставили изображения различных типов судов. Может быть, некоторые из них были способны преодолевать океанские просторы?

В апрельский полдень 1968 года на песке египетской пустыни под палящим солнцем стоял белый человек. Позади него высились Великие пирамиды. Перед ним в небольшом углублении находилось нечто вроде Ноева ковчега, сделанного не из дерева, а из пучков золотистого тростника. Три очень черных человека сидели на этом странном строящемся судне, скрепляя стебли папируса (разновидность тростника) с помощью пеньковой веревки, помогая себе зубами и голыми ногами. Стоящие вокруг египтяне беспрестанно подавали им новые охапки стеблей. Белый человек поглядывал на фотографии фресок. Снимки были сделаны в усыпальницах фараонов: в пирамидах – погребениях Долины царей. На всех было изображено папирусное судно, на котором восседал фараон, царь и бог, в окружении людей намного меньшего роста. Вероятно, это были или слуги, или рыбаки, или вооруженные охранники, стоявшие на страже на носу и на корме судна, загнутых кверху наподобие рогов полумесяца.

Человека, наблюдавшего за строительством судна по рисунку давностью 4 тысячи лет, звали Тур Хейердал. Никто не знал ни как строить такие суда, ни как их использовать. Но для этого человека слово «невозможно» не существовало. Несколько лет назад его сделала знаменитым отчаянная затея: экспедиция на «Кон-Тики» – плоту из бальзовых бревен, на котором он прошел 8 тысяч километров по Тихому океану, от Перу до Полинезии. Его целью было доказать, что задолго до исторической эпохи люди отправлялись с западных берегов Америки и доплывали до островов Полинезии, используя морские течения.

В 1968 году Тур Хейердал загорелся новым проектом: пересечь Атлантический океан на папирусном плоту, таком, какие строили египтяне еще до появления великих династий Древнего царства в третьем тысячелетии до нашей эры. Интуиция подсказала ему, что подобные суда строились не только для плавания по Нилу – на них можно было выходить и в открытое море. Но чтобы превратить предположение в уверенность, существовало лишь одно средство: попытаться проделать такой переход. А сначала построить подобное судно. Что было, пожалуй, самым трудным.

Мелкие разновидности папируса почти повсеместно известны цветоводам и садоводам, но высокорослый папирус практически исчез. Его нет и в Египте. Тур Хейердал раздобыл нужный папирус в Эфиопии. Десять тонн. Пришлось преодолеть невероятные материальные и дипломатические трудности (в Африке все делается медленно). Хейердал встретил на берегу озера Чад африканцев, которые по-прежнему строят мелкие папирусные суда. Значит, технология полностью не утрачена. Он взял с собой трех местных специалистов. Сразу по прибытии они спросили:

– А где озеро?

– Какое озеро?

– Озеро, в котором надо замачивать тростник.

– Но вы говорили, что срезанный тростник надо высушивать. Как это делают в Эфиопии.

– Да, его надо высушивать, чтобы он стал крепким. Но после, чтобы его согнуть, приходится снова замачивать. Иначе он ломается, как сухостой.

Пришлось строить бассейн из кирпича и цемента и заполнять его не нильской водой, куда стекают все стоки, а чистой питьевой, которую доставляли в канистрах.

После замачивания связок папируса в бассейне африканцы брали отдельные стебли-стволы длиной примерно 3 метра и связывали их в валики длиной около 15 метров.

Корпус был образован несколькими связками, соединенными друг с другом. Некоторые из них изогнули, чтобы сформировать нос и корму судна. Корпус имел 15 метров в длину и 5 метров в ширину. Установили мачту, каюту (4 × 2,8 м) и платформу для управления на корме. В экипаж, кроме Тура Хейердала, должны были войти шесть человек разных национальностей.

Когда судно закончили, шведский грузовой корабль перевез его в Сафи, город на Атлантическом побережье Марокко, откуда Хейердал собирался стартовать.

– Я выбрал этот порт по двум соображениям – из-за близости Ликсоса и потому, что, отплывая из Сафи, я мог использовать Канарское течение, которое донесет плот до Антильских островов.

Мы уже говорили о циклопических руинах Ликсоса и его порте.

– Почему папирусный плот? – спрашивали любопытствующие. – Почему не бальзовый, как «Кон-Тики»?

Хейердал в который раз изложил свою теорию:

– Я обнаружил в Мексике и Южной Америке столь же привычный для инков тип судна, как и бальзовый плот, – плот тростниковый. На таких плотах индейцы до сих пор ходят по озеру Титикака. Изображения подобных судов часто встречаются на очень древней керамике инков. Эта керамика – современник пирамид, открытых на севере Перу. Посетив Египет туристом, я был поражен, когда увидел на стенах гробниц Долины царей и Великих пирамид рисунки судов, полностью совпадавших с судами Перу. Они также были изготовлены из папируса и имели приподнятые нос и корму. Я сразу подумал, что между двумя цивилизациями не могло не быть связей. Обнаружил и другие смутившие меня совпадения. Прежде всего пирамиды…

Пирамиды Перу и Мексики являются ступенчатыми, а не гладкими, с прямыми гранями, как в Гизе. Но самая старая египетская пирамида в Саккара является ступенчатой. И все цивилизации Ближнего Востока строили ступенчатые пирамиды.

Но и тут у Хейердала нашлись оппоненты:

– Египетские пирамиды – гробницы, а американские – храмы, на вершинах которых поклонялись Солнцу.

Это возражение отпало в 1952 году, после находки гробницы, схожей с египетскими царскими захоронениями, внутри пирамиды Паленке (Мексика). На мумии были диадема и маска, но не из золота, а из нефрита – единственное различие.

– И тогда я окончательно уверился, что некогда существовали весьма определенные связи между или египтянами, или месопотамцами, или финикийцами с народами Американского континента.

Доставленный по суше из Танжера в порт отплытия плот стал сенсацией для жителей Сафи, когда его на прицепе везли по улицам города. В присутствии громадной толпы его освятили (козьим молоком, древним символом гостеприимства марокканцев) и нарекли «Ра» в честь бога Солнца, которому поклонялись по обе стороны Атлантики народы, использовавшие подобные суда.

«Ра», построенный точно по моделям Древнего Египта, был асимметричным. Когда его спустили на воду, он продемонстрировал отличную плавучесть, кроме того, он не опрокидывался. Восемь суток плот находился в порту, пока грузили съестные припасы и проверяли, не впитывает ли воду тростник. На отплытие, 25 мая, собралась еще более многочисленная толпа. «Ра» вывели на буксире в открытое море, и экипаж поднял красный парус, украшенный оранжевым солнцем. Ветер погнал плот не в море, а на скалы побережья. Пришлось маневрировать, и делать все нужно было быстро. Вскоре выяснилось, что никто на плоту и на суше не знал, как работает рулевой механизм, построенный по рисункам, которым исполнилось 4000 лет.

Два весла длиной 8 метров с очень широкой лопастью были закреплены по обеим сторонам ахтерштевня. Они не могли перемещаться горизонтально, а только вращались вокруг своей оси. К каждой рукоятке весла был принайтован своего рода румпель, позволявший вращать их, а оба румпеля соединялись между собой поперечиной (перпендикулярной к оси судна), перемещение которой вправо или влево позволяло без усилий воздействовать на оба весла сразу. Эта хитроумная система прекрасно действовала, с одним ограничением: лопасти весел несколько раз ломались, поскольку были изготовлены из недостаточно твердой древесины.

«Ра» хорошо держался на воде даже во время сильного волнения. Тростник скрипел и гудел под ударами ветра и волн. Подобного шума ранее никто не слышал. Судно взбиралось на вершину громадной волны и ухало вниз, потом все повторялось. Вскоре мореплаватели свыклись с этим угнетающим звуковым сопровождением путешествия.

Все специалисты по папирусу предсказывали, что от долгого пребывания в море он попросту сгниет.

– На озере Чад, как и на озере Титикака, туземцы извлекают судно из воды после каждого плавания, чтобы просушить.

Через две недели после спуска судна на воду, то есть через неделю после начала путешествия, на стволах папируса не обнаружили и следа гниения. Ни один из стеблей не оторвался от судна. Все они выглядели крепкими и даже менее ломкими, чем в момент старта.

«Ра» шел со средней скоростью 2,5 узла в час и проходил примерно 100 километров в сутки. После двух недель плавания выяснилось, что корма постепенно опускается. Вода попадала на плот и застаивалась на корме. Попытки облегчить эту часть, перенеся груз на нос, ничего не дали. В конце концов Тур Хейердал понял, что надо было, как указывали египетские рисунки, соединить палубу и высокую изогнутую корму прочным тросом. Чадские строители отказались это делать, считая излишним.

Трос закрепили после трех недель путешествия, но было уже поздно: корма тяжелела, тормозила плот. Хуже того, плот стал двигаться зигзагами.

8 июля гигантские волны затопили «Ра» – из-за отяжелевшей кормы он потерял устойчивость. Веревки, скреплявшие связки папируса, порвались. Судно треснуло по правому борту по всей длине. Невероятными усилиями Абдулла, строитель плота, и Жорж-египтянин, ныряльщик экспедиции, более или менее справились с повреждением, но четырехдневная буря снова потрепала плот. Судно опасно кренилось на правый борт, мачта раскачивалась, каюту заливало.

Однако то, что осталось от «Ра», прыгало на волнах, а поднятый парус был наполнен ветром. Его все же пришлось спустить, когда ветер усилился. Потом срубили и мачту.

Небольшая прогулочная яхта «Шанандоа», которая должна была идти на Мартинику за кинорежиссером для съемки прибытия плота на Бермуды, поспешила на выручку. Спутники Тура Хейердала хотели продолжить плавание на «Ра» («Мы на нем как на поплавке. Течения вынесут нас к Антильским островам»). Но Хейердал решил покинуть тростниковый плот и перевести экипаж на борт яхты. Потерявшему равновесие «Ра» угрожала новая буря. Людей могло в любую минуту смыть за борт.

Однако цель была практически достигнута. «Ра» находился в море восемь недель, выдержал сильные шторма, прошел 5 тысяч километров, сохранив экипаж в целости и сохранности. Им удалось доказать, что подобные суда были пригодны для плавания по морю. Все трудности последних двух недель похода и разрушение отдельных деталей плота объяснялись ошибкой в конструкции кормы по вине чадских строителей «Ра».

18 июля семь человек, команда «Ра», перешли на яхту и попрощались с плотом. Через несколько месяцев, с учетом опыта первого плавания, та же команда покинула Сафи на новом папирусном судне «Ра II». На этот раз корма была привязана тросом к палубе, что позволяло плоту пружинисто прыгать с волны на волну. Пучки тростника были скреплены друг с другом, а потом все вместе обвязаны веревкой длиной несколько сот метров. Опасность разрушения больше плоту не угрожала. Судно действительно хорошо себя показало и, несмотря на несколько сильных бурь, прибыло в Бриджтаун, столицу Барбадоса, спустя пятьдесят семь суток плавания. Плот прошел 3270 миль, или около 6100 километров. Тур Хейердал безоговорочно доказал, что папирусное судно может пересечь Атлантику.

А можно ли будет однажды с уверенностью сказать, что суда этого типа действительно совершали такие плавания в доисторические времена? Прогресс наземной и подводной археологии за последние полвека таков, что априори этого нельзя отрицать. Ничто не противоречит тому, что однажды в лицеях и университетах будут изучать древнюю и загадочную «цивилизацию атлантов», как сегодня изучают древнеегипетскую историю.

Глава втораяДраконы в холодных морях

600 год до нашей эры. Фараон Нехо II, который только что закончил строительство канала, соединяющего Нил с Красным морем (посмотрите на карту: подвиг, сравнимый со строительством Суэцкого канала!), призвал к себе «людей Финикии» и приказал им выйти из Красного моря и вернуться в Египет через Геракловы столпы (Гибралтар). Знал ли фараон, что потребуется обогнуть континент? Несомненно. Представлял ли он, каковы размеры этого континента? Вряд ли.

Финикийские мореплаватели отправились в плавание и вернулись три года спустя, проделав весь этот путь. По крайней мере так повествует Геродот, посетивший Египет спустя полтора века. Данные, которые он приводит об этом неслыханном путешествии в 13 тысяч миль, кратки, точны и невероятны. Каждую осень финикийцы высаживались на африканский берег, обрабатывали землю, сеяли зерно и ждали, пока не созреет урожай. Собрав урожай, вновь уходили в море. Поэтому путешествие было столь продолжительным. Вот уже 2400 лет эрудиты обсуждают достоверность этого подвига. Как ни удивительно, античные авторы верили в его подлинность меньше, чем авторы современные.

470 год до нашей эры. Персидский царь Ксеркс внимательно слушает рассказ одного из членов своей семьи по имени Сатасп.

– Отправившись из Александрии шесть месяцев назад, я миновал Геракловы столпы и пошел вдоль африканского побережья (рассказчик использует слова «ливийское побережье») на юг. Я видел страну, населенную низкорослыми людьми, чьи одежды составляли только пальмовые листья. Каждый раз, когда мы приставали к берегу, они убегали. Мы посещали их опустевшие селения, но ничего там не брали, кроме пищи. А потом мое судно село на мель и не смогло двигаться дальше.

Ксеркс знает, что Сатасп отправился в путешествие во искупление тяжкой вины, ибо он «оскорбил насилием» девушку знатного рода. Подозрительный тип, считает царь, и долго расспрашивает его в присутствии магов и астрологов. Тот сбивается, противоречит себе. Ксеркс обращается к начальнику стражи:

– Увести его. Распять на кресте!

450 год до нашей эры (примерно). Карфагенский мореплаватель Ганнон пишет на пуническом языке рассказ о совершенном им путешествии. Этот текст высечен на стенах храма Ваала. Нам он известен по греческому переводу: «Скитания Ганнона». Увлекательный и озадачивающий отчет, который полон точных подробностей, убедительных и легко проверяемых, и умолчаний, темных мест и очевидной лжи. Ясно одно: Ганнон, как множество древних мореплавателей, сознательно запутывал след, чтобы конкуренты не могли повторить его путь. Но можно утверждать с высокой степенью точности, что он добрался до Камеруна. Близятся времена исторической правды.

315 год до нашей эры. Пифей, греческий мореплаватель и географ, родившийся в Мессалин (современный Марсель), вернулся из путешествия по Атлантике, которое описал в трактате «Об океане». Это произведение до нас не дошло, но античные географы и историки достаточно много говорили о нем, чтобы мы могли воссоздать примерный маршрут Пифея: Марсель, Барселона, Кадис, Лисабон, Ла-Корунья, Уэссан, мыс Ленде-Энд, остров Уайт, Шетландские острова. Наконец, Туле – островная страна, до которой Пифей добрался за шесть суток беспрерывного плавания. Легенда о «таинственной Туле» пережила века. Сегодня ее местонахождение выяснено почти наверняка: Исландия. Гастон Брош, которому мы обязаны наиболее тщательным исследованием этой экспедиции, отбросил все аргументы, которые начиная с античных времен выдвигались против этой версии. Ссылки на описания, взятые из трактата «Об океане», вполне убедительны.

Вернувшись в Корнуай (современная Бретань), Пифей начинает обследование северного побережья Европы. Вероятно, он вошел в Балтийское море и добрался до устья Вислы. Наблюдения Пифея, серьезного исследователя и ученого, во многом способствовали развитию навигационной астрономии. Можно только пожалеть, что нельзя подробнее узнать об условиях, в каких он путешествовал! Прежде всего, на борту какого судна? Гастон Брош придумал его, взяв за основу две триеры (боевой весельный корабль длиной около 40 метров). Это правдоподобно, но не очевидно. Не хватает многих деталей, чтобы мы могли более живо представить себе этих отважных древних мореходов, которые бросили вызов Атлантическому океану. Тогда их подвиг волновал бы нас еще больше.

Все внезапно изменится с появлением на просторах океана людей, которые навсегда займут место самых бесстрашных мореплавателей. Это викинги. По счастливой случайности корабли викингов известны нам не только по рисункам. У нас есть их фотографии, и мы можем, если пожелаем, посмотреть на них и даже потрогать.

Примерно с тысячного года к берегам Западной Европы ежегодно подходили длинные суда с устрашающей скульптурой на носу, с которых высаживались жестокие, почти непобедимые воины. Жители побережья называли этих авантюристов норманнами, или северными людьми, потому что они приходили с севера. Сами чужестранцы именовали себя викингами. По мнению некоторых специалистов по этимологии, скандинавский корень слова викинг – vikja, «лавирование». Другие считают, что «викинг» берет начало от vik, что означает «залив» или «бухта». В любом случае оно происходит от морского термина.

На севере Европы расположена Скандинавская платформа, мощная гранитная плита, некогда погребенная под толщей обширного ледника и постепенно поднявшаяся по мере таяния льдов. Попеременное воздействие льдов и соленой воды способствовало беспрестанному промыванию и углублению поперечных трещин, образовавшихся в этой платформе. Так появились громадные долины, залитые водой, которые викинги назвали фьордами.

Некоторые фьорды, такие как Тронхейм, превратились в настоящие внутренние моря. Уфут-фьорд разветвляется и уходит далеко в горы, становясь подобием обширного речного бассейна. Другие фьорды тянутся на 150 километров. У подножия ледников их глубина достигает 1000 метров, но она уменьшается в направлении моря. Высокие скалы, до 500 метров в высоту, нависают над фьордами, защищая их от сильных ветров. Укрытые от бурь, эти бассейны спокойной воды были исключительно благоприятны для расцвета первобытного судоходства.

Многие причины заставили викингов выйти в открытое море: они охотились на китов; им было тесно на небольшой территории, перенаселенной по причине полигамии и малоплодородной из-за ухудшающегося климата; кроме того, право старшинства буквально вынуждало молодых уходить из родных мест; наконец, законы, установленные норвежскими королями, требовали высылки тех, кто пролил кровь, а такие преступления были нередки в среде неистовых людей, которым страх неведом.

Летом 1903 года один норвежский крестьянин, житель села Усеберг, занимался раскопками кургана, возвышавшегося над фьордом Осло. Он надеялся отыскать клад, но нашел только куски прекрасно обработанной древесины. Оповещенные об этом археологи приступили к серьезным раскопкам. Маленький холм укрывал большое погребальное судно, распавшееся под давлением скопившейся земли, но почти не поврежденное. Судно разобрали на части и перевезли в Осло, где его тщательно воссоздали.

Теперь можно было созерцать один из великолепных кораблей, которые викинги называли драккарами, что означало «дракон». Чудовищные фигуры на изогнутых концах придавали кораблям вид морских змей. Эти демонические фигуры, как говорилось в сагах, были способны успокаивать бури, а также устрашали врагов. Корабль из Усеберга был датирован концом IX века – периодом расцвета эпохи викингов. В корабле покоились останки королевы Асы, матери первых королей страны.

Размеры судна были впечатляющими для той эпохи. Корпус, изящно изогнутый на носу и корме, имел в длину 21,5 метра, а ширина в самой широкой части составляла 5,5 метра. Малая осадка, примерно 30 сантиметров, была достаточной для плавания в относительно мелких водах. Немного выступающий киль, а главное (большинство тех, кто описывает драккары, упускают это их главное качество) – изгиб бортов обеспечивали хорошую остойчивость: чем больше судно расширяется кверху, тем меньше вероятность его опрокидывания. Конструкторы всегда должны искать оптимальные соотношения между этой характеристикой и другими столь же необходимыми кораблю качествами – вместимостью, защитой от ударов боковых волн и т. п.

Еще один драккар был найден ранее в Гокстаде. Потом находили и другие драккары. У всех корпус состоял из гнутых досок, уложенных внахлест от киля до верхнего края борта, подобно черепице на крыше. Дубовые шпангоуты придавали кораблю необходимую прочность. Доски обшивки скреплялись между собой до самого киля бронзовыми гвоздями – крепление достаточно эластичное: в море доски легко смещаются по отношению друг к другу, но не распадаются. Такой гибкий корпус прекрасно приспособлен для постоянной зыби Атлантического океана.

Палубой служил настил толщиной 2–3 сантиметра из сосновых досок, уложенный на поперечные балки, связывающие бортовые ветви шпангоута. Он также обеспечивал распорку бортов драккара. Средняя съемная часть настила облегчала сброс воды, если морские волны захлестывали корабль. В центре судна располагался деревянный упор в форме рыбы, на котором устанавливалась единственная мачта. Во время бурь мачту укладывали в особое углубление.

Наличие паруса на драккарах подтверждается наскальными рисунками, обнаруженными в некоторых фьордах, а также знаменитым гобеленом из Байё. Викинги ходили и под парусом, и на веслах. На каждом драккаре имелось до тридцати пар весел разной длины. Весла не укладывались на планшир между уключинами и вообще не вставлялись в обычные уключины, а пропускались изнутри в «гребные люки», прорезанные в бортовой обшивке. Если веслами не пользовались, отверстия закрывали снаружи круглыми заслонками. Достоинство этих бортовых люков в том, что банки гребцов располагались довольно низко. Тем самым повышалась устойчивость судна, а также обеспечивалась некоторая защита от ветра, волн, а также от копий и стрел противника, поскольку гребцов загораживал фальшборт высотой 45 сантиметров. Эта защита была усилена прикрепленными вдоль борта щитами.

Единственный парус драккара был сшит из кожи или льняного полотна, дублированного шерстяной тканью. Сидящий на корме рулевой орудовал большим веслом; его широкая лопасть была параллельна кильватеру. Этот боковой руль, при всей примитивности, доказал свою надежность. В 1893 году во время Всемирной выставки в Чикаго воссозданный драккар без особых проблем пересек Атлантический океан всего за двадцать суток.

Драккары не были единственными судами викингов, предназначенными для плавания по морю. Были и другие, более пузатые и приземистые, с большей длиной корпуса: снеккары или кнорры. Настоящие Ноевы ковчеги, которые могли вместить целые семьи с запасом провизии и скотом.

В найденных драккарах обнаружились тарелки, деревянные сосуды, ложки, ведра, бронзовые котлы, треножники. В качестве провизии в плавание брали ячмень, рожь, овес, горох, редко пшеницу, говядину или оленину. В маленьких бочонках перевозили воду и пиво. Вероятно, изготовлением горячих блюд занимались на суше во время стоянок, а в море довольствовались холодной пищей. Более предусмотрительные, чем моряки дальних плаваний, пришедшие им на смену, викинги умели предупреждать цингу – брали с собой дикие яблоки, лук, клюкву. Ни на борту драккаров, ни на борту кнорров не устанавливали коек и даже не устраивали помещений, где люди могли бы спать. Во время продолжительных переходов мужчины, женщины и дети спали в мешках из шкур животных.

В древние времена самым опасным океаном была Северная Атлантика. Скрытые туманом айсберги, оторвавшиеся от вечных льдов, медленно дрейфовали к югу. Снежные бури замораживали моряков на примитивных суденышках. Долгая ночь походила на конец света и зачастую заставляла прерывать плавание. Высоченные волны шли одна за другой на протяжении тысяч километров.

Однако природа, похоже, решила расставить вехи на бесконечной протяженности моря. Плывя с востока на запад, викинги встречали на пути вначале островной пояс Норвегии, который тянется до Великобритании, потом на северо-западе – острова, разделенные океанскими безднами: Фарерские острова, Исландию, Гренландию. И наконец, за неведомым горизонтом – Ньюфаундленд, предвозвестник Нового Света. На самом деле эти крупные острова не совсем изолированы друг от друга – их связывают многочисленные течения. Поэтому можно говорить о некоем едином трансокеанском пути. Викинги дали ему поэтическое название «Путь лебедя», быть может, из-за белоснежных морских птиц или из-за белизны айсбергов.

На этом пути викингам предшествовали мореплаватели-кельты. Согласно «Ланднаумабоук» (Книге о заселении Исландии), в которой собраны все исландские морские предания, Туле (Исландия) находится в шести днях пути по Атлантике к северу от Англии. В древних английских документах можно прочесть, что «корабли ходили между Англией и Исландией задолго до того, как здесь обосновались норманны». «Чудесное плавание святого Брендана в поисках рая» скрывает под покровом легенды паломнические походы ирландских монахов. Эти верующие с ранних времен искали уединения в море. Отправляясь с Аранских островов, они морем огибали Ирландию. На своих легких куррахах – лодках, обтянутых кожами и пропитанных маслом, – они плыли к Гебридским, Оркнейским, Шетландским островам. Они доходили до Фарерских островов, за которыми начинался последний этап перехода в Исландию, чьи дымившиеся вулканы над морем выглядели преддверием ада.

Вид их не ужасал монахов, поскольку они совершали покаянное плавание среди вулканического пепла. По-видимому, это было в 795 году нашей эры. «Ланднаумабоук» говорит об их пребывании в Исландии во время высадки викингов: «В то время остров был покрыт лесами между берегом и горами. На нем жили христиане, которых викинги называли папарами. Позже они убыли с острова, поскольку не хотели жить рядом с язычниками».

Хотя викинги могли получить морские знания от ирландских мореплавателей, они, скорее всего, открыли Исландию случайно – из-за бурь. Достоверно неизвестно, кто стал первооткрывателем этой части Атлантического океана: швед Гардар Сварвасон или норвежец Наддод. Решим, что это был Наддод. Как и многие другие, он был изгнан из родной страны за убийство. Он перебрался на Фарерские острова, остепенился, стал торговцем и мореплавателем, плавал между континентом и островами. Однажды, выйдя из фьорда Сунндальсёр, он попал в сильнейшую бурю. Семьдесят два часа ему пришлось держать курс на север. На утро четвертого дня он заметил вдали сушу, с фьордами и горами. Наддод сошел на берег и в одиночку вскарабкался на гору. Вернувшись на корабль, он сказал спутникам: «Нет смысла задерживаться, эта земля необитаема. Назовем ее Снэланд – Снежная Земля».

Остров не был необитаемым, но жителей на нем было так мало, что их надо было еще поискать.

Новость об открытии мгновенно разнеслась по всей Скандинавии. Было предпринято несколько попыток колонизации новой суши. Снежная Земля стала именоваться Исландией – Ледяной Землей. Это название, столь же колючее, как и предыдущее, в 960 году не испугало Торвальда, такого же убийцу-изгоя, как и Наддод. Собрав несколько преданных ему семейств, он отплыл, захватив с собой лошадей, коров, коз, свиней и кур. Из провизии он взял рожь, соленую рыбу, копченую свинину, лук, острый сыр, кислое молоко, воду и пиво.

Чтобы добраться до Исландии, ему понадобилось двадцать суток плавания сначала на веслах, а потом под парусом. Монотонность путешествия нарушали лишь шторма. Первым на каменистой почве был выстроен дом вождя. Торвальд разжег факел от очага, вышел из дома и бежал, пока факел не угас. Так были обозначены границы первого поселения викингов в Исландии.

Были ли викинги настоящими мореплавателями, умели ли определять свое местонахождение или полагались на случай? Чтобы ответить на этот вопрос, надо представить себе их образ мыслей, их менталитет, который нам теперь неведом. Эмпирический подход древних людей достиг такой степени совершенства, что сохранялся даже в Средние века. Очевидно, что в начале великих плаваний викинги, эти искусные мореходы – недаром их называли мудрецами, – умели проложить маршрут, ориентируясь по звездам или полету птиц, по направлению волн и преобладающих ветров.

Держать курс при ясной погоде относительно легко. Днем видно, где находится солнце, а ночью на север указывает Полярная звезда. Можно определить, где восток или запад, без больших погрешностей. Но если погода облачная, небесных светил не видно. Когда образовывались просветы, чтобы удостовериться в правильности курса, достаточно было определить, что Полярная звезда ночью или солнце в полдень находится на той же высоте над горизонтом, как и в день отплытия. Можно обходиться и без навигационных инструментов, измеряя высоту с помощью руки.

Имели ли викинги буссоль? «Нет, – отвечает большинство историков. – Leidarsteinn – слово, означающее „магнит“ или „намагниченный“, – появилось только в XIII веке». Но мы забываем о неких морских знаниях, на которые уже намекали, когда говорили о карфагенском мореплавателе Ганноне, и которые хранились в строгом секрете. До XVII века, иногда и позже многие мореплаватели, чтобы избежать конкуренции, сознательно искажали сведения, подделывали записи в бортовом журнале. Китайцы знали о природном намагниченном камне, указывающем направление на север, задолго до 120 года до нашей эры. Арабы узнали об этом позже, быть может, в то время, когда, плавая по русским рекам, встретились со скандинавами. Великие путешествия викингов начались в те времена, когда до них дошло это открытие: гипотеза, но ее нельзя обойти молчанием. С буссолью или без, но викинги совершали дальние походы, используя и астрономические знания, и свой опыт, и чего было больше, остается только гадать.

Незадолго до наступления тысячного года одно норвежское семейство совершило невероятный подвиг, перейдя всю Северную Атлантику – правда, за три поколения. Торвальд, дед, покинул свою родину и обосновался в Исландии. Его сын Эрик добрался до Гренландии. Лейф, внук, довершил дело и ступил на землю Нового Света. Эта история рассказана в двух древних исландских текстах XIII и XIV веков – «Саге об Эрике Рыжем» и «Саге о гренландцах». Яблоко от яблони недалеко падает. Похоже, Эрик, сын Торвальда, под влиянием среды и наследственности убил двух соседей. В Исландии также действовал древний норвежский закон: за убийство полагалось изгнание. Эрик, получивший прозвище Рыжий, был приговорен только к трем годам изгнания, что означает: преступление не было особенно тяжким. Эрик взял с собой двадцать гребцов, штурмана-плотника, молодого слугу и двух человек «подмоги». Первый приказ: «Курс на запад». О возвращении в Норвегию думать было нечего, а Эрик давно жадно внимал рассказам моряков о великолепных неведомых землях, лежащих на западе. Во все времена некое прямо-таки космическое стремление влекло авантюристов на запад.

Умелый мореплаватель, Эрик ловко избегал скоплений плавучего льда, раздробленного могучими ударами атлантических волн. Через несколько дней (продолжительность плавания в саге не уточняется) на горизонте возникла голубоватая линия громадного ледника. Повернув на юг, капитан двинулся вдоль этого необитаемого места, дошел до его оконечности, который назвал мысом Исчезновения. Сегодня это мыс Фаруэлл, или Фарвель. Эскимосы называют южную оконечность Гренландии Уманарсуак. Эрик перезимовал на соседнем острове, а на следующее лето обследовал окрестности. На том же острове прошла еще одна зима. Когда наступила весна, Эрик обосновался в покрытом растительностью месте, которое назвал Крутым Склоном. Новое поселение находилось у входа во фьорд, который не мог называться иначе чем Эрикфьорд. Время его изгнания истекло, и он вернулся в Исландию.

Гренландия, Зеленая Земля, – такое имя он ей дал и повторял исландским викингам в надежде основать новую колонию. Его надежды оправдались. В 985 году, снарядив двадцать пять судов, с мужчинами, женщинами и имуществом он отплыл в Гренландию. До Эрикфьорда добралось всего четырнадцать судов. Остальные повернули назад или погибли в бурях. Однако колония была основана и постепенно начала осваивать побережье, поскольку тогда Гренландия не была столь безрадостной, как сейчас, климат был мягче. На землях по краям ледника выросли фермы. Колонисты, прибывавшие летом из Исландии, образовали два поселения. Западное, вблизи мыса Исчезновения, управлялось самим Эриком Рыжим, который там и жил. Восточное поселение располагалось севернее. Оттуда каждое лето уходили отряды охотников, добытчиков драгоценных шкур животных. Эти отряды добирались до приполярных районов.

«Многочисленные ученые весьма преуспели в том, чтобы запутать этот вопрос, и если они будут продолжать в том же духе, то скоро уже ничего нельзя будет понять» – так высказался Марк Твен в 1906 году, со свойственным ему юмором отозвавшись на гипотезу об открытии Америки викингами. Действительно, саги, единственные источники, подтверждающие эту версию, описывают подвиги викингов и являются эпическими памятниками, которые, как и «Песнь о Роланде», неизбежно приукрашивают события, привнося в повествование элемент сказочности. Правда, методы исследования старинных текстов многократно усовершенствовались с начала XX века, и мы теперь можем достаточно точно прослеживать основные линии интересующего нас события. Изложим их без прикрас в переводе на современный язык.

Некий исландец по имени Херьюльф и его жена, поддавшись на уговоры Эрика Рыжего, отправились колонистами в Гренландию, пока их сын Бьярни был в далеком плавании. Когда Бьярни вернулся в Исландию, он увидел, что семейный хутор пуст – родители и скот исчезли.

– Где мои отец и мать?

Соседи указали на запад:

– Подались туда вместе с остальными. Говорят, они обосновались на земле равнин и высоких ледников, которую называют Гренландией. Два или три дня плавания.

Молодой морской волк хочет отыскать отца и мать – он привык проводить зиму вместе с ними. Он уходит в море и берет курс на запад. Проходит трое суток, но впереди никакой земли нет. Поднимается северный ветер, и внезапно опускается густой туман. Перегнувшись через борт, Бьярни видит, что не движется по курсу, а дрейфует. Наконец туман рассеивается, и Бьярни по солнцу вычисляет свое местонахождение. Ему удается «определить с помощью морских приборов, – говорится в саге, – восемь направлений». Малопонятная фраза, но расчет, по-видимому, оказался неточным. Бьярни считает, что находится к востоку от цели, хотя на самом деле его отнесло на юго-запад.

– Курс на запад.

Через двадцать четыре часа появляется суша. Он приближается к ней, идет вдоль берега. Невысокие лесистые холмы.

– Никаких ледников. Это не может быть Гренландией, – говорит Бьярни.

– Можно пристать, вытащить судно на берег, – предлагают ему спутники.

– Нет. Выйдем в море и возьмем курс на север.

Через сорок восемь часов слева по борту новая суша, «низкий берег, поросший лесом».

– А теперь высадимся? – спрашивают моряки.

– Нет. У нас достаточно провизии и воды, чтобы добраться до Гренландии.

С юга дует свежий ветер, и судно несется вперед. Через трое суток на горизонте возникает новая суша. «Крутые склоны гор, покрытые снегом». На берегу никаких следов жизни.

– Опять не Гренландия.

Действительно, это могла быть Баффинова Земля или юго-восточная оконечность Лабрадора. Сократим рассказ. Еще пятнадцать суток трудного плавания, и появляется огромный голубоватый ледник, а у его подножия полоска зеленого берега. На этот раз Гренландия. Бьярни так счастлив свидеться наконец с отцом и матерью, что оставался подле них, пока жив был отец. Бьярни охотно рассказывал о своем походе, не подозревая, что по пути в Гренландию открыл Новый Свет.

Одним из самых внимательных его слушателей был Лейф, сын Эрика Рыжего.

– Хочу отправиться к тем землям на западе. Покупаю у тебя твое судно.

Построить судно в Гренландии было невозможно из-за отсутствия леса. Бьярни получил за корабль хорошую цену. Лейф ушел с тридцатью членами команды, одного из которых, по имени Тюркир, называли «южанином». Он прибыл с Гебридских островов, но по происхождению был немец. Похоже, в ходе путешествия Лейф провел достаточно методичное исследование. Двигаясь вдоль Гренландии на север, потом вдоль Лабрадора на юг, он увидел земли, о которых говорил Бьярни, и высаживался там вместе со своими людьми. Хеллеландом (краем плоских камней) он назвал берег, который можно определить как южное побережье Баффиновой Земли, Маркландом (землей лесов) – юго-восточную часть Лабрадора и, наконец, Винландом – некое подобие сказочной страны, где в реках кишат огромные лососи и где «травы источают росу, сладкую как мед». Преувеличения северных людей, встречающиеся во всех древних рассказах о путешествиях. Название Винланд, конечно, означало страну винограда, и в том, что касается винограда, обстоятельный рассказ практически не расходится с истиной. Тюркир, немец, ушедший в разведку, был найден спустя несколько дней совершенно пьяным. Протрезвев, он объяснил:

– Я нашел виноградную лозу, увешанную гроздьями. Я раздавил ягоды и выпил сок. Поскольку я родился в стране, где немало виноградников, а из ягод делают вино, можете мне поверить, я знаю, о чем говорю. Вино было превосходным.

Вот почему Лейф назвал этот край Винланд. Комментаторы-географы изучили вопрос (приняв во внимание южную границу обитания лососей, северную границу распространения винограда) и пришли к выводу, что Винланд должен был находиться на американском побережье, где-то на месте нынешних Бостона и Нью-Йорка.

Лейф вернулся в Гренландию. В 1004 году его брат Торвальд на том же судне побывал на американском побережье. В 1020 году торговец по имени Торфинн организовал экспедицию для колонизации края. Колонисты провели здесь три зимы, выстроили дома, обработали землю. В один прекрасный день поблизости появились туземцы – индейцы, и постепенно с ними установили контакт. Вначале добрососедские отношения – ткани менялись на шкуры – ухудшились, и викинги-норвежцы уплыли в Гренландию.

Братья и родственники первооткрывателей тем временем устремились покорять иные земли. Они принялись основывать герцогства, княжества и королевства в Западной Европе и на Средиземном море. Форштевни сицилийских и мальтийских судов и даже венецианских гондол еще долго хранили воспоминания об изогнутых угрожающих носах драккаров. Скандинавские викинги, или норманны, знаменитые своими военными набегами и грабежами, оказались также и невероятно талантливыми организаторами. Норманнская монархия Сицилии защитила и упрочила сложившуюся здесь великую смешанную цивилизацию. Нельзя забывать, что путь к славе начинался в Атлантическом океане, когда викинги, обладая беспримерной отвагой и непостижимой выносливостью, на своих беспалубных судах покоряли Северную Атлантику.

Глава третьяК неведомым горизонтам

1971 год. Человек с твердым взглядом, крепким подбородком, прямым крупным носом на вопрос журналиста заявляет: «Я просто сыграл роль катализатора. Люди, которым нужны звезды, знают только меня, но все достижения – труд целой команды. – И добавил: – Мы должны окупить некоторые из наших исследований, чтобы финансировать дальнейшую работу». Человека, у которого берут интервью, – Вернер фон Браун. Он руководитель НАСА.

Пятьсот пятьдесят лет назад, в 1431 году, человек с открытым взглядом, крепким подбородком, крупным прямым носом говорил окружающим примерно то же самое. Это был Энрике, португальский инфант, более известный под именем Генриха Мореплавателя.

Похожие внешне, обуреваемые той же исследовательской страстью, обладающие схожим организационным даром и умением вести за собой людей, движимые какими-то мистическими порывами, которые обуздывались несомненной практичностью, оба этих человека имели еще одну особенность: Вернер фон Браун и Генрих Мореплаватель сами не исследовали ни космос, ни океан. Оба были вдохновителями научных поисков.

Дон Энрике, третий сын португальского короля Жуана I, родился в Порто в 1394 году. После блестящего успеха в сражении при Сеуте в 1415 году он обратился к отцу с просьбой разрешить ему возглавить командование походом на Гибралтар, который тогда находился в руках мавров. Разрешения не было получено.

– Не беда, – ответил Энрике, – мои планы простираются намного дальше.

Он был герцогом де Визо, сеньором Ковильи, губернатором Сеуты, руководил орденом Христа. Эти титулы и то, что он был инфантом, делали невозможным для него личное участие в морских экспедициях. Но именно море дон Энрике решил покорить.

Он создал свой штаб на юге Португалии, на мысе Сагреш, который является частью мыса Сан-Висенте. Построил там укрепленный город с обсерваторией, навигационной школой, верфями и учредил академию. Из этого комплекса, называемого Вилла-де-Инфанте, сорок лет почти беспрерывно отправлялись морские экспедиции.

Океан был обширен, а средства его покорения весьма примитивны. Барки были маленькими судами грузоподъемностью менее 50 тонн, едва способными идти против ветра. Для начала они годились, но Энрике ждал от своих корабельных мастеров более мощных судов.

В 1419 году два эскудейро, представителя мелкой знати, по имени Зарку и Тейшейра (или Ваш Тейшейра), отплыли из Сагреша на двух барках, выделенных им инфантом. Они вернулись через два года.

– Сеньор, – сказал Зарку, – мы от вашего имени присоединили к Португалии остров к западу от Африки. Остров гористый, но плодородный. Мы разбили там виноградники и посеяли пшеницу.

– К несчастью, – добавил Тейшейра, – среди высаженных на остров животных была пара кроликов, они уничтожили посадки.

– Ничего страшного, отправляйтесь на поиски новых островов.

Через три года Зарку и Тейшейра высадились на обширный остров, покрытый лесами, мадейрос. Остров так и назвали – Мадейра. Часть леса выгорела из-за случайных пожаров и специальных поджогов. Зола удобрила почву, ее засадили виноградниками и плантациями сахарного тростника. В ту экспедицию ни одного кролика не взяли, и два эскудейро разбогатели.

А дон Энрике уже загорелся новыми проектами. Его астрономы, кораблестроители, картографы и моряки без устали трудились над разрешением загадки почти легендарного мыса Бохадор. Расположенный далеко на юге африканского побережья, в районе нынешнего Дакара, он считался как бы границей мира. Ни один европеец еще не плавал дальше.

– За этим мысом, – говорили моряки, – море обрушивается в бездну.

– Нет, не обрушивается, – возражали другие, – оно начинает кипеть, а корабли охватывает огонь.

Со времен финикийцев мореплаватели распространяли жуткие легенды, чтобы запутать следы и ограничить конкуренцию. Дон Энрике упрямо посылал капитанов на юг. Его хронист Гомиш Ианиш ди Зурара утверждает, что это был человек, стойкий в беде и скромный в достатке, столь добрый и справедливый, что иногда его обвиняли в слабости, «ибо он ко всем относился одинаково». Он был «так сдержан, что всю жизнь сохранял целомудрие, и тело его было девственным, когда его покрыли землей». Все историки сходятся на том, что дон Энрике вел монашескую жизнь, но, вероятно, такое существование было ему свойственно не всегда. По слухам, у него была внебрачная дочь, а может быть, и несколько.

В 1432 году капитан Кабрал, один из самых доверенных лиц инфанта, методически исследовал архипелаг к западу от Африки, который уже открывали карфагенские, арабские и итальянские мореплаватели. Дон Энрике отправил туда колонистов. Самыми многочисленными пернатыми обитателями этих островов были коршуны, которых моряки по ошибке назвали ястребами – по-португальски açor, поэтому острова получили название Азорских.

В октябре 1434 года капитан Жил Ианиш доложил инфанту:

– Сеньор, я обогнул мыс Бохадор!

– Видел ли ты кипящее море?

– Нет, сеньор, море как море.

Инфанту пришлось отвлечься на поход (неудачный) против Танжера, но, вернувшись в Сагреш, он пристально следил за испытаниями совершенно нового типа судна, которое создали его кораблестроители. Это была каравелла.

И сегодня мы не можем с уверенностью ответить на вопрос, что вдохновило его мастеров – собственный талант или дошедшие до них рисунки китайских джонок, которые могли лечь в основу их работы. Подводная часть каравелл походила на тело водоплавающих птиц. Настоящие морские суда, эти корабли были очень маневренны – могли ходить вблизи берегов, лавировать, держать курс и хорошо выдерживали удары волн с кормы. Каравеллы XVI века имели длину от 15 до 25 метров. На них ставилось три или четыре мачты. В самом начале использовались косые паруса, потом часть их заменили на прямые.

На этих кораблях новейшего образца мореплаватели из Сагреша добрались в 1436 году до Рио-дель-Оро, района Западной Сахары, где плененные мавры заплатили выкуп золотым песком. Девять лет спустя Лансерот Песанья, обогнув мыс Бланко, открыл превосходное устье реки Сенегал. По возвращении в Вилла-де-Инфанте он продемонстрировал свою добычу: двести черных невольников.

– Пятая часть мавров принадлежит вам, – сказал Лансерот дону Энрике. – Мы разобьем их на пять групп. Выбирайте ту, что вам по нраву.

Генрих сделал выбор и немедленно передал своих рабов церкви Лагоса. Один из них позже стал францисканцем. Все пленники приняли христианство – добровольно или по принуждению. Они должны были работать, но в остальном условия их жизни нельзя назвать рабскими. Некоторые женились на португалках, а кое-кто из португальцев взял в жены черную девушку. Так началась торговля «эбеновым деревом». Смешанные браки стали почти исключительно португальской традицией, обеспечившей колониальной империи завидную прочность.

В год, когда Лансерот обогнул мыс Бланко, Диниш Диаш обследовал Зеленый Мыс, а еще через год Нуньо Тристан с Зеленого Мыса направился вглубь африканских земель. Вскоре были аннексированы острова Зеленого Мыса. Португальцы проникли в Гамбию, установили контакт с абиссинцами, пришедшими с восточного побережья. В 1460 году дон Энрике послал каравеллу к побережью Гамбии с аббатом на борту. Один африканский царек высказал искренний интерес к Богу христиан, и вот теперь первый миссионер плыл обращать в христианство тысячи черных душ. Это была последняя земная радость инфанта, избравшего девизом французское выражение «Талант делать добро». Умирая от лихорадки, он завещал своим капитанам часть личного имущества и страстную веру в будущие открытия.

Когда Энрике не мог заручиться официальной поддержкой для финансирования экспедиций, он занимал деньги у монахов и евреев. И разорился. После его смерти научное сообщество мыса Сагреш распалось из-за отсутствия средств и организующего начала. Капитанам, заинтересованным в поиске морского пути в Индию, к драгоценным пряностям, которые они надеялись раздобыть, обогнув Африку, нужен был заказчик, и он нашелся в лице Фернана Гомиша, лисабонского торговца, который в 1469 году согласился финансировать экспедиции.

– Вот мои условия. Меня удовлетворит первоначальная премия в пятьсот дукатов и монополия на торговлю с Гвинеей. В обмен я обязуюсь ежегодно обследовать сто лье новых побережий и всю слоновую кость, которую добуду, продавать только короне.

– Согласен, – ответил король Жуан II.

Обе стороны вскоре убедились, что заключили весьма выгодную сделку. Состояние Гомиша росло день ото дня, пока его моряки исследовали Золотой Берег, дельту Нигера, империю Бенина, пересекали экватор. Вся Португалия извлекала выгоду из его открытий.

– А теперь, – заявил Жуан II, – я желаю организовать решающую исследовательскую экспедицию.

Командующим флотилией был назначен Бартоломеу Диаш. В 1487 году снарядили две каравеллы и одно судно с припасами. Командующему поставили четкую задачу: «Идти вдоль побережья Африки до мыса, где она кончается». Оттуда, если возможно, добраться до царства некоего пресвитера Иоанна, который, по слухам, был христианином и торговал с Индией. Путь пряностей наконец будет открыт.

Тридцатишестилетнего Диаша переполнял энтузиазм. В августе он отплыл и двинулся на юг. Он пересек экватор и продолжил путь, сражаясь с бурями. «Когда наконец буря утихла, – пишет хронист Жуан ди Барруш, – Бартоломеу Диаш стал искать берег, считая, что он по-прежнему тянется с севера на юг. Через несколько дней, поскольку берег на востоке все не появлялся, он повернул на север и достиг бухты, которую назвал Вакейрош (Пастушьей), поскольку португальцы заметили в полях множество коров, которых пасли пастухи. Наши мореплаватели не имели переводчика, поэтому нам не удалось поговорить с этими людьми».

Побережье теперь тянулось на север. Диаш обогнул южную оконечность Африки, не заметив ее. Но моряки, измученные и напуганные плаванием в неизвестность, отказались идти дальше. Диашу пришлось повернуть вспять. «На обратном пути они увидели большой мыс, скрытый от глаз европейцев многие тысячи лет. И Бартоломеу Диаш, и все, кто был с ним, памятуя об ужасных бурях, которые бушевали, когда они огибали этот мыс, назвали его мысом Бурь (или мысом Мучений). Но Жуан II изменил имя на мыс Доброй Надежды, поскольку предвкушал открытие столь желанной Индии, которую все так упорно и долго искали».

В декабре 1488 года Диаш возвращается в Лисабон. В честь его устраивают празднество, его благодарят, жалуют почетную должность. Возглавит ли он новую экспедицию? Жуан II решает по-иному: слишком много славы на одну голову, монархи этого не любят. На должность командующего новой разведывательной экспедицией восточного побережья Африки назначен Эштеван Гама.

Эштеван попросил разрешения взять с собой сына Васко.

– Согласен, – говорит король. – Желаю теперь поделиться сведениями, которые я получил четыре года назад от одного странного человека…

Посетитель был действительно странным человеком и называл себя генуэзцем-мореплавателем. Он уверял, что можно добраться до обетованной земли пряностей, Индии, плывя на запад.

– На запад? Но это немыслимо!

Идея, что Земля является шаром, была выдвинута Аристотелем за 3050 лет до Рождества Христова. Позже слишком буквальное толкование библейских текстов привело к убеждению, что Земля плоская. Это заблуждение уже было развеяно во времена Жуана II и даже ранее. Но советники короля сочли проект генуэзца неразумным, потому что желание добраться до Индии, двигаясь на запад, означало бросить вызов неведомой и никем не исследованной Атлантике, которую тогда называли морем Мрака.

Другие советники португальского короля предложили: «Выслушаем генуэзца до конца». Человек, похоже, знал свое дело. Совет «мудрецов» изучил его предложения и решил, что они ничем не рискуют, если дадут этому человеку один или два корабля и ссудят некоторой суммой. Тогда посетитель выдвинул свои требования:

– Если меня ждет успех, хочу получить звание великого адмирала Океана со всеми преимуществами, прерогативами, привилегиями, правами и неприкосновенностью, которыми пользуется адмирал Кастилии. На всех землях, которые открою по пути в Индию – не в Африке, а к западу от нее, – я требую для себя и своих наследников десятую часть доходов.

Пересказав эту беседу Гаме-отцу, Жуан II добавил, что требования генуэзца сочли безумными и выпроводили его ни с чем.

– Но нам надо его остерегаться – он хитер. Только Богу ведомо, не попытается ли он опередить нас, обогнув Африку с юга. Лучше поспешить со снаряжением экспедиции.

– Да, ваше величество, – ответил Эштеван Гама, – но мы должны все предусмотреть, в море всякое может случиться. Мне нужны лучшие моряки.

Он еще не закончил снаряжать корабли и набирать экипажи, когда пришла весть, словно громом поразившая португальский двор. Выдворенный несколько лет назад генуэзец открыл далеко на западе и присоединил к Испании райские острова, полные сказочных богатств.

– Боже мой, поспешим! – воскликнул Жуан II.

Но спешить ему не пришлось. Смерть, нежданная гостья, вскоре унесла его, а заодно забрала и Эштевана да Гаму. Наследник Жуана II, Мануэл I Великий (или Счастливый), дал в 1497 году сигнал к отправлению, возложив на плечи молодого Васко – ему было двадцать восемь лет – всю ответственность за успех экспедиции.

Каравеллы получили названия в честь архангелов: «Святой Гавриил», «Святой Рафаил», «Святой Михаил». На парусах красовался крест. На борту каждого судна установили по два ряда пушек. Большой корабль принял груз провизии на три года плавания и безделушки для обмена на настоящие сокровища. На борт взяли также преступников, приговоренных к смерти, для выполнения опасных заданий. Всего экипажи насчитывали двести человек.

Мыс Доброй Надежды уже был достигнут и обойден Диашем и его моряками. Но на этот раз надо было пойти дальше и совершить плавание, от которого моряки Диаша отказались. «Индийская флотилия» вначале двинулась вдоль берегов Португалии, потом вдоль уже известного африканского побережья. 3 августа она направилась в открытое море. 4 ноября раздался крик: «Земля!» Тридцатый градус южной широты, экватор давно пройден. 8 ноября суда бросили якорь в бухте Святой Елены. На берегу столпились чернокожие туземцы, вид у них был устрашающий. Арбалеты обратили их в бегство, и флот смог пополнить запасы питьевой воды и свежего мяса.

Флотилия двинулась дальше. 28 ноября грянули пушки – но не по врагам: это Васко да Гама приказал отметить салютом прохождение мыса Доброй Надежды. Впервые в истории человечества европейцы сознательно покинули Атлантику, чтобы войти в иные воды. На мостике «Святого Гавриила» рядом с рулевым стоял будущий адмирал Индии.

На авансцену выходит другой мореплаватель – как он называл себя, адмирал Моря-Океана. Его имя – подлинное или нет, неизвестно, – Христофор Колумб.

Колумб родился в 1450 или 1451 году. Где? Противоречивые свидетельства, путаные тексты, оставленные самим нашим героем, и посмертная фальсификация его завещания, где он объявляет себя уроженцем Генуи, мало что проясняют. Четырнадцать деревень и городов на Корсике, в Сардинии, на Балеарских островах, на Апеннинском полуострове оспаривают право считаться родиной прославленного адмирала. Мадариага, едва ли не самый авторитетный автор, склоняется к Генуе. Как и он, скажем: да – генуэзец. Колумбы, ставшие в Италии Коломбо, похоже, были переселившимися испанскими евреями, сохранившими на новом месте язык и обычаи прежней родины.

Детство, отрочество, юность знаменитого первооткрывателя скрыты туманной завесой. До сих пор не удалось с достоверностью установить, был ли он вначале пиратом или честным моряком-торговцем, на каких судах и в каких морях плавал.

Христофору Колумбу исполнилось тридцать лет, когда его след обнаружился в Португалии.

Году в 1480 он берет в жены португалку испанского происхождения Фелипу Перестрелья, про которую говорили, что она весьма соблазнительная особа. Дед этой Фелипы получил концессию на остров, который открыл под командованием Зарку и Тейшейры. Тот самый остров, который кролики превратили в бесплодную пустыню. Иными словами, у ее отца были карты, секретные документы – неоценимое сокровище для любого мореплавателя.

Молодая супружеская чета отправляется на Порту-Санту – остров, принадлежащий ее родителям. В первые три года их супружеской жизни муж лишь изредка уезжает из дома. Рождается сын Диего. Колумб изучает бумаги своего тестя, прислушивается к рассказам моряков. Порту-Санту соседствует с Мадейрой – в то время крайней точкой известного мира. А дальше на запад тянется неведомая часть океана, которую называют морем Мрака. Молодой отец семейства часто отправляется на берег моря и сидит там, устремив взгляд в сторону неведомого горизонта.

– За морем Мрака лежит Индия.

Колумб не только абсолютно уверен в том, что Земля шар, но и убежден, что, отправившись на запад, совсем нетрудно добраться до недалекой Индии. В основе этой уверенности лежит заблуждение. Среди документов, которые генуэзец изучал во время своего пребывания на Порту-Санту, имелась карта мира, нарисованная флорентийским ученым Паоло Тосканелли. На этой карте восточная оконечность Азии находилась примерно в 700 морских лье, или в 4 тысячах километров, от Лисабона. Эта примерная оценка подтверждалась другими документами той эпохи, в том числе глобусом Земли Мартина Бехайма и «Изображением мира» кардинала д’Эйи.

Колумб начинает разрабатывать подробный проект своего путешествия на запад.

– Я отправляюсь к португальскому королю, и он меня выслушает, – сообщает он жене.

Колумба подтолкнуло необычное происшествие, больше похожее на вмешательство судьбы: на берег Порту-Санту море выбросило потерпевшее бедствие судно. Штурман, один из немногих оставшихся в живых моряков, был так измучен, что не мог говорить. Другой уцелевший моряк в бреду говорил о каких-то пестрых птицах, которые беспрестанно стрекочут, о неизвестных животных и о черных людях. Но судно пришло с запада. Христофор Колумб распорядился доставить умирающего штурмана в свой дом и уложил на свою постель. Вскоре он выяснил его имя – Алонсо Санчес де Уэльва. Придя в сознание, моряк постепенно пересказал свою одиссею. Его сбившееся из-за сильнейшей бури с курса судно пристало к чудесному острову в море Мрака. Санчес выложил все подробности, вручил своему благодетелю карты и расчеты: вот новое свидетельство, новый факт, который по достоинству оценит Жуан II. Вскоре после этого Уэльва умирает. Враждебные Колумбу историки упирают на эту подробность: «Не опасался ли генуэзец, что Жуан II может поручить командование экспедицией на запад не ему, а выжившему штурману, который уже побывал на отдаленных берегах? Эта смерть была ему на руку». И сегодня моральный облик Колумба остается загадкой, есть в нем темные и светлые стороны. Оставим в нашем рассказе только достоверные факты или хотя бы более или менее подтвержденные.

В 1484 году Колумб наконец излагает королю Португалии давно выношенный проект, и мы знаем, что его выпроводили из дворца. Тогда он уезжает в Испанию с сыном Диего. Его жена исчезла. Умерла или брошена – неизвестно. Сына он помещает в пансион монастыря Рабида, недалеко от Палоса.

Две даты дают нам представление о терпении и упорстве Колумба. Только в 1487 году, после трех лет демаршей и поиска подходов, ему удается попасть на прием к испанским правителям Фердинанду и Изабелле Католической. Он излагает свой проект. И только в 1492 году, пятью годами позже, 17 апреля королевская чета подписывает договор, так называемую «Капитуляцию», в котором они принимают его условия. Деньги на проект выделяются скудные: «Городским властям Палоса предписывается предоставить адмиралу Колумбу две каравеллы, привести их в порядок и снарядить».

Снарядить корабль на языке моряков означает набрать экипаж. Однако город Палое словно не замечает королевского распоряжения: ни кораблей, ни моряков. Тщетно Колумб предлагал небывало щедрое вознаграждение – никто не нанимался. Щедрость за прыжок в неизвестность вызывала только подозрения. Море Мрака – царство дьявола, а Индия в другой стороне. Уйдешь в плавание – больше домой не вернешься. Да и кто он такой, этот Колумб? Жители Палоса ничего о нем не знали.

– Адмирал! – повторяли люди. – А где он плавал?

В конце концов проект спасли два известных и богатых судовладельца, Мартин Алонсо Пинсон и его брат Висенте Яньес. Они предоставили две каравеллы в хорошем состоянии и заявили, что тоже отправятся в путешествие. Их вера в успех поразила людей. Капитан-баск Хуан де ла Коса согласился, по примеру братьев, предоставить свое судно вместе с экипажем. Каравеллы Пинсона назывались «Пинта» и «Нинья» («Крапинка» и «Девочка»), а каравелла Хуана де ла Косы – «Гальега» («Галисийка»). Все это были прозвища девиц легкого поведения, и арматоры непременно хотели сохранить имена-фетиши. Христофор Колумб, желавший хоть немного соблюсти достоинство, добился, чтобы «Гальега», будущий адмиральский флагман, была переименована в «Санта-Марию».

Точные размеры этих судов неизвестны. Считается, что грузоподъемность «Санта-Марии» немногим больше 100 тонн, а ее длина составляла 35 метров. Два других судна, «Пинта» и «Нинья», должно быть, имели в длину 20 и 25 метров. Экипаж «Санта-Марии» состоял из пятидесяти человек, а на двух остальных судах было по тридцать.

Большую часть июля 1492 года заняла погрузка. Съестных припасов взяли на год плавания, из расчета трехсот граммов мяса или рыбы и с полкилограмма галет на человека в сутки. Естественно, речь шла о вяленом мясе и рыбе. Также взяли сушеные овощи, растительное масло, уксус и большое количество лука. О витаминах в ту эпоху никто не слышал, но по опыту моряки знали, что в отсутствие свежей пищи лук является лучшим лекарством от цинги. Из напитков взяли много, из расчета два литра вина на человека в сутки, но воды этому же человеку полагалось всего по полкружки при каждом приеме пищи.

2 августа 1492 года все было готово. Моряки Колумба, прослушав мессу в монастыре Рабида, попрощались с родными. Накануне, в день праздника Пресвятой Девы Марии, все жители Палоса вслух молились в церкви, стоя на коленях. И теперь на причале женщины молились вновь. Общее волнение легко понять: отплытие каравелл Колумба было для того времени событием более впечатляющим, чем сегодня старт космической ракеты. Моряки уходили в полную неизвестность. Бескрайние просторы океана, с которыми им предстояло встретиться, еще никто в мире не видел. Откуда знать, нет ли там и впрямь какой-нибудь бездны, опасного водоворота, не дуют ли там чудовищные ветры?

Колумб, в адмиральском мундире с меховым подбоем гранатового цвета, высокий, крепко сбитый, с длинными рыжими волосами, поседевшими на висках, и ясными глазами на веснушчатом лице, властный и уверенный, стоял на кормовой надстройке «Санта-Марии».

– Во имя Господа нашего – отдать швартовы!

Каравеллы спустились по реке Тинто и преодолели буруны на уровне острова Сальтес. Мартин Алонсо Пинсон командовал «Пинтой», его брат – «Ниньей». Хуан де ла Коса на борту «Санта-Марии» исполнял обязанности первого помощника Колумба.

Адмирал предполагал сделать остановку на Канарских островах. Оттуда собирался по 28-й параллели идти, согласно своим секретным документам, до Сипанго (Япония) или Катая (Китай). Но в понедельник 6 августа ломается руль «Пинты». Производится ремонт. На следующий день авария повторяется. Саботаж? Этого так и не узнали. Медленно, очень медленно суда добираются до Лас-Пальмаса. «Пинту», вытащив на берег, приводят в порядок.

В 1892 году, в честь празднования четырехсотлетия открытия Америки, испанское правительство заказало корабль, почти полное подобие «Санта-Марии». Эта каравелла пересекла Атлантику и, по данным бортового журнала первооткрывателя, потратила ровно тридцать шесть суток на переход от Лас-Пальмаса до Сан-Сальвадора (Багамские острова).

Матросам Колумба эти тридцать шесть суток показались страшно долгими, ведь им говорили, что «Индия» совсем рядом. И вообще, это непонятное плавание угнетало людей. Им было не понять, почему нельзя подойти к суше, если кругом заросли водорослей. Они ведь не знали, что водоросли Саргассова моря простираются до середины океана. Возникла угроза мятежа. Пищевой рацион был урезан.

Развязка наступила почти неожиданно. 11 октября на море появились бурые водоросли, а не глубоководные. Потом проплыла ветка с красными ягодами, облепленными улитками. Адмирал пообещал щедрую награду тому, кто первым увидит сушу: пожизненную ренту в 10 тысяч мараведи от королевы, а от самого Колумба – шелковый камзол. Наступил вечер 11 октября. В сумерках над кораблями были замечены попугаи.

Небо затянуло облаками, но к полуночи они разошлись, появилась яркая луна. Каравеллы шли при хорошем ветре.

12 октября, два часа ночи. С «Пинты» несколько раз доносится крик: «Земля! Земля!» Стреляет бомбарда. «Пинта» сближается с адмиральским кораблем.

– Вы видели землю? – спрашивает Колумб у Мартина Алонсо.

– Один матрос увидел. Бермехо. Теперь ее хорошо видно. Смотрите.

И правда. В свете луны проступают темные очертания берега. Ошибиться невозможно. Так недолго и врезаться в берег. Колумб приказывает лечь в дрейф до рассвета.

Если бы история на этом и завершилась! Впервые люди пересекли Атлантический от края до края в его средней части. Не важно, что Колумб открыл остров у берегов континента, а не сам континент. Последующие поколения не обратят внимания на эту деталь, и фраза «Христофор Колумб открыл Америку» навсегда останется аксиомой. Но, как видно, такая слава слишком велика для человека, даже способного на подвиг. Так или иначе, в это мгновение демон-искуситель толкнул первооткрывателя на самый неблаговидный поступок в его жизни.

Три каравеллы застыли в море. Мартин Алонсо Пинсон поднимается на борт «Санта-Марии» и повторяет Колумбу имя матроса, который первым заметил сушу: Хуан Родригес Бермехо, уроженец Трианы (Севилья).

– Нет, – говорит Колумб, – я увидел землю раньше. Вчера вечером, часов в десять, я различил во тьме слабый свет, похожий на свет свечи. Я позвал двух человек, которые тоже видели это.

Он призывает двух свидетелей: один его родственник, другой дворецкий. Они согласно кивают.

– Награда достается мне, – говорит Колумб.

Мартин Алонсо Пинсон недоуменно молчит. Как адмирал мог видеть свет с суши в десять часов вечера, когда суда были еще в 35 милях от берега? Может, это было отражение звезды в море? Неужели адмирал не понимает, что, даже если он прав, элементарное чувство справедливости требует оставить эту награду бедняге-матросу, для которого она будет целым состоянием?

В восемь часов утра в пятницу 12 октября 1492 года Христофор Колумб именем королевы доньи Изабеллы и короля дона Фердинанда присоединяет к Испании первый из островов, которого он достиг благодаря своей настойчивости и своему гению. Он называет его Сан-Сальвадор. Сегодня, затерянный в маленьком Лукайском архипелаге (Багамы), он носит имя забытого всеми пирата – Уотлинга.

20 октября каравеллы приходят на Кубу, которую адмирал нарекает Хуаной, а позже заявляет, что это полуостров, передовая оконечность империи Великого хана. До конца жизни Колумб упорствовал в своем заблуждении просто потому, что, идя вдоль Кубы почти по всему контуру побережья, он не завершил это плавание. Такова единственная серьезная навигационная небрежность, в которой его можно упрекнуть.

– Я достиг Азиатского континента, – повторял он, – значит прошел мимо Сипанго.

Сипанго, «остров золотых источников», – магическая цель, до которой надо было добраться любой ценой. Колумб тщетно искал этот остров во время своего первого путешествия.

Апрель 1493 года. Невиданное шествие движется по улицам Барселоны меж двух рядов восхищенных зевак. Матросы несут длинные шесты, на которых сидят привязанные попугаи. Они кричат и машут пестрыми крыльями. Другие матросы несут растения, кустарники и экзотические фрукты, коробочки хлопка. Третьи на ходу демонстрируют толпе золотые маски и странные украшения. Люди глядят, разинув рты. Но больше всего поражают пятеро мужчин с кожей какого-то невиданного медного цвета, которые идут неуверенно, накинув на плечи одеяла. Индейцы. Люди с той стороны Земли. И позади них выступает адмирал Колумб, в парадном мундире, в окружении офицеров и товарищей по морскому походу.

Но здесь не все. Мартин Алонсо Пинсон умер по прибытии в Палое на борту «Пинты». Сам Колумб вернулся на маленькой «Нинье»: «Санта-Мария» в новогодний вечер разбилась на антильских рифах. Остатки судна послужили материалом для строительства форта Навидад, который Колумб возвел на острове Эспаньола, где оставил небольшой гарнизон.

Настал час триумфа. Придворные окружают короля Испании, королеву и инфанта. Они встречают адмирала, который представляет отчет о своем путешествии. Он показывает вещи, привезенные с новых островов. Несомненно, немного золота, но есть и пряности. Это только начало. Колумб объясняет, что у него будет время найти золото в будущем путешествии. Как и простые зрители в толпе, двор во главе с королем поражен видом индейцев. Колумб, воспользовавшись их интересом, говорит о неисчислимом количестве душ, которых надо обратить в веру Христа. Изабелла Католичка плачет, певчие королевской капеллы затягивают «Те Deum», и все падают на колени.

23 сентября 1493 года Колумб уходит в новое плавание во главе настоящей колониальной экспедиции: 14 каравелл и 3 транспортных судна, 1500 человек, многочисленный штаб, в который входит его младший брат Диего. 27 ноября армада бросает якоря перед фортом Навидад, возведенным на острове Эспаньола. Но за время отсутствия Колумба здесь разыгралась драма: защищая своих жен и имущество, которыми собирались завладеть солдаты гарнизона, мирные индейцы превратились в кровожадных убийц. Местный вождь, касик, клялся, что он пытался защитить испанцев, хотя они и повели себя как отъявленные мерзавцы.

На этот раз Колумб оставался на Антильских островах три с половиной года. Он по-прежнему верил, что находится на краю Азии, и отправлял экспедиции в разных направлениях в поисках Сипанго. Одновременно он управлял колонией на Эспаньоле. Давалось это нелегко, поскольку подобного опыта у него не было. Можно себе представить, какого труда стоило генуэзцу впервые в истории править на столь далеких от метрополии землях. Два его брата, Диего и Бартоломео, как могли помогали ему, но их триумвират был бессилен против безудержной алчности испанских авантюристов. Рабы-индейцы трудились на приисках и плантациях. По словам Лас Касаса, знаменитого «апостола индейцев», туземное население Эспаньолы за сорок лет сократилось с трехсот тысяч в момент прибытия испанцев до трехсот! Легко понять, что эти первые безжалостные «колонизаторы» не терпели над собой никакой власти. Чтобы развязать себе руки, они развернули против адмирала Моря-Океана яростную кампанию клеветы. С кораблями, ходившими теперь по Атлантике в обоих направлениях, они слали в Испанию гнусные доносы. Среди обвинений было и установление рабства на Эспаньоле. Со стороны безжалостных палачей, индейцев такие обвинения были наглостью и одновременно хитростью. К тому же Колумба обвиняли в том, что он «без должного уважения относится к некоторым знатным лицам колонии».

Конец жизни первооткрывателя стал долгим крушением надежд, в основном из-за постоянной жестокой вражды. В 1496 году Колумб возвращается в Испанию, чтобы опровергнуть лживые обвинения. Монархи выслушивают его, подтверждают его права. Весной 1500 года он просит, чтобы ему прислали высокопоставленного чиновника для помощи в управлении колонией. К нему направляют Франсиско де Бобадилью.

В ноябре 1500 года юг Испании как громом оглушен невероятной новостью: великий адмирал Христофор Колумб высадился в Кадисе вместе с братьями и сеньором Бобадильей. Невероятно, но великого адмирала и его братьев привезли закованными в цепи!

Всех троих бросили в темницу и надели на них железа еще в колонии по приказу Бобадильи, обвинив в предательстве. На причале Кадиса толпа шумно приветствовала заключенных и освистала Бобадилью. Возмущенная королева отдала приказ, немедленно подтвержденный королем, освободить троих братьев. Она послала им 10 тысяч дукатов, чтобы они могли предстать перед двором в приличном виде, достойном их ранга.

Нет ничего удивительного в том, что Христофор Колумб с легкостью опроверг все обвинения Бобадильи в злоупотреблениях и доказал, что никто больше самого Колумба не радел о процветании колонии. Кроме того, монархи не могли забыть, что, несмотря на все ошибки и неудачи, настойчивость Колумба принесла короне новые земли, откуда в Испанию рекой текли сокровища.

Неудивительно также, что король и королева все же приняли в отношении Колумба некоторые ограничительные меры, запретив ему отныне доступ на Эспаньолу. В колонии следовало навести порядок, но адмиралу это не под силу.

Удрученный решением, ограничивающим его властные полномочия, Колумб на время удалился в монастырь. Но он не мог отказаться от бессмертной славы, которую он, по его разумению, заслужил, за открытие Сипанго и империи Великого хана. Он желал возглавить четвертую экспедицию, и королева уступила его просьбам. Ему дали четыре каравеллы, но на борту адмиральского судна находился королевский чиновник для надзора за его действиями.

В мае 1502 года Колумб в последний раз отправился в плавание. По-прежнему пытаясь отыскать путь в Азию, он открыл Мартинику и Ямайку. Как назло, дьявол-искуситель послал ураган, который пригнал его суда на Эспаньолу, въезд на которую был ему запрещен. В соответствии с королевским приказом, новый губернатор запретил ему высадку. Две каравеллы затонули, а две ураган основательно потрепал. Оставшийся в живых после бедствия адмирал все же добрался до побережья, близкого к Панамскому перешейку. Он уже не мог сомневаться, что это материк, который впоследствии назовут Америкой.

Не ведая о том, что находится в нескольких лье от Тихого океана, Христофор Колумб отказывается от поисков Азии с запада. Он возвращается в Испанию и узнает о смерти Изабеллы, своей единственной покровительницы. Почти ослепший и частично парализованный, адмирал Моря-Океана скончался 21 мая 1506 года в Вальядолиде при общем безразличии окружающих. Забыв наконец о почестях и богатствах, он закрыл глаза и прошептал: «В руки Твои, Господи, предаю дух мой».

Океан бороздят бесчисленные каравеллы. Америка получает свое имя по имени простого торговца-путешественника Америго Веспуччи. «Героические и безжалостные» конкистадоры засыпают Испанию золотом, а Америку прахом. Вся заслуга – и ответственность – по-прежнему лежит на гениальном и упрямом «чужестранце», горделивом провидце, который, несмотря на противные ветра и бурные воды, отправился на встречу с Азией и сломал себе хребет о мир, так и не сумев распознать Новый Свет, обязанный ему и драмами, и величием.

Итак, еще в 1484 году Христофор Колумб предложил королю Португалии Жуану II добраться до Индии, плывя на запад. Назначенная им цена показалась тогда непомерной, и он отправился в Испанию, где монархи приняли его условия.

Через тридцать три года португалец Магеллан предстал перед королем Португалии Мануэлом I и изложил свои намерения дойти западным путем до богатых пряностями Молуккских островов. Прежде португальцы добирались до Индии в обход мыса Доброй Надежды, следуя путем, открытым Васко да Гамой. Пряности по-прежнему считались драгоценной добычей.

Магеллан полагал, что до Молуккских островов можно доплыть, двигаясь на запад – используя проход через новый континент. «Проход существует, – уверял короля португальский капитан. – Я обнаружил его, идя вдоль побережья Южной Америки, и не вошел в него только из-за того, что на борту было мало припасов и питьевой воды». В действительности мореплаватель обнаружил устье реки Ла-Плата. Гигантскую дельту реки он принял за морской проход.

Магеллану в пору представления проекта было около сорока лет. Среднего роста, коренастый, с темными глазами и черной бородой с проседью, он слегка хромал после ранения, полученного в Марокко. Он был одним из лучших мореплавателей своего времени. Достаточно сказать, что он четырежды обогнул мыс Доброй Надежды. Кроме того, он обладал военным опытом, приобретенным за десять лет службы в Индии и Африке; сражаясь за свою страну, получил четыре ранения. В двадцать четыре года Магеллан спас португальский флот в Малакке, упредив предательство одного малайца. И вот после десяти лет безупречной службы Фернан де Магелаеш, дворянин по рождению, добился аудиенции у короля. Это право он заслужил. Перед тем как изложить свой план (доплыть до Молуккских островов западным путем), он выдвинул два условия: небольшое увеличение пенсии и разрешение служить на море или в дальних владениях. Король дважды ответил «нет». Тогда Магеллан задал вопрос:

– Не станет ли король возражать, если я возобновлю службу за границей?

– Нет.

Неблагосклонность короля Мануэла объяснялась двумя причинами – клеветой и его тяжелым характером. «Магеллан, раненный в колено в Марокко, был назначен главным хранителем стад, отбитых у врага. Большую их часть он продал маврам». В действительности, стада просто разбежались, но обвинение оставалось – беспочвенное, поскольку дворянин был по-прежнему беден. Из-за крутого нрава он нажил себе немало врагов. Стоя перед королем Мануэлом, он совершил ошибку: прежде чем выдвигать условия, ему следовало представить свой проект.

Как и Колумб, Магеллан после отказа отправился в Испанию, добился аудиенции Карла I, будущего императора Карла V. Тот, соблазненный перспективой добраться до островов пряностей, не вступая в конкуренцию с португальцами на пути вокруг Африки, сказал «да». Фернан де Магелаеш стал Эрнандо Магальянесом, испанским дворянином и адмиралом.

20 сентября 1519 года флотилия из пяти кораблей – адмиральский флагман «Тринидад», «Консепсьон», «Виктория», «Сан-Антонио» и «Сантьяго» – отплыла из порта Санлукар-де-Баррамеда на реке Гвадалквивир. Теперь уже речь не шла о броске в неизвестность, плавание через Атлантику стало вполне обычным. Но поход Магеллана оказался небывало долгим – три месяца: флотилия попала в обширную зону штиля. Спокойствие на Атлантическом океане было в те времена не менее опасным, чем бури. Обычно зоны штиля встречались на границе пассатов, около 30° северной или южной широты. Неделями корабли стояли на месте под палящим солнцем. Если на борту перевозили лошадей, те вскоре умирали из-за отсутствия питьевой воды. Первые испанские искатели приключений называли эти опасные зоны затишья «лошадиными широтами».

На судах Магеллана лошадей не было. Больше всего тревог и волнений во время затянувшегося похода доставлял один человек: Хуан де Картахена, испанский гранд, назначенный вице-адмиралом экспедиции для слежки за адмиралом. Картахена задавал вопросы. Почему избрали этот путь? Уверен ли адмирал в своих расчетах? Первой настоящей драмой в судьбе Магеллана было проявление черной неблагодарности со стороны Мануэла Португальского. Вторая драма заключалась в том, что испанцы не хотели видеть в своем новом соотечественнике жертву этой драмы. Для сеньоров, как и для простого люда, он оставался чужестранцем, перебежчиком, который всегда более или менее находился под подозрением.

Достигнув американского побережья, флотилия двинулась вдоль него к югу. В один январский день 1520 года дозорные разом закричали, что берега расступаются.

– Это наш проход, – сказал Магеллан. – Всем следовать за мной, курс на восток.

Он измерял глубину, брал пробы воды. На третьи сутки пришлось признать, что вода уже не соленая, а берега «прохода» сужаются. Они продвигались по устью полноводной реки, не по проливу.

– Развернуться, – приказал адмирал. – Пойдем вдоль берега дальше на юг.

Подробности этого похода известны нам в основном по записям молодого знатного флорентинца по имени Пигафетта, который получил от короля Испании разрешение присоединиться к экспедиции и «составить о ней отчет».

Движение вдоль американского побережья означало приближение к зоне холодов, потому что они шли навстречу южной зиме, к полюсу. Моряки, мечтавшие о мягком климате и великолепии островов пряностей, были разочарованы. В апреле флотилия добралась до 49-й параллели. Начались морозы. Люди дрожали от холода, их недовольство росло, поскольку адмирал урезал рацион питания. Заботами вице-адмирала Картахены пополз слух: «Португальцу заплатили, чтобы погубить корабли нашего короля». Узнав об этом, Магеллан призвал к себе вице-адмирала:

– Я лишаю вас звания, отныне вы никто. И будете закованы в кандалы.

Он лишил должности и Антонио де Коку, капитана «Сантьяго», также виновного в распространении подстрекательских слухов. Испанский гранд провел несколько дней в кандалах в трюме. Едва вдохнув свежий воздух, он задумал погубить Магеллана.

Дата организованного им заговора известна: вечер Вербного воскресенья 1520 года. Флотилия в то время стояла на якоре в бухте американского побережья. Картахена отправился на «Консепсьон», капитан которого Кесада был ему предан. Там же находились Антонио де Кока, разжалованный капитан «Сантьяго», и колеблющийся Мендоса, капитан «Виктории». Содержание беседы в крохотной каюте «Консепсьона» при свете масляной лампы нам неизвестно. Но известно, чем закончился заговор.

В полночь шлюпка отходит от «Консепсьона» и на веслах идет к «Сан-Антонио». Мескита, капитан корабля, абсолютно предан Магеллану. Через три минуты он уже крепко связан и лежит на своей койке. Прибегает боцман, узнает Кесаду, капитана «Консепсьона»:

– Что вы здесь делаете?

Вместо ответа – удары кинжалом. Всех португальцев, находившихся на борту «Сан-Антонио», заковали в железа и загнали в трюм. Заговорщики рассуждали следующим образом: «Из пяти кораблей флотилии три верны Магеллану. Один мы захватили, теперь соотношение сил в нашу пользу. Мы можем диктовать нашу волю адмиралу». Все происходит в ночной тиши. Магеллан ничего не подозревает, поскольку остается на своем судне «Тринидад».

Утром командир шлюпки, пришедшей с «Консепсьона», вручает ему письмо. Странное послание. Картахена, Мендоса, Кесада, Кока в почтительном тоне объясняют ему, что были вынуждены прибегнуть к силе, потому что Магеллан относится к ним с унизительным высокомерием и не дает никаких объяснений. Если он согласится побеседовать с ними, они продолжат служить ему – честно и с должным уважением. Побеседовать! Эти люди просто не представляли, какой железной волей обладал Магеллан.

– Задержите шлюпку с «Консепсьона», – приказывает адмирал.

Он вызывает альгвасила (пристава) и отдает ему распоряжения. В полдень шлюпка с адмиральского корабля направляется к «Виктории», а не к «Консепсьону». Причаливает к судну. Альгвасил вручает Мендосе послание адмирала.

Это приглашение на борт «Тринидада» для беседы, но он должен прибыть один. Мендоса усмехается. Хитрость, считает он, и весьма грубая. Он поднимает глаза на альгвасила, встречает его взгляд и перестает улыбаться. Мендоса падает замертво – в горло ему вонзился кинжал. В то же мгновение на «Викторию» высаживается десант из двадцати моряков, приплывших с «Тринидада». Они захватывают «Викторию» и подчиняют себе экипаж. У Магеллана опять три корабля («Тринидад», «Сантьяго», «Виктория») против двух. Ответ его был молниеносным. В тот же день команды «Консепсьона» и «Сан-Антонио» сдаются. Мятеж подавлен.

Через несколько дней на пустынном, унылом берегу, обдуваемом ледяным ветром южной зимы, стоят два человека и смотрят вслед уплывающей флотилии. Так был наказан Картахена, глава заговора, и священник, поддержавший его. Что касается Кесады, который первым пролил кровь, его обезглавили, а тело и голову по отдельности сбросили в море.

Движение вдоль побережья на юг продолжилось. Обследовалась каждая бухта, огибался каждый мыс. После своего рода зимовки в ледяном безлюдье «Сантьяго» был послан на разведку и потерпел крушение, – к счастью, команда уцелела. В августе холода отступили. Появились дикари, некоторых из них подняли на борт. Рослые люди с большими ступнями кутались в шкуры. Испанцы назвали их патагонцами, то есть «большеногими». Магеллан хотел наладить с ними добрые отношения, но у него был приказ: привезти в Европу туземцев, потому что дикарей показывал еще Колумб. Все они умерли в неволе из-за тоски по родине и отсутствия привычной пищи.

21 октября 1520 года дозорные сообщили, что берега в который раз расступаются. Никто из членов экспедиции, за исключением Магеллана, уже не верил в чудо.

– Опять река.

– Это фьорд.

Не считаясь с общим мнением, Магеллан послал «Сан-Антонио» и «Консепсьон» на разведку. Они вошли в пролив. Магеллан ждал их четверо суток. В это время разразилась буря. Все считали, что корабли погибли. Как еще раньше погиб «Сантьяго». Магеллан не произнес ни слова. У него над переносицей залегли две глубокие складки. На пятые сутки от отвесных берегов так называемого фьорда отразился грохот пушечных залпов. Чуть позже появились оба судна. На них развевались все флаги. Капитаны явились для доклада:

– Это явно не фьорд, потому что нам не удалось измерить глубину дна. Берега не сближаются. Напротив, канал расширяется. Вода глубокая и по-прежнему соленая.

– Вперед! – приказал Магеллан.

1 ноября 1520 года все четыре корабля флотилии один за другим вошли в проход, который Магеллан назвал проливом Всех Святых. Но сегодня пролив носит его имя. Если бросить взгляд на карту, можно видеть, что это не совсем пролив, а скорее коридор, даже лабиринт длиной в 600 километров, который постоянно разделяется, разветвляется. Флотилия двигалась меж гор, покрытых ледниками, отливающих металлом скал, пустынных плато, кое-где виднелись редкие, сумрачные, почти фиолетовые леса. Ночью повсюду зажигались огоньки, но днем туземцев увидеть не удавалось. Когда моряки приставали к берегу, то находили только человеческие захоронения да останки акул. Ночью огни вновь зажигались. Магеллан назвал эти загадочные берега Огненной Землей.

На каждом разветвлении канала приходилось останавливаться. Корабли поочередно уходили на разведку. В середине ноября перед ними оказались два равноценных канала. «Консепсьон» и «Сан-Антонио» двинулись по тому, который тянулся к югу, «Тринидад» и «Виктория» пошли на северо-запад. Вскоре к ним присоединился «Консепсьон». «Сан-Антонио» исчез. Затонул? Космограф Андрес де Сан-Мартин с понимающим видом молчал.

– Вам что-нибудь известно? – спросил у него Магеллан.

– Да, ваша милость.

– Кто сообщил вам о случившемся?

– Я просто составил гороскоп.

– И где корабль?

– Капитан Мескита заключен под стражу. Штурман Гомес с командой ушел в Испанию.

Никто не знает, поверил ли Магеллан гороскопу. Однако космограф сказал чистую правду. Гомес пытался оболгать Магеллана. Мескиту, который защищал адмирала, он держал под стражей, не решившись казнить. Не зная, кому верить, испанское правосудие заключило в тюрьму обоих до возвращения Магеллана.

Оставшиеся три корабля флотилии продолжали двигаться на запад. Уже прошел месяц с того дня, как они вошли в лабиринт. Постепенно скалы сменились равнинами. 28 ноября 1520 года канал расширился – и продолжал расширяться. Берега справа и слева уходили все дальше. И перед моряками Магеллана открылось зрелище, в которое большинство из них уже не верило: открытое море, бесконечно далекая линия горизонта.

Стоявший на мостике человек с железной волей молчал, словно не замечая, что все моряки повернулись к нему. Пигафетта писал в своей тетради: «Глаза адмирала наполнились слезами. Они катились по его щекам и терялись в бороде».

Еще мгновение, и Магеллан двинется по новому океану, не имея представления о его безбрежности. Он назвал его Тихим морем, не догадываясь о том, что найдет здесь свою смерть.

После викингов, после португальцев, спустившихся к югу вдоль африканского побережья, после Колумба и Магеллана пересечение Атлантики перестало быть опасным приключением. Можно даже сказать, что водное пространство было завоевано, исследовано, по крайней мере если говорить о его поверхности.

Однако невозможно обойти вниманием человека, чья деятельность была скорее колониальной, чем мореходной. Но он не приобрел бы известности, если бы не был превосходным моряком и даже рекордсменом своего времени по переходам через Атлантику. Я говорю о Жаке Картье.

В 1534 году сорокалетний Жак Картье развесил в Сен-Мало, своем родном городе, афиши и громогласно объявил, что набирает команду, чтобы снарядить два судна, «отправляющиеся в далекие северо-западные земли». Никто не отозвался на его призыв.

Нет, дело не в недоверии к Жаку Картье. Его супругой была дочь коннетабля города, а про самого Жака было известно, что он с португальцами ходил к бразильским берегам. Просто малойцы предпочитали открытиям далеких земель ловлю трески.

Идея их земляка заключалась в следующем: «Магеллан открыл на юге Атлантики проход, чтобы плыть в Индию и Китай. Проход должен существовать и на северо-западе, и путь этот короче». С помощью Филиппа де Шабо, великого адмирала Франции, Картье изложил королю Франциску I свои намерения отправиться на поиски этого прохода. Король сказал: «Отправляйтесь немедленно». И предоставил в распоряжение малойца 6 тысяч ливров и два корабля. Королевский патент гласил, что Картье послан «открыть острова и страны, где, как говорят, имеется большое количество золота и прочих богатых товаров». Алчность оставалась главным движущим фактором.

Когда Франциск I узнал о нежелании жителей Сен-Мало участвовать в экспедиции, он разгневался:

– Наложить на этот порт эмбарго! Ни одно судно не покинет порт, пока Картье не наберет себе команду.

Целых две недели сопротивлялся город будущих корсаров, потом моряки сдались. 15 апреля эмбарго было снято. 20 апреля Жак Картье поднял паруса. 10 мая он добрался до Ньюфаундленда. Ловцы трески там уже бывали.

Жак Картье взял курс на север и двинулся вдоль берега в поисках северо-западного прохода. Он посчитал, что нашел проход, углубившись в пролив Бель-Иль. Его ширина составляет 25 километров, и он начинается к северу от Ньюфаундленда, разделяя берега этого острова и Американского континента. Пролив вывел в залив Святого Лаврентия, который еще никто не исследовал. На берегу изредка появлялись меднолицые, сурового вида туземцы, одетые в звериные шкуры. В их черных гладких волосах торчали птичьи перья.

Экспедиция спустилась на юг вдоль западного побережья Ньюфаундленда, потом Картье в поисках прохода вновь взял курс на запад. Температура быстро поднималась. В начале июля корабли вошли в обширную неглубокую бухту. На карте, которую составлял Картье, он написал: «Теплая бухта». 24 июля на вершине скалы был поставлен крест высотой в 10 метров. На дереве были вырезаны три лилии и надпись: «Да здравствует король Франции!» Появились туземцы. Они вначале протестовали против возведения этого тотема, но смягчились, когда им вручили пунцовые шапочки и стеклянные бусы.

5 сентября Картье вернулся в Сен-Мало. Ни одну из задач, поставленных Франциском I, решить не удалось, зато была открыта и присоединена к королевским владениям новая земля. Кроме того, Картье привез двух индейцев, сыновей касика. Прибыв в Лувр, они распростерлись перед Франциском I и сообщили, что, если плыть дальше на запад, можно попасть в страну, где горы из золота и драгоценных камней. Этот мираж подвигнул короля выделить деньги для нового плавания Жака Картье.

19 мая 1535 года три новых корабля вышли из Сен-Мало на завоевание душ, земель и золота: «Гранд Эрмин», «Пти Эрмин» и «Эмерийон». На борту семьдесят три моряка, два священника, один аптекарь, один цирюльник и несколько знатных добровольцев. Капитаны и боцманы – родственники Жака Картье.

Буря в Северной Атлантике потрепала и разделила корабли. 27 июля они без особых повреждений встретились в проливе Бель-Иль. Это убедительное доказательство того, что ими управляли опытные люди. 1 сентября Жак Картье вновь вошел в бухту Святого Лаврентия.

Французы вступили в контакт с алгонкинами, полукочевыми племенами, которые возделывали жалкие хлебные поля. Племена почти постоянно вели войны и славились своей жестокостью. Но экспедиция не встретила особых трудностей в общении с этими туземцами, в основном благодаря двум индейцам, которые служили переводчиками. Жак Картье двинулся вглубь залива Святого Лаврентия вначале на трех судах, потом только на «Эмерийоне» и двух шлюпках, потом на двух шлюпках. Он добрался до поселения ирокезов Гочелага, на месте которого сейчас стоит Монреаль, потом спустился до Сент-Круа, где ныне находятся доки Квебека.

15 ноября в реке Святого Лаврентия появились огромные льдины. С поврежденного судна «Пти Эрмин» сняли команду. 20 ноября река встала. Было видно, как по льду спешили индейцы – разграбить брошенное судно.

Зимовка на канадском берегу оказалась ужасной. Из-за цинги. Члены экспедиции Картье ничего не знали об этой болезни, которая еще долго сеяла смерть на морских деревянных судах. Они в основном питались кукурузной кашей и вяленым мясом. К середине декабря двадцать пять трупов моряков, твердых как камень, были уложены в хижине в ожидании конца холодов, когда их можно будет похоронить. Остальные сорок моряков тоже плохо себя чувствовали. Их спасло индейское лекарственное средство. Индейцы умели предупреждать заболевание, употребляя отвар хвои канадской лиственницы.

Наконец зима разомкнула свои объятия, и 6 мая экспедиция сумела отплыть. 6 июля корабли пришли в Сен-Мало.

Гидрография устья реки Святого Лаврентия была теперь достаточно точно изучена, чтобы любой опытный капитан мог без опасений вести там корабль: поднявшись на 12 километров от устья, Картье открыл путь проникновения внутрь северной части Американского континента.

Положительный итог сочли ничтожным, поскольку первооткрыватель не привез золота. С другой стороны, для возвращения в Канаду пришлось ждать перемирия в войне между Францией, Англией и Испанией. Это произошло только в октябре 1540 года, и тогда появилась возможность снарядить новую экспедицию. Франциск I решил основать колонию. Но доверить безродному человеку управление Канадой король не мог и потому назначил на эту должность протестанта Жана Франсуа де ла Рока, сеньора де Роберваля. Его должность именовалась «вице-король и наместник Ньюфаундленда, Лабрадора и Канады». Картье был ему подчинен и должен был отправиться первым, чтобы подготовить все к прибытию начальника. Тот в это время набирал колонистов. Картье также занимался набором, и опять ему было поручено «наити золото».

Ему показалось, что он обнаружил его, найдя на берегу реки Святого Лаврентия, прямо у воды, «золотые пластинки толщиной с ноготь», а в отдалении, на плато, «камни, напоминающие алмазы, хорошо отполированные и великолепно ограненные, какие редко видит человек. Они сверкают, словно искры костра».

Жак Картье покинул Канаду в мае 1542 года, не ожидая Роберваля, который не спешил вступить в должность губернатора. Они встретились на Ньюфаундленде. Уже прошел слух, дошедший до Испании и Португалии, что француз везет сокровища. Увы, то, что он принял за золото, было пиритом, а так называемые бриллианты – горным хрусталем. Франциск I рассмеялся, а вместе с ним весь двор.

Роберваль с ролью губернатора не справился. Он не сумел поддержать порядок среди колонистов, многие из которых были преступниками и вечно дрались между собой. Для маленького мирка, раздираемого сварами, краснокожие были серьезной угрозой. Четверть колонистов погибла – по глупости или по небрежности, отказавшись принимать лекарство против цинги. Выживших вернули на родину весной 1543 года.

Что касается Картье, он вел в родном городе спокойную жизнь капитана дальнего плавания в отставке. Умер он от чумы, которая свирепствовала в тех краях в 1557 году. Ни один из соотечественников не отдавал себе отчета в том, что этот превосходный мореплаватель подготовил почву для тех, кто в следующем веке станут основателями Новой Франции.

Глава четвертаяХудшие и лучшие времена Атлантики: пираты, корсары, флибустьеры

Самыми опасными авантюристами на просторах Атлантического океана, несомненно, были пираты, корсары и флибустьеры. Сейчас невозможно выяснить, когда на этом океане начались грабительские морские войны, но, похоже, первым корсаром, о котором у нас есть достоверные сведения, была женщина.

Примерно в 1335 году Жанна де Бельвиль сочеталась браком с бретонским дворянином Оливье де Клиссоном. Время было смутное. Эдуард III, английский король, претендовал на французский престол.

– По матери Изабелле я внук Филиппа Красивого. Филипп Шестой Валуа, который правит Францией, всего лишь его племянник. Он – узурпатор.

Филипп VI царствовал совершенно законно, в соответствии с одним из древнейших документов королевства – Салическим законом, принятым еще при короле франков Хлодвиге. По этому закону женщины исключались из числа претендентов на корону. Англия не считалась с этим законом, поэтому Эдуард III и претендовал на оба трона. Разгорелась война, но никто не предполагал, что она станет столетней.

Эти тревожные события осложнялись во Франции и внутренним конфликтом. Два наследника, Жанна де Пентьевр и ее младший брат Жан де Монфор, оспаривали герцогство Бретань. Филипп VI, король Франции, поддерживал Жанну, английский король – Жана. Оливье де Клиссон, супруг Жанны де Бельвиль и сторонник Жана, попал в руки французского короля.

– Отрубить ему голову!

Вдова казненного призвала двух своих сыновей:

– Поклянитесь перед Богом отомстить за отца!

Но старшему ее сыну исполнилось только четырнадцать лет, а Жанна не относилась к тем, кто полагает, будто месть – это блюдо, которое лучше подавать холодным. Она снарядила корабль, отплыла с обоими сыновьями в Англию и добилась приема у Эдуарда III:

– Я бретонка. На море я ничего не боюсь. Предоставьте мне корабли, и я задам жару французам.

Эдуард III выделил ей три боевых корабля. Флотилию помпезно назвали «Флот возмездия Ла-Манша». Жанна слов на ветер не бросала: несколько лет ее флотилия наносила весомый урон французской торговле в Ла-Манше и даже осмелилась напасть на несколько военных кораблей. Добыча отправлялась в Англию. Команда захваченного корабля обычно истреблялась. Жанна всегда лично возглавляла атаку, прекрасно владела саблей и техникой абордажа. Она рубила головы, мстя за покойного мужа.

Во Франции ее называли Кровавой Львицей. Парламент вынес решение о ее изгнании и конфискации ее имущества.

– Глупости! – заявил однажды Филипп VI. – Эта злобная фурия нужна мне живой или мертвой.

Французский флот получил соответствующий приказ и принялся прочесывать Ла-Манш. Жанна проскальзывала между патрулирующими кораблями, как угорь. Но однажды ее флот попал в окружение. Завязался бой. Жанна повела себя так, как позже нечасто вели себя корсары. Это сражение не прибавило ей славы. Оставив своих моряков самим разбираться с французами, она спустила шлюпку и бежала с двумя сыновьями и двенадцатью матросами. Королевские корабли не заметили низко сидящее удаляющееся суденышко.

Шесть дней гребцы пытались на веслах добраться до Англии, ориентируясь по солнцу, а ночью ложились в дрейф. Но Ла-Манш полон коварных течений. Было очень холодно, из-за поспешного бегства ни водой, ни пищей не запаслись. На шестой день Жанна прижимала к себе умирающего младшего сына, потом его труп. На следующий день она решила отдать его морю. Умер один матрос, потом другой. Но вот появилась суша. Англия? Нет, Бретань.

Жанна родилась под счастливой звездой. Ее подобрали люди Жана де Монфора. Она избежала пленения и наказания. Чуть позже она вступила в брак с потомственным дворянином Готье де Бентли. Счастливый конец для женщины-корсара.

Корсар, флибустьер, пират – для многих людей смысл один и тот же. Черный флаг, повязка на глазу и деревянная нога – таков стереотипный портрет авантюриста, но его следует немного исправить. Пират (от латинского pirata, от искаженного греческого peiratês, корень peiran – «попытка», то есть поиск удачи на море) был попросту морским разбойником, грабившим все, что проходило мимо и не могло защищаться. Корсар уже не был вне закона. Он получал от своего властителя грамоту – документ, разрешающий ему нападать на торговые суда противника. Если его ловили, то не вешали, а обходились как с военнопленным.

Таково юридическое толкование терминов, но случалось, что корсары превращались в пиратов, когда их страна переставала воевать с тем или иным государством, а они продолжали свое дело, забыв о договорах. Кое-кто был попеременно то корсаром, то пиратом, в зависимости от обилия добычи на море, своего настроения или настроения команды, а также от состояния своих финансов.

Для флибустьеров характерна привязка к географической широте. Флибустьер чаще корсар, но иногда пират. Они свирепствовали в Карибском море и в Мексиканском заливе. Французские флибустьеры базировались на острове Тортуга (Черепаший остров), а их британские коллеги – на Ямайке. Мы познакомимся здесь лишь с некоторыми из них.

Что касается весьма выразительного черного флага с черепом, то его поднимали только английские пираты конца XVIII и начала XIX века, не все и не всегда. Главным намерением пиратов и флибустьеров было усыпить бдительность противника. Поэтому они поднимали самые разные флаги или обходились вовсе без них. Пираты, поднимавшие «Веселого Роджера», делали это, только оказавшись рядом с добычей, чтобы нагнать страху на жертву.

Фрэнсис Дрейк, старший сын в семье, где было двенадцать мальчиков, родился в 1540 году в Тавистоке, недалеко от порта Плимут. Фамилия Дрейк происходит от скандинавского корня, который дал название драккару – кораблю-дракону древних викингов. Отец Дрейка служил священником на борту военного судна. Сам Дрейк ушел в море в четырнадцать лет в качестве юнги. В восемнадцать он унаследовал судно, характеристики которого нам неизвестны. Известно только, что новый владелец не хотел и слышать ни о рыбной ловле, ни о торговле. В сердце Дрейка пылала маниакальная ненависть к испанцам, с тех пор как юнгой он увидел тела англичан, изувеченные католиками. Шла война с Испанией или нет, испанцы оставались для него врагом номер один.

О Фрэнсисе Дрейке написано около двухсот работ. Однако невозможно точно установить хронологию его походов, как и с уверенностью сказать, когда королева Елизавета стала финансировать его предприятия и участвовать в прибылях. Более чем вероятно, что она решилась на сделку, когда Дрейк вернулся в Плимут августовским утром в воскресенье 1573 года. В порту знали, что, прослужив первым помощником Джона Хокинса, умелого мореплавателя-работорговца, Дрейк организовал свое дело и имел несколько судов с командой бывалых морских разбойников. Они грабили испанские галионы и совершали набеги на испанские колонии в Карибском море. Новость о его прибытии разнеслась в тот час, когда храмы города были заполнены верующими. Паства не могла сдержать нетерпения, и люди по одному начали потихоньку покидать свои скамьи. Последние из уходящих сообщили удивленным пасторам о прибытии Дрейка, и те, поспешив закончить службу, также отправились в порт.

Дрейк прибыл на одном корабле, но привезенные им богатства поражали воображение. Власти взяли корабль под охрану, потому что город и акционеры Дрейка, во главе с королевой, должны были получить свою долю добычи.

Жак Шастене пишет о первой встрече (дата неизвестна) королевы с Дрейком: «В приземистом светловолосом человеке тридцати пяти лет с багровым лицом и вульгарными манерами она сразу угадала родственную душу: энергичный, хитрый, англичанин до мозга костей, не обремененный моральными принципами. Согласие было достигнуто быстро». Да, вульгарные манеры у него не отнимешь, но при этом Дрейк запрещал сквернословить и богохульствовать на борту своих судов, хотя такой запрет в мире пиратов выглядит удивительным. Несмотря на существующую напряженность, Англия и Испания официально сохраняли перемирие, а потому Дрейк был именно пиратом.

Любое государство, любой монарх всегда нуждаются в деньгах. Выплатив королеве дивиденды, Дрейк выслушал инструкции ввиду «исследовательского похода»: отправиться на поиск загадочного Южного материка, придуманного географами той эпохи. Эта мирная миссия была всего лишь прикрытием: Елизавета хотела, чтобы ее мореплаватель доставил как можно больше богатой добычи.

Дрейк вышел из Плимута в ноябре 1577 года с пятью кораблями. Его галион «Пеликан» грузоподъемностью 100 тонн должен был во время плавания сменить название, став «Золотой ланью» – «Голден Хинд».

Еще на одно судно флотилия увеличилась в виду африканских берегов после захвата португальского военного корабля. На его борту находился штурман Нуньо де Сильва, хорошо знавший бразильское побережье.

– Отведете нас туда, – приказал Дрейк.

Скажешь «нет» – тут же вздернут на рее. Португалец это понял.

Дрейк не спешил, грабил все, что попадалось под руку, спокойно и решительно подавил мятеж одного капитана в бухте Святого Юлиана у аргентинских берегов. В той самой, где Магеллан пятьюдесятью семью годами ранее отправил на смерть своих мятежников.

Плененный португальский корабль и еще два судна сгорели у берегов Патагонии, но это не поколебало оптимизма начальника экспедиции. 20 августа 1578 года, в разгар южной зимы, Дрейк вошел в Магелланов пролив и за шестнадцать суток одолел скалистый коридор, продуваемый самыми предательскими ветрами в мире. Когда флотилия выходила из пролива, один из оставшихся трех кораблей затонул, а второй был так серьезно потрепан, что капитан решил не рисковать, развернулся и взял курс на Англию.

– Я ходил на юг в поисках Южного материка, – заявил по возвращении Дрейк. – Я его не нашел.

Никто его не нашел, но многие из тех, кто слышал слова мореплавателя, ему не поверили: «Он был слишком занят другими делами».

Действительно, после короткого похода на юг Дрейк направился в сторону Америки. Испанцы спокойно распоряжались в своих владениях. По крайней мере, так было на тихоокеанском побережье. Последние сопротивлявшиеся инки и арауканы были ликвидированы, остальные работали в шахтах, добывая золото и серебро. Их эксплуатировали так нещадно, что они не доживали до старости в этих гиблых местах. Караваны мулов и лам везли слитки в порты, где их грузили на королевские суда и доставляли в Панаму. Бдительность настолько ослабла, что в Тарапаке люди Дрейка обнаружили спавшего под деревом испанца, а рядом – мешок с 13 слитками серебра. Пират ее величества двигался от одного порта к другому, не встречая особого сопротивления. В море у Кальяо был захвачен и разграблен один галион, далее к северу другой, «Какафуего». Он вез 26 тонн серебра, 13 ящиков с золотом, 80 фунтов золота в слитках, а также множество ценных предметов. «Золотая лань» была так перегружена, что зарывалась носом в воду. Чтобы выровнять корабль, Дрейк перераспределил ценный груз.

– Вы вернетесь в Англию с востока, – приказал королевский вице-канцлер, финансовый контролер исследовательского похода. – Пройдете к северу от Американского континента через пролив, открытый Фробишером.

На самом деле Фробишер искал, но не нашел этот проход. «Золотая лань» с огромным грузом золота и серебра пошла на север и добралась до приполярных вод, где все чаще встречались плавающие льды. Команда испытывала почтительный страх перед капитаном, но тут все принялись роптать – не очень разумно рисковать богатой добычей ради каких-то сомнительных географических открытий. Дрейк учел мнение моряков, к тому же он заметил, что американское побережье изгибалось к западу, а ледяной ветер с каждым днем крепчал.

– Вернемся западным путем.

Маленькая уступка, а заодно случай доказать, кто хозяин на борту после Бога. Он отложил возвращение для небольшого исследования и вошел в бухту с ледяными склонами, расположенную на 38°30′ северной широты.

– Именем королевы нарекаю этот край Новым Альбионом.

Появились туземцы. Дрейк велел относиться к ним хорошо. Железная дисциплина соблюдалась. Установились добрые отношения. Экспедиция пробыла в этих краях до середины 1579 года, хотя Дрейк так никогда и не узнал, что неподалеку – вход в куда как более удобную бухту (сегодня бухта Сан-Франциско). Он установил на месте высадки стелу с медной табличкой, где указывалось, что эта земля принадлежит королеве Елизавете I, и для верности зарыл в землю у подножия памятника английский шестипенсовик – самую крупную английскую монету, имевшуюся в его распоряжении. Табличка, совершенно идентичная описанию, сделанному в ту эпоху по записям в бортовом журнале, была найдена в 1938 году.

«Золотая лань» пересекла Тихий океан, обогнула мыс Доброй Надежды в середине июня 1580 года и 26 сентября вошла в Плимут. Дрейк стал первым капитаном, совершившим кругосветное плавание на одном и том же корабле.

Стоимость груза оценили в миллион фунтов. Войны между Испанией и Англией не было. Посол Филиппа II в Лондоне потребовал и добился возвращения части добычи. Елизавета новых приказов Дрейку не отдавала, ее молчание затянулось на пять месяцев. Но потом королева, раздраженная активностью испанцев в Северном море, решила провернуть одно дельце, которое должно было стать предупреждением чересчур осмелевшим испанцам. «Золотая лань» получила приказ встать на якорь в Дептфорде, на Темзе.

Большинство британских школьников могут описать историческую сцену, которая вскоре последовала. Елизавета I взошла на борт «Золотой лани», велела пирату преклонить колени и взяла его шпагу: «Дрейк, король Испании требует твоей головы. Я должна отрубить ее! – А затем воскликнула: – Поднимитесь с колен, сэр Фрэнсис!» Так Дрейку было пожалован титул барона. По одной из версий, королева пригласила на церемонию французского посла, которому она забавы ради приказала возвести пирата во дворянство. Я считаю такой поворот впечатляющим и правдоподобным.

Через несколько лет Елизавета узнала, что Филипп II, по возможности скрытно, собирает огромную армаду. По всем слухам выходило, что флот предназначался для высадки десанта на английское побережье. Королева призвала к себе пирата:

– Отправляйтесь и разведайте, что к чему. Если возникнет нужда, опередите испанцев.

Дрейк ушел в плавание с тридцатью кораблями. Английская разведка в ту эпоху была очень эффективной, и Дрейк знал, что значительная часть Непобедимой армады (кодовое название испанского флота) находилась в Кадисе. Он вошел в проход этого строго охраняемого порта и проник во внутреннюю гавань. Дрейк потопил тридцать три испанских корабля, две галеры и увел пять судов, нагруженных добычей, среди которых была каракка «Сан-Фелипе», которая доставила из Мозамбика золото, пряности, фарфор и бархат. Стоимость этих сокровищ составляла примерно 14 тысяч фунтов. Документы, захваченные на борту плененных судов, содержали совершенно секретные досье о торговле с Востоком, карты, описи грузов. Все эти сведения будут использованы в надлежащее время. «Если бы не Дрейк, – пишет биограф мореплавателя, – еще неизвестно, была бы когда-либо увенчана королева Виктория короной Индии».

Из тридцати кораблей, переданных Дрейку, в Плимут 20 июня 1587 года вернулись только двенадцать. Но никто и не думал упрекать его за такие потери. Тем более что их гибель полностью покрывалась добычей. Фрэнсис Дрейк получил звание вице-адмирала и впоследствии сыграл свою роль в разгроме восстановленной Непобедимой армады. Затем вице-адмирал, официально ставший корсаром, продолжал с успехом бороздить Атлантический океан. Случалось, что галионы, увидев его флаг, сдавались без единого выстрела.

В 1592 году Плимут отправил Дрейка заседать в парламенте, но словесные бои не приносили ему удовлетворения. Ему были милее хриплые крики чаек и рев ветра над волнами.

Название адмиральского корабля, на котором Дрейк в 1594 году отплыл из Плимута в Западную Индию, было громким и даже устрашающим – «Дифайенс» («Вызов»). И похоже, именно с этого момента судьба приняла вызов гениального и удачливого авантюриста океана.

В конце XVI века Панама, самый важный узел перевалки сокровищ, поступающих из Перу, быстро развивалась. Суда любого тоннажа заходили в порт и, нагруженные, покидали его. Сколачивались огромные состояния.

– Такой город, если я нападу на него, предпочтет выкуп разрушению.

Дрейк, будучи абсолютно уверен, что его имя вселяет ужас, отправил одного из своих капитанов по имени Баскервиль с ультиматумом к губернатору Панамы, на тихоокеанское побережье.

– Я буду ждать здесь. Вам предстоит увеселительная прогулка.

На самом деле переход через перешеек никогда не был увеселительной прогулкой хотя бы из-за климата, москитов, змей. Дрейк прекрасно знал это, поскольку в 1572 году сам возглавлял экспедицию, добравшуюся до Панамы. Баскервиль подчинился и во главе небольшого отряда двинулся по тропе, протоптанной мулами, перевозившими испанское золото.

Через три недели туземный рыбак принес удивительную новость: группа англичан довольно жалкого вида ожидала помощи на соседнем пляже, куда они кое-как добрались пешком.

– Не могу поверить, что речь идет о Баскервиле, – сказал Дрейк капитану судна. – Подойти ближе к берегу.

Шлюпка, посланная на берег, подобрала нескольких измученных людей, в том числе и Баскервиля, который не только падал с ног от усталости, но и был ранен.

– Нам не повезло, адмирал. Гарнизон Панамы стойко оборонялся, а потом перешел в контратаку.

– Ну что же, Панама подождет.

Дрейк был в ярости. Ведь причина, по которой он отложил наказание города, была неподобающей для корсара: он заболел дизентерией. «Дифайенс» несколько суток крейсировал в море у Портобело. Чтобы развлечь лежащего в своей каюте адмирала, официальный картограф и художник экспедиции принес ему свои акварели:

– Это вид островка Буэнавентура, адмирал. Мне было приятно изобразить «Дифайенс» на фоне зеленого берега.

Дрейк рассматривал рисунки и молчал. Он явно томился от нетерпения. Врач адмирала знаком отослал художника. Чуть позже послышались крики, поднялась суета, люди столпились на корме. Врач вышел к собравшимся:

– Адмирал сказал мне, что лично возглавит рейд для наказания Панамы. «Я встану отдать приказ». С этими словами он приподнялся – и замертво рухнул на кровать.

«Такого славного моряка в Англии больше не было вплоть до Нельсона» – примерно такую фразу можно найти в трудах многочисленных британских морских историков. Испанцы тоже хранят память о Дрейке. В 1915 году А. Э. В. Мейсон, один из биографов адмирала, встретился с алькальдом Кадиса. Этот муниципальный чиновник держался столь недоброжелательно, что Мейсон спросил его о причинах такого приема. Испанец глянул ему прямо в глаза:

– Вы забыли о Дрейке?

Ни один груз не доставляет столько неприятностей, как порох. Во время Второй мировой войны грузовые суда, перевозившие снаряды, входили в состав конвоев, которые пересекали Атлантику или Северный Ледовитый океан. Если в такой корабль попадала торпеда, бомба или снаряд, водную ширь сотрясал глухой рев, к небу взмывал огненный столб, увенчанный густой шапкой дыма. Когда дым рассеивался, на поверхности ничего не было, словно корабля никогда и не существовало.

В 1689 году подобной участи мог ожидать «Серпант», французский 24-пушечный фрегат, атакованный голландским кораблем. «Серпант» вез из Кале в Брест груз пороха в бочонках. Пушкари, как могли, отражали атаку нападавшего судна, но вся команда знала, что положение не из приятных. Юнге, как и матросам, было известно об угрозе, нависшей над кораблем. Бледный парнишка сидел, скорчившись, у подножия мачты. Ничего удивительного, ведь ему было всего двенадцать лет. Капитан «Серпанта» заметил перепуганного мальчишку:

– Поставить его на ноги. Привязать к мачте. Кто не умеет смотреть в лицо опасности, не заслуживает жизни.

Матросы повиновались. С детьми в ту эпоху не церемонились. Капитана «Серпанта» звали Жан Бар. А юнгой был его сын Франсуа-Корниль.

Жан Бар один из самых знаменитых французских корсаров. Он был именно корсаром, не пиратом. Большинство биографов изображают его в сценах, больше похожих на лубочные картинки. Одни истории правдивы, другие спорны. То, что произошло на борту «Серпанта», – истинная правда.

8 января 1679 года Жан Бар получил звание капитан-лейтенанта Королевского морского флота. Людовику XIV был хорошо известен его послужной список. Он знал, что этот уроженец Дюнкерка, двадцати девяти лет, сын судовладельца, служил под командованием знаменитого голландского адмирала Рюйтера, морского гения. Но когда Франция вступила в войну против Голландии, Жан Бар покинул эту службу из патриотических соображений. Много лет спустя Жана Бара, капитана первого ранга, представили королю. Людовик XIV ничем не выказал своего удивления, хотя совсем иначе представлял себе прославленного моряка.

Министр Поншартрен поддерживал тогда корсарскую войну, а не войну эскадренную, которая довольно дорого обходилась Франции, не принося особых успехов. Именно он настоял, чтобы корсарами становились моряки Королевского флота. Офицеры Морского корпуса, горделивые, как павлины, постоянно насмехались над офицерами-корсарами. Их сарказм достиг апогея, когда разнеслась весть о том, что король собирается принять Жана Бара.

– Неотесанный мужлан, ходит как бык, а теперь его распирает от важности. Он для визита в Версаль заказал себе штаны и камзол с золотым шитьем, подбитый серебряной парчой. Его первый помощник шевалье Форбен, словно ярмарочный шут, прогуливает по Парижу этого разодетого медведя.

Но человек, стоявший перед Людовиком XIV, был одет пристойно, держался почтительно и с достоинством. Крепкая стать, плотно сжатые пухлые губы и умный взгляд синих глаз. Этот человек, которого боялись англичане, голландцы и испанцы, понравился «королю-солнце». Монарх задавал Бару вопросы и с интересом выслушивал ответы. Беседа продолжалась долго.

Завершив поход против мавров Сале, Жан Бар привез сто пятьдесят знатных пленников, в том числе сына правителя этого африканского порта. А это означало солидный выкуп. Еще будучи капитаном второго ранга, он выдвинул оригинальную идею об объединении корсаров в специальную эскадру. Корсарская эскадра изматывала противника, грабила и топила торговые суда, нападала на одиночные военные корабли, рассеивалась в случае встречи с превосходящими силами врага и собиралась вновь, когда появлялись менее защищенные суда. Последний эпизод имел место в 1687 году.

– Расскажите мне все в деталях, – потребовал король.

Жан Бар на фрегате «Ле Жё» и Форбен на «Райёзе» получили задание сопровождать двадцать торговых судов, идущих из Северного моря в направлении Бреста. На широте острова Уайт появились два английских корабля – «Нон сач» («Несравненный»), вооруженный 48 пушками, и его «сопровождающий» с 44 пушками. Оба французских фрегата располагали всего 40 пушками. Жан Бар понимал, что в таких условиях открытое сражение равносильно самоубийству, но бой четырех кораблей позволит торговому конвою уйти.

Оба французских корабля атаковали «Нон сач». Вначале ветер не был благоприятным, но вскоре он переменился. Бой продолжался три часа. Торговые суда уже находились вне пределов досягаемости. На борту французских фрегатов кончился порох, они потеряли мачты и были изрешечены снарядами. В живых осталось всего тридцать моряков, часть из них серьезно раненных. У Форбена шесть ран, Жан Бар тоже легко ранен. Делать нечего, пришлось сдаться, перейти на борт «Нон сача». Пленников приветствует боцман.

– Как, – удивляется Жан Бар, – никто из офицеров не вышел встретить нас!

– Месье, они все убиты. Вы хорошо поработали.

Обоих раненых капитанов, а также Во-Минара, первого помощника, заключили в тюрьму форта Плимута. Толстые стены, окна с решетками, дверь на засове. Но к пленникам относились хорошо, особенно к Жану Бару.

– Ваше мужество достойно уважения, – говорил ему комендант форта.

Но слава Жана Бара сослужила ему и плохую службу. Англичане отказывались обменивать его на своих капитанов, пленников Франции.

Жан Бар обладал удивительной властью над людьми. Английский хирург форта так к нему расположился, что стал его сообщником. В пакете с бинтами, который он однажды принес, была спрятана пилка. И с этого момента пленники вступили в рискованную игру.

Двум юнгам, которые служили при Форбене и Баре, было разрешено выходить в город по причине возраста и безобидной внешности. Однажды они обнаружили в лодке мертвецки пьяного моряка. Они оглушили его, отволокли на пустырь, а лодку спрятали. Четвертым сообщником стал уроженец Остенде, друг англичан и кузен Жана Бара. В некоторых случаях родственные отношения играют решающую роль. Кузен, извещенный юнгами, незаметно переносит в украденную лодку все необходимое для бегства морем: компас, два весла, пиво, хлеб, немного колбасы.

Однажды ночью Жан Бар раздвигает заранее подпиленные решетки. Помогает еще слабому Форбену вылезти первым, вылезает сам и тихим голосом зовет Во-Минара.

– Я не смогу пролезть. Я слишком толстый, – отвечает Во-Минар.

Он все же попытался, но тщетно.

– Не судьба. Уходите, дай вам Бог удачи.

Почти всю ночь Во-Минар, чтобы обмануть часовых, меняя голос, изображает оживленный разговор пленников.

Оба юнги и остендский кузен ждут снаружи. Появляется и хирург, чтобы сделать последнюю перевязку и попрощаться с теми, ради кого предал своих соотечественников. Все идут по тропинке к морю. Остается преодолеть последний проход, охраняемый часовым. Неужели придется его задушить? На вопрос англичанина: «Кто идет?» – Жану Бару удается без акцента ответить: «Рыбаки». Часовой пропускает группу.

Форбен держит руль, Жан Бар и оба юнги орудуют веслами. Лодка «рыбаков» удаляется в сторону Франции.

Через два дня настоящий рыбак из Сен-Мало замечает лодку. «Наверное, потерпевшие кораблекрушение». Он приближается к лодке, узнает Жана Бара:

– Месье, я имел честь служить на вашем корабле. Не желаете подняться на борт моей посудины? Или взять вас на буксир?

– Спасибо, мы почти дома.

Через пятьдесят часов после отплытия от плимутского побережья беглецы, которых на почтительном расстоянии сопровождает рыбак, высаживаются на пляж Эрки, неподалеку от Сен-Мало. Еще через несколько недель вернувшийся в Дюнкерк Жан Бар получает звание капитана первого ранга.

Людовик XIV с удовольствием слушал его забавные рассказы. Какова же была его радость, когда в 1693 году он узнал, что под началом Турвиля Жан Бар проявил чудеса храбрости, потопив в битве при Лагуше шесть вражеских кораблей. Постоянно вступая в бой, он сопровождал торговые суда (в общей сложности около сотни), которые везли во Францию долгожданный груз зерна. Он нападал на английские фрегаты и брал их в плен, захватил также несколько конвоев с провизией и с боеприпасами. «Король-солнце» вручил корсару грамоту о возведении в дворянство, наградил крестом Святого Людовика и пожаловал право внести в свой герб цветок лилии.

Через три года, после многих других подвигов, Жан Бар, кумир французского военного флота и простого люда, наводивший ужас на врагов, был снова вызван в Версаль. Ему исполнилось сорок шесть лет. По меркам той эпохи он был уже почти старик, но по-прежнему оставался атлетом и взгляд его лучился энергией.

– Жан Бар, – сказал король, – я назначаю вас командующим эскадрой.

Корсар поклонился согласно протоколу, потом поглядел монарху прямо в глаза:

– Сир, вы поступили правильно!

Подписание в 1697 году Рисвикского мира обескуражило корсаров, в том числе и Жана Бара, который удалился в Дюнкерк, к семье. Он был женат дважды и, хоть и редко бывал на суше, успел обзавестись тринадцатью детьми, девочками и мальчиками. Наконец пришла добрая весть о конфликте, разгоравшемся в борьбе за испанское наследство. Предлог не важен. Жан Бар ускорил снаряжение своей дюнкеркской эскадры. В пятьдесят один год, все еще энергичный и крепкий как скала, он следил за всеми работами лично, в любую погоду. Ранняя весна 1702 года выдалась холодной. Жан Бар простудился, он кашлял, бредил в лихорадке. Пневмония одержала верх. 20 апреля 1702 года корсар, бросавший вызов ядрам и бурям, скончался. Людовик XIV, узнав, что его семья оказалась в нужде, назначил вдове пенсию в 2 тысячи ливров.

Моряки, следовавшие за гробом, повторяли:

– Такого великого командира у корсаров больше не будет.

Но в корсарской войне появился еще один великий капитан.

Вначале «свободный корсар», потом капитан второго ранга в Королевском флоте. Очень быстро его добыча стала обильной и богатой. Попав в плен к англичанам, он бежит из Плимута и добирается до Сен-Мало. После памятного боя с крупным кораблем «Нон сач» Людовик XIV принимает его в Версале. Его успехи на море приносят ему дворянство и крест Святого Людовика, затем он получает патент командира эскадры. Постойте, что это – недоразумение, повтор предыдущей истории? Нет, сходство на этом заканчивается. Герой под стать Жану Бару, но на двадцать три года моложе своего предшественника. Это – малоец по имени Рене Дюге-Труэн.

«Рене Труэн, сир дю Ге, известный под именем Дюге-Труэна, родился в Сен-Мало в 1673 году. В 1689 году добровольно поступил на службу на корсарский корабль». Биография, изложенная в словарях и школьных учебниках, искажает правду. В шестнадцать лет Рене Труэн если и был добровольцем, то только в играх, фехтовании и ухаживании за девушками.

Когда он родился, его отец Люк Труэн де ла Барбине, богатый судовладелец, произнес приговор, которого можно было ожидать в то время от главы многочисленного семейства:

– Этому идти в священники!

Рене отправили в Реннский коллеж, далее его ждала семинария. Но после смерти отца (1688) Рене бежал в Каи, потом в Руан и, наконец, в Париж. Ему в наследство досталось поместье Ге. К тому же он был красивым парнем, обладал хорошими манерами, с ранних лет отличался самомнением. Ростовщики и девицы легкого поведения оспаривали его внимание. Его старший брат, как и отец, тоже Люк, почуял опасность: «Ко мне, малыш!» Юного повесу вернули в Сен-Мало, запихнув в почтовую карету. А еще через неделю отправили «добровольцем» (а значит, без денежного содержания) на борт «Трините» («Троица»), одного из судов семейной флотилии, который был предназначен исключительно для корсарской войны.

Многие великие моряки (в их числе Нельсон) страдали морской болезнью. Добровольца, которого теперь именовали Дюге-Труэн, перегнувшегося через планшир, немилосердно рвало, пока вокруг свистели ядра, зато потом он отважно бросался в абордажный бой. Он справился со своим недомоганием. После двух походов семья решила, что теперь он достоин командовать кораблем. Ему доверили «Даникан» – корабль довольно медленный, четырнадцать пушек которого страха врагу не внушали. Дюге-Труэн собирал жатву у берегов Исландии, где в основном промышляли английские и голландские рыбаки, а потому добыча была жалкой. Но потом он командовал и другими кораблями. В двадцать один год несостоявшийся семинарист уже имел за плечами опыт капитана пяти кораблей.

12 мая, командуя фрегатом «Дилижанс», Дюге-Труэн напал на шесть английских военных судов. Бой длился двенадцать часов. Получив ранение, он вынужден был сдаться. Его заключили в тюрьму Плимута. Одна прекрасная англичанка увидела его, безумно влюбилась и устроила ему побег.

В 1696 году капитан «Француза», отличного корабля, вооруженного 48 пушками, маневрировал, чтобы напасть на английский торговый караван, и заметил, что к нему направились два корабля – «Бостон» и «Нон сач», тот самый «Нон сач», который девятью годами ранее пленил Жана Бара. Битва была жестокой, но двумя неделями позже Дюге привел в Сен-Мало несколько судов из конвоя и пресловутый «Нон сач» – «Несравненный».

– Отныне «Несравненный» будет называться по-французски «Сан-Парей» и станет моим собственным кораблем.

Удача продолжала улыбаться уроженцу Сен-Мало, который, похоже, обладал каким-то шестым чувством предвидения. «Оставляю философам, – писал он в своих мемуарах, – объяснение природы и принципа этого внутреннего голоса, который часто сообщал мне о добрых или плохих вестях. Припишут ли они это неведомому гению, который нас сопровождает, живому и яркому воображению или нашей душе, которая порой разрывает мрак будущего, я не стану подшучивать над их объяснениями. Но сам я не перестаю изумляться этому невнятному, утробному голосу, который с упрямством вновь и вновь повторяет мне, что грядут некие события».

В 1707 году крейсирующие в Ла-Манше эскадры Дюге-Труэна и Форбена получают послание от Поншартрена, морского министра: «Наши агенты сообщают, что английский конвой из двадцати торговых судов направится в Испанию. Атакуйте его». Когда появился конвой, Дюге и Форбен увидели, что его сопровождают пять британских военных кораблей. Состоялась знаменитая битва, во время которой внезапно вспыхнул и затонул один из английских кораблей, унеся под воду всех находившихся на борту. «И двадцать лет спустя эта сцена повергает меня в ужас», – писал Дюге-Труэн. Анонимные комментарии, сопровождавшие его мемуары, прекрасно передают духовный облик этого корсара, человека психологически сложного: «Его темперамент склонял его к печали или, по крайней мере, к некой меланхолии, которая делала его неразговорчивым. Привычка решать большие задачи ввергала его в равнодушие к тем заботам, коими обременено большинство. Его собеседники нередко замечали, что понапрасну тратили время на долгий рассказ: он не слушал и даже не слышал. Однако ум его был живым и проницательным. От его внимания не ускользали никакие обстоятельства. Он не любил ни возлияний, ни застолий. Но не мог противиться своей склонности к женщинам, ни к одной не привязываясь, дабы избежать долгой и сильной страсти, способной занять слишком большое место в его сердце».

В 1708 году Дюге-Труэн вместе с братом Люком направили часть личного флота, к которому добавились десять кораблей, посланных королем, для участия в военной кампании против бразильского флота. Предприятие потерпело крах, сундуки судовладельческой компании братьев Труэн опустели. Королевские финансы были в нелучшем состоянии. Война за испанское наследство затягивалась. Против Франции выступили восемь стран. Проект, который братья Труэн вручили морскому министру, казался дерзким и требовал внушительных инвестиций. Но в случае удачи он мог принести существенный доход. Предполагалось захватить Рио-де-Жанейро и вынудить португальцев заплатить выкуп.

– Надо найти семьдесят тысяч ливров, – сказал Люк Труэн, – чтобы заплатить нашим морякам за два месяца вперед. Нам нужны заказчики.

И заказчики нашлись. Восемь человек, в том числе король, ссудили братьев деньгами. Объединенная армада насчитывала 17 кораблей, вооруженных 735 пушками. На борту находилось 5700 человек. Армаде понадобилось три с половиной месяца, чтобы подойти к Рио-де-Жанейро, и сутки, чтобы прорваться в бухту. Командиры португальских батарей не могли и представить себе вторжение с моря таких вражеских сил и нежились на своих виллах. Пушкари не сделали ни одного выстрела по подошедшим судам.

Дюге-Труэн располагал достаточным временем, чтобы разместить свои корабли в юго-западной части бухты, где они были недосягаемы для батарей. Он высадил своих людей, поставив задачу обойти врага с тыла, а сам послал (19 сентября 1711 года) ультиматум Франсишку Каштру да Мораишу, губернатору города. Руководители отдаленных владений всегда начинали с горделивых ответов, одновременно готовясь к бегству или сдаче: «Я готов защищать город до последней капли своей крови. Да хранит Господь вашу милость». На рассвете 21 числа французский экспедиционный корпус начал наступление. Раздалось несколько разрозненных пушечных выстрелов, но, поскольку разразилась гроза, могучие раскаты грома заставили жителей поверить, что начался смертоносный обстрел. Когда французы вошли в город, тот был совершенно пуст.

Дюге-Труэн отправил новое послание сбежавшим в горы «защитникам»: «600 тысяч крузадо и 10 тысяч пиастров, иначе город будет сожжен». Крузадо называлась золотая монета весом около четырех граммов. 4 ноября выкуп был заплачен, и эскадра отплыла. На обратном пути на нее обрушилось сильнейшее торнадо, и два корабля затонули с командой и всем грузом. Это была единственная потеря экспедиции. Доход арматоров после выплаты королевской доли составил 92 процента.

За свою корсарскую карьеру Дюге-Труэн захватил 300 торговых судов и 60 боевых. Командор ордена Святого Людовика, королевский наместник, советник Ост-Индской компании, назначенный в 1729 году командующим морским флотом в Бресте, он подал прошение об отставке: «Пришло время лечить свою подагру, мигрень и лихорадку, которые доставили мне немало неприятностей». Подагра наводит на мысль, что Дюге был не так уж чужд обильным застольям. Он удалился в Ла-Флури, в окрестностях Сен-Сервана. Там он получил звание командира эскадры и, хотя считал свою отставку окончательной, возглавил морскую экспедицию, чтобы наказать берберов, которые ощущали себя чуть ли не хозяевами в Средиземном море. Новость о его приближении так напугала беев и эмиров Алжира, Туниса и Триполи, что они отказались от сопротивления и были вынуждены подписать мир на условиях Парижа.

Дюге-Труэн опять стал отставником, но через несколько недель (в 1736 году, когда ему уже исполнилось шестьдесят три года) почувствовал себя плохо. Парижские доктора, к которым он обратился за консультацией, сочли, что великий человек имеет право знать правду, тем более что в ту эпоху шестьдесят три года почитались солидным возрастом. «Ваш случай безнадежен». Они не ошиблись: вскоре знаменитый корсар скончался в Париже, получив отпущение грехов и последнее причастие. До последних мгновений он сохранял завидную невозмутимость.

Флибустьерская эпопея составляет отдельную главу великой книги приключений в водах Атлантического океана. Она началась в первой трети XVI века, когда некоторые европейские авантюристы осознали беспрецедентный факт: через океан с запада на восток течет настоящая золотая река. Ее истоком были золотоносные шахты в Перу и соседних районах, где испанские завоеватели нещадно, до смерти, эксплуатировали порабощенных индейцев. Суда доставляли золото в Панаму, на тихоокеанское побережье. Конвои на мулах везли его по перешейку на берег Атлантики, где золото грузилось в трюмы галионов. Тяжелогруженые суда собирались в Гаване, откуда в составе конвоев следовали в Испанию.

Среди авантюристов, завороженных этим потоком богатств, было немало разного рода преступников, религиозных и политических изгоев, а также вполне благополучных людей, не страдающих излишней щепетильностью, как, например, младшие отпрыски добропорядочных семей, жаждавшие приключений и вовсе не спешившие стать священниками. Все они стремились на запад. Некоторые пускались в плавание на утлых суденышках, и больше о них никто никогда не слышал. Французы облюбовали небольшой остров, покрытый пышной растительностью, который Колумб назвал Тортуга из-за его формы, напоминающей черепаху. Англичане обосновались чуть дальше, на острове больших размеров, который они нарекли Ямайкой – от индейского Хаймака. Французские авантюристы, объединенные общими целями, называли себя «береговыми братьями». Их отношения были жестко регламентированы, капитаны и матросы получали строго определенный процент добычи. Захват испанских галионов с грузом золота был чрезвычайно доходным предприятием. Высшие чиновники Франции и Англии, а также монархи быстро поняли это. Они становились арматорами – снабжали деньгами флибустьеров в обмен на свою долю доходов. Каждый знал, что королевская доля была самой большой.

Французские и английские авантюристы, специализирующиеся на охоте за испанским золотом, – они нападали не только на галионы, но и на береговые колонии и боевые корабли – стали называться флибустьерами, от староголландского слова vrijbuiter (фрийбейтер), что означает «вольный добытчик», другими словами – пират. Но они не были пиратами: губернаторы островов Тортуга и Ямайка от имени королей Франции и Англии выдавали им патент, который превращал их в корсаров, воевавших против общего врага, Испании. Флибустьеры-корсары обычно должны были прекращать свои набеги в тот период, когда страны не находились официально в состоянии войны. Но разве можно требовать от человека кипучей энергии законопослушания, как от обычного нотариуса! Их нимало не заботило, что иногда они из корсаров превращались в пиратов. «Новости доходят до нас слишком поздно, – оправдывались они, – и слишком редко».

Хотя школьные учебники почти не упоминают о них, французские и английские флибустьеры были настолько знамениты и в свое время, и в более позднюю эпоху, что затмили имена многих почитаемых ныне капитанов и генералов. Имя Монбара Губителя сохранилось в морских анналах из-за его прозвища, которое было вполне оправданно. Младший сын в добропорядочном лангедокском семействе стал своего рода фанатиком-аскетом среди флибустьеров. Его не интересовало ни спиртное, ни игра, ни женщины. Единственным смыслом жизни была, похоже, ненависть к испанцам, которая проявилась у Монбара с самого отрочества.

Его не удовлетворяло простое убийство испанцев. Он охотно пытал их. Любимая потеха: взрезать ножом живот, извлечь конец кишки, прибить его к мачте, а потом гонять несчастного вокруг, поднося к голым ягодицам горящий факел. Стоит добавить, что приписывали эти преступления Монбару испанские хронисты, тогда как другие историки утверждают, что это было в порядке вещей и у католиков, и у протестантов во время Религиозных войн. Пропагандистская информация, вернее, дезинформация, «деза», возникла не вчера.

Достоверно известно, что Монбар, захватив галион, убивал всех, кто на нем находился, и отправлял судно на дно. Никакой добычи. Эта последняя особенность быстро отбила у авантюристов желание наниматься на корабль Монбара, но фанатик все же сумел собрать верную команду. Это были индейцы, чьи родные погибли от рук испанцев. Однажды – история не сохранила точной даты – Монбар и все его индейцы сгинули без следа. Никто не выжил, чтобы поведать о кораблекрушении.

Жан-Давид Но, по прозвищу Франсуа Олоне, то есть француз из местечка Сабль-д’Олон, тоже прославился свирепостью. На гравюрах он изображен вскрывающим грудь пленнику-испанцу, чтобы вырвать сердце и скормить его другому, оцепеневшему от ужаса (из Флибусты) пленнику.

Когда об этих «милых развлечениях» прослышал испанский губернатор Кубы, он немедленно издал приказ: любого французского флибустьера вешать без суда и следствия. И тут же Олоне захватил испанский фрегат. Раненых врагов прикончили, а здоровых заперли в трюме. Потом их по одному выводили наверх. Как только голова пленника показывалась из люка, Олоне самолично ударом сабли сносил ее с плеч. После каждого удара Олоне якобы слизывал кровь с клинка – омерзительная дегустация. Все эти подробности поведал единственный испанец, которого Олоне оставил в живых и отослал к губернатору Кубы с предупреждением, что в следующий раз очередь дойдет и до самого губернатора. Вероятно, отчет о событиях был переписан, чтобы производить нужное впечатление. Никакой клинок не выдержит десяти, а тем более шестидесяти казней подряд.

Олоне показал себя хорошим командиром и на суше во время похода на Маракайбо, испанский город, построенный на берегу обширной лагуны (сегодня это территория Венесуэлы). Экспедиция вернулась на Тортугу с громадной добычей стоимостью более 500 тысяч пиастров – деньги, драгоценности, табак, какао и рабы. Губернатор острова получил 10 процентов добычи, а проданный товар принес еще 120 тысяч ливров. Только церковная утварь, награбленная в монастырях, была отложена в сторону. Она предназначалась для новой часовни на острове Тортуга в качестве покаянного дара флибустьеров. На счету у Олоне есть один замечательный морской подвиг: попав в плен в Кампече (Мексика, западное побережье Юкатана), он бежал вместе с несколькими черными рабами и добрался до Тортуги в маленькой лодке, преодолев в тяжелых условиях под парусом и на веслах 1200 морских миль. За исключением этого подвига, он зарекомендовал себя довольно посредственным и даже неумелым мореплавателем, кружа чуть ли не год по Мексиканскому заливу, да так и не сумев из него выйти. В 1671 году его корабль сел на мель у островка вблизи Картахены, порта на северном побережье Южной Америки. Часть потерпевших кораблекрушение моряков пала под градом индейских стрел, а остальные, в том числе и Олоне, которому уже исполнился сорок один год, попали в плен. Индейцы изрубили его на куски и съели.

Искатели приключений прибывали в Карибский бассейн без женщин. На острове Тортуга практически не было постоянных жителей. Нравственное состояние в этой среде, при полном отсутствии женщин, было неблагополучным. В 1665 году губернатор Бертран д’Ожерон решил исправить такое положение дел и отправил во Францию посланцев с поручением набрать невест для флибустьеров. Те, кого удалось заманить, отнюдь не были робкими, невинными барышнями. В основном их набирали среди проституток. Они знали, на что шли в надежде начать новую жизнь: долгое путешествие, жизнь на чужбине, всевозможные невзгоды, которыми чреват брак с незнакомцем.

Весть об отплытии из Франции двух кораблей с женщинами была привезена на Тортугу быстрым фрегатом и вызвала необычайное возбуждение. День ото дня нетерпение росло. Губернатор стал опасаться, что оно выльется в беспорядки по прибытии долгожданного женского груза, и ввел строжайшие меры.

И вот корабли вошли в порт. Флибустьеры неподвижно застыли на причале и на борту лодок, вышедших навстречу кораблям. Стояла удивительная тишина, все словно оцепенели. Невероятно: грабители и убийцы, привыкшие к дракам и яростным боям, оробели при виде женщин на борту прибывших кораблей! Именно женщины первыми нарушили молчание, но ни с той, ни с другой стороны никто не использовал грубых словечек, как можно было бы ожидать. Мало-помалу завязались разговоры: «Как прошло путешествие?» – и прочее в том же духе.

После небольшого отдыха «невесты» были распроданы на торгах. Каждая нашла себе суженого, даже не самые молодые и красивые. Каждая ушла с новым мужем. Исторически доказано, что все оказались хорошими женами, а со временем и хорошими матерями.

Позже на Тортугу прибыли новые женщины – далеко не все из них мечтали о замужестве. Девицы легкого поведения за несколько лет сколотили здесь состояние, так же как держатели кабаков, притонов и всякого рода торговцы, обосновавшиеся в морском квартале Нижняя Суша. Золото, добытое в корсарских походах, жгло руки флибустьерам. Они без счету тратили на попойки и ненужные пустяки. Эти грубые люди ходили увешанные драгоценностями, в богатых одеждах, до беспамятства напивались в тавернах, у девиц, прямо на пляжах. После нескольких дней безумной гульбы они уходили в море за новыми приключениями.

Повторим, что среди флибустьеров встречались не только головорезы. Часть их эпопеи поведал нам Александр Оливье Эксмелин, сын аптекаря из Онфлёра. Он выучился на хирурга, но вынужден был эмигрировать, поскольку во Франции гугенотам, сторонникам Реформации, запретили заниматься врачеванием. После довольно тяжелых первых лет, когда он трудился наемным рабочим у одного колониста, Эксмелин смог наконец заняться своей профессией. Его по достоинству оценили на флибустьерских кораблях, где он плавал судовым врачом. Ценим его и мы – за то, что у него возникла мысль взяться за перо.

Грамон, сын офицера Королевской гвардии, в четырнадцать лет убил на дуэли офицера, который слишком рьяно ухаживал за его сестрой. Дворянин по происхождению, кадет Королевского морского полка, потом офицер флота, Грамон решил стать флибустьером, чтобы жить было веселее. Он прибыл на Тортугу, уже завоевав высокий авторитет, поскольку захватил голландскую флотилию со столь богатым грузом, что ее называли Амстердамской биржей. Этот подвиг принес ему 80 тысяч ливров (пятая часть всей стоимости добычи), и почти всю эту огромную сумму Грамон растратил за восемь дней грандиозной попойки. Последние 2 тысячи ливров он поставил на кон – и выиграл достаточно, чтобы купить 50-пушечный корабль. Флибустьеры дрались за право служить под его началом.

Несколько крупных экспедиций покрыли Грамона неувядаемой славой.

Веракрус был одним из самых защищенных поселений испанцев: мощные фортификационные сооружения, пушки, гарнизон из 4 тысяч солдат. Кроме того, за несколько дней из Мехико могли подойти еще 16 тысяч человек подкрепления. У Грамона было семь кораблей. Он совершил вещь, немыслимую по тогдашним временам: ему удалось благополучно пристать к берегу ночью в нескольких лье от цели. Десант немедля двинулся в путь и еще до зари оказался перед главными воротами города. Перепуганные стражники послушно впустили вражеский отряд. Оказавшись внутри, флибустьеры заняли цитадель и окружили главные здания. Грамон добился от городских властей выкупа в 2 миллиона пиастров. Через четверо суток, когда на горизонте появились паруса испанского флота, его небольшая армада отплыла.

Взятие Кампече принесло намного меньше, поскольку горожане успели до появления флибустьеров вывезти и спрятать свои богатства. Грамон не был палачом. Он запрещал своим подручным – в пределах возможного – истязать людей, чтобы они заговорили. Грандиозная пирушка несколько смягчила досаду из-за небогатой добычи. В последний вечер Грамон в окружении своих офицеров сидел во главе стола.

– А теперь фейерверк!

Этот костер остался в истории. Грамон велел собрать все кампешевое дерево (синий сандал), хранившееся на складах, – дорогостоящий товар, самое драгоценное дерево в мире – и приказал поджечь. Ночь озарилась оранжевым пламенем, в небо потянулся благоуханный дым. Безумный каприз всемогущего сеньора.

– Ну разве смогут в Версале тягаться с нашей затеей? – воскликнул Грамон. – Любая их выдумка покажется сущей чепухой!

По возвращении на Тортугу губернатор сообщил Грамону, что тот назначается королевским наместником южной провинции Сан-Доминго. Версаль хотел вернуть на службу этого блестящего подданного. Грамон поблагодарил за честь, но не сказал, намерен ли приступить к своим новым обязанностям. В середине октября 1686 года он вновь вышел в море – на трех кораблях с двумя сотнями человек на борту. Он не сообщил, куда направляется. Паруса великого сеньора золотой поры флибустьерства исчезли на горизонте, и больше их никогда не видели.

Имя Генри Моргана по-прежнему заслуженно сияет в анналах британского флибустьерства. Он родился примерно в 1635 году в Уэльсе, в городке Лланримни, в семье зажиточного землевладельца. Но молодому человеку было тесно в родительских пенатах под серым небом. Привольная жизнь, драки, солнце, власть – вот что его влекло. Стать королем острова! Однажды он отправился искать счастья на Барбадосе, где целых пять лет должен был отрабатывать свой проезд. На острове своей мечты он был не королем, а скорее рабом. Следующие пять лет он провел на Тортуге рядовым разбойником, там, рыжий, коренастый, амбициозный и в меру жестокий, растерял остатки совести и хороших манер, привитых ему валлийской мамашей. В двадцать восемь лет Генри Морган по-прежнему мечтал о великих делах, однако не имел средств, чтобы их осуществить. Но удача улыбнулась ему. Один из его дядьев был назначен вице-губернатором Ямайки. В гнезде британского флибустьерства оперился стервятник, мечтавший стать орлом.

Его первые цели были скромными – рыбацкие суденышки, склады небольших испанских поселений. Но под защитой дяди Морган довольно быстро нашел способ развить свой талант. Вскоре губернатор Ямайки стал величать капитана Моргана адмиралом – каждое его возвращение существенно подпитывало финансы быстро развивающегося Кингстона (тогда Порт-Ройял).

Адмирал Ямайки всегда избирался общим голосованием флибустьеров острова, а губернатор утверждал его избрание. После того как со сцены ушел прославленный флибустьер Старик Мансфельт, Моргану даже не пришлось выставлять свою кандидатуру – его назначили под единодушные восторженные вопли. В его послужном списке числились нападения на богатые испанские города – ему удалось получить выкуп с Сантьяго на Санто-Доминго, с Гранады на озере Никарагуа, с острова Санта-Каталина, с Пуэрто-дель-Принсипе на Кубе, – не считая захватов на море многочисленных талионов.

Портобело на Атлантическом побережье Панамского перешейка был тем самым местом, куда караваны мулов доставляли слитки золота из Панамы. Городок защищали три форта. Морган высадился ночью, штурмом завладел двумя фортами, атаковал третий. Согласно тактике той эпохи, следовало первым делом прислонить к стене высокие штурмовые лестницы и идти на приступ, но Морган не желал терять своих бойцов. Лестницы были принесены и поставлены, но взбираться по ним пришлось несчастным монахам, святым братьям и сестрам, которых беспощадная солдатня пригнала к форту. Позади них лезли флибустьеры, держа в зубах ножи, а сверху стреляли перепуганные защитники.

Оргия, устроенная по прибытии Моргана в Порт-Ройял, превзошла все бывшие прежде. В тавернах перестали давать сдачу, измотанные девицы прятали золотые под матрасы, ростовщики и торговцы проводили бессонные ночи над приходными книгами. Для охраны набитых добром складов нанимали дюжих молодцов. Богатство острова Ямайка разом возросло по меньшей мере на треть. Золото, доставленное в Лондон, вновь пополнило оскудевшие сундуки королевской казны.

Морган считал, что способен на большее: он задумал напасть на саму Панаму. Панама, город с населением десять тысяч человек, славилась своим богатством. Оживленный порт, множество каменных строений – церкви и монастыри, а кроме того, так называемые королевские здания, в частности казначейская палата, куда свозили добытое в Перу золото. В 1573 году отряд из восемнадцати белых и тридцати чернокожих под началом тогда еще малоизвестного Фрэнсиса Дрейка напал в каких-то двух лье от пригородов Панамы на караван мулов, перевозивший золотые слитки через перешеек. Но на сам город они не решились напасть.

Своими планами Морган поделился с Томасом Модифордом, губернатором Ямайки.

– Ваш прожект мне нравится, – сказал тот, – но мне было бы желательно получить известие о провокации с испанской стороны. Панама – слишком большой кусок, чтобы Лондон проглотил его просто так.

Тем временем Морган провел успешную операцию против Маракайбо. И вот небо вняло чаяниям адмирала: с испанского корабля на северный берег Ямайки высадился небольшой отряд, который сжег несколько хижин и захватил пленников.

Экспедиция Моргана против Панамы приобрела, как выразились бы впоследствии, наполеоновский размах и при этом была тщательно подготовлена и проведена быстро и безошибочно. Армада, собранная адмиралом на Ямайке, насчитывала 28 английских и 8 французских кораблей (флибустьеры прибыли с Тортуги), вооруженных 239 орудиями. Экспедиционный корпус насчитывал 1846 человек. Сегодня эти цифры кажутся смехотворными, но подобной силы Карибское море еще не видывало.

Эскадра бросила якоря перед поселением Чагрес на Атлантическом побережье Панамского перешейка. 300 были оставлены охранять корабли, а остальные (1400) сели на 7 баркасов и 36 шлюпок или пирог и пошли вверх по реке Чагрес, пока она не стала совсем мелкой. Дальше экспедиция продвигалась пешком.

Испанцы, предупрежденные двумя шпионами, применили тактику «выжженной земли». Все кругом было пусто, хижины покинуты, ни скота, ни птицы, ни зерна; овощи и фрукты были собраны подчистую. Удивительное дело: люди шли по самой плодородной местности в мире, а голодали, как в пустыне. Флибустьеры Моргана ели траву и листья. После недели этого адского похода они вышли к Панаме. Кроме всего прочего, разразилась гроза, и все вымокли до нитки.

Дон Хуан Перес де Гусман, губернатор Панамы, решил дать бой войскам Моргана в саванне, на подходе к пригородам. Войско Гусмана составляли 1200 пехотинцев, 200 кавалеристов, довольно большое число вооруженных черных рабов; 30 индейцев должны были в нужный момент выпустить на поле 1500 диких быков. На синем небе сияло солнце.

Когда Гусман с офицерами увидели пиратскую армию, они застыли в изумлении.

Морган называл изобретенный им боевой порядок терцией. Люди выстроились в плотный ромб. Гусман отдал приказ кавалерии атаковать. Шедшие в авангарде флибустьеры опустились на колено, вскинули мушкеты и встретили нападавших дружными залпами. Всадники, натолкнувшись на острие терции, рассыпались в стороны, а пираты Моргана продолжали расстреливать их почти в упор. Дважды испанская кавалерия бросалась в атаку, пока от нее ничего не осталось. Губернатор отдал приказ пехоте стоять насмерть. Одни, пав духом, отступили под плотным огнем флибустьеров, другие отчаянно бросились вперед, запев «Магнификат…» – хвалебную песнь в честь Пресвятой Девы, боевой гимн католиков. Через два часа испанская армия была уничтожена. Дикие быки мирно паслись, не обращая внимания на схватку.

Пока флибустьеры входили в город, толпы людей заполнили порт, пытаясь добраться до судов. Первое судно подняло паруса и направилось в открытое море. Оно было нагружено церковной утварью, среди которой находился массивный золотой алтарь, практически бесценный, – его так никогда и не нашли.

Разграбление частично сожженной Панамы продолжалось три недели. Во время бесчинств любая испанка могла сохранить жизнь, лишь уступив самым гнусным требованиям флибустьеров: подобная практика установилась давным-давно. Морган, расположившийся в губернаторском дворце, прекрасном каменном доме, который не пострадал от пожара, тоже не чурался женского общества. Но одна из красивейших женщин города – хронисты эпохи называли ее Прекрасной испанкой, не приводя имени, – находилась в плену во дворце и стойко сопротивлялась настойчивым домогательствам Моргана. Ни посулы, ни угрозы на нее не действовали. Флибустьеры наблюдали немыслимое, поразительное зрелище: предводитель флибустьеров – самый знаменитый в ту эпоху – не решался взять силой желанную женщину. В конце концов на обратном пути в Чагрес, куда флибустьеры повели пленников в надежде получить выкуп, Морган освободил красавицу-испанку без каких-либо требований и даже дал ей сопровождающих, повелев им доставить ее домой невредимой. Этот рыцарский поступок, словно почетная голубая лента Атлантики, украшает свирепую флибустьерскую эпопею.

Полтора века британские историки подсчитывали ценность захваченной в Панаме добычи: «6 миллионов крон; доля Моргана составила 400 000 песо, иными словами, 750 тысяч золотых монет, а каждую такую монету можно приравнять к одному золотому доллару». На самом деле почти невозможно вывести эквивалент в сегодняшних деньгах. Можно только сказать, что по тем временам сумма была неслыханной. Испанское посольство в Лондоне высказало резкий протест: «Такой грабеж в мирное время недопустим!» Морган был вызван в Лондон и прибыл туда почти пленником. Но двор не мог забыть оказанных им услуг. Выпущенный на свободу под честное слово, Морган провел три года в английской столице, где вел жизнь светского льва, – мужчины и женщины носили его на руках. После видимости судебного процесса (вердикт: «Виновность не доказана») его снова отослали на Ямайку в должности вице-губернатора.

Лучше бы Морган не дожил до этого дня, потому что все последующее не добавило блеска его памяти. Он превратился в нечистого на руку чиновника, преследующего своих бывших соратников-флибустьеров (будучи «верховным судьей колонии», он ополчился против прежних друзей), и к тому же запил. В пятьдесят лет это был пузатый, болезненный старик. Умер Морган в 1688 году от туберкулеза, осложненного циррозом печени. Пышная торжественность его похорон свидетельствует, однако, что низости этого завершения жизни были несравнимы с былой славой. Через четыре года землетрясение и цунами стерли с лица земли Порт-Ройял вместе с бухтой и кладбищем. Морская пучина завладела останками самого знаменитого из английских флибустьеров.

В ту эпоху флибустьерство на некоторое время пришло в упадок, потому что по Нимвегенскому договору между Францией и Испанией воцарился мир. Поначалу морские разбойники сознательно не замечали перемен и продолжали грабить испанские талионы и колонии. Людовик XIV был раздражен и слал все более строгие выговоры губернатору Тортуги. Английские флибустьеры Ямайки оказались в сходном положении, их также упрекали в своеволии. Это раздражало флибустьеров настолько, что некоторые англичане и французы решили перебраться в Южное море.

– Ни один закон не указывает, что там разрешено и что запрещено.

Южным морем флибустьеры называли Тихий океан – он тянется на юг от Панамского перешейка, ориентированного на восток-запад. Южное море омывало берега Перу, источник сказочных богатств испанцев. Флибустьеры перенесли свою деятельность на Тихий океан, одни – перебравшись по суше через перешеек, другие – обогнув Южную Америку и пройдя мимо мыса Горн. Их корабли, захватив по пути кое-какую добычу, стали костяком экспедиции.

Но костяк вскоре распался, и на Панаму, Гранаду (на озере Никарагуа), уже разграбленные однажды Морганом, и Гуаякиль с разным успехом нападали отдельные отряды. Гранада и Панама, не оправившиеся от ужаса недавнего вторжения Моргана, заплатили выкуп, но самая большая добыча была взята в Гуаякиле.

Флибустьеры провели несколько недель близ города, на острове Пуна, обдуваемом легким морским бризом. Местные священники и истово верующие уверяли паству, в особенности женщин, будто у флибустьеров обезьяньи головы и своих жертв они поедают. Увидев, что они совсем другие, куда более галантные, чем каннибалы, многие прекрасные испанки, спасая жизнь, легко уступали флибустьерам. Во дворцах и садах Пуны давались пиры и гремели балы. Когда город заплатил выкуп, флибустьеры уплыли, оставив немало опечаленных женщин.

Добычу делили на пустынном тихоокеанском берегу. Прямо на песке были расстелены куски парусины, а на них выложены, возможно, самые прекрасные на свете драгоценности, ибо никто не мог оценить их истинную стоимость, а экспертов попросту не было. Флибустьеры покупали их на золотые монеты из своей доли добычи. Камни продавали с торгов, поскольку экспертов-оценщиков под рукой не было. Желающие могли купить их, заплатив золотыми монетами из своей части добычи. Правда, владельцы этих сокровищ, став «ходячим сейфом», не без опаски ловили на себе взоры менее удачливых коллег. Почему-то с обладателями драгоценностей несчастные случаи происходили куда чаще… Но ни драк, ни краж на обратном пути по суше не случилось, хотя он был долог и тяжел из-за гористой местности с множеством водных потоков; к тому же то и дело приходилось отбиваться от испанцев. Большая часть этого похода на Южное море известна нам по обстоятельному рассказу Жака Равно де Люсана, гугенота из добропорядочного семейства во французском городе Ним. По завершении похода флибустьеры плакали от радости, словно вернулись на родину.

Как почти все офицеры Королевского флота той эпохи, капитан первого ранга барон де Пуанти считал флибустьеров отребьем. Однако начиная с 1696 года его поведение показывает, что жаждой наживы он был одержим не меньше, чем «береговые братья». Хотя лучше умел справляться с угрызениями совести.

В тот год Франция вновь вступила в войну с Испанией. Пуанти и его друзья надумали уговорить короля снарядить несколько корсарских кораблей, чтобы захватить кое-какие владения испанцев. Людовик XIV должен был дать корабли, акционеры – покрыть все расходы и разделить доходы. Придворные, посвященные в дело, убедили короля. Целью была избрана Картахена в Колумбии, город, расположенный на северном побережье Южной Америки.

– Надо попросить помощи флибустьеров Санто-Доминго, – сказал Пуанти. – Они ведь тоже на службе короля.

Резиденцию губернатора флибустьеров уже перенесли с Тортуги в Пти-Гоав, на побережье Санто-Доминго. Прибыв туда со своей эскадрой, барон де Пуанти начал с такого высокомерно-презрительного тона, что переговоры едва не закончились крахом. Лица стали враждебными, засверкали ножи. К счастью, губернатор Жан Дюкас был опытным правителем и здравомыслящим человеком. К тому же он был превосходным моряком и пользовался уважением «береговых братьев». Благодаря ему трудности были сглажены, и эскадра тронулась в путь: семь крупных военных кораблей, прибывших из Франции, плюс три фрегата, и несколько более мелких судов, и семь флибустьерских кораблей.

Морская часть операции «Картахена» не заслуживает подробного рассказа, поскольку ни один испанский корабль не оказал сопротивления при высадке десанта. Город защищали несколько фортов, по странному стечению обстоятельств расположенных не на берегу океана, а в глубине довольно закрытой бухты. Надо было войти в бухту и уничтожить форты. Эту часть операции почти полностью выполнили флибустьеры, не понеся особых потерь. Затем последовал обстрел города, который быстро выбросил четыре белых флага. Губернатор подписал капитуляцию, по условиям которой ему разрешалось покинуть Картахену со всеми, кто может носить оружие, захватив с собой четыре пушки. Жители, пожелавшие остаться, сохраняли свое имущество – кроме денег, которые надлежало сдать господину де Пуанти, – и отныне считались подданными короля Франции. Имущество и деньги всех покинувших крепость конфискуются… и переходят во владение господина де Пуанти. Церкви и монастыри оставались в неприкосновенности.

Выход из крепости побежденных испанских вояк обернулся торжественной и одновременно забавной церемонией. Сразу после этого Пуанти вошел в город со своими войсками, взяв с собой небольшую делегацию флибустьеров. «Чтобы избежать беспорядков», – объяснил он. И тут же под командованием этого дворянина начался безудержный грабеж с конфискацией всего имущества, в том числе имущества церквей и монастырей. Опасаясь, что военные плохо знают все тайники и закоулки, где можно спрятать деньги, Пуанти дал им в помощь судовых капелланов.

Еще до начала экспедиции Пуанти и Дюкас заключили соглашение о разделе добычи, определив долю флибустьеров. Исходя из оценки общей добычи, Дюкас подсчитал, что его флибустьерам причитается 2 миллиона ливров.

– Нет, – сказал казначей Королевского флота. – Извольте получить сто тридцать пять тысяч ливров.

И добавил, что так распорядился барон де Пуанти, который по-своему толковал положения договора. Барон уже находился на борту своего судна и готовился к отплытию. Дюкасу пришлось пустить в ход все свои дипломатические таланты и энергию, чтобы флибустьеры не разнесли в щепки королевские корабли.

Не так уж трудно было предвидеть, что фортуна вот-вот отвернется от карибских авантюристов. Флибустьеры, немало сделавшие для взятия Картахены, на обратном пути были перехвачены мощной английской эскадрой и попали в плен. Правда, позже их освободили по условиям Рисвикского мира (1697). Через некоторое время они, не скрывая своего разочарования, объявились на Тортуге и Санто-Доминго, но после один за другим стали покидать колыбель своих подвигов. Часть вернулась в Европу, часть продолжила отчаянный морской разбой в других водах.

Кингстон, знаменитый порт на Ямайке, тоже опустел. Среди наследников флибустьеров великой эпохи был некто Рэкхем, который хвастался прозвищем Красный – из-за своей жестокости, но которого величали также Ситцевым (Калико) Джеком, поскольку он обожал одежду из набивного хлопка. Этот пират второй волны не заслуживал бы упоминания, если бы среди его матросов не оказалось двух необычных персонажей.

Англичанин по происхождению, Рэкхем считал себя апатридом – лицом без гражданства, но с удовольствием общался со своими согражданами. Он плавал на бригантине Чарльза Бейна, когда вспыхнул мятеж. Бейна высадили, а Рэкхем, бывший боцманом, был выбран капитаном. Он довольно хорошо вел дела, нападая на небольшие и беззащитные суда. Его команда знала о его нежных чувствах к одному молоденькому матросику, и эта любовь была взаимной. Пираты, отнюдь не скромники, допускали такие чувства. Матроса все звали Бонни. И только Рэкхем знал настоящее имя – Энн.

Энн родилась в Англии. Ей было двадцать лет, и она была незаконной дочерью судебного чиновника и служанки. Ситцевый Джек познакомился с ней на Багамах, когда она только что вышла замуж за безденежного моряка по фамилии Бонни.

– Я ее покупаю! – сказал он мужу.

Скандальное предложение получило огласку из-за болтливости мужа-моряка. Но общественное мнение осудило Энн, виня ее во всех пороках. Возмущенная женщина бросила Бонни и ушла к Рэкхему. Он взял ее на борт, переодев матросом. Она работала и принимала участие в схватках наравне со всеми. И любовницей была тайной, хотя и влюбилась в Рэкхема.

Их счастье продолжалось два года. Но однажды Рэкхем, он же Ситцевый Джек, заметил, что Энн слишком нежно поглядывает на молодого светловолосого матроса-англичанина, который попал на его корабль после захвата одного судна. Он призвал блондина в свою каюту:

– Что между тобой и Бонни?

– Мы дружим.

– Ты знаешь, что Бонни – переодетая женщина?

– Да.

– Значит, это не дружба!

Рэкхэм достал нож.

Быстрым движением Рид – так звали англичанина – распахнул тужурку, и Ситцевый Джек увидел пару красивых грудей.

– Я – женщина. Меня зовут Мэри Рид.

Эта Мэри, дочь бедной вдовы не особо строгих правил, была после рождения записана в актах гражданского состояния мальчиком, чтобы доставить удовольствие бабушке, которая выделила небольшое пособие на ребенка. В тринадцать лет взятая юнгой на военный корабль, она начала жизнь, какую не придумал бы ни один романист. В форме пехотинца она воевала во Фландрии и Голландии, потом облачилась в кавалерийскую форму. Снова став женщиной, она вышла замуж, но, овдовев, опять надела мужской костюм, стала матросом и ходила по морям. Так Мэри Рид и Энн Бонни стали подругами.

Ситцевый Джек мог ни о чем не беспокоиться. Чуть позже Мэри, положив глаз на одного из пленников взятого на абордаж судна, вышла замуж. Две счастливые пары остались на бригантине. К несчастью, 2 ноября 1720 года английский крейсер атаковал любовное гнездышко. Обе женщины проявили в этом бою примерное мужество, хотя их мужья отвагой не блистали. Подруги называли их трусами и продолжали стрелять. Побежденную бригантину отвели на Ямайку. Всех пиратов приговорили к виселице.

Перед смертью Джон Рэкхем, Ситцевый Джек, попросил последнего свидания с матросом Бонни. Встреча происходила на глазах собравшейся публики, и Рэкхем не смог связать двух фраз. Тогда Энн Бонни повернулась к нему спиной и громко объявила:

– Если бы вы сражались как мужчина, вас бы не повесили как собаку!

Как и Мэри, Энн не была в первой партии приговоренных. Обе получили отсрочку, как свидетельствует официальный рапорт:

«Двух других пиратов, преступления которых подтвердились, спросили, могут ли они привести в свое оправдание что-нибудь, могущее облегчить их участь перед оглашением смертного приговора. Они заявили, что они женщины и обе беременны. Суд приказал пересмотреть дело».

Пришлось признать очевидное. Обстоятельства были достаточно наглядными, чтобы забыть об убийствах и грабежах, которые они и не отрицали. Правда, из обвинительного акта исчезла одна статья: изнасилования. Их все-таки приговорили к смерти, но казнь отложили, ожидая облегчения их участи, если не полного помилования, которого кое-кто добивался у высших властей. Помилование пришло слишком поздно для Мэри Рид, которая умерла от лихорадки, сразившей ее в тюрьме накануне родов. Энн Бонни повезло больше, но никто не знает, где она укрылась с ребенком Ситцевого Джека – любимого, но презренного мужа. Энн Бонни, одна из ярких авантюристок океана, покинула арену морского разбоя столь же таинственно, как в свое время Монбар Губитель и Грамон, великий лицедей флибустьерской эпопеи.

Глава пятаяЗнаменитые суда и бесстрашные моряки мыса Горн

Людей, воочию видевших мыс Горн, очень мало. Туманы, дожди, непроглядная ледяная крупа скрывают его три четверти года и даже во время южного лета. И всех, кто к нему приближается, подстерегает опасность. Только по навигационным расчетам моряки определяют, что обогнули мыс. Немногие, кто шел с запада на восток – то есть при попутных, а не при встречных ветрах, – видели мыс и даже сделали фотографии. Он черным конусом более чем на 400 метров возвышается над кипящим пенистым морем. Камень, изрезанный трещинами, в трещинах – снег. Позади, слева и справа, скальный хаос, мрачный и пустынный. Море разбивается о его подножие с грохотом пушечной пальбы.

Перед этим мысом нет чистого моря. Он тянется навстречу антарктическим вечным льдам. Их разделяет только узкая полоска – подобие пролива. Мощные западные ветры южной части Тихого океана из-за вращения Земли образуют некую воронку, где ни одно препятствие не тормозит их на пути в 6 тысяч километров. Парусники, идущие против ветра, борются с космическими силами. От стены вечных льдов постоянно откалываются громадные ледяные глыбы. Там встречаются айсберги длиной до ста километров. Человеческие масштабы не подходят для этих краев.

Для парусника обогнуть мыс Горн с востока на запад означает не просто пройти заданную точку. Судно на протяжении 1300 морских миль (2400 километров) должно вести непрерывное сражение со стихией. Если идти из Атлантики, то сначала надо приблизиться к Американскому континенту, двигаться вдоль побережья, а потом рвануть на юг, чтобы в борьбе с яростными ветрами обойти этот выступ. Большие парусники огибали мыс Горн за два месяца, а один из них потратил восемьдесят три дня. Не перечислить тех, кто погиб со всем грузом и экипажем, предпринимая рискованную попытку.

Магеллан не огибал мыс Горн. Мы видели, что из Атлантики он попал в Тихий океан (ноябрь 1520 года), пройдя по скалистому коридору длиной 510 километров, который сегодня называется Магелланов пролив. Дрейк тоже не огибал мыс Горн. Он нашел (20 августа 1578 года) вход в лабиринт и вышел из него через шестнадцать суток. 15 июня 1615 года голландский мореплаватель Якоб Лемер отплыл с острова Тексел на двух судах, одним из которых командовал его соотечественник Виллем Схаутен, чтобы попасть в Южное море – Тихий океан. Как и Магеллан, он собирался добраться до Индии, обогнув Американский континент, не заходя в лабиринт, усеянный останками погибших судов. Более того, проход по проливу был запрещен испанцами. Экспедиция прошла мимо входа в Магелланов пролив и, потеряв одно судно, вошла в другой пролив (ныне пролив Лемера). Идя сначала на юго-запад, потом на запад, обогнула южный мыс крохотного островка (январь 1616 года), который Схаутен назвал мысом Горн в память о родном городе. Экспедиции выпал редкий шанс: в разгар южного лета стояла относительно спокойная погода.

Ни Магеллан, ни Дрейк, ни Схаутен с Лемером, ни моряки потерпевших крушение судов не предпринимали такого путешествия из любви к искусству и ради чистой радости открытия новых горизонтов. Чувство, которое заставляло их рисковать жизнью в борьбе со стихией, было то же самое, что вело всех первооткрывателей, – желание разбогатеть.

Как мы уже видели, после заключения Нимвегенского мира часть флибустьеров перешла в Южное море, либо пересекая перешеек посуху, либо огибая Южную Америку. У нас нет никаких подробностей об их навигационных достижениях, поскольку эти моряки не вели бортовых журналов, чтобы не оставлять следов грабительских операций.

Почти все французские мореплаватели, огибавшие мыс Горн, вплоть до середины XVIII века подделывали документы. В основном то были торговцы из Сен-Мало, направлявшиеся в Чили и Перу. Они нарушали королевские указы, которые запрещали любой вид торговли, ибо торговля была исключительным правом испанцев. Так решил Людовик XIV, когда его внук Филипп V взошел на испанский трон. Штрафы, налагавшиеся на контрабандистов, составляли 3 тысячи ливров. Но одно-единственное путешествие приносило в триста раз больше. Суда малойцев везли в Чили и Перу самые разнообразные товары, в том числе бретонские ткани и парижскую галантерею, по которой красавицы этих стран – испанки – сходили с ума. Обратно везли металлы – золото и серебро. Эта контрабандная торговля, в принципе незаконная, на которую иногда закрывали глаза, приносила городу Сен-Мало столько денег, что жители смогли одолжить безденежному Людовику XIV 30 миллионов.

Огибая мыс Горн, торговцы неизменно встречались с американцами, охотившимися на тюленей и китов. Те тоже не раз в году ходили вблизи вечных льдов в немыслимых условиях, которые нынешние европейцы даже не могут себе представить.

1841 год. Американский плотник по имени Джеймс Маршалл заметил в одной из калифорнийских рек блестящий камешек. Он подобрал его, показал знакомому ученому. Это оказался золотой самородок. За четыре недели новость облетела весь мир. Четыре месяца спустя индейское поселение из двадцати хижин Иерба-Буэна превратилось в Сан-Франциско, большой город с постоянно растущим населением. Тысячи мужчин и женщин вместе с детьми покидают города и веси Америки и Европы, отправляясь на калифорнийские золотые прииски, стремясь попасть в новое эльдорадо. Одни пересекают Атлантику на борту парусников или пароходов, высаживаются в Чагресе (Центральная Америка), пересекают перешеек на спинах мулов, в Панаме снова садятся на корабль. Другие высаживаются в Веракрусе и добираются через Мексику и Техас. Третьи огибают мыс Горн – таких большинство, поскольку этот путь намного дешевле.

Суда, которые везли любителей золотых самородков, были деревянными. Американские и английские судовладельцы использовали для перевозок людей старые чайные и опиумные клиперы, а также новые суда, построенные по тем же чертежам. Клиперы не относились к крупным судам. Клипер «Энн Мак-Ким», спущенный на воду в Балтиморе в 1832 году, имел всего 43 метра в длину. Клипер «Мазеппа», который шестнадцать лет участвовал в контрабанде опиума, был менее 28 метров в длину.

Эти суда были чемпионами скорости. Они были не только быстроходными, но и крепкими, по тем временам вершиной деревянного кораблестроения. К сожалению, капитаны по большей части не могли похвастаться совершенством своих экипажей. По причине «золотой лихорадки» спрос на моряков быстро превысил предложение, исчерпав ресурс профессиональных матросов. Капитаны, вынужденные набирать команду любой ценой, обращались к торговцам людьми. Таких посредников в крупных портах Америки и Европы было пруд пруди. Они получали премию за любого человека, которого отправляли на борт судна. Меньше других испытывали угрызения совести американцы, которые поставляли на уходящие суда настоящие человеческие отбросы. Будущих матросов они спаивали и приучали к наркотикам. Дельцы-преступники, набиравшие отупевших крестьян, которые никогда не видели моря, не церемонились. Они уверяли капитанов, что эти несчастные, протрезвев, будут служить исправно. Пассажиры уже теснились на борту, судовладельцы торопили с отплытием.

В 1860 году клипер «Челленджер» покинул Нью-Йорк с командой из 56 человек и 8 юнгами, набранными вышеописанным способом. Когда лоцман сделал свое дело и поплыл назад в порт, капитан по имени Уотермен подумал, не стоит ли и ему тоже повернуть назад и высадить команду, один вид которой внушал ему ужас. Но, предвидя гнев судовладельца, решил из двух зол выбрать меньшее – и продолжил плавание.

При первой же смене галса он убедился, что из 56 человек только двое способны выполнить маневр. С них сошло семь потов, пока они лазили по мачтам. Им помогали первый помощник и три других офицера. Вскоре капитан обнаружил, что 17 вновь набранных членов команды страдают венерическими заболеваниями. Их пришлось изолировать в каюте, преобразованной в лазарет. Пятеро из них умерли во время плавания.

Человек двадцать, протрезвев, вели себя как настоящие бандиты. Чтобы защитить себя и пассажиров, Уотермен и его помощники не расставались каждый с двумя револьверами. Им едва удавалось немного поспать. На широте Бразилии головорезы с ножами напали на первого помощника. Уотермен уложил двоих, но не из револьвера, а с помощью железного бруса.

Несколько крестьян, не столь опасных, как эти убийцы, понемногу обучились маневрам. Но навыки их были слишком свежи и не выдержали испытаний, как только «Челленджер» подошел к мысу Горн. Не удержавшись за такелаж, один из неопытных матросов сорвался и упал за борт, тут же уйдя под воду, двое других разбились о палубу. Пришедшая с запада буря бушевала к югу от мрачного мыса, а «Челленджер» не только не мог сменить галс, но и убрать верхние паруса – не хватало обученных людей. Ему пришлось на всех парусах нестись вперед в реве этой бури, надеясь на удачу!

Благодаря исключительной крепости судна, мореплавательскому таланту Уотермена и помощи Всевышнего «Челленджер» все же добрался до Сан-Франциско. Путь из Нью-Йорка он проделал за 108 суток – выдающееся достижение, если знать, что другим парусникам приходилось тратить на тот же маршрут по 300 суток. Рекорд скорости принадлежит судну «Флаинг клауд» – 90 дней. По прибытии в Сан-Франциско самые отъявленные подонки, взятые в Нью-Йорке, осмелились обвинить капитана Уотермена в том, что он потерял матросов из-за неумения управлять судном в районе мыса Горн. Суд не только оправдал капитана, но и поздравил с тем, что он с такой негодной командой привел «Челленджер» в порт.

Едва корабль приставал, пассажиры тотчас мчались на прииски. Зачастую и целые команды дезертировали с судна, чтобы также отправиться за золотом. Поэтому в порту Йерба-Буэна (Сан-Франциско) скопились сотни брошенных судов, заблокировавших весь порт. Прибывшим пассажирам приходилось прокладывать себе путь, прыгая с палубы на палубу, чтобы добраться до причала.

В 1820 году один шотландец заметил плывущий по волнам Клайда металлический котел, и это банальное наблюдение привело к невероятным последствиям: «А почему бы не сделать железный корабль?» Мысль о том, что железо тонет, настолько засела в умах людей за долгие века, что соседи принялись издеваться над изобретателем, который строил небольшую металлическую лодку. Но через два года директор одной верфи спустил на воду первый железный корабль «Айронсайд». Первый железный корабль дальнего плавания «Мартабаз» был построен в 1853 году. А еще через одиннадцать лет вышел в море первый корабль из листовой стали «Альтаир».

Судовладельцы, занимавшиеся транспортировкой эмигрантов, предпочитали железные парусники, поскольку их конструкция позволяла существенно повысить грузоподъемность, а потому и доход с каждого рейса. «Золотая лихорадка» сошла на нет, но произведенные фабриками товары и сырье заменили людской груз.

Первый пароход, который решился выйти в открытое море, назывался «Феникс». В 1809 году он совершил рейс Хобокен – Филадельфия. Но и веком позже металлические парусники еще бороздили моря, перевозя тяжелые непортящиеся грузы. Причина, по которой они столь долго выдерживали конкуренцию с пароходами, очень проста: до конца века пароходы были пожирателями угля. Уголь занимал на борту много места, был тяжелым и стоил дорого.

После доставки в землю обетованную любителей золотых самородков железные парусники везли в новые страны Южной Америки и на американский Запад уголь, железные балки, рельсы и машины, изготовленные в Великобритании, кокс, железо из Гамбурга, продукты, произведенные в Голландии и Бельгии. Парусники, отплывавшие из французских портов, наполняли трюмы всеми этими товарами, шли через Атлантику, а чуть позже к ним присоединились европейские суда, огибавшие мыс Горн. Они перевозили нитраты и гуано из Чили, каледонский никель, индийский рис, австралийскую шерсть, орегонское зерно.

Команды этих железных судов отличались от тех команд, с которыми капитаны прошлого века ходили вокруг мыса Горн, поскольку их уже не набирали в невероятной спешке. Теперь профессионалов на судах стало не в пример больше. Однако французские капитаны зачастую обращались к вербовщикам, которые так именовались официально, но качество их «товара» со временем повысилось.

Они держали в крупных французских портах полуофициальные конторы по найму, юридическим адресом которых были трактиры. Матрос, желавший отправиться в плавание, сам обращался к ним, но вербовщики постоянно рыскали в округе, чтобы всегда иметь под рукой необходимых людей. Они предоставляли морякам за наличные или в кредит все необходимое для долгого плавания. Эти услуги приносили им доход в дополнение к премии, которую платили капитаны за каждого нанятого матроса. Вербовщики были заинтересованы в подборе подходящих людей, если не хотели, чтобы капитаны обращались к другим посредникам. Конкуренция сделала свое дело. Но вербовка никогда не обходилась без выпивки.

– Опять пьяницы! – восклицал капитан, увидев вербовщика с его кандидатами.

– Нет, капитан, они трезвы, как верблюды, но обмыть отплытие все-таки нужно.

За этим следил владелец трактира. Не все вербовщики были совсем уж бессовестными. Иногда они сами убеждали «рекрута» отправить семье часть аванса, выданного перед отплытием.

Не только вербовщики поставляли на корабли рабочую силу. Капитаны обращались также к хозяйкам специальных гостиниц для моряков, а также к капитанам портов. Незадолго до войны 1914 года институт «паритетных контор» военно-морского флота практически положил конец деятельности вербовщиков, но многие из них более или менее подпольно продолжали работать, поскольку капитаны предпочитали пользоваться услугами тех, кто заслужил их доверие.

Командный состав такого большого железного парусника обычно включал капитана, его первого и второго помощников и офицера, ответственного за камбуз, иными словами, заведующего съестными припасами. Экипаж состоял из двух дюжин матросов, боцмана, старшего механика (он отвечал за лебедки, насосы и прочие паровые механизмы) и главного кока, которому помогали два, три или четыре юнги.

В ту эпоху не было восьмичасового рабочего дня. Команда работала вахтами на левом и правом борту: четыре часа работы, четыре часа отдыха, четыре – работы и так далее. Чтобы две вахты не пересекались постоянно в одни и те же часы, смены происходили в два и в четыре часа дня. Любой офицер был занят не меньше, чем матросы: к его вахтенным часам добавлялось время на астрономические наблюдения и расчеты, на разработку меню с коком. Кроме того, следовало присутствовать на раздаче порций и проверять дважды в день или чаще судно и груз. Груз мог сместиться, или испортиться, или нагреться, а если это был уголь, опасность становилась смертельной. Помощники оставались на службе по шестнадцать или восемнадцать часов в сутки, все время на ногах. Подобный распорядок соблюдался в тихую погоду. Во время бури все находились на палубе, забыв о графике. Не было графика и у капитана, двадцать четыре часа из двадцати четырех на нем лежало бремя ответственности, выраженной в знаменитой формулировке: «Хозяин на борту после Бога». Радио еще не было, и капитан, выйдя в открытое море, действительно решал все.

Как и состав команды, удобства на парусниках улучшались со времени первых судов, огибавших мыс Горн. Посетители, поднимающиеся сегодня на борт больших парусников-музеев, хранящихся в Великобритании, в Соединенных Штатах и в Германии (Франция, увы, не чтит свое прошлое), находят помещения на корме тесными, но вполне приличными: каюта и столовая капитана, кают-компания и каюты офицеров, камбуз и кладовая. Помещения на носу, в частности темный кубрик команды с узкими, расположенными друг над другом койками матросов, больше смахивающими на гроб, кажутся не очень-то пригодными для жизни. Да такими они и были на самом деле. Но во все времена находились любители суровой жизни, некоторые даже стремились к ней.

Что касается пищи, то разница между кормой и носом была не столь существенной. Команда получала в полдневный завтрак картошку с соленым салом по понедельникам, средам и субботам; треску с картошкой – по пятницам; сардины и говяжьи консервы – по вторникам, четвергам и воскресеньям. Гарниром всегда был картофель. Вечером ежедневно подавались суп с фасолью и фасоль в качестве второго блюда. Сухари в неограниченном количестве, свежий хлеб по четвергам и воскресеньям, кварта вина во время каждого приема пищи, шестьдесят граммов спирта. Меню офицеров – те же треска, соленое сало, картофель. Офицерское вечернее меню отличалось некоторым разнообразием. Иногда луковый или мясной суп, жюльен, макароны, курица и даже выпечка, хлеб и вино в неограниченном количестве.

Люди считали нормальными не только разницу (относительную) в удобствах между офицерами и матросами, но также и субординацию, эту вечную разницу между носом и кормой. Обращение друг к другу на борту судна соответствовало иерархии. Все, от первого помощника до юнги, во время плавания называли командира судна капитаном; к офицеру обращались «господин»; начальника команды матросы и офицеры называли «мэтром», но чаще боцманом. Боцман, в чьи обязанности входило обеспечить выполнение матросами маневров и поддержание дисциплины среди команды, был очень важным лицом. Как и помощники капитана, он нес во время плавания вахту.

В принципе, ни офицеры, ни боцманы не обращались к матросам на «ты». Капитан поступал так, как ему заблагорассудится. Тогда никакому портовому и прибрежному жителю не приходило на ум называть «старыми морскими волками» всех тех людей, о которых мы только что говорили, потому что они были молодыми: помощникам капитана зачастую было двадцать лет, первым помощникам – от двадцати трех до двадцати пяти лет, а самим капитанам – меньше тридцати.

Их молодость, быть может, объясняет, что в ту эпоху, скажем в 1905-1920-е годы, жены капитанов иногда отправлялись вместе с ними в долгие плавания. Но только капитан пользовался этой привилегией. Насчитывается около тридцати таких жен-мореплавательниц, и некоторые из них оставили превосходные заметки о путешествиях. Требовалось немалое мужество, чтобы справиться с усталостью и противостоять настоящим опасностям. А кроме того, проявлять особую сдержанность, чтобы их присутствие на борту не вызвало неприятностей. Фотографии свидетельствуют: эти женщины не расхаживали в мини-юбках и не принимали солнечных ванн. Тот факт, что историки парусного флота не приводят ни одного случая беспорядков из-за женщин, показывает прочность иерархических отношений и дисциплины на этих судах.

Уходя в плавание, жены капитанов не могли не знать, что единственным медиком на борту был их муж, получивший элементарные медицинские навыки в школе гидрографии. Эти навыки сводились к умению пользоваться неким справочником, который в обиходе назывался «бумажным медиком». Была на борту и аптечка, состав которой не менялся со времен Луи-Филиппа. Некоторые из жен во время плавания рожали, невзирая на столь скудную медицинскую помощь.

Даже в начале XX века капитаны почти никогда не заходили в порт, если на борту кто-то заболевал. Они делали все возможное, чтобы самостоятельно облегчить страдания больных и раненых. Кстати, серьезные заболевания и смерть от болезни были относительно редки. А люди проще, чем в наши дни, относились к болезни и смерти, считая это частью жизни.

В анналах эпопеи мыса Горн встречаются случаи помешательства на борту. Но насколько можно понять из описаний, это были приступы белой горячки у алкоголиков.

30 мая 1902 года трехмачтовик «Баярд» обогнул мыс Горн и двинулся на север вдоль чилийского побережья при сильнейших порывах северо-западного ветра, когда лейтенант Педрон выскочил с топором на палубу и принялся рубить подветренные брасы на реях, а когда матросы попытались его утихомирить, обратил оружие против них. Понадобилось более двух часов, чтобы справиться с буйным лейтенантом, который крушил все, что попадалось под руку. Его заперли в каюте, где он на следующий день умер, «задохнувшись в приступе яростного безумия».

Случай с матросом британского парусника «Джесси Осборн» впечатляет еще больше. Вооруженный топором, матрос вскарабкался на мачту и принялся резать фалы. Боцман по выбленкам добрался до него, но обезумевший матрос серьезно его ранил. «Убью всех!» – вопил он. Он просидел на мачте пятеро суток без еды и питья. Его силы поддерживало безумие, и он наносил все более серьезные повреждения такелажу. Капитан не решался применить силу, зная, что убийство в море повлечет за собой судебное разбирательство, а в свидетельских показаниях команды он сомневался. Он решился действовать, только когда заметил другой британский трехмачтовик – «Глэнс». Он дал сигнал приблизиться и обратился к капитану с помощью рупора, объяснив сложившееся положение:

– Прошу вас быть свидетелем того, что сейчас произойдет.

И третьим выстрелом из револьвера убил обезумевшего матроса.

Первым из серии железных судов дальнего плавания, предназначенных для путешествий к Тихоокеанскому побережью Америки, был трехмачтовик «Адмирал Курбэ». Судно длиной 84,79 метра, шириной 12,37 метра и грузоподъемностью 3 тысячи тонн было спущено на воду в конце 1899 года в Шантене (Луар-Атлантик) для Общества нантских парусников. Капитан Крекер, уроженец острова Иль-о-Муан, принял командование судном в мае 1900 года. Стоимость зерна в Портленде (Орегон) в тот момент была исключительно выгодной, и владельцы «Адмирала Курбэ» решили не терять времени на поиски другого груза для судна. Как только команда была набрана, трехмачтовик взял курс на запад, прямо в порт назначения.

Атлантику судно прошло при самых благоприятных условиях. При установившемся пассате не было нужды менять галсы и выполнять какие-либо маневры. Вахтенные матросы сидели на палубе, неспешно занимались делом: чинили паруса и такелаж. Кто-то спал, играл в карты или вырезал ножом кораблики.

На широте Монтевидео появились первые альбатросы – знак, что судно входит в менее благоприятные воды. Капитан Крекер отдал приказ спустить паруса, поставленные для хорошей погоды, и поднять вместо них паруса, которые назывались «рубашкой монахини». Это была грубая парусина, о которую матросы зачастую ломали ногти.

Барометр и термометр падали по мере того, как «Адмирал Курбэ» спускался к югу. Капитан Крекер провел судно между Фолклендскими островами и континентом и взял курс прямо на юг. Когда паруснику оставалось пройти примерно четверть расстояния между мысом Горн и кромкой вечных льдов, которая находилась к востоку от опасного мыса, разыгралась сильнейшая буря. Первый помощник капитана записал в навигационном журнале: «Очень сильное волнение, ветер до 12 баллов». По шкале Бофорта, 12 баллов соответствуют скорости ветра более 117 километров в час, это ураган.

К вечеру 28 июля 1900 года судно перестало продвигаться вперед из-за сильнейшего встречного ветра и бушующего моря, и Крекер поставил его на минимальную парусную нагрузку. Этот маневр означает, что судно ставят бортом к ветру, сохраняя всего несколько крепко зарифленных парусов, чтобы предотвратить дрейф. Таким образом, с наветренной стороны образуется защитное завихрение, и набегающие волны теряют высоту. Не стоит думать, что такое положение безопасно. Яростный ветер все равно швыряет волны на палубу. Лица и руки моряков синеют от холода.

Примерно в 19 часов матросы «Адмирала Курбэ» перестали различать лица друг друга, вокруг царила полная тьма. Здесь следует кое-что добавить, о чем не следует забывать, если мы хотим представить себе дальнейшие события: во время этого южного бесчинства стихии термометр показывал –17 °C.

В 20 часов ветер задул на юг. Капитан Крекер вызвал боцмана:

– Я решил сменить курс и идти левым галсом.

– Есть, капитан.

Боцман, отвечая просто: «Есть, капитан», прекрасно понимал значение такого приказа. Выполнение этого маневра требовало значительного времени, одного или двух часов. Прежде всего надо травить шкот фока, но он, скорее всего, примерз к своему блоку, а потому на рей надо было послать человека с тяжелой кувалдой, чтобы разбить лед. Ванты, выбленки и перты под реями покрылись льдом. Боцман спросил, есть ли добровольцы. Вызвался молодой матрос. Он принялся карабкаться по выбленкам Байтов, молоток висел у него на шее на веревке. Его какое-то мгновение видели в свете фонарей, которые держали его товарищи, потом он исчез в темной высоте, где ревел ветер.

Через десять минут он сорвался и насмерть разбился о палубу. Он умер мгновенно, а удар тела о палубу был едва слышен в грохоте бури. При свете фонарей матросы видели, как скользит его расплющенное тело по наклонной палубе, покрытой льдом.

Через несколько минут уже некогда было думать о погибшем: на бизани сломался гик. Бизань – нижний косой парус на бизань-мачте; гик – горизонтальная балка, по которой натягивается нижний край паруса. На борту «Адмирала Курбэ» в качестве гика была установлена полая стальная труба диаметром 18 сантиметров, с толщиной стенок 4 миллиметра. Она весила полтонны. Эта стальная труба лопнула, словно стеклянная, под напором ветра, который давил на парус.

При ветре, дующем со скоростью 120 километров в час, плохо закрепленные детали не остаются неподвижными. Задняя часть лопнувшего гика вырвала шкоты и оттяжки и в четверть минуты превратилась в страшный таран, который при такой качке носился по корме, сметая все вокруг.

Ночь. 17 градусов ниже нуля. Всего несколько фонарей на обледеневшей палубе. Люди могут передвигаться, только держась за леера, которые превратились в ледяных змей и жгут руки. Слезы, текущие из глаз, превращаются в ледышки на щеках. Ветер, ревущий в такелаже, напоминает странный непрерывный вой, который знаком каждому, кто встречался с настоящей бурей в открытом море. Он перекрывает более низкий рев моря. На этом терзающем нервы звуковом фоне раздаются пушечные удары взбесившегося гика, который крушит корму.

Замерзшие, почти ослепшие люди по движению судна внезапно понимают: ситуация изменилась к худшему. Штурвал (громадное колесо, которым управляет рулевой) сорван. Руль ходит из стороны в сторону. «Адмирал Курбэ» уже не держит курс, он развернулся на 90 градусов, наклонился, подставив борт под удары взбесившихся волн. Еще полчаса, быть может, меньше, всего четверть часа, несколько минут – и будет сорвана железная обшивка, начнется кораблекрушение.

– Надо было что-то делать. С помощью одного члена команды мне посчастливилось поймать гик и остановить разгром, а потом заблокировать руль.

Так капитан Крекер рассказал в двух фразах, не приводя никаких подробностей, о длившемся в течение добрых тридцати минут аде: «Мне посчастливилось…»

Это было одно из тех мгновений, когда временной интервал между «до» и «после» стремится к нулю. Вернее, время меняет свой характер и принимает иное значение, чем при выполнении команд в спокойную погоду. Любой капитан, вызывающий добровольца, чтобы помочь ему в опасном маневре, тут же находит десяток людей или больше. Но капитану Крекеру нужен был всего один, поскольку маневр был сопряжен со смертельным риском. Стояла непроглядная ночь, те же 17 градусов ниже нуля, а два человека, с фонарем в руке, на коленях ползли по кормовой палубе, покрытой льдом, – одновременно каток и качели.

– Затем команда взялась за работу, чтобы попытаться устранить повреждения, и я смог снова, как положено, лечь в дрейф.

Около девяти часов утра стало светать. Но сквозь тучи пробился лишь бледный и тусклый свет, скорее зловещий. Люди тем не менее немного успокоились и смогли наконец поесть. Их руки были в крови.

– Тогда мы отдали последние почести погибшему матросу.

Обряд и погребальные принадлежности для похорон в море остались неизменными с древних времен. Довольно широкая доска, чистая и хорошо намыленная, устанавливается на корме или на подветренном борту, на нее кладут зашитое в брезентовый мешок тело, к ногам привязывают груз. Моряки стоят, обнажив головы, капитан произносит несколько прощальных слов. Доску слегка приподнимают, и тело, соскользнув, уходит под воду. Вряд ли на борту «Адмирала Курбэ» в это утро было время на соблюдение всего церемониала. Тело даже не успели зашить в грубый брезентовый саван. Его просто завернули в парусину и обвязали веревкой. Скорее всего, погибший отправился в глубины моря именно таким образом, а неистовый ветер, конечно, не позволил его товарищам развязать зюйдвестки и обнажить головы.

Буря не утихла ни днем, ни в ночь с 29 на 30 июля. Волны достигли чудовищной высоты, но «Адмирал Курбэ» держался молодцом. В самый разгар ледяной бури матросы взобрались на мачты, чтобы спустить паруса. Удивительное зрелище: люди, как огромные куклы в обледенелых штормовках, медленно поднимаются по выбленкам, затем движутся по пертам рей. У любого зрителя со стороны тут же закружится голова, ему будет казаться, что при каждом взлете судна они сорвутся с мачт, упадут на палубу или в зеленые волны, увенчанные мраморной пеной. Но нет, навигационный журнал «Адмирала Курбэ» указывает, что мыс Горн был пройден без дополнительных происшествий, а его обратное путешествие завершилось нормально.

Читатели теперь, наверное, понимают, почему крик «Человек за бортом!» очень часто раздавался на борту крупных парусников, которые целыми сутками или неделями боролись со стихией, чтобы обогнуть мыс Горн. В хорошую погоду капитаны приказывали лечь в дрейф, спускали шлюпки и успевали добраться до тонущего человека раньше акул. Но выражение «хорошая погода» в применении к мысу Горн почти всегда игра слов. В этих краях бесследно исчезали целые вахты, унесенные горами кипящей воды, обрушивающейся на судно, как это случилось на четырехмачтовике «Президент Феликс Фор».

В марте 1901 года один матрос, который на конце рея закреплял грот-марсель четырехмачтовика «Тара-Пакка», сорвался в море, когда судно резко качнулось от сильного удара волны. Ему бросили спасательный круг, за который он схватился. Было видно, как он поднимается и опускается на огромных волнах, можно было даже разглядеть его лицо, повернутое к судну. Капитан спустил шлюпку, которая на веслах добралась до матроса и подняла его. Но на обратном пути лодка была опрокинута волной, и спасенный вместе со спасателями исчезли под водой. Вот почему зачастую и не встает вопрос о маневре, когда человек падает в море. Известен даже случай, когда капитан бросил своего сына, унесенного за борт. Он был уверен, что, если спустит шлюпку, обречет матросов на верную гибель. Иногда товарищи несчастного, унесенного за борт бурей, даже колеблются, бросать ли ему спасательный круг, продлевая его бессмысленные мучения.

Моряки, ходившие на крупных парусниках вокруг мыса Горн, рассказывают удивительные истории кораблекрушений. 9 мая 1877 года двадцать шесть парусников разных стран стояли на якоре перед Уанильосом (чилийское побережье). Последним прибыл британский трехмачтовик «Эвонмор». Капитан судна Корфильд взял в плавание свою жену и троих детей, среди которых был четырехмесячный малыш, родившийся во время путешествия, а также гувернантку. Сразу после полудня матросы заметили громадную стаю морских птиц, удаляющихся от берега и направляющихся в открытое море. Через четыре минуты, почти без всякого ветра, на море возникли крутые высокие волны. Все корабли, стоящие на якорях, стали раскачиваться. Вахтенный офицер ближайшего корабля крикнул в рупор: «Землетрясение!» «Эвонмор» лег набок. Капитан отдал приказ о срочной эвакуации: «Спасайся, кто может». Не было даже времени спустить на воду шлюпки.

Миссис Корфильд надела спасательный пояс, привязала к себе младенца и бросилась в воду одновременно с гувернанткой. Ее муж последовал за ней, привязав к себе двоих детей. Несколько судов перевернулись и лежали килем вверх, в том числе и «Эвонмор». Землетрясение породило сильнейшее цунами, рейд был заполнен тонущими судами. Едва живого капитана Корфильда вытащили и спасли. Его жена и трое детей погибли. Тела миссис Корфильд и гувернантки нашли на пляже. Мародеры уже сняли с них драгоценности и туфли.

Трехмачтовик «Герцог Омаль» относился к тому же типу, что и «Адмирал Курбэ», и был спущен на воду той же компанией «Верфи Шантене». Он столкнулся в Ла-Манше с пароходом, получил серьезные повреждения, был отправлен в ремонт, а после ремонта возобновил службу. В декабре 1907 года парусник отплыл из Лондона с грузом кокса и чугуна и взял курс на мыс Тори. Недалеко от восточной оконечности острова Эстадос двадцатишестилетний капитан Лаланд решил лечь в дрейф. Ему внушали опасения состояние моря и настоящий ледяной дождь, который сводил видимость на западе к нулю. Парусник хорошо вел себя в дрейфе, но набирал много воды. Капитан Лаланд время от времени разворачивал судно, не особо удаляясь от берега, чтобы быть готовым сразу использовать перемену ветра.

Это топтание на месте длилось трое суток. Капитана Лаланда не покидало чувство, что парусник постепенно тяжелеет. Он даже посоветовался с боцманом, опытным моряком:

– Быть может, море разыгрывается все больше?

– Нет, капитан, дело в другом.

Лаланд понял и послал старшего плотника проверить трюм: вода в нем поднялась уже на 1 метр 40 сантиметров. Найти течь было невозможно, поскольку стояла ночь, а судно сильно раскачивало. Постоянно работающие насосы не справлялись, и вода неуклонно прибывала. В ближайшее время судно могло затонуть.

Ничто не запрещает главному на корабле после Бога собрать свой штаб и провести совет. И даже обсудить все с командой, прежде чем принимать крайне важное решение. Лаланд собрал офицеров:

– Нам не хватит времени добраться до крупного промежуточного порта, к примеру Монтевидео. Я собираюсь направиться к Мальвинским островам и выбросить судно на берег. Возражений нет?

Офицеры и боцман согласились с решением капитана.

– Мне остается только найти подходящее место для этой операции.

Капитан Лаланд заперся в своей каюте, зажег лампу и открыл том «Навигационных инструкций» на странице «Мальвинские, или Фолклендские, острова». Он прочел несколько страниц, затем стал наносить на карту возможный курс. Через час он вышел и отдал приказ первому помощнику собрать команду перед капитанской рубкой. В свете трех ламп-вспышек, используемых во время бури, виднелись штормовые накидки и лица людей, их заливали потоки воды.

– У нас под ногами судно, которое набирает воду. Помпы не справляются. Единственное спасение – выброситься на песчаный берег. Я нашел на карте небольшую бухту с подходящим пляжем. Маяка там нет, а потому придется выполнять маневр днем, вернее, завтра утром. Вы согласны пойти на риск?

Ответ был единогласным:

– Да, капитан.

Несколько человек добавили:

– Делайте все, что считаете нужным.

Маневр при мореплавательских навыках капитана Лаланда, когда он шел к бухте Рой-Коу на западном берегу Мальвин, может считаться маленьким навигационным шедевром, с учетом состояния судна, бурного моря и затянутого тучами неба. В десять часов утра офицеры уточнили курс с помощью биноклей, хотя метель сводила видимость почти на нет. Берег выглядел изрезанным и диким, виднелись только скалы.

– Если я не ошибаюсь, наша бухта должна быть третьей после левого мыса. Туда ведет короткий проход. Брасопить правый борт.

Боцман отдал приказ, матросы пробежали по палубе, крепя брасы правого борта. Судно начало разворот. Подгоняемое с кормы ветром, оно вошло в длинную бухту со скоростью более 13 узлов. Лаланд выругался, потому что именно в этот момент налетел новый порыв ветра: белая снежная пыль закрыла все. Матросы глядели на силуэт капитана, застывшего перед рулевым. Капитан знал, что на берег выходила узкая горловина, справа и слева окаймленная опасными рифами. Он пытался рассчитать расстояние, которое проходило судно в снежных вихрях. Наконец зловещая белая пелена рассеялась, появился берег за полосой больших серо-зеленых волн.

– К брасам правого борта. Брасопить прямой парус.

Судно рванулось на пляж совершенно перпендикулярно, пропахало борозду в песке и застыло вертикально. Матросы молчали, пораженные спокойствием и безмолвием суши. Двадцатишестилетний капитан принял верное решение, спас свою команду и судно с грузом. «Герцог Омаль» был чуть позже снят с мели. В январе 1917 года его потопила немецкая подводная лодка Ю-43.

Трехмачтовик «Леон-Бюро» был назван так в честь капитана-судовладельца, президента Синдиката нантских судовладельцев. В конце июня 1906 года он отплыл из Суонси, в Сан-Франциско, с грузом угля. Этот груз представлял опасность в штормовую погоду: не удавалось его тщательно проветривать, а от тряски уголь нагревался.

10 октября трехмачтовик обогнул остров Эстадос. Из трюма вырвался газ, уголь вспыхнул. Судно находилось в 200 милях точно к югу от мыса Горн. Дул сильный юго-западный ветер. Капитан, посоветовавшись с офицерами, решил сделать остановку в Порт-Стэнли, на Фолклендских островах, которые французские моряки по привычке называли Мальвинскими. Вот его отчет:

«Бурный ветер, никакой надежды потушить пожар. Некоторые матросы, поднятые из трюма, отравились угарным газом и не могут работать. Каюты заполнены дымом, в них нельзя оставаться. Весь корпус судна разогрелся. Швы палубы расходятся, иллюминаторы лопаются, деревянные части тлеют.

При низкой температуре вымокшие под штормовыми накидками люди работают, ощущая огненный ад, палуба может провалиться под ногами в любой момент. Без отдыха и почти без пищи им приходится одновременно бороться с огнем и ставить паруса, чтобы добраться до места стоянки. Под сильнейшими порывами ветра паруса рвутся в клочья. Такелаж поврежден.

И вот 13 октября показался остров Бошей. Наконец-то! Уголь в трюме пылает. Вода в цистернах кипит. Море швыряет на палубу огромные волны. В любое мгновение может прозвучать взрыв. Наконец в полночь мы добираемся до маяка в Пемброке и бросаем якорь на 30-метровой глубине. Утром следующего дня сажаем судно на мель, чтобы сделать пробоину. 18 октября, через пять суток непрерывной борьбы, пожар потушен».

После долгой и тяжелой службы в 1936 году «Леон-Бюро» отправлен на слом. К этому времени эпопея мыса Горн завершилась. Великобритания, уверенная, что пароходы преодолеют мыс Горн, в начале века перестала строить большие парусники. Их эксплуатация была еще рентабельной, но заказчики все чаще требовали, чтобы доставка – особенно для угля – осуществлялась быстрее. Владычица морей и торговли, чтобы сохранить свое положение, должна была идти в авангарде прогресса.

Франция и Германия продолжали спускать на воду парусники, и весьма крупные. Появились даже пятимачтовики. Транспортировка с помощью ветра пока приносила существенные доходы. Во время войны 1914–1918 годов французские и немецкие парусники, как, впрочем, и британские, вновь вставшие в строй, огибали мыс Горн, отправляясь за чилийской селитрой, которая использовалась для производства взрывчатых веществ. Союзнические суда становились добычей немецких подлодок: было обстреляно и потоплено 54 судна, ходивших под французским флагом.

После войны рост зарплат и налогов, а также новые законы сделали невыгодной дальнейшую эксплуатацию парусников. Судовладельческие компании стали отправлять свои славные суда дальнего плавания на слом. Закон выгоды, который послал их бороздить океаны, теперь с ними расправлялся.

Капитаны и команды этих судов, старавшиеся лишь честно исполнять свои обязанности, показали незаурядные примеры мужества и героизма. Вспомнить о них полезно и современному человеку.

Глава шестаяСкорость: от «Мейфлауэра» до обладателей «Голубой ленты»

Наверное, самым знаменитым судном в истории является «Мейфлауэр» – буквально «Майский цветок». Название этого судна известно всем школьникам Великобритании и Соединенных Штатов. Оно означает «боярышник». На самом деле «Мейфлауэр» был жалким трехмачтовиком – зловонным, пузатым и неприглядным на вид. И славу ему принесли не мореходные качества, а его пассажиры.

В начале XVII века англичан разделили религия и политика. Пуритане были членами пресвитерианской секты с очень строгими правилами, буквально воспринимающими Священное Писание. Из-за преследований со стороны Стюартов некоторые из них решили эмигрировать в Америку, а точнее, в Виргинию, где уже обосновались 143 колониста.

Желая обеспечить себе право на проживание, будущие эмигранты обратились к Виргинской компании с просьбой предоставить им концессию. Морские плавания между Старым и Новым Светом были нерегулярными, редкими, но они осуществлялись. Виргинская компания ответила, что готова принять иммигрантов при условии, что каждый из них отработает на фирму семь лет. Затем он получит землю в собственность и станет хозяином своей судьбы. Колонисты Виргинии занимались в основном разведением табака.

Утром 6 сентября 1620 года отплывающий из Плимута в Америку «Мейфлауэр» был переполнен. В путь отправлялись 102 эмигранта: 41 взрослый мужчина, 19 женщин и дети. Мужчины могли быть женатыми или холостяками, но девушек брали, только если их сопровождали родители. Исключение было сделано лишь для служанки миссис Кэтрин Карвер, жены главы религиозной общины.

Размеры «Мейфлауэра» водоизмещением всего 180 тонн не позволяли такому количеству пассажиров путешествовать с удобствами. Они заполнили носовую надстройку и трюмы. Долгий переход при волнении в море, морская болезнь, отвратительная еда, полное отсутствие гигиены, ужасная стесненность в этой плавучей тюрьме могли бы закончиться многими смертями. Но этого не произошло: эмигрантов поддерживали вера и надежда. В море умерли два молодых человека – слуга единственного судового врача и молодая жена одного из пассажиров. Уильям Брэдфорд, овдовев и преодолев свою печаль и боль утраты, был избран губернатором колонии. Потери восполнили двое рожденных на корабле младенцев – девочка, которую назвали Перегрина, и мальчик, получивший имя Океанус.

Переход длился 70 суток. Когда появился американский берег, штурман понял, что они подойдут к суше не в Виргинии, а на 100 миль севернее. Стоило ли брать курс на юг? Общее собрание решило высадиться в том месте, где они оказались. Недавно выпал снег, климат, похоже, был здесь суровый.

– Срубим деревья и построим хижины, – сказал Брэдфорд. – Есть еще одно преимущество: контракт, порабощавший нас на семь лет, теперь не действителен, поскольку мы не находимся на территории Виргинии. Мы отныне свободны и сами установим границы наших владений.

«Страшно серьезные, нетерпимые, высокоморальные, весьма работящие и глубоко верящие в то, что могут давать отчет в своих делах только Богу» – такое определение им дал Жак Шастене. Отцы-пилигримы (так их назовут значительно позднее) решили еще до высадки и начала работ по вырубке леса написать конвенцию, или хартию, своей колонии, которую назвали «Мейфлауэрским договором». Этот текст стал неким прообразом нынешней Конституции Соединенных Штатов Америки.

Зима на полуострове Кейп-Код выдалась крайне суровой. К весне в живых осталось только 50 пилигримов. Остальные умерли от холода и лишений. Закаленные невзгодами колонисты укоренились и заселили Новую Англию, жители которой отныне считали себя духовной элитой Соединенных Штатов. Эти люди могли утверждать, что они более или менее отдаленные потомки отцов-пилигримов «Мейфлауэра». А для гражданина Соединенных Штатов это титул более почетный, чем принадлежность к знати.

Два века «трансатлантические» суда оставались столь же тесными и неудобными, как «Мейфлауэр». Они редко перевозили бизнесменов, а туристов тогда вовсе не было. 95 процентов пассажиров были эмигрантами.

Эти парусники везли в Европу хлопок и табак. Вербовщики, приезжавшие вместе с торговцами, обращались к бедноте Старого Света, расписывая Новый Свет чуть ли не раем, где любой человек, имеющий две руки и две ноги, без труда найдет себе работу и пропитание, заработает средства для своей семьи. Политические изгнанники, люди, которыми интересовалась полиция, садились на уходящие суда. Конторы эмигрантских агентств не успевали принимать желающих отправиться в Новый Свет.

В середине XIX века один из самых мощных потоков шел из Ирландии. Болезнь, поразившая картофель, вызвала в этой стране голод и привела к смерти около миллиона человек. Те, кто выжил, но был не способен продолжать платить непомерную аренду алчным английским землевладельцам, покидали родину. С 1847 по 1866 год в Соединенные Штаты уехало 3 650 000 ирландцев.

Сегодня нам даже трудно представить, в каких условиях путешествовали эмигранты. При хорошей погоде они размещались на палубе, мешая команде, занятой повседневной работой. В плохую погоду и ночью их, словно овец, сгоняли на нижнюю палубу и велели сидеть у бортов. На самом деле они прозябали в некоем подобии помойной ямы, как галерники, поскольку туалетов практически не было, а если и были, то предназначались главным образом для женщин. Мужчины справляли нужду через борт, когда позволяла погода.

Питались в основном картошкой – она прорастала и гнила за недели плавания – да свиным салом. Питьевую воду раздавали утром на весь день. Одновременно пассажиров оделяли уксусом, единственным средством гигиены в ту эпоху. Тот, кому надо было помыться или постирать белье, должен был сам ухитриться набрать морской воды, сбросив за борт ведро на веревке. Переходы этих парусников длились от трех недель до трех месяцев, в зависимости от ветров, состояния моря и самого судна. Частыми были кораблекрушения и пожары на борту. Случались бунты пассажиров, жестоко подавлявшиеся. Примерно 10 процентов эмигрантов умирало в пути от холеры, дизентерии, скоротечной чахотки и различных видов лихорадки. На некоторых судах смертность была еще выше, доходя до 50 процентов. Парусники, перевозившие ирландцев, зачастую называли плавучими гробами.

Летом 1803 года парижане с удивлением смотрели на дымившее суденышко, снабженное колесами, которые взбивали воду Сены. На набережной, оттуда сейчас отходят «скоростные суда», недалеко от Иенского моста, висела табличка со следующей надписью:

Наполеон Бонапарт был тогда пожизненным консулом, президентом Итальянской республики, арбитром Швейцарской Конфедерации и уже строил проекты дальних морских походов. Узнав об изобретении Фултона, он им не заинтересовался, совершенно не веря в будущее парового судоходства. Тогда Фултон отправился в Англию, где также не добился кредитов. Разочарованный изобретатель вернулся в Соединенные Штаты.

В 1807 году первый «стимер», или «паровик», названный «Клермон», прошел по Гудзону 200 километров, которые разделяли Олбани и Нью-Йорк.

В 1816 году пароход «Элиз» – это было английское судно – прошел от Лондона до Гавра. Опыт оказался убедительным, и британцы поставили колеса, приводимые в движение паром, на десяток судов, ходивших по Ла-Маншу и Ирландскому морю. Но о выходе в Атлантику речь еще не шла.

И опять соотечественники Роберта Фултона показали себя самыми решительными. В 1819 году после 28 суток плавания американский «паровой парусник» «Саванна» добрался до Англии. Его колеса вращались более двух недель с помощью паровых котлов, которые топились дровами. Когда топливо кончилось, были подняты паруса. Этот подвиг парусно-парового плавания был повторен только в 1833 году канадским судном «Ройял Уильям».

В 1836 году доктор Ларднер, британский ученый, прочел лекцию, опубликованную многими газетами, в которой заявлял о своем полном «доверии» к парусному мореплаванию. «Проект регулярных рейсов между Нью-Йорком и Ливерпулем с помощью паровых судов, – сказал он, – столь же химеричен, как и налаживание сообщения между Ливерпулем и Луной». Ирландский судовладелец из Корка Джеймс Бил решил принять вызов. Он построил на верфях Лита, в Шотландии, пароход, названный «Сириус».

«Сириус», которым командовал капитан Ричард Робертс, бывший офицер Королевского флота, имел в длину 52 метра. Он взял на борт 32 человека команды и 40 пассажиров, из которых 11 были женщины. Пассажиров разместили в каютах трех классов. Они заплатили от 8 до 35 гиней, в зависимости от своих средств и желаемого уровня комфорта.

«Сириус» отплыл из Корка 4 апреля 1838 года. Вначале безоблачное плавание осложнилось сильной килевой и бортовой качкой. Оба кока не были перегружены работой, но девять палубных матросов, метрдотель и три стюарда от усталости валились с ног. Им приходилось постоянно мыть и чистить палубу и сносить дурное настроение пассажиров. Атмосфера день ото дня накалялась, и капитану пришлось достать револьвер, чтобы дать отпор протестующим пассажирам, самым агрессивным и здоровым. Однако бортовой журнал скромно хранит молчание по поводу этих неприятных инцидентов. В нем говорится только о самом плавании:

450 тонн угля, смешанного со смолой, не хватило, и, чтобы не поднимать паруса, пришлось сжечь запасную часть такелажа! Но всё в прошлом. Примиренные успехом, пассажиры и команда готовились 23 апреля насладиться приемом, организованным в их честь Нью-Йорком, а также банкетом. Но внимание зрителей и властей неожиданно привлек силуэт корабля более внушительных размеров, чем «Сириус», появившегося у входа в порт. Очень быстро разнеслась новость, что в порт вошел другой английский пароход, «Грейт Вестерн», принадлежащий только что организованной компании «Грейт Вестерн стимшип компани». Ушедший из Англии 8 апреля – через четверо суток после «Сириуса», – он пересек Атлантику всего за пятнадцать с половиной суток. Пассажиров на нем было только семеро, а команда состояла из шестидесяти человек. На приемах и банкетах в Нью-Йорке удвоилось количество приборов. После первых мгновений разочарования пассажиры и команда «Сириуса» отпраздновали событие вместе с прибывшими на «Грейт Вестерне».

Импульс был дан, началось соревнование. Еще долго Атлантику пересекали парусники – всё более и более крупные – с товарами и пассажирами, но после этих двух почти параллельных плаваний «Сириуса» и «Грейт Вестерна» стало ясно: будущее принадлежит пароходам.

Начались знаменитые гонки за «Голубую ленту». Фанатик скоростного плавания, англичанин Хейлз, решил вручать трофей тому пакетботу (судно, перевозящее почту), который быстрее других свяжет Старый Свет с Новым. Безусловно, его вдохновила «Голубая лента» – традиционная награда победителю ежегодного Эпсомского дерби[1]. Отныне на грот-мачте самого быстрого трансатлантического корабля будет развеваться голубой вымпел, а сам трофей – шар, лежащий на плечах мифологических богов (диаметром 1,3 метра), – будет красоваться в одном из внутренних помещений.

Корабль, который побил рекорд «Грейт Вестерна» в гонке, был первенцем новой английской компании «Кунард стимшип». Основанная Сэмюэлом Кунардом в 1839 году, компания вступила в соревнования 4 июля 1840 года, поставив «Британию», винтовой пароход водоизмещением 1200 тонн, на линию Ливерпуль – Галифакс – Бостон. В своем первом плавании кораблю удалось идти со средней скоростью 8,19 узла, побив рекорд «Грейт Вестерна» на пятую часть узла. Через год после спуска на воду «Британия» довела свой рекорд до 10,72 узла.

«Британия», ставшая главным кораблем большого флота Кунарда, восемь лет с удивительной точностью обслуживала атлантические рейсы. На ней плавал и знаменитый писатель Чарльз Диккенс.

«Никогда не забуду, – писал он, – удивление, на четверть серьезное, на три четверти комичное, с каким я одним январским утром 1842 года открыл дверь и просунул голову в каюту на борту „Британии“. Это было невозможное для проживания логово, едва вообразимое, неуютная коробка отвратительного вида. Я оказался в некоем подобии лошадиного стойла, где должны были размещаться двое пассажиров. При виде коек я подумал, что они так же узки и приспособлены для отдыха, как гробы». Столовая была длинным и узким «помещением, походившим на гигантский катафалк». Что касается салона, там «могло при большом желании поместиться четыре человека, если протискиваться, извиваясь змеей».

В 1842 году Диккенсу не было еще тридцати лет, но он уже был богат, знаменит и привык к комфорту. Последующие его впечатления от путешествия на борту «Британии» показывают, что, в отличие от своих соотечественников, он не привык к волнению на море. «Пакетбот кренился, выпрямлялся, качался, оседал, поворачивался, подпрыгивал, ухал вниз, дрожал, раскачивался взад и вперед, слева направо. Было невозможно устоять на месте, даже сесть, не схватившись за что-нибудь. Не стану говорить, как раздражают привычные шумы на борту, звон бокалов, топот шагов бегающих над головой боев, столкновение чемоданов и весьма симптоматичные и совсем не приятные звуки, доносящиеся из кают, где отдыхают семьдесят пассажиров, слишком нездоровых, чтобы смотреть на еду».

Знаменитый писатель, изображавший жизнь бедного люда Англии в ту эпоху, был бы более терпим к неудобствам на борту «Британии», если бы бывал на кораблях, перевозивших эмигрантов.

В 1855 году два британских инженера, Изамбард К. Брюнел и Д. Скотт Рассел, решили построить корабль, который будет самым большим и самым быстрым в мире. Прежде всего он должен был завоевать «Голубую ленту» за переход через Атлантику, а потом перейти на обслуживание рейсов в Австралию. Он был назван «Грейт Истерн». Когда австралийским заказчикам стали известны характеристики морского гиганта – водоизмещение 27 300 тонн, длина 211 метров, ширина 36 метров, высота верхней палубы 17 метров, – они сообщили кораблестроителям, что ни один порт в их стране не может принять такой корабль.

«Ну и ладно, – сказали судовладельцы, – „Грейт Истерн“ будет ходить в Атлантике».

Гигант мог брать на борт 4500 пассажиров. Внутреннее обустройство по меркам той эпохи было роскошным. Машины приводили в движение два колеса с лопастями, каждое диметром 7 метров, и четырехлопастной винт. Чтобы обеспечить себе шансы на успех, конструкторы также установили на «Грейт Истерне» 6 мачт, несших паруса общей площадью 6000 квадратных метров.

Первое трансатлантическое путешествие состоялось в 1860 году. Расчетная скорость в 18 узлов снизилась до 14,25 узла. Незначительный недостаток, и, пока море оставалось спокойным, корабль вел себя достойно. На седьмые сутки океан разбушевался, и оказалось, что гигант совсем не приспособлен к морским плаваниям. Мебель и посуда принялись плясать, а люди хвататься за медные спинки своих кроватей. На одиннадцатые сутки показался Нью-Йорк. Все пассажиры были живы и здоровы, но проявляли недовольство. Пришлось признать, что судно нерентабельно. Судовладельцы продали его за полцены предприятию, которому была поручена прокладка первого телеграфного кабеля между Европой и Америкой. С «Грейт Истерна» сняли два котла и загрузили гигантский кабель длиной 3100 километров. После первой неудачной попытки кабель проложили в 1866 году.

Гиганта морей уже собирались отправить на слом, когда одна французская компания, созданная специально для этого случая, – «Общество фрахта „Грейт Истерн“» – купила корабль, чтобы перевозить американских туристов, которые, как предполагалось, валом повалят на Всемирную выставку 1867 года в Париже. Корабль, переделанный под укладку кабеля, снова превратился в лайнер и начал осуществлять челночные рейсы между Францией и Соединенными Штатами. Но люди не спешили покупать билеты. Как-то раз, отплывая из Ливерпуля, лайнер взял на борт всего 400 пассажиров.

Среди них был Жюль Верн. Как в свое время и Диккенс, автор «Капитана Гаттераса» поделился своими впечатлениями. Как и в прошлый раз, все начиналось хорошо:

«На борту прозвучала труба. Трубил щекастый стюард, за четверть часа объявлявший о ленче в половине первого. В ресторанном зале стояло четыре ряда столов. Бокалы и бутылки в планках с отверстиями, предохраняющими их от падения во время качки, были совершенно неподвижны и вертикальны. Корабль словно не ощущал морских волн. Подали вкусные блюда. В зале рядом с мужем, бывшим таможенником, сидела прачка, разбогатевшая на стирке белья в Сан-Франциско. Она пила шампанское „Вдова Клико“ по три доллара за бутылку. Можно было подумать, что мы сидим в ресторане где-то на бульваре в самом центре Парижа, а не среди океана».

Вскоре атмосфера стала не столь благостной:

«В открытом море волны стали бить в борт „Грейт Истерна“, раскачивая корабль. Пассажиры, мужчины и женщины, разбежались по каютам. В четыре часа ветер уже яростно ревел. Мебель начала плясать. Одно из зеркал салона разбилось от удара головой вашего покорного слуги. Стоял невероятный грохот. Восемь шлюпок сорвало со шлюпбалок мощным ударом волны. Положение стало серьезным. Огромный кусок свинца, перемещенный качкой, угрожал разрушить колесо. „Грейт Истерн“ провалился между огромными волнами и не мог выбраться наверх. На заре поставили несколько парусов, чтобы совершать маневры и выровнять корабль… Пробило стену загона для животных, и через люк в женский салон упала корова. Новое несчастье: сломался баллер руля, корабль потерял управление. Слышатся ужасные удары. Сорвался с креплений масляный резервуар весом в три тонны. Он носится по межпалубному пространству, все крушит и колотит по бортам изнутри. Быть может, он их пробьет…»

Через восемь суток после выхода из Ливерпуля «Грейт Истерн» с трудом входит в… Квинстаун, в Ирландии! Кораблекрушения не случилось, борта выдержали. Из жертв оплакали только корову. Но судовладельцы были разорены. Больше никто не хотел плыть на гиганте морей, и он лет двадцать служил в качестве угольного склада. Потом его решили распилить.

Разобрав внутренние помещения, принялись за корпус. Борта были двойными. Когда сняли первый слой обшивки, наткнулись на два скелета. Следствие выяснило, что 35 лет назад верфи заявляли о таинственном исчезновении двух клепальщиков. Суеверные люди приписали этому все несчастья, обрушившиеся на «Грейт Истерн». Специалисты обвиняли в бедах наличие двух типов движущих механизмов – колес и винта. В любом случае этому несерийному кораблю никогда не довелось бы ходить с «Голубой лентой» на грот-мачте.

В 1892 году пресловутый трофей завоевала Германия – лайнер «Кайзер Вильгельм». Эстафету подхватил лайнер «Дойчланд». Немецкое превосходство сохранялось долгие годы. С ним покончил лайнер компании «Кунард» «Мавритания». Корабль грузоподъемностью 32 тысячи тонн, длиной 232 метра и высотой 12 метров. «Мавританию» снабдили четырьмя винтами: перед установкой испытали двенадцать различных моделей. Корпус изготовили из новейшей стали с высоким сопротивлением на разрыв.

Лайнер вышел из Ливерпуля 16 ноября 1907 года в туманную погоду и при довольно сильном волнении. Был отдан приказ не запускать машины на полную мощность. «Мавритания» подошла к причалам Нью-Йорка через пять суток. Она пересекла океан при средней скорости 23,36 узла. Рекорд «Дойчланда» устоял. «Мавритания» побила рекорд на обратном пути: 4 суток 22 часа 29 минут. Средняя скорость 23,69 узла.

«Мавритания» в свое время была настоящим кораблем-чемпионом, улучшая результат в каждом путешествии. В марте 1909 года ее голубое полотнище достигло (метров столько же, сколько и узлов) 25,55 метра. Американцы приветствовали это достижение. «Европа, – можно прочесть в „Нью-Йорк геральд“, – стала ближе к Америке».

На некоторое время «Мавритания» уступила первенство своей младшей сестре «Лузитании», но в сентябре 1910 года лайнер вновь добыл «Голубую ленту», показав скорость 26,06 узла.

Война 1914 года поставила перед знаменитым лайнером новые задачи. Он перевозил войска и получил крещение огнем у Галлиполи, потом стал кораблем-госпиталем и ходил между портом Мудрое и Саутгемптоном. В 1918 году на «Мавритании» установили шесть пушек, и она перевозила американские войска в Англию в сопровождении вспомогательного крейсера.

Компания «Кунард» получила обратно свой героический лайнер в 1921 году. Его переоборудовали, заменив угольные котлы на мазутные. И в августе 1924 года «Мавритания» вновь стала трансатлантическим лайнером. Она пересекла Атлантику со средней скоростью 26,25 узла, а в августе 1929 года развила скорость в 26,85 узла. Она могла улучшить и этот рекорд. Но прогресс шагает гигантскими шагами, а двадцать три года для корабля – солидный возраст. Обладателем «Голубой ленты» стал немецкий «Бремен».

«Мавритания» окончательно ушла в отставку в октябре 1934 года. В марте 1935 года компания «Метал индастрис лимитед» из Глазго купила лайнер на лом. «Мавритания» взяла курс на Росайт, в Шотландии. Это был последний переход единственного корабля, державшего «Голубую ленту» в течение двадцати лет. В Ньюкасле мэр города в сопровождении нескольких старых рабочих пришел проститься с «Мавританией», которой они подарили жизнь. Затем на борт поднялись рабочие, чтобы начать слом. Состоялась и короткая посмертная церемония. По просьбе публики компания «Кунард» организовала торги для продажи кое-каких вещей, украшавших лайнер. Десять медных букв названия судна были проданы за 11 250 франков.

Если бы кораблям, как людям, ставили надгробные памятники, на нем можно было написать слова, сказанные одним из капитанов «Мавритании»: «В любое время, в бурю или в тихую погоду, в туман или снег, в ясный солнечный день или самую беспросветную ночь, „Мавритания“ рассекала Атлантику с точностью железнодорожного экспресса, принося славу ее создателям, владельцам и Великобритании».

«Компани женераль трансатлантик» была официально основана 25 августа 1861 года и начала со строительства бригов и шхун для лова трески. Потом она пустила два винтовых парохода между Сен-Назером и Центральной Америкой. 15 июня 1864 года ее колесный лайнер «Вашингтон» начал выполнять регулярные рейсы между Францией и Соединенными Штатами. Он был медленнее своих английских конкурентов, но превосходил их комфортабельностью и изысканной кухней. Успех был немедленным, и долгое время лайнеру не было равных. В 1866 году «Компани женераль» приобрела мировую известность. Ее фирма «Трансат» (во Франции, а в англосаксонских странах – «Френч лайн») поставила пять новых кораблей для рейсов между Гавром и Нью-Йорком, два из них были колесными, а три – винтовыми. Редко случалось, чтобы их каюты пустовали. Однако компании «Трансат» не хватало главного признания: «Голубой ленты». Пришла очередь строительства серии судов с названиями французских провинций: за «Нормандией» последовали «Шампань», «Бретань», «Еасконь» и «Бургундия». В 1888 году «Бретань» развила скорость в 19,60 узла, превзойдя рекордсмена – английский лайнер «Этрурия» – на три сотых узла. «Трансат» ликовал, но неизвестно, почему это достижение официально не признали, не сделали этого и четыре года спустя для лайнера «Турень».

После Первой мировой войны у компании «Трансат» был только лайнер «Франция» (первый из серии) для переходов через Атлантику, и ему было десять лет. Шла поспешная работа по завершению «Парижа», строительство которого началось в 1913 году, но оно было остановлено военными действиями. Потом к лайнеру присоединился его двоюродный брат «Иль-де-Франс».

«Париж» был спущен на воду в 1921 году. Великолепный корабль длиной 234 метра, шириной 26 метров, высотой 18 метров. Его 45 тысяч лошадиных сил (4 турбины, 4 винта) позволили ему на испытаниях развить скорость 23 узла. Его три тысячи пассажиров пользовались несравненным комфортом. Современная отделка соответствовала самым взыскательным вкусам. «Париж» не предназначался для побития рекорда скорости «Мавритании», который та удерживала долгие годы, а должен был доказать, как и его предшественники, что компания «Френч лайн» будет безоговорочно держать рекорд безопасности, прекрасного отношения к пассажирам и великолепной кухни. Лайнер доказывал это пять лет, потом на него посыпались несчастья.

8 октября 1926 года буксир «Урсус» отходит от причала Гавра, чтобы встретить «Париж», прибывающий из Нью-Йорка. После обмена приветствиями «Урсус» маневрирует, чтобы принять буксировочный трос с «Парижа». Происходит сильное столкновение. Погибают десять матросов «Урсуса». «Париж» поставили на ремонт. Внешние повреждения были устранены, и он вновь отправляется в Америку. В течение года его рейсы происходят без неприятностей. 16 октября 1927 года на рейде Нью-Йорка он сталкивается с норвежским грузовым судном «Бессеген», который тонет за несколько минут. Погибают тринадцать моряков. Следствие не признает вины капитана и вахтенного офицера лайнера.

В апреле 1929 года большой лайнер дважды садится на мель в густом тумане: в первый раз при отплытии из Нью-Йорка, второй раз – на подходе к Плимуту. Никаких повреждений. Снятие с мели происходит без особых трудностей. 20 августа того же года «Париж» стоит на якоре в порту Гавра. Осталось только принять пассажиров и через несколько часов можно отправляться в Нью-Йорк. Внезапно на борту вспыхивает пожар. Из средней части лайнера вырываются языки пламени. Задействованы все противопожарные средства. Пожар потушен. Но ремонт обрекает лайнер на несколько месяцев вынужденного бездействия. Заключение следствия: «Пожар случайно вспыхнул в каюте второго класса, перекинулся на курительный салон, затем на салон первого класса и, наконец, на центральную лестницу». Пожар всегда возникает случайно. Причина выясняется лишь в каждом втором случае.

Можно было счесть, что черная полоса завершилась, но нет. 18 апреля 1939 года «Париж» готовится к отплытию. На борт собирается подняться французская официальная делегация. Она будет представлять Францию на Всемирной выставке, которая открывается в Нью-Йорке. Тщательно упакованные мебель, ковры, картины – шедевры французского искусства – уже погружены. На причале члены экипажа заняты настолько, что не замечают запаха гари. Пожар вспыхивает внезапно и на этот раз приводит к фатальному концу. Не только из-за пламени. Лайнер заливают водой пожарные суда и наземные службы. «Париж» кренится и тонет прямо в порту. Он, к несчастью, был не единственным кораблем, которого ждала такая печальная участь.

Самый большой лайнер в мире (размеры меняются, но превосходные качества остаются) был спущен на воду компанией «Трансат» 29 октября 1932 года. Полвека назад у той же компании в серии кораблей с названиями французских провинций уже была «Нормандия», которая, не став чемпионом, спокойно курсировала между Францией и Северной Америкой.

«Трансатлантическая компания» в 1930 году подписала контракт с компанией «Верфи и мастерские Сен-Назера» (Пеноэ) на постройку лайнера длиной 314 метров и шириной 36 метров.

В день спуска на воду рельсы, по которым должна была скользить новая «Нормандия», были смазаны 2,5 тонны топленого свиного сала, 1 тонной мыла и 43 тоннами других жиров. Операция прошла благополучно в присутствии восхищенной публики. После завершения строительства лайнера иностранные кораблестроители, посетившие его, признались, что у корабля совершенно новые, если не революционные обводы. Один из лучших историков торгового флота Жан Трогофф прекрасно описал новорожденную «Нормандию»: «Красиво изогнут форштевень. Носовая часть верхней палубы покрыта подобием черепашьего панциря, который смыкается с волнорезом, предназначенным для больших волн. Открытые палубы совершенно свободны. На корме края рубок или надстроек образуют закругленные уступы, образуя крытые террасы для пассажиров всех классов. Над рубками высятся две трубы аэродинамической формы, третья труба – декоративная».

Тяга корабля была электрической. Настоящая электростанция производила трехфазный ток, питающий четыре двигателя, которые приводили в действие четыре винта. Максимальная мощность 160 тысяч лошадиных сил. Оставался один неразрешенный вопрос: сможет ли великолепный корабль пристать к причалам Гавра и Нью-Йорка? Ответ: нет. В Гавре тут же начались работы по углублению гавани, а дирекция нью-йоркского порта построила новый пирс по размерам гиганта.

Первое отплытие из Гавра назначили на 29 мая 1935 года. На первый рейс назначили двух капитанов: капитана Пюнье и капитана Торе. Команда на борту – офицеры, матросы, механики, различные техники и обслуживающий персонал – насчитывала 1300 человек. В каютах трех классов разместились 1900 пассажиров. Вот краткие сведения, опубликованные в ту эпоху французскими газетами и многими иностранными изданиями: «На борту „Нормандии“ есть зрительный зал, несколько бассейнов, танцплощадка с узорным паркетом, площадка для гольфа, теннисный корт, часовня, игровые залы для детей, зимний сад, где поют настоящие птицы. Огромный ресторанный зал равен по размерам Зеркальной галерее Версаля. В холодильник загружена следующая провизия: 10 000 килограммов говядины, 2000 – телятины, 4000 – ягнятины и баранины, 800 штук уток, 300 кроликов, 1200 голубей, 4000 кур, 1000 цыплят, 400 индеек, 1200 свиных окороков, 2000 килограммов ветчины, 4000 килограммов колбасных изделий, 6000 килограммов различной рыбы. Тысячи дюжин яиц. 11 000 килограммов свежих овощей, не считая 6000 килограммов артишоков и 10 000 килограммов салата». Предполагалось, что любители питьевой воды будут в меньшинстве. В погребах лайнера было всего 9500 бутылок минеральной воды, но зато 24 000 литров столового вина, 7000 бутылок выдержанных вин и шампанского и 2600 бутылок различных ликеров и крепких напитков.

Службы общественных связей компании «Трансат» передали для прессы списки столового белья и серебра. «Нормандия» была роскошным плавучим городом. В амбиции судовладельцев на этот раз входили и чемпионские помыслы. В то время «Голубая лента» развевалась на итальянском лайнере «Рекс», который развил скорость в 28,92 узла.

Отплытие состоялось 29 мая, в 18 часов 15 минут, при всеобщем ликовании, превзошедшем восторги при спуске на воду. После остановки в Плимуте «Нормандия» вышла в Ла-Манш, потом в Атлантику.

Хорошая погода, спокойное море, все шло нормально. В ночь на 31 мая ни спящие в своих каютах пассажиры, ни ночные гуляки, застрявшие в барах, не ощутили внезапного беспокойства, царившего в машинном зале: лопнула трубка конденсации пара. Пришлось снизить мощность, упала скорость. Как только трубку отремонтировали, в машинный зал поступил приказ прибавить ход. В полдень 1 июня прогноз по поводу завоевания «Голубой ленты» вновь стал благоприятным.

В конце дня вахтенный офицер по телефону сообщил капитану, что на западе сгустился туман. Через четверть часа «Нормандию» окутала белая пелена. Пассажиры на этот раз ощутили снижение скорости. Послышался рев туманной сирены.

Утро 2 июня выдалось ясным. Форштевень «Нормандии» вновь рассекал море на максимальной скорости. 3 июня в 15 часов по Гринвичу – в Нью-Йорке было только 10 часов утра – «Нормандия» вошла в устье Гудзона. На плавучем маяке контролеры постоянно записывают время прохождения лайнеров, ранее зарегистрированных другими контролерами при прохождении мимо Бишоп-Рока в архипелаге Силли, на юго-западе Англии. На борту «Нормандии» провели расчеты. Несмотря на аварию и туман, корабль развил рекордную скорость в 29,94 узла. «Нормандия» причалила к пирсу 88 с развевающимся голубым вымпелом на мачте.

Французы едва представляют, какое ликование охватывает англосаксонские страны при каждом подвиге мореплавателей. На пирсе 88 и на соседних причалах собралась такая толпа, что полиции с большим трудом удалось удержать людей от падения в воду. Это прибытие было отпраздновано на нескольких приемах. Речи прерывались криками: «Да здравствует „Нормандия“! Да здравствует Франция!» На обратном пути корабль-рекордсмен побил собственный рекорд, развив скорость в 30,31 узла. Во Франции официально отпраздновали этот подвиг.

После нескольких удачных переходов лайнер сняли с регулярных рейсов и отправили на профилактические работы: на большой скорости корма лайнера вибрировала. Была произведена замена трехлопастных винтов на винты четырехлопастные.

В мае 1936 года вибрация на «Нормандии» прекратилась, и он вновь включился в работу. Слившись, английские компании «Кунард» и «Уайт стар» вместе спустили на воду лайнер, который был чуть меньше «Нормандии». Однако мощность, которую развивали его двигатели, равнялась 200 тысячам лошадиных сил, на 40 тысяч больше. Борьба за «Голубую ленту» стала столь же открытой и напряженной, как в забеге на 5 тысяч метров во время Олимпиады.

В первом переходе «Куин Мэри» смогла развить скорость всего в 29,15 узла. В августе 1936 года она пришла из Англии в Нью-Йорк со скоростью 30,14 узла (против 29,94 узла «Нормандии»), но вернулась, развив скорость в 30,63 узла (против 30,31 узла). Длинная голубая лента покинула французскую мачту, переместившись на мачту английскую. В лондонских пабах букмекеры принимали ставки на каждый переход. «Куин Мэри» была неоспоримым фаворитом, когда в марте 1937 года французский лайнер выполнил рейс Америка – Франция со скоростью 30,99 узла, а в июле совершил обратный путь со скоростью 30,58 узла. 4 августа при возвращении из Нью-Йорка скорость уже составляла 31,20 узла. Так «Голубая лента» из английской Блю риббон вновь стала французской Рюбан блё.

День в день после победы французов «Куин Мэри» взяла реванш. 4 августа 1938 года она пришла в Нью-Йорк, проделав путь со средней скоростью 30,99 узла. А на обратном пути довела рекорд до 31,69 узла.

«Нормандия» 18 июля отпраздновала сотый переход через Атлантику. На нее еще делались ставки, но тридцать девять последующих путешествий не сумели вернуть «Голубую ленту» на ее мачту. Каждый раз не хватало сущего пустяка. Гонки завершились 28 августа 1939 года на рейде Нью-Йорка.

Война. Начнется ли она с бомбардировок? Париж отдал приказ не возвращаться: лайнер был в большей безопасности в нейтральном порту. Капитана Пайена де Ла Гарандери отозвали. Помощник капитана майор Ла Уэде и 115 моряков остались для охраны «Нормандии».

«Странная война» во Франции закончилась капитуляцией. Немецкие войска заняли Париж, Гавр, Сен-Назер. «Нормандия» по-прежнему стояла на приколе в Нью-Йорке.

8 мая 1941 года американский конгресс разрешает своему военному флоту реквизировать 80 иностранных судов, нашедших убежище в США. И никакие прогнозы и надежды не помешали «Нормандии» попасть в этот список. В декабре 1941 года, после Пёрл-Харбора и вступления США в войну, французская команда отправлена на берег. Рабочие арсенала Нью-Йорка срывают ковры, убирают растения и цветы, чтобы превратить «Лафайет» – таким будет отныне название корабля – в транспорт для перевозки войск. Работы ведутся очень активно, когда утром 9 февраля 1942 года на прогулочной палубе вспыхивает огонь, быстро распространяясь по кораблю. Городские мотопомпы и пожарные суда включаются в работу и выливают тонны воды – по сделанным позже подсчетам, шесть тысяч. Шесть тысяч тонн, которые, естественно, растекаются внутри корпуса. Как «Париж» тремя годами ранее, «Нормандия» начинает крениться. Приходит приливная волна. Глубокой ночью корабль ложится набок у пирса, где глубина составляет 15 метров.

Конец? Специалисты, осмотрев полузатонувшее судно, утверждают, что его можно поднять. Они знакомятся с выводами, опублинованными следственной комиссией. Как и все документы такого рода, заключение не категорично: паяльная лампа в руках неопытного рабочего спровоцировала пожар. Отсутствие надзора и халатность стали причиной его распространения.

Началась подготовка к постановке корабля на киль, когда 19 апреля в незатопленной части корабля вспыхнул новый пожар. Шесть часов борьбы позволили справиться с огнем, но повреждения на этот раз выглядели фатальными. Американское адмиралтейство сделало последнюю запись в деле «Нормандия»– «Лафайет»: «Восстановлению не подлежит».

«Об этой катастрофе много писали и рассуждали, – пишет капитан Торе. – Кто-то говорил о саботаже… вредительстве… Истинную причину не узнать никогда. Лично я уверен в том, что, если бы наши люди и наши пожарные оставались на борту, наш прекрасный корабль и сегодня был бы гордостью французского флота».

Остатки судна в 1946 году переправили в Ньюарк (Нью-Джерси) и распилили. 4 сентября 1947 года французское периодическое издание «Ночь и день» опубликовало за подписью Фюрстембергера информацию, касающуюся некоего Фрица Шеффера, немецкого шпиона, которого союзнические власти допросили по поводу его деятельности во время войны. Шеффер сообщил, что работал парикмахером в Нью-Йорке. От своих начальников он получил приказ адмирала Канариса уничтожить «Нормандию». По его утверждению, он сумел устроить рабочими на корабль, который переоборудовали под военный транспорт, своих людей: «Они сложили в разных местах пробковые спасательные жилеты и по моему сигналу подожгли с помощью паяльных ламп. Они также создали сквозняки, чтобы раздуть пламя. Перед этим они вывели из строя пожарные краны». Показания тайных агентов почти всегда вызывают сомнения, даже если их авторы обвиняют самих себя. Они часто делают это, чтобы скрыть другие события, и не всегда могут устоять перед соблазном похвастаться.

«Куин Мэри», также на время застрявшая в Нью-Йорке, осталась обладательницей «Голубой ленты». В 1953 году королева Мария, крестная мать корабля и вдова короля Георга V, умерла. Совпадение, но ее крестница утратила пальму первенства. Соединенные Штаты спустили на воду самый быстрый корабль в мире для плаваний в Атлантике. Лайнеры во время своих переходов никогда не развивали средней скорости в 32 узла. «Юнайтед Стейтс» за один раз довел рекорд до 35,59 узла! Он оставался обладателем «Голубой ленты» до 1969 года, когда был выведен из эксплуатации в Северной Атлантике, где годом ранее перестала плавать «Куин Элизабет», сестра «Куин Мэри». Вскоре такая же судьба постигла «Францию».

«Куин Элизабет» превратили в плавучий университет, и ее ждала печальная участь «Парижа» и «Нормандии»: пожар и гибель в порту Гонконга. Строители «Франции» постарались сделать все, чтобы лайнер избежал подобной судьбы. Для оборудования внутренних помещений использовались металл и стекловолокно, а система обнаружения огня была шедевром научной изобретательности. Лайнер был меньше «Куин Элизабет», развивал меньшую скорость, чем «Юнайтед Стейтс», но «Франция» осталась, несомненно, самым прекрасным и самым роскошным из построенных кораблей. Роскошь на нем была доведена поистине до комических пределов – даже для выгула собак пассажиров построили специальную дорожку с бутафорскими газовыми фонарями (для французских собак) и бутафорскими пожарными колонками (для американских собак).

«Францию», вероятно, можно считать последним из трансатлантических лайнеров, построенных специально для плаваний по этому океану. Любители неспешных путешествий и комфорта и сейчас плавают по морям, но корабли, на которые они садятся, периодически снимаются с регулярных рейсов, чтобы взять на борт все более многочисленных сторонников новой религии – круизов. Так используется и «Норвегия» – такое название дали лайнеру новые владельцы «Франции».

Что касается трансатлантических переходов, они теперь стали уделом спортивных и технологических гонок, когда на просторы океана выходят всё более и более усовершенствованные парусники, моряки которых вовсе не утратили мужества своих старших предшественников.

Глава седьмаяИ небеса атлантические

Пассажиры громадных самолетов, которые ныне пересекают Атлантику, вряд ли задумываются, что они летят над этим, а не над другим океаном. С высоты 12 тысяч метров морские просторы кажутся безымянными. Их едва видно. Фильмы, которые показывают пассажирам во время полета, развлекают. Пространство исчезло, существует только продолжительность полета.

Однако пилоты, вторые пилоты и штурманы этих самолетов прекрасно знают, что они пересекают Атлантику. Атлантику с ее струйными течениями (воздушными потоками на больших высотах) и свойственными только ей атмосферными капризами, с которыми приходится считаться даже автопилотам. И с этим своенравным воздушным Атлантическим океаном должны были вступить в борьбу мужчины и женщины, совершавшие первые перелеты через водную стихию.

Такой сенсационный заголовок красовался на первой полосе «Нью-Йорк сан» 13 апреля 1844 года. Далее следовали уточнения: «Прибытие на остров Салливана, в районе Чарлстона (Южная Каролина), господ Мейсона, Роберта, Холланда, Хенсена, Харрисона и Эйнсуорта и еще четырех человек на борту воздушного шара-дирижабля „Виктория“. Перелет из одной страны в другую длился семьдесят пять часов». Следовал «полный отчет о путешествии». Стало понятно, что, отправившись в путь 6 апреля, английские герои приземлились 9 апреля. Они были первыми людьми, которые совершили успешный перелет через Атлантический океан. Их подвиг и имена, однако, не занесены в энциклопедии. Причина проста: информация «Нью-Йорк сан» была розыгрышем, а ее автором оказался специалист по фантастике по имени Эдгар Аллан По. 14 апреля 1844 года газета признала это и опубликовала опровержение.

29 мая 1919 года, восемьдесят лет спустя, газеты объявляли:

Следовали уточнения: «Капитан-лейтенант Рид, лейтенанты Стоун и Хинтон, младший лейтенант Родд, старший механик Родс и запасной пилот Бриз вылетели из Сент-Джонса на Ньюфаундленде 16 мая. Они прибыли в Лисабон 27 мая после недели отдыха на Азорских островах». За этой новостью опровержения не последовало. Рид и его экипаж действительно существовали. Их приветствовали сначала в Лисабоне, потом в Лондоне. Американские ВМС, где они служили, тщательно подготовили перелет.

Лорд Нортклиф, богатейший газетный магнат, владелец «Таймс» и «Дейли мейл», пообещал 10 тысяч фунтов первому пилоту, который пересечет Атлантику в одном или другом направлении «без посадки, проведя в воздухе менее 72 часов».

Два английских авиатора в отставке решили попытать счастья: Джон Олкок, двадцать восемь лет, капитан в отставке, энергичный бонвиван, и Артур Уиттен Браун, тридцать четыре года, бывший лейтенант-штурман, робкий, слегка прихрамывающий: в 1915 году в бою был сбит его самолет. Пересечение с запада на восток считалось намного более легким из-за направления преобладающих ветров.

Через час после вылета из строя выходит радио. Небо затянуто облаками, туман скрывает волны Атлантики. Приходится лететь вслепую в самолете, который трясет в воздушных вихрях. Бутерброды с ветчиной, шоколадное печенье, бутылка пива поднимают авиаторам дух. Но когда замирает указатель скорости, а самолет теряет высоту и оказывается в нескольких метрах над водой, настроение падает. Олкок выравнивает машину, но вдруг выхлопная труба правого двигателя загорается, начинает плеваться искрами. Остается только молиться Богу, чтобы брызги расплавленного металла не прожгли хвостовое оперение.

Холод стал пронизывающим. Крылья, растяжки, фюзеляж и часть двигателей покрываются льдом. Плохо слушаются рули. Пройдет еще несколько минут, и они будут заблокированы. Исход – свободное падение.

– Есть лишь одно решение, – кричит Браун пилоту.

– Хотите сказать, соскребать лед?

– Да, я пойду.

– Нет, это слишком опасно.

Браун не отвечает и перешагивает через край кабины. С перочинным ножом в руке, он ползет по нижнему правому крылу. Хватается за металлические тросы, ноги скользят. Плохо слушается покалеченная нога. Наконец он добирается до заборных трубок и начинает работу. Лед скалывается пластинами, указатель подачи бензина освобожден, очищены воздушные фильтры. Надо возвращаться в кабину и проделать такое же путешествие по левому крылу. Такую двойную операцию он повторяет пять раз.

– Акробатика меня никогда не прельщала, – скажет позже Браун. – И это выступление на высоте двух тысяч шестисот метров над Атлантикой при скорости сто шестьдесят километров в час и даже без восторженной публики показалось мне вовсе не интересным.

В шесть часов утра 15 июня Олкок решил немного снизиться. Лед таял, туман рассеивался. Вскоре стало видно землю. Это была Ирландия. Олкоку пришлось обогнуть гору Коннемара, потом город Клифден, где не было ни единого клочка земли, пригодного для посадки, а потом он спустился к зеленому полю, которое сверху выглядело подходящим. На самом деле это оказалось болото. Таким образом, первый самолет, который пересек Атлантику без посадки, уткнулся в трясину хвостом вверх. Не важно. Олкок и Браун, совершив полет за 16 часов 12 минут, выиграли 10 тысяч фунтов стерлингов, обещанные лордом Нортклифом. Военный министр, занимавшийся и делами авиации, вручил героям чек. Министра звали Уинстон Черчилль.

Король Георг V возвел обоих триумфаторов в дворянское достоинство. Сэр Джон наслаждался титулом и богатством всего несколько недель: в декабре 1919 года, перегоняя новый летательный аппарат для фирмы «Виккерс», он врезался в дерево на подлете к Сене.

Сэр Артур, чья застенчивость граничила с меланхолией, прожил свою жизнь незаметно и умер в 1946 году.

Хотя каменные изваяния Олкока и Брауна в Лондонском аэропорту задумчиво разглядывают нескончаемый поток пассажиров, потративших пять часов на перелет из Нью-Йорка на обычном лайнере или два с половиной часа при полете на «Конкорде», имена этих авиаторов не найти в известных словарях вроде «Ларусса». Мы хотели компенсировать эту несправедливую забывчивость.

– Кто первым пересек Атлантику с запада на восток?

Задайте этот вопрос сотне человек, девяносто из них ответят вам: Линдберг. Линдберг обошел в известности всех по нескольким причинам, две из которых лежат на поверхности: он пересек Атлантику в одиночку и напрямую связал Нью-Йорк и Париж.

Еще до того, как Олкок и Браун сумели одолеть Атлантику, в Аэроклуб Америки пришло письмо, датированное 22 мая 1919 года:

Журналистам не составило труда отыскать отправителя письма. Им оказался невысокий усатый человек среднего возраста с правильными чертами лица и учтивыми манерами. Он сообщил, что является французским баском и в детстве был пастухом. В юности стремление сделать состояние привело его в Нью-Йорк. Он поступил официантом в отель «Бриворт». Через несколько лет Ортейг стал его владельцем. В 1919 году приобрел и другой отель – «Лафайет».

Первые кандидаты на приз Ортейга объявились в Аэроклубе Америки только в начале 1925 года, в основном это были французы. В 1927 году маленькая газетная заметка сообщила о появлении нового кандидата, никому не известного американца по имени Линдберг.

На самом деле Чарльз Огастес Линдберг, скандинав по происхождению, был сыном генерального прокурора. Его семья часто меняла место жительства, и Чарльз переходил из школы в школу, вовсе не блистая успехами в учебе. Его интересовала только авиация. В десять лет в Вашингтоне он впервые в жизни увидел аэроплан. В то время предприниматели, организующие разного рода зрелища, повсюду в Соединенных Штатах проводили показы воздушных акробатических трюков. Чарльз Линдберг поступил в Инженерную школу Висконсина, а 1 апреля 1922 года был зачислен курсантом в пилотажную школу фирмы «Небраска эркрафт корпорейшн». После ее окончания он стал странствующим «авиаакробатом»: прогуливается по крылу летящего самолета, прыгает с парашютом, выполняет над толпой пике, штопоры, петли. Он родился в Детройте, но его карьера пилота началась в Сент-Луисе (Миссури), где у него завязались крепкие дружеские отношения. Этот город стал его любимым местом. Его первым личным самолетом был устаревший «Дженни», доставшийся ему с военных складов. Опыт, полученный в летной школе, сделал его хорошим пилотом, обслуживающим почтовую линию Сент-Луис – Чикаго. Через год Чарльз Линдберг написал письмо, в котором предложил свою кандидатуру на приз Ортейга.

Сент-луисские друзья одолжили ему 15 тысяч долларов, и он добился встречи с Чарльзом Левином, президентом административного совета фирмы «Коламбия эркрафт корпорейшн».

– Я хочу купить у вас самолет, чтобы совершить перелет из Нью-Йорка в Париж.

Бизнесмен с сочувствием оглядел нескладного незнакомца двадцати шести лет, который выглядел на пять лет моложе:

– Мы не можем позволить неведомо кому пилотировать наш самолет над океаном. Речь идет о репутации фирмы.

Линдберга выпроводили. Он напрасно встречался с другими авиастроителями. Все находили его проект неразумным: мальчишка собирался в одиночку отправиться на одномоторном самолете.

– Почему вы предпочитаете самолет с одним двигателем?

– Если будет два двигателя, вероятность аварии возрастает вдвое. И втрое – с тремя двигателями. Я хочу лететь в одиночку, чтобы взять больше горючего. Перелет совершу за сорок часов.

– Вы не сможете продержаться сорок часов без сна.

– Я уже делал это.

В конце концов фирма «Райен компани» из Сан-Диего (Калифорния) согласилась продать Чарльзу Линдбергу одномоторный самолет с двигателем в 220 лошадиных сил за 10 тысяч долларов. Самолет был изготовлен из фанеры и парусины. Размах крыльев составлял 11,30 метра. Сегодня в любом аэропорту мира этот аппарат показался бы детской игрушкой по сравнению с современными воздушными лайнерами. Линдберг уже давно мысленно окрестил самолет «Дух Сент-Луиса».

– Получите его через два месяца, – сказал конструктор.

Уже несколько человек спешно готовились выиграть приз Ортейга. Линдберг ежедневно проводил много времени с рабочими и техниками, занятыми его аппаратом. 26 апреля состоялось первое испытание. Самолет оказался быстрым и маневренным, однако ему недоставало устойчивости. В последующие дни этот дефект был устранен.

– Восьмого мая я вылетаю в Сент-Луис, из Сент-Луиса перелечу в Нью-Йорк. Это будет мой испытательный полет.

8 мая американские газеты сообщили, что два француза, Нунжессер и Коли, вылетели из Парижа в Нью-Йорк. 9 мая от них не было никаких вестей. 10 мая их исчезновение подтвердилось. Нунжессер был знаменитым асом Первой мировой войны: он сбил 43 вражеских самолета. Его исчезновение вместе с Коли на борту «Белой птицы» тем более опечалило французскую публику, что накануне, вечером 9 мая 1927 года, одна парижская газета выпустила специальный номер с объявлением о триумфальном завершении полета двух авиаторов, приводя волнующие детали: «Нунжессер и Коли после посадки на воду остались сидеть в своем летательном аппарате, словно не слыша поздравительных криков. Потом они оба поднялись с места. Моторная лодка прибыла за ними и т. д.». Словно официально подтверждая новость, в парижском небе самолет устроил салют. Затем несколько часов полного молчания, и телеграмма, вывешенная в холлах газет: «Никакого официального подтверждения прибытия Нунжессера и Коли». Разъяренная толпа бросалась камнями и жгла на улице лживый специальный выпуск. Обстоятельства гибели летчиков так и остались неизвестными.

Линдберг вылетел из Сан-Диего 10 мая и приземлился в Сент-Луисе. 11 мая отправился в Нью-Йорк. Его прибытия на аэродром «Кертис» уже ждали журналисты и на этот раз в своих отчетах написали его фамилию без ошибок, поскольку «Дух Сент-Луиса» побил рекорд скорости, совершая трансконтинентальный перелет из Сант-Диего в Нью-Йорк.

Однако рекорд не помешал нью-йоркским газетам называть Линдберга «flying fool» и когда официально стало известно, что он собирается совершить в одиночку перелет из Нью-Йорка в Париж, и когда он отправился в полет. В английском слове «fool» есть и ласковый оттенок, хотя точный перевод этого выражения: «летающий дурак».

20 мая эти же газеты в нескольких строках и мелким шрифтом сообщили об эксцентричном «отлете в Париж». Крупный шрифт предназначался для репортажа о боксерском поединке, который в этот вечер должен был решить, кто, Шарки или Мэлонни, будет сражаться за титул чемпиона с Джеком Демпси.

Летающий безумец вылетел из Нью-Йорка в 7.52 местного времени. В 20.30 было отмечено его прохождение над Сент-Джонсом, на Ньюфаундленде. Новость по радио была передана на стадион «Янки», где уже закончился боксерский поединок. Победитель тут же был забыт, толпа встает по приглашению диктора, чтобы произнести коллективную молитву: молодой американец защищает в «ледяном одиночестве ночи и моря честь звездно-полосатого флага».

Из большинства заголовков утренних газет слово «fool» исчезло. Многие газеты уже именуют Линдберга «Летающим орлом». В полдень по радио передают песню-импровизацию, которую исполняет популярная группа «Боннис лэддис»:

Передача и песня были оплачены производителем пилюль от почечных колик.

Старт «паренька с Запада» был трудным. 16 мая к вечеру буря перекрыла доступ в Атлантику. 19 мая лил ледяной дождь, не видно было верхних этажей небоскребов. Перед тем как провести вечер в театре с приятелем, Линдберг во второй раз позвонил в метеослужбу. Ответ: «Намечается улучшение, но лучше выждать день-другой».

– Отправлюсь на заре.

Линдберг попытался поспать хотя бы несколько часов в номере отеля. Самые пессимистические предсказания его противников не выходили из головы: с полными баками и запасом бензина его самолет весит 2,5 тонны, слишком большая масса, чтобы взлететь с двигателем мощностью 220 лошадиных сил; он заблудится в тумане, его одолеет сон и он потерпит крушение. Когда в дверь постучали, он встал, так и не сомкнув глаз ни на секунду. На улице тот же туман.

«Дух Сент-Луиса» переправили на аэродром «Рузвельт». Аппарат казался крохотным и хрупким, под порывами ветра его крылья дрожали. Помощники молчали, но их лица, обращенные к «летающему дураку» двадцати шести лет, выражали одну и ту же мысль: «Откажись, в крайнем случае дождись благоприятной погоды».

Линдберг забрался в машину. Кабина была закрытой, но из-за множества резервуаров с запасом бензина он ничего не видел прямо перед собой. Он мог смотреть только через боковые стекла. Линдберг завел двигатель, помахал техникам, которые убрали колодки из-под колес. «Дух Сент-Луиса» медленно покатил по лужам. Ему удалось оторваться от земли в самом конце взлетно-посадочной полосы.

Историки авиации пишут, что перелет обошелся «без приключений». Действительно, серьезных происшествий не было. Уникальным было то, что впервые за миллионы лет существования Атлантики над ее серо-зелеными пенными просторами летел человек-одиночка. Линдберг не мог не вспоминать о Нунжессере и Коли, исчезнувших в этой водной пучине. Он знал, что его самым страшным врагом был сон. Чтобы освежить лицо, он приоткрыл одно из окон: порывы ветра чуть не унесли карту. Незначительное происшествие, но оно могло положить конец его перелету.

Будучи хорошим штурманом, Линдберг летел по дуге большого круга, самому короткому пути на земном шаре из одной точки в другую. Почти все суда той эпохи следовали по локсодромической линии, кривой, пересекающей меридианы под одним углом, что позволяет не менять курс. Поэтому море под самолетом было пустынным. После Ньюфаундленда оно перестало быть таковым. Линдберг замечал на темной воде многочисленные необычные белые корабли: айсберги.

Время от времени по поведению машины авиатор ощущал, что она тяжелела от обледенения. Он спускался ниже, в менее холодные слои воздуха, и летел иногда прямо над волнами. Но когда подкрадывался главный враг – сон, приходилось подниматься выше.

Наступил день, туманный и серый, потом спустились угрюмые сумерки, настала ночь. Двигатель работал ровно, самолет выдерживал движение по локсодромии, точно рассчитанное опытным штурманом. Ночью враг-сон не отступал, напротив, сжимал объятия. Линдбергу иногда приходилось буквально держать веки пальцами, чтобы глаза не закрывались. Когда занялась заря, он уже пролетел 3500 километров – более половины пути. Вторая половина пути заняла меньше времени – дул попутный ветер. Летя на небольшой высоте, Линдберг заметил дельфина – первое живое существо с начала полета, потом флотилию рыболовецких судов. Он спустился почти до самой воды. Никого на палубах судов. Авиатор заметил только лицо человека в иллюминаторе. Он открыл окно и крикнул: «Ирландия в каком направлении?» Его, конечно, никто не мог услышать.

Когда Линдберг ближе к вечеру заметил темную полоску на горизонте, он прошептал: «Опять облака!» Но его сердце забилось быстрее, поскольку он чувствовал, что это может быть и землей. «Если мои расчеты верны». Они были верны. Это была суша. Ирландия. После этого полет уже не доставлял трудностей, кроме «кашля» двигателя, что на мгновение заставило предположить нехватку бензина. Но вскоре двигатель опять заработал в нормальном режиме. Линдберг узнал Плимут, опять пролетел над морем, увидел новую темную полосу с рядом огней маяков: Франция.

Молодой американец спрашивал себя, не встретят ли его французы холодно из-за неудачи Нунжессера и Коли. В маленькой записной книжке он отметил все, что «надо было сделать» после приземления: попросить у дирекции аэродрома ангар для своего самолета, позвонить по телефону в посольство и т. д. В конце списка несколько слов, которые свидетельствуют о скромности «летающего дурака»: «Отыскать недорогой отель». Линдберг даже не представлял себе, что с момента, как «Дух Сент-Луиса» был замечен над устьем Сены, громадная вопящая толпа уже ринулась на аэродром Бурже. Радио сообщало о старте пилота-одиночки, затем о его пролете над Ирландией и Плимутом.

Линдберг приземлился в 22.22 по парижскому времени. В Нью-Йорке было 17.22. Такое время записано в протоколе по предложению авиационного атташе Бельгии Вилли Коппенса Хоутхулста. Остальные «официальные лица» забыли посмотреть на часы, настолько велик был восторг. Их растерянность, кстати, видна из первых строк того же протокола: «20–21 мая 1927. Париж – Нью-Йорк» (!) вместо «Нью-Йорк – Париж».

Большая часть из ста тысяч парижан, прибывших на аэродром, сумела прорвать или обойти полицейские кордоны. Территорию аэродрома запрудили мужчины и женщины в вечерних нарядах, рабочие в спецовках, наспех одетые люди, которых поднимали с постели более информированные соседи, фотографы, загораживающие свои камеры, девушки, размахивающие букетиками цветов. Появились даже мэры предместий, с трехцветным шарфом через плечо.

При приближении самолета люди бросились бежать ему навстречу. В воздух взлетали шляпы, они падали, и их топтали. Женщины прокладывали себе путь, нанося удары сумочками. «Дух Сент-Луиса» остановился, и Линдберг поспешил выключить двигатель, чтобы винт не отрубил головы и руки неосторожных людей.

Чарльз Огастес Линдберг выиграл 25 тысяч долларов приза Ортейга, совершив первый воздушный перелет Нью-Йорк – Париж над Атлантическим океаном. Он был молод, хорош собой, в одиночку преодолел все опасности. На следующий день он стал настоящим идолом. Французское правительство наградило его орденом Почетного легиона. Американская армия повысила в звании до полковника. Он получил семнадцать наград от Франции и других стран. В поспешно учрежденный американским посольством комитет поступило три миллиона писем и триста тысяч телеграмм. Прямая воздушная связь между двумя столицами (Нью-Йорк практически является столицей) через Атлантику открыла новую эпоху для авиации.

Понадобился бы целый том, чтобы вспомнить обо всех воздушных покорителях Атлантики и о тех, кто погиб, предпринимая эту попытку и унеся свою тайну в пучину вод. Первый экипаж, который пролетел над этим океаном с востока на запад, состоял из трех человек, один из которых знал, что обречен на скорую смерть от рака. Его звали Гюнтер фон Гунефельд – чопорный человек в монокле. Он был очень богат и финансировал полет. Два пилота-штурмана: капитан Коль, начальник службы ночных полетов «Люфтганзы», и ирландец Джеймс Фицморис. Их одномоторный «юнкере» с двигателем мощностью 350 лошадиных сил стартовал из Балдоннела (Ирландия) 12 апреля 1928 года. Взлет оказался трудным, но сам полет прошел без серьезных происшествий. Джеймс Фицморис, провозглашенный «героем Ирландии», был торжественно награжден президентом Ирландской республики. Барон фон Гунефельд некоторое время спустя умер в немецком госпитале, где ему сделали рискованную операцию.

16 июня 1929 года распространилась новость, что три француза взлетели из Олд-Орчарда, неподалеку от Бостона, на моноплане «Бернар» с двигателем «Испано-сюиза» и пересекли Северную Атлантику. После двух вынужденных посадок в Испании в Мимизане (Ланды) они сели в Бурже.

Перед этим самолет совершил полет в Америку – тайно, небольшими этапами, потому что ему не дали разрешения на трансатлантический перелет из Франции. Самолет назывался «Канарейка» и был окрашен в желтый цвет. Трех новоявленных героев звали Ассолан, Лефевр и Лотти.

Менее чем через месяц после приземления «Канарейки» стало известно, что 13 июля в 9.30 утра с аэродрома Бурже вылетели два других французских авиатора – Кост и Беллонт. Они направились в Нью-Йорк на самолете фирмы «Бреге» с двигателем «Испано-сюиза». Их самолет назывался «Знак вопроса». В первых сообщениях, отправленных с борта, летящего над океаном, повторялось примерно одно и то же: «Все идет хорошо». Потом в 18.15 поступило сообщение: «Мы возвращаемся в Бурже». «Знак вопроса» попал в полосу встречных ветров необычайной силы. Остатки бензина не позволяли добраться до Нью-Йорка.

– Я хочу совершить наш полет в нормальных условиях, – сказал Кост после приземления в Бурже. – Буду ждать благоприятной метеосводки. Мы будем ждать сколько понадобится.

Люди говорили: «Он прав». Французы еще помнили об исчезновении «Белой птицы» Нунжессера и Коли, а Кост внушал доверие. Тридцать восемь лет, монбланец, он героически сражался в авиации во время Первой мировой войны. А главное – сумел осенью 1927 года вместе с капитан-лейтенантом Лебри совершить беспосадочный полет в Южную Америку, вылетев из Сен-Луи (Сенегал) и приземлившись в Натале (Бразилия). И сделал это на самолете, названном «Нунжессер и Коли», наплевав на предрассудки.

После неудачи первой попытки полета над Северной Атлантикой Кост поменял двигатель, поставив мотор мощностью в 780 лошадиных сил. Топливный бак на 5200 литров бензина обеспечивал дальность полета в 9 тысяч километров, то есть почти вдвое больше, чем расстояние от Парижа до Нью-Йорка. Дважды в день осторожный пилот осведомлялся о метеопрогнозах. 31 июля 1930 года он перегнал «Знак вопроса» в Бурже. Атлантика радовала хорошей погодой, но небо над Францией было закрыто облаками. Кост и Беллонт взлетели 1 сентября на рассвете.

Радиосвязь между самолетом и Парижем была постоянной благодаря кораблям, которые служили промежуточными станциями. На заре 2 сентября стало известно, что «Знак вопроса» летит к юго-востоку от Ньюфаундленда, потом к югу от территории Сен-Пьер-и-Микелон. В 12.30 позывные прекратились, связь оборвалась. Во Франции пытались сохранять спокойствие, основываясь на сообщениях американских береговых станций, которые уверяли, что якобы замечали «Знак вопроса», но сообщения были противоречивыми и недостоверными. Вновь появился призрак «Белой птицы», навевавший тоскливые предчувствия. Наконец красный самолет безошибочно опознали в 250 километрах от Нью-Йорка. Его сопровождали семь американских самолетов.

Толпа в Париже запрудила площадь Согласия. В 23.30 громкоговорители объявили: установлена прямая телефонная связь с американским аэродромом «Кертис». В те времена подобное сообщение было просто сенсационным. В странной тишине, воцарившейся на площади, из громкоговорителей доносился возрастающий шум на американском аэродроме. И вдруг рев двигателя, крики, вопли радости. Потом послышались голоса Коста и Беллонта, которые обращались к своим соотечественникам на расстоянии в 5 тысяч километров. Затем зазвучала «Марсельеза», подхваченная сотнями голосов на «Кертисе» и тысячами голосов на площади Согласия.

В 1927 году апофеоз Линдберга до предела разогрел авиационный энтузиазм в Соединенных Штатах. Богатая американка, супруга высокопоставленного британского чиновника из Министерства авиации, решила, что станет первой женщиной, которая пересечет Атлантику. Ничего не сказав родным, миссис Гест приобрела трехмоторный «фоккер», наняла пилота и механика и начала подготовку. Родные, узнав о ее замыслах, категорически воспротивились, так что от полета ей пришлось отказаться.

– Но, – сказала она, – при одном условии: мой «фоккер» перелетит через Атлантику, а на борту будет женщина, американка. Я поговорю с Патнемом.

Джордж Палмер Патнем был издателем. Убедив Линдберга описать свои «ощущения», он уже подготовил договор для миссис Гест, «первой женщины, которая померится силами с Атлантикой». Когда, отказавшись, она попросила найти ей замену, его осенила идея:

– Я как-то обедал у друзей, где была девушка, увлеченная авиацией. Она – настоящий двойник Линдберга.

Высокая и худенькая, короткая стрижка, серо-голубые глаза. Амелия Эрхарт действительно до странности напоминала героя перелета Нью-Йорк – Париж в женском варианте. Она родилась в Канзасе 24 июля 1898 года. В 1917 году стала медсестрой в военном госпитале, начала учиться на подготовительных медицинских курсах в Нью-Йорке, потом забросила учебу, чтобы стать социальным работником. Как и Линдберг, Амелия увлекалась авиационными представлениями. Как и он, она из простой зрительницы стала их участницей. Ей исполнилось двадцать три года, когда она впервые пилотировала самолет. Через год она побила рекорд высоты, поднявшись выше 4600 метров.

Амелия Эрхарт с энтузиазмом восприняла идею пересечь Атлантику на борту «фоккера» миссис Гест и, не читая, подписала все рекламные контракты, которые предложил ей Джордж Патнем. Когда она поняла, что вопрос о пилотировании самолета ею самою не стоит, что ее просто отправят пассажиром, она взъярилась, но было слишком поздно, чтобы отказываться. Самолет миссис Гест, который вел Штульц и на борту которого также находились механик Гордон и пассажирка Амелия Эрхарт, взлетел с Ньюфаундленда, без всяких происшествий пересек Атлантику и приземлился в Берри-Порте 18 июня 1928 года.

– Я путешествовала, как мешок картофеля, – заявила Амелия.

Однако все, забыв о пилоте, смотрели только на пассажирку, которой радио, газеты и кино сулили золотые горы.

Но сначала надо было исполнить контракты Патнема. Расположившись в доме издателя, Амелия написала «Двадцать часов сорок минут», рассказ о «своем полете», и посвятила его миссис Патнем. Она еще не знала, что издатель уже затеял бракоразводный процесс, чтобы предложить Амелии стать его женой.

Амелия согласилась на брак, который многие называли фиктивным, но поставила свои условия: она продолжит летать, а муж будет ей во всем помогать. Так Джордж Палмер Патнем – он любил, чтобы его называли Дж. П., – стал менеджером своей жены. На специальных облегченных чемоданах авиапассажиров красовались этикетки «Амелия Эрхарт». Производители сигарет печатали виньетки, на которых изображали звезду авиации в спортивной одежде и с сигаретой в зубах (известно, что она не курила). Но Амелия желала доказать, что она не просто рекламная кукла, – и установила новый рекорд высоты для женщин, поднявшись на 6 тысяч метров. 20 мая 1932 года она вылетела в одиночку – наконец-то – с Ньюфаундленда в Европу на борту красного моноплана «локхид Вега».

В полете ее сопровождали громы и молнии. Когда лед слишком утяжелял крылья, Амелия спускалась, едва не касаясь пены волн. Самым трудным было сохранить равновесие самолета. «Мне казалось, что меня посадили в банку, куда постоянно лили воду, и что я сражаюсь со слонами». Она очень редко летала ночью, и ее пугало пламя, вырывающееся из выхлопных труб, поблекшее с зарей. «Наставший день только обострил мои страхи. Я с удовольствием наблюдала, как океан стал розовым, потом светло-синим. Но слабый дневной свет заставлял мое сердце сжиматься. Я заметила на крыле следы подтеков бензина. Ручеек вблизи выхлопной трубы. Пламени я уже не видела, но знала, что оно никуда не исчезло. Я спрашивала себя, чем все это закончится…» Это закончилось в Ирландии. Париж – истинная цель полета – оказался недосягаем для «локхида»: кончилось горючее.

«Вдруг я увидела поле. На нем паслись коровы. Я принялась летать над полем. Испуганные коровы бросались в разные стороны. Боже, повторяла я себе, если одна из них сломает ногу, то при приземлении меня встретит фермер с ружьем!»

Самолет приземлился, коровы перестали носиться по полю, а фермер только спросил:

– Откуда вы прилетели?

– Из Америки.

Он удалился, пожав плечами. Другие фермеры проявили больше любопытства, а две старые девы, хотя и шокированные одеянием иностранки в бриджах, оказали гостеприимство и угостили традиционной чашечкой чая.

Телеграмма, которую Амелии удалось отправить в тот же день в газету «Нью-Йорк таймс», финансировавшую полет, имела неожиданные последствия. Утром коровий луг превратился в настоящий аэродром. Специальные корреспонденты английских газет прилетели на множестве самолетов. Но это было лишь начало. В Париже новую звезду водили с банкета на банкет. Художница-модельер Жанна Ланвен подарила ей роскошные вечерние платья. Сенат устроил в честь ее празднество. Единственное, чего она не дождалась, как, впрочем, Олкок и Браун, так это упоминания в «Ларуссе».

В Белом доме президент Гувер ждал Амелию Эрхарт на обед – первый случай в истории Соединенных Штатов. Крест за заслуги в воздухоплавании впервые украсил женскую грудь.

А Амелия уже думала о другом океане – океане, который станет ее могилой.

– Моя работа – почта. Я – почтарь. Пересечение Атлантического океана не может быть только спортивным достижением. Должна летать почта.

Человек, произнесший эти слова, был французским летчиком, уже известным в Бразилии. Его звали Жан Мермоз. Бывший превосходный военный летчик, потом пилот авиалинии «Латекоера», Мермоз открыл вместе с Гийоме линию Рио-де-Жанейро – Сантьяго (Чили), проходившую над опасной горной цепью Анд. Потерпев аварию и упав в этих горах, он выжил благодаря нечеловеческому мужеству и занялся организацией воздушной почты в Южной Америке. Как и другие, Мермоз мечтал о полете Париж – Нью-Йорк, но так и не сумел получить нужный самолет. Пришлось довольствоваться почтой.

– Теперь мы должны обеспечить еженедельные почтовые рейсы между Сенегалом и Бразилией.

12 мая 1930 года он вылетел из Сен-Луи (Сенегал) на борту гидросамолета «Лате-28», названном «Граф де ла Во». Вместе с ним в полет отправились штурман Дабри и радист Жимье. «Граф де ла Во» встретился с «черным котлом» – скоплением грозовых туч в виде отвесной скалы высотой 5 тысяч метров: непроглядная тьма, прошиваемая зигзагами молний.

– Гидросамолет никогда не поднимется на такую высоту. Надо обойти препятствие снизу.

Этот проход под «черным котлом», почти у самой воды, в полной темноте, разрываемой молниями, под проливным дождем, был в равной мере и воздушным, и морским достижением. Авиаторы сидели, обнаженные по пояс, и с тоской прислушивались к чиханию затапливаемого двигателя. Океан походил на гигантскую чернильницу.

Мермозу удалось выбраться из-под «черного котла», не коснувшись его. Самолет вынырнул в залитое лунным светом пространство над серебристыми просторами. 3173 километра пути были преодолены за 21 час. Рекорд дальности полета по прямой для гидросамолета был побит. И мешки с почтой пересекли Южную Атлантику.

Менее чем через месяц Мермоз снова сел за штурвал, чтобы выполнить обратный полет. Тяжело нагруженный гидросамолет, низко сидевший в неудачно ориентированном водном потоке – это была бразильская река Потенжи, – отказался взлетать. Он не взлетел после шестнадцати попыток в этот день и двенадцати на следующий. Мермоз снял часть груза, отвел самолет на другую водную поверхность, с другой ориентировкой, в 50 километрах от Натала. Но изменился ветер, и самолет вновь оказался неправильно ориентированным. После пятидесяти двух попыток Мермозу удалось оторвать его от воды.

– Почту доставим.

Южную Атлантику штормило, шел сильный дождь с градом, но все это было не столь опасно, как бесчинства погоды в предыдущем полете. Радист поддерживал постоянный контакт с кораблями. На полпути ветровое стекло залепили жирные капли.

– Избыток масла.

Это была течь. В 500 километрах от Дакара масляный индикатор стоял на нуле, двигатель перегревался. Мермоз посадил «Графа де ла Во» около «Фокеи» – судна, которое следовало по тому же маршруту. Пересадка на борт корабля была долгой и опасной из-за состояния моря. Под ударами громадных волн гидросамолет затонул.

Почта была доставлена, но о том, чтобы рисковать самолетом в каждом полете, не могло быть и речи.

– Опыт показывает, – сказал Мермоз, – что гидросамолет, севший на бурное море, столь же уязвим, как и обычный самолет. Поскольку обычные самолеты с тем же грузом взлетают легче, то их и надо использовать.

В 1933 году «Радуга», деревянный трехмоторный самолет, творение тридцатилетнего инженера Рене Кузине, был поставлен на обслуживание линии почтовой связи вместе с конкурирующим гидросамолетом «Южный Крест». В 1934 и 1935 годах эти два самолета выполнили 47 рейсов. Южная Атлантика была не только покорена, но и стала территорией коммерческих полетов.

Мермоз, назначенный генеральным инспектором «Эр Франс», не мог устоять перед соблазном изредка сесть за штурвал одного из этих почтовых самолетов. Так он и поступил 7 декабря 1936 года, когда пилотировал «Южный Крест» в направлении Бразилии. Полеты давно уже стали рутинными. На полпути с борта гидросамолета поступило короткое сообщение: «Отключаем задний правый двигатель». И больше ничего. Никогда. Самолеты и корабли тщетно бороздили Атлантику. В первый и последний раз почта не дошла по назначению.

В 1928 году в Веллингтоне (Новая Зеландия) хрупкая девушка девятнадцати лет повторяла фортепианные экзерсисы в гостиной. Внезапно она вскочила, захлопнула ноты.

– Я топчусь на месте, – заявила она отцу. – Я никогда ничего не добьюсь, если не отправлюсь учиться в Лондон. Только там можно найти хороших учителей.

Мистер Баттен был богат, дочь вертела им как хотела, а он желал сделать из нее великую музыкантшу. Несмотря на боль разлуки, он отпустил Джин и три года посылал ей деньги в Лондон, чтобы оплачивать гонорары профессорам. Но Джин не встречалась ни с какими преподавателями музыки. Она фанатично полюбила авиацию. Отцовские деньги шли на уроки пилотирования. Она даже купила небольшой туристский самолет.

– Я вернусь домой только на самолете, – говорила она друзьям. – Женский перелет Англия – Новая Зеландия наделает шуму. Но у меня нет денег. Надо искать мецената.

В 1934 году она встретилась с лордом Уэйкфилдом, которого очаровала так же, как в свое время очаровывала отца. Лорд финансировал полет. Джин Баттен вылетела из Англии в мае и приземлилась в Порт-Дарвине, проделав путешествие за 14 дней и 22 часа. Австралийские газеты превратили ее в звезду: «Наша прелестная Джин против континентов и океанов». Джин вернулась в Англию и купила самолет «Чайка-Персиваль» с двигателем мощностью в 220 лошадиных сил.

– Перелечу Южную Атлантику без посадки.

Ей было двадцать пять лет. Она серьезно относилась к перелету и готовилась не один месяц. Она вылетела из Лондона 11 ноября 1935 года в шесть часов утра, пролетела над Францией и Испанией и приземлилась к Касабланке, где позволила себе несколько часов сна, и вновь взлетела. 2 сентября: Сен-Луи (Сенегал). «Здесь меня встретила ужасная погода. Французские военные были очень любезны». Они окружили заботой хрупкую девушку-летчицу, которая выглядела моложе своих лет: «Почти ребенок».

– Поспешим, я вылетаю через два часа.

– Глубокая ночь! Это безумие!

– Вовсе нет. Поменяйте свечи и масло. Я полечу.

Она так и сделала – не без проблем. Маленький самолет с трудом оторвался от покрытой лужами взлетно-посадочной полосы. Он покружился над деревьями, словно в нерешительности. Потом резко рванул в сторону моря.

«Там я ощутила ужас, поскольку всегда думала, что отправлюсь в полет в хорошую погоду, в ночь, сверкающую звездами. Я считала, что Южный Крест имеет форму креста». Ночь вовсе не выдалась прекрасной. Ни одной звезды на небе, а в нескольких кабельтовых от берега на самолет обрушился дождь. На подходе к «черному котлу» дождь превратился в ливень, из-за магнитной бури компас сошел с ума. Буря, час затишья и снова буря. Джин удерживает самолетик среди разъяренной стихии только с помощью худеньких рук – и юной необоримой воли. 13 часов 15 минут после взлета. Она садится в Натале. Когда техники, обслуживающие аэродром, подбежали к самолету, она уже спрыгнула на землю. Похлопывая по корпусу самолета, она припевала:

– Славная лошадка! Лошадка моя!

Первая женщина, которая пересекла Южную Атлантику, побила все мужские рекорды, в том числе и достижение Джима Моллисона, установленное всего два года назад. 30 декабря 1936 года француженка Мариз Бастье довела этот рекорд до 12 часов 5 минут. Главы международных аэроклубов отныне убрали свои хронометры и перестали регистрировать воздушные достижения над Северной и Южной Атлантикой. Рекордов больше не будет, они ушли в прошлое, осталась регулярная связь. Океан, который бороздили больше всего, который исследовали больше всего, который использовали больше всего, стал океаном, над которым больше всего летают. Эти водные просторы всегда играли важную роль в истории человека.

Глава восьмаяПогибшие в пучине

Некоторые цифры поражают воображение. Еще недавно примерно 30 тысяч человек ежегодно погибали в спасательных плавучих средствах, не считая тех, кто не выживал в самих кораблекрушениях. По крайней мере, такие данные считались достоверными в 60-е годы. Похоже, статистика жертв не ведется для каждого океана отдельно, но, очевидно, Атлантика, где самое оживленное судоходство, занимает высокое, если не первое место.

Наиболее давнее кораблекрушение, о котором есть упоминания в анналах французского мореходства, произошло в 1119 году. Погибло судно «Бланш Неф». Ни один человек не спасся. Очевидно, что наибольшее количество кораблекрушений приходится на годы войн. Описать или хотя бы упомянуть все морские бедствия – задача невыполнимая. Читатели этой книги знают, что мы хотим прежде всего поведать о людях, рискнувших испытать свою судьбу на море, и о сопряженных с этим опасностях. Но огромное число морских катастроф, случившихся за многие века, нам неизвестно.

Что касается свидетельств спасшихся, то лишь с XVIII века они становятся достаточно обстоятельными, чтобы воссоздать картину бедствия. В большинстве случаев свидетельства тех эпох весьма драматичны. Мы вспомним о нескольких кораблекрушениях, в которых общим знаменателем были страх, голод, жажда, сменяющие друг друга надежда и отчаяние.

Капитан Филип Энтин в деталях поведал о трагедии своего шлюпа (одномачтовый парусник) грузоподъемностью 80 тонн. Шлюп «Бетси», командование которым он принял на Барбадосе, владении англичан на Антильских островах, отплыл 1 августа 1756 года в Суринам (Нидерландская Гвиана) с довольно тяжелым грузом, включавшим лошадей. На борту находилось тринадцать человек, моряки и пассажиры.

Ночью 4 августа поднялся ветер и, как часто бывает в этих местах, быстро усилился. Маленький парусник выбросило на рифы. Девять человек, спавшие в гамаках, погибли сразу. «Бетси» перевернулась и увлекла за собой шлюпку. Удалось спастись лишь капитану, его первому помощнику Уильямсу и двум морякам, которые цеплялись за потерпевшее крушение судно и «взывали к Небесам». Лошади попытались плыть, но волны бросали их на рифы. Слышалось их печальное ржание. Более ловкая собака капитана колотила по воде четырьмя лапами среди погибающих людей.

Наступил день, и люди увидели шлюпку, которая сорвалась с судна. Четыре оставшихся в живых человека сумели поймать ее и влезть внутрь, подобрав собаку. Обломок рангоутного дерева послужил рулевым веслом. С помощью ножа матрос Джон Каммингс отделил несколько досок от бортов шлюпки, грубо обтесал, изготовив подобие мачты и рей. Его штаны и рубашка пошли на крохотный самодельный парус. Лучше, чем ничего.

Рядом плавал ящик. Люди знали, что в нем провизия и бутылки с лимонадом. Увы, маленькая шлюпка не сумела подойти к ящику, и тот уплыл. День разгорался. Первые лучи солнца осветили золотистые шарики – плясавшие на волнах луковицы. Люди подобрали тринадцать штук. Суша находилась не менее чем в 50 милях.

На второй день съели лук, но не было воды, чтобы утолить жажду. Под жгучим солнцем кожа быстро покраснела и покрылась волдырями. На третий день жажда стала невыносимой.

– Зарежем собаку, – предложил Каммингс.

Взгляд бедного животного до последней минуты светился доверием. Моряки утолили жажду кровью, не испытывая угрызений совести. На четвертый день ветер вновь посвежел, и лодка едва не перевернулась. Около полудня Уильямс закричал:

– Шлюп! Шлюп, вон там!

Шлюп вскоре подошел так близко, что Энтин узнал его: он шел с Барбадоса и им командовал один из его друзей, капитан Саути. Каммингс и второй матрос Симпсон разглядели знакомых на палубе. Люди обрадовались, замахали руками. Но, по-видимому, шлюпка была неразличима среди волн и в ярких блестках солнца. Шлюп удалился.

– Бог нас наказывает, – прошептал Каммингс.

Он вспомнил глаза собаки, сначала ласковые, потом умоляющие. Он отвернулся от товарищей по несчастью, пережевывая мясо бедного животного, переложенное луковыми кружками.

На следующее утро стухшее мясо пришлось выбросить. Тогда Уильямс предложил:

– Отрежьте кусок моей ягодицы. Я от этого не умру, а мы сможем продержаться.

Каммингс даже не нашел слов, чтобы отказаться от чудовищной жертвы, Симпсон отрицательно покачал головой, а капитан возмутился. Пошел дождь, наступила ночь. Раскрыв рот, люди ловили капли пресной воды. Попытались собрать воду, отжимая самодельный парус, но он уже пропитался солью, и рассол был солонее морской воды. Именно ее матросы решились пить, сначала понемногу, а затем уже не могли оторваться. Двое суток они провели в бреду, потом умерли. Потерпи они еще несколько часов – и надежда, быть может, излечила бы их от безумия: показался берег.

Капитан Энтин и его первый помощник собрались с последними силами, чтобы выполнить решающий маневр. Пробыв девять суток в море, они добрались до суши. Это был остров Тобаго. Им оказали помощь карибские туземцы. Несколько недель заботливого ухода – и Энтин смог вернуться на родину. В Англии он написал рассказ о кораблекрушении, который завершался следующими словами: «Я наконец могу вновь заняться своим делом, но здоровье мое пошатнулось, а желудок совсем плох».

17 июня 1816 года. Жан Дюруа де Шомарэ считал, что жизнь прекрасна. Ему исполнилось пятьдесят лет, и его назначили капитаном фрегата, одного из лучших кораблей французского флота. Справедливое вознаграждение, полагал он, за двадцать пять лет верной службы монархии. Капитан-лейтенант, в 1791 году он эмигрировал. Участвуя в Киберонской экспедиции, попал в плен к «синим» (революционерам-республиканцам), но сумел бежать. Людовик XVIII вернул его на море, присвоив звание капитана первого ранга.

Первым заданием было отвезти в Сенегал, возвращенный Франции, нового губернатора Шмальца и Экспедиционный корпус, которым командовал Пуансиньон. Для перевозки фрегату были приданы и другие суда: корвет «Эхо», габара «Лаура» и бриг «Аргус».

Единственной тенью, омрачавшей хорошее настроение капитана Шомарэ, был состав экспедиционного корпуса.

– Это, – говорил он, – сборище иностранцев, негров и французских каторжников, – короче, висельники.

Он совсем не думал о том, что за двадцать пять лет бездействия мог подрастерять опыт мореплавателя. Море было спокойным, ветер попутным. «Медуза», отплывшая с острова Иль-д’Экс, имела на борту 450 пассажиров обоего пола. Она возглавляла конвой, немного опережая более медленные суда отряда. Миновав испанский мыс Финистерре, «Медуза» потеряла их из виду. Вдруг раздался крик: «Человек за бортом!» Это был юнга. Пришлось разворачиваться, возвращаться, заниматься поисками – тщетно. Показались паруса, «Медузу» нагнал корвет «Эхо». Путь продолжили вместе, миновали мыс Кабо-Бланко. Предположительно они оказались вблизи отмели Банк-д’Арген. Шомарэ приказал проводить замер глубин. Капитан корвета «Эхо» сигналами предложил изменить курс и повернуть к западу. Но «Медуза» продолжала идти на юг. Наступила ночь, и «Эхо» исчез из виду.

Замеры глубин на «Медузе» проводились каждые два часа. 2 июля небо было чистым, стояла привычная тропическая жара. Около 15 часов вахтенный лейтенант Нодэ прокричал результат последнего замера: «Восемнадцать саженей!» Шомарэ приказал стать по ветру и подобрать паруса. «Медуза» не успела выполнить маневр и села на мель.

Море было неспокойным. Чтобы корабль не накренился, Шомарэ отдает приказ подпереть его с помощью двух мощных деревянных брусов. Потом вызвал боцмана:

– Сбросьте за борт лишний груз. Пушки.

Пушек было девятнадцать, и они были бесполезным грузом. Но их нельзя было сбросить через борт без риска повредить обшивку. Пришлось признать очевидное: «Медузу» невозможно снять с мели. Оставалось единственное решение – эвакуация.

Четыреста человек, в том числе женщины и дети. И только шесть шлюпок, из которых две – легкие лодки.

– Надо построить плот.

Человек, предложивший это, Шмальц, губернатор Сенегала, пассажир. В это время произошло событие, невиданное в анналах французского флота: капитан Шомарэ сложил с себя полномочия. Он уже не хочет ничем командовать. Он снимает с себя всю ответственность. Губернатор Шмальц рисует чертеж плота. И следит за поспешным его строительством. Используются мачты, реи и тросы «Медузы» – короче говоря, все подручные средства.

Люди готовы признать власть нового начальника. Увы, после окончания строительства плота Шмальц не занимает на нем места. Вместе с семьей и слугами он садится в самую большую шлюпку. В других шлюпках размещаются в беспорядке чиновники, их слуги, Пуансиньон, Шомарэ и несколько младших офицеров. Женщины и дети садятся в легкие лодки. Плот – 20 метров в длину, 7 метров в ширину – уже на плаву. Когда солдаты сообразили, что им придется сесть на плот, они возмутились, схватились за оружие.

– Вы не понимаете, – крикнул им губернатор Шмальц. – Шлюпки и лодки поведут плот на буксире. Вы будете в безопасности.

После двух часов маневров, споров, перебранок, ругани – раздался даже выстрел, но он никому не причинил вреда – плавучие средства выстроились в цепочку, связанную тросами, на передних шлюпках подняли паруса, и они потащили за собой плот. Тот идет, погрузившись в воду на целый метр, поскольку никто не догадался установить под него пустые бочонки, помогающие держать его на плаву. Семнадцать человек, увидев, как мало плот пригоден для плавания, предпочли остаться на борту «Медузы».

Утром 5 июля море совершенно успокоилось, но стих и ветер. Вереница еле-еле движется. Между первой шлюпкой, где находится губернатор, и второй, с капитаном Шомарэ, проводятся своеобразные переговоры. На шлюпках приходят к выводу, что лучше всего придерживаться формулировки «Каждый за себя, и Бог за всех». Другими словами, люди, сидящие в первых двух шлюпках, обрубают тросы, которые связывали их с остальными шлюпками и плотом. Этот остаток конвоя, лишившись лучших парусов, практически застыл на месте.

– Если бы мы не тащили за собой этот плот…

В конце концов все тросы были обрублены. Плот оставили в руках Провидения. Первые две шлюпки добрались до Сен-Луи (Сенегал) 8 июля. Остальные через несколько дней подошли к пустынному берегу. Потерпевшим кораблекрушение пришлось долго идти пешком. Их преследовали мавры, а питались они черепашьими яйцами и мидиями. Когда они дошли до Сен-Луи, в их рядах недоставало пяти мужчин и одной женщины, умерших от истощения.

На плоту осталось сто сорок семь человек. Одна женщина, бывшая маркитантка Великой армии, жена солдата экспедиционного корпуса, решила разделить участь мужа. Солдаты оказались вместе с тридцатью матросами. Офицеры – горстка – были «добровольцами», которые отказались садиться в шлюпки, сочтя, что их долг находиться с самыми обездоленными. Среди них был гардемарин Куден. Он серьезно повредил ногу, когда корабль сел на мель, но отказался спуститься в шлюпку капитана. Посаженный на бочонок, чтобы ногу не мочила вода, он стал «капитаном» плота. Инженер-географ Корреар, гражданское лицо, держался рядом с ним, как и Савиньи, ученик корабельного хирурга.

После того как прошло потрясение, сменившись чувством ненависти и горечи, был составлен список продуктов: два «сосуда с пресной водой», пять бочонков вина, ящик галет, вымокших в морской воде, – больше ничего. Этого явно было мало. Ни морской карты, ни якоря, ни компаса, предусмотренных во время строительства плота, не оказалось. Кашица из подмоченных галет была съедена в первый же день. Остались только вино и вода.

«В разгар ночи, при сильном волнении на море, – позже рассказывали Корреар и Савиньи в своей книге, – громадные волны обрушивались на нас и часто сбивали с ног. Ужасающее положение! Разве можно представить себе худшую реальность! К семи часам утра море немного успокоилось, и нашим глазам открылось ужасающее зрелище! У десятка или дюжины несчастных ноги защемило между бревнами. Они не смогли высвободиться и расстались с жизнью, нескольких человек унесли волны разбушевавшегося моря…»

Облегченный из-за гибели двадцати человек плот оставался в таком же полузатонувшем положении, только в центре было относительно сухое место. Все скучились там, сильные давили слабых. Мертвых выбрасывали в море, а оставшиеся в живых вглядывались в горизонт. Они думали, что «Эхо», «Лаура» и «Аргус» вот-вот придут им на помощь.

«Предыдущая ночь была ужасной, а эта еще страшней. Водяные горы накрывали нас ежесекундно, с яростью разбиваясь о тела людей. Солдаты и матросы перестали сомневаться, что пробил их последний час. Они решили скрасить последние мгновения, напившись до потери сознания. Винные пары вскоре породили в их ослабевших от опасности и голода головах истинный хаос. Эти люди намеревались избавиться от командиров, а затем разрушить плот, разрезав веревки, скрепляющие его части. Один из них подошел к краю плота с абордажным топором и начал рубить тросы».

Последовала немедленная реакция. Несколько моряков присоединились к офицерам и гражданским лицам. Саботажника-азиата убили. Схватка вскоре стала всеобщей. Шли в ход сабли, ножи и даже зубы. И все это происходило на плоту, на который обрушивались волны. Огнестрельное оружие у солдат забрали еще при посадке. Среди хрипов раненых вдруг послышался женский крик: «На помощь! Я тону!» Это была маркитантка, которую взбунтовавшиеся солдаты столкнули с плота. Инженер Корреар бросился в воду и спас ее. Младшего лейтенанта Лозака также столкнули в море, его тоже спасли. Потом такая же участь постигла гардемарина Кудена. Он также был извлечен из воды. «Мы до сих пор не понимаем, как горстка людей смогла устоять перед многочисленными обезумевшими противниками. Нас было всего двадцать против толпы безумцев!»

Когда наступил день, стало ясно, что шестьдесят пять человек погибли или исчезли.

«Обнаружилась и новая беда: мятежники во время бунта выбросили в море два бочонка с вином и две бочки с пресной водой. Два бочонка вина выпили накануне. У нас остался всего один бочонок вина на шестьдесят с небольшим человек».

Голод терзал потерпевших кораблекрушение. Наконечники офицерских аксельбантов послужили крючками, но рыба не клевала. Шли часы. Горизонт оставался безотрадно пустынным: ни суши, ни парусов.

Несколько трупов, жертвы ночного сражения, оставались зажатыми в щелях плота. Оставшиеся в живых не смогли удержаться – разрезали трупы на куски и съели. «Многие, однако, не стали есть. Среди них большинство офицеров. Увидев, что эта чудовищная пища подкрепила силы тех, кто ее ел, люди решили высушить трупы, чтобы мясо стало лучше на вкус. Те, кто нашел в себе силы отказаться от этой пищи, выпили большую часть вина».

Прошел еще один день, надежды таяли. Ночь оказалась менее беспокойной, чем предыдущая. Крики, которые нарушали тишину, были вызваны голодом, жаждой, кошмарами спавших людей – они стояли по колено в воде, прижавшись друг к другу. На четвертый день на плоту осталось всего пятьдесят человек… и двенадцать трупов. Если можно так сказать, они умерли обычной смертью. Одиннадцать трупов выбросили за борт, двенадцатым утолили голод.

На плот обрушилась стая летучих рыб. Они были крохотными, но вкусными. Ночью море оставалось спокойным, но на плоту дела шли плохо. Испанские, итальянские солдаты и негры, недовольные своей порцией вина, вновь взбунтовались. И снова в темноте шла смертельная схватка. Снова в море сбросили маркитантку. Снова ее извлекли из воды. «Дневной свет озарил нас наконец в пятый раз. Нас осталось всего тридцать человек. Морская вода разъела кожу на ногах. Мы были покрыты синяками и ссадинами и кричали от боли, когда в раны попадала соленая вода. Вина осталось только на четыре дня. Мы рассчитали, что, если ушедшие шлюпки не выбросило на берег, им понадобится как минимум трое или четверо суток, чтобы добраться до Сен-Луи. Надо было прибавить время на отправку судов и время на наши поиски…»

В это едва можно поверить: их никто не искал. Когда «Аргус», посланный для поиска потерпевшей крушение «Медузы», случайно наткнулся на жалкий плот, на нем оставалось всего пятнадцать умирающих человек. Это случилось 27 июля 1816 года.

Савиньи, хирург-практикант морского ведомства, был первым из выживших, кто добрался до Парижа. На следующий день он передал рапорт о происшедшем своему министру Дюбушажу. «Журналь де деба» опубликовал несколько отрывков из него. Савиньи рассказал о кораблекрушении, о муках на плоту. В докладе говорилось о шестом дне, когда дюжина умирающих была выброшена с плота, чтобы могли выжить оставшиеся. Так погибла не раз спасенная маркитантка. Общественное мнение возмутилось, оппозиция обрушилась на капитана, виновника смерти ста пятидесяти девяти человек (шесть человек из пятнадцати, снятые с плота, умерли после спасения, а из семнадцати человек, оставшихся на борту «Медузы», спасли только трех). Поразительный факт, как и все остальное в этой истории: Савиньи был изгнан из морского ведомства за разглашение тайны.

Корреар, географ, тоже вернулся. Он вместе с Савиньи, которому было нечего терять, опубликовал свои свидетельства. Корреара бросили в тюрьму, а книжку сожгли! Но ее напечатали в Англии и распространили во всей Европе. Скандал был слишком шумным, чтобы его замять.

Дюруа де Шомарэ был отдан под суд. Военный трибунал решил, что его не в чем упрекнуть. Общественность требовала смертного приговора. Его разжаловали, отправили на три года в тюрьму. Когда он освободился, ему «посоветовали» жить в своем имении в департаменте Верхняя Вьенна. Одновременно правительство предложило ему стать сборщиком налогов в Беллаке. Но когда он появлялся на людях, его освистывали. Он прожил долго и умер только в 1841 году, став добровольным затворником в своем замке Лашно. Перед смертью он узнал о самоубийстве единственного сына, который не смог пережить позора отца. Инженер Корреар, не помня зла, написал нечто вроде некролога: «Он умер, искупив свой грех двадцатью пятью годами сурового покаяния».

Но на море случались драмы с еще большим числом жертв. Выжившие рассказывали еще более душераздирающие истории. Если трагедия «Медузы» осталась в памяти, то потому, что гениальный живописец запечатлел это кораблекрушение на своем полотне. Вдохновленный рассказами Савиньи и Корреара, Жерико написал «Плот “Медузы”», и его картина висит в Лувре. Оба оставшихся в живых свидетеля служили моделями, а юный друг художника, Эжен Делакруа, позировал для портрета мертвого подростка на переднем плане.

Через десять лет после крушения «Медузы», 7 марта 1826 года, фрегат «Блонд» британского военного флота идет в Канаду. После отплытия из Англии его гнали попутные ветры. Капитан был родственником поэта Байрона, скончавшегося в Миссолунги двумя годами ранее, унаследовал его титул и тоже носил имя лорда Байрона.

В это утро дул ровный ветер, море было спокойным. Вахтенный лейтенант явился к лорду Байрону для доклада и сообщил, что видит судно, почти неподвижно застывшее посреди океана со спущенными парусами. Лорд Байрон приказывает подойти к судну. Его корма разбита, никаких признаков жизни на борту. Вдруг на палубе появляются люди, машут шейными платками, обрывками одежды. Сомнений нет – люди молят о помощи. Через рупор их спрашивают, что случилось. Ответа нет.

– Спустите шлюпку и направляйтесь туда, разузнайте, что там произошло, – приказывает лорд Байрон.

Лейтенант находит на борту парусника семерых мужчин и двух женщин. Женщины стоят на коленях и молятся. Моряки, которые размахивали тряпками, в изнеможении валятся на палубу. У некоторых видны ужасные раны. От разошедшихся досок и свернутых парусов идет странный запах. «Эти люди умирают от голода, – считает лейтенант. – Однако на юте на солнце сушатся куски красного мяса».

– Я вижу, у вас осталось свежее мясо.

Банальная фраза, которая производит эффект бомбы: женщины начинают стонать и взывать к Богу, мужчины закрывают лица руками.

– Вам надо покинуть судно и перебраться на борт «Блонда».

Спасенных людей сначала напоили, перевязали, немного покормили – опасаясь неприятных последствий, быть может, долгого поста. Потом уложили спать. Только через два дня лорд Байрон и его офицеры услышали рассказ об ужасающем происшествии. Две женщины быстрее мужчин оправились от потрясения и заговорили первыми. Сразу выяснилось, что самая молодая из них обладала даром красноречия. Услышав ее рассказ, то и дело прерывавшийся обращениями к Всевышнему, офицеры почувствовали, будто сами пережили это бедствие.

Выросшая без отца, воспитанная своими тетками, мисс Энн Сондерс стала компаньонкой миссис Кендалл. Муж последней командовал торговым судном, перевозившим канадский лес. 10 ноября 1825 года миссис Кендалл решила сопровождать супруга и взяла с собой Энн Сондерс. Приятное плавание проходило без происшествий. На борту был молодой кок Джеймс Фрайер. Он влюбился в сироту. Капитан и его жена смотрели на эту зарождающуюся идиллию благосклонно. Когда 18 января 1826 года судно покидало Канаду и, поставив паруса, направлялось в Англию, состоялось обручение. По прибытии в Ливерпуль должны были сыграть свадьбу. Капитан Кендалл обещал стать свидетелем.

1 февраля разразилась буря. Реи и спасательные шлюпки были сорваны, несколько моряков получили серьезные ранения. Женщины ухаживали за ними, пока остальные моряки устраняли повреждения. 5 февраля буря обрушилась вновь и превратилась в ураган. Капитан положил судно в дрейф и приказал убрать паруса. Но накатившиеся сзади волны разрушили корму. Один из моряков погиб, раздавленный рангоутным деревом. Все каюты и склады были затоплены, вся провизия на борту была испорчена, за исключением 60 фунтов хлеба и небольшого количества сыра. «Остатки пищи завернули в грот-марсель».

Утром 6 февраля пассажиры и экипаж решили, что спасены. Их заметил американский корабль и подошел на расстояние слышимости. Но волнение на море было столь сильным, что шлюпку спустить не удалось. Через сутки возможный спаситель отказался от тщетных попыток и вскоре исчез из виду.

Буря продолжалась. На баке поставили палатку, где можно было укрыться. 8 числа появился бриг. Он подошел ближе, несмотря на бурю. Его капитан через рупор задавал вопросы, но ветер заглушал ответы. Бриг развернулся и ушел. 11 февраля люди заметили военный корабль, но он не ответил на сигналы бедствия.

Провизия заканчивалась. 12-го умер второй матрос, и тело его выбросили в море. Через десять дней, 22 февраля, умер третий матрос. На борту не осталось ни крошки еды. Робкие намеки ужаснули женщин. После долгих споров тело разрезали на куски, обмыли в морской воде, и мужчины утолили голод. Энн Сондерс и миссис Кендалл есть отказались и всю ночь молились Богу, чтобы Он простил мужчинам их грех. На заре, однако, оставшиеся куски пробудили такой аппетит, что никто не смог противиться. Когда на следующее утро умер четвертый матрос, Энн Сондерс, по просьбе мужчин, взяла на себя обязанность вырезать печень – самый питательный и наиболее утоляющий жажду орган – и разделить ее между всеми.

До этого момента Джеймс Фрайер сопротивлялся окружающему безумству. Но не смог вынести чудовищного зрелища: его нежная невеста двадцати четырех лет от роду, вооруженная ножом, взрезает горло умерших, чтобы собрать кровь, которую поровну делили между всеми. У него началась агония. До него умерли еще четыре матроса, потом пришла его очередь.

«Судите сами, что я чувствовала, – рассказывала Энн Сондерс, – когда на моих глазах умирал молодой человек, с которым я уже заключила неразрывный союз и с которым в ближайшее время мечтала соединиться до конца дней моих. А что говорить обо мне, когда в эти мгновения, чтобы сохранить собственную жизнь, я, измученная нестерпимым голодом и жаждой, требовала отдать мне большую часть этой драгоценной крови, которая едва вытекала из страшной раны уже мертвого человека! Поистине, я испила горькую чашу! Но такова была воля Бога. Он не освободил меня от этого ужаса. Воля Бога должна была исполниться…»

26 февраля еще раз мелькнула надежда, но английский бриг удалился, не ответив на сигналы. После февраля наступил март. Самые слабые уже умерли – одиннадцать матросов и юнги, – остальные находились в полубреду, изредка смачивая пересохший рот морской водой, чтобы окончательно не склеились губы. Уже не осталось мяса от предыдущего покойника, когда 5 марта умер двенадцатый матрос. Мозг его отдали совсем ослабевшей миссис Кендалл. Она была признательна за такую привилегию и вежливо прошептала: «Самое вкусное блюдо, которое я когда-либо ела». Останки были тщательно вымыты и очищены, разрезаны на тонкие ломти и разложены для просушки. Это и было то «свежее мясо», которое удивило лейтенанта брига «Блонд».

Мисс Энн Сондерс опубликовала повествование о своих ужасных приключениях, которое кончалось словами:

«5 апреля меня привезли, и я вновь оказалась в объятиях моей нежной матушки после пяти месяцев отсутствия. За эти месяцы – истинная правда – я видела и пережила столько горестей, сколько не выпадало в этом мире ни одному существу моего пола».

Бриг «Африканец», которым командовал Фурес, отплыл весной 1738 года из Нанта. Инструкции, переданные в письменном виде судовладельцами, были четкими и ясными: утром и вечером совместно читать молитву, не позволять команде браниться и богохульствовать, заботиться о больных. После этих рекомендаций о соблюдении физической и моральной гигиены следовали другие, касающиеся торговли. Фурес получил задание «набрать пленников» на гвинейском побережье, а затем «приложить все силы для сохранности негров, давая им пищу и предупреждая возможный бунт». Чернокожих клеймили каленым железом, ставя отметку на плече, спине или ягодицах. Следовало набирать в основном молодых и красивых рабов: «Они легче перенесут дорогу, и вы с большей выгодой продадите их в Америке». Цена за каждого черного раба менялась в зависимости от возраста, здоровья и пола. Формально единицей оплаты была «штука ситца», другими словами, несколько метров ткани за каждого раба. На самом деле торговцы рабами принимали и ожерелья из стеклянных бусин, и железные бруски, и медные котлы, и голландские трубки. Стоимость раба варьировалась от 75 до 300 тогдашних франков. При продаже в Америке цена возрастала от 300 до 1000 франков.

Рабство зародилось, как только воины-победители сообразили, что выгоднее заставить пленников работать, а не съедать их. Все античные цивилизации основаны на рабстве. Что касается Африки, то только турки и подчиненные им страны веками использовали черных рабов. Все изменилось, когда покорители Нового Света поняли, что им надо найти новый источник рабочей силы взамен индейскому населению, сильно поредевшему из-за нечеловеческих условий труда в шахтах и на плантациях. Первая монополия (асьенто) на поставку и транспортировку негров с западного побережья Африки в Вест-Индию была пожалована в 1517 году Карлом V своим фламандским протеже. Голландия, Франция, а потом и другие страны занялись этой прибыльной торговлей. Три века министры колоний этих стран предписывали чиновникам расширять торговлю неграми. Самые могущественные европейские монархи и придворная знать стали акционерами по снаряжению невольничьих судов. В ту эпоху такая предпринимательская деятельность не считалась позорной. Для тех, кто забыл о происхождении названия британской гинеи, напомним, что эта золотая монета была отчеканена Карлом II в честь Гвинеи, африканской страны, где было добыто немало богатств.

Торговля «эбеновым деревом» черным пятном ложится на историю многих западных наций, но она касается не только их. Самые отвратительные дела, несомненно, творили черные царьки западного побережья Африки – монго. Их походы снаряжались как охотничьи экспедиции. Во время этих бесчинств окружались деревни, уничтожались все, кто пытался убежать. Плененных мужчин, женщин, детей связывали и отводили к причалам на побережье, где они ждали прихода невольничьих судов. Монго получали громадные барыши, потому что живой товар почти ничего им не стоил. Они закатывали в этих лагерях невероятные оргии, распутничали и напивались до бесчувствия, но сразу же настораживались, как только задевали их интересы. «Торговый гид», опубликованный в эпоху, когда «Африканец» направлялся в Гвинею, предостерегал капитанов: «Надо, чтобы офицер был одновременно торговцем и дипломатом, превосходно знал хитрости и нравы дикарей, обитающих в этих краях. В тех же краях могут оказаться суда-конкуренты. В таких случаях стоит с ними договориться, чтобы избежать резкого повышения цены в штуках ситца. Чтобы хорошо вести дела, надо стараться купить много, когда негры продаются в избытке».

Бриг «Африканец» вставал на якорь последовательно у нескольких лагерей на побережье Гвинеи, и господин Фурес приобретал по выгодной цене столько рабов, сколько необходимо, чтобы заполнить судно. Дам Жулен, управляющий, в обязанности которого входило наблюдение за этими пассажирами, подробно описал в своем дневнике их пребывание на борту.

От захода солнца до зари взрослые мужчины, скованные попарно, размещались в трюме с открытыми люками. Иногда во время перехода от кандалов освобождали тех, чья покорность была очевидной. Женщины и дети сохраняли свободу перемещения. Каждое утро морской водой наполняли баки, чтобы пленники могли привести себя в порядок. Они мыли руки и лицо, прополаскивали рот уксусом – профилактическое средство против цинги. В десять часов на шестерых человек выдавали котелок с 400 граммами на каждого смеси риса или кукурузной муки с небольшим количеством соленого мяса или рыбы. Весь день негры были заняты – плели веревки, перебирали сушеные овощи, драили палубу. Второй раз еду, точно такую же, раздавали в четыре часа пополудни.

Одной из главных забот на невольничьих судах было следить за состоянием духа рабов: нервная система могла сдать и они могли погибнуть или даже, что уже бывало, покончить с собой. Поэтому каждый вечер их заставляли петь и плясать. Хорошо оплачиваемые негритянские исполнители пели им на родных диалектах песни, в которых их отъезд из Африки представлялся освобождением, а жизнь в американских колониях – раем. Мало кто верил в эти сказки.

27 марта 1738 года Дам Жулен заносит в свой дневник: «Негры взбунтовались. Утром, в пять часов, на палубе показались двое негров, вроде скованные цепью. Они подошли к часовому, якобы попросить разрешения раскурить трубки. Потом бросились на него, захватили оружие, нанесли несколько ударов и оставили на палубе, считая мертвым. В то же мгновение все рабы выскочили на палубу – разъяренные, освободившиеся от цепей и вооруженные железными брусьями…»

Из последующего рассказа видно, что так были вооружены не все. Кто-то размахивал поленом, а кто-то кидался на своих похитителей, прежде всего офицеров, и пытался задушить их голыми руками. Лейтенант и боцман были убиты, господин Фурес смертельно ранен. Но остальные офицеры воспользовались своими пистолетами, а один сообразил поднять на палубу громадный котел, в котором варилась каша. «Он схватил огромный половник для команды и начал бросать кашу в негров». Итог: убиты трое белых и девять негров.

«Вчера в восемь часов негры-зачинщики были привязаны к палубе за руки и за ноги, лицом вниз. Мы высекли их плетьми, а кроме того, изрезали им ягодицы, чтобы они лучше осознали свою вину. Когда от ударов выступила кровь, мы натерли раны артиллерийским порохом, лимонным соком и рассолом из перца, к которому добавили снадобье, выданное хирургом. Эта смесь предохраняет от гангрены, а кроме того, нещадно жжет ягодицы».

Негру, напавшему на капитана Фуреса, досталось больше других: восемь дней его товарищи были обязаны стегать его кнутом и намазывать вышеуказанной смесью. В пятницу 5 декабря Дам Жулен записал в заключение: «Этот негр сегодня умер. – И цинично добавил: – От ударов железным стержнем в грудь и в живот во время бунта».

Первому помощнику капитана осталось лишь пополнить убавившийся груз и самым выгодным образом сторговаться с судовладельцами Мартиники и Сан-Доминго. 18 июня 1740 года после двухгодичного отсутствия «Африканец» вернулся с грузом сахара, ванили, хлопка и кофе, встав на якорь у набережной Нанта.

С неграми, проданными в Америке, обходились лучше или хуже в зависимости от обстоятельств, характера или настроения их хозяев. Самым большим несчастьем для невольников была разлука с семьей. Это прекратилось лишь с отменой рабства. Честь первых серьезных протестов против торговли рабами принадлежит секте квакеров, которые вели борьбу за отмену рабства с 1727 года. Во Франции Конвент проголосовал за отмену рабства в 1794 году. Этот декрет был внесен Бонапартом. Окончательный запрет относится к 1848 году. В Соединенных Штатах рабство отменено в 1865 году. Англия с 1807 года (Плимутский акт) преследовала работорговлю одновременно по гуманным и экономическим соображениям, опасаясь конкуренции, которую усиливала дешевая рабочая сила.

Официальный запрет торговли «эбеновым деревом» вначале загнал ее в подполье. Продавцы (монго африканского побережья) и покупатели (поставщики рабов в колонии) были готовы ее продолжать. Англия, неоспоримый хозяин на море после падения Наполеона, преследовала в Атлантике невольничьи суда, но те проявляли все больше наглости и становились все более быстроходными за счет малой грузоподъемности при той же парусности и удлиненности профиля, что приводило к страшной скученности негров в трюмах. Чертежи этих судов, указывающие место содержания одного человека, заставляют содрогнуться. Люди, прижатые друг к другу в трюме, занимали «меньше места, чем в гробу». Их по очереди выводили на палубу, чтобы они не задохнулись или не оказались парализованы. «Когда состояние моря и погода не позволяли держать люки открытыми, загоны для рабов являли собой гнуснейшее зрелище, – писал капитан Лакруа. – Негры лежали без сил, словно сардины в банке, прямо на полу. Они буквально барахтались в смеси крови, слизи, мокрот и экскрементов. Почти каждый страдал от морской болезни или от дизентерии, которую стыдливо называли желудочными расстройствами».

Вряд ли есть нужда говорить, что эпидемии на борту опустошали эти плавучие тюрьмы. Судовладельцы и капитаны особо опасались оспы. Больных пытались изолировать, иногда им давали «специальное питье из настойки опия», главным эффектом которой была смерть без особых мучений. Трупы без всяких церемоний выбрасывали за борт. Эпидемии порой принимали странный и даже сверхъестественный характер.

6 апреля 1819 года французский бриг «Родёр» («Бродяга»), приписанный к Гавру, отплыл из Бонни, что на западном побережье Африки, со 160 рабами и 22 членами экипажа на борту. Через две недели, когда бриг приближался к экватору, бортовой врач констатировал, что у некоторых негров сильно покраснели глаза, они буквально налились кровью. Рабы жаловались на мучительные боли. За несколько дней болезнь поразила всех рабов.

– Это от слишком большой скученности негров, – сказал врач капитану. – И им не хватает воды.

Уже несколько дней им давали всего по полстакана пресной воды в сутки на человека. Эта порция была немного увеличена за счет прошедших вовремя дождей. Капитан хотел держать негров на палубе дольше, но некоторые так страдали от болезни, что сами бросались за борт. В последующие дни добрая дюжина рабов ослепла. Поскольку они к тому же мучились дизентерией, капитан, опасаясь общего заражения, велел бросить их в море живыми.

Прошло еще несколько дней, и один белый матрос, который лежал у люка, закрывающего доступ в трюм, почувствовал сильную резь в глазах и почти ослеп. После него та же беда приключилась с матросом-новичком, потом с капитаном и другими матросами. Команду охватил ужас:

– Мы все потеряем зрение, и негры нас перебьют!

Тоскливое состояние достигло апогея, когда мимо очень медленно проследовал корабль. Он находился на расстоянии слышимости, его паруса были подобраны кое-как, а на палубе виднелись распростертые тела. Один из лежавших приподнялся и прокричал по-испански:

– Это «Леон» из порта Кадис. Мы почти все ослепли, и никто не может управлять кораблем. Просим помощи.

Экипаж «Родёра» чувствовал себя не лучше и не мог оказать помощи другим. К тому же один вид корабля-призрака ни у кого не вызывал желания приблизиться к нему. Испанский матрос тщетно умолял о помощи. «Леон» продолжал медленно удаляться. Больше никто никогда о нем не слышал.

«Родёр» в конце концов добрался до Гваделупы. Это произошло 21 июня 1819 года. Члены экипажа жаловались на дикую боль в глазах, но ни один из них не ослеп полностью.

В бортовом журнале было записано, что трупы (?) 39 негров были выброшены в море. 12 других рабов почти полностью потеряли зрение, а у 14 осталось бельмо на роговице. Никаких медицинских разъяснений по этиологии этой болезни так и не появилось.

Даже самому плохому однажды приходит конец. Кампании по отмене рабства, экономическое развитие Нового Света возобладали над интересами коалиции сторонников работорговли. Но эти корабли с грузом «эбенового дерева» оставили после себя страшный след: появление чернокожих революционеров в Соединенных Штатах, требующих возвращения в ту Африку, откуда их предков увозили силой при содействии черных тиранов-царьков.

– Можете мне поверить, я видел его, и видел с очень близкого расстояния. Мы шли милях в двадцати к востоку от Мальвин курсом на юг, собираясь обогнуть мыс Горн. Я был дозорным у шлюпбалки правого борта во время вахты с четырех часов до восьми. Ветер с каждым часом крепчал, по темному морю бежали барашки. Свет луны в ее последней четверти уже смешивался со светом зари, но иногда облака все погружали в непроглядную темень.

Был какой-то просвет, и я вдруг, повернувшись чуть назад, увидел «Летучего голландца». Он несся на всех парусах тем же галсом, что и мы, но намного быстрее. Он казался летящим по воздуху. Он прошел совсем близко от нас, и я смог рассмотреть матросов на его палубе. Они стояли навытяжку, неподвижно, держась за брасы правого борта, словно собираясь выполнить маневр, и глядели в мою сторону. Вскоре кормовая надстройка поравнялась со мной: у штурвала никого не было. Я застыл, меня почти парализовало, и еще больший ужас охватил меня, когда я услышал жалобный крик, сорвавшийся с губ этих недвижных матросов. Слова были неразличимы, какой-то печальный стон. Я стряхнул с себя оцепенение и быстро пошел на корму, чтобы доложить вахтенному лейтенанту, но еще не добрался до него, как корабль-призрак исчез, словно растаял в бледном тумане. Я ничего не сказал ни офицеру, ни приятелям, а когда вернулся на свой пост, моя вахта закончилась. Я знал, что мне лучше молчать. Они все стали бы избегать меня…

Вера была непоколебима: тот, кто увидел корабль-призрак, должен умереть в ближайшие дни. Подлинной исторической правды о «Летучем голландце» нет, как и о других кораблях-призраках. Их сотни, если не тысячи. Призрак, который замечали десятки тысяч моряков, выглядел трехмачтовым барком, трехмачтовой шхуной, бригом, жалким шлюпом, высокобортным кораблем. Иногда он несся на всех парусах, иногда его паруса были подобраны, но он так же быстро шел по морю, единственный в своем роде и в самых разных обличьях.

Изложенная в легендах история «Летучего голландца» относительно точна. Его капитана звали Фокке, если не Вандерлевен или Вандерстратен. Пьяница, дебошир, богохульник. Его ругательства возмущали даже команду. Однажды в окрестностях мыса Горн он поносил Небо за встречные ветра, и вдруг на борту возникла белая светящаяся фигура, пригрозившая ему небесной карой.

– Плевать я хотел на Бога!

И тогда белый гость произнес проклятие: «Летучему голландцу» скитаться вокруг земного шара до скончания времен, неся на борту дряхлеющих капитана и команду, а самая страшная кара – они больше никогда не почувствуют ни вкуса пива, ни вкуса табака.

Ни одна легенда не рождается на пустом месте. Легенды о кораблях-призраках создавались, подпитывались слухами, оживлялись с течением времени, опираясь на реальные факты. Действительно, по морям долго скитались брошенные парусники. Их команды либо были мертвы, либо покинули судно по очевидным или таинственным причинам: эпидемии, бегство матросов после бунта, всеобщая резня; случалось и так, что при выполнении маневра во время бури все до одного были на палубе и всех их сбросило за борт мощной дланью всесильного океана. Тайна некоторых опознанных судов, найденных в открытом море без единого человека на борту, остается нераскрытой и в наши дни. Одним из таких известных судов является «Мария Целеста».

Утром в пятницу 13 декабря 1872 года два человека в фуражках офицеров торгового флота вошли в кабинет капитана порта Гибралтара.

– Меня зовут Морхаус, – сказал тот, что был покрупнее. – Я капитан американского трехмачтовика «Деи Грация», который вошел в порт вчера вечером. Это мой первый помощник Оливер Дево. Я пришел с отчетом об обстоятельствах спасения бригантины «Мария Целеста», найденной мною в море без экипажа на борту.

Вот вкратце содержание рассказа капитана Морхауса, записей в бортовом журнале и дополнительных подробностей, которые припомнил первый помощник.

4 декабря 1872 года в десять часов утра капитан «Деи Грации» стоял на мостике корабля, следующего из Нью-Йорка на восток. Корабль находился в точке с координатами 38° северной широты и 13°37′ западной долготы. Дозорный сообщил о парусе впереди по правому борту. Чуть позже выяснилось, что это бриг: он шел с одним фоком и кливером, остальные паруса были убраны. Он также держал курс на восток. На нем развевался американский флаг.

– Я сразу обратил внимание на то, что судно плохо держится курса. В своем бортовом журнале я записал, что бриг шел зигзагами. Когда мы сблизились, я поднял обычный сигнал, сообщая международным кодом название моего корабля, его приписку и назначение. Никакого ответа. Тогда я поднял сигнал: «Нуждаетесь ли вы в помощи?» Ничего. Приблизившись еще больше, я не увидел на палубе ни одного человека, потом прочел на гакаборте название брига: «Мария Целеста».

Морхаусу была знакома бригантина «Мария Целеста», капитан которой, Бенджамин Бриггс, был его другом. Оба судна отплыли из Нью-Йорка в один и тот же день, 7 ноября 1872 года, потом потеряли друг друга из виду. Заинтригованный и даже обеспокоенный Морхаус положил свой корабль в дрейф и послал на борт встреченного судна своего первого помощника и двух матросов.

– Мы поднялись на борт, воспользовавшись линями, которые свисали вдоль корпуса, – сообщил Дево. – Бриг кренился на правый борт. Штурвал никто не держал, он крутился из стороны в сторону. Мы осмотрели судно от палубы до трюмов и никого не обнаружили.

Парусник, казалось, был в хорошем состоянии. Дево и его спутники отметили некоторое количество воды в трюмах. Кубрик, нижняя палуба и каюты на корме были мокрыми. Носовой люк и люк трюма были открыты, перевернутая крышка кормового люка валялась на палубе. Нактоуз был смещен, а компас разбит. Исчезли лотлинь и две спасательные шлюпки. Ни секстанта, ни других навигационных инструментов не оказалось ни в каюте капитана, ни где-либо еще. В бортовом журнале была отмечена точка нахождения судна в полдень 24 ноября: 36° северной широты, 27° западной долготы.

В кубрике команды на своих местах лежали вещевые мешки матросов, висели штормовые накидки, на веревке сушилось белье. Никаких следов насилия. Рядом, в каюте капитана, находились маленькая фисгармония, большой чемодан с женской и детской одеждой и игрушками. В трюме стояли бочонки, полные китового жира и спиртного. Когда моряки, обескураженные этим обследованием безмолвного судна, садились в лодку, их остановило мяуканье. В камбузе на шкафу сидел черный кот с зелеными глазами. Увы, этот свидетель мог только мяукать.

Первый помощник доложил об увиденном капитану. Морхаус сам отправился на «Марию Целесту», потом поручил трем членам экипажа отвести бриг в Гибралтар, следуя за ним. «Деи Грация» пришла в порт 12 декабря вечером, а «Мария Целеста» – утром следующего дня. Завершая свой отчет, Морхаус сообщил капитану порта, что намерен получить вознаграждение, которое по закону полагается капитану, спасшему покинутый корабль.

– Это будет сделано, – заверил его офицер, – как только завершится положенное расследование.

Расследование, которое вел сэр Солли-Флад, генеральный прокурор Гибралтара и представитель королевы в Высшем суде Адмиралтейства, продолжалось три месяца. В протоколах отражены следующие факты.

На форштевне «Марии Целесты» имелись следы удара, на нем осталась вмятина. Авария, скорее всего, произошла недавно.

Пятна, замеченные на старой сабле, найденной в трюме, и принятые вначале за пятна крови, оказались обычной ржавчиной. Анализ подтвердил это.

Первые сведения, поступившие из Нью-Йорка, свидетельствовали, что «Мария Целеста» отплыла, имея на борту капитана Бриггса, его жену и дочь – отсюда женская и детская одежда, – лейтенанта, боцмана, шестерых матросов и кока. Когда стало известно о наличии бочонков со спиртным в трюме, генеральный прокурор выдвинул свою версию событий:

– Матросы «Марии Целесты» напились, взбунтовались. Убили капитана, его жену и дочь, трупы выбросили в море. Чуть позже, протрезвев и поняв, в какое положение себя поставили, покинули судно. Какой-нибудь корабль их подобрал.

Ничего не могло ни подтвердить, ни опровергнуть эту гипотезу. Консул Соединенных Штатов в Гибралтаре отправил рапорт вашингтонским властям, чтобы они приняли необходимые меры для поиска и наказания преступников. Со своей стороны генеральный прокурор передал в Министерство торговли в Лондоне, а также во все английские и американские консульства требование задержать и допросить оставшихся в живых членов экипажа «Марии Целесты», если таковые обнаружатся. Кроме того, он опубликовал в крупных англоязычных газетах коммюнике с просьбой предоставить любые сведения, касающиеся «Марии Целесты».

Джеймс Винчестер из Нью-Йорка, главный владелец бригантины, чуть позже прибыл в Гибралтар в сопровождении капитана Хатчинса, который должен был принять командование судном после завершения следствия. Винчестер заявил, что фисгармония, найденная на борту, принадлежала миссис Бриггс. Она взяла ее с собой, чтобы развлечься во время плавания. Что касается спасательных шлюпок, одна из них была повреждена во время погрузки и не заменена. Вторая шлюпка находилась на борту в момент отплытия.

Никаких новых подробностей не появилось, и 26 марта 1873 года морской трибунал решил выплатить капитану Морхаусу премию за спасение судна, равную пятой части стоимости «Марии Целесты» вместе с грузом. Капитан и команда «Деи Грации» разделили между собой 1700 фунтов стерлингов. Позже «Мария Целеста» покинула Гибралтар под командованием капитана Хатчинса, направляясь в Геную, куда должна была доставить свой груз. На борту судна остался черный кот – немой хранитель зловещей тайны.

1913 год. Сорок лет спустя. Директор лондонского «Стрэнд мэгэзин» вызвал главного редактора:

– Наш тираж растет не так быстро, как у наших конкурентов. Мне пришла в голову идея. Мы вновь оживим историю «Марии Целесты».

– Все говорили о тайне. Ее так и не раскрыли.

– Вот именно. Мы напомним факты, которые составляют тайну, и попросим нескольких известных писателей представить нам свое решение в виде рассказа.

Герберт Уэллс, Конан Дойль, Морли Робертс – первые, к кому обратились, тут же дали согласие. Потом откликнулись и других авторы детективов. Публикация их рассказов имела потрясающий успех, и тысячи читателей предложили свои версии. Среди развязок были и такие: бортовой кок сошел с ума и отравил всех; внезапная волна смыла команду и пассажиров, а также спасательную шлюпку; оккультные силы, эманацией которых был черный кот, спровоцировали трагедию; говорили и о марсианах. Прислали свои версии и американские писатели. «Что тут долго думать, – писал Дж. Л. Хорнибрук, – это пираты Рифа совершили налет. Их суда ходили далеко в Атлантику». Звучали намеки на то, что преступление совершил капитан Морхаус с целью получить премию, но они так и остались намеками – желающих попасть под суд за клевету не нашлось.

1914 год. Война. У читателей всех газет появились другие темы для размышлений. После войны о тайне «Марии Целесты» вновь заговорили. Но к тому времени было опубликовано уже столько версий, что журналисты смело сочиняли новые, ссылаясь на предыдущие и не удосуживаясь прочесть официальные отчеты – или не имея возможности это сделать. Многие добавляли в свои сочинения обрывки вымыслов, взятых из публикаций «Стрэнда». Так было и со статьей, появившейся 15 октября 1921 года в серьезном издании «Меркюр де Франс»: «„Мария Целеста“ шла по морю без команды на борту. Однако команда, похоже, покинула корабль всего несколько минут назад. На огне стояли две кастрюли, мясо к обеду было готово. В каюте боцмана нашли грифельную доску со словами: „Странно, моя дорогая жена“». Воображение работало вовсю. Все сочинители стремились сгустить тайну.

1925 год. Нежданный поворот. Британец Лоренс Китинг, автор морских романов, дает интервью одному лондонскому прессагентству:

– Тайны «Марии Целесты» больше не существует. Я ее раскрыл. Я отыскал в одной деревеньке в окрестностях Ливерпуля бывшего моряка восьмидесяти лет, который был коком на борту пресловутой бригантины во время драмы. Он единственный, кто остался в живых. Мне удалось разговорить его, дав деньги и пообещав, что ему не грозят никакие преследования, чего бы он ни натворил. Он рассказал мне все, и я проверил некоторые детали, сверяясь с архивами различных портов. На следующей неделе мой рассказ выйдет отдельным изданием.

Книга Китинга стала бестселлером. На французском языке ее перевод появился в 1927 году под названием «Парусник „Мария Целеста“. Окончательная разгадка самой большой тайны Атлантики». Свое повествование Китинг начал с рассказа капитана «Деи Грации» о встрече с брошенным бригом в открытом море. В кают-компании был накрыт стол. Перед каждой тарелкой стоял стакан еще теплого чая. На плите камбуза в кастрюле доваривалась курица и т. д. Далее следует краткий пересказ того, что Китинг якобы услышал из уст старого кока по имени Пембертон:

«Морхаус и Бриггс хорошо знали друг друга. Бриггсу перед отплытием из Нью-Йорка не удалось набрать полный экипаж, и Морхаус одолжил ему трех матросов со своего корабля. В команде „Марии Целесты“ был некий громила двухметрового роста по имени Карл Венхольт, бывший когда-то в Огайо конюхом. „Мария Целеста“ и „Деи Грация“ вышли из Нью-Йорка вместе утром 7 ноября. Встреча была назначена у Сан-Мигела, одного из Азорских островов, на тот случай, если корабли потеряют друг друга из виду. Там Морхаус должен был забрать своих моряков.

Дела на „Марии Целесте“ сразу не заладились, потому что на борту был еще один громила, лейтенант Халлок, первый помощник капитана, по прозвищу Балтиморский Бык. Венхольт его спровоцировал, и Халлок схватился с ним и сбил с ног. Так повторялось несколько раз. Венхольт поклялся отомстить.

Халлок ругался и с капитаном, считая, что миссис Бриггс слишком громко играет на своей фисгармонии. Надо сказать, что на борту здорово пили, а капитан Бриггс был мягким, безвольным человеком.

24 ноября „Мария Целеста“ попала в сильную бурю. Бриг лег на левый борт, казалось, он вот-вот перевернется, но Халлок бросился к штурвалу и сумел выровнять корабль. Мебель и разные предметы на борту сорвались с мест, послышались сильные удары. Потом с кормы донесся женский вопль. Когда люди прибежали на крик, то увидели, что фисгармония придавила миссис Бриггс. Она еще дышала, но ночью умерла. На следующий день в присутствии всей команды ее похоронили в море. Буря закончилась.

Бриггс словно сошел с ума. Он обвинял Халлока в убийстве жены, недаром того раздражал звук фисгармонии. Халлок забрал из кормового камбуза бутылки, и все принялись пить и напились до безобразия. И тут вдруг Бриггс объявил, что вина лежит не на Халлоке, а на фисгармонии. Он приговорил фисгармонию к смерти, потребовал, чтобы ее выбросили за борт, что и было сделано. Нелепая и жалкая церемония.

Утром следующего дня корабль практически остановился. Мы носом зацепились за какой-то обломок потерпевшего бедствие судна. От него остался только каркас с железными гвоздями. Халлок пинками и бранью заставил людей работать, и нам удалось освободить форштевень брига, оттащив обломок в сторону. Повреждение форштевня не выглядело серьезным.

Потом мы заметили, что капитана Бриггса нигде нет, никто не видел его с той самой попойки. Поиски по всему кораблю были напрасными. Все решили, что он с отчаяния прыгнул в море. Так говорили все, кроме Венхольта, который заявил Халлоку: „Это вы его убили“. Халлок снова набил ему морду и выкинул за борт. Вот как все произошло.

Почти тут же раздался крик: „Земля!“ Халлок сказал, что мы дошли до Сан-Мигела, одного из Азорских островов, где назначена встреча с „Деи Грацией“. И добавил, что, если кто-либо заикнется об убийстве Венхольта, он обвинит членов команды в мятеже. После всех событий на борту никому не хотелось попасть под суд. Удобнее всего списать все на бурю. Все согласились с ним. Ни у кого из моряков прошлое не было безупречным, а потому никто не хотел предстать перед судом.

Мы подошли к суше, но не увидели „Деи Грации“. По простой причине: „Мария Целеста“ находилась не у Сан-Мигела, а у Санта-Марии, в 50 милях к югу. Халлок заявил, что ему надоело это старое корыто, „Мария Целеста“, что он сходит на берег. За ним могли последовать все желающие. Двое решили сойти с корабля вместе с ним. Халлок спустил единственную спасательную шлюпку. Они втроем уселись в нее и взяли курс на порт острова. Больше их не видели.

Оставшиеся на борту не чувствовали себя спокойными, Моффат, один из трех матросов Морхауса, сказал, что, раз встреча с „Деи Грацией“ не состоялась, надо опять выходить в море и держать прямо на восток в направлении Испании. Задача была простой, он сам взялся управлять кораблем. Оказавшись в Испании, можно рассказать правдоподобную историю. К примеру, списать все на бурю, как говорил Халлок. Четверо, в том числе и я, были согласны с Моффатом, потому что не могли предложить других идей.

1 декабря ранним утром мы подняли якорь. Трое суток мы плыли, никого не встретив. На четвертый день утром увидели португальский пароход, и Моффат задал вопрос о нашем местонахождении. Моффат также спросил, не видел ли португалец „Деи Грацию“. Португалец ответил «нет» и удалился.

Нас снедало беспокойство. Мы спрашивали себя: если мы придем в Испанию, выдержит ли наша история о буре строгий допрос? Полиция рано или поздно поймет, что на корабле произошли серьезные события. Я помню, что был на камбузе, обдумывая все это, когда услышал крик Моффата на палубе. Трехмачтовый бриг на всех парусах шел прямо на нас левым галсом. Он очень походил на „Деи Грацию“. Мы едва могли поверить в это. Но это была она.

Мы легли в дрейф. Капитан Морхаус явился на борт. Он сказал, что тоже встретил португальский пароход, который сообщил, что мы его ищем. Мы рассказали Морхаусу обо всем, что случилось на „Марии Целесте“. Поразмыслив, он рассудил, что мы уже ничем не можем помочь Бриггсу и лучше придумать историю, которая бы нам не повредила. Он пообещал над этим подумать. Вы сами знаете, что он сообщил начальству. Конечно, он взял с нас клятву хранить тайну. Нам тоже было выгодно молчать».

Блестящий рассказ Китинга разъяснял исчезновение экипажа «Марии Целесты», историю со спасательной шлюпкой, повреждением форштевня. Неудивительно, что по прошествии столь длительного времени никто не обратил внимания на две несообразности, которые бросаются в глаза:

1. Нигде не упоминалось о маленькой Софи, которая была на корабле вместе с матерью.

2. Эффектный эпизод с фисгармонией, приговоренной к смерти и выброшенной в море, был совершенно неправдоподобным, потому что музыкальный инструмент находился на борту, когда бриг прибыл в Гибралтар.

Но кто в 1925 году помнил содержание официального доклада, составленного в Гибралтаре? Правда, несколько дотошных исследователей изучили рассказ, в том числе Хенсон Болдуин и Рене Жуан. Они заметили эти два противоречия и указали, что история с обедом в кают-компании и курицей, томящейся на огне, заимствована из одной новеллы, опубликованной в «Стрэнд мэгэзин». Морхаус ни словом не обмолвился об этом начальнику порта Гибралтара.

«Я ознакомился с архивами различных портов», – заявил Китинг. Те, кто не поверил его рассказу, действительно изучили архивные материалы. Начали они с архива порта Нью-Йорк, где хранились копии списка команды «Марии Целесты» в момент отплытия 7 ноября 1872 года. Там фигурировали следующие имена: Бенджамин Бриггс, капитан, Эндрю Джиллинг, помощник капитана, Альберт Ричардсон, боцман; матросы: Волкерт Лоренсен, Бой Лоренсон, Адриан Мартенс, Готтлиб Гондешаль; кок Эдвард Хид. Ни свирепого Балтиморского Быка, ни бывшего конюха Венхольта, ни Пембертона. За исключением Бриггса, команда «Марии Целесты» не имела ничего общего со списком Китинга.

Все деревни в окрестностях Ливерпуля были тщательно обысканы: никаких следов старого моряка-кока Пембертона. Ничего. Пембертона попросту не существовало. Никогда не было на свете. Окончательная разгадка великой тайны Атлантики была всего лишь остроумной фальсификацией. Написано было так ловко, что рассказ еще долгие годы вводил в заблуждение тех, кто интересовался тайной «Марии Целесты».

И что теперь? К нераскрытой тайне обратился и доктор Кобб, внучатый племянник капитана Бриггса, в своей книге «Розовый дом». Это семейная история. Кстати, фисгармония с «Марии Целесты» по-прежнему стоит в их доме. И это единственный очевидный факт. Что касается исчезновения всех, кто был на бриге, доктор Кобб предложил некую гипотезу:

«Днем 24 ноября 1872 года капитан Бриггс, опасаясь взрыва груза из-за паров спирта, посадил жену и дочь в шлюпку вместе с боцманом Ричардсоном и одним матросом, чтобы позаботиться о них. Другому матросу было поручено удерживать лодку на некотором расстоянии от борта корабля. Помощник капитана Джиллинг и еще один матрос сняли лотлинь, сделав из него буксирный трос. Капитан спустился за секстантом и документами корабля. Кок, естественно, забрал припасы, поскольку их не нашли на борту „Марии Целесты“. В этот момент, возможно, произошел взрыв, который вырвал крышку люка, опрокинув ее на палубу. Команда поспешила покинуть корабль…»

Описание гипотетического хода событий очень детально, но ясности оно не внесло. По мнению доктора Кобба, налетела крутая волна и «Мария Целеста» отправилась в свободное плавание, порвав буксировочный трос. Шлюпка осталась дрейфовать со всеми пассажирами. «Я не претендую на то, что моя теория полностью разрешит загадку, но я утверждаю, что все эти рассуждения основаны на известных фактах».

Быть может. Но почему капитан Бриггс забрал «судовые документы», но не захватил бортовой журнал? Каким образом парусник без единого человека на борту и всего под двумя парусами мог пройти с 24 ноября по 4 декабря, за десять суток, 500 миль, не дрейфуя, не сбиваясь с правильного курса, до места встречи с бригом «Деи Грация»? Действительно ли два корабля, вышедшие одновременно из Нью-Йорка, потеряли друг друга из виду? Если да, то эта последующая встреча на просторах Атлантики разве не выглядит настоящим чудом с учетом вышеописанных обстоятельств? Все эти вопросы, как, впрочем, и другие, ждут ответов. Гипотеза доктора Кобба остается гипотезой. «Мария Целеста» вот уже более ста лет хранит свою тайну.

Несмотря на постоянное совершенствование навигационных инструментов и систем безопасности, океан остается грозным. Но «морские загадки» возникают все реже теперь, когда суда связаны между собой и с землей посредством обширной невидимой сети, с помощью радио.

Нью-Йорк. Вечер 14 апреля 1912 года. Огромный магазин Ванамейкера уже закрылся, но на этаже, где располагается дирекция, у телефона дежурит молодой парень Дэвид Сарнов. Вместо ужина он по привычке обошелся сэндвичем. К счастью, чтобы скоротать время, когда никому в голову не приходит позвонить, Сарнов, который недавно смастерил маленький приемник, постоянно крутит кнопки настройки. Вначале он услышал банальный разговор двух радиолюбителей – те договариваются о вечерней встрече. Он говорит себе, что в следующий раз, когда ему повысят зарплату, он купит необходимое оборудование, чтобы превратить свой аппарат в приемник-передатчик. И вдруг, сквозь треск помех, он ловит конец сообщения, переданного азбукой Морзе: «…CQD MGY…» Как все, Сарнов знает значение букв CQD, это сигнал бедствия на море – Come Quick Danger («скорее все на помощь»), но что за корабль скрывается под буквами MGY? В эфире наступила тишина. И вдруг Дэвид слышит ту же морзянку с более подробным сообщением: «Боже, старина, это CQD. Координаты 41°46′ север, 50°14′ запад. Мы столкнулись с айсбергом. Поспешите!»

«Это уже интересно, – думает Дэвид. – Но кто столкнулся с айсбергом и кто просит о помощи?» Несколько минут терпения, и он получает ответ… «Карпатия», английский лайнер компании «Кунард лайн», отвечает: «Немедленно идем к вам». Сообщение адресовано «Титанику», пароходу английской компании «Уайт стар». Оба корабля на этот раз указали свои названия полностью.

Раздался телефонный звонок. Возбужденный новостью, Дэвид забыл о служебных обязанностях и не снял трубку. Он названивал по второй линии одному из своих знакомых, которого недавно взяли на испытательный срок в нью-йоркскую газету, в отдел происшествий. Приятель вначале решил, что его разыгрывают. Разве «Титаник», отправившийся в свое первое плавание с толпой знаменитостей на борту, не был непотопляемым? В прессе только об этом и писали… Нет, «Титаник» попросту не мог терпеть бедствие. Дэвид, однако, не шутил и говорил уверенно. Для начинающего журналиста такая сенсация подобна манне небесной! Молодой репортер решился разбудить своего строгого начальника, а Дэвид все внимание вновь переключил на эфир.

В это время на расстоянии примерно 2 тысяч километров радист «Титаника» Филлипс продолжал слать сообщения о бедствии: «„Титаник” всем…» Его часы показывали половину первого ночи. Капитан Смит отдавал приказы офицерам: «Подготовить спасательные шлюпки, принести списки людей, приписанных к каждой шлюпке, собрать пассажиров на палубе». Каждый реагировал в соответствии со своим характером. Сильнейший толчок в 23.40 ощутило большинство находившихся на борту, но каждый оценил его по-своему. За недостатком опыта он ни у кого тревоги не вызвал. Все знали, что шестнадцать водонепроницаемых отсеков – техническая революция! – оберегали их лайнер от катастроф. Разве он не оставался на плаву во время испытаний, когда были затоплены два отсека?

Дж. Б. Немей, президент компании «Уайт стар лайн», понял, что корабль с чем-то столкнулся. Поспешно накинув на пижаму халат, он принялся искать капитана. Пассажиры беспечно танцевали под звуки полусонного оркестра или допивали «последнюю» порцию спиртного в одном из баров. Многие уже спали или читали перед сном в своих каютах. Всех попросили надеть спасательные жилеты и выйти на палубу. Многие подумали, что это учебная тревога. Призрачный силуэт айсберга исчез во мраке столь же неожиданно, как и появился. Никто еще не знал, что случилось с бортом «Титаника». Зияющая пробоина длиной в сотню метров. Шесть из шестнадцати отсеков были затоплены.

Машины остановились. Перегородки котельной № 6, соседствующей с затопленным отсеком, не выдержали первыми, потом пришла очередь котельной № 5. В первом отсеке ламповщик Сэмюэл Хемминг услышал необычный свист. Он бросился вперед, в носовой отсек, где лежали якорные цепи, – там бурлила вода, а воздух со свистом вырывался наружу через пробоину. Во втором, соседнем отсеке, где жили кочегары, их бригадир Чарльз Хендриксон услышал плеск воды: вода без преград врывалась в нижнюю часть, заливая коридоры. Почтовое бюро располагалось в пятом отсеке. Почтовый служащий застыл от удивления, увидев, как из-под двери хлещет вода. У него было два мешка писем. Его друзья прибежали на зов из соседней каюты. «Быстрее в отдел разборки!» Вода уже лилась из-под дверей кают третьего класса.

Наверху президент компании Дж. Б. Исмей совещался с капитаном Смитом. Муди, шестой офицер, с двумя списками в руках, сообщал катастрофические цифры: шлюпки рассчитаны на 1178 мест, а на борту «Титаника» 2207 человек!

– Сажайте женщин и детей, – распорядился капитан Смит.

Шлюпки уже висели на уровне посадочной, или прогулочной, палубы с грузом галет, пресной воды и фонарей. Они были готовы к спуску на воду.

Один из пассажиров первого класса вошел в большую пустую гостиную. Он еще не совсем проснулся. Опершись на перила из кованого железа, тянувшиеся вдоль дубовых панелей, он глянул на часы, сравнил время с напольными часами, которые поразили его в момент посадки: две бронзовые нимфы по бокам и три аллегорические фигуры сверху. Слава и Честь возлагали венок на голову Времени. Мерное тиканье. Стрелки циферблата подтверждали показания его часов: тридцать пять минут первого ночи. Он окончательно проснулся и проворчал: «Ну и мысль! Проводить учения среди ночи! Завтра пожалуюсь Исмею!» Но, будучи человеком дисциплинированным, направился на прогулочную палубу.

За одним из столов ресторанного зала первого класса четыре официанта сражались в покер, пока до них вдруг не дошло: что-то идет не так. Однако они спокойно собрали карты и фишки и только потом отправились узнать, что случилось.

Корабль уже дал крен 5 градусов на правый борт и наклонился вперед. Команда еще этого не ощущала. Паника началась среди эмигрантов из третьего класса – их каюты уже были затоплены. Они выбрались наверх, прижимая к груди свои жалкие пожитки. По всей видимости, плохо понятое распоряжение вызвало у них гневный протест. Послышались первые крики, потом ругательства на разных языках. Матери поднимают своих детей, отцы пытаются прорвать цепь охраны. Офицерам с револьверами в руках удается навести относительный порядок и выстроить шестьсот несчастных в длинные очереди.

Тем временем посадка женщин из первого класса продолжается. Только не обремененные семьями женщины подчиняются без ропота. Остальные отказываются расставаться со своими сыновьями или мужьями. Миссис Смит хотела разделить с мужем триумф, теперь ей придется разделить драму. Капитан настаивает:

– Женщин и детей сажают первыми, потому что таков обычай. «Титаник» – как всем известно – построен очень надежно и не утонет. Все будут спасены.

– Я хочу спастись только вместе с тобой.

Последний довод все же убеждает миссис Смит:

– Не думал я, что мне однажды придется отдавать тебе приказ. Но сейчас я прошу тебя подчиниться.

Примерная супруга понимает, что единственный случай неповиновения может подорвать власть капитана. Одна молодая женщина пытается сопротивляться. Для миссис Джон Джейкоб Астор так плачевно кончается долгое и чудесное свадебное путешествие. Ее муж, потомок «короля отелей», показывал ей Европу. Накануне она объявила ему, что на свет божий скоро явится маленький «принц отелей». Пришлось усадить ее в шлюпку силой. Тем временем одна пассажирка, воспользовавшись замешательством, выпрыгнула из шлюпки с криком: «Раз вы не хотите брать моего датского дога, я предпочитаю умереть вместе с ним!»

Впервые в воздухе повисло слово «смерть».

Наконец шлюпка № 7 спущена на воду. Время спуска 0.45.

В Нью-Йорке, сидя перед своим приемником, Дэвид Сарнов буквально вопит, передавая то, что слышит в наушниках, своему приятелю. Журналист уже прибежал к другу и говорит по телефону со своим главным редактором, который передает сведения дальше. «Франкфурт», пароход немецкой компании «Ллойд», направляется, как и «Карпатия», к месту бедствия. Немецкому судну надо пройти еще 60 миль, но его местонахождение точно не известно. Американское судно «Вирджиниан», канадский «Маунт Темпл» и русский корабль «Бирма» также спешат к «Титанику». Но успеют ли они?

«Карпатия» шла на максимальной скорости. Гарольд Томас Коттэм, радист, потерял связь с «Титаником» – его сигнал CQD ослабел. Капитан Артур Рострон не мог поверить в кораблекрушение. Легкая авария казалась ему более вероятной. Однако он предусмотрительно проверил прожектора, чтобы освещать море, приказал подготовить шлюпки, а также веревочные трапы для спасения потерпевших кораблекрушение.

На борту «Титаника» посадка в шлюпки продолжалась. Женщины, в вечерних платьях, в ночных рубашках, в меховых манто, целовали детей, другие судорожно прижимали к себе шкатулки с драгоценностями, третьи хватали что под руку попадется – компас, шляпную коробку, апельсины. Шлюпки спускались одна за другой. Когда была спущена шлюпка № 6, дежурный офицер заметил, что в ней всего 28 женщин вместо предусмотренных 65. Но изменить уже ничего было нельзя.

Пассажиры из третьего класса, устав ждать своей очереди, решили добраться до места посадки через внутренние помещения корабля. Началась отчаянная гонка по коридорам и лестницам. Малознакомые с этажами роскоши, испуганные мыслью о грозящей опасности, многие из них отказались плутать по лабиринтам и с облегчением нашли путь в свою столовую, где со страшным смирением бедняков верующие и неверующие эмигранты принялись истово молиться.

Президент «Уайт стар» Немей, по-прежнему в халате, высказывал свою точку зрения на айсберг, спасательные работы и все предпринимаемые меры. Вскоре его «Не лучше ли…» сменились на «Я требую, чтобы…». Капитан, до этого момента сохранявший самообладание, не стерпел. Его офицерам в последнюю минуту удалось бросить Немея, размахивающего руками, в его халате и с его бессмысленной властью, в опускающуюся шлюпку. Настал черед мужчин. Оставшиеся женщины из третьего класса, самые робкие и самые издерганные, плакали в своих закутках так тихо, что о них забыли.

«Титаник» кренился все больше. Если первые шлюпки спустились на воду полупустыми, шлюпки с мужчинами быстро оказались перегруженными. Перепалка, брань, толкотня, удары, потасовки. Кто-то упал в море. За ним посыпались другие, оступившись или с чьей-то помощью.

Миссис Райерсон, спускавшаяся на борту шлюпки № 4, увидела квадратный иллюминатор своей роскошной каюты на палубе С, опустившийся до уровня моря. Туда врывалась вода, она поднимала и разбрасывала мебель, комод и роскошные кресла, ударяя их о переборки. Когда шлюпка удалялась от корабля, пассажирка увидела, что «Титаник» сильно накренился. К плеску волн примешивались неуместные звуки веселого регтайма. Надев спасательные жилеты поверх одежды, музыканты оркестра принялись играть в гостиной первого класса самые веселые номера своего репертуара.

В 2.05 была спущена последняя свободная шлюпка. Остальные остались висеть на шлюпбалках, но крен мешал ими воспользоваться.

«Карпатия» неслась в темноте на всех парах. До расчетного места встречи, указанного в последних посланиях «Титаника», оставалось полтора часа ходу.

Дэвид Сарнов, склонившись над своим самодельным приемником, вытирал со лба крупные капли пота, тщетно надеясь поймать новое послание с терпящего бедствие судна. Короткий обмен мнениями между береговой службой на мысе Кейп-Рейс (Ньюфаундленд) и двумя судами, находящимися в море, убеждал в том, что, похоже, больше никто не ловит сигналов «Титаника».

Корабль кренился все сильнее. Маленькие настольные лампы, французского ресторана, с абажурами из разноцветного шелка разбились, усыпав осколками пол, но хрустальные люстры еще освещали розовый ковер и деревянные панели. Потом свет стал гаснуть. Кочегары, пытавшиеся все это время поддерживать давление пара, покинули свои рабочие места, когда вода дошла им до пояса.

Капитан вошел в радиорубку. Там был радист Филлипс с помощниками. «Вы больше ничего не можете сделать. Уходите». Филлипс попытался отправить еще одно послание, но сигнал передатчика был слишком слаб, чтобы кто-нибудь мог его услышать. Он с помощниками покинул радиорубку. Было 2.11.

В шлюпках сидели 600 человек. Некоторые пассажиры прыгали с борта в море, надеясь добраться до них. На лайнере оставалось полторы тысячи человек, среди них женщины и дети. Спасательных жилетов не хватало. Оркестр стих, потом заиграл церковный гимн «Ближе, Господь, к Тебе». Молодые моряки курили сигареты; пассажиры молились, стоя на коленях. На двух шезлонгах, прислоненных к перегородке, старая супружеская пара предавалась воспоминаниям. Старика звали Айсидор Штраус, он был владельцем крупнейшего магазина Нью-Йорка. Его жена спряталась во время насильственной посадки в шлюпки: «Мы слишком долго прожили вместе, чтобы я по своей воле рассталась с тобой. Куда ты, туда и я».

Оркестр заиграл псалом, но не смог его закончить. Крен усилился, все, что находилось на корабле, поехало вперед. Пять фортепьяно понеслись к носу, пробивая одну переборку за другой. Десятки пальм в кадках скатились в море. Ящики разбивались, вываливая содержимое: теннисные ракетки, клюшки для гольфа. Из других ящиков полетели орехи, яйца, бутылки с пивом.

Крен еще увеличился. Огромные волны проносились по палубе, собирая с каждым разом новый урожай жертв. Стоять на ногах уже было невозможно. В 2.17 погас свет. Нос «Титаника» почти вертикально уходил под воду. Одна труба оторвалась и рухнула в море среди барахтающихся людей. Сорвавшиеся с креплений машины давили кочегаров. На борту еще оставались люди, цепляющиеся за ограждение или взобравшиеся на винт. Внезапно лайнер вздрогнул, покачнулся, словно пытаясь в последнем усилии выровняться, потом медленно и торжественно ушел под воду. Было 2.20.

До сих пор неизвестно, сколько человек из полутора тысяч, остававшихся на борту, были еще живы, когда лайнер погружался в бездну. Море успокаивалось и выравнивало гигантскую воронку после погружения лайнера, вода была ледяная. Спасшийся помощник капитана Лайтоллер говорил, что в тело ему вонзились «тысячи острых ножей». Те, кто умел плавать, пытались добраться до шлюпок. Кое-кому помогли, но таких было мало. Других оглушали и отталкивали веслами. На всех языках слышались вопли о помощи. «Словно рев трибун после футбольного матча», – позже сказал кочегар Джордж Кемиш. Ответственный за шлюпку № 14 помощник капитана Лоу оказался в окружении четырех других шлюпок – № 10, 12, 4 и D. Ни одна из них не была полной. Он пересадил своих пассажиров в полупустые шлюпки и обратился с просьбой к добровольцам отправиться на спасение тех, чьи крики неслись над поверхностью моря. На все это ушел целый час. Спасатели смогли выловить всего четверых умирающих, в том числе радиста Филлипса, который вскоре скончался. Остальные утонули. В шлюпках № 1, 5 и 2 также были свободные места, но впавшие в истерику женщины вцепились в весла, мешая морякам проплыть каких-то 300 метров, отделяющих их от утопающих. Восемнадцать шлюпок спасли всего тринадцать человек, находившихся в воде.

К 3.30 призывы о помощи стихли. Только из лодок слышалось иногда, как кто-то затягивал псалом или вопил накачавшийся виски пьяница. Старшие шлюпок перекликались между собой в полной темноте. Вдруг в небе вспыхнула ракета. Все смотрели только на нее!

«Карпатия» наконец прибыла в точку 41°46′ северной широты и 50°14′ западной долготы. Капитан Рострой тщетно всматривался в море – «Титаника» не было видно. Можно было подумать, что радист Филлипс дал ошибочные координаты. Ростром на всякий случай выпустил ракету. К своему великому удивлению, он заметил слабые ответные огоньки, вспышки, которые быстро гасли, словно огоньки, бегущие по поверхности моря. Он велел включить прожектора. В лучах света появились плавающие ящики, различные обломки, потом шлюпки с людьми, махавшими фонарями, разжигавшими костры с помощью сухих вещей, газет, шляп… Отсутствие «Титаника» говорило об ужасающей катастрофе.

«Карпатия» остановилась. На помощь потерпевшим кораблекрушение понеслись шлюпки. Только в 8.30 последний из 700 спасшихся поднялся на борт «Карпатии».

Перед тем как покинуть район бедствия, Ростром подвел корабль к месту, где затонул «Титаник». Из полутора тысяч человек никого не осталось. Не было даже трупов на поверхности воды.

Когда после Второй мировой войны лайнеры оборудовали радарами – изобретением военных лет, все вздохнули с облегчением. Теперь можно было избежать напасти столкновений.

В июле 1956 года «Андреа Дорна» покинул Геную, направляясь в Нью-Йорк. «Крестный отец» итальянского лайнера, человек, который командовал флотами Франциска I и Карла V, умер четыреста лет назад. Его «крестнику» исполнилось всего три года. Имея в длину 241 метр, в ширину 28 метров при водоизмещении 29 тысяч тонн, он развивал скорость в 23 узла. Во время рейса на борту было 852 человека, пассажиры и команда.

В то же время и в том же направлении из Швеции вышел похожий лайнер «Стокгольм».

Пассажиры капитана Пьеро Каламаи наслаждались оссо буко, фритти де пеше, фаршированными цуккетти и прочими шедеврами итальянской кухни, запивая изысканные блюда фраскати, граньяно или кьянти. Они танцевали под модные мелодии.

Пассажиры капитана Гунара Нордессона не упускали случая полакомиться копчеными угрями и селедкой, приготовленной под сорока разными соусами, – прекрасной закуской для ароматной водки.

25 июля «итальянский ужин» на одном лайнере и «шведский ужин» на другом проходили в веселой атмосфере. Как на «Стокгольме», так и на «Андреа Дориа» обменивались адресами и обещаниями всенепременно встретиться, поскольку Нью-Йорк был уже рядом и можно было строить планы. Море оставалось удивительно спокойным. Легкий туман, поэтичный и таинственный, побуждал молодых женщин, гуляющих на палубе, дарить поцелуи, в которых они раньше кавалерам отказывали.

В 23.30 сильный удар заставил смолкнуть оркестры и пассажиров «Стокгольма». То же произошло на «Андреа Дориа». Короткое безмолвие разорвали вопли страха или боли. «Стокгольм» ударил итальянский лайнер прямо в середину левого борта. Через пробоину шириной 12 метров вода хлынула внутрь «Андреа Дориа». Очень быстро крен итальянского лайнера достиг 30 градусов, превратив половину спасательных шлюпок по левому борту в бесполезный груз. Шлюпки правого борта могли быть спущены на воду. Вскоре полсотни пассажиров «Андреа Дориа» перебрались на борт «Стокгольма», повреждения которого были поверхностными. «Иль-де-Франс», буквально прилетевший в ответ на сигналы бедствия, подобрал 758 человек. Капитан и команда, остававшиеся на «Андреа Дориа» до последнего мгновения, покинули лайнер в 10 часов утра следующего дня. В 10.30 лайнер ушел на дно.

Провели подсчеты: недосчитались 44 человек с «Андреа Дориа» и пятерых со «Стокгольма». Они утонули или погибли в момент столкновения. Дело попало в американский суд, но процесс не был долгим. Итальянская и шведская компании договорились выплатить жертвам и тем, кто имел на то право, крупные суммы. Эти люди сразу согласились на возмещение убытков, чтобы не ждать годами окончания судебных процедур. Обвиняя друг друга в тяжелых потерях, капитаны сыграли вничью. Никаких санкций не последовало. Пришли к заключению, что виноват во всем радар. То ли утонувшего судна, то ли судна, нанесшего удар. Был ли он плохо отрегулирован, или его показания неверно интерпретировали? Вопросы остались без ответа.

Лайнер-спасатель «Иль-де-Франс» получил заслуженную премию. Его капитану Раулю де Бодеану и нескольким офицерам вручили награды. Отремонтированный «Стокгольм» еще три года осуществлял те же рейсы. В 1959 году он был продан, на нем подняли немецкий флаг, и он продолжал плавать под несколько утопическим названием «Фолькерфройндшафт» («Дружба народов»).

Алену Бомбару, интерну в госпитале порта Булонь-сюр-Мер, часто приходилось сталкиваться с жертвами кораблекрушений. Большинство из этих людей умирали: их организм слишком ослаблен, обезвожен, не способен справиться с тяжелой психической травмой. Молодой врач считал такие смерти «бессмысленными». Он разработал теорию. По его убеждению, моря являются «естественной средой, безусловно опасной, но, несмотря на это, богатой всем, что необходимо для жизни или, по крайней мере, для выживания до тех пор, пока не придет помощь или человек не доберется до суши». Разве в «кубе воды не содержится в двести раз больше жизни, чем в кубе земли»? Тогда почему так много смертей? Не только потому, что спасательные шлюпки и плоты не такие, какими они должны быть, но и потому, что потерпевшие кораблекрушение не могут справиться со страхом и найти пищу.

И Ален Бомбар начинает анализировать все рассказы людей, выживших в кораблекрушениях. Первое очевидное заключение: в семи случаях из десяти крен гибнущего судна делает невозможным спуск на воду половины спасательных средств. Поэтому следует использовать надувные плоты – их можно спустить на воду вне зависимости от крена корабля и состояния моря.

Переход на моторной надувной лодке по неспокойному морю из Булонь-сюр-Мера в Фолкстон и обратно окончательно убеждает Алена Бомбара, что плавательное средство такого типа является идеальным для непосредственного спасения при кораблекрушении. После проведения повторных опытов в Океанографическом музее Монако Бомбар приходит к твердому заключению, что морская вода не столь губительна, как считается, и что разумное потребление спасает от обезвоживания в первые дни нахождения в море. Рыба, утверждает он, содержит пресную воду – достаточно извлечь ее с помощью соковыжималки. Таким образом, можно получить все необходимые для питания человека элементы. Что касается планктона, то он может снабжать организм нужным витамином С, без которого начинается цинга.

Его теория никого не убеждает. Бомбар решает доказать ее справедливость. Ему нужна надувная лодка, улучшенная по его чертежам, без двигателя, но с парусом. И он на ней пересечет Атлантику. Ему понадобился целый год, чтобы получить желаемую надувную лодку: 4,6 на 1,9 метра, квадратный парус и несколько самых примитивных принадлежностей. Бомбар назвал свою лодку «Еретик», ибо «мы попытаемся отправиться на плавучем средстве, признанном негодным для плавания, в определенную, заранее намеченную точку. Эта первая ересь напрямую касается морских специалистов, техников и мореплавателей. Более серьезным было то, что я покушался на всеобщую веру в невозможность прожить только за счет морских ресурсов и морской воды, которую, как считалось, пить нельзя».

Вначале Бомбар говорил «мы», потому что не планировал путешествовать в одиночку. Его компаньон Джек Палмер отказался от плавания после трудного перехода через Средиземное море (это была первая репетиция). Поэтому Бомбар в одиночку отошел от марокканского берега 24 августа 1952 года и через Канары направился к Антильским островам.

3 сентября, после одиннадцати суток плавания, он прибыл на остров Гран-Канария. «Еретик» в хорошем состоянии, «добровольная жертва кораблекрушения» – тоже, несмотря на несколько шквальных ударов. Бомбар проверил на практике свою теорию о морской воде, рыбе, планктоне и чувствовал себя превосходно.

Утром 19 октября он покидает Гран-Канарию. Другой возможной остановкой он наметил Антильские острова. В следующее воскресенье Бомбар делает в своем дневнике тревожную запись: «Не удается определить долготу». В понедельник у него день рождения. Ему исполняется двадцать восемь лет. «Судьба должна была быть снисходительной и преподнести мне праздничный подарок. Наживка на конце веревки тащилась позади лодки, как вдруг крупная морская птица, которую англичане называют буревестником (не помню французского названия), бросилась на наживку – летучую рыбу без головы. Несмотря на отвращение, я свернул птице шею». Мясо сырой птицы показалось путешественнику, не евшему ничего, кроме рыбы, вкуснее бифштекса, несмотря на привкус «даров моря».

28 октября вышли из строя единственные часы на борту. В ночь с 29 на 30 октября лодку атакует акула, но потом удаляется. Утром в дневнике уточнение: «Я потерял ноготь правого мизинца; более того, странное воспаление появилось на тыльной стороне кистей; я ужасно боюсь фурункулеза – он сопровождается страшными болями, но я не собираюсь его лечить, чтобы сохранить чистоту эксперимента». Надо сказать, что на борту был небольшой опечатанный ящик. В нем находились средства первой медицинской помощи. Бомбар считал делом чести не открывать его. «Пломбы» остались нетронутыми.

В тот же день встал вопрос: «Если бы я не был один, было бы мне легче?.. Но рассуждать на эту тему бессмысленно». В воскресенье 2 ноября Бомбар ныряет за улетевшей надувной подушкой. «Каков же был мой ужас, когда я хотел вернуться на борт! Я увидел, что лодка уносится от меня, а я никак не мог сократить разделявшее нас расстояние. Плавучий якорь, наподобие парашюта, превратился в парус. И больше лодку ничего не сдерживало». В конце концов Бомбар, который много тренировался и даже участвовал в заплывах через Ла-Манш, настиг «Еретика».

За лодкой следовали дорады – «опытные» избегали наживки, а «неофиты» жадно хватали. Каждое утро в лодку падали летучие рыбы. Неким подобием сачка-цедилки путешественник собирал планктон. В дневнике отражены ностальгические воспоминания: «Жарко. Сейчас бы кружечку пива! Больше всего я страдаю от отсутствия пресной воды. Мне надоело есть рыбу, но еще больше – пить ее!»

Наконец 11 ноября, на восьмидесятые сутки одиночного плавания, начался дождь-благодетель. Он растворяет соляной панцирь на теле и утоляет жажду – Бомбар собирает воду в брезент. Потом небо просветлело, над лодкой пролетает фаэтон, похожий на белую голубку с черным клювом. Эта птица может прилететь только из Америки. Настроение у него поднимается, как вдруг откуда ни возьмись – меч-рыба. Если она нападет, то может проткнуть лодку. К счастью, она уходит в сторону. Наверное, испугалась не меньше, чем Бомбар. Снова начинается дождь. В дневнике запись от 14 ноября: «За последние двое суток я настрадался больше, чем за все путешествие. Я покрыт мелкими нарывами, а на языке ощущаю соль. Пошел настоящий ливень, и все вымокло. Моральное состояние на высоте, но я уже устал от этой постоянной сырости…» Вскоре и моральному состоянию был нанесен удар. Во время штормов порвался парус, «Еретик» застыл в полной неподвижности. Ни одного корабля, никакой суши на горизонте. 1 декабря: «Напрасно я рассматривал свои фотографии из Франции, Касабланки и Лас-Пальмаса; меня охватила жгучая тоска. Испытание тянется слишком долго. Меня снедает ужасная неуверенность, я не знаю, где нахожусь. Я думаю, суша милях в двухстах, но доплыву ли я завтра или через десять, двадцать, тридцать суток?.. Хоть бы корабль увидеть! Если бы у меня было радио, я не ощущал бы такого одиночества».

Четверг 4 декабря: «Ничего не видно, по-прежнему ничего. Я начинаю чувствовать физическое истощение». На следующий день диарея, которая мучила его уже несколько дней, осложнилась кровотечением. «Если так будет продолжаться, лодка доплывет до берега, но я буду мертв». 8 декабря Бомбар записывает последние распоряжения, касающиеся жены и дочери, которой исполнилось три месяца. Но человек, оказавшийся в океане по собственной воле, все еще думает о своей миссии: «Хочу сказать вот что: нельзя допускать, чтобы другие потерпевшие кораблекрушение были обречены на смерть авторами книг для терпящих бедствие, в которых признаки приближения суши всегда ложны и лишают людей моральной стойкости».

8 декабря. Бомбар еще жив и в раздражении дополняет свою мысль: «Мне трудно поверить, что такие типы, как авторы книг для потерпевших кораблекрушение, пишут целые тома для американских ВМС и каждый раз ошибаются. Автор заявляет, что морскую птицу фрегат замечают в 300 милях от берега и даже более. Я видел ее в среду. В субботу утром я увидел сразу трех тропических птиц. Здесь я категоричен: трех сразу, и суша не может быть дальше 60–80 миль. Я должен был быть в 20 милях, но я ничего не вижу…» Ничего, кроме гигантского ската. Он оживляется, фотографирует его, не зная, к счастью, что чудовище может опрокинуть лодку одним ударом плавника или накрыть ее одним прыжком.

Только 11 декабря на горизонте появляется большой пароход. Он приближается. Увидит ли он крохотную лодку? Бомбар хватает солнечный семафор и отчаянно вертит им, пытаясь послать солнечный зайчик в глаз какого-нибудь матроса, как делают ребятишки с помощью зеркала. Ему удается привлечь внимание! Ерузовое судно, изменив курс, направляется к «Еретику».

Драма в духе Корнеля. Оставит ли Бомбар свой опыт незавершенным и продолжит путешествие на корабле, посланном Провидением? Весомый аргумент в пользу более легкого решения: суша находилась дальше, чем по его расчетам, а полеты птиц ввели его в заблуждение. До ближайшего острова Антильского архипелага оставалось еще 600 миль. Неужели не достаточно пятидесяти трех суток испытаний? Именно так, незавершенный эксперимент лил воду на мельницу скептиков. Нет, следовало продолжать. Еще двадцать суток отделяли смельчака от полного успеха. Пусть будет двадцать суток!

Ален Бомбар все же поднялся на судно. Он согласился принять чудесный душ и легкий, очень легкий завтрак – яичницу из одного яйца, крохотный кусочек говяжьей печени, ложку капусты и три фрукта. Это отклонение от «океанской» диеты остановило диарею, но вызвало другие расстройства пищеварения и – парадоксально – спровоцировало похудение Бомбара до опасного состояния.

«Аракака» – так называлось судно, – оказав моральную поддержку, удалилось. «Еретик» и его пассажир вновь оказались в одиночестве. Бомбар, как видно, не успел растратить свой запас терпения и надежды. 23 декабря 1952 года, через двенадцать суток после «передышки» на борту судна и шестьдесят пять суток с момента отплытия с Канарских островов, Бомбар достиг Барбадоса.

Будет ли применено на практике все, что можно извлечь из этого еретического опыта? В мореплавании, как и в других сферах, инновации порой наталкиваются на укоренившиеся привычки или чьи-то корыстные интересы. Но позволительно допустить, что благодаря этому врачу кораблекрушения все реже будут заканчиваться человеческими жертвами.

Глава девятая«Свободный человек, любить всегда ты будешь море!»[2]

По сведениям некоторых испанских хронистов Средних веков, «странный краснокожий человек» приплыл на кантабрийское побережье в одиночку на «выдолбленном дереве». По-видимому, речь идет о пироге. Судя по описанию, этот человек был американским индейцем. Поскольку он очень плохо себя чувствовал, его немедленно доставили, но не к врачу, а к епископу. Он почти тут же умер, произнеся несколько непонятных слов.

Откуда он прибыл? Принесли ли его пирогу ветры и течения? Каким чудом он выжил? Если предположить, что он существовал в реальности и по своей воле покинул отдаленные берега, этот странный краснокожий человек может считаться предтечей мореплавателей-одиночек, победителей Атлантики, во всяком случае одним из первых таких путешественников.

Во все времена существовали люди, желавшие в одиночку помериться силами с океаном, схватиться с ним, что называется, врукопашную. Многие вышли в море, и больше о них ничего не известно. Только четыре века спустя после гипотетического прибытия странного краснокожего человека на испанское побережье можно с уверенностью назвать первого путешественника, который в одиночку переплыл Атлантический океан.

Альфред Джонсон, американский рыбак, чьи предки прибыли из Ливерпуля, в 1876 году решился на путешествие в одиночку, чтобы отпраздновать столетнюю годовщину независимости Соединенных Штатов. Он прекрасно знал все мели Ньюфаундленда, имел собственную плоскодонную рыбачью лодку – 5 метров в длину, без палубы и киля, – которую по этому случаю назвал «Сентениэл» («Столетие»). Он оборудовал палубу, соорудил киль, загрузил балласт и снабдил на первый взгляд избыточным парусным снаряжением: косым гротом, штормовым фоком, дополнительным фоком на случай ветра с кормы. Но размеры парусов соответствовали тоннажу лодки. Навигационные инструменты: горизонтальный компас и лаг.

Загрузив съестные припасы и пресную воду, Джонсон покинул Глостер (Нью-Джерси) 18 июня 1876 года, а окончательно отплыл из Шейк-Харбора (Новая Шотландия) десять дней спустя.

Вначале стояла хорошая погода, потом ветер посвежел. 7 июля морские волны намочили ту часть провизии, которую не удалось разместить в крохотном трюме. Пришлось выбросить ее за борт и урезать ежедневные порции. 15 июля Джонсон встретился с турецким трехмачтовиком, который указал ему координаты: они почти точно совпадали с точкой, рассчитанной им самим. Опыт, полученный в рыболовецких плаваниях, не прошел даром.

2 августа: сильный дождь с градом. Джонсон подбирает паруса, убирает мачту, идет по морю с помощью небольшого плавучего якоря, проверяет крепление балласта и решает поспать в ожидании затишья. Долго нежиться не удалось – сильная волна опрокидывает лодку.

Многие яхтсмены ставили свои парусники на киль после опрокидывания. Джонсону удалось это сделать после двадцати минут усилий, показавшихся ему вечностью в разбушевавшемся море. Потом несколько часов он вычерпывал воду, поскольку лодка была наполовину затоплена.

– Все мои припасы вымокли. Я разложил их на настиле, но начался ливень. У меня осталось всего несколько запаянных банок с консервами.

7 августа вновь появилось солнце, а вместе с ним и бриг, чье название «Альфредон» сверкало огромными медными буквами. Капитан, англичанин, перегнулся через борт:

– Вид у вас усталый, старина. Перебирайтесь на борт. Потом поднимем вашу лодку, если вы ею дорожите.

Альфред Джонсон поднял голову, окинул взглядом высокий борт брига, над которым торчали головы любопытных матросов. Он чувствовал: эти люди в полной безопасности. Быть может, он сделал все, что мог. Но в конце концов отрицательно покачал головой:

– Нет, спасибо, остаюсь здесь, у себя на борту.

Его борт – крохотная лодочка! Он согласился взять лишь продукты и питьевую воду. И долго смотрел вслед двухмачтовому красавцу-бригу, который, подняв все свои прямые паруса, удалялся от него. В тот же день, 7 августа, новая встреча. На этот раз с итальянским парусником «Принц Ломбардо». Джонсон опять уточнил свое местонахождение, которое примерно совпадало с тем, которое он рассчитал. Он сразу прикинул, что до побережья ему плыть еще несколько дней. И действительно, 10 августа он вошел в маленький порт в Уэльсе.

Прибыв в любой порт, вам надо выполнить все административные формальности. Судовые документы Джонсона, хоть и не раз подмокшие, можно было прочесть. Они доказывали, что «Сентениэл», приписанный к американскому порту Глостер, действительно прибыл из Шейк-Харбора (Новая Шотландия), откуда отплыл 25 июня 1876 года и по пути нигде не останавливался. Новость разлетелась по крохотному порту, и Альфреда Джонсона торжественно водили из одной таверны в другую. Но он решил добраться до Ливерпуля, колыбели своих предков, и снова вышел в море. 17 августа он достиг своей цели. Здешние моряки также отпраздновали его приход, но Ливерпуль был крупным портом и большим городом. Ни один журналист не подумал посвятить статью капитану-матросу «Сентениэла». Мир не узнал о его подвиге. Джонсон вернулся домой и снова принялся ловить рыбу на отмелях Ньюфаундленда. Дата его смерти неизвестна. Кое-кто встречал его в Глостере (Нью-Джерси) в 1930-е годы – ему уже исполнилось восемьдесят лет. Он совсем недавно перестал командовать своей рыбацкой шхуной, которую приобрел после долгих лет упорного труда. Когда ему напоминали о переходе через Атлантику, он со смехом отвечал, что для него это было нечто вроде отпуска, единственного отпуска, который он позволил себе за долгую жизнь.

Джошуа Слокам, канадец, родился в 1844 году и стал более известным мореплавателем, чем Джонсон, благодаря тому, что в одиночку прошел намного больше морских миль, а также благодаря своему чувству юмора, порой граничащего с эксцентричностью, и еще из-за одной особенности, о которой я хотел бы сказать под конец.

Его отец был служителем методистской церкви и одновременно мастерил деревянные сабо для моряков. Джошуа всегда говорил, что обязательно будет носить такую обувь. В четырнадцать лет он нанялся помощником кока. Высаженный на берег на первой же стоянке за то, что едва не отравил команду, он опять ушел в море – сначала юнгой, а потом матросом дальнего плавания.

В двадцать пять лет он уже стал капитаном трехмачтовика «Акиднек», купленного в основном на собственные накопления (ему немного помог отец). Он брал любой груз, доставлял его в любое место назначения и всегда ночевал только на борту своего судна. Когда он женился, супруга поселилась в его каюте, а чуть позже родила в открытом море мальчика, названного Виктором. Пеленки малыша спокойно сушились на палубе и в тот день, когда из-за плохой видимости или неудачного маневра Слокам посадил судно на мель в Паранагуа (Бразилия). Судно разбилось, груз пропал. К счастью, обошлось без жертв. Единственным имуществом, которое удалось спасти, были швейная машинка и немногие инструменты, позволившие бывшему капитану приступить к постройке собственными руками нового судна. Он спустил его на воду через несколько месяцев и назвал «Либертад». Оно напоминало сампан, распространенный в Юго-Восточной Азии. Джошуа набрал новую команду, состоявшую из единственного матроса-негра. Он с трудом добрался до Вашингтона, где бросил якорь 27 декабря 1888 года. Негр тут же покинул судно, опасаясь плавать на борту ненадежного «Либертада».

– Не может быть и речи, чтобы я с сыном оставалась здесь, – заявила миссис Слокам. – Найди нам квартиру. И что теперь будешь делать?

– Не беспокойся.

С двадцати пяти лет Джошуа был хозяином на судне, и наниматься помощником капитана ему не хотелось. А арматоры не доверили бы командование кораблем человеку, угробившему свое судно. Шли месяцы. В 1892 году его сбережения почти закончились. Слокам решил пойти мастером на судостроительное предприятие. Но тут ему встретился старый капитан-китобой.

– У меня есть для вас судно, – сказал старый морской волк. – Шлюп. Я его вам дарю. Оно называется «Спрей».

Радостный Джошуа тут же отправился осмотреть судно. Его немного удивило, что щедрый даритель повел его в поле. Там стояли накрытые брезентом развалины шлюпа, изъеденного древоточцем. Потребовался целый год, чтобы восстановить его, а вернее, построить новый «Спрей» по размерам прежнего. В конце концов ему оставили старое название, хотя исходные судовые документы были давно утеряны таможенными службами. Воссозданное судно имело следующие размеры: длина 11,3 метра, ширина 4,32 метра, высота борта 1,27 метра. Такелажное оснащение как у шлюпа: одна мачта, парус как у тендера, но без топселя, один только фок. Позже Слокам превратил шлюп в ял, добавив на краю кормы небольшую мачту, на которую поставил латинский парус.

Несколько лет прошли без удач и радостей. Слокам отправился на рыбную ловлю, но вернулся с пустыми трюмами. За это время скончалась и была похоронена его жена. Чуть позже молодой Виктор поссорился с отцом, считая его напыщенным пустозвоном. Слокам, похоже, не огорчился:

– Мне всего пятьдесят один год. Семьи у меня нет, и в деньгах я теперь нуждаюсь меньше. «Спрей» – хорошее судно. Я подумал и решил совершить кругосветное путешествие. В одиночку. Семейная жизнь мне не удалась.

2 июля 1895 года он отплыл из Ярмута (Новая Шотландия) и взял курс на Европу. Он решил, что общество ему не нужно, но вскоре понял, что одиночество его пугает. Очень пугает. Он даже боялся сойти с ума.

– Я принялся распевать во весь голос – стало веселее. Я подстраивал голос к вою ветра и шуму моря. Надо было видеть, как дельфины выпрыгивают из воды, чтобы послушать меня. Я распевал песни, знакомые с детства. «Падение Вавилона» дельфины любили больше всего.

Через несколько дней пение уже не помогало, да и усталости прибавилось. Слокам пустился на выдумки: отдавал приказы несуществующей команде. Задавал вопросы и отвечал на них:

– Встать по ветру на юго-восток. Как ведет себя судно, старпом?

– Очень хорошо, капитан, очень хорошо.

Через восемнадцать суток Джошуа Слокам прибыл на остров Фаял (Азорский архипелаг), где позволил себе закатить роскошный пир. «Сливы и местный сыр», – позже рассказывал он. И все это залил немалым количеством спиртного. Он вновь ушел в море, не отдохнув, и заснул прямо на палубе «Спрея». Ему снилось, что штурман «Пинты» из флотилии Христофора Колумба вместо него стоит у штурвала. Однако ночью 4 августа он все-таки прибыл в Гибралтар.

Отсюда маршрут кругосветного путешествия выстраивался сам собой: Суэцкий канал, Индийский океан, Тихий океан. Но в таверне Слокам услышал рассказы матросов о пиратах, которые свирепствуют в Красном море.

– Мне это не нравится. Обойду весь мир, направившись на запад.

Другими словами, сначала надо было вновь пересечь Атлантику. У марокканского побережья Слокам понял, что не все пираты разбойничают в Красном море, поскольку фелюга, которая бросилась в погоню за ним, вовсе не походила на спасательное судно и подошла к нему достаточно близко, чтобы он смог рассмотреть мрачные лица, не выражавшие никакой сердечности. Ветер постоянно крепчал, но прыгающая на волнах фелюга ни на дюйм не убирала квадратный парус. Внезапно Слокам увидел, как этот парус рухнул, словно сбитый мощной ладонью. У пиратов сломалась мачта.

За четверо суток одиночка доплыл до Пернамбуку. Южноамериканское побережье явно не приносило ему счастья, поскольку он посадил «Спрей» на мель с той же виртуозностью, как и «Акиднек» двадцатью годами ранее. Но на этот раз судно не было повреждено, и рыбаки ближайшей деревни помогли снять его с мели. Затем он останавливался в Ресифе, Рио-де-Жанейро, Монтевидео, Буэнос-Айресе. У мыса Кабо-Вирхенес перед ним встал выбор: идти до мыса Горн или войти в Магелланов пролив. Слокам выбрал пролив.

Вырвавшись из пролива на просторы Тихого океана, он посетил несколько архипелагов, причаливал к берегу или проходил мимо в зависимости от того, выглядел остров обитаемым или пустынным. Он придумал целую стратегию, как держать пироги туземцев на расстоянии: на борту там и сям торчали пугала, которые приводились в движение веревками, – их дергал Слокам, стоя на корме. После остановок в Сиднее и Мельбурне он провел южное лето 1897 года на Тасмании. И покинул остров в апреле. Кокосовые острова, остров Родригес, Дурбан. «Спрей» обогнул мыс Доброй Надежды накануне Нового года. Снова Атлантика. «Путешествие, как казалось мне, было почти закончено. Оставалась легкая часть пути».

На острове Святой Елены одиночка взял на борт козу, чтобы всегда иметь молоко. Из-за отсутствия травы и нехватки корма она сожрала все морские карты Слокама. Он высадил козу на острове Вознесения (1330 километров севернее острова Святой Елены). Одно живое существо, однако, совершило кругосветное путешествие вместе с ним. Это был американский паук, которого он заметил в момент отплытия и не стал убивать.

Джошуа Слокам бросил якорь 28 июня 1898 года в Ньюпорте (Новая Англия).

– Хватит путешествовать. Желаю пожить спокойно в собственном домике.

Он купил подходящий дом рядом с небольшим поселением Уэст-Тисбери. Журналисты спросили его, почему он выбрал это место.

– Я тут посетил несколько кладбищ, читал эпитафии и заметил, что здесь много людей умерли в возрасте ста лет или чуть-чуть не дотянули до векового юбилея.

Ко всеобщему удивлению, осенью он вновь ушел в море.

– Не хочу покупать пальто. Проведу зиму на каком-нибудь карибском острове.

И так он поступал каждый год, уплывая и возвращаясь с ласточками. Весной 1909 года, только вернувшись и весело отпраздновав шестьдесят пятую годовщину, он снова ушел в море:

– Я еще не готов удалиться на покой, а «Спрей» по-прежнему хорошее судно.

Он отплыл и исчез навсегда. Нашел ли он смерть в открытом море во время бури? Джошуа Слокам мог стать жертвой глупого происшествия, утонуть, упав за борт в полусотне метров от берега.

Поскольку первый моряк, совершивший в одиночку кругосветное плавание, не умел плавать. И никогда не думал этому учиться.

Пока Слокам совершал кругосветное путешествие, другой переход через Атлантику наделал много шума, по крайней мере в самом начале. Американцы Марбо и Самуэльсон, норвежцы по происхождению, не могут считаться мореплавателями-одиночками, поскольку переплыли Атлантику вдвоем. Еще одна особенность их подвига в том, что они желали выполнить переход ради денег и не скрывали своих намерений в момент отплытия:

– Наше плавание станет сенсацией. Мы будем показывать наше судно в Европе, в городах, где посетители будут платить деньги.

Марбо и Самуэльсон были уверены, что к ним повалят толпами, потому что их подвиг будет отличаться от предыдущих: они собирались пересечь Атлантику на веслах. Некто Р. К. Фокс, владелец журнала «Полис газетт», щедро финансировал задумку. Трансатлантическая лодка – 5,4 метра в длину – носила его имя. Мореплаватели отплыли из Нью-Йорка 6 июня 1896 года в 17 часов, после того, как было проверено, что у них нет с собой ни одного паруса.

1 августа они сошли на берег на британских островах Силли, а 7 августа отплыли в Гавр, пройдя Атлантику за 55 суток, что на 9 суток больше, чем затратил Альфред Джонсон. И они работали руками. Следуя по пути судов, они могли подтвердить свой подвиг многочисленными свидетельствами.

Распорядок времени на борту «Р. К. Фокс» доказал, что оба гребца в равной степени обладали силой воли и организованностью: с 8 часов утра до 20 часов вечера они гребли вместе; с 23 часов до 2 часов ночи Самуэльсон спал, а на веслах сидел Марбо, и так далее до 8 часов утра. Эти короткие передышки не спасли ладоней, кожа на них растрескалась и слезала лохмотьями. Мази не помогали. Приходилось орудовать веслами, несмотря на стертые в кровь руки. Оба в конце концов выиграли пари. Питались они холодной и сырой пищей. Несколько раз отбивались от акул и китов (тем хотелось поиграть!). Почти все время вычерпывали воду, которая постоянно захлестывала их перегруженную лодку. Один раз они перевернулись, потеряв часть снаряжения. Не важно, цель была достигнута, награда лежала на расстоянии вытянутой руки.

Увы, «Р. К. Фокс» привлекал гаврских посетителей всего четыре дня, потом интерес к ним пропал. Оба гребца поднялись на веслах по Сене до Парижа. Там им удалось заработать только на пребывание в столице. Европейские газеты, не совсем понятно почему, практически не упоминали о них. Как, впрочем, и американские, в том числе и «Полис газетт», – их редакторы внезапно заинтересовались делами мафии. Непризнанные герои, разочарованные и без гроша в кармане, думали найти больше понимания и восхищения в родной Норвегии. Увы, такое же фиаско. Странное проклятие лишило их какого-либо вознаграждения. Под конец удача все же улыбнулась Марбо: он умер в собственной постели, а Самуэльсон, охваченный манией преследования, кончил свои дни в психиатрической лечебнице.

Говард Блэкберн, канадец, родившийся 17 февраля 1858 года, начал служить на кораблях дальнего плавания с четырнадцати лет. До совершеннолетия он сходил на берег только затем, чтобы перейти с американского парусника на английский или обратно. В конце концов он получил американское гражданство. После шести лет дальних плаваний он купил небольшой домик в Глостере (Массачусетс) и уходил на лов трески в водах Ньюфаундленда. Он отпраздновал свое двадцатипятилетие на борту шхуны «Грейс Л. Фирс», капитан которой А. Гриффин по случаю выставил дополнительную кварту тростниковой водки.

Через неделю Говард все еще говорил об этом со своим приятелем Томом Уэлчем. Оба сидели в плоскодонной лодке, держа в руках удочки, а «Грейс» лениво покачивалась на небольшой волне. Поднялся юго-восточный ветер, внезапно поменявшийся на юго-западный и набравший приличную силу. На рыбную ловлю времени не оставалось. Оба схватились за весла и поспешили к своей шхуне. Но ее силуэт таял, исчезал. Пошел густой снег. Видимость упала до двух метров.

– Бросай якорь! – крикнул Говард приятелю. – Переждем непогоду.

Среди ночи снег прекратился. Над водой замигал огонек. Шхуна была, похоже, на расстоянии 2 миль, но им надо было идти к ней против ветра. Оба рыбака изо всех сил налегали на весла, но не продвинулись ни на метр из-за встречного ветра. Температура вдруг упала, лодка покрылась льдом, что утяжелило ее, лишив маневренности. Надо было скалывать лед, выбрасывать балласт, то есть выловленную рыбу. Блэкберн на всякий случай оставил одну рыбину, камбалу килограммов на тридцать.

Наутро «Грейс» окончательно исчезла из виду. Плоскодонку снесло. Оставалось только добираться до западного берега Ньюфаундленда. Пока Том Уэлч греб, Блэкберн снял рукавицы и принялся изготавливать плавучий якорь. Доделав его, он увидел, что Том, вычерпывая воду, случайно выбросил за борт его рукавицы. Они были уже далеко, их уносило течение. Вскоре Блэкберн перестал чувствовать пальцы. Он с силой растирал их, пытаясь восстановить кровообращение.

– Я выдохся, – сказал Том Уэлч. – Мы никогда не доберемся до берега.

– Не расстраивайся, я тоже буду грести.

– Без рукавиц?

– Да.

Говард взял весло, согнул пять затекших пальцев на рукоятке весла, прижал их. Он повторил операцию со второй рукой и вторым веслом. Остальное предоставил холоду. Теперь ничто не могло разжать два твердых кольца его омертвевших пальцев.

– Видишь, я могу грести.

Том Уэлч едва расслышал его. На вторую ночь он умер от переохлаждения, остались его рукавицы. Слишком поздно.

Прошли еще две ночи. Камбала замерзла так, что ее было не разгрызть. Сон означал смерть. Блэкберн орудовал веслами, пока не заметил землю. Но это была лишь торчащая среди моря скала, по виду необитаемая. Надо было двигаться дальше. На пятый день плоскодонка пристала к берегу рядом с покинутой хижиной. Блэкберн смог выспаться под крышей, закутавшись в лохмотья. Но еды не было. Чтобы выжить, следовало развести огонь, найти людей, пищу. Блэкберн опять сел в лодку, продел рукоятки весел в кольца своих заледеневших рук и двинулся вверх по реке. Хутор, до которого он добрался, назывался Литтл-Ривер. Там не было ни врачей, ни лекарств, но местные жители отогрели несчастного и оказали ту помощь, какую могли. Все десять пальцев на руках отвалились, пальцы на ногах тоже. Часть правой ступни также была отморожена.

Когда Блэкберн вернулся в Глостер (4 июня), то понял, что ни один владелец рыбацкой шхуны не возьмет на работу калеку. Но моряки сжалились над ним. Собранных денег хватило, чтобы выживший рыбак смог купить крохотное питейное заведение. Подавать выпивку можно с помощью ладоней.

– Можно и не только это, – говаривал Блэкберн.

Он занялся самовосстановлением по собственной методе. Его быстрые успехи обрадовали приятелей. Но они сочли Блэкберна чокнутым, когда он сообщил, что собирается отправиться на Аляску. От запада до востока Американского континента ходили слухи о речке Клондайк, воды которой несли самородки золота. Моряки Глостера снарядили шхуну, чтобы отправиться на Аляску, и Блэкберн добился, чтобы его взяли с собой. Вместе с ними он спустился на юг вдоль американского побережья, обогнул мыс Горн, поднялся вдоль тихоокеанского побережья на север. Во время стоянки в Сан-Франциско он споткнулся, упал и не смог встать на ноги.

– Кажется, я сломал ногу. – И он разразился отборной бранью.

Через несколько недель Блэкберн отправился в Глостер. По суше. Он вновь появился в своем питейном заведении на Мейн-стрит и живо носился между столиками на костылях.

– На этот раз он уже никуда не двинется.

Он вставал ранним утром и несколько часов работал в сарае позади своего бара. Никто не знал, что он там делал. Но однажды об этом узнали все. Прислонив костыли к стене, инвалид строил своими культями парусник: длина 9 метров, ширина 2,6 метра, высота борта 1,5 метра. На корме можно было прочесть сделанную не без юмора надпись – «Грейт Вестерн». 15 июня Говард Блэкберн объявил, что собирается пересечь Атлантику на своем суденышке. В одиночку.

Он отплыл 18 июня 1899 года в присутствии небольшой толпы. Люди были поражены, восхищены, обеспокоены и в целом настроены скептически. Пункт назначения: Глостер в Великобритании.

Через два месяца, день в день, Блэкберн добрался до устья реки Северн, потом бросил якорь в Глостере.

– Я прибыл из Глостера, штат Массачусетс.

Люди были поражены, как он ловко причаливает свое суденышко с помощью культей.

– Вы были на борту один?

– Конечно. Почему бы и нет? Кстати, погода была замечательной.

На этот раз пресса в Уэльсе, а затем и некоторые газеты Европы и Соединенных Штатов заговорили о мореплавателе-одиночке. Британцы, неизменные любители морских подвигов, были восхищены.

Блэкберн согласился продать свой «Грейт Вестерн», что позволило ему пересечь Атлантику с востока на запад на борту лайнера. «Любопытный опыт», – позже признался он. Перед тем как покинуть Англию, он сказал, посмеиваясь, своим поклонникам:

– Знаете, я могу сделать и кое-что получше.

Он сдержал слово. На новом суденышке, поменьше, построенном своими культями, «Грейт Рипаблик», он вновь ушел из Глостера и через тридцать восемь суток вошел в Лисабонский порт.

– Могу улучшить и это достижение.

Он попытался сделать это на плоскодонке. Но, дважды перевернувшись в американских территориальных водах, он счел более благоразумным не предпринимать новых попыток и отныне навсегда остался на суше. Он умер в своей постели в возрасте семидесяти с лишним лет от роду. Говард Блэкберн назван «обладателем высшей чести моряков». Неизвестно кем. Но никто никогда не оспаривал это звание.

До 1929 года одиночки пересекали Атлантику с запада на восток. Первый, кто пересек океан в обратном направлении – более трудном, – не имел ничего общего с морской профессией.

Родился он в Лавале в 1893 году. Закончил политехнический институт, был летчиком во время Первой мировой войны, блестящий теннисист, классный игрок в бридж (он играл против Альбаррана), Ален Жербо до начала своей морской карьеры имел репутацию талантливого сноба, дилетанта, слегка нерешительного. Он не решался жениться на чемпионке по теннису Сюзанне Ленглен, он испытывал сомнения, не решаясь пересечь Атлантику на самолете. Наконец он надумал пересечь ее на судне, отправившись из Европы.

Что бы о нем ни писали, его морской опыт был тогда почти нулевым: несколько выходов в море из Сен-Мало на рыбацких лодках, несколько попыток заняться парусным спортом на яхте – вот и все. Но Жербо считал, что политехническое образование может помочь добиться успеха, если приложить немного энергии. Энергии у него было в избытке.

– Конечно, – говорили ему друзья, – вы выберете английское судно?

– Конечно.

Жербо купил в Англии свой «Файркрест» («Огненный гребень»), крепкую яхту длиной 11 метров, оснащенную как тендер, которая участвовала в нескольких регатах. Возраст яхты – 28 лет. Это вовсе не дряхлое судно, если за корпусом хорошо ухаживали. Староваты, быть может, такелаж и парусное вооружение, но политехник Жербо этого не знает. Он перегоняет «Файркрест» через Лангедокский канал в Средиземное море, тренируется там, не особенно напрягаясь и не требуя многого от яхты. 25 апреля 1923 года он отплывает из Канн с намерением пересечь Атлантику. Остановка в Гибралтаре, откуда он уходит 6 июня.

«Я был менее удачлив, чем капитан Слокам, который мог долго плыть по ветру, не касаясь руля», – писал Жербо. Систем автопилотов тогда практически не было. Одна из самых больших трудностей, изматывающая силы мореплавателя-одиночки, особенно новичка, была невозможность плыть с закрепленным рулем, не выделывая в пути фантастических зигзагов. Чтобы поспать, ему приходилось ложиться в дрейф, то есть переставать следить за курсом. Жербо решил купить для хранения питьевой воды новые бочонки. Но из-за дубильной кислоты вода вскоре стала непригодной. У него осталось всего 50 литров в старом бочонке. Солонина, купленная у мошенника, протухла. Даже освободившись от ненужных бочонков и испорченной пищи, «Файркрест» едва тащился вперед.

А происшествия множились. Сломался узел гика у грота, лопнул фал кливера, потом топенант. «Шкоты рвутся один за другим». При суровом столкновении с Атлантикой такелажное и парусное вооружение выдают свой возраст. Рвутся два кливера, потом грот. Спустив его для починки, Жербо роняет парус за борт и прыгает за ним в воду, даже не привязавшись к судну. Невероятное везение: ему удается нагнать яхту. Вновь рвутся два кливера и грот.

Положение мореплавателя-одиночки начинает напоминать положение человека, потерпевшего кораблекрушение. Мяса нет, Жербо гарпуном добывает рыбу. Но теряет гарпун, к тому же выходит из строя печка на камбузе. Нет воды, начинаются муки жажды. К счастью, вскоре пошел дождь. Жербо пьет воду, собранную с помощью брезента. Паруса все время рвутся. «У меня скоро закончатся нитки для их починки». Свежеет ветер, начинается настоящая буря.

Жербо рассказал, что вскарабкался на мачту, чтобы спастись от громадных волн. Это признание (Слокам уже говорил о подобном) удивило многих моряков – они даже насмехались над ним: «Жербо-обезьяна». Мудро или нет карабкаться в бурю на мачту – вопрос открытый.

Хорошая погода возвращается, а с нею и жгучее солнце. Жербо уже сильно ослабел и измучен жаждой. Лихорадка не оставляет его. Он ушел из Европы два с половиной месяца назад и теперь находился недалеко от Бермуд, но капитан «Файркреста» поклялся пересечь Атлантику без остановок. Он починил печку, изготовил грубую наживку, немного порыбачил, зашил дыры в парусах. В тумане его едва не потопило греческое грузовое судно. Туман долго не рассеивался, наоборот, становился все гуще. Жербо думал, что находится на «пути кораблей», вблизи американского побережья. Можно сказать, что этот легкомысленный мореплаватель совершил неплохое путешествие. 15 декабря 1923 года он вошел в порт Нью-Йорк после 101 дня одинокого пребывания в море.

Никаких сенсаций и других важных происшествий в Соединенных Штатах на этой неделе не случилось. Огромные заголовки на первых полосах американских газет. Ажиотаж подхватила французская пресса, многие грешили откровенно шовинистическим бредом: Франция, мол, крупнейшая морская держава мира.

«В одиночку через Атлантику» – так называется книга Алена Жербо, вышедшая в 1925 году. Она сразу стала бестселлером. В это время автор вновь находился в море. Решив совершить в одиночку кругосветное плавание, Жербо, поменяв оснастку яхты, ушел из Нью-Йорка 1 ноября 1924 года. Он дошел до Бермуд, прошел Панамским каналом, делал остановки на Галапагосах, на одном из островов Гамбье, на Маркизских островах, на Туамоту, а 15 марта 1926 года он прибыл на Таити. 21 мая снова ушел в море, побывал на островах Бора-Бора, Самоа и на многих других тихоокеанских архипелагах. Потом были острова Реюньон, Дурбаи, мыс Доброй Надежды, снова Атлантика, остров Святой Елены, остров Вознесения, острова Зеленого Мыса, Азорские острова. Жербо прибыл в Гавр 26 июля 1929 года. Он отправился в Тихий океан в 1932 году на борту нового судна «Ален Жербо» – это был тендер длиной 10,45 метра. Еще раз пересек Атлантику, опять прошел Панамским каналом, много ходил по Тихому океану.

Такие путешествия не проходят даром. Очевидно, что Жербо приобрел богатый опыт за время своих плаваний. Тем не менее многие моряки отказывались признать его профессионалом.

Не у всех мореплавателей-одиночек приятный характер. Многие из них выбрали себе призвание не только из желания утвердиться в собственных глазах, преодолеть себя, но и по причине некоторой мизантропии. Ален Жербо был высокомерным, своенравным и самонадеянным человеком. Успех его книги «В одиночку через Атлантику» нанес ему скорее ущерб в среде моряков, потому что события в ней явно были преувеличены или искажены, череда непредусмотрительных и неловких поступков была представлена в виде последовательных подвигов. Морская терминология чередуется с довольно забавными фразами: «Буря внезапно умерила свою ярость, словно признавалась в поражении и отступала перед моим отважным судном». Шатобриан писал еще и не такие нелепости, но литературному гению все прощается. Невозможно не ощутить в ядовитой критике хорошо всем известную зависть специалистов к преуспевшему любителю. Критики только содействовали известности первого одиночки, пересекшего Атлантику с востока на запад.

Потребовалось двадцать шесть лет для повторения этого подвига. В 1949 году британец Эдвард Аллард, выйдя из Гибралтара в Нью-Йорк, потратил на двадцать один день меньше. Однако эти два достижения нельзя сравнивать: «Темптресс» Алларда был оборудован вспомогательным двигателем.

Годом позже Доусон, еще один британец, отправился из Плимута в Америку вместе с женой Энн тридцати пяти лет от роду.

– Мы по-прежнему влюблены. Этот переход будет нашим вторым свадебным путешествием.

Образцовая супружеская пара назвала свой парусник (без двигателя) «Рилайенс», что означает «Уверенность». Слишком уверенный в себе, Доусон, похоже, совершил неудачный маневр, поскольку парусник потерпел кораблекрушение в Ла-Манше менее чем в 10 милях от Плимута. Доусон погиб вместе с парусником, а Энн удалось спасти.

Трогательная вдова, по-прежнему очаровательная, прекрасно выглядела на фотографиях, опубликованных в газетах. Она получила тысячи писем с предложением руки и сердца. Но у нее были другие планы. Она купила крохотный шлюп (6,5 м), оборудованный радиопередатчиком, и в одиночку вышла из Плимута в 1952 году. Прибыла на Канары, откуда 20 ноября отплыла, добравшись 27 января 1953 года до Антигуа (Антильские острова): там отдохнула и задержалась. Наконец 25 ноября 1953 года она бросила якорь в Нью-Йорке. Она не спешила, но стала первой женщиной, чье имя вписано в почетный список одиночек, пересекших Атлантический океан.

Назвав имена Табарли, Муатесье, Чичестера, следует прекратить перечисление, потому что теперь устраиваются гонки одиночек, в которых участвуют десятки парусников. В дальнейшем читатель, чтобы узнать новости об атлантических гонках, должен «обращаться к своей любимой газете».

В то время как человек создает для себя электронно-вычислительный мир, а пешеход переживает стадию быстрого исчезновения во всех развитых странах, морские соревнования развиваются столь же стремительно, как и передовые отрасли техники. Британский «Ройал оушен рейсинг клаб» (Королевский клуб океанских гонок) учредил в 1925 году крейсерские гонки яхт I и II класса. Дважды в год участники гонки уходят с острова Уайт, минуют острова Силли и, обогнув ирландский островок Фастнет, возвращаются в Плимут за лаврами. Эти соревнования, 630 миль в открытом море, где постоянно дуют ветра и имеются опасные течения, долго считались самыми трудными в Европе. Похожие гонки были организованы в открытом море у восточного побережья Соединенных Штатов. Вся Атлантика, по всей ее ширине, стала местом морских гонок. Затем таковыми стали все океаны мира. Газеты теперь пишут о трансатлантических гонках одиночек, учрежденных в 1960 году, о гонке одиночек вокруг земного шара, учрежденных в 1968 году, используя примерно ту же терминологию, что и для автомобильных гонок. Однако достаточно увидеть несколько кадров из фильмов, снятых участниками, чтобы понять: хотя оборудование невероятно усовершенствовалось со времен пионеров, однако выход в открытые просторы океана остается необычным испытанием, зачастую с драматичным исходом.

В этих встречах с океаном есть свои различия, и не каждый любитель парусного спорта может равняться с чемпионами. Но таких любителей с каждым годом становится все больше: достаточно проехать вдоль нашего побережья, чтобы увидеть, как густеет лес мачт.

Это увлечение возникло во Франции довольно неожиданно. Вначале оно было в какой-то мере спонтанным, что и сказалось незамедлительно. Несведущие яхтсмены, неосторожные и безрассудно храбрые, пополнили армию погибших в море. Более строгий порядок выдачи навигационных свидетельств и рост числа школ, где учат управляться с парусами, уменьшили риск. Атлантика викингов, флибустьеров, моряков мыса Горн превратилась на американском и европейском побережьях в гигантскую школу мореходства. Укажем только одно название, самое известное: десятки тысяч французов стали неплохими мореплавателями под парусом, пройдя обучение в школе архипелага Гленан, в 8 милях от Конкарно. Сказать, что там обучаются «люди всех возрастов», будет преувеличением. Молодежи значительно больше, но есть и вполне солидные люди. Пятидесятилетние президенты и генеральные директора (в хорошей физической форме) приезжают на Гленан, чтобы получить навыки мореплавания. Зачастую обучение это очень сурово. Они учатся наравне со студентами, школьниками, рабочими, парикмахершами, врачами обоих полов, машинистками, нотариусами, коммерсантами, официантками, инженерами, банковскими служащими, священниками и представителями других профессий. Зов моря не знает различий – он влечет и пастухов с гор, и шахтеров из земных недр. По правде говоря, слово «увлечение», использованное в начале абзаца, больше не соответствует этому неугасающему энтузиазму. Разве плохо, что эта страсть охватывает год от года все больше молодых? Тех, кто по велению души стремится к океану, предпочитая малодушию риск. Все они знают, чего хотят от океана: настоящей жизни, настоящей свободы.