Великим Северным (Поход "Сибирякова")

Остров голодающих медведей

Рация. Поиски исчезнувших промысловиков. «Где не ступала нога человека» — остров голодающих медведей. Свердруп. Медвежья трагедия. Шашлык из белого медведя. Снова на Диксоне

С вечера начало сильно трепать. Разыгрался шторм, Барограф, висящий над столом в капитанской каюте, дал резкий скачок вниз. Уже около семи баллов, а ветер рвет все сильнее и поднимает огромные водяные горы. Махину ледокола переваливает с борта на борт. Вещи, не прикрепленные к полкам, начинают совершать фигурные полеты по каюте. Сидеть в кают-компании или работать у себя в каюте невозможно. Ходить можно, только ловя стены руками. В такую качку лучше всего лечь спать.

Волны свободно гуляют по палубе, иные достигают капитанского мостика. Коров, стоящих на носу и прикрытых брезентом, непрерывно обдает душем ледяной воды. Свиньи забились по углам, и коровам уже не до них. Раньше они поддевали их рогами и не подпускали к себе. Страх перед стихией сбил животных в кучу, они прижались друг к другу. Молодой бычок страдает морской болезнью. Он стоит, опустив морду в кормушку и закрыв глаза. Его широко расставленные задние ноги трясутся мелкой дрожью. Корова, стоящая рядом с ним, все время вылизывает языком его шею и морду.

Рыжий щенок Дик, самовольно явившийся в Архангельске на корабль и без разрешения отправившийся в плавание, жалобно скулит, спрятавшись в угол за ящики. Петух нахохлился, покрепче уцепившись за насест.

Иллюминатор нашей каюты все чаще скрывается под водой. В эти моменты свет в каюте становится призрачно зеленым, и при некотором воображении можно себя чувствовать находящимися под водой. Укладываемся спать…

Утром качка продолжается. Мы подходим к острову Диксон. Капитан меняет курс корабля, и мы входим в архипелаг. Позади остаются «сторожевые» камни — голые утесы, торчащие из воды. Идем сложным фарватером, промеряя глубины, двигаясь малым ходом. Со всех сторон гористые берега, местами покрытые какими-то намеками на зелень. Туман. Моросит мелкий противный дождь — совсем как в Москве глубокой осенью. В такую погоду нечего и думать о съемках. Неприветливо встречает нас полярное лето…

Заходим в бухту. Среди мелких островов становится тише. С грохотом летят в воду якоря. Подойти вплотную к острову мы не можем — не позволяет большая осадка нашего ледокола.

Видна только верхушка радиостанции острова Диксон. Даем гудки, извещая о своем прибытии. На берегу слева появляются какие-то три фигуры и исчезают. Кругом пусто. Шлюпка со станции не идет. Прождав два часа, Шмидт решает сам отправиться на радиостанцию.

Спускаем на воду шлюпку. Желающих ехать много. Шмидт берет с собой только своих помощников, Бориса Громова, меня с Трояновским, Новицкого и Семенова. Лодка нагружена до отказа. С механиками нас десять человек. Моторист дергает пусковой шнур мотора. Оторвавшись от трапа и взяв направление против волны, мы направляемся к берегу.

Каждый скачок на гребень волны обдает нас потоком воды, взвивающейся над носом лодки. Подхватываемая ветром вода, как из брандспойта, обрушивается на сидящих в шлюпке. Через две минуты на нас нет сухого места. Мое кожаное пальто помогает мало, вода врывается за поднятый воротник, холодными струйками бежит по спине, забирается под мышки, стекает по животу и уходит в высокие непромокаемые сапоги. Струйки бегут по лицу, попадают в рот, заставляя отплевываться, так как чувствуется горько-соленый привкус морской воды. Утешаю себя тем, что это подлинная арктическая морская экзотика и что «так надо» в море…

В лодке тоже вода, она перекатывается, ее приходится вычерпывать. Несмотря на невзгоды путешествия, всем весело. Берег уже близок. Отыскав подходящую бухточку, заходим в нее.

Из-за камней невозможно подъехать к берегу. Приходится всем лезть по колено в воду и тащить шлюпку на канате к берегу, чтобы ее не разбило прибоем.

Разминая ноги, поднимаемся по каменистому склону к радиостанции.

На острове полярное лето в разгаре. Болотистая тундровая почва, чавкающая под ногами, покрыта зеленой низкорослой травкой, густо усеянной желтыми, красными и фиолетовыми цветами. Попадаются грибы — поганки и изредка мелкие сыроежки. Какие-то цветы, похожие на каши одуванчики, склонили к земле свои намокшие пуховички. Накрапывает дождь. Даль в туманах.

Шмидт с несколькими спутниками направляется к невысокой каменной гряде, чтобы посмотреть, где радиостанция. Она за холмами, и ее не видно. Мы идем по берегу. Вскоре из-за камней замечаем мачту. Кричу Шмидту, поднимаюсь на камни и вижу, что здания радиостанции находятся на другой стороне залива, обходить который надо километров пять-шесть.

На нашей стороне, против радиостанции, виднеются рыбачьи лодки, бочки и две палатки. Шмидт посылает моториста подогнать к нам моторку. Пока же мы все спускаемся сначала по каменной осыпи, потом по склону, покрытому прошлогодним снегом.

По шаткому мостику из бочек, переложенных досками, проходим к палаткам. Сумрачный парень с ведром в руке объясняет нам, что это становище ловецкой партии, промышляющей морского зверя белуху. Это особый вид морского млекопитающего, нечто вроде гигантского дельфина или карликового кита.

Промысловики начали лов недавно и пока поймали только девять белух, но и это дало двести семьдесят пудов ценного жира и много мяса. Из мяса белухи приготовляют неплохую колбасу и делают консервы. Кругом валяются огромные скелеты, ободранные начисто.

Сейчас в становище почти никого нет — все на работе. Одинокий дежурный с вышки, устроенной на камнях, следит, не появится ли стадо белух. И когда замечает зверя, дает сигнал ловцам.

Ловят белух нехитро. Высматривают зашедшее в залив стадо, заходят с моря на баркасах ему в тыл и начинают выстрелами гнать в глубину залива. Там сетями загоняют зверя на мелкое место, где и колют.

Пока мы осматриваем становище, подходит наша моторка, и мы отправляемся на радиостанцию, или «рацию», выражаясь по-местному.

Идем мимо стоящего на якоре маленького пароходика «Боцман Лайне», названного по имени боцмана, погибшего на нем. Пароходик этот обслуживает фактории Комсеверопути и его комбинаты, перебрасывает людей и перевозит продукты и улов.

Рядом с «Лайне» стоят моторные ловецкие боты «Бурный» и «Буденный». Выходим на берег. Радиостанция состоит из трех зданий. Одно из них занимает сама станция, другое, прежнее помещение радиостанции, перестроено под жилье для зимовщиков и, наконец, третье — общежитие. В столовой общежития очень чисто и даже стоит пианино.

Кроме этих зданий на острове есть хозяйственные постройки. У самого берега высится маяк. На крышах всех зданий поставлены высокие мачты, к которым прикреплены стальные тросы.

Навстречу нам выходит невысокий человек с голубыми глазами — товарищ Матюшкин, прежний начальник радиостанции, уже отбывший зимовку и только что сдавший заведование рацией новому начальнику. Матюшкин показывает нам радиостанцию и знакомит с ее прежним и прибывшим на смену новым составом. Лица полярников покраснели и огрубели от ветров и соленых брызг неспокойного моря.

Время в беседе проходит незаметно. Перед уходом нас просят расписаться в «книге посещений». Прибавляем свои подписи к славным именам на страницах истрепанной тетрадки, хранящейся на станции с момента ее основания. Тут есть подпись Руала Амундсена рядом со многими подписями норвежцев, англичан и немцев, ходивших по полярным морям и побывавших на острове Диксон. Много фамилий русских полярников, в том числе Урванцева, Чухновского.

Распростившись с работниками станции, идем через «поселок» ездовых собак. Это настоящий городок деревянных будочек, на первый взгляд необитаемых. Стоило кому-то из нас посвистеть, как из домиков повыскакивали здоровые остроухие псы, привязанные цепью к своему жилищу. Из соседнего дома на свист выбежала целая свора свободных от работы псов — местного собачьего молодняка.

Пройдя дальше, мы задержались около сетчатой клетки с белым медвежонком, недавно подстреленным на охоте. Его мать, отец и сестра были убиты. Сам он, раненный в нижнюю челюсть, несмотря на сопротивление, был захвачен живьем. Сейчас рана у него гноится, и поэтому медвежонок невесел. Когда псы подбегают к его клетке, он бросается на сетку с рычанием и бьет по ней кривой когтистой лапой.

Чтобы залечить рану, в клетку к нему ставят посудину с раствором марганцевого калия. Медвежонок, должно быть, чувствует целебные свойства марганца, опускает в раствор раненую морду и полощется в нем.

Наконец уселись в лодку. Моторчик загудел. Снова нас обдает холодным душем. Скорее в каюту переодеваться!

Вечером на той же моторке восемь человек отправляются в Чертову бухту, на материк, охотиться на оленей и гусей.

Охотники намерены вернуться часа через четыре. Когда они спускаются по трапу, сверху несутся крики:

— Сообщите, когда выслать баркас за набитыми оленями?

— На завтра мясо повару можно не выдавать — оленину будем есть!

Моторка уходит по направлению к берегу.

Проходит четыре часа, еще четыре часа и еще раз четыре. Охотники не возвращаются. Разыгрывается сильный шторм. В море, говорят, ветер баллов на десять.

Утром Шмидт принимает меры к возвращению пропавших. С берега слышны выстрелы. Выслать гребную шлюпку нельзя — волны слишком велики. Шмидт по радио говорит с островом Диксон и просит направить бот за нашими охотниками.

Мимо нас проходит «Буденный», но почти тотчас же бросает якорь — мотор слаб, идти дальше бот не может. День клонится к вечеру. Шмидт требует высылки «Боцмана Лайне». Обещав выйти через полчаса, «Боцман» выходит через полтора и идет к указанному нами месту. Навстречу ему от берега отделяется какая-то точка — очевидно, наша моторка. Но странно — «Боцман» идет к лодчонке, а она удирает от него. Потом все же они соединяются, и теперь видно в бинокль, как люди с моторки переходят на пароход, а моторка идет за кормой на буксире. Вернее, не идет, а прыгает по волнам, как ореховая скорлупа.

Вскоре «Лайне» пришвартовывается к борту «Сибирякова». Через поручни к нам на палубу лезут промокшие насквозь и измазанные сажей горе-охотники. Но почему их только семь? Где же восьмой?

Восьмого нет. Нет абхазца Коли Чачбы. Все взволнованы. Спрашиваем:

— Что случилось? Что с Чачбой?

Оказывается, он категорически отказался ехать при сильной волне и заявил, что будет сидеть на берегу, пока волна не спадет. Придется снова посылать за ним моторку.

В кают-компании у нас гости с «Боцмана Лайне»: новый начальник рации Крупин, капитан «Боцмана» Гаврилов, директор промкомбината Комсеверопути с помощником и судовой механик.

Мы обогреваем их чаем и коньяком. Журналисты наперебой засыпают вопросами.

Зарубин, директор промкомбината Комсеверопути, восторженно рассказывает о новом полярном городе Игарке:

— Север перерождается… В Игарке мне подарили две гвоздички, выращенные на месте. Я их засушил на память. Там уже поспели огурцы. Капуста растет в грунте… В Усть-Порту — а это еще севернее — в этом году сами заготовляют сено. И сено какое! Роскошь! А раньше сено привозили. Там крольчатник завели, молочную ферму, свинарник с породистыми свиньями.

Час спустя Зарубин поехал за Чачбой и благополучно доставил его на корабль.

Наши охотники в общем оскандалились. Подстрелили лишь две утки да поймали молодого песца. Задержались они из-за шторма — на моторке нельзя было возвращаться. Прождав сутки помощи и видя, что ветер не стихает, они рискнули выйти на моторке. По дороге их подобрал пароход. В общем, все хорошо, что хорошо кончается. Могло кончиться и хуже. Шмидт велел накормить горе-охотников и отложил отругивание их на завтра.

Вечером, когда мы сидели в кают-компании за чаем, к капитану подошел Кренкель с радиограммой. Мы сразу насторожились. Капитан, прочитав, сказал Кренкелю:

— К начальнику, как распорядится.

Через минуту вошел Отто Юльевич. Он уже лег спать, но сейчас же оделся и вышел. Значит, дело серьезное. Оказалось, что в бухте Полынья, в двадцати семи милях от нас, унесло в море восемь рыбаков. Нас просят пойти на розыски.

Начались переговоры по радио. Сообщили, что с Диксона к нам вышла моторка с людьми, которые все расскажут. Через несколько минут в кают-компанию вошли три человека, одетые в полушубки и поверх них в непромокаемые клеенчатые пальто.

Они рассказали, что в одном из становищ бухты разыгралась трагедия, столь обычная для этих мест. Дело было на рыболовной базе. Трое рыбаков на паруснике со снастями возвращались с моря. Их застиг шторм. Спустив паруса, они шли на веслах. На глазах у товарищей их перевернуло волнами. Им на помощь пошел карбас — архангельское рыбачье судно — с пятью рыбаками. Подобрав трех утопающих, карбас пошел к берегу. Но волна разошлась так сильно, что рыбаки не смогли выгрести, и их унесло в море.

Сменяясь от становища к становищу, по берегу бежали люди, чтобы сообщить об этом на Диксон.

Шмидт набрасывает план спасательных работ. «Бурный» и «Буденный» должны искать по берегам, «Боцман Лайне» дальше в море, и, наконец, мы будем искать в открытом море, двигаясь по ветру. Но надежды на спасение рыбаков немного. Прошли уже сутки, как они пропали, а в море сильный туман.

Рыбаки благодарят. Капитан приказывает старшему механику приготовить машину. Через несколько минут выбираются якоря, и мы выходим. Рация Диксон первую четверть каждого часа будет молчать, давая нам возможность по радио координировать свою работу с остальными судами.

Выйдя из-под защиты островов, мы сами становимся игрушкой волн. Нас начинает качать и валить по гребням волн, разбушевавшихся без удержу. Всю ночь шарим по воде. Нигде никаких следов.

Вскоре боты и «Боцман», дав сигнал, что они не могут справиться с волнением, уходят отстаиваться в бухту. Их машины не справляются с силой шторма. Мы до утра бродим по водам и наконец ни с чем возвращаемся к Диксону.

Снова гремят якорные цепи. Как нарочно, сразу стихает ветер, и, прорвав нависшие облака, солнце играет веселыми зайчиками на затихающих водных просторах.

Несколько дней спустя, перед самым отходом «Сибирякова» из бухты Диксона, была получена радиограмма:

«Гибнувшие промысловики найдены. Товарищеская благодарность помощь розыскам наших промысловиков. ГАВРИЛОВ. ЗАРУБИН».

Оказывается, пропавших рыбаков долго носило по морю и наконец вместе со шлюпкой выбросило на пустынный берег. Люди, приезжавшие к нам за помощью, сами нашли их, облазив все побережье.

Я вспоминаю старшего среди приезжавших. Он спокойно говорил о несчастье и стеснялся курить в кают— компании. Это, как я узнал позже, был отец одного из погибавших. Его единственному сыну едва минуло восемнадцать лет. Разговаривая с нами, отец даже не намекнул на то, что среди унесенных морем находится его родной сын.

Люди севера — крепкие люди, как тот ветер, который делает их лица суровыми…

Время бежит. По плану предполагалось, что мы придем к Диксону одновременно с «Русановым». Но его еще нет. По радио нам сообщили, что он уже вышел из Маточкина Шара и идет Карским морем. Наш угольщик, находящийся в числе судов Карской экспедиции, также пробивается к нам.

Но Карское море — капризное море. Один из полярных исследователей метко назвал его «погребом, набитым льдами». Кто знает, может, поля льда передвинутся и загородят дорогу и «Русанову», и угольщику. Первому не так страшно — он все же пройдет, а вот второй может нас подвести. Будет стоять среди льдов, пока их не разведет. Льды коварны. Сегодня они перегородили дорогу сплошными торосистыми полями, сжали корабль и держат. А завтра ветер переменится, льды разойдутся, и снова можно продолжать путь.

Стоим по-прежнему на якоре. Экипаж занят разборкой снастей. Работы на корабле, имеющем большое и сложное хозяйство, всегда достаточно.

Сегодня работой нагружены не только матросы — трудятся все члены экспедиции. Надо разобрать трюмы. Весь состав разбит на три бригады. Первой бригадой командую я, второй — Борис Громов, третьей — доктор Лимчер. Работа несложная. Мы, раскрыв трюмы, вытаскиваем из них ящики с овощами: морковью, картошкой, капустой. В трюме овощи могут испортиться. Их приходится перетаскивать на палубу и расставлять штабелями, чтобы свежий ветер хорошенько продул, изгоняя плесень и гниль. Отдельно складываются мешки с крупой и мукой. Наверх идут ящики с одеждой и снаряжением. Работа кипит. Конвейером из рук в руки передаются ящики. Их тащат по палубе, спускают по трапам и расставляют на спардеке. В трюме душно и тесно.

Чачба, сидя верхом на стреле и напевая заунывную абхазскую песенку, чистит скребком шкуру медведя, соскабливая с нее сало, толстым слоем выстилающее кожу. Часть сала уже перетоплена и пущена на смазку сапог. Хорошая штука — медвежье сало: раза два смажешь сапоги, и они становятся мягкими и непромокаемыми.

Бригады работают на славу. Моей бригаде в качестве добровольца помогает Отто Юльевич. Работу кончаем быстро.

Остаток дня уходит на пальбу из винтовок в цель. Идет пристрелка оружия. Цель — бочонок, брошенный в воду. Первое время большинство стрелков мажет, и пули ложатся кругом бочки в воду. Потом попадания становятся чаще. Звонок на ужин прерывает это шумное занятие.

На другой день приходит «Русанов» и, пройдя вперед, становится на якорь. Наша кают-компания наполняется гостями во главе с начальником экспедиции на «Русанове» профессором Р. Л. Самойловичем, заместителем Отто Юльевича по Арктическому институту.

«Русанов» пойдет с нами до Северной Земли, сменит группу Ушакова, оставив на ее месте новых зимовщиков, После этого «Русанов» займется постройкой зимовочной станции на самой северной оконечности азиатского материка — мысе Челюскин, исследованиями Карского моря и проливов Северной Земли.

Угольщик «Вагланд» задерживается. В нашем распоряжении минимум два дня. Отто Юльевич решает использовать их на поход к острову Свердрупа. Этот остров еще никем не исследован, и его местоположение точно не определено. Оба ледокола одновременно подойдут к острову с двух сторон: с востока «Сибиряков», с запада «Русанов». Попутно ледоколы будут все время вести промеры глубин и регулярно делать научные станции: брать пробы грунта, вести метеорологические наблюдения.

Карты наших северных морей страдают многими погрешностями. Поэтому каждое экспедиционное и даже торговое судно ведет здесь промеры глубин и отмечает их на карте. Глядя на карту, сразу видишь пути, по которым проходили суда. Но это, что называется, «капля в море». Огромные пространства северных вод не изучены и ждут своих исследователей. Сколько неизвестных островов в этих просторах, сколько подводных банок и мелей!

Да и то, что нанесено на карту, не всегда верно. Бывали случаи, когда судно, взяв направление на отмеченный на карте остров, не находило его — он оказывался в десятке километров от указанного места.

Исследование острова Свердрупа будет ценным вкладом в изучение Карского моря.

Вечер. Ледоколы сначала идут рядом. «Русанов» — родной брат «Сибирякова». От нашего «Саши» он немногим отличается: нет выемки носовой части корпуса да ниже палубные надстройки.

Вскоре оба корабля расходятся, и «Русанов» скрывается вдали. К утру должны быть у острова.

Мы еще спали, когда в нашу каюту ворвался Громов с криком:

— Остров показался! Проспите!

Я вскочил, по обыкновению ударившись головой о верхнюю койку, с которой немедленно свесились голые ноги Трояновского.

На одевание и умывание ушло две-три минуты. Мы, как пожарные, должны быть готовы в любую минуту дня и ночи. Аппарат, штатив, кассетник — все наше вооружение — вылетает с нами на палубу.

Вдали в тумане, слева от ледокола, видна полоска земли, как бы висящая в воздухе над горизонтом. Морской мираж — рефракция, особое преломление световых лучей, создает впечатление висящего в воздухе острова. В средние века такие земли считались таинственными и недосягаемыми.

На остров Свердрупа еще не ступала нога человека. Впервые, 18 августа 1893 года, его увидел полярный исследователь Фритьоф Нансен, дрейфовавший во льдах на судне «Фрам». Он назвал этот остров именем своего капитана О. Свердрупа. Затем сам Свердруп проходил в виду этого острова, и, наконец, самолет «Комсеверопуть-3», пролетая мимо, дал набросок земли в форме полумесяца со сходящимися краями. На карту остров нанесен пунктиром — условно.

Где-то западнее, за маревом тумана, так же как и мы, подбирается к острову ледокол «Русанов».

Дробно звенит судовой телеграф. Стоп! С тихим всплеском бултыхается в воду гиря лота, промеряющего глубину.

Второй штурман, Сакс, рыжеусый, маленького роста, в высоких сапогах и форменной фуражке Совторгфлота, тянет веревку лота.

Глубина двадцать метров. Так мы прошли в нескольких десятках метров от каменной банки, заметной по волнению в стороне. Она не обозначена ни на каких картах, но она — гибель для любого судна, напоровшегося на нее с ходу.

Во время волнения, особенно во время шторма, когда банка исключительно опасна, ее приметить никак нельзя. Теперь она найдет свое место на карте. Маленькая точка, обозначенная типографской краской, возможно, спасет не одно судно.

Останавливаемся для исследования.

Гидрохимики, гидробиологи, гидрографы и прочие ученые-специалисты нашей экспедиции возятся вокруг своих приборов. На тросе летит вниз, рассекая воду, какой-то прибор с длинным трубчатым носом. Это трубка Экмана: она с силой врезается в дно и берет пробу грунта.

Рядом достают образцы планктона с разных глубин, бороздят тралом дно, украшая палубу мясистыми звездами, голотуриями — лакомством китайского стола, и какими-то причудливого вида яркими животными, похожими на растения, и растениями, похожими на животных.

Трубка Экмана, вытягиваемая лебедкой, лезет вверх, и Влодавец, работник Арктического института, вымазавшийся грязью, с любовью выкладывает из нее в деревянный ящик длинную колбасу, цветом похожую на ливерную, состоящую из подводного грунта.

— Зеленый ил! — констатирует с удовольствием Влодавец.

— Актиния! — несется с другого борта.

— Морской заяц!

Последнее известие волнует стрелков. Заметил зверя Отто Юльевич. Он первый с винтовкой несется на бак корабля. За ним мчатся стрелок Чачба и несколько страстных охотников, в числе которых самые азартные — доктор Лимчер и писатель Семенов.

Гремят выстрелы. В ныряющего зайца — особый вид крупного тюленя — попасть нелегко, но Семенов уверен, что зайца убил он. Пусть будет так. Проверить это нельзя. Может быть, Семенов и прав — заяц больше не появился.

Снова звонки судового телеграфа, снова тяжкие вздохи машины, шум цепей рулевой машинки, и, осторожно лавируя, лотом прощупывая дно, мы подбираемся к острову, как охотник к дичи.

Остров разворачивается перед нами низкой серой полосой, расползающейся по горизонту все шире и шире. Вот его концы уже сливаются с туманом, он лежит перед нами тусклой, безрадостной лентой, слегка окрашенной светлыми прибрежными песками, заваленными плавником — бревнами, принесенными морскими течениями и ветрами.

— Отдать правый якорь!

Грохочет освобожденная ловким ударом лома цепь, и, вспенивая воду, многотонная груда металла летит вниз. Вцепившись двумя лопастями в дно, она крепко держит нас на месте. Корабль медленно поворачивается носом к ветру.

— Спустить шлюпку!

Шипит пар, дающий жизнь лебедке. Грохочет цепь. Стрела выносит за борт и осторожно, как нянька ребенка, ставит на воду нашу шлюпку с подвесным моторчиком.

Весело попыхивая и прыгая по мелкой волне, шлюпка становится у носа судна. Бросают штормтрап, и, нагруженные приборами, научные сотрудники лезут по висящей неустойчивой лесенке первыми в лодку.

Тем временем стрела кладет на воду моторку «Малютку». Она до отказа наполняется второй группой во главе со Шмидтом. Обе моторки идут к берегу. Где-то с другой стороны острова, наверное, происходит такая же выгрузка исследователей с подошедшего «Русанова».

Берег быстро приближается. Вот уже сквозь воду виден чистый прибрежный песок, исчерченный волнами прибоя. Еще мгновение — и нос шлюпки врезается в отмель.

Бежим на берег. Десятки ног разом ступают там, «где не ступала нога человека». Каждому лестно быть первым на необитаемой земле. Наши следы переплетаются со следами чаек, с мелкими отметинками, оставленными лапками песцов, и углублениями от мохнатых медвежьих лап.

Медведи на острове хозяева. Их следы повсюду. Есть старые, полузанесенные, есть и совсем свежие, с четким рельефом тяжелой ступни и острых когтей.

А вот следы какой-то медвежьей драмы. Песок истоптан и изрыт в борьбе. Далеко тянется глубокий след. Кто-то тащил тяжелую медвежью тушу по песку и покамням. Свежая шкура клоками висит на камнях. Дальше разбросаны обглоданные кости. Очевидно, медведи сожрали медведя. Кругом много медвежьего кала с содержащейся в нем медвежьей шерстью.

Живется здесь медведям, наверное, плохо, если дело дошло до пожирания друг друга. На остров они попали тогда, когда кругом был лед. Бури разогнали лед, и медведи остались на одинокой земле.

Все высадившиеся на берег расходятся группами. У каждой группы свое определенное задание. На всю работу по исследованию острова отпущен один день: вечером мы должны пойти обратно к Диксону. Надо торопиться.

Ученые перетаскивают из шлюпки ящики с приборами, необходимыми для работ. Часть людей строит из плавника опознавательный знак.

Между холмами острова, извиваясь, ползут мокрые полосы песка — долины несуществующих, скрытых под почвой ручьев и речек. Местами подземная влага выступает наружу и превращает пески в жидкую кашу, по которой трудно ходить.

Встречаем доктора, Семенова и Канторовича. Они возвращаются с неудачной охоты. Рассказывают, что видели противоположный берег и около него «Русанова».

Сделав «лейкой» несколько снимков и выпустив немного пуль по камням, идем к берегу. Перезарядив «аймо», снимаем работу географа Гаккеля, определяющего точное местонахождение острова. Он, как и магнитолог Русинова, отсчитывает что-то своим прибором, посматривая на тикающий рядом хронометр.

Побродив по завалу плавника, идем к другой группе. Там сидят наши геологи, едущие на Чукотку, — чета Гармоновых. Около них хлеб, колбаса и сыр. Вместе с продовольствием получаем известие:

— Группа Шмидта встретила медведя, и Чачба застрелил его.

Визе, опираясь на палочку, в сопровождении фотографа Новицкого идет на каменный выступ. Топографы зарисовывают контур острова. Со всех сторон видны люди. Кое-где гремят выстрелы.

Спешно снимаем виды острова, сцены работ научных сотрудников, группы охотников.

Вместе с Трояновским влезаем на вершину холма. С него хорошо виден остров. С одной стороны — безбрежное море, с другой — мертвые, голые холмы, покрытые камнем и кочками с редкими пучками травки.

Изредка среди лишайников попадаются желтые цветы полярного мака. Местами встречаются какие-то зеленые мшистые лепешки, усыпанные белыми цветочками. Яркими, темно-красными пятнами украшают землю карликовые кустики неизвестных нам растений.

Снимаю мой заслуженный карабин, побывавший уже в экспедиции на Тянь-Шане и пострелявший по архарам и киикам.

Полная пятерка патронов в магазине. Встреча с медведем теперь не страшна. Из долины слышится выстрел, и над головой с визгом пролетает пуля. Спускаемся вниз. Трое матросов стреляют в цель. Спрашиваю:

— Шмидта видели?

— Нет.

— А это кто?

Оборачиваемся. Какая-то фигурка бежит по холму.

Фигурка быстро превращается в нашего художника oи библиотекаря, комсомольца Решетникова. Запыхавшись, он скороговоркой произносит:

— Шмидт послал… отыскать вас… Убили медведя… Снимать… скорее… а то обдерут! Где хлеб?.. Будем шашлык жарить…

И, получив ответ, убегает к геологам на берег за хлебом.

Мчимся к Шмидту. Под холмом у туши огромного медведя копошится группа людей. Чачба с ножом орудует над шкурой. Он весь в крови — руки и даже нос обильно измазаны кровью. Шкура сейчас будет содрана.

Заметил медведя Чачба, лежавший среди камней. Увидев Чачбу, медведь стал уходить. Чачба выстрелил и попал. Медведь завертелся, поднялся на задние лапы, потом упал, снова поднялся и стал уходить. Боясь, что медведь уйдет в море, Чачба выстрелил еще раз и убил наповал.

У туши медведя произошла встреча Шмидта и Самойловича. Самойлович подошел с другой стороны острова.

Вскоре медведь превратился в широкую, распластанную по земле шкуру с огромной головой, гору внутренностей и целую кучу мяса и сала.

Согласно правилам научной охоты медведя измерили и, вскрыв желудок, исследовали его содержимое. Там оказалась только трава.

После съемки стали переносить мясо на берег. Десять человек с трудом захватили шкуру и треть туши — лучшие куски.

Шмидт отрезал кусок сырого медвежьего мяса и, пережевывая его, предложил последовать его примеру. В Арктике необходимо как можно больше запасаться витаминами, а в сыром мясе они содержатся в изобилии.

Я последовал примеру Шмидта, за мной — Трояновский. Больше никто не рискнул. Мясо оказалось очень нежным и вкусным.

Шкуру потащили вчетвером. Сначала несли ее на руках, потом, устав, решили волочить по земле, поддерживая голову и передние лапы.

По пути добыча увеличилась поморником, убитым на лету Шмидтом из дробовика. Это единственная птица, которую я видел на острове.

На берегу из плавника разложили костер и, достав шомполы, стали жарить на углях шашлыки.

Примчался Решетников с хлебом. Вернулась «Малютка» с мотористами, появились научные работники, по— видимому, почувствовавшие издали вкусный запах. Пришел биолог Ретовский и притащил сломанную в ложе винтовку, завязанную какими-то тесемками. Оказалось, он сломал ее о голову медведя.

Дело было так. Группа русановцев заметила медведя. Один из русановцев погнался за ним, стреляя на ходу. Он лишь ранил медведя, но расстрелял все патроны. Раненый медведь бежал. Ретовский, попавшийся навстречу, выстрелил и свалил медведя. Но медведь все же не был убит и шевелился. Больше у Ретовского не было патронов, и, боясь, что медведь очухается, он ударил его прикладом по голове. Медведь больше не встал, но винтовка сломалась пополам.

Шашлык готов. Его поделили между присутствующими и стали жарить вторую порцию. Покончив с шашлыком, распили бутылку коньяку и закусили шоколадом, взятым с собой на всякий случай. Банкет удался на славу.

Отдохнув, отправились за остатками медведя. Можно себе представить, сколько было этих остатков, если их с трудом тащили пятнадцать человек!

Мотористы и матросы стали торопить всех на корабль.

— Смотрите, на горизонте гроза. По волнам пошли барашки. Скоро разведет такую волну, что нам не выбраться на моторке.

— Грузи мясо!

Распоряжение Шмидта выполняется в два счета. Корма лодки до отказа заполнена мясом и салом. Лучшая часть мяса пойдет на стол, остальное, в том числе и сало, — на откорм свиней. Шкура водружена на крышу каюты.

Волны и взаправду разыгрались. Они захлестывают через борт. Лодка подскакивает, как пробка. Мотор чихает и отплевывается.

Корабль уже близко. Но воды в лодке все больше и больше. Она заливает мотор. Маховик подхватывает ее и бросает целым каскадом на магнето. Машина вздрагивает в последний раз и останавливается. Нас начинает поворачивать бортом к волне.

— Эй, на корабле, пришлите мотор!

На судне заметили, и через минуту, довольно неприятную в нашем положении, к нам подкатывает «Пента» и берет нас на буксир.

Подходим к борту ледокола. Начинается выгрузка — в первую очередь пассажиров, потом намокшего оружия и имущества и наконец мяса.

Я выхожу последним. На мне «лейка» в чехле и масса фотоприспособлений — тяжесть, значительно увеличивающая мой вес. Лодка кренится на борт. Осторожно пробираюсь по узкой покатой доске. Раз! Нога в новом, мало обношенном сапоге сорвалась и скользнула в воду. Цепляюсь за поручень борта. Вторая нога срывается за первой — и я по пояс в воде, держусь за лодку стараясь не замочить аппаратуры.

Делаю попытку подняться на руках в лодку. Еще хуже — легкая лодка под моим весом начинает крениться и вот-вот черпнет воды и перевернется. Прошу кого-нибудь сверху откренить ее.

По трапу быстро сбегает матрос. Еще мгновение, и лодка опрокинется и накроет меня. Матрос бросается откренивать.

Под дружный смех матросов и кочегаров, отплевываясь и ругаясь, вылезаю на палубу. Я все же доволен — аппараты сухи.

Сипло ревет гудок, возвещая оставшимся на берегу о сборе. Моторка и высланный капитаном вельбот срочно снимают всех с берега. Волна усиливается. Доктор Лимчер обходит каюты и тщательно проверяет, все ли в наличии.

Возвращается последним рейсом вельбот. Проверка показала, что никого на берегу не осталось. Последние из прибывших уже переоделись и рассказывают за столом о своих успехах. Все вымокли, устали, и все веселы. Кончилась «тихая» жизнь на ледоколе. Чем дальше, тем больше всяческих приключений.

Как близки и знакомы стали нам все шумы корабля! Не надо выходить на палубу, чтобы знать, что делается наверху. Вот загремела лебедка на носу, выбирающая якорную цепь. Заработала машина. Звенит судовой телеграф…

— Малый вперед!

Идем обратно к Диксону. Скорей бы пришел «Вагланд» с углем и прилетел Иванов на самолете! Нам дорог сейчас каждый день.

Утром вместе с судами Карской экспедиции наконец причалил наш угольщик «Вагланд» — норвежское судно, зафрахтованное Комсеверопутем. Он до отказа наполнен отборным кардифом.

Борт о борт стоят три корабля: «Сибиряков», «Вагланд» и «Русанов». Идет погрузка угля — угольный аврал, на котором посменно работает вся команда и добровольцы из состава экспедиции. Приходится наверстывать время, потерянное на ожидание «Вагланда».

Грохочут лебедки. Наполненные углем корзины под крик «вира, помалу!» поднимаются вверх, оттягиваются на стреле за борт и под команду «майна!» спускаются на палубу «Сибирякова» и высыпаются в трюм.

Когда средний трюм наполняется доверху, уголь сыплют прямо на палубу горой. Корпус корабля медленно погружается в воду, оседая под тяжестью груза. С другого борта «Вагланда» так же перегружают уголь и на «Русанова».

Молчаливые норвежцы лениво бродят по железной палубе своего судна, что-то подкрашивают, латают кусками железа, ремонтируют.

Попыхивая трубкой, выходит на мостик капитан и снова скрывается в своей каюте.

Воздух наполнен угольной пылью. Она жирным черным слоем ложится на предметы, лезет во все щели, проникает в каюты. Иллюминатор открыть нельзя.

Работа идет весело. Последний уголь засыпается в бункера.

Буфетчик Саша уже готовится мыть кают-компанию твиндека. Скоро выйдем в море.

«Русанов» пойдет с нами к Северной Земле. На его борту смена зимовщиков во главе с новым начальником— Демме-Рябцевой, первой женщиной, возглавляющей полярную зимовку.

Она зашла к нам в каюту попросить магниевые факелы для ночных съемок. Охотно делимся. Я присматриваюсь к зимовщице. Она уже зимовала на Земле Франца-Иосифа. Невысокого роста, крепкая, еще совсем молодая, живые глаза, две косы, немного утрированная развязность. По профессии — биолог. Ей предстоит нелегкая задача — прожить со своими тремя спутниками два года на земле, населенной белыми медведями. Управлять придется страной размером больше Франции и Англии, вместе взятых.

Со всех сторон несутся вести по радио.

Зимовщики Северной сообщают:

«Льдов нет совершенно тчк Срочно дайте время прямой связи тчк Все благополучно сердечный привет ГЕОРГИИ УШАКОВ».

От летчика Иванова получено сообщение, что он вскоре вылетает из Архангельска.

Одновременно с «Русановым» выходим в море. Направляемся к западному берегу Северной Земли, к островам С. С. Каменева*. Чтобы лучше изучить Карское море, решили, что пойдем параллельными путями, на некотором расстоянии друг от друга, попутно выполняя научные станции и промеряя глубины.

* (Архипелаг Седова.)

Наполненный углем, «Сибиряков» низко осел в воду. Длинной линией отмечен сзади след корабля. «Русанов» скрылся за горизонтом. Поднимается свежий ветер. Немного покачивает.

Начальник экспедиции, партийный и комсомольский актив создали в нашем коллективе крепкую дисциплину. Мы сейчас находимся как бы на фронте. Об ослушании или неисполнении приказа не может быть и речи. Каждый знает, что нарушение дисциплины повлечет за собой суровое наказание.

И все же в нашем коллективе оказались два человека, которые никак не могли войти в рамки суровой экспедиционной дисциплины. Первый — повар, склонный к бузотерству и падкий на выпивку, и второй — механик при аэросанях, хороший изобретатель и опытный работник, но невозможный скандалист, сумевший уже переругаться с несколькими товарищами.

Согласно приказу по экспедиции оба члена коллектива списаны на землю на Диксоне. Им выданы деньги и продукты, и они должны будут с судами Карской экспедиции добираться до Игарки и оттуда через Сибирь возвратиться один в Ленинград, другой в Архангельск.

И жалко ребят, и ничего не поделаешь. Им было сделано несколько предупреждений, и официальных, и товарищеских, — не помогло. Теперь Шмидт применил последнее средство — списание на берег. Оба со слезами на глазах умоляли оставить их. За обоих ходили мы просить Шмидта о «помиловании». Шмидт непреклонен. Приказ подписан… Тяжело ребятам, но начальник экспедиции прав — другого пути быть не может. Только железная дисциплина, единство коллектива, полная спайка людей, идущих на большие трудности, могут обеспечить успех нашего похода.

Сколько экспедиций в прошлом кончалось трагически из-за недостаточно крепкой дисциплины!