Великий и Ужасный 6

Глава 12 Плен

Уруки им явно для чего-то были нужны. Куда-то использовались наша живучесть, наши мускулы, наше упрямство… Именно на это я и рассчитывал, когда тупо лез на рожон и смертным боем бился с дюжиной янычар среди развалин какого-то задрипанного рыбацкого поселка.

Логика была простая: и Шаграт, и Сагдей — оба настаивали на том, что никакого геноцида урук-хая не было. Нет, кого-то убили, это понятно. Но в массе своей тысячи и тысячи орков после смерти Резчика Шарку попали в рабство. На мужчин и женщин надели ошейники, детей и подростков — заперли в вольерах, как диких зверей… Впрочем, по поводу подростков — я бы и сам, наверное, так поступил. Как может работать ментальный артефакт, если у урукского пацана вместо мозга — куча говна, а вместо моральных ценностей — бесконечное желание пожрать, поржать, подраться и потрахаться? Толку отдавать какие-то четкие и злобные приказы, если орчонок их просто забудет, засмотревшись на жопу подружки или увидев кусок вареной говядины?

Поэтому заперли их от греха подальше — и правильно сделали. Я, когда со взрослыми вопрос решу, мелких даже отпирать сразу не буду. Можно им еду с вертолета сбрасывать, а воду — через шланг подавать. Потом выпустим, когда Монтенегро отвоюем. А лучше — года через два или три.

Так что меня не убили даже после того, как я прикончил троих янычар и еще семерых — покалечил. Каждый из них был по-своему уникален: один весь покрылся каменной кожей — похоже, был геомантом, второй — заморозил лужу под моими ногами, так что я чуть не поскользнулся, третий — усатый взрослый дядька — тыкал в меня рукой, которая представляла собой натуральный факел, окутавшись языками пламени… Это им нихрена не помогло. Я бил их, и швырял их друг в друга, и носился, как сумасшедший, по всей деревне, и обрушивал на них заборы, и дрался обгорелыми бревнами, и орал всякую дурь и дрянь, делая вид, что у меня совершенно поехала крыша.

Угомонил меня секбанбаши. Какой-то конкретный геомант, явно не пустоцвет. Я так понял, что секбанбаши — это кто-то вроде генерала, по крайней мере, вся султанская конница и вся султанская рать готовы были пятки целовать этому бородачу в чалме. Ну, он был крут, что тут скрывать? В какой-то момент подо мной провалилась земля, я рухнул метров на десять вниз, а потом стенки провала схлопнулись — и крепко вманали по всему моему организму! Наверное, если бы сверху высыпали самосвал песку — ощущения были бы похожими.

Потом земля встала на место и секбанбаши защелкнул на моей шее ошейник, и я принялся сучить ногами и пускать слюни, и делать вид, что мне очень хреново. Кажется — их проняло. Понятия не имею, как на нормальных уруках это должно было работать, но я уже решил косить под психа, и потом поддерживал такое впечатление всеми возможными способами.

— Ороспу чоджуу! Боктан домуз! — янычары ругались и пыхтели, когда грузили меня на борт какого-то то ли броневика, то ли танкетки.

Тяжеловат я оказался, да и они запыхались, пока лупили меня ногами и ятаганами — плашмя. А потом ещё и тросом стальным вязали… Работка адова! Я все это время старательно притворялся лишившейся чувств барышней, и помогать им не собирался. Ладно бы ещё в десантный отсек запихали, так нет — так и бросили сверху, кулем, и я, конечно, ударился о сегменты активной брони и ящики с боеприпасами, которые в нарушение всех и всячески уставов были закреплены прямо сверху.

Секбанбаши, что характерно, и не думал ехать с нами: уселся в какой-то милитаристского вида внедорожник и укатил в сопровождении дюжины янычар на мотоциклах. Меня же сопровождал тот самый усатый черт в дурацкой шапке, который из руки факел делал. Звали его как-то по-конченому: Яблан, Яблык, Яблабык… Что-то такое.

Меня, честно говоря, разбирал смех. Говорят — нельзя войти в одну и ту же реку дважды? И что-то там ещё про грабли и наступание на них. На меня эти правила не распространялись: я уже бывал в подобных ситуациях! Первый раз меня похитила Формация в одном приволжском приятном городке, и тогда я швырялся киборгами и дрался чьей-то рукой. А потом меня посадили в Бурдугуз, и мы с Таго тогда разнесли им всю хату и накрокодили как положено. Таго, конечно, рядом со мной сейчас не было, он в составе бригады эльфийских добровольцев упырей Подолии ловил. Но зато где-то там, в жутких условиях упырино-османского заточения, меня дожидалась самая могучая и свирепая армия в мире! Нужно было просто забрать их оттуда, вот и все. И если для этого меня пару раз капитально отдубасят до полусмерти — что ж, я готов потерпеть. Ну, отлупили и отлупили, в конце концов — не подох же! Да если бы и подох — тоже ничего страшного, это все пустяки, дело житейское, в первый раз, что ли?

Дорога по скверному серпантину дала мне возможность нормально так задрыхнуть. Я отлично отдохнул и подлечился заодно. Хорошо — хоть дождя не было, а то смыл бы он с меня кровь и грязь, и раскусили бы янычары мою профанацию.

Янычары тряслись рядом со мной на броне, баюкали какие-то чудовищные карамультуки, отдаленно напоминающие немецкие MG времен Второй мировой войны, только со всякими технологичными примочками, много курили и ругались по-турецки. Похоже, им не очень нравилась идея ради одного урука переться черт знает куда. Мне казалось, что в разговоре я часто слышал слова «сурьма» и «Крупань», но я слабо представлял себе, что это может значить.

В любом случае — ехали куда-то в противоположном от моря направлении, значит — приближались к Хунедоаре. Мне даже интересно было: какая-такая необходимость у них в уруках, если целый бронетранспортер они готовы послать для того, чтобы меня черт те куда доставить?

В какой-то момент — примерно часа через два пути — меня задолбало притворяться. Я принял более-менее удобную позу и открыл глаза, чем здорово напугал янычар, которые принялись тыкать в меня дулами своих карамультуко-пулеметов. Я не реагировал, пялился себе на окружающие красоты и пытался врубиться, как же народ живет тут, на Балканах.

Кажется, мы проезжали по территории Боснии. Или — Сербии. Тут это все называлось Балканской Федерацией, и в целом — напоминало один большой Сан-Себастьян, который разросся до размеров крупнейшего европейского полуострова. Южная архитектура — в основном малоэтажная по причине сельской местности, субтропическая буйная растительность, хреновые дороги, коровы посреди этих дорог, пастухи, которые этих коров куда-то гонят… Электрокары самой разной степени пошарпанности, вышки сотовой связи, бухающие ракию под навесом на перекрестке старики, скромно поблескивающие аугметироваными частями тела типа глаза или протеза ноги… Захлопнутые ставни окон, разбегающиеся при виде турецкого броневика и янычар женщины, и почти полное отсутствие мужчин призывного возраста.

Вот что я увидел, и мне это нихрена не понравилось. Эти люди точно не были врагами мне, и точно не были врагами Государству Российскому. Черт знает, по какой причине и какими хитрыми вывертами к власти в Федерации пришли упыри, мне это было непонятно, и потому — тем более досадно. Ничем таким особенным обычный балканский селянин не отличался от обычного кавказского селянина, вот и всё… За каким хреном им сдался носферату Аба Шамуэль Батори во главе страны, и с какой высшей целью их сыновья и отцы сейчас пачками кладут головы на Пруте во имя всеобщего упыриного счастья? Зачем этим селянам одна или две танковые армии, которые прямо сейчас ломятся прямо сюда через бывшую Паннонскую Хтонь? Это были вопросы экзистенциальные и от меня не зависящие.

Я мог постараться сделать так, чтобы моя Орда не сильно лютовала, когда вломится на эти красивые и нищие земли. Я мог постараться побыстрее закончить войну. И для этого, как ни парадоксально, ближайшие пару часов мне нужно было ничего не делать.

Впереди замаячили окраины какого-то более-менее крупного города с многоэтажками и активным автомобильным трафиком, и я, предвкушая новую порцию визуальной информации для размышления, уже вовсе не скрываясь, уселся на броне и подпер подбородок ладонями. Янычары поорали свою турецкую матерщину, снова потыкали в меня пулеметами — а потом заткнулись. Наверное, думали, что на меня так капитально сработал ошейник, и я постиг умиротворение. Умер от варенья? Гы-гы-гы!

— Чэнэ капат, калтак! — рявкнул усатый Яблабык, и я на всякий случай ржать перестал.

А то вдруг он драться полезет, и я опять ему и его парням с этой хренью на бошках звездюлей навешаю? Всяко может быть, а мне доехать надо!

Стоять в одном строю с теми самыми папуасами-подростками было довольно странно.

Юноши и девушки урукской расы, молодая поросль урук-хая, только-только вышедшая из безумного пубертатного периода, лет 17–18, видимо, считались пригодными для использования… Где-то там. Наверное, их гормональный фон достаточно стабилизировался, чтобы ошейник начал работать. Я даже подумал, что, возможно, они подросли до необходимого возраста в этих самых вольерах, загонах, питомниках. Сколько месяцев продолжалась вся эта вакханалия с войной, упырями, османами и прочим? Когда убили Шарку и уруков захватили в неволю? Месяца три, пять назад?

Государева разведка меня как-то об этом не проинформировала, а местным товарищам типа Сагдея и Шаграта это в голову не пришло — для них всё произошедшее было само собой разумеющимся.

В любом случае, тут, на бетоне внутреннего дворика натурального концлагеря в Крупани я стоял не один. Наверное, для янычар, которые нас охраняли, не было особой разницы между мной — полукровкой слегка за двадцать — и чистокровными уруками, которым чуть-чуть не двадцать. Но учитывая возраст канувшего в лету Бабаева — я чувствовал себя умудренным опытом аксакалом. И потому, глянув на свою соседку по строю, проговорил одним уголком рта этой хлесткой, молодой поджарой орчанке, которую аж трясло от ярости:

— Врасу батбурук уг бутхару батгруиук! Нар удаутас!

С черного наречия это можно было перевести примерно как «убьем всех мужиков и перетрахаем всех баб, но не сегодня». И она меня услышала и поняла. И, кажется, передала дальше, по ряду, мои слова. По крайней мере, юноши и девушки, готовые броситься в самоубийственную атаку на конвойных, вооруженных ручными пулеметами, сдержали порыв. Черт его знает, успел бы тот хрен в дурацкой шапке, который перещелкивал на нас ошейники, скомандовать что-то или нет — но на вышках тоже были пулеметчики, и они бы нас постелили, это точно. Среднестатистическое количество пуль, которое нужно одному уруку, чтобы сдохнуть, явно будет не больше двадцати. Мне — тридцать, потом я очухаюсь и снова получу свои тридцать. Или что-то около того.

Концлагерь был канонический: бараки, высокий кирпичный забор, колючая проволока, гавкающие псины, прожекторы, всё серое, мрачное и тусклое, даже небо над головой и горы вокруг.

Тот важный хрен — одабаши, так, кажется, звучало его звание, плевать хотел, что мы не понимали ни бельмеса по-турецки. Он чего-то там рявкнул и уставился на нас выжидающе. Похоже, на работу ошейников такие мелочи никак не влияли. Ну, и мне нужно было не лохануться, а вовремя повторять все за молодежью.

Молодежь, как оловянные солдатики, зашагала в сторону массивных стальных ворот, располагавшихся в склоне то ли невысокой горы, то ли — крутого холма. По их рожам было ясно, что они не в восторге от поведения собственных тел, но поделать ничего с этим не могут. Я тоже сделал дикую рожу и двинул вперед деревянной походкой.

Один из янычар подошел к воротам, что-то там понажимал в настенной панели, загудели механизмы, завопила сирена, замигали тревожные красные огни аварийного освещения — и створки поехали в стороны. И тут я с удивлением ощутил такой знакомый, почти родной запах стальной окалины, тлена, смерти и безумия.

— Да вы гоните, — не удержался я. — Хтонь? Серьезно?

Мне тут же прилетело булавой по башке от этого одабаши, он, оказывается, шествовал следом за мной. Еще бы — это же он должен был непосредственно руководить нашей партией или — бригадой? Он же защелкнул? Так что — будьте любезны… Потому и треснул он меня не очень сильно, так — для профилактики. Ментал — менталом, но и старое доброе ультранасилие в обращении с рабами никто не отменял!

Так что я потрусил вперед, туда, за ворота, откуда шибало Хтонью. Использовать уруков для работы среди скверны — что может быть более логичным? В конце концов, все стало на свои места: причина, по которой меня не убили, эти оговорки про сурьму, османский интерес на Балканах, принципиальное отсутствие тотального геноцида урук-хая… Сурьма была одним из важнейших элементов для техномагического производства. Этот странный полуметалл широко использовался в полупроводниковой промышленности при производстве диодов, инфракрасных детекторов, устройств с эффектом Холла, а еще — в батареях, антифрикционных сплавах… И негаторах. Эти золотые шарики, похожие на снитчи, с помощью которых я в свое время одолел младшую дружину Ермоловых на фабрике альтернативного протеина, внутри были довольно сложным конструктом, ключевые элементы которого как раз производились из сплавов на основе сурьмы. И у османов своих залежей не было.

Так что вцепиться в хтоническую концессию по добыче необходимого материала они должны были руками и ногами. А уруки — самая подходящая рабочая сила в таких условиях. Не уверен, что они устроили убийство Шарку и операцию по уничтожению вольницы Монтенегро из-за сурьмы, совсем нет. Мои соотечественники всегда были слишком большой занозой в жопе, чтобы не попытаться их доконать при первой же возможности. Но в Диване (в смысле совета при султане, а не мягкой мебели) заседали очень прагматичные люди. Наверняка они посчитали все выгоды…

Тут у них было довольно освоенное, цивилизованное преддверие Хтони, в этом подземелье. Под каменными сводами потолка висели лампы электрического освещения, чувствовалось дуновение искусственной вентиляции, даже узкоколейка с вагонетками имелась! Нашу партию — две дюжины орков и орчанок — заставили рассесться в такой непривычный вид транспорта, кто-то что-то рявкнул по-турецки, и мы поехали.

Грохотали колеса, мелькали огни фонарей, Хтонь ощущалась все более явственно. Узкоколейка петляла по извилистым коридорам, вагонетки мчали, как сумасшедшие, то поднимаясь круто вверх, то сигая в бездонную пропасть, а потом тормозя и выпуская искры из-под колес.

— Гребаная Мория! — ругался я, не боясь удара по башке: одабаши сидел в другой, более комфортной вагонетке, с сидениями и ремнями безопасности.

Это мы мотались, как дерьмо в проруби, на дне стального гробика три на два метра. Чего им уруков жалеть-то? Ну, отхреначимся о стеночки, ну, получим пару ссадин или гематом — фигня! На нас заживает всё, как на собаке! Даже лучше, чем на собаке, точно.

— Ты сказал, что мы всех убьем, — проговорила мне в самое ухо на черном наречии давешняя орчанка, которая ухватилась обеими руками за борт вагонетки, пытаясь удержаться в вертикальном положении. — Это звучало уверенно. Почему ты так уверен? Возомнил себя новым Сауроном? Косички еще эти дебильные…

— Мабай нар назг-талаук, гир бай бот-об армаук! — выдал я на том же языке.

Вообще они тут все трепались на бурзгаше, не то, что наши русские уруки, которые язык Пушкина и Лермонтова явно предпочитали языку Саурона и назгулов. Нет, наши таборные тоже знали и умели трепаться по-черному, но как-то не очень этими навыками пользовались, разве что матерились, ну, или если хотели при чужаках сохранить конфиденциальность беседы.

В ответ на мою реплику вся банда синхронно повернула головы, прислушиваясь. Тут нас было шестеро: одна девушка, остальные — парни. И я только что очень круто хвастанул, кинул понт такой, что дальше некуда. «У меня нет кольца всевластья, зато есть полный мир врагов!» — вот как это звучало. Мне оставалось добавить финальное:

— Я Резчик, прямиком из России. И я здесь для того, чтобы освободить урук-хай! — и для пущей демонстрации серьезности своих намерений продемонстрировал им сначала золотое свечение Ловца Снов, а потом взял — и снял ошейник, двумя пальцами разогнув защелку.

А потом снова надел.

— Гарн! Гарн! Афар вадаканук! Бур-р-рзум! Карморди! — молодая поросль уруков Монтенегро явно была под впечатлением от увиденного.

И я жутко порадовался, что в попутчики и товарищи по несчастью мне достались эти юные орки, которые еще умеют верить в чудеса, Резчиков и Саурона, а не занудное циничное старичье типа Шаграта Зловещего или Маухура Поджигателя. А еще я задумался, сидя на дне ржавой вагонетки: не был ли Саурон Резчиком?