Великий и Ужасный 6

Глава 14 Ростки мятежа

Тут, на нашем руднике, махали кайлами что-то около тысячи двухсот уруков. Османы идиотами не были — они рассредоточили опасную рабочую силу крупными партиями, раздробили урук-хай Монтенегро. Но — как утверждал Шрам — остальные тоже вкалывали на турецкого дядю где-то тут, неподалеку.

Крупань по праву считалась крупнейшим месторождением сурьмы на Балканах и одновременно — крупнейшей балканской подземной Аномалией. Конечно, подземелья дорогого товарища Помаза-Удовинского под Уралом были побольше, но и местные изрытые ходами, колодцами и штреками горные внутренности представляли собой настоящий лабиринт, и за прошедшие несколько дней я изучил только малую его часть. Как выяснилось — уруки тоже оказались не очень в курсе, что происходит за пределами их сектора. Об этом позаботились янычары: на границах Хтони располагались мощные бетонные перегородки с автоматическими воротами и пулеметными турелями, там постоянно дежурили тяжеловооруженные солдаты. Вся эта система безопасности была призвана защитить концлагерь на поверхности и запасы сурьмы от гипотетического мятежа и от Инцидентов, конечно, которые проходили тут неким весьма разрушительным образом.

Уруки только глаза закатывала и восхищенно матерились, вспоминая единственный из случившихся на их памяти выплесков хтонической скверны. Мол, светопреставление, армагеддон и полная дичь! Так плохо, что аж хорошо! Турки, все как один, чуть не обосрались, а они — великий и могучий боевой урук-хай — выжили и черепов набили целую кучу!

Насчёт черепов — это была отдельная песня. Оказывается, эта тема с фиксацией побед и подвигов на руках работала даже после смерти Шарку. «Контур» — точно такой же, какой нашелся у меня на руке после самого попадания на Твердь — наносился, на удивление, не Резчиком, а шаманом. Любым, который попадался под руку счастливым родичам после того, как пубертатный период отдельно взятого юного долбоящера заканчивался. Шаман там камлал над ним, дрыгался и вопил, потом делал надрез пациенту на лапище — и малевал пальцем некий кровавый узор, который оставался едва видной линией, контуром на коже. В сегментах этого узора потом и появлялись черепа.

У меня даже некоторая ревность проснулась: с хрена ли это товарищи с бубнами наши техники практикуют? Но потом я успокоился: это было именно про связь с предками и силу рода. Каждый совершенный подвиг и каждый убитый враг усиливали генетическую линию, если говорить научным языком. Поэтому, если развлекаться орчанки предпочитали с молодыми-красивыми, то детей зачинали — от матерых, взрослых мужиков с рукавами, покрытыми черепами по самую шею. Потому как все, что ты насовершал после того, как заделал ребёнка — не считается! Точнее, будет считаться, если заделаешь еще одного. Для него и будет, понятное дело…

Черепа, сокрушенные девочками, и подвиги, ими совершенные, шли чисто в личный зачет, усиливали воительницу и придавали ей статусности, а вот родовые фичи передавались исключительно по мужской линии! Вот такая несправедливость. Зато у орчанок имелись свои бонусы: одной из самых желанных «ачивок» была отметина за рождение ребенка. Тут вообще было очень занимательно: первые роды фиксировали состояние девушки. И, забеременев еще раз, она за все десять месяцев в интересном положении регенерировала и омолаживалась именно до этой самой точки! Поэтому урукские дамочки весьма ответственно относились к деторождению, с одной стороны не вступая в связи с последствиями слишком рано, потому как кому охота ходить все время семнадцатилетней? Нет, ну, может, кому-то и охота, но большинство орчанок из урук-хая первого ребенка заводили между 22 и 25 годами. Ну, а потом уже рожали капитально, примерно каждые пять-семь лет, чтобы было время насовершать подвигов между деторождениями и не успеть сильно повзрослеть при этом. Зачем так много детей?

Да потому, что через пубертатный период живыми проходят что-то около сорока процентов гребаных урукхайских папуасов! Они ж звери вообще, безбашенные и резкие, как понос! Тут никакие шаманы и резчики не помогут, я проверял… Их хрен прошибешь!

— Идиот, — сказал Беспалый, один из тех уруков, которые пытались меня побить. — Резчики произошли от шаманов, неужели непонятно? Тебе что, твой учитель ничего не рассказывал? Идиот был и твой учитель тоже, даром что Резчик. Среди Резчиков вообще идиотов полно, среди шаманов — поменьше. Там мозги нужны, а не только каляки-маляки резать и хлебальник под кулаки совать!

— Он вообще не особенно торопился мне что-то рассказать… Я в основном сам до всего доходил, — пришлось оправдываться мне. — Но про каляки-маляки и хлебальник — это ты в точку, это верно подметил… До этого я тоже дошел.

— Доходяга, ять! Давай, я согласен. Делай мне свои татау, сил больше нет на уродские янычарские рожи смотреть, так бы и понадкусывал им все затылки! — выжидающе глянул на меня. — Где эти… Каляки резать будем?

— На спине, где ж еще? Вон, у тебя места другого не осталось, черепа до плеч… Многих ухайдакал? Вижу, что многих… Садись давай передо мной, геноцид ходячий, и лохмотья снимай свои… И повторяй за мной: моя жизнь принадлежит Орде!

— Твоя жизнь принадлежит Орде! — с каменной рожей проговорил Беспалый.

— Не моя, а твоя! — поправил его я. — Повторяй.

— Не моя, а твоя… — проговорил он, и его сраную ухмылку я ощутил даже несмотря на то, что урук сидел ко мне спиной.

— Ять, мужик, если ты будешь тут выстебываться — иди нахрен! Я сбегу сам и уведу тех, кого смогу, и мы попробуем в другом месте, с другими уруками, не такими тупыми, как вы! — вызверился я.

— Ой, ять, не тренди, делай свое дело! Моя жизнь будет принадлежать Орде и тебе, Резчик, до тех пор, пока мы будем убивать османов и упырей! В этом я тебе клянусь. Но если ты начнёшь втирать мне за свободу, равенство и братство, счастье для всех и даром и прочую ублюдочную хренотень — тогда вертел я на хрену твою Орду, понятно?

— Нашу Орду, — поправил его я. — А теперь — не дергайся, воин.

Конечно, работать при помощи дурацкого пера на дурацкой деревянной ручке — это было совсем не то же самое, что расписывать кожу современной машинкой на батарейках. Но самое главное условие для правильного татау тут присутствовало: настоящий Резчик! Так что я смешал свою кровь и сажу из костра на дне деревянного кубка, каким пользовались местные невольники, угольком на правой лопатке Беспалого изобразил контур Ловца Снов и сказал:

— Ну, приступим… — и уже готов был начать резьбу по дубу, как вдруг Беспалый повернулся ко мне.

— Мы хреново знаем турецкий, — сказал он. — «Стой там — иди сюда» это уже выучили, но что-то посложнее — с этим серьезные проблемы. Если ты сделаешь татау всем — мы спалимся. Османы нас накроют, поймут, что ошейники не работают… Не делай татау всем. Большая часть должна остаться с пашущими ошейниками до последнего момента, до того, как мы будем в шаге от свободы! Мы сами сдерем с них рабские цацки, просто сломаем их, и всё! А потом, на воле — ты закончишь работу…

В словах матерого урука определенно содержалось рациональное зерно! Существовала опасность быть изрешеченными из пулеметов, и подохнуть таким бесславным образом в сраном подземелье никому из нас не улыбалось. Бессмыслица и никакого веселья!

— Я могу делать не весь комплект татау, — кивнул я. — Чтобы ошейники работали, но наши мужчины и женщины становились сильнее…

— А что, если новый одабаши прикажет тем, у кого ошейники работают, убить тех, у кого они не работают? — прищурился Беспалый. — Это будет бойня!

— Сука, — сказал я. — Говно получается. Значит, мы не будем нападать на янычар сразу. Мы пойдём другим путем!

— В смысле? — Беспалый уставился на меня как на идиота. — Я и все мы — мы не можем не нападать на янычар!

— Меньше насилия сейчас — в три раза больше насилия потом! — радостно оскалился я. — Мой план просто ужасен и прекрасен одновременно. Но для его реализации придётся капитально поработать!

Этот Беспалый, настоящий мясник, прикончивший на своем веку многих и многих, на самом деле нас спас.

Новый одабаши — начальник охраны в нашем секторе — оказался каким-то сильно хитромудрым. Я сильно ошибся, посчитав его наивным глупцом. Кажется, сей турецкий офицер имел даже какую-то ученую степень, изучал чего-то там в столичном медресе прежде, чем уйти в янычары. И звали его Халит Эргенч, или Халяль Урбеч — что-то такое. Наш новый начальник выглядел как свирепый бородатый тип с великолепными залысинами, орлиным носом и яростными голубыми глазами. Тоже — настоящий маг, но в какой сфере лежали его таланты, понять было сложно. Эфир вокруг него находился в постоянной свистопляске, но никакими чародейскими техниками этот офицер не баловался. Действовал по уму!

Он привел свежую смену янычар взамен наших измученных Хтонью конвойных и провел процедуру перещелкивания ошейников. И проверял, как они работают. Но, к счастью, проверка эта была по большому счету формальной.

— Орада каль, урук! — рявкал главный янычар. — Бурайя гель!

Что значило не что иное, как пресловутое «стой там, иди сюда»! Явно, высшие силы были на нашей стороне! Я предпочел снова прикинуться припадочным и биться в конвульсиях на полу: такое тут случалось с молодыми рабами, чей разум еще не свыкся с вторжением ментальных техник. Так что меня сородичи оттащили в сторонку, а этот новый одабаши даже носком бронированного сапога меня потыкал и выругался как-то особенно мерзко и презрительно. Тоже мне — султан Сулейман!

Но главное было что? Главное — он оставил нас в покое, когда понял, что работаем мы хорошо. И пайков нам отвалили в полтора раза больше, чем при прежнем, обгрызенном кобольдом одабаши. Подворовывал бывший босс, как пить дать! Хотя что там такое можно наторговать за просроченные армейские рационы — это хороший вопрос.

Я так и таскал тачки с рудой, это позволяло мне перемещаться между забоями, разговаривать с разными орками, посвящать их в свой план. После того, как Беспалый, Курносый, Квадратный и Шрам — местные лидеры — встали на мою сторону и уверились в работоспособности моих татау, остальные уруки тоже выразили свое полное согласие с идеей разнести янычарам всю хату и освободить сородичей, где бы они ни были.

На одном из перекуров, а точнее — в урукских реалиях — перекусов мы сидели на корточках у стеночки забоя и я втолковывал сородичам:

— Наш сектор — это далеко не всё Крупаньское месторождение. Вспомните — из концлагеря наверху внутрь горы ведут не одни ворота! Другие уруки тут, неподалеку, в глубине горы. Шрам, ты сам говорил об этом! Мы должны к ним пробиться!

— Мы пробьемся… — мрачно переглянулись орки. — Янычары умоются кровью…

— Нет… Я не так выразился, — замахал руками я. — Мы продолбимся! Проколупаем гору и освободим наших братьев и сестер, и, когда нас станет в два раза больше…

— Да ты гонишь! — Квадратный даже слушать не стал. — В какую сторону ты предлагаешь долбить? Наугад? Места для добычи руды нам назначает инженер-геолог, отгружать меньше нормы мы не можем физически — это же, сука, и есть главное условие нашего тут существования! Как, скажи мне, при сохранении нормы мы сможем доколупаться до других секторов? Через сотни и сотни метров скалы и рудных жил, а?

И тут я с большим удовольствием продемонстрировал им Ёжика В Тумане.

— Че это? Курва Ежик? Первый раз повидал ежа? Бобра у тебя там нет еще? На кой хрен тебе Ежик на татау? — взялись за свое уруки. — Что это за татау такое бабское — Ежик?

— Но-но! — рыкнул я. — Этот Ёжик никакой не курва! Он очень целеустремленный и найдет путь сквозь любую Хтонь, реки, горы и буераки. Именно благодаря этому чудесному Ёжику я теперь знаю, где перемычка между секторами, там продолбить нужно метров двадцать! Двадцать метров — и нас будет уже две или три тысячи! Да такой бандой мы с одними кайлами разберем хоть орту янычаров!

Уруки переглядывались. Им хотелось в бой, они мечтали скорее вцепиться в глотки угнетателям! Их сомнения тоже можно было понять: слишком много веры в странного чужака требовалось для такого решения. Ну да, с моими татау уже щеголяли полторы сотни воинов, и резьба работала. Их всех сильно напрягали флешбэки про Шарку, каждый перед тем, как присягнуть Орде и подставить спину под мои инструменты, много раз переспрашивал: что я потребую взамен?

— Веру и преданность! — неизменно отвечал я. — Ваши жизни и ваша кровь мне не нужны. Вера, вера в то, что мы победим, в то, что татау помогут нам перерезать османов и стереть с лица земли упырей! Вера в свободный и сильный урук-хай и меня — великого и ужасного Резчика Бабая Сархана!

И я чуял — наш эгрегор рос, заполоняя собой эфир в хтоническом мраке рудников Крупани! Это придавало сил: я резал татау без остановки, ночи (ну, или — пересменки) напролет, в неверном свете костра, при помощи примитивного пера, горсти золы и собственной крови, которая смешивалась с кровью уруков Монтенегро… И — мне хватало сил, хватало энергии и маны! Она перетекала ко мне напрямую, от эгрегора — и давала силы на еще одного, второго, пятого урука… Каждый из них уходил от меня, дыша полной грудью, разминая наливающиеся мощью мускулы, расправив широченные плечи. В их глазах появлялась мрачная решимость и надежда. И вера! Вера в то, что теперь они смогут провернуть фарш обратно в мясорубку и возродить свой урук-хай!

— Сделай и мне, — сказал Шрам. — Я не смогу стоять в стороне, когда молодые пойдут рубать янычар в первых рядах! А еще ты так и не сказал, как узнал про смерть Шарку и большой урукский плен! И как оказался по эту сторону фронта! Ты ведь был в Монтенегро, верно? Был на берегу у Черных Гор?

— О, да, — откликнулся я. — Давай, говори про то, что твоя жизнь принадлежит Орде, и я расскажу тебе про Грозного царя, Паннонскую Хтонь, Сагдея Лучника и Шаграта Зловещего!

— Гарн! Гарн! Эти негодяи и мерзавцы всё еще живы! Бур-р-р-р-зум! Лучшей новости я и не слышал! — обрадовался он. — Теперь точно — моя жизнь будет принадлежать твоей этой сраной и непонятной Орде до тех пор, пока мы не освободим всех уруков и не перестанем резать османов и упырей!

Шрам стянул с себя робу и подставил спину:

— Сделай так, чтобы ошейник был бессилен. Ну, и… Что-нибудь, чтобы я снова смог крушить врагов, как прежде, пока Шарку был жив!

Конечно, османы нас спалили. Они так и терлись около того забоя, в котором мы усиленно вкалывали, и дергали уруков из партии в попытках понять — за каким хреном именно здесь развернулась стахановская ударная работа? Я поначалу уже думал, что план пошел окончательно прахом, и придется нам устраивать урукский бунт, бессмысленный и беспощадный, в неподходящее время и в неподходящем месте, но…

Но, как выяснилось из обрывков разговоров, которые смогли услышать наши доморощенные знатоки турецкого языка, между одабаши и их ортами тоже существовала конкуренция, такое себе турецкое соцсоревнование. Галочно-палочная система функционировала не только в богохранимом отечестве, тут очередную лычку на погоны… Гриву на бунчук? Рукав на шапку? Я в виду не имею, какие знаки различия в ходу у турок, кроме величины головных уборов! В общем, тут за качество и количество руды шла нешуточная борьба, разные одабаши практиковали разные методы работы. Наш предыдущий, почивший в Бозе… В Алласе? Хотя тут турки вроде тоже христианами были, только с каким-то жутким прибабахом, я в это не вникал. В общем, бывший одабаши мог считаться явным либералом, давал послабления и рабам и стражникам. Нынешний — этот, который Эргенч или Урбенч, чтоб его, он был дотошным канцеляристом, въедливым сукиным сыном, у которого все было под счет и под список, и под роспись. Можно сказать, мне повезло попасть именно на это месторождение…

Потому что у соседей, похоже, дела обстояли иначе. В гораздо более худшую сторону иначе. Янычары между собой глумливо и злорадно обсуждали порки, пытки, избиения и изнасилования, которые практиковали некоторые из одабаши, и в которых они — османы — были бы не против поучаствовать. Однако признавали: показатели там так себе. Слишком строптивый народ — уруки, слишком силен в них дух противоречия, слишком много ярости в их сердцах… С этим даже ментальные артефакты не всегда справляются: всего не предусмотришь, все запреты не озвучишь, все приказы не отдашь!

Из-за этой конкуренции наш халяльный Халит Урбечевич Эргенч и не располагал точными картами штреков и пещер соседних месторождений Крупянского рудника. А поскольку благодаря такому нашему трудовому энтузиазму на-гора выдавались новые и новые тонны руды — одабаши был только доволен. Он думал, что мы стараемся за просроченные пайки. Нет, пайки тоже были кстати, тем паче, кобольдов попадалось все меньше, а жрать хотелось очень сильно… Но уруки с кайлами в руках рубили породу и матерились, и пели про свой «аш-назг-гимбатул» со страшной силой и всё возрастающим напором, потому что все громче слышали удары и шум с той стороны!

Мужчины и женщины урук-хая по другую сторону горы слышали наш рев на черном наречии и пробивались к нам, и заглушали шум от наших стараний своей работой! Это, определенно, создавало в эфире огромное напряжение — направленные друг к другу потоки веры и надежды.

И, конечно, Хтонь не могла этого пропустить! Я работал вместе со всеми, носился с тачкой, как угорелый, и подпевал урукам, и делал в пересменках татау. И всей кожей, рожей, жопой и сракой чувствовал: скоро жахнет Инцидент! Чего ждать от Крупаньской Хтони — это была большая загадка. Но что-то подсказывало мне, что одними кобольдами тут не обойдется. Балканская земля полнится страшными сказками, мифами и легендами, и какую из них выверты эфира, Хтони и коллективного бессознательного поместили в эти конкретные подземелья — даже подумать стремно!

Тем более, пока еще никто не видал местного Хозяина — и это напрягало меня больше всего!