Великий князь и я. Театр

21

В парке Семи Мостов

Парадокс, но дешёвый парковый глинтвейн всегда был самым вкусным. Картонный стаканчик приятно грел руки, а огненный чай с апельсином и специями разгонял кровь. Темногорский отказался от льда, мяты и прочих холодящих вещей — он желал традиционный глинтвейн с мёдом. Кипяток. Можно даже погорячее.

Продавец долго косил на него, но кипяток всё же раздобыл. Орехов, как нормальный человек, попросил ледяной квас. По виску актёра текли капли пота — после полудня солнце вошло во вкус, разогнав утреннюю свежесть. Ник принюхивался к себе и морщился.

Темногорский флегматично пил горячий чай.

В парке Семи Мостов был наблюдательный пункт стражи — на возвышенности, аккурат над Царским павильоном. От любопытных глаз горку скрывала водонапорная башня. Про это место Алексей узнал ещё в детстве, из записей императорской охраны. Раньше они собирались здесь с Юлианой и Дараном — когда стражи не было, разумеется.

Сейчас Юлиана превратилась в светскую даму, любительницу театра и интриг. Уже не Юла — отчаянная девчонка, обожающая хулиганские проделки. Хотя дерзкая выходка с театром была в духе прежней Юлианы. В отличие от него, Дар никогда не поддавался на уловки княжны. Казалось, он видел Юлу насквозь — и этим заслужил клеймо: "главного недруга жизни".

Алексей хорошо помнил их последнюю встречу. Родители, не спрашивая, сосватали Юлу за Дарана, и свою обиду, своё раздражение княжна выместила на самом Даре. Помолвка привела её в ужас. В пятнадцать лет они втроём поступили в академию Северных Княжеств, но отказавшись от смотрин, Даран покинул Руссу. Юлиана отчего-то возненавидела свою силу, и в академию Темногорский пошёл один.

На свою голову.

Императрица, конечно, сокрушалась. По всему выходило, что именно семья испортила отношения Юлианы и Дарана. Алексей, однако, был с ней в корне не согласен. Одно письмо с извинениями, один визит в столицу — и не было бы той ссоры. Но никто не сделал первый шаг.

Сами виноваты.

— Куда мы идём? — с подозрением осведомился Орехов, вырывая его из воспоминаний. Собственно, они уже пришли. Ровную удобную площадку с невысокой оградой содержали в идеальном порядке. С неё весь парк, и особенно Царский павильон, был как на ладони.

— Ух! — высказался Ник, оглядываясь. — Какое место! Прямо находка для бдительной охраны. Любую активность близ павильона легко заметить.

Темногорский посмотрел на него очень пристально. Вроде смазливый, сладкоголосый, манерный — словом, с виду чистый актёр. Только Ник был похож на актёра примерно так же, как Темногорский — на почтенного директора театра.

Они помолчали. Орехов следил за павильоном, прикладывая к виску ледяную бутылку кваса. Владим и Марьяна неслышно ругались на берегу — ветер не доносил слов. Затем барон, оттолкнув невесту, походкой оскорблённой невиности отправился прочь. Марьяна даже сделала шаг в его сторону — Ник до скрипа сжал перила ограды — и… вернулась в павильон. Алексей мысленно ей похлопал.

Ещё не всё потеряно, однако.

— Ты для кого устроил представление, Орехов? — навалившись на ограду, прямо спросил Алексей. — Княжну хотел впечатлить… или может, нашу актрису?

— Это допрос? — голос у Ника изменился, стал колючим. — В таком случае, мне положен следователь и адвокат.

— Слушай, а может тебе просто в морду дать, а?..

Ник сбился и перехватил стеклянную бутылку:

— В ответ же прилетит, благор-р-родный!

Несколько секунд они играли в гляделки.

— За какой нечистью я вам сдался, господин директор?

Уже не враждебно. Задумчиво. Проанализировал ситуацию и понял, что может покачать права. Ник уже рискнул, когда встал на защиту Сены. Темногорскому приходилось мириться с ним — пока. Но ведущий актёр словно чувствовал предел его терпения.

Это был не талант, а навык. Его обучали.

— Откровенность за откровенность? — предложил Темногорский.

Ультиматум. Пока ты приставлен к моему театру, ты будешь работать на меня. Одновременно — предложение. За помощь положена награда, а у меня широкие возможности. Темногорский с ненавистью крутанул перстень на пальце.

Как никогда широкие.

— Хорошо, — Орехов упёрся спиной в дерево напротив. Его взгляд нет-нет, да возвращался к павильону. — Это было не представление. Я просто взбесился. Фасоль и травяной чай на свидании. Прилюдное унижение от недавнего купца. Жених, бл… Она в своём уме?!

Сена упоминала, что ведущие актёры театра, мягко говоря, недолюбливают друг друга. Темногорский и сам отмечал их слишком напряжённую игру.

— Неужели секс по глупости? — припомнил директор слова Ника, но тот отмахнулся.

— Мне стало жаль партнёршу, только и всего. Жених Сены тоже не вызвает доверия, но его поведение было плюс-минус приемлемым для дворянина. Язычник, старше, богаче — Сена боится его, не хочет лезть на рожон. Либо он идиот, не видящий дальше своего носа, либо ему наплевать на страхи невесты.

— Либо он князь Верданский, один из самых сильных — и неоднозначных язычников, — закончил Темногорский, потирая лоб, — упырь подери, почему именно Ель, а?.. Вот ему бы точно не помешало расслабиться под женской лаской.

— Как-то к женской ласке Сена не расположена, — хмыкнул, подтверждая его опасения, Орехов, — наша Сирин — барышня нежная, ранимая, поэтому она сознательно избегает чувств. Ей проще быть одной, чем слушать о своей неправильности. В первую очередь, Сене нужен человек понимающий и готовый обеспечить защиту. Когда она перестанет бояться — она раскроется.

Компания в беседке зашевелилась, разбившись на мужскую и женскую. Юлиана утащила "девочек" к своей карете, а братья Верданские остались в парке. Видимо, Юла решила утешить фрейлину без свидетелей.

…Сирин зацепила его, это глупо отрицать. Темногорский нагрянул к Орехову в выходной с одной-единственной целью — разобраться в театральном бардаке. Почему-то именно Ник показался ему самым адекватным. Но оценив "талант" ведущего актёра, Алексея потянуло к совсем другим целям. Война сделала его диковатым и выбила из колеи мирной жизни. Надо возвращаться.

Во всех смыслах.

— Знаешь, — он повернулся к актёру, — похоже, я вынужден просить у тебя совета.

Сена

После торжественного ухода жениха Маря вернулась темнее тучи. Она порывалась бежать за Владимом, но к счастью, вмешалась Юлиана. Оставив братьев Верданских, мы отправились на конную прогулку. Княжна и её фрейлина прекрасно держались в седле, мне же привели покладистую лошадку в годах. Мы долго носились по полям на окраине Руссы, потом пили ледяное вино в охотничем домике и болтали. Точнее, говорили в основном я или Юлиана, Маря большей частью молчала.

Привести её в чувство никак не удавалось.

Когда княжна отправилась к лакею, давать очередное поручение, Маря вдруг обняла меня и разревелась.

— Зачем он так, Сена?! — всхлипывала она. — Зачем он так со мной, я же не каменная!

Что я могла ответить?.. Что её жених — глупый напыщенный индюк, и ничем это не изменишь?..

— Марь, ну не плачь! — я гладила её по спине и вздыхала. — Господи Великий, не понимаю, что ты нашла во Владиме… Но вы обязательно помиритесь!

Она вскинула голову — хорошенькая даже с красным лицом и потёками косметики. Чего вообще надо этому Владиму?! Красивая, образованная, баронесса! Не первая и не последняя актриса с титулом. Марьяна выглядела такой несчастной, что у меня кольнуло сердечко.

— Он меня не простил и не прости-и-ит, — провыла она на одной ноте.

— Куда он денется?.. — фыркнула вошедшая Юлиана. — Получит тумаков от отца и приползёт как миленький. Ты же для Кротовых золотце, а не партия!

Определённо, утешение не входит в список талантов её высочества…

— Да пусть Владим катится к упыревой матери, мне без разницы! — подскочив, выпалила Марьяна и вылетела из комнаты.

Мы с княжной недоумённо посмотрели друг на друга. Похоже, истерика Мари со стадии: "люблю-не-могу" перешла в стадию: "в гробу я его видала". Юлиана нахмурилась, не двигаясь с места.

— Никогда не замечала за ней большой любви к Владиму, — высказалась княжна, — и небольшой тоже не замечала. Чего она слёзы-сопли распустила?..

Когда Маря ревела у меня на плече, она точно была искренней. Я не особо прозорливая, но фальшь в слезах трудно спрятать. Не то, чтобы я подходила на роль жилетки, просто у Марьяны сдали нервы.

— Порой мы влюбляемся в совершенно недостойных людей. К тому же, он прилюдно её унизил, обвинил в связи с актёром, засомневался. Услышать подобные речи от любимого вдвойне больней.

Юлиана аж отшатнулась, словно я дала ей пощёчину. Побелела, стистнула зубы. Боже, у неё что, солнечный удар?! Коллективный, на двоих с Марей?!

— Что за день сегодня кривой да косой, а?! Сначала Лёша, потом Марьяна, теперь ты, Сена! Всё! Хватит! Марюшка, возвращайся! Никаких слёз и разговоров о мужчинах! Ко мне, между прочим, попала ещё неизданная новинка мадам Кофф!

Вытирая щёки, Марьяна появилась на пороге:

— Можно подумать, мы девицы невинные!.. — сложила она руки на груди… и осеклась, глядя на покрасневшую меня. — Ой, Сена, извини!

— Ничего страшного! Я не наивная, и романы мадам Кофф читала!

— А ты ведь у нас замуж собралась, Сенушка, — промурлыкала княжна, — пора заняться твоим просвещением!

— Пока твой драгоценный Лёша её не просветил! — ядовито парировала актриса. — Проходу не даёт Сене в театре! Прямо на репетиции предлагал ей постель!

Ну Марьяна, ну зачем?.. Княжна застыла на месте, смешно округлив глаза.

— Лёша?! Лёша предлагал Сене постель?! — Она изумлённо потрясла головой. — Вы ничего не путаете?.. Хотя о чём я, что вы могли напутать. Очень странно!

— Странно?.. — подняла я бровь. Судя по разговору в беседке, Юлиана и Темногорский были давно знакомы — и сейчас княжна явно перебывала в замешательстве. С другой стороны, провинциальная дурочка — не дочь императора, можно позволить себе вольности.

— Мне кажется, он в жизни не ухаживал и не угождал!.. У Лёши простая логика: не хочет одна, будет другая. И девицы за ним всегда бегали — мол, гордый, закрытый, загадочный, ах-ах! До академии он был помягче, но после Эш-Арена немного деревянным вернулся, как Верданский. Но чтобы прохода не давать… В любом случае, не переживай, Сена! Как невеста Елизара, ты ему не интересна.

Вопреки ожиданиям, остаток вечера мы провели в уютной игривой обстановке. Марьяна оттаяла, я тоже успокоилась, особенно после слов о Темногорском. В новинку от мадам Кофф мы всё же заглянули. И Маря, и Юлиана вовсю подшучивали над моим смущением, но, как приличные старшие барышни, обходили острые углы. Хотя по-моему, обе девицы были не такими уж опытными — по крайней мере, точно не уровня мадам Кофф. Над её пикантными описаниями мы глупо хихикали уже втроём.

Потом снова говорили. Я рассказывала про пьесы, Ладанью и пансионы, Юлиана уморительно расписывала дворцовую знать (Владим, как выяснилось, был не самым плохим вариантом!), а у Марьяны набралось немало историй из "тяжёлой доли" фрейлины. Время пролетело незаметно, и во дворец Верданский я вернулась с густой темнотой.

В голове приятно шумело после вина. Я выпила пару бокалов и успешно захмелела, как и всякая незрелая девица. Замешкавшись в гостиной, я внезапно обнаружила на боковой лестнице своего недо-жениха.

Вместе с радостной Аглаей.

Оказалось, я умею не только быстро пьянеть, но и мгновенно трезветь. Воистину не знала о таком таланте до столицы!..

— Как это понимать, Елизар? — наклонив голову на бок, осведомилась я. Аглая, заслышав мой голос, аж отшатнулась от мужчины. Старший Верданский, однако, не дрогнул. Повернувшись, он холодно кивнул:

— Чем я вызвал твоё недовольство, позволь узнать?

— Ой, барыня-барыня, не гневайтесь! — Аглая почти кубарем бросилась с лестницы, напугав меня до задрожавших пальцев. Я шагнула к ней, но служанка справилась с юбкой и упала на колени: — Барин мне два слова сказал и всё, правда!

— Вставай и иди к себе, — смотреть в глаза девушки было выше моих сил. Я много лет жила с Аглаей бок о бок. Если бы речь шла о "двух словах", она бы отреагировала куда спокойнее. — Ещё раз увижу тебя рядом с князем — отправишься в Ладанью.

"И я вместе с тобой" — добавила мысленно. Но не в Ладанью, конечно, а в дядюшкин особняк или съёмную квартиру. Аванс Темногорского я пока не трогала — хранила на чёрный день.

— Что это было? — спустившийся в гостиную Елизар встал напротив меня. Аглая, получив свободу, унеслась. — Значит, я терплю "обеды" в театре, которые выставляют меня идиотом, а ты позволяешь себе такие сцены?..

— На обедах в театре, — я до скрипа сжала веер, — присутствует два десятка человек! Ты же зажимал молоденькую и хорошенькую горничную без свидетелей.

— Зажимал?! — он сощурился. — Ты не находишь, что это перебор?

Я в сердцах швырнула веер на стол.

— Я знаю свою горничную, Елизар! Её выкупил из детского дома папенька и приставил ко мне. Аглая не боится нас, но сейчас она была в панике. Ведь интрижку со своим женихом я ей не прощу!..

— Хватит, Сена! Это недоразумение, и я не собираюсь оправдываться!

— Я не такая слепая и несведущая, чтобы мне были нужны оправдания! — голос дрогнул, и я отвернулась, чтобы прилюдно не разводить сырость. — Спокойной ночи, Елизар!

Догонять меня и утешать он, разумеется, не стал.

Утро рабочей недели началось с опухшего от рыданий лица Аглаи. Горничная выла и клялась, что "шашней" с князем не замышляла, и спрашивал он про меня. Дескать, какие цветы любит, чем увлекается, места любимые. Да, он сунул ей монетку и просил молчать, но бедняжку Аглаю замучила совесть. "Да не променяю я вас, барыня, ни на какого князя! А деньги верну, обязательно!".

Я отмахнулась. Что князю с этой монетки?.. Честно говоря, я ещё вчера пришла к подобному выводу. Для мужчины, которого поймали на горячем, Елизар держался слишком уж непринуждённо. Но оправдываться он, понятное дело, не собирался.

За завтраком мы не разговаривали. Елизар был подчёркнуто вежлив… пока в столовую не примчалась Аглая с букетом алых роз.

— Вам прислали, барыня! Лакей принёс, из цветочной лавки! Смотрите, какая красота!

Цветы и вправду были потрясающие — длинные, ароматные, с широкой шапкой бутонов. Я забрала у Аглаи букет и уткнулась носиком, глупо улыбаясь. Так приятно!

— Лакей сказал, от мужчины молодого, вашего поклонника! — пояснила вездесущая Аглая. Цветы — это прекрасно, но вытянутое лицо Елизара… Каюсь, я вредно захихикала!

— Аглая, унеси букет и поставь в вазу, — прагматичная маменька вернула меня на землю. Пришлось нехотя отдать букет: — Алые розы, символ страсти и желания, символ поражения… Ты кого-то очень впечатлила, Сенушка!

Елизар со звоном ударил вилкой по тарелке. Я аж вздрогнула.

— Значит, сидите за одним столом в буфете, да?! — порычал он, но я задумчиво перебила:

— Нет, это не Ник… Не знаю, почему, но не Ник.

Отец и сын Верданские переглянулись. Дядюшка кривился — ситуация была ему не по нраву, а маменька явно растерялась. Феликса завтракать не вышел — сегодня он уехал рано.

— Если Ник подарит цветы, то точно не алые розы. Он относится ко мне… мягко. Опекает, поддерживает, поддразнивает. Как эдакий старший брат. Страсть с его стороны я не чувствую.

— Но розы прислали после вчерашнего разговора!

Я лихорадочно соображала. Юлиана заверила меня, что Темногорский отступит, ведь невеста Елизара ему не нужна. К тому же, присылать цветы во дворец Верданских — дерзкая выходка для него. Но кто ещё?! Не Владим же позарился на нищую провинциалку!

— Может, княжна дурачится, — предположила я, — наслушалась Николая и отправила нам с Марей по букету. Я забегу в театр перед курсами и спрошу.

Заодно будет причина зайти в театр. Елизар вновь подвозил меня на курсы.

В карете мы неожиданно помирились. Верданский извинился за своё грубое поведение вечером, добавив, что к горничной он не приставал. Без объяснений, но учитывая характер Елизара — и то хлеб. Хотя ехидная Сена подозревала, что дело в шикарном букете роз. Мол, наш князь просто почуял конкурента, сильного и наглого.

Я улыбалась, Елизар недовольно следил за мной. Идеальное начало дня!

Сглазила!..

Темногорский с утра не появлялся, а из зала меня вытолкала Марьяна. Оказалось, в театр пожаловали княжна с Феликсом. Попадаться Верданскому мне было никак нельзя — может, Феликс и не догадается о моей роли, но брату обязательно доложит.

Если Аглая поведала Елю о пьесах, то пиши пропало.

Между буфетом и Прасковьей я выбрала вторую. Хотелось поставить точку в истории с директорским кабинетом. Лебедь, которая попалась мне на пути, сообщила, что девушка сейчас в женской гримёрке. Поблагодарив, я направилась к лестнице.

В гримёрной почему-то было темно и холодно. Я позвала Прасковью, но не получила ответа. Осторожно зашла, оглядываясь. Причина неприятной обстановки выяснилась быстро — шторы были плотно сдвинуты, а форточка открыта.

Дёрнув плотные пыльные портьеры, я впустила в помещение солнечный день. Двинулась ко второму окну, запнулась… и вскрикнула!

Прасковья кулём лежала на полу. В темноте я не обратила на неё внимания, посчитав за какой-то большой мешок. Наверное, она упала и ударилась головой. Я наклонилась, чтобы потрясти её за плечо… и поняла, что в теле нет биения жизни. Нет тепла.

Мне показалось! Мне показалось, упырь подери!

Вблизи были видны и потрескавшиеся губы, и раскрытые в застывшем ужасе глаза. В руке — я присмотрелась — было нечто сплющенное, похоже на расплывшийся шоколад.

Фантик валялся рядом.

Наверное, я до последнего не могла принять, что она мертва. Не дотрагивалась до пульса, не слушала дыхание. Слишком… чересчур. Я давила испуганный визг в горле, но в голове уже стучало набатом. Звуки разом пропали. У пальцев Прасковьи лежала золотая серёжка в форме капли-рубина — и наклонившись, я машинально подняла её и убрала в карман.

В следующий миг дверь распахнулась. Вздрогнув, я резко выпрямилась. В проёме стояли следователь Сосновский, полицейские, а ещё Лебедь и Жани, которые вытаращились на меня.

Сосновский зашёл в гримёрную стремительно для своих немалых габаритов. Оценил сначала лежащую на полу Прасковью, а потом меня, замершую над телом.

— Вот вы и попались, госпожа Сиринова, — констатировал он.

Заголосили девицы, в гримёрку вбежал лекарь-эксперт в зелёной робе. Он занялся Прасковьей и, в отличие от меня, сразу проверил пульс. После объявления смерти Сосновский железной хваткой вцепился в моё запястье и потащил к выходу.

Наверное, дальше я упала в спасительный обморок.