Великий князь и я. Театр

22

Очнулась я в закрытой комнате с окошком, убранным решёткой. В поле моего зрения не было ничего, кроме широкой лавки и накинутых сверху одеял. Я придвинула ноги к груди и тихонько заскулила. Голова кружилась, хотелось выпить бодрящего чаю и натянуть шерстяную кофту. В помещении с редкими солнечными лучами меня пробил озноб.

А перед глазами стоял образ мёртвой девушки…

В локоть вдруг ткнулось нечто влажное и шершавое. С трудом повернувшись, я счастливо взвизгнула. Лисёнок! Живой, чёрненький, перебирающий лапками и совсем не похожий на шапку!.. Малыш усиленно привлекал внимание и, рассмеявшись сквозь слёзы, я схватила его и прижала к себе.

Лисёнок протестующе затявкал, но когти не выпустил. Я не знала, тот ли это черныш, не знала, как он попал в комнату, не знала, есть ли у малыша прививки или блохи. Чувствуя холод и прошелестевшую рядом Мару-смерть, я мечтала лишь об одном — не быть одной. Тёплый пушистый лисёнок отвлекал меня от вида юного белого лица с обожжёнными губами и навсегда распахнутыми глазами.

Ещё была знакомая серёжка. И упырь из табакерки — Сосновский.

— Он обвинил меня в убийстве?! — запоздало возмутилась я лисёнку. Он почти по-человечески фыркнул, словно поддержал меня. Господи, как Сосновскому вообще пришла такая абсурдная мысль?! Допустим, я стояла над телом и молчала… девица двадцати лет, аристократка, маменькина дочка из чопорной Ладаньи! Любой нормальный человек предположил бы, что я в шоке и близка к обмороку! Но нет же, столичный следователь меня в убийцы записал!..

Только возмущение быстро отгорело, сменившись апатией. Лебедь забьётся в какой-нибудь угол, оплакивая смерть подруги, а Жани… Актриса ненавидела нас с Марьяной — и с неё станется умолчать о задержании. Иными словами, я останусь с Сосновским один на один, без всякой защиты. Темногорского в театре не было, а ребят, наверное, отправили по домам.

Сообщить о себе маменьке, дяде и Верданским можно лишь через Сосновского. Чую, он клещами вцепится в моё одиночество!

Слёзы закапали вновь, попадая на чёрную шёрстку. Так было легче. Пусть я слабая, пусть плакса… лучше прореветься сейчас, чем перед Сосновским.

"Мы не дадим тебя в обиду. Не бойся".

Шелестящее эхо слов заставило меня вздрогнуть. Позвольте-ка, но я же не сумасшедшая! Лисёнок пристально наблюдал за мной, будто лично нашёптывал в уши.

Ну давай, Сена, ещё лисёнка говорящим объяви, порадуй старика Сосновского!..

Я ласково погладила малыша… и наткнулась на ошейник с блестящим жетоном. На жетоне красовалась кличка: "Шелли". Ой, значит, он всё-таки хозяйский, дрессированный.

Шелли. Девочка или мальчик?..

"Мальчик", — немного ехидно. Нет-нет, я ничего не слышу! Это Сосновский меня дурманящими зелями напоил — и точка!

"Как скажешь".

Люблю неопознанные голоса, с которыми можно договориться!

Шелли несколько раз лизнул меня в щёку и запрыгал по лавке, корча мордочки. Включившись в игру, я обнаружила, что лишилась туфель. Бегать по грязному дощатому полу в чулках моя внутренняя графиня отказалась. Лисёнок обиженно тявкнул… и юркнул под лавку, когда за дверью послышались шаги.

Я подобралась.

Двое полицейских вежливо, но непреклонно попросили меня на выход. Дескать, следователь ожидает. Делать нечего, пришлось идти. Уже у дверей Шелли ловко скользнул под моё платье и вцепился в подъюбник. Со стороны копошащийся подол выглядел крайне интригующе, однако полицейские, к моей удаче, лисёнка проморгали.

Сосновский вальяжно развалился в кресле за большим столом. Вместо предвкушения на его лице я заметила досаду. Следователь был раздражён, но всем своим видом подчёркивал хозяйское положение. Может, ему уже доложили, что я графиня?

— Сирин?.. — услышала я, и даже покачнулась от облегчения. С недавних пор Темногорский больше не внушал мне страха. Обрадованная, я позабыла про конвой — и помчалась к нему. Директор театра подхватил меня как маленькую и прижал к себе. Глупо, но я тыкалась носом в его шею, вдыхала дымно-пряный парфюм и боролась с комом в горле. Не плакать! Не позориться! Сена, в конце концов, ты графиня!

Но тело, скованное напряжением, расслабилось. После едкого хмыка следователя Темногорский опустил меня на ноги — и поймал снова. Я едва не завалилась на пол от слабости в коленках.

— Ты как будто стала ниже, — недоумённо выдал директор. Ну да, по сравнению с Темногорским я просто домовёнок.

— Это туфли, — осознав, рассмеялась я, — у меня почему-то забрали туфли.

В качестве доказательства я приподняла подол. Оба — и Сосновский, и Алексей уставились на мои ноги. Хм!..

— Воеводов! — зычно позвал следователь. — Верни барышне туфли! — и уже мне: — Присаживайтесь, госпожа Сиринова. Признание писать будем?..

Директор предупреждающе закашлял, и Сосновский недобро зыркнул на него.

— Когда я нашла Прасковью, она была уже холодной, господин следователь. — Я примирительно улыбнулась мужчинам — не дай Бог ещё вцепятся друг другу в горло. — Лебедь сказала мне, что её подруга в гримёрной — значит, они пришли вместе, это примерно десять часов. Но шторы в комнатке были закрыты, а без света Прасковья ничего бы не разглядела, там достаточно сумрачно. Напрашивается вывод, что она умерла или её убили утром. Режиссёр, Ясинский, согнал всех в зал — приехала княжна, а про Прасковью банально забыли. Я могу предположить, что она отравилась конфетой или чем-то шоколадным с ядовитой начинкой. У Прасковьи были обожжены губы. В очерках сыскной полиции я читала про особые языческие жгучеяды, которые дают такой эффект.

Следователь, не сводя с меня подозрительного взгляда, зарылся в папку с бумагами. Как порядочная барышня, я села и сложила ручки на коленях. Темногорский встал за мной.

— Почему вы решили, госпожа Сиринова, что девицу эту отравили? — испытующе уточнил Сосновский. Я пожала плечами.

— Ни крови, ни открытых ран, голова в нормальном положении. Шея открытая, без следов удавки, ну и грязные пальцы, как в шоколадных подтёках. А, фантик валялся рядом! Господин следователь, я… я уже видела, что она мертва. Знаю, надо проверить пульс, поднести зеркало к губам… я оттягивала этот момент до последнего.

— Рассказали, однако, как по отчёту эксперта моего! Во сколько вы приехали в театр и где были утром?!

— К двенадцати, — не стала юлить, — меня видела гардеробщица на входе. До театра меня подвозил княжич Верданский, мы с маменькой завтракали в их дворце в Григорьевском.

Сосновский торжествуще приосанился:

— Примечательная у вас маменька, госпожа Сиринова! Воровка Лиза Ивова, приёмная дочка воровской гильдии! Лет двадцать назад Верданский её по всей стране искал, только она как в воду канула! Нате-ка, замуж за графа выскочила, отца вашего!

У меня зазвенело в ушах. Это правда?! Мама действительно воровка?!

— Я что-то слышал от отца про Ивову, — вклинился в нашу "беседу" Темногорский. — Не напомните, Сосновский?

Я глянула на него аки лань подстреленная, но директор погладил меня по плечу, останавливая. Эй, что за вольности такие?!

— Мы с Верданским её ловили! — охотно поделился Сосновский. — Родителей у этой Ивовой отморозки-язычники убили, а дочку барон Ветровский себе забрал, поиграться. Хлебнула девка, конечно, в свои десять, с месяц у насильника в плену была, пока прихожане местные до тайной канцелярии стучались. Но суда не было — Ветровского нашли мёртвым, а Ивова из полного языческой защиты дома сбежать ухитрилась. А дальше как обычно, улица её приютила и ворьё местное. Ивова практически в любой дом влезть могла — она по язычникам была, мстила! Как-то Лизка языческую защиту обходила. Когда жареным запахло, её в аптеку запихнули и с заказов сняли. Мы на живца воровку ловили, на Верданского. Так эта ушлая баба сначала сыну у Верданского помогала с приступами, а потом под Снежана легла. Целый год Верданский её держал при себе, не отпускал, а она в итоге фьють — сбежала. Представляю, что со Снежаном было, когда Ивова графиней в его дом вернулась, спустя двадцать лет-то! А это, господин Темногорский, дочка её. Небось мамкины таланты унаследовала, а, "графиня"?!

— Для вас, господин Сосновский, ваше сиятельство, — я даже не сразу распознала свой голос — насколько хрипло он звучал. Душа разрывалась на части. Бедная моя маменька!.. Поневоле поверишь, что она, как кошка, несколько жизней разменяла!

Ксения унаследовала твои таланты?..

Я имел в виду другой талант!..

Что он хотел сказать?..

— Лёша, — я тронула Темногорского за руку, — можно мы уйдём отсюда? Пожалуйста.

Я произнесла эту просьбу раньше, чем осознала, что вообще делаю. Господи Великий, он ведь тоже слушал Сосновского! Да надо ему больно, дочь воровки защищать?!

Ну и пусть! В десять! В десять лет у мамы убили родителей, а потом месяц насиловали!.. Боже, как она это пережила?! Где была полиция?! Где?!

Лисёнок, о котором я успела позабыть, прыгнул мне на руки, прижимаясь. Сегодня он подрабатывал моим личным спасителем.

— Подожди в коридоре, Сирин, — тоном, не терпящим возражений, приказал Темногорский, — думаю, у следователя, кроме прошлого твоей матери, нет ни улик, ни толкового обвинения. Я перекинусь с ним парой слов и заберу тебя.

Ох, перекошенное лицо Сосновского стало бальзамом для моей души. Он всё-таки опасался нашего директора, раз позволил ему командовать. Поднявшись на цыпочки, я вместе с лисёнком покинула кабинет. За дверью уже переминался с ноги на ногу недавний полицейский с моими туфлями. Обувшись, я устроилась на лавке и прикрыла глаза.

Темногорский управился быстро. Судя по солнцу, я провела в отделении не больше трёх-четырёх часов.

— Ты полна сюпризов, птица Сирин, — усмехнулся он, предлагая мне локоть. Взялась за него, но только из слабости! Хорошо хоть, в театр я не красилась и причёску делала скромную — иначе страшно представить, каким бы пугалом я предстала перед директором!..

— Вы тоже, господин Темногорский, — буркнула в отместку, — ведёте себя как типичный повеса, а оказалось, вы герой!

— Я герой!.. — передразнил он, дурачась. По сравнению с ним, затянутым в расшитый мифическими змеями пиджак, по сравнению с его статью, широкими плечами и улыбкой языческого бога, я, наверное, смотрелась убого. То-то молоденькие барышни на нашем пути, оценив меня, закатили глаза, и принялись вовсю кокетничать. Защебетали, веером по декольте заводили — фи, какая пошлость!..

— Я вернулся с войны, — признался он вдруг, — об этом мало пишут в газетах, но хорасаны постоянно проверяют наши границы на прочность. После мести за Эш-Арен Верданский уехал в столицу, в мирную жизнь, а я… я не смог. Война стала смыслом. Сейчас я должен начать заново. Адаптироваться. Разобраться с вашим театром, раз я герой, упырь раздери!.. — Он посмотрел на меня и продолжил уже вкрадчиво:

— Хм, а мне понравилось, как ты произнесла моё имя у Сосновского. С другой стороны, я хочу остаться для тебя "господином". Можно даже без фамилии, главное, с покорностью и придыханием. Что скажешь, м?..

Я прониклась его речью о войне?.. Забудьте! Темногорский — это Темногорский, фирменная зараза!

— Лёша, — сурово и серьёзно отчеканила я… и сообразила, что попалась на банальную провокацию! Его решительно невозможно пожалеть!

— Да, Сирин?..

Пряди волос упали ему на глаза, подчёркивая хулиганский взгляд. Щёки у меня вспыхнули.

— Убийство! — выпалила я. — Прасковью ведь убили, правда?.. Меня не отпускает мысль, что её убили из-за злой шутки с кабинетом! Кстати! — я сощурилась. — А почему Сосновский так легко меня отпустил?!

Темногорский свистнул лисёнку и повёл меня к ярмарочным рядам. Ой, каким образом мы попали на вытоптанное поле для торгов?.. Насколько я знала, такие площадки располагались ближе к окраине столицы. Полицейский отдел, видимо, был на немалом расстоянии от Юлианского театра!

— У военных чинов есть свои привилегии, особенно у награждённых орденом первой степени. Как военный следователь по образованию, я могу вмешаться в гражданские дела. Сосновский ниже по рангу, поэтому под мою ответственность тебе отпустили. Но если ты убила Беренику и Прасковью, это, разумеется, поставит пятно на мою репутацию.

— Я никого не убивала!

— Я в курсе. Сосновский тоже. Он навёл справки в Ладанье, опросив ваших соседей. Сегодня же утром тебя видел мой лакей — во дворце Верданских. Примерно в районе десяти, когда подглядывал в окна столовой.

— Спасибо за цветы, они чудесные, — уже ничему не удивляясь, поблагодарила я.

Темногорский на миг накрыл ладонью мои пальцы. Хорошо, Ник был прав, я слепая и наивная. Но почему ошиблась Юлиана?..

— Купить тебе что-нибудь? — директор указал на ярмарочные шатры. — Говорят, на рынках в Руссе много диковинок. Юлиана обожает подобные места. Раньше она наряжалась в служанку и искала редкие булавки, заколки и прочую мелочь. Только с ней ходил Дар, а не я.

Просить денег у Темногорского я не собиралась, но столичный рынок!.. Несмотря на обилие мутных личностей и товаров, он был намного чище и опрятнее рынка в Ладанье! Мы влились в шумную толпу торговок и лавок… Вернее, попытались.

Потому что Темногорский со своим ростом и дорогой одеждой вызывал недюжее внимание и рост цен! Вряд ли столичные платки и заколки стоили в пять раз дороже, чем в Ладанье! Стоящих вещий было немало, но каждый раз меня душила жаба. Платить "налог на Темногорского" я отказывалась, а мой спутник равнодушно пожимал плечами. Хочешь — купим, вот и весь сказ.

Р-р-р!

Оставив Темногорского у чайной лавки, я нашла себе белый шёлковый платок за вменяемую цену, а на остаток взяла два вишнёвых штруделя с лотка. Не захочет "его директорское высочество" — съем сама!..

Так, а откуда шум?.. Уж не со стороны ли чайной лавки?..