Великолепное Ориноко

Глава первая. МИГУЭЛЬ И ЕГО ДВА ТОВАРИЩА

— Кажется, этот спор никогда не кончится, — сказал Мигуэль, вмешиваясь в разговор двух горячих спорщиков.

— Пусть он не кончится! — ответил Фелипе. — По крайней мере я не уступлю Варинасу…

— Я тоже не откажусь от моего убеждения в пользу Фелипе! — возразил Варинас.

Целых три часа уже спорили между собой эти упрямые ученые по поводу Ориноко, не уступая ни в чем друг другу.

Вопрос шел о том, направляется ли эта знаменитая американская река, главная артерия Венесуэлы, в первой половине своего течения с востока на запад, как это показано на главнейших картах, или же она течет с юго-запада. В последнем случае, не по ошибке ли считают притоками Ориноко Гуавьяре и Атабапо?

— Атабапо — это и есть Ориноко, — утверждал Фелипе.

— Нет, Гуавьяре, — с таким же упорством возражал Варинас.

Что касается Мигуэля, то он держался мнения, признанного всеми современными географами: источники Ориноко расположены в той части Венесуэлы, которая граничит с Бразилией и Британской Гвианой, так что эта река венесуэльская на всем своем протяжении. Напрасно, однако, Мигуэль пытался примирить своих друзей. К тому же они никак не могли столковаться и по другому важному пункту.

— Нет, — повторял один из них, — Ориноко берет свое начало в колумбийских Андах, и Гуавьяре, который вы считаете за приток, он и есть Ориноко, колумбийская река в своем верхнем течении, венесуэльская — в нижнем.

— Вы заблуждаетесь, — возражал другой. — Атабапо образует Ориноко, а не Гуавьяре.

— Друзья мои, полно вам! — отвечал Мигуэль. — Я предпочитаю думать, что эта река, одна из величайших рек Америки, орошает только нашу страну!

— Тут речь идет не о самолюбии, — возразил Вари-нас, — а о географической истине; Гуавьяре…

— Нет… Атабапо! — воскликнул Фелипе. Оба противника, быстро вскочив на ноги, уставились друг на друга.

— Господа… господа! — повторял, беспомощно разводя руками, Мигуэль.

В комнате, покой которой был нарушен этим горячим спором, висела на стене карта. На ней, в крупном масштабе, изображена была поверхность испано-американской Венесуэлы, занимающая девятьсот семьдесят две тысячи квадратных километров. Как она изменилась со времени политических событий 1499 года, когда Хойеда, товарищ флорентинца Америго Веспуччи, высадившись на берегу залива Маракайбо, открыл поселок, выстроенный посреди лагун на сваях, почему он и назвал его Венесуэлой, то есть «Маленькой Венецией». После войны за освобождение, героем которой был Симон Боливар, после основания Каракаса, после отделения Колумбии от Венесуэлы в 1839 году — отделения, в результате которого последняя колония стала независимой республикой, — эта местность изображалась на картах так, как это было установлено основным договором между государствами Южной Америки. Раскрашенные линии разделяли область Ориноко на три провинции: Варинас, Гвиана, Апуре. Отчетливая штриховка карты ясно обозначала рельефы орографии и низменности гидрографической системы, где выделялись тонкими линиями реки и речки. К Антильскому морю тянулась морская граница, от провинции Маракайбо, с городом — столицей того же имени, до устья Ориноко, которая отделяет область от Британской Гвианы.

Мигуэль смотрел на эту карту, которая очевидным образом опровергала мнения его товарищей Фелипе и Варинаса. Как раз на поверхности Венесуэлы вырисовывалась изящным полукрутом громадная река, которая, как в первом изгибе, где она принимает воды притока Апуре, так и во втором изгибе, где Гуавьяре и Атабапо несут в нее воды с Кордильер, только и могла называться на всем своем протяжении великолепным именем Ориноко.

Почему же в таком случае Варинас и Фелипе так упорно искали истоки этой реки в горах Колумбии, а не в горных массивах Сьера-Паримы, лежащей рядом с вершиной Рорайма, — этим центром, вышиной 2300 метров, где сходятся углы трех государств Южной Америки: Венесуэлы, Бразилии и Британской Гвианы?

Следует, впрочем, заметить, что не только эти два географа держались подобного мнения. Несмотря на отважные изыскания таких исследователей, поднимавшихся по Ориноко почти до самых ее истоков, как Диаз Фуэнт в 1760 году, Бобадилла в 1764 году, Роберт Шомбургк в 1840 году, несмотря на открытие француза Шаффаньона, отважного путешественника, водрузившего французский флаг на склонах Паримы, покрытых водами истоков Ориноко, — несмотря на все эти факты, казалось бы достаточно очевидные, вопрос для некоторых скептиков оставался нерешенным.

Было бы, однако, преувеличением предполагать, чтобы этот вопрос занимал широкие слои публики в описываемое время, в 1893 году. Что он возник два года назад при определении границ, когда Испания, выбранная посредницей, окончательно разграничила владения Колумбии и Венесуэлы, — это было вполне возможно. Он мог бы также возникнуть, если бы речь зашла об определении границы Бразилии. Но из двух миллионов двухсот пятидесяти тысяч жителей, среди которых было 1 325 000 индейцев, подчиненных влиянию белых или независимых, 50 000 негров или смешанных племен, затем были иностранцы: англичане, итальянцы, голландцы, французы, немцы, — из такого числа, конечно, только ничтожная часть могла интересоваться этой гидрографической темой и спорить о ней.

Все же повсюду можно было встретить двух венесуэльцев — в ролили Варинаса, отстаивающего права Гуавьяре; или же в роли Фелипе, отстаивающего право Атабапо называться Ориноко. Всякий случайный слушатель считал себя вправе вмешиваться в подобный спор.

Не следует, впрочем, думать, что Мигуэль и его два друга были учеными вроде тех старцев с плешивыми головами и седыми бородами, которые слывут учеными крысами. Вовсе нет! Но они все-таки были учеными и даже пользовались известностью за пределами своей страны. Старшему из них, Мигуэлю, было лет сорок пять; два других были несколькими годами моложе его. Все они были очень живые, экспансивные люди. Наружность их выдавала голландское происхождение. Впрочем, таково было происхождение большинства белых, населяющих республики Экваториальной Америки.

Упомянутые выше три географа встречались ежедневно в библиотеке университета Боливара. Здесь Ва-ринас и Фелипе, несмотря на неоднократные решения не вступать в споры, вовлекались мало-помалу в обсуждение вопроса об Ориноко. Даже после убедительных исследований французского путешественника защитники Атабано и Гуавьяре продолжали отстаивать каждый свою точку зрения.

Читатель уже мог убедиться в этом из приведенных нами разговоров. Спор завязывался и разгорался вопреки усилиям Мигуэля, который тщетно старался умерить горячность своих товарищей.

В тот день, с которого начинается наш рассказ, Мигуэль, по обыкновению выступивший в роли примирителя, спокойно, но внушительно восклицал:

— Не спорьте, друзья мои! Откуда бы ни текло Ориноко, с востока или запада, оно от этого не сделается менее венесуэльским! Это — «отец вод» нашей республики…

— Дело не в том, чей это отец, — ответил запальчиво Варинас, — а в том, чей это сын: родился ли он в горах Паримы или же появился из колумбийских Анд…

— Из Анд!.. Из Анд! — выкрикнул поспешно Фелипе, пожимая плечами.

Очевидно, ни тот, ни другой ни за что не хотели уступить друг другу в вопросе о происхождении Ориноко.

— Послушайте, дорогие коллеги, — вмешался в разговор Мигуэль, желавший привести их к какому-нибудь соглашению, — достаточно бросить взгляд на эту карту, чтобы убедиться в следующем: откуда бы ни текло Ориноко — в особенности если оно течет с востока, — оно образует очень правильную дугу, гораздо более правильную, чем тот зигзаг, который придали бы ему Атабапо или Гуавьяре…

— А не все ли равно, образует оно правильную дугу или нет! — воскликнул Фелипе.

— Особенно если оно в своих истинных формах соответствует характеру местности, по которой протекает, — добавил Варинас.

Действительно, совсем не важно было, чтобы кривые оказались точно вычерченными. Вопрос шел о чисто географической, а не о художественной стороне дела. Мигуэль был не прав. Он сразу почувствовал это. Тогда ему пришла в голову мысль воспользоваться другим аргументом, чтобы направить спор в иную сторону. В самом деле, найти средство примирить обоих противников на одном мнении было невозможно. Но он надеялся, что, может быть, они, как собаки, сбившись с одного следа, бросятся по другому.

— Хорошо, — сказал Мигуэль, — оставим мою точку зрения в стороне. Вы утверждаете, Фелипе — и с какой настойчивостью! — что Атабапо не приток Ориноко, а именно само Ориноко?

— Да, я утверждаю это.

— А вы, Варинас, поддерживаете — и с каким упрямством! — противоположное мнение: что Ориноко — это Гуавьяре?

— Именно!

— Ну так почему же не предположить, — продолжал, водя пальцем по карте вдоль спорного течения, Мигуэль, — что вы ошибаетесь оба?

— Оба?! — воскликнул Фелипе.

— Только один из нас ошибается, — сказал Варинас, — и это не я!

— Выслушайте меня до конца, — сказал Мигуэль, — и не возражайте, пока я не выскажусь. Есть и другие притоки, кроме Гуавьяре и Атабапо, — притоки, которые характерны и по своему значению, и по величине, и по истокам. Таковы, например, Кора на севере, Апуре и Мета на востоке, Кассиквиар и Иквапо на юге. Вы замечете их здесь, на этой карте?.. Так позвольте же вас спросить: почему бы одному из этих притоков не быть рекой Ориноко, и даже с большим правом, чем ваш Гуавьяре, мой дорогой Варинас, или чем ваш Атабапо, мой дорогой Фелипе?

Это предположение высказывалось впервые, поэтому неудивительно, что оба спорщика, услышав его, на некоторое время онемели.

Как! Вопрос может идти не только об Атабапо и Гуавьяре?.. Как!!!.. Их товарищ может предполагать существование и других претендентов?..

— Полноте! — воскликнул Варинас, — Это несерьезно, и вы говорите об этом шутя, Мигуэль!..

— Напротив, очень серьезно. Я нахожу вполне естественным, логичным и вполне приемлемым мнение, что и другие притоки, кроме Атабапо и Гуавьяре, могут оспаривать честь именоваться настоящим Ориноко…

— Вы смеетесь! — возразил Фелипе.

— Я никогда не смеюсь, когда обсуждаются географические вопросы, — важно ответил Мигуэль. — На правой стороне Ориноко, в его верхнем течении, имеется Падамо…

— Ваш Падамо всего только ручей по сравнению с моим Гуавьяре, — остановил его Варинас.

— Ручей, который географы считают таким же важным, как и само Ориноко. На левой стороне есть Кассиквиар…

— Ваш Кассиквиар всего только ручеек рядом с моим Атабапо! — воскликнул Фелипе.

— Ручеек, который соединяет водные бассейны Венесуэлы и Амазонки. На той же стороне есть еще Мета…

— Но ваша Мета — это только водопроводный кран!

— Кран, из которого вытекает река, которую экономисты рассматривают как будущую дорогу между Европой и колумбийской территорией.

По всему было видно, что Мигуэль хорошо осведомлен по данному вопросу. Он находил ответы на всякие возражения.

— На той же стороне, — продолжал он, — имеется Апуре, — река, по которой корабли могут подниматься вверх по течению на расстояние пятисот километров.

Ни Фелипе, ни Варинас ничего не возражали на это. Казалось, они были подавлены апломбом Мигуэля. — Наконец, — прибавил последний, — на правой стороне есть Кучиверо, Кора, Карони…

— Когда вы кончите ваше перечисление… — сказал Фелипе.

— …мы обсудим все, вами сказанное, — добавил Варинас, скрестив на груди руки.

— Я кончил, — ответил Мигуэль, — и если вы хотите знать мое личное мнение…

— Стоит ли игра свеч?.. — возразил снисходительно-ироническим тоном Варинас.

— Весьма сомнительно! — объявил Фелипе.

— Однако я все же выскажу его, мои дорогие коллеги! Ни один из этих притоков не может рассматриваться как главная река, которой по праву принадлежало бы имя Ориноко. Поэтому же, с моей точки зрения, это имя не может быть приписано ни реке Атабапо, рекомендуемой моим другом Фелипе…

— Это неверно!.. — твердо заявил последний.

— …ни реке Гуавьяре, на которую указывает мой друг Варинас…

— Ересь!.. — воскликнул Варинас.

— Таким образом, я прихожу к выводу, — заключил Мигуэль, — что имя Ориноко должно быть сохранено за верхним течением реки, истоки которой находятся в горах Паримы. Она всецело находится в пределах нашей территории и не орошает никакой другой. Гуавьяре и Атабапо должны, следовательно, удовольствоваться званием простых притоков, что, в конце концов, с географической точки зрения вполне приемлемо…

— Но чего я не принимаю, — возразил Фелипе.

— От чего я отказываюсь! — воскликнул и Варинас.

Результатом вмешательства в этот гидрографический спор Мигуэля явилось лишь то, что вместо двоих трое схватились между собой, отстаивая: один — Гуавьяре, другой — Ориноко, третий — Атабапо. Ссора длилась еще целый час и, может быть, никогда не кончилась, если бы Фелипе, с одной стороны, и Варинас — с другой, не воскликнули наконец:

— В таком случае… едем!..

— Ехать? — спросил Мигуэль, совершенно не ожидавший подобного предложения.

— Да! — повторил Фелипе. — Едем в Сан-Фернандо, и я буду не я, если не докажу вам там, что Атабапо — это Ориноко.

— А я, — воскликнул Варинас, — я наглядно докажу вам, что Ориноко — это и есть Гуавьяре…

— В таком случае я, — сказал Мигуэль, — несомненно, заставлю вас признать, что Ориноко есть Ориноко!

Таким путем в результате крупного спора эти трое решили предпринять путешествие, которому, может быть, суждено было окончательно определить течение венесуэльской реки, если только это течение не было уже достаточно определено и установлено последними исследованиями.

К тому же нужно было только подняться по течению до Сан-Фернандо, до той луки, где в нескольких километрах друг от друга протекают Гуавьяре и Атабапо. Если бы было установлено, что тот и другой могут быть лишь притоками, то оставалось бы только согласиться с Мигуэлем и признать право гражданства за Ориноко, а не за недостойными речками, претендующими на это.

Пусть читатель не удивляется, если это решение, возникшее во время горячего спора, немедленно же стало осуществляться.

Пусть не удивляется он также тому шуму, который произвело это решение в ученых кругах Боливара, и тому, что намеченная экспедиция взволновала всю Венесуэльскую Республику.

Как есть эксцентричные люди, так существуют и эксцентричные Страны — прежде чем выбрать себе постоянное местопребывание, они колеблются, идут точно ощупью. Так случилось и со столицей Гвианы, со времени ее основания в 1576 году на правом берегу Ориноко. Утвердившись сначала у устья Карони под именем Сан-Томе, она была перенесена через десять лет на 60 километров выше.

Затем, сожженная англичанами при известном английском путешественнике и колонизаторе Вальтере Ралее, она переместилась в 1764 году еще на 150 километров выше, к такому месту, где ширина реки не превосходит одного километра. Отсюда произошло и имя Ангостура, которое было ей дано и которое заменилось впоследствии именем Боливар.

Эта столица расположена в 400 километрах от дельты Ориноко, уровень которой, отмечаемый расположенной в середине реки скалой, сильно меняется в зависимости от сухой погоды, с января по май, или же дождливого времени года.

Город, в котором в описываемые нами времена числилось от 11 до 12 тысяч жителей, дополняется предместьем Соледад на левом берегу и простирается от Аламеды до квартала Сухой Собаки. Странное имя этого квартала находится в полном противоречии с его положением, так как он чаще всех других страдает от наводнений, происходящих от внезапных и сильных разливов Ориноко.

Главная улица с общественными зданиями, изящными магазинами, крытыми галереями, домики, прислоненные к возвышающемуся над городом холму, пестрые палисадники, полузакрытые деревьями дачи, жизнь и движение в порту, многочисленные парусные суда, свидетельствующие об активной речной торговле, усиливаемой и сухопутным транспортом, — все это, вместе взятое, производит прекрасное впечатление.

Через Соледад, откуда идет железная дорога, Боливар должен был соединиться вскоре рельсовым путем с Каракасом, столицей Венесуэлы. Это должно было усилить вывоз отсюда бычьих кож, кофе, бумажной пряжи, индиго, какао, табака, хотя и тогда вывоз этот был довольно велик благодаря местной эксплуатации залежей золотоносного кварца, открытых в 1840 году в долине Юруари.

Итак, весть о том, что трое ученых, члены Географического общества Венесуэлы, отправляются в экспедицию, чтобы окончательно разрешить вопрос об Ориноко и его двух юго-западных притоках, произвела в стране сенсацию. Жители Боливара чрезвычайно экспансивны и темпераментны. В дело вмешалась печать. Одни газеты отстаивали «атабапозистов», другие «гуавьярийцев», третьи — сторонников Ориноко.

Публика пришла в движение. Можно было подумать, что то или другое решение поднятого вопроса грозило чуть ли не эмиграцией упомянутых рек из пределов республики или по крайней мере коренным изменением направления их течения.

Представляло ли это путешествие вверх по течению реки какие-либо серьезные опасности? В известных пределах — да; особенно для путешественников, которые были бы предоставлены самим себе.

Но не должен ли был этот вопрос заставить правительство оказать экспедиции некоторую помощь? Почему бы не предоставить в распоряжение исследователей вооруженный отряд, выделенный из постоянной армии, насчитывающей 6000 солдат и около… 7000 генералов, не говоря уж о более высоких чинах, как устанавливает Элизе Реклю, всегда прекрасно осведомленный в области этнографических курьезов?

Никакого отряда, однако, и никакой помощи не нужно было Мигуэлю, Фелипе и Варинасу.

Они отправились в путешествие на собственный счет, и вся их охрана заключалась в лодочниках и проводниках. С этими средствами они могли сделать то же, что до них делали другие исследователи.

К тому же им предстояло добраться лишь до Сан-Фернандо, расположенного при слиянии Атабапо и Гуа-вьяре. Только в верхнем течении реки можно было опасаться нападений индейцев, с которыми так трудно справляться. Индейцам не без основания приписывают избиения и грабежи, являющиеся, впрочем, неудивительными в стране, которая подвергается не всегда согласованному с нормами «цивилизации» вторжению белых.

Выше Сан-Фернандо, у устья Меты, на другом берегу нужно было бояться встречи с гуахибосами, не признающими «благодетельной» власти белых, и с квивасами, жестокость которых достаточно оправдывалась избиениями со стороны белых в Колумбии, когда колонизаторы еще не переселились на берега Ориноко.

Неудивительно, что в Боливаре беспокоились о судьбе двоих французов, которые уехали с месяц назад.

Поднявшись по реке и переправившись на Мету, эти путешественники отправились вглубь страны квивасов и гуахибосов, и с тех пор о них ничего не было слышно.

Правда, верхнее течение Ориноко, наименее исследованное вследствие своей отдаленности, находилось почти вне власти венесуэльского правительства. Там нет торговли; эта местность всецело находится в руках бродячих индейских племен; хотя земледельческие индейские племена здесь и отличаются миролюбием, но кроме них тут живут и такие, которые, будучи вытеснены со своих земель, занимаются грабежами, отвечая своим угнетателям жестокой местью.

Что касается Мигуэля и его двух товарищей, то им не надо было углубляться в отдаленные области, оканчивающиеся горой Рорайма. Тем не менее, если бы это оказалось нужным в интересах теографической науки, они ни на минуту не задумались бы подняться до истоков Ориноко или Гуавьяре и Атабапо. Их друзья надеялись, однако, — и не без основания, — что вопрос о происхождении реки решится гораздо ближе, при слиянии всех трех рек.

К этому общее мнение прибавляло, что вопрос, несомненно, разрешится в пользу Ориноко, которое, приняв в себя 300 рек и пробежав 2500 километров, вливается через 50 рукавов своей дельты в Атлантический океан.

Глава вторая. СЕРЖАНТ МАРТЬЯЛЬ И ЕГО ПЛЕМЯННИК

Отправление этого географического трио, — трио, в котором исполнители никак не могли настроить своих флейт в один тон, было назначено на 12 августа, в самый разгар сезона дождей.

Накануне этого дня два путешественника, остановившиеся в городской гостинице, беседовали в одной из отведенных для них комнат. Дело происходило около 8 часов вечера. В окно врывался прохладный ветерок, дувший со стороны Аламеды.

Младший из путешественников встал и обратился к другому по-французски:

— Слушай, Мартьяль, прежде чем лечь, не забудь всего того, что было условлено между нами перед отъездом.

— Как хотите, Жан…

— Ну вот, — воскликнул Жан, — ты уже забываешь с первых слов принятую на себя роль!

— Мою роль?

— Да… ты не должен говорить мне «вы»…

— Правда ведь!.. Проклятое «тыканье»!.. Что вы хотите?.. Нет!.. Что ты хочешь? Отсутствие привычки…

— Недостаток привычки, это будет вернее, сержант!.. Да думаешь ли ты об этом?.. Вот уже месяц, как мы покинули Францию, и ты говорил мне «ты» во все время перехода от Сен-Назера до Каракаса.

— В самом деле! — воскликнул сержант Мартьяль.

— Вот теперь, когда мы прибыли в Боливар, то есть как раз тогда, когда начинается наше путешествие, от которого мы ждем столько радости… может быть, столько разочарований… столько горя…

Жан произнес эти слова с глубоким волнением. Его грудь тяжело дышала, глаза сделались грустными. Однако, заметив беспокойное выражение на лице сержанта Мартьяля, он сдержался.

Затем, уже улыбаясь, он продолжал:

— Да… теперь, когда мы в Боливаре, ты забываешь, что ты мой дядя, а я — твой племянник…

— Какого дурака я свалял! — ответил сержант Мартьяль, ударяя себя по лбу.

— Нет, но ты смущаешься, и вместо того, чтобы тебе наблюдать за мной, мне придется… Подумай, дорогой Мартьяль, разве не естественно, что племянник говорит дядюшке «ты»?

— Да, конечно!

— И потом, разве со времени нашего отъезда я не подавал тебе примера, говоря «ты»?..

— Да… и все же… ты начал не очень-то маленьким…

— Маленьким!.. — прервал Жан, делая ударение на этом слове.

— Да. Маленьким… маленьким! — повторил сержант Мартьяль, взгляд которого, уставившись на мнимого племянника, просветлел.

— Не забудь, — прибавил Жан, — что «маленький» по-испански произносится «пекуэно».

— Пекуэно, — повторил сержант Мартьяль. — Хорошо, это слово я знаю, да, пожалуй, еще с полсотни, а то и больше, хотя мне, по правде сказать, трудно было их усвоить.

— О! Дырявая голова! — возразил Жан. — Разве я не заставлял тебя ежедневно повторять испанский урок, пока мы плыли на «Перере»?

— Ну чего ты хочешь от меня, Жан?.. Ужасно тяжело старому солдату, который, как я, всю жизнь говорил только по-французски, изучить это андалузское наречие!.. Да, обыспаниться мне трудно…

— Ничего, это сделается само собой, дорогой Мартьяль!

— Да, я уже знаю около пятидесяти слов. Я умею попросить есть: «Бете шес аЬо йе сотег»; пить: «Оете иес ае Ьеег»; спать: «Фете иес ипа сагаа»; куда выйти: «Еизепете иед е сатто»; сколько это стоит: «СиапЮ уае ево?» Я умею также сказать спасибо: «Огаай!»; здравствуйте: «Виепое спав»; прощайте: «Виепо поспев»; как ваше здоровье: «Сато еа иес?» Еще я могу поклясться, как настоящий араго-нец или кастилец: «СагатЫ се сагатЬа!»???

— Хорошо… хорошо!.. — воскликнул Жан, слегка краснея. — Не я выучил тебя этим ругательствам, и ты хорошо сделал бы, если бы не употреблял их при всяком случае…

— Что делать, Жан!.. Привычка старого унтер-офицера… Всю свою жизнь я упражнялся в таких словах… Когда их нет в разговоре, мне кажется, чего-то не хватает! И вообще, нравится этот самый испанский язык, на котором ты говоришь, как какая-нибудь сеньора.

— Хорошо, Мартьяль…

— Да, конечно… Дело в том, что в этом языке существует такая масса ругательств… почти столько же, сколько слов…

— Ты, конечно, лучше всего запомнил именно ругательства…

— Согласен, Жан, но смею тебя уверить, что полковник Кермор, когда я служил под его началом, никогда не упрекал меня за это.

Жан подошел к старому солдату и с улыбкой взглянул на него. А когда солдат привлек его к себе и обнял, он сказал ему:

— Не надо меня так любить, сержант!

— Да разве это возможно?

— Возможно… и необходимо… по крайней мере тогда, когда мы на людях…

— А когда мы одни?..

— Тогда можно. Но все-таки надо быть осторожным…

— Это будет трудно!

— Ничего нет трудного, раз это необходимо. Не забывай, что я племянник, которого дядюшка держит в ежовых рукавицах…

— В ежовых рукавицах!.. — воскликнул сержант Мартьяль, поднимая толстые руки.

— Да… ты должен был увезти этого племянника в путешествие… потому что не было никакой возможности оставить его дома одного… из боязни, что он натворит каких-нибудь глупостей… Из этого племянника ты намерен сделать такого же солдата, как ты сам…

— Солдата!..

— Да… солдата… которого надо воспитывать сурово и которого ты должен строго наказывать, когда он провинится…

— А если он не провинится?

— Провинится! — ответил, улыбаясь, Жан. — Потому что он негодный мальчишка. А когда ты его накажешь публично…

— …я потом наедине попрошу у него прощения! — воскликнул сержант Мартьяль.

— Это как тебе будет угодно, мой храбрый товарищ, но с условием: чтобы никто нас в это время не видел!

Сержант Мартьяль заявил, что в этой запертой комнате отеля их никто не может видеть, и крепко поцеловал племянника.

— Ну, теперь, мой друг, — сказал Жан, — уже время ложиться спать. Иди в свою комнату, а я запрусь в своей.

— Может быть, ты хочешь, чтобы я остался сторожить у твоих дверей?.. — спросил Мартьяль.

— Это бесполезно… Опасности нет никакой.

— Конечно, но…

— Если ты с самого начала будешь меня так баловать, то ты плохо исполнишь свою роль свирепого дядюшки…

— Свирепого!.. Разве я могу быть свирепым с тобой?

— Это нужно… чтобы отклонить всякие подозрения.

— И зачем, Жан, ты только поехал?..

— Потому что так было нужно.

— Отчего ты не остался у нас в доме… там… в Шан-тенэ… или в Нанте?

— Потому что мой долг велел мне ехать.

— Разве я не мог бы предпринять этого путешествия один?..

— Нет.

— Бороться с опасностями — это мое ремесло!.. Я только этим и занимался всю жизнь!.. К тому же для меня они далеко не то, что для тебя…

— Поэтому-то я и настоял на том, чтобы сделаться твоим племянником.

— Ах! Если бы можно было посоветоваться на этот счет с полковником!.. — воскликнул сержант.

— А как? — ответил Жан, лоб которого нахмурился.

— Да, это невозможно!.. Но если мы получим в Сан-Фернандо нужные указания и если нам суждено будет когда-нибудь его увидеть, что он скажет?..

— Он поблагодарит старого сержанта за то, что он внял моим просьбам, что он согласился предпринять со мной это путешествие!.. Он скажет, что ты исполнил свой долг, как и я!

— Ну конечно!.. — воскликнул сержант. — Ты всегда делаешь со мной что хочешь!

— И это вполне правильно, потому что ты — мой дядюшка, а дядюшки должны всегда слушаться своих племянников… конечно, не при людях!

— Да, не при людях… Это уже решено!

— А теперь, мой добрый Мартьяль, иди и спи хорошенько. Завтра мы с утра должны сесть на оринокский пароход. Опаздывать нельзя.

— Спокойной ночи, Жан!

— Спокойной ночи! До завтра!

Сержант Мартьяль пошел к двери, открыл ее, затем старательно запер, убедился, что Жан повернул в замке ключ, и задвинул внутреннюю задвижку. Несколько минут он оставался на месте, прислушиваясь. Затем, убедившись, что мальчик лег, направился в свою комнату. Здесь он ударил себя кулаком по голове и произнес:

— Да!.. Дело нам предстоит трудное!

Кто же были эти два француза? Откуда приехали они? Что привело их в Венесуэлу? Зачем они вздумали играть роль дядюшки и племянника? С какой целью собирались они плыть на оринокском пароходе и куда?

На эти вопросы трудно было бы дать обстоятельный ответ. Все станет понятным в будущем.

Впрочем, вот что можно было заключить из только что приведенного разговора.

Это были два француза, оба — бретонцы, из Нанта. Но если их происхождение было ясным, то гораздо труднее было сказать, что их связывало и какие между ними были отношения. Прежде всего, кто был этот полковник Кермор, о котором они так часто говорили, и притом с таким волнением?

Во всяком случае, молодому человеку нельзя было дать больше 16–17 лет. Он был среднего роста и для своего возраста имел крепкое сложение. Его лицо было несколько строгое, даже печальное, особенно когда он погружался в свои обычные думы. Но мягкий взгляд его глаз, улыбка, при которой открывались белые зубы, и яркий румянец сильно загоревших после морского перехода щек делали его очень привлекательным.

Другой из этих двух французов представлял собой настоящий тип старого сержанта, прослужившего в строю до предельного возраста. Он ушел в отставку унтер-офицером, прослужив всю службу под командой полковника Кермора, который однажды спас ему жизнь на поле сражения во время известной войны Второй Империи, закончившейся разгромом 1870–1871 годов. Это был один из тех старых служак, которые доканчивают свою одинокую жизнь в домах своих бывших начальников. Они становятся обыкновенно чем-то вроде прислуги в семье, нянча иногда детей, балуя их и давая им первые уроки верховой езды на коленях и первые уроки пения, с голоса выучивая их разным военным песням.

Сержант Мартьяль, несмотря на то, что ему перевалило за шестьдесят, был силен и держался еще прямо. Закаленный, равнодушный к холоду и жаре, он не изжарился бы в Африке и не замерз в России. Сложение у него было крепкое; храбрость его была вне сомнений. Он ничего никогда не боялся, разве только себя, так как всегда боялся своего первого порыва. Высокий и притом худой, он сохранил свои прежние силы и военную выправку. Это был ворчун, старый службист. Но характер у него был превосходный, а сердце предоброе. Для тех, кого он любил, он готов был на все. По-видимому, для него заботы о Жане, дядей которого он согласился быть, составляли смысл всей его жизни.

Поэтому-то, вероятно, он и заботился так о юноше! Каким вниманием окружал он его! Но откуда в нем эта внешняя суровость, зачем эта роль дядюшки, которая была ему так противна, — об этом лучше было бы его не спрашивать. Каким свирепым взглядом он ответил бы на такой вопрос! Какую грубость отпустил бы любопытному, прогоняя его в шею!

Такие случаи действительно уже бывали во время перехода через Атлантический океан. Те из пассажиров «Переры», которые пытались завести знакомство с Жаном или оказать ему обычное во время путешествия внимание, кто так или иначе заинтересовывался этим юношей, которого держал в такой строгости его грубый и необщительный дядюшка, — они отстранялись последним самым резким образом.

В то время как племянник был одет в простой дорожный костюм и в холщовую каску, дядюшка, точно наперекор, носил длинный сюртук военного покроя, хотя и без погон и форменных нашивок.

Сержанту Мартьялю невозможно было внушить, что гораздо удобнее для него была бы одежда, приспособленная к венесуэльскому климату.

Если он не носил настоящей каски, то только потому, что Жан заставил его надеть вместо нее холщовую, которая лучше всякой другой предохраняет от солнечных лучей.

Сержант Мартьяль подчинился Жану, однако неохотно, так как ему, с его жесткими, щетинистыми волосами и стальным затылком, было «наплевать» на солнце.

Само собой разумеется, в их чемоданах, хотя и небольших, было по смене платья и белья, обувь и вообще все необходимое в подобном путешествии, во время которого трудно чем-нибудь обзавестись вновь.

Тут были и дорожные одеяла, и оружие, и амуниция. Для юноши имелось легкое ружье и пара револьверов. Другая пара их предназначалась для сержанта Мартьяля; был еще карабин, которым он, как хороший стрелок, надеялся воспользоваться при случае.

При случае? Разве так уж велики опасности на территории Ориноко? Нужно ли здесь быть так же настороже, как, например, в Центральной Африке? Бывают ли на берегах этой реки и ее притоков набеги индейцев или нападения разбойников, грабителей и убийц?

И да, и нет.

Если судить по разговору, происходившему между Мигуэлем, Фелипе и Варинасом, то нижнее течение Ориноко, от Боливара до устья Апуре, не представляло никакой опасности. Средняя же часть, между этим устьем и Сан-Фернандо, требовала уже от путешественника некоторых мер предосторожности, особенно от индейцев квивасов. Что же касается верхнего течения реки, то здесь чувствовать себя в безопасности было совсем трудно, так как вся эта местность изобиловала кочевыми туземными племенами.

Как читатель помнит, в планы Мигуэля и его обоих товарищей не входило предположение подняться по реке выше Сан-Фернандо. Не собирались ли проникнуть дальше сержант Мартьяль и его племянник? Не находилась ли цель их путешествия выше этого городка? Не увлекут ли их обстоятельства до самых истоков Ориноко? Этого не знал никто, даже они сами.

Несомненно было то, что полковник Кермор покинул Францию 14 лет назад и направился в Венесуэлу. Что он там делал, что с ним сталось, по каким причинам он эмигрировал из Франции, не предупредив даже своего старого товарища по оружию, — об этом мы, может быть, узнаем из дальнейшего рассказа. Что же касается беседы сержанта с юношей, то в ней на этот счет ничего не говорилось.

Известно было пока лишь следующее.

Три недели назад, покинув свой дом в Шантенэ, около Нанта, они сели в Сен-Назере на пароход Трансатлантической компании «Перера», шедший к Антильским островам. Оттуда, уже на другом пароходе, они переехали в Ля-Гуаиру, порт Каракаса. А через несколько часов после этого поезд доставил их в столицу Венесуэлы.

Пребывание их в Каракасе продолжалось всего неделю. Они не тратили времени на осмотр города, если не замечательного, то, во всяком случае, чрезвычайно живописного вследствие того, что верхняя часть города поднимается над нижней больше чем на 1000 метров. Они едва успели подняться на холм кальвера, откуда можно охватить взглядом всю массу городских построек, которые нарочно сделаны чрезвычайно легкими ввиду частых землетрясений. В 1812 году, например, здесь погибло от землетрясения 12 000 человек.

Тем не менее Каракас имеет красивые парки, прекрасные общественные здания, дворец президента республики, террасы, с которых глаз охватывает великолепное Антильское море. Вообще здесь царит оживление большого города, насчитывающего до 100 000 жителей.

Однако все это не обратило на себя внимания ни сержанта Мартьяля, ни его племянника. Они приехали сюда совсем с иными целями. Все эти восемь дней они употребили на собирание всяких справок, нужных для намеченного путешествия, которое, быть может, должно было увлечь их в самые отдаленные, почти неизвестные области Венесуэльской Республики. Указания, которые у них имелись, были далеко не достаточны, но они надеялись дополнить их в Сан-Фернандо, откуда Жан решил вести свои поиски до тех пор, пока это окажется нужным, хотя бы для этого пришлось углубиться в самые опасные местности верхнего Ориноко.

Если бы тогда сержант Мартьяль вздумал помешать Жану в этом опасном предприятии, он наткнулся бы — старый солдат слишком хорошо понимал это — на действительно необычайную для такого возраста настойчивость, которую ничто не могло бы сломить. И он уступил бы, потому что пришлось бы уступить…

Вот почему эти два француза, только накануне приехавшие в Боливар, должны были в ближайшее же утро отправиться дальше на пароходе, который обслуживает нижнюю часть течения Ориноко.

Глава третья. НА БОРТУ «СИМОНА БОЛИВАРА»

«Ориноко вытекает из рая». Это сказано Христофором Колумбом.

В первый раз, когда Жан произнес эти слова генуэзского мореплавателя перед сержантом Мартьялем, последний скептически ответил:

— Увидим!

Он оказался прав, не доверяя утверждению знаменитого путешественника, открывшего Америку.

Каковы бы, однако, ни были легенды о происхождении Ориноко, откуда бы оно ни вытекало, во всяком случае, оно образует громадную дугу на территории между третьей и восьмой параллелями к северу от экватора. Венесуэльцы гордятся своей рекой, и, как мы уже видели, Мигуэль, Фелипе и Варинас в этом отношении ни в чем не уступали своим соотечественникам.

Кто знает, может быть, они готовы были бы протестовать против утверждения Элизе Реклю, в XVIII томе его «Новой всемирной географии», что Ориноко занимает среди рек лишь девятое место после Амазонки, Конго, Параны-Уругвая, Нигера, Янцзы, Брахмапутры, Миссисипи и реки Св. Лаврентия.

С шести часов утра 12 августа «Симон Боливар» был готов к отплытию. Пароходное сообщение между населенными пунктами, расположенными по течению Ориноко, существовало всего лишь несколько лет, да и то оно поддерживалось лишь до устья Апуре. Но, поднимаясь по течению этого притока, пассажиры и товары могли быть доставлены и до Сан-Фернандо и даже дальше, до порта Нутриас, благодаря венесуэльской компании, которая установила на этом пространстве постоянные рейсы, два раза в месяц.

Именно здесь, у устья Апуре, или, вернее, несколькими милями ниже, у городка Кайкара, те из пассажиров, которым предстояло продолжать путешествие по Ориноко, должны были оставить пароход «Симон Боливар» и пересесть на самодельные индейские лодки.

Пароходы здесь построены с таким расчетом, чтобы на них можно было плавать по реке не только в разливы, но и в засуху, когда вода в Ориноко сильно спадает. Устройство этих пароходов напоминает колумбийские с плоским дном и громадным задним колесом в качестве единственного двигателя, приводимого в движение машиной двойного расширения. Представьте себе плот, над которым возвышается целая постройка, а над последней, в передней ее части, — две дымовые трубы. Эта постройка, оканчивающаяся спардеком, заключает в себе гостиные и каюты классных пассажиров, а нижняя ее часть предназначается для товаров. Все это общим своим видом напоминает североамериканские пароходы. Пароход весь раскрашен в яркие краски, включая рулевое колесо и капитанский мостик, расположенные на самом верху, под развевающимся флагом республики. Что же касается топлива, то его доставляют прибрежные леса, достаточно уже поредевшие, по обоим берегам Ориноко.

Боливар расположен в 400 километрах от устья Ориноко, так что прилив чувствуется здесь очень слабо и не преодолевает течения реки. Таким образом, прилив не может способствовать ускорению хода судов, которые идут вверх по течению. Тем не менее он иногда поднимает уровень реки у столицы до 12–15 метров. Вообще же говоря, вода в Ориноко прибывает до половины августа и сохраняет свой уровень до конца сентября. Затем начинается спад воды, продолжающийся до ноября, после этого опять прилив и, наконец, опять спад, оканчивающийся лишь в апреле.

Таким образом, путешествие, задуманное Мигуэлем и товарищами, было предпринято в благоприятную для их цели пору.

У набережной, от которой должен был отвалить «Боливар», собралась целая толпа сторонников каждого из трех географов, чтобы проводить их. Им кричали всякие напутствия и пожелания. Несмотря на толкотню носильщиков, на возню матросов, приготовлявшихся к отходу парохода, несмотря на оглушительные свистки и шум вырывающегося из-под клапанов пара, воздух оглашали крики:

— Да здравствует Гуавьяре!

— Да здравствует Атабапо!

— Да здравствует Ориноко!

Между сторонниками различных мнений начались горячие споры, которые грозили окончиться скверно, так что Мигуэлю пришлось разнимать наиболее раздражительных.

Расположившись на спардеке, сержант Мартьяль и его племянник с удивлением наблюдали эту сцену, ничего не понимая в ней.

— Чего хотят все эти люди?.. — недоумевал старый солдат. — Наверное, какой-нибудь революции…

Это не могло быть, однако, революцией, потому что в испано-американских государствах ни одна революция не обходится без вмешательства военных. Между тем здесь не видно было ни одного из 7000 генералов генерального штаба Венесуэлы.

Жан и сержант Мартьяль скоро должны были узнать, в чем дело, потому что, без сомнения, во время плавания между Мигуэлем и его товарищами неизбежно должен был возобновиться их старый спор.

Как бы то ни было, последние распоряжения капитана были отданы: сначала механику — приготовить машину, затем матросам на носу и корме — убрать чалки. Провожающие, которые разбрелись было по всем палубам, должны были вернуться на пристань. Наконец после порядочной толкотни на пароходе остались только пассажиры и экипаж.

Как только «Симон Боливар» тронулся с места, снова раздались крики и напутствия, среди которых можно было различить и возгласы в честь Ориноко и его притоков.

Пароход отошел от пристани, вода запенилась под громадным колесом, и рулевой стал держать курс на середину реки.

Через четверть часа город исчез за поворотом реки на левом берегу, а затем вскоре пропали из виду и последние дома Соледада на противоположном берегу.

Венесуэльские степи, льяносы, занимают площадь не менее 500000 квадратных километров. Это почти плоские равнины. Только местами почва поднимается здесь в виде холмов, носящих местное название «банкос», или же крутыми возвышениями с правильными террасами, так называемыми «месас». Льяносы поднимаются лишь к горным областям, близость которых легко чувствуется. По этим-то огромным равнинам, то зеленеющим в пору дождей, то желтым и бесцветным в периоды засух, развертывается полукругом течение Ориноко.

Впрочем, пассажиры «Симора Боливара», желающие изучить реку с точки зрения гидрографии и географии, легко могли сделать это, обратившись к Мигуэлю, Фелипе и Варинасу, которые дали бы самые обстоятельные ответы. Эти ученые всегда были готовы дать их, они знали все касающееся городов и деревень, различных притоков и всевозможных оседлых и кочующих племен, населяющих окрестности реки. Трудно было бы найти более осведомленных «чичероне», готовых с любезностью и предупредительностью предоставить себя в распоряжение пассажиров!

Правда, среди пассажиров «Симона Боливара» большинству нечего было узнавать об Ориноко, так как им довелось уже раз двадцать подниматься и спускаться по его течению: некоторым — до устья Апуре, другим — до городка Сан-Фернандо у Атабапо. Все это были почти исключительно купцы и промышленники, которые отправляли товары внутрь страны или же к портам восточного побережья. Главными предметами этой торговли являлись: какао, кожи быков и оленей, изделия из меди, фосфаты, доски, каучук и, наконец, скот, составляющий главный промысел льянеросов — обитателей льяносов, разбросанных по равнинам.

Венесуэла относится к экваториальной зоне. Средняя температура здесь 25–30 o по Цельсию. Но температура эта сильно колеблется, как и во всех горных местностях. Наивысшей точки жара достигает на пространстве между приморскими и западными Андами, то есть как раз на той территории, где протекает Ориноко и куда никогда не долетает морской ветер. Даже главные ветры, дующие здесь с севера и востока, встречая на своем пути непреодолимое орографическое препятствие, не умеряют крайностей этого климата.

В тот день, о котором идет речь, благодаря пасмурному, грозившему дождем небу пассажиры не особенно страдали от жары. Встречный западный ветер, образуемый движением парохода, давал даже некоторую прохладу.

Сержант Мартьяль и Жан, расположившиеся на спардеке, наблюдали берега реки. Их товарищи по путешествию, напротив, были к этому зрелищу довольно равнодушны. И только трое географов, изучавшие детали берегов, оживленно обсуждали интересующую их тему.

Если бы Жан обратился к ним за разъяснениями, то, конечно, получил бы самые обстоятельные указания. Но, с одной стороны, сержант Мартьяль, чрезвычайно ревнивый и строгий дядюшка, не позволил бы никому из чужих завести разговор со своим племянником, а с другой — последний и не нуждался ни в ком, так как следить шаг за шагом за деревнями, островами и поворотами реки было совсем не трудно. К тому же у него имелся прекрасный путеводитель — история двух путешествий, совершенных Шаффаньоном по поручению французского министра народного просвещения. Первое из этих путешествий, 1885 года, обозревало нижнее течение Ориноко, между Боливаром и устьем реки Коры, и заключало в себе обследование этого важного притока. Второе, 1886–1887 годов, обозревало все течение реки, от Боливара до самых истоков Ориноко. Оба путешествия описаны в этой книге с чрезвычайной тщательностью, и Жан рассчитывал извлечь из них для себя большую пользу.

Нечего говорить, конечно, сержант Мартьяль был снабжен достаточной на все расходы суммой денег, переведенной в пиастры. Он позаботился также захватить с собой некоторое количество вещей для обмена, как то: материи, ножи, зеркала, инструменты и т. п., которые могли оказаться полезными при встречах с индейцами льяносов. Этот багаж наполнял два ящика, которые вместе с другими вещами были поставлены в каюту дядюшки, смежную с каютой его племянника.

С книгой в руках, Жан внимательно следил за обоими берегами, которые бежали навстречу «Симону Боливару».

Еще в течение утра «Симон Боливар» прошел мимо острова Орокопита, продуктами которого обслуживается вся провинция. В этом месте русло Ориноко суживается до 200 метров, тогда как ниже ширина его втрое больше. С мостика Жан ясно видел окружающую равнину с разбросанными по ней одинокими деревьями.

К полудню пассажиров — их было всего человек Двадцать — позвали к завтраку. Мигуэль и его два товарища первыми заняли свои места. Что касается сержанта Мартьяля, то он тоже поспешил к столу с племянником, причем его грубое обращение с ним не ускользнуло от внимания Мигуэля.

— Суровый человек этот француз, — заметил он сидевшему около него Варинасу.

— Солдат, одно слово! — ответил сторонник Гуавьяре.

Очевидно, костюм старого унтер-офицера был настолько близок к военному покрою, что ошибиться было трудно.

Приготовляясь к завтраку, сержант Мартьяль выпил стаканчик своего анизадо, особой водки, сделанной из сахарного тростника и аниса. Но Жан, который не питал склонности к крепким напиткам, не нуждался в этом искусственном средстве для возбуждения аппетита. Он занял место рядом со своим дядюшкой в конце стола; лицо ворчуна было так сурово, что рядом с ними никто не сел.

Что касается географов, то они сели в центре стола, и общий разговор, естественно, сосредоточился около них, так как пассажиры знали цель их путешествия и с интересом прислушивались к тому, что они говорили; не мог и Мартьяль протестовать против того, чтобы его племянник прислушивался к общей беседе.

Стол был разнообразный, но посредственный. К этому не следует относиться строго на оринокских пароходах, тем более что во время плавания по верхнему течению реки всякий был бы рад и бифштексам, похожим на каучук, и рагу с желтым соусом, и яйцам, и жесткой дичи. В качестве фруктов подавались в изобилии бананы как в свежем виде, так и в виде варенья. Хлеб?.. Да, он был довольно вкусный, но, конечно, маисовый. Вино?.. Оно было и дорогое, и неважное. Таков оказался этот завтрак, который, впрочем, съеден был очень скоро.

После полудня «Симон Боливар» миновал остров Бернавель. В этом месте Ориноко усеяно островами и островками, и заднее колесо парохода должно было работать изо всех сил, чтобы преодолеть силу течения. Впрочем, опасности натолкнуться на берег не было, так как капитан парохода оказался довольно искусным лоцманом.

Левый берег реки был изрезан многочисленными бухтами с крутыми лесистыми берегами, особенно за Альмаценом — маленькой деревушкой с тремя десятками жителей, совершенно такой же, какой видел ее восемь лет назад Шаффаньон. То тут, то там в реку впадали маленькие притоки: Бари, Лима. У их устьев купами стояли громадные деревья — капаиферы, из которых добывается дорогое масло, и особые местные пальмы. Со всех сторон виднелись стада обезьян; съедобное мясо их, конечно, было не хуже тех подошв — бифштексов, которые подавались за завтраком и которые опять должны были появиться за столом к обеду.

Трудность навигации по Ориноко заключается не только в островах. Здесь можно также встретить в самом фарватере опасные рифы. Однако «Симон Боливар» благополучно миновал все опасности и вечером, пройдя около 100–120 километров, пристал у деревни Монтако.

Здесь стоянка должна была продлиться до следующего утра, так как было бы неблагоразумно пускаться в дальнейший путь в облачную й безлунную ночь.

В девять часов сержант Мартьяль решил, что пора ложиться спать, и Жан не стал возражать дядюшке.

Оба они направились в свои каюты, расположенные на корме во втором этаже. Каждая из этих кают имела по одной простой деревянной койке с легким одеялом и тоненьким матрацем, вполне достаточным в этой тропической полосе.

Юноша тотчас разделся и лег в свою койку, которую Мартьяль завесил кисейным пологом — необходимой защитой от назойливых насекомых Ориноко. Сержант не мог допустить, чтобы хоть одно из этих насекомых осмелилось тревожить его племянника. Что касается его самого, то он мало заботился о себе: его кожа была достаточно толста, чтобы предохранить от укусов, да и вообще, он никому бы не дал себя в обиду.

Под защитой кисеи Жан не проснулся до самого утра, хотя над пологом всю ночь стоял стон от кружившихся над ним насекомых.

На другой день, рано утром, «Симон Боливар», в топках которого все время поддерживался огонь, опять двинулся в путь, пополнив свой запас топлива из прибрежных лесов.

Пароход остановился на ночь в одной из двух бухт, находящихся слева и справа от деревни Монтако. Как только он вышел из нее, красивая группа домиков деревни — этого важного тогда пункта — скрылась из виду за крутым поворотом реки.

В течение этого дня пароход миновал поселок Санта-Круц, состоящий всего из 20 хижин и находящийся на левом берегу Ориноко, затем остров Гуанорес, где когда-то была резиденция миссионеров, наконец, остров Муэрто.

Несколько раз привилось проходить узкими местами реки. Но эти препятствия, которые доставили бы много хлопот гребным или парусным судам, от «Симона Боливара» требовали небольших усилий: всего только некоторого излишка топлива, который заставил огромное колесо сильнее бить воду широкими лопастями. Таким образом, были без особой задержки пройдены три или четыре протока и даже так называемая «Пасть Ада», которую Жан указал несколько ниже по течению.

— Однако, — сказал Мартьяль, — указания книжонки этого француза вполне сходятся с тем, что мы видим с палубы «Симона Боливара».

— Да, дядюшка! Но мы в двадцать четыре часа пробегаем на пароходе столько, сколько этот француз проходил в свое время в три-четыре дня. Правда, когда мы сменим пароход на лодки в среднем течении Ориноко, мы будем двигаться так же медленно, как и он. Впрочем, не все ли это равно! Главное — это прибыть в Сан-Фернандо, где я надеюсь получить более точные справки.

— Конечно, тем более что не мог же полковник пройти этими местами, не оставив никаких следов! В конце концов, мы узнаем же, наконец, где он раскинул свою палатку. Ах! Когда мы будем с ним… когда ты бросишься к нему в объятия… когда он узнает…

— …что я твой племянник… твой племянник! — повторил юноша, который постоянно боялся какой-нибудь неосторожности своего нареченого дядюшки.

Вечером «Симон Боливар» остановился около холма, на котором живописно раскинут город Мапир.

Мигуэль, Фелипе и Варинас, пользуясь наступающими сумерками, захотели посетить этот довольно важный пункт, находящийся на левом берегу реки. Жану тоже хотелось отправиться с ними; но сержант Мартьяль объявил, что неприлично оставлять пароход, и Жан должен был послушаться его.

Что касается трех членов Географического общества, то они не пожалели о своей прогулке. С вершины холма им открылся чудесный вид на реку как вверх, так и вниз по течению, на север, где виднелись льяносы, окаймленные ярко-зеленым поясом леса, — эти обширнейшие равнины, на которых индейцы пасут своих мулов, лошадей и ослов.

В девять часов все пассажиры уже спали в каютах, приняв предварительно меры против комаров.

Следующий день прошел при проливном дожде. Никто не мог выйти на палубу. Сержант Мартьяль и юноша проводили эти длинные часы в задней гостиной, где расположились также Мигуэль, Варинас и Фелипе. Трудно было бы при этих условиях не ознакомиться с вопросом «Атабапо-Гуавьяре-Ориноко», потому что географы только о нем и говорили. В разговор вмешались и некоторые из пассажиров, примыкая то к одному, то к другому ученому, хотя с уверенностью можно было сказать, что ни один из этих любопытных не отправится в Сан-Фернандо, чтобы лично разрешить этот вопрос.

— А какое же это может иметь значение? — спросил сержант Мартьяль племянника, когда тот объяснил ему тему разговора. — Как бы ни называлась та или другая река, это не больше как вода, текущая по своему естественному руслу…

— Что ты говоришь, дядюшка! — ответил Жан. — Ведь если бы не существовало таких вопросов, к чему были бы географы, а если бы не было географов…

— …мы не могли бы изучать географию, — закончил сержант Мартьяль. — Во всяком случае, для меня ясно одно: что мы будем иметь удовольствие ехать с этими спорщиками до Сан-Фернандо.

Действительно, начиная от Кайкары путешествие предстояло совместное, в особого рода лодке, приспособленной к многочисленным порогам среднего Ориноко.

Благодаря отвратительной погоде в этот день прошли мимо острова Тигритта, даже не разглядев его.

Зато во время завтрака и обеда путешественники могли полакомиться превосходной рыбой, морокотой, которая водится здесь в громадном количестве и которую массами отправляют в соленом виде в Боливар и Каракас.

Незадолго до полудня пароход обогнул с запада устье Коры. Эта река — один из самых больших притоков, впадающих справа в Ориноко. Она течет с юго-востока через территорию племен панаресов, инаосов, аребатосов, тапаритосов и орошает одну из живописнейших долин Венесуэлы. Местные поселения, расположенные поблизости от берегов Ориноко, населены метисами испанского происхождения.

В более отдаленных обитают лишь кочевые индейцы-скотоводы, так называемые гомеросы.

Жан употребил часть свободного времени на чтение рассказа своего соотечественника, который в первую экспедицию, в 1885 году, бросив Ориноко, углубился в льяносы Коры, где еще держатся племена аригвасов и квириквирипасов. Все опасности, через которые прошел французский путешественник, и даже еще в большей мере, предстояли и Жану, если бы ему пришлось подняться до самого верхнего течения реки. Но как ни восторгался юноша энергией и храбростью этого француза, он надеялся все же, что его энергия и храбрость будут не меньше.

Правда, один был взрослый человек, а другой всего только юноша, почти ребенок. Но Жан надеялся, что ему удастся преодолеть все трудности подобного путешествия и довести его до конца!

Ниже устья Коры Ориноко все еще очень широко — около 3000 метров. В течение трех месяцев дожди и притоки сильно подняли его уровень. Тем не менее капитану «Симона Боливара» пришлось маневрировать осторожно, чтобы не сесть на мель, находящуюся около острова Тукурагвы, против реки того же имени. Может быть, однако, пароход все же коснулся несколько раз дна, по крайней мере об этом говорили беспокоившиеся пассажиры.

Как бы то ни было, из затруднений на этот раз вышли без аварий, и вечером «Симон Боливар» бросил якорь в глубине одной из бухт правого берега, называемой Лас-Бонитас.

Глава четвертая. ПЕРВЫЕ СВЕДЕНИЯ

Лас-Бонитас — это официальная резиденция военного губернатора области, орошаемой рекой Кора. Городок этот, расположенный на правом берегу Ориноко, занимает приблизительно то самое место, которое когда-то занимала испанская миссия Альтаграсиа.

Миссионеры — это настоящие завоеватели испано-американских провинций, и они не без зависти смотрят на то, как англичане, немцы и французы стараются обратить в свою веру туземцев, живущих в глубине страны. Это обстоятельство делает всетда возможными различные столкновения.

Военный губернатор находился в это время в Лас-Бонитасе. Он был лично знаком с Мигуэлем. Узнав, что тот направляется к верхнему течению Ориноко, он поспешил на пароход, как только последний стал на якорь.

Мигуэль представил губернатору обоих своих друзей. Произошел обычный обмен любезностями. Так как «Симон Боливар» должен был простоять в бухте до часу пополудни следующего дня, то путешественники получили от губернатора приглашение на завтрак.

Отход в час дня давал пароходу возможность прибыть в тот же вечер в Кайкару, где пассажиры, которые не ехали в Сан-Фернандо или другие городки и местечки провинции Апур, должны были оставить «Симона Боливара».

На следующий день, 15 августа, все трое членов Географического общества отправились к жилищу губернатора. Но еще раньше сержант Мартьяль по предложению племянника сошел вместе с ним на берег, и они оба прогуливались по улицам Лас-Бонитаса.

Город в этой части Венесуэлы представляет собой простую деревушку, состоящую из нескольких разброшенных хижин, заросших густой тропической зеленью. То тут, то там можно было заметить группы великолепных деревьев, которые свидетельствовали о чрезвычайном плодородии почвы; то были чаппаросы с кривыми стволами, покрытые грубыми и сильно пахнущими листьями, пальмы из породы «коперничиас», ветки которых распростерты в виде змей, а вершины — в виде веера, пальмы «моричес», которые отличаются тем, что высасывают из почвы влагу с такой силой, что у их корней трескается земля.

Тут же можно было заметить так называемые копаиферы, громадные мимозы с широкими ветвями и бледно-розовыми листьями чрезвычайно изящной формы.

Жан и сержант Мартьяль зашли вглубь этих рощ, в которых в бесчисленном количестве росли великолепные недотроги, так называемые «сонные деревья», с удивительной окраской.

Между деревьями прыгали целые стаи обезьян. Этих человекообразных насчитывают на венесуэльской территории до шестнадцати видов. С ветки на ветку перепархивали многочисленные птицы, называемые трупиалами, которые считаются первыми тенорами среди воздушных музыкантов и гнезда которых висят на оконечностях длинных лиан; затем так называемые «кучера лагун», прелестные птицы, грациозные и ласковые; тут можно было заметить также спрятанных в трещинах почвы и ждущих ночи, чтобы выпорхнуть из своих убежищ, птичек, обычно известных под именем «дьяволят», которые, взлетая к вершинам деревьев, производят впечатление пущенной из лука стрелы.

Шагая все дальше и дальше среди пальм, сержант Мартьяль наконец сказал:

— Нужно было взять с собой ружье.

— Что же, ты хочешь убивать обезьян? — спросил Жан.

— Обезьян, нет… Но… если тут есть хищное зверье…

— О, будь покоен, дядюшка! Нужно очень далеко уйти от жилья, чтобы встретить опасных хищников. Впоследствии нам, вероятно, придется иметь дело с ними…

— Все равно, солдат не должен выходить без оружия, и мне следовало бы за это запретить себе отлучку из казарм…

Сержанту Мартьялю не пришлось, однако, раскаиваться в этом упущении. Ягуары и другие хищники главным образом ютятся в густых лесах по верховью реки. Здесь же можно было встретить только довольно безобидных медведей, питающихся рыбой и медом.

В течение этой прогулки сержант Мартьяль заметил только несколько боязливых грызунов.

Что касается жителей здешней местности, то это были большей частью метисы, смешанные с индейцами; те и другие гораздо больше расположены были прятаться в своих хижинах, чем выходить наружу.

Встретить свирепых индейцев Ориноко можно было только гораздо выше по реке, и сержант Мартьяль, конечно, не должен был бы там никогда забывать своего карабина, если он не хотел поплатиться своей персоной за грехи белых «цивилизаторов» этой страны.

После довольно утомительной прогулки по окрестностям Лас-Бонитаса, продолжавшейся около трех часов, дядюшка с племянником возвратились на «Симон Боливар» к завтраку.

В это время Мигуэль, Фелипе и Варинас, собравшись в губернаторском доме, садились за стол.

Меню, правда, было простое, но зато гостям был оказан самый любезный прием. Само собой разумеется, разговор вертелся около цели путешествия трех географов, причем, однако, губернатор, как светский человек, воздерживался от выражения личного мнения в пользу того или другого предложения. Результатом было то, что разговор ни разу не перешел в спор, хотя и тут губернатору пришлось не раз отклонять разговор в сторону.

Так, между прочим, в один из моментов, когда Фелипе и Варинас начали повышать голоса, он ловко переменил тему, сказав:

— Не знаете ли, господа, нет ли между пассажирами «Симона Боливара» таких, которые направляются к верхнему течению Ориноко?

— Этого мы не знаем, — ответил Мигуэль, — но, кажется, большая часть их думает остановиться в Кайкаре, а другая — продолжит путешествие по Апуре до колумбийских поселений…

— Если только эти два француза, которые едут с нами, не направляются к верховьям Ориноко, — заметил Варинас.

— Два француза? — спросил губернатор.

— Да, — ответил Фелипе, — один из них старик, а другой юноша; они сели на пароход в Боливаре.

— Куда же они едут?

— Этого никто не знает, — ответил Мигуэль, — так как они очень неразговорчивы. Когда кто-нибудь хочет заговорить с юношей, старик, который имеет вид старо-то солдата, грубо вмешивается в беседу, а если кто-нибудь пробует настаивать на ней, то он резко приказывает племяннику — кажется, молодой человек его племянник — уйти в свою каюту… В общем, этот дядюшка производит впечатление воспитателя.

— Мне очень жаль мальчика, который находится в руках такого воспитателя, — опять вмешался в разговор Варинас, — так как он, по-видимому, очень страдает от грубого обращения.

— В конце концов, — сказал Мигуэль, — мы сегодня же вечером узнаем, направляются ли эти два француза к верховьям Ориноко. Меня это не удивило бы, так как юноша постоянно заглядывает в книгу своего соотечественника, ученого, который несколько лет назад исследовал истоки этой реки…

— Если они находятся в горных массивах Паримы! — воскликнул Фелипе, сторонник Атабапо.

— А если они находятся в горах Анд, — воскликнул Варинас, — в том самом месте, где начинается неправильно считаемый притоком Гуавьяре!..

Губернатор понял, что спор начинается с новой силой.

— Господа, — сказал он гостям, — этот дядюшка с его племянником возбуждают мое любопытство. Если они намерены остановиться в Кайкаре, если они не направляются в Сан-Фернандо на Апуре или в Нутриас — одним словом, если они предполагают продолжить свое путешествие к верховьям Ориноко, то я спрашиваю себя: какая же у них цель? Французы отважны, я согласен, они прекрасные исследователи, но эти южноамериканские территории стоили им уже нескольких жертв… Доктор Крево был убит индейцами в долинах Боливии, его товарищ Франсуа Бурбон пропал без вести. Правда, Шаффаньону удалось достигнуть истоков Ориноко…

— Ориноко ли? — возразил Варинас, который никогда не оставил бы без энергичного протеста столь чудовищное утверждение.

— Ориноко ли это, — ответил губернатор, — мы узнаем после вашего путешествия, господа! Итак, я говорил, что если Шаффаньону и удалось вернуться целым и невредимым, то, во всяком случае, он не раз рисковал быть убитым, как были убиты его предшественники. Право, можно подумать, что наша великолепная венесуэльская река притягивает к себе французов, не говоря уж о тех, которые находятся среди пассажиров «Симона Боливара».

— Да, это правда, — заметил Мигуэль. — Несколько недель назад два таких храбреца предприняли исследование в льяносах к востоку от реки.

— Вы правы, Мигуэль! — ответил губернатор. — Они были у меня. Это молодые люди двадцати пяти — тридцати лет, один, Жак Хелло, исследователь, другой, по имени Герман Патерн, один из тех натуралистов, которые готовы пожертвовать жизнью, чтобы открыть новую травку…

— И с тех пор вы не имеете о них никаких вестей? — спросил Фелипе.

— Никаких. Я знаю только, что они направились из Кайкары на лодке и что их видели около Буэна-Висты и в Урбане, откуда они отправились вверх по течению одного из правых притоков реки. С тех пор о них ничего не слышно, и их судьба не может не вызывать беспокойства.

— Будем надеяться, — сказал Мигуэль, — что эти исследователи не попали в руки квивасов или убийц и грабителей, вытесненных из Колумбии и кочующих под начальством некоего Альфаниза, беглого каторжника из Кайенны…

— Верно ли это? — спросил Фелипе.

— Да, по-видимому. Я не желаю вам встретиться с шайками квивасов, — прибавил губернатор. — Впрочем, возможно, эти два француза и не попали в западню; возможно, они счастливо продолжают свое отважное путешествие; возможно, наконец, ожидать со дня на день их возвращения через один из поселков правого берега. Желаю им такого же успеха, какой имел их соотечественник. Но говорят также об одном миссионере, который еще дальше углубился по этой территории к востоку: это испанец, отец Эсперанте. После короткого пребывания в Сан-Фернандо он решился отправиться еще дальше истоков Ориноко.

— Фальшивого Ориноко! — воскликнули в один голос Фелипе и Варинас.

Они бросили вызывающий взгляд своему сотоварищу, который, кивнув, сказал:

— Фальшивого с вашей точки зрения, мои дорогие друзья! — Мигуэль прибавил, обращаясь к губернатору:

— Мне кажется, я слышал, что этот миссионер учредил миссию…

— Да, миссию Санта-Жуана, в окрестностях Рораймы. И, кажется, она процветает.

— Трудная это задача, — сказал Мигуэль.

— В особенности когда дело идет, — ответил губернатор, — о том, чтобы обратить в католичество самое упорное из племен, бродящих по юго-восточной территории, — гуахарибосов. Первые годы об отце Эсперанте не было никаких вестей, и в 1888 году французский путешественник тоже ничего о нем не слышал, хотя миссия Санта-Жуана находится недалеко от истоков…

На этот раз губернатор поостерегся прибавить «Ориноко», чтобы не возбудить вновь спора.

— Но, — продолжал он, — года два назад о нем были получены сведения в Сан-Фернандо, и, по-видимому, его деятельность среди гуахарибосов дает желанные результаты.

До конца завтрака продолжался разговор о фактах, относящихся к местности, орошаемой средним течением Ориноко.

К полудню гости губернатора встали из-за стола и вернулись на «Симон Боливар», который должен был уйти через час.

Дядюшка и его племянник, вернувшись на пароход к завтраку, больше на берег не сходили. Они находились на мостике и издали еще заметили возвращавшихся на пароход Мигуэля и его товарищей.

Губернатор решил их проводить. Желая пожать им в последний раз руку перед самым отходом парохода, он взошел на него и поднялся на спардек.

Увидев губернатора, Мартьяль сказал Жану:

— Ну, это по крайней мере генерал-губернатор, хотя он и носит курточку вместо сюртука, соломенную шляпу вместо треуголки и хотя его грудь не украшена орденами…

— Возможно, дядюшка!

— Это один из тех генералов без солдат, которых так много в американских республиках!

— У него вид очень интеллигентного человека, — заметил юноша.

— Может быть, но он, кажется, очень любопытен, — возразил Мартьяль. — Он разглядывает нас так, что это мне не совсем нравится… А по правде говоря, даже и вовсе не нравится!

Действительно, губернатор особенно внимательно всматривался в обоих французов, о которых шла речь у него за завтраком.

Их присутствие на борту «Симона Боливара», цель предпринятого ими путешествия, вопрос, остановятся ли они в Кайкаре или поедут дальше по Апуре или же по Ориноко, — все это чрезвычайно возбуждало его любопытство. Обыкновенно исследователи реки — это люди зрелых лет, какими были, например, те двое, которые посетили Лас-Бонитас несколько недель назад и о которых не было вестей со времени их отъезда из Урбаны. Но предположить, что этот юноша шестнадцати — семнадцати лет и этот старый солдат шестидесяти лет отправляются в научную экспедицию, было довольно трудно…

Впрочем, всякий губернатор имеет право интересоваться целью, с которой приезжают иностранцы в его владения; он может задавать им по этому поводу вопросы и вообще расспрашивать их, по крайней мере в порядке частной беседы.

Пользуясь этим правом, губернатор сделал несколько шагов по направлению к французам, беседуя с Мигуэлем, которого Фелипе и Варинас, занятые в своих каютах, оставили одного в качестве компаньона губернатору.

Сержант Мартьяль понял маневр.

— Внимание! — сказал он. — Генерал ищет знакомства с наи. Вероятно, он спросит нас, кто мы такие… Зачем мы явились сюда… Куда едем…

— Что же тут такого, Мартьяль, зачем нам скрывать это? — ответил Жан.

— Я не люблю, когда занимаются моими делами, и живо отошью его…

— Что же, ты хочешь нам затруднения? — сказал юноша, удерживая его за руку.

— Я не хочу, чтобы с тобой разговаривали… Я не хочу, чтобы около тебя увивались…

— А я не хочу, чтобы ты погубил наше путешествие своей неловкостью или глупостью! — возразил Жан решительным тоном. — Если губернатор Коры станет меня расспрашивать, я буду ему отвечать. Мне даже хотелось бы кое-что разузнать у него.

Сержант проворчал что-то себе под нос, выпустил несколько густых облаков дыма из своей трубки и подошел к племяннику, с которым в это время губернатор заговорил по-испански:

— Вы француз?

— Да, — ответил Жан.

— А ваш товарищ?

— Мой дядюшка… такой же француз, как и я… отставной сержант.

Сержант Мартьяль хотя и плохо говорил по-испански, понял, что говорят о нем. Он выпрямился во весь рост, убежденный, что сержант 72-го линейного полка стоит венесуэльского генерала, хотя бы и губернатора области.

— Я думаю, что не буду нескромен, молодой человек, — сказал губернатор, — если спрошу вас, едете ли вы дальше Кайкары?

— Да… дальше, — ответил Жан.

— По Ориноко или по Апуре?

— По Ориноко.

— До Сан-Фернандо на Атабапо?

— Да, до этого города и даже, может быть, дальше, если справки, которые мы надеемся там получить, вынудят нас к этому.

Губернатор был, видимо, тронут решительным видом юноши, отчетливостью его ответов. Все это возбуждало в нем, как и в Мигуэле, живейшую симпатию к юноше.

Между тем сержант Мартьяль никак не хотел таких слишком явных симпатий от кого бы то ни было по отношению к своему племяннику. Ему не нравилось, что его рассматривали так близко, он не хотел, чтобы другие, кто бы они ни были, восторгались его естественной грацией и красотой. Особенно его сердило, что Мигуэль и не думал скрывать своих чувств к юноше. Что касается губернатора Коры — это его беспокоило мало, так как он должен был остаться в Лас-Бонитасе; но Мигуэль — это было совсем другое. Он был даже больше чем пассажир «Симона Боливара»… Он должен был подняться по реке вместе с ними до Сан-Фернандо… и раз он познакомился с Жаном, будет очень трудно помешать тем близким отношениям, которые почти обязательно возникают между пассажирами во время долгого путешествия.

Почему же нет?.. — спросит кто-нибудь сержанта Мартьяля. Почему он не желает, чтобы лица, способные, быть может, оказать друг другу взаимные услуги во время путешествия по Ориноко, где не совсем безопасно, — почему им было бы неприлично войти в близкие отношения с дядюшкой и племянником?.. Разве это не обычное явление?

Конечно, это так. И однако, если бы кто-нибудь спросил сержанта Мартьяля, почему он был намерен этому препятствовать, то старый солдат ответил бы:

— Потому что это мне не подходит!

И спрашивающему пришлось бы удовольствоваться этим ответом, так как никакого другого он не добился бы.

В данном случае положение сержанта было тем хуже, что он не мог «отшить» генерала и вынужден был слушать разговор губернатора с юношей.

Между тем губернатор, заинтересованный своим собеседником, все больше и больше вдавался в подробности.

— Вы едете в Сан-Фернандо? — спросил он Жана.

— Да.

— С какой целью?

— Чтобы получить там справки.

— Справки… о ком?..

— О полковнике Керморе.

— Полковнике Керморе?.. — сказал губернатор. — Первый раз в жизни слышу это имя. Да и вообще никогда не слыхал, чтобы со времени Шаффаньона какой-либо француз был в Сан-Фернандо…

— А между тем он был там несколько лет назад, — заметил юноша.

— На чем вы основываетесь, утверждая это? — спросил губернатор.

— На последнем письме полковника, полученном во Франции. Письмо это было адресовано одному из его друзей в Нант и подписано его именем.

— Так вы говорите, мое дорогое дитя, — продолжал губернатор, — что полковник Кермор останавливался несколько лет назад в Сан-Фернандо?

— Это не подлежит ни малейшему сомнению, так как его письмо помечено 12 апреля 1879 года.

— Это меня удивляет!..

— Почему?

— Потому что я находился тогда в этом городе в качестве губернатора Атабапо, и если этот француз, полковник Кермор, появился бы на территории, я, конечно, был бы об этом осведомлен. Между тем я решительно ничего не могу припомнить… решительно ничего!

Это утверждение губернатора произвело, по-видимому, глубокое впечатление на юношу. Лицо его, оживившееся было во время разговора, потеряло румянец. Он побледнел, глаза его сделались грустными, и он должен был сделать громадное усилие над собой, чтобы не выдать своего волнения.

— Благодарю вас, — сказал он, — благодарю за участие, которое вы приняли в нас — в дядюшке и во мне… Но, как ни уверены вы, что ничего не слышали о полковнике Керморе, тем не менее вполне достоверно, что он был в Сан-Ферьандо в апреле 1879 года, так как именно оттуда он послал последнее письмо, которое было получено от него во Франции.

— А с какой целью он ездил в Сан-Фернандо? — задал Мигуэль вопрос, которого не успел еще предложить губернатор.

Это вмешательство ученого в разговор заставило сержанта Мартьяля бросить на него убийственный взгляд.

«Этому еще чего надо?.. Ну, губернатор еще туда-сюда… Но этот „стрюк“…»

Однако Жан поспешил ответить и «стрюку»:

— Зачем поехал туда полковник, я не знаю… Это тайна, которую мы откроем, если нам удастся отыскать его.

— Что же вас связывает с полковником Кермором? — спросил губернатор.

— Он мой отец, — ответил Жан, — и я приехал в Венесуэлу, чтобы отыскать его!

Глава пятая. «МАРИПАР» И «ГАЛЛИНЕТТА»

Положению Кайкары, лежащей у излучины реки, мог бы позавидовать любой город. Она стоит тут точно гостиница на повороте дороги, занимая превосходную позицию, способствующую ее процветанию даже на расстоянии 400 километров от дельты Ориноко.

Действительно, Кайкара процветала благодаря близости Апуре, который, несколько ниже по течению, является торговым путем между Колумбией и Венесуэлой.

«Симон Боливар» достиг этого порта лишь к девяти часам вечера. Выйдя из Лас-Бонитаса в час пополудни, затем пройдя последовательно реку Кучиверо, Мана-пир, остров Таруму, он высадил своих пассажиров у набережной Кайкары.

Это были, конечно, те пассажиры, которых пароход не должен был доставить по Апуре в Сан-Фернандо или Нутриас.

Трио географов, сержант Мартьяль и Жан Кермор да еще несколько путешественников были этими пассажирами. На другой день с восходом солнца «Симон Боливар» должен был покинуть городок, чтобы затем подняться по течению этого важного притока Ориноко до подошвы колумбийских Анд.

Мигуэль сообщил двум своим друзьям о тех объяснениях, которые юноша дал губернатору, и они оба знали теперь, что Жан отправляется на поиски своего отца вместе со старым солдатом, сержантом Мартьялем, в качестве воспитателя. Уже 14 лет прошло с тех пор, как полковник Кермор покинул Францию и отправился в Венесуэлу. Какие причины заставили его эмигрировать с родины, что он делал в этих отдаленных странах, — об этом, может быть, станет известно в будущем.

Вот почему Жан Кермор, решившись отыскать своего отца, предпринял это трудное и опасное путешествие. Такая решимость в юноше невольно вызывала симпатию к нему. Мигуэль, Фелипе и Варинас решили прийти по мере сил ему на помощь, как только им удастся собрать кое-какие указания о судьбе полковника Кермора.

Правда, Мигуэлю и его двум товарищам приходилось бороться с противодействием свирепого сержанта Мартьяля. Позволит ли тот им ближе познакомиться со своим племянником? Сдастся ли им преодолеть это поистине необъяснимое недоверие старого солдата? Сдастся ли смягчить этого цербера, делающего все возможное, чтобы отдалить от себя людей?.. Задача предстояла трудная, но, во всяком случае, она могла быть решена, если им придется ехать на одном судне до Сан-Фернандо.

Кайкара насчитывает до 500 жителей, кроме того, ее часто посещают путешественники, которых дела заставляют ездить по верхнему Ориноко. В городе имеется одна или две гостиницы, в сущности, — простые хижины. В одной из них и расположились на несколько дней в ожидании дальнейшего путешествия трое ученых и оба француза.

На другой день, 16 августа, Мартьяль и Жан осматривали Кайкару, отыскивая в то же время подходящее судно.

Городок этот имеет оживленный и цветущий вид и расположен между правым берегом реки и прилегающими к нему холмами Паримы, против селения Кабрутты, которое раскинуто на другом берегу. Перед городком лежит продолговатый островок, каких много на Ориноко, покрытый красивым лесом. Маленький порт городка вырисовывается над береговыми гранитами, у которых шумит течение реки. Здесь насчитывается до 150 хижин — если угодно, домов, — большинство которых выстроено из камня, с крышами из пальмовых листьев или красной черепицы, которая ярко выделяется на зеленом фоне листвы. Городок оканчивается холмом вышиной 50 метров. На его вершине виднеется монастырь миссионеров, никем не обитаемый со времени экспедиции Мирандо и войны государств Южной Америки за освобождение.

Главнейшей заботой Жана Кермора и сержанта Мартьяля было достать лодку, чтобы подняться по среднему течению Ориноко, между Кайкарой и Сан-Фернандо, на протяжении 800 километров. Такой же заботой являлось это и для Мигуэля, Фелипе и Варинаса.

Конечно, общее соглашение между сержантом Мартьялем и Мигуэлем могло только облегчить решение задачи. Не все ли равно, в конце концов, ехать втроем или впятером! Лодки здесь достаточно вместительны, а количество гребцов не пришлось бы увеличивать.

Наем гребцов не совсем легок, так как требуются опытные люди. Лодкам приходится плыть против ветра, в сильный дождь и против течения. Кроме того, на реке много порогов и мелей. Ориноко имеет свои капризы и гневается так же, как и океан, плавание по нему рискованно и опасно.

Обыкновенно гребцов набирают из прибрежных жителей. Многие туземцы сделали из этого занятия себе ремесло и управляют лодками с большим искусством и большой отвагой. Наиболее надежными считают банивасов, племена которых главным образом посещают территорию, орошаемую течениями Гуавьяре, Ориноко и Атабапо. Поднявшись по реке с пассажирами или с товаром, банивасы спускаются опять до Кайкары и здесь ожидают новых пассажиров или нового груза.

Можно ли было доверяться этим гребцам?.. Да, когда они в малом числе. Таким образом, если бы пришлось нанять только одну лодку, то в этом отношении можно было быть гарантированными. Так рассуждал благоразумный Мигуэль, и он был прав. К тому же, питая симпатию к Жану, он считал, что последний только выиграл бы, имея попутчиками его и двух его друзей.

Поэтому он решил воздействовать на сержанта Мартьяля. Заметив их в маленьком порту Кайкары, где они искали лодку, Мигуэль немедленно подошел к ним.

Не обращая внимания на сдвинутые брови старого солдата и его неприветливое лицо, Мигуэль обратился к нему на французском языке, которым владел свободно:

— Господин сержант, мы имели удовольствие вместе ехать на «Симоне Боливаре»…

— …и расстаться вчера вечером, — ответил сержант Мартьяль.

Мигуэль сделал вид, что принял обращенную к нему фразу за любезность, и продолжал:

— Мои друзья и я только в Лас-Бонитасе… из разговора вашего племянника…

Рот сержанта Мартьяля начал кривиться. Это был плохой знак. Перебивая Мигуэля, он сказал:

— Разговора, говорите вы?..

— Из разговора Жана Кермора с губернатором мы узнали о вашем намерении высадиться в Кайкаре…

— Я думаю, что нам не надо было спрашивать у кого бы то ни было разрешения на это?.. — возразил ворчун сухим тоном.

— Конечно, — сказал Мигуэль, решив не считаться с дурным приемом, который, очевидно, ожидал все его предложения. — Но, узнав о цели вашего путешествия…

— Раз!.. — процедил сержант Мартьяль сквозь зубы, точно высчитывая, на сколько вопросов любезного географа ему придется отвечать.

— Об условиях, при которых ваш племянник отправляется на поиски своего отца, полковника Кермора…

— Два!.. — произнес сержант Мартьяль.

— И зная, что вы намерены подняться по Ориноко до Сан-Фернандо…

— Три!.. — пробурчал сержант.

— Я хочу вам предложить, не нашли ли бы вы более подходящим, более выгодным и более безопасным совершить переезд из Кайкары в Сан-Фернандо вместе с нами, в одной лодке…

Предложение Мигуэля было вполне приемлемым. Казалось, не было причин отказываться от него. Выбрав достаточно вместительную лодку, впятером путешественники совершили бы переезд в более благоприятных условиях.

Таким образом, сержанту Мартьялю трудно было найти благовидный предлог для отказа. Однако, не посоветовавшись даже с племянником, как человек, решение которого было принято заранее, он сухо ответил:

— Чувствительно тронут, сударь, очень польщен!.. Но если бы даже ваше предложение оказалось еще более выгодным, оно нам не подошло бы.

— Но что же в нем неподходящего? — спросил Мигуэль, несколько удивленный тем, что его предложение нашли неприемлемым.

— Неподходящее потому… что не подходит нам! — возразил Мартьяль.

— Конечно, вы имеете свои причины так отвечать, господин сержант! — продолжал Мигуэль. — Однако я хотел быть вам полезным и ничем не заслужил такого обидного ответа…

— Очень сожалею… да… очень сожалею, сударь, — ответил Мартьяль, который чувствовал себя, очевидно, не совсем хорошо, — но я не мог ответить вам иначе как отказом…

— Отказ может быть сформулирован в известных формах, и я не узнаю в ваших речах любезности француза…

— Ну, сударь, — возразил старый солдат, который начинал горячиться, — тут не до любезностей… Вы сделали нам предложение… это предложение я имею основания не принимать, и я сказал вам об этом, как сказалось… не ища тонкостей фразеологии… Если вы находите нужным придраться к этому…

Надменный вид, который принял Мигуэль, не мог способствовать успокоению сержанта Мартьяля, не отличавшегося большим терпением. Тогда в разговор вмешался Жан Кермор:

— Прошу вас извинить моего дядюшку… Он совсем не был намерен вас оскорбить… То, что вы нам предложили, доказывает большое внимание с вашей стороны, и во всяком другом положении мы с удовольствием воспользовались бы вашей любезностью… Но наше желание — иметь отдельную лодку, которой мы могли бы свободно располагать, смотря по обстоятельствам, так как возможно, что собранные в дороге указания заставят нас изменить маршрут, вынудят к остановке в том или другом городке… Одним словом, нам необходима свобода действий…

— Очень хорошо, господин Кермор! — ответил Мигуэль. — Мы не намерены вас в чем-либо стеснять… И, несмотря на не совсем любезный ответ вашего дядюшки…

— Ответ старого солдата, сударь! — воскликнул сержант.

— Пусть так!.. Во всяком случае, если мои друзья и я сможем оказаться вам полезными во время путешествия.

— Благодарю вас за себя и за дядюшку, — ответил молодой человек, — в случае нужды, поверьте, мы не постесняемся обратиться к вашей помощи.

— Вы слышите, господин сержант?.. — спросил Мигуэль по пунасмешливо-полусерьезно.

— Я слышу, господин географ! — грубо ответил Мартьяль, не желавший сдаваться, несмотря на предупредительность Мигуэля.

Тогда Мигуэль протянул руку Жану Кермору, который дружески пожал ее. Это в свою очередь вызвало со стороны ужасного дядюшки грозный блеск глаз, сопровождаемый довольно внушительным ворчанием.

Когда сержант и юноша остались одни, то «воспитатель» сказал:

— Ты видел, как я его принял, этого подозрительного стрюка?..

— Ты скверно его принял, и — скажу прямо — ты был не прав.

— Я был не прав?..

— Со всех сторон.

— Что же, мне оставалось согласиться ехать с этими тремя боливарцами в их лодке!

— Ты хорошо сделал, что отказался, но надо было сделать это более любезно!

— Совсем не было необходимости быть любезным с человеком, который навязывается.

— Мигуэль совсем не был навязчив, он вел себя только как предупредительный человек, и его предложение следовало бы принять… если бы это было возможно… Но и отказываясь от него, ты должен был поблагодарить его самым вежливым образом. Кто знает, может быть, его друзья и он смогут чем-нибудь облегчить нашу задачу благодаря тем связям, которые они, конечно, имеют в Сан-Фернандо, и помогут нам отыскать: тебе — твоего полковника, мой добрый Мартьяль, а мне — моего отца…

— Так… Значит, я был не прав?

— Да, дядюшка!

— И прав ты?

— Да, дядюшка!

— Спасибо, племянник!

Лодки среднего Ориноко небольшого размера, выдалбливаются из стволов крупных деревьев, между прочим, из кашикамо. Большие же лодки делаются из особо выделанных досок, выгнутых на бортах и заостренных к носу.

При всем том эти лодки настолько крепки, что выдерживают перетаскивание их через пороги. Посередине их находится мачта, поддерживаемая штагом и двумя вантами; к мачте приспособляется квадратный парус, действующий как при попутном, так и при боковой ветре. Управляет лодкой при помощи длинного кормового весла рулевой. От мачты и до носа лодка открыта, и в этой части ее помещается экипаж, состоящий из десяти индейцев: рулевою и девяти матросов.

Задняя часть лодки, от мачты до кормы, за исключением места для рулевого, защищена плетенкой из пальмовых листьев, образующих нечто вроде крыши.

Эта плетенка составляет как бы каюту. В ней имеются койки — простые соломенные подстилки, приспособления для кухни и для стола, маленькая жаровня для приготовления кушанья: дичи или рыбы. Каюта может быть разделена на несколько отделений спускающимися циновками, так как ее длина достигает 5–6 метров, а вся лодка — 10–11 метров.

Эти оринокские «пироги» известны под названием «фальк». Когда ветер благоприятный, они идут под парусами, впрочем, довольно медленно, так как им приходится бороться с очень быстрым течением между усеивающими реку многочисленными островами. Когда ветра нет, пироги продвигаются вперед посередине реки с помощью шестов или же вдоль берега с бечевой.

Таковы приспособления фальки, которая служит для передвижения по реке в ее среднем течении. К ней обычно присоединяется еще для завоза бечевы маленькая лодочка, называемая по-индейски «курнарой».

При найме пирог путешественникам приходится иметь дело с рулевыми, причем цена подряда основывается не на расстоянии, которое надо проехать, а на времени, на которое нанимается лодка. Плата поденная — иначе и не может быть. Действительно, при плавании по Ориноко встречаются всевозможные причины, задерживающие движение: мели, ветры, перемещение течений, затруднения при перетаскивании лодок по суше. Переезд, который мог бы совершиться в три недели, иногда, когда изменяется погода, требует двойного времени. Поэтому ни один рулевой не возьмется перевозить пассажиров из Кайкары к устью Меты или в Сан-Фернандо в определенный срок.

Таким образом, с индейцами банивасами пришлось сговариваться, принимая во внимание все эти условия. Путешественники получили в свое распоряжение две лодки.

Мигуэлю посчастливилось найти рулевого, который оказался великолепным практиком. Это был индеец, по имени Мартос, лет сорока, энергичный, сильный, смышленый. Он ручался за свой экипаж, который состоял из девяти крепко сложенных туземцев, хорошо управлявшихся с шестами и бечевой. Поденная плата, которую он запросил, была, конечно, довольно высока, но кто бы посмотрел на это, когда дело шло о разрешении вопроса Гуавьяре — Ориноко — Атабапо!..

По-видимому, посчастливилось также Жану Кермору и сержанту Мартьялю. Они наняли девять банивасов под начальством метиса полуиндейца-полуиспанца, у которого были прекрасные аттестаты. Этого метиса звали Вальдес. Если бы этим путешественникам пришлось ехать дальше Сан-Фернандо, по верхнему течению Ориноко, где он уже бывал, то метис охотно соглашался и на это. Но этот вопрос мог решиться только впоследствии, в зависимости от справок о полковнике, которые предстояло собрать в Сан-Фернандо.

Каждая лодка носила свое имя: та, которую наняли Мигуэль, Фелипе и Варинас, называлась «Марипар» — название одного из многочисленных островов Ориноко. Таково же было происхождение названия и лодки сержанта Мартьяля и его племянника: она называлась «Галлинетта». Обе они были выкрашены в белый цвет в подводной части и в черный — в надводной.

Само собой разумеется, обе лодки должны были идти вместе и ни одна из них не стала бы задаваться целью обогнать другую. Ориноко — не Миссисипи, пироги — не пароходы, и не было никаких оснований побивать друг у друга рекорд скорости. Кроме того, следовало опасаться нападений индейцев, кочующих по берегам, и, значит, выгоднее было держаться вместе, чтобы внушить им страх.

«Марипар» и «Галлинетта» могли бы отправиться в путь в тот же вечер, если бы не нужно было запастись провизией. Впрочем, купцы Кайкары могли легко снабдить ею в количестве, достаточном на несколько недель, нужных для переезда до Сан-Фернандо, где запасы можно было опять возобновить. В Кайкаре можно было купить все: и консервы, и различные напитки, и одежду, и амуницию, и инструменты, нужные для охоты и рыбной ловли, — лишь бы покупатели платили за все пиастрами.

Помимо этого путешественники по Ориноко могли рассчитывать на многочисленную дичь по берегам реки и на рыбу, которая водится в изобилии. С одной стороны, хорошим охотником был Мигуэль, с другой — прекрасно владел карабином сержант Мартьяль. В руках Жана Кермора его легкое ружье тоже не осталось бы бесполезным. Но жить только охотой и рыбной ловлей не приходилось. Пришлось запастись чаем, сахаром, сушеным мясом, консервами, мукой из маниоки, заменяющей маисовую муку. Что касается топлива, то его с избытком было в лесах. Наконец, для защиты от холода, вернее, от сырости, легко было приобрести имеющиеся в продаже во всяком венесуэльском городишке одеяла.

Всем этим приготовлениям пришлось посвятить несколько дней. Впрочем, сожалеть об этой проволочке не пришлось, так как в течение 48 часов погода стояла отвратительная. Над Кайкарой разразился один из тех ужасных ветров, которые индейцы называют «чубаско». Он дул с юго-запада и сопровождался страшным ливнем, который вызвал разлив реки.

Сержант Мартьяль и его племянник имели случай убедиться, какие трудности представляет плавание по Ориноко. Лодки не смогли бы в этот разлив ни подниматься вверх по течению, ни устоять против страшного ветра, который дул бы им прямо в нос. Пришлось бы, несомненно, вернуться в Кайкару, и, может быть, даже с повреждениями.

Мигуэль, Фелипе и Варинас приняли непогоду как философы. Спешить им было некуда. Если даже путешествию суждено было протянуться лишних несколько недель, им это было безразлично.

Напротив, сержант Мартьяль приходил в бешенство, ворчал, проклинал разлив, бранил по-испански и по-французски бурю, и Жану пришлось его успокаивать.

— Мало быть храбрым, Мартьяль, — повторял он ему, — надо запастись также и терпением, так как расходовать его придется с избытком…

— Хватит у меня и терпения, Жан! Но почему это, в самом деле, проклятое Ориноко так невежливо?

— Подумай сам, дядюшка!.. Разве не лучше, если оно окажется любезным в отношении нас под конец? Кто знает, может быть, нам придется идти до самых истоков…

— Да… кто знает, — пробормотал сержант Мартьяль, — и кто знает, что ждет нас там!..

В течение дня 20-го числа сила «чубаско» ослабела; вместе с тем переменился и ветер, повернув на север. Если бы он продержался в этом направлении, лодки сумели бы им воспользоваться. В то же время спала и вода, и река вошла в берега. Рулевые Мартос и Вальдес объявили, что на следующий день около полудня можно отправиться в путь.

Действительно, отправление совершилось в очень благоприятных обстоятельствах. Около 10 часов утра жители городка вышли на берег. Венесуэльский флаг развевался на обеих лодках.

На носу «Марипара» стояли Мигуэль, Фелипе и Варинас.

Обернувшись к «Галлинетте», Мигуэль крикнул:

— Счастливый путь, господин сержант!

— Счастливый путь, сударь, — ответил старый солдат, — потому что, если он окажется счастливым для вас…

— …то будет таким и для всех, — прибавил Мигуэль, — так как мы совершим его вместе!

Гребцы уперлись в шесты, подняты были паруса, и обе лодки, подгоняемые хорошим ветром, направились к середине реки, сопровождаемые последними прощальными напутствиями.

Глава шестая. ОТ ОСТРОВА К ОСТРОВУ

Плавание по среднему Ориноко было начато. Сколько долгих часов, сколько однообразных дней предстояло провести в этих лодках! Сколько задержек на этой реке, неблагоприятной для быстрой навигации! Это монотонное путешествие не могло быть особенно тягостным для Мигуэля и его товарищей. В ожидании прибытия к слиянию Гуавьяре и Атабапо они могли заниматься географическими изысканиями, дополнять гидрографические данные об Ориноко, изучать расположение его многочисленных притоков, а также островов, определять местоположение порогов и вообще исправлять неточности карты этой территории. Для ученых, которые вечно ищут знаний, время проходит быстро.

Может быть, Мартьяль и напрасно воспротивился совместному путешествию в одной лодке, так как тогда часы не тянулись бы так бесконечно. Но в этом отношении дядюшка был непоколебим; к тому же племянник тоже ничего не возражал по этому поводу, как будто так и должно было быть.

Юноша должен был удовольствоваться чтением и перечитыванием чрезвычайно обстоятельного во всем, что касается Ориноко, труда своего соотечественника; лучшего путеводителя он не мог бы найти.

Когда «Марипар» и «Галлинетта» достигли середины реки, можно было разглядеть деревья, которые поднимались группами на соседних полянах. Около одиннадцати часов утра на левом берегу, у подножия гранитных холмов, можно было разглядеть группу хижин. Это была деревня Кабрутта, состоящая из 50 хижин. Если помножить это число на 8, то мы получим тогда и приблизительное число ее жителей. То были метисы, заменившие собой индейцев гуамосов, в настоящее время ушедших вглубь страны; эти туземцы имеют кожу гораздо более белую, чем мулаты. Благодаря сезону дождей сержант Мартьяль и Жан Кермор могли заметить несколько гуамосов, которые прибыли сюда в лодках из коры ловить рыбу.

Рулевой «Галлинетты» говорил по-испански. Поэтому юноша часто задавал ему вопросы, на которые Вальдес охотно отвечал. Вечером, когда их лодка приближалась к правому берегу, Вальдес сказал Жану:

— Вот Капучино, старинная миссия, давно уже покинутая.

— Вы намерены остановиться у нее? — спросил Жан.

— Это необходимо, потому что ветер к ночи прекратится. К тому же из предосторожности по Ориноко навигация совершается только днем, так как фарватер очень часто меняется и, чтобы управлять, надо хорошо видеть.

Действительно, перевозчики имеют обыкновение останавливаться каждый вечер у берегов реки или у островов. «Марипар» тоже остановился у Капучино. После ужина, на котором было подано несколько рыб, купленных у рыбаков Кабрутты, пассажиры лодок уснули глубоким сном.

Как и предсказывал рулевой Вальдес, ветер с наступлением ночи спал, но с первыми лучами солнца он подул опять с северо-востока. Поставили паруса, и обе лодки снова стали подниматься без всяких препятствий, с попутным ветром.

Против Капучино открывалось устье Апурито, рукава Апуре. Дельта этого могучего притока появилась двумя часами позже. Этим притоком шел «Симон Боливар», выйдя из Кайкары и продвигаясь по колумбийской территории, ограниченной на западе Андами.

По этому поводу Мигуэль спросил своих двоих товарищей, почему бы Апуре не быть Ориноко с большим правом, чем Атабапо или Гуавьяре?

— Вот тебе раз!.. — засмеялся Фелипе. — Может ли быть Апуре чем-либо больше простого притока реки, ширина которой здесь доходит до трех тысяч метров?..

— И потом, его воды мутны и беловаты, — воскликнул Варинас, — тогда как воды Ориноко от самого Боливара чисты и прозрачны!

— Пусть будет так, — сказал Мигуэль, улыбаясь. — Будем считать Апуре вне конкурса. На нашем пути мы встретим еще много других конкурентов.

Мигуэль, во всяком случае, мог сказать, что Апуре орошает льяносы гораздо более богатые, чем оринокские, и что он только кажется продолжением главной реки к западу, тогда как в действительности Ориноко течет к северу от самого Сан-Фернандо. Пароходы, которые не могут подняться по Ориноко выше устья, поднимаются по течению Апуре на 500 километров, почти до Пальмирита. Апуре справедливо называют «рекой льяносов», этих обширных пространств, пригодных для всех видов хозяйства, удобных для скотоводства и населенных самым крепким и самым трудолюбивым населением Венесуэлы.

Следует также заметить — Жан мог наблюдать это собственными глазами, — что в этих мутных водах, в которых легко подкрасться к добыче, живут кайманы. Некоторые из этих громадных животных подплывали на несколько шагов к «Галлинетте». Эти гиганты из семейства крокодилов достигают длины 6 метров и в большом количестве водятся в притоках Ориноко. Кайманы равнинных рек достигают сравнительно небольшой длины.

На предложенный ему юношей вопрос рулевой Вальдес ответил:

— Эти животные не все опасны. Среди них есть такие, например бавасы, которые не нападают даже на купающихся. Что же касается кайманов, которые попробовали человеческого мяса, то они бросились бы в самые лодки, чтобы вас съесть.

— Пусть только явятся! — воскликнул Мартьяль.

— Нет… пусть уж лучше не являются! — ответил Жан, показывая рукой на одно из этих чудовищ, громадные челюсти которого закрывались и открывались с большим шумом.

Впрочем, не одни только крокодилы наполняют воду Ориноко и его притоков. Здесь встречаются также карибы-рыбы, обладающие такой силой, что они одним ударом ломают самые крепкие рыболовные крючки. Следует также остерегаться скатов и электрических угрей. Снабженные довольно сложным аппаратом, они убивают других рыб электрическим разрядом, который небезопасен и для человека.

В течение этого дня лодки проходили мимо нескольких островов, около которых течение было настолько быстро, что раз или два пришлось употребить бечеву, привязывая ее к крепким древесным корням. Когда лодки проходили мимо острова Вэриха де-Моно, покрытого густым лесом, с «Марипара» раздалось несколько выстрелов и в реку упало с полдюжины уток. Это Мигуэль и его друзья показывали свои охотничьи способности.

Через несколько минут после этого шлюпка с «Марипара» подплыла к «Галлинетте».

— Вот вам, чтобы разнообразить ваш стол!.. — сказал Мигуэль, предлагая пару уток.

Жан Кермор поблагодарил Мигуэля; сержант Мартьяль только пробурчал что-то вроде благодарности.

Расспросив юношу, хорошо ли он провел эти два дня путешествия, и получив утвердительный ответ, Мигуэль пожелал доброго вечера племяннику и дядюшке, после чего шлюпка возвратилась к пироге.

Как только наступила ночь, обе фальки пристали к острову Пахараль, так как правый берег реки был загроможден скалами.

Поужинали с большим аппетитом. Утки, приготовленные сержантом Мартьялем, который, как бывший полковой кашевар, умел готовить, имели вкусное и ароматное мясо, гораздо более приятное, чем у европейских уток.

В десять часов легли спать, по крайней мере юноша растянулся на циновке в отведенной для него части каюты, и дядя, верный своим привычкам, старательно завесил его сеткой от комаров.

Эта предосторожность была необходима. Каких только насекомых здесь не бывает! Шаффаньон, если верить сержанту Мартьялю, не впал в преувеличение, когда сказал, что «насекомые, может быть, самое большое препятствие при путешествии по Ориноко». Мириады ядовитых жал кусают здесь путешественника, не давая ему никакой пощады. Эти укусы дают воспаление, болезненность которого чувствуется через две недели и вызывает иногда сильную лихорадку.

С каким старанием поэтому дядюшка приспособил защитную сетку около постели племянника! Затем какие клубы дыма выпустил он из своей трубки, чтобы прогнать хоть на время ужасных насекомых! И какими энергичными ударами он раздавил тех из них, которые старались пролезть в плохо закрытые щели.

— Мартьяль, ты себе отобьешь руки, — повторял несколько раз Жан. — К чему так стараться?.. Мне решительно ничего не мешает спать…

— Нет, — отвечал солдат, — я не хочу, чтобы хоть одно из этих мерзких насекомых жужжало у твоих ушей.

И он продолжал неистовствовать все время, пока слышал жужжание. Затем, когда заметил, что Жан уже заснул, пошел лечь сам. Хотя он и издевался над укусами, считая себя слишком толстокожим для насекомых, однако они кусали его не меньше, чем всякого другого, и он чесался так, что, казалось, дрожала вся лодка.

На другое утро пироги отвалили от берега и пошли под парусами. Ветер был хотя и неровный, но благоприятный. Низкие густые облака покрывали небо. Шел сильный дождь, и пассажиры должны были прятаться в каютах.

С самого начала пришлось бороться с сильным течением, так как фарватер реки был сжат цепью маленьких островков. Пришлось даже приблизиться к левому берегу, где течение было слабее.

Этот берег представлял собой болотистую поверхность, усеянную каналами, озерцами, болотами. В таком виде он тянется от устья Апурито до устья Ароки, на протяжении 200 километров. В этой местности водятся дикие утки. Они носились над равниной, виднеясь черными точками на фоне неба.

— Если их здесь столько же, сколько комаров, то это великолепно. Они не так неприятны, не говоря уж о том, что их можно есть! — воскликнул сержант Мартьяль.

Он не мог бы придумать более удачного сравнения. Не подтверждает ли это сравнение факт, рассказанный Элизе Реклю со слов Карла Закса, что кавалерийский полк, вынужденный стоять лагерем около одного из болот в этой местности, в течение двух недель питался исключительно дикими утками, причем количество этих птиц в окрестностях нисколько не уменьшалось?

Охотники с «Галлинетты» и «Марипара» — еще меньше, чем полк, о котором только что шла речь, — могли, конечно, уменьшить количество птицы в этой местности. Они удовольствовались тем, что убили их несколько дюжин, а шлюпки подобрали их с поверхности реки. Жан сделал несколько удачных выстрелов, к крайнему удовольствию Мартьяля. Сержант, не желая оставаться ни в чем в долгу у Мигуэля и его товарищей, тотчас же послал им часть дичи.

В продолжение этого дня рулевым пришлось проявить большую ловкость, чтобы избежать скал, натолкнуться на которые значило бы потерять лодку среди поднявшейся от дождей реки. Помимо скал приходилось лавировать между унесенными течением стволами деревьев. Эти деревья были смыты с острова Замура, который уже несколько лет постепенно размывался водой. Пассажиры пирог могли убедиться, что этот остров близок к полному разрушению.

К ночи фальки остановились у острова Казимирито. Здесь путешественники нашли приют от внезапно разразившейся бури, которая бушевала с редкой силой. Несколько покинутых хижин, обыкновенно служащих убежищем для охотников за черепахами, дали пассажирам более надежный приют, чем их каюты. Впрочем, сошли на берег только пассажиры «Марипара». Что касается пассажиров «Галлинетты», то, несмотря на приглашение, они остались в лодке.

К тому же, может быть, высаживаться на острове Казимирито было не совсем осторожно из-за множества обезьян, пум и ягуаров. К счастью, буря заставила этих хищников попрятаться в логовища и лагерь не подвергся их нападению. Впрочем, во время затишья бури слышались иногда рев хищников и дикие крики местных обезьян, вполне заслуженно получивших имя ревунов.

На следующий день небо прояснилось. За ночь тучи опустились. Крупный дождь, образующийся в верхних слоях атмосферы, сменился мелким а частым, который, впрочем, тоже прошел к рассвету. Временами проглядывало солнце, и установившийся северо-восточный ветер позволил лодкам идти быстро.

Расширившееся русло Ориноко представляло зрелище, которое не могло не обратить на себя внимания Жана и Мартьяля как уроженцев Нанта. Сержант сказал:

— Посмотри, племянник, где мы находимся сегодня…

Юноша, выйдя из каюты, поместился на носу лодки, парус которой надувался за его спиной. Прозрачный воздух позволял видеть далекие горизонты льяносов.

Тогда Мартьяль прибавил:

— Уж не вернулись ли мы в нашу Бретань?

— Я понимаю тебя, — ответил Жан. — Здесь Ориноко похоже на Луару…

— Да, Жан, на нашу Луару, выше и ниже Нанта!.. Видишь там эти желтые пески?.. Если бы среди них плавало с полдюжины шаланд с большими парусами, мне казалось бы, что мы сейчас прибудем в Сан-Флоран или Мов.

— Ты прав, дорогой Мартьяль, сходство поразительно. Впрочем, эти длинные равнины, которые тянутся по обоим берегам, напоминают мне скорее берега нижней Луары около Пеллерена или Пенбефа.

— Это правда, племянник, и я готов ждать, когда покажется пароход из Сен-Назера, — пироскаф, как говорят там, — греческое слово, которое я никогда не мог понять!

— Если мы и увидим этот пироскаф, — ответил юноша, — мы все же не сядем на него, дядюшка… пусть он идет своей дорогой… Нант для нас теперь там, где мой отец. Не правда ли?..

— Да, там, где полковник. Когда мы разыщем его, когда он узнает, что он не один на свете… он опять спустится по течению этой реки в лодке… потом на «Боливаре»… потом он сядет с нами на пароход, идущий в Сен-Назер, — уж на этот раз для того, чтобы действительно вернуться во Францию.

— Как бы я желал этою! — пробормотал Жан. Когда он произносил эти слова, его взгляд был направлен к деревьям, отдаленные силуэты которых вырисовывались на юго-востоке. Затем, вспомнив, по-видимому, замечание, которое справедливо сделал Мартьяль относительно сходства Луары и Ориноко в этой части последнего, он сказал:

— Есть кое-что, что можно видеть здесь, на этих реках, в известное время года и чего нет ни на верхней, ни на нижней Луаре.

— Что такое?..

— Это черепахи. Каждый год, около середины марта, они кладут здесь свои яйца и зарывают их в песок.

— А, здесь есть черепахи?

— Тысячи! Даже та речка, которую ты можешь видеть на правом берегу, прежде чем называться рекой Шаффаньона, называлась рекой черепах.

— Если она так называлась, то, вероятно, заслужила это имя… Но до сих пор я не вижу…

— Немножко терпения, дядюшка Мартьяль! Хотя время кладки яиц уже прошло, ты все же увидишь черепах в таком количестве, что просто не поверишь…

— Но если кладка яиц кончилась, мы не сможем полакомиться яйцами, которые, как мне говорили, очень вкусны…

— Великолепны! А их мясо, пожалуй, еще вкуснее. Я надеюсь, что наш рулевой Вальдес ухитрится поймать их несколько штук для супа…

— Суп из черепах!.. — воскликнул сержант.

— Да. На этот раз он не будет сделан, как во Франции, из телячьей головки…

— Не стоило бы и ехать сюда, так далеко, — возразил сержант, — чтобы поесть простого рагу!

Юноша не ошибался, говоря, что лодки приближались к местности, куда присутствие черепах привлекает окрестных индейцев. Теперь туземцы появлялись здесь только в период рыбной ловли, но раньше они занимали эти места постоянно. Тапаритосы, панаресы, ярусосы, гуагюсы, мапойосы жестоко враждовали между собой из-за черепах. Когда-то жили здесь также и отомакосы, в настоящее время рассеявшиеся в направлении к западу. По рассказам Гумбольдта, эти индейцы, которые воображали, что происходят от «каменных предков», были отличными игроками в мяч, более ловкими, чем даже переселившиеся в Венесуэлу европейские баски. Их считали также «землеедами», которые в случае недостатка рыбы питались глиняными шариками. Впрочем, эта привычка не совсем исчезла среди них и сейчас. Этот порок — трудно было бы назвать его иначе — развивается в них с детства. Землееды, или геофаги, поедают землю, как китайцы курят опиум: это их непреодолимая потребность. Шаффаньон встретил несколько человек этих несчастных, которые доходили до того, что слизывали глину с крыш.

После полудня фальки плыли с большими затруднениями, и их экипаж чрезвычайно утомился. Благодаря пескам фарватер реки здесь очень суживался и течение было очень быстрое.

С юга, где небо было покрыто грозовыми тучами, доносилось отдаленное громыхание. Против ветра шла сильная гроза. Скоро наступил штиль, только изредка прерывавшийся легким дуновением ветра.

При таких условиях благоразумие требовало отыскать убежище, так как никогда нельзя заранее знать, чем кончится гроза в Ориноко.

К несчастью, эта часть реки не представляла ни одного удобного пункта для стоянки. С обеих сторон тянулись бесконечные льяносы, огромные безлесные равнины, на которых ураган смел бы все, не встречая препятствий.

Мигуэль, желая знать, что намерен предпринять рулевой Мартос, спросил его, не думает ли он встать до завтра на якорь на самой реке.

— Это было бы опасно, — ответил Мартос. — Наш якорь не выдержал бы. Нас выбросит на пески и разобьет…

— Что же в таком случае предпринять?

— Постараемся достигнуть какого-нибудь ближайшего поселка, а если это окажется невозможным, спустимся к острову Казимирито, у которого провели прошлую ночь.

— Какой же это поселок?

— Буэна-Виста на левом берегу.

Необходимость этого маневра была настолько очевидна, что, не переговорив даже с рулевым «Марипара», Вальдес уже направил свою лодку к упомянутому поселку.

Паруса висели. Чтобы их не рванул случайный ветер, гребцы убрали их на дно лодок. Впрочем, можно было надеяться, что гроза не разразится раньше как через один-два часа. Облака на юге стояли неподвижно.

— Скверная погода, — сказал Мартьяль, обращаясь к рулевому «Галлинетты».

— Да, скверная погода! Постараемся ее предупредить.

Обе лодки находились в это время на расстоянии не больше пятидесяти шагов одна от другой. При помощи шестов едва удавалось преодолевать силу течения. Впрочем, другого способа передвижения не было. Оставалось поэтому приблизиться к левому берегу, вдоль которого можно было подняться при помощи бечевы.

На это пришлось употребить целый час. Сколько раз лодкам грозила опасность быть унесенными течением на камни! Наконец благодаря ловкости рулевых, усилиям гребцов, которым помогали, с одной стороны, Мигуэль, Фелипе и Варинас, а с другой — сержант Мартьяль и Жан, лодкам удалось пристать к левому берегу раньше, чем они были снесены течением.

Тут взялись за бечеву. Хотя тянуть было тяжело, но по крайней мере не было риска, что лодки унесет течением.

По предложению Вальдеса лодки были связаны одна с другой, и оба экипажа стали на бечеву.

Таким образом прошли острова Сейба, Курурупаро и Эстериллеро, а затем и остров Пассо-Редондо, лежащий ближе к правому берегу.

Временами гроза приближалась. Весь южный горизонт сверкал частыми молниями. Не переставая, гремел гром. К счастью, около восьми часов вечера, когда буря разразилась над путешественниками градом и ветром, обе лодки уже находились в надежном убежище, у деревни Буэна-Виста.

Глава седьмая. МЕЖДУ БУЭНА-ВИСТОЙ И УРБАНОЙ

В течение ночи гроза натворила много бед. Ее разрушительное действие сказалось на протяжении 15 километров, до самого устья Ароки. В этом легко было убедиться на другое утро, 26 августа, при виде всякого рода обломков, которыми были усеяны желтоватые воды обыкновенно прозрачной реки. Если бы буря застала лодки в открытом месте, от них остались бы лишь бесформенные остовы, а экипаж и пассажиры погибли, и подать им помощь было бы немыслимо. К счастью, Буэна-Висту «чубаско» миновал; центр урагана сосредоточился западнее.

Буэна-Виста занимает наиболее высокую часть острова, оканчивающегося в сухую погоду обильными песками, которые в дождливую пору покрываются водой. Это позволило «Галлинетте» и «Марипару» добраться до самого поселка.

Поселка? В сущности, это была всего только кучка хижин, способных приютить до 150–200 индейцев; последние прибывают сюда для сбора черепашьих яиц, из которых добывают особого рода масло, пользующееся хорошим спросом на венесуэльских рынках.

Таким образом, в августе поселок почти необитаем, так как время кладки черепахами яиц кончается в половине мая. В Буэна-Висте находилось всего человек шесть индейцев, живущих охотой и рыбной ловлей, и, конечно, не у них могли бы лодки запастись провизией, если бы это было нужно. Впрочем, запасов путешественников было достаточно до Урбаны, где нетрудно было их пополнить.

Главное заключалось в том, чтобы спасти лодки от ужасной бури. К тому же, по совету гребцов, пассажиры высадились на берег, где одно из индейских семейств, занимавшее довольно чистую хижину, предложило им свое гостеприимство. Эти индейцы принадлежали к племени яруросов, которые когда-то считались первыми в крае.

Семья состояла из мужа — сильного мужчины, его еще молодой жены, небольшой, но хорошо сложенной женщины, одетой в длинную индейскую рубаху, и двенадцатилетней дочери. К подаркам европейцев они отнеслись неравнодушно. Им дали: для отца — сигар, для жены и дочери — маленькое зеркальце и ожерелье из бус. Эти вещи считаются среди венесуэльских туземцев чрезвычайно ценными.

Из мебели в хижине были только гамаки, подвешенные к потолку, и три или четыре корзины, в которые индейцы складывают одежду и наиболее ценные инструменты.

Как ни был настроен против этого сержант Мартьялъ, пассажиры «Марипара» и он должны были разделить это гостеприимство сообща, так как ни он, ни его племянник не нашли бы ничего подобного в других хижинах. Мигуэль выказал себя по отношению к обоим французам даже более внимательным, чем его товарищи. Жан Кермор хотя и вел себя несколько сдержанно вследствие грозных взглядов своего дядюшки, все же ближе познакомился со своими товарищами по путешествию. Очень быстро завладела им и маленькая индеанка, которой понравилось ласковое обращение с ней Жана.

Пока снаружи ревела буря, путешественники проводили время в разговорах. Разговоры эти прерывались оглушительным громом.

Ни индеанка, ни ее ребенок не обнаруживали ни малейшего страха даже тогда, когда блеск молнии и удары грома раздавались одновременно, что свидетельствовало о близости электрического разряда.

Несколько раз вблизи хижины, как потом путешественники могли убедиться, молния разбивала соседние деревья.

Очевидно, индейцы настолько привыкли к этим, обычным на Ориноко, грозам, что не испытывали от них того подавленного настроения, которое в европейских странах овладевает даже животными. Этого нельзя было сказать о Жане. Правда, он не испытывал страха, но, во всяком случае, ему трудно было освободиться от того нервного беспокойства, которое овладевает иногда самыми решительными натурами.

До полуночи продолжалась беседа гостей индейца, и если бы сержант Мартьяль понимал так же хорошо по-испански, как его племянник, он принял бы в ней самое живое участие.

Эта беседа, начатая Мигуэлем, Фелипе и Варинасом, сосредоточилась на вопросе о причине, привлекающей в марте индейцев в эту часть реки.

Конечно, черепахи посещают и другие места Ориноко, но нигде их не бывает так много, как на песках между речкой Кабулларе и деревней Урбана. По словам индейца, хорошо осведомленного о нравах этих животных, ловкого охотника и рыболова, — и то, и другое слово одинаково подходят к этой охоте, — тут в феврале начинают собираться черепахи, причем количество их надо исчислять по меньшей мере в сотнях тысяч!

Само собой разумеется, что этот индеец, незнакомый с классификациями натуралистов, не мог сказать, к какой породе принадлежат черепахи, водящиеся в таком невероятном количестве по берегам Ориноко. Он довольствовался тем, что охотился за ними вместе с гуахибосами, отомакосами и другими индейцами, к которым присоединяются также метисы соседних льяносов, собирал их яйца, и совсем простым способом — таким же простым, как и добывание масла из оливы, — добывал из этих яиц масло. Обыкновенно это делается так: на берег вытаскивается лодка, поперек нее ставятся корзины с яйцами, затем яйца эти разбивают палкой, причем содержимое их, смешанное с водой, стекает на дно лодки. Через час после этого масло поднимается на поверхность; его нагревают, чтобы испарилась вода. Оно становится тогда светлым, и вся операция закончена.

— Кажется, — сказал Жан, ссылавшийся на мнение своего любимого путеводителя, — масло это превосходно?

— Да, превосходно, — подтвердил Фелипе.

— И эти животные, имеющие около метра в окружности, весят не меньше двадцати четырех килограммов, — добавил Мигу эль.

— Еще один маленький вопрос… — сказал Жан Кермор, обращаясь к Мигуэлю.

— Ты слишком много говоришь, племянник, — пробормотал Мартьяль, теребя свой ус.

— Сержант, — спросил Мигуэль, улыбаясь, — почему вы мешаете вашему племяннику учиться?

— Потому что… потому что ему незачем знать больше своего дядюшки!

— Хорошо, — возразил юноша, — но я все-таки задам свой вопрос: эти животные опасны?

— Они могут оказаться опасными благодаря своей численности. Очутиться на их пути, когда они движутся сотнями тысяч…

— Сотнями тысяч?..

— Да… Обыкновенно сбор яиц достигает пятидесяти миллионов штук. Принимая же во внимание, что среднее количество яиц одной черепахи достигает сотни, затем, что множество их раздавливается самими черепахами, и, в-третьих, что их остается достаточно, чтобы продолжать род черепах, я считаю среднее число черепах, посещающих пески Монтако в этой части Ориноко, в миллион штук.

Подсчет Мигуэля не был преувеличен. Действительно, эти животные собираются мириадами, как выразился Реклю, и эта живая лавина, точно наводнение, опрокинула бы на своем пути всякое препятствие.

Правда, люди уничтожают их в слишком большом количестве, и, может быть, когда-нибудь черепахи исчезнут совершенно. По крайней мере некоторые места улова, к крайнему сожалению индейцев, — между прочим, и пески Карибена, расположенные несколько ниже устья Меты, — уже покинуты черепахами.

Индеец рассказал любопытные подробности о поведении черепах в период кладки яиц. Они ползают тогда по пескам, вырывают ямы, около метра глубиной, и складывают туда яйца. Это продолжается около двадцати дней, начиная с половины марта. Затем они тщательно закидывают вырытые ямы песком, под которым яйца очень быстро созревают.

Помимо добывания масла туземцы бьют черепах и на мясо, которое очень ценится. Поймать их в воде, однако, почти немыслимо. Их ловят на песке, когда они держатся здесь разъединенно, при помощи палок переворачивая на спину. Это положение — самое отчаянное для черепах, так как перевернуться опять на лапы без посторонней помощи они не в состоянии.

— Есть и люди такие, — заметил Варинас. — Если, к несчастью, они падают навзничь, то уже не могут больше встать.

Этим верным замечанием довольно неожиданно закончилась беседа об оринокских черепахах.

Тогда Мигуэль, обратившись к индейцу, спросил его:

— Скажите, не видали ли вы при проезде через Буэна-Висту двух французских путешественников, которые поднимались вверх по течению реки четыре-пять недель назад?

Вопрос этот очень интересовал Жана, так как дело шло о его соотечественниках. Поэтому он с некоторым волнением стал ждать ответа индейца.

— Два европейца? — спросил индеец.

— Да… два француза.

— Пять недель назад? Да… я их видел, — ответил индеец, — их лодка останавливалась на сутки как раз там же, где теперь стоят ваши.

— Они были в добром здравии? — спросил юноша.

— Да… это были люди крепкого сложения, и они находились в отличном расположении духа. Один из них такой охотник, каким хотел бы быть я, и у него такое ружье, какое хотелось бы иметь мне. Он убил множество пум и ягуаров… Ах! Хорошо стрелять из ружья, которое шлет пулю в голову муравьеда или дикой кошки на расстоянии пятисот шагов!

Глаза индейца, когда он говорил это, разгорелись. Он был тоже ловким стрелком и страстным охотником.

Но что мог он сделать со своим посредственным ружьем, луком и стрелами, когда приходилось конкурировать с образцовым ружьем, которым, очевидно, обладал француз?

— А его товарищ? — спросил Мигуэль.

— Его товарищ? — ответил индеец. — О, он искатель растений…

В это время индеанка произнесла несколько слов на туземном наречии, которого не могли понять путешественники, и вслед за этим ее муж сказал:

— Да… да… я дал ему стебель одного редкого растения… и он был так доволен, что захотел сделать при помощи какой-то машины наше изображение на маленьком зеркале…

— Вероятно, фотографию, — сказал Фелипе.

— Не покажете ли вы его нам? — спросил Мигуэль. Девочка оставила свое место около Жана, открыла один из ящиков, стоявших на полу, вынула оттуда «изображение» и подала его юноше.

Это действительно была фотография. Индеец был снят в своей любимой позе: в шляпе и плаще; направо от него стояла жена в длинной рубахе, с ожерельями на руках и ногах, налево — девочка, гримасничающая, точно счастливая обезьянка.

— Вы не знаете, что сталось с этими французами? — спросил Мигуэль индейца.

— Я знаю, что они переплыли реку, чтобы отправиться в Урбану. Оттуда, оставив лодки, они взяли направление через льяносы к востоку.

— Они были одни?

— Нет, с ними был проводник и несколько человек индейцев из племени мапойосов.

— И со времени их отъезда вы о них ничего не слышали?

— Нет.

Что в самом деле сталось с обоими путешественниками, Жаком Хелло и Германом Патерном? Не было ли основания опасаться, что они погибли в этой экспедиции, к востоку от Ориноко?.. Не предали ли их индейцы?.. Не угрожала ли им в данный момент какая-либо опасность в этих малоизвестных краях?.. Жан знал, что Шаффаньон больше всего пережил опасностей от своей собственной охраны. Когда он исследовал Кору, то спас свою жизнь лишь тем, что убил проводника, который хотел его предать. При мысли, что оба его соотечественника могли погибнуть, как и многие другие исследователи этой части Южной Америки, юноша почувствовал сильное волнение…

Вскоре после полуночи буря начала стихать. Небо прояснилось.

— Будет хороший день, — заметил индеец, когда его гости покидали хижину.

Действительно, лучше всего было вернуться к лодкам, так как ночь обещала быть тихой и сухой. В каютах на циновках было, конечно, гораздо удобнее спать, чем на земляном полу индейской хижины.

На другой день с восходом солнца пассажиры были уже готовы покинуть Буэна-Висту. Солнце поднималось на довольно чистом небе; кроме того, подул северо-восточный ветер, так что можно было поставить паруса.

Впрочем, путь до Урбаны, где предполагалось остановиться на сутки, был короткий. При благоприятных обстоятельствах можно было добраться до нее после полудня.

Мигуэль и его два друга, сержант Мартьяль и Жан Кермор распрощались с индейцем и его семьей. Затем, поставив паруса, «Галлинетта» и «Маринар» двинулись по узкому фарватеру между песками. Стоило наступить, однако, разливу, и река залила бы все эти пески, раскинувшись в ширину на несколько километров.

Сержант Мартьяль и юноша расположились в своей лодке перед каютой, чтобы подышать свежим воздухом. Парус защищал их от солнца, которое жгло, несмотря на ранний час.

Сержант Мартьяль под впечатлением вчерашнего разговора, из которого он усвоил только часть, начал беседу такими словами:

— Скажи, пожалуйста, Жан, ты веришь всем этим россказням индейца?

— О чем?

— Да об этих тысячах черепах, которые разгуливают в окрестностях.

— Почему же нет?..

— Мне кажется уж очень необычайным! Ну, легионы крыс — это возможно… их видели… Но легионы этих животных, величиной по метру!..

— Их видели тоже.

— Кто же видел?

— Прежде всего индеец.

— Ну, это его сказки!

— Затем путешественники, которые поднимались по течению Ориноко, также говорят об этом.

— О! Это в книгах, — ответил сержант Мартьяль, очень недоверчиво относившийся к печатному слову.

— Ты не прав, дядюшка! Это очень правдоподобно и, прибавлю, даже вполне достоверно.

— Хорошо… хорошо!.. Во всяком случае, если это и правда, то я не думаю, чтобы, как говорил Мигуэль, было очень опасно встретить так много черепах на своем пути!

— Однако… если они загородят тебе дорогу…

— Что ж такое… можно идти по их спинам, черт возьми!

— А опасность быть раздавленным, если оступишься…

— Ничего!.. Я все же хотел бы это видеть, чтобы поверить…

— Мы приехали слишком поздно, — ответил Жан. — Месяца четыре назад ты мог бы убедиться в этом собственными глазами.

— Нет, Жан, нет!.. Все эти рассказы выдуманы путешественниками, чтобы соблазнить честных людей, предпочитающих сидеть дома…

— Есть и честные путешественники, дядюшка!

— Если существует здесь столько черепах, то как же мы не видим ни одной?.. Посмотри на эти пески… Где же покрывающие их черепахи?.. Подожди, я не требователен… я не хочу их сотнями тысяч, этих черепах, я хочу всего только пятьдесят… десяток — одним словом, столько, чтобы сделать вкусный суп, в который я мог бы с удовольствием обмакнуть хлеб…

— Ты дашь мне половину тарелки этого супа, не правда ли, дядюшка?

Между тем обе лодки дружно продолжали подниматься вверх по течению, подгоняемые попутным ветром. Пока они шли левым берегом, ветер оставался благоприятным и прибегать к шестам не пришлось.

Так продолжалось путешествие до устья Ароки, важного притока Ориноко, в которое он вливает воды, рожденные на самом склоне Анд и не смешанные ни с какими другими, так как в его узком бассейне нет ни одного притока.

Около одиннадцати часов утра пришлось перевалить на другую сторону реки, так как Урбана лежит на правом берегу.

Здесь начались довольно большие затруднения, несколько замедлившие путь. Фарватер поворачивал среди песков крутыми изгибами. Иногда благодаря этому вместо попутного ветер оказывался встречным. Приходилось убирать паруса, идти при помощи шестов, и так как течение здесь было очень быстрое, то, чтобы справиться с ним, пришлось взяться за работу всем поголовно.

Было два часа пополудни, когда «Галликетта» и «Марипар», одна за другой, достигли острова, носящего то же имя, что и городок Урбана. Панорама этого острова была иной, чем у прибрежных льяносов; он оказался лесистым и носил на себе даже следы агрокультуры. В этой части реки такое можно видеть редко, так как индейцы занимаются исключительно охотой, рыбной ловлей и собиранием черепашьих яиц, что, вопреки мнению сержанта Мартьяля, занимает громадное число рук.

Так как гребцы были очень утомлены, проработав под палящим полуденным солнцем несколько часов, то рулевые сочли необходимым сделать часовую остановку, чтобы поесть, а затем и отдохнуть. До Урбаны можно было успеть добраться к вечеру. Действительно, стоило обогнуть остров, и деревня тотчас же открывалась перед глазами. Это последний поселок на среднем Ориноко перед Карибеном, расположенным в 200 километрах выше, у устья Меты. Фальки пристали к берегу, и пассажиры сошли на землю, где и расположились в тени развесистых деревьев.

Вопреки желанию сержанта Мартьяля, между пассажирами обеих лодок начали устанавливаться более или менее близкие отношения, что было, конечно, вполне естественно в подобном путешествии. Держаться обособленно было бы противно здравому смыслу. Мигуэль не скрывал своей симпатии к молодому Кермору, и последний, в силу простой любезности, не мог быть вполне равнодушен к оказываемому ему вниманию. Сержанту Мартьялю приходилось волей-неволей примириться с тем, чему он не мог помешать. Но, проявляя некоторую склонность к снисходительности, он внутренне бранил себя за свою слабость и глупость.

На острове, который отчасти был возделан людьми, дичи, по-видимому, не было. Лишь несколько уток летали над поверхностью реки. Поэтому охотники и не предпринимали никакой охоты, тем более что в Урбане они могли достать все нужное для пополнения провизии лодок.

Эта остановка прошла в разговорах. Гребцы разлеглись под сенью деревьев и отдыхали.

Около трех часов Вальдес дал сигнал к отъезду, и лодки тотчас отвалили. Сначала пришлось подниматься на шестах до верхней оконечности острова. Оттуда оставалось только пересечь наискось реку.

Эта последняя часть перехода прошла без всяких приключений, и обе лодки еще засветло пристали к деревне Урбана.

Глава восьмая. ПЫЛЬНОЕ ОБЛАКО НА ГОРИЗОНТЕ

Урбану можно назвать столицей среднего Ориноко. Это самый важный пункт между Кайкарой и Сан-Фернандо на Атабапо. Один из этих двух городов расположен на повороте реки, где Ориноко меняет свое направление с востока на запад на южное; другой — на том повороте реки, где она меняет южное направление на восточное.

Само собой разумеется, что это гидрографическое расположение отвечает действительности в том случае, если взгляд Мигуэля основательнее взглядов Фелипе и Варинаса. Так, впрочем, оно обозначено и на существующих картах Ориноко.

Во всяком случае, только 600 километров отделяли географов от слияния трех рек, где этот вопрос должен был разрешиться.

На правом берегу реки возвышается небо а холм Зерро, носящий то же название, что и городок, расположенный у его подошвы. Во время нашего рассказа число жителей Урбаны достигало 350–400 человек, ютившихся в сотне домов, все это были по преимуществу мулаты, смесь индейцев с испанцами. Это малокультурный народ; только немногие из них занимаются скотоводством. За исключением сбора черепашьих яиц, которым жители занимаются в короткий сезон, всю остальную часть года они посвящают исключительно охоте или рыбной ловле. Впрочем, живут здесь довольно сносно, и раскинутые между банановыми деревьями на берегу постройки производят впечатление редкого в этих краях достатка.

Митуэль, Фелипе и Варинас, сержант Мартьяль и Жан Кермор рассчитывали остаться в Урбане только на одну ночь. С пяти часов вечера, когда они прибыли, им было достаточно времени для того, чтобы возобновить запасы мяса и овощей, так как городок был в состоянии удовлетворить все их нужды.

Лучше всего, конечно, было обратиться к гражданскому губернатору города, который поспешил предложить к услугам пассажиров свое жилище.

Это был мулат лет пятидесяти. Власть его как гражданского губернатора простирается над льяносами всего округа, и ему подчиняется речная полиция. Он жил здесь со своей женой и полудюжиной детей, от шести до восемнадцати лет, цветущими и крепко сложенными мальчиками и девочками.

Когда он узнал, что Мигуэль и его два товарища были видными гражданами Боливара, он отнесся к ним еще более любезно и пригласил провести вечер в своем доме.

Приглашение было сделано и пассажирам «Галлинетты». Жак Кермор был тем более рад, что это давало ему возможность осведомиться о судьбе его двух соотечественников, о которых он не переставал беспокоиться.

Рулевые Вальдес и Мартос прежде всего позаботились о том, чтобы снабдить лодки всей необходимой провизией: сахаром, мясом и в особенности мукой, добываемой из смолотого между двумя камнями растения маниоки, обычно употребляемой, вернее даже, исключительно употребляемой в пределах среднего Ориноко. Обе лодки остановились в маленькой бухте, которая служила местным портом; здесь стояло несколько мелких лодок и рыбачьих пирог. Тут же находилась и третья фалька, под охраной туземца.

Это была лодка французских путешественников Жака Хелло и Гермапа Патерна. Гребцы ожидали их возвращения в Урбану уже шесть недель и, не получая никаких вестей, очень беспокоились об их судьбе.

Пообедав на своих лодках, пассажиры отправились в губернаторский дом.

Вся семья последнего находилась в приемной, очень просто меблированной: стояли стол и стулья, обитые оленьей кожей, а стены были украшены охотничьими принадлежностями.

На вечер были приглашены несколько граждан Урбаны и, между прочим, один из окрестных жителей. Последний не был совсем незнаком Жану благодаря тому, что он описан в книге Шаффаньона, который встретил у него во время своего путешествия весьма радушный прием. Вот что он говорит: «Маршаль, венесуэлец, немолодых уже лет, поселился лет пятнадцать назад в Тигре; расположенной несколько выше Урбаны. Этот Маршаль — очень неглупый человек. Он занимается скотоводством, построил изгородь, в которой находится около ста животных. За ними ухаживают несколько индейцев с их семьями. Вокруг этой изгороди раскинуты поля маниоки, маиса и сахарного тростника, окаймленные великолепными банановыми деревьями и вполне достаточные для пропитания этого маленького счастливого и мирного уголка с его обитателями».

Маршаль, приехавший в Урбану по каким-то своим делам, как раз застал прибытие лодок. Он приплыл в город на небольшой лодочке с двумя гребцами и, остановившись у своего друга-губернатора, оказался таким образом естественным гостем среди других приглашенных на этот вечер.

Маршаль нашел большое удовольствие для себя в беседе с Жаном Кермором на местном языке. Он напомнил ему, что лет пять назад его соотечественник жил у него некоторое время — к сожалению, весьма короткое.

— Но он очень нетерпеливо стремился скорее продолжать свое путешествие, — прибавил Маршаль. — Это был отважный исследователь. Пренебрегая опасностями, он поднялся по реке вплоть до ее истоков, рискуя при этом жизнью.

Когда Маршаль и губернатор узнали, какую цель преследовали Мигуэль, Фелипе и Варинас, то, как показалось Жану, они посмотрели друг на друга с некоторым недоумением. Для них вопрос об Ориноко был разрешен давно, и притом в пользу мнения Мигуэля.

Хотя Маршаль и имел вполне определенное мнение относительно Атабапо и Гуавьяре, тем не менее он не переставал поощрять всех трех членов Географического общества к продолжению изысканий до слияния трех рек.

— Для науки это будет только полезно, — сказал он. — Кто знает, может быть, вы привезете из вашей экспедиции какое-нибудь важное научное открытие!..

— Мы надеемся на это, — ответил Мигуэль, — так как нам предстоит посетить почти совершенно неизвестные местности, если — придется пробираться за Сан-Фернандо.

— Проберемся! — подтвердил Фелипе.

— Пойдем так далеко, как это будет нужно, — прибавил Варинас.

Сержант Мартьяль понял лишь часть этого разговора, который ему переводил урывками племянник. Его очень удивляло, что люди с нормальным рассудком могли интересоваться вопросом, «из какой дыры вытекает та или другая река».

— Впрочем, — пробормотал он, — если бы все люди были мудрецами, то не строили бы такого количества сумасшедших домов!

Между тем разговор перешел на двух французов, возвращения которых тщетно ожидали в Урбане. Приехав в город, они были приняты губернатором. Маршаль тоже знал их, так как после отъезда из Урбаны они останавливались на день в его доме в Тигре.

— А со времени их отъезда вы ничего не слышали о них? — спросил Мигуэль.

— Решительно ничего, — ответил губернатор. — Мы не раз опрашивали жителей льяносов, возвращавшихся с востока, но они утверждают, что не встречали их. — Разве у них не было намерения подняться по течению Ориноко? — спросил Жан.

— Да, мое дорогое дитя, — ответил Маршаль, — и они рассчитывали при этом останавливаться по пути в прибрежных деревнях. Как они сказали мне, они путешествуют несколько наугад. Один из них, Герман Патерн, с таким рвением занимается гербаризацией, что готов был рискнуть жизнью для того, чтобы открыть новое растение. Другой, Жак Хелло, образцовый охотник, питал страсть к географии, к определению местностей, к изысканиям источников. А такая страсть уводит далеко… очень далеко, иногда… слишком далеко, может быть… А когда надо возвращаться…

— Будем надеяться, — сказал Варинас, — что с этими двумя французами никакой беды не случилось!

— Надо надеяться, — ответил губернатор, — хотя их отсутствие продолжается уже слишком долго!

— Вы наверно знаете, что они должны были вернуться в Урбану? — спросил Фелипе.

— В этом отношении не может быть никаких сомнений, так как их лодки ожидают здесь со всеми коллекциями и принадлежностями.

— Когда они отправились отсюда, — спросил Жан, — у них был проводник?.. охрана?

— Да… несколько мапойосов, которых я раздобыл для них, — ответил губернатор.

— Вы надеетесь на этих людей? — спросил Мигуэль.

— Насколько вообще можно надеяться на местных индейцев.

— А известно ли, — спросил Жан, — какую часть территории они намерены были исследовать?

— Насколько я знаком с целью их путешествия, — ответил Маршаль, — они должны были направиться в Сьерра-Матапею, к востоку от Ориноко, — область очень мало известную и посещаемую только яруросами и мапойосами. Ваши оба соотечественника и начальник охраны были на лошадях, остальные индейцы, в числе пяти человек, сопровождали их пешком, неся мешки.

— Местность к востоку от Ориноко подвержена наводнениям? — спросил Жан Кермор.

— Нет, — ответил Мигуэль, — поверхность ее льяносов гораздо выше уровня моря.

— Это действительно так, господин Мигуэль, — прибавил губернатор, — но там бывают землетрясения, как вам известно, очень частые в Венесуэле.

— Во всякое время? — спросил юноша.

— Нет, — заметил Маршаль, — в известные периоды; еще недавно, с месяц назад, мы ощущали довольно сильные колебания почвы, распространявшиеся до моего дома в Тигре.

Действительно, известно, что венесуэльская почва часто подвергается вулканическим колебаниям, хотя в ее горах нет кратеров. Гумбольдт назвал даже эту страну «страной наиболее частых землетрясений». Это название было к тому же подтверждено разрушением в XVI веке города Куманы, который вторично был разрушен 150 лет спустя, причем окрестности его дрожали в течение пятнадцати месяцев подряд. Затем, разве не была подвержена сильным землетрясениям территория Анд, Мезида? Не были ли также погребены под развалинами Каракаса 12 000 жителей? Эти катастрофы, стоившие тысячи жертв, всегда возможны в испано-американских провинциях. И теперь тоже, с некоторого времени, в восточных областях Ориноко ощущались колебания почвы.

Когда относительно двух французов все было выяснено, Маршаль приступил к расспросам сержанта Мартьяля и его племянника.

— Мы знаем теперь, — сказал он, — почему предприняли это путешествие по Ориноко Мигуэль, Варинас и Фелипе. Ваше путешествие, вероятно, имеет иную цель…

Сержант Мартьяль хотел сделать жест отрицания, но по знаку Жана должен был воздержаться от своего презрения к географическим вопросам, интересным, с ето точки зрения, разве лишь для фабрикантов.

Юноша рассказал тогда свою историю, передал те мотивы, которые заставили его покинуть Францию, и намекнул, с какими чувствами он поднимался вверх по течению Ориноко в надежде получить какие-либо сведения в Сан-Фернандо, откуда отправлено было последнее письмо полковника Кермора, его отца.

Старый Маршаль не мог скрыть волнения, которое ему причинил этот ответ. Он взял Жана за руки, обнял его и поцеловал в лоб, что, может быть, заставило сержанта несколько поворчать. После этого он пожелал юноше полного успеха в достижении намеченной цели.

— Но вы, господин Маршаль, или вы, господин губернатор, ничего не слышали о полковнике Керморе? — спросил юноша.

Последовал отрицательный ответ.

— Может быть, — сказал губернатор, — полковник Кермор и не останавливался в Урбане?.. Однако это было бы странно, так как редко случается, чтобы лодки не заходили сюда пополнить свою провизию… Это было в тысяча восемьсот семьдесят девятом году, говорите вы?

— Да, сударь, — ответил Жан. — Вы тогда уже были здесь, в этом городке?

— Без сомнения, и я никогда не слыхал, чтобы полковник Кермор проезжал здесь.

Казалось, полковник нарочно скрывался под каким-то псевдонимом со времени своего отъезда.

— Но это ничего не значит, мое дорогое дитя! Не может быть, чтобы ваш отец не оставил следов своего пребывания в Сан-Фернандо. Там вы получите те сведения, которые обеспечат успех ваших поисков.

Беседа продолжалась до десяти часов вечера. Затем гости губернатора, попрощавшись с его приветливой семьей, вернулись на лодки, которые должны были отплыть на другой день с восходом солнца.

Жан растянулся на своей циновке в каюте; за ним, окончив свою обычную охоту на комаров, улегся на койку и сержант Мартьяль.

Оба заснули, но их сон продолжался недолго.

Около двух часов их разбудил непрерывный и всеусиливающийся шум.

Это было точно отдаленное громыхание грома, но с последним смешивать его все-таки было нельзя. В то же время, поддавшись какому-то странному колебанию, воды реки всколыхнулись, и «Галлинетта» закачалась.

Сержант Мартьяль и юноша поднялись, вышли из каюты и встали около мачты.

Рулевой Вальдес и его гребцы, стоя на носу фальки, всматривались в горизонт.

— Что случилось, Вальдес? — спросил Жан.

— Право, не знаю…

— Приближается гроза, что ли?

— Нет… небо чисто… ветер дует с востока… он слабый…

— Откуда же это смятение?

— Право, не знаю… не знаю… — ответил Вальдес.

В самом деле, это было необъяснимо, если не предположить, что где-нибудь вверху или ниже по течению образовался внезапный разлив реки. От капризното Ориноко можно было ожидать всего.

На борту «Марипара» пассажиры и экипаж были в таком же изумлении.

Мигуэль и его два друга, выйдя из каюты, тщетно старались объяснить причину этого странного явления.

Обмен мнениями между обеими лодками не привел ни к какому правдоподобному объяснению.

К тому же движение воды, которое ощущалось лодками, не миновало и берега. Поэтому почти в то же самое время жители Урбаны, покинув свои дома, высыпали на берег.

Маршаль и губернатор поспешили к толпе, которую начала уже охватывать паника.

Было 4 часа 30 минут утра, и скоро должен был наступить рассвет.

Пассажиры обеих лодок вышли на берег и обратились с расспросами к губернатору.

— Что такое происходит? — спросил Мигуэль.

— Вероятно, в Сьерра-Матапее землетрясение, — ответил губернатор, — и сотрясение ощущается даже под водой.

Мигуэль присоединился к этому мнению.

Не могло быть сомнений, что местность подвержена была сейсмическим колебаниям, очень частым на территории льяносов.

— Но есть еще что-то… — заметил Мигуэль. — Вы слышите, с востока доносится точно какое-то жужжание?

Действительно, прислушавшись, можно было различить точно отдаленный храп, определить происхождение которого, однако, было невозможно.

— Подождем, — сказал Маршаль. — Я не думаю, чтобы Урбане грозила какая-либо опасность.

— Это и мое мнение, — заявил губернатор, — поэтому можно спокойно вернуться в дома.

Предположение об отсутствии опасности было довольно вероятно, тем не менее только немногие жители последовали этому совету. К тому же начиналось утро, и, может быть, зрение могло дать объяснение тому явлению, которого не могло определить ухо.

В течение трех часов шум в отдалении все нарастал самым странным образом. Казалось, что его производило что-то скользящее или ползущее по земле. Тяжелый и ритмичный, этот звук передавался на противоположный берег реки. Что колебание почвы можно было приписать землетрясению, центр которого находился в Сьерра-Матапее, — в этом ничего не было невероятного. Городок не в первый раз испытывал подобные явления. Что же касается надвигающегося грохота, похожего на шум приближающейся огромной армии, то никто еще не подозревал его настоящей причины.

Губернатор и Маршаль, сопровождаемые пассажирами обеих лодок, направились к одному из ближайших холмов, чтобы осмотреть окрестность на большем расстоянии.

Солнце поднималось на совершенно чистом небе, точно наполненный светящимся газом огромный воздушный шар, гонимый ветром к берегам Ориноко. На горизонте не было ни одного облачка, ни малейшего указания, что день может стать грозовым.

Поднявшись на 30 метров, наблюдатели бросили взгляд к востоку.

Перед ними открывалась бесконечность обширной зеленеющей равнины, «безмолвного травяного моря», как живописно определяет ее Элизе Реклю. Правда, это море было не совсем спокойно. Должно быть, оно действительно колебалось в самой глубине, потому что в расстоянии 4–5 километров над льяносами поднимались облака песчаной пыли.

— Это, — сказал, вглядываясь в даль, Маршаль, — пыль, поднимающаяся с почвы.

— Однако ее поднимает не ветер… — заметил Мигуэль.

— Действительно, ветер чуть заметен, — отвечал Маршаль. — Неужели же это от сотрясения почвы?.. Нет… это объяснение не подходит…

— И потом, — прибавил губернатор, — этот шум… точно от тяжелой поступи…

— Что же это, наконец, такое?! — воскликнул Фелипе.

В этот момент, точно в ответ на вопрос Фелипе, раздался выстрел, который повторило эхо в холмах Урбаны и за которым последовали еще выстрелы.

— Ружейные выстрелы!.. — воскликнул сержант Мартьяль. — Это ружейные выстрелы, или я ничего не понимаю!

— Должно быть, на равнине есть охотники, — заметил Жан.

— Охотники, мое дорогое дитя?.. — ответил Марша ль. — Они не подняли бы такой массы пыли… Или их целый легион.

Тем не менее трудно было предположить, чтобы услышанные выстрелы были произведены не револьверами или карабинами. Даже на желтом фоне пыльного облака можно было заметить легкий белый дымок.

К тому же раздались новые выстрелы, и, как отдаленны они ни были, легкий ветер отчетливо донес их до города.

— По-моему, — сказал Мигуэль, — мы должны отправиться в эту сторону и разузнать, в чем дело…

— И помочь людям, которые, может быть, нуждаются в помощи, — прибавил Варинас.

— Кто знает, — сказал Жан. — Может быть, это мои соотечественники.

— Значит, им приходится иметь дело с целой армией: только тысячи людей могут поднять такое количество пыли!.. Вы правы, Мигуэль, спустимся на равнину…

— Хорошо вооруженные, — прибавил Мигуэль.

Эта мера была необходима, если предчувствие Жана Кермора не обманывало его, если действительно это были оба француза, которые защищались от нападения местных индейцев.

В несколько минут каждый из присутствующих успел сбегать — кто к себе домой, кто к лодкам. Губернатор и несколько горожан, трое географов, сержант Мартьяль и его племянник, с револьверами у пояса, с карабинами за плечами, направились к равнине, обходя холмы Урбаны.

К ним присоединился также и Маршаль, который с нетерпением ждал объяснения непонятного явления.

Маленький отряд двинулся скорым шагом, а так как облако пыли шло ему навстречу, то разделявшее их расстояние в 3–4 километра можно было пройти в самое короткое время.

К тому же даже на этом расстоянии можно было бы различить человеческие фигуры, если бы не мешали тустые облака пыли. Впрочем, можно было разглядеть огонь выстрелов, которые раздавались по временам все более и более явственно для уха. Тяжелый и ритмичный шум становился отчетливее по мере того, как приближалась еще не видная для глаз, низкая, ползущая масса.

Пройдя еще один километр, Мигуэль, который шел во главе отряда рядом с губернатором, держа наготове ружье, вдруг остановился, и из груди его вырвался крик удивления. Этому крику вторил сержант Мартьяль.

А! Старый солдат не верил нашествию тысяч черепах, которые в период кладки яиц наводняют пески Ориноко между устьем Ароки и песчаными мелями Карибена… Так вот, это были именно они!

— Черепахи… это черепахи! — воскликнул Мигуэль, и он не ошибся.

Да!.. Это были черепахи… Сотни тысяч, может быть, больше. И все они двигались к правому берегу реки. Но почему? Это было совершенно ненормальное явление, выходившее из рамок привычек этих животных, так как время кладки яиц давно прошло…

Маршаль ответил на этот вопрос, который пришел всем в голову.

— Я думаю, что эти животные испугались землетрясения… Вероятно, выгнанные из вод Тортуги и Суапура, которые вышли из берегов, они приползли искать себе убежища в Ориноко, а может быть, и дальше. Их толкнул на это инстинкт самосохранения.

Объяснение было очень простое и единственно возможное.

Получив объяснение этого нашествия черепах, нужно было уяснить себе причину выстрелов. Кому необходимо было защищаться от этих черепах? И потом, что могли сделать пули против их непроницаемых панцирей?..

Скоро оказалось возможным объяснить себе и это.

Черепахи продвигались компактной массой, тесно прижавшись друг к другу. Казалось, что двигается огромная поверхность из панцирей, покрывшая собой пространство в несколько квадратных километров.

На этой движущейся поверхности метались из стороны в сторону различные животные которые, чтобы спастись и не быть раздавленными, должны были взобраться на нее. В одном месте, застигнутые врасплох этим нашествием, бегали и прыгали обезьяны-ревуны, которые, выражаясь словами сержанта Мартьяля, находили эту поверхность глупой. В другом месте можно было заметить несколько пар хищников — завсегдатаев венесуэльских провинций — ягуаров, пум, таких же страшных для человека и здесь, как если бы они бегали в лесу или по равнине. От этих-то хищников и защищались два человека с помощью ружей и револьверов. Уже несколько трупов валялось на спинах черепах. Волнообразные движения этих животных не могли не стеснять людей, с трудом удерживавшихся на них в равновесии, тогда как четвероногие и обезьяны чувствовали себя гораздо лучше.

Кто были эти два человека? Ни Маршаль, ни губернатор не могли их узнать за дальностью расстояния. Во всяком случае, по их костюмам можно было видеть, что это не были ни яруросы, ни мапойосы, ни какие-либо другие индейцы, посещающие территорию среднего Ориноко.

Не были ли уж это в самом деле те два француза, которые отправились в восточные равнины и возвращения которых тщетно ожидали? Суждено ли было Жану Кермору — ему пришла эта мысль в голову — увидеть соотечественников?..

Маршаль, Мигуэль, Фелипе, Варинас, губернатор и те из жителей, которые отправились с ним, замедлили шаги… Следовало ли двигаться дальше?.. Конечно, нет… Остановленные первой шеренгой черепах, они должны были бы вернуться назад, не имея возможности соединиться с теми двумя людьми, которых осаждали со всех сторон хищники.

Жан настаивал, чтобы все тотчас же двинулись к ним на помощь, нисколько не сомневаясь, что эти люди были — французский путешественник и его товарищ, натуралист…

— Это невозможно, — сказал Маршаль, — и бесполезно… Мы только подвергли бы себя бесполезному риску, не оказав им никакой помощи… Лучше дать возможность черепахам достигнуть реки… Там их масса рассеется сама собой…

— Конечно, — сказал губернатор, — но нам грозит серьезная опасность!

— Какая?..

— Если эти десятки тысяч черепах встретят на своем пути Урбану, если они не изменят направления своего пути, достигнув реки… наши дома пропали!..

К несчастью, ничем нельзя было отвратить этой катастрофы. Обойдя холмы, медленно движущаяся, но ни перед чем не останавливающаяся лавина приближалась к Урбане, от которой ее отделяло не больше 200 метров. Все было бы раздавлено, опрокинуто, уничтожено внутри города… «Трава не растет там, где прошли враги», — говорит старинная поговорка… Точно так же можно было бы сказать и теперь. Не осталось бы ни одного дома, ни одной хижины, ни одного деревца, ни одного кустика там, где прошла бы эта масса черепах…

— Огня… огня! — воскликнул Маршаль.

Огонь-это было единственное препятствие, которое можно было противопоставить такому нашествию.

При мысли об опасности, которая им угрожала, жители городка, женщины и дети, охваченные паникой, кричали от ужаса… Мысль Маршаля мигом была понята, и пассажиры лодок, их экипаж — все принялись за работу.

Перед городом расстилалась широкая равнина, покрытая густой травой, которая благодаря двум жарким дням совершенно высохла и среди которой поднимались фруктовые деревья, покрытые уже плодами.

Нужно было пожертвовать этими плантациями.

В десяти или двенадцати местах, в расстоянии ста шагов от Урбаны, была подожжена трава. Пламя сразу охватило сушь, точно вырываясь из-под земли. Густой дым смешался с облаками пыли, которую ветер относил к реке.

Тем не менее масса черепах все продвигалась вперед; конечно, она продвигалась бы до тех пор, пока первые ряды черепах не дошли до огня, который тогда потухнет…

Таким образом, несчастье не было бы предупреждено и от Урбаны, раздавленной и разрушенной, остались бы только развалины…

Случилось, однако, иначе: средство, предложенное Маршалем, должно было подействовать…

Прежде всего сержант Мартьяль, Мигуэль, его друзья и те из жителей, которые были вооружены, встретили хищников огнем из ружей, так как оба человека, находившиеся на массе черепах, защищались от хищных животных, по-видимому, уже последними снарядами.

Встреченные перекрестным огнем, несколько хищников упали под пулями, другие, испуганные пламенем, обратились в бегство, повернув к востоку, вслед за обезьянами, которые бежали впереди других животных, наполняя воздух ревом.

В этот момент можно было заметить, что оба человека бросились к линии огня, чтобы добраться до нее раньше черепах, которые двигались к ней довольно медленно…

Минуту спустя Жак Хелло и Герман Патерн — это были они — находились в безопасности около Маршаля. А масса черепах, свернув в сторону от огня, который пылал на протяжении километра, спустилась к реке и исчезла в водах Ориноко.

Глава девятая. ТРИ ПИРОГИ ПЛЫВУТ ВМЕСТЕ

Вследствие этого неожиданного нашествия, которое грозило совершенно уничтожить Урбану, отправление пирог задержалось на сутки. Так как оба француза намеревались продолжать обследование Ориноко до Сан-Фернандо на Атабапо, то не лучше ли было ехать вместе с ними? А в этом случае, чтобы дать им время отдохнуть и приготовиться к дальнейшему пути, не лучше ли было отложить отъезд до следующего дня?..

Конечно, так и решили Мигуэль, Фелипе и Варинас. После этого всякий удивился бы, если бы дядюшка с племянником оказались иного мнения. К тому же Жак Хелло и Герман Патерн, имея собственную пирогу, не были никому помехой, и, что бы ни думал сержант Мартьяль, для трех лодок идти вместе было безопаснее.

— Не забудь, что это соотечественники, — сказал ему Жан Кермор.

— Немного молоды они! — пробормотал сержант Мартьяль, покачав головой.

Так как всем интересно было узнать их историю, то французы поспешили рассказать ее.

Жак Хелло, 26 лет, был родом из Бреста. После нескольких удачно исполненных поручений ему предложено было министром народного просвещения обследовать территорию Ориноко. Он прибыл к устьям этой реки шесть недель назад.

Этот молодом человек считался замечательным исследователем, в котором храбрость сочеталась с благоразумием и поведение которого дало уже много доказательств его выносливости и энергии. Его черные волосы, блестящие глаза, цвет лица, которому горячая кровь придавала много живости, рост выше среднего, крепкое телосложение и естественное изящество всей фигуры невольно располагали к нему. Его серьезное и в то же время веселое лицо вызывало к себе симпатию с первого раза. Он нравился, не ища того сам, просто, естественно, без всякой позы, нисколько не заботясь о том, чтобы на него обращали внимание.

Его товарищ, Герман Патерн, 28 лет, посланный вместе с ним министром, был тоже бретонец. Происходил он из зажиточной семьи города Ренн. Его отец был советником суда. Его мать и обе его сестры были еще живы, тогда как Жак Хелло, единственный сын, потерял своих родителей, от которых получил наследство, достаточное для удовлетворения его потребностей.

Герман Патерн, не менее решительный, чем его давнишний товарищ по школе, но совсем иной по своему характеру, ехал или шел туда, куда его вез или вел Жак Хелло, никогда ему ни в чем не переча. Он был страстным натуралистом, интересуясь особенно областью ботаники, а также любителем-фотографом. Он готов был заниматься фотографией под пулеметом и не двинулся бы с места под выстрелами, как и его объектив. Он не был красив, но не был и уродлив; да и возможно ли быть уродливым, имея умное лицо и обладая при этом неистощимым запасом добродушия! Будучи ниже ростом, чем его товарищ, он обладал железным здоровьем и сложением, которое могло выдержать какие угодно испытания. Неутомимый ходок, не знающий устали, он обладал одним из тех желудков, которые переваривают булыжники, и никогда не жаловался, если обед плох или запоздает. Узнав, какое поручение дано Жаку Хелло, он предложил себя в качестве его помощника. Какого другого, лучшего, более полезного и более надежного товарища мог найти Жак Хелло, знавший его долгие годы? Что касается их путешествия, то оно могло продолжаться, сколько бы ни понадобилось. Никаких сроков для него установлено не было. Оно должно было совершаться не только по течению Ориноко, но и по малоисследованным его притокам, едва нанесенным на карту, — главным образом по среднему течению до Сан-Фернандо, где был намечен крайний пункт путешествия.

Остается сказать, при каких условиях, изучив Ориноко от многочисленных рукавов его устья до Боливара и от Боливара до Урбаны, оба друга захотели обследовать восточный берег реки. Оставив свою пирогу и багаж в Урбане, один из них взял с собой инструменты для наблюдений и превосходный карабин системы Гаммерлесса, другой вооружился ящиком натуралиста и ружьем. Кроме того, каждый взял с собой по паре револьверов в кожаных кобурах.

Оставив Урбану, Жак Хелло и Герман Патерн направились к горам Сьерра-Матапея, до тех пор мало исследованным. Их сопровождала охрана из мапойосов, несших разный материал, необходимый для лагерной жизни. Когда они очутились у цели своей экспедиции, их отделяло от берегов Ориноко 300 километров. Изучив течение Суапура, в южном направлении, и течение Тортуги, или реки Шаффаньона, в северном направлении, сняв план местности и собрав нужные растения, они решили возвращаться.

Вот тут-то и случились с ними неожиданные события.

Прежде всего, молодых людей атаковал отряд индейцев, которые бродят в глубине страны. Когда они, не без опасности для себя, отразили это нападение, им пришлось отступить со своей охраной к подножию Сьерра-Матапея, где проводник и его люди предательски покинули их. Оставшись на расстоянии 20 лье от Урбаны без провизии, которая оказалась украденной, имея только инструменты и оружие, они решили идти к этому городу, питаясь дичью. Ночи они проводили под деревьями: один спал, другой был настороже.

Таким-то образом 48 часов назад их застала врасплох на. отдыхе, после землетрясения, масса черепах. Отступить они не могли, потому что отступление им было отрезано хищниками, которых теснили черепахи. Тогда они не задумались взобраться на эту массу, которая двигалась по правому берегу Ориноко, что было и благоразумно, и по пути. До сих пор их примеру последовали только обезьяны, но за несколько лье до реки в этот самый день еще ряд испуганных животных последовал за обезьянами. Тогда положение стало очень опасным. Приходилось защищаться против хищников: пум и ягуаров. Несколько штук их было убито, пока масса черепах продолжала продвигаться к Ориноко. Однако Жак Хелло и Герман Патерн расстреливали уже последние свои патроны, когда заметили вдали первые дома Урбаны за линией огня, который защищал город. Дальнейшее уже известно. Так кончилась экспедиция этих двух французов. И так как оба они были живы и здоровы, а город избежал опасности быть раздавленным этой движущейся массой-лавиной, то все оказалось к лучшему.

Так окончил свой рассказ Жак Хелло. Что касается дальнейшего путешествия, то он намерен был продолжать его по-прежнему. Герман Патерн и он должны были продолжить исследование реки до Сан-Фернандо на Атабапо.

— До Сан-Фернандо? — спросил Мартьяль, сдвигая брови.

— Но не дальше, — ответил Жак Хелло.

— А!

Вероятно, в устах сержанта Мартьяля это «а» должно было означать скорее удовольствие, чем неудовольствие.

Очевидно, нареченый дядюшка Жана Кермора становился все более и более антиобщественным человеком.

Жан вынужден был в свою очередь рассказать свою историю, и нет ничего удивительного, что Жак Хелло проникся живым участием к этому юноше 17 лет, который не отступал перед опасностями подобного путешествия. Его товарищ и он сам не знали лично полковника Кермора, но в Бретани они слышали о его исчезновении. И вот теперь они встретили этого полуребенка, отправившегося на поиски отца, Герман Патерн, который сохранил некоторые воспоминания о семье Кермора, старался припомнить все, что он знал…

— Жан, — сказал Жак Хелло, когда тот окончил свой рассказ, — мы счастливы, что встретились с вами. И так как мы все равно намерены были ехать в Сан-Фернандо, то отправимся вместе. Там, я надеюсь, вы получите новые данные, касающиеся полковника Кермора, и если мы сможем быть вам полезными, рассчитывайте на нас.

Молодой человек поблагодарил своих соотечественников, сержант же Мартьяль пробормотал про себя:

«С одной стороны три географа, а с другой стороны эти два француза!.. Тысяча громов!.. Это слишком много… слишком уж их много, этих людей, желающих оказать нам услуги!.. Внимание!.. Надо быть настороже!»

В этот день к полудню приготовления к путешествию были окончены, поскольку они относились к третьей лодке, так как обе другие были уже готовы с утра. Третья лодка называлась «Мориша». Ее рулевым был банивас, по имени Паршаль, а гребцами девять индейцев. Возобновив провизию, Жак Хелло жалел лишь о лагерных принадлежностях, которые были украдены у него во время экспедиции к Сьерра-Матапею. Что касается Германа Патерна, спасшего свой ящик натуралиста, то ему жаловаться было не на что.

На другой день, 28 августа, с восходом солнца пассажиры всех трех лодок распростились с губернатором, Маршалем и жителями, которые оказали им такой радушный прием.

Лодки отчалили одна за другой. Поднимавшийся ветер благоприятствовал плаванию, и, так как он свежел, можно было рассчитывать на благоприятное путешествие. После прощального привета Урбане подняли паруса и поплыли вверх вдоль правого берега, где течение слабее.

Начиная от Урбаны Ориноко течет почти по прямой линии, с севера на юг, до Сан-Фернандо. Оба этих города занимают углы двух главных поворотов реки и лежат почти на одном и том же меридиане. Таким образом, при благоприятном ветре путешествие оказалось бы недлинным.

Все три фальки шли вместе с одинаковой скоростью, то гуськом, как шаланды на Луаре, когда этого требовала узость фарватера, то вытянувшись в одну линию, фронтом, когда фарватер был достаточно широк.

Нельзя сказать, чтобы русло Ориноко было узко между берегами, но выше Урбаны река загромождена обширными песками. В то время пески, нанесенные разливами, образовывали множество островов, центральная часть которых представляла собой зеленеющие холмы. Поэтому необходимо было лавировать между ними.

Когда лодки сближались до нескольких метров, пассажиры разговаривали друг с другом. Жан не мог не отвечать на обращенные к нему вопросы, так как разговор касался главным образом поисков полковника Кермора и шансов их успеха. Жак Хелло не переставал подбадривать юношу.

Время от времени Герман Патерн, поставив свой фотографический аппарат на носу «Мориши», делал снимки с тех пейзажей, которые того стоили.

Разговоры не ограничивались обменом мыслями между «Галлинеттой» и «Моришей». Оба француза интересовались также географической экспедицией Мигуэля, Фелипе и Варинаса. Часто можно было услышать, как они с воодушевлением спорили, когда сделанные на пути наблюдения давали почву для каких-нибудь выводов. Французы сразу ухватили различие характеров трех ученых. Как и следовало ожидать, более всего доверия и симпатии внушал им Мигуэль. В общем, этот маленький мирок уживался как нельзя лучше; Жак Хелло извинял даже сержанту Мартьялю его ворчливость старого солдата.

Между прочим, ему пришла в голову мысль, которая, по-видимому, не приходила в голову Мигуэлю и его друзьям, и он сообщил ее Герману Патерну:

— Ты не находишь странным, что этот ворчун — дядюшка молодого Кермора?

— Почему же странно, если полковник и он — зятья?..

— Конечно, но в таком случае, признайся, они шли по службе далеко не ровно… Один полковник, а другой так и остался сержантом…

— Что же такого, Жак? Это бывает… Вероятно, будет и в будущем много раз…

— Ну, пусть будет по-твоему, Герман… В конце концов, если им пристало быть дядюшкой и племянником, то это их дело.

Действительно, Жак Хелло имел некоторые основания находить это странным. Он считал, что родство их только фиктивное, придуманное для облегчения путешествия.

В течение утра маленькая флотилия прошла мимо устья Капанапаро, затем мимо устья Индабаро, который является рукавом первого.

Нечего и говорить, что главные охотники пирог — с одной стороны Мигуэль, с другой — Жак Хелло — охотно стреляли дичь, которая попадала под выстрелы. Утки и вяхири, приготовленные под разными соусами, вносили приятное разнообразие в пищу путешественников, состоявшую из сушеного мяса и консервов.

Любопытную картину представлял левый берег с его остроконечными скалами, первыми отрогами холмов Барагуана, у подошвы которого река все еще достигает ширины 1800 метров. Дальше она сужается к устью Мины, и течение, которое становится здесь гораздо более быстрым, могло грозить задержкой для лодок.

К счастью, ветер был довольно свежий, так что мачты, сделанные из простых древесных стволов, частью только очищенных от коры, гнулись под парусами. Впрочем, никаких поломок не произошло, и около трех часов пополудни лодки были перед домом в Тигре, имением Маршаля.

Если бы гостеприимный старик был дома, то, конечно, волей или неволей — без сомнения, «волей» — пришлось бы здесь остановиться, по крайней мере на один день. Маршаль никогда не позволил бы Жаку Хелло и Герману Патерну миновать его жилище, не говоря уж о том, что они обещали ему быть у него при возвращении.

Начиная с этого пункта плавание сделалось более трудным; оно было бы еще труднее, если бы ветер не сохранил своего направления и достаточной силы, которая позволяла фалькам преодолевать силу течения. В одном месте ширина Ориноко уменьшается здесь до 1200 метров и его русло загромождает множество рифов.

Все эти препятствия были побеждены благодаря искусству гребцов. К половине шестого вечера фальки, пройдя мимо реки Карино, остановились на ночевку у устья Рио-Синаруко.

На небольшом расстоянии отсюда лежал остров Макьюпайн, покрытый густым лесом, заросли которого почти непроходимы. Этот лес состоит отчасти из пальм «льянера», листья которых достигают длины от четырех до пяти метров. Из этих листьев делаются крыши индейских хижин на время рыбной ловли. На острове находилось несколько семейств мапойосов, с которыми Мигуэль и Жак Хелло вступили в разговоры.

Сначала при виде иностранцев женщины, по местному обычаю, убежали и вернулись одетые в длинные рубашки. До этого же на них ничего не было надето, кроме пояса, как у мужчин; их единственным прикрытием были длинные распущенные волосы. Эти индейцы заслуживают быть отмеченными среди других племен Центральной Венесуэлы как крепкие, высокие, мускулистые и здоровые люди.

С их помощью охотникам удалось проникнуть через густой лес, который покрывает устье Синаруко.

Двумя выстрелами были убиты два пекари огромного роста. Множество выстрелов было тщетно выпущено в группы капуцинов — обезьян, достойных, конечно, этого монашеского наименования.

— К этим четвероруким очень трудно подойти близко, — сказал Мигуэль. — Что касается меня, то, сколько я ни тратил пороха и свинца, мне никогда не удавалось убить хоть одного из них.

— А жаль, потому что эти звери, хорошо изжаренные, представляют собой великолепное кушанье.

Таково было и мнение Шаффаньона, как объявил об этом Жан.

— Выпотрошенная обезьяна, изжаренная на медленном огне, — это первоклассное кушанье.

В этот вечер пришлось удовольствоваться пекари, которые были разделены между тремя лодками. Конечно, сержанту Мартьялю невозможно было отказаться от предложенной ему Жаком Хелло части пекари.

Это внимание было оценено Жаном, который поблагодарил охотника, сказав:

— Если наш соотечественник хвалит жареную обезьяну, он с не меньшей похвалой отзывается и о достоинствах пекари; в одном месте он даже говорит, что ничего лучшего не ел за все время своего путешествия.

— И он прав, — ответил Жак Хелло. — Но за недостатком обезьян…

— …приходится есть дроздов! — вставил свое слово сержант Мартьяль, думая, вероятно, что его ответ может сойти за благодарность.

В самом деле, пекари были превосходны, и сержант Мартьяль должен был с этим согласиться. Однако он объявил все же Жану, что в дальнейшем намерен есть только тех пекари, которых убьет сам.

— Однако, дядюшка, трудно отказать… Хеллc очень любезен… возьми!.. Пусть только попадется мне на хороший выстрел пекари, я застрелю его так же хорошо, как и этот Хеллс!

Юноша протянул сержанту руку с улыбкой, от которой не мог удержаться.

— К счастью, — пробормотал сержант, — все эти любезности окончатся в Сан-Фернандо, и я думаю, что это не будет слишком рано.

На следующее утро лодки отплыли еще тогда, когда пассажиры спали в своих каютах. Ветер, казалось, установился северный, и рулевые Вальдес, Мартов и Паршаль, пускаясь в дорогу так рано, надеялись в тот же вечер прибыть в Карибен, лежащий на 40 километров выше Меты.

День прошел без всяких приключений. Вода в реке была довольно высока, и лодки без особого труда перевалили узкие проходы между рифами, особенно капризные у верхней оконечности острова Паргуацы, названного так по имени реки, впадающей в Ориноко с правой стороны.

Правый берег реки представлял собой совершенно иную картину. Это уже не были бесконечные равнины, тянущиеся до горизонта, на котором вырисовывались горы.

Колебания почвы, весьма чувствительные и близкие к поверхности, образовали отдельные вершины и холмы странной формы. Это орографическое строение дальше к востоку переходило в настоящую горную цепь. Береговые горы странно контрастировали с льяносами левого берега.

После полудня, когда правый берег опять стал пологим, лодки должны были подняться к левому берегу, чтобы пройти узкий фарватер Карибена, единственный судоходный в этом месте реки.

К востоку расстилались обширные пески, черепашьи «поля», когда-то столь богатые черепахами и не уступавшие пескам Урбаны. Беспорядочная их эксплуатация, ничем не регулируемая, предоставленная неблагоразумной жадности предпринимателей, должна была привести в конце концов к полнейшему исчезновению черепах в этих местах. Уже и теперь количество черепах здесь страшно уменьшилось. Благодаря этому Карибен, удачно расположенный вблизи устья Меты, одного из больших притоков Ориноко, потерял все свое прежнее значение. Вместо того чтобы сделаться городом, он превратился в жалкую деревушку, а кончит тем, что обратится в простой поселок, каких много на среднем течении Ориноко.

Проходя мимо гранитных берегов одного из островов, который носит название Тигровый камень, пассажиры могли наблюдать в этих скалах, знаменитых в Венесуэле, любопытное явление.

Они услышали целую гамму отчетливых звуков, которые сливались в довольно явственную гармонию. Так как лодки шли все это время вместе, то можно было услышать, как стоявший на носу «Галлинетты» сержант Мартьяль закричал:

— Вот штука! Кто же этот капельмейстер, который исполняет такую серенаду?..

Никакой серенады не было, хотя эта местность по своим обычаям мало чем отличается от испанских провинций — Кастилии или Андалузии. Но путешественники могли думать, что они в Фивах, у подножия статуи Мемнона.

Мигуэль поспешил дать объяснение этого акустического явления.

— При восходе солнца, — сказал он, — эта музыка была бы еще более явственной, и вот почему: эти скалы содержат в большом количестве пластинки слюды; под лучами солнца разреженный воздух выходит из расщелин этих скал и заставляет вибрировать эти пластинки.

— Солнце — недурной музыкант! — заметил Жак Хелло.

— Ну, это не может сравниться… — начал было сержант Мартьяль.

— Конечно, нет, — поспешил заметить Герман Патерн, — но все же на фоне пейзажа такой естественный орган вещь хорошая…

— Слишком много народу его слушает! — проворчал Мартьяль.

Глава десятая. У УСТЬЯ МЕТЫ

Перевалив на левую сторону реки, лодки благополучно миновали проход Карибена, и выгружать для этого багаж не пришлось. Около шести часов вечера они, одна за другой, пристали к набережной маленького порта.

В прежние годы путешественники нашли бы в этом месте городок, населенный энергичным торговым народом и находящийся на пути к процветанию. В настоящее же время город этот по причинам, уже объясненным выше, совершенно захирел. Карибен насчитывал всего пять индейских хижин — одной меньше против того времени, когда здесь высаживался с генералом Ублионом Шаффаньон.

Просить гостеприимства у нескольких яруросов, которые жили в этих хижинах, не стоило. Точно так же фальки не могли пополнить здесь и своих запасов. Впрочем, последнее было сделано в Урбане, поэтому лодки могли свободно дойти без возобновления запасов до Атура. Кроме того, охотники не оставили бы пассажиров без дичи.

На другой день, 31 августа, лодки отчалили еще до восхода солнца. При постоянном северном ветре плавание обещало быть удачным, так как приходилось идти почти на юг, по тому общему направлению, которое имеет Ориноко от Урбаны до Сен-Фернандо. Карибен находится на середине этого расстояния.

Однако, хотя ветер и дул с севера, но порывами, и рассчитывать на паруса не приходилось, так как, надуваясь на две-три минуты, они затем повисали вдоль мачт. Пришлось прибегнуть к шестам, так как в этом месте течение, усиленное Метой, было очень быстрым.

Ориноко здесь не было пустынно. По реке то поднимались вверх по течению, то спускались индейские лодки. Ни одна из них, впрочем, не подошла к фалькам.

Эти туземные лодки принадлежали квивасам, которые охотно посещают реку у ее главного притока.

Около одиннадцати часов ветер упал совершенно. Вальдес и оба других рулевых велели убрать паруса. Пришлось опять двигаться при помощи шестов, выбирая спокойные заводи у берегов.

Лодки, таким образом, не много прошли в этот день — дождливый и пасмурный — вверх по течению и в пять часов пополудни остановились у устья Меты, за мысом, у ее правого берега, где не было течения.

С приближением ночи небо прояснилось. Дождь перестал. В воздухе стало тихо. Сквозь просветы среди облаков заходящее солнце освещало лучами воды Меты, которые, казалось, сливались с Ориноко в одном блестящем потоке.

Фальки стали борт о борт. «Галлинетта» — между двумя другими. Образовалось таким образом нечто вроде одного общего дома с тремя комнатами.

При таких условиях, после стольких неприятных часов, проведенных под шум непогоды, которая заставила всех сидеть по своим каютам, — почему было не подышать вместе вечерним воздухом, почему не поужинать сообща, почему не завести общей дружеской беседы за одним столом?.. Как ни был нелюдим сержант Мартьяль, ему трудно было бы протестовать против этого.

Все четыре француза и трое венесуэльцев собрались поэтому вместе. Завязалась общая беседа, начатая Жаком Хелло по географическому вопросу, который не мог не вызвать споров.

Может быть, и не без хитрого умысла он начал:

— Вот мы теперь находимся у устья Меты…

— Да, — поддержал его Мигуэль.

— Это ведь приток Ориноко?..

— Да, и притом один из наиболее важных, так как он вливает ежесекундно в реку четыре тысячи пятьсот кубических метров воды.

— Он течет с вершин Кордильер Колумбийской республики?..

— Вот именно, — ответил Мигуэль, который не совсем понимал, куда клонятся вопросы Жака Хелло.

— …и на своем протяжении он принимает множество притоков?

— Очень много, — ответил Мигуэль. — Из них самые значительные — Упия и Хумадея; при соединении этих рек он и получает свое имя. Затем он имеет еще приток Казанаре, именем которого назван большой участок льяносов.

— Мой дорогой Жан, — сказал Жак Хелло, — если вы мне позволите называть вас так…

Юноша слегка покраснел, а сержант Мартьяль даже привстал, точно поднятый пружиной.

— Что с вами, сержант? — спросил Мигуэль.

— Ничего! — ответил старый солдат, усаживаясь вновь.

Жак Хелло продолжал:

— Мой дорогой Жан, я думаю, что мы никогда не найдем более удобного случая поговорить о Мете, которая сейчас течет перед нашими глазами.

— Ты можешь прибавить, — заметил Герман Патерн, обращаясь к Мигуэлю и его двум коллегам, — что мы никогда не будем иметь лучших профессоров для нашего обучения.

— Вы очень любезны, — заметил Варннас, — но мы совсем не знаем Мету так хорошо, как вы могли бы думать… Вот если бы дело шло о Гуавьяре.

— …или об Атабапо! — вставил Фелипе.

— Мы скоро будем на их берегах, — сказал Жак Хелло. — Тем не менее, уверенный, что Мигуэль — знаток гидрографии Меты, я поясню свои вопросы, спросив его, не достигает ли этот приток Ориноко временами большой ширины…

— Да, его ширина достигает двух тысяч метров, — ответил Мигуэль.

— А глубина?..

— Обыкновенно после постановки бакенов суда, сидящие на два метра, поднимаются вверх по его течению до притока Упии во время сезона дождей и на треть этого расстояния в период засухи.

— Отсюда следует, — заключил Жак Хелло, — что Мета — один из естественных путей сообщения между Атлантическим океаном и Колумбией…

— Это неоспоримо, — ответил Мигуэль. — Несколько географов справедливо утверждали, что Мета — самый короткий путь от Боготы в Париж.

— В таком случае почему бы Мете, вместо того чтобы быть простым притоком Ориноко, не быть самой Ориноко и почему бы Фелипе и Варинасу не отказаться в ее пользу от своих недостаточно оправдывающихся предположений относительно Гуавьяре и Атабапо?

Вот куда, оказывается, вел этот француз! Легко себе представить, что не успел он кончить своей фразы, как оба защитника Атабапо и Гуавьяре замахали на него руками.

Тотчас начался спор, и аргументы, точно стрелы, посыпались на дерзкого, который поднял этот вопрос, касающийся течения Ориноко. Он сделал это, однако, не потому, что имел свое особое мнение, так как ему казалось, что правда на стороне Мигуэля и большинства географов, а потому, что ему нравилось слушать, как спорили соперники. Действительно, его аргументы стоили доказательств Варинаса и Фелипе, если не больше их, потому что в гидрографическом отношении река Мета, несомненно, важнее Атабапо и Гуавьяре.

Впрочем, ни тот, ни другой ученый не хотели уступать, и спор затянулся бы до глубокой ночи, если бы Жан Кермор не направил разговор в другую сторону, задав Мигуэлю вопрос, очень важный в другом отношении.

По указанию путеводителя Жана берега Меты посещаются опасными индейцами. Поэтому он спросил Мигуэля, не знает ли он чего-нибудь по этому поводу.

— Это для нас гораздо важнее, — отметил Мигуэль, который с удовольствием готов был переменить тему разговора.

В самом деле, его коллеги «закусили удила»; до чего только они должны были дойти, оказавшись у слияния трех рек!..

— Дело, очевидно, идет о квивасах, — сказал он, — этом племени, жестокость которого хорошо известна путешественникам, которые ездили до Сан-Фернандо. Говорят даже, что шайка этих индейцев перешла реку Ориноко и занимается грабежами и убийствами на восточной территории.

— Разве начальник этой шайки не умер?.. — спросил Жак Хелло, который кое-что слышал об этом.

— Да, он умер, — ответил ему Мигуэль. — Умер года два назад.

— И кто это был?

— Негр, по имени Саррапиа, которого шайка избрала своим предводителем, а теперь заменила каким-то беглым каторжником…

— А те квивасы, которые остались на берегах Ориноко?.. — спросил Жан.

— Они не менее опасны, — сказал Мигуэль. — Большинство лодок, которые мы встретили от Карибена, принадлежат им, и с нашей стороны было бы благоразумно держаться настороже, пока мы не минуем этой территории, где индейцы еще довольно многочисленны.

Такое предположение находило себе подтверждение в недавнем факте нападения на нескольких купцов из Сан-Фернандо. Президент Венесуэлы и конгресс, как говорили, предполагали организовать экспедицию, которая должна была истребить этих партизан Ориноко. Выгнанные из Колумбии, квивасы должны были бы покинуть и Венесуэлу. Если бы не удалось истребить их окончательно, то местом их нападений сделалась бы Бразилия. До этой же экспедиции квивасы были очень опасны для путешественников, в особенности с тех пор, как во главе их стал беглый из Кайенны. Таким образом, пассажиры трех пирог должны были соблюдать в этой части своего пути величайшую осторожность.

— Правда, нас довольно много, считая наших гребцов, на которых можно положиться, — сказал Жак Хелло, — и у нас достаточно оружия и боевых припасов… Мой дорогой Жан, вы можете спать эту ночь в своей каюте спокойно… Мы будем стеречь вас…

— Это, кажется, мое дело! — сухо заметил сержант Мартьяль.

— Это касается нас всех, сержант! — ответил Жак Хелло. — Самое главное — чтобы ваш племянник, в его возрасте, не был лишен сна…

— Благодарю вас, Хелло, — ответил юноша, улыбаясь, — но лучше, если мы будем сторожить по очереди…

— У каждого свои обязанности! — прибавил сержант Мартьяль.

Он мысленно обещал себе, что если Жан будет спать, когда настанет его очередь, то он не станет будить юношу, а вместо него сам будет сторожить лагерь.

Приняв решение нести поочередно дозор, пассажиры поручили первые часы стражи, от 8 до 11 часов, обоим французам. Мигуэль и его товарищи должны были стать на часы от 11 до 2 часов утра. А с 2 часов утра до рассвета очередь должна была перейти к Жану Кермору и сержанту Мартьялю.

Пассажиры «Галлинетты» и «Марипара» легли спать, так же, как и экипажи лодок, утомленные трудной работой предшествовавшего дня.

Жак Хелло и Герман Патерн стали на часы на корме пироги. Отсюда они могли наблюдать реку и к верховью и к низу, вплоть до самого устья Меты. Со стороны берега опасаться было нечего, так как он в этом месте граничил с непроходимыми болотами.

Оба друга, сидя рядом, вели беседу. Один из них курил сигару, другой — свою трубку, которой он был верен не меньше, чем сержант Мартьяль своей.

На безоблачном небе сияли звезды. Почти совсем затихший ветер еле-еле чувствовался.

Южный Крест сиял на несколько градусов выше горизонта, в его южной части. Благодаря тишине малейший шум — прорезанная лодкой вода, плеск весел — был бы слышен издали. Чтобы предупредить чье-либо подозрительное приближение, достаточно было следить за крутым берегом.

Туда и смотрели молодые люди, не переставая в то же время разговаривать.

Без сомнения, Жан Кермор внушал большую симпатию Жаку Хелло. Последний с удивлением останавливался перед этим юношей, который в такие ранние годы пустился в полное опасностей путешествие. Восторгаясь благородной и самоотверженной целью его поисков, он вместе с тем со страхом думал о тех опасностях, которым подвергала юношу его цель: идти… куда?.. — он не знал этого…

По этому поводу он уже не раз говорил о семье полковника Кермора с Германом Патерном, и последний старался припомнить все, что знал о ней лет пятнадцать назад.

— Видишь ли, Герман, — говорил ему в этот вечер Жак Хелло, — я не могу никак допустить, чтобы этот ребенок — потому что он только ребенок, — мог так отправиться в верховья Ориноко!.. И под чьим руководством?.. Этого старого храбреца. Согласен, что у него великолепное сердце, но все же он далеко не является тем проводником, какой нужен будет его племяннику, если обстоятельства сделаются серьезными…

— Действительно ли он его дядя? — прервал Герман Патерн. — Это мне кажется сомнительным…

— Дядя или не дядя Жану Кермору сержант Мартьяль, это было бы не важно, если бы этот солдат не был стариком и имел бы привычку к опасным экспедициям!.. Я часто себя спрашиваю: как мог он согласиться?..

— Согласиться… Ты прав, Жак! — повторил за ним Герман Патерн, сбрасывая пепел со своей трубки. — Да, согласиться, так как не подлежит сомнению, что идея этого путешествия принадлежит мальчику… Это он увлек своего дядюшку…

— Нет… решительно этот ворчун не дядя ему. Мне помнится даже, что, когда полковник Кермор уехал из Нанта, у него не было семьи.

— Куда же он уехал?..

— Этого никто не мог узнать.

— Однако то, что сообщил нам его сын о его последнем письме из Сан-Фернандо, наводит на размышления. Правда, надо сознаться, что, если они поехали на основании только таких довольно скудных данных…

— Они надеются получить более полные сведения в Сан-Фернандо, Жак, где, без сомнения, был полковник Кермор лет тринадцать-четырнадцать назад…

— Вот это-то меня и беспокоит, Герман! Если юноша получит в Сан-Фернандо новые данные, кто знает, не захочет ли он идти дальше… гораздо дальше… в Колумбию, через территории, лежащие на Атабапо и Гуавьяре, или же к истокам Ориноко!.. А ведь такая попытка привела бы его почти неминуемо к гибели…

В этот момент Герман Патерн, прервав своего товарища, сказал вполголоса:

— Ты ничего не слышишь, Жак?..

Тот поднялся, прополз на нос пироги, прислушался и оглядел поверхность реки от противоположного берега до устья Меты.

— Я ничего не вижу, — сказал он Герману Патерну, который последовал за ним. — Впрочем… Да… — прибавил он, внимательно прислушавшись, — на воде слышится какой-то шум…

— Не благоразумнее ли будет разбудить наш экипаж?..

— Подожди… Это не звук приближающейся лодки… Может быть, это воды Меты и Ориноко шумят, сшибаясь при слиянии.

— Смотри… смотри… там! — сказал Герман Патерн. И он указывал на большие черные точки, которые двигались на расстоянии сотни шагов выше лодок.

Жак Хелло взял свой карабин, лежавший у каюты, и наклонился через борт.

— Это не лодка, — сказал он. — И однако…

Он хотел уже приложиться, но Герман Патерн остановил его жестом.

— Не стреляй… не стреляй! — повторил он. — Это не квивасы, подстерегающие добычу!.. Это животные, выплывшие на поверхность реки подышать воздухом…

— Животные?

— Да… трое или четверо этих обычных обитателей Ориноко…

Герман Патери не ошибся. Это действительно были морские коровы и морские свиньи, которые часто встречаются в реках Венесуэлы.

Эти безобидные твари медленно приближались к пирогам; но, по-видимому испугавшись, почти тотчас исчезли.

Оба молодых человека вернулись на корму, и на минуту прерванный разговор продолжался в том же духе после того, как Герман Патерн вновь набил табаком и зажег свою трубку.

— Ты говорил недавно, — сказал Жак Хелло, — что, если твои воспоминания тебя не обманывают, полковник Кермор не имел семьи?

— Я даже могу, пожалуй, утверждать это, Жак!.. Постой… вот какую подробность я вспоминаю: у полковника Кермора был процесс с родственниками его жены, процесс, который полковник выиграл в реннском суде после того, как он его проиграл в нантском суде первой инстанции… Да… да… я вспоминаю все это… Пять или шесть лет спустя госпожа Кермор, которая была креолкой с острова Мартиника, погибла во время кораблекрушения при возвращении в колонию из Франции… погибла вместе со своей единственной дочерью… Это было ужасным ударом для полковника… После продолжительной болезни, убитый горем, без семьи — так как он потерял самое для него драгоценное в жизни: жену и ребенка, — он подал в отставку… Через некоторое время распространился слух, что он покинул Францию. Кажется, никто так и не знал, в какие страны он отправился, пока не пришло это его последнее письмо из Сан-Фернандо к одному из его друзей… Да… это именно так, и я удивляюсь, что память мне изменила в этом. Если мы расспросим по этому поводу сержанта Мартьяля и молодого Кермора, я уверен, они подтвердят все, мною сказанное.

— Не будем их расспрашивать, — ответил Жак Хелло. — Это их частное дело, и было бы неделикатностью с нашей стороны вмешиваться в него.

— Пусть так, Жак, но ты видишь, я был прав, предполагая, что сержант Мартьяль не мог быть дядей Жана Кермора, так как полковник Кермор после потери жены и дочери не имел никого из близких родственников…

Жак Хелло, скрестив руки и наклонив голову, размышлял над тем, что сообщил ему его товарищ. Не ошибался ли последний?.. Нет! Он жил в Ренне, когда там шел процесс полковника Кермора, и факты эти были подтверждены на суде…

Тогда ему пришла в голову естественная мысль, которая пришла бы и всякому другому:

— Если сержант Мартьяль не родственник, то тем более не может быть сыном полковника Кермора Жан, так как у полковника никогда не было других детей, кроме единственной дочери, а она погибла еще маленькой…

— Это очевидно, — заявил Герман Патерн, — невозможно, чтобы этот мальчик был сыном полковника…

— А между тем… он называет себя его сыном, — заметил Жак Хелло.

Очевидно, тут было что-то темное, даже таинственное. Можно было предположить, чтобы этот юноша оказался жертвой ошибки, — ошибки, которая могла бы заставить его предпринять такое опасное путешествие? Конечно, нет! Сержант Мартьяль и его предполагаемый племянник должны были, поскольку это касалось вопроса о связи, соединяющей Жана с полковником Кермором, опираться на какой-нибудь факт, прямо противоположный тому, что сообщил Герман Патерн. В итоге интерес, который возбудил в Жаке Хелло юноша, только усилился вследствие этой таинственности.

Оба друга продолжали свою беседу все на ту же тему до того времени, когда около одиннадцати часов Мигуэль и Фелипе, оставив спать свирепого чемпиона Гуавьяре, вышли сменить их на часах.

— Вы ничего не видели подозрительного? — спросил Мигуэль, стоя на корме «Марипара».

— Решительно ничего, — ответил Жак Хелло. — И берега, и сама река спокойны… Очень возможно, что и ваша смена пройдет так же спокойно, как наша.

— В таком случае спокойной ночи! — ответил Фелипе, пожимая им через борт руки.

Мигуэль и его товарищ беседовали в течение тех часов, в которые им была доверена стража, но эта беседа не имела никакого отношения к той, которую вели между собой Жак Хелло и Герман Патерн. Конечно, Фелипе должен был воспользоваться отсутствием Варинаса, чтобы напасть на него всей силой своих аргументов, и, вероятно, Мигуэль слушал его со своей обычной вежливостью.

Во всяком случае, ничего не случилось особенного в их дежурство, и в два часа ночи они вернулись в каюту «Марипара», в то самое время, когда сержант Мартьяль вышел сменить их.

Сержант Мартьяль уселся на корме пироги, положив около себя карабин, и задумался. Никогда еще он не испытывал такого беспокойства — не за себя, а за этого дорогого ему ребенка, который спал под плетенкой. Сержант припоминал все подробности предпринятого Жаном путешествия, на которое он должен был согласиться, отъезд из Европы, переезд через Атлантический океан, различные приключения со времени отъезда из Боливара… Куда заведет их случай? До каких пор будут продолжаться их поиски? Какие сведения получат они в Сан-Фернандо? В каком городке отдаленной территории оканчивает полковник Кермор свои дни, такие счастливые когда-то и так быстро разбитые этой ужасной катастрофой?..

Каким только опасностям не будет подвергнуто в поисках полковника единственное существо, которое осталось у него на свете?..

И потом, все шло до сих пор совсем не так, как того хотел сержант Мартьяль… Он хотел совершить это путешествие так, чтобы не встретить в пути ни одного иностранца. А между тем «Марипар» и «Галлинетта» плыли вместе. Ее пассажиры сблизились с его племянником. Да и могло ли быть иначе между людьми, которые путешествуют в одних и тех же условиях?.. Во-вторых, — и это, может быть, было самым важным в его глазах по причинам, ему одному известным, — несчастный случай заставил их встретить этих двух французов… Как мог он помешать возникновению близких отношений между соотечественниками, тем более что цель которую преследовал Жан, усиливала интерес к нему и вызывала предложение услуг, от которых невозможно было отказаться… В довершение всего это были бретонцы, из той же Бретани, что и Жан с сержантом. Поистине, случайность удивительно нескромна и слишком охотно вмешивается в дела, которые ее совсем не касаются!..

В это время на восточной стороне тишина нарушилась каким-то легким, ритмичным шумом, который мало-помалу стал усиливаться.

Погруженный в свои мысли, сержант Мартьяль не слышал этого, правда слабого, шума. Он не заметил также четырех небольших лодок, которые спускались по течению Меты вдоль правого берега.

На лодках сидели около 20 квивасов, и они находились от пирог на расстоянии не больше 200 метров. Если бы пассажиры были застигнуты во время сна, то их зарезали бы раньше, чем они успели подумать о самозащите, так как сержант Мартьяль, занятый своими мыслями, ничего не видел и ничего не слышал…

Когда лодки индейцев и фальки находились друг от друга на расстоянии 60 шагов, раздался ружейный выстрел. И почти тотчас же на ближайшей из индейских лодок поднялся крик.

Этот выстрел сделал Жак Хелло. Вслед за ним раздался второй выстрел, сделанный Германом Патерном.

Было около пяти часов утра. Молодые люди только что проснулись, когда до их слуха донесся шум приближающихся лодок. Скользнув на корму «Мориши», они поняли, что нападение индейцев неизбежно, и выстрелили в них.

Тревога, произведенная этими выстрелами, в тот же миг подняла на ноги и пассажиров, и гребцов.

Мигуэль, Варинас и Фелипе с ружьями в руках выскочили из каюты «Марипара».

Жан бросился к Мартьялю, который, в свою очередь, только что выстрелил по направлению лодок и восклицал с отчаянием:

— Несчастье!.. Несчастье!.. Я позволил застать себя врасплох!

Квивасы ответили выстрелами из луков, и около 20 стрел перелетело через лодки. Некоторые из них вонзились в крышу кают, но никого не задели.

Мигуэль и его товарищи дали второй залп, и пули, лучше направленные, чем стрелы, произвели среди квивасов смятение.

— Войдите в каюту, Жан, войдите в каюту! — кричал Жак Хелло, находя бесполезным, чтобы юноша подвергал себя опасности во время этой атаки.

Новая туча стрел полетела в пироги, и одна из них ранила сержанта Мартьяля в плечо.

— Так и надо!.. Так и надо! — воскликнул он. — Я… солдат… во время караула!.. Я получил только то, чего заслужил!

Третий залп карабинов и револьверов был направлен на лодки индейцев, которые в это время несло вниз по течению мимо пирог.

Квивасы были лишены возможности захватить врасплох экипаж и пассажиров, и им оставалось только бежать. Многие из них были убиты, другие получили тяжкие ранения.

Потерпев неудачу, лодки индейцев исчезли, спустившись по течению Ориноко.

Глава одиннадцатая. СТОЯНКА У ДЕРЕВНИ АТУР

В этот день, 1 сентября, сейчас же после шести часов утра фальки покинули опасные места.

— Я получил то, что заслужил! — воскликнул снова сержант Мартьяль, вытаскивая вонзавшуюся в его плечо стрелу.

Угрызения совести, которые он испытывал за свою оплошность во время вахты, были сильнее, чем боль от раны. Впрочем, эта оплошность не стоила жизни человека, который позволил застать себя врасплох на часах, и была надежда, что рана окажется несмертельной.

Как только лодки квивасов исчезли из виду, сержант Мартьяль, положенный на циновках в каюте, получил первую помощь от Жана. Но мало было быть племянником своего дядюшки, хотя бы и старательным, чтобы помочь ему. Необходимо было иметь некоторые познания в медицине, а между тем юноша ими не обладал.

Таким образом, оказалось весьма кстати, что Герман Патерн в качестве натуралиста-ботаника получил некоторые познания в медицине и что на борту «Марипара» нашлась дорожная аптечка.

Патерн и оказал первую медицинскую помощь сержанту Мартьялю. Нечего удивляться, конечно, что Жак Хелло охотно пришел ему на помощь.

Эти обстоятельства привели к тому, что в течение первых часов плавания на «Галлинетте» очутились лишних два пассажира, и они невольно были тронуты привязанностью, которую проявил Жан к старому солдату.

Осмотрев рану, Герман Патерн увидел, что наконечник стрелы вонзился в плечо на три сантиметра, не задев ни мускулов, ни нервов. Вообще можно было надеяться, что осложнений не будет, если стрела не была отравлена.

Очень часто индейцы Ориноко обмакивают свои стрелы в сок, известный под названием кураре. Он составляется из сока особого сорта лианы и нескольких капель змеиного яда. У Гумбольдта есть даже указание, что в старину индейцы отомакосы намазывали этим ядом ноготь указательного пальца и вонзали его врагу в руку при рукопожатии.

Если бы сержант Мартьяль был задет стрелой, отравленной кураре, это легко можно было бы заметить. У больного сейчас же пропал бы голос, парализовались движения мускулов лица, и спасти его было бы невозможно.

Таким образом, оставалось следить, не покажутся ли эти симптомы в ближайшие часы.

После перевязки сержант Мартьяль не мог не поблагодарить Германа Патерна, хотя и приходил в бешенство при мысли, что между обеими пирогами установятся теперь более близкие отношения. Затем он впал в забытье, которое сильно беспокоило его товарищей.

Юноша, обратившись к Герману Патерну, спросил:

— Вас не беспокоит его состояние?

— Я не могу еще сказать ничего определенного, — ответил Патерн. — В сущности, рана из легких… Она закроется сама собой… если стрела не была отравлена… Подождем, скоро мы узнаем, в чем дело…

— Дорогой Жан, — прибавил Жак Хелло, — надейтесь… Сержант Мартьяль поправится, и поправится скоро… Мне кажется, что, если бы в ране был кураре, она уже имела бы другой вид…

— Я тоже так думаю, — заявил Герман Патерн. — При следующей перевязке все будет ясно… и ваш дядюшка… я хочу сказать, сержант Мартьяль… выздоровеет!.. Повторяю вам, надейтесь!

И он пожал дрожащую руку Жана Кермора.

К счастью, сержант Мартьяль спал.

Когда все три фальки, шедшие под свежим норд-остом, выровнялись в одну линию, Мигуэль, Фелипе и Варинас тотчас получили вести о раненом. Они тоже надеялись, что он поправится.

Хотя квивасы и имеют обыкновение отравлять свои стрелы, но нельзя сказать, чтобы это было их привычкой. Приготовление яда доступно только специалистам, если можно вообще употребить такой термин по отношению к индейцам, и не всегда легко было воспользоваться их услугами. Таким образом, все шансы были за благополучный исход.

К тому же, если, против ожидания, положение сержанта Мартьяля потребовало бы нескольких дней отдыха в условиях более благоприятных, чем на «Галлинетте», то легко было бы сделать остановку в деревне Атур, лежащей на 90 километров выше устья Меты.

Так как ветер был благоприятный, можно было предвидеть, что Атур покажется на следующий день.

Паруса были поставлены так, чтобы они дали лодкам наибольшую скорость, и, если бы ветер не стих, фальки к вечеру сделали бы больше половины пути.

В течение утра Жак Хелло и Герман Патерн три или четыре раза заходили наблюдать за сержантом Мартьялем.

Дыхание раненого было ровное, сон глубок и спокоен.

После полудня, около часа, проснувшись, сержант Мартьяль заметил около себя Жана и ласково улыбнулся ему. Но, увидев обоих французов, он не смог скрыть гримасы неудовольствия.

— Вы страдаете? — спросил его Герман Патерн.

— Я, сударь! — возразил сержант Мартьяль, точно он был оскорблен подобным вопросом. — Нисколько!.. Простая царапина!.. Или вы воображаете, что у меня кожа нежной женщины!.. К завтрашнему дню все пройдет. Если вам угодно, мне нетрудно будет даже вас носить на плече! Вообще, я рассчитываю встать…

— Нет… вы будете лежать, сержант! — объявил Жак Хелло. — Это предписано доктором…

— Дядюшка, — прибавил юноша, — ты должен послушаться… И очень скоро тебе останется только поблагодарить этих людей за их заботы…

— Хорошо, хорошо! — пробормотал Мартьяль, ворча, точно дог, которого дразнит шавка.

Герман Патерн сделал новую перевязку и убедился, что стрела не отравлена. В самом деле, если бы стрела была отравлена, действие яда успело бы уже сказаться: у раненото к этому времени обнаружился бы частичный паралич.

— Ну, сержант, дело идет на поправку, — сказал Патерн.

— А через несколько дней пойдет совсем хорошо! — прибавил Жак Хелло.

Когда оба француза перебрались на шедшую рядом с «Галлинеттой» свою пирогу, сержант Мартьяль проворчал:

— Только этого недоставало!.. Расположились как у себя дома…

— Что же делать, — ответил Жан, успокаивая его. — Не надо было давать себя ранить…

— Конечно, нет, не нужно было и этого всего… Это моя вина… моя… На восемь дней запретить выход из казарм!.. Куда я годен? Не умею даже стоять на часах!..

К сумеркам лодки достигли Вивараля, где они должны были остаться на ночь. Отсюда уже был слышен шум порогов Атура.

Так как можно было опасаться нового нападения квивасов, то были приняты самые строгие меры охраны. Рулевой Вальдес не позволил своим гребцам лечь, прежде чем не назначил первую смену на часы. То же самое было сделано и на двух других пирогах Мартосом и Паршалем. Кроме того, оружие — ружья и револьверы — было заряжено заново.

Никакой тревоги на этой остановке, однако, не произошло, и сержант Мартьяль мог спать спокойно.

Во время утренней перевязки Герман Патерн убедился, что рана начала заживать. Еще несколько дней, и она должна была зарубцеваться: последствий страшного кураре теперь можно было уже не опасаться.

Погода стояла ясная, ветер дул свежий и благоприятный. Вдали обозначались горы обоих берегов, между которыми лежат пороги Атура.

В этом месте реки остров Вивараль разделяет Ориноко на два рукава, в которых образуются сильные стремнины. Обыкновенно в период убыли воды скалистое дно обнажается, и тогда невозможно проходить здесь; приходится перетаскивать груз на конец острова.

На сей раз делать этого не пришлось: при помощи шестов пирогам удалось достигнуть верхней оконечности острова. Это дало возможность выиграть несколько часов.

В течение утра лодки шли вдоль берега у подножия горы, и в полдень фальки остановились у маленькой деревушки Пуэрто-Реаль — громкое имя для речного порта, состоящего из нескольких почти необитаемых хижин.

Отсюда содержимое лодок переносится обыкновенно сухим путем до деревни Атур, расположенной на пять километров выше по течению.

Гуахибосы рады таким случаям, которые дают им возможность заработать несколько пиастров. Сговорившись с пассажирами, они берут багаж на спину, причем пассажиры следуют за ними, а гребцам предоставляется трудная задача переправлять пироги через стремнины.

Эти стремнины не что иное, как узкий канал, вырытый между крутыми горами обоих берегов; длина его достигает десяти километров. Вода, задерживаемая узким руслом, превращается здесь в бурный поток, тем более что дно реки, как говорит Гумбольдт, представляет собой в этом месте лестницу, которая образует водопад. Понижение уровня реки от одного конца стремнины до другого равно 9 метрам. По этим местам, усеянным скалами, приходится перетаскивать лодки. Эта работа требует много времени и больших усилий.

Само собой понятно, что при таких условиях разгрузка лодок является необходимостью. Ни одна из них не могла бы пройти этими порогами, не рискуя растерять своего содержимого. Удивительно, что они не проходят здесь даже пустыми; если бы не замечательная ловкость гребцов, которые направляют лодки среди бурунов, их бы, конечно, залило или разбило.

Итак, все три пироги были разгружены. Гуахибосы подрядились перенести багаж до деревни Атур. Обыкновенно им платят за это материями, разными безделушками, сигарами, водкой. Впрочем, они не отказываются и от пиастров. В данном случае условленная с ними цена за переноску вещей, казалось, их удовлетворила.

Самой собой разумеется, пассажиры не доверяют своего багажа индейцам. Поэтому обычно они сопровождают носильщиков. Так было поступлено и в этом случае.

Расстояние от Пуэрто-Реаля до деревни Атур всего пять километров, так что оно могло быть пройдено в несколько часов даже с багажом, который был довольно громоздким и состоял из инструментов, одеял, чемоданов, платья, оружия, патронов, геодезических приборов Жака Хелло, гербариев и фотографических аппаратов Германа Патерна. Но не в этом заключалась трудность. Мог ли пройти это расстояние сержант Мартьяль?.. Не заставит ли рана нести его до деревни на носилках?..

Нет! Старый унтер-офицер не был, как он не переставал повторять, неженкой, и повязка на плече не могла мешать ему переставлять ноги. Рана совсем не причиняла ему страданий, и когда Жак Хелло предложил ему руку, он ответил:

— Спасибо, сударь… Я пойду хорошим шагом, мне никого не нужно.

Взгляд юноши дал понять Жаку Хелло, что лучше не перечить сержанту.

Маленький отряд распростился с гребцами, которые должны были перетащить фальки через пороги. Рулевые — Вальдес, Мартос и Паршаль — обещали не потерять лишнего часа, и на них можно было положиться.

Пассажиры вышли из Пуэрто-Реаля около 11 часов утра.

Дорога или, вернее, тропинка, шла по правому берегу реки. Это избавляло от необходимости переправляться через реку, так как деревня расположена на этом берегу. Налево поднимались крутые склоны гор. Иногда тропинка была едва достаточна для одного пешехода, и отряд шел гуськом.

Гуахибосы шли впереди. За ними следовали Мигуэль и его два товарища, затем Жак Хелло, Жан Кермор и сержант Мартьяль. Герман Патерн составлял арьергард.

Когда ширина берега позволяла это, то шли по трое или по двое. Жан, сержант Мартьяль и Жак Хелло находились тогда на одной линии.

Очевидно, Жак Хелло и Жан сделались друзьями, и только старый, вечно ворчливый упрямец мог смотреть на это косо.

Иногда Герман Патерн останавливался со своим гербарием, когда какое-нибудь растение привлекало его внимание. Товарищи звали его, но он не особенно охотно слушался призывов.

Охотиться в этих обстоятельствах нечего было и думать. Другое дело, если бы представился случай подняться метров на тридцать по склону ущелья.

Это и случилось, к великому удовольствию Мигуэля, но к несчастью застреленной им обезьяны.

— Поздравляю вас, Мигуэль, поздравляю!.. — воскликнул Жак Хелло, когда один из гуахибосов принес убитое животное.

— Принимаю ваше поздравление, Хелло, и обещаю, что кожа этого животного после моего возвращения попадет в естественноисторический музей с такой надписью: «Убит рукой Мигуэля, члена Географического общества города Боливара».

— Вы вполне это заслужили, — прибавил Фелипе.

— Бедное животное! — сказал Жан, рассматривая обезьяну, которая лежала на земле с простреленным сердцем.

— Бедное… но очень вкусное для еды… как говорят… — возразил Герман Патерн.

— Это правда, — подтвердил Варинас, — и вы сможете судить об этом сегодня вечером в Атуре. Эта обезьяна будет главным блюдом за нашим обедом…

— Есть обезьян — да ведь это почти людоедство! — заметил, смеясь, Жак Хелло.

— О, Хелло!.. — ответил Жан. — Между обезьяной и человеком…

— Ну, разница не так уж велика, дорогой Жан… Не правда ли, сержант?..

— Действительно… оба умеют гримасничать! — ответил сержант Мартьяль.

И он воочию в этот момент подтвердил свое мнение.

Что касается пернатой дичи, то ее в окрестностях было множество; попадались утки и другие водяные птицы, особенно же часто так называемые павас — особый род дикой курицы с широким оперением.

Впрочем, их легче было убить, чем достать, так как они упали бы в стремнину.

Любопытное зрелище представляет Ориноко в том месте, где его воды устремляются через пороги Атура, самые обширные и непроходимые из всех. Представьте себе оглушительный шум водопадов, покрытых водяной пылью, несущиеся стволы сломанных деревьев, ударяющихся о скалы, отрывающиеся глыбы береговой полосы, по которой идет узкая тропинка. Невольно задаешь себе вопрос: как ухитряются лодки проходить эти пороги, не ломая себе бортов и днищ?

Пассажиры «Галлинетты», «Мориши» и «Марипара» могли быть уверены в целости своих лодок только после их прибытия в Атур.

Маленький отряд, движение которого не было задержано никаким приключением, остановился в деревне после двух часов пополудни.

В то время Атур имел тот же вид, в каком застал его пять лет назад французский исследователь. Таким он останется и в ближайшем будущем, если верить предсказанию Элизе Реклю относительно деревень среднего Ориноко.

До Сан-Фернандо путешественники уже не должны были встретить ни одного сколько-нибудь значительного городка. А дальше на всем протяжении обширных бассейнов Рио-Негро и Амазонки была уже почти пустыня.

Восемь или семь хижин — это был весь Атур; человек тридцать индейцев — все его население.

Мигуэль и его два товарища, сержант Мартьяль и Жан, Жак Хелло и Герман Патерн должны были кое-как расположиться в наиболее удобных из этих хижин.

Впрочем, если эта деревня не изобиловала комфортом и если приходилось жалеть о каютах пирог, зато она обладала одним важным качеством: здесь не было ни одного комара! Отчего несносные насекомые избегали посещать эту деревню? Никто этого не знал; даже Герман Патерн не мог ничего сказать по этому поводу. Достоверно лишь то, что ночью сержанту Мартьялю не пришлось закрывать своего племянника обычной сеткой.

Нечего и говорить, что за ужином, который происходил сообща под деревьями, убитая Митуэлем и изжаренная на медленном отне обезьяна явилась главным блюдом.

— Не правда ли, это жаркое — первый сорт?! — воскликнул Фелипе.

— Да, это четверорукое очень вкусно, — подтвердил Мигуэль. — Оно непременно должно было бы войти в меню европейского стола.

— Я согласен с этим, — заметил Жак Хелло, — мы должны были бы отправить несколько дюжин этих обезьян парижским рестораторам…

— Да и почему бы этим животным быть хуже телятины, бычьего мяса или барашка, — сказал Герман Патерн, — раз они питаются душистыми растениями?..

— Только трудно подойти к ним на хороший ружейный выстрел, — ответил Варинас.

— Мы могли убедиться в этом, — заметил Митуэль, — так как, повторяю, эта обезьяна — первая…

— Вы попытаетесь присоединить к ней и вторую, Мигуэль! — сказал Жак Хелло. — Так как мы должны провести в этой деревне несколько дней, то я предлагаю устроить охоту на обезьян. Вы поедете с нами, не правда ли, дорогой Жан?

— Я вам очень благодарен, — ответил юноша, благодаря его жестом. — Но… дядюшка мне не позволит этого… по крайней мере без него.

— Конечно, не позволю! — объявил сержант Мартьяль, очень довольный, что племянник избавил его от необходимости отказываться от предложения соотечественников.

— Но почему же? — возразил Жак Хелло. — Эта охота не представляет никакой опасности…

— Всегда опасно пускаться в эти леса, которые посещаются, я полагаю, не одними обезьянами, — ответил сержант Мартьяль.

— Действительно… в них иногда можно встретить медведей… — сказал Фелипе.

— О, медведей добродушных, — ответил Герман Патерн, — кротких муравьедов, которые никогда не нападают на человека и которые питаются рыбой и медом…

— А хищные звери!.. Они тоже едят мед?.. — возразил сержант Мартьяль, который не хотел сдаваться.

— Хищники здесь редки, — сказал Минуэль. — Потом, они не бродят около деревень, тогда как обезьяны охотно приближаются к жилищу человека.

— Во всяком случае, — сказал Варинас, — в селениях по Ориноко употребляется простой способ ловли обезьян: их ловят, не преследуя и даже не выходя из хижины.

— Как же? — спросил Жан.

— На опушке леса ставят западню из нескольких тыкв, прочно прикрепленных к земле. В них проделывают дыру, через которую обезьяна может просунуть руку, когда она разжата, но оттуда вытащить ее, сжатую в кулак, обезьяна не может. Внутри тыкв кладут какой-нибудь любимый обезьянами фрукт. Обезьяна замечает его, ей хочется его достать, она просовывает руку в дыру, хватает добычу и попадается, так как не хочет разжать руки…

— Как! — воскликнул сержант Мартьяль. — У этого животного не хватает догадки разжать руку?.»

— Нет, — ответил Варинас, — И после этого говорят, что обезьяны умны и хитры…

— Конечно, но их жадность сильнее их ума, — сказал Фелипе.

— Глупые животные?

В самом деле, животные, которые ловятся в подобную западню, заслуживают такой оценки.

Надо было, однако, чем-нибудь заполнить те несколько дней, в течение которых приходилось оставаться в деревне Атур в ожидании пирог. Жан узнал, что шесть лет назад его соотечественник пробыл тут одиннадцать дней, которые оказались нужными для его лодки, чтобы перебраться через пороги Атура. На этот раз благодаря высокой воде, может быть, предстояло ждать меньше.

Во всяком случае, в продолжение этой стоянки Жан Кермор и сержант Мартьяль не составили компании троим венесуэльцам и двум французам, которые отправились бродить по равнине в окрестностях деревни.

Охотники не встретили никаких хищников; по крайней мере те, которых они заметили, не нападали на них. Только один тапир был ранен пулей Жака Хелло, но ушел.

Зато охотникам удалось убить сколько им хотелось пекари и оленей, которые должны были пополнить их запасы. Что не было съедено, то они высушили по индейскому способу в количестве, достаточном для остального пути.

Мигуэль, Варинас и Фелипе, Жак Хелло и Герман Патерн успели также посетить знаменитые гроты, расположенные на территории Атура, затем остров Кукуритале, где остались следы пребывания несчастного доктора Крево, наконец, Гору Мертвецов, где гроты служат кладбищами для индейцев. Мигуэль и его товарищи спускались даже километров на двенадцать к югу, чтобы посетить гору Пинтадо. Это — скала из порфира, вышиной до 250 метров, которую индейцы ухитрились украсить в середине гигантскими надписями и рисунками, изображающими человека, птицу и змею длиной до 100 метров.

Герман Патерн предпочел бы найти у подошвы «раскрашенной горы» — вернее было бы назвать ее гравированной горой — какие-либо растения, но, к его сожалению, поиски оказались тщетными.

Само собой разумеется, экскурсанты возвращались с этих далеких прогулок достаточно усталыми. Жара стояла чрезвычайная, и ее не могли умерить даже частые и сильные грозы.

Так проходило время в деревне Атур. За обедом и ужином все собирались за одним столом и сообщали друг другу о событиях дня. Жан с удовольствием слушал охотничьи рассказы Жака Хелло, который старался отвлечь юношу от печальных забот о будущем. Как ему хотелось, чтобы Жан получил в Сан-Фернандо точные указания относительно полковника Кермора и чтобы ему не нужно было отправляться в далекие рискованные поиски!

Вечером юноша читал вслух выдержки из своего любимого путеводителя, главным образом те, которые касались Атура и его окрестностей. Мигуэль и его коллеги удивлялись точности и тщательности указаний французского исследователя во всем, что касалось течения реки Ориноко, нравов различных индейских племен, особенности их территории, обычаев жителей льяносов, с которыми путешественникам приходилось иметь дело.

Если бы Жану Кермору действительно пришлось продолжить свое путешествие до истоков реки, он мог бы извлечь большую пользу для себя из точных указаний своего соотечественника.

Наконец, 9 сентября, около полудня, Герман Патерн, который ходил собирать растения на берегу, вернулся и стал звать своих товарищей.

Так как в этот день не предполагалось никакой экскурсии, то они все находились в главной хижине деревни в ожидании завтрака.

Услышав крики, Жак Хелло выскочил из хижины.

Другие последовали за ним, опасаясь, что Герман Патерн зовет на помощь, встретившись с хищником или с отрядом квивасов.

Патерн возвращался один со своим гербарием за спиной и махал руками.

— Что случилось? — крикнул ему Жак Хелло.

— Наши пироги, друзья!

— Уже?.. — воскликнул Фелипе.

— Они всего в полукилометре.

Все бросились к левому берегу реки и заметили лодки, которые экипаж гнал вдоль берега при помощи шестов.

Вскоре пассажиры могли быть услышаны рулевыми, которые, стоя на кормах, направляли лодки через поток.

— Вы… Вальдес?.. — спросил сержант Мартьяль.

— Я самый, сержант! Как видите, мои товарищи следуют за мной.

— Без аварий? — спросил Мигуэль.

— Без аварий, — ответил Вальдес. — Но нам все-таки это стоило больших трудов.

— Наконец-то вы прибыли!.. — сказал Жак Хелло рулевому «Мориши».

— Да… в семь дней… Это редко случается при переходе через пороги Атура.

Паршаль говорил правду. Но нужно отдать справедливость банивасам: они отлично управляются с лодками. Можно было их только поблагодарить за старание. Эти отважные люди оказались тем чувствительнее к похвалам пассажиров, что к словам было прибавлено, и притом весьма охотно, несколько дополнительных пиастров.

Глава двенадцатая. НЕСКОЛЬКО НАБЛЮДЕНИЙ ГЕРМАНА ПАТЕРНА

Отправление трех пирог состоялось на следующий день при первых лучах солнца. Накануне, после обеда, было приступлено к погрузке багажа, а так как никаких аварий во время переправы через пороги не произошло, то путешествие не задержалось.

Однако между Атуром и Сан-Фернандо путешествие все же могло замедлиться.

Стихавший ветер не был достаточен для лодок, которые должны были идти против течения. Тем не менее были поставлены паруса в помощь шестам.

Бесполезно прибавлять, что каждая группа пассажиров заняла свои лодки: сержант Мартьяль и Жан Кермор — «Галлинетту», Мигуэль, Варинас и Фелипе — «Марипар», Жак Хелло и Герман Патерн — «Моришу».

По возможности лодки держались на одной линии, и сержант Мартьяль с неудовольствием замечал, что чаще всего «Мориша» шла рядом с «Галлинеттой». Это позволяло пассажирам разговаривать, чем они и пользовались.

За утро лодки прошли против течения всего 5 километров. Приходилось лавировать среди островов и рифов, которыми Ориноко загроможден выше Атура.

Когда флотилия дошла до Горы Мертвецов, русло реки сделалось шире. Приблизившись к правому берегу, где течение слабее, лодки смогли воспользоваться отчасти и парусами.

На противоположном берегу возвышалась гора Пинтадо, которую посещали Мигуэль и его товарищи; ее своеобразная громада высилась над обширной равниной, по которой бродят индейцы гуахибосы.

Одновременно с закатом стал стихать и ветер, переходя в норд-ост; к пяти часам вечера он совершенно упал.

Пироги находились в это время у порогов Гарсита. По совету Вальдеса, пассажиры приготовились к остановке в этом месте, которое представляло хорошее убежище на ночь.

За день прошли на этот раз всего 15 километров. В дальнейший путь пустились на другой день с рассветом.

Переправа через пороги Гарсита не представляла никаких затруднений. Они вообще проходимы круглый год. К тому же переправа облегчалась тем, что в этом месте Ориноко было достаточно глубоко для плоскодонных судов.

Впрочем, убыль воды уже началась, так как приближалась половина сентября и период засухи был близок.

Правда, дожди были еще часты и обильны. Они не прекращались с самого начала путешествия, и пассажиры должны были терпеть ливни до самого прибытия в Сан-Фернандо, В этот день бесконечный дождь заставил пассажиров просидеть в каютах. Начал также свежеть и ветер, но на это жаловаться не приходилось.

Вечером на повороте реки, устремившей свои воды к востоку, между правым берегом и островом Рабо-Пеладо пироги остановились в довольно закрытом месте.

С шести до семи часов вечера охотники обошли опушку почти непроходимого леса, которым зарос этот остров; им удалось застрелить с полдюжины габиот, величиной с голубей, которые были поданы к ужину.

Кроме того, возвращаясь, Жак Хелло убил из ружья молодого каймана, мясо которого считается чрезвычайно вкусным.

Однако это кушанье было отклонено пассажирами.

Один только Герман Патерн захотел попробовать его, так как натуралист не должен быть разборчив и обязан жертвовать собой в интересах науки.

— Ну что?.. — спросил его Жак Хелло.

— Ничего, — ответил Герман Патерн. — Первый кусок невкусен… Но, может быть, второй…

— Ну как?

— Отвратителен!..

Кайман был осужден без пощады.

На другой день лодки оставили остров Рабо-Пеладо и вновь поплыли к юго-западу — в направлении, в котором течет Ориноко до порогов Гуахибосов. Весь день шел дождь и дул перемежающийся северо-восточный ветер. Паруса пирог то безжизненно висели вдоль мачт, то надувались, как оболочка воздушного шара.

Вечером Вальдес сделал остановку у низовья острова Гуахобо, пройдя всего 12 километров, так как действие ветра часто оказывалось слабее течения.

На другой день после утомительного перехода пироги достигли порогов Гуахибосов и остановились у устья рукава Карестии, который при впадении своем в Ориноко огибает длинный остров.

После ужина, за которым ели убитых на берегу гуккосов, легли спать, и ночь прошла спокойно.

В этом месте река широка и глубока, но загромождена массой островов и островков; кроме того, она пересекается каменной грядой, с которой вода падает оглушительным каскадом. Вид этого места великолепен; он, может быть, один из самых прекрасных на всем протяжении среднего Ориноко.

Путешественники имели время налюбоваться им, так как на переправу через пороги Гуахибосов потребовалось несколько часов.

Около трех часов пополудни, пройдя левым рукавом реки, лодки достигли деревни Карестии, где должна была состояться выгрузка, чтобы облегчить пирогам переправу через порог Мэпюр. Здесь повторился маневр, уже сделанный в Пуэрто-Реале. Индейцы взялись перенести багаж и сопровождать путешественников до Мэпюра, куда они и прибыли около пяти часов вечера.

Расстояние между Карестией и Мэпюром незначительно, и идущая вдоль берега тропинка удобна для пешеходов.

Здесь надо было ждать «Галлинетту», «Марипар» и «Моришу», которым требовалось для переправы через порог шесть-семь дней.

Действительно, хотя порог Мэпюр и короче порога Атур, зато он представляет больше препятствий. Во всяком случае, понижение уровня воды от одного его конца к другому больше, а именно 12 метров на протяжении 6 километров. Но можно было рассчитывать на расторопность и ловкость экипажа. Чтобы выиграть время, он сделал бы все, что только в человеческих силах.

К тому же расстояние в 60 километров, которое отделяет эти главные два порога, было пройдено меньше чем в пять дней.

От когда-то составлявших целое племя индейцев мэпюров, от которых получило свое название селение, теперь осталось всего несколько семейств сильно изменившегося типа. Расположенная у подножия гранитных глыб деревня имела всего с десяток хижин.

Вот здесь-то маленький отряд должен был расположиться на несколько дней в условиях почти одинаковых с теми, которые имелись в Атуре.

До Сан-Фернандо приходилось оставлять пироги в последний раз. Отсюда до этого города река свободна от порогов. Таким образом, надо было терпеливо переносить эту обстановку, чтобы ни говорил против этого сержант Мартьяль, который сгорал от нетерпения достигнуть скорее Сан-Фернандо.

В Мэпюре не пришлось делать экскурсий, как это довелось в окрестностях горы Пинтадо. Надо было удовольствоваться охотой и гербаризацией. Юноша, сопровождаемый сержантом Мартьялем, живо интересовался научными прогулками Германа Патерна, тогда как охотники доставляли дневную провизию; это было необходимо, так как запасы, сделанные в Урбане и во время предыдущих охот, были бы недостаточны в случае задержки, а пополнить провизию раньше конца путешествия было невозможно.

От Мэпюра до Сан-Фернандо, принимая во внимание извилины Ориноко, надо считать от 130 до 140 километров.

Наконец, 18 сентября после полудня фальки, поднявшиеь вдоль левого берега реки, на котором расположена деревня, соединились с пассажирами. По своему положению Мэпюр принадлежит Колумбии береговая полоса его признавалась нейтральной до 1911 года, а с этого года сделалась колумбийской.

Вальдес и его товарищи, очевидно, постарались, так как переправились через порог в пять дней.

Не теряя времени, пироги были нагружены, и 19 сентября утром снова пустились в путь.

В продолжение этого дождливого дня флотилии пришлось бесконечно лавировать между островками и скалами, которыми покрыта поверхность реки.

Ветер дул с запада и не был благоприятен для движения лодок. Но если бы даже он дул с севера, им все-таки нельзя было бы воспользоваться, так как постоянно приходилось менять направление лодок в узких проходах.

Пройдя устье Сипано, лодки встретили порог Сигвауми, переправа через который отняла всего несколько часов, причем разгружаться не пришлось.

Тем не менее вследствие всех этих задержек пироги достигли за день лишь устья Рио-Вишады, где и остановились на ночь.

Оба берега реки в этом месте представляют разительный контраст. К востоку местность изображена холмами и возвышенностями, сливающимися с горами, отдаленные очертания которых были освещены заходящим солнцем. К западу, напротив, расстилались обширные равнины, орошаемые темными водами Вишады, текущей из колумбийских льяносов и доставляющей большое количество воды в русло Ориноко.

Может быть, Жак Хелло ожидал, что между Фелипе и Варинасом разгорится спор относительно Вишады, так как ее можно было считать за главное русло реки с таким же правом, как Гуавьяре и Атабапо. Однако никакого спора не возникло. Оба противника были уже недалеко от места, где сливались излюбленные ими реки. Там они могли иметь достаточно времени для споров на месте и при полном знании всех деталей.

Следующий день приблизил их к этому пункту на 20 километров. В этой части реки, свободной от рифов, движение лодок сделалось легче. Рулевые смогли в течение нескольких часов воспользоваться парусами и достигнуть таким образом деревни Матавени, расположенной на левом берегу, около реки того же названия.

Здесь находилась всего дюжина хижин, принадлежащих гуахибосам, которые занимают прибрежные территории Ориноко, главным образом правый берег. Если бы путешественники имели время подняться по Вишаде, они встретили бы несколько таких селений, обитаемых этими индейцами, мягкими по характеру, трудолюбивыми и смышлеными, ведущими торговлю маниокой с купцами Сан-Фернандо.

Если бы Жак Хелло и Герман Патери были одни, они, вероятно, остановились бы у этого притока, как они это сделали в Урбане несколько недель назад. Правда, их экскурсия в Сьерра-Матапей могла окончиться плохо. Тем не менее Герман Патерн счел своим долгом сделать Жаку Хелло это предложение, когда «Мориша» остановилась у Матавени рядом с «Галлинеттой».

— Дорогой Жак, — сказал он, — нам поручено министром народного просвещения, если я не ошибаюсь, сделать научную экскурсию по Ориноко…

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Жак Хелло, удивленный этим замечанием.

— Вот что, Жак… Разве это поручение касается исключительно только Ориноко?

— Ориноко и его притоков…

— Так вот, если говорить правду, мне кажется, что мы несколько пренебрегаем притоками этой прекрасной реки с тех пор, как мы оставили Урбану…

— Ты полагаешь…

— Посуди сам, дорогой друг! Поднимались ли мы по Суапуру, Параруме и по Парагуаце, впадающим с правой стороны?..

— Я не думаю этого.

— Поднимались ли мы на нашей пироге по Мете, самому крупному левому притоку большой венесуэльской реки?

— Нет, мы проехали устье Меты, не проникнув в него.

— А Рио-Сипапо?..

— Мы пренебрегли Рио-Сипапо.

— А Рио-Вишада?

— Мы не исполнили также наших обязанностей и по отношению к Рио-Вишаде.

— И ты шутишь этим, Жак?..

— Да, Герман, ты должен был бы сказать себе, что то, чего мы не сделали на этом пути, никогда не будет поздно сделать на обратном. Ведь они не исчезнут, твои притоки, они даже не высохнут в период засухи, так что мы найдем их на том же самом месте, когда будем спускаться по этой великолепной реке…

— Жак!.. Жак!.. Когда мы будем приняты министром народного просвещения.

— …тогда, простота-натуралист ты этакий, мы скажем ему, этому чиновнику: если бы мы были одни, господин министр, то мы, конечно, сделали бы эти исследования, поднимаясь по Ориноко. Но мы были в компании… в хорошей компании, и мы предпочли сделать путешествие до Сан-Фернандо вместе…

— Мы пробудем там некоторое время, я полагаю? — спросил Герман Патерн.

— Столько, сколько это нужно будет для разрешения вопроса о Гуавьяре и Атабапо, — ответил Жак Хелло, — хотя он и кажется мне разрешенным уже в пользу Мигуэля. Во всяком случае, это отличный повод изучить эти два притока в компании Фелипе и Варинаса. Ты можешь быть уверен, что наша миссия только выиграет от этого и министр народного просвещения поздравит нас по этому поводу самым официальным образом!

Нужно сказать, что этот разговор обоих друзей слышал один только Жан, который находился в это время на «Галлинетте».

Вопреки всем усилиям сержанта Мартьяля, со времени встречи с Жаном Жак Хелло не пренебрегал ни одним случаем, чтобы проявить самую живую симпатию к юноше. Что последний заметил это, в этом не могло быть сомнения. Как же отвечал он на нее?.. Поддавался ли он ей, как можно было ожидать от юноши его лет по отношению к соотечественнику, который проявлял к нему такой интерес, так горячо желал успеха его планам, готов был помочь ему сколько возможно?..

Нет, и это могло даже казаться странным. Как ни был тронут Жан, как ни благодарен он был Жаку Хелло, он держал себя с ним крайне сдержанно, — не потому, что его разбранил бы сержант Мартьяль, если бы было иначе, а вследствие своей скромности и застенчивости.

Когда настал бы час разлуки, когда Жан должен был бы для продолжения своих поисков покинуть Сан-Фернандо, а Жак Хелло — вернуться из своего путешествия обратно, Жан сильно огорчился бы этим… Может быть, он даже сказал себе, что, если бы Жак Хелло был его проводником, он верней достиг бы своей цели…

Поэтому он был очень тронут, когда услыхал, как Жак Хелло говорил своему другу:

— И потом, Герман, этот юноша, которого случай заставил нас встретить и которым я так интересуюсь… Разве он не внушает тебе чрезвычайной симпатии?..

— Да, Жак!

— Потому что, чем больше я думаю о нем, Герман, тем больше боюсь, что если он хорошо сделал, подчинившись сыновнему чувству и предприняв это путешествие, то, с другой стороны, перед ним встанут скоро такие препятствия, которых он не сможет победить! Если он получит новые указания в Сан-Фернандо, разве не бросится он в область верхнего Ориноко или он захочет идти туда… В этом детском теле сильная душа!.. Достаточно немного понаблюдать его, достаточно видеть его, чтобы понять, что чувство долга доведено в нем до героизма!.. Не правда ли, это и твое мнение, Герман?

— Я разделяю, Жак, твое мнение о молодом Керморе, и ты прав, опасаясь за него…

— Кого он имеет в качестве руководителя, в качестве защитника? — продолжал Жак Хелло. — Старого солдата, который, конечно, позволит убить себя за него… Но разве ему нужен такой спутник?.. Нет, Герман, если хочешь знать мою мысль до конца, по-моему, лучше, чтобы этот несчастный ребенок не нашел никаких указаний, касающихся его отца…

Если бы Жак Хелло мог видеть Жана в тот момент, когда он говорил это, он заметил бы, что тот встал с поднятой головой, блестящими глазами, потом опустился, подавленный мыслью, что ему, может быть, не удастся достигнуть своей цели, что ему суждено вернуться, потерпев неудачу…

Однако после этой минуты слабости надежда вернулась к Жану, когда он услышал, как Жак Хелло говорил дальше:

— Нет! Нет!.. Это было бы слишком жестоко по отношению к Жану. Я хочу верить, что его поиски увенчаются успехом!.. Четырнадцать лет назад полковник Кермор был в Сан-Фернандо… в этом нет никакого сомнения… Там Жан узнает, что сталось с его отцом… Ах! Я хотел бы иметь возможность сопровождать его!

— Я понимаю тебя, Жак… Ему нужен был бы такой проводник, как ты, а не как этот старый служака, который не столько его дядюшка, сколько его тетка!.. Но чего ты хочешь?.. Наш путь не может быть его путем. Кроме того, эти притоки, которые мы должны исследовать на обратном пути…

— Разве за Сан-Фернандо нет притоков? — заметил Жак Хелло.

— Если хочешь, да… Я тебе назову даже замечательные: Кунукунума, Кассиквиар, Мавака… Но в этом направлении наша экспедиция завела бы нас к истокам Ориноко.

— А почему бы нет, Герман?.. Исследование было бы полнее, вот и все… И, конечно, министр народного просвещения не был бы недоволен этим…

— Министр… министр, Жак! Ты вертишь его так и сяк под всякими соусами!.. Ну а если Жан Кермор должен будет продолжать свои поиски не в сторону Ориноко… если ему придется углубиться в колумбийские льяносы… если, наконец, он должен будет спуститься к бассейну Рио-Негро и Амазонки…

Жак Хелло ничего не ответил, так как это было невозможно. В крайнем случае — он хорошо понимал это — можно было продолжать путешествие до истоков Ориноко, это все-таки было бы в пределах порученной ему области… Но оставить бассейн реки и даже территорию Венесуэлы, чтобы следовать за юношей в Колумбию или Бразилию… Нет, это было невозможно.

В соседней пироге Жан, стоявший на коленях в своей каюте, слышал все… Он знал, какую симпатию он внушал своим спутникам… Он знал также, что ни Жак Хелло, ни Герман Патерн не верили в родство, которое соединяло будто бы его с сержантом Мартьялем. На чем основывали они это свое неверие и что подумал бы его старый друг, если бы он узнал об этом?..

Не спрашивая себя о том, что готовит ему будущее, придет ли ему когда-нибудь на помощь храбрый, преданный ему Жак Хелло, он радовался, что встретил в пути этого самоотверженного соотечественника.

Глава тринадцатая. ПОКЛОНЕНИЕ ТАПИРУ

На другой день утром, 21 сентября, когда путешественники оставили маленький порт Матавени, они находились всего в трех с половиной днях пути от Сан-Фернандо. Не окажись какой-нибудь случайной задержки — даже если бы им не благоприятствовала погода, — они должны были достигнуть цели своего путешествия через 80 часов.

Плавание началось при обыкновенных условиях — под парусами, когда это позволял ветер, под шестами, когда пирогам можно было пользоваться затишьем за многочисленными поворотами реки, и при помощи бечевы, когда шесты не могли преодолеть силы течения.

Температура стояла высокая. По небу плыли тяжелые облака, разражавшиеся иногда крупным теплым дождем. Затем показывалось жаркое солнце и приходилось прятаться в каюты. В общем, ветер был слабый, прерывистый и недостаточный для освежения раскаленной атмосферы.

В реку, в особенности с левой стороны, впадало множество безымянных притоков, русла которых должны были высохнуть в период засухи.

Не раз путешественники встречали лодки с пиароанцами, занимающими правый берег этой части Ориноко.

Эти индейцы доверчиво подходили к пирогам и предлагали свои услуги тянуть бечеву. Их охотно нанимали, платя за это кусками материи, бусами и сигаретами. Индейцы эти — хорошие гребцы, и их охотно берут для переправы через пороги.

Таким образом, флотилия пристала к деревне Августино с целым конвоем лодок. Расположена эта деревня на правом берегу реки. Шаффаньон ничего не говорит о ней потому, что во время его путешествия ее не существовало.

К тому же индейцы мало оседлы. Как они бросают сделанную из коры лодку, переправившись через реку, так же оставляют они и хижину, выстроенную ими на несколько дней вместо палатки.

В деревне было около 40 хижин цилиндрической или цилиндро-конической формы, а число ее жителей достигало 200 человек.

Высадившись на берег, Мигуэль и его товарищи могли бы подумать, что в Августино нет ни детей, ни женщин.

Произошло это потому, что женщины и дети, как обыкновенно при приближении иностранцев, убежали в лес.

На берегу показался один из пиароанцев, высокого роста, лет сорока, крепкого сложения, с длинными волосами, выжженными на лбу, с веревочными браслетами на ногах, под коленями и у щиколоток. Этот туземец разгуливал вдоль берега, окруженный десятком других индейцев, которые оказывали ему известные знаки почтения.

Это был кептэн — начальник деревни, построивший ее.

Мигуэль, сопровождаемый другими пассажирами, приблизился к кептэну, который говорил по-венесуэльски.

— Будьте гостями, — сказал тот, протягивая путешественникам руку.

— Мы прибыли всего на несколько часов, — ответил Мигуэль, — и рассчитываем отправиться в дальнейший путь завтра с рассветом.

— На это время, — сказал пиароанец, — ты можешь отдохнуть в наших хижинах… Они к твоим услугам.

— Спасибо, кептэн, — ответил Мигуэль, — мы посетим тебя. Но из-за одной ночи не стоит сходить с лодок.

— Как тебе будет угодно.

— Твоя деревня очень красива, — продолжал Мигуэль, поднимаясь на берег.

— Да… она только недавно построена и будет процветать, если ей окажет поддержку губернатор Сан-Фернандо. Я думаю, что иметь лишнюю деревню по течению Ориноко будет полезно президенту республики…

— Мы сообщим ему после нашего возвращения, — ответил Мигуэль, — что кептэн…

— Карибаль, — сказал индеец.

— …кептэн Карибаль, — продолжал Мигуэль, — может рассчитывать, что мы поддержим его интересы как перед губернатором Сан-Фернандо, так и в Каракасе, у президента.

Мигуэль и его товарищи последовали за индейцами в деревню, находившуюся на расстоянии ружейного выстрела от берега.

Жак Хелло и его друг Жан шли рядом впереди сержанта Мартьяля.

— Ваш путеводитель, книга нашего соотечественника, дорогой Жан, — сказал Жак Хелло, — дает, вероятно, о пиароанцах точные сведения, и вы должны знать о них больше нас…

— Там говорится, — ответил юноша, — что эти индейцы невоинственны. Большую часть времени они проводят в глубине отдаленных лесов бассейна Ориноко. Нужно думать, что они захотели попробовать новой жизни, на берегу реки…

— Судя по всему, дорогой Жан, их начальник уговорил их построить в этом месте деревню. Венесуэльское правительство хорошо сделает, поддержав это начинание. И если несколько миссионеров поселятся в Августино, эти пиароанцы станут более цивилизованными.

— Миссионеры!.. Да… эти люди могли бы, может быть, чего-нибудь достигнуть среди индейских племен… если бы они действовали иначе.

Жак Хелло заметил:

— Но, дорогой Жан, об этих вещах люди не думают, когда они молоды…

— О!.. Я стар… — ответил Жан, лицо которого слегка покраснело.

— Стары… в семнадцать лет?..

— Семнадцать лет без двух месяцев и девяти дней, — подтвердил сержант Мартьяль, который вмешался в разговор. — Я нахожу, что стариться тебе нечего, племянник…

— Извините, дядюшка, я себя не буду больше старить, — ответил Жан, который не мог удержаться от улыбки.

Хижина начальника была выстроена под великолепной купой деревьев. Крышей служили ей пальмовые ветви, поднимавшиеся кверху цилиндрической кроной, над которой красовался букет цветов. Единственная дверь вела в единственную комнату диаметром пять метров. Обстановка сводилась к самому необходимому: корзинам, одеялам, столу, нескольким грубо сделанным сиденьям и к самым простым принадлежностям хозяйства индейцев: лукам, стрелам и различным инструментам.

Эта хижина была только законченной постройкой; еще накануне совершалась церемония освещения ее — церемония изгнания злого духа.

Когда путешественники вышли из хижины кептэна Карибаля, население Августино собралось уже поголовно. Женщины и дети, успокоенные и созванные отцами, братьями и мужьями, вернулись в деревню. Они ходили от одной хижины к другой, отдыхали под деревьями, спускались к реке, где стояли фальки.

Герман Патерн заметил, что женщины обладали правильными чертами лица, были небольшого роста, хорошо сложены.

Пиароанцы приступили к обычной меновой торговле, практикуемой ими с путешественниками и торговцами, которые едут вверх или вниз по Ориноко. Они предлагали свежие овощи, сахарный тростник, платаносы из породы бананов, которыми индейцы питаются обыкновенно в сушеном или консервированном виде во время своих путешествий.

Вместо этого пиароанцы получили пачки сигар, которые они очень любят, кожи, ожерелья и, казалось, остались очень довольны «щедростью» иностранцев.

Все это, однако, заняло не больше часа. До заката оставалось еще достаточно времени для охотников, чтобы попытать счастья в соседних с Августино лесах.

Предложение поохотиться было сделано Жаком Хелло и Мигуэлем, но воспользовались им только они сами.

Варинас и Фелипе, Жан Кермор и сержант Мартьяль остались, кто в лодках, кто на берегу или в деревне, предоставив охотникам возможность настрелять пекари, оленей, голубей и уток, которым всегда были рады на лодках. Итак, Жак Хелло, Мигуэль и Герман Патерн, с его гербарием, углубились в чащу пальм, тыквенных деревьев и моришалей, расположенную за полями сахарного тростника и маниоки.

Бояться заблудиться было нечего, так как охота предполагалась вблизи Августино. Разве только охотничья страсть увлекла бы охотников вглубь леса.

Впрочем, это оказалось излишним. В первый же час Мигуэль убил морскую свинку, а Жак Хелло — оленя. Донести этих животных до лодок было довольно трудной задачей. Может быть, они сделали лучше, если бы взяли с собой одного или двух индейцев. Но они отправились одни, не желая беспокоить гребцов, занятых починкой мелких неисправностей пирог.

При таких условиях они оказались на расстоянии трех километров от деревни, когда повернули назад, неся: Мигуэль — свою морскую свинку, а Жак Хелло и Герман Патерн — оленя. На расстоянии пяти-шести ружейных выстрелов от Августино они остановились, чтобы передохнуть.

Было очень жарко, и воздух плохо циркулировал под густым навесом деревьев.

В тот момент, когда они только улеглись у подножия пальмы, с правой стороны от них с силой зашевелились ветки густого кустарника.

— Внимание! — сказал Жак Хелло, вставая и обращаясь к своим товарищам.

— Это какой-нибудь хищник.

— У меня два заряда в ружье… — ответил Мигуэль.

— Будьте наготове, а я тем временем заряжу свое ружье, — заметил Жак Хелло.

Ему нужно было всего несколько секунд, чтобы зарядить свой «гаммерлесс».

Ветви кустарника больше, однако, не шевелились. Тем не менее, прислушиваясь, охотники смогли различить звук учащенного дыхания и глухого рычания, причина которых была ясна.

— Это, должно быть, крупное животное, — сказал Патерн, двинувшись вперед.

— Оставайся тут… оставайся!.. — сказал ему Жак Хелло. — Мы, вероятно, имеем дело с ягуаром или пумой… Но с четырьмя пулями, которые его ожидают…

— Берегитесь… берегитесь!.. — воскликнул Мигуэль. — Кажется, я вижу длинную морду, которая высовывается из-за ветвей…

— Ну, кто бы ни был обладатель этой морды… — ответил Жак Хелло.

И он сделал два выстрела. Тотчас же таща раздвинулась под сильным напором, раздался рев, и огромная масса бросилась из кустов.

Раздались еще два выстрела.

Мигуэль в свою очередь разрядил карабин.

На этот раз животное упало на землю, издавая последний предсмертный крик.

— Э!.. Да это всего только тапир! — воскликнул Герман Патерн. — Право, он не стоил ваших четырех зарядов.

Однако, если это безобидное животное и не стоило выстрелов с точки зрения защиты, то стоило с точки зрения гастрономической.

Итак, вместо пумы или ягуара, которые являются самыми опасными хищниками Экваториальной Америки, охотники имели дело лишь с тапиром. Это крупное животное с рыжей шерстью, сероватой на голове и на шее, и с гривой, которая составляет принадлежность самца. Это животное, скорее ночное, чем дневное, живет в чаще, а также в болотах. Его нос представляет собой маленький подвижный хобот, оканчивающийся пятачком, и придает ему внешний вид кабана или даже свиньи, имеющей размеры осла.

В общем, бояться нападения этого животного нечего. Оно питается исключительно фруктами и овощами, и самое большое, что оно может сделать, — это опрокинуть охотника!

Однако сожалеть о сделанных четырех выстрелах из карабинов не следовало; если бы удалось перенести этого тапира к пирогам, экипажи их сумели бы им воспользоваться.

Но когда животное упало на землю, Мигуэль и его товарищи не заметили крика индейца, который следил за ними из чащи и который после выстрелов бросился со всех ног бежать по направлению к деревне. Охотники взвалили оленя и морскую свинку к себе на плечи и опять тронулись в путь, намереваясь послать за тапиром нескольких гребцов.

Когда они пришли в Августино, население деревни было объято ужасом и гневом. Мужчины и женщины окружали своего начальника. Кептэн Карибаль был, казалось, взволнован не меньше своих подчиненных. Когда показались Герман Патерп, Мигуэль и Жак Хелло, то они были встречены ужасными криками, криками ненависти и мщения.

Что случилось?.. Откуда эта перемена?.. Не готовились ли пиароанцы к нападению на пироги?..

Жак Хелло и его два спутника скоро успокоились, увидя, что к ним идут навстречу Жан, сержант Мартьяль, Фелипе и Варинас.

— В чем дело? — спросил он их.

— Вальдес, который был в деревне, — ответил Жан, — видел индейца, который вышел из леса, подбежал к кептэну и сказал ему, что вы убили…

— …морскую свинку… оленя… которых мы несем… — ответил Мигуэль.

— И еще тапира?..

— Да, тапира, — ответил Жак Хелло, — Но что же дурного в убийстве тапира?..

— К пирогам… к пирогам! — крикнул сержант Мартьяль.

В самом деле, население, по-видимому, готовилось к нападению. Эти индейцы, такие миролюбивые, такие гостеприимные, такие услужливые, пришли теперь буквально в бешенство. Некоторые из них вооружились луками и стрелами. Их крики все усиливались. Они готовы были броситься на иностранцев. Если бы даже кептэн Карибаль и захотел удержать их, это ему было бы очень трудно, так что опасность увеличивалась с каждой секундой.

Неужели же все это произошло только потому, что охотники убили тапира?..

Исключительно только поэтому, и было очень жаль, что перед их уходом Жан не предупредил их, основываясь на своем путеводителе, чтобы они не трогали это животное. По-видимому, тапир в глазах этих индейцев, склонных ко всяким предрассудкам и верящих в переселение душ, является священным животным.

Они не только верят в духов, но смотрят на тапира как на одного из своих предков, одного из самых заслуженных и чтимых предков пиароанцев. Душа индейца, когда он умирает, поселяется, по их верованиям, в теле тапира. Таким образом, одним тапиром меньше — это значит одним жилищем меньше для пиароанских душ, которые должны бесконечно путешествовать в пространстве за неимением жилища. Отсюда это безусловное запрещение покушаться на жизнь животного, предназначенного для этой почетной роли. Когда одно из таких животных убито, гнев пиароанцев может заставить их решиться на самую жестокую расправу.

Тем не менее ни Мигуэль, ни Жак Хелло не хотели расстаться с оленем и морской свинкой, убийство которых не влекло никакой ответственности. Прибежавшие гребцы схватили их туши, и все направились к пирогам.

Население следовало за ним, раздражаясь все больше и больше. Кептэн не пытался умерить их гнев, скорее напротив. Он шел впереди и потрясал своим луком. Негодование туземцев дошло до крайнего предела, когда тело тапира было принесено четырьмя гребцами на носилках из ветвей.

В это время пассажиры достигли лодок, плетенки которых были достаточной защитой против стрел индейцев, не имеющих огнестрельного оружия.

Жак Хелло заставил Жана быстро взойти на «Раллинетту», прежде чем сержант Мартьяль успел позаботиться об этом, и посоветовал юноше спрятаться в каюте. Затем он бросился в сопровождении Германа Патерна к «Морише».

С другой стороны, Мигуэль, Варинас и Фелипе нашли себе прибежище на «Марипаре».

Экипажи стали на свои места и приняли все меры, чтобы скорее отплыть на середину реки.

Чалки были отданы в тот самый момент, когда град стрел посыпался на пироги, которые удалялись при помощи шестов, чтобы выйти из образованной мысом заводи. Пока лодки не выбрались на быстрину, они могли двигаться очень медленно, рискуя получить второй залп стрел индейцев, выстроившихся вдоль берега.

Первый залп никого не задел. Большинство стрел перелетело через лодки, за исключением нескольких, которые вонзились в плетенку кают.

Приготовив ружья, Мигуэль и его два товарища, Жак Хелло, Герман Патерн и сержант Мартьяль разместились на носах и кормах трех пирог.

Раздалось шесть выстрелов с промежутками в несколько секунд; за первым залпом последовал второй.

Семь или восемь индейцев упали ранеными, а двое пиароанцев, скатившись с берега, исчезли в воде.

Этого было более чем достаточно, чтобы обратить в бегство перепуганное население деревни, которое в полном беспорядке, с криками вернулось в Августино.

Не рискуя больше подвергнуться нападению, фальки обогнули мыс и, пользуясь ветром, пересекли реку наискось.

Было шесть часов вечера, когда «Моргала», «Марипар» и «Галлинетта» остановились на ночь у левого берега, где, можно было надеяться, они были ограждены от какого-нибудь нападения.

— Скажи, однако, Жак, — спросил Герман Патерн, — что же будут делать пиароанцы со своим тапиром?..

— Они похоронят его со всеми почестями, подобающими такому священному животному!

— Как бы не так… Жак!.. А держу пари, что они его съедят, и хорошо сделают, потому что нет ничего вкуснее изжаренного на углях филе тапира!

Глава четырнадцатая. ЧУБАСКО

С рассветом, когда еще последние звезды блестели на западном горизонте, пассажиры были разбужены приготовлениями к отъезду. Все давало надежду, что это будет последний переход. До Сан-Фернандо оставалось всего пятнадцать километров. Мысль лечь спать в тот же вечер в настоящей комнате, с настоящей кроватью была чрезвычайно привлекательна. К этому времени путешественники насчитывали 31 день пути от Кайкары и столько же ночей, во время которых приходилось довольствоваться простыми циновками. Что же касается времени, проведенного в Урбане и в деревнях Атур и Мэпюр под крышей хижин и на индейеких ложах, то, конечно, это не имело ничего общего с комфортом не только гостиницы, но даже постоялого двора, меблированного по-европейски. Без сомнения, город Сан-Фернандо должен был в этом отношении вполне удовлетворить путешественников, Когда Мигуэль и его товарищи вышли из своих кают, фальки были уже на середине реки. Они шли довольно скоро под напором северо-восточного ветра. К несчастью, некоторые признаки, хорошо известные гребцам Ориноко, заставляли опасаться, что под этим ветром не удастся пройти 15 километров. Пироги все шли рядом. Обернувшись к «Галлинетте», Жак Хелло обратился к Жану.

— Вы хорошо себя чувствуете сегодня утром, дорогой Жан? — спросил он его, делая приветственный знак рукой.

— Благодарю вас, Хелло, — ответил юноша.

— А вы, сержант Мартьяль?

— Мне кажется, я чувствую себя не хуже, чем всегда, — счел достаточным ответить старый солдат.

— Это видно… это видно, — продолжал Жак Хелло добродушным тоном. — Я надеюсь, что мы все в отличном здоровье прибудем сегодня вечером в Сан-Фернандо…

— Сегодня вечером?.. — повторил, с сомнением покачав головой, Вальдес.

В это время Мигуэль, наблюдавший небо, вмешался в разговор.

— Разве вы не довольны погодой, Вальдес? — сказал он.

— Не очень… С юга идут тучи, и их вид мне очень не нравится.

— А этот ветер их не отгонит?

— Если он продлится… может быть… Но если он спадет… как я боюсь… Видите ли, это грозовые тучи, а они часто идут против ветра.

Жак Хелло осмотрел горизонт и, по-видимому, согласился с мнением рулевого «Галлинетты».

— Пока что, — сказал он, — будем пользоваться ветром и пройдем столько, сколько возможно…

— Постараемся, — ответил Вальдес.

В течение утра пироги особенно задерживались. Они могли пользоваться ветром, чтобы побороть довольно сильное течение между берегами, поросшими густым лесом. Благодаря ветру лодки, обойдя скалы Нерикава, хотя и с большими усилиями, переправились через порог Ахи, проходы в котором в это время года были еще достаточно глубоки, чтобы дать возможность лавировать среди многочисленных рифов. Опасность заключалась в том, что какая-либо из пирог, захваченная неожиданно течением, могла быть брошена на камни, где неминуемо разбилась бы…

Подобная катастрофа чуть не случилась с «Мори-шей». Подхваченная со страшной силой течением, она едва не была брошена на острие огромной скалы. Впрочем, если бы это и случилось, «Галлинетта» и «Марипар» могли, конечно, спасти пассажиров и груз с «Мориши». В этом случае Жак Хелло и его товарищ должны были бы сесть на одну из двух лодок, и, конечно, вполне естественно было бы, чтобы соотечественников приняла «Галлинетта».

Вот обстоятельство, которое было бы крайне неприятно, чтобы не сказать больше, сержанту Мартьялю. Впрочем, гостеприимство, которое пришлось бы предложить обоим французам, продолжалось бы всего несколько часов.

Счастливо избегнув опасностей порога Ахи, лодочники так же удачно прошли и порог Кастиллито — последний, затруднявший плавание по реке ниже Сан-Фернандо.

После завтрака, около полудня, Жак Хелло уселся на носу «Мориши» курить свою сигару.

К своему неудовольствию, он должен был убедиться, что Вальдес не ошибся в предположениях. Ветер стихал, и повисшие паруса не могли даже бороться с силой течения. Только изредка, под легким дуновением набегавшего ветра, пироги продвигались на несколько десятков метров.

Было очевидно, что состояние атмосферы скоро нарушится. К югу серые тучи, испещренные темными пятнами, точно шкура хищника, закрывали горизонт. Солнце, которое находилось в зените, скоро должно было исчезнуть за этой густой сеткой паров.

— Тем лучше! — сказал Герман Патерн, щеки которого горели и были покрыты потом.

— Тем хуже! — ответил Жак Хелло. — Лучше было бы растаять в испарине, чем быть под страхом грозы в этой части реки, где я не вижу никакого убежища.

— Больше нельзя дышать, — сказал Фелипе. — Если ветер спадет, мы задохнемся…

— Знаете, что показывает термометр внутри каюты? — спросил Варинас, — Тридцать семь градусов! Если он еще хоть малость поднимется, мы подойдем к точке кипения.

— Мне никогда не было так жарко! — ответил Мигуэль, отирая лоб.

Искать убежища в каютах было невозможно. На корме пирог можно было хоть немного дышать — правда, горячим, точно выходящим из печи воздухом.

«Галлинетта», «Марипар» и «Мориша» добрались, однако, к трем часам до большого острова, обозначенного на карте под названием Аманамени, покрытого густым лесом и окаймленного скалами. При помощи бечевы гребцам удалось подняться по рукаву, где течение было слабее, до южной оконечности острова.

Солнце к этому времени исчезло за облаками, которые, казалось, готовы были нагромоздиться одно на другое. Продолжительные раскаты грома громыхали на юге. Первые молнии бороздили скопившиеся тучи, которые готовы были разорваться. С севера не было ни малейшего дуновения. Гроза надвигалась, простирая свои широкие крылья от востока до запада. Скоро все небо должно было закрыться тучами. Не рассеются ли эти тучи, не разразившись грозой?.. Это было возможно, но самый доброжелательный метеоролог не мог бы надеяться на это в данном случае.

Из осторожности паруса были убраны, тем более что все равно они были бесполезны. Из осторожности также гребцы убрали рангоут, положив его вдоль лодок. Как только фальки начали дрейфовать, экипаж лодок взялся за шесты и старался изо всех сил, какие можно было употребить в этой душной атмосфере, удерживать фальки против течения.

После острова Аманамени достигли острова Гваяртивари, не меньшей величины. Около его довольно пологих берегов удалось несколько подняться вверх. В общем, пироги шли, таким образом, быстрее, чем на шестах, и только так они смогли обогнуть верхнюю часть острова.

Пока шедшие с бечевой отдыхали, чтобы приняться затем за шесты, Мигель подплыл к «Морише» и спросил:

— На каком еще расстоянии мы находимся от Сан-Фернандо?..

— В трех километрах, — отвечал Жак Хелло, который только что перед этим справлялся с картой.

— Ну так надо пройти эти три километра после обеда, — объявил Мигуэль.

И. обратившись к гребцам, закричал громким голосом:

— Друзья мои, еще последнее усилие — и мы будем в Сан-Фернандо до вечера!

Лодки находились наискось от Гуавьяре, устье которого рассекает левый берег Ориноко, если только не Ориноко бороздит правый берет Гуавьяре, как это должно было бы оказаться в случае победы Варипаса над Мигуэлем и Фелипе.

Нечего удивляться поэтому, если защитник Гуавья-е, с биноклем в руках, бросал жадные взоры на его широкое русло, через которое выливались глинистые и желтоватые воды его любимой реки. Ничего не было удивительного также в том, что Фелипе, когда его пирога проходила мимо этого устья, с видом презрения спросил ироническим тоном, хотя и знал, в чем дело.

— Что это за ручей?

Хорош «ручей», по которому суда могут ходить на протяжении 1000 километров, притоки которого орошают огромную территорию, тянущуюся до самых Анд, который выливает из своего устья 3200 кубических метров воды в секунду!..

Однако на презрительный вопрос Фелипе никто не ответил, не имел времени ответить. Или, лучше сказать, ответом на него было только одно слово, вырвавшееся у гребцов всех трех лодок:

— Чубаско!.. Чубаско!

Таково было индейское название того шквала, который появился на горизонте. Это чубаско неслось на реку, точно лавина. И — это может показаться странным, необъяснимым для тех, кто незнаком с этим явлением венесуэльских льяносов, — оно разразилось с северо-запада.

За мгновение до этого атмосфера была спокойная, даже более чем спокойная: она была тяжелая, гнетущая. Тучи, насыщенные электричеством, заволокли небо, и вместо того, чтобы разразиться с юга, буря разразилась на противоположной части горизонта. Ветер встретил почти над головой путешественников все эти массы пара, развеял их, нагромоздил другие, наполненные градом и дождем, и они опрокинулись как раз на то место, где смешиваются воды рек.

Сначала чубаско отнесло лодки от устья Гуавьяре, затем не только удержало их против течения, без помощи шестов, но потащило по направлению к Сан-Фернандо. Если бы шторм не подвергал их большой опасности, то пассажирам оставалось бы только радоваться, что они движутся в этом направлении.

К сожалению, чубаско чаще всего оканчиваются несчастьями. Кто не был сам очевидцем их, тот не может себе представить их разрушительной силы. Они сопровождаются страшным ливнем, смешанным с градом, который пробивает плетенку лодочных кают.

Услышав крики: «Чубаско! Чубаско!» — пассажиры спрятались в каюты. Так как в предвидении этого «собачьего удара», по выражению мапойосов, паруса были сняты и мачты убраны, то «Марипар», «Мориша» и «Галлинетта» смогли устоять против первого натиска вихря. Однако эти предосторожности не устранили опасности, которая заключалась не только в том, что лодки могли опрокинуться. Подхваченные ветром, заливаемые волнами, точно в океане, фальки налетали друг на друга, рискуя треснуть или же разбиться о рифы правого берега. Пассажиры могли высадиться на берег, но весь их груз неминуемо погиб бы.

Лодки метались по взволнованной поверхности реки. Управлять ими было невозможно, и рулевые тщетно пытались сделать это при помощи кормовых весел. Фальки кружились, сталкиваясь с заливавшими их громадными валами, и, несомненно, затонули бы, если бы гребцы не отливали воду и если бы на помощь к ним не пришли в этом пассажиры. Вообще эти плоскодонные лодки, сделанные для плавания по спокойной воде, ни по конструкции, ни по форме не могут выдержать подобных ударов, и большая часть их во время частых в жаркое время года чубаско погибает в водах среднего Ориноко.

В этом месте река очень широка. Ее русло от южной оконечности острова Гваяртивари расширяется так, что его можно принять за обширное озеро, закругленное к востоку, напротив устья Гуавьяре, который является как бы сужающимся заливом этого озера. Таким образом, буря может разыгрываться здесь совершенно свободно, тем более что прибрежные льяносы не имеют в этом месте ни гор, ни лесов, которые могли бы умерить ее силу. Лодка, застигнутая на воде такой бурей, не имеет даже возможности бежать от нее, как делают в море корабли, и ее единственное спасение — выброситься на берег.

Лодочники хорошо знали это и ничего не могли сделать, чтобы предупредить катастрофу. Поэтому они думали о том, чтобы спастись самим, а это возможно было сделать, лишь бросившись на камни.

Один из них сказал:

— Это называется потерпеть крушение в порту!

На борту «Галлинетты» сержант Мартьяль старался быть спокойным. Если бы он был один, если бы ему пришлось бояться лишь за себя, то он нашел бы в себе мужество солдата, видавшего всякие виды! Но Жан… дитя, за которым он согласился следовать в это опасное путешествие, — как спасти его, если пирога утонет раньше, чем достигнет берега?..

Сержант Мартьяль не умел плавать. А если бы даже и умел, что смог бы он сделать среди этих бушующих вод, уносимых молниеносным течением?.. Конечно, он бросится в воду, и если ему не удастся спасти юношу, то он погибнет вместе с ним!..

Жан сохранил все свое хладнокровие, тогда как у сержанта Мартьяля оно исчезло. Выйдя из каюты, юноша держался на корме… Он видел опасность, не скрывая ее от себя… И его губы шептали имя отца…

Однако был человек, который следил за ним, хотя юноша и не замечал этого. В то время как пироги, точно бешеные, метались то в одну сторону, то в другую, то вместе, то разъединенные волнами, Жак Хелло не спускал глаз с Жана. Когда фальки сближались борт о борт, рискуя разбиться, он думал лишь о том, чтобы крикнуть юноше ободряющее слово. Нужны ли, однако, были эти слова человеку, который вовсе не собирался дрожать перед смертельной опасностью?..

— Еще две минуты — и мы будем на берегу!.. — сказал Герман Патерн, стоявший на носу «Мориши».

— Будем готовы… — ответил Жак Хелло отрывисто, — будем готовы спасать других!

Левый берег Ориноко находился всего в 200 метрах. Сквозь дождь и град можно было разглядеть белую от пены покрывавших его волн извилистую линию. Через несколько мгновений лодки должны были очутиться на берегу. Сила чубаско возрастала, и пироги, поставленные боком, прыгали среди воля, которые их заливали с одного конца до другого.

Раздался удар.

«Мориша» ударилась о «Галланетту».

Этот удар был так силен, что «Гадлинетта» зачерпнула воду всем бортом.

Однако она не опрокинулась.

Вдруг раздался ужасный крик, резко выделившийся среди грохота бури.

Этот крик издал сержант Мартьялъ.

В момент удара Жан был выброшен в клокочущие воды.

— Дитя мое!.. Дитя мое!.. — повторял старый солдат.

Сержант Мартьяль совсем потерял голову и не в силах был двинуться с места. Он собирался броситься в воду, но что мог он сделать?

Жак Хелло удержал его сильной рукой, потом толкнул в глубь лодки.

Хелло находился тут потому, что он прыгнул на «Галлинетту», чтобы находиться около юноши, ближе к нему, в случае если придется его спасать…

И в тот момент, когда Жан исчез под водой, он услышал, как сержант Мартьяль выкрикнул имя… Да!.. Другое имя… Это было не имя Жана…

— Предоставьте это дело мне! — сказал он.

— Вы не можете помешать мне! — воскликнул сержант Мартьяль.

— Вы не умеете плавать… вы погибнете оба! А я… я спасу вашего… племянника!

И Жак Хелло бросился в реку.

Все это было сказано и сделано в несколько секунд. Пять-шесть взмахов рук позволили Жаку доплыть до Жана, который, вынырнув несколько раз на поверхность, готов был окончательно погрузиться. Жак схватил его поперек тела, поднял ему голову, которую он старался держать над водой, и дал течению тащить себя к берегу.

— Мужайтесь… мужайтесь!.. — повторял он. Жан с закрытыми глазами, лишившись чувств, не мог ни слышать, ни понимать его…

Пироги были в 20 метрах сзади. Вальдес удерживал сержанта Мартьяля, обезумевшего от отчаяния. Жак Хелло, поддерживавший юношу, еле виднелся в волнах. Поток нес их обоих к берегу. Фальки следовали за ними, и по счастливой случайности, вместо того чтобы оказаться выброшенными на камни, они были подняты волной и вынесены на песчаную косу, где и остановились, не потерпев серьезных повреждений.

В тот же миг и Жак Хелло вышел из воды. В его руках безжизненно висело тело потерявшего сознание Жана. Положив его на землю и приподняв ему слегка голову, Жак Хелло начал приводить его в чувство…

Никто не погиб во время этой бури: ни когда пироги ударялись одна о другую, ни когда они были выброшены на берег.

Мигуэль и его товарищи, выскочив из «Марипара», поспешили к Жаку Хелло, который стоял на коленях около юноши.

Герман Патерн бежал тоже. Экипажи оттаскивали лодки от прибоя.

Сержант Мартьяль подошел в тот момент, когда Жан, открыв глаза, взглянул на своего спасителя.

— Дитя мое… дитя мое!.. — воскликнул он.

— Мартьяль… мой добрый Мартьяль! — пробормотал Жан.

Затем глаза его закрылись, благодарно взглянув на того, кто рисковал из-за него своей жизнью.

В пятистах метрах влево виднелись первые дома Сан-Фернандо, куда надо было спешить без промедления.

Жак Хелло хотел взять опять на руки юношу, но сержант Мартьяль сказал ему:

— Если я не умею плавать, то я умею по крайней мере ходить… сударь… и у меня хватит сил нести мое дитя.

Это была вся его благодарность молодому человеку.

После этого, взяв Жана на руки, сопровождаемый Мигуэлем и его двумя товарищами, Жаком Хелло и Германом Патерном, Мартьяль пошел по береговой дорожке, которая вела в город.

Глава пятнадцатая. САН-ФЕРНАНДО

Атабапо и Гуавьяре при впадении в Ориноко — пусть читатель примет до поры до времени эту гипотезу — разделяются друг от друга полуостровом. Русла этих двух притоков огибают полуостров, одно — с востока, другое — с запада, а его оконечность направляется к северу.

Здесь образуется тот узел, который Элизе Реклю правильно считает «истинным гидрографическим центром всей области, лежащей между Антильским морем и Амазонкой», Сан-Фернандо занимает восточный берег этого полуострова и окаймляется в то же время правым берегом Атабапо. Впадает ли этот приток непосредственно в Ориноко или составляет только рукав Гуавьяре? Вопрос этот еще не решен. Может быть, он решится наконец новыми спорами и исследованиями Мигуэля, Варинаса и Фелипе.

Маленький городок, который основал Солано в 1757 году, расположен на 237 метров выше уровня моря. Если какой-нибудь город может достигнуть большого значения в будущем, так это именно Сан-Фернандо, В самом деле, около этого географического пункта сосредоточивается пять судоходных путей сообщения: Атабапо ведет в Бразилию, и Амазонку, проходя через Гавиту по бассейну Рио-Негро; верхнее Ориноко ведет к восточным областям Венесуэлы, а среднее Ориноко — к северным областям; Иринида течет к юго-западным территориям; Гуавьяре течет по колумбийской территории.

Между тем, хотя Сан-Фернандо и испускает, точно звезда, лучи из этой испаноамериканской провинции, он не воспользовался, по-видимому, этими лучами для самого себя. Он был всего лишь большой деревней в 1887 году, в то время, когда Шаффаньон останавливался в нем, прежде чем предпринять свою экспедицию к истокам Ориноко. Конечно, его население сейчас было многочисленнее, чем семь лет назад, но рост города все-таки очень незначителен.

Жителей в Сан-Фернандо самое большее 500–600 человек. Они строят суда, торгуют каучуком, плодами, особенно — плодами пальмы пирьюаго.

Из этого города отправился в 1882 году доктор Крево, сопровождаемый Лежанном, чтобы подняться по Гуавьяре. Эта экспедиция должна была прибавить еще одну жертву в список современных исследователей, погибших ради торжества науки.

Население Сан-Фернандо состоит из нескольких семейств белых и некоторого числа негров и индейцев, причем последние большей частью принадлежат к племени банивасов. Власть президента республики и конгресса представлена здесь губернатором, который располагает небольшим числом солдат. Они главным образом предназначаются для полицейской службы и усмирения разбойничьих банд, которые бродят по берегам Ориноко и его притоков. Но иногда они пускаются в ход и против индейцев.

Хотя дома в Сан-Фернандо заслуживают лишь названия хижин, но среди них есть и такие, где можно найти известный комфорт.

Мигуэль, Фелипе и Варинас нашли себе приют у губернатора. Можно было опасаться, что жилище его превратится в арену такого спора, который сделает его более или менее необитаемым. Впрочем, Мигуэль и его товарищи были лишь в преддверии серьезного спора. Прежде чем заводить его, надо было побывать на местах, сделать наблюдения за и против. Вопрос вызывал необходимость внимательного изучения устьев всех трех рек, довольно продолжительного пребывания у притоков Атабапо и Гуавьяре, может быть, даже тщательного обследования их течений на расстоянии нескольких километров. В настоящий момент защитники этих притоков нуждались в отдыхе после более чем шестинедельного путешествия по течению нижнего и среднего Ориноко.

Сержант Мартьяль и Жан Кермор в ожидании новых указаний, которые позволили бы им предпринять дальнейшие поиски, занялись подыскиванием подходящей гостиницы — если возможно, недалеко от порта.

Что касается Жака Хелло и Германа Патерна, то они предпочли не покидать своей пироги. Привыкшие к этой плавучей квартире, они чувствовали себя здесь лучше, чем где бы то ни было. «Мориша» доставила их в Сан-Фернандо; она же должна была доставить их обратно в Кайкару, когда кончится их научная миссия.

Излишне говорить, что, как только утих чубаско, лодочники поспешили доставить все фальки в порт Сан-Фернандо. Это было сделано в тот же вечер, так как чубаско проходит обычно в два-три часа. Пироги пострадали немного от ударов во время переправ через пороги и когда их выбросило на берег. Впрочем, все эти аварии были легкими, и их нетрудно и недолго было исправить.

К тому же времени на это было достаточно и для «Марипара», и для «Мориши», так как их пассажиры должны были пробыть довольно долго в Сан-Фернандо. А что же «Галлинетта»?.. Ее судьбу должны были решить обстоятельства. Если бы Жан напал на следы полковника Кермора, то он рассчитывал, не теряя ни одного дня, вновь пуститься в дорогу.

Его товарищи по путешествию, живо заинтересованные в планах юноши, решили общими усилиями помочь ему собрать новые указания.

Благодаря содействию Мигуэля и его двух товарищей помощь губернатора была обеспечена. Жак Хелло и Герман Патерн тоже готовы были сделать все возможное, чтобы помочь своим соотечественникам.

У них было рекомендательное письмо к очень радушному жителю города, белому, Мирабалю, которому было 68 лет и о котором Шаффаньон говорил с живейшим чувством благодарности в своем рассказе об экспедиции к истокам Ориноко. Оба француза — вернее, четыре француза — должны были встретить самый лучший прием в этой радушной и гостеприимной семье.

Впрочем, прежде чем рассказывать о том, что предприняли путешественники в Сан-Фернандо, нужно сообщить, как совершился их переход в город после столкновения пирог.

Как читатель помнит, сержант Мартьяль нес Жана на руках. Варинас, Фелипе и Мигуэль шли впереди, а сзади следовали Жак Хелло и Герман Патерн. Последний уверял, что ночь сна вернет юноше все его силы. Он имел предосторожность взять с собой аптечку, а что касается ухода, то, конечно, в нем недостатка быть не могло. С другой стороны, все такой же неприятный и непонятный, сержант Мартьяль не переставал держаться поодаль от Патерна, и когда последний захотел подойти, он проворчал:

— Хорошо, хорошо!.. Мой племянник дышит так же, как вы или я… и нам ничего не надо; как только «Галлинетта» будет в порту…

— Через несколько часов, — заметил Жак Хелло, который знал от Вальдеса и Паршаля, что пироги прибудут в город до ночи.

— Это хорошо, — сказал сержант Мартьяль. — Только бы нам найти хорошую постель в Сан-Фернандо… Кстати… благодарю вас, что спасли ребенка!

Очевидно, он решил, что по крайней мере должен хоть в этой короткой и простой форме выразить свою благодарность. Но каким странным тоном он произнес это и каким подозрительным взглядом посмотрел на Жака Хелло…

Последний ответил лишь поклоном головы и отстал на несколько шагов. Таким образом потерпевшие крушение добрались до города, где, по указанию Мигуэия, сержант Мартьяль смог нанять две комнаты, в одной из которых Жан мог быть устроен удобнее, чем в каюте «Галлинетты».

Герман Патерн несколько раз в течение вечера — но без товарища, который не ходил с ним, — приходил узнавать о здоровье юноши. Единственный ответ, который он получил, заключался в кратком сообщении, что все идет как нельзя лучше и что могут обойтись без его услуг, за которые его благодарят.

Правда, молодой Кермор спал спокойно, а как только пирога остановилась в порту, Вальдес принес чемодан с платьем, которое сержант Мартьяль приготовил на завтра.

На другой день, когда Герман Патерн явился в качестве доктора и друга, его приняли только как друга, не без ворчания дядюшки.

И действительно, во врачебных услугах не было нужды: отдохнув от усталости прошлого дня, Жан чувствовал себя совершенно здоровым.

— Я же вам говорил, что все хорошо! — объявил еще раз Мартьяль.

— Я обязан жизнью Хелло, — сказал Жан, — и когда я его увижу… Я не знаю, как я смогу выразить ему…

— Он только исполнил свой долг, — ответил Герман Патерн.

— Хорошо, хорошо, — пробурчал сержант Мартьяль, — когда мы встретим вашего друга Хелло?

Его не встретили, однако, — по крайней мере в это утро. Не держался ли он в стороне нарочно?.. Или ему казалось неприличным идти выслушивать благодарность, которую он заслужил своим поведением? Достоверно лишь одно: что он оставался на борту «Мориши», очень задумчивый, хмурый. После того как Герман Патерн сообщил ему о здоровье юноши, никто не мог добиться от Хелло и четырех слов.

Однако Жак Хелло и Жан увиделись после обеда. Первый, несколько смущенный, — сержант Мартьяль прикусил себе ус, наблюдая его, — взял протянутую ему руку, но не пожал ее с обычной простотой.

Эта встреча случилась у Мирабаля. Жак Хелло был здесь со своим рекомендательным письмом. Что касается сержанта Мартьяля и Жана, то их привело сюда желание получить указания, касающиеся полковника Кермора.

Мирабаль не скрыл своего удовольствия видеть путешественников. Он заявил, что отдает себя в полное их распоряжение и сделает все возможное, чтобы быть им полезным. Симпатия, которую он проявлял по отношению к путешественникам, сказывалась в его предложениях, в той поспешности, с какой он давал всякие разъяснения. Он видел доктора Крево во время его проезда… Он вспоминал Шаффаньона и был счастлив, что мог оказать ему услугу… Он был готов сделать то же самое для Жака Хелло и Германа Патерна… для сержанта Мартьяля и его племянника, которые могли рассчитывать на него при всяких обстоятельствах.

Юноша объяснил мотивы, которые привели его в Венесуэлу, и это лишь увеличило симпатию к нему Мирабаля.

Помнил ли старик, что полковник Кермор был 14 лет назад в городе Сан-Фернандо?.. Ответ не мог удовлетворить юношу. Мирабаль не помнил ничего о полковнике с таким именем и о его пребывании в Сан-Фернандо.

На лице Жана появилось выражение глубокого горя, и на глазах показались слезы.

— Господин Мирабаль, — спросил тогда Жак Хеллоу — давно ли вы здесь?..

— Больше сорока лет, — ответил старик. — Я оставлял Сан-Фернандо лишь очень редко и на короткие промежутки. Если бы такой путешественник, как полковник Кермор, провел здесь несколько дней, то я, конечно, видел бы его… беседовал бы с ним. Наш город не настолько велик, чтобы иностранец мог в нем остаться незамеченным, и я знал бы о его пребывании.

— Ну а если… он хотел остаться неизвестным?

— На этот счет я ничего не могу вам сказать, — ответил Мирабаль. — Разве у него были основания к этому?..

— Да, — оказал Жан, — мой отец покинул Францию четырнадцать лет назад, и его друзья узнали о его отъезде лишь гораздо позже. Мой дядя… сержант Мартьялъ… и тот не был посвящен в планы своего полковника.

— Конечно, нет! — воскликнул старый солдат. — Потому что я сумел бы помешать ему.

— А вы, мое дорогое дитя? — спросил Мирабаль.

— Я не жил тогда в доме отца, — ответил Жан с некоторым смущением.

— Моя мать и я были в колониях, и когда мы возвращались во Францию, она погибла во время бури… Я… я был спасен, и несколько лет спустя, когда я вернулся в Бретань, мой отец уже покинул Нант… и мы не знаем, что с ним сталось.

Очевидно, в жизни юноши была какая-то тайна, которую уже предчувствовал Жак Хелло. Но так как он не считал себя вправе допрашивать его, то держался крайне сдержанно. Не мог подлежать сомнению лишь тот факт, что полковник Кермор уже оставил страну, когда вернулся его сын, и что сержант Мартьяль — был ли он родственником или нет — не знал, куда он уехал.

— Но вы все-таки имеете, — сказал Мирабаль, — серьезные основания думать, мое дорогое дитя, что ваш отец был в Сан-Фернандо?

— Не только серьезные, сударь, но фактические.

— Какие же?

— Письмо из Сан-Фернандо, написанное моем отцом, им подписанное и полученное одним из его друзей в тысяча восемьсот семьдесят девятом году.

— Да, это действительно серьезный факт. Но, может быть, — прибавил Мирабаль, — существует другой город того же названия в Венесуэле, к востоку от Ориноко? Например, Сан-Фернандо на Апуре?

— Письмо пришло из Сан-Фернандо на Атабапо и имело почтовый штемпель от двенадцатого апреля тысяча восемьсот семьдесят девятого года.

— Почему же, мое дорогое дитя, вы не взялись тотчас же за исполнение вашего плана?

— Потому что мой дядя и я узнали об этом письме всего три месяца назад. Друг, которому оно было адресовано, никому не должен был сообщать в нем, и только после его смерти мы получили это письмо от семьи покойного. А если бы я был вблизи отца, когда он уезжал, он остался бы!..

Мирабаль, глубоко тронутый, привлек к себе Жана и поцеловал его. Что мог он сделать, чтобы прийти ему на помощь? Один только факт был очевиден: что полковником Кермором было написано письмо, помеченное 12 апреля 1879 года, и что письмо было отправлено из Сан-Фернандо на Атабапо.

— И все-таки, — сказал Мирабаль, — я не могу ничего припомнить… ничего… хотя я и был в то время в Сан-Фернандо.

— Как! — воскликнул юноша. — Ведь мой отец проезжал здесь!.. Он должен был пробыть здесь некоторое время… Не мог же он не оставить никаких следов!..

И он зарыдал, потеряв, по-видимому, после этих безотрадных утверждений Мирабаля после днюю надежду.

— Не отчаивайтесь, Жан, — заметил Жак Хелло, тоже еле сдерживавший свое волнение. На этот раз он не сказал: «Мой дорогой Жан». — Конечно, полковник Кермор мог быть в Сан-Фернандо, и Мирабаль мог не знать об этом.

Старик поднял голову.

— Другие лица, может быть, знали его… — продолжал Жак Хелло. — Мы будем искать… мы расспросим. Повторяю вам, Жан, не надо отчаиваться.

Сержант Мартьяль молчал. Он смотрел на юношу. Он, казалось, повторял ему то, что не раз говорил перед отъездом: «Ты увидишь, мое бедное дитя, что мы сделаем лишь бесполезное путешествие!..»

— Наконец, — прибавил Мирабаль в заключение, — так как возможно, что я лишь случайно ничего не знал о полковнике Керморе, я предприму поиски. Я справлюсь у жителей Сан-Фернандо. Я тоже уверяю вас, что не нужно отчаиваться. Что ваш отец был в Сан-Фернандо, это не подлежит сомнению. Но под своим ли именем он путешествовал?

Да! Оставалось еще это предположение, в общем, довольно возможное, хотя трудно было объяснить себе, зачем бы полковник стал скрывать свое имя и свое звание.

— Может быть, — заметил Жак Хелло, — полковник Кермор хотел проехать Сан-Фернандо неузнанным!

— С какой целью? — спросил Мирабаль.

— Мой отец перенес большие несчастья, — ответил юноша, сердце которого сильно билось. — После смерти моей матери он думал, что остался один на свете.

— А вы, мое дорогое дитя?..

— Он думал, что я умер… — ответил Жан.

Сержант Мартьяль не переставал ворчать в своем углу. Очевидно, такого рода допрос не совсем ему нравился. Это касалось таких подробностей, которые он всегда хотел держать в полной тайне.

Ни Мирабаль, ни Жак Хелло не настаивали. В конце концов, было ясно, что полковник Кермор, испытавший много горя, счел нужным уехать тайно, — настолько тайно, что его старый товарищ по оружию ничего об этом не знал. Таким образом, не было ничего невероятного в том, что он переменил имя, не желая, чтобы когда-нибудь открыли место, где он доканчивал свою разбитую столькими испытаниями жизнь.

Сержант Мартьяль и юноша после этого откланялись Мирабалю и ушли, оба глубоко опечаленные. Старик все же обещал им, что он узнает все, что ему удастся, о полковнике Керморе, и не было сомнения, что он сдержит это обещание.

Вернувшись в гостиницу, сержант Мартъяль и Жан не выходили больше в этот день.

На другой день, по совету Мигуэля, Жан имел свидание с губернатором…

Генерал ничего не мог сообщить ему о его отце. Он находился в Сан-Фернандо всего 5 лет. Но если он не мог дать никаких указаний юноше, зато он охотно согласился помочь Мирабалю в его розысках.

В этот второй день дело не продвинулось ни на шаг. Сержант Мартьяль не переставал сердиться!.. Приехать так далеко, испытать столько опасностей — и все напрасно!.. Как мог он быть настолько слабохарактерным, чтобы согласиться на это путешествие? Как мог он быть настолько податливым, чтобы предпринять его?.. Тем не менее он решил не упрекать Жана, так как это значило бы увеличить его горе, а он видел его и без того удрученным и погруженным в отчаяние…

Жак Хелло со своей стороны тоже занимался собиранием сведений. Его поиски были тщетны. Вернувшись на «Моришу», он предался такой скорби, что Герман Патерн начал бояться за него. Его друг, такой словоохотливый, такой общительный, обладавший таким ровным характером, едва отвечал на вопросы.

— Что с тобой?.. — спросил его Герман Патерн.

— Ничего.

— Ничего!.. Иногда это значит: все… Конечно, положение этого бедного юноши очень печально, я согласен с этим. Но ты не должен забывать ради этого своей цели…

— Своей цели!..

— Полагаю, что министр народного просвещения послал тебя на Ориноко не для поисков полковника Кермора…

— Почему бы нет?..

— Послушай, Жак!.. Будем говорить серьезно… Тебе удалось спасти сына полковника Кермора…

— Сына!.. — воскликнул Жак Хелло. — А!.. Сына!.. Нет, Герман, может быть!.. Да!.. Быть может, лучше было бы, чтобы Жан погиб, если ему не суждено отыскать своего отца…

— Я не понимаю, Жак…

— Есть вещи, в которых ты ничего не понимаешь!

— Благодарю!

Герман Патерн решил не расспрашивать больше своего товарища. Он невольно задавал себе вопрос, что бы могло значить это все усиливающееся чувство расположения Жака Хелло к молодому Кермору.

На следующий день, когда Жан с сержантом Мартьялем пришли к Мирабалю, этот последний собирался вместе с Жаком Хелло отдать им визит.

Из опроса жителей Сан-Фернандо вытекало, что, действительно, 12 лет назад какой-то иностранец останавливался в городе. Был ли этот иностранец француз?.. Никто не мог этого сказать, так как он, по-видимому, имел основания сохранять самое строгое инкогнито.

Жану показалось, что это был проблеск света в таинственной истории. Не отдавая себе отчета в причинах, он твердо поверил вдруг в то, что этот иностранец был его отец.

— А когда этот иностранец оставил Сан-Фернандо, Мирабаль, — спросил он, — было ли известно, куда он направился?..

— Да, мое дитя… Он направился в область верхнего Ориноко.

— И с тех пор… никаких известий?

— Что с ним сталось — это неизвестно.

— Может быть, это можно узнать, — сказал Жак Хелло, — обследовав ту часть реки?

— Это было бы очень опасной экспедицией, — заметил Мирабаль, — и решаться на нес, имея такие шаткие указания…

Сержант Мартьяль подтвердил жестом опасения, выраженные Мирабалем.

Жан помолчал, но по его решительному виду, по блеску его глаз видно было твердое намерение продолжать экспедицию, как опасна она ни была, и, не оставляя своих планов, идти до конца.

Мирабаль хорошо понял это, когда Жан сказал ему:

— Благодарю вас, господин Мирабаль, благодарю также и вас, Хелло, за все, что вы сделали… В то время, когда мой отец был здесь, в городе видели иностранца… Это совпадает с тем временем, когда отец писал свое письмо из Сан-Фернандо.

— Конечно… Но заключать отсюда, что это был полковник Кермор, все-таки рискованно… — заметил старик.

— Почему? — воскликнул Жак Хелло. — Разве нет шансов, что это окажется именно он?

— Ну… так как этот иностранец отправился в область верхнего Ориноко, — сказал Жан, — то и я отправлюсь туда…

— Жан… Жан!.. — воскликнул сержант Мартьяль, бросившись к юноше.

— Отправлюсь! — повторил Жан тоном, в котором чувствовалась непоколебимая решимость.

Затем, обернувшись к Мирабалю, он спросил:

— Есть ли на верхнем Ориноко какие-нибудь городки, какие-нибудь деревни, куда я мог бы направиться и где мог бы получить сведения о… моем отце?

— Деревни?.. Их имеется несколько: Гуачапана, Эсмеральда… есть и другие… По моему мнению, однако, если возможно напасть на следы вашего отца, мое дорогое дитя, то за истоками Ориноко… в миссии Санта-Жуана.

— Мы уже слышали об этой миссии, — ответил Жак Хелло. — Давно ли она существует?..

— Она основана вот уже несколько лет, — ответил Мирабаль, — и я полагаю, что она находится на пути к процветанию.

— Это испанская миссия?..

— Да, во главе ее стоит испанский миссионер… отец Эсперанте.

— Как только наши приготовления к путешествию будут закончены, — объявил Жан, — мы отправимся в Санта-Жуану…

— Мое дорогое дитя, — сказал старик, — я не могу скрыть от вас, что по течению верхнего Ориноко вас ожидают большие опасности, трудности, лишения, что вы можете попасть в руки индейцев, которые мстят европейцам за их вторжение и отличаются большой жестокостью… или шайки квивасов, которыми командует теперь беглый каторжник из Кайенны…

— Я не задумаюсь идти навстречу этим опасностям, чтобы отыскать моего отца.

Этим ответом юноши окончилось свидание. Мирабаль понял, что ничто не могло бы остановить Жана. Он пойдет до конца, как сказал.

Сержант Мартьяль в отчаянии поплелся за Жаном, который провел весь остальной день на «Галлинетте».

Когда Жак Хелло остался один с Мирабалем, последний указал ему, каким бесчисленным опасностям подвергался сын полковника Кермора, имея лишь старого солдата в качестве проводника.

— Если вы имеете какое-либо влияние на него, господин Хелло, — прибавил он, — отговорите его от этого плана, который основан на таких недостоверных фактах… Помешайте его отправлению.

— Ничто не остановит его, — сказал Жак Хелло. — Я знаю его… ничто!

Жак Хелло вернулся на «Моришу» более озабоченный, чем когда-либо; он не ответил даже на вопросы своего товарища.

Сидя на корме фальки, Жак Хелло следил за Вальдесом и двумя другими матросами, которые приготовляли пирогу к дальнему путешествию. Ее надо было совершенно разгрузить, чтобы осмотреть дно и затем произвести полный ремонт, необходимый после последнего перехода и крушения на берегу Сан-Фернандо.

Жак Хелло наблюдал также и за Жаном, который следил за этой работой. Может быть, юноша ждал, чтобы Жак Хелло заговорил с ним… сказал ему что-нибудь о трудности его планов… попытался отговорить его…

Но Жак Хелло оставался нем и неподвижен. Погруженный в свои размышления, он, казалось, был охвачен какой-то одной мыслью… одной из тех, которые, как гвоздь, сидят в голове… которые жгут мозг.

Наступил вечер.

Около восьми часов вечера Жан собрался уходить в гостиницу.

— Добрый вечер, Хелло!.. — сказал он.

— Добрый вечер… Жан… — ответил Жак Хелло, который поднялся на ноги с таким видом, как будто хотел последовать за юношей.

Жан шел, не поворачивая головы, и на расстоянии ста шагов скрылся за хижинами.

Сержант Мартьяль стоял на берегу, очень взволнованный принятым решением. Наконец он решился и подошел к «Морише».

— Господин Хелло, — пробормотал он, — я хочу сказать вам два слова.

Жак Хелло тотчас вышел на берег и подошел к старому солдату.

— Что вы хотите от меня, сержант? — спросил он.

— Если бы вы были так любезны… уговорить моего племянника, который, может быть, вас послушает… не предпринимать этого путешествия.

Жак Хелло пристально посмотрел на сержанта Мартьяля. Затем после некоторого колебания он ответил:

— Я не буду уговаривать его, потому что это было бы бесполезно, вы сами знаете это… и даже при условии, если вы согласитесь… я принял решение…

— Какое?

— Решение сопровождать Жана…

— Вы?.. Сопровождать моего племянника?..

— Который совсем не ваш племянник, сержант!

— Его?.. Сына полковника?..

— Не сына… а дочь… дочь полковника Кермора!..