Венецианская художница Розальба Каррьера: жизнь и творчество

Розальба Каррьера (1675–1757) – венецианская пастелистка, одна из первых женщин, целиком и полностью посвятивших себя искусству и получивших европейскую известность. Она была принята в Римскую, Болонскую, а затем Французскую королевскую академию живописи и скульптуры и послужила примером для других талантливых женщин-живописцев, желавших выйти на высокий профессиональный уровень и заслужить признание артистического сообщества. С именем Розальбы Каррьера связано развитие пастели, которая из графической превратилась в живописную технику и завоевала любовь многих европейских художественных школ. Прослышавшие о Розальбе знатоки искусства заказывали ей картины через венецианских друзей или специально ехали в Венецию, чтобы лично убедить художницу работать для них. Мастера из самых разных городов желали ознакомиться с ее произведениями, дабы использовать бесценный опыт венецианки в собственном творчестве. Все это день ото дня укрепляло славу той, что сумела преодолеть предрассудки своего времени, получить наименование гения и оказать влияние на развитие крупнейших талантов, таких как Морис-Кантен де Латур, Жан-Этьен Лиотар, Жан-Батист Перронно и многих других.

Биография и история творчества Розальбы в целом известны исследователям. Сохранились дневники и письма художницы, ознакомиться с которыми можно как на итальянском, так и на французском языке. Благодарить за это следует в первую очередь аббата Вианелли – современника, соотечественника и большого почитателя Розальбы. Через некоторое время после смерти портретистки он опубликовал ее парижский дневник, снабдив его комментариями и приложив краткую биографию Каррьера1. В начале XIX века была полностью опубликована переписка Розальбы с крупным знатоком искусства Пьером-Жаном Мариэттом, которая велась с 18 сентября 1722 года по 2 января 1750-го2. В XIX столетии интерес к Розальбе вообще был достаточно велик. В 1836 году Г. Раваньян поместил биографию пастелистки в книгу, посвященную выдающимся итальянцам, оставившим свой след в науке, литературе или изобразительном искусстве3. В 1865 году французский исследователь А. Сенсье, воспользовавшись трудом Вианелли, перевел дневники Розальбы на свой родной язык, значительно расширил комментарии, сделал биографию более развернутой, а также собрал воедино все известные ему документы, связанные с жизнью и творчеством художницы4. Кроме того, имя Розальбы постоянно встречается в каталогах и путеводителях по галереям5. На рубеже XIX–XX веков упоминания о Розальбе встречаются все чаще, а ее творчество становится объектом постоянного научного интереса. Среди наиболее увлеченных исследователей было бы справедливо назвать В. Маламани, издавшего не только несколько статей, но и небольшое монографическое исследование6.

Во второй и третьей четверти XX столетия в Европе появилось несколько очерков атрибуционного характера7. Жизнеописание портретистки излагается во вступительной статье к альбому Rosalba Carriera, вышедшему в Милане в 1965 году в серии Maestri del colore8. На протяжении всего прошлого столетия Розальба упоминалась во всех сборных монографиях, посвященных женщинам в искусстве9. Относительно недавно вышедших статей насчитывается около двадцати10. Самой выдающейся западноевропейской исследовательницей творчества Розальбы Каррьера стала Бернардина Сани. Ей принадлежат весьма основательные труды, посвященные венецианской пастелистке. Первая книга Б. Сани вышла в 1985 году. Она называлась Rosalba Carriera. Lettere, Diari, Frammenti (Firenze, 1985) и по сути являлась сборником документов, связанных с именем художницы. Три года спустя была создана монография о Розальбе того же автора11. Второе издание этой работы, исправленное и дополненное, появилось в 2007 году. Каталог, составляющий значительную часть данного труда, содержит все несомненные произведения пастелистки, известные на данный момент, а также те, что приписываются ей. Б. Сани явилась и автором нескольких статей, темой которых стали отдельные произведения Розальбы и история техники пастели12.

Отечественные исследователи прошлого и настоящего столетий, напротив, не проявляли интереса к венецианской художнице. Одна статья вышла в начале XX столетия. В журнале «Старые годы» за октябрь-декабрь 1916 года была опубликована небольшая работа П.П. Вейнера под названием «Розальба Каррьера и пастели Гатчинского дворца»13. Несмотря на заявленную проблематику, больше всего внимания автор уделяет биографии художницы.

Создатели более поздних общих трудов, посвященных итальянскому искусству XVIII века, склонны были забывать о Розальбе Каррьера как о крупнейшем мастере рококо в Италии. Вот что читаем в книге А.М. Кантора 1977 года: «Стиль рококо в Италии не получил широкого распространения. Он может быть отмечен в прикладном искусстве, в некоторых случаях – в чрезвычайно изобретательном и сложном декорировании стен интерьера, временами он прорывается, около середины столетия, в творчестве Тьеполо и в парадном портрете»14. Розальба, работавшая как миниатюристка и пастелистка, более других итальянских мастеров воплощала в своих произведениях рокайльную стилистику, однако о ней нет даже упоминания.

Из современных трудов можно отметить книгу Е. Федотовой15, где творчеству Розальбы уделяется некоторое внимание, однако специфика исследования не позволила рассмотреть отдельные работы художницы достаточно подробно.

Отсутствие в отечественном искусствознании сколько-нибудь значительного труда, посвященного Розальбе Каррьера, и подтолкнуло нас к тому, чтобы, опираясь на многочисленные западноевропейские источники и исследования, реконструировать биографию художницы и определить ее место в европейской художественной среде того времени.

Родилась Розальба Каррьера около 1675 года. А. Сенсье указывает на то, что эта дата не может считаться абсолютно точной, поскольку в 1757 году, ставшем годом смерти портретистки, ее близкий друг Антонио-Мария Дзанетти напишет П.-Ж. Мариэтту, что Розальба умерла в возрасте 84 лет. Если это не ошибка, то возможно, что художница родилась не в 1675-м, а в 1673 году. А вот Анджела Пеллегрини, сестра Розальбы, также в письме Мариэтту утверждает, что незадолго до смерти Розальбе исполнилось 86 лет. Поверив этому свидетельству, придется признать годом рождения портретистки 1671-й. Это, впрочем, маловероятно, поскольку аббат Вианелли видел в родном городе Розальбы приходские книги церкви Сан-Базилио. Там сказано, что отец художницы Aндреа Каррьера де Константино, родившийся 4 марта 1645 года и умерший 1 апреля 1719-го, женился на Анджеле Форрести 25 октября 1671 года. Сенсье же ссылается на венецианские архивы, где, как он утверждает, сохранился акт о рождении Розальбы 7 октября 1675 года16.

Хотя традиционно Розальбу считают венецианкой, она появилась на свет в Кьодже – маленьком городке недалеко от Венеции. Кьоджа была родиной отца Розальбы, и семья некоторое время жила там. Отец художницы был приказчиком, но, возможно, имел склонность к рисунку и живописи. Творческие способности могли перейти к девочке и от матери. Альба-Анджела Каррьера, урожденная Форрести, прекрасно вышивала шелками и золотом и в трудные времена зарабатывала этим ремеслом, помогая содержать семью. Многое об атмосфере, в которой росла Розальба, можно понять, если обратиться к истории и культуре ее родного города. Красочное описание его оставил Павел Муратов: «Кьоджа, вторая столица венецианской лагуны, первенствует среди этих поселений рыбаков и мореходов. Почти все сообщение былой Венеции с югом Италии и с заморскими владениями Республики шло некогда через Кьоджу. В восемнадцатом веке город кишел всеми теми, кто избегал иметь дело с венецианской полицией, но стремился быть поближе к Венеции. Сюда стекались контрабандисты, банкроты, шулера, ростовщики, шарлатаны и поставщики запрещенных удовольствий. Казанова не раз оказывался гостем лагунного городка и посетителем его странных притонов. Но рядом с этой эфемерной Кьоджей сеттеченто пребывала другая, провинциальная и патриархальная, извечно тихая рыбачья и нищенская, которую вспоминает в своих мемуарах более степенный Гольдони.

“Кьоджа, – рассказывает он, – это город, находящийся в восьми лигах от Венеции и так же, как она, выстроенный на сваях. Там насчитывается сорок тысяч жителей всякого рода, рыбаков, мореплавателей, женщин, делающих кружева и позументы, коих производство здесь, и лишь весьма малая часть этого населения не принадлежит к числу простого народа. Все обитатели городка делятся на два сословия: богатых и бедных. Все, кто носит парик и плащ, принадлежат к числу богатых, те же, у кого есть только шапка на голове и на плечах куртка, считаются бедными, и сплошь и рядом у этих последних бывает раза в четыре больше денег, нежели у первых…”»17.

Очевидно, фамилия Каррьера принадлежала к «богатым». И хотя в семье было очень мало денег, детям, Розальбе, Анджеле и Джованне, дали достойное воспитание и образование. Имена их учителей нам неизвестны, но все девушки хорошо писали по-французски, сочиняли стихи, а Анджела к тому же была замечательной музыкантшей, так что даже получила некоторую известность при дворе в Дюссельдорфе, где жила какое-то время с мужем – художником Антонио Пеллегрини, с которым сочеталась браком в ранней юности. Анджела имела склонность к живописи и вполне могла бы стать неплохой художницей, однако всегда довольствовалась ролью помощницы – сначала сестры, затем мужа.

Джованна, или, как называли ее близкие, Джованина не сумела создать собственную семью и постоянно жила с Розальбой. Джованна стала преданной компаньонкой сестры и ее незаменимым ассистентом. Она помогала ей в работе, делала копии с ее произведений.

Поскольку семья почти всегда находилась в затруднительном финансовом положении, и матери девочек приходилось изготавливать на заказ кружева и вышивки, Розальба, Анджела и Джованна делали рисунки для ее работ, создавая оригинальные модели, которые скоро начали пользоваться популярностью у знатных заказчиц. Как утверждает Б. Сани, несколько подобных рисунков хранится в коллекции Вианелли в Кьодже. Уже упомянутый нами аббат Вианелли получил в дар от наследника Розальбы господина Педротти ее письма, дневники, записки и альбом рисунков, теперь, к несчастью, утраченный. Однако несколько листов – неизвестно, из этого ли альбома – сохранились и были доступны Б. Сани. Она пишет, что эти изображения цветов больше напоминают зарисовки для гербария, чем эскизы для вышивок18.

Исключительные способности юной Розальбы к рисованию были замечены другом семьи аббатом Рамелли. Он высоко ставил работы итальянских миниатюристов, сам работал в этом жанре и склонил к нему начинающую художницу. Она стала создавать миниатюры для табакерок и медальонов, заказы на которые поступали бесперебойно. Как пишет Сенсье, в это время «в Европе возникла новая мода: праздновала победу Империя табака; это зелье покорило воображение всех и каждого, а изящно украшенная табакерка стала необходима в любой хорошей компании»19. Склонность к изяществу и вкус к элегантным предметам роскоши были свойственны Розальбе. Она, возможно через аббата Рамелли, обратилась за профессиональными советами к Жану Стева – французскому миниатюристу, жившему тогда в Венеции. С 1698-го по 1703 год Розальба, видимо, занималась только миниатюрой. Судя по всему, особенной популярностью у заказчиков пользовались портреты, а также композиции, подобные «Девушке с голубем», которую Розальба несколько раз повторила. Именно за эту работу художница в 1705 году получит звание академика. К 1703 году относятся ее первые пастели. Среди учителей Каррьера называют сразу нескольких живописцев: Джузеппе Дьямантини, Антонио Балестра и Пьетро Либери. Один из итальянских авторов пишет: «Постоянное тесное общение с Джузеппе Дьямантини должно было сформировать первую манеру Розальбы, по школьному правильную и старательную; которая довольно скоро преобразовалась в более живую и непосредственную под влиянием другого учителя Каррьера – Антонио Балестра, который привез из Рима, где побывал около 1690 года, не только высокое мастерство и нежность кисти, но изысканную грацию Корреджо и любовь к изящному декоративизму»20.

П.П. Вейнер в своей статье цитирует отрывок из записок Мариэтта, где говорится о сходстве манер Розальбы Каррьера и Пьетро Либери: «Я нахожу, что в изображении голов (особенно женских) мадемуазель Розальба многое переняла у Пьетро Либери, зачастую перед нами оказываются те же характеры, те же черты, особенно близко изображение губ; с той только разницей, что головы Розальбы отличаются куда лучшим колоритом, чем произведения Либери, они свежее и живее. Их чудесные краски заставляют забыть об их не совсем правильном рисунке, – в этом Розальба бывает очень небрежна, – но, как и у Корреджо, у Розальбы неправильности проистекают от артистичности манеры и поэтому простительны. Тот, кто вложил кисть в руку Розальбы, был либо учеником, либо большим почитателем Либери; когда мадемуазель Розальба лишь входила в мир живописи, ее неведомый учитель должен был предложить ей произведения Либери для копирования; а поскольку не так легко преодолеть манеру, сформировавшуюся в годы ученичества, нет ничего удивительного, что влияние Либери чувствуется в произведениях Розальбы на протяжении всей ее жизни»21. Сенсье пишет, будто про этого же мастера говорили, что он «заимствовал рисунок Леонардо, композицию Рафаэля, колорит Тициана и грацию Корреджо» и эклектизм его манеры имел успех. Этот же источник подтверждает, что Розальба копировала произведения Либери, «по молодости не ощущая всей их искусственности», и что техника пастели позволяла ей лучше понять и научиться использовать его приемы22.

Вполне законно назвать среди учителей Розальбы и Джованни-Антонио Пеллегрини – мужа ее сестры Анджелы. Между Розальбой и ее зятем всегда существовали теплые братские отношения, они переписывались, гостили друг у друга и часто взаимно хлопотали о заказах. Е.Д. Федотова в книге «Венеция. Живопись эпохи Просвещения» указывает еще одного возможного учителя Розальбы – шотландца Кристиана Коля23, а П.П. Вейнер утверждает, что именно этот человек помог ей войти в Академию Св. Луки в Риме, и это стало важнейшим событием в жизни художницы24. Он же чуть раньше пересылал ей из Рима пастель и бумагу25.

Директором упомянутой Академии был в то время Карло Моратта. На звание академика Розальба, которой было тогда около тридцати лет, представила две работы: автопортрет и миниатюру «Девушка с голубем». 27 сентября 1705 года звание было ей присвоено. Короткое время спустя ее приняла и Академия Клементина в Болонье.

В это время Розальба уже много работала пастелью. Нельзя, конечно, утверждать, что именно Каррьера первой превратила пастель в живописную технику, но, по крайней мере, лишь в ее исполнении новая манера писать цветными мелками стала столь популярна и привлекла такое внимание заказчиков, будь то итальянских или французских. В доказательство того, что пастель была известна задолго до Розальбы, многие исследователи приводят знаменитую цитату из книги Роже де Пиля «Основы живописного мастерства (Le premier Elément de la peinture pratique)» (1684): «Пастель – техника чрезвычайно удобная; Вы можете оставить работу и снова приняться за нее, когда Вам заблагорассудится, пастель не требует такого упорства и такого усердия, как миниатюра, работы пастелью больше по размеру и быстрее пишутся. В этой технике находят ту же простоту, что и в живописи маслом, однако пастель не имеет недостатков последней: при работе пастелью не бывает столько грязи. И, наконец, эта техника не требует такого внимания к цвету, потому что краски не смешиваются между собой, как это бывает в масляной живописи, и не изменяются, будучи положены на бумагу»26. Все это вполне справедливо, но техника эта, как верно отмечает П.П. Вейнер, была в конце XVII столетия лишь развлечением, а серьезные мастера обратились к ней только в начале XVIII века, то есть тогда же, когда и Розальба, и даже несколько позже, чем она. Крупнейшие мастера пастельной живописи Лиотар, Латур, Перронно лишь начинали творческий путь, когда в 1720 году Розальба приехала в Париж. Первый из упомянутых художников еще жил в Женеве и не был известен никому в Париже, куда судьба приведет его только в 1723 году. Латуру было всего пятнадцать лет, и он проходил обучение в мастерской Жана-Жакоба Споэде. Можно с большой долей уверенности говорить о влиянии на него творчества Розальбы Каррьера, но вот обратное воздействие маловероятно. Перронно же, родившемуся в 1715 году, было всего пять лет.

Однако это не значит, что другие французские мастера не вдохновляли талантливую венецианку. Имеются свидетельства того, что импульсы к работе пастелью исходили именно из Франции. В этом увлечении было необычайно много французского, начиная с рокайльной стилистики и заканчивая техническими тонкостями. В письме от 26 апреля 1718 года, адресованном аббату Казотти, художница писала: «Первые пастельные карандаши, которые я видела, были из Фландрии, очень хороших цветов, но слишком твердые, так что они царапали бумагу. После этого я попробовала пастель из Рима, но успех был еще меньшим, и, наконец, я нашла французские мелки, которые были значительно лучше всех других, поэтому я заказала для себя полный ассортимент […] Эта пастель, как светлых, так и темных тонов, ложится на бумагу удивительно легко – свидетельство того, что у французов есть свой особый способ изготовления мелков»27.

Вероятно, если французы изготавливали лучшую в Европе пастель, то они умели и пользоваться ею. Мастером, которому во многом принадлежит честь открытия новой техники, был Робер Нантёй. О том, что живопись пастелью рассматривалась им как определенная самостоятельная система, живущая по своим законам, свидетельствуют записки итальянского ученика Нантёя, флорентийца Доменико Темпести. Он писал, что у его учителя было восемь ящичков, где он в особом порядке держал пастель, разделенную на восемь групп по цветам. Нантёй работал в своей мастерской и всегда держал в порядке все материалы. Когда приходил тот, кто должен был портретироваться, Нантёй внимательно рассматривал его, разговаривал с ним, осмысливая идею, которая соотносилась бы с данным обликом, все то красивое и уродливое, что в нем было, продумывая, как лучше передать сходство, и какая поза была бы подходящей28.

Б. Сани пишет, что к моменту приезда Розальбы в Париж эта система была в ходу. К тому же Нантёй был очень известен в Италии, имел итальянских учеников, таких как уже упомянутый Доменико Темпести, с которым Розальба поддерживала переписку еще до приезда в Париж и от которого могла почерпнуть секреты мастерства.

Однако заслуги Розальбы лежат не только в области пастели. Мелки были новостью, и хорошее художественное образование предполагало владение техникой масляной живописи, с которой Розальба, видимо, познакомилась еще в мастерской Дьямантини. Сенсье пишет, будто в Венеции восхищались деликатностью ее мазка и переливчатостью колорита29. Долгое время среди исследователей творчества Розальбы считалось, что техника масла была ей практически недоступна. Однако это очень маловероятно, особенно если учитывать, что речь идет о венецианке. Масляная живопись всегда занимала значительное место в Венеции, где из-за влажного климата плохо сохранялись фресковые росписи и их нередко заменяли холстами. Именно в Венеции впервые оценили переливчатость масляных красок, преодолели локальный колорит и перешли к тональному. «Краска освобождается от своих, так сказать, химических свойств, перестает быть пигментом, обозначением и делается изображением»30.

Маслом работали в самых разных жанрах. Создавалось много парадных портретов. Известностью пользовался Витторе Гисланди, или, как его называли в монашестве, фра Гальгарио. Многие его образы обладают барочной импозантностью, виртуозно прописаны детали, что будет характерно и для Розальбы. «В портретах Гисланди черный или коричневый фон оттеняет декоративное разнообразие цвета в написании тканей костюмов дам и кавалеров, их треуголок, тюрбанов, камзолов, атласных плащей, с расшитой золотыми нитями отделкой, великолепных белоснежных локонов…»31. Возможно, молодая художница изучала творчество Гисланди, копировала его работы целиком либо их отдельные фрагменты. Фра Гальгарио да еще и саму Розальбу принято считать крупнейшими мастерами портретной живописи в Италии того времени.

Современниками Розальбы были два известных венецианских художника, работавших в области барочной монументальной живописи, – Джованни-Баттиста Пьяцетта и Себастьяно Риччи. Они особенно повлияли на сложение творческой индивидуальности Джованни-Баттиста Тьеполо. Розальбу и Тьеполо нередко пытались сопоставлять, хотя в то время, когда Каррьера стала академиком Римской и Болонской академий, Тьеполо было всего девять лет. Тем не менее, постоянно отмечается сходство их манер, подтвержденное также некоторой путаницей в атрибуции отдельных произведений. К таковым относится портрет Тьеполо кисти Розальбы, долгое время считавшийся автопортретом. Итальянский исследователь П. Скарпа посвятил вопросу авторства этой работы отдельную статью. Против того, чтобы приписать портрет Розальбе, говорило то, что она была в первую очередь пастелисткой и, как считалось, слабо владела техникой масляной живописи. В опровержение этого общепринятого мнения Скарпа приводит цитату из письма художника Николаса Влёйгельса, который, отсылая Розальбе некий портрет, отмечает: «Мадам, вы можете, если таково Ваше желание, поправить в портрете те части, которые покажутся Вам наименее удачными; Вы в достаточной мере владеете техникой масляной живописи, дабы исправлять подобные произведения»32. По мнению П. Скарпа, этого свидетельства вполне достаточно, чтобы не сомневаться в умении Розальбы писать маслом. При этом он отмечает, что масляная техника в упомянутом портрете Тьеполо такова, что легко выдает руку художника, привыкшего к пастели: высветления с освещенной стороны лица производятся не последовательным наложением все более разбеленных слоев краски, а тонкими штрихами. С теневой стороны щека и шея обведены толстой темной линией – так художник-график мог бы очертить контур с помощью угольного карандаша. Выбор цветовой гаммы также, по мнению Скарпа, подсказан опытом мастера в области пастельной живописи и стилистикой рококо. Скарпа отмечает и датировку портрета 1726 годом. Он пишет, что как раз в это время, по возвращении Розальбы из Парижа, ее техника приобрела маэстрию и законченность, свойственные данному произведению. Интересен этот портрет не только стилевыми и техническими особенностями, но и как свидетельство общения между молодым талантливым мастером, каковым являлся Тьеполо, и прославленной венецианской пастелисткой.

Уже в начале XVIII века Розальба приобрела известность в городе на лагуне. Царящую здесь атмосферу итальянские историки искусства определяют как «elegante feminismo di Venezia». Действительно, женщины здесь часто занимались деятельностью, к которой в других городах и странах считали пригодными только мужчин. Среди венецианок были прекрасные скрипачки и капельмейстеры, притягивали их и изобразительные искусства. Поэтому художнице не пришлось пробиваться сквозь слишком уж прочный заслон предрассудков – ее талант сразу вызвал восхищение заказчиков и уважение коллег. О том, какая атмосфера царила в Венеции, можно узнать из следующего отрывка: «XVIII век был веком музыки, и ни один из городов Европы и даже Италии не мог сравниться тогда с Венецией по музыкальности. Одним из самых замечательных композиторов того времени был венецианский патриций Марчелло. Венеция превратила четыре женских монастыря в превосходно поставленные музыкальные школы, и слово «консерватория», обозначающее собственно приют, сделалось с тех пор нарицательным именем для всякой музыкальной академии. Во главе этих консерваторий стояли лучшие музыканты эпохи: Доменико Скарлатти, Гассе, Порпора, Иомелли, Галуппи. На всех, кто слышал тогда пение у “Инкурабили” или слышал у “Мендиканти” исполнение оркестра, состоявшего исключительно из девушек и девочек, одетых в белые платья с гранатовыми цветами в волосах, эти концерты производили неизгладимое впечатление»33. Муратов утверждает, что среди восхищающихся венецианскими музыкантшами были Гёте и Руссо. Исследователь истории музыки П. Барбье также писал, что «уже в первой половине XVIII века настал час славы для оспедали, где были воспитаны лучшие музыкантши и певицы Италии»34. К женщинам-художницам общество Серениссимы, видимо, также благоволило.

Вот что еще читаем о Венеции века Просвещения: «Основной вклад в итальянское искусство XVIII века сделала Венеция. Только здесь работали художники, искусство которых по своей живописной силе и по значению для Европы XVIII века может быть поставлено на один уровень с искусством Ватто, Шардена, Гейнсборо […] Венеция XVIII века – крупнейший центр музыкальной и театральной жизни Европы, центр книгопечатания и производства предметов прикладного искусства.

Венеция на всю Европу славилась в XVIII веке своими празднествами, регатами, публичными концертами и, главное, карнавалами – точнее, сплошным карнавалом, который прерывался лишь на время церковных постов. Карнавал позволял перенести на улицу атмосферу театрального представления. Под карнавальным плащом и маской на площади мог скрываться местный аристократ, иностранный монарх, знаменитый поэт или художник, искатель приключений и любой неудачник. От будничной жизни был один шаг до празднества, красочного зрелища, фантазии, неожиданного превращения»35.

Расположение венецианцев к любому искусству было невероятно велико. Даже простые люди, никогда нигде не учившиеся, жили музыкой и поэзией и зачастую были прекрасно знакомы с величайшими произведениями литературы. Вот, что писал об этом побывавший в городе на лагуне Ж.-Ж. Руссо: «…не будем забывать, что в большинстве своем гондольеры знают “Освобожденный Иерусалим” наизусть почти целиком, а иные и целиком, и что они проводят летние вечера перекликаясь из лодки в лодку, ибо несомненно поэма Тассо – отличная баркарола. Прежде лишь Гомер удостаивался подобного исполнения, и с тех пор ни одну эпическую поэму таким образом не использовали»36.

Такая свободная, артистичная, пропитанная творчеством атмосфера должна была помогать молодой художнице. Было бы справедливо сказать, что Венеция сама создавала своих гениев. Тесное соседство всех искусств: музыки, поэзии, живописи, театра, – их вовлеченность в повседневную жизнь воспитывали чувство прекрасного, заставляли искать самовыражения в самых различных формах и стремиться к открытию и усовершенствованию все новых талантов.

Тяга Розальбы к искусству и желание достичь большего были поистине велики. Сенсье, ссылаясь на Вианелли, красноречиво описывает последний этап ученичества Розальбы: получив звание академика, тридцатилетняя художница сочла, что до сих пор ее манера не была достаточно самостоятельной. Она уехала в деревню и поселилась у Габриэля Габриэлли – давнего друга семьи. Желая держаться вдали от любых влияний, она стала изображать все, что видела вокруг себя. Первый созданный ею там портрет изображал служанку, а затем она написала всех членов семьи Габриэлли37. Эта попытка отстоять свою художественную независимость симптоматична и замечательно характеризует личность венецианской пастелистки.

Пришло время обратиться к конкретным примерам, чтобы более обосновано судить о стиле Розальбы Каррьера. Миниатюра 1705 года, за которую художница получила звание академика, хранится в Риме в Академии Св. Луки (повторения – Королевское собрание, Лондон; Национальная галерея, Монако). Розальба писала миниатюры темперой на слоновой кости, что весьма знаменательно. По некоторым источникам, Розальба считается изобретательницей живописи на слоновой кости. Однако, как пишет Б. Сани, «нужно все-таки иметь в виду, что в XVII столетии основы, на которых писались миниатюры, были самыми разными, включая слоновую кость, и что многие современники Розальбы, например Бернард Ленс-младший, использовали также слоновую кость. Однако возможно усматривать решительный переворот, который приписывается Розальбе, в том, что касается, скорее, окончательного формирования стилистики миниатюры и полноценного использования свойств кости как материала. Оставленная в некоторых местах незакрашенной, кость производила эффект светового блика, а положенные рядом мазки краски создавали впечатление необыкновенной легкости»38. Как бы то ни было, именно в этой технике – темпера на слоновой кости – исполнена «Девушка с голубем». Художница выбрала для нее очень нежные и легкие краски: голубую, зеленую, розовую. Удачно обыгран эффект белого на белом: голубок прильнул к белому платочку на груди девушки. Цветовая гамма, овальный формат и маленький размер произведения дают повод воспринять работу в контексте зарождающейся рокайльной традиции. Розальба, вместо того, чтобы работать традиционным для миниатюры мелким и сухим мазком, переносит в нее характерную венецианскую широкую манеру, работая небрежными и быстрыми ударами кисти39. Артистичные и неаккуратные мазки придают изображению легкость и воздушность.

В период жизни в Венеции Розальба выполнила чрезвычайно много миниатюр. Одни могут быть датированы точно, другие – только приблизительно. Вот некоторые из них: «Автопортрет» (ок. 1698, частное собрание, Лондон), «Венера и Купидон» (Картинная галерея, Дрезден, повторение – частное собрание, Лондон), «Дама с птичкой» (Картинная галерея, Дрезден), «Дама с зеркалом» (частное собрание, Лондон), «Дама, обрезающая волосы» (Эрмитаж, Санкт-Петербург), «Флейтистка» (Эрмитаж, Санкт-Петербург), «Садовница» (Национальный музей, Монако), «Крестьянка» (частное собрание, Флоренция). Сюжеты этих работ постоянно повторяются: известно не менее пяти «Венер с Амурами», пять «Крестьянок» или «Садовниц», две «Дамы за клавесином», а также множество изображений молодых людей и девушек, в том числе с собачками и попугаями. Нужно заметить, что все эти работы характеризуются повышенным вниманием к аксессуарам и фактуре материалов. Здесь встречаются как идеализированные образы, так и несомненные портреты. Количество миниатюр свидетельствует о том, что они пользовались большим спросом у заказчиков.

Среди ранних пастельных работ художницы выделяется портрет Антонио-Марии Дзанетти (Национальный музей, Стокгольм) – давнего и очень близкого друга семьи, с которым Розальба будет поддерживать отношения всю жизнь. Атрибуция данного произведения стала возможной благодаря тому, что на обратной стороне листа была сделана надпись рукой Карла-Густава Тессина, которому пастель принадлежала некоторое время. Вот что читаем: «Портрет Антонио / Мария Дзанетти ди С[ан] / Джироламо / известного знатока, проживающего / в настоящее время в Венеции / и имеющего 83 года от роду / Этот портрет написан с него / в юности рукой / известной Розальбы […] и был / отправлен им в подарок / графу Тессину / который получил его / точно […] / 1 Августа 1765»40. Надо думать, что пастель выполнена в первые годы XVIII столетия, поскольку модель не выглядит старше 20 лет. Манера художницы на этом этапе отличается подкупающей искренностью и совершенным отсутствием нарочитого артистизма, которым, как считается, она несколько увлекалась в юности. На листе изображен молодой человек в светлом аллонжевом парике, шейном платке и модном тогда шлафроке. Оплечный срез заметно сокращает дистанцию между изображенным и зрителем, лицо модели максимально приближено к иллюзорной плоскости, отделяющей живописный мир от реального. Ощущение близкого контакта усиливается благодаря приятному, дружелюбному выражению молодого, почти детского лица, которому, однако, еще не хватает определенности. Штрих пастельного карандаша очень мягкий, с растушевками, может быть назван живописным; кое-где он дополняется рисуночным, более тонким и четким. В целом портрет оставляет впечатление обаятельного в своей незрелости произведения.

Став членом нескольких академий художница стала быстро завоевывать известность. Первыми, кто откликнулся на творчество Розальбы, оказались знатные венецианки, составившие «изысканную галерею дам в сказочных украшениях, крупных жемчугах и бриллиантах, с пышными букетами цветов над глубокими декольте, в паутине тончайших кружев и разноцветных плащах, подбитых норкой»41. Сразу следует заметить, что подобное обилие роскоши было в Венеции скорее исключением, чем правилом. Здесь меньше, чем в любом другом городе мира, одежда говорила о социальном положении владельца, а идеалом считалась скромность, выраженная отсутствием драгоценностей и черным цветом: «Аристократки […] должны были одеваться в черное, а драгоценности им дозволялись лишь в первый год после замужества: в это время новобрачной полагалось носить подаренное мужем кольцо и подаренное свекровью жемчужное ожерелье […] По истечение года знатным венецианкам разрешалось наряжаться по своему вкусу лишь в исключительных случаях, как, например, для большого бала в честь коронации дожа или избрания прокуратора, и тут уже их волосы бывали столь богато украшены цветами, диадемами и драгоценными камнями, что у некоторых на голове оказывалось целое состояние, – но во все прочее время среди дам тоже царила аристократическая строгость»42. Тем понятнее становится желание венецианок портретироваться в самых лучших и роскошных нарядах.

У Розальбы стремились сделать заказ наиболее благородные женщины Венеции. Так были выполнены портрет Лукреции Мочениго и неизвестной дамы (оба – Картинная галерея, Дрезден). Датируются они временем около 1708 года. Здесь с исключительной силой проявился талант Розальбы в передаче фактур различных материалов, в том числе таких трудноизобразимых, как прозрачные драгоценные камни. Если в свое время известный портретист Александр Рослин удостоился похвалы, что «даже бриллиант побежден его кистью»43, то подобного же комплимента заслуживает и Розальба.

Лукреция Мочениго славилась в Венеции не только красотой и страстью к игре, но и своими драгоценностями. За знаменитые фамильные жемчуга ее стали называть «Мочениго жемчужная (Mocenigo della Perla)»44. Модель представлена в погрудном срезе и трехчетвертном развороте, на нейтральном фоне, что является совершенно традиционной схемой для камерного портрета. Манера художницы стала более живой и раскованной по сравнению с первыми пастелями. Колористические и светотеневые контрасты стали ярче и смелее, штрих свободнее и артистичнее, его переходы завораживают: мягкие растушевки, передающие бархатистую нежность кожи, переходят в жестковатые, шершавые спиралевидные штрихи, изображающие накрахмаленные кружева шемизетки. Четкие короткие белые линии обозначают яркие блики, играющие на атласе. Лиф платья украшен тяжелыми жемчужинами, грушевидная форма которых подчеркнута несколькими небрежными прикосновениями пастельного карандаша. В ушах модели сверкают крупные прозрачные кристаллы, нарисованные почти совершенно только белым: угловатые линии идеально передают просвечивающие одна сквозь другую грани. Лицо, в котором ощущается уже индивидуальное выражение, прописано более старательно и находится как бы «в фокусе», тогда как доличности проработаны небрежнее, что не мешает совершенной иллюзорности изображения, проявляющейся, однако, лишь с некоторого расстояния.

Вполне возможно, что вторая работа, фигурирующая в каталогах как портрет неизвестной дамы, является также изображением Лукреции Мочениго, поскольку сразу узнаются все ее характерные черты: темные, будто бы удивленно приподнятые брови, тяжелые веки, длинный нос с тонкой переносицей и выступающим кончиком, удлиненный овал лица.

Нет ничего удивительного в том, что художница по нескольку раз писала одну и ту же модель. Заказчицы хотели иметь свои изображения в собственных коллекциях, но не только они одни. В 1706 году Розальба выполнила четыре женских изображения для Христиана Мекленбургского, в 1709-м – написала двенадцать прекраснейших венецианок для датского короля Фридриха IV. Портреты первых красавиц Серениссимы заказал Максимилиан II Баварский45. В это же время курфюрст Саксонский запросил множество копий с миниатюр и пастелей Розальбы, чтобы создать Кабинет пастелей в Дрезденской галерее. Первое место в этом кабинете будет принадлежать именно Розальбе46. Вполне возможно, что два проанализированных выше портрета составили часть этого заказа. Есть замечательное описание упомянутого кабинета, приведенное в «Похвальном слове кавалеру Антону Рафаэлю Менгсу» Дж.-Л. Бьянкони: «Кабинет Розальбы – это большая и светлая комната, оклеенная зелеными обоями, окна ее выходят на прекрасную площадь. Длинная стена напротив окон покрыта сверху донизу чудесными пастелями, из которых те, что принадлежат руке усердной художницы, занимают центральную часть. Это место отведено бессмертной венецианке словно бы для того, чтобы представить ее королевой в своих владениях. На двух боковых стенах также помещены пастели, какие-то из них принадлежат Менгсу, иные Лиотару, Латуру и немногим другим мастерам, но все они являются лучшими пастелями нашего века […] Все пастели имеют одинаковый размер и одинаковые рамы, украшенные золотом и блестящими самоцветами»47.

Нередко Каррьера выполняла и портреты самих знатных путешественников, проезжавших через Венецию. В частности, достойное место в череде подобных работ занимает портрет датского короля Фридриха IV (1709, Национальный исторический музей «Замок Фредериксборг», Хиллерёд, Дания). Модель представлена в амплуа благородного рыцаря, которое было чрезвычайно популярно в мужских изображениях того времени. Прямо на зрителя выдается закованное в блестящие латы плечо, на которое сверху накинута горностаевая мантия. Резкий поворот головы в пышном аллонжевом парике типичен для стиля барокко. Замечательна портретная характеристика модели. Облик, возможно и несколько облагороженный, поражает своей жизненной убедительностью: высокий лоб, глубоко посаженные живые глаза, узкий овал лица, длинный, необычный по форме нос и тонкие губы. Все это сочетается с тональным колоритом, чутким вниманием к цветовым и светотеневым градациям. Подобных портретов, где мужская модель изображалась бы в блестящих латах и горделивой позе, было написано Розальбой немало в эти годы. Среди них – «Портрет юноши в доспехах» (Картинная галерея, Дрезден), «Портрет мужчины в доспехах» из того же музея и «Портрет мужчины в кирасе» (частное собрание, Венеция).

Работой, которую невозможно обойти вниманием, является «Автопортрет» художницы, выполненный для галереи Уффици, где он сейчас и находится. Произведение датируется 1709 годом. Пастелистка, которой в то время было около тридцати пяти лет, представлена за работой над портретом сестры. Камерное изображение (71х57 см) написано в легкой рокайльной гамме. На нейтральном оливково-зеленом фоне переливаются белые, синие и красные атласные драпировки, пенятся воздушные белые кружева, завиваются припудренные кудри, украшенные пышной розой. Автопортрет создан с неожиданной искренностью и может соперничать с лучшими работами такого рода руки Латура. Особенно хороша легкая, немного ироничная полуулыбка на тонких губах модели.

Элегантным приемом является различие между изображением самой художницы и трактовкой «портрета в портрете». Эта вторая производная внутрипортретного бытия выглядит словно бы менее реальной, чем автоизображение: штрихи пастельного карандаша более заметны, тона более приглушенные. Замечательна разница между кружевами в портрете Розальбы и теми, что украшают платье ее сестры. В первом случае внимательнейшим образом передается изящный цветочный узор, грациозные переплетения нитей, образующих совершенную белоснежную паутину, во втором – это просто легкая пористая пена, омывающая плечи модели. Надо ли говорить, что себя Розальба идеализирует гораздо меньше, чем сестру, разграничивая внутри автопортрета «реальность» и «искусство».

Среди коронованных особ, посетивших Венецию в 1710-е годы и портретировавшихся у Розальбы, был польский король Август III. Особенность его изображения (Художественно-исторический музей, Вена) заключается в том, что оно выполнено маслом. Этот факт также призван развеять миф о том, что данная техника не была в достаточной степени известна венецианской художнице. Изображение очень красивого молодого человека заключено в овал. Возможно, кафтан написан менее выразительно, чем в пастельных работах, однако блестящие миндалевидные глаза, пышные кудри и золотое шитье переданы с совершенной иллюзорностью. Любопытно, что данное изображение так никогда и не попало к заказчику, а находилось в мастерской художницы вплоть до ее смерти48.

К этому же периоду, то есть ко времени до путешествия в Париж, относятся первые серии пастелей с изображением аллегорических и мифологических фигур. Примером может служить «Вакханка, бьющая в тимпан» (Национальный музей, Монако). Опыт в создании вещей на подобные сюжеты у Розальбы был обширный: миниатюры для табакерок, изготавливаемые художницей в великом множестве, часто изображали античных богинь и нимф. Теперь Венеры с Амурами и Дианы с собаками перекочевали со слоновой кости на бумагу. Это идеально прекрасные молодые девушки, отвечающие всем канонам красоты того времени: миндалевидные глаза, прямые носики, розовые губы, изогнутые наподобие лука или полумесяца, кудри, перемешанные с цветами и лентами. Эти мифологические «головки» относятся к разряду рокайльных затей, столь популярных в первые десятилетия XVIII века, да и затем не утративших своего очарования. Техника пастели необыкновенно подходит данному типу изображений. Воздушные, «тающие» прикосновения пастельного карандаша созвучны всепроникающей нежности образов: прикосновению тонких пальцев к бархатистым лепесткам, прохладного измятого шелка к персиковой коже, «прикосновению» к предметам и лицам самих взглядов томных героинь.

Апофеозом грациозного эротизма, хотя и без уклона в мифологию, является «Девушка с попугаем» (Институт искусств, Чикаго). Датировки произведений Розальбы Каррьера всегда вызывают затруднения, и эта пастель не является исключением. Б. Сани полагает, что данная вещь могла быть выполнена ближе к 1720-му году, поскольку является образцом зрелой манеры пастелистки и близка к работам парижского периода49. При первом взгляде на пастель возникает впечатление видения, сложившегося из цветных клубящихся облаков. Даже нейтральный фон сложен и разнообразен и включает в себя переходы от темно-синего до серо-бежевого. Молодая девушка представлена в изящном повороте. На манерных пальчиках согнутой в локте левой руки сидит голубой попугай. Прихотливо изгибая шейку, он поддевает клювом краешек кружева, обнажая белоснежную грудь, на которую спускается ожерелье из крупных круглых жемчужен.

Вполне возможно, что данное изображение является портретом. Личико, несомненно, очень красивое, не лишено индивидуальности, его чувственная красота подчеркнута вызывающим томным выражением. Фактура материалов передана с характерной виртуозностью: пышные кудри с каштановым отливом, атлас платья, прозрачный шелк легкой накидки. Светлая кожа, розовый бант и подкладка платья замечательно контрастируют с разными оттенками голубого от ультрамарина до берлинской лазури. Не исключено, что перед нами одна из венецианских куртизанок, которых было очень много в городе на лагуне и которые жили в необыкновенной роскоши.

В конце 1710-х годов Розальбе все чаще приходила мысль покинуть на время Венецию, чтобы повидать крупнейшие мировые столицы. Этому немало способствовали новые знакомства; в 1716 году в Венецию приехал королевский казначей, меценат и любитель искусства Пьер Кроза, известный в частности тем, что сыграл немалую роль в судьбе Антуана Ватто (1684–1721). Кроза не мог пройти мимо мастерской Розальбы Каррьера. Между художницей и меценатом завязалась дружба, положившая начало весьма любопытной и содержательной переписке. Интересно, что Розальбу совершенно не смущало тесное общение с иностранцами, которого избегало большинство более родовитых венецианцев: «Всем известно, что весьма строгий закон воспрещает венецианским вельможам, а равно и всем их домочадцам беседовать либо переписываться с иностранцами, проживающими в Венеции по поручению их суверенов. Названный закон имеет сильнейшее влияние на образ мыслей венецианской знати […]»50. К счастью, Розальба не принадлежала к столь благородным слоям населения, чтобы подчиняться этому закону. Подобные запреты были возможны лишь для аристократов, и обычное население чувствовало себя более свободно в своих знакомствах. Тотальный контроль государства над гражданами, о котором часто говорят, когда речь заходит о политической ситуации в Венеции, разумеется, существовал, но серьезные ограничения соблюдались лишь в общении самых крупных аристократов с послами иностранных государств. Обычные же чужеземные путешественники толпами приезжали в Венецию, чтобы участвовать в ее празднествах и приобщиться к художественной жизни. Поэтому Розальба радушно принимала у себя Кроза и создала для него немало работ. В Париж она выслала своему новому другу «головки», свой автопортрет и его портрет, который не успела закончить ранее. В ответном письме меценат в самых изысканных выражениях поблагодарил художницу: «Никогда я не был так рассержен, как сейчас, что не обладаю никаким талантом, дабы вернуть Вам долг. Среди всех наших художников, способных создать нечто достойное Вас, мне известен только господин Ватто»51.

Кроза был знаком со многими выдающимися фигурами в парижской художественной среде: графом де Кейлюсом, Мариэттом, аббатом Делапортом, кардиналом де Полиньяком и другими. Поэтому, пригласив Розальбу в Париж, он сразу вводил ее в избранное общество художников и знатоков искусства.

Хотя приглашение приехать в столицу Франции и поселиться в доме Кроза было получено Розальбой еще в 1716 году, она последовала ему только через три года. Связано это было с печальными изменениями в семейном кругу пастелистки. В 1719 году после долгой болезни умер отец художницы. Смена обстановки была необходима для Розальбы, ее сестер и их матери. К тому же супруг Анджелы также направлялся по делам в Париж, откуда должен был проследовать в Англию. Поэтому в путешествие собралась сразу вся семья: Розальба, Анджела с мужем, Джованна и старая Альба.

Парижский период творчества хорошо известен, благодаря дневникам, которые художница старательно вела день за днем с апреля 1720-го по 11 марта 1721 года. Розальба Каррьера избегает длинных описаний, однако старательно перечисляет все свои занятия, людей, которых видела, места, которые посетила, портреты, над которыми работала. Она попала в уникальную художественную среду, характерную для периода Регентства. Это было неоднозначное в истории Парижа время, составившее резкий контраст предшествующей эпохе. В некоторых трудах можно прочитать, что правление Филиппа Орлеанского было ознаменовано упадком нравов во французском обществе52. Во всяком случае, люди не были склонны задумываться о серьезных вещах: «В атмосфере веселого гедонизма, который пропитывает культуру [времен Регенства – Е.А.], светская болтовня, насмешливые стихи и моды приобретают необыкновенную власть. Это царство легкого, ироничного и быстрого ума», – писал А. Шастель53. Но в то же время зарождается и новое искусство, тонкие ценители которого находились как раз чаще всего в кругах, близких ко двору. После тяжеловесного и официального искусства предшествующего царствования художники и заказчики стремились ко всему нежному, легкому и интимному. «Эти качества эпоха нашла в новом стиле – рококо. Впервые заявив о себе к 1720-м годам, он бурно развивается в следующие десятилетия и достигает высшего подъема в середине столетия, когда он подчиняет себе все французское искусство. Рококо завоевало не слишком почетную и не вполне заслуженную репутацию изысканного, яркого, но самого эфемерного и легковесного стиля в истории искусства.

Внешне такое представление о нем закономерно. Действительно, рококо складывается под сильнейшим влиянием аристократии. В нем причудливо соединяются гедонизм, пресыщенность, откровенная фривольность, тяготение к экзотике, пренебрежение ко всему разумному, конструктивному, естественному, нарочитые алогизмы, парадоксальность, но и высшая утонченность, блистательная художественная культура, неисчерпаемая изобретательность»54. Но «за своеволием и анархичностью рококо кроется дерзость и независимость воображения, идущего наперекор не столько разумным, сколько привычным и бесплодным нормам»55. Похожие мысли встречаем у А. Шастеля: «Рококо – не фривольное дитя европейского барокко, но свежий и ироничный взгляд на “большой стиль” предшествующей эпохи. Заимствуя элементы театрального декоративизма, перенасыщенные сюжеты гобеленов и изящество резьбы по дереву, ловко используя асимметрию, легко прибегая к сочетанию несочетаемого и карикатурности гротесков […] талантливые художники-ремесленники составили свой захватывающий репертуар»56. В это время Клод III Одран создает свои сверкающие гобелены, где на золотистом фоне кривляются фигурки античных божков, прихотливо извиваются цветочные гирлянды и ленты, отрицает все законы тектоники воздушная архитектура. Жюст-Орель Мессонье фантазирует в своих рисунках на тему скульптуры и архитектуры, создает проекты, которым не суждено дождаться воплощения, но которые прекрасны сами по себе – прихотливые черно-белые гротески. Ватто уже написал большую часть своих меланхоличных и колористически изысканных полотен.

Разумеется, продолжает существовать и Королевская академия художеств, где по-прежнему важную роль играют крупные мастера предшествующей эпохи: Никола де Ларжильер, Иасент Риго, Александр-Франсуа Депорт, Антуан и Шарль-Антуан Куапель, Франсуа и Жан-Франсуа де Труа. Туда же входят теперь малоизвестные, но в свое время влиятельные художники Луи де Булонь, Клод-Ги Алле, Николас Влёйгельс, Никола Кусту, Корнель ван Клев, Франсуа Барруа, Филипп Бертран, Клод-Огюстен Кайо, Рене Фремен, Клод Жилло, Жан Дювивье, Пьер Жиффар, Филипп Менье.

В эту разнообразную среду и должна была влиться приезжая пастелистка. Все свидетельствует о том, что Розальбу сразу приняли очень хорошо. Она познакомилась с известнейшими художниками, заказчики буквально рвали ее на части, не оставляя и минуты свободного времени. В качестве примера времяпрепровождения венецианской художницы в столице Франции процитируем некоторые записи из ее дневника. Апрель и май Розальба, видимо, посвятила тому, чтобы устроиться на новом месте и лучше узнать обстановку, поэтому записей за эти месяцы очень мало. Однако уже в июне отчеты за каждый день становятся все более подробными. Вот что читаем:

«9 июня. Я отправилась к господину Куапелю, художнику Регента, у него видела две картины Рафаэля, написанные темперой, “Магдалину” Тициана, двух мадонн того же художника, “Цыганку” Корреджо, похожую на ту, что принадлежит Джустиниани, портрет самого Корреджо, “Христа” Гвидо и несколько картин братьев Карраччи.

10 июня. Видела апартаменты господина Регента и наиболее прекрасные картины из его коллекции. Затем я пошла в банк, посетила его, видела также и модель.

11 июня, вторник. Начинаю портрет дочери господина Лоу.

12 июня. Я присутствовала при завтраке короля»57.

Заметим, что речь идет не просто об очень влиятельных персонах, а о первых людях в государстве – короле и регенте, которые сочли необходимым познакомиться с художницей почти сразу после ее приезда. Весьма значимым человеком был исторический живописец, Первый художник короля и директор Королевской академии художеств Шарль-Aнтуан Куапель. В записях за другие дни встречаются упоминания посещений Иасента Риго и Никола де Ларжильера. Познакомилась Розальба и с Жаном–Батистом Массе, известным тогда в Париже историческим живописцем, миниатюристом и гравером. В записях за 23 июня Розальба отмечает, что господин Массе копирует ее «Вакханалию». Здесь хотелось бы отметить два момента. Во-первых, важно, что Массе проявил интерес к творчеству Розальбы: возможно, не только к ее миниатюрам, но и к пастелям. А через два года в его мастерской окажется Жан-Этьен Лиотар, и, вероятно, именно там известный в будущем художник впервые познакомится с цветными мелками, что определит его дальнейшую творческую судьбу. И тогда законно говорить об опосредованном влиянии Розальбы на Лиотара.

Во-вторых, вызывает любопытство сама «Вакханалия». Сказать точно, что это было за произведение и в какой технике оно было выполнено, невозможно. Однако допустимо выдвинуть некоторые предположения. Существуют две миниатюры, одна хранится в лондонском частном собрании, другая – в замке Розенборг в Копенгагене. Они считаются принадлежащими руке Розальбы Каррьеры, в чем, однако, не уверена Б. Сани. Она пишет: «…миниатюры написаны не совсем в том стиле, который свойственен венецианской художнице. Колористическая гамма тусклая, как если бы это была гризайль. Зато есть определенное сходство с композицией “Музыка”, которая многими исследователями приписывается Джованне Каррьера. Во всех трех случаях речь идет не о портретах, а о маленьких жанровых композициях, заключенных в круг. Это, однако, не является достаточным основанием для разрешения атрибуционных проблем»58.

Далее исследовательница предполагает, что обе миниатюры с изображением вакханалий действительно могли быть написаны Розальбой, и скорее всего – под влиянием аббата Рамелли, с которым художница познакомилась в Венеции и с которым встречалась после в Болонье и Риме. Этот достопочтенный служитель церкви был чрезвычайно увлечен миниатюрой, делал многочисленные миниатюрные копии с пастелей самых разных мастеров предшествующих эпох. По его примеру и Розальба могла изготовить несколько подобных миниатюр, используя в качестве источника вдохновения рисунки Аннибале Карраччи, которые в немалом количестве хранились в коллекциях Куапеля и Кроза. Если это действительно так, Массе, будучи в первую очередь миниатюристом, а не пастелистом, копировал одну из этих «Вакханалий». Впрочем, у Розальбы могли быть и другие работы на эту тему, ныне утерянные.

То, что Розальба в качестве образцов могла использовать рисунки, находившиеся в частных собраниях ее многочисленных знакомых, вполне обоснованно. Дневники содержат немало записей о посещении различных галерей и собраний. Мы уже приводили запись за 9 июня. Есть и многие другие:

«2 августа. Я отправилась с моими сестрами и свояком Пеллегрини осмотреть галерею Рубенса в Люксембургском дворце, три работы Гвидо и Люксембургский сад. […]

29 августа, четверг. Побывала с матерью и Джованной у господина де Труа, у госпожи Арло, у господина Мариэтта и в галерее Люксембургского дворца. […]

6 октября. Выехала, чтобы повидать и поблагодарить господина Куапеля; не застав его, отправилась в Академию с господином Влёйгельсом, чтобы более подробно рассмотреть картины. […]

27 октября. Мы все отправились в Сен-Клу, там видели апартаменты Регента, его коллекцию живописи, зал Миньяра, картину, выполненную испанским художником, и в капелле – две картины Луки Джордано.

13 декабря. Отправились на гобеленовую мануфактуру, с заездом в Валь-де-Грас, чей купол расписан рукой Миньяра в технике фресковой живописи. На мануфактуре видела ковры, сделанные на большом, маленьком и низком станках. […]»59.

Трудно утверждать, что посещение коллекций наложило какой-либо видимый отпечаток на творчество художницы. Однако это, несомненно, были интересные и полезные мероприятия, позволившие Розальбе еще больше расширить кругозор, познакомиться с неизвестными ей ранее произведениями итальянских и французских художников, а главное, понять предпочтения заказчиков. Часто повторяются имена Корреджо, Карраччи и Гвидо Рени. Думается, и до путешествия в Париж Розальба прекрасно знала, что именно они вызывают наибольший восторг ее современников. Б. Сани пишет, что изучение художницей мастеров XVI–XVII столетий было важным опытом и позволило Розальбе преодолеть «пестроту» стиля рококо.

В качестве примера вольного копирования Розальбой произведений старых мастеров Б. Сани приводила некую «Магдалину», о которой известно из письменных источников. Писатель, историк, президент бургундского парламента и член нескольких академий Шарль де Бросс сообщал некому господину де Кантену, что заплатил Розальбе 25 золотых луидоров за изображение Магдалины величиной с ладонь, которое было скопировано с Корреджо. Некий Шарль Блан уточняет, что это произведение было продано польскому королю при посредничестве крупного знатока в области искусства графа Альгаротти и в 1877 году находилось в Дрезденской галерее. Альгаротти в свою очередь писал в послании к Мариэтту, что купил для Дрезденской галереи «Магдалину» Розальбы, о которой «кто-нибудь сказал бы, что она написана с Гвидо, имеет колорит Ван Дейка и живость экспрессий, свойственную Доминикино». Б. Сани отмечает, что сейчас в Дрезденском собрании есть две Магдалины, выполненные Розальбой, но обе написаны пастелью и, видимо, не имеют ничего общего с упомянутой миниатюрой60.

Есть свидетельства и о других копиях, в том числе сделанных в Париже. Аббат Вианелли утверждал, будто Розальба выполнила копию с «Цыганки» Корреджо, после того, как увидела картину 9 июня в коллекции Куапеля61. Где находится эта копия и что она собой в точности представляла, теперь неизвестно.

Из всех событий, произошедших с Розальбой в Париже, самым значительным стало принятие ее в Королевскую академию художеств. Вот что она сама об этом пишет:

«26 октября. Была в доме у упомянутого господина Куапеля вместе с Джованной и там получила письмо из Академии и новость, что я была в нее принята единогласно и без баллотирования, никто не проголосовал против.

9 ноября. Я первый раз отправилась в Академию, где господин Куапель произнес для меня краткую благодарственную речь; меня приняли со всей возможной любезностью. […]»62

Остался официальный документ – академический отчет о том заседании, на котором решался вопрос о принятии Розальбы в лоно этого достойного учреждения. Вот наиболее интересная часть из него: «Сегодня на Генеральной ассамблее господин Директор представил Академии мадемуазель Розальбу Каррьера, которая была встречена собравшимися с любезностью, достойной ее заслуг. Заседание было открыто, господин Куапель произнес короткую хвалебную речь от имени Академии, речь эта была встречена аплодисментами. Она обещала прислать одно из своих произведений». Как указывает Сенсье, последняя строка была дописана позже другим пером. Под «ней» имеется в виду, несомненно, Розальба. Далее приводятся некоторые общие слова о достоинствах тех, кто решил посвятить себя искусству, и подписи присутствующих на заседании63.

В качестве произведения, представленного Розальбой на суд академиков, фигурировал выполненный пастелью портрет короля. По всей видимости, по итогам голосования Розальба была признана назначенной. Собственно звание академика было получено ею более двух лет спустя, 28 февраля 1722 года, для чего Розальба отправила в Париж другое произведение – изображение Музы, коронующей Французскую академию64