Веселые каникулы мажора

Глава 39

Лето 1998 год. Василиса.

Когда-то помню в детстве я, мне пела матушка моя,

О том, что есть счастливый край, в котором жизнь не жизнь, а рай.

Там нет ни слез, ни бед, ни бурь, а в небе чистом как лазурь,

Над очертаньем рек и сел па́рит, па́рит степной орел.

Не улетай, не улетай, еще немного покружи

И в свой чудесный дивный край ты мне дорогу покажи.

И хоть он очень далеко ты долетишь туда легко

Преодолеешь путь любой, прошу возьми меня с собой…

Возьми меня с собой…

©️ Александр Маршал — «Орел»

— Вась… Василис, — испуганный и очень тихий голос.

Знакомый голос зовёт меня, распластавшуюся под тяжестью… Мамочки!

Визжу так, что у самой же закладывает уши, но рот тотчас закрывает ледяная ладонь.

Начинаю брыкаться в панике, не совсем понимая происходящее. Выхватываю картинку разрозненными частями и еще сильнее брыкаюсь, забыв о том, как пару минут назад прощалась с жизнью.

Выстрелы… Они мне не вспомнились, они… были…

Луч солнца как в насмешку отражается от гладкого бока пистолета, небрежно брошенного на деревянном полу.

Тяжесть, которая давит сверху, это… это…

— Ааааааа, — ору снова, и снова ладонью перекрывают доступ к кислороду.

— Вась, не ори, Вась! Послушай…

Но я не слышу. Вдыхаю, выдыхаю и качаю головой, показывая, что больше не буду голосить, хоть и хочется. Лучше вообще отключиться и не видеть, но где же взять такую роскошь, как умение впадать в беспамятство по желанию.

Дышу, дышу, дышу, во все глаза рассматривая Вику.

— З…ззззачем? — это максимум, который могу выдать.

— Потом, — шепчет сестра. — Помоги мне. Да помоги же, — злится, видя, что я не шевелюсь. — Надо стащить его и спрятать… хотя бы в бане…

Зажмуриваюсь до боли в веках и, стараясь не смотреть на Петра, отпихиваю ладошками отяжелевшее тело. Неживое тело.

Боже! Он же… Он…

Мне это кажется?

Но нет, всё происходит наяву: мёртвый отчим, изо рта которого течет струйка крови, а вся одежда заляпана бурыми пятнами, удушливый запах пота и биологических жидкостей в совокупности составляют невыносимый коктейль.

— Вася, быстрее! — торопит сестра, и я наконец-то отвоёвываю свободу.

На коленях выползаю из угла и помогаю Вике. Отвожу взгляд, но, когда он все-таки попадает на рваные края ран, сгибаюсь пополам. Меня рвет до спазмов, до жуткой боли в желудке.

— Ваааасяяяя, — уже с отчаянием кричит Вика, и я медленно по стеночке поднимаюсь на ноги.

Мы слышим, как хлопает калитка, отдаваясь вибрацией по металлическому забору. Замолкаем и замираем, понимая: это кто-то чужой.

— А если он был не один? — почти одними губами спрашиваю сестру.

— Один, — мотает она головой. — Я проверяла.

Не успеваю спросить, когда она успела. Совсем рядом раздаётся имя нашей бабушки, потом мамы, а потом…

Потом в дверном проеме, загораживая свет, возникает незнакомый мужчина.

Быстр оценивает картину и громко присвистывает.

Вика белеет так сильно, что на ее лице даже губы сливаются с цветом кожи. Только глаза выделяются, из которых быстро-быстро капают крупные слёзы.

Пока мы в оцепенении не знаем, что делать, и с силой стискиваем одежду Петра, мужчина оборачивается и насмешливо зовёт спутника:

— Серый, а ты боялся, что опоздаем. Тут дамы уже справились без нас. Василиса, я правильно понимаю?

— Она, — в предбаннике совершенно не остается места, когда Кейс входит внутрь. Бросается ко мне и поддерживает за плечи, отцепляя задеревеневшие пальцы от куска ткани.

Все также придерживая, выводит на свежий воздух, пока незнакомец о чем-то спрашивает Вику и помогает сестре присесть на траву возле бани.

— Никуда не уходить, — строго приказывает, и оба они скрываются от нас, плотно прикрыв дверь.

Пожарная машина с трудом разворачивается в узком проезде, чтобы залить в бак новую порцию воды. Только это лишнее: баня выгорела дотла, пока они ехали.

Ни одна из построек не пострадала. Об этом позаботился Сергей со своим отцом. О том, что незнакомец и есть папа Кейса, выяснилось позже. Сначала долго сидели, прислушиваясь к шуму внутри, и разговаривая.

— Почему? — я ещё пытаюсь сформулировать вопрос, а Вика уже его понимает.

— Почему? — переспрашивает, и жует травинку, сорванную у ноги. Раньше бы она никогда не дотронулась даже, а сейчас жуёт стебелёк, прислонившись затылком к нагретым за день брёвнам. — Почему… Ты знаешь, я ведь тебя ненавижу. Ненавидела, если точнее. Столько лет ненавидела, сколько лет его любила.

Мне больно шевелиться, но я все равно кривлюсь на викино признание.

— Осуждаешь? Имеешь право. Я же сначала думала, что пройдет. Увидела его давно. Он тогда моложе был. Красивый такой, одет хорошо, пах вкусно. Мы встретили его в магазине с мамой. Вежливый, приятный. Мне кажется, я тогда уже пропала. Рассказала маме, но она меня наказала, запретила даже думать. Я-то тогда еще в школу ходила, а Петя… Петя уже был успешным мужчиной. Знаешь, это как… одержимость… Как наваждение… Нельзя, но ничего не можешь с собой поделать…

Вика говорит рвано. Часто делает паузы, прикрывая веки. А я не могу толком вдохнуть.

— Так я и заболела им. А потом… Потом Петя женился на маме. Я, Вась, пыталась… Пыталась понять… Уговаривала себя, запрещала… А сама все равно мечтала. Ждала, когда вырасту и он рассмотрит меня… Но он… Он… — Вика срывается и плачет, не давая мне приблизиться. — Он выбрал тебя. Я же видела, как он смотрит… Как мужчина, Василис… А ты не замечала… Боялась его, пряталась, ещё больше подогревая… Однажды я подслушала их с мамой разговор. Она просила не трогать тебя, но Петя пригрозил, что убьёт всех… Тогда я увидела, как он ударил маму… И я… Я порадовалась, Вась! Порадовалась…

Плач переходит в смех, а потом снова в плач.

— Я же решила, что это мой шанс. Пришла к нему, а он заржал, как конь, и выгнал, пообещав, что в следующий раз отдаст меня своим головорезам… Нормального человека это бы отвернуло, но я, наверное, ненормальная… Я отступила, не переставая верить… Ненавидела себя и всех… Его ненавидела… Петю… И любила, Вась… Так любила… А сегодня, когда он… Я не смогла… Хотела запереть вас там, чтобы он наконец-то получил уже тебя и успокоился… Даже придумала, как скажу ему, что готова молчать в обмен на… Ужасно, да? Я ведь правда так думала… Но не смогла… Струсила… Побежала за пистолетом… Знала, где он хранит… Я вообще многое о нем знаю… Знала… Взяла и… нажала… Один раз, первый… А потом еще… и еще…

— Где Вика? — Сашка накидывает на плечи свою кофту, укутывая, потому что меня трясет. — Ей лучше?

— Не знаю, — всё ещё отходя от откровений сестры, стучу зубами, пытаясь согреться.

Её в дом на руках отнес отец Кейса, что-то вколов. Мы даже не уточняли, что именно. Я говорить-то нормально начала сейчас… с Сашкой.

— А вы… Вы откуда узнали? — этот вопрос мучает, конечно.

Очень вовремя они появились. Очень вовремя и быстро «решили проблему», как выразился Сергей, усадив меня к подруге на заднее сиденье огромной машины.

— Нас Павел Андреевич нашёл. Точнее, не он сам, а через деда Семёна. Помнишь, мы видели, как мой папашка приезжал к нему на шикарном автомобиле? Он с папой Сережи был. Только не спрашивай, что они делали, ладно? — подружка заглядывает мне в лицо. — Я не могу рассказать.

— Ладно, — равнодушно соглашаюсь. У меня нет сил переварить столько всего разом.

Может быть, позже я и задумаюсь, но явно не в ближайшее время. И явно не сегодня.

— Ну вот. Они про отчима твоего узнали еще раньше. Он приехал сюда налаживать связи, и как раз с конкурентами… Короче, с врагами Кейсов. Это их, кстати, настоящая фамилия, прикинь?

Снова киваю, отмечая про себя: враги, Кейсы…

— Ладно, тебе точно не до этого. Я отвлечь пытаюсь просто. Может, ты поспишь? Давай вернемся в машину?

— Нет, Саш. Не хочу, — обхватываю себя руками. — Я лучше домой.

— Стой! Нам сказали здесь стоять, — и я послушно остаюсь рядом с подружкой.

Так и стою с ней, ощущая молчаливую поддержку, до возвращения всех родных.

Бабушке становится плохо с сердцем, дед крякает и наливает себе целый стакан самогона, а мам не отходит от Вики, меняя её на лбу компрессы.

О причине пожара мы молчим. Никто не должен узнать… Никогда…

«Никогда», — повторяю про себя, словно со стороны наблюдая за всеми.

Взрослые списывают на испуг и стресс, но я-то знаю…

Знаю, что кровоподтёки на лице и теле не из-за попыток погасить огонь и спасти вещи…

Знаю, что до конца дней буду помнить липкую испарину на спине и парализующий ужас. И остекленевшие глаза с застывшим в них удивлением, тоже будут сниться…

Если я смогу теперь уснуть.

— Василиса? Вааасенькааа, — зовут и осторожно встряхивают за плечо.

Над кроватью, склонившись, стоит Павел Андреевич и будит меня. Не заметила, что задремала, уткнувшись лицом в колени. Лечь полностью было страшно, я так и сидела, разглядывая звездное небо сквозь занавески.

Считала светящиеся точки и прислушивалась к дыханию Вики, даже во сне всхлипывающей. Странно, но больше я не испытываю в отношении неё злости. Непонимание, быть может, или неприятие после откровений. Слишком тяжело выразить понимание даже внутренне. Смогу ли хоть когда-то?

— Здравствуйте, — вспомнив, что папа Барса ждет ответа, спускаю ноги с кровати и, пошатываясь, встаю.

Удерживаю равновесие, подавляя тошноту, и бреду умываться.

Плескаю в лицо холодную воду из бочки у крыльца, и мочу ладони, чтобы пригладить волосы.

Дядя Паша наблюдает за мной, стоя в паре шагов.

— Тебя бы врачу показать, Василис, — задерживает внимание на синяках. — Ты вчера дыма не наглоталась?

— Не успела… кажется, — сипло выдаю.

Чего-чего, а от дыма я была на расстоянии.

— И всё же надо бы. Ты пока собирайся, а я с твоей мамой поговорю.

— Куда? — равнодушно одергиваю футболку, надетую вместе с шортами.

Футболку моего Барса.

— К Андрею. Николаю удалось невозможное…

Павел Андреевич говорит что-то еще, но я уже бегу к его машине и нетерпеливо дергаю за ручку.

Ёрзаю на сидении всю дорогу до города, смотря чётко вперед. Тётя Лида промокает глаза, а я сдерживаюсь. Плакать буду потом, от счастья.

Вика, отчим, пожар… Всё отходит на второй план в ожидании самой важной встречи в жизни. И каждая минута, разделяющая нас, тянется невыносимо медленно.

Наверное, я поступаю нечестно, но в длинном тёмном коридоре, в который нам открывают тяжеленную дверь, бегу впереди, спотыкаясь.

Чуть ли не сбиваю с ног конвойного (слышала, что его так называли мужчины в погонах), прорываясь в камеру.

Ступаю на бетонный пол и сразу вижу своего Барса. Кроме него никого больше не вижу и не слышу.

Кажется, одним прыжком преодолеваю оставшиеся метры, а на деле еле ноги переставляю.

Касаюсь тёплой кожи и зову:

— Андрей? Андрюш… — жду, но Барс не шевелится. Из груди вырывается хриплый всхлип, когда поворачиваю голову к его папе: — Дядя Паша, почему он не отвечает?

*Исп. — Александр Маршал «Орел»