Веселые неприятности трех путешественников в Скандинавии

Глава 1

Признаюсь читателям совершенно откровенно: никогда в жизни я не вылезал из своей норы и просто умирал от желания отправиться в путешествие. Страсть эта, которую мне между двадцатью и тридцатью годами удавалось подавлять, со временем только возрастала. Я прочел по этой части все, что можно, и даже то, что нельзя, и это чтение, как ни странно, не привело к помутнению рассудка, которым наделила меня природа.

После того как я прочитал о путешествиях Кука[1], Росса[2], Дюмон-Дюрвиля[3], Ричардсона[4] и даже Александра Дюма[5], у меня осталось еще достаточно аппетита, чтобы жадно проглотить шестьдесят шесть томов «Живописной Вселенной», а также сочинения бенедиктинцев, которых даже строгий устав их ордена никогда бы не обрек на знакомство с этими трудами. Приключения, открытия, экспедиции, экскурсии, паломничества, походы, эмиграция, исследования, путевые заметки, скитания, странствия, туризм — все эти магические слова, обозначающие одно и то же понятие, скрещивались, перемешивались, сливались, комбинировались, кружились вихрем в моем мозгу. От этого я словно заболел. Ностальгия по дальним странам всерьез овладела мною. Я должен был любой ценой уехать из Франции, покинуть родину, бежать из отчизны, где больше не мог ни дышать, ни жить.

Не знаю, охватывала ли когда-либо моих читателей какая-нибудь неодолимая страсть, но очень на это надеюсь. В таком случае они поймут, в каком состоянии находился я после десяти лет непрерывного чтения, сколько соблазнительных картин вставало у меня перед глазами, какое нетерпение горело в душе, снедаемой только одним желанием. Я доходил до полного отождествления себя самого с великими путешественниками, книгами которых увлекался. Я открывал страны, ими открытые, вступал от имени Франции во владение островами, над которыми они в свое время водрузили наш флаг, был Колумбом в Америке, Васко да Гамой в Индии, Магелланом на Огненной Земле, Жаком Картье[6] в Канаде, Куком на Новой Каледонии, Дюмон-Дюрвилем в Новой Зеландии, французом всегда и везде — на просторах Лабрадора и Мексики, Бразилии и Гвинеи, Конго и Гренландии, Перу и Калифорнии. В соответствии с изречением Шатобриана[7], земля казалась мне слишком маленькой, потому что ее можно было обогнуть, и я сожалел, что существует всего лишь пять частей света[8].

Прошу заметить, что я никогда не покидал ни территории Франции, ни своего департамента, никогда не оказывался сколько-нибудь далеко ни от Парижа, ни от своего квартала, своей улицы, своего дома, своей комнаты. Именно в ней, среди четырех стен, увешанных географическими картами, я постепенно повышал уровень своих знаний в этой области. Мне уже не хватало книг о путешествиях. Я подписался на журнал «Путешествие вокруг света». Это было последним ударом. Меня прикончили гравюры. Карандашные рисунки Доре[9], Дюран-Браже[10], Риу[11], Адамара[12], Жирарде[13], Фландена[14], Лансело[15] — художников талантливых настолько, что они были способны изобразить то, чего никогда не видели, — окончательно распалили мое воображение. Я должен был любой ценой отправиться в путешествие, иначе мне пришлось бы покинуть этот мир. Под словами «любой ценой» я, естественно, подразумевал не слишком высокую цену, потому что наш министр финансов не собирался открывать мне дополнительный кредит. А поскольку я не владел искусством перебрасывать средства с одного счета на другой и не мог тратить на войну деньги, предназначенные на развитие сельского хозяйства, то и путешествовать как набоб я не мог.

Как только жажда странствий овладела мной, у меня не стало ни секунды передышки. И после долгих раздумий я выбрал для своих исследований Скандинавские страны. Гиперборейские земли[16] притягивали меня словно стрелку компаса, сам не знаю почему.

Впрочем, других стран нашлось под рукой не очень-то и много. Кто же не совершал более или менее длительного путешествия по Италии, Германии, Швейцарии, Алжиру! Кто из моих читателей хоть чуть-чуть не прогулялся по Альпам или Пиренеям? Ведь нет ничего проще, и многие отказываются от подобных путешествий именно потому, что считают их легкой прогулкой! Я полностью разделяю эту точку зрения. Более того, я люблю страны с холодным темпераментом. Скандинавия мне подходит еще и потому, что включает в себя три поэтические страны: Швецию, Норвегию и Данию, туманные, словно поэзия Оссиана[17]. И потом, пришлось бы пересечь море, а что же за путешествие без плавания, хотя бы небольшого.

Мне очень нравились некоторые норвежские и датские пейзажи, которые я видел на страницах журнала «Путешествие вокруг света». Я полагал, что, странствуя там, смогу увидеть и увеличенную копию Швейцарии, и уменьшенную — Северной Америки, и гренландских эскимосов, напоминающих дикарей Океании, и вообще всё то из ряда вон выходящее и обыденное, что постоянно мне грезилось, то, что видели немногие из тех, кто имеет пагубную привычку записывать свои путевые впечатления. И наконец, это регион одновременно и совсем новый, и очень древний, отвечающий самым безумным ожиданиям моего воображения. Добавлю еще кое-что, но пусть никто не подумает обо мне плохо.

Просматривая книгу г-на Эно о Норвегии[18], я наткнулся на следующий любопытный пассаж:

Такое утверждение любимого писателя поразило меня. Оно совершенно противоречило моим самым элементарным познаниям в физике. Противопоставление, сделанное автором, выглядело красиво, но оно возмутило кружок молодых ученых, да и я до той поры считал, что показания и термометра и барометра по мере подъема на гору должны уменьшаться: первые — потому что понижается температура, вторые — потому что уменьшается давление. Антагонизм этих двух инструментов мне показался странным. Я сказал себе, что Норвегия, должно быть, очень любопытная страна, если там происходят подобные вещи, и решил отправиться туда, чтобы все понаблюдать на месте.

Но в одиночку путешествовать нельзя. В странствиях, как в трагедиях, необходим хотя бы один напарник. Если рядом не окажется любезного Акаста[19], кому же сообщать о своих впечатлениях? Как одному зажечь калюмет[20] у огня совета, собранного для выработки важного решения? На ком выместить плохое настроение? Когда-то давно я посещал курс лекций А. Карра[21]. Одна из них была посвящена относительности дружбы. Так что я знал, как много можно получить от друга, если обходиться с ним бережно. И вот я начал отыскивать свою вторую половину, решив подчинить ее всем капризам первой.

Я был знаком с лучшим малым в мире, добрым, остроумным, правда, немного апатичным и несколько медлительным, да еще с довольно короткими ногами, что мешало ему стать хорошим ходоком, зато поэтом в душе, а следовательно, способным видеть в путешествии прекрасное, даже когда его нет и в помине.

«Он свободен, — убеждал я себя, — а значит, согласится последовать за мной. (“Последовать за мной” — очень подходящее выражение, ибо я так и представлял, что он всегда будет шагать позади меня.) Предложим-ка ему отправиться в экспедицию».

В один прекрасный день я так и сделал. Он принял мое предложение, не заставляя себя упрашивать. Его звали Аристид И.[22]. Это был талантливый музыкант, мечтавший увидеть Эльсинор[23], поскольку занимался сочинением музыки к «Гамлету».

— Скандинавия! — воодушевился он. — Посетить страну Одина[24], Тора[25], Фрейра[26], трех богов Валгаллы[27], известных под именами Высокого, Равно Высокого и Третьего![28] Поклониться Фрейе[29], богине любви, Эгиру, богу океана, Кару, богу ветров, Локи[30], богу огня, Тиру[31], богу войны, и Браги[32], богу красноречия! А волк Феурис, которого будут держать на цепи до самых последних дней мира![33] Принести жертву трем паркам: Урд, прошедшему, Веранди, настоящему, и Сигулде, третьей![34] Вдохновиться песнями древней Эдды[35] и образами скандинавской космогонии! Присесть к очагу древнейшей семьи: Снера (снег), и трех его дочерей — Фёун (обледенелый снег), Дривы (подтаявший снег) и Мьоль (снег различных оттенков белого)! Друг! И ты еще мог подумать, что у меня появятся сомнения!

Я был испуган этой неожиданной эрудицией! Вы просто не представляете себе, на что способен музыкант, сочиняющий партитуру. Стоит заметить, что в области истории познания композитора намного превосходят исторический багаж либреттиста. Я уже готов был пожалеть о своем предложении. Мне не очень-то нравился компаньон, увлеченный путешествием больше меня самого. Послушать его — так это он поведет меня, а я буду следовать позади.

Наконец я преодолел свои сомнения: в конце концов, друзья так редки в нашем XIX веке. Аристиду пришлось прервать поток своей эрудиции, угрожавший затопить нас обоих, и соглашение было заключено.

— Когда мы едем? — спросил он.

— В июле, — ответил я, — сейчас на дворе май, так что у нас есть время для подготовки.

— Решено?

— Решено.

— Вот и хорошо! — сказал мой музыкант. — Я как раз успею прочесть о Скандинавских странах все, что возможно.

Это звучало угрожающе, но в тот момент, когда я покидал пришедшего в восторг композитора, меня осенило.

«Путешествовать вдвоем, конечно, очень хорошо, — рассуждал я, — но, если возникнет трудное положение, двоих будет недостаточно. Трое хороших друзей способны на большее! Возможно, в путешествии по этим незнакомым странам возникнут какие-нибудь опасности, так что лучше, чтобы нас было больше. Этот музыкальный дьявол может начать таскать меня по связанным с мифами местам, где мне делать нечего. Он же бретонец, иными словами, мул, идущий только туда, куда хочет попасть. Пусть нас будет трое. Во все времена этому замечательному числу приписывали волшебные свойства: пифагорейцы и платоники относили его к совершенным числам. У греков было трое великих богов, три грации[36], три парки, три фурии[37], трехликая Геката[38], у индусов — Тримурти[39], у римлян — трое Горациев[40], у христиан — Троица, Отец, мать и ребенок втроем образуют семью. На небе трое Царей;[41] литургию служат три священника; в природе есть три царства. В уголовном суде заседают трое судей, на Скандинавском полуострове расположены три королевства, а в Англии троекратным хрюканьем одобряют либеральные резолюции! Число три нравится богам! Пусть же нас будет трое! И да поможет нам небо!»

Сознаюсь, к стыду своему, что все эти блестящие аргументы, все эта неопровержимые доводы прикрывали мое опасение быть отодвинутым музыкантом на второй план. И поскольку моя другая половина причиняла мне сильное беспокойство, я принял решение искать третью треть собственного существа. Дело это было не из легких. Я по очереди обращался ко многим своим друзьям, и все они вежливо отказались.

— Поехать в Швецию? — говорили мне. — Странствовать по Норвегии? Шагать по Дании? Да существуют ли такие страны? Не выдумали ли их для сохранения европейского равновесия? Может быть, это такие же условные понятия, как параллели и меридианы? Эго же фантастические края, где никто не бывал и откуда безумцы, решившие туда отправиться, не возвращаются! Что вы хотите там делать?

— Просто посетить их.

— Такие страны не посещают! — возражали мне. — Вам приходилось когда-нибудь встречать шведа или норвежца?

— Никогда в жизни.

— Ну, и?..

— Но существуют же королева Кристина[42], Мональдески[43], Балет Густава[44], Линней[45], Бернадот[46].

— Вы их видели?

— Нет, но я слышал про них.

— И этого вам недостаточно! Полноте! Будьте разумны и скажите откровенно, что вы хотите увидеть в Норвегии?

— Пропасти.

— Пропасти! Да их полно и в Париже — скатишься — не заметишь. Не стоит труда забираться так далеко!

— Согласен, но…

— Да знаете ли вы язык этой страны?

— Нет.

— У вас что, много денег?

— Совсем мало!

— И вы собираетесь путешествовать за границей? Вы сошли с ума?

Сошел или нет, но я оставался верным своей мечте. Меня не трогали никакие доводы: ни самые серьезные, ни узкоспециальные, хотя люди практичные и сопровождали их пожатием плеч. Подобно Диогену[47], я продолжал искать человека.

Более счастливый, чем философ из Синопы, и уж конечно лучше, чем он, одетый, я в конце концов нашел его. Это был адвокат, которому его многочисленные клиенты предоставили отпуск на неопределенное время. Звали его Эмиль Л.[48], и он обладал такими длинными ногами, что легко мог бы одолжить несколько сантиметров композитору. Если принять во внимание, что его якобы подтачивали три или четыре смертельные болезни, держался он молодцом, и к тому же это был один из тех людей, что не привыкли останавливаться на полдороге.

Когда я поделился с ним своим замыслом, он улыбнулся, сделал три шага по метру с четвертью и сказал:

— Великолепный проект, дорогой мой! Посетить скандинавские государства! Изучить Конституцию 1809 года[49], постановления парламента Швеции, страны, которая первой удостоилась чести иметь представительское правительство! Прочитать постановления Стена Стуре Старшего[50], включавшего в национальное представительство крестьян! Услышать выступления Андерса Даниэльсона[51], самого замечательного оратора Вестерготии![52] Перелистать сборник законов 1822 года! Увидеть, как функционирует koemnestroett[53], суд первой инстанции, radhustroett[54], апелляционный суд hofroett[55], высшая судебная инстанция, и, наконец, hogstadomstol, верховный суд под председательством министра! Порыться в специальных законах, самый любопытный из которых дает право женщинам уезда Веренд разделять наследство с мужчинами в память о победе, одержанной ими над датчанами![56] Просмотреть труды профессоров Афзелиуса[57], Валенберга[58], Сванберга[59], Йефера[60], Фриса[61], Нильссона![62] Пройтись по университетам Лунда[63] и Уппсалы![64] Да это же мечта всей моей жизни, исполнение самых заветных желаний!

Мне казалось, что потопы кончились, когда была придумана радуга, но я ошибался. Наконец через сорок минут, хорошо еще, что не через сорок дней, поток иссяк.

— Когда отправляемся? — опережая меня, спросил Эмиль.

— Первого июля, — ответил я. — Теперь у нас май, и времени на подготовку хватает.

— Решено?

— Решено.

— Хорошо, натаскаю себя в норвежском законодательстве, — заметил адвокат, расставаясь со мной.

«Да уж, — подумалось мне, — ну точно, быть мне ведомым!»

Адвокат познакомился с музыкантом. Все шло как по маслу.

Я отказался от мысли искать четвертого компаньона. Да и кого взять? Врач без конца бы говорил о слоновой болезни и проказе у ихтиофагов[65], военный — о казармах и маневрах, аграрий — о дренажах и севооборотах! Нет, ничего такого от своего путешествия я не хотел. Мне всего-то и нужно было, чтобы по мере продвижения перед моими глазами спокойно, одно за другим, представали чудеса природы. Меня мало беспокоил стиль здания, если оно хорошо вписывалось в пейзаж, и распределение пород внутри горы, после того как я взобрался на вершину.

В общем, моими компаньонами стали два симпатичных малых; впрочем, нет никого покладистее адвоката, если только он не облачен в одежды противоположного пола[66]. Что же до музыкантов, то они полностью опровергают мнение Гесиода[67], считавшего их, вместе с гончарами и кузнецами, самыми завистливыми людьми в мире. Разумеется, поручиться за горшечников и молотобойцев я не могу.

В течение двух месяцев, предшествовавших отъезду, мы часто собирались втроем, целыми часами разглядывали карты и спорили о маршруте. Эмиль довольно хорошо говорил по-английски, и, так как издательский дом «Ашетт»[68] еще не выпустил своего «Жоанна»[69] по Скандинавии, он погрузился в «Мёррея»[70], повергнув меня в отчаяние, потому что эти проклятые книжки вечно преподносят что-нибудь неожиданное.

Я накупил самых лучших карт Швеции, и мы с компасом в руках пожирали расстояния, пересекали потоки, взбирались на горы по пологим склонам.

— Эге! — говорили мы. — Как подумаешь, что все это придется делать на местности!..

И наши физиономии расплывались от счастья, смешанного с гордостью. Длинные ноги Эмиля покачивались, готовые преодолевать пространства. Что касается меня, то я чувствовал, что поспеть за ним могу лишь с большим трудом. Аристид же чувствовал себя несколько утомленным уже сейчас.

— Я, — не уставал повторять адвокат, — не отношусь к тем людям, которые думают, что узнали страну, проехав ее по железной дороге! Я намерен посмотреть всё!

— И я тоже! — отвечал я. — Нам нечего спорить на этот счет.

Наконец, после многочисленных препирательств, вызванных крайним возбуждением, было решено, что путешествие начнется в Швеции. Нам предстояло по железной дороге Кёльн — Ганновер — Гамбург добраться до Любека, а там сесть на пароход, отправлявшийся в Стокгольм. Плавание обещало быть замечательным. Мы решили, что, пересекая север Германии, постараемся осмотреть всё самое примечательное.

Июнь тянулся очень долго, несмотря на то, что содержал всего тридцать дней. Солнце сияло по пятнадцать часов в сутки, и я был едва жив. Воображение уносило меня далеко. Я не мог найти себе места. Я тренировался подобно заправскому жокею перед скачками: долгие прогулки по просторам Сен-Дени должны были приучить меня к выносливости в седле; когда же я карабкался на Монмартрский холм, тот буквально раздувался от гордости, потому что в этот момент заменял собой настоящую гору. Легкие мои привыкали к интенсивному дыханию. Отсюда мой взгляд окидывал великую столицу, которую я про себя называл Парижским океаном. Потом, спустившись, я с легким презрением поглядывал на прохожих, которые, никуда не собираясь уезжать, шагали себе по обыкновенным улицам, в то время как существуют дороги, бегущие по узким теснинам, существуют равнины, на которые грозно обрушивается море, а не просто течет мирная Сена, и я, признаюсь, жалел их — они никогда не увидят Норвегии!

Из «Словаря практической жизни» г-на Г. Белеза[71] я постарался почерпнуть сведения, необходимые путешественникам. Прежде всего он рекомендовал запастись паспортом. В наших канцеляриях на это уходит гораздо меньше времени, чем в иностранных. Господин Белез советовал предпочесть паровые суда парусным. Таково было и наше мнение. Он убеждал взять в дорогу немного рома и табака. «Эти два продукта, — объяснял он, — если ими угостить в нужный момент, помогут завоевать доверие и дружбу матросов, а уж с ними-то никогда не стоит портить отношений». Я старательно переписал эту рекомендацию. Господин Белез настаивал на большом количестве обуви и на том, что самой удобной одеждой являются резиновые плащи (!). Наконец, заканчивая свои напутствия, он буквально умолял захватить с собой огнестрельное оружие, но не столько для того, чтобы защищаться, сколько для того, чтобы подать сигнал о помощи. «Потому что, — писал он, — есть, к сожалению, масса примеров, когда туристы, падая, ломают себе ноги и гибнут на близком расстоянии от мест, где им была бы оказана помощь, если бы они могли дать о себе знать хотя бы звуком выстрела».

Фраза господина Белеза несколько длинна, но в конце концов она дошла до меня и привела в полное восхищение. Я тогда подумал, что лучше уж стараться не упасть, чем заботиться о том, чтобы вызывать помощь!

Снабженные столь ценными рекомендациями, мы отправились за покупками. На фабрике Дееля и Майора каждый из нас нашел для себя великолепный резиновый плащ ценою двадцать пять франков. В наше дорожное снаряжение еще входили чемодан из свиной кожи, с полотняной подкладкой, солидная трость и саквояж с ремешком из лакированной кожи. Я к тому же стал еще счастливым обладателем револьвера. Кроме того, каждый получил по оплетенной бутыли с водкой, киршвассером или ромом. Адвокат купил коленную чашечку осла, чтобы черпать воду из горных потоков. Она обладала одним ценным качеством: самая чистая влага в ней становилась вонючей. Я вооружился английской записной книжкой, снабженной надписью «Патент Генри Пенни», Аристид — нотной тетрадью для записи народной скандинавской музыки, а Эмиль — счетной книгой, так как он заведовал нашей кассой.

С большим трудом все вместе мы наскребли 3500 франков. С такой суммой можно было отправляться хоть на край света.

Две тысячи франков мы обменяли на иностранную валюту, а еще тысячу обратили в переводной вексель на одного стокгольмского банкира.

Один из моих друзей, за тридцать лет заработавший в деловых кругах прочную репутацию, представил меня барону Ротшильду.

Прежде я не был знаком с этим крупным финансистом и тем не менее вошел в его бюро весьма уверенно — в конце концов, я был клиентом. Разумеется, он даст мне вексель, но я заплачу ему проценты и комиссию; следовательно, барон Ротшильд станет моим должником. Итак, я вошел с высоко поднятой головой — в конце концов, человек, вносящий в банк сумму в полторы тысячи франков, имеет право держаться независимо.

Генрих Гейне[72] рассказывал, что однажды ночной горшок господина барона целый день простоял в его приемной и вся толпа просителей натыкалась на него по дороге в кабинет банкира. Я поклялся самому себе, что, если подобный предмет окажется на моем пути, я не сниму перед бароном шляпу, и не из заносчивости, а чтобы отплатить за удар, нанесенный моему чувству собственного достоинства. К счастью, я не подвергся этому испытанию.

Короче, я получил вексель на…[73] банк в Стокгольме, но никто не обратил на меня никакого внимания. Я состроил презрительную гримасу (!) барону, сидевшему за настоящим частоколом из ручек звонков на его рабочем столе, свысока посмотрел на него и ушел.

Мои товарищи, в свою очередь, запаслись кучей рекомендательных писем, адресованных французским консулам в Швеции и даже какому-то врачу в Христиании[74]. Это показалось мне совершенно излишним.

Наконец июнь миновал, но отъезд перенесли на второе июля. Еще день задержки. Мы уже давно трогательно распрощались с заплаканными родственниками. Была также достигнута договоренность, что, если кому-нибудь из нас суждено будет погибнуть в пути, труп на родину мы возвращать не станем.

Есть в Париже Центральное северное агентство. Там мы заказали билеты до Стокгольма через Любек. В этот порт надо было прибыть так, чтобы подняться на борт судна в пятницу вечером пятого июля. Следовательно, если мы хотели задержаться на сутки в Гамбурге, времени терять было нельзя.

Билеты в вагон поезда и в каюту первого класса стоили двести десять франков. Втроем мы отправились в агентство, и там глаза мои не могли оторваться от картины, изображавшей, как «Свея» пересекает Балтику.

Взяв деньги, агент вручил нам маленькие красные тетрадочки, листки которых постепенно будут отрывать по дороге, и билет, открывавший дорогу на борт «Свей».

Наконец-то пришел этот вторник. Я уже в течение восьми дней не выходил из дому без резинового плаща и дорожной сумки.

Пусть мои читатели не пожимают плечами. Возможно, небо обделило их тягой к путешествиям, воображением и способностью находить на больших дорогах только хорошее. Если же священный огонь в них горит, то пусть читают мои записки и получают из них сведения о ценах на вещи и услуги транспорта. А потом пусть отправятся в Швецию, Норвегию, Данию! Это страны не для всех, там не найдешь удобств! Но что за важность? Это ведь и есть настоящее путешествие! Равнины, горы, леса, ручьи, стремительные потоки, реки, озера, моря, скачки верхом, пешие переходы, езда в почтовой карете, на двуколке, на какой-нибудь таратайке, крутые подъемы, опасные спуски — у вас будут все условия, чтобы сломать ногу к своему огромному удовлетворению, и если вы испытаете хотя бы половину того счастья, что выпало на мою долю, то богатых впечатлений и чудесных воспоминаний вам хватит до конца ваших дней!

В половине пятого мы явились на вокзал Северной железной дороги. Пульс у меня бился со скоростью девяносто ударов в секунду! А вдруг я что-нибудь забыл? То и дело я ощупывал свои набитые карманы и проверял саквояж — его застежка каждую минуту щелкала под моими пальцами. Наконец чемоданы взвесили, облепили наклейками и погрузили. С победным видом я первым вошел в зал ожидания. Раздался звонок, двери отворились, и через мгновение мы уже сидели в нашем купе: Эмиль и Аристид глядели назад, я — вперед.

А в пять часов десять минут послышалось громкое шипение, локомотив заревел, поезд тронулся с места, и, к великому изумлению попутчиков, вся наша троица, высунувшись в окна вагона по правой стороне, в один голос закричала: «Прощай, Франция! Прощай!»