Елена Павловна Карпова Весна

Долетит до тебя весть, как далекий в ночи свет:

Если где-нибудь я есть — значит, где-то меня нет,

Ну а если меня нет — значит, где-то должна быть…

но боюсь потушить свет и боюсь тебя позабыть.

Ольга Макеева

Сегодня умер отец… если это можно называть смертью.

Я поняла, что ничего не чувствую, глядя на груду тряпья, еще не так давно бывшего его одеждой. Тело истлело и испарилось быстро: всего несколько часов потребовалось, чтобы от Андрея Яковлевича Заходова не осталось ничего, даже пыли. Ничего… В конце концов, что может остаться от человека, если реально он умер тридцать лет назад?

Он хотел умереть. Долго не мог решиться, но вот теперь…

И мы умрем. Когда-нибудь это должно случиться — и что тогда? Так же как он? Не хочу…

Внутренний голос ехидно подсказал: «а так, как сейчас — хочешь?» Нет. И так не хочу. Но это лучше, чем светобоязнь и всепоглощающий, невыносимый, жадный Голод…

Хлопнула дверь — пришел Данька. Я слышала, как он ходит по квартире, насвистывая и напевая…

— Алька, ты где? — наконец он понял, что я дома.

— Я здесь, — отозвалась я.

— Вау, как светло, — высказался он, входя в комнату, — а папик где?

И тут увидел одежду, лежащую на полу скомканной запятой.

Я оставила его и ушла в свою комнату.

Как непривычно тихо в квартире… Отец вечно чем-нибудь шуршал, щелкал, а порой и выл, когда Голод становился невыносимым, и он должен был… должен был идти на улицы…

Скрипнула дверца шкафа, звякнуло стекло. Я подождала минут пятнадцать и вышла на кухню.

Данька сидел за столом и целенаправленно напивался. Черт, я должна была это предвидеть. Бутылка была пуста уже на треть… впрочем, это ни о чем не говорило — алкоголь действует на нас слабо, а на Настоящих и вовсе почти никак… Хотя отец пил много, очень, литрами — не пьянел, но все равно пил.

Данька поднял голову и посмотрел на меня. Глаза были пока еще ясные.

— Я убью тебя, — вдруг сказал он и взял в руку нож, лежавший рядом с бутылкой.

— Замечательно, — отозвалась я, — ты окажешь мне неоценимую услугу, братик.

— А потом — еще раз. Я знаю, как надо.

Он стал подниматься из-за стола. И почему-то я поверила ему — этим его словам, что он ЗНАЕТ, КАК НАДО.

И я испугалась.

Странно. Только что я сама думала о том, что все осточертело, а теперь… я боюсь. Боюсь умереть, превратиться в ничто.

— А потом? — спросила я.

— Потом — себя, — глухо сказал он.

Нас разделял какой-то метр, я видела, как дрожат его руки и как на лбу проступили капли пота. Данька тоже боялся… что у него не хватит духа сделать то, что задумал…

Телефонный звонок прозвучал, словно выстрел. Я вздрогнула, а Данька выронил нож. Не стал его поднимать, повернулся спиной и поплелся назад в кухню.

Я схватила трубку.

— Да?

— Аля, мне плохо…

— Что случилось?

— Плохо…

— Что, мне приехать? Ты где? Дома?

— Да. Пожалуйста…

— Так. Если можешь — открой замок. Жди меня — я минут через двадцать буду.

Я хлопнула трубку на рычаг, распахнула дверь в кухню…

— Даня! Я к Юрке.

Он не отозвался — сидел за столом, уронив голову на руки. Ох. И этот совсем расклеился — что же мне с вами делать…

— Эй, — я тряхнула его за плечо, — ну-ка поднимайся, поедешь со мной.

— Зачем?

— А ну давай. Надо.

Пинками выпихнула его в прихожую, выдала шапку с шарфом. Он механически одевался, глядя перед собой застывшим взглядом.

На улице нас встретил ветер в лицо и такая метель, через которую не просматривался соседний дом. Я поймала машину, заглянула в салон. Сухощавый мужчина средних лет. Глаза, глаза… как же мне поймать его взгляд? Наконец он сам посмотрел на меня — вот везение! Теперь он отвезет нас туда, куда надо, но потом не вспомнит ни наших лиц ни маршрута… Я запихала Даньку на заднее сидение, сама уселась впереди, и мы поехали.

Юра — Новичок, как и мы с Данькой. Но у него больное сердце, которое слишком сильно подорвала та сволочь, которая и сделала его Новичком… Ему нельзя, совсем нельзя чувствовать себя плохо…

Машина затормозила у подъезда. Шестой этаж, знакомая коричневая клеенчатая дверь с медным номером. Открыто… Это хорошо.

— Закрой дверь, — сказала я Даньке, спешно скидывая сапоги.

В квартире сильно и резко пахло корвалолом. Я пронеслась по коридору, на ходу сняв пальто и зашвырнув в какой-то угол, влетела в комнату… Здесь. Батюшки — совсем зеленый…

— Юри, как ты?

— Ни-чего…

— Держись. Сейчас попробую помочь. Дай руку. Только держись, слышишь! Даня!

Брат появился на пороге.

— Вызывай скорую.

— С ума сошла? — мрачно поинтересовался Данька, — Они же у него кровь брать станут.

— Мне плевать. Он умирает, слышишь? Понимаешь, Даня, ОН СЕЙЧАС УМРЕТ! Если мы срочно не сделаем что-нибудь.

Данька полыхнул глазами и неслышно исчез с порога.

— Юра… Юрочка. Пожалуйста… Милый, хороший… Держись…

Я вливала в него свои силы — но чувствовала, как они уходят в никуда, в бездонную жадную пропасть. Юрка сползал туда. Я вцепилась в него мертвой хваткой, но меня не хватало — он уходил, ускользал сквозь пальцы, просачивался, как песок. Я вцеплялась снова, сильней, но все напрасно.

Он вдруг улыбнулся серыми бескровными губами.

— Я мечтал… что ты будешь рядом со мной, когда я умру… Спасибо, Алюшка. Я… счастлив… теперь… Прости…

— Юра! Ты не умрешь! Не умрешь!

Я поняла, что плачу. Слезы рекой — это плохо. Это просто отвратительно, нарушает концентрацию. Вдруг нестерпимо заныло сердце и накатила странная тошнота и слабость. Я поняла, что еще немного — и буду пуста. До дна.

— Даня… Помоги…

— Даня, — прошептал Юрка, когда брат прикоснулся к его руке, — я прошу тебя… я знаю, ты сможешь… не дай мне вернуться. Я не хочу быть Настоящим. Ты обещаешь мне?

— Обещаю, — Данька опустил голову.

Потом был звонок в дверь, худая врачиха с усталым дицом и злая задерганная медсестра, на которую пришлось посмотреть, чтобы она приступила к своим прямым обязанностям. Они вкололи Юрке какую-то дрянь, но даже дрянь не могла остановить сползание в пропасть…

— Не понимаю, как он до сих пор жив, — шепотом сказала врачиха, — сердце фактически не работает. Какие силы держат его?

Я знала, какие. Но силы закончились — и у меня и у Даньки…

Я проводила врачиху с медсестрой до входной двери. Послушала, как зашумел лифт. Уехали, уверенные в том, что дали успокоительное одной нервной даме… Потом тихо вернулась в комнату.

— Уходи, — сказал Даня.

Он стоял спиной ко мне — но даже когда я передвигалась неслышно, он чувствовал мое присутствие.

— Я хочу проститься с ним.

— У меня очень мало времени. Я должен сделать то, что я обещал Юре. И я не хочу, чтобы ты видела это. Уходи. Иди домой.

И я послушалась.

Я бездумно шла по улице. Неважно, куда — вперед, а там посмотрим.

Прохожие попадались редко — мало кто в такую метель в одиннадцать часов вечера рискует высовывать нос из дома. Отец… Юрка… Две смерти на сегодня — это слишком… слишком для одного Новичка!

Кажется, я выкрикнула это вслух — по крайней мере, одинокий прохожий словно споткнулся и посмотрел на меня. Я поймала его взгляд — молодой парень, лет двадцать пять, ничем не примечательное лицо, светлые глаза… не бойся, ты не запомнишь меня.

Впереди был парк. Не знаю, зачем я пошла туда — увязая по колено в снегу на нерасчищенной аллее, навстречу ветру и снегу.

Энтузиазма моего хватило до первой скамейки — я даже не стала сбрасывать с нее снег, плюхнулась и уткнулась лицом в колени. Плохо… Плохо-плохо-плохо-плохо…

— Проблемы, Новичок?

Я вздрогнула и подняла голову. Двое. Мужчина-Настоящий и девушка-Новичок… Нет. Не Новичок. Я осознала это внезапно, поняв, что срок пребывания этой девушки на земле подходит к концу, она не проживет и полугода… Уходящая. Кормушка. Живая ходячая закуска.

Ненависть — страшная вещь. Мне было все равно, кто он, этот Настоящий, имеет ли какое-нибудь отношение к Юрке или вовсе оказался здесь случайно… Откуда-то вдруг взялись силы, я поднялась со скамейки…

Видимо все это отразилось на моем лице. Глаза Настоящего расширились — и я вдруг отчетливо поняла, что он испугался. Испугался, несмотря на то, что я — Новичок, а он — Настоящий и может меня три раза заткнуть за пояс.

Мужчина попятился, утягивая за собой за руку девушку и стараясь, чтобы она была между мной и им и стал лепетать дрожащим голосом:

— Ты что, психованная? Что я тебе сделал?

— Я вас НЕНАВИЖУ, — сказала я и шагнула вперед.

Не знаю, что подумал Настоящий, но нервы у него сдали окончательно, он отпустил руку девчонки и бросился наутек, причем таким образом, к какому ни один Настоящий в городе обычно не прибегает — то есть на крыльях. Я проводила его разочарованным взглядом, от души пожелав на прощание, чтобы ветер приложил его об какое-нибудь дерево.

Девушка стояла, испуганно озираясь. Потом повернулась и медленно побрела к выходу из парка.

— Погоди, — крикнула я ей вслед, — Да стой ты!

Она вздрогнула, втянула голову в плечи и остановилась.

— Подойди сюда.

Девчонка подошла. Я взяла ее рукой за подбородок, чтобы заглянуть в глаза… М-да. Клиника. Отметился везде, где сумел. С-сволочь.

— Знаешь, что, — сказала я ей, отпуская руку, — когда он в следующий раз придет к тебе — дай ему по морде.

Она закивала.

— Иди. Уходи!

Ушла.

А я снова грохнулась на скамейку — этот эпизод отнял последние силы… Славно было бы так замерзнуть тут… было бы, если бы я не знала, что за этим последует и какой подарочек получат окружающие. Впрочем, что мне до них — они меня тоже не очень-то жалуют.

— У Вас проблемы?

Ешкин кот! Да что ж это за проходной двор такой! Я ведь, когда злая, и ударить могу.

Я подняла голову и обомлела — это был тот самый парень — которого я встретила по дороге и которому, как думала, впечатала в мозги картинку пустого проспекта.

— Вы шли и плакали, я подумал… может, Вам нужно помочь? Пошел следом.

Он виновато развел руками.

Боже мой… Я вдруг поняла, что… да, да… нужно помочь… очень-очень нужно. Осознала, что замерзла, очень устала и… И хлопнулась в обморок.

Я осознавала, что меня куда-то ведут (или несут?), ноги едва слушались, открывать глаза не хотелось, я бормотала что-то неразборчивое и падала, падала в сладкое мягкое забытье все глубже, глубже… Пусть делают со мной все, что хотят, пусть… плева-а-ать…

Проснулась я словно от толчка, открыла глаза и чуть не застонала: солнце. Яркий свет лился прямо в незашторенное окно (как же можно так!), и лучи почти доползли до меня.

Конечно, мы — не Настоящие, которых солнечный свет убивает, но с некоторых пор у меня от яркого света начинали болеть глаза. Говорят, это первый признак недалекого Исхода…

Я резко села (при этом движении с меня свалился серо-синий клетчатый плед) и вот тут-то поняла, что нахожусь не дома и вообще не в каком-либо знакомом месте, а, извините за выражение, черте где.

Где?

В комнате тихо тикали часы, их оказалось возможным увидеть, повернув голову, — старые ходики с потрескавшимся циферблатом и облезлыми когда-то позолоченными стрелками. Кроме «моего» диванчика, на котором я, судя по всему, проспала эту ночь, в комнате был письменный стол, на котором стоял компьютер, пара стульев и книжные стеллажи. Много стеллажей. И книг много…

Так, спала я в одежде. Ладно хоть не в верхней… Пойти умыться, что ли?

Я открыла дверь и вышла из комнаты. Ну, планировка стандартная, ошибиться невозможно. Вот и ванная…

Из зеркала на меня смотрела помятая физиономия с изрядными кругами под глазами. Мда. Ну и видок у Вас, Алена Батьковна. Ночка еще та была, верно?

Да уж. Еще та… и эта. И будущая — тоже.

Вереница ночей, одна другой черней, выстроилась в зрачках моего отражения. И каждая была похожа на предыдущую, хотя не напоминала ее ни в одной мелочи.

А вдруг нам наврали физики и на самом деле никакого отражения света нет, а есть зеркало-окно в другой мир, а там — наши двойники? Интересно. Она — та, что в Зазеркалье, знает о той, которая я? Догадывается? Кто она — тоже Новичок или нет? Увы, через зеркало не поймешь — определить это можно только в реальности…

Но у Настоящих нет отражения. Означает ли это, что они потеряли связь со своим зеркальным двойником или то, что их двойника больше не существует? А может, Настоящие — это и есть двойники из Зазеркалья? Что, если момент становления Настоящим — это момент, когда я-отсюда умру, и меня заменит Алена-из-за-зеркала?

Я тряхнула головой. Фигню какую-то прогружаю сама себе…

Открыла воду, плеснула в лицо холодом — ай, хорошо пробирает.

И тут мне пришлось опереться обоими руками о раковину — в глазах вдруг стало темно и пол поплыл под ногами. Замечательно. Только этого мне и не хватало для полного счастья. Похоже, надорвалась я вчера с Юркой…

Воспоминания пришлось отгонять от себя пинками — иначе впору было бы взять так кстати валявшееся на полочке лезвие и полоснуть по запястью.

— Не дождешься, — сказала я своему отражению, поискала по карманам расческу, причесала волосы и вышла из ванной.

На кухне сидел давешний парень и пил чай.

— Привет, — сказал он мне, — Может познакомимся, для приличия? Меня Андрей зовут.

— Где я? — спросила я. Честно говоря, мне было наплевать, как его зовут, тем более, что сегодня я уж постараюсь так не проколоться, как вчера, в расстроенном-то состоянии…

— У меня дома. Потому как свой адрес ты мне сообщать отказалась.

А, так мы уже на «ты»? Потрясающе.

— А. Спасибо за помощь, конечно, но мне идти нужно. К метро как выйти?

— Выйдешь из парадной, налево до угла улицы, там через дорогу и опять налево… Эй! — воскликнул он, поняв, что я действительно собираюсь уходить, — так как тебя все-таки зовут?

— Аля, — сказала я, не оборачиваясь. Ч-черт, куда он засунул мои ботинки? А, вот они… и куртка тут.

— Аля — это Александра? — он вышел за мной в прихожую.

— Алена.

Я выпрямилась и поймала его взгляд. Запомни: меня здесь нет и не было, я — твой сон и больше ничего. Глюк. Ну вот, вроде понимание в глазах ловлю…

Щелкнул замок входной двери, выпустив меня на лестницу, парень остался стоять в пустой прихожей и недоумевать, зачем он вышел к входной двери…

Темные очки я надела еще в подъезде. Эх, не люблю гулять днем — а тут еще, как на грех, зимнее солнышко, отраженное в каждом сугробе. Я вышла из парадного, обогнула кучи снега, свернула налево, как предписал мой неожиданный знакомец, и тут…

— Алена-а, — донеслось сверху.

В первый момент я не обратила внимания, но сверху снова крикнули:

— Аля! Алена! Это я, Андрей!

Я остановилась и подняла вверх лицо. Мой ночной хозяин торчал в окне, улыбаясь во все тридцать два зуба, он махнул мне рукой и крикнул:

— Ален, ты сумку забыла!

Я повернулась и пошла назад — медленно, ощущая под ногами каждую ступеньку на долгой лестнице, мне нужно было время, мне нужно было очень много времени, чтобы обдумать случившееся…

К тому времени как я дошла до квартиры Андрея, я уже твердо решила ничего ему не говорить. Ни к чему. Подумаешь, невосприимчив к внушению… разбежимся и забудемся.

Я вошла в квартиру, взяла сумку, которую мне протягивали и отчего-то задержалась на пороге. Андрей вопросительно посмотрел на меня, а я вдруг неожиданно для себя начертила в воздухе Второй Знак — безобидное «темное покрывало», служащее для маскировки.

Контуры слабо засветились в воздухе, оплывая каплями сиреневого огня, а глаза у Андрея расширились, и он уставился на знак. Не на меня, как должен был бы, а на знак! Он видел его!

— Что это? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Это? — спросила я и разжала кулак, показав ему лежащую на ладони зажигалку, — Зажигалка такая хитрая, отец из Японии привез, у них там сейчас самая мода…

— А-а, — сказал он… по-моему не поверил.

— Андрей, — сказала я, чтобы сгладить впечатление, — а можно я твой телефон запишу? На всякий случай…

— Интересно, на какой… — усмехнулся он, но телефон продиктовал.

Я записала на ладони семь цифр. Буду дома — перепишу…

Дома…

Дома было пусто.

Я открыла дверь и увидела данькины тапочки. Свои — тоже, но почему-то именно данькины бросились мне в глаза. Значит, его нет дома…

Я прошла по квартире, убеждая себя, что все нормально, что Данька был здесь и уехал… на работу, скажем. Почему нет? Но червь сомнения, поселившийся внутри, убеждался плохо. И совсем распоясался, когда я увидела нож, лежащий на полу у кухонной двери. Я подняла нож — и тут зазвонил телефон.

— Скажите пожалуйста, Заходов Даниил Андреевич здесь проживает?

— Да… проживает.

— А вы кто ему будете? Жена?

— Сестра. А в чем, собственно, дело?

— Сожалею, что мне приходится сообщать Вам такую печальную новость… Ваш брат был убит вчера… ножевое ранение… умер, не приходя в сознание…

Все поплыло перед глазами. Девушка в трубке все говорила, говорила, а я тупо смотрела на лезвие ножа, который был в моей руке. Даня… Данечка… как же так…

— Простите? Вы меня слышите? Алло?

— Д-да…

— Вам нужно приехать… опознать тело… забрать…

— Хорошо, я приеду. Прямо сейчас.

Приеду.

Я снова посмотрела на нож в руке и с остервенением вонзила его в стену. Лезвие печально дзенькнуло и сломалось.

Мне плохо помнится, что было потом. Метро… трамвай… больничный морг… безумные глаза людей, понявших, что ящик за нужным номером пуст… немного усилий для того, чтобы они поверили в то, что так было всегда и что так быть и должно… что Даниила Заходова никогда не было… не было… не было… и снова улица, неласковое солнце, снег, холод…

Я зашла в телефонную будку и набрала знакомый номер.

— Ветер?

— Да-а-а…

Ветер — Настоящий. Но, несмотря на то, что, в отличие от многих, Настоящим он стал по своей собственной воле, он единственный из Них, кому я доверяю… в той степени, в какой вообще можно доверять Настоящим.

— Это Алена.

— Я тебя узна-а-ал…

У Ветра странная манера говорить, растягивая гласные. Сперва я думала, что это выпендреж, и меня эта манера страшно раздражала. Потом привыкла.

— Ветер, Даню убили. В морге его нет. Ветер, ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ?

— До-омой не хо-о-оди, — сказали в трубке после долгой паузы, — Если, ко-онечно, не пере-едумала о-относительно своего ста-арого решения…

— Да?

— У-убьет. Фа-аза перерожде-ения.

— Что мне делать, Ветер?

Я поняла, что опять реву. Слезы прорывались сквозь броню запретов, которые я пыталась поставить перед собой. Вот возьму и прямо сейчас прямо здесь впаду в истерику.

— У-успокоиться, — сказал Ветер. И я, как ни странно, успокоилась. Стояла, шмыгая носом…

— Ты где сейча-ас? — спросил он.

— У больницы. Вот только вышла, убедилась, что Даньки нет — и тебе позвонила.

— Спятила? Ты одной из нас стать торопишься? Убирайся оттуда, немедленно! Куда хочешь, но прочь!

Хм, а мне раньше казалось, что Настоящие не испытывают никаких эмоций — Ветер сам говорил об этом столько раз, что я уже перестала считать. И вот теперь я могла бы поклясться, что он волнуется.

— Я к тебе приеду.

— Нет. Здесь он тебя найдет — именно через меня. Найди какого-нибудь друга-подругу там… дальнего… о котором он не знает. Можно в другом городе. Три недели надо переждать. Все, пока.

— Пока, — сказала я коротким гудкам в трубке, нажала рычаг аппарата, подумала и… стала набирать номер, вглядываясь в полустершиеся цифры на ладони.

Только в автобусе я поняла, что так и не выяснила, чья рука держала нож, отправивший Даньку в Посмертье… а сейчас это уже стало невозможным — все, кто могли бы мне поведать об этом, помнили уже совсем иное, старая память затерлась и восстановлению не подлежит… да, впрочем, так ли важно, чья это была рука?..

— У меня проблемы, — сказала я, вваливаясь в квартиру, из которой ушла утром. Черт, как бы все обставить так, чтобы не вышло «я к вам пришел навеки поселиться»?

— Излагай, — согласился Андрей.

— Н-нет, — я помотала головой.

— Ну ладно, не хочешь — не излагай, — снова согласился он, — проходи, чего на пороге стоишь…

— Можно я позвоню?

— Конечно.

Я набрала номер Ветра, послушала длинные гудки… никто не поднимал трубку. Дела-а… Ведь он испугался. Банально испугался. Неужели это действительно так страшно?

— Никого нет дома? — сочувственно спросил Андрей, ставя чайник на плиту.

— Нету, — рассеянно ответила я и добавила просто так, как само собой разумеющееся:

— Мне надо где-то пережить три недели. Дома нельзя.

Андрей присвистнул.

— Ты что же, убила кого, красна девица?

— Нет… Я… я все объясню — только… ты живешь один?

Он засмеялся и развел руками — то ли удивленно, то ли испуганно.

— Ну я балдею от напора — подумать только, я знаю эту женщину всего лишь сутки, она лишь одну ночь провела на моем диване…

— Не юродствуй, — я нахмурилась, — да или нет?

— Да. Да, я один… пока. Это повод?

— Ты подходишь лучше всех. Не говоря уже о том, что ты медиум…

— Медиум? — удивился он, и я поняла, что сболтнула лишнее, — это что-то из области спиритизма и гадания на кофейной гуще?

— Почти.

— Алена, — Андрей сел на табуретку, — я понимаю, что ты — женщина-загадка… Но у каждой загадки бывает отгадка, а у каждого человека есть предел терпения… и если ты мне не сочтешь нужным поведать то, зачем сюда пришла, я буду вынужден с тобой распрощаться. Прямо сейчас. Как бы симпатична ты мне ни была.

Я походила по кухне, посмотрела в окно… Сложно. Ой, как сложно… но деваться некуда. Ведь некуда? Ведь друзей-подруг, о которых говорил Ветер, нет… когда-то я сама решила, что их не будет…

— Ты мне не поверишь.

— А ты постарайся рассказать так, чтоб я поверил.

— Хорошо…

Хорошо… Ничего, собственно, хорошего.

— Ну? Чего замолчала?

— Я… вампир. Вернее, у меня есть очень неслабый шанс стать вампиром в кратчайшие сроки… Если я не исчезну куда-нибудь на несколько недель.

Андрей хмыкнул.

— Не бывает.

— Чего?

— Вампиров не бывает. Цепеш, конечно, был изрядной сволочью, но вот крови, к сожалению, не пил…

— Да при чем тут Цепеш! — я возмутилась, — Я что, про него хоть слово сказала? Я про себя говорю… Блин… знала, что не поверишь!

— Рассказывай дальше, — сказал Андрей. Я посмотрела на него, ожидая подвоха, но серые глаза смотрели на меня серьезно, и в них не было даже тени улыбки.

— Я — зародыш. Во мне зерно… Нас называют Новичками. А тех, кто действительно является вампиром, мы зовем Настоящими… Если я умру, то стану Настоящей.

— Понятно. А если нет?

— Когда-нибудь это должно случиться… но я не хочу, чтобы это случилось так быстро.

— А старость — умеревшие от старости становятся вам… Настоящими?

— Мы не стареем. В этом весь фокус. Тот возраст, на который выгляжу я — это предел. Старше выглядят только Настоящие, которые стали Настоящими уже несколько веков назад… Мы также имунны к большинству ядов, и у нас немного быстрее заживают порезы.

— С ума сойти, — высказался Андрей, — я бы был не против…

— А я против!

Я начала звереть, хотя он, кажется, больше не смеялся.

— Ален, я… я поверю, если увижу что-то, доказывающее твои слова.

— В том-то и дело, что не увидишь, — вздохнула я, — помнишь… сегодня утром в прихожей. Я должна была исчезнуть для тебя, раствориться в тени. Вместо этого ты увидел Знак.

— Что это означает?

— Ты медиум. Так мы называем тех, кто невосприимчив к внушению и видит ауры.

— Я не вижу никаких аур.

— Ты просто никогда не пробовал их видеть.

* * *

— Аль, это… тебя, — Андрей стоял в дверях, держа в руках телефонную трубку и растерянно глядя на меня.

— Это я-а, — донесся до меня знакомый голос.

— Черт. Откуда ты взял этот телефон?

— Слу-ушай меня, — сказал Ветер, — тут ко-ое-что слу-училось. Твой бра-ат… о-он ча-астично Та-ам остался. Ка-ак Вы-ысший, по-онима-аешь? То-олько Вы-ысшие до-олго этому у-учатся, а о-он… у-у не-его та-ак са-амо вы-ышло.

— И? Хочешь сказать, что здесь, в этом мире, осталась только часть?

— Те-ело. Но-о оно-о нева-ажно…

— То есть как?

— О-он все-егда смо-ожет найти-и но-овое.

Кажется, я начала понимать. И то, что я понимала, мне совершенно не нравилось…

Была такая легенда. О Бессмертном. Что когда-то появится Тот, Кто Бессмертен, кто живет в двух мирах одновременно, через что его и убить-то толком нельзя, приберет всех Настоящих и не очень к рукам и поведет вперед, к темному будущему. Точнее, не «приберет» — Настоящие не любят ходить строем. Просто поглотит, не особо спрашивая согласия, и преобразует их сущности в усиление своей собственной. А потом подомнет под себя всех оставшихся, не разбирая, человек или Новичок там, поработит их волю и мысли, и начнется полный коммунизм в понимании Настоящих… Каждый из них мечтал оказаться Бессмертным. Долго учились ходить Туда, до-олго… а Данька сбил все карты.

— Ветер…

— Ы?

— Ты боишься? Или не веришь?

— Я-а ве-ерю. И бо-оюсь. О-он уже приходил к Никите.

— И что?

— Ни-икита пропал. И-исчез.

— Может уехал?

— Не-ет.

— Откуда известно, что он приходил?

— Ла-аска видела. О-она то-оже боится. О-очень. О-он уходил когда, на нее та-ак посмо-отрел…

М-да. Дело серьезное. Я плохо знала Никиту «Грозного» и его подругу Наталью по прозвищу Ласка, но Никита не производил впечатление хлюпика, а Ласка не была истеричной дамочкой. Не говоря уже о том, что возраст обоих близился к двумстам годам, и оба уже вполне себя неплохо чувствовали Там…

— Что же делать, Ветер?

— Мы и-ищем…

Ищем, ищем, ищем… ту-ту-ту-ту… В этом был весь Ветер — положить трубку на полуфразе вполне в его обычаях.

Я хмыкнула и пошла на кухню.

— Что-то случилось? — спросил Андрей.

— Хотела бы я знать, что.

* * *

Мне снилось солнце. Огромное, с пылающей короной в пол-неба, слепящее белое злое солнце… И было никак не закрыть глаза — здесь у меня не было век, и рукой не прикрыть от злого солнца — я не чувствовала рук, рук не было… и даже лица не отвернуть — у меня не было головы… Ничего не было, только колкий свет прямо в воспаленные глаза.

Под солнцем был песок — белый и сухой. А по песку, оставляя на нем неглубокие следы, шел человек. И человеком был Данька.

Он остановился неподалеку, посмотрел в меня насмешливым взглядом и сказал:

— Ты не убьешь меня. Не сможешь.

А я даже не могла ему ничего ответить. Он улыбнулся — клыки чуть длиннее положенного — повернулся ко мне спиной и пошел — вперед, прямо к солнцу, страшному убийственному солнцу…

* * *

— Называй это как хочешь — Тот Свет, Астрал, Другой План… все будет верно… и ничего. Просто есть мир этот, а есть еще — тот, я называю его «Там».

— Почему таки не Астрал? — усмехнулся Андрей.

— Потому что их много.

— Кого? Миров?

— Скорее… оболочек… видов… а сущность одна. А эти оболочки, они как… внешнее нечто, что ли… может быть, они просто для того, чтобы сознание чувствовало себя комфортнее, иначе бы можно было просто сойти с ума, оказавшись Там.

— И ты туда собираешься.

— Да.

— Зачем тебе я?

— Как якорь, Андрюша. Как маяк. Новичок не может самостоятельно вернуться оттуда. Уйти — может, а вернуться — нет. И даже Настоящие десятилетиями учатся возвращаться оттуда.

— А твой брат… он, получается, шастает туда-сюда без проблем?

— Получается.

— Мда. Ну давай что ли… показывай свой магический узор, коим Ваш покорный слуга будет вертать Вас с того света.

— Если будешь острить, я тебя укушу.

— Не получится, — вздохнул Андрей, — я ядовитый.

Несколько секунд я смотрела на него, а потом начала смеяться, а потом у меня от смеха случилась истерика, и Андрею пришлось отпаивать меня водой.

* * *

— Так?

— Да-а, — механически ответила я, да так и осталась с открытым ртом.

За его пальцем тянулся слабый след. Но не синий и не лиловый — след был того тошнотворно-зеленого с желтизной цвета, который порой окружает истовых последователей какой-либо религии.

— Андрей, ты верующий? — осторожно спросила я.

— Вроде бы нет.

— Но ты во что-то очень сильно веришь.

— Разве что в себя.

Ни хрена себе. Мне бы такую веру в себя.

— Повтори знак.

Он повторил — несколькими штрихами уверенно начертил в воздухе замысловатую загогулину. Не совсем верно, но сойдет. Загогулина светилась желто-зелеными разводами — сильнее, чем предыдущая, и тянула — как хороший магнит. Просто лучше не придумаешь!

— Андрей, ты — чудо!

Он театрально шаркнул ногой:

— Стараемся, миледи.

* * *

Ночь — странное время суток. Она преобразует дневную обыденность в непостижимую загадочность. Предметы, казавшиеся при свете дня простыми и плоскими, ночью обретают объем и значение, начинают жить своей собственной жизнью… Она меняет людей — неуловимо и ненадолго, всего на какой-то десяток часов… но иногда после этого десятка люди меняются навсегда. Я Новичок, я ненавижу все, что этим связано. Но ненавидеть ночь я не могу…

— Подожди.

— Почему?

— Ну… скажи хоть что-нибудь.

— Я люблю тебя.

— Нет! Не то…

Фальшь. Ложь. Ты не любишь меня — ты любишь свою тихую Олю. Кроме того, я вообще не уверена, что то притяжение, которое так вдруг возникло между нами, имеет с любовью хоть что-нибудь общее…

— Прости. Я… я хочу, чтобы было так. Думаю, это будет правильным.

Да. Вот то, что нужно. Все правильно.

Омут. Ласковые руки и губы. И глаза, в которых хочется утонуть — но нельзя… Поэтому отворачиваешься, уходишь от взгляда, и от осознания разрешенной запретности, ласка горчит, как мерзлые ягоды калины…

* * *

— Расскажи мне про Исход.

— Исход… Говорят, если Новичок проживет достаточно долго, то в конце концов доживет до Исхода. Говорят, что Исход — это исцеление. И выбор. Когда ты сам можешь выбрать, стать ли тебе Настоящим или снова — человеком. Говорят еще, что тот, кто дожил до Исхода, становится сильней Настоящих, и может сделать так, чтобы они исчезли… Только это, увы, не проверить.

— Почему?

— Новичок хочет умереть. В этом его суть. Он — куколка, в которой спит зародыш Настоящего. Его тянет к смерти. Я не знаю никого из Новичков, кто бы дожил до Исхода. Вообще говоря, я думаю, что Исход — это миф, придуманный Новичками для Новичков же. Чтобы не так страшно было. Типа — вот доживешь до Исхода, станешь сильным-сильным, и все сможешь… Все ищут в себе признаки Исхода, некоторые даже находят — только до Исхода все равно не доживают.

— А когда становятся Настоящими?

— Тогда… тогда все меняется. Настоящий хочет жить. И это желание доведено у него до абсурда, до инстинкта. Я до сих пор не понимаю, как мой отец смог перешагнуть через этот инстинкт…

— Значит, Исхода не бывает?

— Я уже ни в чем не уверена. Когда-то я считала, что Бессмертный — это тоже миф. Но теперь…

— А сколько нужно прожить, по твоим сведениям, чтобы дожить до вашего Исхода?

— Не знаю. Новичок не живет больше четырех-пяти лет. Это мы с Данькой только такие уникальные… Может потому что нас двое было, а может оттого, что рядом был отец — ходячий пример Настоящего. Но сейчас… Меня тянет открытое окно. Меня тянет бритва, лежащая на видном месте. Меня тянет крюк в потолке, веревка и улица, заполненная машинами. Я очень боюсь сорваться…

— Я не дам.

— Ты не можешь следить за мной все время. Кроме всего прочего, меня ужасно раздражает надзор, я буду взвинченной и нервной, если ты станешь за мной следить.

— Я не буду следить. Я просто буду рядом.

Я усмехнулась.

— Тебе свою девушку пасти надо, а не за недовампиршей приглядывать.

Он мне ничего не ответил, только посмотрел странно. Мне показалось, что в глазах его было сочувствие…

Может, это и есть любовь?

Впрочем, нет. Это не любовь — это взаимовыживание.

* * *

— А что ты хочешь найти?

— Если бы я знала…

Но я лукавила. Я знала, что хочу отыскать. Даньку. Он там, я знаю это — там, где белое злое солнце и жгучий песок. Смешно… он не любил солнце… раньше.

— Приготовься. Я ухожу.

На этот раз получилось легко — я словно упала в темный наклонный колодец, скользнула по нему — к свету в конце, и очутилась над морем. То есть, мне с первого взгляда показалось, что это море, и я огорчилась. Там, где вода, не может быть белого песка…

Но вода, расстилавшаяся до горизонта, морем не была. Скорее, она напоминала огромное болото, неподвижное зеркало, не замутненное ничем, не тронутое никакой растительностью. А под поверхностью было… что?

Я опустилась пониже, полетела над самой гладью…

Люди. Много. Тысячи, миллионы, мил-ли-ар-ды… На глубине не больше полуметра, все — вверх лицами, глаза открыты, легкое подводное течение шевелило волосы, смазывало черты лиц — и казалось, что лица — живые.

Не то, не то…

Я полетела быстрее, надеясь пересечь это бесконечное болото как можно скорее… в самом деле, должно же оно где-то кончиться? И, быть может, на краю меня ждет знакомая пустыня?

Но надежды оказались тщетными — я все летела, а водная гладь подо мной длилась и длилась, серая, словно пыльное стекло… А еще через некоторое время я поняла, что лица под стеклом воды перестали быть разными, и что теперь оттуда глядит на меня, повторяясь многочисленными отражениями, одно-единственное лицо…

Мое собственное.

Я закричала, и вдруг стала терять высоту. Поверхность воды приблизилась, и я рухнула вниз, всколыхнув доселе неподвижное болото.

Это была не вода. Скорее вязкое желе… Я не утонула сразу, но провалилась по пояс в холодный клейстер. И тут же стало ясно, что близкое дно, на котором покоились многочисленные мои копии, ни что иное как иллюзия. Не было никакого дна. Ноги мои неумолимо тянуло глубже и глубже…

Я завопила и стала пытаться выплыть на поверхность — но все барахтанья привели лишь к тому, что я погрузилась еще глубже, по шею. И с ужасом поняла, что еще немного — и все. Трясина меня затянет, а я даже на помощь позвать не смогу. Что будет со мной, если я умру здесь? Липкий страх пополз от горла к коленкам…

И вдруг — рывок, будто меня зацепили крюком подъемного крана, несколько секунд темноты, — и я очнулась в кресле, в квартире Андрея, судорожно глотая воздух и с трудом успокаивая слишком разбушевавшееся сердце…

— Ты… вовремя, — сказала я Андрею, переводя дыхание.

— Я понял, что ты чего-то очень сильно испугалась. И решил, что пора.

— Ох… пора. В следующий раз при таком же варианте разрешаю тянуть меня сразу же, не раздумывая.

— Окей.

* * *

Андрей вошел, хлопнув дверью. Я высунула нос в коридор, где он бродил взад-вперед, как зверь в клетке.

— Что случилось?

— Меня Оля бросила.

— Ничего, помиришься.

— Нет.

— Помиришься, я сказала. Эта связь слишком важна, чтобы ты мог позволить себе ее потерять.

Он обернулся ко мне, в глазах его была злость.

— А я сказал — НЕТ! И не смей больше командовать мной! «Связь»… Что ты в этом понимаешь! Что ты вообще знаешь о чувствах! Оля — она… она чистая, она — светлая, в ней нет ни крупинки зла, а я — подлец, подонок… связался с тобой, с тобой, которая олиного мизинца…

Он замолчал и махнул рукой.

— …не стоит, — спокойно докончила я за него, — ты еще забыл добавить, что я — стерва, ведьма и старше тебя почти в два раза. И что ты с самого начала знал, с кем связываешься.

— Нет…

— Да. Извини, ты выговорился — теперь дай мне. Во-первых, я с самого начала вполне честно все рассказала тебе. Во-вторых… самое главное, между прочим… твоя любовь к Оле и ее к тебе — это единственное, что удерживает тебя тут и не дает скользнуть за мной, пойми ты это наконец! Это действительно связь! Утеряв ее, ты можешь в один далеко не прекрасный день утерять себя. И кому что этим докажешь?

— Что это означает?

— Ты исчезнешь. Совсем, бесследно, и никто никогда не вспомнит о том, что ты когда-то жил — даже твои родные. Даже Оля. Понял? Молодец, хороший мальчик. Иди звони ей.

Он покорно поплелся к телефону, я сидела и слушала, как он вполголоса что-то говорит, какие-то ласковые слова… Мне хотелось выть.

Вечером позвонил Ветер.

— Те-ебя Ласка ви-идеть хочет.

— За каким… я ей сдалась?

— О-она считает, что ты как-то мо-ожешь… спра-авиться с тем, что… по-олучилось из Даньки.

— Я???

* * *

У Ласки был дом. Невесть каким образом сохранившийся в центре города, зажатый между пятиэтажками позапрошлого века. Проплутав некоторое время в лабиринте дворов-колодцев, гость внезапно выходил к двухэтажному деревянному дому с тяжелыми, всегда закрытыми ставнями.

Мне открыл какой-то очередной из ласкиных Новичков. В руке у него был канделябр с горящими свечами, посему впечатление вампирского дворецкого было полнейшим.

— Извиняюсь, — сказал он, — у нас опять электричество вырубилось. Дом старый, проводка дохлая… я сейчас починю. Госпожа в библиотеке, она Вас ждет.

С этими словами он вручил мне канделябр и растворился в темноте. Я постояла немного, размышляя, хочу ли я беседовать с Лаской при свете свечей, но, рассудив, что она все равно слышит, как я тут топчусь, стала подниматься наверх, в библиотеку — по старой лестнице со скрипучими ступенями и широкими перилами.

Ласка стояла у стеллажа, листая книгу. Она взглянула на меня — я отвела взгляд. Ласка рассмеялась.

— Ты же Новичок, Аля, чего ты боишься?

— Мало ли… чего. Ты вот тоже боишься.

— Да, — неожиданно легко согласилась она, — я боюсь. Потому что не хочу умирать.

— Ты уже мертва.

— Аля-Аля, ну что за детский сад! Я мыслю — следовательно существую. Человек сказал, не Настоящий. Впрочем, сейчас это не важно. Важно то, как противостоять твоему брату. Иначе очень скоро всем придется туго.

— И ты знаешь, как.

— Не я знаю. Книги знают. Были когда-то такие люди, создавшие даже собственную организацию, посвятившие жизнь борьбе с нами. Организация та, конечно, вместе с организаторами давно канула в Лету, но вот их мемуары остались. Точнее, не то чтобы мемуары, скорее журнал, в который они записывали свои победы и неудачи. Когда-то давно мне привезли эту книгу, а теперь она неожиданно пригодилась. Бессмертный уже приходил в наш мир, но его убили… и он ушел до следующего воплощения. Возможно, это был даже не первый его визит. Что означает — мы можем последовать примеру книги. ТЫ можешь последовать.

Она показала мне рисунок на странице. На рисунке был изображен кинжал. Что-то странное было у него с лезвием, но я не могла понять, что именно. Под рисунком вился текст, издалека напоминающий сложный узор.

— Что это?

— Они записали то, что видели и то, что им поведала та, которая убила Бессмертного. Это совсем короткий текст, но в нем ключ ко всему…

— Убила? Женщина?

— Да.

— Поэтому — я? Почему не ты? Почему не еще кто-то?

— Поймешь. Потом. Слушай.

Открой мир незримый, но будь и здесь.

Та же кровь приведет тебя к Нему.

Пролей свою — и увидишь его.

Но не смотри в глаза — там смерть.

«Та же кровь… пролей свою и увидишь его»… Ч-черт, как они все-таки любили красивые фразы, из-за которых не виден смысл.

Я сказала об этом Ласке. Ласка кивнула и что-то достала с полки, из-за книг.

— Он был убит этим, — она протянула мне странный нож со стеклянным лезвием.

Вот что было не так на картинке! Художник пытался изобразить прозрачное лезвие…

— Убит собственной когда-то дочерью, — продолжала Ласка, — вот что означает «та же кровь». Она вонзила нож сначала себе в живот — а потом ему в сердце. Говорят, он умер сразу.

— А… Там?

— И Там тоже. Одновременно.

* * *

— Я ухожу, — сказала Ласка, посмотрев в небо, облака на котором потихоньку меняли цвет с черного на серый, — рассвет близок. Впрочем, ему рассвет не страшен. Постарайся, Аля. Не ради нас, я понимаю, я отлично знаю, как ты к нам относишься, ради них.

Она показала на молчаливо стоявшего рядом Андрея.

— Пища, — ответила я, — какое вам дело до пищи. Паразиты вы все-таки… ничем не лучше остриц.

— Ты пытаешься меня оскорбить, — спокойно и тихо сказала Ласка, — зачем? Мы не паразиты, мы симбионты. Не будь нас, многое в человеческой истории было бы совсем другим… и это бы тебе не понравилось. К сожалению, для того, чтобы это понять, нужно много времени, а у нас его нет.

Она протянула руку, и тонкий палец, обтянутый шелковой перчаткой, указал на темную фигуру, появившуюся в конце аллеи.

— Удачи, — шепот был почти неслышен, словно слова сказал сам ветер. Ласка же бесшумно и поспешно исчезла, затерявшись во мгле пасмурных предрассветных сумерек.

— Пошли? — спросил Андрей.

— Я пойду одна. Ты останешься здесь. Не хватало еще тебе огрести.

— Слушай, я все-таки мужик, да? Посильней некоторых.

— Мда, — скептически ответила я, следя за приближающейся тенью, — стой тут, мужик. Если увидишь, что я упала или исчезла — беги. Хотя это не будет иметь уже никакого значения.

И шагнула навстречу одинокому прохожему.

* * *

Я смотрела в его глаза. В них было что-то завораживающее… И медленно, точно во сне, провела стеклянным лезвием по запястью…

Боль отрезвила меня. И Там мой двойник содрогнулся, на долю секунды потеряв из вида черную фигуру.

Данька усмехнулся, его совершенно не пугали мои действия.

— Ты не сможешь убить меня, — сказал он снова.

— Это ты так думаешь, — ответила я и выбросила вперед руку со стеклянным ножом. И то же самое в ту же секунду произошло Там.

В его глазах были удивление и обида. И кровь, сочившаяся из раны, была не черной, как у Настоящих, а обычной, красной. Но, соприкасаясь с воздухом, она дымилась и исчезала, не достигнув земли.

— Алена, — прошептал он с укоризной. Я едва удержалась от того, чтобы завопить и броситься к нему — упасть на колени, поддержать, остановить кровь, зажать рану, молить о прощении…

— Алена, — повторил он снова, — ты… но как?

— Я пришла к Исходу, — ответила я, — быть может, не совсем, но теперь я точно знаю, что доживу до него.

Он будто кивнул — но на самом деле просто голова у него упала на грудь, потом он рухнул на колени и тихо, словно человек, просто желающий отдохнуть, опустился на землю.

Я села рядом с ним, коснулась его ладони… Она была ледяной, но я все еще не могла поверить, что это — насовсем, навсегда…

— Аля, — Андрей обнял меня за плечи, — все позади…

— Да, — ответила я и, протянув руку, закрыла данькины глаза, мертво смотрящие в низкие облака.

Но даже это было зря — потому что его тело стало вдруг оплывать, оно стало прозрачным и растворилось в воздухе. В тот же миг исчез и его образ Там. Не осталось ни-че-го.

И небо наконец-то разразилось слезами. Горе его было ненастоящим — так, мелкий досадный дождичек, из тех, которые даже луж не оставляют… Но оно было единственным, кто плакал по Даньке. Потому что я — не могла. Уже. Потому что мой Данька умер еще тогда, метельным зимним вечером, в один день с отцом и Юркой, и я уже выплакала все положенные слезы.

Андрей поставил меня на ноги, встряхнул.

— Пойдем? А? Все кончилось, Ален…

Но он был неправ — все только начиналось. Потому что теперь я знала одну важную вещь — миров не два. Их больше, намного, и есть такой, где у меня все хорошо, и у Даньки, и вообще. Надо только найти его.

* * *

Вот так? Так просто?

Зеркало исчезло — вместе с раковиной под ним и куском стены. Кафель переходил в белое свечение. А на месте зеркала теперь был портал, выглядевший, словно дверь в соседнюю комнату — только дверь, обрамленную чуть слышно потрескивающей серебристо-белой короной света.

— Красиво, — сказал Андрей.

— Он скоро закроется. Это дело пары минут. Надо спешить.

— Ну что ж… тогда прощай? — это был полувопрос-полуутверждение.

— Прощай.

Я шагнула в портал и вышла на другой стороне. Легкое прикосновение холода — и все. Я даже ощутила нечто вроде разочарования: от своего освобождения ожидалось большего. Не фанфар, конечно, но каких-то… спецэффектов.

— Алена!

Я обернулась. Портал закрывался — теперь он снова стал размером с зеркало, и уже затянулся стеклянным льдом. Но с той стороны все еще стоял Андрей… я вдруг ощутила странную нежность и горечь потери… он там, я здесь, теперь навсегда. Я протянула руку к нему, а он — ко мне…

— Найди меня там, слышишь? Пожалуйста! Ты нужна мне!

Наши ладони соприкоснулись на стекле, разделяющем мое и его Зазеркалья.

— Но я… я ведь даже не знаю, есть ли ты здесь…

— Должен быть. Найди меня!

«Меня… меня…» — заметалось эхо в кафельных стенах. И я вдруг поняла, что смотрю на свое отражение. И мне…

Показалось, что отражение в зеркале на мгновение пропало, из зеркала на меня глянул кто-то другой. Я потрясла головой — ерунда какая-то, вот что значит — не выспаться.

— Лена! — донесся до меня данькин голос. Я вышла из ванной: Данька топтался в прихожей, что-то искал.

— Чего?

— Ты мою шапку не видела?

— Ты ее вчера в шкаф закинул.

— А, блин, точно. Да, мама тебе на холодильнике записку оставила, что купить надо, деньги там же. Ну, я пошел.

— Угу.

Я закрыла за Данькой дверь, пошла на кухню, прочитала записку, позавтракала… и все это время меня отчего-то не покидало чувство нереальности происходящего… как будто я нахожусь в каком-то странном сне, начала которого не могу вспомнить, как ни пытаюсь.

Я вышла на улицу. Там отчетливо пахло близкой весной, светило яркое солнце, от которого я в первые мгновенья даже зажмурилась, и уже совсем по-весеннему свистели синицы…

Навстречу шел какой-то парень. Я мельком взглянула на него — лет двадцать пять, ничем не примечательное лицо, светлые глаза… но вдруг мне показалось, что я его знаю. Я была более, чем уверена, что никогда прежде не видела этого человека — и в то же время ощущала, что знаю эти глаза, видела их не один раз…

Эта двойственность так поразила меня, что я остановилась. И — не удержавшись — посмотрела вслед странному прохожему.

Мне показалось, что он замедляет шаги. Или это время растянулось так, что каждое движение стало медленным и плавным? Парень шел — но я одновременно видела, как он останавливается и медленно оборачивается… Снова двойственность событий — и уже в третий раз за сегодняшнее утро.

Интересно, он все-таки остановится?

И что я скажу ему, если он обернется?

Если обернется…

Jan-Mar 2000

Загрузка...