Ветви. Четвертая книга стихов.

Не ремесло, доступное для всех,

Вступающих в трудолюбивых цех.

О нет, не ремесло, не мастерство,

А неожиданное волшебство.

Когда к избраннику для краткого союза

Летит с высот стремительная муза.

И в этом тайном единеньи двух

Одной дан голос, а другому слух.

И цель одна — подслушать, уловить

Мелодии прерывистую нить.

Не зная почему, зачем откуда —

Принять и передать хоть отблеск чуда.

Лиловеют прозрачные рощи,

Проступает сквозь ветки заря,

И деревья строже и проще

В обнаженности октября.

Время взгляд человеческий сушит.

Он с годами острей и трезвей…

Нет, не вещи я вижу, а души.

Невесомую суть вещей.

В изменяющемся неизменно

Та же тайная прелесть жива.

Зеленеет сквозь иней нетленно

Замороженная трава.

А когда я смотрю на лица,

Я не знаю, сколько им лет.

Человеческий облик двоится.

Сквозь него проступает свет.

За стареющими чертами

Очертанья иные сквозят,

Те, которых не видишь глазами,

Память сердца вернее, чем взгляд.

Сквозь огромную каменоломню

Нашей жизни проходит путь.

Нет, не лица, а души я помню.

Сокровенного облика суть.

Синяя муха большая

Носится быстро, кругами,

Жарким жужжаньем тревожа

Утренней дремы лень.

Значит волна золотая

В окна влилась лучами.

Так начинался погожий

Детства далекий день

Двери балконные настежь.

В тюлевой занавеске

Прячется ветер, как птица,

Складки ее шевеля.

Тучка, ты солнца не застишь,

Солнечный праздник длится…

Озеро в ряби и блеске,

В зелени яркой земля.

Манят луга земляникой,

Манят озерные воды.

Как хорошо окунуться

В синюю хрупкую гладь!

в заросли пышной и дикой

— Сколько счастливых находок! —

Ягод полное блюдце

На солнцепеке набрать.

Милая синяя муха,

Летний будильник знакомый!

Только дойдет до слуха

Жаркая песня твоя,

Вижу сквозь пепел потери

Стены отцовского дома,

В рамках отворенной двери

Солнечный мир бытия.

Затерянные холмики могил

И камня закоптелые развалин,

Сойдя из тучи, нежен и печален,

Крылами снежный ангел осенил.

Истоптанная, устлана земля

Кристаллами, упавшими из рая.

Снежинки реют, стаями слетая

На взрытые, пустынные поля.

Ложатся на засохшую траву,

На рытвины, на угли пепелища…

Земля становится все тише, чище,

Метель готовит землю к Рождеству.

Взойдет звезда над россыпью морозной,

Отметив час в двадцатой сотне лет

С тех пор, как засиял в пещере свет,

И мир склонился перед вестью звездной.

Блеснет звезда, зажгутся тихо свечи.

И мирный вечер подойдет к окну.

Поверим, сердце в эту тишину

И луч сияющий звезды-предтечи!

По ней искали путь в библейской мгле,

она указывает нам дорогу.

…И сквозь столетья: — Слава в вышних Богу,

Благоволение и мир земле!

Судьба свой замысел не спеша

Высекает из камня резцом.

В гранитной глыбе томится душа,

Но спит она каменным сном.

Для сомкнутых глаз лишь мир темноты,

Тоски громоздкой слепой.

Но все яснее спящей черты

Выступают под твердой рукой.

Не знает слепая душа, почему,

За что ей удары судьбы,

Не знает, что нужно выдержать тьму

И вынести тяжесть борьбы.

Недаром ложатся за следом след,

И ранит за взмахом взмах.

…Очнулась душа, и забрезжил свет

В прозревших глазах.

Над черной оградою сквера

Сплетения черных ветвей.

Весь город сиренево-серый

В штрихах предвечерних теней.

Намечены мелом перила

И крыши крутые домов,

И тщательно тушь выводила

Решетки прибрежных садов.

Еще у моста серебрится

Свободной воды чешуя,

Но изморозь дымом ложится,

И меркнет живая струя.

Ни красок, ни линии четкой,

Всё смыто грузною мглой,

И мост не мостом, а лодкой

В тумане плывет над водой.

Погаснет за тучами скоро

Беспомощная заря…

Проходит северный город

Сквозь темный туннель ноября.

Из мира смутных сновидений

Из тусклой теплой глубины

Где полузвуки, полутени…

Но здесь оборван бег волны.

Разбиты сомкнуты створки

Непрочной раковины сна.

Еще глаза твои не зорки.

В них дымкой дремлет глубина,

А мир другой предметно-резкий,

Уж обступил тебя кругом.

Ты поднимаешь занавески:

Что в этом мире за окном?

Над угольным квадратом дома

Край неба в розовом огне,

Совсем прозрачный, невесомый

Ущербный месяц в вышине.

Он тает, синью окруженный,

Обломок бледно-золотой,

И лиловатые колонны

Над крышей строит дым витой.

И ты уносишь в день рабочий

Все эти чистые тона

И хрупкое наследье ночи —

Осколки матового сна.

Они бесследно канут в память,

Забвеньем порастут глухим,

Но временами будут ранить

Неясным острием своим.

Пока опять волна с разбега

Со дна не выплеснет на свет

Те звезды снившегося неба,

Которых на надземном нет.

Перемешав цвета и тени,

Два разных неба вместе слив,

Тебе несет в дрожащей пене

Виденья новые прилив.

О графика, о музыка ветвей!

Не тех, что шелестят листвой в истоме

Июльской ночи, в сумраке аллей,

Скрывая месяц в лиственном затоне,

И не осенним днем, когда закат

Их листьям краски пламенные роздал,

И не тогда, когда на них летят

Кристаллов ледяных сквозные звезды.

Как счастья опрометчивый залог,

Очарованья нежные покровы.

Их прелести дается краткий срок,

И выступает черный ствол основы.

О угольная графика ветвей.

Нагих, в изломах, без листвы и снега!

Их музыка безмолвная слышней,

Когда сквозь них просвечивает небо.

Все утончающихся линий хор

Уводит мысли в вышину из праха.

И голоса сплетаются в узор,

Как в стройной фуге Себастьяна Баха.

Из века в век в полях синели

Цветы посеянного льна,

Кружилось облачко кудели

На острие веретена.

Натянутые словно струны

Дрожали нити на станке,

И песня «ночь, лучина, думы…»

Сквозь них плыла на челноке.

…………………..

Мой сон к дневному восприимчив,

И много значит для меня

Вот это купленная нынче

Здесь на чужбине простыня.

В ней дышит поле голубое,

В ней русский воздух заключен,

Я сплю, не сплю… а надо мною

Колышется прохладный лен.

Мы говорим на разных языках,

Неодинаковые держат корни

Два разных дерева. Но в их ветвях

Шумит один и тот же ветер горний.

И в вашем голосе я узнаю

— сквозь шелест листьев, слов чередованье —

Мое волнение, печаль мою

И дуновенья горнюю струю —

Соединяющее нас дыханье.

Нет у меня детей. Мой взгляд и голос

Ни в ком не оживут. Не передам

Зерна земле, как полный спелый колос,

Не завещаю ничего годам.

И даже дерева ни одного

Своей рукой не посадила.

И роста видела бы торжество,

Как зреет многолиственная сила…

Весна. Цветут в садах чужие вишни,

Играют дети солнечным песком,

И солнце светит всем. Никто не лишний

Под всеобъемлющим его лучом.

Живая жизнь в окно кивает мне.

А день мой отдан тщательным заботам

В библиотечной пыльной тишине

О жизни спрятанной под переплетом.

По улице с сказочной палицей

Прошелся полночный мороз.

Оставив на черном асфальте

Кристальный рисунок звезд.

Как в легкой снежинке, в инее,

В них четкий узор заключен:

От сердца истоки линий,

Сияния вечный закон.

От сердца лучи расходятся,

Но тускл и черен их блеск.

А в улицу — в темный колодец —

Сияют звезды с небес.

Как тени их, звезды замершие

Чернеют на мостовой.

И нет их участи горше —

Быть стертыми жизнью дневной.

Но замысел непроницаемый

В творении каждом живет.

Мы смотрим, не понимаем…

Помедли, ночной пешеход.

Как в мире многообразия

Беспомощна и чиста

Вот эта из уличной грязи

Возникшая красота!

Быть может, жизнь была

задумана иначе,

прозрачна и тепла,

как летний день на даче.

Не так она прошла.

В руке дрожит смычок,

и жалуется скрипка.

Какой от жизни прок? —

Ошибка за ошибкой.

А летний день далек.

Плывет, плывет волна

звенящего прибоя.

Не всё его вина.

он побежден судьбою,

судьба была темна.

Пустеет ресторан,

и свет полупотушен.

Кругом густой туман,

туман табачный душен.

Ну что ж, он снова пьян.

У темного стола

он, отвернувшись, плачет.

А голубая мгла

еще поет: иначе

задумана была…

Правда режет острым ножом до кости,

Оглушает тяжелым камнем,

Толщей земли обрушивается и душит.

Она безжалостна и враждебна,

Она запирает все двери,

Она отнимает надежду,

Она затмевает свет.

Стой, исходи тоскою и кровью,

Я знаю другую правду,

Она говорит о том же иначе,

Она говорит: смирись.

Всё в этой жизни проходит,

Всё в этой жизни дается

Взаймы, на короткий срок,

И время придет отдавать.

Уносят осенние реки

Поломанные деревья.

Когда-то веселые ветви,

Когда-то зеленые листья,

В них жили ветер и свет.

Покорно отдайся теченью.

Впадают мутные реки

В глубокое ясное море,

И вечные звезды сияют

Над устьем твоей судьбы.

Живешь и копишь всякий сор,

Воспоминаний сор бумажный,

Всё то, что сердцу с неких пор

Казалось дорого и важно.

Стихи, наброски, дневники,

Программы, вырезки и снимки…

Как выбросить черновики

Вот эти, в карандашной дымке?

Концом легчайшего крыла

Их, может быть, коснулась Муза…

Но всё, чем я сама жила,

Моим наследникам обуза.

Возвращаюсь утром на землю с тоскою.

Чернота. Будильник резко звонит.

Расплывается сон туманной рекою,

Только эхо вдали звенит.

Снова надо войти в этот воздух черный,

Надо в память войти, в каждый темный изгиб,

И согнуться под ношей своей покорно

Из невидимых каменных глыб.

Как принять этот мир, тяжелый и жесткий,

Где ни легкости, ни справедливости нет?

…Замирают далекого сна отголоски,

Бьет в глаза электрический свет.

Страницу можно вырвать из тетради

И заново писать по белизне,

Всё переставив, переделав, сгладив…

А наша жизнь проходит вся вчерне.

Блеснет в сознаньи свет внезапно яркий,

Неверных слов и дел увидишь зло —

И не помогут поздние помарки,

Не пережить былого набело.

Я рукопись, отдавшись своеволью,

Без сожаления бросаю в печь.

Но то что сердце сдавливает болью,

Не вытравить, не вырвать и не сжечь.

Во сне я часто поднимаюсь в гору,

По круче, вверх, цепляясь и скользя…

С трудом ищу надежную опору,

И выбрать путь иной нельзя.

Нельзя откладывать на завтра тяжесть,

Быть может, завтра даст ее вдвойне.

Всё нужно преодолевать — и даже

Мучительный подъем во сне.

Тяжко начало дня.

Мутный ноябрь в окне.

Желтые точки огня

В черной стене.

Все мы встаем в темноте,

Все мы бредем в слепоте.

Будем искать мечту,

Есть ли она или нет.

Нужно войти в темноту.

Нужно выйти на свет.

Не возражай, не перечь,

Стоит ли свеч…

Трудностей много в пути,

Счастье дается не всем.

Надо свой путь пройти,

Только зачем?

Замысел знать не дано.

Тускло светлеет окно…

Зеркальный вечер лежит на водах,

На дымно-розовых облаках.

По глади стеклянных вечерних вод

Отраженный поезд идет.

Другой по рельсам грохочет над ним.

Там люди сидят с багажом своим,

И в будущий день из былой колеи

Перевозят надежды свои.

Колеса стучат, и дети кричат,

Плывет над насыпью угольный чад.

И право на будущий подвиг и грех

Проверяет кондуктор у всех.

А поезд-призрак бесшумен и пуст,

В нём воспоминаний невидимый груз.

Идет он в потерянную страну,

За черту, в мечту, в глубину.

Мне с шумным поездом не по пути,

Того, что мне дорого, в нём не найти.

Но тихо войду я, как входят в сон,

В отраженный последний вагон.

Войти в тот дом, которого уж нет

(Восходят в пустоту крыльца ступени).

Войти, переступив порог-запрет.

В тот дом, где обитают тени.

Взять за руку того, кто был живым,

И ощутить горячее запястье,

Войти, войти сквозь слезы и сквозь дым

В свое утраченное счастье.

Я вижу дом родной…Но это бред,

Ведь дом сгорел, к нему дороги нет.

А это ветер, тот что мы любили,

Напомнив образы минувших лет,

Цветы качает на могиле…

Иссохшим деревом стою

С кривыми черными ветвями.

Дупло рассекло плоть мою,

Подточен корень мой червями.

Среди поющих не пою,

Среди горящих не горю

И леденею под ветрами.

Я с черной птицей говорю:

— Покинь дупло, лети, мой ворон,

Туда, где воздух сжат и черен,

Где туча спит и копит мощь —

Огонь и ветер, гром и дождь,

Вернись ко мне с живой водою,

Чтобы с поющими мне петь,

Или же с огненной стрелою,

Чтобы с горящими сгореть

Воскресный день тревожил и томил

неугомонным ласточкиным криком,

горячим солнцем. пустотою улиц

и неба праздничною синевой.

На площади томился автобус.

И солнце, запертое в нём, лежало

тяжелыми и пыльными пластами

на кожаной обивке, на полу

и на коленях пассажиров. Пахло

бензином сладковатым, душной пылью,

Нагретой кожей кресел и — в мечтах —

прохладными цветами полевыми.

Вспугнув гулявших мирно голубей,

взревел мотор и, сотрясая недра,

поплыл тяжелый автобус-ковчег,

вместив в себя и чистых и нечистых.

И было в нём спасенье для иных,

спасенье от душевного разлада,

сорокадневного потопа будней

и паутинной комнатной тоски.

А пригород бежал ему навстречу

домами, огородами, столбами.

поспешно полосующими небо

прозрачными рядами проводов,

где голоса неслышно, окрыленно

скользили в голубеющий простор,

оставив тело в будке телефонной,

ведя под небом тайный разговор.

В окно мелькнуло: дом, деревья, люди.

Один из них, прижав ружье к плечу,

застыл в сосредоточенном упоре:

он целится в невидимую цель.

И все вокруг него окаменели

под гнетом длительного ожиданья,

в молчаньи заколдованном стоят,

как нарисованные на картине.

И напряженье мне передалось,

мгновенным и необъяснимым током

пронизав тело. Затаив дыханье,

в тревоге нарастающей я жду — —

Сейчас раздастся громкий. резкий выстрел,

как разрешенье страшной немоты,

и распадется на куски картина,

и всё придет в движенье. Автобус,

качнув на повороте, мчится дальше,

мелькают палисадники, дома…

Напрасно напрягаю слух. не слышно

ни выстрела, ни эха. Странной мукой

всё так же сковано всё тело. Пыль,

с дороги поднятая, бьется в окна…

…И кажется, что мы летим в тумане,

вращаются колеса в пустоте,

и никогда мы не достигнем цели,

обречены на вечное скитанье

в самих себе, в плену и в немоте,

с беззвучным голосом в тяжелом теле.

Среди чужих, случайный пассажир

томясь безвыходной судьбе в угоду,

я жду, когда откроется мне мир,

когда я выйду на свободу.

Он слишком рано от нас ушел.

Легла между нами граница.

Остался на свете: письменный стол,

Недописанная страница.

Остались тетради за много лет.

Те мысли, что в нём горели.

Еще один замолчал поэт,

Замолчал, не дойдя до цели.

Я в памяти строки его берегу

Про жизнь, что была никакая.

Звучит его голос на том берегу:

— Будет вторая.

Летний вечер в городе,

когда закат заслонен домами.

В комнате — душные сумерки,

а в небе розовые облака.

О как прекрасен вечер в полях

На широкой открытой земле!..

Черные ветки на голубом.

Утренним солнцем зажженный дом.

Холодно, очень холодно мне.

А все-таки дело идет к весне.

Будет весна с горячим лучом,

Будет весна с гремящим ручьем,

С листиком узким — резные края —

Настанет весна. Моя, не моя?

Если мне даже не будет дано

Выглянуть утром весенним в окно,

Будет весна для глаз не моих,

Для многих, для разных, для глаз живых.

…Птицы поют на кудрявых ветвях,

Дети играют в зеленых садах.

Жизнь продолжается, жизнь жива!

От этого легче. Хоть это слова.

Спросят в конце дороги:

— Что же ты в жизни нашла? —

В быстрой пытливой тревоге

Переберу все дела,

Пересмотрю все итоги.

Утренний воздух свежий,

Полдня звенящий зной

Вечер на побережьи,

Ветер смятенный ночной —

Всё это было со мной.

Всё обаянье, томленье

— розовые облака —

Жажда без утоленья,

Сила без примененья…

Вот, опустилась рука.

Знаю, даются недаром

Острые шрамы судьбой.

Знаю, что после удара

Надо встать над собой

Раненою, но прямой.

Выше подняться, и снова

Выше по круче идти.

Выше и даже без зова

Голоса неземного.

Так до конца пути.