Via Baltika

Юргис Кунчинас

Via Baltika

Рассказ

Перевод: Тамара Ефремова

Юргис Кунчинас (1947-2003) - известный литовский писатель и переводчик. Род. в Алитусе, учился в Вильнюсском университете, служил в Советской армии. Как романист проявился в постсоветский период. Роман Ю.Кунчинаса "Передвижные Rontgeновские установки" см. в "ДН" № 4, 2002.

По возвращении из "пьяной тюряги" - так некоторые любят именовать учреждение, где падшим предоставляют "социальную помощь", я тоже решил начать жизнь сначала - устроиться на какую-нибудь общественно-полезную работенку, платить алименты, а если когда придет охота побалдеть, так уж лучше покурить травку в полном одиночестве, чтобы лишить бдительных граждан удовольствия стучать на меня в наркологическую службу или жадному до таких сведений участковому. Этот, как водится, всегда возникает "в нужный момент", и если у тебя в запасе нет чирика или чекушки - пиши пропало! А откуда, спрашивается, у бедного человека заначка?

Поначалу пропойцы вроде меня тренируются - хватит, с этого дня - ни-ни! Это пока на трезвую голову, пока не сорвался. Эх, зарубить бы им на носу главное золотое правило - никогда не возвращаться,что характерно, в первое время, в ту же дыру, где ты был "запакован", т.е. пойман на манер бродячего пса, заперт и гуртом или в индивидуальном порядке препровожден в ЛТП1. Эту аббревиатуру мой друг по несчастью Вацис Бакас, пивовар и поэт, когда-то расшифровал так: "Лакал, теперь пережди!" Пережидают там разные бедолаги год, хуже - два и больше, а потом, увы, находят омут поглубже, кидаются туда вниз головой и даже не мыслят, чтобы их вытащили - им и там, в этом омуте хорошо: постоянный звон и хлопот никаких, кроме одной - чтобы звенеть не переставало, иначе кранты! Вот и предпринимают - утащит такой бедолага пару бутылок пива или вина и в ЛТП по новой, если не хуже.

Я же, вернувшись оттуда (хотя почему, "вернувшись", ведь город тот же!), два года крутился, как мог. Понятно, на одной какой-нибудь службе долго не зависал, мне всегда были по сердцу перемены, зигзаги и удары судьбы, пусть и в них не наблюдалось разнообразия. Работал грузчиком на овощебазе, сортировал рыбу на хладокомбинате, зимой нехило пристроился к одному господину сторожить и протапливать дачу - охранял его барахло и сколачивал ящики для грядущего урожая. Весной заделался контролером по электросчетчикам в старом городе. Похитители электричества были со мной на редкость щедры, ведь я все их проделки со счетчиком видел насквозь, поскольку и сам воровал таким же манером. Еще я работал землекопом (не вписался в коллектив!), помощником водителя мусоровоза, рабочим на стройке, потом все мне осточертело, и я подался в Белоруссию.Но через полгода и тамошний хлеб стал мне горек.

Вернувшись в Литву, я сразу учуял запах паленого - моя бывшая благоверная, барменша в одном министерстве, к тому времени подала на меня в розыск.Вместе с милицией она побывала во всех известных и неизвестных ей забегаловках и все плакалась властям и соседям, что они с Антукасом (нашим шестилетним сынишкой) умирают с голоду и ходят в рванье. При этом она, понятно, посыпала голову пеплом и предусмотрительно снимала с пальцев все золотишко.Что там ни говори - правда все равно на ее стороне и на стороне государства. Участковые и оперы отыскали меня у Стефановича, ветерана Армии Крайовой, сапожника и забулдыги. Застукали, ясное дело, мирно сидящими за бутылкой, велели принять божеский вид и явиться в отделение, иначе "хуже будет", так пригрозил незнакомый сотрудник и забрал мой паспорт. Эска хотел было за меня заступиться, но у него не вышло. Я уже подумал, что снова влип, сам себе не поверил, когда недрогнувшей рукой подписал обещание "в течение двадцати дней" устроиться на работу, буду трудиться на благо общества, а если нет, тогда уж... тогда уж!

В отделении, как ни странно, поверили, будто я сломя голову помчусь на стройку, где вечная нехватка рабочих, и вернули паспорт! Мне сильно полегчало, когда я снова оказался на свежем воздухе. Собрался с духом и почапал к одному своему доброму старому знакомому художнику и довольно легко заработал пятерку. Деньги получил за разгрузку вонючего тракторного прицепа, он был завален цементными мешками и подгнившими досками - мой благодетель мастерил памятники. Когда я закончил разгрузку, "шеф" налил стакан "джингаза", вручил деньги, позволил ополоснуться, налил второй и заботливо пожелал сматываться отсюда куда подальше - паспорт, мол, у тебя есть! Пока хватятся, пока то да се... Ха, ему, богатею, легко так говорить! Он тоже платит алименты, да еще какие, только особо не напрягается - денег у него больше, чем ума, и бывшая благоверная ему не роет яму, а хочет заманить обратно, выпячивает свои прелести, слезы льет. Только маэстро уже не дурак так дешево его не купишь! Зачем ему супруга? Не такие чувихи ему на шею вешаются, щиплют нежно за усики и не требуют какой-то там верности, не уговаривают связываться погаными узами. Мне ли с ним тягаться!

Заработав пятерку, я нырнул прямо в пивбар, куда же еще. Тихое светлое предобеденное время, и публика у столиков сидела не такая, как вечером, когда бокалы летают, точно камни! Простые служащие, военные в цивильных костюмах, смывшиеся с лекций студенты, какой-то интеллигент с желтым саквояжем и фонарем под глазом - и в самом деле, разве такой пойдет в какую-нибудь там редакцию или контору! Здесь были и барышни, но не те, что клянчат сигареты или бокал вина. Ленгинас, бармен, старый "кент", как всегда, толкал перед собой загруженную тележку, подал мне три и очень удивился, когда через десять минут я попросил повторить - неужели пан при деньгах? - но, ясное дело, не отказал. Я выпил, ноги повели меня куда-то в сторону, только вдруг кто-то хлоп мне по плечу тяжелой рукой! Я сразу узнал - Валерка Друбич, здоровяк украинец. Оказывается, парень два дня тому вырвался из "концлагеря" для пропойц. Ну мы и загудели! Я должен был припомнть всех-всех своих знакомых, даже тех, кого, точно, никогда не знал! Недобрым словом мы помянули сторожей профилактория. Вот, к примеру, такого Лысенкова - пройдоху, зануду, мастера шмонов. К счастью, Валерка уже договорился о встрече, куда собиралась его компания на настоящее пиршество, и посему вручил мне трояк, а сам исчез. А тут, как нарочно, подвернулся мой однокашник, приехавший в командировку, - такой сытый, нарядный, при деньгах и, понятно, не подозревающий о моих жизненных кульбитах и зигзагах. Щедро угощал меня пивом, хорошей закуской, зато опять пришлось окунуться в воспоминания об учителях, девочках, соседях, выслушивать всякие малоинтересные истории и тому подобное. Хорошо, что и он торопился на встречу с какой-то командировочной дамой, поэтому вручил мне четвертак, попросил расплатиться, а сам, щеголяя "дипломатом", торопливо поднялся по лестнице.

Вот видите, какие пироги. Никакой работы я, конечно, не искал. Роль помощника на мусоровозе, как я уже говорил, мне осточертела. Только не был я ни высококвалифицированным сварщиком, ни сталеваром, ни фрезировщиком. Такие ребята везде нужны. Они даже, если садятся в тюрягу надолго, все равно находят себе дело! Даже в сантехники я не годился - думаете, там не требуется разумения и души? Еще как требуется! Весь мой жизненный "багаж" это два года учебы в университете на факультете естественных наук, стройотряд в Казахстане, где я тоже только кирпичи таскал и те два года в Пьяной тюряге. Нет, это неуютное заведение, по-другому не назовешь! Здесь, худо бедно, освоил одну несложную операцию на конвейере. Правда, в те времена я учился серьезно, даже увлекался орнитологией! Меня "доконали" вояки, вернее, мужи с военной кафедры. Майор Сапожников все повторял, что "у этого парня совсем не строевой вид!", а капитан Тимошенко, такой невысокий и сердитый, спец по уставу, вторил ему: "Что! Этот жлоб станет советским офицером? Только через мой труп!" Вот так! Выперли меня с этой хваленой военной кафедры, а вместе с этим завершилось и мое изучение орнитологии и других наук.Еще мне сказали - высшее образование в Советском Союзе не обязательно, ступай отсюда!

Ладно, "короче", как говорят побывавшие т а м ребята. Закругляюсь.Те двадцать дней, которые мне, как милостыню, подкинули милиционеры, пролетели быстрее солдатской побывки. Когда оставалось каких-то пять дней и в мозгах у меня звенело, я чувствовал, что и на этот раз мне никуда не деться - отыщут, "упакуют", побреют наголо и опять усадят к тому же конвейеру закручивать гайки. Хорошо, если так! А ведь могут и в настоящую зону, им-то что! Жаль, конечно, весна уже лезет изо всех щелей, просачивается в сырые городские полуподвалы, тают грязные сугробы, улицы расцветают. Мерзко в такую пору лишиться, пусть и условной, но - свободы.Всегда, конечно, мерзко, но весной даже в такой очерствевшей душе, как моя, шевелится что-то теплое и живое. Да, ко всему прочему, я тут повстречал на углу улицы тов. Йонаса Басанавичюса свою экс-госпожу в золотишке, прогуливающую Антукаса.

- Здорово, алкаш, - улыбнулась она. - Работу так и не ищешь?

И сияет вся, как алая роза, а я гляжу на Антукаса - не узнает меня мальчик, а может, и не хочет узнавать? Если всю дорогу пичкать ребенка конфетами, даже из самого распрекраснейшего получится раб.

- Твоих сраных денег, - отчеканивает мне ясновельможная пани, - мне не надо, и своих вполне хватает. За твои копейки купила ребенку пару килограмм апельсин, и все! Я тебе докажу, пропойца, не родился еще на свете тот, кто меня может унизить, понял? Тюрю пойдешь хлебать, все про тебя знаю!

И пошла своей дорогой, вихляя задом, поблескивая смоляным черным волосом, уже не такая стройная, куда там.

Тьфу! Едва успокоился, едва унял злость, что не ответил ей, как умею, пошарил по карманам в поисках сигареты и - какая везуха! - еще трешка, свернутая в трубочку, вывалилась из кармана! А пиво было еще дешевым, на улицах его всюду продавали - теплое, мутноватое, водянистое, противное, но все-таки пиво! Я тут же и направился к "Отцовской могиле", было такое занюханное местечко, кое-кто из ныне здравствующих, одержавших неравную победу над зеленым змием, думаю, помнит! Народу там, как назло, я застал немало, на улице мерзкая весенняя слякоть с дождем, пропади она пропадом. И ветерок промозглый. Вот я и хлебал эту желтоватую муть.Вместе с таким, вроде бы знакомым, вроде писателем.Совсем не старым, но седым, как лунь, кряхтящим, нудящим про страшные трудности с изданием книг и вообще невыносимые условия жизни и работы. Хоть про меня и не скажешь - но я все еще кое-что почитывал - критики обрушились на этого бедолагу за... лакировку действительности! Этот обнищавший писатель не расставался с серым портфелем, носил югославскую шляпу с блестящей шелковой перевязочкой. Еще он служил экспертом или кем-то там еще в "департаменте" охраны природы. Так он прозвал место своей работы за сто семь рублей в месяц. А посему имел право утверждать, что работа скоро угробит его талант и здоровье. Платили бы сто двадцать, тогда другой разговор! Выпили мы в этой "Отцовской могиле" бокала по четыре, он и говорит мне, как бы невзначай:

- У тебя еще есть деньги? Ну, не важно, пошли. Здесь недалеко.

Я сразу сообразил, о чем речь. Приковыляли мы к такой известной старушонке, и писатель купил у нее две бутыли вина.Всего пятьдесят копеек сверху, вот были времена! Ну, ясное дело, не "Токай". Ага, мыслю, плохи твои дела, коли ты с таким, как я, идешь в подворотню пить "чернила"! Таким я тогда выглядел забулдыгой. А эта старушонка даже позволила притулиться на ее подгнившей, продуваемой сквозняками мансарде и одолжила засиженный мухами стакан. Расплатились мы с ней двумя порожними бутылками.А чтоб легче было вычислить, когда все это происходило, скажу, что обычная бутылка тогда стоила двенадцать копеек, а большая - семнадцать.

Так вот, распили мы винишко, занюхали рукавом, закурили, тут я ненароком встрял со своей бедой: знаешь, Болеслав, я не пишу, но жизнь тоже заела, моя благоверная хочет меня упрятать! Работы нет, угла своего тоже... Коротко все изложил ему, не помышляя ни о помощи, ни о сочувствии, просто был случай поговорить по душам. А вдруг, услышав, что кому-то тоже хреново, писателя прорвет и он сочинит шедевр! Его действительно прорвало, он насупился, забормотал что-то себе под нос: погоди, погоди, тут кто-то говорил... Опрокинул еще стаканчик вина, а после совсем неожиданно посмотрел мне прямо в глаза.

- Так ты же, черт, учился на зоолога? Есть у меня для тебя работа.

Святая правда, мы ведь когда-то с ним вместе посещали злополучную военную кафедру, чтоб ей провалиться со всеми ее "бронетранспортерами"! Только Болеслав тогда был литуанистом и уже пописывал в студенческую многотиражку.Как сейчас помню - о ветеране войны, подстреленном зайце и какой-то девочке с улицы Ландышей.Он всегда был весельчаком и приколистым парнем, не то что сейчас! Я напрягся после таких его слов, но ненадолго уже смирился с мыслью о работе на "конвейере".И потом, что это он несет спьяну? А нес он следущее:

- Из города тебе, точно, надо исчезнуть. Работа далеко отсюда, зато будешь свободен, как степной орел.

Эх, не будь он писателем, я бы... Меня даже перекосило от злости.

- Короче! - сказал я ему. - Не распинайся, Болюс, не надо!

Он хотел было рассердиться за Болюса, ему, понимаешь, очень нравилось, когда его называли полным именем - Болеслав!

- Это не чушь! Поверь! Но раз не хочешь - не надо!

- Ша, ша! Успокойся. Что за работа? Болеслав, я весь внимание!

Он еще поворчал, позудел про людскую неблагодарность, но тут же отошел:

- Есть в Дзукии такая деревня Базары, когда-то там проживали татары смелый, воинственный, работящий народ...

Опять начал издалека! Я многозначительно покряхтел - пойми, татары меня не интересуют!

- Погоди! Через эту деревню пролегает Via Baltika, вот что важно! Ты еще помнишь, что значит Via Baltika?

К своему стыду, я забыл. Может, раньше иначе называлось? Я, конечно, догадывался, но точно не знал.Только когда Болеслав стал мне терпеливо объяснять, что это международная миграционная трасса перелетных птиц, я кое-что стал припоминать. Болеслав выпил еще вина и совсем размяк:

- Вот и получается: ни грачам, ни синицам, ни аистам, ни другим пернатым не нужны визы и характеристики. А тебя такого, кто, скажи, выпустит, пусть даже в Египет? Никто! А братец грач или чибис - фьюить - и летит! Не нужно ни Хельсинкского соглашения, ни номера бабушкиных калош...

Вот так подробно и занудно он говорил и говорил, ни на йоту не приближаясь к конкретному разговору о моей работе, которая могла бы меня избавить от конвейера или штамповочного аппарата...

- Слушай сюда, божий ты человек! Там есть место, но нет работника, понял? Дадут и комнатенку, восемьдесят семь рубликов в месяц. И работы почти никакой, надо только в специальный журнал записывать, сколько каких пташек пролетело мимо твоей избы. Ты птиц еще помнишь?

- Ворон, сорок...

- Ты это брось! Сейчас как раз приближается эта миграция, там до зарезу нужен работник. Тебя бы взяли! Никто не хочет ехать в эти Базары, к черту на кулички, а у тебя такая ситуация... Ну, давай еще по одной, будь здоров! И долго не думай! Завтра же заскочи ко мне, только щетину сбрей. Зайдем к товарищу Асину, я порекомендую тебя, и дуй в Базары! Туда, где татары, ха-ха!

Видали, каков! Даже зарифмовал!

По утрам я завариваю большую чашку ячменного кофе с цикорием, зажариваю яйцо из-под курицы и, если нет дождя, направляюсь во двор к поленнице. Здесь меня никто не видит, а я вижу всех! Вот к югу полетели теплолюбивые пташки, а с юга популярным маршрутом Via Baltika стайками уже возвращаются грачи, в вышине курлычут журавли, кричат гуси.Подают голос и мелкие болотные пташки эдакие петушки и курочки. Я всех отмечаю в журнале.Никто, конечно, и не требует, чтобы я регистрировал всех путешественников до единого, зачем - я не паспортный стол и не милиция. Разве всех углядишь! Порой налетит такая туча, что даже небо застит! Угадать, сколько их приблизительно, можно, особенно когда попадаются более редкие виды.И восемьдесят семь рублей в месяц! Правда, из этой суммы вычитают алименты. Но еда в Базарах недорогая и сытная. И выпивать получается реже. Вот, к примеру, вчера дело было пришел, понимаешь, участковый проверить, как я здесь живу, не отлыниваю ли от работы, может, "злоупотребляю"? Ничего участковый - тертый, бывший стриб, собирал по деревням рекрутов. Был даже начальником округа, теперь только таких, как я, держит под каблуком.Так вот, явился, полистал мои журналы (будто что-нибудь в этом смыслит!), подивился, что здесь пролетает такая масса птиц, почтительно просмотрел ту графу, где имена путешественников Via Baltika были записаны по латыни, а после, уже не церемонясь:

- Ну, ладно, а выпить у тебя есть?

Выпили мы с ним, разговорились, даже общих знакомых нашли.Только, когда дольше погутарили, он мне и вовсе перестал нравиться: ты, говорит, слышь, не столько птиц считай, лучше какого подлеца выследи, их здесь считать не пересчитать! Выпей, мол, с таким, все разузнай, а уж я тебя не забуду! Видали, что за птица? Я ему, извините, не на такого напали! Взбесился, как зверь. Не ссорились, по мордасам не били, но... Но я понял, если что, он слова за меня не замолвит, а даже наоборот! Дудки, теперь ко мне хрен прицепишься. Правда, после получки я завсегда приносил кошелку с пивом, вином, бывало, и мой хозяин Чапас в праздники наливал стопку, но ведь в Базарах не было ни пивбаров, ни забегаловок. А когда нет, даже пьянчуга, пусть потихоньку, страдая, но смиряется с положением вещей и обходится без пойла. Еще Чапас научил меня плести корзины, а потом и метлы вязать. И веники банные. Неуклюжыми получались мои изделия, что правда, то правда, но учитель говорит, если не заброшу, буду стараться, то будущим летом получится, почти как у него.

Летом жить в Базарах одно удовольствие.Зелено, светло, рыбы можешь наудить, если захочешь. Даже раки стали опять попадаться.А чтобы хлеб не доставался даром, я наблюдал за несколькими гнездами уток, луня и чомги, в дальнем лесу охранял и вел заметки о гнезде черного аиста. Не забывал и журнал наблюдений. Чем дальше, тем лучше это получалось. Совсем оклемался и, заглушив обиду, написал "поне", чтобы привезла сюда Антукаса. Она ответила мне письмом, полным гомерического смеха, - сообщила, что мои копейки идут на уплату детского садика, а по поводу приезда кукиш тебе под нос, голодранец, - она отправляется "в круиз" (ее слова!) в Финляндию, а Антукаса увозит в Крым к знакомым. Жаль, конечно, что так.

Меня в ту пору стала прилюдно навещать соломенная вдова Вероника мягкая, грудастая, не брезгующая, как говорится, и к рюмочке приложиться. Ни в какие финляндии она не ездила. Мы с ней железно договорились - вернется из заключения ее Зигмутис, больше не встречаемся! Зигмасу я и сам написал в его заведение "ОЧ", чтобы потом не было никаких претензий. Не важно, что они разведены! Зигмас мастерил ножи, за ножик и сел.Только в разгар лета Вероника примчалась с бутылкой и сообщением - зарезали ее Зигмутиса в этой тюрьме! Еще ей сообщили: когда закончится его срок, она сможет приехать перезахоронить его, если захочет. Текли слезы по щекам Вероники, а глаза улыбались.Один глаз рыдает, другой - мне мигает. Распили мы бутылку, я ее и выгнал, она еще какое-то время захаживала ко мне, пока наконец не упорхнула в город.

Как снег на голову свалился в мой наблюдательный пункт сам Асин, работодатель. Полистал журнал, не нашел, к чему придраться, был доволен и не доволен. Доволен, ясно почему, а не доволен вроде потому, что слова этого проходимца (его эпитет!) Болеслава оправдались - работал я профессионально. Асин мне даже прибавку пообещал, а прощаясь, почему-то с раздражением сообщил, что Болюса он со службы выгнал:

- Классиком, вишь, заделался! Всякие там вечера, собрания, читательские конференции, а кто работу делать будет? Пускай себе развлекается, я себе другого нашел, непишущего!

К осени, когда Via Baltika вновь ожила, когда у меня работы опять было по горло и я забросил корзины и новые поделки из соломы, в поле моих наблюдений нежданно попал и Болеслав! Не один - его сопровождал Матуконис, снаряженный как охотник, тот самый участковый. Эх, как я не учуял, что все это выйдет мне боком! Они сами принесли выпивку, и у меня была заначка "премиальные" за хорошую работу. Уселись за стол, я тогда все выбегал на улицу поглядеть на пролетающих птиц. Выяснилось, что писатель прибыл сюда не просто так - он собирается писать художественный (х у д о ж е с т в е н н ы й!) очерк о базарских татарах - скорняках и кожевенниках. Остановился у участкового, но будет заглядавать и в мою берлогу! Я почему-то совсем не обрадовался, хотя именно Болеслав трудоустроил меня сюда. Участковый подмигивал мне: мол, не сердишься? А сам из потертого саквояжа все доставал новую бутылку. Луженую глотку имел этот закаленный муж! Участковому сам Бог не указ! На всех с высокой башни... как говорят в народе.

На следущее утро опять все повторилось. Болюкас, прикорнувший тут же, наутро выпил стопку и, уже снова поддатый, что-то мычит, целует руки Чапене. А объявившийся спозаранок Ленгинас, участковый, насмехается над моими птицами, гогочет! Мне неуютно, хотя понимаю - все одинаковы, когда выпьют. Но одно дело с Чапасом "раздавить" поллитровку и совсем другое пить с таким опасным начальством. Они тут оба начальство - один участковый, другой специалист по татарам. Вышел я в то утро на улицу, гляжу - в сухом ольшанике сидит сокол - редкая птица! Кинулся записывать в журнал - нет журнала! Нет нигде! А все время висел, подвешенный на веревочке, на видном месте. Мои гости на мой вопрос тоже только руками развели. Записал я соколика в тетрадный клетчатый листок, отмечу, думаю, потом в книге. Уселись опять за стол. Уже и анекдоты все вспомнили, и о бабах вволю побалакали, опять стало смеркаться, а они все не уходят и не уходят! Ленгинас клянчит у старухи Чапене то солененького, то чего-нибудь кисленького.А Болеславчик нудит про муки творчества. Я рухнул на кровать, как подкошенный, - тоже не воду пил, а разбудил меня пан участковый Матуконис, весь опухший, зато уже в милицейской форме! Рядом с ним парторг Кляйнис и такой человечек из конторы - Вабалас. Сидит за уже прибраным столом и что-то там строчит.

- Одевайся! - приказывает мне Ленгинас Матуконис. - Поедем покатаемся!

Ржет, как мерин, и наливает мне полный стакан домашней, а я спросонья ничего не понял и опорожнил его, как стакан воды. Закусываю огурцом, а он, подлец, наливает второй, я, хоть и бухой, но забеспокоился - откуда такая щедрость и что это за сборище?

- Во! - говорит участковый собравшимся. - Глядите! Видали, какой пьяница поселился в нашей деревне! Выпроводим его отсюда, спокойней будет!

Теперь уже меня проняло - мат-перемат, все вспомнил. Кровь закипела, я смекнул, что он тут затевает. Он же спокойно:

- Все записывайте, товарищи, все, как он здесь выражается!

И вынимает из своего потертого портфеля мой журнал наблюдений.

- Во, во! - продолжает он. - Во, что он здесь пишет, послушайте! Пеликан! Чудеса, через наши Базары пролетел пе-ли-кан! Ну, что на это скажете, товарищи? В журнале записано!

Свидетели гогочут, бьют себя по коленкам, ржут неестественно, как подсадные (позже выяснилось, что их, действительно, наняли за бутылку).

- За кого он нас принимает?

Во сне я или наяву? Где Болеслав? Ничего не соображаю, только за окном замечаю председательский газик. Агаа! Я кидаюсь к дверям, но Матуконис, видимо, этого и ждал! Подставил мне ногу, как какой-нибудь профи, а я и бряк на пол, губу расквасил. Лежу, не поднимаюсь.Несильный толчок в бок вставай, не валяй дурака, поехали! Пеликан! Пишет всякую чушь да еще деньги за это берет! Дармоед! Алкаш! Алиментщик!

Мой паспорт, гляжу, в его руках. И потрепанный военный билет. Весь я в его руках, красных, точно обложка паспорта.Теперь лучше молчать - ничего не изменишь, понапишет, чего захочет! Как же все ловко! Уходя, он еще подсовывает мне рюмашку, а я, стыдно сказать, беру и запрокидываю ее... эх! Дорога не долгая - дыр-дыр-дыр, и мы уже в районном центре. Via Baltika! Вот тебе и на! Вот тебе и пеликан! Хоть головой бейся о железный бок этого газика!

Чиррр - винт уже во втулке. Чир-чиррр - и второй уже там. У конвейера сидеть не трудно, снег на голову не падает.Только что сосед угостил глотком чифиря. Можно жить. И "лечиться" недолго осталось, заканчивается мой "курс". И весна на носу. Чапас написал, что участковый "сгорел", приятная новость! Читаю дальше - нет, не в переносном смысле сгорел, а в самом прямом - сгорел от водки. Белая горячка его сожгла - delirium tremens, так кажется, по латыни. На похоронах, писал старик, даже пальнули несколько залпов, дело в том, что еще во времена отца всех народов, Сталина, участковый подстрелил не просто лесного, а какую-то важную птицу...

Самым странным образом повел себя, на мой взгляд, Асин, глава "департамента" птиц. Узнав, какая участь постигла его лучшего наблюдателя, он даже попытался меня выручить, но, поняв, что поезд ушел, махнул рукой.Одно не давало ему покоя - в далекие и заброшенные Базары и теперь никто не хочет ехать - страшное захолустное место даже на стадии развитого социализма. А по моим наблюдениям и записям, какой-то международный центр установил, что как раз в месте Базар перелетные птицы меняют свой азимут одни поворачивают к Италии и Египту, а другие летят к югу Франции и Азорским островам. Ничего себе, а? Одним словом, Базары, похоже, их перевалочный пункт... Вот Асин и ждет не дождется, когда я "выздоровлю", приду в себя и опять вернусь в эту татарскую деревеньку международного значения.В "лагере для пьяниц", название Асина, он навестил меня даже несколько раз, принес гостинцев, как больному. Дурачок он, конечно! Кто же в такие места приносит груши, сок и американские сигареты? Я ж не какой-то там ковбой, покалеченный в автоаварии! В следущий раз уже принес сала, "Приму" и тайком сунул две пачки чая, но опять не нашего лучшего - "Чай черный байховый, № 36", а дорогой и неэкономичной "экстры". Ну да ладно, не велика беда.

- Ты подумай, какие подлецы! - успокаивает меня лысый Асин. Прицепились к "пеликану"! Не бойся, не дам я тебе пропасть, ты только возвращайся в Базары! Знаешь, Матукониса там уже нет, помер.

- Знаю, - говорю. - Вернусь в Базары, лучшего места не найти!

- Ты уж не сердись, что поглядывал на тебя косо, - просит "птичий

воевода". - Я уже договорился с твоим местным начальством, тебя будут выпускать в город. Придешь к нам, научим препарировать и делать чучела, а? Ясное дело, будешь работать не за спасибо. Глядишь, и от алиментов что останется!

Мы оба улыбнулись - все он, мил-человек, знает! Ну и пусть держит меня за своего раба. Пускай когда-нибудь со временем использует мои наблюдения и защитит какую-нибудь диссертацию или опубликует мои записи, как свои, - ну и что? Пускай печатает статьи про мою Via Baltika в международных журналах орнитологов, пусть пользуется плодами моего труда! Мне важно, что я снова смогу спокойно жить в избе Чапаса, плести корзины, мастерить поделки из соломы, а может, и чучела, если только выучусь и мне понравится. Чего еще желать? Сегодня с утреца меня неожиданно пригласил капитан Майковский, начальник одного из отделов заведения для пьяниц, и сообщил - с завтрашнего дня будет у тебя пропуск в город - с девяти ноль-ноль до девятнадцати ноль-ноль! И улыбается, сыч, видать, Асин пообещал ему охоту в заповеднике. Только пригрозил мне, чтобы я не таскал в зону чай, водку и, упаси Боже, таблетки! Что я, дурак? А вечером, перед самой проверкой во дворе зоны я стал листать литовскую прессу и даже вздрогнул. Вот так раз! "Очень редко, писали в разделе "Любопытное", - пеликаны гостят и на нашей широте.Одна такая птица была замечена на прошлой неделе в Куршском заливе у Прейлы. Невиданная птица сразу же обратила на себя внимание местных жителей. Птица не пугливая, дала себя сфотографировать... В этом столетиии пеликаны в Литве были замечены уже в четвертый раз..."

Я вырвал эту заметку, сунул во внутренний карман телогрейки и по лестнице загромыхал вниз, в опоясанный колючей проволокой двор. Там в бесформенные колонны уже собирались на вечернюю поверку около полуторатысяч моих приятелей, заложников зеленого змия. Вряд ли кто-нибудь из них наблюдал в Литве пеликана не в зоопарке. Я запрокинул голову к звездному вечереющему небу.Ведь, пролетая через мои Базары, птицы ориентируются по тем же звездам? Все эти так называемые водяные курочки и петушки, не говоря уже о гусях, журавлях и аистах. А если летят пеликаны, так ведь и они?

Ну, конечно, конечно - даже пеликаны!

1 ЛТП - лечебно-трудовой профилакторий в советское время.