Видение Гидры

Эндо Биндер ^{(под псевдонимом Gordon A. Giles)} Видение Гидры

^{© Eando Binder — «Vision of the Hydra», 1937}

«В одном черепе заключены десять разумов, творящих невообразимые чудеса! Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир и потеряет свою душу?»

Эти слова приходят мне на ум, когда я готовлюсь написать эту историю. В некотором смысле доктор Алансон Вилленборг действительно добился первого и пострадал от второго. Вы, должно быть, слышали о нём; его имя часто связывают с именем Фрейда. Его интеллектуальные таланты проявились уже на первом курсе колледжа, когда он написал тематическую работу, повергшую в смятение его преподавателей. На последнем курсе он был признан будущим Эйнштейном в области психологии.

Его дипломная работа широко распахнула двери в то, что он называл «космической психологией», и его сразу же пригласили — или упросили занять — кафедру профессора психологии в Университете Среднего Запада.

В течение шести лет его гениальность была на высоте, результатом чего стал десятитомный труд о психических явлениях, на котором он заработал небольшое состояние. Затем, вопреки всем соблазнам, он оставил научную деятельность. В то время ему было тридцать лет.

Психиатрический мир, затаив дыхание, ждал, что он подробно изложит свои теории «космической психологии», но он оставил их в подвешенном состоянии. Произведённый фурор постепенно угас.

Горничная вышла доложить обо мне, и я с удовлетворением оглядел элегантную обстановку гостиной в доме доктора Вилленборга в Оук-Парке. Я уловил женскую руку в мягких драпировках и пастельных тонах и понял, что Йондра, его жена, была декоратором.

Йондра! Я чуть не выбежал из комнаты в лёгкой панике, когда услышал её тихие шаги.

— Почему… Чарльз!

Один взгляд на её нежные голубые глаза, золотисто-каштановые волосы — и я понял, что так и не перестал любить её, хотя и не видел пять лет. Не знаю, какие глупости я наговорил в знак приветствия и что она ответила, но я почувствовал старую боль от утраченного счастья. Мы с Алансоном, соседи по комнате в течение двух лет, оба ухаживали за Йондрой, и он победил. И всё же было время, когда Йондра, казалось, благоволила ко мне. Горько-сладкие воспоминания!

Я напрягся, осознавая, что эти ужасные воспоминания отражаются на моём лице и смущают её, и заставил себя казаться беззаботным.

— Йондра, как поживает Алансон, старый чемпион по уничтожению содовой?

Минуту спустя, словно радуясь окончанию короткого разговора тет-а-тет, Йондра направилась в свой кабинет, оставив меня в дверях со странной, затравленной улыбкой, которой позже суждено было иметь большое значение.

Алансон Вилленборг был таким же, каким я помнил его по колледжу — высоким и атлетически сложенным, холодным и обходительным. У него было то же неулыбчивое, серьёзное лицо учёного и мыслителя. Оно ничуть не изменилось, когда он пожал мне руку, и в его глазах отразился тот скрытый огонь, который навсегда заклеймил его, как гения.

В его присутствии я не чувствовал той неловкости, которая была у меня с его женой. Так или иначе, человеческие качества не имели для него значения. Я просто чувствовал, что его рассуждения на эту тему будут такими:

— Я хотел Йондру. Ты хотел Йондру. Я получил её. Вот и всё.

Поприветствовав меня и указав жестом на стул, он уселся за стол в форме подковы и начал стучать на стенографической машинке. А теперь, как мне рассказать остальное, чтобы это не прозвучало бессвязно? Затем он протянул левую руку к другой стенографической машинке и начал манипулировать с ней! И если бы я не был настолько потрясён, что не заметил этого в тот момент, я бы услышал тихое жужжание граммофона, доносившееся из приёмника, подвешенного к низкому потолку прямо у его левого уха.

— Не думай, что я пренебрегаю тобой, — сказал Вилленборг, и в этот момент моё лицо залил густой румянец. — Напротив, моё правое ухо и значительная часть моего разума к твоим услугам!

Я вскочил на ноги, разозлённый его намёком — откуда он мог знать, что всё так и есть?

— Если вы так заняты, доктор Вилленборг, — возмущённо пробормотал я, — я бы не хотел мешать. Я…

— Присаживайся, старина Чарли. А меня зовут Лэнни!

Он одарил меня одной из своих редких обезоруживающих улыбок, которая на мгновение сняла маску интеллигента с его лица.

— Ты думаешь, — продолжал он, когда я откинулся на спинку стула, — что я уделяю тебе оскорбительно малую часть своего внимания. На самом деле — если ты можешь мне поверить — я внимательнее, чем кто-либо другой в мире!

Я знал, что выгляжу глупо.

— В самом деле, доктор Ви… Лэнни, я… я…

— Послушай, — объяснил человек, которого я знал много лет и в то же время никогда не знал, — левой и правой руками я стенографирую два отдельных трактата: один о симптомах паранойи, другой о специфическом контузионном шоке. Двойной динамик рядом с моим левым ухом читает две отдельные лекции о гипнозе и галлюцинациях. И всё же, — его губы чуть заметно улыбнулись, — я мог бы с лёгкостью обсудить с тобой внутренние травматические последствия истерии или любую другую техническую тему!

Что ж, вот и всё. Да, это невозможно, но он это делал; что было доказано позже. В тот момент я всё же ему не поверил; предположил, что он разыгрывает меня каким-то изощрённым образом.

— Послушай, Лэнни, — пробормотал я. — Я слышал, что одарённые люди одновременно пишут письма и разговаривают по телефону, но…

— Детская забава! — перебил меня Вилленборг. — Психологи давно подозревали, что в каждом мозге заложено огромное количество скрытых способностей, и что среднестатистический человек использует лишь одну десятую их часть. Учёные, эрудиты, мыслители того или иного толка используют, возможно, вдвое или втрое больше, но это всё равно малая часть общего потенциала ума. Обратившись к этой проблеме психогенеза, я преуспел в том, что научился полностью использовать половину возможностей своего мозга!

Полуумный! Эта странная, неуместная игра слов промелькнула у меня в голове, и мне пришлось подавить невольный смешок. На мгновение это показалось странным — его руки уверенно порхали над сложными клавиатурами стенографических машин, голоса, которые доносились до меня как тихое шипение, лились в его левое ухо. И всё же…

— Видишь ли, Чарли, — снова заговорил он так непринуждённо, словно занимался исключительно этим, — человеческий мозг вовсе не является единым органом. На самом деле он состоит из ментальных сегментов, каждый из которых сам по себе может быть использован человеком от рождения до смерти. Люди, которые поднимаются выше среднего — это те, кто научился, пусть и неосознанно, использовать два сегмента. Выдающиеся личности используют, возможно, три. Гении используют четыре.

— Эйнштейн, — рискнул спросить я, — использовал пять?

Вилленборг заметно усмехнулся.

— Только один человек в мире когда-либо использовал пять из десяти возможных частей своего мозга. И это…

— Это ты! — вежливо перебил я и встал с нарочитым безразличием. — У меня назначена встреча…

Я вышел. Почему? Вы бы сделали то же самое, движимые непреодолимым чувством неполноценности в присутствии доктора Алансона Вилленборга. Когда я шёл по коридору, охваченный остатками своей гордости, я сказал себе, что никогда больше его не увижу.

Однако я надеялся ещё раз увидеть Йондру — я даже с надеждой огляделся в поисках неё в роскошной гостиной, но горничная, несомненно, посланная доктором, вежливо проводила меня до входной двери.

Прохладный ночной ветер обдувал моё раскрасневшееся лицо. Я попыталась выбросить Йондру из головы.

Я неизбежно должен был вернуться в тот дом из коричневого камня, стоящий среди небольшой дубовой рощи. Это произошло неделю спустя, и за это время я успел посетить Конференцию врачей Среднего Запада и несколько других, менее официальных собраний медиков в Чикаго. В то же время я по случаю навёл справки о докторе Вилленборге у психиатров.

«Потеря для науки». «Необщительный парень, но гений». «Чем он занимался последние два года после ухода с кафедры?» Таковы были некоторые ответы на мои тревожные вопросы. Видите ли, как молодой хирург с Востока я был совершенно не в курсе дел в области психиатрии. И я пытался забыть Йондру.

Пытался забыть! Я должен был знать, что это так же невозможно, как забыть, что наступил рассвет, или забыть дышать. Когда я посетил их во второй раз, она, казалось, была вне себя от радости, увидев меня, и мы целый час говорили о студенческих буднях, прежде чем я зашёл в кабинет доктора.

— Лэнни, — сказал я, когда она шла со мной по коридору, — немного… ну, изменился.

— Да, — прошептала она, резко остановилась и посмотрела на меня отсутствующим взглядом. Я сразу понял, что она несчастлива. — Изменился! — воскликнула она. — Если бы ты только знал! О, Чарльз, что он делает?

С этими словами она поспешила прочь. Я с мрачным удивлением постучал в дверь кабинета Вилленборга. Войдя, я сразу почувствовал себя маленьким и неполноценным. Алансон сидел за своим столом в форме подковы, обе руки его были заняты, но на этот раз он писал от руки, а не на стенографической машинке. Сзади и слева от его головы диктор монотонно произносил слова, два набора слов, которые казались мне неразборчивыми. Потом я заметил, что он также читает книгу, лежащую перед ним на столе!

— Я знал, что ты вернёшься, Чарли, — сказал он серьёзно, с ноткой насмешки в голосе. — Любопытство всегда сильнее гордости.

— Я… я пришёл, главным образом, чтобы увидеть Йондру, — выпалил я.

— Итак! — он всего на секунду оторвал взгляд от книги. — Ты никогда не был женат, Чарли?

— Я холостяк просто потому, что меня это устраивает!

Слабые слова; тщетная попытка скрыть правду.

Он резко сменил тему.

— Скажи мне, Чарли, что показывает анатомирование человеческого мозга в отношении мыслительных процессов?

— Показывает неравномерное распределение извилин и…

— Достаточно, — прервал меня Алансон. — Проще говоря, малая часть мозга используется эффективно, но большая его часть — нет. Почему бы не задействовать весь мозг целиком?

— Это утомило бы мозг, — предположил я.

— Вон оно как! — фыркнул он. — Суеверие. Мозг — самый сильный орган в человеческом теле.

— Тогда почему так много безумцев? — быстро спросил я.

— Не потому, что мозг перегружен, как думаешь ты и все остальные, а потому, что он используется неправильно. Мозг, натренированный на конструктивное мышление, никогда не выйдет из строя, даже если его нагружать на полную мощность.

— И это то, что ты делаешь?

Он резко кивнул.

— Именно так. Два года назад я оставил кафедру психологии в Университете Среднего Запада, чтобы реализовать этот план прикладного телесиса. Телесис, как ты знаешь — это самосовершенствование. Я начал с того, что приучил себя — или свой мозг — разговаривать с Йондрой и одновременно писать технические статьи. Затем я научился писать левой рукой и, таким образом, добавил третью отдельную операцию. Это был всего лишь шаг к тому, чтобы добавить голос и научиться понимать два слова одновременно. Затем я разработал операцию говорения, объединив все четыре операции. Наконец, на прошлой неделе я добавил возможность читать, что позволяет мне одновременно выполнять в общей сложности шесть операций.

Как ни странно, по мере продвижения добавлять операции становится всё проще. Я рассчитываю достичь своего предела примерно через месяц, а это, вероятно, будет десять различных занятий одновременно!

Я сглотнул.

Достаточно просто сказать, что ты делаешь шесть различных дел, — сказал я, — но ты действительно понимаешь каждое слово, которое произносят два голоса из динамика? Ты пишешь на две разные темы? И понимаешь ли ты то, что читаешь? И всё это во время разговора со мной!

— Конечно!

Внезапно он перестал писать и вырвал два листа из блокнотов, лежавших справа и слева от него. Это были длинные листы бумаги, и, когда он протянул их мне, я увидел, что они исписаны его мелким, чётким почерком. Я взглянул на первый лист. Его слова были чёткими, написанными как по линейке. Текст начинался так:

«На тебе тёмно-синий костюм, галстук в красно-чёрную полоску, рубашка с воротником-стойкой на пуговицах и коричневые ботинки. На правой щеке у тебя порез от бритвы. Это доказывает, что нижеследующее было написано после того, как ты появился здесь, во время нашей беседы. Я перечислю правила геометрии. Во-первых, прямая линия является самой короткой…»

Страница продолжалась, переходя к сложным положениям пространственной геометрии. Выпучив глаза, я прочитал второй лист. Он тоже начинался с доказательства того, что был написан после моего прихода, а затем переходил к перечислению планет Солнечной системы — диаметров, средних расстояний от Солнца, периодов обращения…

Пока я всё ещё таращился на всё это, он сунул мне в руки книгу, которую читал, и продекламировал предыдущую страницу почти слово в слово. Когда он предложил мне сверить записанные на фонографе монологи с его, воспроизведёнными по памяти, я сдался.

— Замечательный подвиг, — попытался я сказать небрежно.

Он слегка улыбнулся и посмотрел на меня так, что я почувствовал, как уменьшаюсь до размеров муравья.

— Ничего примечательного, — пожал он плечами, — в свете того, что я смогу сделать позже!

Я запомнил эти слова, которые он произнёс со странным выражением в глазах. Ощущение, что я размером с муравья, не покидало меня до тех пор, пока я не вышел из его дома и не побродил час по ночному воздуху.

Примерно через месяц после моего первого визита я снова вторгся в тихие пределы Оук-парка.

На этот раз я не встретил Йондру; горничная сказала мне, что она уехала кататься на машине. Я направился в комнату Алансона, странным образом осознавая, что не помешал бы ему, даже если бы не предупредил заранее. Самое большее, он переключил бы своё внимание с одной из шести операций на меня!

Но я ошибался — теперь было восемь операций!

Седьмая была закодированными щелчками, которые постоянно раздавались из телеграфного аппарата на его столе. Восьмая, если вкратце, была фотоэлектрическим прибором, в котором его раскачивающаяся нога прерывала луч точками и тире, которые записывались на движущуюся ленту.

Когда я вошёл, он на мгновение отвлёкся от книги, но его летающие пальцы ни на секунду не прерывали своих манипуляций со стенографическими приборами, которые он расположил у обеих рук. Он тихо заговорил, перекрывая ровный гул двух фонографов, звучавших у его левого уха.

— Ты заметил, что я добавил две операции? Седьмая — это обсуждение лучевой терапии в международном коде. Восьмая — это моё исполнение «Гамлета» Шекспира азбукой Морзе. Каждая операция указывает на то, что отдельная часть моего мозга осознанно ожила и присоединилась к моему бодрствующему разуму. Возможно, сейчас мой мозг лишь на две части из десяти состоит из подсознания.

— Но… но какая из них твоя? — спросил я, потому что пытался разобраться в этом вопросе. — Ты та часть, которая разговаривает со мной, или та, которая читает, или та, которая ритмично двигает ногой, или…

— Какая часть твоего мозга — это ты? — прервал меня Алансон. — Та часть, которая видит сны, пока ты спишь, та часть, которая строит воздушные замки, или тот сегмент мозга, который сознательно называет себя «Я»? Здесь я делаю восемь дел одновременно, и я осознаю, что делаю восемь дел! Как если бы ты слушал дуэт и слышал оба голоса. Это удивительно просто.

Но, внимательно наблюдая за ним, я заметил на его лице смутное напряжение. И когда он внезапно бросил все свои дела и встал из-за стола, я увидел, что напряжение всё ещё сохраняется. Он выглядел измученным.

Тогда он впервые посмотрел на меня как нормальный человек, делающий только одно дело.

— Садись, — пригласил он. — Я чувствую потребность в коротком отдыхе, хотя мои мозги свежи, как и всегда.

— Ты ешь и спишь? — спросил я удивлённо… и глупо.

— Конечно, — серьёзно ответил он. — На самом деле, я веду образцовый образ жизни уже два года, с тех пор как начал этим заниматься. Я придерживаюсь очень разумной диеты. Я сплю ровно восемь часов каждую ночь. Я ежедневно плаваю в своём личном бассейне и часто совершаю длительные прогулки. Всё остальное время и энергию я трачу на этот проект.

Всё остальное время! Я с горечью подумал о том, что Йондра была полностью исключена из его плана.

— И большую часть моих денег, — продолжил Алансон, махнув рукой. — Большинство из этих устройств были довольно дорогими — граммофонные записи научных материалов, специальные стенографические аппараты, а затем и этот новый автоматический телеграфный аппарат. Но когда я добавлю ещё две операции, я достигну своей цели — чтобы весь мой мозг был сознательным, а не большей частью подсознательным и бесполезным, со всеми его запретами, первичными суевериями и неразумностью. У меня будет, так сказать, десятикратный мозг.

Через мгновение он добавил:

— У меня будет Гидро-видение!

— Что?

— Гидро-видение. Ты помнишь мифологическую Гидру с девятью головами, ту которая была бессмертной? Что ж, обладая множественным разумом, она, должно быть, действительно обладала обширным видением мира и Вселенной. Таким образом, Гидро-видение — это созерцание космоса коллективной силой и масштабом десяти разумов, работающих как один.

Я был озадачен.

— Мне кажется, ты сбился с пути, Лэнни. Возможно, тебе и удастся пробудить десять сегментов сознания, но что толку с этого? Ты сможешь думать о десяти разных вещах одновременно, но ни об одной не будешь думать более ясно, чем раньше!

Тень улыбки промелькнула на его губах, прежде чем он ответил.

— Мои планы не заканчиваются на этом. После того, как я полностью разбужу свой мозг, я научу все десять сегментов думать одновременно и концентрироваться на чём-то одном! Такой гений, как Ньютон, использовал, возможно, четыре сегмента как одно целое. Подумай о том, что у него вдруг стало вдвое больше умственных способностей! Человек, обладающий такими способностями, вполне мог бы открыть совершенно новые области мысли и науки.

— Он был бы выдающимся мыслителем, суперменом, — сказал я.

— Это всего лишь синонимы гения. Гениальность менее примечательна, чем тот факт, что человечество в целом такое отсталое! Различные философы и утописты чувствовали это, особенно Алексис Каррель, который в своей книге «Человек непознанный» предполагал, что если бы цивилизация сделала для разума столько же, сколько до сих пор сделала для тела, человечество превратилось бы в расу сверхлюдей. Но не суперменов, а тех, кем они должны быть! Другими словами, человеческий разум остался неразвитым, что совершенно непропорционально по сравнению со всеми другими нашими устремлениями. Вместо этого мы предпринимаем отчаянные попытки взобраться на Эверест, покорить стратосферу и добывать нефть для машин, которые доставляют нас повсюду, но в никуда.

Через мгновение он добавил, размышляя вслух:

— Глупости человечества!

Я вскочил на ноги, когда открылась дверь и вошла Йондра. По выражению удивления на её лице я понял, что ей нечасто доводилось видеть Алансона вдали от его письменного стола в форме подковы. На мгновение их взгляды встретились. В глазах Йондры я увидел страдание, в глазах Алансона — безразличие. В глубине их глаз я увидел, с одной стороны, слепую преданность, а с другой — скрытую жалость.

Затем Алансон извинился и направился к своему столу. Мы с Йондрой вышли из комнаты, когда снова зазвучал какафонический хор щелчков и множества фонографических голосов.

Из-за моей новой работы в чикагской больнице я десять дней не был в доме Вилленборга. За это время Алансон успешно развил две последние операции. Йондра рассказала мне об этом перед тем, как я зашёл к нему в кабинет. Казалось, он просто добавил ещё два голоса из граммофона.

— Вчера, — заключила она, — он попросил меня прийти и позадавать ему вопросы. Он ответил на них без колебаний. А теперь… А теперь я чувствую, что он совсем потерян для меня! Даже та десятая часть его, которая может говорить со мной, не принадлежит мне, потому что с таким же успехом он мог бы говорить с диктофоном… О…

Что ж, я ничего не мог поделать, кроме как утешать её, и какое-то время она прижималась ко мне, судорожно всхлипывая. Я не помню точно, но, должно быть, я прошептал какую-то безумную фразу. Она отстранилась, глубоко вздохнув.

— Прости меня, Чарли, — сказала она очень тихо. — Видишь ли, я всё ещё люблю его!

Я вошёл к Алансону, держа язык за зубами, но всё, что я хотел ему сказать, вылетело у меня из головы, когда он перевёл взгляд на меня. Казалось, от них исходило мощное пламя, как будто мозг, расположенный за ними, излучал огонь.

Его не было за своим столом, он, по-видимому, расхаживал по комнате.

— Чарли! — хрипло воскликнул он. — Чарли, у меня получилось! Я могу выполнять десять операций одновременно — напрягаю свой мозг до последней клеточки! А умственная мощь, которой я располагаю, поражает даже меня самого. Математика? По щелчку твоих пальцев я могу решить математическое уравнение. Гипноз? Чарли, достань из бумажника купюру и разорви её пополам!

Я был не в состоянии отвести взгляд от его ужасных глаз, и теперь, казалось, из них исходила некая сила, заставлявшая меня тянуться к внутреннему карману. Мгновение спустя я с несчастным видом уставился на две разорванные половинки десятидолларовой купюры, валявшиеся на полу.

— Мысли для меня — это слова, — продолжал этот удивительный Алансон. — Я могу читать твои мысли, как книгу! Я вижу в твоём мозгу… я вижу…

Внезапно он замолчал, и огонь в его глазах угас. Я сглотнул, потому что всего мгновение назад мои мысли были заняты сочувствием Йондре за то, что она замужем за таким психическим монстром. Я ждал, что он взорвётся, но вместо этого он опустился на стул.

Он поднял лицо, на котором я снова увидел то напряжение, которое заметил в прошлый раз, но теперь оно было ещё сильнее.

— Чарли, — сказал он, — Йондра живёт в аду. Несколько месяцев назад я предложил ей развестись, но бедная дурочка отказалась — сказала, что любит меня!

— Она любит, — поддержал я. — Она выбрала тебя однажды и сделает это снова.

Минута молчания, затем:

— С этим нужно что-то делать. Впрочем, позже. Позволь мне рассказать тебе, почему я сейчас так… ну, в общем, полон энтузиазма. Вчера я полностью привёл свой мозг в сознательное состояние — полностью избавился от подсознания. Это было похоже на то, как будто я перешёл грань или достиг некой цели. Что-то, казалось, щёлкнуло у меня в голове, и я понял, что с этого момента мне больше не придётся беспокоиться о том, чтобы сохранить все мыслительные сегменты осознанными. Они будут осознанными и дальше! Почему так происходит — загадка!

Даже для него… Любопытная мысль…

— В любом случае, мои умственные способности теперь безграничны! Мгновенная математическая интеграция — гипнотическая сила — телепатия — да, но не только! Каким будет следующий шаг развития сверхразума?

— Победа разума над материей? — спросил я, с ужасом осознавая, что это он заронил эту мысль в мою голову.

— Ах…

— Лэнни! — воскликнул я, и внезапный страх пробежал ледяными коготками по моей спине. — Это… это неправильно! Может быть, так и должно быть — сознательный и подсознательный разум. Совесть — она исходит из подсознания, как тихий голосок, спрятанный глубоко внутри — направляет нас, удерживает от…

Вы когда-нибудь встречали человека, серьёзного по натуре, который редко смеялся, редко улыбался, а потом вдруг начинал гоготать как паяц?

Смех Алансона оборвался, но я видел, что что-то внутри него продолжало истерически веселиться.

Он вскочил на ноги.

— А теперь оставь меня, Чарли. Мне нужно обдумать все эти новые вещи!

Ну, я пошёл прямо к Йондре и посоветовал ей, по причинам, которые я не мог объяснить, уехать из дома на несколько дней и пожить в отеле. Я не мог сказать ей, что что-то перешло из его сознания в моё, а также из моего в его, когда он прочитал мои мысли. Что-то смутное, ужасное…

Но, конечно, Йондра отказалась.

В ту ночь мне приснился жуткий сон, в котором я увидел, как у Алансона внезапно выросли десять голов, каждая с глазами демона. Я бежал, пока не задохнулся, затем развернулся, и десятая голова чудовища, человеческая, с печальным лицом, глухо проговорила:

— У меня видение Гидры! Да, у меня есть это — Гидро-видение!

Я проснулся в холодном поту и обнаружил, что бормочу эту чушь.

Два дня спустя я снова был там. Он позвонил мне. Сначала я увидел Йондру, её лицо было глубоко опечалено. Затем я взглянула на Алансона и увидела, что его лицо стало ещё напряжённее. Оно раскраснелось, под глазами залегли глубокие тени.

Йондра подошла ко мне и демонстративно обняла за плечи.

— Это и есть твой ответ? — спросил Алансон.

Йондра кивнула, и он посмотрел на меня.

— Вот так, Чарли. Но ты знаешь, что можешь получить её только по моей воле! Если в любой момент я захочу забрать её — это будет просто. Даже если ты будешь на краю Земли или Вселенной! Всё, что мне нужно будет сделать, это сконцентрироваться…

Мы с Йондрой беспомощно переглянулись. Алансон улыбнулся, и на мгновение мрачное выражение его лица рассеялось. Затем он велел Йондре уйти.

Оставшись с ним наедине, я смотрел на Алансона с таким чувством, какое, должно быть, испытывает мышь под взглядом кошки. Пламя в его глазах было ярче и внушало страх.

— Чарли, — как странно звучало это имя из его тонких губ. — Зажми листок бумаги между большим и указательным пальцами — вот так.

Я взял лист бумаги, подержал его на вытянутой руке. Я недоумевал, но в глубине души уже знал, что произойдёт. Внезапно, хотя в комнате не было ни дуновения воздуха, лист быстро завибрировал. Я с восклицанием уронил его и услышал смешок Алансона.

— Телекинез — власть разума над материей, — сказал он. — Тебе интересно, как это делается? Ну, представь себе ключ, который открывает дверь в арсенал. Однако тот, у кого есть ключ, не зажигает спичку и не взрывает это место, а заодно и себя самого. Он вынимает часть пороха для собственного использования. Аналогично, моя десятикратная психическая сила является ключом к арсеналу энергии, заключённому в атомах материи. Я высвобождаю её ровно столько, сколько нужно, чтобы совершить кинетическое движение. Смотри — ваза!

Ваза с искусственными цветами, стоявшая на комоде в углу, соскользнула с края и с грохотом упала на пол. Между ней и Алансоном было расстояние в двадцать футов.

— Лэнни! — закричала я. — Ты же гуманист! Ты не позволишь этой странной силе повлиять на твои суждения! Ты напишешь книгу — научишь других использовать свой разум в полную силу. Ты сам станешь великим учёным, будешь творить добро…

Я пытался разговором прогнать этот блеск скрытой угрозы в его глазах. Он остановил меня жестом.

— Каков, Чарли, следующий шаг?

Вихрь мыслей превратил мой разум в бесформенный хаос, но я не осмеливался ответить.

— Что? Править миром? — очевидно, он прочитал мои мысли. — Нет, — продолжил он странно тихим голосом. — Нет, не это. Ты недооценил меня. Нет, следующим шагом будет нечто гораздо более грандиозное — астральная проекция сознания! Проецирование разума в космос — на Луну, на Марс — даже в прошлое и будущее, потому что всё находится там — в тайном месте, где хранятся все секреты Вселенной!

— Невозможно! — ахнул я.

— «Невозможно» — это восклицание, а не прилагательное, — возразил Алансон. — Ментальность — это только одна из психических сил мозга. Способность, которой обладаю я — высвобождать отмеренное количество энергии в атомах, может быть непосредственно применена для проецирования того, что мы называем ментальностью. Назовём это телементальностью — способностью думать на расстоянии, на любом расстоянии!

— Это безумие! — воскликнул я. — Ты заходишь слишком далеко, Лэнни!

Его страшные глаза остановились на мне, и я снова увидел в их глубине то внутреннее веселье, как будто мои мысли оказались по-детски наивными.

— Чушь собачья! — сказал он с презрением в голосе. — А теперь послушай, Чарли, я собираюсь сию же минуту мысленно перенестись в космос. Я хотел, чтобы ты был здесь, чтобы… Что ж, у меня есть тело, в которое я должен буду вернуться, а твой разум станет якорем, который притянет меня обратно. Я не могу объяснить, но… я могу и не вернуться!

Рассказать об этом невероятном эксперименте проще простого. Алансон погрузил меня в глубокий гипнотический сон, и когда я очнулся, он стоял передо мной. По моим наручным часам я увидел, что прошло полчаса.

Передо мной стоял подавленный, измождённый Алансон. Даже огонь в его глазах несколько угас.

— Да, я был там, — сказал он, когда я открыл рот, чтобы спросить его. — В холодном космосе, где есть только звёзды, дрейфующие молекулы, тёмная космическая субстанция. Я целую вечность блуждал по пустыне бескрайних небес. Я увидел злобный лик безвременья, отвратительную форму неизменного прошлого-будущего. Это был неумолимый ткацкий станок, который обрекает все усилия в любом направлении на бесконечное повторение. Когти неизбежного множества смертей, которые тянулись ко мне и издевательски отдёргивались. Я отпрянул от сурового видения тщетности, от откровения о полном ничтожестве!

Он замолчал, а затем заговорил надтреснутым голосом:

— Но ты не поймёшь… ты не сможешь…

Затаённый ужас исчез из его глаз, но его место заняло нечто бесконечно более кошмарное. Я могу описать это только как полное отсутствие души.

Видение Гидры…

На следующий вечер Йондра встретила меня у двери и тихо отвела в комнату Алансона, в её глазах было странное умиротворение. Но я заметил, что они покраснели от долгих рыданий.

Я заглянул внутрь и увидел Алансона, сидящего за своим письменным столом в форме подковы, под звуки граммофона, который что-то быстро писал на листах бумаги, разложенных по обе стороны от него. Только когда я наклонился к нему, я понял, почему Йондра с такой жалостью отвернулась. Листки бумаги были исписаны бессмысленной мешаниной слов. Ко мне с ухмылкой повернулось пустое лицо…

© Перевод: Андрей Березуцкий (Stirliz77)